подцепила песню и обучила мать. Ђкимка сердилсЯ, когда они
тЯнули про "маруху", блатнаЯ, говорил он, песнЯ, поганаЯ, за  нее  из  школы
прогонЯт ЉасьЯнку. ‚от они, чтоб угодить "старсему", и выучили про калину.
     ЉасьЯнке  через месЯц ехать в школу-интернат. …й два платьЯ на пароходе
в  лавке купили,  ботинки  и  лыжный  костюм, большой, правда,  мужицкий, но
ЉасьЯнка вырастет, и он ей будет в самый раз. Ђким отправитсЯ в школу, когда
кончитсЯ рыбацкаЯ  путина, пока  же надо работать,  кормить семью. ђебЯтишки
жарЯт печь в избушке, ждут  не  дождутсЯ брата с матерью, встречать артельно
на  берег вываливаютсЯ -- совсем недавно так вот, гамузом встречали бригаду.
—то  сделалось?  Људа все делось?  Ќароду  в  Ѓоганиде  душ  полторы-тарары,
ребЯтишки  поразлетелись  с  отцами-матерЯми,  одним  лишь  касьЯшкам некуда
подаватьсЯ. ‡акрыли дорогу -- черт  с ней: век дороги  не было в ‡аполЯрье и
еще пусть век не будет. Ќо рыбу-то, рыбу-то ловить зачем бросили? ђыба -- не
дорога, она всегда и всем нужна.
     Џриспел, не  заставил себЯ долго ждать  первый утренник,  оглушил инеем
гнус, искрошил мелкую траву, на свет выпросталось  всЯкое тыкучее растение с
мохнатым семенем, стало сорить  на  землю пухом, на кустарниках  засветилась
листва, до красноты ожгло  бруснику  в тундре, посыпалась остатнаЯ голубика,
черника,  раскисла  позднЯЯ  морошка, кнЯженица  уронила в  кочки  последние
мелкие  Ягодки, листьЯ багульника свернулись туже в трубочки.  Џо озерам, на
обмысках и островах тронуло горчичной  сыпью тальники, заклубились над рекой
птичьи  стаи, выжатые из озерных и болотных крепей намерзающей утрами коркой
льда, которую днем ломало  ветром и солнцем. Ќачищенное до белизны лоскутьем
летних туманов, солнце полорото пЯлилось с высоты на тундру, объЯтую краткой
и дивной красой. џсное,  не  опутанное липкими, мокрыми  сетЯми, как озерный
круглый  карась, солнце еще пригревало в полдень, пусть  исходным теплом, да
все же грело,  но там, где солнцу  надо замкнуть дневной круг, легкаЯ  дрема
примаривала светило, и  день  ото днЯ оно  провЯзало глубже в  тину  дальних
болот. Љем-то растеребленный птичий пух все плотней окутывал его, и в мЯкоти
пуха оно долго  нежилось утрами  и возникало  почти над  головой, заспанное,
ленивое.
     ‚ыбросив крестовину и выметав сеть, рыбаки рассажива- лись  по  местам:
мать на корму, Ђким за греби. ‘ вечера можно еще плавать в рубахе и пиджаке,
ночью  --   в  телогрейке,   к  утру  плащ  приходилось  надевать.  ‹егонько
пошевеливаЯ  веслами,  Ђким удерживал линию  поплавков сети вкось по слабому
течению и представлЯл, как  там, в  глуби воды,  чуть помутневшей  от морока
первых  ночей,  вышли и пасутсЯ на песках, словно птицы на  Ягодных полЯнах,
косЯки муксуна,  чира,  пелЯди, омулЯ.  ѓладкими,  заостренными мордами рыбы
тычутсЯ  в   песок,  выбираЯ  мормыша,   личинок  поденка,   жучка-плавунца,
осыпавшихсЯ  на дно комаров, тлю, мохнатых Ягодных бабочек и всЯкую козЯвку,
сбитую на воду ветром и холодом. †ирует рыба перед зимней полусонной жизнью.
…сли блошка, козЯвка, червЯчок  какой не захочет, чтоб его съели, зароетсЯ в
песок,  в  жидкий  слой наносного ила,  рыбы тревожат дно  кто  крылом,  кто
хвостом,  кто поддевает песок  нижней  губой,  будто  лопатой:  муть, супесь
пропускают через жабры обратно в реку, козЯвке же иль червЯку через гармошку
жабер не проскочить.  ЏрЯмой ей  путь в ненасытную,  чуткую рыбью пасть. …ще
козЯвка лапки не сложила, не  смирилась с судьбой, еще брыкаетсЯ  в  тесноте
рыбьего чрева, а  уж пошла работа на  перевар, выделилсЯ сок, который  мигом
размЯгчает  и  рассасывает не  только  мЯгкопузую  козЯвку, но  и  кость  --
ракушку,  мелкий  камешек,  словом,  варит рыбье  брюхо,  что  боганидинский
артельный котел. ЉасьЯшки-варначье с досады раскололи его камнЯми.
     ќх-ха-ха!  Ќи  котла,  ни  бригады,  осень  надвигаетсЯ,  за  ней  зима
подкатит, она тут резваЯ, не временит в пути, навалитсЯ -- держись! ‘року ей
половина года, когда и больше, а там весна, совсем не красна, зато голоднаЯ.
     Ќе даваЯ ходу тЯжелым мыслЯм, Ђким насильственно  заставлЯл себЯ думать
дальше, о  том, что происходит не в миру, не на свету, а в воде, под лодкой.
’ам, внизу, следом за большой  рыбой, вспахивающей дно реки, будто  пашню --
Ђким видел пашню в кино, -- теснЯтсЯ косЯки тугунка, ельцов, селедок и этого
рваньЯ, шпаны-то водЯной -- ерша, про которого  опЯть же бригадир так славно
и складно сказывал: "“хи из ерша съешь на копейку, хлеба расплюешь на рупь!"
Џодбирает  мелкота  все,  что плывет следом  за плотными  косЯками  строгой,
жирующей рыбы, и, обнаглев, иной ершишко  затешетсЯ меж чиров  иль муксунов,
выхватит  из губатого рта рыбины вьюнка или козЯвку, та покоситсЯ на нахала,
глЯди,  дескать, Я  терплю,  терплю да и ахну хвостом! € бывает, рассердитсЯ
вальЯжнаЯ, косЯчнаЯ рыбина, мотнет мордой, шарахнет хвостом -- тучи  мелкоты
тогда,  взрЯбив  водЯное  поле, метнутсЯ  кто  куда,  высыплютсЯ  на отмель,
забрызгаютсЯ  по опечкам, а  их чайки цап-царап, цап-царап! “ этой пташки не
зазеваешьсЯ, она  настороже днем  и ночью и  век голоднаЯ, нутро  у нее, как
решето,  --  всЯкий  корм  насквозь  просеиваетсЯ  без задержки.  ’олько вот
влетела белым метлЯчком живаЯ мулЯвка в  визгливое горло и сей же миг выпала
из-под  хвоста известковой  клЯксой. "‚аших нет!"  -- говорили картежники  в
боганидинском бараке. —айка Ярким клювом перьЯ чистит, холит себЯ, дородную.
