алились  тЯжестью, означились  темным
громадьем -- не  сразу  поймешь, что  бель вершин  прочно  и надолго укрыло,
впитало  в себЯ низко опустившеесЯ небо. ‚идны лишь склоны,  ущельЯ,  осыпи,
серые  и грЯзно-желтые останцы  в разгорьЯх. „альше,  выше накатывают мощные
валы  седловин,  перевалов,  вздыбленные  рыжими, выветренными  утесами,  на
которых,  рассказывал Ђким,  в недоступной  выси,  на одиноких  лиственницах
качаютсЯ,  перетираЯ сыромЯтные ремни, обожженные колоды  с  навек уснувшими
охотниками  и   оленеводами,  обитателЯми  этих  пугающе  безгласных  краев,
постепенно переходЯщих в надгорьЯ, холмы и беспредельную, дымчато качающуюсЯ
тундру, котораЯ после угнетающей глаз и душу голой каменной округи блазнитсЯ
легкой, светлой, приветливой землей.
     Ќа реке лаЯла собака,  хлопнули два выстрела,  и лай оборвалсЯ. ‘коро к
костру выкатилсЯ  Ђким, молча бросил к  ногам ќли трех  куропаток. €  она  с
готовностью принЯлась их теребить, дуЯ на терпнущие пальцы.
     --  Љуропатки на тальниках,  что снегу, -- заговорил охотник, навешиваЯ
котел над огнем. Џрикурил, пошевелил дрова,  поморщилсЯ. -- Ђ дороги никакой
нет. ‘тараЯ-стараЯ  борозда  от оленьей  нарты --  еще  по забереге бойе  на
промысел чалил...
     ЋпустилсЯ морок. Љоротенький день, напоминающий мохнатую,  невыкуневшую
зверушку,  сворачивалсЯ  вокруг  костра,  прЯтал  выстуженный нос  в  мЯкоть
снегов, западал  в  леса и  горы. Ћгонь  слабенько шевелилсЯ,  прожигаЯ себе
дырку  в  зимней мгле, временами  приподнималсЯ,  пробуЯ раздвинуть свинцово
сдавившую  его со всех сторон холодную твердь  ночи, и, вдавленный обратно в
оттаину,  сердито  стрелЯл  искрами, шипел,  посипывал, наконец,  обессилев,
унЯлсЯ, и  костерок  растексЯ едким  дымом по  ельникам.  Ќо едва  хрустнула
морозом ночь, выпрЯмилсЯ  дым, вытЯнул за собой  огонь  из снега, в  накатом
сложенных сухаринах зашевелилось,  забухало  пламЯ, и попавшие в  дым искры,
кружась, летели высоко, долго, иные, так вроде бы и не угаснув, прилеплЯлись
к небу звездами, и час от часу гуще и гуще их там насобирывалось.
     Џалатку нагревали котелком с угольЯми, да где же улицу нагреть,  к тому
же такую широкую? ‘ великим  трудом перемучили ночь,  у которой  вроде  бы и
конца  уже  не  было.  “тром Ђким  нарубил в  костер толстых комлей,  сверху
навалил выворотень и, наказав ќле никуда не отлучатьсЯ, держать огонь,  взЯл
ружье, рюкзак с едой, патронами,  котелок и  укатилсЯ  по вчерашнему следу к
реке.  ђозка,  мотнувшаЯсЯ  за  хозЯином,  тут  же  вернулась,  помотала ќле
вопросительно хвостом  -- почему, мол,  ты не идешь? „евушка потрепала ее по
шее и  толкнула на след. ђозка послушно  потрусила, куда велели, однако  все
времЯ оглЯдывалась, но вот поймала след и, обо  всем сразу  забыв, залилась,
залаЯла,  голос ее, вызвененный морозом, разносилсЯ далеко окрест,  тревожил
спЯщую тайгу.
     “дарил выстрел, и вновь  все смолкло,  остановилось. ЃелаЯ  землЯ спала
непробудно, и все  окрест словно бы покрыто прозрачной пластушиной  льда, не
пропускающей  тепла,  звуков, движениЯ. „аже пар  по распадкам не  плавал, а
незаметно возникал,  густел,  набухал,  собиралсЯ  в  ворох  и  переходил  в
равнодушно-пустое морочное небо,  которое, не  поймешь, стоЯло, двигалось ли
над лесом, над горами, и эта пустота непроглЯдного, нигде не начинающегосЯ и
не  кончающегосЯ  неба,  сплошного ли  облака  давила  на  сердце  ощущением
безнадежности, охватывала сонным безволием.
     Ќо  где-то  дрогнула землЯ, послышалсЯ дальний  гром,  будто высыпали в
пустой  погреб картошку, -- это зашевелилсЯ, поплыл, потек с гор перемерзлый
камень. “влекаЯ за собой курумник, песок, всЯкое крошево,  нарастаЯ, ширЯсь,
катилсЯ   он,   рушилсЯ   из   поднебесьЯ,   и   поднималась   над   обвалом
грЯзновато-сераЯ  пыль, долго  оседала  затем  на снег  и лед,  покрываЯ его
серебрЯщуюсЯ,  сверкающую  искрами белизну мертвенно-серым налетом.  € долго
еще Язвами гноилась река, выбуривало в раны пробоин  темной кровью, медленно
их заживлЯло морозом, бинтовало белой марлей, запорошивало снежной ватой.
     ‘трашны, ох, страшны осыпи-капканы, летом страшны, о зиме и говорить не
приходитсЯ.  ‹етом  медведь  сутками  преследует оленЯ,  пока  не  загонит в
курумник, где животные ломают ноги. •ищнаЯ морда лежит невдали, "парит" мЯсо
в камнЯх, а  потом кушает  его всласть.  ‘ широкими  лапами,  мешочно-мЯгким
туловищем  самого  косолапого редко давит в  осыпЯх.  ‘лучаетсЯ, он "плывет"
вместе  с курумником,  и не  поймешь: дурачась или  со страху блажит на  всю
округу, пока не шмЯкнетсЯ в воду или не изловчитсЯ выскочить из потока.
     ‘пит медведь,  спокойно спит в своем укрытом  "дому", но  живут  осыпи,
звучат, движутсЯ,  грохочут  по онемелой  земле,  укрытой снегами, пробивают
броню Љурейки-реки.
     Љак много земли-то кругом! € всЯ  она белаЯ,  всЯ  в  ровных снегах, ни
дорожки, ни тропки, ни единого следочка -- иди куда хочешь.
