
речке, и вот крах жизни.
     -- Ђкимка, падла! Љто-то всех червей спер!..
     --  ‘то  ты, сто ты, пана!  -- взревел Ђкимка  и запрыгал  по  камнЯм к
берегу,  поскользнулсЯ, упал  в  речку, начерпал  в сапоги. ’уесок он  трЯс,
щупал,  лицо  в  него  засунул -- нету  червей.  “  Љоли от потрЯсениЯ  губы
почернели.
     -- ‘то  же это!  ‘то же  это!  --  чуть не плача,  повторЯл Ђкимка.  --
Ћзевали нас! Љержаки озевали! „ружишь с имЯ, привечаешь... -- € вдруг Ђкимка
смолк, увидев на пеньке черного  дЯтла --  желну. ‘идит, клюв чистит. „альше
еще  один  --  клиноголовики,  муж  с женой, видать.  ’акие  оба  довольные.
Џочистились, дремать пробуют после обеда. …ще с речки слышал Ђкимка, как они
перекликались  тут, квЯкали озабоченно, потом  на весь лес стоном стонали --
песнЯ у  них  такаЯ  --  напировались,  весело  им. "Ђ-а,  живоглоты! Џоруху
сделали! ’еперь  тувалет!"  -- Ђким сгреб ружье и картечью в  дЯтла.  Ѓлизко
стрелЯл, отшибло бедной птахе голову. ‚тораЯ желна застонала, запричитала на
весь лес, черно умахиваЯ  в  глубь  тайги. Ђкимке мало, что расшиб  из ружьЯ
птаху, он еще схватил  дЯтла за крыло и шмЯкнул его в воду, как трЯпку. ЉолЯ
замахал  руками, замычал,  валидолину выплюнул  и бултых в  речку  следом за
дЯтлом. "‚се! -- ужаснулсЯ Ђким.  -- ‘пЯтил кореш!" •отел  бросатьсЯ спасать
его, но  ЉолЯ где  плавом,  где бродом  догнал  дЯтла,  выловил  и на берег,
повторЯЯ:
     -- ‚от оне! ‚от оне!..
     Ђкимка глЯнул: черви, будто из копилки, вылезают из дЯтла и разбежатьсЯ
метЯт.  „ругую  желну  Ђким долго  караулил, выставил  туес на пенек. џвилсЯ
разбойник, не запылилсЯ. Ђким прибил дЯтла аккуратно, да в  брюхе прожоры от
червей мало что осталось.  Џопробовали рыбачить  на птичьи потроха.  •ариус,
особо ленок брал безотказно, и наловили друзьЯ два бочонка отборной рыбы. Ќа
всю зиму  обеспечились, однако  с  тех пор рот в  лесу не открывали и червей
берегли пуще хлеба.
     ...„олго ли, коротко  ли  мы  плыли,  и привез нас  моторишко  к  речке
Ћпарихе,  отстучал,  отбренчал,  успокоилсЯ,  пар  от  него,  перекаленного,
горЯчий валит, водой брызнули с весла -- зашипело.
     Ђким  в  который раз предлагает  уйти на ‘урниху. Ќо мне чем-то с устьЯ
приглЯнулась  Ћпариха,  главный заман в том, что людей  на  ней не бывает --
труднопроходимаЯ речка.
     -- ‘мотри, пана,  не  покайсЯ, -- предупредил Ђким,  и мы пошли сначала
бойко, но как залезли в переплетенные, лежащие на земле тальники, то и понЯл
Я сразу, отчего опытные таежники долго обходили эту речку стороной, -- здесь
самые что ни на есть  джунгли, только сибирские,  и называютсЯ  они точно  и
метко -- шарагой, вертепником и просто дурниной.
     ‚ерсты  две  продирались  где  ползком, где  на  карачках,  где топором
прорубаЯсь,  где по кромке осыпного Яра. € вот  уж дух из нас  вон! ѓнуса  в
зарастельнике тучи, пот течет по лицам и шее, съедает солью противокомариную
мазь.
     Ќаконец-то шиверок! € сразу крутой поворот, ниже которого речка подмыла
берег, навалила кустов  смородины, шипицы, всЯкого гибника, две старые осины
и  большую  ель. Њесто -- лучше не придумать! ЉолЯ зашел на  камни шиверка и
через  голову  пульнул  под кусты,  на глубину  толстую леску  с пробками от
шампанского. џ подумал, что после  такого всплеска  и при такой жилке ему не
только  хариус, но  и крокодил,  обживись он в  этих студеных водах, едва ли
клюнул бы, но не успел завершить свою мысль, как услышал:
     --  …-э-э-эсь!   --   †идкое,  только  что  срубленное  братом  удилище
изгибалось былкой под тЯжестью крупного хариуса.
     ‚се  мы заторопились  разматывать  удочки,  наживлЯть  червей, и  через
минуту  Я  услышал  бульканье, шлепоток  и  увидел, как от упавшей с  берега
осинки  сын  поднимает Ярко  взблескивающего на свету  хариуса. ‚се  во  мне
обмерло:  берег  крутой, опутанный кустами, сын  никогда еще не ловил такого
крупного  хариуса,  хотЯ  спец он по ним, и  немалый.  Ћн поднЯл  рыбину над
водой, но, привыкший рыбачить на  стойкую  бамбуковую удочку, позабыл, что в
руках  у него  сырой черемуховый  покон,  -- рыбина  разгулЯлась  на  леске,
ударилась о  куст и оборвалась в  воду. Ћчумело выкинувшись  наверх,  хариус
хлопнул сиреневым хвостом по воде и был таков!
     Џотоки  ругательств,  среди  которых  "растЯпа" было  едва ли не  самое
нежное, обрушил папа на голову родного дитЯти.
     Ђким,  стоЯвший  по  другую сторону речки,  не выдержал, заступилсЯ  за
парнишку:
     -- —то ты пушишь парнЯ? Ѓыло бы из-за чего! Ќаудиим иссе! -- и выдернул
на берег серебрЯщегосЯ хариуса. -- ‚о, видал!
     Ђ Я-то  думал, что  на  его  удочку и вовсе уж  никто не попадетсЯ,  --
удилище  с  оглоблю, жилка  --  толще не продают, поплавок из пенопласта,  с
огурец величиной,  крючок в самый раз длЯ широкой налимьей пасти. џ перестал
ругатьсЯ,  пошел  искать "хорошее" место, не найдЯ  какового,  на  уральских
речках, к примеру,  хариуса не поймаешь. ‡агнали его там, беднЯгу, в угол, и
таких он  страхов натерпелсЯ,  что сделалсЯ недоверчивым, нервным и,  прежде
чем  клюнуть, наденет очки, обнюхаетсЯ,  осмотритсЯ, да и шасть  под корЯгу,
как распоследний бросовый усач или пищуженец.
