   Ќо  затаенные  ожиданиЯ  ребЯт  не  оправдывались,  буйного  весельЯ не
наступало.  ‚  давно  не топленном,  запущенном  клубе  села Ћсипово  было и
холодно, и серо, и сыро -- длЯ подогрева всеобщего тепла, бодрости и весельЯ
здесь недоставало главного двигателЯ -- девчат.
     ”елЯ ЃоЯрчик тренированной  рукой мигом  нарисовал цветными карандашами
на обороте старого плаката портрет ‘талина и еще жизнерадостного, упитанного
красноармейца со знаменем в руке среди колосЯщихсЯ хлебов да  зелени шумЯщих
берез. Ћтозвав  в  сторону  тенора Ѓабенко под  видом  помочь  прибить  свои
творениЯ  к  бревнам,  пошептал  ему  что-то,  киваЯ   головой  на  неплотно
прикрытую, холод и пар струЯщую дверь клуба.
     Ѓабенко был да не был в клубе.
     ‘мело черпаЯ  снег  загнутыми  длЯ  форса  голенищами  валенок,  ротный
запевала обошел клуб и  обнаружил стайку девчат, жмущихсЯ к стене, внимающих
музыке. „ве или три при поЯвлении тенора Ѓабенко с визгом сыпанулись сверху,
в снег; девчонки, которые повыше и покрупнее, подсаживали подружек на плечи,
те заглЯдывали в окно в чуть вытаЯвшую дырку, с замиранием сердца  сообщали,
что делаетсЯ в клубе, какое там коловращение военных кавалеров происходит.
     -- „э-вчатку-у!  -- запел  тенор Ѓабенко. --  Њилы вы наши дивчатку! Њы
шукаем, томымсь, а вас нема и нема! ’а що ж вы в окно  заглЯдываете? ‹аскаво
просимо!  --  не очень-то длиннорукий,  не  очень-то  крупный  собою Ѓабенко
сгреб, однако, целую охапку девчат, вежливо  поволок их в клуб. ‡а  короткий
путь  он  выЯснил,  что  есть  среди девчат  его  землЯчки,  и  пел, пел  им
соловьиным  голосом,   называЯ  неньками,  коханенькими,   душечками,   даже
разглЯдел у одной  вочи и выдал: "’емные вочи, чернии бровы, век бы дывытись
тильки на вас". Ѓабенко до ‘ибиру доставлен был еще в малом  возрасте, ридну
мову энал худенько, однако ж и того было достаточно, чтоб снЯть напрЯжение с
девчат.
     Ћдна из  дивчин, в  новых  валенках, в  белом кожухе, была  круглолица,
глазами быстра. …е-то и выделил Ѓабенко, наудалую назвав Ћксаной.
     "Ѓа-а, дывысь! -- изумлЯлась дивчина. --џк же ж ты?!"
     "‘орочьи  Яйца ив, сорочьи  Яйца пыв!" -- затрещал Ѓабенко  и  подцепил
дивчину под руку. Ћна ему за  находчивость тайну выдала, указав на барачные,
слишком Ярко сверкающие  окна:  "’ам дуже много гарных дивчин, горилка е, но
воны стеснЯютсЯ..."
     ‡атащив  первую партию девчат в клуб,  рассадив их  по скамейкам, среди
кавалеров, напрЯгшихсЯ  лицом и телом,  Ѓабенко,  подмигнув, взмахнул рукою,
что  дирижер,  грЯнул  удалую, в лихо распахнутой  шинели пошел на  призывно
светЯщеесЯ  окно, ведЯ за собой наиболее активных бойцов, длЯ затравки,  под
баЯн   выдавал   совершенно   приличные   частушки   с   любовным   уклоном:
"Њилочка-картиночка,  дорогаЯ  ‡иночка,  Я  иду  из-за реки  попросить твоей
руки!",  "ќх,  сад-виноград, зеленаЯ  роща, у  менЯ была жена,  значит, была
теща".  “слышав  про  тещу,  кто-то  из  эвакуированных  в  ‘ибирь  "курских
соловьев", вдруг не к разу и невпопад, дурным голосом проорал совсем дурное:
"•орошаЯ теща, на себЯ затаще, а плохаЯ и с жены сопхае..."
     ЉомпаниЯ с  нарочитым изумлением, смехом, топотом и гомоном ввалилась в
барак, где навстречу была уже  распахнута  дверь, чтоб,  Ѓоже упаси, гости в
темноте не убились. "‘юда! ‘юда! Џожалуйте!.."
     •охлак  рванул баЯн,  Ѓабенко  из себЯ выходил,  демонстрируЯ культуру,
затопало,  захлопало,  завертелось, где-то  залилсЯ перепуганный ребенок, --
лейтенант ™усь ушам  своим и  глазам своим  не верил:  неужели  это те самые
солдаты,  еще  вчера  за  крошку  хлеба  готовые вырвать  глаз у сотоварища,
трЯсущиесЯ, едва  живые в  строю, парни так  преобразились,  так  взорлили?!
Џоносом белые снега пЯтнают,  кашлЯют,  сморкаютсЯ, плачут, дерутсЯ  -- эти,
что ли? „а  не-эт, то  отдельные симулЯнты  и доходЯги, остальнаЯ  ж рота --
орлы! Њузыкой  вон село будоражат, девчат  в трепет  вбивают, к себе  зовут.
Њолодость, во  веки  непобедимаЯ,  непоборимаЯ молодость  напоминает о себе.
‡начит, повоюем. „адим фрицу жару!  ‡аломал он нас? Ќет. ‘мЯл?! Ђ ты на моих
орлов подивуйсЯ!.. ЏоглЯди на них!
     ЏринЯв по чарочке, скромно куснув от огурца, посланники повели за собой
целую толпу визжащих, взбудораженных,  разом взвинтившихсЯ девчат, толкающих
друг дружку в  сугробы, где парней зацепЯт, в свалку вовлекут, не без этого.
€з дворов, из ворот выскакивают, на ходу застегиваЯсь, девчонки- школьницы и
тоже взвизгивают, обморочно вопЯт, к старшим девчатам льнут. ѓурьбой веселой
и бесшабашной ввалилась компаниЯ в клуб. ‘разу в нем сделалось шумно, тесно,
весело, и  уже  случилась  общаЯ длЯ военной  поры  нехватка  всем  девчатам
кавалеров  в пару на танцы, да многие из воЯк и танцевать не умели. ’ут же с
ходу,  конфузЯсь, краснеЯ,  отшучиваЯсь, учились  тонкому  искусству  парни,
притирались  в  танцах  друг  к  дружке. ‡а вечер  и  распределились дамы  и
кавалеры сообразно  своим вкусам, кто и по велению сердца. Џосообразительней
и  поазартней бойцы, имеющие пусть и малый опыт в сердечных делах, правились
провожать напарниц, но держались пока сдержанно и даже чопорно, имеЯ в  виду
дальнейшее развитие отношений более тесное и активное.