     Ђким поднЯлсЯ в горы, достиг осередыша, свалил сухостоину, располовинил
ее,  и  скоро в поднебесье, где  холод был  Ясен и звонок, свет неба близок,
хотЯ и вЯло, нежарко -- воздух-то разрежен -- горел костерок. ЏламЯ отгибало
к  Љурейке, всасывало  дымок в  каньон, в снегу  под огнем попикивало.  Џока
натаивалсЯ снег на  чай,  Ђким, отдыхиваЯсь,  устало  уронив руки,  сидел на
сутунке и глЯдел сверху на прихотливые изгибы Љурейки. ќвенки зовут ее Ќума,
‹юма -- ласково-то как, прЯмо прилипает к Языку конфетой. ’ак,  и только так
возможно называть место, надежно тебЯ питающее, дающее не только приют, но и
смысл существованиЯ и любовь, из которой затем прорастает тоска по земле, по
такому вот пусть дикому, но родному ее уголку.
     ќвенки не  верили в смерть и тлен: переступаЯ  из одного мира в другой,
они  просто  перекочевывали из местности в  местность  и  потому снарЯжались
основательно, брали с собою нарты, чайник, котел, луки,  копьЯ, после ружьЯ,
капканы,  нынче  на  могилах  и   в  колодах  можно  найти  поллитра  водки,
транзисторный приемник. Ћднажды Ђким видел на  захоронении эвенков баллончик
с  аэрозолем, привЯзанный к березке, -- а ну как на  том свете гнус одолеет?
Ќа сучке той же березки выветривалась папуха денег --  вдруг вздумаетсЯ бойе
в магазин забежать, а денег с собою нету!
     Ќума, ‹юма, Љурейка! Ђ где-то за нею тоже белый, широкий …нисей. ‚ него
ткнулась хрупкой ледЯной  иголкой  речка  Ѓоганида, в  устье ее  еще  торчат
небось два-три столба, может, и будка еще не сгнила, она крашенаЯ, будка-то,
крепкаЯ. •орошо бы почувствовать свой предел, отправитьсЯ на Ѓоганиду и лечь
среди  тундры  на  мох, под свитые корни  стлаников, рЯдом  с  теми  людьми,
которые любили  тебЯ в детстве и  которых  любил  ты. „а  как узнаешь приход
последнего днЯ и часа? ђазучились люди в  суете думать о смерти,  готовитьсЯ
заранее  к  вечному кочевью, нет его --  вызнали шибко умные люди; каждый со
школы  знает: смерть  --  темень,  прах,  тлен; умирать  -- значит  пропасть
насовсем, сгнить, червЯм себЯ  скормить. ‹егче ли вот только  стало людЯм от
этого знаниЯ? ‚опрос! Ѓольшой вопрос  и смутный.  ЏотерЯв веру в бессмертие,
не потерЯли ль они  вместе с  нею и себЯ? Ћтчего-то ж тужатсЯ иные люди хоть
на неделю, хоть на день, хоть на часок отдалить смерть. Ќа преступление иные
идут  ради этого, других людей пытаютсЯ вместо  себЯ  вперед высунуть, да не
выходит,  не получаетсЯ пока  -- от  смерти ни загородитьсЯ,  ни откупитьсЯ.
’кнешьсЯ  где-то в  неизвестном тебе месте, и  ладно, коль не затерЯешь себЯ
сам,  как  ЏетрунЯ,  в  тайге. Ќо тот  хоть  во всамделишной, зеленой  тайге
потерЯлсЯ,  чаще-то люди  затериваютсЯ  в людской тайге, торопливой, занЯтой
собою,  захваченной  будничными  заботами. Ѓегут, бегут куда-то, выронЯт  из
стаи  своего собрата  и,  как  припоздалые,  стужей  гонимые птицы,  даже не
оглЯнутсЯ. ‹ишь вскрикнет,  проголосит одинокаЯ самка в  табуне, приотстанет
чуть-чуть, сделает  круг над упавшим  самцом и заторопитсЯ вослед несущемусЯ
табуну...
     Љурейка -- пустыннаЯ  река,  не замерзла еще в порогах, парит. ‘ высоты
видны  разверстые  пасти   полыней,  изодранное  белое   лоскутье   льда  --
нагромождениЯ  торосов.  —ерно, бездонно  светитсЯ  вода, шевелитсЯ устало в
оледенелых  камнЯх.  —то-то  незавершенное   есть  в  природе,  в   зиме,  в
неприкаЯнности и пустоте измученной реки, сама  природа  как будто  мучаетсЯ
вместе с нею.
     Ћт  порогов до  камней-плакунов  направо  и  налево непролазные  скалы,
подпертые  сзади горбинами  перевалов,  и  дальше -- темной  моросью  тайги.
Џрошел бы,  прокатилсЯ  на лыжах, где  заберегой,  где  закрайком, где узкой
жилкой распадка, но один! Ћдин -- сам себе господин!  ЏотерЯешьсЯ, сорвешьсЯ
с обмерзлых камней, попадешь в обвал, уйдешь под  лед  --  сам, один! †алко,
конечно,  себЯ  будет,  всем себЯ жалко, да  жалость  потухнет, как этот вот
одинокий костерок, и никому от того ни жарко, ни холодно.
     Ќума, ‹юма, Љурейка -- ходу ей  семьсот с лишним верст,  она в пути два
озера делает -- Ђнаму и „юпкун. ЏитаетсЯ Љурейка водою вечных снегов и течет
по вечной мерзлоте. ‚ечные снега мертвы, но сколько рек, озер, болот, лесов,
цветов, травы живет ими! Ќа …нисее  ледоход всегда получаетсЯ раньше, чем на
Љурейке, и  тогда спертаЯ вода катитсЯ  по притоку вверх, тревожит,  шевелит
высокой  водой лениво спЯщую  Љурейку,  и которой весной полмесЯца,  которой
дольше  течет   она  впереворот,  взапЯтки,  обратно  сваленнаЯ:  очнувшись,
колотитсЯ, ревет, мечетсЯ; дурнаЯ, в общем-то, река -- многоводнаЯ, длиннаЯ,
а транспорт далеко не пускает.  ‚ертолетам  и доступна лишь да  лодкам, если
силы у лодочников много и кишка не тонка.
     Ћбломать бы горы, спуститьсЯ за так  называемую  "параллель"  к редким,
болотистым лесам ‡аполЯрьЯ, прижавшим  к ѓубенской  протоке  смирный  зимней
порою  городок €гарку. Ћдин, да на лыжах, да с собакой  -- в  три-четыре днЯ
пришлепал бы  в  городок, попарилсЯ в баньке, выпил с  дружками-приЯтелЯми и
рассказал бы про весь тот "тихий узас", который стрЯссЯ с ним в тайге.


     Љ стану Ђким вернулсЯ  затемно, принес  в мешке белок, песца и соболька
тощего, загнанного собратьЯми в бескормные прибрежные скалы. Ћснимав шкурки,
охотник нагреб в  котелок углей, занес в палатку, нагрел  ее изнутри, снЯл с
себЯ полушубок и  велел ќле снЯть  полусак, делавший ее старой,  сгорбленной
старухой.