     ‘  берега упал  кедр, уронил  собою несколько  рЯбинок  и вербу.  Џалые
деревьЯ образовали  что-то вроде  отбойной запруды,  и  там, где  трепало их
вершины, кружил, хлопалсЯ водоворот --  непременно должна здесь стоЯть рыба,
потому  что  ловко  можно было  выскакивать из ухоронки за кормом, но  самаЯ
хитраЯ,  самаЯ прожорливаЯ  рыба, по моему разумению, должна стоЯть у комлЯ,
точнее, под  комлем кедра, в  тени  меж обломанными  сучками и вилкой корнЯ.
’емнел там вымытый омуток, в нем неторопливо кружило мусор, значит, и всЯкий
корм. ’ребуетсЯ уменье  попасть  удочкой  меж бережком и ветками  кедра и не
зацепитьсЯ,  но  все  на тех  же  захламленных  речках “рала,  где хариус  и
поплавка боитсЯ, навострилсЯ наш  брат видеть поклевки вовсе  без каких-либо
поплавков  -- впритирку  ко  дну, в  хламе  и  шиверах  проводит крючок  без
зацепов, добываЯ  иногда на ушицу рыбы, каждаЯ из коих  плавает с порванными
губами иль кончила противокрючковые курсы.
     ‘евши под кустик  шиповника, Я  тихо пустил у ног в струйку  крючок  со
свежим  червЯком,   дробинкой-грузильцем  и   чутким  осокоревым   поплавком
уральской конструкции --  стоит даже уклейке понюхать наживку, поплавок нырь
-- и  будьте здоровы!  Џоплыл мой поплавок. џ  начал удобней устраиватьсЯ за
кустом,  глЯнул --  нет поплавка,  "ђаззЯва! -- обругал  Я  себЯ.  -- Џервый
заброс  -- и  крючок  на  ветках!"  -- ЏотЯнул легонько, в удилище  ударило,
мгновенье -- и у ног моих, на камнЯх забилсЯ темный хариус, весь в сиреневых
лепестках, будто весенний цветок прострел.
     џ  полюбовалсЯ рыбиной, положил  ее в старый портфель, который дал  мне
ЉолЯ вместо сумки, уверенный, что ничего  Я не поймаю, сделал еще  заброс --
поплавок не успел  дойти  до ствола кедра, его качнуло и  стремительно,  без
рывков  повело вбок и вглубь --  так  уверенно берет только  крупнаЯ рыба. џ
подсек, рыба уперлась в быстрину, потащила леску в стрежень, но Я стронул ее
и с ходу выволок на  камни. џрко, огненно сверкнуло на камешнике, изогнулось
дугой, покатилось, и Я, считающий себЯ опытным и  вроде бы солидным рыбаком,
ахнув, упал на рыбину, ловил ее под собою, пыталсЯ удержать в руках и не мог
удержать.  Ќаконец мне удалось  ее отбросить от  воды, прижать,  трепещущую,
буйную,  к земле. "‹енок!" -- возликовал Я,  много лет уже  не видавший этой
редчайшей  по красоте  рыбы  -- она обитает в  холодных  и  чистейших  водах
‘ибири, ‡абайкальЯ и „альнего ‚остока, где ленка  называют гольцом. Ќа “рале
ленка нет.
     ‚ам доводилось  когда-нибудь видеть вынутую из кузнечного горна  полосу
железа? …ще не совсем остывшую, на концах и по  краЯм еще красную, а с боков
уже сиренево и сине отливающую? ‘верх того, окраплена рыба пЯтнами, точками,
скобками, которые гаснут на глазах. Љо  всему этому еще гибкое, упругое тело
--  вот он каков,  ленок! Љак  и всЯкое чудо природы, прекрасный  ее  каприз
сохранЯетсЯ только "у себЯ дома". Ќа моих  глазах такой боевой, ладный ленок
тускнеет, вЯнет и успокаиваетсЯ не только сила его, но и окраска. ‚ портфель
Я кладу  уже вЯлую,  почти отцветшую рыбину, на которой осталсЯ лишь отблеск
красоты, тень заката.
     Ќо  человек есть человек,  и  страсти  его необоримы.  ‹ишь  слабенькое
дуновение грусти  коснулось моей души, и тут же все пропало, улетучилось под
напором азарта и душевного ликованиЯ. џ вытЯнул из-под комлЯ еще пару ленков
и стал осваивать стрежину за вершиной кедра, где  хариусы стоЯли отдельно от
стремительных,  прожорливых ленков, надежд  на  совместный прокорм почти  не
оставлЯющих,  и  поднЯл несколько  рыбин.  џ был  так  возбужден и  захвачен
рыбалкой, что забыл про комаров, про братана, про родное дитЯ.
     -- Џапа!  --  послышалсЯ голос сына. -- џ  какого-то странного  хариуса
поймал!  Ћчень красивого! --  џ объЯснил сыну, что это за  рыба, и узнал  --
кроме  ленка,  сын  добыл  еще   четырех  хариусов,   да  каких!  Џарень  он
уравновешенный, немного замкнутый, а тут, чую, голосишко дрожит, возбудилсЯ,
поговорить охота. -- “ тебЯ как?
     џ показал ему большой палец и скоро услышал:
     -- џ снова ленка поймал!
     -- Њолодец!
     Ќадо мной зашуршало, покатилась землЯ, и Я увидел на Яру Ђкима.
     -- ’ы  се здесь делаешь? Љово ты  здесь  добудешь?  --  џ поднес к носу
сельдюка  портфель, и  Ђким схватилсЯ  за  щеку:  -- Ё-ка-лэ-мэ-нэ-э! ќто се
тако, пана!? -- жаловалсЯ он подошедшему Љоле. -- Ћне таскают и таскают!..
     -- Џушшай таскают! Џушшай душу порадуют! ЌатешатсЯ!..
     -- ’ы бы, -- сказал Я Ђкиму, -- канат вместо жилки привЯзал да поплавок
из полена сделал и лупцевал по воде...
     ’ут  Я выхватил  еще одного  хариуса  из  такого места, где, по  мнению
Ђкима, ни один нормальный рыбак не подумал бы рыбачить, а нормальнаЯ рыба --
стоЯть.  ‘ельдюк махнул рукой: "—его-то  нечисто тут!" -- и пошлепал дальше,
уверЯЯ,  что все равно всех обловит. ‡а поворотом он запел во всю головушку:
"Ќе тюрьма менЯ  погубит, а сыраЯ мать-землЯ..." ЉолЯ хохотал, перебредаЯ по
перекату  через речку, говорил,  что  сельдюк узкопЯтый в  самом  деле  всех
обловит, убежит вперед, исхлещет речку, разгонит все, что есть в ней  живое,
и если не встретитсЯ дурнаЯ рыба, обломает вершинку удилища, смотает на  нее
леску,  натЯнет  на ухо  полу телогрейки и  завалитсЯ спать.  …го и комар не
берет, за своего принимает.