     ‚ынув  руку из-под  шеи нежно и ублаженно  дышащей  ‚алерии Њефодьевны,
командир  роты глЯнул  на именные,  на  „альнем ‚остоке  заработанные  часы,
висевшие  на  гвоздике,  -- был первый час, но в ночи еще звучал баЯн.  ™усь
быстро оделсЯ, осторожно задернул занавеску на двери горницы, однако ‚алериЯ
Њефодьевна  шевельнулась,  встревоженно  вопросила:  "Људа?"  --  "—-шш!  --
Џриложил палец к губам младший лейтенант. -- ‘пи. џ скоро..."
     ‚ клубе  совсем  мало осталось народу, •охлак на  исходе сил  перебирал
пальцами  по баЯну,  подвыпившие  парни и девчата сидели  в обнимку,  однако
пьЯных не было. "Ќе дай Ѓог поддатьсЯ этой заразе..." --  подумал командир и
негромко сказал:
     -- •лопцы! ‡автра, нет, уже сегоднЯ рано вставать. Ќа работу. Џо домам,
по домам, ребЯта, -- и пообещал притихшим девчонкам: -- Ћни никуда от вас не
денутсЯ. ‡автра здесь будут, и послезавтра.
     ‘молк баЯн в  клубе, и тут  же  начали гаснуть одно  за  другим окна  в
деревушке Ћсипово.  ‹ишь одно окно, в первом бараке, горело еще настойчиво и
долго.  ‡а тем негасимым окном сидел возле детской качалки ‚асконЯн,  байкал
ребенка  Ђньки-поварихи, читал,  времЯ от времени,  бережно  положив  книгу,
срывалсЯ в бег, к дощаному сооружению за бараком.
     —утко, как и всЯкаЯ кормЯщаЯ мать, спавшаЯ и чего-то напрЯженно ждавшаЯ
молодаЯ  хозЯйка, разочарованно вздыхала, постепенно доходЯ умом, что такому
увлеченному  читателю  все мирское ни к чему, баловство всЯкое  тем более, и
надо как-то вытеснЯть книгочеЯ из барачной  комнаты, а заселить сюда пусть и
малограмотного, отсталого, но практически подкованного, строевого бойца.

        ѓлава тринадцатаЯ

     ‚близи  степь  не  выглЯдела  так  сказочно  красиво,  как  с  первого,
мимоходного приглЯда.  „а,  там, возле  мглистого  березового  колка, где из
белой мЯкоти выпутывалось заспанное солнце,  золотело, пробужденно отливало,
сверкало под  солнцем, волнами  перекатывалось  бесконечное  желтое поле. Ќо
возле  покинуто стоЯщих комбайнов, завЯзившихсЯ в  снегу, в смЯтой кошенине,
все было в лишайных  проплешинах, все  прибито, разворошено, от всего  веЯло
тленом, и комбайны походили на  допотопных животных, которые брели, брели по
сниклым хлебным волнам, но нет нигде берегов, нет на земле никакой пристани,
никуда им не добрести, и остановились они, удрученно опустив хоботы.
     •лебное  поле, недокошенное, недоубранное, долго сопротивлЯлось ветру и
холоду,  ждало  своего  сеЯтелЯ  и  пахарЯ  до  снегов.  ‚етер  делалсЯ  все
пронзительней,  все   злее,  безжалостно  трепал  он  нескошенные  стебли  с
поникшими колосьЯми,  и  завеЯло  занозистой  остью в воздухе,  серой  пылью
покрыло  пашенное  пространство,  заструилось  из колосьев  зерно  на стылую
землю. Ћднажды налетел вихрь с дождем, со  снегом, доделал гибельную работу,
опустошил хлебные колосьЯ, покрыл подножьЯ стеблей мокрым снегом,  захоронил
под  ними плотно  слипшеесЯ  зерно, растрепал,  пригнул,  спутал  меж  собой
облегченные  стебли.  ‘оломинки, что посуше, хрупко сломались,  что погибче,
полегли возле  дороги вразнохлест, каждаЯ сломаннаЯ трубочка стеблЯ, налитаЯ
дождем, держала в узеньком отверстии застывшую каплю, и словно бы тлели день
и ночь поминальные свечки над усопшим хлебным полем, уже отплакавшим слезами
зерен. Ѓисерные, негасимые  огонечки,  сольЯсь  вместе,  сиЯли тихим, Ѓожьим
светом из краЯ в край, и совсем почти неслышный стеклЯнный шелест, невнЯтный
звон землеумираниЯ звучал над полем прощальным молитвенным стоном.
     Ћ,  поле, поле, хлебное поле,  самое  дивное творение человеческих рук!
’ысЯчи, может быть, миллионы лет  прошло, прежде  чем нашла  себе  щелку  на
берегу морЯ-океана, комочек  остывшей лавы меж  скал и пронзила его корешком
живаЯ травинка на планете, все еще с высот  сорЯщей пеплом, охваченной огнем
и дымом на грозно опаленных вершинах.
     €  еще  много,  много  лет и  зим  минуло, покуда вырастила травинка  в
пазушке стебелька махонькое зернышко, а из него возникло невиданное творение
природы: хлебный, рисовый,  маисовый  колосок или кукурузный початок.  Ѓудут
еще и еще  произрастать под  солнцем  плоды земные, и  кусты бобов, и клубни
картофелЯ, и  кисточки проса, и хлебное дерево,  и  всЯкие другие чудеса, но
колосок,  сам  по себе ЯвлЯющий  такую красоту,  такое совершенство природы,
матери-земле удалось сотворить  только раз. €звергнувшись огнем  и  смерчем,
приуготавливаЯсь  к  жизни,  природа  должна  была  сотворить  чудо,  и  она
сотворила  его, выполнив предназначение  судьбы,  веление Ѓога, длЯ жизни на
земле. Ѓудет еще и  пламень, ее  изжигающий, и лед, ее сковывающий, и смерч,
ее разметающий. Ќо снова и снова воскресало на ней не смытое морской волной,
диким камнем не  раздавленное,  холодом  не умертвленное зернышко. –еплЯлось
корешком за сушу, исторгалось оно  долгожданным колоском, чтобы кормить тех,
кто возникнет на  земле и прозреет длЯ жизни. Џшеница та  была невзрачнаЯ на
вид и звалась полбой.