     "‡ачем?" -- спросила она  его взглЯдом, и он молча же вперилсЯ  в  нее:
"ђаздевайсЯ!"
     ќлЯ  боЯзливо  свела  лопатки,  съежилась.  “хо  Ђкима, будто  холоднаЯ
телефоннаЯ  трубка,  коснулось  спины,  вжалось  в  тело.  ‚роде  бы  и   не
человеческаЯ дыхалка работала под ухом, а  поршневой  движок хрюкал,  фукал,
скрипел соплом, дыхание путалось,  цеплЯлось за что-то, хрустела и шлепалась
внутри больной мокрота, будто сметана под мутовкой.
     -- €  как там моЯ душа, доктор? -- силилась шутить ќлЯ, дрожа обсохшими
губами.
     -- Ќеважно.
     -- —то  ж  нам  делать?  Џомирать? --  все  еще пытаЯсь  удержатьсЯ  на
шутливой волне, вымучила улыбку ќлЯ, натЯгиваЯ на себЯ остывшую одежду.
     -- ‡ачем помирать? -- отозвалсЯ Ђким. -- ‡ачем помирать?  --  €  по его
отстраненности она  внезапно  понЯла:  он-то  не  шутит,  он  к  возможности
помереть относитсЯ всерьез.
     -- Ђкима, миленький! --  выводЯ охотника  из задумчивости, тронула  она
его. -- џ выдержу... џ наберусь сил... -- и заторопилась отогнать от него, а
больше от себЯ тревогу. -- Ќе бойсЯ гор! Љабы Љавказские -- другое дело! ќти
невысокие. ‘колько там, пЯтьдесЯт, сто километров? Џройдем!  џ помогать тебе
буду...  ђозка,  Я.  Џойду  ногами,  пойду...  Ќе  надо стоЯть.  Џочти сутки
потерЯли. „ни короче  и короче... џ так-то здорова, только легкие... Ќо люди
с  туберкулезом,  даже  с  одним легким  живут. ЃорютсЯ. Њы выйдем,  выйдем,
Ђкима!..
     "—его-то чует,  -- насторожилсЯ  Ђким, -- но  не понимает,  все еще  не
понимает. ‘лова тратит... Ќичего здесь слова не стоЯт".
     -- ‹адно, будем спать. “тро вечера мудренее, как говоритсЯ, --  прервал
он спутницу.
     ќлЯ благодарно улыбнулась ему,  в  глазах ее блеснули слезы. Ћна обнЯла
охотника, приникла к  нему и успокоеннаЯ заснула в нагретой палатке. Ђким ее
ничем не тревожил, старалсЯ лежать неподвижно,  дыша на грудь  женщине, чтоб
не пропадало даром тепло, пусть и малое.
     ‹едЯнаЯ, беззвучнаЯ ночь лежала вокруг, сдавливала, коробила палатку, а
в глазах Ђкима все не гасла, цвела вечерошнЯЯ зарЯ...


     Љак хорошо, просто здорово, что, задумавшись глубоко, он просидел вчера
на осередыше до нее, до этой зари.
     Љостер  почти  потух. ‚озле ног  охотника, упрЯтав в  пышный  хвост всю
узенькую мордочку, спала ђозка. Ќад  Љурейкой,  выше  парЯщих  полыней, выше
осередыша,  выше  ломаных,   расщепленных,  изодранных  утесов,  за   грЯдою
перевала,  черноту  и  угрюмую наготу которого отчетливо  высветлЯло  желтым
светом   где-то   закатывающегосЯ  солнца,   неделю   как   здесь   уже   не
объЯвлЯвшегосЯ,  и только свет этот  дальний напоминал, что  солнце живо,  и
там, далеко, в западной стороне, люди видЯт его в небе, на привычном месте.
     ‡ато здесь, в  громаде каменьев, среди холода  и снегов свет  дальнего,
безвестного  солнца  только  усиливал  чувство  подавленности,  одиночества,
особенно   ощутимого  среди  тех  пространств,  что  открывались  с  высоты.
ЉипрейнаЯ нежность зари обвЯла, только занЯвшись, холодным блеском  тЯжелого
золота  ослепило,  залило живую небесную плоть, слиток металла, погружаЯсь в
глубину  скоротечных  сумерек,  расплавлЯл  твердь горных вершин,  и,  когда
зазубренным  ребром, совсем уже твердый, остывший, вывалилсЯ  этот слиток из
прорванного  неба  в  узкую  горную  расщелину,  небо  еще долго  оставалось
продранным, и в проран,  в небесную дыру смотрелась и дышала мертвым холодом
бездна.
     Џризрак  солнца,  этот  верхний, уроненный  небом  и  всосанный  чернью
каменьев снег предвещал морозы. ‘корые.  Ќачнут лопатьсЯ в тайге  деревьЯ, с
глухим звуком станет  рвать камни. ђаскатываЯсь по каньону реки, глухой звук
будет полнитьсЯ, приближатьсЯ, нарастать и ахнет громом так, что содрогнутсЯ
горы, рухнут  обвалы, увлекаЯ за собою потоки мерзлых, сыпучих лав. € только
тогда,  в трескучие морозы, отмучаетсЯ, успокоитсЯ всюду,  и в порогах тоже,
Љурейка, загонит ее под лед, и только тогда будет возможно пройти к устью, к
поселку, к людЯм. „а выйдут ли вдвоем-то? Ћдному же ему пути отсюда нет.
     Ђким  хотел  уже  подниматьсЯ.  ђозка почуЯла  его  движение,  вскинула
голову,  заспанно уставилась на него, как что-то коснулось неожиданно слуха,
заставило  придержать дыхание  -- с неба,  оттуда,  с  затемненной  северной
стороны,  нарастало  гудение, и  скоро  на  слабом  свету, идущем от  горных
снегов, от  остатного ли  блеска зари, поднимающегосЯ из расщелины, возникла
темным  перышком вытЯнутаЯ фигурка  самолета с зеленым  глазком под брюхом и
красно, больно, в глаза стрелЯющей лампой на хвосте.
     ‘амолет,  по  прикидке   Ђкима,  прошел   почти  над  самой   избушкой,
оставленной, брошенной в лесу, на речке  ќндэ, благополучно  перевалил через
горы, неторопливо  уплыл дальше, на минуту  весь обрисовавшись от хвоста  до
крылышек, и скрылсЯ,  не черно, а  серебристо сверкнув за горами  в небесном
проране.
     "Ђх ты, самолет-ероплан! Џосади-ка нас в  карман!" -- унимаЯ забившеесЯ
сердце,  радовалсЯ  Ђким, но тут  же  суеверно  умЯл  ту  радость,  затолкал
подальше --  может,  это  случайный самолет.... забрел на ‘евер  и кружитсЯ?
‡имовщиков высаживал, научный какой,  может, искал кого, может,  на полюс на
‘еверный летал? Њало ли...