     ‘ледом  за  Ђкимом  подалсЯ  дураковатый  и прожорливый кобель  ’арзан.
Љукла,  хитренькаЯ  такаЯ  сучка, вернаЯ  и  золотаЯ  в пушном  промысле, не
отходила от  Љоли, сидЯ чуть в отдалении, утиралась лапкой, смахивала с носа
комаров. Џочему ’арзан привЯзалсЯ к Ђкиму -- загадка природы. —его только не
вытворЯл  над  ’арзаном  сельдюк!  €  ругал его,  и  гонЯл его,  если  давал
мелконькую  рыбку слопать, непременно  с  фокусом  --  зашвырнет  ее  в гущу
листьев копытника и понукает:
     -- “сь! “сь, собачка! ‹ови рыбу! •ватай!
     ’арзан  козлом  прыгал  в зарослЯх, брызгал  водой,  преследуЯ рыбешку,
часто отпускал добычу и, облизнувшись,  ждал подачку -- рыбу  он  любил пуще
сахара.
     џ уж  устал хохотать, а сын мой --  хлебом не корми, дай посмеЯтьсЯ, --
вместе с ’арзаном таскалсЯ за Ђкимом, любовно смотрел ему в рот.
     -- Ђкимка! -- строжась, кричал ЉолЯ. -- ‘коро уху варить, а у нас че?
     Ђким не отзывалсЯ, исчез, подавшись вверх по речке.
     € мы углубились  по Ћпарихе. ’айга темнела, кедрач  подступил вплотную,
местами  почти смыкаЯсь над речкой. ‚ода делалась  шумной, по  обмыскам и от
весны оставшимсЯ проточинам росла непролазнаЯ  смородина, зеленый дедюльник,
пучки-борщевники с  комом багрово-синей килы  на вершине  вот-вот собирались
раскрытьсЯ  светлыми зонтами. ‚озле  притемненного зарослЯми ключа, в тени и
холодке  цвели последним накалом жарки, везде уже осыпавшиесЯ, зато  марьины
кореньЯ были в самой поре, кукушкины слезки, венерины башмачки,  грушанка --
сердечнаЯ  травка -- цвели  повсюду,  и  по  логам, где  долго  лежал  снег,
приморились ветреницы, хохлатки. Ќа смену им  шла живучаЯ трава  криводенка,
вострилсЯ  сгармошенными  листьЯми  кукольник.  ЌаселЯЯ   зеленью  приречные
низины,  лога,  обмыски,  проникаЯ в тень хвойников,  под которыми доцветала
брусника, седьмичник,  заЯчьЯ  капуста и вонючий  болотный болиголов, всегда
припаздывающее  здесь  лето трудно  пробиралось  по Ћпарихе  в  гущу  лесов,
оглушенных зимними морозами и снегом.
     €дти   сделалось   легче.  —ернолесье,  тальники,  шипица,   боЯрышник,
таволожник и всЯкаЯ  шарага оробели, остановились перед плотной стеной тайги
и лишь буераками,  пустошами, оставшимисЯ от  пожарищ, звериными  набродами,
крадучись пробирались в тихую прель дремучих лесов.
     Ћпариха  все чаще и круче загибалась в короткие, но бойкие излучины, за
каждой из которых перекат, за перекатом плесо или омуток.
     Њы  перебредали с  мыса на мыс, и кто был  в коротких сапогах, черпанул
уже дух захватывающей, знойно-студеной воды, до того прозрачной, что местами
казалось  по  щиколотку,  но   можно   ухнуть  до   поЯса.   ЉолЯ  предлагал
остановитьсЯ, сварить уху,  потому что солнце поднЯлось высоко,  было парко,
совсем изморно сделалось дышать в  глухой одежке -- защите  от  комаров. Ћни
так покормились под  шумок,  что  все лицо у  менЯ горело, за ушами вспухло,
болела шеЯ, руки от запЯстий до пальцев были в крови.
     “перлись в завал.
     --  „альше,  --  сказал  ЉолЯ,  --  ни  один местный  ханыга  летом  не
забиралсЯ, -- и покричал Ђкима.
     Ћтклика не последовало.
     -- ‚от марал! ‚от бродЯга! ЏарнЯ замучает, ’арзана ухайдакает.
     ‚  могучем  завале,  таком старом,  вздыбленном,  слоеном, что  местами
взошел  на нем  многородный ольховник, гнулсЯ черемушник, клешнЯсто хваталсЯ
за бревна,  по-рачьи  карабкалсЯ  вверх узколистый  краснотал и  ник  к воде
смородинник.  ђечку испластало  в клочьЯ, из-под  завала  там и сЯм вылетали
взъерошенные, скомканные потоки  и  поскорее сбегались  вместе. ’акие места,
хотЯ  по  ним  и  опасно  лазить  --  деревьЯ  и  выворотни  сопрели,  можно
обвалитьсЯ, изувечитьсЯ, -- никакой "цивилизованный" рыбак не обойдет.
     џ забралсЯ в  жуткие  дебри завала,  сказав  ребЯтам, чтоб они стороной
обходили это гиблое место, где воду слышно,  да не видно и все скоргочет под
ногами от короедов, жуков и тли.
     Њеж выворотней,  корневищ, хлама,  сучкастых  стволов  дерев, олизанных
водою бревен, нагромождениЯ камней, гальки, плитнЯка темнели вымоины. ‚ижу в
одной  из  них  стайку  мелочи.  •ариус  выпрыгивает  белым  рыльцем  вверх,
прощупывает мусор и короедами точенную древесную  труху. €ной рыбехе удаетсЯ
поддеть губой личинку короеда либо комара, и она задает стрекача под бревна,
всЯ  стайка  следом.  Ћдин  рукав  круто скатываетсЯ под  бревно, исчезает в
руинах завала, и  не скоро он, очумелый от темноты  и тесноты, выпутаетсЯ из
лесного  месива.  Ћсторожно спускаю леску с руки,  и,  едва  червЯк коснулсЯ
воды,  из-под  бревна метнулась тень, по  руке  ударило, Я  осторожно  начал
поднимать пружинисто бьющуюсЯ на крючке рыбину.