‘варливаЯ птица,  неспокойнаЯ,  жаднаЯ, а улетит  -- пусто без  нее на реке,
будто  в нынешней Ѓоганиде. ‚от  перестала чиститьсЯ чайка,  приподнЯлась на
розовых  лапках,  толкнулась,  взлетела,   хвать  рыбину  с  воды,  больную,
поврежденную  ли, поверху полоскалась  рыбина; чайка --  санитар, чайка реку
чистит, рыбий род крепит, выедаЯ слабую и заразную тварь, мальков на отмелЯх
пежит, физкультуру им делает, осторожности учит.
     ЉатЯтсЯ мысли  Ђкима, катитсЯ сеть по  чистому  песчаному дну. „рогнули
рЯды поплавков в серединном урезе сети, засуетились поплавки, запоныривали и
огрузли -- большаЯ рыбина втЯпалась, может, осетр, может,  таймень, может, и
нельмища. Џришла  нельма, пришел осетрина или  таймень-  бандюга на  отмель,
затесалсЯ в толпу косЯчных рыб, толкаетсЯ, корм из-под носу выгребает да еще
норовит  схватить зеворотую рыбину, какаЯ ему  по глотке,  а того  не видит,
что, пока шухер наводил, будто блатнЯга в клубе, по песчаному дну, вкрадчиво
побрЯкиваЯ костЯными кибасьЯми, наползла сеть, и облачком колышущийсЯ подбор
коснулсЯ паутиной  ниток  наглой  морды. Ќе  понимаЯ, что это такое  посмело
мешать ему жрать и развлекатьсЯ, трЯхнул мордой разбойник и  почувствовал на
крышках жабер петлю Ячеи -- сразу в панику. •ищник любит сам хапать, но чтоб
его  ловили  -- ему  не  по  сердцу. ’Ягу  хотел  задать, рванулсЯ  изо всей
дурацкой  силы.  ‚ерток,  силен  хищник, но на  месте ему  не  развернутьсЯ,
непременно его вперед бросит, значит,  дальше  в сеть. ђвать  ее,  пластать,
противную,  удушливую возьметсЯ,  забушует,  завозитсЯ  и  вдруг  отЯжелеет,
повиснет в сети, увлекаЯ тетиву и наплавки в глубину.
     ЉосЯчнаЯ рыба спокойна, нетороплива, пЯтитсЯ перед сетью, не переставаЯ
кормитьсЯ,  --  не  хочетсЯ ей  покидать кормные отмели,  шевелитьсЯ лень --
ожирела. ‘еть подсекает  нижней тетивой  косЯк,  сгребает его, будто овощь в
мешок.
     "’ак-то вот! Ќе зевай! Љто-нибудь кого-нибудь все времЯ имат и  ест!.."
ЃоганидинскаЯ  тонЯ  четыре   версты.   —его  только  не  передумаешь,  пока
проплывешь ее с сетЯми по тихому, едва заметному течению. € нет на этой тоне
лодок, словом перемолвитьсЯ не с  кем. Ћсталась в Ѓоганиде ЂфимьЯ ЊозглЯкова
--  караулит  имущество: матрацы,  койки, одеЯла,  невод  да  всЯкий  разный
инвентарь.  …ще  ЉирЯга-деревЯга осталсЯ.  ‘лух  есть, скоро и они уплывут в
поселок —уш. ’амошний  рыбкооп примет по акту инвентарь и определит Ђфимью с
Љирюшкой на работу. —то будут делать касьЯшки на Ѓоганиде  -- ума  нет! Њать
думать  так  и не  научилась. Ѓолтает вон ногой за  бортом, дымит  цигаркой,
щуритсЯ блаженно и поет все одно и то же, про малину да про калину.
     ‚  начале  сентЯбрЯ  накоротке,  но буйно  вспыхнет  тундра и сделаетсЯ
сплошь  облитой  раскаленным  металлом  --  это разгоритсЯ  мелкий, черствый
листок на карликовой березке, на голубичниках,  тальниках. ‘кромным ситчиком
зарЯбЯт болота,  на  которых багульники будут держать окорелый продолговатый
лист до  больших холодов,  а  потом  потемнеет, отмЯкнет  тундра и  сразу же
сделаетсЯ голым-голо, всюду проплешины выЯвЯтсЯ, выступЯт серые камни, сухие
кусты, хламье мхов, паутина сопревшей травы, лишь Ярче, пламенней  загоритсЯ
от брусники беломошье и угаснет уже под снегом.
     ‚  предчувствии  недалекой зимы справит  скромнаЯ  севернаЯ  землЯ свой
последний в году праздник, обмерев от собственной красоты на неделю-полторы.
Ђ потом как бы пробно шевельнет ее легким ветром, выдует искру из громадного
костра,  покружит  ее  и загасит.  ‚етер  станет  набирать  силу,  загустеет
искровал, заполощетсЯ Яркий, короткий листобой по широкой земле, и в полете,
в  круженье  угаснет  северный  листок;  на  земле,  не  догораЯ,  он  сразу
остужаетсЯ, прилипает  к  моху,  и  становитсЯ  тундра  похожа на  неглубоко
вспаханную бурую пашню. Ќо землЯ еще дышит,  пусть невнЯтно, а все  же дышит
прогретым за  лето недром, и несколько дней кружат  над  рекой, над тундрой,
надо всем неоглЯдным  раздольем запахи увЯдающего  лета, бродит пьЯнаЯ прель
гонобобели и водЯники, струЯт горечь обнажившиесЯ тальники, и трава, редкаЯ,
севернаЯ трава, не знающаЯ росы, шелестит обескровленным, на  корню изжившим
себЯ стебельком.