     Ќо сомнениЯ оспаривались, в  голове  было несогласие  --  начали ходить
рейсовые самолеты на •атангу, начали.  ‡има  набрала силу, лед крепок, можно
садитьсЯ на реку, на озера. € как он  запамЯтовал?  Џочему? Ќо откуда знать,
что трасса  на •атангу проложена здесь вот,  над его, Ђкимовым,  становищем?
ђасспросить? —его же  расспрашивать-то? Ћн не собиралсЯ бедовать в тайге, он
охотничать, работать в ней собиралсЯ.
     Љонечно,  рейсовый  самолет есть  рейсовый  самолет, надеЯтьсЯ  на него
рисково, но больше надеЯтьсЯ не на что и не на кого.
     •олодом поднЯло  и выгнало их из палатки, когда еще небо не отбелило ни
с какого  краЯ,  и  кичиги,  как  называли  в  древности созвездиЯ,  ледЯным
крошевом  пересыпались  в небе,  над  жарко нагоревшим огнем,  который калил
лицо, пек до боли, почти  выдавливал  глаза, но от  мороза совсем не спасал.
Ђким  заболтал в  котелке  затируху из муки и сухого птичьего  мЯса. Џили ее
кружками  пресную, недосоленную, пахнущую дымом.  €, слава  Ѓогу,  в середке
потеплело. Џока охотник  в  сердитом, как  показалось ќле,  сосредоточении с
хрустом  складывал  оиндевелую негнущуюсЯ  палатку  и  привЯзывал к  кошевке
багаж,  в  котелке  снова  натаЯл  снег,  громко  заклокотало,  запарило  из
посудины.  ‡аварив покрепче  кипЯток,  Ђким  слил его  в  маленький  термос,
остатки дал попить ќле и,  что-то в себе перерубив, отверженно,  почудилось,
даже со страхом, произнес:
     -- Ќу вроде бы все? „винули!
     ли торопливо, не шли, можно  сказать, бежали. ќлЯ задохнулась морозом,
кашлЯла. Ђким пихнул  ее в возок, укрыл палаткой,  с боков подтыкал, завЯзал
шарфом рот,  натЯнул  башлык  полусака,  оставив  только глаза,  постучал по
плечу, шевелЯ затверделыми от мороза губами: "„ержись!" -- и попер возок, то
и дело обваливаЯсь  лыжами в забои, увЯзаЯ в валежнике, задышливо взбадриваЯ
ђозку, себЯ ли:
     --  †ми, мои милые! †ми!  --  € сначала  еще пробовал  взвеселитьсЯ: --
"†ми,  ”ома, деревнЯ близко..." -- „альше  там шли озорные слова: "“ милашки
свет потух. „о нее дорога склизка, разрезай лаптей воздух!" -- но договорить
их  у  Ђкима  но хватило  дыханиЯ. Ћн гнал себЯ,  гнал собаку,  а вокруг все
напрЯженней сверкали  перекаленные  снега, сухо  потрескивали, ахали в глуби
остекленелой ночи  деревьЯ, струЯми  текла с дерев шорохливаЯ крупа,  рыбьей
чешуей бусила, клубилась  миражнаЯ, сгущающаЯ воздух сыпь, нарастала тишина,
и еще холодней, еще льдистей светились цепенеющие звезды в  глуби бездонного
и бесчувственного неба.
     ‘жимало сердце, ломило уши, слепило глаза  стылостью сверкающих снегов,
покорностью разъединенного леса, заговоренно опустившего лапы в снег. ‚сЯкое
дерево, нищенски обтрепанное, ощетиненное сучками, стоЯло со своей отдельной
тенью, словно бы застыв в безгласной молитве о вечном терпении.
     уршал, скрипел, сверкал под  лыжами снег, надсадным дыханием рвало рты
и груди Ђкима и ђозки, кошевку накренивало, бросало с  валежины на валежину,
с  кочки на кочку, полозьЯ взвизгивали, точно  раздавливаЯ крысу, и катились
дальше то плавно, то  рывками. ќлю охватило безразличие, думалось тупо и все
о вечном, о „ревнем …гипте почему-то, о таинственных жрецах и жрицах и еще о
вымерших  в €ндии  городах,  заблудившихсЯ  среди  джунглей,  о  скитающихсЯ
кораблЯх,  покинутых  людЯх  и о  всЯком  таком  вот.  ‚се  земное,  близкое
отдалилось в пустыню  стылой,  смиренной  ночи и  тайги. ’ут и  себЯ  забыть
просто, и забыла бы, если б не боль, ломЯщаЯ лицо, льдом сцеплЯющаЯ  глаза и
ноздри.
     -- Ќе спа-ать! Ќе спа-а-ать!
     ‘одрав лед с ресниц, ќлЯ увидела Ђкима, опершегосЯ руками о возок. ‚есь
он в снегу, в куржаке, все на нем состылось, шуршало, дыхание рвалось, глаза
в мерзлых щелЯх светились всполошенно, на  щеках  пЯтна млечного  цвета. ќлЯ
никогда не видела обмороженных людей, но все равно испугалась -- так, только
так,  бескровно, чужеродно может  выглЯдеть отмирающее  тело.  Ђким  черпнул
снегу  рукавицей.  ќлЯ,  всхлипываЯ,  торопилась оттирать  лицо  охотника и,
чувствуЯ, как  ему  больно,  лепетала  какие-то  слова,  просила  потерпеть,
рассыпала снег, черпала его, черпала. ЉлонЯ лицо все ниже и  ниже, сжимаЯ до
хруста в пальцах бортик нарты, Ђким материлсЯ сквозь стиснутые зубы:
     --  то  ты  как  без рук!..  „-душу твою! -- оскалилсЯ мокрым, жженной
рукавицей измазанным лицом. -- ибче три! ибче!
     € снова бежал, задыхалсЯ  Ђким, скребсЯ почти на  четвереньках, а возле
него хрипела, взвизгивала ђозка, красно  пЯтнаЯ снег изорванными  лапами; не
попискивали, не крЯкали, не скрипели, а живым визгом исходили полозьЯ нарты.
€х подбрасывало,  кренило, дергало все резче,  и  что-то  выпало,  зачернело
сзади на снегу. ќлЯ кричала о  пропаже,  но Ђким  даже не обернулсЯ,  и если
оторветсЯ нарта, подумала ќлЯ, он  тоже не  оглЯнетсЯ, как шел, так и  будет
идти до тех пор, пока не упадет,  -- ничего он уже не слышал, не понимал, не
чувствовал.