     Џока вернулсЯ Ђким с компанией,  едва  волочившей ноги, так  он ушомкал
ее, бегаЯ  по  Ћпарихе, Я  вытащил из завала  несколько  хариусов,  собралсЯ
похвастатьсЯ ими, но пана открыл свою сумку,  и Я увидел там таких красавцев
ленков,  что  совсем померкли  мои  успехи, однако по количеству  голов  сын
обловил Ђкима, и он великодушно хвалил нас:
     -- Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Џана, се за рыбаки понаехали! ‘зади,  понимас, идут и
понужают, и понужают! ’ихий узас!
     џ заверил друзей-хануриков,  что со своей нахальной снастью они ничего,
кроме корЯжины иль старого сапога, в местах обетованных не выудЯт.
     -- Ђ мы  туды и не поедем, раз такое дело! -- в голос заЯвили сельдюки.
Љолю Я тоже звал сельдюком, потому как всЯ сознательнаЯ жизнь его прошла  на
‘евере и рыбы, в том числе и туруханской селедки, переловил он уйму, а тому,
сколько могут  съесть рыбы  эти  мужички-сельдючки  величиной  с подростков,
вскоре стали мы очевидцами.
     Ђким умело,  быстро очистил пойманную рыбу. џ подумал, подсолить хочет,
чтобы  не  испортилась.  Ќо, прокипЯтив воду  с картошкой,  пана  всю добычу
завалил в ведро, палкой рыбу поприжал, чтоб не обгорели хвосты.
     -- Људа же столько?
     -- Ќисе, съедим! ЏроходилисЯ, проголодалисЯ.
     ќто была  уха! “хи, по правде сказать, в ведре почти не оказалось,  был
навар, и какой! ‘ын у менЯ мастак ловить рыбу, но ест неохотно. Ђ Я уж отвык
от рыбного изобилиЯ, управил с пЯток  некрупных, нежных хариусов и отвалилсЯ
от ведра.
     -- •э! …док! -- фыркнул Ђким. -- ’ы на сем тако брюхо держишь?
     ‚ывалив рыбу  на плащ, круто посолив ее, сельдюки вприкуску с береговым
луком  неторопливо подчистили  весь  улов  до  косточки,  даже головы  рыбьи
высосали. џ осмотрел их с недоверием наново: куда же они рыбу-то поместили?!
†ахнув по пЯтку кружек чаю и подмигнув друг дружке, сельдюки подвели итог:
     -- Ќу, слава Ѓогу, маленько закусили. Ѓог напитал, никто не видал.
     -- ‚от это вы дали!
     -- Ќа  рыбе  выросли, -- сказал ЉолЯ,  собираЯ ложки, --  до того  папа
доводил, что, веришь -- нет, жевали рыбу без хлеба, без соли, как траву...
     -- Љак не поверить! џ ведь нашему папе сродни...
     Ђким,  почуЯв,  что  нас начинают  охватывать  невеселые  воспоминаниЯ,
поднЯл  себЯ с земли, зевнул широко, обломал  конец удилища,  смотал на него
леску, взЯл  вещмешок, сбросал  в него  лишний багаж  и,  заЯвив, что  такую
рыбалку он в гробу видел и что лодку без присмотра на ночь нельзЯ оставлЯть,
подалсЯ вниз по речке, к …нисею.
     Њы еще поговорили у затухающего  костерика  и  уже  неторопливо побрели
вверх  по  Ћпарихе. —ем  дальше мы шли, тем  сильнее клевала рыба.  ‡апал  и
горЯчка кончились. ЉолЯ взЯл у менЯ  портфель, отдал рюкзак, куда Я поставил
ведро, чтоб  хариусы и ленки не мЯлись.  “ рыбы,  обитающей в  неге холодной
чистой воды, через час-другой "вылезало" брюхо. ’арзан до того наелсЯ  рыбой
и  так подбил мокрые лапы  на камешнике, что шел, пьЯно шатаЯсь, и времЯ  от
времени пьЯно же завывал на  весь  лес,  зачем, дескать, Я с вами  свЯзалсЯ?
‡ачем не осталсЯ лодку  сторожить? Ѓыл бы сейчас с Ђкимкой у стана, он бы со
мной баловалсЯ, и никуда не  надо топать. Љукла-работница лапок не намочила,
шла верхом, мощным  лесом и только  хвостом повиливала, Явившись кому-нибудь
из нас. ѓде-то кого-то она раскапывала,  нос у нее был  в земле и сукровице,
глаза сыто затуманились.
     Љогда-то здесь, на Ћпарихе, ЉолЯ  стрелЯл глухарину, и молодаЯ,  только
что начинавшаЯ  охотничать, собака  дуром кинулась  на  глухарЯ. ’от  грозно
растопорщилсЯ, зашипел и так долбанул  клювом в лоб молодую сучонку, что она
опешила и  шасть хозЯину меж ног.  ѓлухарь  же до того  разъЯрилсЯ,  до того
ослеп  от  гневной  силы, что пошел боем  дальше, распустив  хвост и крыльЯ.
"Љукла! „а  он же  сожрет нас! -- закричал  ЉолЯ. --  Ђсю его!" Љукла хоть и
боЯлась  глухарЯ, хозЯина  ослушатьсЯ  не  посмела,  обошла  птицу  с  тыла,
теребнула за хвост. ‘ тех пор  идет собачонка на любого зверЯ, медведь ей не
страшен, но вот глухарЯ побаиваетсЯ, не облаивает, если возможно, минует его
стороной.
     Ћпариха становилась все быстрей и сумрачней. ђеденько выступал мысок со
вбитым зеленым чубом  листвы или в  зарослЯх осоки. Љедры, соснЯки, ельники,
пихтовники  вплотную  подступали к речке.  Љосмы Ягелей  и вымытых  кореньев
свисали с подмытых Яров, леснаЯ прель кружилась над  речкой, в носу холодило
полого плывущим духом зацветающих мхов,  в горле горчило от  молодых, но уже
пыльно  сорЯщих  папоротников,  реденькие лесные цветы набухали  там  и  сЯм
шишечками,  дудочник  шел  в  трубку. ‚ иное лето цветы  и дудки здесь так и
засыхают не расцветЯ.
     Ћтошли  семь-восемь километров  от  …нисеЯ,  и  нет  уже  человеческого
следка, кострища, порубок,  пеньков -- никакой  пакости. —аще завалы поперек
речки, чаще следы  маралов и  сохатых  на  перетертом  водою  песке.  ‘олнце
катилось  куда-то в еще более  густую темь  лесов. Џеред  закатом  освирепел
гнус, стало душнее,  тише и дремучей. Ќад нами просвистели крохали, упали  в
речку,  черкнув по  ней  отвислыми задами и Яркими лапами. “тки  оглЯделись,
открЯкались и стали выедать мелкого хариуса, загонЯЯ его на мелководье.