     ‚дали,  где берега  …нисеЯ зависают  над  бездной,  все гуще  порошатсЯ
сумерки.  Ћттуда,  с  севера, с  полуночных  мест наплывает, полнЯсь  в пути
чугунной тЯжестью, долгаЯ ночь. ѓлЯдЯ в не сомкнувшийсЯ пока, но уже заметно
сблизившийсЯ  створ берегов, все лето  двумЯ  длинными,  зелеными  отводками
враставших в  светозарное небо, Ђким ощущал, как всасывает его, мать, лодку,
сеть с крестовиной и все, что есть вокруг них, та, пока еще далекаЯ, но ниже
и ниже нависающаЯ, тЯжелаЯ наволочь. ‘тонали чайки, плакали  гагары, сбивало
в кучу  птиц,  катало их с  места  на  место, то рассыпаЯ  широко, то сжимаЯ
вдохом  вроде бы. Ѓеспокойством охваченные птицы  ввергали в  беспокойство и
все вокруг.  ‘коро-скоро начнет  отжимать  холодами табуны  на  юг, дальше и
дальше от родных  гнездовий. Ђ  пока возле табунов стоЯли  на песках, высоко
поднЯв  головы,  сторожевые  гуси, хлопали мЯгкими  лопатками клювов лебеди,
прощупываЯ донный ил, выбираЯ из него еду; по приплескам на  долгих ногах за
кем-то гонЯлись не  ведающие горЯ,  всегда хлопотливые и  вроде  бы хмельные
кулики; растревоженно клохтал в кустах куропан, ему никуда улетать не  надо,
однако все  равно  неспокойно.  ‚одой  кружило  все  гуще сыплющихсЯ  мошек,
мотыльков. Џена  кружилась  в  курьЯх,  уловах,  по  заплесьЯм.  ’есто  пены
протыкали,  теребили из-под низу рыбы  -- началсЯ ход туруханской  селедки и
редкого уже на …нисее омулЯ. ѓуще, стайней сбилсЯ на кормных отмелЯх муксун,
ближе  к  Ямам  покатились чир и сиг.  ‚ такую  пору  можно и  нужно плавать
круглые сутки. Ќо не на службе, не в конторе, не  у заводского станка Ђким с
матерью,  эка беда,  лишнюю тоню  не сделают,  три-четыре центнера  рыбы  не
поднимут -- ее ловить не переловить!
     ЏереглЯнутсЯ меж собой  сын с  матерью, да сразу и поймут друг  дружку.
Њать  табанила веслом, поворачивала  лодку, Ђкимка подгребалсЯ  лопашнЯми  к
бережку.  "Ђх,  ‘амара --  короток! ЌиспакойнаЯ Я, нис-па-ко-ойна-Я й-Я-а-а,
ус-па-кко-ой ты ми-нЯ-а-а-а..." ‚ыбираЯ на уху рыбу, напевала мать, и хорошо
у нее получалось.
     Џосле ушки  и  чаЯ рыбаки отдыхали,  нежились на песке, возле  огонька,
всхрапываЯ безмЯтежно  и  вкусно.  Ќи  комара тебе,  ни мошки,  ни слепнЯ, и
солнышко еще нет-нет да  и порадует теплом. Ђким  просыпалсЯ  раньше матери,
выплескивал  воду из лодки, стараЯсь  не  стучать веслом, подскребал шахтару
совком, крестовину в лодку заносил, крюк и все, что нужно на тоне. Џора бы и
сеть набирать,  да  жалко будить человека. ‘пит у  костерка мать,  улыбаетсЯ
чему-то.  ‘нова и снова дивуетсЯ  парнишка тому, что  эта  вот  женщина  или
девчонка  в мокрых бродешках, в заправленных  за  голенища мужицких  брюках,
поверх которых платьишко, увоженное  чешуей и рыбьими потрохами, взЯла вот и
произвела его на свет, дурнЯ такого! Џодарила ему братьев и сестер, тундру и
реку, тихо уходЯщую в беспредельность полуночного краЯ, чистое небо, солнце,
ласкающее лицо прощальным  теплом, цветок,  протыкающий землю веснами, звуки
ветра, белизну снега, табуны  птиц, рыбу, Ягоды, кусты, Ѓоганиду и все,  что
есть  вокруг, все-все подарила  она! “дивительно до потрЯсениЯ!  Ќадо любить
мать, жалеть ее и, когда она сделаетсЯ старенькаЯ, не бросать, отблагодарить
добром за так вот просто подаренную жизнь...
     Ќо матери не суждено было стать старенькой. ‚есной она ездила в Џлахино
за Ђкимом и ЉасьЯнкой, получала деньги  в  колхозе, пировала  в  клубе после
собраньЯ,  прЯталась на берегу с мужиками. ‹етней порой она тайком выпила из
консервной банки черный порох, смешанный с паЯльной кислотой, -- так научили
ее  многоопытные   плахинские  женщины:  "‘емеро  по  лавкам!  •ватит!   Ѓез
артельного  стола  дай Ѓог этих голодом  не уморить, и кто будет  возитьсЯ с
восьмым?" €  мать соглашалась  с  женщинами: "Љонесно,  конесно,  ЉасьЯнке и
Ђкиму школу  хоть бросай.  Ѓез грамоты они на  реке  вечно будут  колеть.  ‘
грамотой же ЉасьЯнка в  воспитательницы  детского сада выйдет или  портнихой
научитсЯ, Ђкимка заменит Љирюшку, рыбным начальником поступит".
     Џеред  тем как  пить  изгонное  зелье, мать зарыла в землю  гнилую ногу
павшего  оленЯ, положила под порог нитку с иголкой, а принЯв питье, полежала
на топчане,  шепотом  повторЯЯ:  "ЏомЯни,  господи,  сыны  эдемские  во  дни
€ерусалимовы глаголЯщие: истощайте до основаниЯ его", -- этим словам ее тоже
плахинские женщины научили, но она их не  смогла все запомнить, и  грамотнаЯ
ЉасьЯнка  записала говорку  на бумагу и, где мать забывала, помогала  ей  по
записке.
     ђебенок, по счету  восьмой,  из  матери ушел. Љакой он был, куда и  как
ушел -- никто не видел. Њать пожила смирно  сколько-то  дней, потом, как  бы
отшибаЯ от себЯ горе, трЯхнула головой: "Ќисе-о-о-о!" -- и первое времЯ, как
и прежде, шуточки шутила, ребЯтишек просмеивала, табачок покуривала, но  все
как бы  вслушивалась  в себЯ, и  тень вечной  северной печали меркла во тьме
глубоко  запрЯтанного  страха, и все  чаще  мать  хваталась  за поЯсницу  и,
обмерев, спрашивала: "Ћй, се зэ это тако со мною?.."
     ‡а лето мать одрЯхлела, согнулась,  окосолапела, как  стараЯ медведица,
румЯнец давно погас на  ее щеках, глаза подернулись  рыбьей слизью, на ветру
из глаз текло, и белаЯ изморозь насыхала, крошилась из беспрестанно дрожащих
уголков подглазниц.  "Ќисе-о-о-о,  пройдет!" -- уверЯла она себЯ и ребЯт, но
уже  не улыбалась  при  этом, и  голос  ее  был  тускл  и взглЯд  отгорелый.
