‚иктор Ђстафьев. ‚еселый солдат

Љнигу можно купить в : Biblion.Ru 102р.Ћцените этот текст:
‚иктор Ђстафьев. ‚еселый солдат

---------------------------------------------------------------
Џовесть
"Ќовый Њир", Nn 5,6 1998
Origin: http://novosti.online.ru/magazine/novyi_mi/n5-98/astaf.htm
Origin: http://novosti.online.ru/magazine/novyi_mi/n6-98/astaf.htm
---------------------------------------------------------------

‘ветлой и горькой
памЯти дочерей
моих ‹идии и
€рины.

Ѓоже! пусто и страшно становитсЯ в ’воем мире!
Ќ. ‚. ѓоголь.

—асть перваЯ. ‘Ћ‹„Ђ’ ‹…—€’‘џ

—етырнадцатого сентЯбрЯ одна тысЯча девЯтьсот сорок четвертого года Я
убил человека. Ќемца. ”ашиста. Ќа войне.
‘лучилось это на восточном склоне „уклинского перевала, в Џольше.
Ќаблюдательный пункт артиллерийского дивизиона, во взводе управлениЯ
которого Я, сменив по ранениЯм несколько военных профессий, воевал свЯзистом
переднего краЯ, располагалсЯ на опушке довольно-таки дремучего и дикого длЯ
…вропы соснового леса, стекавшего с большой горы к плешинкам малоуродных
полей, на которых оставалась неубранной только картошка, свекла и,
проломаннаЯ ветром, трЯпично болтала жухлыми лохмотьЯми кукуруза с уже
обломанными початками, местами черно и плешисто выгоревшаЯ от зажигательных
бомб и снарЯдов.
ѓора, подле которой мы стали, была так высока и крутоподъемна, что лес
редел к вершине ее, под самым небом вершина была и вовсе голаЯ, скалы
напоминали нам, поскольку попали мы в древнюю страну, развалины старинного
замка, к вымоинам и щелЯм которого там и сЯм прицепились корнЯми деревца и
боЯзно, скрытно росли в тени и заветрии, заморенные, кривые, вроде бы всего
-- ветра, бурь и даже самих себЯ -- боЯщиесЯ.
‘клон горы, спускаЯсь от гольцов, раскатившийсЯ понизу громадными
замшелыми каменьЯми, как бы сдавил оподолье горы, и по этому оподолью,
цеплЯЯсь за камни и кореньЯ, путаЯсь в глушине смородины, лещины и всЯкой
древесной и травЯной дури, выклюнувшись из камней ключом, бежала в овраг
речка, и чем дальше она бежала, тем резвей, полноводней и говорливей
становилась.
‡а речкой, на ближнем поле, половина которого уже освобождена и зелено
светилась отавой, покропленной повсюду капельками шишечек белого и розового
клевера, в самой середине был сметан осевший и тронутый чернью на прогибе
стог, из которого торчали две остро обрубленные жерди. ‚тораЯ половина полЯ
была всЯ в почти уже пониклой картофельной ботве, где подсолнушкой, где
Ястребинкой взбодреннаЯ и по меже густо сорЯщими лохмами осота.
‘делав крутой разворот к оврагу, что был справа от наблюдательного
пункта, речка рушилась в глубину, в гущу дурмана, разросшегосЯ и непролазно
сплетенного в нем. ‘ловно угорелаЯ, речка с шумом вылетала из тьмы к полЯм,
угодливо вилЯла меж холмов и устремлЯлась к деревне, что была за полем со
стогом и холмом, на котором он высилсЯ и просыхал от ветров, его
продуваемых.
„еревушку за холмом нам было видно плохо -- лишь несколько крыш,
несколько деревьев, востренький шпиль костела да кладбище на дальнем конце
селеньЯ, все ту же речку, сделавшую еще одно колено и побежавшую, можно
сказать, назад, к какому-то хмурому, по-сибирски темному хутору, тесом
крытому, из толстых бревен рубленному, пристройками, амбарами и банЯми по
задам и огородам обсыпанному. ’ам уже много чего сгорело и еще что-то вЯло и
сонно дымилось, наносило оттуда гарью и смолевым чадом.
‚ хутор ночью вошла наша пехота, но сельцо впереди нас надо было еще
отбивать, сколько там противника, чего он думает -- воевать дальше или
отходить подобру-поздорову, -- никто пока не знал.
Ќаши части окапывались под горой, по опушке леса, за речкой, метрах от
нас в двухстах шевелилась на поле пехота и делала вид, что тоже окапываетсЯ,
на самом же деле пехотинцы ходили в лес за сухими сучьЯми и варили на пылких
костерках да жрали от пуза картошку. ‚ деревЯнном хуторе еще утром в два
голоса, до самого неба оглашаЯ лес, взревели и с мучительным стоном умолкли
свиньи. Џехотинцы выслали туда дозор и поживились свежатиной. Ќаши тоже
хотели было отрЯдить на подмогу пехоте двух-трех человек -- был тут у нас
один с †итомирщины и говорил, что лучше его никто на свете соломой не
осмолит хрюшку, только спортит. Ќо не выгорело.
Ћбстановка была неЯснаЯ. Џосле того как по нашему наблюдательному
пункту из села, из-за холма, довольно-таки густо и пристрелЯнно попужали
разика два минометами и потом начали поливать из пулеметов, а когда пули, да
еще разрывные, идут по лесу, ударЯютсЯ в стволы, то это уж сдаетсЯ за
сплошной огонь и кошмар, обстановка сделалась не просто сложной, но и
тревожной.
“ нас все сразу заработали дружнее, пошли в глубь земли быстрее, к
пехоте побежал по склону полЯ офицер с пистолетом в руке и все костры с
картошкой распинал, разок-другой привесил сапогом кому-то из подчиненных,
заставлЯЯ заливать огни. „о нас доносило: "ђаздолбаи! ђазмундЯи! ђаз...", ну
и тому подобное, привычное нашему брату, если он давно пребывает на поле
брани.
Њы подзакопались, подали конец свЯзи пехоте, послали туда свЯзиста с
аппаратом. Ћн сообщил, что сплошь тут дЯдьки, стало быть, по
западно-украинским селам подметенные воЯки, что они, нажравшись картошек,
спЯт кто где и командир роты весь испсиховалсЯ, знаЯ, какое ненадежное у
него войско, так мы чтоб были настороже и в боевой готовности.
Љрестик на костеле игрушечно мерцал, возникаЯ из осеннего марева,
сельцо обозначилось верхушками Явственней, донесло от него петушиные крики,
вышло в поле пестренькое стадо коров и смешанный, букашками по холмам
рассыпавшийсЯ табунчик овец и коз. ‡а селом холмы, переходЯщие в горки,
затем и в горы, далее -- грузно залегший на земле и синей горбиной упершийсЯ
в размытое осенней жижей поднебесье тот самый перевал, который перевалить
стремились русские войска еще в прошлую, в империалистическую, войну, целЯсь
побыстрее попасть в ‘ловакию, зайти противнику в бок и в тыл и с помощью
ловкого маневра добыть поскорей по возможности бескровную победу. Ќо,
положив на этих склонах, где мы сидели сейчас, около ста тысЯч жизней,
российские войска пошли искать удачи в другом месте.
‘тратегические соблазны, видимо, так живучи, военнаЯ мысль так косна и
так неповоротлива, что вот и в эту, в "нашу" уже, войну новые наши генералы,
но с теми же лампасами, что и у "старых" генералов, снова толклись возле
„уклинского перевала, стремЯсь перевалить его, попасть в ‘ловакию и таким
вот ловким, бескровным маневром отрезать гитлеровские войска от Ѓалкан,
вывести из войны —ехословакию и все Ѓалканские страны, да и завершить
поскорее всех изнурившую войну.
Ќо немцы тоже имели свою задачу, и она с нашей не сходилась, она была
обратного порЯдка: они не пускали нас на перевал, сопротивлЯлись умело и
стойко. ‚ечером из сельца, лежащего за холмом, нас пугнули минометами. Њины
рвались в деревах, поскольку ровики, щели и ходы сообщений не были
перекрыты, сверху осыпало нас осколками -- на нашем и других наблюдательных
пунктах артиллеристы понесли потери, и немалые, по такому жиденькому, но,
как оказалось, губительному огню. Ќочью щели и ровики были подрыты в укос, в
случае чего от осколков закатишьсЯ под укос -- и сам тебе черт не брат,
блиндажи перекрыты бревнами и землей, наблюдательные Ячейки замаскированы.
Џрипекло!
Ќочью впереди нас затеплилось несколько костерков, пришла сменнаЯ рота
пехоты и занЯлась своим основным делом -- варить картошку, но окопатьсЯ как
следует рота не успела, и утром, только от сельца застрелЯли, затрещали, на
холм с гомоном взбежали россыпью немцы, наших будто корова Языком слизнула.
ЋбожравшаЯсЯ картошкой пехота, побрЯкиваЯ котелками, мешковато трусила в
овраг, не раздражаЯ врага ответным огнем. Љакой-то кривоногий командиришко
орал, палил из пистолета вверх и по драпающим пальнул несколько раз, потом
догнал одного, другого бойца, хватал их за ворот шинели, то по одному, то
двоих сразу валил наземь, пинал. Ќо, полежав немного, дождавшись, когда
неистовый командир отвалит в сторону, солдаты бегли дальше или неумело, да
шустро ползли в кусты, в овраг.
Ѓоевые эти воЯки звались "западниками" -- это по селам ‡ападной “краины
заскребли их, забрили, немножко подучили и пихнули на фронт.
€зъезженнаЯ вдоль и поперек войнами, истерзаннаЯ нашествиЯми и
разрухами, здешнЯЯ землЯ давно уже перестала рожать людей определенного
пола, бабы здешние были храбрее и щедрее мужиков, характером они скорее
шибали на бойцов, мужики же были "ни тэ ни сэ", то есть та самаЯ нейтральнаЯ
полоска, что так опасно и ненадежно разделЯет два женских хода: когда
очумелый от страсти жених или просто хахаль, не нацелЯсь как следует, угодит
в тайное место, то так это и называетсЯ попасть впросак. ‘ловом, была и
осталась часть мужскаЯ этой нации полумужиками, полуукраинцами,
полуполЯками, полумадьЯрами, полубессарабами, полусловаками и еще, и еще
кем-то. Ќо кем бы они ни были, воевать они в открытую отвыкли, "всех врагов"
боЯлись, могли "бытись" только из-за угла, что вскорости успешно и доказали
, после войны вырезаЯ и выбиваЯ друг дружку, истреблЯЯ наше оставшеесЯ
войско и власти битьем в затылок.
‚ общем, "западники" драпанули в овраг и снова как ни в чем не бывало
начали там варить и печь картошку, тем более что выгонЯть их из оврага было
некому: кривоногого лейтенанта, командира роты, как скоро выЯснилось, меткий
немецкий пулеметчик снисходительной короткой очередью уложил в картошку на
вечный покой, взводных в роте ни одного не осталось.

x x x
Џока мы, взвод артиллерийского дивизиона, умаЯнные ночной работой,
просыпались, очухивались, немцы холмик перевалили, оказались у самого нашего
носа и окапывались уже по краЯм клеверного и картофельного полей, ожидаЯ,
вероЯтно, подкреплениЯ. Ќо тут со сна, с переполоху открылсЯ такой огонь,
такой треск поднЯлсЯ, что немцы сперва и окапыватьсЯ перестали, потом, видЯ,
что мы палим в белый свет как в копеечку, снова заработали лопатками. Љто-то
из наших командиров уже бежал вдоль опушки, и кричал, и стонал: "Џрицелы!
Џрицелы, растуды вашу туды!" џ глЯнул на прицел карабина и тоже изругалсЯ:
прицел стоЯл на "постоЯнном" -- в кого тут попадешь?! ‘двинул скобу на цифру
пЯтьсот и вложил новую обойму.
Ќемцы перебежками пошли вперед, приближаЯсь к лесу. Њне, да и всем,
наверное, казалось, что расстоЯние между нами и ними сокращалось уж как-то
слишком быстро, но слева от дороги, где был наблюдательный пункт штаба
бригады, заработали два станковых и несколько ручных пулеметов. Ќемцы
залегли, начали продвигатьсЯ вперед по-пластунски, еще бросок -- и тут, в
лесу, мы или тоже драпанем, или уж зубы в зубы -- у нас такое бывало. Ќа
„непре, брошенные пехотой, мы схватывались с немцами на наблюдательном лоб в
лоб, зубы в зубы -- мне та драчка снитсЯ до сих пор.
џ начал переводить планку на двести пЯтьдесЯт метров и услышал команды,
доносившиесЯ из блиндажа командира дивизиона. "‡алечь! ‚сем залечь!" --
разнеслось по опушке. Џрекратив огонь, мы попадали на дно Ячеек щелей, ходов
сообщений. Ќемцы подумали, что мы тоже драпанули, как наша доблестнаЯ
пехота, поднЯлись, радостно загомонили, затрещали автоматами -- и тут их
накрыло залпом гаубиц нашего и соседнего дивизионов. Ќе знали немцы, что за
птицы на опушке-то расположились, что не раз уж этим артиллеристам
приходилось быть открываемыми пехотой и отбиватьсЯ самим, и никогда так
метко, так слаженно не работали наши расчеты: ведь малейший недоворот,
недочет -- и мы поймаем свои снарЯды. Ќо там же "наших бьют", а многие
"наши" шли вместе от русской реки Ћки и до этой вот польской бедной землицы,
знали друг друга не только в лицо, но и как брата знали -- брата по тЯжелым
боЯм, по непосильной работе, по краюшке хлеба, по клочку бинта, по затЯжке
от цигарки.
Ќас было уже голой рукой не взЯть, мы многому научились и как только
наладили прицельный огонь из личного оружиЯ, немцу пришлось залезать обратно
в картошку, в низко отрытые нашей пехотой окопчики и оттуда мстительно
щелкать по соснЯку разрывными пулЯми. ‘нова начали работать из сельца
минометы, и снова у нас сразу же закричали там и сЯм раненые, сообщили, что
два линейных свЯзиста убиты. Ћгонь наших батарей перенесли за холм, на
сельцо. „онессЯ слух, что сам комбриг велел накрыть минометы хорошим залпом.
‡алп дали, но минометы не подавили. Љомбриг заорал: "ќто не залп, а дриснЯ!"
’ут же вызвал на провод нашего командира дивизиона. "Ѓахтин, а Ѓахтин, --
сдерживаЯсь изо всех сил, глухо и грустно заговорил комбриг. -- …сли мы
будем так воевать и дальше -- к вечеру у нас не останетсЯ бойцов и нам с
тобой да с моими доблестными помощниками самим придетсЯ отбиватьсЯ от этих
вшивиков... -- €, подышав, добавил: -- “чти, ты -- крайний справа, у самого
оврага, заберутсЯ немцы в овраг -- несдобровать тебе первому..."
Џошла совсем другаЯ война, организованнаЯ. Ќо, как говоритсЯ, на орудиЯ
и на командира надейсЯ, да сам не плошай. ЋрудиЯ молотили, молотили по
сельцу и зажгли там чего-то. Џотом корректировщик забралсЯ на сосну, и пока
немцы в картошке заметили его, минометнаЯ батареЯ уже заткнулась, трубы ее
лежали на боку, обслуга кверху жопой.
џ же лично долго вел войну вслепую, тужась поразить как можно больше
врагов, и тыкал карабином то туда, то сюда, уже по щиколотку стоЯл в своей
щели в пустых горЯчих гильзах, руки жгло карабином, масло в замке горело, а
уверенности, что Я ухрЯпал или зацепил хоть одного немца, не было.
Ќаконец, уЯснив, что всех врагов мне одному не перебить, Я уцепил на
прицел определенного немца. ‘удьба его была решена. Џеребрав и перепробовав
за времЯ пребываниЯ на передовой всЯкое оружие -- как наше, так и трофейное,
-- Я остановилсЯ на отечественном карабине как самом ловком, легком и очень
прицельном стрелковом оружии. ‘трелЯл Я из него давно и метко. „нЯми, желаЯ
прочистить заросшую дыру в карабине, Я заметил заливающегосЯ на вершине ели
молодого беззаботного зЯблика, прицелилсЯ и разбил его пулей в разноцветные
клочьЯ. ђазбил птичку -- и зареготал от удовольствиЯ. Љто-то из старых воЯк
сказал: "Ѓолван, эт-твою мать!" џ еще громче зареготал и похлопал по
заеложенной об мой зад ложе: "‚о, братишка, лупит!"
Ќемец, мною намеченный, чаще других поднималсЯ из картошки и бросками,
то падаЯ, то ложась, бежал за скирду клевера. Ќа отаве клевера, Яркой, как
бы осыпанной комочками манной кашицы, новоцветом, он полз, и довольно
быстро, потом вскакивал и опрометью бросалсЯ в укрытие, за скирду. Ќа спине
его, прицепленный к ранцу, взблескивал котелок. џ поставил планку на триста
пЯтьдесЯт метров и несколько раз выстрелил по этому котелку, когда немец
лежал в картошке. Џопадало, должно быть, близко, но не в солдата, видать
малоопытного, иначе давно бы он снЯл ранец с котелком -- мишень на спину
опытный солдат никогда себе навесить не позволит.
‘корее всего, немец этот был свЯзным. ’ам, за скирдой, сидел командир
роты или взвода и посредством свЯзного отдавал распорЯжениЯ в цепи. ‡алегшие
и уже хорошо окопавшиесЯ в картошке, все более и более растЯгивающиесЯ левым
крылом роты к оврагу, наши свЯзные уже сбегали по оврагу и речке к хутору,
расположенному справа, сообщили обстановку, и оттуда отсекающим от леса
огнем били пулеметы и, как было сообщено, налаживалась атака силами
батальона да еще выловленных в оврагах "западников" и двух или четырех
танков.
Ќу, "силами батальона" звучит громко, в батальоне том если осталось
человек восемьдесЯт, так и то хорошо, а "западники" -- они пройдут до полЯ и
залЯгут, ведЯ истребительный огонь. ‚от если танки, пусть и два будут, да
наши ахнут из гаубиц -- тогда, пожалуй, противнику несдобровать. Ќо пока он,
немец с котелком, залег в картошке, припал за бугорком, ровно бы кротом
нарытым, и не шевелитсЯ -- убил Я его уже? €ли еще нет? Ќа всЯкий случай
держу на мушке. € вот он, голубчик, выдал себЯ, вскочил, побежал согнувшись,
готовый снова ткнутьсЯ за бугорочек. Ќо Я поймал на мушку котелок, опор
ложей сделал к плечу вплотную, мушку довел до среза и плавно нажал на спуск.
Ќемец не дотЯнул до следующего бугорка два-три метра и, раскинув руки,
словно неумелый, напуганный пловец, упал в смЯтую, уже перерытую картошку. џ
передернул затвор, вогнал новый патрон в патронник и неумолимо навис над
целью дулом карабина.
Ќо немец не шевелилсЯ и более по полю не бегал и не ползал. џ еще и еще
палил до обеда и после обеда. —аса в четыре из хутора вышли два танка, за
ними засуетились расковырЯнным муравейником пехотинцы, ударили наши орудиЯ,
жахнули мы из всего и чем могли, и немцы, минуЯ село, из которого утром
пошли в атаку, потому что там тоже какаЯ-то стрельба поднЯлась, не
перебежками, россыпью рассеЯнной, молчаливой толпой бросились бежать за холм
и дальше, тут и скирда сырого клевера, которую весь день зажигали пулЯми и
не могли зажечь, густо задымила, бело и сыро, потом нехотЯ занЯлась.
џ нашел "своего" немца и обрадовалсЯ меткости. Ѓагровое пЯтно, похожее
на разрезанную, долго лежавшую в подвале свеколку, темнело на сереньком
пыльном мундире, над самым котелком. Џо еще не засохшей, но уже вЯзко
слипшейсЯ в отверстии крови неземным, металлически отблескивающим цветком
сидели синие и черные толстые мухи, и жуки с зеленой броней на спине почти
залезли в рану, присосались к ней, выставив неуклюжие круглые зады, под
которыми жадно скреблись, царапались черные, грЯзные, резиновой перепонкой
обтЯнутые лапки с красно измазанными острыми коготками.
џ перевернул уже одеревенелое тело немца. Џосле удара пули он еще с
полминуты, может, и более жил, еще царапал землю, стремЯсь уползти за
бугорок, но ему досталась убойнаЯ пулЯ. ‚ обойме русской винтовки пЯть пуль
(карабин -- это укороченнаЯ, модернизированнаЯ винтовка), четыре из пЯти
пуль с окрашенными головками: чернаЯ -- бронебойнаЯ, зеленаЯ --
трассирующаЯ, краснаЯ -- зажигательнаЯ, белаЯ -- не помню, от чего и зачем.
„олжно быть, разрывнаЯ. ЏЯтый патрон -- обыкновенный, ничем не окрашенный,
на человека снарЯженный. ‚ бою мне было не до того, чтобы смотреть, какой
патрон и на кого в патронник вгонЯю. ‚ыход на груди немца был тоже аккуратен
-- не разрывной, обыкновенной смертельной пулей сокрушил Я врага. Ќо все же
крови на мундире и под мундиром на груди было больше, чем на спине, вырван
наружу клочок мундира, выдрана с мЯсом оловЯннаЯ пуговица на клапане, всЯ
измазаннаЯ загустелой кровью и болтавшаЯсЯ вроде раздавленной вишенки с
косточкой внутри.
Ќемец был пожилой, с морщинистым худым лицом, обметанным реденькой, уже
седеющей щетиной; глаза его, неплотно закрытые, застыло смотрели мимо менЯ,
в какую-то недосЯгаемую высь, и весь он был уже там где-то, в недоступных
мне далЯх, всем чужой, здесь ненужный , от всего свободный. Ќи зла, ни
ненависти, ни презрениЯ, ни жалости во мне не было к поверженному врагу,
сколько Я ни старалсЯ в себе их возбудить.
€ лишь: "ќто Я убил его! -- остро протыкало усталое, равнодушное,
привычное к мертвецам и смертЯм сознание. -- џ убил фашиста. “бил врага. Ћн
уже никого не убьет. џ убил. џ!.."
Ќо ночью, после дежурства на телефоне, Я вдруг заблажил, что-то
страшное увидев во сне, вскочил, ударилсЯ башкой о низкий настил-перекрытие
из сосновых сучков на своей щели. Џопив из флЯги воды, долго лежал в
холодной осенней земле и не мог уснуть, телом ощущаЯ, как, не глубоко мною
зарытый в покинутом окопчике, обустраиваетсЯ навечно в земле, чтобы со
временем стать землею, убитый мною человек. …ще течет меж пальцев рук, в
полураскрытые глаза и в рот мертвеца прах скудного рыхлого, прикарпатского
крестьЯнского полЯ, осыпаетсЯ комочками за голову, за шею, гасит последний
свет в полусмеженных глазах, темно-синих от мгновенной сердечной боли,
забивает в последнем крике разжатый рот, в котором не хватало многих зубов и
ни золотые, ни железные не были вставлены взамен утраченных.
Ѓедный, видать, человек был -- может, крестьЯнин из дальних неродовитых
земель, может, рабочий с морского порта. Њне почему-то все немецкие рабочие
представлЯлись из портов и горЯчих железоделательных заводов.
’Янет, обнимает землЯ человека, в муках и длЯ мук рожденного, мимоходом
с земли смахнутого, человеком же убитого, истребленного. ’олстозадые жуки с
зелеными, броневыми, нездешними спинами роют землю, точат камень, лезут в
его глубь, скорей, скорей, к крови, к мЯсу. Џотом крестьЯне запашут всех,
кто пал на этом поле, заборонЯт и снова посадЯт картошку и клевер. Љартошку
ту будут варить и есть с солью, запивать ее сладким, густым от вкусного
клевера молоком; под плуг попадут гнезда тех землЯных жуков, и захрустЯт их
броневые, фосфорической зеленью сверкающие крыльЯ под копытами конЯ, под
сапогами пана крестьЯнина.
Ќечего сказать, мудро устроена жизнь на нашей прекрасной планете, и,
кажетсЯ, "мудрость" эта необратима, неотмолима и неизменна: кто-то кого то
все времЯ убивает, ест, топчет, и самое главное -- вырастил и утвердил
человек убеждение: только так, убиваЯ, поедаЯ, топча друг друга, могут
сосуществовать индивидуумы земли на земле.
Ќемец, убитый мною, походил на кого-то из моих близких, и Я долго не
мог вспомнить -- на кого, убедил себЯ в том, что был он обыкновенный и ни
видом своим, ни умом, наверное, не выдававшийсЯ и похож на всех обыкновенных
людей.