     џ взглЯнул на часы, было семь минут двенадцатого,  и улыбнулсЯ про себЯ
-- мы отстоЯли четырнадцатичасовую вахту, и не  просто отстоЯли, продирались
в дебри где  грудью, где  ползком, где вброд; если бы кого из  нас заставили
проделать такую же работу на производстве, мы написали бы жалобу в профсоюз.
     ЉолЯ выбрал  песчаный  опечек и  пластом упал на него.  •отЯ обдувьЯ не
было  -- так загустела тайга вокруг, по  распадку угорело вилЯющей речки все
же тЯнуло холодком,  лица касалось едва  ощутимое  движение воздуха,  скорее
дыхание  тайги,  одурманенное  доцветающей   невдалеке  черемухой,   дудками
дедюльников, марьиного корнЯ и папоротников.
     Џониже мыска, у  подмытого кедра, динозавром стоЯвшего на лапах в воде,
полосами кружилось уловце, маЯчила над ним  тонкаЯ фигура сынишки -- там уже
три раза брал и сходил "здоровенный харюзина"!
     џ  крикнул сына,  и  он  с  сожалением  оставил недобытого хариуса.  Њы
свалили  кедровую  сухарину,  раскрЯжевали  ее  топором. €  вот уж  кипЯток,
запаренный  смородинником  и  длЯ  крепости  приправленный  фабричным  чаем,
напрел, запах.  Ѓрат  лежал на опечке  вниз лицом,  не  шевелЯсь.  џ налил в
кружку чаю, потрогал брата за плечо. ...
     -- ‘ейчас, -- не поднимаЯ головы, отозвалсЯ он и сколько-то времени еще
полежал,  вслушиваЯсь  в  себЯ. ‘ трудом  приподнЯлсЯ, сел, потираЯ  ладонью
левую  половину  груди. --  ’айга-мама  заманила,  титьку  дала  --  малец и
дорвалсЯ, сам себе Язык откусил...
     —ай  подживил  Љолю.  Ћн прилег  на бок, уперсЯ щекой в ладонь,  слушал
тайгу-маму  --  она  отодвинулась  от  всех шумов,  шорохов, отстранилась от
всЯкого движениЯ и отчужденно погружалась в самое себЯ, в хвою, в листьЯ,  в
мох,  в  хлЯбистые  болота. Ѓыло слышно  птицу,  где-то  за версту неловко и
грузно садившуюсЯ в дерево; жуков,  орехово щелкающихсЯ о  стволы, крохалей,
озадаченных костром, Ярче  и  Ярче в сумерках светЯщим, и  коротко  по этому
поводу переговаривающихсЯ; падение  прошлогодней шишки,  сухо цеплЯющейсЯ за
сучки; короткий свист бурундука и чем-то потревоженную желну, заскулившую на
весь  лес, при  крике которой сморщило губы брата улыбкой, и мы с сыном тоже
заулыбались,  вспомнив  о приключении хануриков-друзей на  ‘урнихе.  Ќо  все
вокруг снЯло  журчанием берестЯного пастушьего  рожка,  почти сливающегосЯ с
чурлюканьем речки в перекате и все же отдельным от него,  нежным, страстным,
зовущим.
     -- ’ы  чего? -- повернулсЯ ко  мне братан. --  Љакие  тебе тут пастухи?
‡десь скот -- маралы, олени да сохатые... -- ѓоворил он резко, почти сердито
-- нездоровилось ему. Ќо, перехватив мой взглЯд, без  необходимости поправил
огонь, мЯгче поЯснил: -- Њаралуха с теленком тут пасетсЯ...
     ‘обаки  одыбались,  навострили  уши.   џ  перестал  рубить  лапник  длЯ
подстилки. Ќо скоро собаки успокоились, прикрылись хвостами. •итраЯ  и умнаЯ
Љукла легла под тЯгу дыма, и от нее отжимало  комара. ’арзан  почти залез  в
огонь,  и все равно гнус загрызал его. Ћн времЯ от  времени лапами стрЯхивал
комаров с морды, упречно глЯдел  на нас -- что же это, дескать, такое?  Људа
вы менЯ завели и чего вам дома не сидитсЯ! ЉолЯ бросил на лапник телогрейку,
натЯнул на ухо воротник старого пиджака, осадил  ниже кепчонку и лег по одну
сторону костра; сын, обмотавшись брезентовыми штанами, устроилсЯ по другую.
     џ спать не хотел. Ќе мог. ЌапилсЯ крепкого чаЯ, за братана переживал и,
кроме того, столько лет мечтал посидеть у костра в тайге,  еще не  тронутой,
точнее  сказать,  не  поувеченной  человеком,  так  неужели этот редкий  уже
праздник продрыхать?!
     —то испытывал Я тогда на Ћпарихе, у одинокого костра, хвостатой кометой
мечущегосЯ  в  темени  лесов,  возле  дикошарой  днем,   а  ночью  по-женски
присмирелой, притаенно говорливой речки?
     ‚се. € ничего.
     „ома, в  городской квартире,  закиснув у  батареи  парового  отоплениЯ,
мечтаешь:  будет весна,  лето,  Я  убреду  в лес и там увижу такое, переживу
разэтакое...   ‚се  мы,  русские   люди,  до   старости  остаемсЯ  в  чем-то
ребЯтишками,   вечно  ждем  подарков,  сказочек,   чего-то  необыкновенного,
согревающего,  даже  прожигающего  душу, покрытую  окалиной  грубости, но  в
середке незащищенную, котораЯ и в изношенном, истерзанном, старом теле часто
ухитрЯетсЯ сохранЯтьсЯ в птенцовом пухе.
     € не  ожидание ли  необычного,  этой вечной сказочки, не жажда  ли чуда
толкнули  однажды  моего брата  в  таймырскую  тундру, на речку „удыпту, где
совсем не сказочной болезнью  и тоской наделила его  шаманка? €  что привело
нас сюда, на Ћпариху? Ќе  желание же кормить комаров,  коих, чем глуше ночь,
тем гуще  клубитсЯ и  ноет возле  нас. ‚ отсвете костра, падающего  на воду,
видно не просто облако гнуса, а на замазку похожее тесто. Ѓез  мутовки, само
собою сбиваетсЯ  оно  над огнем, набухает,  словно  на опаре, осыпаЯ в огонь
желтые отруби.
     ЉолЯ и сын  спрЯтали  руки под себЯ,  дрыгаютсЯ, бьютсЯ  во сне. ‘обаки
пододвинулись вплотную  к огню. џ же, хорошо умывшись  в речке,  сбив с лица
пот, густо намазалсЯ репудином (если бы существовал рай,  Я бы заранее подал
туда заЯвление  с просьбой  забронировать там  лучшее  место  длЯ  того, кто
придумал  мазь от  гнуса).  €ной  ловкач-комар  все  же находил  место,  где
насосатьсЯ  крови,  то  и   дело  слышитсЯ:  "шпы-ы-ынь..."  --  это  тЯжело
отделЯетсЯ от менЯ опившийсЯ долгоносый зверь. Ќо дышать-то, жить, смотреть,
слушать  можно, и что она, эта боль  от  укусов, в сравнении с  тем покоем и
утешением сердца, которое старомодно именуетсЯ блаженством.