‡абросила она  курить  табачок, перестала  петь, после и  разговаривать, ела
через силу, слабеЯ  на  глазах. ЌабираЯ  сеть,  она вдруг закусывала губу до
крови, ронЯла  тетиву, наваливалась на остро  затесанную  кокору  носа лодки
животом и что-то выдавливала из него. ‹ицо ее черное, глаза  ее, ввалившиесЯ
не  в  глазницы,  а  словно  в  искуренные трубки,  подавались наружу  и  из
черненьких,  смородиново поблески-  вающих, становились, как у русских  баб,
светлые  и  большие. "€-и-и-ий!" -- визжала  мать. ђебЯтишки, глЯдЯ  на нее,
кричали со слезами: "Њамоська, не надо! Њамоська, не надо!"
     Џреодолев что-то в себе, сломавшись в  поЯснице, мать ползла  на  корму
лодки,  брала  весло  и,  пока  сплывали  к  тоне, выла  одиноко и  страшно:
"Ћ-о-о-ой!  Ћ-о-о-о-ой!.."  Ќо   страшней  воЯ  было,  когда  мать  пыталась
вспоминать  наговоры,  шевелила  изгрызенными  до мЯса  губами:  "“тверди  и
укрепи...  как на той сыроматерной земле, нет ни которой болезни, ни ломоты,
ни опухоли... Ћ-о-ой! -- сотвори, отвори... укрепи жилы, кости, бело тело...
Ћ-о-ой!  Ќе могу, џкимка! Ќе могу больсе! ‘то зэ ты смотрис, сыносек? Џомоги
своей мамоське, ради поха!"
     €зморнаЯ  погода  дождЯми,  снеговой мокретью  отделила двух рыбаков от
всей  остальной  земли  и   людей,  зови  --  не  дозовешьсЯ,  кричи  --  не
докричишьсЯ!  ‡атерЯнные в безбрежье  подросток  и больнаЯ, изувечившаЯ себЯ
женщина привидениЯми  лепились в лодке -- один  в лопашнЯх, другаЯ на корме.
Ђким  везде  за  мужика,  он  и  под  кибасьЯ, под  нижнюю,  тЯжелую  тетиву
становилсЯ, сети на вешала таскал, он и рыбу выгружал,  он и лодку на бечеве
с тони к  избушке поднимал, до того  изработалсЯ, измок, простыл,  что все в
нем  резиново   пошамкивало,   хрустело.  €знуренно,   неподатливо   выбирал
двустенную,  крупноЯчеистую, сажен на сто,  сеть, рыба  в  которую  путалась
уловисто,  но не было уже от этого радости,  только боль  в руках, сведенных
холодом и треснутых от мокра, да тупаЯ тревога на сердце: "—то будет дальше?
—то?"
     €  тревогу,  и всЯкую  боль старались оглушать спиртом. Џоначалу питьем
вышибало слезы из  глаз, прожигало от горла до кишок, рвало в клочьЯ  живот,
но  куда денешьсЯ, надо  гретьсЯ, чтобы работать.  ‚тЯнулсЯ, привык к спирту
Ђким, а  у матери  питье  начало выливатьсЯ обратно, она потрЯсенно вытирала
подбородок, глЯдела  на руку,  на парЯщий,  побелевший  от спирта дождевик и
побито, недоуменно таращилась на сына, о чем-то спрашиваЯ взглЯдом.
     Ђким  сердито, как  ему казалось, на самом деле в  ужасе  отвернувшись,
промаргивалсЯ на ветер.  Ќичем он  не мог помочь матери. Ќадо было работать,
рыбачить,  план они  не добрали. —то  получат  после  путины?  ‘колько?  —ем
кормить семью?  ‚о  что одевать? Ќеужто пропасть им всем в одичавшем поселке
Ѓоганиде,  на  пустом, бездорожном берегу? ђаздражение и жалость, отчаЯние и
тревога терзали парнЯ, хотелось  порой изматеритьсЯ по-мужицки: "Ќу што?  --
сказать  матери, -- гулЯть,  плЯсать да ребенков делать  хорошо  было?  —его
теперь вот нам делать?!"
     Ѓольной человек, обостренно все  чувствующий,  из подростка в  старушку
перешедшаЯ  мать  старалась искупить вину терпеньем и  стараньем  в  работе.
„ержась за борт лодки, она перебиралась  к подтоварнику, стоЯла над  сетью в
дождевике, в мокрых  верхонках,  закусивши  в губах плач и вой,  механически
перебирала тетиву. Ќо хватало ее уже ненадолго, она часто  ронЯла подбор иль
останавливала движенье  рук,  словно бы заснув над  сетью, и тогда "старсый"
всаживал в нее Яростный  взглЯд  и не взглЯд,  прЯмо  сказать,  острогу. Ћна
подхватывала  сеть, суетливо  перебирала руками,  но рыбу вынимать из мокрых
Ячей  уже не могла, не гнулись пальцы, и поЯсница не гнулась, как наклонитсЯ
-- голова  ее передолит, и она ткнетсЯ носом  в мокрый, шевелЯщийсЯ от рыбы,
ворох сети, притаилась  вроде бы, играет,  но глаза под лоб  закатываютсЯ, и
все шепчут, отмаливают беду изорванные в клочьЯ губы: "Ќа ретивом сердце, на
костЯх  ни  которой  болезни,  ни  крови,  ни  раны...  как  больно-то  мне,
ой-е-е-о-оой!..  …дин архангельский  ключ менЯ... твоЯ...  сохрани, коспоть,
сохрани и помилуй, хоросынький ты мо-ой!.." ...
     -- ‘е молотис Языком, неверующа  дак? -- сердилсЯ Ђким и тут же укрощал
себЯ. -- ѓосподь, он русский, а у тебЯ мать долганка!
     --  Џох  один, сыносек, сказывали  зэнсыны,  -- смиренно  ответствовала
мать,  опустив  страданием  испеченные  глаза. €  хоть  не  до  конца,  хоть
отдаленно, до  паренька  доходило: чтобы матери выжить, надо  ей  во  что-то
верить, надеЯтьсЯ на помощь. Ћна привыкла ко  всегдашней помощи от людей, но
люди  разъехались из Ѓоганиды, и некуда было  деватьсЯ, надо тревожить Ѓога,
да шибко, видать, провинилась  перед  ним мать, много  нагрешила,  и  Ѓог не
поворачивалсЯ к ней милосердным ликом.
     Џришел   день,  когда  мать  не  смогла   выйти   на  тоню,   свалилась
окончательно. €  тогда, страшно матерЯсь и дрожа  от гнева, старший загнал в
лодку  двух  братьев-парнишек  --  жрать рыбу  могут,  значит,  и  ловить ее
годЯтсЯ.
     ‡а хозЯйку и  сиделку в доме  оставалась ЉасьЯнка, исхудавшаЯ  до того,
что вроде  насквозь светилась под кожей каждаЯ в ней косточка. Ћт недосыпов,
от  непосильной  работы  у нее  кружилась голова,  шла  носом кровь и, как у
взрослых  изработанных женщин, ломило  руки.  Ђким  знал,  что и неугомоннаЯ
ЉасьЯнка вот-вот занеможет, и тогда всем пропадать.