     ‘трах, ни  с чем не сравнимый  страх  охватил  ќлю, гнал  ее  следом за
возком и охотником с  собакой. Ќе  думалось уже  о вечности, о  вселенной, о
затерЯнных  городах и  древних странах,  ни о чем больше не  думалось -- все
вытеснил страх. Ћщущение нескончаемости пути, пустоты, беспредельности тайги
подавило не только  мысль, но и всЯкое желание,  кроме одного: остановитьсЯ,
прилечь возле живого, красного огнЯ и перестать сопротивлЯтьсЯ  -- все равно
никуда не  придешь, вернее,  придешь, куда все в конце  концов приходЯт, так
какаЯ разница -- раньше или поздней?
     ђаз-другой покоробленные шептуны ступили  на что-то твердое, каткое  --
кошкарник, выворотни,  подумалось ей. Ќо вдруг блеснуло -- след! Ћни идут по
следу, несколько, правда, странному. Ќа передувах  и в  забоЯх снег  прорыло
чем-то тупым, на чистине след раздваивало, виделись лыжные бороздки, собачьЯ
топанина. ѓоры, ломь оголенных громад, зловещей воронью чернеющих над  белой
лентой реки, отдалились  в призрачность  неба: сплюснутые, они  там пластами
соединЯлись с громадой недвижной небесной тверди.
     ѓоры остались сзади. ‡начит, они их когда-то  перевалили,  значит,  они
идут к жилью, к становищу, к чуму, к рыбацкой бригаде! Ќе все ли равно? ‹ишь
бы выйти  на  свет, на люди.  ‡десь погибнуть  не  дадут. Ћтотрут, отогреют,
напоЯт, накормЯт, на оленЯх доставЯт куда надо, полечат и на самолете домой,
к маме, в Њоскву отошлют.
     „а неужели они есть: мама, Њосква, люди, много людей! Ќикогда-никогда и
никуда  она больше не  поедет, никогда  не оставит мать, пусть курит  табак,
пусть ругаетсЯ с авторами,  "спасает" их. ‘тало  быть, Ђким попал  на  след,
потому так и торопитсЯ, загонЯет себЯ и ђозку. "Ѓедный Ђким! •ороший Ђким!"
     ‚  лесу чуть посветлело,  поослаб мороз -- незаметно глазу,  но ощутимо
лицом  помЯгчало  в  тайге,  деревьЯ реже  хлопали  разрывно,  зато  сильнее
хрустело,  сыпалось  сушье  и  трупелый  мох-бородач,  слепленные холодом  в
табачные папухи, шорохтели листьЯ, и эта невидаль отчего-то тоже пугала ќлю.
     Ћстановились  в неглубокой разложине,  засиненной от теней ли  леса, от
все  еще тЯнущегосЯ рассвета иль от  подступивших  уже  сумерек.  ќлЯ  упала
грудью на возок.  Ђким еще  набралсЯ сил развести огонь, навесить котелок  и
тоже  упал  на тонко набросанный  лапник, который, хрустнув, раскрошилсЯ под
ним. ‹ицо Ђкима  в  кровЯных царапинах, уши  вздулись, кости скул завело под
глаза, косицы старчески запали. Џили  чай,  не экономЯ  сахар,  пили  жадно,
много.  ђуки Ђкима дрожали, вздутые  жилы черно ветвились, ровно бы звенЯ от
надсады,  по   белкам  глаз  растекались  лопнувшие  сосуды,  веки  набухли,
вывернулись  мокрым исподом, и не  взглЯд, не глаза Ђкима так дико светились
ночью, а это вот набухающее и набухающее  мокро,  под  которым ничего, кроме
смертельной усталости, не угадывалось.
     ђаспечатав  последнюю банку сгущенки, Ђким погрел ее  на огне,  хлебнул
пару  ложек,  наболтал  молока  в  кружке  и  дал полакать ђозке.  ‘обачонка
недоверчиво глЯдела  на  хозЯина, пошевеливаЯ  хвостом;  он приоткрыл глаза:
"…шь,  ешь!" € она, всегда такаЯ робкаЯ,  забренчала кружкой, заприхлопывала
громко Языком.
     "Џравильно!  —его продукты  жалеть?  Џридем к людЯм, у них  все есть, и
молоко, и  сахар.  Ђ собачка  чистаЯ, в тайге живет,  на  снегу  спит, дичью
питаетсЯ. …й  можно  и из кружки. ‘обака --  друг. ђозка --  друг, вдесЯтеро
вернее иных людей!.."
     ‘нЯлись. Џошли. ЉостЯм больно отчего-то,  и  голова болит, в ушах звон.
ѓнали, не  останавливаЯсь, без  передышки,  отчаЯнно  торопились. Ђким начал
спотыкатьсЯ все чаще и чаще, вот и упал лицом  в снег, поджал под себЯ руки.
ђозка скулила, лизала его  в шею,  в затылок.  ќлЯ  склонилась  над  Ђкимом,
боЯзно тронула его  рукавичкой. “першись руками в  снег, Ђким, сел, обмахнул
рукавом лицо.
     -- ’еперь  иди.  ‘коль можешь. -- Ќо все  же  он  сжалилсЯ  и потом,  в
какой-то час днЯ  или  ночи,  до  звона все  выморозившей, слыша  надсадный,
хриплый  кашель  сзади,  сорванно  прохрипел: --  „ержись  за  нарту! --  и,
подышав, всхлипнул: -- Ќе отставай!
     ЃоЯсь отпуститьсЯ от возка, ќлЯ перебирала не  своими  уже ногами  и не
только  думать,  замечать  что-либо,  ощущать  потерЯла  способность. Љашель
выбивал оранжевые вспышки  в  голове,  валил  ее  на колени,  тело покрылось
мокром.  "Џогодите! Џостойте! џ больше не могу!" -- волочилась она по снегу.
Ќо ее не слышали,  и она осиливалась,  привставала, тащилась за кошевкой, не
чувствуЯ  уже, как  смерзаютсЯ глаза, губы, мокрые от кашлЯ,  как закаменело
под лопатками и совсем нет дыханиЯ, тошнота давит, выжимает из тела холодный
пот,  шум и  звон в  голове  покрыли все  звуки,  все шорохи,  Яркие  круги,
вертЯщиесЯ перед глазами, сожгли весь белый свет и воздух. •оть бы глоточек,
один глоточек теплого, живительного воздуха!
     ‚ бреду, наЯву ли  она нашла, нащупала  Ђкима в затени,  привалившегосЯ
спиной к дереву. ‚етви густо завЯзли в снегу, получилось что-то вроде шатра,
здесь  как будто было  теплей. ‚оспринималось только  это да освобождение от
труда, от изнурительного бега, ломЯщего кости. ‚ бреду иль наЯву она увидела
перед  собой не лицо  Ђкима, нет,  не лицо --  маску, вздутую, обожженную до
кирпичной  красноты,  и по  ней наземной, грибной россыпью  бугрились пЯтна.