x x x
—ерез несколько дней, с почти оторванной рукой, выводил менЯ мой
близкий друг с расхлестанной прикарпатской высоты, и, когда на моих глазах в
клочьЯ разнесло целую партию раненых, собравшихсЯ на дороге длЯ отправки в
медсанбат, окопный дружок успел столкнуть менЯ в придорожную щель и сверху
рухнуть на менЯ, Я подумал: "Ќет, "мой" немец оказалсЯ не самым
мстительным..."
„альше, вплоть до станции •асюринской, все помнитсЯ пунктирно, будто
ночнаЯ пулеметнаЯ очередь -- полет все тех же четырех бесцветных пуль, пЯтаЯ
-- трассирующаЯ, пронзающаЯ тьму и дальнюю памЯть тревожным, смертельным
светом.
Ѓезобразно доставлЯли раненых с передовой в тыл. ‚ыбыл из строЯ --
никому не нужен, езжай лечись, спасайсЯ как можешь. Ќо это не раз уже
описано в нашей литературе, и мною в том числе. Џерелистну Я эту горькую
страницу.
ЌадеЯлись, на железной дороге будет лучше. Ќаш железнодорожный
транспорт даже в дни развалов и разрух, борьбы с "врагами народа", всЯческих
прогрессивных нововведений, перемен вождей, наркомов и министров упорно
сохранЯл твердое, уважительное отношение к человеку, особенно к человеку
военному, раненному, нуждающемусЯ в помощи. Ќо тут была польскаЯ железнаЯ
дорога, расхлЯбаннаЯ, раздрызганнаЯ, растасканнаЯ, как и само государство,
по переменке драное то тем, то другим соседом и по этой причине вконец
исторговавшеесЯ. "Џридут немцы, -- говорилось в услышанной здесь притче, --
будут грабить и устанавливать демократию; придут москали -- будут пить и
...ть беспощадно. ’ак Я советую паньству, -- наставлЯл свой приход опытный
пастырь, -- не отказывать москалЯм, иначе спалЯт, но делать это с гонором --
через жопу". ’ак они и поступают до сих пор -- все у них идет через, зато с
гонором. Џаровозишко тащил какой-то сброд слегка починенных, хромых вагонов.
ђаненые падали с нар и по той причине все лежали на грЯзном, щелЯстом полу.
Ѓрал с места паровозишко, дернув состав раз по пЯти, суп из котелков
выплескивалсЯ на колени, ошпаренные орали благим матом, наконец наиболее
боеспособные взЯли костыли и пошли бить машиниста.
Ќо он уже, как выЯснилось, бит, и не раз, всевозможными оккупантами.
Ѓыстро задвинув дверь паровоза на крепкий засов, опытный машинист высунулсЯ
в окно и траванул пламенную речь, мешаЯ польские, украинские и русские
слова, в том смысле, что ни в чем он не виноват, что понимает все, но и его
должны понЯть: из этого государства, псЯ его крев, которое в первый же день
нападениЯ немцев бросил глава его, самонаградной маршал ђыдз-‘миглы,
изображавший себЯ на картинах и в кино с обнаженной боевой саблей,
начищенным сапогом, попирающим вражеское знамЯ, смылсЯ в ђумынию вместе с
капиталами и придворными блЯдЯми, бросив на произвол судьбы ограбленный
народ. Љакой в таком государстве, еще раз псЯ его крев, может быть
транспорт, какой, сакраментска потвора порЯдок? …сли москали хотЯт побить
его костылЯми, то пусть бьют правительства , их сейчас в Џольше до хуЯ -- он
так и произнес нетленное слово, четко, по-русски, только ударение сделал не
на "Я", как мы, а на "у". Ћ-о, он уже политически подкован, бит немецкими
прикладами, обманут советскими жидами, заморочен политиками и до того
освобожден, что поpой не знает, в какую сторону ехать, кого и куда везти, к
кому привыкать -- все, курва-блЯдь, командуют, грозЯтсЯ, но поить и кормить
никто не хочет. ‚от уголь и паек дали на этот раз "радецкие" -- он и поехал
в сторону "радецких", раньше давали все это немцы -- он и ехал в сторону
немецкую.

x x x
„о ‹ьвова и путь недолог, но многие бойцы успели бойко поторговать,
продали и трофеишки, и с себЯ все, что можно. ‘о станции ‹ьвов в
сортировочный госпиталь брела и ехала, осыпаемаЯ первой осенней крупкой,
почти сплошь босаЯ, до поЯса, где и выше, раздетаЯ толпа, скорее похожаЯ на
сборище паломников иль пленных, нежели на бойцов, только что пребывавших в
регулЯрном сражающемсЯ войске. “ менЯ был тЯжелый выход с передовой, из
полуокружениЯ -- еще тЯжелее, езда в машинах по разбитой танками дороге,
короткаЯ передышка на походных санитарных эвакопунктах почти не давали
успокоениЯ и отдыха, ехал Я по Џольше в жару, торгом занЯтьсЯ не мог. “ менЯ
было две полевых сумки: в одну ребЯта натолкали бумаги, карандашей, чтоб
писал им, позолоченные зажигалки, часишки, еще что-то, чтоб продал и жил
безбедно. ќту сумку у менЯ украли на первом же санпункте, где спал Я
полубеспамЯтным сном. ‚ другой сумке были мои "личные" вещишки -- мародеры
из спекулЯнтов или легко раненные порылись, выбрали что "поценней" и бросили
мне ее в морду; пробовали в потемках стЯнуть сапоги, но Я проснулсЯ и
засипел сожженной глоткой, что застрелю любого, кто еще дотронетсЯ до сапог.
ќто были мои первые добротно и не без некоторого даже форса сшитые сапоги.
‚ бою под •ристиновкой наши войска набили табун танков. џ, как свЯзист,
был в пехоте с командиром-огневиком, на корректировке огнЯ. Љогда бой
прекратилсЯ и малость стемнело, Я одним из первых ворвалсЯ в "рЯды
противника" и в трех несгоревших немецких танках вырезал кожаные сиденьЯ.
Љожу с сидений Я отдал одному нашему огневику, тайно занимавшемусЯ в
походных условиЯх сапожным ремеслом и зарабатывающему право не копать, не
палить, орудие не чистить, только обшивать и нарЯжать артиллеристов. Ѓойцы
нашей бригады в немалом числе уже щеголЯли в добротных сапогах, а Я все
шлепал вперед на запад в ботинках-скороходах. ЉакаЯ война в ботинках, с
обмотками, особенно осенью? Љто воевал, тот знает. Љожи из танков хватило бы
на четверо сапог, а наш сапожник, производивший тройной, если не четверной,
обмен кож на гвозди, подковы, шпильки, стельки и, главное, подметки -- и все
это на ходу, в движении, в битве! -- стачал мне такие сапоги, что весь наш
взвод ахнул. Џервый раз в моей жизни новаЯ обувь нигде не давила, не терзала
мои костлЯвые ноги, все-то было в пору, да так красиво, главное -- подметки
были из толстой, красной, лаково блестЯщей кожи!
Љакой-то чешский эскадрон имел неосторожность расположитьсЯ неподалеку
от наших батарей, и пока чех-поручик на расстеленной салфетке пил кофе, наши
доблестные огневики снЯли с его конЯ новенькое седло, изготовленное на
советском Љавказе. Џоручик долго не мог понЯть: куда исчезло седло и что это
за такое незнакомое русское слово "украли"? € тогда кто-то опЯть же из
огневиков обнадеживающе похлопал чеха по плечу: "Ќичего, ничего. Џридем к
вам, объЯсним и научим!"
‚от какие у менЯ были сапоги! џ под тем же ‹ьвовом драпал с одной
высоты. Ќа рассвете было, в августе месЯце. џ спал крепким сном, в два часа
ночи сменившись с поста. Ќо спать в обуви Я не мог, и когда началась паника
и все побежали и забыли про имущество -- даже стереотрубу забыли, позорники,
-- менЯ, спЯщего в щели на краю пшеничного полЯ, забыли. Ћдин мой дружок,
ныне уже покойный, все же вернулсЯ, растолкал менЯ, и Я начал драпать с
сапогами в одной руке, с карабином в другой. ’анки уже по пшенице колесили,
немцы строчили из хлебов, но Я сапоги не бросил и карабин не бросил.
Ќо как Я поступил во львовский распределительный госпиталь, сердце мое
оборвалось: тут не до сапог, тут дай бог жизни не потерЯть.
ђаспределитель размещалсЯ в какой-то ратуше, думе, собрании или ином
каком внушительном здании. Њногоэтажный дом был серого цвета, по стенам
охваченный древней прозеленью. Љомнаты в нем были огромны, каменные залы
гулки, с росписЯми по потолку и по стенам. џ угодил в залу, где на
трехэтажных деревЯнных топчанах, сооруженных и расставленных здесь еще
немцами, располагалось до двухсот раненых; и если в углу, возле окон, на
крайних топчанах заканчивалсЯ завтрак, у дверей уже начинали раздавать обед,
и нередко, приподнЯв одеЯлишко, прикрывающее солдатика на нарах, санитары,
разносившие еду, тихо ронЯли: "ќтому уже ничего не надо", -- и по кем-то
установленному закону или правилу делили меж ранеными пайку угасшего
бедолаги -- на помин души.
Ћтсюда раненых распределЯли в санпоезда и отправлЯли на восток --
вечный шум, гам, воровство, грЯзь, пьЯнство, драки, спекулЯциЯ.
“ санпоездников правило: не принимать на эвакуацию тех бойцов, у
которых чего-либо не хватает из имущества, даже если нет одной ноги --
ботинки должны быть парой, такова инструкциЯ санупра. Koe-что выдавалось
здесь, со складов ахового распредгоспиталЯ, и склады те напоминали широкую
городскую барахолку. Ќа них артелЯми, точнее сказать бандами, орудовали
отъевшиесЯ, злые, всегда полупьЯные мужики без наград и отметок о ранениЯх
на гимнастерках. Ћни не столь выдавали, сколь менЯли барахлишко на золото в
первую голову, на дорогие безделушки, даже на награды и оружие. „умаю, не
один пистолет, не одна граната через те склады, через тех
тыловиков-грабителей попали в руки бандеровцев. ‡десь можно было месЯцами
гнить и догнивать из-за какой-нибудь недостающей пилотки, ботинка или
подштанников. ђанбольные бушевали, требовали начальство длЯ объЯснений.
џвлЯлась дамочка, золотом объЯтаЯ, с тугими икрами, вздыбленной грудью,
кудрЯвой прической, блудно и весело светЯщимисЯ глазами, -- во всем ее
облике, прежде всего в том, как она стоЯла, наступательно выставив ножку в
блестЯщем сапоге, Явно сквозило: "Ќу, Я -- блЯдь! ђуководЯщаЯ блЯдь! €
горжусь этим! € презираю вас, вшивоту серую..."
-- ‘па-акойно! ‘па-акойно, товарищи! ‚сех эвакуируем. ‚сех! -- напеваЯ,
увещевала начальница и, как-то свойски, понимающе сощурив блудный глаз, не
то фамильЯрно подмигиваЯ, не то пронзаЯ им, добавлЯла: -- Њы-то тут при чем?
ѓоспиталь-то наш при чем? ‚ы сами распродали в пути и пропили свое
имущество. Ља-азенное! Ѓа-а-айевое! Ђ Я санпоездами, извините, не командую.
џ бы рада сегоднЯ, сейчас всех вас, голубчиков, эва-акуи-и-ировать,
определить, лечить, но... -- ’ут она разводила руками и улыбалась нам,
обнажаЯ золотые зубы, чарующей улыбкой, дескать, не все в моей власти и вы
сами во всем виноваты.
„а это у нас и по сей день так: где бы ты ни воевал, ни работал, где бы
ни служил, ни ехал, ни плыл, в очереди в травмопункте иль на больничную
койку ни стоЯл -- всегда ты в чем-то виноват, всегда чего-то должен
опасатьсЯ и думать, как бы еще более виноватым не сделатьсЯ, посему должен
выслуживатьсЯ, тЯнутьсЯ, на всЯкий случай прЯтать глаза, опускать долу
повинную голову -- человек не без греха, сам в себе, тем более в нем
начальство всегда может найти причину длЯ обвинениЯ. ‚зглЯдом, словом, на
всЯкий случай, на "сберкнижку", что ли, держать его, сукиного сына,
советского человека, в вечном ожидании беды, в страхе разоблачениЯ,
устыжениЯ, суда, если не небесного, то общественного.
‚ конце беседы обворожительнаЯ дама обЯзательно поправлЯла заботливо на
ком-нибудь из раненых одеЯльце, подтыкала подушку, и непременно находилсЯ
доверчивый бедолага с дальних таежных деревень родом, всегда и до конца
верЯщий молитве Ѓожьей и слову "полномочных" людей:
-- ЊенЯ, роднаЯ дамочка, менЯ-то эвакуируйте ради Ѓога. Ћбоих ногов
нету, а с минЯ ботинки требовают. Џомру ведь Я тут без молитвы и
причастиЯ...
-- ”-фу, какой паникер! „а еще и в Ѓога верующий!.. Џоможем вам,
поможем... Ќаша обЯзанность, как и у богов, х-хы, шучу, помогать страждущим,
и только страждущим!.. -- Ђ сама под одеЯло зырк, за руку человека цап,
пульс сосчитает, за лоб его пощупает, глЯдишь, и поплыл крестЯсь, с молитвою
на устах суеверный таежник на носилках. Ќа груди у него ботинки курочками
сидЯт -- не важно, какие, какого износа и размера, не важно, что на одну они
ногу, лишь бы длЯ отчета годились. ЏрижимаЯ к груди драгоценную обувь, сипит
благодарствиЯ дрожащим голосом человек. ‘была его дамочка в санпоезд, а там
-- спасут так спасут. Ќо может путь его оборватьсЯ, и сдадут бедолагу
где-нибудь ночью, на большой станции, похоронной спецкоманде, и будет он
зарыт в безвестном месте, безвестными людьми, на безвестном кладбище... €
тут же всеми забыт, кроме обездоленной русской семьи, потерЯвшей кормильца,
который с носилок еще рукой пытаетсЯ помахать и плачет:
-- „о свиданьЯ... товаришшы. †елаю и вам поскорейча... ѓражданочке-то
той благодарствие передавайте... мол, Џров Џивоваров, сапер, на мине
подорвавшийсЯ... с Ђнгары родом... Ќе забудьте, товаришшы... Џростите, если
што не так, што поперед вас выпросилсЯ... Ќевмочь мне. ‘ Ѓогом!..
-- ‘ Ѓогом! -- прервут винЯщегосЯ перед всеми, на смертном одре
совестЯщегосЯ человека сострадательные бойцы и, чтоб не ушибли, не уронили с
носилок бедолагу, помогут его спустить по лестнице донизу, этого вот и до
вагона помогли донести.
‚ три-четыре днЯ ребЯта что побоевей объединЯлись в артель или в боевое
отделение, соединЯлись койками и сиденьЯми. “ кого нож, у кого пистолет, у
кого и кулак еще в силе -- только так, только боевой, организованной силой
можно было противостоЯть здешней злой силе, вероЯтно спаЯвшейсЯ и
снюхавшейсЯ с бандами бандеровцев и польских националистов. Ќаша артель
пробилась на перевЯзки, достала кое-что из амуниции, вина не пила, в карты
не играла, бодрствовала по переменке. Ћднажды возле менЯ закрутилсЯ,
завертелсЯ цивильный полЯчок в грЯзном халате, выносивший судна, утки,
подтирающий мокрой шваброй полы. ‚се времЯ он чего-то менЯл, приносил,
уносил. џ понЯл, что ему приглЯнулись мои сапоги. Ѓойцы нашего вновь
сформированного, стихийного соединениЯ с надеждой глЯдели на менЯ, да и знал
Я, что вот-вот лишусь сапог, уже орали тут какие-то ухари: "‚сем, кто не
имеет офицерского званиЯ, форму и погоны офицеров сдать, получить на складе
вместо сапог ботинки и обмотки. ‡а утаивание..."
-- ‘колько? -- спросил Я полЯчка. € он показал мне два пальца. Ѓоевое
соединение начало торговатьсЯ и вызудило с полЯчка еще пЯтьсот рублей.
‘апоги мои драгоценные, в сраженьЯх добытые и сработанные, ушли от менЯ
навечно. ‘ выручки уплыло "на дозаправку" полтыщи, зато через сутки,
полностью укомплектованные, перевЯзанные, чуть выпившие на дорожку, раненые
бойцы нового боевого отрЯда из восьми человек были погружены в санпоезд и
отправлены не куда-нибудь в занюханный и дымный городишко -- в далекий
Љазахстан, в город „жамбул направились они. Џоднатужившись, Я вспомнил слова
из песни великого акына, которые он Якобы пропел богатому и наглому баю, у
коего околела любимаЯ собака, а он велел бедному акыну петь над ее прахом,
тот прЯмо в глаза баю: "...и Я не желаю тебе ничего, кроме блох. †ить бы
собаке, а ты бы подох!.."
‚от в какой славный город, в какую теплую страну должны были привезти
менЯ и моих новых, верных товарищей мои сапоги. Ќо все в жизни переменчиво.
ѓоворЯт, те слова „жамбул никогда не пел. € сочинил их Якобы
еврей-переводчик по фамилии ѓолубев, и неграмотный акын поставил под ним
одобрительную подпись -- крестик. € вообще поезд шел не в ту сторону. ел он
на Љубань, мчалсЯ на всех парах к неведомой казачьей станице, где нас должны
встречать, приветствовать, обласкать, на коечки положить и наконец-то начать
лечить.
Ќо далеко еще было до той станицы, ничего мы еще не знали: сколько
будем ехать? ѓде и когда выгрузимсЯ? —то не в „жамбул едем -- это мы уже
понЯли по названиЯм станций и по землЯм, расстилавшимсЯ за окнами вагонов.

x x x
€ в станице с названием •асюринскаЯ нас никто не ждал и не встречал.
‘анпоезд долго стоЯл на первом пути станции, потом на запасном, и наконец
его загнали в тупик, что означало, по заключению знатоков, -- будет
разгрузка. ‘коро.
‡автраком нас накормили в санпоезде, обедом, сказали, будут кормить уже
в госпитале, и к обеду тех раненых, кто мог двигатьсЯ самостоЯтельно, из
вагонов выдворили в прилегающий к тупику, с той и с другой стороны,
казалось, бесконечный, подзапущенный за войну абрикосовый и Яблоневый сад.
Ќад рекой, взблескивающей вдали, горбатилсЯ мост, не взорванный. Њы решили,
что это Љубань, потому как по Љубани может течь только Љубань, с подрытыми
берегами, украшенными кустарником и кое-где деревьЯми, до неба взнЯвшимисЯ,
еще взлохмаченными, но уже начавшими желтеть и осыпать лист.
‘ад, возле которого стоЯл санпоезд, был сиротливо пуст, но девушки
нашего вагона, сестра Љлава и санитарка ЂнЯ, были здешние, кубанского рода и
знали, что до самой зимы, до секучих зимних ветров, на какой-нибудь ветке
или дереве непременно задержитсЯ один-другой фрукт, да и падалица бывает.
Ћни пошли в глубь сада и скоро вернулись оттуда, несЯ в карманах и полах
белых халатиков чуть порченные, с боку в плесневелых лишаЯх, абрикосы,
подопрелые Яблоки, и сказали, что наберут груш. “ кого-то сыскалсЯ рюкзак,
кто-то изъЯвил желание пойти с девчатами в сад -- и скоро мы сидели вокруг
вещмешка и выбирали из него, кто чего хотел: крепенькую, на зубах редиской
хрустЯщую зеленую грушу-дичку, либо подквашенный абрикос, либо переспелое,
уже и плодожоркой покинутое, сморщенное Яблоко.
„евочки наши переживали, что мы едим немытые фрукты, но, уже как бы не
ответственные за нас, за наше здоровье, переживали скорее по привычке. Њы
уже были не "ихние", но еще и "ничьи". „евочки могли и должны были покинуть
нас, им надо было прибирать в вагоне, сдавать белье, посуду, инструменты.
’ех раненых, что не были выгружены, -- слух пошел -- повезут дальше и их,
"внеплановых", станут мелкими партиЯми раздавать по другим госпиталЯм.
ђаненых переместили, сбили в другие вагоны, чтоб легче было обслуживать и не
канителитьсЯ, бегаЯ по всему составу. Ќаш вагон был пуст. Ћбжитый за десЯть
дней пути из ‹ьвова уже привычный дом на колесах отчужденно и грустно
смотрел на нас открытыми окнами и зиЯющей квадратной дырой тамбура.
Ќо роднее вагона сделались нам "наши" девочки. €х уже гукали, строгим
голосом призывали к труду, но они сидели среди своих ребЯт, на откосе
тупика, покрытого выгоревшей травой, грустно на нас поглЯдывали, через силу
улыбались, потому что ребЯта, как в дороге было, развлекали их байками,
всЯкими посказульками.
Ќа девочку походила и была незамужнЯЯ лишь Ђнечка, тоненькаЯ в талии,
но с крепко налитой кубанской грудью и круглыми икрами, черноволосаЯ, с
крыла кавказского на равнины кубанские слетевшее перышко. Ѓыла Ђнна
доверчива и смешлива. Њужики подшучивали над нею, даже пощипывали, прижав ее
в узком месте, но она только посмеивалась иль пищала: "Ћй! Ћй, Ѓожечки мой!
Ѓольно же!.." Љлава тоже была чернЯва, но нравом угрюма, взглЯдом строга, и
прическа у нее была строгаЯ, короткаЯ, без затей, хотЯ волосы были густы,
отливали шелковисто, и опусти она их до поЯса или до плеч, как нынешние
стилЯжки, -- так за одни только эти волосы мужики ее любили бы, сватали, она
бы еще в школе замуж вышла, ее раз пЯть бы отбили друг у дружки мужики и,
может, даже и на ЃЂЊ увезли бы, на молодежную передовую стройку, где
красавицы были в большой цене и в особом почете.
“ Љлавы и в характере, и в действиЯх все было подчинено и приспособлено
к делу.
ЊенЯ определили на вторую, боковую полку, против крайнего купе --
"купе" девочек, отгороженного от посторонних глаз простынею. Ќо чаще всего
простынЯ та была откинута, и Я видел, как работала Љлава. Џаек она делила
справедливо, никого не выделЯЯ, никому не потрафлЯЯ, точным шлепком бросала
в миски кашу, точным взмахом зачерпывала из бачка суп, точно, всегда почти
без довесков, резала хлеб и кубики масла, точно рассыпала сахар миниатюрным,
игрушечным черпачком; одним ударом, скорее, даже молниеносным броском иглу
до шприца всаживала в подставленный зад или в руку, спину ли -- и все это
молча, со спокойной строгостью, порой казалось, даже злостью, и если больной
вздрагивал или дергалсЯ от укола, она увесисто ронЯла: "Ќу чего тебЯ
кособочит? ‘ломаешь иглу", -- и когда подбинтовывала, и когда успокаивала
больных иль усыплЯла, Љлава тоже лишних слов не тратила. …е побаивались не
только больные , но и Ђнечка. —уть, бывало, ранбольные завольничают, Ђнечка
сразу: "џ вот Љлаву позову, так узнаете!.."
‘уток двое в пути Я спал напропалую после львовской распределиловки и
проснулсЯ однажды ночью от какого-то подозрительного шороха. Њы где-то
стоЯли. џ высунулсЯ в окно. Ќа улице, с фонарем, у открытого тамбура, в
железнодорожной шинелке, из-под которой белела полоска халата, ежилась
Ђнечка. ЏростынЯ на служебном купе колыхалась, за нею слышалсЯ шепот,
чмоканье, потом и срывистое, загнанное дыхание и, как всегда,
строго-деловой, спокойный голос Љлавы: "Ќе торопись, не торопись, не на
пожаре..." €з-под простыни выпростались наружу две ноги, ищущие опору и не
находЯщие ее на желдорполке. Ќоги в носках -- значит, офицер откуда-то
ЯвилсЯ, у нас в вагоне сплошь были рЯдовые и сержанты, носков нам не
выдавали.
Ќо Љлава и тут никого не хотела выделЯть, обслуживала ранбольных
беспристрастно, не глЯдЯ на чины и заслуги. Ќе успел выметнутьсЯ из купе
офицер, как туда начал крадучись пробиратьсЯ старший сержант, всю дорогу
чем-то торговавший, все времЯ чуть хмельной, веселый и, как ‘тенька ђазин,
удалой. Ќо когда после старшего сержанта, к моему ужасу и к трусливой
зависти моей, в "купе" прокралсЯ еще кто-то, Љлава выдворила его вон, опЯть
же строгим голосом заЯвив: "„овольно! џ устала. Њне тоже поспать надо. Ђ то
руки дрожать будут, и пропорю вам все вены..." Џоезд тронулсЯ. Џрибежала
Ђнечка, загасила фонарь, стуча зубами, сбросила шинеленку и со словами: "Ћх,
продрогла!" -- нырнула к Љлаве под одеЯло: полка у них была одна на двоих, с
откидной доской, кто-то из двоих должен был ночью дежурить и караулить
больных, имущество -- да где же девчонкам сутками выдержать дорожную работу,
вот по их просьбе и приделали "клапан" к вагонному сиденью. Ќакрепко закрыв
тамбуры с обеих сторон, они спали себе, и никто ни нас, ни имущество не
уносил.
-- Ќу как было? Љак? -- приставала с расспросами к подруге Ђнечка.
-- Ѓыло и было, -- сонно отозвалась та. -- •орошо было. -- € уже
расслабленным голосом из утомленного тела испустила истомный вздох: --
•оро-шо-о-о-о.
Ђнечка не отставала, тормошила напарницу, и слышно было, как грузно
отвернулась от нее Љлава:
-- „а ну тебЯ! Џристала! ѓоворю тебе -- попробуй сама! Ѓольно только
сперва. Џотом... завсегда... сла-а-адко...
-- ‹адно уж, ладно, -- как дитЯ, хныкала Ђнечка, -- тебе хорошо, а Я
бою-усЯ... -- и тоже сонно вздохнула, всхлипнула и смолкла.
“стала, намерзлась, набегалась девчонка, и все успокаивающий сон
сморил, усмирил ее тело, томЯщеесЯ ожиданием греха и страха перед ним. Ђ Я
из-за них не спал до утра. € вспоминалась мне давнЯЯ частушка, еще золотого
деревенского детства: "’Ятька с мамкой на полу гонЯт деготь и смолу, а Я,
бедный, за трубой загинаю х... дугой".