     ‚стречь уже отлетающим табунам птиц пришел  с  верховьев  катер, на нем
приплыла   за  инвентарем  --   имуществом  ЂфимьЯ  ЊозглЯчиха,  попроведала
касьЯшек,  оглЯдела мать, в бреду шепчущую; "никакой болезни... ключ един...
ни раны, ни ломоты..." -- и покачала головой:
     -- ЋтгулЯлась,  дева. ‘мертные в тебе ключи  открылись. ‚ больницу край
надо, -- и увезла мать на катере обратным ходом, сказавши, что за остальными
касьЯшками приедут из колхоза.
     “ж  по шуге  обстановочный  пароход "Ѓедовый"  сбирал  с  реки  бакены,
выключал  перевалки  и  привычно подвалил  к  Ѓоганиде  --  за рыбой, думали
касьЯшки. Ќо по  крутому, скользкому  трапу,  держась за  деревЯнные  ребра,
задом  вперед  спускалсЯ  человек  с  такой знакомой,  засаленной до черноты
деревЯшкой  и, когда оказалсЯ на  берегу, загреб, сколько  его  рук хватало,
ребЯтишек  и,  тычась голым, мокрым лицом в жестковолосые  головы, повторЯл,
давЯсь слезами: "‘иротоськи вы, сиротоськи!" --  с горЯ, с вина, от простуды
ли голос ЉирЯги-деревЯги засадилсЯ, и слышалось  только: сы-сы-сы -- так что
ребЯтишки и не разобрали, чего он говорил и почему плакал.
     Ѓыстро скидали касьЯшек на "Ѓедовый". ђадостно им было куда-то плыть из
запустелой Ѓоганиды, носились по палубе, играли, смеЯлись. Ђким с  ЉасьЯнкой
хотЯ и унимали  ребЯт, стараЯсь проникнутьсЯ горем, но у них  тоже ничего не
получалось -- привыкли  жить без горЯ  и заглЯда вперед, да и слово "смерть"
не вЯзалось с их  матерью, невозможно было поверить, что  вот была  она,  их
мать, и почему-то, как-то ее  не стало? ’акой человек, как ихнЯЯ мать, может
видетьсЯ только живой.
     ЉирЯга-деревЯга увез ЉасьЯнку в  ремесленное  -- учитьсЯ  дома  мазать,
белить  и красить.  ‚сех  остальных касьЯшек сельсовет  из  Џлахино  отослал
самолетом   в  …нисейский   детдом.  ‹ишь   Ђким  задержалсЯ,  затаив  мечту
пристроитьсЯ на славный пароход "Ѓедовый".
     ‡иму он проколотилсЯ в городском интернате,  на  казенном  довольствии,
училсЯ так-сЯк, больше времени проводил не в школе,  а в затоне, добровольно
и бескорыстно помогаЯ вымораживать и ремонтировать "Ѓедового", занимательную
историю которого, а также его нрав и все  на вид суровое и невзрачное  судно
досконально изучил.  ‡а  трудолюбие,  за  преданность  речному  делу команда
полюбила  подростка,  и  он  без  "Ѓедового",  с  ранней  весны и  до  осени
выполнЯющего главную на реке задачу, уже не мыслил своей жизни.
     ЏрЯмо  вслед  за ледоходом мЯтое,  кореженое,  битое, тертое  суденышко
бесстрашно перло по реке на  север,  засвечиваЯ сигнальные щиты  по берегам,
сорЯ по воде красными и  белыми бакенами, и пока "Ѓедовый" не произведет эту
работу, никакого, по разумению Ђкима, пути по  реке не было и быть не могло.
Ћттираемый льдом, последним покидал реку "Ѓедовый", собираЯ уже истрепанные,
штормами  побитые бакены с облупившейсЯ за  лето краской, и,  случалось,  не
успевал улизнуть в затон, вмерзал  где-нибудь в нежилом месте  в лед, однако
пароходные  люди не  покидали  родное судно, выкапывали в  берегу  землЯнки,
стерегли "Ѓедового", вымораживали изо льда, наводили  на нем марафет,  какой
возможно, подновлЯли название и рубку  краской, драили рупор, машину,  руль,
помещениЯ, поднимали пароход на деревЯнные катки и с помощью  пароходных  же
лебедок, будто быка на аркане, затаскивали его в отбойное место иль в залив,
в неходовую ли протоку, словом, туда, где не раздавит судно ледоходом.
     ‘амым большим  начальником  по  путевой  обстановке  на  "Ѓедовом"  был
Џарамон Џарамонович  Ћлсуфьев, человек совершенно неприступной значимости  и
такой  внешности,  что посылать  его  работать на  другие  суда, особенно на
пассажирские, было невозможно  -- он бы всех пассажиров распугал своим видом
и особо  голосом. Љ нему-то и ткнула команда  подростка,  заранее,  впрочем,
решив его  судьбу, но чтобы Џарамон Џарамонович подверг новичка "экзаменту",
какому каждого из них он когда-то непременно подвергал.
     -- —то ты можешь, человек? -- выкатив глаза из-под бровей,  словно дули
из рукавиц-лохмашек, проскрежетал грозный начальник.
     --   ‘е  могу!   --  пискнул  Ђкимка,  невольно   повторив  хвастовство
ЉирЯги-деревЯги и еще больше оробев от этого.
     ЉривЯ налимью губу, Џарамон Џарамонович выдохнул воздух, что пароходный
котел.
     -- •а! -- и ткнул  пальцем  в  поленницей  лежащие  на  берегу  газовые
баллоны.  Ђким догадалсЯ: изделие  это ему следует нести на "Ѓедовый". Ќести
так нести. Ћн подставил правое плечо.  Џароходные люди, прЯча смех, опустили
баллон в шестьдесЯт пЯть кило на паренька и прекратили всЯкую работу, ожидаЯ
потехи.
     Ђким шел по трапу  с удивлением, затем с ужасом чувствуЯ, что баллон  с
каждым шагом становитсЯ  тЯжелей,  давит  его  сильнее, и отчего-то краснеет
небо,   река,   солнце,   пароход  "Ѓедовый",   люди  красными   кузнечиками
подскакивают, сыплютсЯ в красную реку...
     Ќа  середине трапа  Ђкима  начало  кренить в красно зиЯющую  бездну,  и
только сознание ответственности,  боЯзнь за  несомую штуковину, крашеную,  с
блестЯщим  вентилем, с картинкой,  изображающей пожар -- дорогаЯ поди-ко! --
удерживали  его  на  ногах,  падать,  так  вместе,  нельзЯ  потоплЯть  такую
красивую,  дорогую вещь  --  за  нее  с  начальника, Џарамона  Џарамоновича,
взыщут... ѓде-то, уже в  полете,  в воздухе Ђким был подхвачен, поставлен на
ноги.  €  когда рассеЯлось красное  облако, увидел хохочущий  народ  и себЯ,
стоЯщим в обнимку с баллоном.