     Њного раз пройдет по кругу своему ‡емлЯ, много  раз повернетсЯ боком  к
живительному солнцу,  покуда  существо под названием человек, размножаЯсь  и
расселЯЯсь  по земле в поисках  хлеба насущного,  наткнетсЯ на тот  колосок,
выделит  его  из  многочисленных уже  трав  и растений,  разотрет клыками  и
почувствует в малом зернышке такое могущество, которое способно вскормить не
только род человеческий, но и скот, и птиц, и малых зверушек. Ћднажды, зажав
в когтистой темной горсти зернышко земного злака, человек  попытаетсЯ понЯть
его  назначение. ѓлЯдЯ на осыпающиесЯ пылинки трав, на кружащиесЯ в  воздухе
крылатые семена, на прорастающее новой травою, новым колосом с наливающимисЯ
в  нем зернами цветение, человек поковырЯет сучком землю, высыплет из горсти
в черную ранку дикий злак.
     € восстанет перед двуногим существом маленькое поле  колосьев. € с того
околышка-пашни начнет совершатьсЯ по  планете под  названием  ‡емлЯ победное
шествие  пшеничного, просЯного,  ржаного,  рисового семечка и  многих-многих
растений, не дошедших до нас из утренних времен ‡емли. ЋрганизуЯсь в хлебное
поле,  прорастающее  зернами  ржи,  овса,  ЯчменЯ, риса,  кукурузы,  гречки,
нерЯшливо-хламнаЯ,  где  болотистаЯ,  где  огнем оплавленнаЯ  планета начнет
приобретать обжитой,  домашний вид, росточком  прикрепит человека к земле, а
каждый год спелыми хлебами шумЯщаЯ пашнЯ  наградит его непобедимой любовью к
хлебному полю, ко всЯкому земному растению, ко всЯкой живой душе. Џробудит в
нем  потребность  перенЯть  из  природы  звуки,  превратить   их  в  музыку,
зачерпнуть краски земные и небесные и перенести на доску, на камень, выткать
узоры на холсте -- так создавалась душа человеческаЯ.
     ’ворЯ хлебное поле, человек сотворил самого себЯ.
     ‚ек за веком, склонившись над землей, хлебороб вел  свою борозду, думал
свою думу о земле, о Ѓоге, тем  временем воспрЯнул на земле стыда не знающий
дармоед,  рЯдЯсь  в  рыцарские  доспехи,  в  религиозные  сутаны, в  мундиры
гвардейцев, прикрываЯсь то крестом, то  дьЯвольским знаком, дармоед ловчилсЯ
отнЯть  у крестьЯнина  главное его достоЯние -- хлеб. Љакую наглость,  какое
бесстыдство надо иметь, чтобы отрывать крестьЯнина от плуга, плевать в руку,
дающую хлеб.  ЉрестьЯнам  сказать  бы:  "•очешь  хлеба  --  иди и  сей",  да
замутилсЯ  их разум,  осатанели  и они, уйдЯ вослед  за галифастыми  пьЯными
комиссарами  от  земли в  расхристанные  банды,  к веселой, шебутной  жизни,
присоединились  ко  всеобщему  равноправному  хору  бездельников,  орущих  о
мировом пролетарском равенстве и счастье.
     ‚ыродок  из выродков, вылупившийсЯ  из  семьи  чужеродных  шлЯпников  и
цареубийц,  до второго распЯтиЯ Ѓога и детоубийства дошедший, будучи наказан
ѓосподом  за  тЯжкие  грехи  бесплодием,  мстЯ  за  это всему  миру,  принес
бесплодие самой рожалой земле русской, погасил смиренность в сознании самого
добродушного народа, оставив за собой тучи болтливых лодырей, не понимающих,
что такое труд, что за ценность  каждаЯ человеческаЯ жизнь, что за бесценное
создание хлебное поле.
     Љакой  же излом, какое  уродство,  какие извращениЯ,  какие  чудовищные
изменениЯ  произошли в человеческом сознании, когда  пахарь и сеЯтель  начал
терЯть уважение к хлебному  полю, перестал ему молитьсЯ, почитать его, дошел
до того,  что начал  предавать его огню, той самой  силе, котораЯ до него не
раз уже разрывала и испепелЯла земную плоть.
     Ќачавши  завоевательный  поход, степнЯки-кочевники,  дикие и  полудикие
племена, пускали впереди себЯ пал, двигались, укрытые дымными тучами, вослед
ревущему, все пожираю- щему огню.
     €  все  современные  походы,   все  современные  революции,   затеЯнные
провозглашателЯми  передовых идей, начаты с того  же, с  чего начинали войны
полудикие косматые орды, -- с огнЯ, уничтожающего труд человеческий. Ќа ђуси
великой  всЯкого  рода  борцы за правду и  свободу,  унижаЯ  историю и разум
человеческий,  называли  это дело с  издевкой -- пустить петуха. ђеволюциЯ и
революционеры зажгли русскую землю со всех  сторон, и до сих пор она горит с
запада на восток, и нет сил  у ослабевшего народа  погасить тот дикий огонь,
вот снова  катитсЯ огненным валом по русской земле, по русским полЯм, бушует
по всей …вропе, перехлестываЯсь аж за океан, дикое пламЯ войны.
     ’от,  кто не  бывал  в  огне,  не  бежал  от  огнЯ,  пожирающего  хлеб,
настоЯщего страха не знал.
     Ќад  полем выгорает воздух, удушливым  смрадом  исходит  чадЯщий  хлеб.
‡ерно накалЯетсЯ, могучаЯ плоть струит сине-сизый дым, прежде чем взорватьсЯ
и затмить огнем  и смрадом все вокруг. ђвет кашлем  грудь пораженного ужасом
человека, слезЯтсЯ его глаза, останавливаетсЯ  удушенное дыхание  -- то силы
небесные  карают  чадо Ѓожье  за самый тЯжкий грех: предание  огню и  гибели
хлеба насущного.
     ‚ыронив  или выбросив из  горсти  колосок,  взрастивший его  крестьЯнин
потерЯл свЯзь  с  пашней  и  утратил  смысл  своего существованиЯ.  Џерестал
уважать и всЯкий другой труд, отбросил себЯ на миллионы лет назад,  обрек на
очередное умирание, на многомиллионнолетнее забвение. Љак мать, убившаЯ свое
дитЯ, не смеет  называть себЯ матерью, так  человек, убивший хлеб, значит, и
жизнь на земле, не смеет называть себЯ человеком...
     Ћсиповское хлебное поле,  разоренное, убитое, -- как оно похоже  сейчас
на  смутой  охваченную отчизну свою, захиревшую  от революционных  бурь,  от
преобразований, от братоубийства,  от холостого разума самоуверенных вождей,
так и не вырастивших ни идейного, ни хлебного зерна, потому как на крови, на
слезах ничего не растет -- хлебу нужны незапЯтнанные руки, любовно ухоженнаЯ
землЯ, чистый снег, чистый дождь, чистаЯ ЃожьЯ молитва, даже слеза чистаЯ.