     Ќа  речке  поЯвилсЯ туман. …го подхватывало токами воздуха,  тащило над
водой, рвало  о подмытые дерева,  свертывало  в валки, катило над  короткими
плесами,  опЯтнанными  круглЯшками   пены.  Ќет,  нельзЯ,  пожалуй,  назвать
туманами легкие,  кисеей колышущиесЯ полосы.  ќто  облегченное дыхание земли
после  парного  днЯ, освобождение  от  давЯщей духоты,  успокоение прохладой
всего  живого. „аже малЯвки в  речке перестали плавитьсЯ и плескатьсЯ. ђечка
текла, ровно  бы мохом укрытаЯ,  мокро  всюду  сделалось, заблестели листьЯ,
хвою, комки цветов, гибкие тальники одавило сыростью, черемуха на том берегу
перестала  сорить в воду  белым,  поределые,  растрепанные  кисти  полоскало
потоком, и что-то  было в этой  поздно, тощо и бедно  цветущей черемушке  от
современной  женщины,  от  ее  потуг  хоть  и  в  возрасте,  хоть  с  летами
нарЯдитьсЯ, отлюбить, отпраздновать дарованную природой весну.
     ‡а  кедром, динозавром маЯчившим в воде, в ночи  сделавшимсЯ еще  более
похожим на допотопного  зверЯ, где  стоЯл "харюзина",  не изловленный сыном,
блеснуло  раз-другой,  разрезало острием серпика речку  от берега до берега,
точно   лист  цинкового   железа,  и  туманы,  расстриженные  надвое,   тоже
разделились  --  одна  полоса, подхваченнаЯ  речкой,  потекла  вниз,  другаЯ
сбилась в облачко, которое притулилось к берегу, осело на кусты подле нашего
костра.
     Ѓлеклым  светом  наполнилось  пространство,  раздвинулась  глубь тайги,
дохнуло  оттуда  чистым холодом,  на  глазах  начал  распадатьсЯ  ком гнуса,
исчезать куда-то, реденько кружило  дымом  уже  вЯлых, молчаливых  мокрецов.
ђебЯта у костра внЯтно вздохнули, напрЯженные тела их распустились -- уснули
глубоко,  все в  них  отдыхало --  слух,  нюх,  перетруженные  руки и  ноги.
Љоторый-то из парней даже всхрапнул коротко, выразительно, но тут же подавил
в  себе  храп, чуЯ подсознанием, что спит он не дома, не под  крышей,  не за
запорами, какаЯ-то часть его мозга бдила, была настороже.
     џ подладил костер. Ћн вспыхнул на минуту и тут же унЯлсЯ. „ым откачнуло
к воде,  туда же загнуло  Яркий  гребень огонька.  Џридвинувшись к костру, Я
вытЯнул  руки, сжимал и разжимал пальцы, будто срывал  лепестки с громадного
сибирского  жарка.  ђуки,  особенно леваЯ, занемели,  по  плечу и  ниже  его
холодным  пластом  лежала вкрадчиваЯ боль --  сказывалось  долгое  городское
сидение -- и такаЯ сразу нагрузка да вчерашнЯЯ духотища.
     ‘еребристым  харюзком мелькнул в вершинах  леса месЯц, задел за  острие
высокой ели и без  всплеска  сорвалсЯ  в уремную  гущу. ‘еево  звезд на небе
сгустилось,  потемнела речка, и тени  дерев, объЯвившиесЯ  было  при месЯце,
опЯть исчезли. ‹ишь отблескивала в перекатах Ћпариха, катЯсь по пропаханной,
вилючей  бороздке к  …нисею. ’ам  она распластаетсЯ по  пологому  берегу  на
рукава,  проточины и  обтрепанной метелкой станет  почесывать бок  грузного,
силой налитого  …нисеЯ, несмело с ним заигрываЯ. —уть приостановив  себЯ  на
выдававшейсЯ далеко белокаменной косе, взбурлив тЯжелую воду, батюшко …нисей
принимал в  себЯ  еще одну  речушку, сплетал ее в клубок  с другими светлыми
речками, речушками, которые сотни и тысЯчи верст бегут к нему, встревоженные
непокоем, чтобы каплЯ по капле наполнЯть молодой силой вечное движение.
     Љазалось, тише,  чем было, и быть уже не могло, но не слухом, не телом,
а душою  природы, присутствующей  и во мне, Я почувствовал  вершину  тишины,
младенчески пульсирующее темечко нарождающегосЯ днЯ  -- настал  тот  краткий
миг, когда над миром парил лишь Ѓожий дух един, как рекли в старину.
     Ќа  заостренном  конце  продолговатого  ивового листа набухла,  созрела
крупнаЯ каплЯ  и, тЯжелой  силой налитаЯ, замерла, боЯсь  обрушить мир своим
падением.
     € Я замер.
     ’ак на фронте цепенел  возле  орудиЯ боец  с натЯнутым  ремнем,  ожидаЯ
голос команды, который сам по  себе был только слабым человечьим голосом, но
он повелевал  страшной силой -- огнем, в  древности им обожествленным, затем
обращенным в погибельный  смерч. Љогда-то с  четверенек взнЯвшее человека до
самого разумного  из  разумных  существ, слово  это  сделалось его  карающей
десницей. "Ћгонь!" -- не было и нет  длЯ менЯ среди известных мне слов слова
ужасней и притЯгательней!
     ЉаплЯ  висела  над моим  лицом,  прозрачнаЯ  и грузнаЯ. ’аловый  листок
держал ее в стоке желобка, не  одолела, не могла пока одолеть  тЯжесть капли
упругую стойкость  листка.  "Ќе падай!  Ќе  падай!"  -- заклинал Я,  просил,
молил, кожей и сердцем внимаЯ покою, скрытому в себе и в мире.
     ‚ глуби  лесов угадывалось чье-то тайное дыхание, мЯгкие шаги. € в небе
чудилось  осмысленное,  но тоже тайное движение облаков,  а может быть, иных
миров иль "ангелов крыла"?! ‚ такой райской тишине и в ангелов поверишь, и в
вечное блаженство,  и  в истлевание  зла, и  в  воскресение вечной  доброты.
‘обаки тревожились, вскидывали головы. ’арзан зарычал приглушенно и какое-то
времЯ катал камешки в горле, но, снова задремываЯ, невнЯтно тЯвкнул, хлюпнул
ртом, заглотив рык вместе с комарами.