     -- ‡апомни: все может один только ѓосподь  Ѓог! --  поучительно  поднЯв
палец,  рокотал  довольнехонький  начальник. --  Ђ что,  погибаЯ,  баллон не
упустил -- свидетельство в твою пользу.
     Џо снисходительным словам и по тону Џарамона Џарамоныча Ђким  заключил,
что дела его вроде бы складываютсЯ благоприЯтно, надежда, чуть теплившаЯсЯ в
нем, крепла, а когда супруга  начальника, такаЯ же большаЯ, дороднаЯ, только
волосом светлаЯ, покормила паренька рыбным пирогом и,  слушаЯ про его жизнь,
жалостно  ширкала носом, совсем непохожим  на мужнин "руль":  "’ихаЯ ужасть!
ќто же тихаЯ ужасть!" -- Ђким окончательно поверил: экзамен он выдержал и на
"Ѓедовом" закрепилсЯ.
     Ќе  учеником,  не  салагой  --  полноправным рабочим  был взЯт  Ђким  в
обстановочную команду  и зарплату получал со  всеми наравне. —тоб не одиноко
ему  было среди  взрослых и не хваталсЯ  бы он за надсадную  работу, которую
Ђким все времЯ норовил делать, по ранешной жизни в Ѓоганиде ведаЯ: хлеб надо
отрабатывать  хребтом,  Џарамон  Џарамоныч  принЯл еще  одного  подростка, и
нигде, ни в чем, ни в колпите, ни в  премиЯх, ни в каком другом довольствии,
их не ущемлЯл, кроме выпивки.
     ‘ам Џарамон  Џарамонович крепко пивал и после запоЯ  искупал застарелую
вину перед  человечеством поучительной беседой о своем  "пагубном"  примере,
обличал себЯ, казнил: "џ б  счас,  юноши-товаришшы,  при моем-то уме и опыте
где был? -- Џарамон Џарамонович  надолго погружалсЯ в молчание, выразительно
глЯдел ввысь и,  скатываЯсь  оттуда,  поникал. -- ѓлотка моЯ хищнаЯ  всю мою
карьеру  сглотила!.."  ЏытаЯсь  воздействовать  на подростков, отвлечь их от
дурных привычек,  начальник не  жалел денег  на культуру, постоЯнно обновлЯл
судовую библиотеку, при первой возможности отпускал их с борта на танцы и  в
кино.
     ‚ низовьЯх  …нисеЯ  и  летом  бывают  затЯжные, дикие  шторма,  что  уж
говорить об осени? ‘ечет снегом,  хлещет водой через борт, согрев же, как  и
на боганидинской тоне, один -- спиртЯга. „а и на берегу не знали парни, куда
девать времЯ  и деньги. Џитание почти  бесплатное, рыбы, дичи, Ягод на борту
всегда навалом, а уж дружбы, согласьЯ в работе и отдыхе -- хоть отбавлЯй. Ќа
всю  катушку  раскрутЯт  душу  истосковавшиесЯ  по  суше  речники.  „евчонки
откуда-то возьмутсЯ. ‚ шестнадцать лет оскоромилсЯ  Ђкимка, а оскоромившись,
вспомнил, как мать  ему грозила пальцем, щурЯ смолЯные  глазки: "‚есь в менЯ
посол!.."
     Ѓоганида,  Ѓоганида!  Ќе  отболела  она,  помнилась  хорошо,  худое все
забылось,  да и было  ли  оно, худое-то, --  сравнивать  не с  чем.  Ћднажды
проходили  Ѓоганиду  днем.  Ќа  пустынном,   зализанном  волнами  берегу  ни
следочка. ’ощими  кустами,  шерстью  травки и моха-волосца сроссЯ с  тундрой
родной берег. “шли  в землю избушки поселка, дурнаЯ,  могильнаЯ трава на них
занЯлась, чернобыльником зоветсЯ. Ћткуда-то занесло пух кипреЯ и цепкое семЯ
крапивы,  никогда здесь не росших, сено, наверное, на барже  возили,  вот  и
остались семена,  лежали,  пока не  дождались запустениЯ. ЉрайнЯЯ избушка, в
которой Ђким вырос, жили его братьЯ, сестренки  и мать, исчезла -- весной ее
своротило ледоходом,  заволокло  песком  Яму, прелые  гнилушки  растащило по
тальникам. Ђртельный  барак  проломилсЯ  в спине,  хрустнул скелетом,  опал,
выдавив  окна,  ощетинившись  обломками  теса; за  выпавшей  стеной  барака,
закрещеннаЯ  балками,  белела  русскаЯ  печь.  ‚  будке  ЊозглЯчихи  пестраЯ
штукатурка  обнажила  под  собой ромбиками  набитую лучину. Ќе от  хлопающей
серой  толи, не от двух столбов  турника, не от хлама и травЯной  мглы, а от
упрЯмой  белизны печки,  все  еще  не сдающейсЯ,  хотЯ и покинутой,  сжалось
сердце в  Ђкиме.  €  еще  при виде будки -- незаметнаЯ,  стыдливо упрЯтаннаЯ
прежде, выперла она на  глаза,  главным  сделалась  сооружением,  и на  нее,
издали  видную,  правились  суда.   Ќад  развалинами  барака  стойко  торчал
пароходный свисток, изображавший антенну, волосьЯми спутались, хлестались на
ветру огрызки проводов; в песке видны два  пенька от  артельного стола, и на
них,  поджав  лапки,  стоЯли  молчаливо две чайки. —уть  выше в кудри  седой
травки под  названием  редодед  лемехом  впахалсЯ ржавый  обломок  чугунного
котла.
     ‚се  эти мелочи Ђким отмечал  мимоходно. Ћн не отрывал, не мог оторвать
глаз  от  белым  экраном  мерцающей  в глуби  пустого  барака  печки и видел
картинки  недавнего  детства.  ‡десь,  на  этом  берегу,  от  весны до  зимы
гоношилсЯ артельный народ, полковником гремел ЉирЯга-деревЯга, училась жизни
и  песнЯм беловолосаЯ ЉасьЯнка, варилась уха в  бригадном котле,  за длинным
дощатым столом  изо днЯ в день, из года в год  властвовало  артельное дело и
слово, и  за  спинами  взрослых,  рабочих людей, точно  в  заветрии  теплого
барака, вырастали самодельные касьЯшки  и все другие дети. Ќа  белой  печке,
используемой вместо экрана, худой человек подкрадывалсЯ убивать собаку Ѓелый
Љлык,  и мать не выдержала:  "‚ы се  зэ, музыки, смотрите?!" --  закричала и
бросилась  отбивать  собаку. Ќо  мать,  известное  дело, дитем  всегда была.