     •лебное поле  едино  в своем бедствии и  величии,  оно  земной бороздой
соединено  со всеми  полЯми ‡емли,  и воспрЯнет, воспрЯнет,  засиЯет хлебное
поле на западе и на востоке, и  в искитимской стороне, на сибирском приволье
воспрЯнет.  ‡емле-страдалице  не привыкать закрывать  зеленЯми  и  деревьЯми
гари,  раны,  воронки -- война временна, поле вечно, и во  вражьем стане, на
чужой  стороне оно отпразднует  весну нежными  всходами хлебов, после огнЯ и
разрухи  озаритсЯ  землЯ солнечным  светом  спелого  полЯ,  зазвучит музыкой
зрелого колоса, зазвенит золотым  зерном.  €  пока есть  хлебное поле,  пока
зреют на  нем  колосьЯ  -- жив человек  и да  воскреснет  человеческаЯ душа,
распаханнаЯ  Ѓогом  длЯ посевов добра,  длЯ созреваниЯ  зерен созидательного
разума.
     € осиповское поле воскреснет. ‘еЯтель, вернувшись к нему из огнЯ войны,
воспрЯнет  длЯ труда  и проклЯнет  тех, кто хотел приручить  его  с  помощью
оружиЯ да  словесного  блуда отнимать хлеб у ближнего брата своего. €  когда
нажует жница по  имени Ђнна или  ‚алериЯ в трЯпочку мЯкиша  из свежемолотого
хлеба, сунет  его  в розовый зев дитЯ,  и,  надавив его ребристым  небышком,
ребенок почувствует  хлебную сладость, и пронзит его тело живительным соком,
и каждаЯ кровинка наполнитсЯ могущественной  силой жизневоскресениЯ -- тогда
вот только и кончитсЯ воина.
     Љомбайны  были откопаны из снега,  под  ними горел огонь,  и  в  где-то
отысканных  комбинезонах  на брошенных  старых  телогрейках  под  комбайнами
лежали, подвинчивали гайки,  стучали по болтам, натЯгивали  шкивы  и широкие
ремни ‚асЯ евелев и ЉостЯ “варов.  ‘  детства лепившиесЯ рЯдом с отцами  на
тракторных и комбайновых сиденьЯх, в школьные еще годы обучившиесЯ нелегкому
машинному  делу,  привыкшие чинить и вдохновлЯть на непосильный труд  аховую
колхозную  технику, парни вдыхали жизнь в остывшие железные груди машин,  и,
кроме  них,  никто не верил, что  этакое может сотворитьсЯ, что поседелые от
пыли и снега, унылые машины могут согретьсЯ и начать работать.
     Љомбайны   должны  были  использоватьсЯ   как  молотилки:   две  скирды
скошенного  хлеба,   задавленные  толстым  слоем   снега,  уже  раскопали  и
растеребили веселые воЯки с не менее веселыми девчатами.
     ЏрЯмо от деревни Ћсипово  по  ту  и другую сторону  слабо  прикатанного
зимника  аж  до  горизонта  белели две широкие  полосы.  ‘плошь они  были  в
бугорках, и  если б не белехонький, нежностью исходЯщий  снег,  поле было бы
похоже  на сухое  болото,  покрытое снежными  кочками,  но вместо  кочек под
снегом  таились  копны   скошенного  хлеба.  Џримерзшие   к  земле  сысподу,
слежавшиесЯ, они трудно давались вилам, и, пока подъехало начальство в  поле
--  €ван  €ванович  ’ебеньков, ‚алериЯ Њефодьевна  ѓалустева и  ™усь Ђлексей
„онатович, -- охваченные трудовым энтузиазмом бойцы переломали большую часть
черенков   вил   и   лопат,   жгли   возле   скирды   костер   из   обломков
сельскохозЯйственного инструмента и соломы, грелись, заигрывали с девчатами.
     -- Ђх  вы,  так вашу мать! --  захлопал  себЯ  рукавицами €ван €ванович
’ебеньков. --  €з таежных мест,  видать. ђуби, не береги! „а здесь дерево-то
на вес золота...
     ‚ это времЯ  хакнул густым дымом комбайн, хлопнул винтовочным выстрелом
патрубок, содрогнулсЯ всем неуклюжим  телом полевой истукан и, чихаЯ,  охаЯ,
всасываЯ  воздух, набираЯ чадного дыханиЯ,  согреваЯсь изнутри,  как  бы  не
совсем  верЯ  себе, пробно зарокотал, зашумел самоваром  комбайн, шлепаЯ еще
сырым, к  железу  прилипающим ремнем,  важно называемым  трансмиссией. ЉостЯ
“варов  прибавил   газу,   маховик  закружилсЯ  резвее,  громоздкаЯ   машина
закачалась  утицей,  окуталась  осенней, пахотной пылью  и  мЯкиной,  легкаЯ
хлебнаЯ ость  запорхала  над  комбайном, откуда-то  из недр  его,  из  самой
утробы, высыпались на снег горсть-другаЯ стылой, на залежалое золото похожей
пшеницы.
     Ќарод, затаив  дыхание,  все  еще  не верЯщий  в жизненные  возможности
остылой машины, опустил выдохом грудь, загалдел возбужденно, кто-то пробовал
на зуб зерно, механики паклей чего-то подтирали в машине, гладили ее черными
руками, подлаживали, подвинчивали,  подстраивали,  и не было сейчас на  поле
людей важнее и главнее их.
     -- Ђх ты, ах ты!  -- забегал, засеменил  вокруг  машины ’ебеньков  €ван
€ванович. -- †ивой! †ивой!  -- €,  шумЯ,  гладил комбайн,  не верЯ еще,  что
заработал орел степной, хотЯ и кашлЯл от пыли и застоЯ непрочищенным нутром,
давилсЯ остью, захлебывалсЯ дымом, но рокотал уже ровнее.
     €ван  €ванович  ’ебеньков пробовал  перекричать  гром  машины,  команды
подавал, указующим  перстом тыкал туда-сюда. ‚асЯ евелев и ЉостЯ “варов  --
работЯги-молодцы, механики-удальцы  -- лишь снисходительно улыбались, оголЯЯ
белые зубы на чумазых лицах: они без начальника знали, что надо делать, куда
чего лить, где чего подмаслить и как действовать дальше. ЏереведЯ машину  на
медленный ход, чтобы не рвались мерзлые ремни трансмиссии, они спустились на
землю,  сказали €вану  €вановичу: "‘ тебЯ пол-литра, товарищ  начальник!" --
"Ѓудет, будет, -- радостно откликнулсЯ директор, -- и пол-литра,  и закуска.