‚ыстывшие, загнанные глаза светились красным, разЯщим оком и горели одной уж
только  силой  упрЯмства и злобы.  Ћна  или  не  она, совсем какое-то другое
существо,   раздавленное   ужасом  надвигающейсЯ   смерти,   ползало   возле
обмороженного, распластанного под деревом  человека, тормошило его, тыкалось
губами  в  лицо  и, чуЯ окаменелость щек, носа,  уже не просило  опомнитьсЯ,
встать, идти, а вперебой с кашлем выстанывало:
     -- Џрости менЯ!.. Џрости! Џрости!..
     Љогда-то пижонЯ, балуЯсь, забредала ќлЯ в  …лоховскую церковь на свЯтые
праздники, давилась в толпе зевак и верующих  и вот  теперь, на краю гибели,
тужилась  припомнить  хоть  что-нибудь из  слышанных  тогда  молитв:  "Ѓоже,
милостив буди  мне,  грешному, отче  наш, иже на  небеси... „а  свЯтитсЯ имЯ
’вое!.. ђади  ЏречистыЯ  ’воеЯ  Њатери, помилуй нас!.. Ћтврати  лицо ’вое от
грех моих... не отвергни... ‚оздаждь ми радость спасениЯ..."
     ‘лезы вымерзли, остановилсЯ крик. Ћна  привалилась к Ђкиму, обнЯла его,
спрЯталась лицом в то место, где  за  оторванной с мЯсом  петлей, в  меховом
разъеме полушубка, под мЯгким, заЯчьим, ее руками свЯзанным шарфиком прыгало
горло, толчками вздымалась грудь и слышалсЯ хрип: "Њолись! Њолись ишшо".
     € она послушно шептала, обращаЯ  молитвы уже  не к небу,  а к  нему,  к
мужчине, к  земному  заступнику  и покровителю,  который  во веки веков  был
опорой и защитой женщине,  кормильцем ее, хозЯином  и господином.  ’ак было.
’ак  есть. ’ак  будет.  Ќикто,  кроме него,  мужчины, не  спасет ее,  слабую
женщину. Ќадо поднЯтьсЯ. Ќадо! Ќадо!..
     €,  поражаЯсь  таЯщейсЯ  в  женщине неистовой  жажде  жизни,  он одолел
слабость, поднЯлсЯ, постоЯл на карачках, увЯзив руки в снегу. Ћскалившись от
боли,  скулЯ по-собачьи, он выкачал  себЯ  из снега, пополз из-под дерева на
четвереньках  до синеющего  следа. ’ам  выпрЯмилсЯ,  встал, шагнул, и  ђозка
дернулась, затЯвкала. „о этого он пинал, бил, топтал  в  снегу  ђозку-то, но
она все простила воспрЯнувшему к жизни  хозЯину, который, искупаЯ вину перед
ней, перед кем ли еще, волок теперь и  ее и ќлю и не мог уже  ни кричать, ни
материтьсЯ,  только хрипел  погибельно, и хрип этот  и  был  криком, что еще
поддерживал его, не давал упасть.
     ђозка к чему-то принюхалась, туже натЯнула лЯмку,  еще длиннее вывалила
Язык и зачастила, зачастила кривыми лапами, до  мЯса исструганными снегом  и
глызами. Ђким,  не сбавлЯЯ хода, обернулсЯ --  руки  его сцеплены на  лЯмке,
из-под которой выбивало пар,  полушубок  распахнут, шарф волочилсЯ по снегу,
он  приступал  конец  шарфа:  "Џадай!"  --  мотнул  головой.  €,  знаЯ,  что
приказание  не повторитсЯ,  сразу понЯв,  чего делать, не думаЯ  об Ђкиме  и
ђозке, о том, как они ее повезут, не жалеЯ их, а радуЯсь своему счастью, ќлЯ
опрокинулась в забитый снегом возок.
     •од  нарты  замедлилсЯ, она почти остановилась, но в  струнку вытЯнутые
человек и собака все же тащили  -- не  возок,  а непосильный груз -- куда-то
ввысь,  в гору, и она сжалась в кошевке, в  себе,  чтоб быть меньше,  легче,
чтобы хоть  как-то помочь человеку и  собаке. Џыталась снова молитьсЯ, но не
могла  уже  вспомнить не только молитвы,  даже  единой  церковной  фразы. €з
скованного  каленой  стужей   рта  выталкивалось  только:  "Ѓоже!..  Ѓоже!..
Ѓоже!.."


     Ќа припорошенном чистым, новым снежком пороге избушки,  разбросив руки,
врасшеперку лежал  человек с  лЯмкой и  ружьем  через  плечо. ‡а поЯсом  его
блестел  топор.  —еловека  рвало. ‘обака  с  игрушечной  шлейкой  на  худом,
ребристом  тельце,  со  вдавленной на плечах  шерстью  торопливо и  угодливо
обихаживала крылечко и попутно лицо хозЯина розоватым, ловким Языком.
     „верь  избушки  заперта  таЯком, у стены сухие еловые слеги, источенные
короедом, на них навален лапник -- длЯ ухоронки. ‚озле двери на бревне стес,
все  еще  желтоватый.  Ќа  бревне  когда-то  кривлЯлась  черными  каракулЯми
матерщина.  ’аЯк, с которым ходЯт  на  охоту, -- палочка такаЯ  струганаЯ, в
деревЯнную  скобу продернута и  концом  уперта в  подгнившую  укосину  двери
лесного зимовьЯ. Љончик  трубы над  крышей, прогорелый до дырок;  дрова  под
навесом, чтоб не заметало, тропка, пробитаЯ к речному спуску, и следы, много
следов, сделанных  криво сношенными валенками, и торопливый, густой  собачий
след, будто набросанный ветром мЯтый лист.
     -- ’ы куда менЯ привел?!
     —еловек не хрипел уже, не корчилсЯ  на крыльце, он сидел на  приступке,
отплевываЯсь, отдыхивалсЯ.
     -- ’ы куда менЯ приве-ол?! -- ќлЯ с неожиданной силой схватила спутника
за отворот полушубка, дернула его с крыльца, затрЯсла, заколотила кулаками в
грудь.
     Ћн сморенно смотрел на нее, ничего  еще  не понимаЯ, но вот  решительно
отстранил  ее  рукою,  снЯл  с  себЯ  состывшуюсЯ  лЯмку,   распрЯг  собаку.
‚ысвобожденнаЯ из шлейки, она встрЯхнулась, стала кататьсЯ по снегу.
     -- Ћтотри  мне лицо,  -- зачерпнув  снегу  рукавицей и протЯгиваЯ  ќле,
приказал он, -- да не царапайсЯ. Ѓольно.
     ЏодавленнаЯ его спокойной властью,  ќлЯ покорно оттирала лицо охотника,
сдирала шлЯпки  бледных, обугленных по  краЯм  грибов-поганок, но  нутро  ее
наливалось теменью, клокотала в нем злоба, какую она в себе не подозревала.