x x x
Ђ утром у менЯ температура подпрыгнула, пусть и немного, и Љлава
ставила мне укол в задницу. Џроникающим в душу спокойным взором она в упор
глЯдела на менЯ и говорила, выдавливаЯ жидкость из шприца, санитарке,
порхающей по вагону:
-- ‘води малого в туалет. “мой. Ћн в саже весь. ‚ окно много глЯдит. Ђ
моет только чушку. Ћдной рукой обихаживать себЯ еще не умеет. ‚от и умой
его. Љак следует умой. Ћхлади!
€ не когда-нибудь, а поздней ночью Ђнечка поперла менЯ в туалет,
открыла кран и под журчание воды начала рассказывать свою биографию, прыгаЯ
с пЯтого на десЯтое. ЃиографиЯ у нее оказалась короткой. Ћчень. ђодилась на
Љубани, в станице “сть-‹абе. “спела окончить только семь классов, потом в
колхозе работала, потом курсы кончила, медсестер, полгода уж санитаркой в
санпоезде ездит, потому что места медсестер занЯты...
-- ‚о-от! -- напрЯженно добавила она и смолкла. ‚друг нервно
рассмеЯлась: -- ‚ойна кончитсЯ, так и буду судна да утки подавать...
медсестрой не успею...
-- “спеешь! -- поспешно заверил Я. -- Ќа гражданке больных на твою долю
хватит... Ќ-налечишь еще. -- € Я начал заикатьсЯ и опрометчиво добавил: --
’ы доб-браЯ...
-- Џравда? -- поднЯла голову Ђнечка, глаза ее черные загорелись на
бледном лице заметным Ярким огнем, может, и пламенем. -- Џравда?! --
повторила она и сделала вроде бы шаг ко мне.
Ќо Я, дрожащий, как щенок, от внутреннего напрЯжениЯ, все понимал, да
не знал, что и как делать, -- здесь, в туалете, с перебитой рукой, в жалком,
просторном бельишке, перебираЯ босыми ногами по мокрому полу, будто жгло мне
подошвы, пЯтилсЯ к двери, от лампочки подальше, чтоб не видно было
оттопырившиесЯ, чиненные ниже прорехи кальсонишки, и судорожно схлебывал:
-- Џра... Џравда!.. Џра... Џравда!
Ќадо было как-то спасатьсЯ от себЯ и от позора, надо было что-то
делать, и Я тоже торопливо, с перебоЯми начал рассказывать свою биографию,
котораЯ оказалась гораздо длиннее, чем у Ђнечки, и дала нам возможность
маленько успокоитьсЯ.
-- Ћй! ‚ода ж на плите! -- всполошилась Ђнечка и с облегченным смехом
торопливо говорЯ: -- Љипит уж. Љлючом.
‚ылила горЯчую воду в заткнутую пробкой раковину, сноровисто и умело
принЯлась мыть мне голову, лицо, шею, здоровую руку и освобожденно, с чуть
заметным напрЯжением и виноватостью в голосе тараторила о том о сем. Љогда
вымыла менЯ, гордо сказала, показываЯ на зеркало:
-- ЏоглЯди, какой ты красивый у менЯ стал!
Ћпасливо, боЯсь розыгрыша, Я глЯнул в зеркало, и оттуда на менЯ, тоже
опасливо, с недоверчивостью, уставилсЯ молодой, исхудалый парень с запавшими
глазами, с обострившимисЯ скулами. Ђнечка же, привалившись своей теплой
грудью ко мне, будто протаранить менЯ собиралась, ощущаемаЯ всей моей
охолодевшей до озноба спиной, причесывала мои мокрые, совсем еще короткие
волосы и ворковала:
-- ‚о-от, во-от, чистенький, ладнесенький... -- Ђ грудь все глубже
впивалась мне в спину, буровила ее, раздвигала кости, касаЯсь неотвратимым
острием сердца, раскалЯла в нем клапана, до кипениЯ доводила кровь -- сердце
вот-вот зайдетсЯ. -- ’ы чего дрожишь-то, миленький?
-- Ќ-ничего... х-холодно! -- нашелсЯ Я и стреканул из туалета к своему
спасательному вагонному месту, где Ђнечка успела перестелить постель, взбила
подушку, уголком откинула одеЯло с чистой простынкой. Ќо сам, с одной рукой
Я на вторую полку влезть не умел еще и покорно ждал Ђнечку, крепко держась
за вагонную стойку здоровой рукой -- никто не оторвет.
ЏоЯвилась Ђнечка, тоже умытаЯ, прибраннаЯ, деловито подсадила менЯ на
полку, дала трЯпку -- вытереть ноги, укрыла одеЯлом и, мимоходом коснувшись
холодной ладошкой моей щеки, коротко и отчужденно уронила:
-- ‘пи.
џ не сразу уснул. ‘лышал, как теперь уже Љлава донимала расспросами
Ђнечку.
-- ‚от еще! Ѓольно надо! -- сердито ронЯла санитарка. -- “мыла и
умыла... -- Ќо в голосе ее все отчетливей проступал звон, и его, этот звон,
задавливало, потоплЯло поднимающимисЯ издали, из нутра обидными и стыдными
слезами, голос расплющилсЯ, размок, и мокрой, стонущей гортанью она пыталась
выкрикнуть: -- „а мне... „а если захочу... „а у менЯ жених в “сть-‹абе!
ћрка. џ лучше ћрке... сохраню... сохранюсь...
-- ‹ан, лан, не плачь, -- зевнула длинно, с подвывом Љлава. -- ‘алага
он. Ќе умеет еще. •очешь, Я тебе подкину старшого, ну, ‘теньку-то ђазина!
’от не только в туалете, тот на луне отделает!..
-- Ћтстань со своим ђазиным! Ќикого мне не надо!
-- Ќу, ну, не надо, так и не надо! Љто бы спорил, а Я не стану, --
гудела успокоительно Љлава и похлопывала юную подружку по одеЯлу,
догадывалсЯ Я -- гладила по голове, понимаЯ неизбежность страданиЯ на пути к
утехам, пагубную глубь бабьей доли-гибели.
“спокоив Ђнечку, Љлава и сама скоро успокоилась, пустив пробный, пока
еще короткий всхрап носом, потом заработала приглушенным, деловитым храпом
человека, честно зарабатывающего свой хлеб и с достоинством выполнЯющего
свой долг перед народом и родиной. Ћднако ж в пути, догадалсЯ Я, Љлава спала
не до самого глубокого конца и храпела не во всю мощь оттого, что и во сне
не забывала про больных, безропотно, неторопливо поднималась на первый зов
раненых или на стук в вагон снаружи.
‹егкаЯ, смешливаЯ Ђнечка спала себе и спала, беззаботно и безмЯтежно,
лишь тайные страсти, это "демонское стрелЯние", как хорошо называл сии
чувства Њельников-Џечерский, так рано пробуждающиесЯ в людЯх южных кровей,
точили, тревожили, томили ее в темных, скрытых от чужого глаза недрах, но
еще не доводили до бессонницы, не ввергали в окончательное
умопомешательство.
…ще разок-другой за десЯтидневный путь покушалась Ђнечка на мою честь,
манила менЯ за занавесочку или в туалет, но Я делал вид, что "тонких"
намеков не понимаю, и с полки своей не слезал до победного конца пути.
Љ Ђнечке, должно быть по наущению Љлавы, клеилсЯ старший сержант
‘тенька ђазин. ЏрезираЯ себЯ, Я ревниво следил сверху за надвигающимисЯ
событиЯми. Ђнечка сопротивлЯлась изо всех сил: ‘тенька ђазин был ей не по
душе, стар, как ей казалось, и она боЯлась его напористых домоганий. Ћднако,
будь наш путь подлиннее, допустим, до того же „жамбула, Ђнечка, наверное,
рухнула бы, пала бы, как слабенькаЯ, из глины сбитаЯ крепостишка.
€ вот конец нашего пути! "Ќаши" девочки, стыдливо натЯнув на колени
юбчонки, сидЯт с нами на траве и печально смотрЯт на нас. ‘колько они уж
проводили таких вот, как мы, подбитых орлов на излечение и на небеса и еще
проводЯт, а вот по притчеватости и доброте русского бабьего характера
привЯзываютсЯ к "своим мальчикам", присыхают, будто к родным.
Ћ-о, война, о-о, бесконечные тЯготы и бедствиЯ российские! ’олько они
объединЯют наш народ, только они выЯвлЯют истинную глубину его характера, и
плывем мы устало от беды до беды, объединенные жаждой добра.
Ђнечка сперва ненароком, потом и в открытую жалась ко мне, выбирала длЯ
менЯ фруктину меньше испорченную и поспелее, потом и вовсе легла головой мне
на колени, грустно смотрела засветленными слезой страдающими черными
глазами. ѓрустила она еще легко, красиво, словно ее родное и в осени голубое
кубанское небо, раззолоченное из краЯ в край исходным сиЯнием бабьего лета.
џ перебирал пальцами здоровой руки волосы Ђнечки, гладил их на теплой
ложбинке шеи, и сладость первой, тоже легкой грусти от первой разлуки, ни на
что не похожаЯ, мЯгко сжимающаЯ сердце, мохнатеньким абрикосом каталась по
рассолодевшему нутру, томила менЯ никогда еще не испытанной и потому ни с
чем еще несравнимой нежностью, сожалением и уходЯщей вдаль, в будущие года
невозвратной печалью.
ђебЯта давно уже обменЯлись адресами с "нашими" девчонками, давно
сказали все, что могли сказать друг другу. “ менЯ адреса не было, и Ђнечка
сказала, что будет мне писать сюда, в госпиталь, а Я ее извещать о всЯческих
событиЯх в моей жизни и перемещениЯх. Њне казалось, Ђнечка была рада тому,
что мы не осквернились в вагонном туалете, что не пала она на моих глазах
под натиском вагонного атамана ‘теньки ђазина, что судьба оставила нам
надежду на встречу и сожаление о том, что мы не могли принадлежать друг
другу. ‘ила, нам неведомаЯ, именно нас выбрала из огромной толпы людей,
понуждала к интимной близости, не случайной, кем-то и где-то нам
предназначенной , предначертанной, пышно говорЯ, и она же, эта сила,
охранила наши души.
Љак прекрасно, что в жизни человека так много еще не предугаданного,
запредельного, его сознанию не подчиненного. „аровано судьбой и той самой
силой, наверное небесной, прикоснутьсЯ человеку к своей единственной
"тайне", хранить ее в душе, нести ее по жизни как награду и, пройдЯ сквозь
всю грЯзь бытиЯ, побывав в толпах юродивых и прокаженных, не осквернитьсЯ
паршой цинизма, похабщины и срама, сберечь до исходного света, до последнего
днЯ то, что там, в глубине души, на самом ее донышке хранитсЯ и тебе, только
тебе, принадлежит...

x x x
Ќаше сидение на железнодорожном откосе продолжалось почти до вечера --
санпоезд хотел освободитьсЯ от груза, а •асюринский госпиталь этот груз не
брал. Љак выЯснилось, госпиталь подлежал ликвидации, расформированию, и
помещениЯ двух хасюринских школ -- средней и начальной -- должен был
освободить длЯ учащихсЯ еще к началу сентЯбрЯ, но надвигалсЯ уже октЯбрь, а
госпиталь никак не расформировывалсЯ.
Џосле звонков в Љраснодар, в краевое или военное сануправление, решено
было тех бойцов, что выгружены из санпоезда, временно оставить в станице
•асюринской, остальных везти дальше, вплоть до Ђрмавира. Ќаше сидение на
откосе, возле пустынного сада, было прервано поЯвлением человека, у которого
все, что выше колен -- брюхо: ЯвилсЯ замполит госпиталЯ по фамилии ‚ладыко.
Ћбвел нас заплывшим, сонным, но неприЯзненным взглЯдом. ‘разу заметив двух
девчонок, он покривил вишневой спелостью налитые губы, слетаЯ с которых, как
мы тут же убедились, всЯкий срам как бы удесЯтерЯлсЯ в срамности.
-- Ђ-а, новые трипперники прибыли! -- и, радуЯсь своей остроте,
довольнехонько засопел, захрюкал, вытираЯ платком шею и под фуражкой.
ђебЯта оглЯдывались по сторонам, ища взглЯдом тех, к кому эти слова
относились. Ќо вперед уже выступал ‘тенька ђазин -- старший сержант ‘ысоев
-- и фамильЯрно заговорил с замполитом на тему триппера: много ли его в
•асюринской, как с ним борютсЯ, -- сделал мужественное заЯвление, что
"триппер нам не страшен", лишь бы на "генерала с красной головкой" не
нарватьсЯ. ‡амполит свойски гоготал, говорил толпЯщимсЯ вокруг ‘ысоева
раненым, что добра такого в •асюринске в избытке, еще от немцев в качестве
трофеев оно осталось. Ђ как с ним боротьсЯ, узнаете, когда на конец
намотаете!.. -- и все это с "го-го-го" да с "га-га-га".
„евчонки наши начали торопливо прощатьсЯ: сперва всех по порЯдку,
по-бабьи истово перецеловали, желаЯ, чтобы мы скорее выздоравливали и
отправлЯлись бы по домам. Џотом все разом целовали Ђнечку, кто куда
изловчитсЯ, чаще в гладенькие ее щеки, простроченные полосками светлых слез.
„ело дошло до менЯ, и Я расхрабрилсЯ, припал на мгновение губами к губам
нЯньки. Љак бы признав за мной это особое право, Ђнечка от себЯ поцеловала
менЯ в губы. Ќичего не скажешь -- целовалась она умело и крепко, даже губу
мне прокусила, должно быть, еще в школе выучку прошла.
ЏрискребсЯ в тупик, парЯщий всем, что может парить, маневровый
паровозишко, бахнул буферами в буфера вагона и потащил обжитый нами поезд на
станцию. "Ќаши" девочки долго нам махали в окошко, Ђнечка утирала слезы
оконной занавеской, и когда санпоезда не стало, так сиротливо, так одиноко
нам сделалось, что и словами выразить невозможно.
—асу уже в седьмом вечера раненых наконец-то определили по местам: кого
увели, кого увезли, кого и унесли на окраину станицы •асюринской, во второе
отделение госпиталЯ, располагающегосЯ в начальной школе. ђаненые попадали на
жесткие крапивные мешки, набитые соломой, разбросанные на полу, прикрытые
желтыми простынЯми и выношенными одеЯлами, предполагаЯ, что это --
карантинное отделение и потому здесь нет коек и вообще все убого и не очень
чисто. ‚прочем, предполагать было особенно некогда -- все устали,
истомились.

x x x
‚ хасюринских школах в дни оккупации был фашистский госпиталь длЯ
рЯдового и унтер-офицерского состава. Ђккуратные немцы увезли и эвакуировали
все, что имело хоть какую-то ценность, бросили лишь рогожные мешки,
кой-какую инвентарную рухлЯдишку, оставив в целости и сохранности помещениЯ
школ, станицу и станцию, -- и приходитсЯ верить рассказам жителей станицы и
фельдмаршалу Њанштейну, что с Љубани и Љавказа немецкие соединениЯ отступали
планомерно, сохранили полную боеспособность, но, по нашим сводкам и согласно
летописцам разных званий и рангов, выходило, что немцы с Љавказа и Љубани
бежали в панике, бросали не то что имущество и барахло, но и раненых, и
боевую технику...
Ђ они вон даже кровати, постельное белье, медоборудование и ценный
инвентарь, гады ползучие, увезли!
‚ санупре обрадовались, конечно, госпиталю, брошенному немецкими
оккупантами, -- значит, заботы с плеч долой, -- навалили раненого народа на
пол в бывшие школьные классы, понавесили, как и повсюду, не только в
госпиталЯх, грозные приказы, подписанные разным начальством и почему-то
непременно маршалом †уковым. Ђ он издавал и подписывал приказы, исполненные
особого тона, словно писаны они длЯ вражески ко всем и ко всему настроенных
людей. „винув -- длЯ затравки -- абзац о ђодине, о ‘талине, о том, что
победа благодарЯ титаническим усилиЯм героического советского народа
неизбежна и близитсЯ, дальше начинали стращать и пугать нашего брата
пунктами, и все, как удары кнута, со свистом, с оттЯжкой, чтоб рвало не
только мЯсо, но и душу: "“силить!", "Ќавести порЯдок!", "Ѓеспощадный
контроль!", "‹ичнаЯ ответственность каждого бойца, где бы он ни находилсЯ",
"‘трого наказывать за невыполнение, нарушение, порчу казенного имущества,
симулЯцию, саботаж, нанесение членовредительства, затЯгивание лечениЯ,
нежелание подчинЯтьсЯ правилам..." и т. д. и т. п. € в конце каждого пункта
и подпункта: "Ѓеспощадно боротьсЯ!", "’рибунал и штрафнаЯ", "трафнаЯ и
трибунал", "‘уровое наказание и расстрел", "ђасстрел и суровое
наказание...".
Љогда много лет спустЯ после войны Я открыл роскошно изданную книгу
воспоминаний маршала †укова с посвЯщением советскому солдату, чуть со стула
не упал: воистину свет не видел более циничного и бесстыдного лицемериЯ,
потому как никто и никогда так не сорил русскими солдатами, как он, маршал
†уков! € если многих великих полководцев, теперь уже оправданных историей,
можно и нужно поименовать человеческими браконьерами, маршал †уков по
достоинству займет среди них одно из первых мест -- первое место, самое
первое, неоспоримо принадлежит его отцу и учителю, самовскормленному
генералиссимусу, достойным выкормышем которого и был "народный маршал". ‹ишь
на старости лет потЯнуло его "помолитьсЯ" за души погубленных им солдат,
подсластить пилюлю длЯ живых и убиенных, подзолотить сентиментальной слезой
казенные заброшенные обелиски и заросшие бурьЯном холмики на братских
могилах, в придорожных канавах.
Ћднако ж русский народ и его "младшие братьЯ" привыкли к советскому
климату, так научились жить и безобразничать под сенью всЯких бумаг, в том
числе и в смирительных, с завЯзанными рукавами рубахах, что чаще всего
именно под запретительными, с приставкой "не": "не разрешаетсЯ", "нельзЯ",
"не ходить", "не лазить", "не курить", "не распивать", "не расстегиватьсЯ",
-- более всего пакостей, надругательств, нарушений и сотворЯетсЯ.
•асюринский госпиталь жил и существовал по совершенно никем не
установленным и не предусмотренным правилам -- он жил по обстоЯтельствам,
ему представившимсЯ.
Ђ обстоЯтельства были таковы: в средней школе, где было правление
госпиталЯ, санпропускник с баней, рентгены, процедурные, операционные,
существовал кой-какой порЯдок. "”илиал" же был предоставлен самому себе.
‡десь имелись перевЯзочнаЯ, железный умывальник на двадцать пЯть сосцов,
установленный во дворе, на окраине все того же сада, что начиналсЯ где-то у
железной дороги и рос во все концы Љубани, вроде ему и пределов не было.
…ду, воду длЯ умываниЯ и питьЯ в наш "филиал" привозили из центрального
госпиталЯ.
Џроспав ночь на туго набитых мешках, скатываЯсь с них на голый пол, мы
уЯснили, отчего в других палатах мешки сдвинуты вместе, расплющены и воедино
покрыты простынЯми, -- народ здесь жил, пил и гнил союзно.
Ћгромное количество клопов, подозрительно белых, малоподвижных вшей, но
кусучестью оголтелых, ненасытных. ‘квозь ленивую, дебелую вошь, через спину
и отвислое брюхо, краснела солдатскаЯ, многострадальнаЯ кровь. ќта вошь не
походила на окопную, юркую, ухватками напоминающую советских зеков, -- эта
не ела раненых, а заживо сжевывала, и поэтому наиболее боеспособные
ранбольные уходили из госпиталЯ ночевать к шмарам.
ѓлавное лечение здесь был гипс. …го накладывали на суставы и раны по
прибытии раненого в госпиталь и, как бы заключив человека в боевые латы,
оставлЯли в покое. €ные солдаты прокантовались в этом "филиале" по годику и
больше, гипс на них замаралсЯ, искрошилсЯ в сгибах, на грудЯх --
жестЯно-черный, рыцарски посеребренный, сверкал он неустрашимой и грозной
броней.
Џод гипсами, в пролежнЯх, проложенных куделей, гнездились вши и клопы
-- застеннаЯ зараза приспособилась жить в укрытии и плодитьсЯ. †ивность
из-под гипсов выгонЯли прутиками, сломленными в саду, и гипсы, как стены
переселенческих бараков, щелЯстых, плохо беленных, были изукрашены кровавыми
мазками давленых клопов и убитых трофейных вшей, которые так ловко на гипсе
давились ногтем, так покорно хрустели, что вызывали мстительные чувства в
душах победителей.
€ нас, новичков, почти всех заключили в гипсы, размотав наросты
ссохшихсЯ за долгий путь бинтов, где часто не перевЯзывали, лишь
подбинтовывали раненых, обещаЯ, что "на месте", в стационаре, всех приведут
в порЯдок, сделают кому надо настоЯщие перевЯзки, кому и операции. ђаны наши
отмочили, обработали йодом -- спиртику почти не водилось, его выпивали еще
на дальних подступах к госпиталю.
—еловек пЯть из "наших" увезли на машине в центральное отделение
госпиталЯ и вскоре оттуда в наш изолЯтор вернули ‘теньку ђазина -- старшего
сержанта ‘ысоева. „опилсЯ он и догулЯлсЯ до крайности. ђаненный в локоть, он
боль от раны и всЯкую боль, видать, привык подавлЯть вином, да еще и по
девкам лазил -- и руку ему отнЯли, даже не отнЯли, выщелочили и вылущили,
как там, по-медицински, из самого плеча. Ќо гангрена уже прошла плечевой
сустав, проникла вовнутрь человека -- и здоровенный мужик, работавший на
сибирском золотом руднике штрейкбрехером, маркшейдером ли -- черт их там
разберет, этих рудокопов под землей, -- из состраданиЯ напоенный старожилами
самогонкой, лупил уцелевшим кулачищем в стену и орал одно и то же хриплым
голосом, перекаленным в жарком пламени температуры: "Љалина-малина, толстый
х... у ‘талина, толще, чем у ђыкова и у Џетра ‚еликого !"
ѓоспиталь не спал. ђаненые толпились у изолЯтора, похихикивали, близко
подходить побаивались, хотЯ ‘ысоев был привЯзан к койке по ногам и по брюху,
все долбил и долбил кулаком в стену, будто шахтер обушком, -- на стене
обнажились лучинки, точно портупейки на спине форсистого офицера, из-под
лучинок на постель сыпалась штукатурка и клопы.
Џриходил ‚ладыко, отечески вытирал с пылающего лица ‘ысоева пыль
штукатурки своим потом пропитанным платочком. “Яснив, что догорающий
ранбольной от него уже очень далеко, не видит никого Яростно и восторженно
сверкающими глазами, замполит назидательно молвил, поднЯв тоже толстенный,
на суточный грибочек подосиновик похожий палец:
-- ‚о, боец! € в беспамЯтстве патриотического настроениЯ не утрачивает!
Ђ вы регочете! —его регочете? Ќад кем регочете? Ђ ну, марш по палатам,
рванокальсонники! €-иЯ-а вот вам! -- и потопал на нас, как на малых
ребЯтишек, хромовыми сапогами, распертыми в голенищах бабьими икрами до
того, что лопнули казенные слабые нитки, и кто-то широкими стежками
домодельной дратвой схватил их по шву сзади, чтоб они вовсе не разъехались.
‚новь увезли ‘ысоева в центральное отделение, на следующую, как сообщил
‚ладыко, операцию. Ќо ничего уже не могло помочь патриотическому сибирЯку.
€змаЯвшись в подвальном помещении госпиталЯ сам и измаЯв криком медперсонал
и раненых, он трудно и медленно расставалсЯ с жизнью. € когда смолк -- все
облегченно вздохнули, словно бы свалили неудобную, надоевшую поклажу с плеч.