Љак  же  без  разгонной-то  дело  начинать?"  Џонимали даже те, кто вином не
баловалсЯ: механики должны требовать то,  что другим  заказано, на то они  и
механики --  отдельно и  высоко  существующий народ, рано длЯ взрослой жизни
созревший, к ним и девки смелее льнут. ѓде остальным до них!
     "Ђх, если бы  мне  в  совхоз пару таких орлов,  -- тараторил и в то  же
времЯ грустно думал €ван  €ванович. -- —то Я  с бабьем-то?" Ќо  чтобы просто
так,  без  напоминаний о власти от народа не уйти, на всЯкий случай погрозил
механикам пальцем:
     -- “ менЯ не балуй!
     -- ‹ан, лан, не пыли, начальник! „ак про поллитру-то не забудь!
     ™усь подозвал  к  себе  естакова, ђындина,  умеющих запрЯгать  лошадь,
велел вернутьсЯ в Ћсипово, брать  подводы и ехать в дальний лес за черенками
длЯ вил и лопат.
     -- ќто вам не подошвы отрывать  у казенных ботинок. ‡десь симулЯнтов не
будет. џ даже воЯке Њусикову работу  по душе найду!  -- спокойно  высказалсЯ
он.


     Њусиков  в тот  же  день был определен на зерновые склады -- провеивать
зерно. Ќо пока зерна не было, он лежал на горЯчей русской печи, надеЯсь, что
все  времЯ такаЯ лафа и будет ему, про него, может, забудут. •орошо бы и всю
войну на печке пролежать -- сходил в столовку, поел и обратно на печь, ну уж
если совсем невмочь, до ветру еще сбегал, и всЯ тут тебе война и работа.
     €з деревни  потЯнулись быки  с  телегами и березовыми  волокушами. Џару
медленных, на  ходу  спЯщих быков вел  ‚асконЯн. ‚зЯв  веревочный  повод под
мышку, он вЯло плелсЯ  впереди  тЯгловой силы, засунув руки  с  рукавицами в
карманы, и времЯ от времени дергал плечом, понукаЯ быков:
     -- Ќ-ну, несчастные животные! €дите! €ли же Я вас удагю.
     ЏодремываЯ на ходу, ‚асконЯн не видел, как, взЯвшись за животы, хохочут
ребЯта,  девчата, €ван  €ванович,  ‚алериЯ  Њефодьевна,  а  командир  войска
устыженно хмуритсЯ. Њимо полЯ, мимо комбайнов, мимо всего народа проследовал
‚асконЯн с  быками. …го окликнули -- далеко  ли?  уж не на врага ли  походом
двинулсЯ?
     -- ‚от именно! -- состывшимисЯ губами ответствовал  ‚асконЯн и, свернув
в поле,  бросил быков, подлез к огню, весь в нем растопорщилсЯ, распласталсЯ
над пламенем, будто северный шаман. Ћгонь был соломенный, дикий, вспыхивал и
тут же гас, шевелил темные былки в прогорелом снегу. ‚асконЯн опалил  в огне
свои черные, сросшиесЯ на переносице брови, на нем затлела шинель, с криками
свалили  его в снег, гасили загоревшиесЯ  полы шинели, рукава.  „аже шлем со
звездою воЯка умудрилсЯ подпалить. •орошо хоть нашлись валенки по нему. Љоле
ђындину  валенок  по размеру  не сыскалось, выдали воЯке из клубного  уголка
обороны  противоипритные мокроступы. Џривычный к кожаным ичигам, ЉолЯ ђындин
надел  диковинные  бахилы  поверх  ботинок,  обмоток,  умело подвЯзал  их  и
чувствовал  себЯ куда с  добром,  и  вообще  старообрЯдец, попав  в сельскую
местность, разом воспрЯнул духом и до такого дошел уровнЯ бодрости, что даже
пихнул плечом девчонок, те кучей свалились в снег.
     -- “-у, дубина стоеросоваЯ! -- ругались девчонки.
     ЉолЯ поднимал девчат из снега по одной, галантно их отрЯхивал и  каждой
напоследок  отвешивал по заду громкий  шлепок. „евчонки взвизгивали, ойкали,
но с этих же пор и выделили воина, прониклись к нему свойскими чувствами.
     Љ вечеру  ЉолЯ ђындин  с  ‹ешкой естаковым привезли  воз  черенков.  ‚
совсем  уж заглохшем, снегом захороненном  сельце Џрошихе  честно заработали
они  себе обед и  полную  аптечную бутыль  самогонки. ‹ешка естаков проЯвил
пролетарскую смекалку, подвез бабенкам  соломы  с полЯ и дровишек  из  лесу.
ЉолЯ  ђындин  смотрел  на  своего  разворотливого,  мозговитого  свЯзчика  с
уважением --  так в деревне на десЯтника смотрЯт, --  но  выпивать не  стал,
зато, прежде чем сесть  за стол, размашисто  перекрестилсЯ двумЯ перстами на
какого-то сумрачного угодника с копьем. ’о  копье  напоминало макет винтовки
из родимой  бердской казармы, и ребЯтам грустно подумалось об оставшихсЯ там
сотоварищах --  казахах,  Ђлехе Ѓулдакове, того вместе с  начальником "хана"
џшкиным отправили в новосибирский госпиталь: џшкина лечитьсЯ взаправду, ну а
‹еху придуриватьсЯ.
     ‡а  столом  парни  еще  раз переспросили название  села --  Џрошиха  и,
затихнув в себе, поинтересовались: не  отсюда ли родом братьЯ  ‘негиревы? €м
ответили, что  в Џрошихе ‘негиревых половина селениЯ,  что  касаемо  братьев
‘негиревых,  близнецов,  то  семьЯ  эта  разом всЯ  загинула, изба  ‹еокадии
‘аввишны   была  заколочена,   нынче   ж  ее   расколотили,   заселили  туда
эвакуированных.
     ђебЯта тЯжело затихли, прЯча виновато глаза, поели и после обеда, уже в
лесу, спросили у дедка, их провожавшего:
     -- Ђ куда же саму ‘негиреву-то?
     --  Ђ увезли.  Ќа подводе. —е-то сынки ее  натворили.  Џокатила беда --
открывай  ворота,  уж после  отбытиЯ  хозЯйки похоронка  на хозЯина  пришла.
‘ама-то ‹еокадиЯ ‘аввишна, слышно, в тюрьме умом тронулась.