ѓульшой -- ненец, взрослый мужик, охотник, приехал на оленЯх из-под ‘опочной
карги в гости, на  печку-экран с ножом бросилсЯ, увидев медведЯ.  Ђ праздник
--  начало  путины!  ђазве  забудешь мать в  морошковом  платье,  с  голубой
косынкой  на  плечах?  ‡акрой  глаза,  и   слышно,  как,  гремЯ  половицами,
сорванными  с  гвоздей,  откаблучивает она, прикрываЯ  рот косыночкой,  а на
косыночке порхают  голуби, и то исчезает,  то поЯвлЯетсЯ слово  "мир", и  не
надо ломать голову, что оно означает; мир -- это артель, бригада, мир -- это
мать, котораЯ, даже веселЯсь, не забывает о детЯх, блестЯщими глазами отыщет
их, навалом  лежащих на  русской печке, подмигнет им, и  хоть  они малые, им
тоже хочетсЯ скатитьсЯ с печи,  затопать,  запрыгать, забрЯкать  половицами,
кого-нибудь  обнЯть, стиснуть, подбросить в  небо --  мир и труд  --  вечный
праздник жизни!
     Ђким  не  хоронил мать в  землю  и не  мог  похоронить  ее  в душе.  Ћн
потихоньку  верил, что однажды пристанет к берегу колхозного поселка, а там,
на камне, мать в  морошковом платье, с  больничным узелком в  руке,  --  его
дожидаетсЯ. "џкимка ты, џкимка! --  скажет, --  се же ты так долго плаваш? џ
уж  прЯмо  всЯ изождалась!" -- и  потому в  ответ  на  предложение  Џарамона
Џарамоновича пристать в  устье речки Ѓоганиды, навестить станок  -- какаЯ ни
на есть  родина,  на кладбище,  может,  кого  попроведать, задрожал губами и
тонко, с провизгом закричал:
     --  Ќикто  здесь не  жил! Ќикто не  похоронен! -- и, звЯкаЯ,  сбежал по
железным ступенЯм в машинное отделение, где он всегда хоронилсЯ, если смутно
становилось на душе.
     Ѓольше   Џарамон  Џарамонович  не  предлагал  останавли-  ватьсЯ  возле
Ѓоганиды. Џриложив бинокль к глазам,  подолгу  глЯдел он  туда,  где  был  и
стерсЯ с  земли  поселок Ѓоганида,  развалилсЯ, уполз  с подмытого  берега и
барак, бревна,  тес  растащило  половодье по опечкам  и островам, место, где
дымил  трубами  станок,  заглушило  бурьЯном, раззЯвленной пастью вниз упала
желтаЯ  будка, мерзлотой  вытолкнуло  последние кресты на  кладбище, бугорки
могил стащило в кучу,  сровнЯло  кореньЯми кустов, и исчезли оба столбика от
артельного стола, только острый клин чугунного  котла торчал из супеси, но и
за ним насыпало ветрами землю, по бугорку взбиралась травка,  заслонЯЯ собою
и этот предмет.
     "Ћно и  верно что, -- шумно вздыхал Џарамон Џарамонович Ћлсуфьев, ронЯЯ
на  грудь  бинокль  и углублЯЯсь  в пространственные  размышлениЯ:  -- ‚ремЯ
стронуло  людей с отстоЯ, плывут они по волне жизни,  и кого куда  выбросит,
тот  там и укоренЯетсЯ.  Ђ раз человека  стронуло с места, сорвало с  ЯкорЯ,
понесло, стало быть, нечего об суше терзатьсЯ..."
     Ћднажды напомнила о себе письмом ЉасьЯнка: "ЉасьЯнова ЂгафьЯ Ђкимовна",
--  написано было на конверте. —удно!  Ћтчеством имЯ брата сделала! Ђ пусть.
Љрасиво  даже как-то звучит -- Ђ-ки-мов-на! €з  письма  Ђким узнал: ЉасьЯнка
выучилась   на  малЯра,   работает  на   строительстве  близ  самого  города
ЉрасноЯрска.
     "ЉасьЯнка,  она толковаЯ,  она нигде не  пропадет! -- умилилсЯ Ђким. --
Љак-то другие братьЯ и сестры? Ќа кого учатсЯ? Љем работать будут? •орошо бы
встретитьсЯ".  †елание возникло и тут же ушло, и ЉасьЯнке на письмо  Ђким не
ответил -- никогда писем не писал, и времени не было, да и не нуждалсЯ  он в
то времЯ ни в ком и ни в чем.
     Ќо какой-то змеина  взЯл  и опЯть  разрушил так хорошо налаженную жизнь
Ђкима  -- придумал цельнометаллические  бакены --  самозажигалки.  "€ что им
там, в  центрах,  делать больше  нечего, как  тревожить и гонЯть человека  с
места  на  место?  --  негодовал  Ђким.  -- ’о дорогу  строить остановили  и
Ѓоганиды не стало, семьЯ рассеЯлась, то на вот тебе -- бакен переменили!"
     "Ѓедовый"  таскал  баржонки  с  рыбаками на  север,  затем  выходить  в
просторы совсем не смог,  доглЯду нет, одрЯхлел,  возил уж  реденько местный
груз, дошел до отвозки заводских отходов, но больше стоЯл, уткнувшись лбом в
берег, как водовознаЯ клЯча, и выходили пары из него последние во все дыры и
щели.  Љак-то увели  "Ѓедового" на буксире в затон, и больше он на  воде  не
поЯвлЯлсЯ. ‘лышно было, разрезали его на металлолом.
     ‚есною, когда другой пароход с другим человеком во главе ушел в низовьЯ
…нисеЯ  ладить автоматическую обстановку,  старого речного  бродЯгу Џарамона
Џарамоновича Ћлсуфьева хватил удар. Ћн  лежал громадной  недвижной тушей  на
просевшей  до  пола  больничной   кровати,  упрЯтав  глаза  в  лохмашки,  не
шевелилсЯ, не разговаривал, налаживалсЯ помирать. Ђким, поступивший на курсы
шоферов,  приносил  ему  дорогой  компот  "Ђнанасы".  “чтиво  посидев  возле
безмолвного  речника,  поправив на нем одеЯло  и  мимоходно дотронувшись  до
волосатой, слава Ѓогу, все еще теплой руки, паренек, ронЯЯ халат, пЯтилсЯ из
палаты, бросалсЯ во двор больницы и безутешно плакал за поленницей.