x x x
‚ладыко приходил в "филиал" играть в шашки. ќту игру он обожал.
ђадостно хлюпаЯ губами, словно вкусные оладушки смакуЯ, хватал он с доски
шашки "за фук", а если удавалось загнать противника в "сортир" и хватануть
дамку, да если две пешки запереть в углу -- он цапал за подол рубахи, за
кальсонные ошкуры проходЯщих военных, пучками подтЯгивал их к себе, не в
силах от восторга чувств вымолвить внЯтное слово, выкашливал мокро: "’ы
поглЯди, поглЯди, блЯмба, сор... сор...тир ка-а-ако-ой кра...си-венький,
ка-ако-ой сла-авненький!"
‡а игрою в шашки ‚ладыко выведывал настроениЯ ранбольных: кто куда
ходит, кто с кем спит, кто чего украл или украсть собираетсЯ... Ѓольные
поражались, как этот зараза может все и про всех знать. ЏресекаЯ бунтарские
настроениЯ, ‚ладыко волочил раненых в изолЯтор и, грозЯ им пальцем,
выкладывал малую часть "добытого материала", добавлЯл намеками, что знает
про него "усе":
-- Њот-три у менЯ, енать, допрыгаешьсЯ!
Љто похитрее из ранбольных, поддавались ‚ладыке в игре, и он им
покровительствовал. Ќо вместе со мною приехал Ѓорька ђепЯхин, родом из
города ЃердЯнска, бывший студент юридического факультета ђостовского
университета. џ его выручил деньгами от сапог и пилоткой: двигаЯсь к вагону
санпоезда, пройдЯ через учет имущества, Я незаметно сунул пилотку назад,
Ѓорьке ђепЯхину, что и сдружило нас. Ѓорька еще во ‹ьвове драл напропалую
блатных, хоть в карты, хоть в шахматы, про шашки и говорить нечего. ‚
санпоезде поиграл, поиграл в азартные игры -- и бросил, неинтересно,
говорит, денег ни у кого почти нету, да если бы и были -- не хочет он
обдирать больных людей. Њне он сказал, что с детства мечтал стать юристом,
чтоб расчищать "от грЯзи нашу жизнь", с детства готовилсЯ в юристы,
досконально изучил не только законы, но и все азартные игры, феню тюремную,
подтасовки, мухлеванье, "натирку", "подтырку " и все такое прочее.
Ѓорька ђепЯхин, не садЯсь на табуретку, стоЯ, со снисходительной
улыбкой на бледных устах, в три минуты обчистил ‚ладыку. ’от покрылсЯ потом,
запыхтел и настоЯл на повторении состЯзаниЯ. ‚о времЯ второго "сиЯнца"
Ѓорька поставил замполиту в двух углах по "сортиру", при этом объЯснил
заранее, паразит, где их поставит, как именно поставит и через сколько
минут.
ЃольшаЯ это была неосторожность со стороны ранбольного Ѓорьки ђепЯхина.
‘окрушенный ‚ладыко ходил туча тучей, орал на всех: "Џонаехали тут юр-ристы
усЯкие! €-эх, батьки мать!" -- и совсем зажал было госпиталь в кулак, но мы
коллективно насели на Ѓорьку, и он, брезгливо кривЯ губы, многозначительно
хмыкаЯ, заводЯ глаза под потолок, произносЯ сатирические стишки типа: "Љоль
музыкантом быть, так надобно уменье, и ум, и голову поразвитей..." --
поддалсЯ ‚ладыке и проиграл ему три партии подрЯд.
"€сключительно ради нашей дружбы!" -- тыкал он мне пальцем в грудь.
‚ладыко тут же подписал телеграмму в ЃердЯнск на вызов Ѓорькиных родителей.
‘коро приехала еще молодаЯ, красиваЯ мать Ѓорьки и привезла всЯкой рыбы,
соленой, копченой, да еще и полный жбан самогонки, да еще вишневого вареньЯ
и торбу груш. „ед Ѓорьки был бакенщиком на „ону, бабка, естественно,
бакенщицей -- и они уж постарались, собираЯ посылку внуку.
Њать Ѓорькина, человек конторской работы, так была рада встрече с
сыном, которого и потерЯли уж, потому что все они были "под немцем" в
ЃердЯнске, а он на фронте, что тоже крепко выпила с нами и, сидЯ на краешках
матрацев, пела, обнЯвшись с нами: "—то ты, ‚асЯ, приуныл, голову повесил?
—ерны брови опустил, хмуришьсЯ -- не весел?.."
‚асЯ-саратовский, прозванный так оттого, что из города ‘аратова родом,
один из "наших", еще "львовских", бойцов, действительно приуныл. Џод гипсом
у него завелись черви, как у многих ранбольных. "€ это хорошо, -- заверЯли
нас медики, -- черви очищают рану"... Ћчищать-то они, конечно, очищают, но
когда им не хватает выделений -- они ж плодЯтсЯ без устали, -- черви
начинают точить рану, въедатьсЯ в живую ткань.
‚асЯ-саратовский с повреждением плечевого сустава, заключенный в
огромный, неуклюжий гипс, металсЯ со взнЯтой впереди себЯ рукой, будто
загораживаЯсь ею от всех или, наоборот, наступаЯ, прислонЯлсЯ лбом к
холодному стеклу, пил воду, пробовал даже самогонку, и все равно уснуть не
мог. —ерви вылезали из-под гипса, ползали по его исхудалой шее с
напрЯгшимисЯ от боли жилами. “тром давленых и извивающихсЯ, мутно-белых этих
червей с черными точками голов мы сметали с постели, обирали с гипса и
выбрасывали в окно, где уже стаЯми дежурили приученные к лакомству воробьи.
Ќапоили мы ‚асю допьЯна, он забылсЯ и уснул. Њать ночью уехала, наказываЯ
Ѓоре, чтоб он не проЯвлЯл излишнюю строптивость, и сказала, что в следующий
раз приедет отец, что дедушка до зимы не сможет -- он привЯзан к бакенам.

x x x
Ќаутре мы все были разбужены воплЯми ‚аси-саратовского. „олго он
крепилсЯ, терпел, пьЯного, неподвижного, его начали есть черви, как трухлое
дерево.
-- Ѓратцы! Ѓратцы! -- по древнему солдатскому обычаю взывал современный
молоденький солдат. -- ‘ымите гипс с менЯ! ‘ымите! „оедают... ‘лышу --
доедают! Ѓратцы! Њне страшно! џ не хочу умирать. џ в пехоте был... выжил...
Ѓратцы! ‘пасите!
‘унулись мы искать дежурную сестру -- нигде нету, врачи сюда находами
бывали, санитарка, дежурившаЯ у дверей, отрезала с ненавистью:
-- € знаю Я, где эта блЯдина, но искать не пойду. Њне, хоть все вы
сегоднЯ же передохните!..
—еревченко ‘емен, бывший какого-то сыро-маслосепаратного цеха или
фабрики руководитель "хвилиала" от "солдатских масс", отнюдь не
революционного настроениЯ, пришел на крик, посмотрел на ‚асю-саратовского и
сказал, что в самом деле надо снимать гипс, иначе парень если не умрет, то к
утру от боли с ума сойдет, "бо черви начали есть живое мЯсо". ‘ам он,
—еревченко ‘емен, к больному не притронетсЯ, "ему ще здесь не надоело...".
‘ гневом и неистовством пластали мы складниками, вилками, железками на
‚асе-саратовском гипс, и когда распластали, придавив ‚асю к полу, с хрустом
разломили пластины гипса, нам открылась страшнаЯ картина: в гипсе, по щелЯм
его, углам и множеству закоулков клубками копошились черви, куделЯ
шевелилась от вшей. Ћсвещенные клопы -- ночнаЯ тварь -- бегали, суетились по
гипсу. ‚ ране горЯщим цветком, похожим на дикий, мохнатый пион, точно Яркое
семЯ в цветке, тычинки ли, шевелимые ветром, лезли друг на друга, оттеснЯли,
сминаЯ тех, кто слабее, черненькими, будто у карандаша, заточенными
рыльцами, устремлЯлись туда, в глубь раны, за жратвой клубки червей. ‚оронка
раны сочилась сукровицей, в глуби -- кровью, валЯЯсь в ней, купаЯсь в
красном, рану осушали черви.
Џарень, из бывших мастеровых или воров-домушников, открыл гвоздем замок
на двери перевЯзочной, мы достали марганцовку, развели ее в тазу, промыли
рану, перебинтовали ‚асю новым бинтом, высыпали в охотно подставленный рот
два порошка люминала -- и он уснул воистину мертвым сном. Ќе стонал, дышал
ровно и не слышал, какой визг поднЯла дежурнаЯ сестра, утром ЯвившаЯсЯ с
поблЯдок.
Џрипыхтел в "филиал" ‚ладыко. Ќа машине, на трофейной, до блеска
вылизанной, прибыла начальница госпиталЯ, подполковник медицинской службы
—ернЯвскаЯ. ’ень в тень вылитаЯ начальница из львовского распределителЯ,
разве что телом еще пышнее и взглЯдом наглее. Ѓрезгливо ступив в нашу
палату, отпнув от дверей веник, которым мы ночью сметали с матрацев червей,
клопов и вшей, натрЯсенных из ‚асиного гипса, она рыкнула на санитарку.
€здали, от дверей же, мельком глЯнула на младенчески-тихо спЯщего ‚асю,
обвела нас непримиримым, закоренелой ненавистью утомленным взором давно,
тревожно и неправедно живущего человека.
-- ’а-ак!-- криво усмехнулось медицинское светило.
-- ‚ы бы хоть поздоровались! -- подал голос кто-то из раненых. --
Џервый раз видимсЯ...
-- ’а-ак! -- повторила начальница многозначительно, не удостоив ответом
ранбольного. -- ‘амолечением занимаемсЯ?! „вери взламываем! Џохищаем ценные
медпрепараты! “грожаем медперсоналу! -- Ћна, все так же держа руки в боки,
мужицкие, хваткие руки бывшего хирурга с маникюром на ногтЯх и золотыми
кольцами на пальцах, еще раз прошлась взглЯдом, затем и сапожками по палате
перед опешившим народом. -- ‚ы что, может, приказов не читали? Њожет, вам их
почитать? Џочитать, спрашиваю?
-- „ак что же, почитайте, -- подал голос боец из "львовской артели",
Ђнкудин Ђнкудинов, друг ‘теньки ђазина -- ‘ысоева, не одиножды раненный и
битый. -- Њы послушаем. ‚се одно делать нечего.
-- Љто сказал? Љто?
-- „а Я сказал! -- выступил вперед в мужицкие зрелые лета вошедший,
крупный, костлЯвый боец Ђнкудин Ђнкудинов. -- Ќу че уставилась-то?! „а Я
немца с автоматом видел! ‚ упор! ЏонЯла? € Я его убил, а не он менЯ.
ЏонЯла?!
-- ЏонЯла!.. ЏонЯла!.. -- запритопывала в бешенстве начищенным до
блеска сапогом подполковница —ернЯвскаЯ и закусила губу.
‚ышла осечка. Ћна уже, видать, не раз и не два ходила в атаку на
ранбольных, сминала их и рассеивала, а затем расправлЯлась с ними поодиночке
предоставленными ей отовсюду и всЯкими средствами и способами -- и все "на
законном основании".
-- ЏонЯла... -- повторила она, обретаЯ спокойную власть. -- ’ебе,
соколик, захотелось в штрафную?
-- Ђ ты слыхала поговорку: "Ќе стращай девку мудЯми, она весь х...
видала"? ѓрубовато, конечно, но ты, сучка, иного и не стоишь, вместе со
своим закаблучником замполитом и ворьем, тебЯ облепившим. ѓоспиталь этот
фашистский мы те припомним! ‘колько ты тут народу угробила? ‘колько на тот
свет свела? ѓде ЏетЯ ‘ысоев? ѓде? -- Я тЯ спрашиваю.
-- Љакой ЏетЯ? Љакой ЏетЯ?
-- ’акой ЏетЯ! „руг мой и разведчик, каких на фронте мало.
-- Њы тысЯчи! ’ысЯчи! -- слышишь ты, выродок, -- тысЯчи в строй
вернули! Ђ ты тут с Џетей своим! ’акой же, как ты, бандит!
-- Ѓандит с тремЯ орденами ‘лавы?! ‘о ‡вездой Љрасной, добытой еще на
финской?! ‘ благодарностЯми €осифа ‚иссарионовича ‘талина?! Ѓандит,
четырежды раненный!.. Ѓандит, пизданувший немецкого полковника из штаба, с
документами!.. ќто ты хочешь сказать?! ќто?!
-- Ќе имеет значениЯ! Њы еще разберемсЯ, что ты за птица!
-- Ќе зрЯ, видно, говоритсЯ в народе: "†изнь дает только Ѓог, а
отнимает всЯкаЯ гадина", -- поддержал Ђнкудина пожилой сапер, встрЯл в
разговор и Ѓорька ђепЯхин:
-- ђазбирайтесь! Њы тоже тут кое в чем разберемсЯ! “знаем, кем вы на
эту должность приставлены! Њожет, ѓеббельсом?..
-- ‡аговор, да? Љоллективка, да? Ќ-ну, Я вам покажу!.. џ вам... --
Ќачальница госпиталЯ круто повернулась и ушла, хлопнув дверью.
‚ладыко, топтавшийсЯ сзади нее, облитый потоками пота, повторЯвший одно
и то же: "’оваришшы! ’оваришшы! —то такое? —то?" -- осталсЯ в палате,
потопталсЯ и сокрушенно сказал:
-- Ќу, товаришшы...
-- Ђ ты, лепеха коровьего говна, вон отсюда, -- рЯвкнул Ђнкудин
Ђнкудинов, -- пока мы тебЯ не взЯли в костыли!..
‚ладыко будто ветром смело. Ђнкудин Ђнкудинов заметалсЯ по палате,
сжимаЯ кулаки, выкрикиваЯ ругательства. ЋстановилсЯ, спросил у Ѓорьки
ђепЯхина, не осталось ли выпить. ЏрЯмо из горла вылил в себЯ полбутылки
самогона, отплюнулсЯ, закурил:
-- Ђ, с-сука! Ђ-а, тварь! Ќаворовалась за войну, ...блась досыта! Љрови
солдатской напилась и права качает! Ђ-а-а... -- обвел взглЯдом всех нас. --
Ќе робей, братва! •уже того, что есть, не будет. Ћне молодцы супротив
овцы!.. -- ‘ этими словами Ђнкудин Ђнкудинов упал на матрац, уснул
безмЯтежно и проспал до самого обеда.
ѓлЯдЯ на Ђнкудина, мы тоже позаползали на постеленки, чуть
отодвинувшись от ‚аси-саратовского, чтобы не задеть его, да и тоже устало
позасыпали, и тоже проснулись в обед. ‚асю добудитьсЯ не могли, суп его и
кашу поделили. Џайки хлеба, уже четыре, и пакетик с сахаром положили над его
изголовьем на подоконник.

x x x
€ ничего не было! Ќаоборот! ‘тало мЯгче и легче. ‘естра, что дежурила в
ту ночь, была уволена из госпиталЯ "за халатное отношение к своим
обЯзанностЯм", как гласило в приказе, подписанном подполковником медицинской
службы —ернЯвской, замполитом ‚ладыко и еще кем-то. —аще нас стали
осматривать и выслушивать. Ќочью теперь должен был неусыпно бдить в
"филиале" дежурный врач, свежих бинтов подбросили, кормить лучше стали.
Ќо госпиталь в станице был уже до того тоже болен, запущен, ограблен и
"самостиен", что сделать с ним что-то, поставить его на ноги было
невозможно. Џод видом того, что советским детЯм нужна школа, госпиталь
решено было все-таки расформировать, о чем ходили все болеe упорные слухи,
и, наверное, подполковник —ернЯвскаЯ переведена была бы в другой госпиталь,
получила звание полковника, может, и генерала. Џосле войны где-нибудь в
"генеральском районе" -- под ‘имферополем, на берегу водохранилища --
выстроила бы дачу, вырастила и вскормила одного или двух деток. ЋтойдЯ от
военных дел, ездила бы как ветеран на встречи с другими ветеранами войны из
санупра, увешанными орденами, целовалась бы с ними, плакала, пела песенки
"тех незабвенных лет".

x x x
„о столкновениЯ с высокопоставленной медицинской дамой жизнь наша
развивалась так.
Љак только нас помыли, или "побанили", как тут эта процедура
называлась, в полутемной, сырой комнате едва "живой" водой -- "дров нэма,
дрова уворованы, длЯ самогонки", -- поЯснила нам словоохотливаЯ истопница --
заковали нас в "латы", то есть в гипсы, определили, кому в какой палате
лежать, но тут же и оставили в покое, тут же мы поступили в распорЯжение
‘емена —еревченко, который кем-то и когда-то был выбран старшим, скорей
всего и не был выбран, скорей всего сам пробилсЯ на должность...
…ще молодой, выгулЯвшийсЯ мужик, неизвестно, когда и куда раненный, со
сросшимисЯ по-кавказски на переносье бровЯми, вроде бы никогда никуда не
спешащий и все же везде поспевающий, все и про всех знающий, не помощник,
просто клад тихоходному и тугодумному ‚ладыко был этот нештатный
руководитель. ‡а полтора года своей деЯтельности он достиг того, что в
"хвилиале" в основном остались на долговременное лечение одни только "браты"
-- шестерки, наушники и подхалимы .
‘обравши всех нас, новичков, в одну большую палату и рассадив подле
стен, —еревченко сделал короткую, зато очень внушительную информацию:
-- ѓоспиталь действительно был "хвашистский". Ќесколько человек после
ухода немцев и отъезда ихнего медначальства из госпиталЯ были удалены,
судимы -- длЯ примера расстрелЯны. Њладший же персонал как работал и где
работал, так и осталсЯ, бо дэ узЯти других. ђентгенолога, наприклад,
лаборантку, або аппаратчицю, або повара? “борщицю в станицы знайдэшь,
санитарку знайдэшь , навидь качегара знайдэшь -- специалиста дэ узЯти?..
Ќаселение •асюринской с немцами жило дружно, боЯлось фашистов, потому и
почитало, родЯньских же червоноармейцев воно презирае за бедность и
слабохарактерность -- при случае досаждае, даже мстыть, чаще усего трыпером,
по выбору портЯ бойцов, совращаЯ молоденьких, ще не знающих, куда вона
комлем лежить...
Ѓыло несколько самоубийств, три хлопца утопились в реке, одын на гори,
на чердаке, значит, бинтом задушивсь. „ругий, молодой охвицер з центрального
территориЯ, спиймав того трыперу, из утаенного пистолета забив тремЯ пулЯми
заразну блЯдь, сам пийшов до саду и тэж пустыв соби пулу у рот...
-- ’акэ молодехонько, такэ нэжно ж хлопчико було. ђоманы читал та
стишки в самодеЯтельности декламировал, -- вздохнул кто-то из помощников
—еревченко. -- Љолы хоронЯлы того охвицера-хлопца, уси плакали.
—еревченко скорбно подождал, не перебиваЯ помощника, и продолжал в том
духе, что "сыхвилису" в станице, слава Ѓогу, нет и колы хто завиз его со
‹ьвова, або з закордону, вид тых блЯдей-паненок, хай сразу сознаетьсЯ и
лечитьсЯ, бо приговор один: того "генерала з червоной голивкою" раптом
сказнить и його блЯдь сифилисную спалить у хати и разом з хатою, щоб пид
корень, щоб ниЯкой заразы нэ було, щоб нэ косила вона людэй, потрибных
хронту...
„алее —еревченко рассказал, как и какими методами здесь от триппера
лечатсЯ, "бо його так багато оставили фашисты, що потрибна бэзпощадна,
бэзкомпромисна боротьба". ‡начит, поставлено так: "џкщо у Якой бабы чи
дивчины хлопэць з госпиталю побував та добыв ту заразу, то до тои хаты, до
тои бабы, або дивчины идэ бригада хлопцив и вимагае контрибуцию!" Ќет денег
-- конфискует имущество или живность какую продает населению и на вырученные
деньги покупает сульфидин и стрептоцид у тех же работников медицины , "бо
вны ще при нимцЯх, да поки наши не прийшлы, уси мэдпрепараты пораз...дили".
Ќикакой партизанщины, никакой самостийности более не допускаетсЯ --
самоубийства прекратились и порЯдок в станице наведен. ‚о всЯком случае,
когда к трипперной бабе или дивчине приходит бригада хлопцев, она голосить,
но гроши, "колы нэма грошей, имущецтво виддае" без сопротивлениЯ, почти
добровольно.
-- —то бывает с теми, кто нарушает законы коллектива и действует
по-партизански, самостоЯтельно? -- примерно так, с четкостью законника,
сформулировал вопрос будущий юрист Ѓорька ђепЯхин.
—еревченко поглЯдел в его сторону, выдержал значительную паузу, как и
полагаетсЯ на широком общественном собрании:
-- ђобыло в "хвилиале" такэ молодэсэнько, такэ румъЯнэнько, такэ
жопастэнько существо, пид назвою ‚октЯбрыночка. ‚оно помогало санитарке --
мами •веодосье, що допиру сыдыть ничъю пид двиръю та голосыть, щоб уси мы
подохлы. —ому •веодосьЯ так голосыть? Џочекайте. ‚оно, то румъЯнэнько, то
жопастэнько вэртытьсЯ по госпиталю, кашу раздае та кружки, та тарилкы з
ложкамы по палатам носыть -- до судна й до утоки мамо ‚октЯбрыночку нэ
допускае, чисту ей работу шукае. ‚она, та ‚октЯбриночка, ще при нимцЯх мами
безплатно зпомогала зарплату и паек вже наши ей далы и у штат зачислылы.
Ќимци ‚октЯбрыночку в ќмму перейменовалы, бо им тЯжко, а може и не хотилось
вымолвлЯть революцийно имъЯ. Ќимци ж ту ќммочку за колечки та за шоколадки,
та за трЯпки и усЯки цацки драли у сараи, за сараем и дэ тильки можно. Ђ
мама усе порхае, Як курочка квохче: "ЊоЯ донЯ! ЊоЯ крапонька! ЊоЯ мыла
дытыночку! Њой билый мотылечечку..."
Ќимци втиклы. ’ой мотылечечек запорхав перед червоною армиею, но никому
ж, курва, нэ дае, хронту нэ помагае. “ хлопцив вид мотылечку кальсоны
рвутьсЯ, воны плохо сплЯть, бэз аппетиту кушають. ™о таке? ™о за крипость
така, що нэ здаетьсЯ? Њабуть, ий гроши, колечко золотэ, бусы, авторучку? Ђ у
кого вни е? •то мог, ще дорогою реализував. „а ничего нэ берэ мотылечечек,
никому нэ дае! ‚о блЯдь так блЯдь! Ќо дэ е та сила, щоб пэрэд червоною
армиею устоЯла? “ …вропи такои силы нэмае! Њабуть, у Ђмэрици, або у џпонии?
Џридэ час, провирымо. …ю, тою крипостью, заволодив сибирака по хвамилии
Ѓэзматэрных. ’акий сэрьезный хлопець, мовчун, танком пид Љурском на таран
ходыв. "’игру" пидмЯв. ’а нэ просту "тигру", а Якусь особого, небаченно --
страшенного панцырю -- усього чотыри таких було пид Љурском! ’ак що йому та
‚октЯбрыночка?! Џротаранив! € мовчить. „энь мовчить. „ва мовчить. Ќэдилю
мовчить и усе до сортиру сигае. Џотим спать сибирака перестав, потим
матэритысЯ почав, скризь зубы: "Ќу ж Я им устрою Љурску дугу! ’аку мисть
знайду -- усЯ Љубань содрогнетьсЯ!"
‘ибирака слов на витер нэ кидае! Ћт, бачьте гам, содом! Ѓушует
•веодосьЯ, мамо ‚октЯбрыночки. ‚ытрибуе Ѓэзматэрных на суд. ‚ин и ухом нэ
вэдэ, лэжить, кныжку читае пид назвою "Љак закалЯлась сталь". Ђ •веодосьЯ
шумыть: "‡араза кругом! Њэни тим трепаком знагорадыв той герой -- сибирака,
щоб ему грэць! џ баба честна! Џервший раз за войну дала -- и збараз лезуртат
маю".
ЏоднЯвсь той сибирака Ѓэзматэрных з матрасу, потЯнувсь, зивнув, у бой
зибравсЯ... ‚о вытримка! ‚о стийкисть! ‚ыходить у коридор, та Як рЯвкнэ на
•веодосью: "Ќэ гомоны!" -- вона и заткнулась! Ђ вин так з расстановкою, Як у
суду, каже: "Џиды до своей дочки, до мотылька того, и поблагодары ии за
нагороду: вона -- мэни, Я -- тоби, -- у нас же ж держава братська, усе
пополам..."
Ќу, такого гэроЯ швыдко у строй звэрнулы, нэдавно у газэти було, шо вин
ще когось протараныв, йому ‡олоту ‡ирку далбы!.. ‰ому б ии раниш далы, та
вин начальства нэ слухае, пье, собака. “став нэ почитае...
Ќа этом информациЯ и собрание закончились -- началсЯ обед. Ќо после
обеда, когда —еревченко отлучилсЯ из госпиталЯ по делам, его помощники
сообщили много любопытных вещей и про него, и про дела, им творимые. ’а же
бригада, что наказывает грешниц баб, состоЯщаЯ из отлынивающих от фронта
бойцов, начала ходить в полЯ и из бункеров комбайнов или прЯмо из куч
уносить, а то и с помощью станичников "исполу" увозить зерно, забрасываЯ его
в известные им хаты. ‡аквашиваетсЯ самогонка и ночью же где-нибудь ломаетсЯ
забор, тын, сваливаютсЯ старые телеграфные столбы на дрова, "бо з дровамы
здись цила проблэма", и начинаетсЯ производство самогонки.
Џотом, опЯть же в определенных хатах, собираютсЯ бабы, ранбольные на
бал, начинаютсЯ песни, танцы и все, что дальше, после гулЯнки, полагаетсЯ.
Ќовички чему-то верили, чему-то нет -- уж больно райское житье было
обрисовано. Ќо ЯвилсЯ —еревченко, поставил средь пола кухонный немецкий
термос, полный свежайшего, еще с теплинкой самогона, дал всем попробовать и
оценить качество, после чего началась "художественнаЯ часть", главную роль
снова на себЯ взЯл —еревченко.
Ћн поставил стул, на стул -- кружку с самогоном, взЯлсЯ за спинку
стула, откинул длинно отросшие черные волосы пЯтерней назад. ‘тарики хохлы
ерзали от нетерпениЯ и, заранее радуЯсь потехе, голосили: "™о щас будэ! Ћй,
хлопци, що щас будэ!"
-- ‚элыкий вкраиньский поэт ЉотлЯривський! ќпохальна и бэзсмертна поэма
"‚и-с-сна!", -- объЯвил —еревченко и смолк, пережидаЯ треск аплодисментов,
которыми его наградили старожилы, уже не раз и не два слушавшие "бессмертное
произведение". -- ќпиг-раф! -- продолжал —еревченко. -- "“сЯке дыханнЯ
любить попыханнЯ", -- и снова вежливо переждал аплодисменты уже
наэлектризованной публики:
‚исна прийшла, вороны крЯчуть,
™о насэлЯли тыхий гай.
‚ид вутому кругом все стогнэть, скачэть,
€ увЯзь рвэ в хлеву бугай...
Ќа этом вступительном четверостишье все "приличное" в "‚есне"
кончалось, далее шла поэма на тему, примерно означенную в озорной и короткой
русской поговорке: "‚есною щепка на щепку лезет". “ "вэлыкого вкраиньского
поэта ЉотлЯривського" это звучит почти так же: "€ тризка лизе на сучок".
Ѓудучи молодым и востроухим, Я ту довольно длинную поэму запомнил
наизусть, немало потешил ею в свое времЯ разный служивый народ, но, занЯтый
послевоенной битвой за жизнь, за давностью лет, также в отсутствие практики
почти забыл "безсмертно-эпохальное произведение" -- поэтическое детище
солдатских казарм, тюремных камер и разных тесных мест, где "массоваЯ
культура" так любит процветать.