     ‚роде  бы по  волосу  и  голосу  старенький, но  еще  крепенький, ловко
управлЯющийсЯ с подводой житель деревни Џрошиха, назначенный бабами в помощь
солдатикам,  сообщив все эти новости,  длЯ  многих  в  селе  уже сделавшиесЯ
привычными,  раскурил  трубку,  надев  рукавицы  и  хлопаЯ  вожжами по бокам
лошаденки, горестно вздохнул:
     -- ‚от так вот. Ѓыла  расейскаЯ хрестьЯнскаЯ семьЯ, от веку трудоваЯ, и
не стало ее. Ѓез дыму сгорела.
     Њестность  свою   прошихинскую  помощник  знал  хорошо,  завел  сани  в
смешанный лес, где было густо елового подлеска. ЉолЯ  ђындин выбрал и срубил
себе  черенок с  оглоблю  толщиной. ‹ешка естаков с дедом быстро  навалили,
обрубили елушек  -- потому что береза на морозе хрустка,  поЯснил дед, -- и,
пока  кони, топтавшие снежный целик,  отдыхали  над охапкой  сена,  служивые
успели  еще  и  у  костерка  посидеть,  картошек  напекли,  мерзлой  рЯбиной
полакомились.  ЏродолжаЯ  наставлениЯ  --  на  то  он  и  дед,  чтобы  малых
наставлЯть, да не на кого, видать, знание было обратить, -- заключил:
     -- ‚  печи жарче березы  нету дров. Ќа черенок, на  шест, на  очеп  длЯ
зыбки  руби молодую  елку --  гибкаЯ лесина и  вечнаЯ.  †елательно на всЯкое
изделие,  на избу, на баню,  робЯта, всЯкое дерево валить в  декабре, коды в
дереве сок замрет, всЯ сила в ем длЯ борьбы с морозом соберетсЯ под корой.
     Ќа обратном  пути, когда  топтали дорогу, прЯмо  из-под ног,  взрываЯсь
белыми ворохами снега, вылетали косачи.  ‡атрещит, захлопаетсЯ птица в одном
месте,  застрелЯло  вокруг:  которые птицы мчатсЯ дуром сквозь  лес, которые
щелкают о  мерзлые ветки  крыльЯми,  которые  тут же  и усЯдутсЯ  на березы,
головой дергают оконтуженно, таращатсЯ на людей.
     -- ќк обсЯли  лес-то! ќк выставились! ђовно ведают, что охотников нету.
Ђ вы че, робЯтишки, приуныли-то? —е носы повесили?
     -- „а так...
     ’ихим  миром веЯло от леса, от  работы  в лесу, от дедовых  поучений на
жизнь, на знание жизни, а в сердце томливо, виной сердце угнетено, видно, на
все  оставшиесЯ дни та вина за  убиенных братьев ‘негиревых, мать их и отца,
за всех невинно погубленных людей.


     Љоле и ‹ешке, раз они  черенки привезли, велено было и насаживать их на
вилы и лопаты. Џровозились до глухого  вечера. ’ут уж сноровка была за Љолей
ђындиным, ловко он  орудовал топором,  рубанком, но и ‹ешка лишним в деле не
был, тоже  в свои года  кой-какую работу испытывал, и  свЯзчик одобрителен к
нему был, словоохотливо рассказывал про деревню ‚ерхний Љужебар, про бабушку
‘еклетинью  и  вообще  про все,  что было ему памЯтно  и  казалось  достойно
воспоминаний. Џоздним  вечером ввалились  в барачную  комнату, где  ‚асконЯн
читал  книгу,  все продолжаЯ  байкать  сморенного, на  маму характером вовсе
непохожего ребенка в  качалке. •озЯйка квартиры, повариха Ђнька, побрасывала
кастрюли, пнула кошку, бросила дрова на пол с артиллерий- ским громом.
     Љолю  ђындина Ђнька  усмотрела  вчера  вечером, когда он по  своей воле
осталсЯ замывать  котел, они  хорошо  повечеровали. Ђнька порешила  заменить
квартиранта, но днем  это дело провернуть не успела из-за большой занЯтости,
от этого сердилась.
     Ђнька и ‚алериЯ  Њефодьевна жили через стенку, на двоих  содержали одну
нЯньку,  войной  поврежденную девчонку из  эвакуированных,  за  еду, угол  и
обноски.  ЌаголодавшаЯсЯ, что  курица,  дергающаЯ шеей  от военного  испуга,
девчонка такой должности и сытому столу была  рада, но боЯлась разговаривать
с людьми, старалась никому ничем не мешать, на глаза хозЯйке не попадатьсЯ.
     “видев Љолю ђындина  и ‹ешку,  Ђнька  оживилась, захлопотала, забегала,
защебетала:
     -- Ђх,  работники! Ђх, ударники! Ќамерзлись, сердечные. ‘час... счас...
-- € в совершенный пришла восторг,  когда со  словами: "‚от, заработали!" --
‹ешка выставил тЯжелую,  на крупнокалиберный снарЯд  похожую бутыль.  -- ‚от
парни   трудЯтсЯ,  промышлЯют,  --  застрожилась  Ђнька,  глЯдЯ   в  сторону
‚асконЯна, впившегосЯ в книжку. -- Ђ некоторым курорт.
     ‚асконЯн швыркал огромным носом с давно обмороженным и уже незаживающим
кончиком, на слова хозЯйки никак не реагировал, будто и не слыша их.
     -- ‹юдЯм некогда  книжечки  читать.  --  €  вздохнула  как  о  человеке
конченом или Ѓожьем: -- Ћн, видать, и в военном окопе читать способен. Ђ че,
в политотдел угодит, дак...
     -- џ не  угожу  в  политотдев,  -- на  минуту  оторвавшись  от  книжки,
перестав  качать  ребенка,  заЯвил  ‚асконЯн.  --  џ  слишком   честен   длЯ
политотдева. --  €  как  ни  в чем не бывало продолжал свою  работу -- качал
ребенка, снова впившись в книжку, на обложке которой виднелись  слова "Ѓылое
и думы".
     -- ’ошно мне, тошнехонько, че говорит-то? —е он говорит?
     -- Ђшот, иди за стол. Џотом со мной к старикам ‡авьЯловым потопаешь. Њы
там  с •охлаковым квартируем, изба теплаЯ, старики мировые. Ђ  тут,  как мой
отчим говорит, альЯнц. -- ‹ешка развел руками, усмехаЯсь.
     ЉолЯ смутилсЯ, опустил голову, чего-то пробовал бубнить оправдательное.
Ђнька, видЯ такое состоЯние бойца, готовое перейти в раскаЯние, прикрикнула:
     -- ‹ан, лан те альЯнц! “ нас в Ћсипове это дело по-другому называетсЯ.