     --  …му больно! …му, видите ли, больно! --  начала она придушенно. -- Ђ
мне нет? -- завизжала вдруг: -- Ђ  мне нет?! -- € начала хлестать  рукавицей
по лицу, еще бесчувственному, неоттертому.  -- ѓад!  ѓад! ѓад! ’ы  куда менЯ
привел?! џ к маме хочу! Љ маме! ‚ Њоскву! ѓады! ѓады! ѓады! ‚се гады! —то вы
со мной делаете? -- ђукавица улетела в снег, и она  била его со щеки на щеку
усохшей до костей  рукою,  --  џ  умру  здесь! Џодохну!  џ  не  выдержу!  Ќе
выдержу-у-у!
     Ђким  поймал  сначала  одну  ее руку, потом вторую,  сжал  так, что она
задергалась подранком.  Џо подбородку из разбитой губы текла кровь. Ћн вытер
губы, посмотрел на ладонь и придушенным шепотом вытолкнул:
     --  Ћне  свою только  боль  слышат,  свою  только жись  ценЯт! --  €  с
небывалой,  слепой  Яростью заорал тоже: -- Ќе  выдержишь?! ‘дохнешь! Џесцам
скормлю  такую  сладенькую! •оть  какаЯ-то  польза! Ќет,  еще разок  услужу:
закопаю рЯдом с хахалем! ’ам! -- Ћн ткнул рукой в сторону ќндэ.  --  —тоб не
скучно... Ќу-ка! -- отпихнул ее Ђким  с дороги. -- ЏутаессЯ токо под ногами!
-- Ћн принЯлсЯ выдергивать из возка рюкзак, вынул котелок, набил его снегом,
свежим, белым снегом, соскребаЯ тонкий  его слой с  поленницы,  а  кровь все
сочилась  из  губы,  тЯнулась  ниточкой по  подбородку, путаЯсь и насыхаЯ  в
торчках обмерзлой бородки, и он слизывал, слизывал  с губы кровь, котораЯ не
свертывалась  на морозе. ќлЯ  видела  на  бели  его зубов  красно  плавающую
пленку,  и ее нудила тошнота. ЏроходЯ мимо нее к  дверЯм избушки с котелком,
набитым  снегом, в одной руке и с горстью желтой бересты в другой,  он ровно
бы споткнулсЯ  о девушку в  неуклюжей, обмерзлой одежде, синюшно-бескровную,
по-щенЯчьи дрожащую,  но все такую  же упрЯмо-злую. -- Ќе угодно ли  войти в
помессэнье! -- Ѓросив  бересту, Ђким  схватил ее за шкирку, будто кутенка, и
поволок  к  избушке,  матерЯсь  с  такой  неистовостью, что она  испугалась,
засеменила.
     „верь зимовьЯ крЯкнула,  заскрипела,  и ќлЯ полетела в  глубь выстывшей
избушки, ударилась  грудью о низкий столик, сползла на пол. ’ак она и стоЯла
на  коленЯх, положив руки на столик,  лицо на руки,  и  слышала,  как хозЯин
бренчал  поленьЯми  о  печку,  чувствовала,  как  поплыл по  избушке  густой
дегтЯрный  запах  разгорающейсЯ  бересты,  как  обрадованно  трепыхнулась  и
загудела печка. ‘коро  зашипел на  ней  снег, подтаЯвший  в котелке. "—аю бы
скорей. ѓорЯчего! ѓорЯчего! ‘ сахаром!.." -- подумала ќлЯ и сглотнула слюну,
но слюна не смочила горло, застрЯла -- так в нем было сухо.
     € пока растоплЯл печку Ђким, таскал манатки с улицы, ходил взад-вперед,
все он ругалсЯ, но уже не люто, и не ругалсЯ, а ворчал:
     --  Љапризулечки!  Љупоросочки!.. ‘пасибо, што дошли! Ќе  знаю,  какому
угоднику и  свечку ставить. ‘ъели  бы нас  зверушки,  потом  с тех  зверушек
шкурки  бы  содрали таким вот цацам на  воротники да  на шапки!..  Ќас-то бы
съели -- туда и дорога! ђозку жалко!  Ћна-то, беднаЯ, за  што страдат? …е-то
за што стравили бы? Ћ-о-ох, падлы! Ћ-о-о-ох, падлы!
     ђозка,  напуганнаЯ руганью, но еще больше убитаЯ дорогой,  распластанно
лежала  за  печкой на дровах, однако, услышав  свое имЯ,  нашла силы поднЯть
голову.
     --  ‘пи, собаська!  ‘пи! Ћтдыхай! -- приласкал ее Ђким.  € столько было
нежности в  его голосе,  что  в  ќле снова  начала вскипать обида:  она хуже
собаки!
     Ћт печки донесло  теплом. "Љ печке надо, к печке!" -- и, перебираЯсь по
нарам, она,  как слепаЯ, поползла ощупью  к печке,  нашарила за  нею  ђозку,
обхватила ее руками, уткнулась лицом в густую  шерсть,  не различаЯ уже того
запаха  псины,  который  когда-то  так  трудно переносила. "‘обачка  ты моЯ,
собачка!  ‘обачка  ты   моЯ,  собачка!"   ЏронзающаЯ   жалость  душила   ее,
расслаблЯла, убаюкивала.
     Џроснулась  она  от  грубого, сильного толчка и почувствовала,  как  ей
сыро, жарко, душно, как больно рвет лицо, как горЯт и отходЯт отерпшие руки,
ноги, как ноет все тело.
     -- Џоедим, што ли?!


     Ѓольше Ђким с нею не разговаривал, да и в избушке, крЯхтЯщей от лютого,
ошеломлЯющего мороза, поЯвлЯлсЯ поздно ночью, ел, чего ему  давали, пил чай,
захлебываЯсь, стенаЯ, и, опрокинувшись на топчан, тотчас же засыпал, уставив
вверх  заостренное, серым мохом подернутое  лицо.  ќлЯ топила  печку, варила
еду, закрываЯсь ладонЯми, кашлЯла,  лечила себЯ  наварами мерзлой брусники и
таблетками, которые Ђким выложил все разом на стол: "•очешь жить -- лечись!"
     …ще осенью Ђким облазил грозовым валом обрушенный лес  на ќндэ,  за тем
обмыском,  на котором  царил  старый  кедр, и вот пласталсЯ  в нем,  ворочал
сушнЯк, возил его на обмысок,  возле  которого, под кедром,  не ведаЯ бед  и
печалей, спал  теперь уж воистину свободный человек ѓеоргий  ѓерцев. Њорозы,
как водитсЯ в ЏриполЯрье, сменЯтсЯ  метелЯми -- затЯжными, свирепыми, совсем
тогда  гиблое времЯ наступит.  Ђким торопилсЯ до снеговалов запалить большой
костер, придавить его ворохом сырых ветвей, чтобы выше и гуще стоЯл дым. ’о,
до чего  он  не  мог додуматьсЯ  прежде,  что пришло ему  в  голову  там, на
осередыше, когда он, глЯдЯ с  вышины на курЯщуюсЯ зимним паром реку, потому,
видно,  и  названную  Љурейкой, услышал и увидел рейсовый  самолет,  вселЯло
веру:  пилоты, раз в сутки пролетающие над становищем, заметЯт, не могут  не
заметить дым постоЯнного костра.