x x x
€ хотЯ погода по-прежнему стоЯла золотаЯ, все умеющие ходить и ползать
ранбольные дни напролет проводили во дворе, в саду, кто и подле речки -- все
равно времЯ тЯнулось нудно и по-прежнему почти никакого лечениЯ не велось.
ђопот, конечно, ругань, нежелательные разговорчики. ‡аводил их обычно
—еревченко или его подручные, напираЯ на то, что как раз немецкий порЯдок
нам не нравитсЯ и мы его не только не принЯли, но и порушили, гоним немца в
хвост и в гриву, "до дому, до хаты", значит, нам ничего другого не
останетсЯ, как жить при советском бардаке, терпеть его и умело им
пользоватьсЯ. Љак бы между прочим штатные госпитальные "браты" и
кубанцы-молодцы со смешками и ужимками поведали, какой в •асюринской
странице был молодой, однако мозговитый немецкий комендант. Џрибегала к нему
девка, бух в ноги, жалуетсЯ: местный удалец обрюхатил ее, но женитьсЯ не
хочет. Љомендант вызвал прелюбодеЯ, поставил на колени подле комендатуры и
порол его плетью до тех пор, пока тот не дал добровольное согласие женитьсЯ
на любимой невесте. Ђ то еще было: за Љубанью есть широченнаЯ, необъЯтнаЯ
бахча и кто только не пользовалсЯ ею при ‘оветах, кто только с нее не тащил
и не вез! Ќемецкий комендант содержал при себе небольшой штат из местных
казаков: он-де не может отрывать солдат фюрера, нужных фронту, это
большевики могут себе позволить иметь в тылу тучи бездельников и воров, у
них в стране население сто восемьдесЯт миллионов против восьмидесЯти
германских! ’ак вот, немецкий комендант велел по всем четырем углам
бахчевого полЯ поставить по виселице и заЯвил, что каждого, кто украдет
арбуз, он вздернет самолично!
€ ни одного плода не пропало. Љ полю-то близко подходить боЯлись
громодЯне, не только что красть. –енный опыт того смышленого коменданта был
распространен по всем бывшим социалистическим полЯм, о чем Я уже сообщал в
одной из своих повестей.
"€ правильно! Џусть орднунг этот будет, мать его так, вещь у нас
необходимаЯ. Ђ то вон пшеницу гребут с полей, кукурузу пообломали еще
неспелую, сады обтрЯсли, помидоры на кустах обобрали, картошку в поле
которую вырыли, на которую чушек напустили. ‚се пьют, блЯдуют, госпиталь
этот расхристанный какой пример подает?!" -- роптали и ругались станичники.
ђазвлекали ранбольные друг дружку, как могли. Ћдин гренадер с насквозь
пробитыми легкими курил, и дым валил у него со спины из-под гипса -- это ли
не потеха! Љто ушами шевелил, кто выпердывал целый куплет здешней любимой
песни "ђаспрЯгайте, хлопцы, коней", но рекордсменом потех был редкостный
человек и неслыханный боец, умеющий носить полный котелок воды на совершенно
озверевшем, огнедышащем члене, -- толпы собирал этот фокусник, по
национальности грек, заверЯвший, что длЯ греков этакаЯ штука -- рЯдовое
Явление.

x x x
Ќо все же основные развлечениЯ среди горемык, изнывающих от бездельЯ,
были разговоры про фронт, про баб, особенным успехом пользовались анекдоты и
рассказы женатиков про женитьбу и про то, как немилосердно, наповал сражали
"ихого брата" смелые, находчивые и хитрые истребители женского пола.
Ѓольшинство тех баек окажетсЯ пустой болтовней, брехологией,
сочинениЯми людей не особо гораздых на выдумку, но кто не хочет -- не
слушай, другим слушать не мешай. € не мешали, слушали, давили горе и боль
изгальным смехом, потехами и юмором, нисколько, впрочем, по качеству не
уступающим тем развлечениЯм, что показывают ныне трудЯщимсЯ по телевизору во
всем мире и у нас в ђоссии тоже никому в потехе тюремного и казарменного
свойства не уступЯт.
Ћх уж эти потешки солдатские!
Ќе то молодой, не то старый танкист с одной бровью, с одним ухом, с
одним глазом и с половиной носа -- втораЯ половина лица залеплена лоскутьЯми
чьей-то кожи, оголенный глаз, без ресниц, жил, смотрел как бы совсем
отдельно от другой половины лица, словно бы слЯпанной из розового
пластилина. Ѓыл на восстановленной половине лица кусочек кожи, на котором
резво кучерЯвились черные волосы. Ћрлы боевые, веселЯсь, внушали танкисту,
что заплата, мол, прилеплена с причинного бабьего места; и как только в бане
мужик путевый к танкисту приблизитсЯ -- щека у него начинает дергатьсЯ,
волосы на заплате потеют. ’анкист этот, страдающий еще и припадками, не
только потешал хлопцев смешной щекой, он еще, заикаЯсь, высказывалсЯ: в этом
госпитале, дескать, жить еще можно, тепло здесь пока, жратвы досыта, волЯ
вольнаЯ, вон они, танкисты с третьей гвардейской танковой армии, жженые,
битые, мотались-мотались в санколонне, их нигде не берут -- госпиталЯ
переполнены, но санколонне-то надо быть в определенный час на определенном
месте, иначе начальника колонны на передовой застрелЯт -- там свой суд и
порЯдки свои! Ћн придумал "ход", не раз, видать, испытанный: взЯл и возле
одного госпиталЯ во дворе выгрузил раненых, аж сто пЯтьдесЯт штук,
подорожные под них подсунув.
‚се раненые мужики -- горелые, разбитые дальней дорогой, -- как колонна
машин смоталась, в голос плакали. ‚ госпитале сжалились над ними, растолкали
по коридорам, перевЯзочным, санпропускникам, изолЯторам. €, конечно, пока
дополнительно выхлопотали под новых раненых паек, медикаменты, имущество,
сто пЯтьдесЯт тех штук существовали за счет других раненых, при том же
медперсонале, при тех же объемах помещениЯ и средств оплаты труда. Љому
такое понравитсЯ? ђугали, крыли, долго "чужими" считали танкистов и
обращались с подкинутыми соответственно.
‡а танкистом сапер в разговор вступил, сперва долго мосты и переправы
материл, затем тех, кто его в саперы определил. Ћбезножел он еще на „непре,
бродЯ осенью в холодной воде дни и ночи, кормЯт же при такой тЯжелой работе
-- по скудной норме жиров и мЯса дают, как тыловикам. "‚се вон, послушаешь,
бабушкиным аттестатом удачно пользовались, и мы пользовались, когда времЯ
поспособствует, да какое у сапера времЯ? Ќа одной картошке поработай,
потаскай бревна, железо и всЯкие тЯжести... Џоносом замаЯлись саперы. ‚се
эти хваленые переправы задристаны, заблеваны саперами да ихой кровью залиты.
•валенаЯ водка не греет -- ее, милую, пока до сапера довезут, поразбавлЯют в
бочонках так, что она керосином, ссакой, чем угодно пахнет, но градусов в ей
уже нету"...
-- ‚он, то ли дело летчики! €м и чеколады, и водка, и мЯсо -- все!
ЌашелсЯ человек из авиации. Ќе завидуйте, сказал, нашей жизни. “ всех у
вас есть главное -- землЯ под ногами. Ђ там? ’ам бывали такие моменты, что
согласилсЯ бы все бревна перетаскать, середь льдин плавать и бродить, одной
картошкой питатьсЯ, только чтоб она, землЯ родимаЯ, под ногами была, но не
гибельнаЯ пустота...
Џривыкшие на передовой, в своих частЯх, при своей братве к свободе
слова, калЯкали бывшие воЯки о том да о сем, и начинали их в центральное
помещение "на процедуры" вызывать.
Љ начальнику особого отдела, который "на свет" не показывалсЯ, жил в
Љраснодаре и в •асюринскую наезжал раз в неделю -- длЯ "профилактической
работы". ‚идимо, танкист, которому уже нечего было терЯть: никуда он уже не
годилсЯ, надерзил надзорному начальнику -- и в несколько дней был комиссован
домой, в Џензенскую область. Ћстальные говоруны попримолкли, косились на
—еревченко, на его сподручных, сулились, как поправЯтсЯ и сил накопЯт,
выковырЯть ему вилкой глаз или Язык выдернуть. Ћн удивленно, панибратски лип
ко всем: "’а що вы, хлопцы?! ’а Я . .. ’а тому начальнику!.."
Ђнкудина Ђнкудинова никуда не вызывали и вообще больше ничем не
тревожили. ‡ато он вызвал —еревченко за сарай и зачем-то прихватил менЯ.
’ам, за сараем, он вынул из-за пазухи финку с фасонной наборной ручкой,
просквоженной двумЯ позолоченными полосками, и с позолотой на торце лезвиЯ.
”инку эту на виду у всех Ђнкудин точил об кирпич несколько дней и, когда
вынул, предложил —еревченко попробовать острие.
-- Ќет, не пальцем! -- сказал он —еревченко, охотно дернувшемусЯ рукой
к ножу. -- џзыком! -- и повторил с обыденной интонацией: -- „линен он у тебЯ
больно, другой раз ополовиню.

x x x
Џосле того, как мы узнали, что Ђнкудин с Џетей ‘ысоевым дюзганули
немецкого полковника, пристали с расспросами, как да что было. € Ђнкудин,
сперва неохотно, затем разойдЯсь, рассказал, что на фронт ушел добровольцем
в сорок еще первом, с горноалтайских серебрЯных разработок, где трудилсЯ
после окончаниЯ техникума мастером. ’ам и свела судьба их с Џетей ‘ысоевым.
‚месте они и в военкомат ходили, вместе на десантников учились, вместе и в
тыл врага были брошены, вместе из окружениЯ уходили, какое-то времЯ
партизанили. Џотом их на этого разнесчастного полковника охотитьсЯ
заставили, и неделю они его, суку, взЯть не могли, целым разведотрЯдом
ползали на брюхе -- не подступитьсЯ было. Љомандованию же нашему надо было
знать точно о начале контрнаступлениЯ противника на ‚Яземском направлении. €
вот дождались того, что из немецкого штаба группы армий поступили бумаги и
планы. Џолковник тот, мать бы его растуды, выехал на передовые позиции,
причем не в село либо в город, неподалеку от фронта которые, а прЯмиком в
окопы, чтобы из рук в руки передать схемы дислокации и приказы полевым
командирам.
’ут-то, выполнив задание, проведЯ оперативное совещание с командирами
передовых подразделений, полковник позволил себе расслабитьсЯ, выпил, ему
поиграли на мандолине, он попел и осталсЯ спать в одном из блиндажей штаба
полка. „вое часовых у входа в блиндаж. Ќаверху -- патруль, в траншеЯх --
сторожевые, за траншеЯми, ближе к нейтральной полосе, -- боевые охранениЯ
ракетами пулЯют -- не очень-то разгулЯешьсЯ.
Ќо зима, холод -- союзники разведчика! ‡а полночь вызвездило, звонко
стало от мороза, задымили все блиндажи, землЯнки и траншеи у немцев на
передовой.
‚от и удача: побег один часовой за дровами, начал в минометном
"дворике" Ящики ломать, винтовку, конечно, в сторону отложил. ’ут его и
пристукнули, тут с него каску снЯли, шинеленку и все это на Ђнкудина
напЯлили. Ќабрал он беремЯ дров, спешит дорогого полковника-тыловика
обогреть. ‚торой часовой и охнуть не успел, как ему пасть заткнули и
прикололи его, чтоб не дрыгалсЯ. ‘ полковником тоже все обошлось. ‘пал он
уже крепко на топчане, укрывшись одеЯлом. ЏетЯ ‘ысоев разбудил его и
говорит: "ѓутен морген!" -- к горлу ему финку, теперь уже по-русски: "’олько
пикни, сволота!" -- и вот ведь что делает власть над человеком, кураж этот
проклЯтый, вЯжут они полковника, снарЯжают в путь-дорогу и того не видЯт,
что в темном углу блиндажа, зажавшись в землю, затаилсЯ немчик-холуй с ножом
своего господина, имеющим фамильный знак. Ћн лучинки щепал и в печурку
подкладывал, чтоб господину хорошо в тепле спалось. Ђ тут эти тени вместо
болвана часового, которому он, холуй, приказал принести дров, и тот еще
ворчал что-то, не хотел идти. Ќо холуй пообещал ему дать возможность
погретьсЯ в штабном блиндаже, возле печурки, часовой и пошел за дровами...
•олуй не то чтобы очухалсЯ в углу, за печуркой, холую просто страшно за
своего господина, которого валЯли, давили на топчане жуткие привидениЯ,
господин хрипел, выкашливал что-то. ’онко взвизгнув, почти не глЯдЯ, холуй
сунул обеими руками нож в мелькавшее перед ним привидение, бросилсЯ из
блиндажа, но уже в проходе был уронен ребЯтами из группы захвата, тут же и
придушен. ирока спина у Ђнкудина Ђнкудинова -- не промажешь, нож торчал под
лопаткой. Џока разведчики смывались с фашистской передовой, пока миновали
боевые охранениЯ, потом и зону заграждениЯ, у Ђнкудина натекли полные
валенки крови, замокрело и клеилось в штанах, он упал на снег: "Ќе могу!
Ѓратва-а-а... не могу..."
Џолковника волокли на саперных салазках, грубо сколоченных из
неструганых досок. Ќа салазках немцы подвозили мотки колючей проволоки и
кольЯ. ЏетЯ ‘ысоев сдернул полковника с салазок, бросил на них свою шинель,
опрокинул на салазки друга Ђнкудина Ђнкудинова, сверху на него навалил
полковника, прихватив раненого чьей-то обмоткой и ремнем, прошипел
полковнику: "ѓрей, сука!" -- и разведчики снова рванули к своим траншеЯм,
подальше от света ракет, от густеющего немецкого огнЯ, от слабеющего треска
ручного пулемета и автоматов группы прикрытиЯ.
ЏетЯ ‘ысоев не велел вынимать из спины Ђнкудина нож, так поступают
охотники, и наваленный на него сверху полковник своей тЯжестью пропорол
русского разведчика насквозь. Ђнкудин Ђнкудинов уже не помнил, когда
оказалсЯ в траншее, затем в медсанбате.
Ђнкудину Ђнкудинову и Џете ‘ысоеву сулили звание ѓероЯ ‘оветского ‘оюза
за того полковника, но взЯли его все же поздновато: за оставшиесЯ до
наступлениЯ часы командование фронта успело подбросить на передовую лишь
кое-что и малость укрепитьсЯ, немцы скоро прорвали оборону первой линии, на
второй противник нарвалсЯ на более или менее организованную оборону, упорное
сопротивление. Љонтрудар, так секретно готовившийсЯ немцами, был сорван, и
за это дали звание ѓероЯ начальнику разведотдела дивизии и замполиту
пехотного полка, который будто бы самыми умными советами обеспечил выход
разведчиков с Языком.
‘амо собою, ни того, ни другого ѓероЯ разведчики в глаза не видели и
узнали о их подвигах из газет. ЋставшихсЯ в живых разведчиков наградили
орденами и медалЯми, наиболее же отличившихсЯ Џетю ‘ысоева и Ђнкудина
Ђнкудинова -- вторыми орденами ‘лавы, затем и третьими, однако ж и еще одну
награду получил Ђнкудин -- эмфизему левого легкого и времЯ от времени
открывающеесЯ внутреннее кровотечение. ’аежное поверье, усвоенное Џетей
‘ысоевым от алтайских охотников, что не надо вынимать нож из свежей раны,
коли вынул, рану чем-нибудь затыкай и перевЯзывай, иначе кровь через нее
утечет, -- поверье это дорого стоило Ђнкудину Ђнкудинову: он послабел силой,
кашлЯл кровью, "маЯлсЯ нутром", но был еще несгибаем духом.
Ћн заставил лизнуть лезвие ножа госпитального сексота, ножа, как Я
догадалсЯ, вынутого из тела своего, с тем самым старинным фамильным
германским знаком какого-то знатного, древнего рода вестфальцев или
пруссаков, на протЯжении всего своего воинственного пути украшающих себЯ,
дворцы свои и древние замки оружием и от веку брЯцающих оружием перед
ошарашенно-трусливой …вропой.
ђот —еревченко наполнилсЯ кровью. ЏоглЯдев на желтоватое скуластое лицо
Ђнкудина, брезгливо вытирающего лезвие ножа листом подорожника, он сплюнул
кровь, зажал рот левой рукой, правую поднЯл до "горы", что означало: "џ все
понЯл!"
-- €ди! -- сказал Ђнкудин Ђнкудинов тихо, увесисто. -- € засыпь свою
поганую пасть стрептоцидом!.. €ль попроси парней нассать в нее -- моча
всЯкую заразу обезвреживает.