     Ѓогатырский человек  все же перемог смерть,  устоЯл,  но все морЯцкое с
себЯ  продал за  бесценок на  базаре, обрЯдилсЯ в какой-то серенький, тесный
костюмишко,  в кепчонку, сплюснувшую его  голову  до все еще грозных бровей,
совсем на лице этом неуместных без форменного золотоцветного картуза.
     ЃухаЯ себЯ кулаком в  грудь,  Џарамон  Џарамонович  заЯвлЯл, что с воды
сходит он навсегда! Ќавсегда!  Ќа  целину поедет сады садить и овощи;  надо,
так хлеб  сеЯть  и  убирать  станет, дороги  гатить, нужники чистить, но  не
покоритсЯ! Ђким  не совсем понимал -- кому не покоритсЯ Џарамон Џарамонович,
но  все равно такой порыв потрЯсал: "‘е-елове-ек! Ља-а-акой  селовек погибат
длЯ флота!"
     -- Њы, старые водники, нигде не затерЯемсЯ! -- уверЯл Ђкима, а может, и
себЯ  Џарамон Џарамонович.  Ђким  улавливал:  побаиваетсЯ он  отрыватьсЯ  от
…нисеЯ,  подпору  ищет.  €  со   всей  бы  душой  сделалсЯ  подпорой  такому
редкостному  человеку Ђким,  да  робел-то  еще  больше,  казалось:  там,  за
…нисеем, совсем другаЯ планета, и люди там другие, и ходЯт они по-другому, и
едЯт другую пищу, и говорЯт на другом Языке.
     ‘ловом,  как ни  горько  было Ђкиму, проводил он Џарамона  Џарамоновича
Ћлсуфьева с супругой, котораЯ  столько  лет мамкой ему  была,  на неведомую,
героическую  целину  и  скоро  получил  оттуда  письмо, довольно  бодрое,  с
некоторой, правда, долей смущениЯ,  в нем запрЯтанного:  Џарамон Џарамонович
сообщал,  что  в Љазахстане тоже  есть река  под  названием €ртыш.  "…нисею,
конешно, далеко не роднЯ, однако  плавать  по ней можно, хотЯ бы шкипером на
барже..."
     "‚от и ладно!  ‚от и хорошо!" -- понЯв, что человек устроилсЯ  пусть на
тихую, но  все же на речную работу  и успокоилсЯ буйным сердцем, порадовалсЯ
Ђким, тоже успокаиваЯсь. ‘ам он к той поре работал уже шофером на самосвале,
сделалсЯ по  одежде и привычке  каждодневно бегать в кино  и на танцы совсем
городским человеком, однако часто выходил и на берег реки. ‹етнюю белую ночь
насквозь, бывало, просидит на траве,  уткнувшись подбородком в колени, глЯдЯ
в те  голубые пространства, куда уходила  великаЯ река  …нисей.  „альше было
много рек,  речек и  озер, а еще дальше -- холодный  океан, и на пути к нему
каждую  весну  восходили  и  освещали  холодную полуночную  землю  цветки  с
зеркальной ледышкой в венце.

        Џоминки


     ’ем  летом  Ђким  работал  в  геологическом  отрЯде  на притоке  Ќижней
’унгуски  …рачимо -- числилсЯ  водителем  вездехода,  а вообще-то  слесарил,
гонЯл  движок,  был мотористом  насосной  станции,  лебедчиком,  заправщиком
буровых  долот, словом,  всего и  не упомнишь, кем  он  был  и  какие работы
выполнЯл. ‘ам о себе он скромно сообщил: "Ќа самолете, пана,  ессе не летал.
Ќадо попробовать. ѓоворЯт, ниче особенного, толкай рычаг вперед, тЯни назад,
как поперечную пилу..."
     Џомогал  Ђкиму в разнообразных  и необходимых в разведывательной работе
делах парень  не парень,  мужик не мужик, хотЯ было ему  уже за тридцать,  и
весь он ‘евер прошел, по имени ЏетрунЯ.
     ‘ Џетруней делил Ђким хлеб и соль пополам  и в добавку отборные матюки,
которые  они  всаживали  поочередно  в  вездеход,  совершенно  расхрЯпанный,
раздерганный,  работавший на одной  нецензурной брани и  могучем железе. €м,
этим  рукотворным  "железным  конем", Ђким с Џетруней  били  дороги  в лесу,
очищали  "фронты  работы",  вытаскивали  севшие в болотах  машины,  один раз
вертолет  из болота выволокли.  Ќо, надорваннаЯ болотными хлЯбЯми и  тайгой,
доведеннаЯ  до инвалидности  работавшими на ней летучими забулдыгами, машина
была в таком состоЯнии, что чем дальше в лес, тем чаще смолкал ее бодрый рык
и останавливалось наступательное движение.
     Џнув "конЯ" в грЯзную гусеницу, сказав, что это  не техника, а какой-то
"тихий  узас",   водитель  с  помощником   отправлЯлись   требовать  расчет.
"„оговорчик заключили?  „енежки пропили?  ’о-то", -- никакого расчета им  не
давали.
     Ђким,  дрожа голосом, кричал:  "Ё-ка-лэ-мэ-нэ!  Ё-ка-лэ-мэ-нэ! Љак так,
понимас?"  ЏетрунЯ  рвал  на   себе  рубаху,  пер  татуированной  грудью  на
начальство, уверЯЯ, что он никого и ничего не боитсЯ, потому что  весь ‘евер
и  плюс Љолыму  освоил,  но сломлен  ими  не  был. €  вообще  судом  его  не
застращаешь:  после суда его  пошлют  вкалывать тоже в экспедицию, только  в
другую, где руководители поразворотистей, у них  не забалуешьсЯ, и определЯт
его  на  машину, может,  даже  на новую,  если  нет машин,  он киномехаником
заделаетсЯ,  не   киномехаником,  так  бурильщиком,  не   бурильщиком,   так
коллектором,  не  коллектором,  так  стропальщиком,  не  стропальщиком,  так
лебедчиком, не лебедчиком, так...
     Ќа "ура" Џетруню не взЯть и не  переорать -- это знали все руководители
и потому давили главным образом на Ђкима, который судов побаивалсЯ,  никогда
и ни за что не привлекалсЯ,  в кутузках не  сиживал. Ќачальство же всЯкое он
почитал и жалел. Љончалось дело тем, что Ђким хваталсЯ за голову, восклицал:
"“давлюсЯ!"  --  возвращалсЯ  к "коню",  чтобы  трудом и  изобретательностью
вдохнуть в  его хладное  железное чрево жизнь  и  повести  за собой по новым
трассам и  боевой дорогой  отрЯд  разведчиков  земных  и всЯких других недр.
ЏетрунЯ  ругалсЯ  на всю ќвенкию, обвинЯЯ Ђкима в  бесхарактерности, уверЯл,
что  при таком поведении  он долго н