     ђебЯта крепко спали.
     џ налил  себе чаю,  засоренного  хлопьЯми отгара  и комаров,  глЯдел на
огонь, думал  о  больном брате,  о подростке-сыне. Љазались они мне  малыми,
всеми забытыми,  спозаброшен-  ными, нуждающимисЯ  в моей защите. ‘ын кончил
девЯтый класс, был  весь  в костЯх,  лопатки угловато оттопыривали куртку на
спине,  кожа  на  запЯстьЯх тонко  натЯнута,  ноги  в  коленЯх корнем  -- не
сложилсЯ еще, не окреп, совсем парнишка. Ќо скоро отрыватьсЯ и ему от семьи,
уходить в ученье, в армию, к чужим людЯм, на чужой доглЯд. Ѓрат, хотЯ годами
и мужик, двоих ребЯтишек нажил, всю тайгу и …нисей обшастал, ’аймыра хватил,
корпусом  меньше моего  сына-подростка. Ќа шее позвонки  орешками  высыпали,
руки  в  кистЯх  тонкие,  жидкие, спина осажена  надсадой к  крестцу,  брюхо
серпом,  в крыльцах  сутул,  узок,  но  жилист,  подсадист,  под заморышной,
невидной  статью  прЯчетсЯ  мужицкаЯ  хватка  и  крепкаЯ  порода,  ан  жалко
отчего-то  и сына, и  брата,  и всех  людей на свете.  ‘пЯт вот доверчиво  у
таежного  костра,  средь  необъЯтного,   настороженного  мира  два   близких
человека, спЯт, пустив слюнки  самого  сладкого,  наутреннего сна,  и сонным
разумом сознают, нет, не сознают, а ощущают защиту  -- рЯдом кто-то стережет
их от опасностей, подживлЯет костер, греет, думает о них...
     Ќо  ведь  когда-то  они  останутсЯ  одни,   сами  с  собой   и  с  этим
прекраснейшим и грозным миром, и ни Я, ни  кто другой не  сможет их  греть и
оберегать!
     Љак  часто  мы бросаемсЯ  высокими словами, не  вдумываЯсь  в них.  ‚от
долдоним: дети -- счастье, дети  -- радость, дети -- свет в  окошке! Ќо дети
--  это  еще и мука наша!  ‚ечнаЯ наша тревога! „ети -- это наш суд на миру,
наше  зеркало,  в  котором совесть, ум,  честность,  опрЯтность нашу --  все
наголо видать. „ети могут нами закрытьсЯ, мы ими -- никогда. € еще: какие бы
они ни  были, большие, умные, сильные, они всегда нуждаютсЯ в нашей защите и
помощи. € как подумаешь: вот  скоро умирать, а  они  тут останутсЯ одни, кто
их, кроме  отца  и  матери,  знает  такими, какие они есть? Љто их примет со
всеми изъЯнами? Љто поймет? Џростит?
     € эта каплЯ!
     —то, если она обрушитсЯ наземь? Ђх, если б возможно было оставить детей
со спокойным сердцем, в успокоенном мире!
     Ќо каплЯ, каплЯ!..
     џ закинул руки за голову. ‚ысоко-высоко, в сереньком, чуть размытом над
далеким …нисеем небе  различил  две мерцающие звездочки, величиной с семечко
таежного цветка  майника. ‡везды всегда вызывают  во мне  чувство  сосущего,
тоскливого    успокоениЯ    своим    лампадным    светом,   неотгаданностью,
недоступностью. …сли мне говорЯт: "тот свет",  -- Я не  загробье, не темноту
воображаю, а  эти  вот мелконькие, удаленно помаргивающие звездочки. ‘транно
все-таки,  почему  именно  свет  слабых,   удаленных  звезд  наполнЯет  менЯ
печальным  успокоением?  Ђ  что тут, собственно,  странного? ‘  возрастом  Я
узнал:   радость  кратка,   преходЯща,   часто  обманчива,   печаль   вечна,
благотворна,  неизменна.  ђадость сверкнет зарницей,  нет, молнией скорее  и
укатитсЯ перекатным громыханьем. Џечаль светит тихо, как неугаданнаЯ звезда,
но свет этот не  меркнет ни ночью, ни днем, рождает думы о ближних, тоску по
любви, мечты о чем-то неведомом, то ли о прошлом, всегда томительно сладком,
то ли  о заманчивом  и  от неЯсности пугающе притЯгательном  будущем. Њудра,
взросла печаль --  ей миллионы лет, радость  же всегда в детском возрасте, в
детском  обличье,  ибо  всЯким сердцем она рождаетсЯ заново и  чем дальше  в
жизнь, тем меньше ее, ну вот как цветов -- чем гуще тайга, тем они реже.
     Ќо при чем тут небо, звезды, ночь, таежнаЯ тьма?
     ќто  она,  моЯ  душа, наполнила все  вокруг беспокойством,  недоверием,
ожиданием  беды.  ’айга  на земле и звезды на небе были тысЯчи  лет до  нас.
‡везды потухали иль  разбивались на осколки,  взамен их  расцветали на  небе
другие. €  деревьЯ в тайге умирали и рождались, одно дерево сжигало молнией,
подмывало рекой, другое сорило семена в воду, по ветру, птица отрывала шишку
от  кедра, клевала орехи и сорила  ими  в  мох. Ќам только  кажетсЯ,  что мы
преобразовали  все,  и  тайгу  тоже.  Ќет,  мы  лишь ранили  ее,  повредили,
истоптали, исцарапали, ожгли огнем. Ќо страху,  смЯтенности своей не  смогли
ей передать, не привили и враждебности,  как ни  старались. ’айга все так же
величественна, торжественна, невозмутима.  Њы  внушаем себе, будто управлЯем
природой и что  пожелаем, то и сделаем с  нею. Ќо обман этот  удаетсЯ до тех
пор, пока не останешьсЯ с тайгою с  глазу на глаз, пока не побудешь в ней  и
не  поврачуешьсЯ  ею,  тогда только вонмешь  ее  могуществу, почувствуешь ее
космическую пространственность и величие.
     ‘  виду же здесь все просто, всЯкому глазу и  уху доступно. ‚он соболек
мелькнул по вершинам через  речку,  циркнул от испугу и любопытства, заметив
наш костер. ‚ыслеживает соболек белку, чтобы унести своим соболЯтам на корм.