     ‹ешка налил самогона в четыре посудины. Ќа "не пью" ‚асконЯна и  на "не
могу" Љоли ђындина, твердеЯ смуглыми северными скулами, отстраненно молвил:
     --  Њы  ведь  в  Џрошиху   попали,  Ђшот.  Џогибла   семьЯ  ‘негиревых.
‚ыкорчевали благодетели еще одно русское гнездо. Џод корень.
     ‚асконЯн подошел  к столу,  сделал глоток, утерсЯ рукавом и  вернулсЯ к
кроватке,  поник  с  зажмуренными   глазами  над  ребенком.   ЉолЯ   ђындин,
отвернувшись,  истово перекрестилсЯ  на  мерзлое  окно,  прошептал  какое-то
молебство,  разобралось  лишь  "и  милосердиЯ  двери  отверзи", но  и  этого
достало, чтобы Ђньке оробеть.
     -- —е дальше-то будет? Љогда эта война клЯтаЯ  кончитсЯ? -- попробовала
она запричитать.
     --  Љогда  чевовечество  измогдует  себЯ, устанет  от гогЯ, нахлебаетсЯ
кгови... -- не открываЯ  глаз,  раскачиваЯсь в лад  люльке, непривычно зло и
громко  произнес ‚асконЯн и внезапно в пустоту, во мрак изрек  страшное:  --
‘моют  ли  когда-нибудь  дочиста  слезы всего  чевовечества  кговь  со всего
чевовечества? ‚от что узнать мне хочетсЯ.
     Џарни испуганно открыли рты, Ђнька, видЯ, что весь  план ее нарушаетсЯ,
встрЯхнулась перваЯ:
     -- Ћй,  ребЯтушки, уже поздно. ‘коро  ѓринька проснетсЯ.  ‘покойной вам
ночи. Ѓежите, бежите, Я самогонку спрЯчу...
     ЉолЯ ђындин, оробев от возникшей ситуации, начал искать рукавицы.
     -- „ак, ребЯта, Я, это... стало быть... утресь на работу...
     -- џ разбужу, -- решительно снимаЯ  с Љоли шапку, заЯвил верный свЯзчик
его ‹ешка естаков.
     --  ‚се ж таки  неловко как-то, -- вытащившись в коридор,  оправдывалсЯ
ЉолЯ ђындин, видЯ, как непривычно напрЯглась хозЯйка.
     --  џ  тебе, помнишь,  говорил, что  неловко?  --  посуровел  ‹ешка. --
ѓоворил?
     ЉолЯ ђындин напрЯгсЯ памЯтью:
     -- Љовды?
     -- Љовды,  ковды! Љогда  бабушка  твоЯ ‘еклетиньЯ  в  невестах  ходила.
‡автра напомню че  да ковды. -- €, круто повернув Љолю ђындина, ‹ешка поддал
ему коленкой  в зад, провожаЯ по направлению Ђнькиной комнаты, да  так ловко
поддал,  что   ЉолЯ  свалилсЯ  на  руки  хозЯйки,  и  та  подморгнула  ‹ешке
благодарно.
     "‡нает только ночь глубока-а-а-аЯ, ка-ак поладили они, р-расступи-ы-ысь
ты, рожь  высокаЯ,  та-айну  свЯ-то сохра-ани-ы-ы-ы", --  пел  теперь на всю
деревню  Ћсипово  народ, потому как  Ђнька-повариха убыстрила ход, нарЯднаЯ,
бегала к ребенку из кухни и от ребенка в кухню, громко на все село хохотала,
но главное  достижение было в  том, что качество  блюд улучшилось,  кормежка
доведена  была  до такой калории, что даже самые застенчивые парни на  девок
начали поглЯдывать тенденциозно.
     -- ‘пасибо  тебе, ЉолЯ,  дорогой, порадел!  --  вставаЯ  из-за  столов,
накрытых  чистыми  клеенками,  кланЯлись  Љоле  ђындину  сыто   порыгивающие
работники.
     --  „а мне-то за што?  -- недоумевал ЉолЯ  ђындин,  но, разгадав тонкий
намек, самодовольно реготал: -- “-у, фулюганы!


     Ќа   работе   мало-помалу  все  определилось   и   выстроилось.   Џарни
выковыривали  копешки   из-под  снега,  свозили  их  к   комбайну,   машина,
захлебываЯсь всем железом, почти замолкаЯ от  смерзшихсЯ хлебных пластов иль
бодро  попукиваЯ, пускала синие кольца дыма, пожирала навильники сухого,  из
середины  копны  валимого,  мало  осыпавшегосЯ  хлеба,  неутомимо бросала  и
бросала  мЯтую,  на  морозе  крошащуюсЯ  солому  за  спину  себе,  под  ноги
отгребалыциков  с  вилами.  устрые служивые волокли  солому на  вилах  и  в
беремени к огню и почти всю сжигали,  греЯ себЯ и девчонок, сплошь почти уже
распределившихсЯ на работе по зову сердца.
     ЉолЯ ђындин, волохавший за полвзвода, изладил себе противень из ржавого
железа,   отжег  его  и  на   том   противне  жарил  пшеницу,  щедро  угощал
"товаришшэв". ‡акинувшись  назад,  пригоршней сыпал  он в рот горЯчее зерно,
хрустел так, что иногда молотильщики-комбайнеры озирались на машину -- уж не
искрошились  ли железные шестеренки.  Џодкормившись  на совхозном и Ђнькином
харче, жуЯ горЯчую пшеницу, ЉолЯ ђындин, притопываЯ, орал частушки:

     ‚се татары, все татары, а Я русскай человек.
     ‚сем по паре, всем по паре, а мне парочки-то нет!..

     ЉолЯ ђындин прокатывалсЯ  насчет ‚асконЯна, который  так и не обзавелсЯ
дамой сердца, так и маЯлсЯ с двумЯ волами, которые, волоча кучу копен, вдруг
останавливались,  глубоко  о  чем-то  задумавшись.  ‚асконЯн  дергал  повод,
требовал движениЯ. ‘тронувшись наконец с места по своей  воле и охоте,  быки
ронЯли  своего  поводырЯ в снег низко  опущенными головами, протаскивали  по
нему охвостье березовой волокуши.
     -- „а они ж  его изувечат,  насмерть затопчут!  -- ахнул  €ван €ванович
’ебеньков. -- ЌарЯдите человека на другую работу.
     ™усь отрЯдил быков с ‚асконЯном, помощником ему бывалого лесоруба ‹ешку
естакова, в березовый лесок, щеточкой  выступающий за желтым полем в  Ясную
погоду, по дрова. ‚сю  солому труженики полей  сжигают, на совхоз же,  кроме
всех   бед,   надвигаетсЯ   бескормица,   весною   солома  понадобитсЯ   как
спасительница  скота,  да  и  с  топливом  в   деревне,  особенно  в  семьЯх
эвакуированных, плохо, в  бараках  люди  мерзли и бедствовали,  везде нужда,
везде нужна помощь, а рабочих рук на селе все меньше и меньше.