     € пилоты, на то они и полЯрные пилоты, не сразу, не вдруг, но  обратили
внимание на  настойчивое, тревожное свечение костра даже в ночи и сделали из
авиаотрЯда  запрос  по  всем  местным радиостанциЯм: есть ли  кто в квадрате
номер такой-то на среднем отрезке речки ќндэ?
     -- …сть! -- откликнулись радисты Ћхотсоюза.
     Ќад обмыском, помеченным темной вехой  одинокого кедра, морозно хрюкаЯ,
снизилсЯ вертолет,  сбросил на веревке  сумочку,  в  которой  была  походнаЯ
аптечка, суточный  запас продуктов  и  записка с вопросом: "—то  случилось?"
Ђким сунул  в  сумочку заранее  приготовленную писульку: "‚  зимовье  тЯжело
больной  человек.  Џрошу  помощи". ‚  ответ ему,  уже без  веревки, в той же
сумочке сбросили записку: "‚ыполнЯем срочный рейс. Ќа обратном пути возьмем.
Џо возможности означьте посадочную площадку".
     Ќа этот случай нарублен  штабелек темных  ольховых жердей. Ђким выложил
их на снегу квадратом. Џолучилось что-то вроде загона, куда попал почти весь
пологий обмысок с  кедром и незаторошеннаЯ забережка ќндэ  -- лучшего  места
длЯ посадки в этом кошкарном, забуреломленном и каменистом углу не сыскать.
     Ќа той же полуразбитой нарте,  у которой  сострогало  снегом, глызами и
пеньЯми-кореньЯми полозьЯ до  бумажной  тонкости, кашлЯЯ, отхаркиваЯсь,  вез
Ђким ќлю к месту посадки вертолета. Ѓыл он мрачно-молчалив, лица его  уже не
узнать, так  обморожено, что короста наслаивалась на  коросту. Ќо нахохленно
сидЯщаЯ в возке  спутница не  испытывала  уже ни  злобы, ни жалости к своему
спасителю, да и к себе тоже. Џокинув избушку  --  по ней она передвигалась с
трудом, худаЯ,  с восковым, желтым лицом, которое голубой пустотой пронизали
глаза,  она  беспрестанно   покашливала   и  громко,  с  мучительным  стоном
отхаркивалась в снег густой мокротой, перепутанной кровавой паутиной.
     Ђкиму же  хотелось  спать. ‘пать, спать и ничего больше  не видеть,  не
слышать.  Ќе слышать, как жжет, раздирает водЯнисто налитое  лицо, как ломит
надсаженные  кости, как  стоном  стонут  наспех замотанные грЯзными  бинтами
руки. ‘тариковски согбенный,  он  едва волок  себЯ и  нарту, и  когда достиг
обмыска, помог ќле  доплестись до кедра, усадил подле огнЯ, в заволочек, сам
опустилсЯ на корточки и, зажав лицо, качалсЯ над огнем.
     -- Њожет, попрощатьсЯ  желаешь? -- не отнимаЯ рук от лица, тихо спросил
он, -- Џопутчики все же были...
     ќлЯ  мотнула  головой,  соглашаЯсь  или  отказываЯсь,  но  с  места  не
стронулась  и,  когда  над  ними завис и  затем опустилсЯ в загон  небольшой
пузатенький вертолет,  выдув снег до  песка, она все  сидела  пеньком.  Ђким
помог ей  поднЯтьсЯ от  костра.  Њедленно, как будто и без  радости уже, ќлЯ
направилась к распахнутой  дверце вертолета,  в которую выглЯдывал  молодой,
лучащийсЯ приветливостью пилот.  Ћн  спустил  железную  лесенку и, поднЯв на
борт поддерживаемую охотником женщину, сказал: "„обро пожаловать, таежники!"
     “хватив за ошейник легонькую, мышкой трЯсущуюсЯ собаку, тощий рюкзак за
лЯмки,  Ђким  неуклюже  полез  в  вертолет,  стараЯсь не  уронить  скулЯщую,
упирающуюсЯ, царапающуюсЯ о металл когтЯми  собаку. ‚бросив ее  и  рюкзак  в
машину,  Ђким  поискал глазами --  куда бы отсесть подальше  от спутницы, но
сиденьЯ все,  кроме двух, были наклонены спинками вперед, и он воткнул  себЯ
рЯдом с нею  на мЯгкое.  Џилот  хмурилсЯ,  собираЯсь,  должно  быть, сказать
чего-то  насчет собаки, но  ђозка успела  вползти  под  сиденье,  втиснулась
головой  меж ног хозЯина, украдкой лизнула его ладонь, не  забывай, дескать,
менЯ, и Я тебЯ не забуду, однако Ђким ничего уже  не слышал, не воспринимал.
Ћн уже спал.
     ‚ертолет затрещал, подпрыгнул, выправилсЯ и потЯнул невысоко над лесом,
к устью  Љурейки, взъерошенной на стрежи торосами. Њашину  покачивало, когда
она резко взмывала над вершинами  утесов.  Њолодой  пилот, продолжаЯ чему-то
лучезарно  улыбатьсЯ, принес из кабины флакончик с гусиным жиром, потрЯс  за
плечо пассажира:
     -- ќй, друг, намажьсЯ...  -- Ђким не отзывалсЯ. ‹ицо его завалилось меж
сиденьЯми,  из открытого рта  с  сипом,  с  клокотом  вырывалось  задушенное
простудой дыхание.
     -- „айте Я, -- протЯнула руку ќлЯ  и осторожно, одним пальцем принЯлась
смазывать  на  еловую кору  похожие  коросты на лице Ђкима, гниющие заушины,
нос.
     --  Ќе  жалейте,  не  жалейте! -- кивал  пилот на  флакон  с  мазью  и,
потоптавшись, крутнул головой. -- Ќу и прихватило вас! ‚ы кто? Ћткуда?
     --  „олго  рассказывать!  --  ќлЯ вымученно  улыбнулась,  показываЯ  на
потолок грохочущего вертолета. -- Ќет  сил, извините.  -- €  перекрываЯ шум,
прокричала  еще, возвращаЯ пузырек  с мазью: -- ’олько разбередила! ‘пасибо!
Ѓольшое спасибо!  --  и тоже  отвалилась  на сиденье, прикрыла глаза,  чтобы
пилот скорее отлип с расспросами.
     …сли бы Ђким не спал, он с  удивлением обнаружил бы, что летЯт они