x x x
„нЯ через три мужики пили "отвальную". Ђнкудина Ђнкудинова направлЯли в
Њоскву, в какой-то специальный пульманологический госпиталь. ђебЯта
подумали, что под таким мудреным названием скрываетсЯ тюрьма или лагерь
какой, но Ђнкудин успокоил ранбольных, сказав, что это в самом деле
госпиталь, и госпиталь непременно хороший, в плохой его более не пошлют...
€ все же печален был Ђнкудин Ђнкудинов, печален и трезв. ‚ыпивка не
брала его, да и почти не пил он, только прикладывалсЯ к стопке. ѓулЯли
мужики в избе госпитальной лаборантки. Ђнкудин Ђнкудинов ходил сдавать ей
кровь на анализ и "разговорилсЯ". ‹аборантка ‹иза уже входила в серьезное,
кубанское тело, но еще вовсе не растолстела, еще швы не расходились на ее
платье, белые волосы, закрученные в валы на шее и подле висков, придавали ей
моложавости, она казалась чуть перезрелой, но все еще легкомысленной
аппетитной пышечкой, хотЯ и проскальзывало в ней порою отчуждение, взглЯд
делалсЯ холодновато-тоскливым, сдавалось тогда, что смешливаЯ бабенка эта --
себе на уме.
‹иза мимоходом, будто вскользь, взглЯдывала на Ђнкудина Ђнкудинова,
подкладывала ему в тарелку что повкуснее и подливала в рюмашку. Ѓывший
разведчик вел степенный разговор, но успевал поблагодарить подругу за
внимание. …ще в вагоне Я заметил, что пил он мало и аккуратно. Ќо как-то уж
так получалось, что он вроде бы все времЯ активно участвовал в застолье, был
его центром и главой. “ж не старообрЯдка ли ”екла научила его этому
ненавЯзчивому, исподволь происходЯщему чувству собственного достоинства? Ћ
”екле своей Ђнкудин Ђнкудинов рассказывал охотней, чем о подвигах на войне.
Ќемало мы посмеЯлись, слушаЯ о том, как, еще будучи студентом-дипломником,
на практике, где-то на границе ЂлтаЯ с Њонголией, он откопал утаенное
старообрЯдческое село и увел из него синеглазую, белоликую девку,
крестившуюсЯ двуперстием, знавшую грамоту по раскольничьим книгам.
Џринесла она с собой в дом Ђнкудиновых медный складень, прибила его над
кроватью, молилась по три раза на дню, пока дети не пошли. Ќорму молениЯ она
сбавлЯла по ребЯтам: родилсЯ первенец -- по два раза молитьсЯ стала; родилсЯ
второй -- по утрам или вечером, да еще по свЯтым праздникам.
Ђнкудиновы-старшие, державшие на стене портреты ‘талина, ‹енина и Љарла
Њаркса, терпеливо и настойчиво перевоспитывали невестку, но успеха не имели.
Ѓолее того, начали задумыватьсЯ над передовыми теориЯми, и выходило, что как
Љарл Њаркс с ”ридрихом ќнгельсом, как и старообрЯдка-невестка стоЯт за
честную, справедливую и чистую жизнь, без воровства, прелюбодейства и всЯкой
наглости, только -- по передовой теории -- властвовать и царить могла лишь
диктатура пролетариата, и эта диктатура должна вырубить под корень, "до
основаниЯ" всех, кто с нею не согласен , потом уж: "Њы наш, мы новый мир
построим..." ‘тало быть, здание нового мира, как и тысЯчу лет назад, счастье
народное, опЯть-таки, как ни крути, создавалось с помощью насилиЯ. Ђ вот
невестка в молитвах призывала к терпению, покорности судьбе, согласию людей
во всем, кроме "чистой" веры. „а кабы только призывала?! Џризывать-то и сами
Ђнкудиновы горазды были, подрали в молодости глотки, чаще всего орали
неизвестно зачем и призывали, не понимаЯ, к чему.
Ќевестка делала добро и работу не торопЯсь, без крика и все же везде
поспеваЯ и постепенно овладела домом Ђнкудиновых, стала его главой и
предводителем. Ѓывшие горлопаны-партизаны и партийцы -- старшие Ђнкудиновы
охотно свалили на ”еклу все хозЯйство, сами подались было в общественники,
чтобы выступать на собраниЯх и во времЯ выборов не только с пламенным
словом, но и с концертами. „ед Ђнкудинов рокотал непримиримо: "Џод тЯжким
разрывом гремучих гранат отрЯд коммунаров сражалсЯ!.." € когда наступал
черед хору сомкнуть рты и только однотонно мычать, в действие вступала бабка
Ђнкудиниха. "Њы на горе всем буржуЯм мировой пожар раздуем!" -- верещала
она, и аж горло у людей стискивало -- вот как здорово у них получалось!
Ќо как война началась, стало не до хора и не до декламаций. Ћтец снова
спустилсЯ в рудник, чтобы золотом крепить оборону страны. Ђнкудиниха,
маЯвшаЯсЯ грудью, засела дома, с ребЯтами. Ќевестка же ломила на
социалистических полЯх колхоза "Њарат", вышла в бригадиры, мать жаловалась в
письме: научила всю бригаду не только честно и ударно работать, но и
молитьсЯ за упокой убиенных на войне, за здравие живых, ee, Ђнкудиниху, тоже
допекла, понуждает кланЯтьсЯ, каЯтьсЯ в грехах, окрестила ребЯтишек --
недопустимый срам! -- заставлЯет носить на шее крестики и в вере своей как
была несгибаема, такой и осталась, пожалуй что даже и неистовей с годами
сделалась, и она, Ђнкудиниха, уж думает иногда, что некоторым коммунистам,
окопавшимсЯ по тыловым колхозам, приискам и лесам, не мешало бы у невестки
”еклы кой-чего и в пример взЯть.
‹иза нависла на плечо Ђнкудина, он ее не сгонЯл, но, усмехаЯсь,
говорил:
-- Ћх, будет мне от моей ”еклы банЯ. Ѓудет!.. -- сморщилсЯ: --
ЏокаЯтьсЯ ведь заставит!.. „а не хмурьтесь вы, хлопцы, не переживайте за
менЯ. Ѓыло б за че ухватитьсЯ, они б менЯ тут же схарчили! € вы живите так,
чтоб не за что ухватитьсЯ, не потому что извилисты, скользки, а потому что
прЯмы. Ќадо жить так, чтобы спалось всегда спокойно. ќто главное. Ќо
мандавошка та, с белыми непорочными погонами, все ж кой-какую разруху
произвела в моей душе. „а и не она одна... ’ысЯчи вернула в строй!.. --
Ђнкудин Ђнкудинов вдруг взвилсЯ, брЯкнул кулаком по столу: -- "†изнь наша не
краденаЯ, а богоданнаЯ", -- бает моЯ ”екла. Ћни, эти курвы, после войны
хвастатьсЯ будут. Ќо это мы, мы сами, сами возвращались в строй, рвались на
передовую, со свищами, с дырЯвыми легкими, в гною, припадочные, малокровные,
-- потому что без нас войско не то. Џотому что без нас ему не добыть победу.
Ќо вот после четвертого ранениЯ Я начал задумыватьсЯ: а может, лучше домой?
ЊенЯ один раз комиссовали -- Я не поехал. џ под Љурск рванул -- как же там
без менЯ?.. џ заработал право ехать домой. ЋтпустЯт. “ менЯ легкое не скоро
заживет... ќто Я, сын отца, строившего ‘талинск. ‘ын матери -- сплошной
комсомолки -- начал думать: где мне лучше, а?! ќто ж так пойдет -- честные
люди кусочниками сделаютсЯ, у корыт с кормом хрюкать будут... Ђ что с
державой будет? •олуй державу удоржит?
-- „а успокойсЯ ты, успокойсЯ, миленький! -- трЯсла ‹иза за гимнастерку
Ђнкудина Ђнкудинова. -- џ про нее, про эту полковницу, знаю такое, що мы,
гулЯщие бабенки, по сравнению с нею ангелами глЯдимсЯ!..
-- ‘топ, ‹изавета! „ержаве нашей много веков уже! € совести нашей срок
не малый... Ђ они -- косоглазых, глухих, хромых, с гнилыми брюхами на
передовую, чтобы себЯ и своих холуев да деток около себЯ...
-- ѓоворишь же, сами, сами, а ей, —ернЯвской, только того и надо. Ќемцы
говорили, сын ‘талина, џков, поднЯл руки до горы. ‘талин за это не себЯ в
тюрьму, родителей жены џкова... -- сощурилась ‹иза на Ђнкудина Ђнкудинова.
-- ‹овко, правда?
Ђнкудин нахмурилсЯ, потер рукою лоб, окрапленный мелкими каплЯми:
-- Џостой, ‹изавета! ’ы к чему про ‘талина-то?
-- „а просто так, к слову пришлось. “ж больно ты правильный, и ‘талин
твой правильный, а немцу пол-ђоссии отдал, немец Љубань ржой поразил, до
Љавказа добралсЯ, народу тьма погибла, да еще спогибнет сколько! „руг друга
со свету сживаете. Џодполковница —ернЯвскаЯ, блЯдь отпетаЯ и воровка, тебЯ
готова сырым слопать, а ты за спину своей ”еклы спрЯчешьсЯ, в свЯтом углу.
‘овести ”еклы на всех хватит, ее совести тыща лет. ‘пасе-о-о-отесь!
-- ’ы че, ‹изавета, на скандал прешь? ’ак не ко времени и не к месту.
•лопцы вон молодехонькие, рты пооткрывали. Љорму ждем или страшно слушать,
хлопцы?
-- Љо-орму!
-- Ђ-а, роднюшеньки мои хлопчики! Ђ-а, воробьишки с тонкими шейками! “
пуху!.. Ќе слухайте вы нас, старых дураков! Џейте! Љушайте! џ вас в обиду не
дам, не да-а-ам... Ђнкудин, Я знаю, зачем ты их целый табор... ‡на-а-аю...
-- Ђ знаешь, так побереги!
-- Џоберегу-у-у... поберегу-у-у...
Џоздней ночью с поездом Љраснодар -- Њосква мы проводили Ђнкудина
Ђнкудинова в Њоскву. ‹иза все времЯ крепилась, шутила, совала кошелек с
харчами и бутылку Ђнкудину Ђнкудинову, что-то и проводнице сунула, чтоб та
хорошо устроила пассажира.
Ќо как поезд ушел, навалилась ‹изавета на мой гипс, растрескавшийсЯ на
плече, горько, без голосу, расплакалась. € у провожающих солдат замокли
глаза. џ гладил ‹изу по волосам, говорил: "Ќе плачь... не плачь..." Ђ сам
мучилсЯ, что не спросил у Ђнкудина Ђнкудинова про Љоломну -- не бывал ли он
в ней весной сорок третьего года, не ел ли с доходным молоденьким солдатом
из одного котелка суп с макаронами, точнее, с единственной, зато уваристой
длинной американской макарониной...
Ќа перекрестках военных дорог, в маленьком городке, в каком-то
очередном учебно-распределительном, точнее сказать, военной бюрократией
созданном подразделении, в туче народа, сортируемого по частЯм, готовЯщимсЯ
к отправке на фронт, кормили военных людей обедом и завтраком спаренно.
‚ыданы были котелки, похожие на автомобильные цилиндры, уемистые, ухлебистые
-- словом, вместительные, и бойцы временного, пестрого военного соединениЯ
таили в своей смекалистой мужицкой душе догадку: такаЯ посудина дадена не
зрЯ, мало в нее не нальют, будет видно дно и голаЯ пустота котелка устыдит
тыловые службы снабжениЯ.
Ќо были люди повыше нас и посообразительней -- котелок выдавалсЯ на
двоих и в паре выбору не полагалось: кто рЯдом с правой руки в строю, с тем
и получай хлебово на колесной кухне и, держась с двух сторон за дужку
посудины, отходи в сторону, располагайсЯ на земле и питайсЯ.
‚ пару на котелок со мной угодил пожилой боец во всем сером. Љонечно, и
пилотка, и гимнастерка, и штаны, и обмотки когда-то были полевого защитного
цвета, но запомнилсЯ мне напарник по котелку серым, и только. Ѓывает такое.
Љотелок от кухни в сторону нес Я, и напарник мой за дужку не держалсЯ,
как другие, боЯвшиесЯ, что свЯзчик рванет с хлебовом куда-нибудь и выпьет
через край долгожданную двойную порцию супа.
‘уп был сварен с макаронами, в мутной глубине котелка невнЯтно что-то
белело.
ел май сорок третьего года. ‚округ зеленела трава, зацветали сады. Ѓез
конца и краЯ золотились, желто горели радостные одуванчики, возле речки
старательно паслись коровы, кто-то стирал в речке белье, и еще
недоразрушенные церкви и соборы поблескивали в голубом небесном пространстве
остатками стекол, недосгоревшей позолотой куполов.
Ќо нам было не до весенних пейзажей, не до красот древнего города. Њы
готовились похлебать горЯчей еды, которую по пути из ‘ибири получали редко,
затем, в перебросках, сортировках, построениЯх, маршах, и вовсе обходились
где сухарЯми, где концентратом, грызЯ его, соленый и каменно спрессованный,
зубами, у кого были зубы.
Њой серый напарник вынул из тощего и тоже серого вещмешка ложку. ‘разу
Я упал духом: такую ложку мог иметь только опытный и активный едок.
„еревЯннаЯ, разрисованнаЯ когда-то лаковыми цветочками не только по черенку
и прихвату, но и в глуби своей, стараЯ, заслуженнаЯ ложка была уже выедена
по краю, даже трещинками ее начало прошибать по губастым закруглениЯм,
обнажаЯ какое-то стойкое, красноватое дерево, должно быть, корень березы.
‚есной резана ложка, и весенний березовый сок остановилсЯ и застыл
сахаристой плотью в недрax ложки.
“ менЯ ложка была обыкновеннаЯ, алюминиеваЯ, на ходу, на скаку
приобретеннаЯ где-то в военной сутолоке иль вроде бы еще из ”‡Ћ. Љак и
всЯкий современный человек, за которого думает дЯдЯ и заботитсЯ о нем
постоЯнно государство, Я не заглЯдывал в тревожное будущее и не раз и не два
был уже объедаем на боевых военных путЯх, потому что, кроме всего прочего,
не научилсЯ хватать еще с пылу, с жару. ’епленькое мне подавай!.. ‚от сейчас
возьметсЯ этот серый метать своей боевой ложкой, котораЯ мне уж объемнее
половника начинала представлЯтьсЯ, -- и до теплого дело не дойдет,
горЯченькие две порции красноармейского супа окажутсЯ в брюхе. ‚ чужом!
Њы начали.
‘уп был уже не впрогорЯч, и Я засуетилсЯ было, затаскал свою узкорылую
ложку туда да обратно, как вдруг заметил, что напарник мой не спешит и
заслуженной своей ложкой не злоупотреблЯет. ‡ачерпывать-то он зачерпывал во
весь мах, во всю глубину ложки, но потом как бы ненароком, вроде от
неловкости задевал за котелок, из ложки выплескивалась половина обратно, и
оставалось в ней столько же мутной жижицы, сколько и в моей ложке, может,
даже и поменьше.
‚ котелке оказалась одна макаронина. Ћдна на двоих! „линнаЯ, правда,
дебелаЯ, из довоенного теста, может, и из самой Ђмерики, со "второго
фронта", -- точно живое создание, она перекатывалась по котелку от одного
бока к другому, потому что, когда дело подошло к концу и ложки начали
скрести дно, мы наклонЯли котелок: напарник мне -- Я черпну, наклон к
напарнику -- он черпнет.
€ вот насуху осталась только макаронина, мутную жижицу мы перелили
ложками в себЯ, она не утолила, а лишь сильнее возбудила голод. Ђх, как
хотелось мне сцапать ту макаронину, не ложкой, нет! -- с ложки она
соскользнет обратно, шлепнетсЯ в котелок, в клочки разорветсЯ ее слабое
белое тело, -- нет, рукою мне хотелось ее сцапать -- и в рот, в рот!
…сли бы до войны жизнь не научила менЯ сдерживать свои порывы и
вожделениЯ, Я бы, может, так и сделал -- схватил, заглотил, и чего ты со
мной сделаешь? Ќу, звезданешь по лбу ложкой, ну, может, пнешь и скажешь:
"акал!" ќка невидаль! € пинали менЯ, и обзывали еще и похлестче.
џ отвернулсЯ и застланными великим напрЯжением глазами смотрел на
окраины древнего городка, на тихие российские пейзажи, ничего, впрочем,
перед собой не видЯ. ‚ моих глазах жило одно лишь трагическое видение --
белаЯ макаронина с прорванным, как у беспризорной, может, и позорно
брошенной пушки-сорокапЯтки, жерлом.
ђаздалсЯ тихий звук. џ вздрогнул и обернулсЯ, уверенный, что макаронины
давно уж нет на свете, что унес ее, нежную, сладкую, этот серый, молчаливый,
нет, не человек, а волк или еще кто-то хищный, мне на донышке котелка
снисходительно оставив дохлебывать ложечку самого жоркого, самого соленого и
вкусного варева. „а что оно, варево, по сравнению с макарониной?!
Ќо... Ќо макаронина покоилась на месте. ‚ тонком беловатом облачке
жижицы, высоченной из себЯ, лежала она, развареннаЯ, загнутаЯ вопросительным
знаком, и, казалось мне, сделалась еще дородней и привлекательней своим
царственным телом.
Њой напарник первый раз пристально глЯнул на менЯ, и в глуби не его
усталых глаз, на которые из-под век, вместе с глицеринно светЯщейсЯ пленкой
наплывали красненькие потеки, Я заметил не улыбку, нет, а какое-то
всепонимание и усталую мудрость, что готова и к всепрощению, и к
снисходительности. Ћн молча же своей заслуженной ложкой раздвоил макаронину,
но не на равные части -- и... и, молодехонький салага, превращенный в
запасном полку в мелкотравчатого кусочника, Я затрЯссЯ внутри от бессилиЯ и
гнева: Ясное дело -- конец макаронины, который подлиньше, он загребет себе.
Ќо деревЯннаЯ ложка коротким толчком, почти сердито подсунула к моему
краю именно ту часть макаронины, котораЯ была длиньше.
Ќапарник мой безо всЯкого интереса, почти небрежно забросил в обросший
седоватый рот беленькую ленточку макаронины, облизал ложку, сунул ее в
вещмешок, поднЯлсЯ и, бросив на ходу первые и последние слова: "Љотелок
сдашь!" -- ушел куда-то, и в спине его серой, в давно небритой, дегтЯрно
чернеющей шее, в кругло и серо обозначенном стриженом затылке, до которого
не доставала малаЯ, сморщеннаЯ и тоже сераЯ пилотка, чудилось мне
всесокрушающее презрение.
џ тихо вздохнул, зачерпнул завиток макаронины ложкой, допил через край
круто соленную жижицу и поспешил сдавать на склад котелок, за который взЯта
была у менЯ красноармейскаЯ книжка.
„о отправки во фронтовую часть Я все времЯ не то чтобы боЯлсЯ, а вот не
хотел, и все, встречатьсЯ со своим серым напарником по котелку.
€ никогда нигде его более не встретил, потому что всюду тучею клубилсЯ
военный люд, а в туче поди-ка отыщи, по-современному говорЯ,
человеко-единицу.
Ђнкудин Ђнкудинов так много видел людей на войне и подле войны, со
многими едал из одного котелка, спал в одном окопе -- где ему всех нас
упомнить?!
Ќо Я помнил и помню его всегда, и когда мне стало плохо, одиноко на
“рале, по пути в ЉрасноЯрск, проезжаЯ по Ђлтайскому краю в сорок шестом
году, Я подумал: "Њожет, сойти с поезда, поискать Ђнкудина Ђнкудинова -- он
поможет, он утешит и ободрит..." -- да не решилсЯ Я тогда сойти с поезда, и,
поди-ка, понапрасну не решилсЯ.
Ќо был случай, мне показалось, что в одном алтайском мужике Я узнал
Ђнкудина Ђнкудинова. Њы были на "чтениЯх укшина", проще, без выпендрежа
сказать -- на поминках по укшину. €з ‘росток бригадою приехали в
зверосовхоз, где смотрели мы на зверьков, беспокойно мечущихсЯ по вонючим
клеткам и вольерам, рассказывали "о своем творческом пути" звероводам,
восславлЯли словами ђодину, партию, их замечательного землЯка -- писателЯ,
артиста, режиссера, -- которого здесь, на родине, при жизни землЯки срамили
и поедом ели; ждали автобус в центре поселка, подле магазина, запертого на
обеденный перерыв.
Џеред открытием возле дверей магазина скопилась кучка народу, что-то
должны были "выкинуть" из продуктов -- не то постное масло, не то морского
мороженого окунЯ. ЏоЯвилсЯ возле магазина мужик, костлЯвый и до того
исхудалый, что пиджак прошлого покроЯ морщилсЯ на нем и был вроде как с
чужого плеча. ‹ицо мужика было желтоватого цвета, если уж совсем точно --
неземного, лицо дотлевающего человека. Џо глазам разлилась желтизна, и
красные прожилки чуть светились волосками, вроде бы в слабого накала
лампочке, но были ко всему устало-внимательны. Ќа пиджаке незнакомца в шесть
рЯдов пестрели самодельные колодки и впереди всех и выше -- уже выцветшие
желто-черные колодки трех орденов ‘лавы, тогда как в остальных рЯдках
колодочек было по четыре. Ћн поздоровалсЯ, проходЯ мимо нас, устало
развалившихсЯ на скамье, у которой в середке было выдрано с корнем два
бруска подгулЯвшими удалыми молодцами. Ћстановившись чуть поодаль от людей и
от гостей, незнакомец внимательно нас оглЯдывал, словно изучал.
-- Ќе уберегли укшина-то! -- вдруг резко сказал он всем нам разом, и
мы, подобравшись, насторожились. -- ’еперь оплакиваем, хвалим, в товарышши
набиваемсЯ? -- € опЯть, подождав чего-то и не дождавшись, вздохнул: --
ќх-эх-хо-хо! ‚ымирают лучшие... вымирают... Ђ может, их выбивают, а? •удшие
лучших, а? —его ж с державой-то будет?..
Љакой-то наш распорЯдитель от общественности совхоза подхватил мужика
под руку, отвел его к стеной стоЯщей подле магазина крапиве, забросанной
стеклом, поврежденными бутылками, окурками, банками и все-таки напористо,
даже с озорством растущей. Ћбщественник, рубЯ одной рукой воздух, что-то
говорил раздосадованному мужчине, в чем-то его убеждал. ’от ему не возражал,
под конец индивидуальной беседы кивнул головою и более к нам не приставал.
†ивые всегда виноваты перед мертвыми, и равенства меж ними не было и во
веки веков не будет. ’ак заказано на сознательном человеческом роду, а роду
тому пока что нет переводу.
Њужик с колодками, несмотрЯ на худобу и болезненность, все же очень
походил на Ђнкудина Ђнкудинова, но Я не решилсЯ к нему подойти. ‘нова не
решилсЯ...

x x x
Џосле того как —еревченко прочел нам бессмертную поэму "‚есна" и
изрЯдно подпоил львовский "отрЯд" самогонкой, он произвел над новичками свой
любимый эксперимент, даже два, сказав, что, кто чисто по-украински
выговорит: "џ нэ хбочу сала исты", тому будет отпущена "добавка". € нашелсЯ
хлопец, юный, доверчивый, и сказал выжидательно замершим хохлам: "џ нэ хочу
сала исты", -- те вперебой радостно рЯвкнули: "€шь гивно!" -- и повалились
на фрицевские колючие мешки, расплющенные телами и украшенные кровавыми
пЯтнами раздавленных клопов. Ћни дрыгали ногами, стонали, утирали слезы,
пытались что-то сказать, показываЯ на сплоховавшего хлопца, готового вот-вот
заплакать. —еревченко налил ему и, когда юноша выпил и утер губы, молвил
будто бы ему одному, но чтоб слышали все, сказал со вкрадчивой
доверительностью:
-- Ќичого, ничого! џ тэж на цю гарну шутку купывсь. Ђ скильки хлопцив
купылось? ѓо-о-о... Ђ чи знаешь ты, хлопець... Як тобэ? Ђ чи знаешь ты,
хлопець ‘тьопа, що у тых людей, що занимаютьсЯ онанызмом, на ладони волосы
растуть?..
•охлы чуть не полчаса замертво валЯлись по матрацам! Ћни уж ни
хохотать, ни стонать не могли, они только всхлипывали, ойкали, держались за
швы на ранах, потому что "хлопець" тут же поглЯдел на свою почти еще детскую
узенькую ладонь. „а кабы он один?! Ќовички, почти все молодые новички, даже
Ѓорька ђепЯхин -- знаток законов, борец за справедливость и за чистую
совесть народа -- не избежал подвоха.
„етдомовскаЯ школа спасла менЯ от "эксперимента" —еревченко, но Я знал
кое-что и позанимательней таких "ловких" загадок и дал себе обещание: как
маленько оклемаюсь и температура спадет -- ткнуть —еревченко носом в такую
пакость, что "гивно" его сладким повидлом ему покажетсЯ. Ђнкудин Ђнкудинов в
те же первые дни нашего пребываниЯ в •асюринском "хвилиале" вместе со своим
другом Џетей ‘ысоевым лечилсЯ в центральном здании, и заступитьсЯ за хлопцев
было некому. Ќо —еревченко был бес и виртуоз в понимании психологии людей,
везде знал "край", точнее, чуЯл предел и свел все дело с рукоблудием к тому,
что никакого позора и греха он в этом не видит, отклонениЯ, нарушениЯ
нравственных норм тоже -- синица в руке все-таки лучше, чем журавль в небе,
-- что человечество подвержено этой вынужденной, но вполне исправимой порче
от роду своего, что половина его, человечества, как раз и погибла, не
родившись, именно оттого, что законы всЯкие навыдумывало, нету у него
свободы действий, чтоб кто когда кого захотел, тот того и сгреб, а уж бедным
солдатам, тем и вовсе никакого выхода нету, и со временем, когда
образовалась армиЯ и казарма, столько выброшено попусту здорового, молодого
материала, что если б его собрать в одно место -- море бы получилось. Ќу,
море -- не море, озеро Ѓалхаш или Ѓайкал навернЯка!..
-- € самое главное, хлопцы, вот что запомните, -- заканчиваЯ свою
наставительную речь, сказал —еревченко, -- в •асюринской все готово к тому,
чтобы вас принЯть. ‚оны и нимцЯм давалы актывно, но будэмо считать, що воны
изматывалы ворога, вел з ным безпощадну вийну. ’уте дывчина, що усе была
себе по брюху, дэ був захован на памьЯть фриц, и кричала: "‘мерть немецким
оккупантам!" -- а колы дытына родилась, хотила вморыть його голодом. Ќо мы
самое гуманно в мири вийско, понудылы годуваты дытыну, и такый славненькый,
такый гарнэнькый птинчик пидрастае! ‘коро вже матэритьсЯ будбэ и самогонку
пыты. Ђле, хлопци, ниЯк нэ избегайтэ нашого руководства. “сих хасюринских
блЯдей мы наскризь знаемо, и заразных до вас не допустымо... так купимо
бугаЯ?!
-- Ђ на х...? -- дружно откликнулось собрание.
-- Ђ хто коров будэ? џ? ѓо-го-гоооо! "Ђ-а выпьемоо за тих, хто
командовал р-ротами, хто ум-мира-ал на снегу-у-у...", -- рЯвкнул —еревченко,
и спевшиесЯ с ним "браты" подхватили так, что звЯкнули стекла в старой
безгрешной начальной школе, посыпались клопы со стен и потолков, бойцы
начали плакать и обниматьсЯ.
„ежурнаЯ по корпусу пыталась унЯть военную стихию, остановить плач и
песню -- да куда там?! Ѓратство госпитальное крепло и набирало силу.

x x x
Ќовички отоспались маленько, отъелись, уехал бунтарь-одиночка Ђнкудин
Ђнкудинов, и —еревченко занЯлсЯ нами вплотную.
„нЯ три по •асюринской возбужденно шнырЯли "браты", что-то добывали,
таскали, ругались матерно, за головы хватались, собирали с "боеспособных"
ранбольных по червонцу. Ќам передалось возбуждение, непонимание и страх
перед надвигающимсЯ событием -- скоро мы пойдем в гости и там "будэ усе".
Њногие из нас, как показали дальнейшие событиЯ, "перекипели", еще не вступив
в схватку.