     ’ем временем подошла пора веЯть намолоченный  хлеб, и утром, приворотив
воз березника  к  конторе,  где его  пилили  на  дрова  распоЯсанные  воЯки,
‚асконЯн  и  ‹ешка определились  в  совхозный  амбар,  там на веЯлке работал
редкостного  усердиЯ  труженик  Џетька  Њусиков  да  четыре  женщины  -- две
молодые, но  уже смертельно усталые детные вдовы  и  две егозистые,  недавно
окончившие школу сибирские  девки. ќти, не  глЯдЯ на  военную беду,  по зову
природы  и   возраста   все  норовили   потолкатьсЯ,   поиграть,  в  уголках
пошушукатьсЯ,  не было  игры у них заманчивей,  как,  сваливши служивого  на
ворох хлеба, насыпать ему в штаны холодного зерна.
     -- „а  что  вы, девочки, мивые!  -- взмолилсЯ ‚асконЯн,  без  того весь
околевший,  мерзлые  сопли  на рукавицу размазавший,  выгребаЯ через ширинку
пшеницу из штанов.
     Џетька Њусиков материлсЯ, кусалсЯ, отбиваЯсь от неистовых сибирЯчек.
     €груньи от него и  от ‚асконЯна отступились. Ќеперспектив- ные. ‹ешке ж
доставалось. Ћн едва справлЯлсЯ с двумЯ матереющими халдами, как их называли
бабенки-вдовы, наставлЯЯ ‹ешку им самим насыпать пшеницы под резинку трусов,
что  он  в  конце концов и  сделал. ‚изг  поднЯлсЯ,  беготнЯ по риге.  Ѓабы,
поддаваЯ  жару,  кричали  поощрительное.  ‚есело  сделалось,  даже  ‚асконЯн
сморщил рот в улыбке.
     Ќа этот трудовой шум Явилась ‚алериЯ Њефодьевна.
     -- ‚есело у вас тут,-- сказала и увела с собой одну бабенку.
     --   ‚от,   доигралсЯ!   --    сверкаЯ   глазищами,    укорили    ‹ешку
девки-предательницы.
     ’ем временем в поле нарастал трудовой напор.
     --  „есЯть  копен  на  брата, -- определил  упрЯг  командир, --  и  как
сделаете норму, хоть до обеда, хоть до ночи прокопаетесь, -- так  и домой, в
тепло.
     Ќикакой  еще  хитрой  тактики  в молодых  беспечных головах  не велось,
навалЯтсЯ дружно,  пошел, пошел молотить, чтоб  побыстрее  домой, под крышу,
затем в клуб.  „евки тоже ударно трудЯтсЯ, пластаютсЯ, сгребаЯ снег с копен,
тоже в клуб поскорее охота.
     ЉолЯ ђындин обходилсЯ без  волокуш  -- наворочает на  свои  вилищи  две
копны (три не выдерживали  навильники), взвалит на загривок и, двигаЯсь  под
этим возом к комбайну, орет что-то героическое, ведет себЯ, словно отчаЯнный
таежный  ушкуйник, весь осыпанный крошевом грЯзной соломы,  землею,  снегом.
ЋтрЯхнетсЯ у  костра труженик, всыплет горстищей в рот  поджаренной пшеницы,
наденет рукавицы -- и снова за дело.
     "Њне  бы  такого работника  в  совхоз", --  снова  и снова вздыхал €ван
€ванович  ’ебеньков,  наблюдаЯ,  как  играючи  управлЯетсЯ  с  тЯжелой ношей
могучий чалдон, да и все  труженики из красного войска сплошь  управлЯлись с
нормой  до обеда, еще  и  в  свежей,  холодной соломе  успевали  с девчатами
повалЯтьсЯ, потискать их, повеселить. ‚сем на все хватало сил. агаЯ по селу
Ћсипово с вилами через плечо,  молодые,  хваткие работники и песню совместно
деранут, да  не  строевую  обрыдлую  песню, а  свою, деревенскую,  но не  по
понуждению старшины, по доброй воле и охоте споют.
     "ђано пташечка  запела,  кабы  кошечка не съела!" --  съЯзвила  однажды
Ђнька-повариха. ‚олохаЯ  на кухне с темна  до  темна  да неугомонно  ночью с
Љолей ђындиным трудЯсь,  она  до того  уставала, что  ноги  у нее дрожали  и
подсекались.  €  накаркала,  накаркала  ведь, нечистаЯ сила, усек полководец
свою  промашку  и, вспомнив еще в  ’обольске  слышанную  пословицу:  "ќто не
служба,  а  службишка.  ‘лужба  будет впереди",  молвил войску:  "ќ-э, орлы!
Џользуетесь   моей   хозЯйственной   безграмотностью.    алЯй-валЯй   норму
делаете!.."  --  да и добавил сперва по две, потом по пЯть  копен на  брата.
Ќорму осиливали  уже тЯжелее.  ‚ечером возвращались домой без песен,  длинно
растЯнувшись по сумеречной пустынной дороге.


     ‚ риге  на веЯнье  зерна начали  работать две  машины.  ђаботы прибыло.
‹ешка уже не  мог  отпускать ‚асконЯна домой "на часок"  --  погретьсЯ. ’от,
схватившись  за ручки веЯлки, моталсЯ,  моталсЯ  --  не понЯть  было: он  ли
машину крутит, она ли его. € девчонкам уже совсем не до игр сделалось.
     ‚ысушенное  зерно ссыпали в  мешки,  буртовали их  возле  стен.  ’ут уж
подставлЯли спину ‹ешка и  молодаЯ, но заезженнаЯ жизнью  вдова -- девок под
мешки не  поставишь, Њусиков- трудЯга падал  под мешком.  „евчонки сердешные
вкалывали, отгребаЯ навеЯнное  зерно  от веЯлок,  стаскиваЯ его на  носилках
наверх  в сушильное отделение, рассыпаЯ по полатЯм. “ ‹ешки руки отламывало,
кости на спине, в плечах саднило,  думал: придет домой,  сунетсЯ на лежак за
печку и не пошевелитсЯ. Ќо, полежав после ужина на топчане, он разламывалсЯ,
иссиливалсЯ,  спешил в клуб  и, к удивлению своему,  заставал там своих юных
веЯльщиц -- они из другой деревни родом, но  вместе росли, в школе сидели за
одной  партой, привыкли все делить пополам  и ныне  ревниво сле