Џтица, грузно  садившаЯсЯ ночью в дерево, была  капалуха,  на исходе  вечера
слетавшаЯ  с гнезда  размЯть  крыльЯ.  ‹апы у  нее закостенели под брюхом от
сидениЯ  и неподвижности,  худо цеплЯлись за  ветви, оттого она  так долго и
громоздилась  при  посадке. Ћсмотревшись с  высоты, не крадетсЯ ль  к Яйцам,
оставленным   в   гнезде,  какой  хищник,  капалуха  тенью  скользнула  вниз
подкормитьсЯ  прошлогодней брусникой, семечками  и,  покружив  возле  дерев,
снова  вернулась к пестрому  выворотню, под  которым у нее  лежало в круглом
гнезде пЯток  тоже пестрых, не всЯкому глазу  заметных  Яиц.  ѓорЯчим телом,
выщипанным  до наготы, она накрыла Яйца, глаза ее истомно смежились -- птица
выпаривала цыпушек -- глухарЯт.
     Ѓлизко от  валежины  прошла  маралуха с теленком. ЏошевеливаЯ  ушами из
стороны в  сторону, мать тыкала  в землю  носом, срываЯ  листок-другой -- не
столько уж  покормитьсЯ  самой,  сколько  показать дитю,  как это  делаетсЯ.
‡абрел  в  Ћпариху выше нашего  стана  сохатый, жует  листьЯ, водЯную траву,
объедь несет по речке. ‘иреневые игрушечные пупыри набухли в лапах кедрачей,
через месЯц-два эти  пупырышки превратЯтсЯ  в крупные шишки,  нальетсЯ в них
лаково-желтый  орех.   Џрилетела   жарового  цвета  птица  ронжа,   зачем-то
отвинтила,  оторвала лапами сиреневую шишечку  с  кедра  и умахала в  кусты,
забазарив  там  противным голосом,  не  схожим  с ее  заморской,  попугайной
красотой. Ћт  крика иль тени разбойницы ронжи, способной склевать и Яички, и
птенцов, и саму наседку, встрепенулсЯ в камешках зуек, подбежал к речке и не
то попил,  не то  на себЯ  поглЯделсЯ  в воду, тут же цвиркнула, взнЯлась из
засидки серенькаЯ трЯсогузка, с ходу сцапала комара иль  поденка и усмыгнула
в долготелые цветочки с багровым стеблем. –веточки на  долгой ножке, листом,
цветом и всем обличьем похожие на  ландыши. Ќо какие  же тут ландыши?  ќто ж
черемша. ‚езде она  захрЯсла, сделалась  жесткой  и  только здесь,  в  глуби
тайги,  под тенистым  бережком,  наливаетсЯ  соком  отдавшей  мерзлоты.  ‚он
кристаллики  мерзлоты  замерцали на  вытаине по  ту сторону речки, сиреневые
пупырки на кедре видно,  трЯсогузка кормитсЯ, куличок охорашиваетсЯ, пуночки
по дереву белыми пЯтнышками замелькали...
     ’ак значит?..
     „а утро ж накатило!
     Џрозевал, не заметил, как  оно подкралось. Ћпал,  истаЯл  морок, туманы
унесло  куда-то, лес обозначилсЯ  пестрЯдью  стволов. ‘ова, шнырЯвшаЯ глухой
полночью над  речкой и всЯкий раз, как ее наносило на свет костра, скомканно
шарахавшаЯсЯ,  ткнулась в талину, уставилась  на наш табор и,  ничего-то  не
видЯ, на глазах оплывала, уменьшалась, прижимаЯ перо  ближе  к  телу. ‚збили
воду  крыльЯми,  снЯлись  с речки  крохали,  просвистели  над нами, согласно
повернув головы к костру, чуть взмыли  над его вытЯнутым, вЯло  колеблющимсЯ
дымом.
     ‚се было как  надо! €  Я не  хочу, не стану  думать  о том, что там, за
тайгою? Ќе желаю!  € хорошо,  что  севернаЯ летнЯЯ ночь  коротка, нет  в ней
могильной тьмы. Ѓудь ночь длинна и темна, и мысли б темные, длинные  в башку
лезли, и успел бы Я воссоединить вместе эту девственную, необъЯтную тишину и
клокочущий  где-то  мир,  самим  же  человеком  придуманный,  построенный  и
зажавший его в городские щели.
     •оть на одну ночь да отделилсЯ Я от него, и душа моЯ отошла, отдохнула,
обрела уверенность в нескончаемости мирозданиЯ и прочности жизни.
     ’айга дышала, просыпалась, росла.
     Ђ каплЯ?
     џ оглЯнулсЯ и от  серебристого крапа,  невдали переходЯщего  в сплошное
сиЯние,  зажмурил глаза. ‘ердце мое  трепыхнулось  и  обмерло от радости: на
каждом листке,  на  каждой  хвоинке, травке,  в  венцах  соцветий, на дудках
дедюлек, на  лапах  пихтарников, на  необгорелыми  концами  высунувшихсЯ  из
костра дровах, на одежде, на сухостоинах и на  живых стволах  деревьев, даже
на сапогах  спЯщих ребЯт мерцали, светились,  играли капли,  и каждаЯ ронЯла
крошечную блестку света, но, слившись вместе,  эти блестки заливали  сиЯнием
торжествующей  жизни  все  вокруг,  и  вроде бы  впервые за  четверть  века,
минувшего  с войны, Я,  не  знаЯ, кому  в  этот миг  воздать  благодарность,
пролепетал,  а быть может подумал: "Љак хорошо, что менЯ не убили на войне и
Я дожил до этого утра..."
     Ћтволгло  все  вокруг,  наполнилось живительной  влагой, уронило листьЯ
пером  вниз, и потекли, покатились капли с едва слышным шорохом на землю, на
песок,  на  берег Ћпарихи, на  желтое  топорище, на серенький  рюкзачок,  на
сухостоину, стоЯщую  в  речке.  ’равы покорно полегли, цветы сникли, хвоЯ на
кедрах очесалась острием долу, черемуховые кисти за речкой свалЯло в  ватку,
ребЯта  съежились  возле  пригасшего  огнЯ,  подвели  ноги  к  животам,  псы
поднЯлись,  начали  потЯгиватьсЯ,  зеваЯ  с провизгом  широко  распахнутыми,
ребристыми пастЯми.
     -- ќк вас, окаЯнных! -- проворчал Я на них незлобиво. -- ђаздерет!
     Љукла шевельнула извинительно  хвостом,  затворила  рот. ’арзан истошно
взвизгнул,  завершаЯ сладкий зевок, и принЯлсЯ отрЯхиватьсЯ,  сорЯ песком  и
шерстью. џ отогнал его от костра, разулсЯ, пристроил на колышки отсыревшие в
резиновых сапогах портЯнки и, закатав штаны, побрел через  речку.  ‘тиснуло,
схватило льдистыми клещами ноги,  под  грудью  заломило, замерло,  поЯвилась
тошнота. Ќо Я перебрел через речку,  напласт