x x x
“ этой хаты, у этого подворьЯ был хозЯин. ЌастоЯщий! „а и не один, в
нескольких поколеньЯх. •ата охранЯлась от небесных сил двумЯ над нею
нависшими дубами, к которым со всех сторон робко липли и никли кленочки,
Ясени, каштанчик, как бы ненароком затесавшийсЯ в такую компанию, уже густо
тронутые желтизной и Яркой ржавой осыпью боЯрышник и сиротливо здесь
глЯдЯщаЯсЯ рЯбинка. ‚се это смешанное меж собою, семейно обнЯвшеесЯ шумное
братство обрамлЯлось с трех сторон ощетиненной стеной акации, давно не
стриженной. € хотЯ тесно было деревцам и деревьЯм подле хаты, не смели они
переступить за охранительную стену, где располагалсЯ обширный, наполовину
уже убранный огород и фруктовый сад с породистыми, однако шибко запущенными
ЯблонЯми, грушами, вишенником и гордо, как-то обособленно, на обочине, в рЯд
стоЯщими ореховыми деревьЯми.
Ћт штакетной калитки, с шибко возле скобы вышарканной краской, двумЯ,
тоже давно не стриженными, рЯдами вела к крылечку аллейка из кустов с седым
листом и черными Ягодами, похожими на сибирский волчатник. Џо ту и другую
сторону крашеного крыльца кругло росли кусты карликовой сирени и желтые да
красные цветы, уже домучивающие последние побеги с перекаленными,
полузасохшими бутончиками и звездочками. ‚округ дома была сделана канавка из
дикого, но ровно и хорошо подобранного камешника. Џод застрехой этаким
сплошным деревЯнным кружевом лепились изЯщно сделанные из железа сточные
желобки, и концы их, нависшие над канавкой, открыты были пастЯми игрушечных
драконов.
Ќа крыльце и на открытой верандочке, вдоль которой в Ящиках росла и
тоже домучивала последний цвет усталаЯ от лета и обилиЯ стручков фасоль,
толпились женщины, все в Ярком, все красивые, приветливо-улыбчивые,
кокетливые.
-- Њилости просимо! Њилости просимо! -- запели они, расступаЯсь перед
нами. -- Њы уж заждались! Ћх, заждались!..
Ќа крыльцо неуверенной походкой поднимались кавалеры в нижнем белье, с
гипсами, точно названными "самолетами", в тапочках или трофейных ботинках,
которые и вовсе босые. Ќо кубанских этих дам ничем уж, видно, было не
удивить, они очень быстро с нами управились, приговариваЯ не без томности и
скрытой необидной насмешки:
-- Ћ то герои! Ћ то ж гарнэсэньки хлопци! Џроходьте! Џроходьте!
Ѓудьласка...
"Ѓраты", по старому и узаконенному уже праву, целовались с
"дивчатками", иных звонко, с оттЯжкой хлопали по заду, и те, взлЯгиваЯ от
боли и страсти, орали: "‘казывсь!" или, почесываЯ ушибленное место: "Ђж, аж!
‘инЯк же ж будбэ, дрэнь!.." ђоссийский говор тоже просекалсЯ: "‘перва ручку
позолоти, потом хлопай!" € в ответ: "Џозолотил бы, да денег нету!"
—еревченко вел себЯ в этом доме по-хозЯйски -- целовал и щупал всех
"дивчаток" подрЯд, и они тому были безмерно рады.
ла словеснаЯ разминка, которой надлежало снЯть напрЯжение и неловкость
первых минут. џ, как всегда в минуты крайних волнений, вспотел и боЯлсЯ
утеретьсЯ рукавом. Џот катилсЯ под гипс, щипал пролежни и разъеденную
клопами подмышку. џ жалсЯ в тень, прЯталсЯ за спины бойцов и хотел только
одного -- незаметно смытьсЯ "домой".
Ќо не у одного менЯ такое желание гнездилось. —уткий бес —еревченко,
опытнейший педагог и психолог, не дал углубитьсЯ нашему душевному кризису,
как-то ловко и умело водворил всех в хату -- и сразу за стол. ѓости, опЯть
же "незаметно", оказались рЯдом со своей "дивчиной" и почти все поразились
тому, что "дивчина" ему в пару попалась именно та, котораЯ соответствует его
душевным наклонностЯм и вкусу.
џ пока боЯлсЯ взглЯнуть налево, где плотно и молча сидела и уже грела
менЯ упругим бедром моЯ "симпатиЯ". —еревченко вызывал во мне все больший
восторженный ужас -- он учел даже то, что правым глазом Я не вижу и
стеснЯюсь изуродованной еще прошлым ранением половины лица. Ћн все и всех
учел: кто не может из-за гипса сидеть у стены и ему нужен простор -- того на
внешний обвод, кому может плохо сделатьсЯ -- тех ближе к двери и веранде,
кто уже сгорал от нестерпимой страсти -- того к распахнутым низким окнам, к
густеющим ласковым кущам, потому как тесно сидевшим у стены парам можно было
выбратьсЯ к двери лишь потревожив и согнав с места целый рЯд гостей.
‚сем уже было налито в рюмочки, стаканы и кружки. Ќа тарелках багровою
горою с искрами и кольцами белого лука и гороха высилсЯ винегрет, соленые
огурцы, красные помидоры, красиво разваленные арбузы, даже студень был и
отварнаЯ курица, фрукты навалом краснели, желтели, маслЯнились от сока на
столе.
‚ торце стола сидели двое, он и она, хозЯйка и ее "друг" ’имоша,
который всем упорно представлЯлсЯ мужем и хозЯином этого дома.
Њарина-хозЯйка не возражала ему, но и не поддерживала особо насчет мужа и
хозЯина, хотЯ, заметно было, ’имоше очень этого хотелось.
Ћба они достойны подробного и неплоского описаниЯ и характеристик. Ќо
времЯ стерло "случайные черты", и осталось в памЯти лишь самое неизгладимое,
самое стойкое: хозЯйка была красива, как все кубанские девицы и дивчины, у
которых все на виду: и Яркие очи, и румЯное лицо, и брови дугой, и алые
губы, и косы до поЯса, и звонкий смех, и вздорный характер, и легкаЯ, так
идущаЯ им глупость, котораЯ годам к тридцати, когда дивчина обратитсЯ в
жопастую, одышливую "титку", вызреет или взреет в тупость, грубую неприЯзнь
ко всем, прежде всего к своему мужу.
•озЯйка Њарина, одетаЯ в однотонное платье салатного цвета, с открытым
воротником и прикрепленным к нему спереди сереньким искристым кружевцем,
свисающим от горла смЯтой, инеем убитой бабочкой, была в расцвете лет и
женских прелестей, не всЯкому глазу доступных. "Ѓраты", например, говорили:
"€ що вин, той ’имоха, у ей, у тии Њарины, знайшов?" ’имоха ничего и не
нашел, ему и искать не надо было. …го самого нашли и подобрали.
†елтого цвета волосы мЯгко и плавно спускались на левую грудь Њарины и
были там и сЯм прихвачены белыми скрепками, над виском воткнут в волосы
цветочек бархатисто-красной настурции с желтой радугой в середине: шла вот
по веранде женщина, мимоходом сорвала цветочек, небрежно сунула его в
волосы, а он и придись к месту! “ нее были зеленоватые глаза, но, когда она
становилась чем-то недовольна и сжимала тонкие, пушком обметанные сверху
губы, глаза ее сразу темнели. ‚ытЯнутое лицо и тоже вытЯнутый тонкий нос,
уменье чуть заметным движением брови, скуповатой улыбкой заменЯть слова
выдавали в ней повадки и красоту пани, еще той пани, что рисованы на древних
щелЯстых портретах, которые "вживе" Я только раз и встречал, когда с боевым
походом шлепал по Џольше.
„авним током крови, эхом ли древнего рода, молчаливой ли зарницей
достало, высветило эту женщину и остановило посреди земли. ‚се, что было
вокруг, пыталось опаскудить, замарать это диво, но не смогло выполнить своей
задачи. Џоучительный опыт заставил боротьсЯ за себЯ, и, отодвинувшись в
тень, смешавшись с человеческой чащей, она оставалась сама собой, давши
запасть в чащу, но не погаснуть тому отблеску зарницы, что озарил ее в этой
страшной и беспощадной жизни.
†енщины таких дам не любЯт, инстинктом самки чувствуЯ превосходство над
ними.
‚ станице говорили, что на постое у Њарины был немецкий майор, затем
квартировал комиссар ‚ладыко и она им будто бы ни в чем не отказывала. Ќо и
они, постоЯльцы, Якобы ей тоже ни в чем не отказывали. Ћна не копала землю,
не собирала плодов, не мыла в избе, не белила хату и даже не стирала -- все
это делали по переменке то немецкие, то советские холуи. "Ѓраты", злословЯ,
толковали, что и немцев, и русских она подбирала "под патехвон" -- стало
быть, танцевала с кавалером под музыку и по силе трениЯ, по могучести упора
выбирала партнера, но, может быть, сожители подбирались ею по соображениЯм
защитительным, хозЯйственным.
’имоша, уж точно, был допущен в этот дом не за свои мужские
достоинства, но за хозЯйские наклонности, за старание в работе и безвредный
нрав. Ћ "мирах", о литературе и музыке пани Њарина могла наговоритьсЯ
вдосталь и с лейтенантами, и с майорами в станичной библиотеке, которую она
сохранила и при немцах, и при наших и при любой власти сохранит и сама
сохранитсЯ.
€з мужниного гардероба Њарина выдала ’имоше полусуконные штаны, рубаху
в полоску, хромовые сапоги и соломенную шлЯпу с малинового цвета лентой.
€ вот в этом нарЯде, не снимаЯ шлЯпы, за столом сидел гордый ’имоша
рЯдом с женщиной и своим топорным лицом, огромными трудовыми, устало
выкинутыми на стол руками, этой дурацкой шлЯпой, громким босЯцким смехом еще
более оттенЯл ее утонченность, умение молчать и молча повелевать.
’акие, как ’имоша, были в ту пору еще добрыми малыми, еще умели и
любили подчинЯтьсЯ высшей силе, быть послушными рабами этой силы,
благоговели перед чудом красоты, перед тайнами ее и загадочной властью.
Џройдет всего лишь несколько десЯтков лет, и, истощенный
братоубийством, надсаженный "волевыми решениЯми" и кроволитной войной,
потерЯвший духовную опору и перспективу, превратитсЯ он из послушного
работника в кусочника, в мелкого вора, стЯжателЯ, пьЯницу. „ети, а затем и
внуки ’имоши будут с топорами и ножами бегать по улицам сел и городов за
женщинами, хватать их, насиловать, убивать, потому что один только инстинкт
закрепитсЯ в них -- немедленное утоление звериного желаниЯ, после и он
погаснет от вина, и пойдет потомок ’имоши по земле с открытым мокрым ртом,
мутным, бессмысленным взглЯдом, под именем, происходЯщим от увесистого
предмета, от глухого, но точного слова, -- дебил. ЏьЯный еще в животе
матери, пьЯным отцом зачатый, выжметсЯ из склизкого чрева склизкое
одноклеточное существо без мыслей, без желаний, без устремлений, без памЯти,
без тоски о прошлом, способное только пожирать и убивать, признающее только
власть кулака, только приказующую и наказующую команду.
Ѓыть может, это и будет тот идеальный человек под именем "подчиненный",
к которому так стремились и стремЯтсЯ правители всех времен и народов.
Ќо когда это еще будет?!
Ђ пока! Џо праву хозЯина ’имоша широким жестом обвел застолье и, зажав
в жмене налитый до ободка стакан так, что стакан помутнел от боли и неги,
прокашлЯлсЯ:
-- ’оварышши! Њы собрались вместЯх, штабы отметить прибытие новых наших
товарышшев. „ак, стало быть, за дружбу и штабы война скорей закончилась...
-- ‡а дружбы! ‡а дружбу! -- заверещало застолье женскими голосами.
-- € за любов! -- ввернул —еревченко.
-- € за любовь! ‡-за любовь!
‚ыпили дружно, почти все до дна. Ќапарницы подносили на вилке винегрет
кавалерам, сорЯ им на гипс и белье, отчего на штанах оставались красноватые,
маслЯнистые пЯтна, и это обращено было в шутку, мол, дома по гипсу узнают,
где боец был и чем занималсЯ.
•озЯйка самогон не пила, лишь пригубила красненького фабричного вина,
но и с него порозовела, оживилась. Ћна чувствовала, что кто-то за ней
внимательно наблюдает. ’ак как Я сидел далеко от торца стола и на менЯ
падала полутень из сада, долго мучилась, отыскиваЯ и тревожась от чьего-то
взглЯда. € когда наконец нашла менЯ, то не заметалась глазами, как это
делают малоприметливые люди, отведенные косиной моего взглЯда на кого-то и
ища по взглЯду этого кого-то.
Ћна мгновенно угадала во мне расположение к ней, улыбнулась мне
проЯсненно, чуть заметно кивнула головой. џ отвел глаза и наткнулсЯ на мою
соседку слева и почувствовал, как "жгет" от ее сдобного бока. Ќикогда, ни до
этого застольЯ, ни в последующей жизни, не встречалось мне ухажерки зычнее,
румЯней и белей, лишь в кино однажды увижу Я колдунью, бегущую по лесу так,
что лес трещит и качаетсЯ, да и озарюсь воспоминанием, вздохну -- было о чем
вздыхать. Џеред моею ухажеркой стоЯл совершенно нетронутый стакан с
самогонкой, руки ее покоились на коленЯх, она обиженно смотрела вдаль.
-- Ћй, простите! -- встрепенулсЯ Я и стукнулсЯ своим стаканом о стакан
соседки: -- 3a ваше здоровье, э-э-э...
-- ЂнЯ.
-- ќ-э, ЂнЯ, и за знакомство.
-- Ѓудем здоровы! -- увесисто, отчетливо сказала она и неторопливо,
крупными глотками осушила стакан. џ было сунулсЯ с винегретом, но она
придержала мою руку своей, крупной, жесткой от землЯной работы и тоже
горЯчей, рукой: -- џ винегрет нэ им. Ѓрюхо з нього пучить, -- выбрала грушу
покислей и хрустнула ею так, будто через колено переломила пучок лучины. --
Ђ вы шо ж нэ пьетэ и не кушаетэ? Џийте, веселише будэ и... -- она покрутила
кулаком вокруг головы, -- ото расслабитьсЯ.
џ сказал Ђне, мол, пока не могу, и она с пониманием отнеслась к этому,
себе тоже не позволила вторично налить полную посудину, половину стакана
отмерила пальцем и снова выпила не морщась, обстоЯтельно.
Њне сделалось страшновато, но метавшеесЯ в моей башке беспокойство
внезапно разрешилось теплотой, разлившейсЯ по моему сердцу, -- ЂнЯ! ЌЯнечка
из санитарного вагона воскресилась в обрадованной памЯти -- вот бы ее,
славненькую, ласковую, да за этот бы стол, да рЯдышком бы. ‚ыпивка никогда
не была моей всепоглощающей страстью, однако заразной болезни моей родни и
народа моего Я конечно же вовсе не избежал. „ругаЯ страсть -- тЯга к книгам
-- еще с детства спасла менЯ от этой всесвальной русской беды.
Џервый раз Я до беспамЯтства напилсЯ в тринадцать лет, в детдоме. ‚ ту
довоенную пору магазинов и складов в городишке €гарке было мало, больше
ларьки, но товаров в них водилось много. ќто в расцвет социализма магазины,
рынки, базы были -- хоть на мотоцикле катайсЯ, ныне и на личной машине,
потому что просторные заведениЯ эти опустели. ‚ довоенную пору разгруженные
с заморских кораблей, завезенные на долгую зиму с магистрали в €гарку товары
из-за тесноты часто в Ящиках выставлЯли в сенцах-тамбурах у задних дверей,
во дворах. ЌыркаЯ детдомовскаЯ братва, не найдЯ, чего поценнее упереть,
озорства ради унесла от ближнего ларька Ящик шампанского. ‘перва мы учились
его открывать -- нам нравилось, как пукают пробки, как ударЯютсЯ они в
потолок, как шурует пена из бутылки. Ѓратва пообливала тумбочки, кровати, и
сами орлы мокры были от бушующего вина. Љто-то из ребЯт попробовал
шампанского, ахнул от дух захватившей влаги, мы тоже решили попробовать -- и
нам понравилось. Љак этим самым шампанским перехватывало дыхание, как колко
простреливало грудь и холодило нутро!
Ћблеванные, растерзанные, мылись парни в санпропускнике, клацаЯ зубами,
натЯгивали на себЯ сухие штаны и рубахи, затем прЯтались под одеЯлами. €з-за
головной боли, из-за всеобщего угнетениЯ два днЯ весельчаки не ходили в
школу. ‚сех нас позорили в строю и на собраниЯх, продернули в стенгазетах,
школьной и детдомовской.
•ватило надолго! Ђж до Џольши! ‘вои "боевые" сто грамм, разведенные в
пути до последнего градуса, Я, как правило, отдавал "дЯдькам" и только в
лютые холода в крайнем уж случае выпивал -- длЯ согрева. Ћдин раз, под
•ристиновкой, в ‚инницкой области, в метель, когда и палку-то в костер негде
было найти, орлы огневики раздобыли где-то Ящик с флаконами тройного
одеколона. џ так продрог и устал, что мне было все равно, что пить, чем
гретьсЯ, и выпил из кружки беловатой жидкости -- на всю жизнь отбило менЯ от
редкостного в ту пору напитка, и по сей день отрыгиваетсЯ одеколоном и от
горшка ароматно пахнет; Я боюсь в парикмахерских облеватьсЯ, когда менЯ
освежают.
Ќу а в Џольшу пришел уже двадцатилетним, шибко боевым и на радостЯх, по
ошибке, Я напилсЯ так, что и до се содрогаюсь от отвращениЯ и позора.
‚ городе †ешуве, который мы занЯли с ходу, орлы артиллеристы разнюхали
склады с водкой. џ как сейчас помню, что бутылки были почти литровые, с
красивой наклейкой, на которой какой-то архангел в красной накидке поражал
копьем дракона. Ђрхангела и дракона мы увидели, полюбовались картинкой, но
вот то, что в бутылке дракон шестидесЯти градусов таилсЯ, -- этого никто не
углЯдел: думали, что на всем свете варитсЯ только сорокапЯтиградуснаЯ водка,
и вообще предполагали, что везде и все -- как у нас.
€ вот расположились мы на окраине †ешува, свЯзь в батареи выкинули,
хату занЯли очень красивую, под железной крышей, с объемистым двором, садом
и огородом. ѓоспода офицеры, конечно, в хате, солдаты, конечно, во дворе --
готовимсЯ потрапезничать.
Џо двору ходит полЯк в подтЯжках и шлЯпе, следит, чтоб мы лишка чего не
вытоптали, не сожгли, не срубили. Љолодец прЯмо во дворе. “мылись, утерлись,
кто на кухню с котелками побежал, кто "на стол" накрывает -- на расстеленные
в огороде плащ-палатки. ‚месте с вином раздобыли наши ребЯта сухого Яичного
порошка и сухого же сыра. ЏолЯк учил нас сыр смешивать с водой, из порошка
приготовил на сковородке омлет-Яичницу: женское население не удостоило нас
вниманием, оно с панами офицерами компанию водило.
Џеред ужином командир отделениЯ свЯзи велел мне на всЯкий случай
пробежатьсЯ по батареЯм, проверить, как там и что со свЯзью. Ђ там почти у
всех из дивизиона отосланных свЯзистов бутылки, все веселы и каждый мне,
проверЯющему, сует выпить. Ќу Я и выпил на голодный-то желудок и прибыл в
наш двор на качающихсЯ ногах. Љомандир отделениЯ глаза вытаращил: "’ы что,
зараза, сдурел?! Ђ ну ешь!" џ потаскал ложкой омлета со сковородки,
чувствуЯ, что ложка делаетсЯ все тЯжелее и тЯжелее, самого менЯ все выше и
выше поднимало на воздуси и качало там в тошнотной, провальной пустоте. "Ќе
хочу Я этой фрицевской херни!" -- вдруг капризно заЯвил Я и с Яростью хватил
ложкой оземь. "Ђ че хочешь? Џо шее?" -- "Ћгурца хочу!" -- "„ак ты же, морда
твоЯ пьЯнаЯ, на огуречной грЯде сидишь!" џ оглЯделсЯ и обнаружил: правда,
сижу Я на высокой огуречной грЯде и огурцов на ней что в речке гольцов. „а
все на бутылки похожие! ‚се катаютсЯ, все хохочут человечьими голосами.
џ потЯнулсЯ за огурцом...
€... проснулсЯ в пЯтом часу утра, на полосатом матраце, проснулсЯ
первым, поскольку и отключилсЯ первым. Ѓыл Я весь облеван, и все вокруг было
облевано, мокро -- менЯ отливали холодной водой из колодца. џ пополз,
потЯнулсЯ к ведру с водой и пил, пил из ведра по-коровьи, захлебываЯсь, гасЯ
отравное пламЯ внутри себЯ.
ЋглЯделсЯ.
Љто где, кто как лежали по двору мои боевые товарищи, все почти сплошь
заблеванные, все в мучительных позах, с припадочно скособоченными ртами.
Ђ на высоком голубом крыльце стоЯл старый пан в накинутой на плечи
куртке и родительски-укорЯюще качал головой. "„а господи! -- простонал Я. --
„а чтобы еще хоть раз..."
‚от какой крюк Я сделал из хасюринского застольЯ! ‚ угарный, в
интригующий момент сделал Я поучение себе и потомкам. Ђ на поучениЯ в наше
времЯ ни бумаги, ни слов не жалеетсЯ.

x x x
Џока Я мысленно летал в Џольшу, в просторном доме пани Њарины
начинались танцы. €грал патефон, хрипел патефон, и из-под тупой иглы с
шипеньем катились "Ђмурские волны". Ќарод танцевал старательно и серьезно.
Ћсобенно старателен был ’имоша, видать совсем недавно и с трудом выучившийсЯ
держать в полуобъЯтиЯх даму и, шаркаЯ сапогами, кружить ее в вальсе.
ќти танцы описывать невозможно, их надо было снЯть на пленку и
показывать во всем мире, тогда, Я думаю, понЯтней бы стало, что такое война,
и люди бы меньше перли друг на друга. ‘трашновато мне было, страшновато и
когда пластинка кончилась, и бледные от напрЯжениЯ и боли партнеры, задеваЯ
друг друга гипсами, принЯлись снова рассаживатьсЯ за стол, Я с ужасом думал:
по каким-то неведомым правилам на обратной стороне пластинки, после вальса,
непременно должен быть фокстрот, и что, если захмелевших бойцов подхватит
вихрь фокстрота?!
Ќо моЯ соседка ЂнЯ вдруг сразу, будто с горы булыжину скатив, рЯвкнула:

Љопав, копав криныченьку,
“-у-у зэлэно-ому са-аду...
€ обрадованно, с облегчением и дружеством ринулась компаниЯ навстречу
Ђне:
ѓоп, гоп, моЯ малина,
—ерноброваЯ дивчина,
‚ са-а-аду Ягоду брала...
Џели долго и хорошо. Љто-то из хлопчиков плакал, кого-то уводили на
веранду -- облегчатьсЯ. Ќо фокстрот все-таки наступил. ЂнЯ моЯ крутила и
вертела одного молоденького кавалера так, что у него началось кровотечение
из раны. Ѓыстро восстановили бойца. Џосле танцев компаниЯ заметно поредела.
Ћставались только шибко захмелелые да робкие кавалеры вроде менЯ.
џ помогал убирать со стола. ’имоша, подпеваЯ себе "ѓоп-гоп, моЯ
малина...", мыл посуду, сгребаЯ остатки закуси в корыто длЯ поросенка. ЂнЯ
протирала посуду, Њарина убирала, ставила ее в буфет.
-- Ќу как вам у нас? Џонравилось? -- спросила менЯ как бы между прочим
Њарина.
џ сказал, что очень понравилось, она сказала, чтоб Я приходил еще. €
пошел у нас разговор о том о сем, больше о книгах. џ как бы между прочим
ввернул, что ранило менЯ в Џольше, под городом „уклой, там родилась
известнаЯ историческаЯ личность -- Њарина Њнишек.
-- „а что вы говорите?! -- показалось мне, нарочито громко удивилась
Њарина. -- Ђ вы-то откуда узнали об этом?
џ сказал, что солдату положено все знать, и она согласилась: конечно,
конечно, иначе, мол, солдату -- пропадай! ’имоша перестал петь. ЂнЯ
насторожилась -- они почувствовали какую-то нашу солидарность, мы выключили
их не только из разговора, но и из окружениЯ своего, они как бы наедине
каждый очутились. Њарина почувствовала, что нас "рассекречивают", и со
вздохом сказала:
-- Ќу что ж, милые мои гости! ‘пасибо, что посетили нас, развеЯли. ’ы,
Ђнечка, не обижай юношу, -- уже на веранде добавила она и нежно поцеловала
менЯ почти что в самый глаз, в раненный, и прикоснулась ладошкой к щеке.
€ губы ее, и ладошка показались мне бархатистыми. Њне вдруг захотелось
упасть перед хозЯйкой на колени, обцеловать ее руки, плакать и кричать:
"Џрости! Џрости!.."
Њарина повернулась и поспешно ушла в дом, скрылась. ’имоша проводил нас
до калитки, запер ее на засов, бросив почти сердито на прощанье:
-- „о побаченнЯ!
Њы долго ходили с Ђней по станице, постоЯли над Љубанью, посмотрели на
ночные дали. ѓде-то за рекою реденько теплились тусклые огоньки, но и они
скоро погасли. ‚ улицах станицы раздавалсЯ шум, хохот, звучала гармошка,
песни, затем в станице все смолкло. ЂнЯ сидела на круче, спустив ноги с
обрывистого берега, и что-то тихонько напевала. ‘нЯла с себЯ косынку,
заботливо расстелила ее рЯдом, хлопнула по ней ладонью:
-- ‘идай!
џ послушно сел, но к Ђне не прислонЯлсЯ. Ђ она, Я чувствовал, того
ждала. Ћщущение размЯгченности, доброты и грусти жило во мне. €з всего
вечера, из всех его многообразных событий, осталось во мне лишь
прикосновение бархатистой ладони к раненому месту и взглЯд, погруженный в
себЯ, чуть лишь проЯснившийсЯ в те минуты, когда мы на кухне мыли посуду и
разговаривали с Њариной.
-- Џро какую это польскую шлюху ты говорил с Њариной? -- неожиданно
спросила ЂнЯ.
џ сказал, про какую, и, поскольку не о чем более сделалось говорить,
попросил Ђню спеть. € она послушно и опЯть во весь могучий голос огласила
окрестности своим грудным, глубоким голосом:
Ћй, нэ свиты, мисЯчэнько-о,
Ќи свиты -- а никому.
’ильки свиты милэнькому,
џк идэ-э-э-э до до-о-о-ому-у...
-- Ќет, шось не поетсЯ, -- буркнула ЂнЯ и со смачным звуком зевнула во
весь рот. -- ‘пать пора. ‡автра на работу.
€ опЯть мы долго шлЯлись по станице. ЂнЯ отчужденно молчала. Ќадо было
взЯть ее под руку, но Я уже упустил длЯ этого момент. Ќадо было, наверное,
потискать ее и поцеловать. џ видел, как за столом, напившись и потерЯв
стыдливость, орлы боевые начали нетерпеливо лапать и челомкать своих
партнерш, как жадно смотрела на них ЂнЯ, каким бойцовски-беспощадным огнем
светилсЯ ее взор.
ЂнЯ вела менЯ к госпиталю тенистыми, путаными тропами, часто
останавливалась поправить косынку, волосы, один раз даже ногу заголила:
"ђезынка риже, спасу нет..." џ всю эту дипломатию понимал, откликнулсЯ бы на
тонкие намеки, может, и оскоромилсЯ бы в ту ночь, но что-то кроме робости,
неловкости и неумениЯ удерживало менЯ, и Я сам длЯ себЯ тихо запел:
Ќа Љубани есть одна станица,
‚ той станице гибкаЯ лоза,
‚ той станице есть одна девица,
“ девицы черные глаза!..
-- Ћ-о! -- насмешливо сказала ЂнЯ. -- ЋказываетсЯ, ты кое-что умеешь!
-- и скоро вывела менЯ к госпиталю, со стороны сараЯ и умывальника. ‡десь,
под абрикосами, за сараем, мы еще постоЯли, потоптались.
-- „о свиданьЯ, Ђнечка, -- подал Я ухажерке руку. -- ‘пасибо за вечер и
за ночь.
-- ‡а Яку ничь?
-- ‚от за эту! -- показал Я на темное, усыпанное осенними зрелыми
звездами небо и поцеловал ей руку, жесткую даже с тыльной стороны от воды,
от землЯной работы, пахнущую грушей и сухой травой.
-- € усе? -- разочарованно произнесла ЂнЯ.
-- ‚се, Ђнечка! ‚се!.. „о свиданьЯ! -- бросил Я уже на ходу, поспешаЯ к
черному ходу госпиталЯ, который по приказу —еревченко держалсЯ в ту
историческую ночь до утра отворенным.

x x x
Ђх, какие воспоминаниЯ были назавтра! ’ысЯча и одна ночь! ‚еликаЯ
ахразада! „екамерон! € все мировые шедевры померкли б по сравнению с теми
воспоминаниЯми, если б было кому их записать на бумагу. Ѓорька ђепЯхин убито
спал поперек матраца и не слышал, как его грызут клопы. џ читал книжку
"„вадцать тысЯч лье под водой", но читал невнимательно, слушал, завидовал
хлопцам и презирал себЯ за малодушие. ‚едь "на нос", как говоритсЯ, вешали.
ќ-э-эх!..
‚ечером поздно ЯвилсЯ один из "братов" и, тыча в менЯ пальцем,
захлебываЯсь смехом, сообщил публике:
-- Ћн!.. он... он руку Ђньке целовал!..
‘начала качнулась и грохнула наша палата, потом перекатилось по всему
госпиталю: "ѓо-o-o-o, го-o-о-о, го-го-о-о!", "Ћй, ой, мамочка ридна!", "Ћй,
нэ можу!", "’а Я ж ии пид Яром поставыв, та Як глЯнув, та, мамочка моЯ, там
же ж обох госпыталЯм хватыть!.. ™е й военкомату останбэтьсЯ! Ђ вин ей
руку!..".
„аже Ѓорька ђепЯхин смеЯлсЯ надо мной.
Њне ничего не оставалось, как закрытьсЯ книгой "„вадцать тысЯч лье под
водой" и лежать, придавленным позором и тЯжестью литературы не поднимаЯсь ни
на ужин, ни на завтрак. „аже в места необходимые Я ходил поздней ночью и на
цыпочках.
–елых двое суток народ ходил на менЯ дивитьсЯ, как на редкостного
ископаемого, как на заморскую тропическую диковину. € тогда —еревченко, а
это он, сволочь, в отместку за Ђнкудина подсунул мне Ђню, ободрил менЯ,
сказав, чтобы Я "нэ журывсЯ", что дело поправимо. € Я с визгом, с бешеной
слюной, срывающейсЯ с губ, бросилсЯ на него, успел поцарапать ему щеку, но
менЯ схватили, повалили. џ еще сутки пролежал на матраце, у клоповной стены,
накрывшись одеЯлом. Ѓорька ђепЯхин приносил мне пайку, пыталсЯ утешать менЯ.
џ упорно обдумывал вопрос о том, как ловчее оборвать эту позорную жизнь, как
вдруг приходит Ѓорька ђепЯхин, теребит на мне одеЯло и говорит, что менЯ
ждут в саду, на скамье.
-- Љто? -- испугалсЯ Я.
-- „а не бойсЯ, не бойсЯ, не Ђнька это, а ‹иза.
-- ЉакаЯ ‹иза? -- одичало глЯдел Я на Ѓорьку ђепЯхина. € вдруг
вспомнил, вскочил, бросилсЯ бежать, запуталсЯ в одеЯле, чуть не упал.
‹иза утешала менЯ, будто мать роднаЯ, гладила по голове, если
приближались госпитальные кальсонники, зыкала на них вроде бы со злом, но
вроде как бы не совсем серьезным злом:
-- ѓэть, падлюги! ‚ам бы только поизмыватьсЯ над мальчиком!
‹иза рассказала, что было письмо от Ђнкудина, что с ним все хорошо,
скоро его домой отпустЯт, что привет он мне передает, интересуетсЯ, как Я
тут.
-- Џравда? -- смаргиваЯ с глаза мокро, возвращаЯсь на свет белый,
преодолеваЯ предел никчемности своей, переспрашивал Я. -- Џравда?
-- Џравда, правда. ‚от придешь ко мне и сам прочитаешь. —то ж ты, к
Њарине так бегом, а мой дом стороной обходишь?! Њарина, парень, Ягодка с
косточкой, об нее зубы сломаешь!..
€ Я привЯзалсЯ к ‹изе, как к старшей сестре, к ее дому, и скоро тут, в
доме ‹изы, свершилось мое боевое крещение. Ќа этот раз обласкала менЯ Ћльга,
уборщица из госпиталЯ, помощница ‹изы по лаборатории, услужливаЯ, легкаЯ на
ногу, но тугаЯ на слово женщина, потерЯвшаЯ мужа на войне, воспитывающаЯ
ребенка.
Ћчень она была бледнаЯ, с ранними морщинками на лице, со старушечьими
складками у малоулыбчивого рта. Ѓеленькие тонкие волосы коротко стрижены,
еще гибкое, но ничем не примечательное тело -- все-все было в ней определено
на одну судьбу, на одного мужа, на одно дитЯ. Ђ вот мужа у нее отнЯли,
убили, и она, награжденнаЯ природой единственной наградой -- глазами,
бархатисто-мЯгкими, как бы из старины, с чужого лица иль даже с портрета
взЯтыми, и потому-то она их прЯтала все времЯ, прикрывала тоже картинными,
бархатистыми ресницами иль глЯдела в пол, -- говорила тихо.
Њне казалось, что Я не смогу приставать к этакому комнатному существу,
еще больше обижу домоганием своим и унижу женщину, что создана она длЯ
уединенного, тихого существованиЯ. "“ нее ребенок, не блаженненькаЯ она,
книжки, все это книжки!" -- укорила менЯ ‹иза. € Я стал действовать, чтобы
доказать "братам", и прежде всего Ѓорьке ђепЯхину, что Я тоже не лыком шит,
да и надежды ‹изы, выступающей в роли сводни, надо было оправдывать, да и
хотелось мне приставать-то, тайные страсти угнетали менЯ. Ќевыносимо! Ѓолела
голова, расстроилсЯ сон, плоть требовала утолениЯ, пригибала человека к
земле, катила в геенну огненную. …сли вспомнить, что папа мой был неукротим
в делах любовных, женилсЯ в первый раз на восемнадцатом году, а мне уже шел
двадцать первый, то все эти страстные томлениЯ легко объЯснимы.
џ решил длЯ храбрости напитьсЯ и напилсЯ у ‹изы, пьЯный, увел свою
ухажерку в кукурузу, свалил ее, не очень-то упорно упирающуюсЯ, детдомовской
подножкой, ползал по ней, отыскиваЯ что где, дурно мне сделалось, и прежде
чем поиметь удовольствие, партнерша омывала менЯ и себЯ из таза.
€ снова обдумывать бы мне и решать вопрос жизни и смерти, да партнерша
на этот раз попалась очень уж понЯтливаЯ. Ћбмывши менЯ, она тихо миновала
комнату со свекровью и ребенком, провела менЯ в пристенок, уложила на
кровать, дала поспать и сама осторожно, приподнЯв одеЯло, легла под него. џ
дрожащим телом почувствовал, что она в одной рубашке, более на ней ничего
нет, и подумал, что так ведь поступают женщины, по рассказам бывалых
мужиков, определЯЯсь в супружескую постель. „еватьсЯ было некуда. ЋлЯ же еще
и обнЯла менЯ и зашептала на ухо какие-то нежности, какие -- не помню.
‚се совершилось быстро и как-то само собой. “хажерка моЯ гладила менЯ
по потной спине:
-- Ѓедненький! Ѓедненький!.. Ђ убили бы?.. ’ак бы и не познал главной
радости... Ѓедненький... бедненький... ’ы менЯ не бойсЯ -- Я не гулЯщаЯ. џ
тоже первый раз после мужа... дай Я на тебЯ подую. ‚есь ты вспотел. Ќе
волнуйсЯ... не волнуйсЯ... и не торопись. ’оропитьсЯ не надо... не
на-а-адо...
Ќо Я и волновалсЯ, и торопилсЯ, да убегал среди ночи "домой". Љак,
значит, дрогнусь, будь хоть два, хоть три часа ночи, штаны надерну -- и дуй,
не стой восвоЯси.
Љончилось это тем, что Ћльга укорила менЯ:
-- ’ы -- себЯлюб!
€ на этом наши с нею отношениЯ почти кончились.
ЏриклеилсЯ к Ћльге один мужичок из выздоравливающей команды, умеющий
помочь по дому и по хозЯйству, он мне казалсЯ стареньким, хотЯ было ему
всего лишь тридцать пЯть лет. € дела у Ћльги с этим мужиком пошли несомненно
лучше. —то ей от менЯ, бестолкового "ветродуЯ"? џ не ревновал Ћльгу к новому
кавалеру и даже испытывал освобождение от свЯзи, гнетущей менЯ, почитывал
книжонки да гнил потихоньку под гипсом, и длЯ любовных утех, в общем-то,
мало годилсЯ по этой немаловажной причине.
Ћльга оживилась, улыбчивой сделалась. ‹иза сообщила мне, что
новоЯвленный кавалер, мужичок госпитальный, пообещал остатьсЯ с нею и даже
расписатьсЯ. € совсем хорошо мне стало, хоть одна судьба устроилась, хоть
одной доброй женщине повезло. Џрежний муж, тот, что погиб на войне,
рассказывала Ћльга, куражлив был и поколачивал ее. џ внимательно
присмотрелсЯ к моему сменщику и решил, что этот дратьсЯ не будет --
мастеровой потому что, баб же, да еще смиренных, бьют гулЯки и бездельники
вроде моего папы.

x x x
‚ •асюринский госпиталь зачастили комиссии. ‘ нами-то, раненными, они
не больно общались, ходили вокруг старой начальной школы да о чем-то друг с
другом беседовали, записывали в бумаги, покуриваЯ и наслаждаЯсь последним
осенним солнышком, валЯлись в саду. € хотЯ раненые сидели на дровах, на
скамьЯх и на земле вокруг школы, их словно бы не замечали и лишь коротко
бросали утром: "‡драсьте!", а вечером "„о свиданьЯ!" -- это по части
просвещениЯ, дошло до нас, соображают, как вернуть школу на прежнюю линию и
сколько денег надо на ремонт. Џодписывают, думают, планируют -- на этом деле
у нас малого начальства, что вшей на гаснике, говаривала моЯ далекаЯ
бабушка.
Ќо вот наехал чин так чин, аж в генеральских погонах с малиновой
окантовкой, следом за ним частила чищеными сапожонками —ернЯвскаЯ, пыхтел
‚ладыко, скромно прЯталсЯ за их спины главный врач, мужчина еще молодой,
румЯный, но весь уже лысый, должно быть, от умственности. ќтого главного
врача никто из нас еще в глаза не видел. Џорхала впереди представителей
"сверху" заведующаЯ нашим отделением, и хмурились станичные начальники.
—то-то беспрестанно чирикала, показывала, объЯснЯла —ернЯвскаЯ. Џеред
приездом важного генерала госпиталь наш скребли, белили, даже стены
освежили, где от давленых клопов было сплошное абстрактное искусство,
сменили белье в палатах и снова нас "побанили".
‡аведение наше, должно быть, не очень-то радовало глаз важного гостЯ и
на ответные согласные кивки его не воодушевлЯло. Ћн все больше и больше
хмурел, что-то резкое сказал заведующей "хвилиала", и она, подавившись
словом, всхлипнула и отвалила в хвост процессии.
ђанбольных по одному вызывали в ординаторскую, где госпитальные
медицинские светила обрЯдились в халаты, генерал, больной с лица, лишь снЯл
фуражку и сидел отчужденно за столом дежурного врача, как бы подчеркиваЯ
всем своим видом, что к подсудимым, то есть к этой челЯди в халатах,
расположившейсЯ кто на чем, он никакого отношениЯ не имел и иметь не
собираетсЯ.
џ попал на допрос одним из первых, поскольку досталась мне от родителей
фамилиЯ на букву "а", и много Я из-за этого уже имел неприЯтностей, особенно
в школе. ’о ли дело фамилиЯ на букву "ч" или "щ", а еще лучше -- на "Я":
пока до нее доберутсЯ, уже и урок кончитсЯ, если комиссиЯ какаЯ, суд, пусть
даже и общественный, -- ему уж спать захочетсЯ от усталости.
Ќа коленЯх заведующей отделением лежали стопки историй болезней. Љогда
Я вошел и поздоровалсЯ, мне предложено было сесть на стул, стоЯщий посредине
ординаторской, прЯмо против генерала. ‡аведующаЯ листала мою тощенькую
историю болезни, сверху которой была пришита ниткой фронтоваЯ карточка с
нарисованным на ней в углу человеком в анатомическом разрезе и черными
указками, уткнутыми в него или в наиболее уЯзвимые места в теле или на теле,
где перевЯзывать. Љарточка всЯ была в отметках, скобках, крестиках, номерах,
росписЯх и в пЯтнах крови, уже почерневшей, выглЯдевших отцветающими
ученическими клЯксами. Ѓольшой, извилистый путь прошла эта карточка от
Љарпат, от „уклинского перевала и до Љубани, куда Я попал на лечение и
считал, что здесь все мои муки и потрЯсениЯ кончатсЯ.
-- €нфлюэнциЯ, загноение раны, отмирание нижней части руки, не
исключена ампутациЯ.
-- Ђга! -- разом взорвалсЯ Я. -- Ќа передовой, в палатке, под
обстрелом, начальник нашего медсанбата не стал отрезать руку, пожалел менЯ,
парнишку...
-- Ђ этот парнишка, между прочим, шлЯетсЯ по бабам, пьЯнствует, --
вставила —ернЯвскаЯ.
-- ќто правда? -- спросил генерал.
-- ‚ ѓамбурге все пьЯные!
-- Џри чем тут ѓамбург? ”ашистский город! ‘ вами серьезно... --
побагровела —ернЯвскаЯ.
€сториЯ про ѓамбург проста: это когда русского купца, путешествующего
по …вропе, спросили в ђоссии, какие у него заграничные впечатлениЯ. Ћн
сказал, что в ѓамбурге все пьЯные! ѓлупый, в общем-то, но очень живучий
анекдот. ѓенерал его конечно же знал, но —ернЯвскаЯ из-за огромной занЯтости
не успела выучить.
ѓенерал усмехнулсЯ, как бы даваЯ мне понЯть: ничего, дескать, ты их!
Џродолжай в том же духе.
-- Ќу как вас лечат, снабжают?
-- Ђ кто вам сказал, товарищ генерал, что нас здесь лечат? -- Я кивнул
головой направо, где сидела и нервно курила —ернЯвскаЯ, за нее пыталсЯ и не
мог спрЯтатьсЯ обливающийсЯ потом ‚ладыко, стиснувший в жмене комочек
мокрого носового платка. -- Ћни?
-- Ќу а все-таки? ‚се-таки? -- встрЯла в разговор заведующаЯ
отделением. -- Њы же не баклуши здесь обиваем.
"ѓруши", -- подхватил Я про себЯ, а вслух вопросил:
-- —то же, товарищу генералу не видно разве, как нас здесь лечат? ‚
каких условиЯх мы находимсЯ? Њожет, достать из-под гипса и показать горсть
червей или вшей?..
-- Ќу, знаете! -- вскочила с места —ернЯвскаЯ и заметалась по
ординаторской.
-- Ќе нервничай, солдат. Ќе нервничай! -- остановил менЯ генерал и
скомандовал вжавшейсЯ в угол и умирающей там от страха медсестре: -- „айте
раненому воды, порошок какой, что ли, успокоительный. …сть у вас порошки-то
хоть какие-нибудь, или все продали и пропили? Ђ вы сЯдьте! -- указал он
—ернЯвской на деревЯнный диван. -- Џривыкайте сидеть, -- мрачно добавил он.
Џорошок и воду Я отстранил и, собравшись с силами, рассказал подробно,
как раненым тЯжело после передовой, как одно доброе и свЯтое уж теперь, по
воспоминаниЯм, место было на моем пути -- санпоезд, люди в нем по-настоЯщему
милосердные, сестрам же Љлаве и Ђнечке надо по ордену дать за их трудовой
подвиг.
-- Ћни в пути нас сохранили, сберегли, а эти Џетю ‘ысоева угробили,
богатырЯ, ‘теньку ђазина.
-- ‚ы подбирайте выражениЯ! Ќу, книгочей! Ќу-у, книгочей!..
-- ‹юбишь читать, солдат?
-- —итал и читаю всюду, чтоб спрЯтатьсЯ...
-- џзык у тебЯ, однако... -- буркнул генерал. -- €ди давай! Џошли
следующего.

x x x
—ерез несколько дней после той исторической беседы Я уже был в
“сть-‹абинском госпитале вместе с большой партией "хасюринцев" -- началась
полнаЯ ликвидациЯ паскудного, страшного заведениЯ, грЯзного гнезда, свитого
под благородной вывеской "ѓоспиталь".
‚ “сть-‹абе госпиталь был большой, тоже бедный, тесный. Ќо порЯдок
царил строгий, койки стоЯли сплоченно, с матами, витыми из ивы вместо досок,
с набитыми соломой матрацами. Љормили здесь бедно, но опрЯтно. ‚ •асюринской
мы привыкли жрать супу и каши кто сколько хочет, оттого что многие раненые
столовались у своих шмар или кто подрабатывать мог в колхозной столовке,
которые и вовсе не питались, жили где-то, воровали, пили.
‚ “сть-‹абе Я пробыл декаду. •асюринцев все валили и валили сюда --
благо близко и почти всем был вынесен приговор от осматривающих врачей:
"ђана запущеннаЯ -- ампутациЯ", "ђана запущеннаЯ -- операциЯ", "ђана
запущеннаЯ -- срочно в госпиталь такой-то...".
Ѓорьке ђепЯхину отхватили выше колена ногу, и он узнал, что если бы еще
маленько погулЯл по •асюринской да покрутил дальше свою испепелЯющую любовь,
то мог бы вообще более ни разу не успеть влюбитьсЯ.
Ѓорька ђепЯхин лежал бледный от потери крови и растерЯнности, пыталсЯ
бодритьсЯ: мол, хрен с ней, с ногой, -- еще отрастет, какие его годы, зато
уж дал жизни, повеселилсЯ. Ђ на ухо мне шепнул: "ѓоворЯт, хасюринские
начальники скрывали смертность или переталкивали в другие госпиталЯ
обреченных людей"...
-- Ќе-ет. џ буду учитьсЯ на юриста! Ѓуду! —тоб давить таких сволочей!
..
‘ырым и холодным днем Я вместе с двадцатью ранеными прибыл на поезде в
Љраснодар. ‘о станции не пешком, в санитарной крытой машине был доставлен на
улицу —калова, в маленький госпиталек с длинным и витиеватым названием, где
лежало много контуженых, памЯть и прошлое свое утративших, где четыре раза
ложилсЯ Я под наркоз на чистку кости и оставалсЯ хоть со слабою, но своею
рукой, где Я пережил свою первую и светлую любовь, где, пробыв до марта,
увидел Я много страданий и сам страдал, где бедность, убожество, недостатки
возмещались стараниЯми, заботами и добротой обслуги госпиталЯ да нашим
солдатским неунывным нравом.
€з Љраснодарского госпиталЯ Я был отправлен в запасной полк,
располагавшийсЯ на окраине героического, впрах разбитого города ‘талинграда.

x x x
Љ моему удивлению, город был уже немного восстановлен и пробовал жить,
во всЯком разе, по всем развалинам копошились люди и дым шел из куч
кирпичей, хоть и не очень густой, но все же живой.
Ќа каком-то холмистом пустыре, со всех сторон обрезанном оврагами, уже
собрано было и слеплено несколько казарм. ‚ одну из них, еще строЯщуюсЯ с
другого конца, забранную посередке досками, поселили нас, сброд из
госпиталей, пересылок, разного рода людом привитыми военными волнами к
трагическому берегу, к разрушенному историческим землетрЯсением городу
‹иссабону. ‚прочем, думаю, что ‹иссабон после землетрЯсениЯ выглЯдел
получше, там хоть деревьЯ, какаЯ-то трава, кустарники, случайное строение
уцелело, здесь же было все выжжено, свалено в кучу, редкие скелеты домов по
центральной части города зиЯли пустыми черными зеницами, ночью в них
мелькала, будто нырЯла в ледЯную прорубь, горЯ не ведающаЯ луна.
‚се в бывшем городе пропахло гарью, пеплом, кирпичной пресной пылью,
убитые люди были захоронены лишь в самом городе, но в развалинах, по глухим
оврагам, под осыпным берегом все обнаруживались и обнаруживались
полуистлевшие трупы.
‡десь, под городом этим, сложил свою голову мой дЯдюшка, €ван Џавлович
Ђстафьев, с четырнадцати лет как подкулачник, стало быть, непримеримейший
враг родного народа и власти, высланный в €гарку с мачехой, больным дедушкой
и пестрым семейством. Ћтца его и моего деда вместе с другим дЯдей, ‚асилием,
на всЯкий случай припрЯтали в тюрьму, сделали им выдержку, чтоб понЯли они,
что советскаЯ власть шуток шутить с разным "элементом" не собираетсЯ.
‚анЯ сразу же определилсЯ на работу, ворочал на бирже древесину длЯ
заграницы, бил "лучшим в мире стандартом" по голове мировому капитализму и
империализму. Ѓыл ‚анЯ певун, книгочей, спортсмен, когда-то свел менЯ за
руку в городскую библиотеку и некоторое времЯ следил за тем, чтоб Я не
придуривалсЯ, не шелестел страницами, а читал. ‚ 1940 году, уже после начала
учебного года, в Ђчинске открылсЯ сельхозтехникум, в котором был большой
недобор, и в "порЯдке исключениЯ" разрешено было поступать туда -- значит,
выехать из ‡аполЯрьЯ -- детЯм спецпереселенцев. Ћбрадованной толпой ринулись
молодые куркули в науку, но через год так же дружно встали на защиту ђодины
-- никто уже не брезговал ими, не считал их недостойными держать "свЯтое"
советское оружие в руках.
Ђ держать его парни-спецпереселенцы умели! “ ‚ани оборонными значками
была увешана всЯ вельветоваЯ куртка, с винтовкой он выделывал такие
кренделЯ, что любого врага мог на штык посадить или прикладом забить. „а вот
не знаю, пришлось ли ему штыком-то?
‡десь, в ‘талинграде, танками да минометами давили и глушили. Њогила
братскаЯ, в которой покоитсЯ €ван Џавлович, находитсЯ в пригороде
‚олгограда, в деревне ‘еливанихе.
‘тала ли моему дЯде пухом эта жесткаЯ, малороднаЯ, кровью пропитаннаЯ
землЯ?
‘броду солдатскому в ‘талинграде жилось глухо. ђезервный полк ел
клейкую пайку хлеба с вареной капустой, иногда каши половник перепадал.
‡аставлЯли работать. Ќо какова кормежка, такова и работа. „о обеда доходЯги
приносили из развалин на стройку два кирпича, которые добывали и очищали там
наши же резервники, после обеда приносили уже по одному кирпичу, итого три
кирпича в день. ’ут же их, эти кирпичи, бригада каменщиков "сажала на
раствор", продолжаЯ казарму вдоль и вдаль. Џо мере сотворениЯ сырого пегого
солдатского прибежища передвигалась внутреннЯЯ перегородка, и тут же
пространство заполнЯлось вновь прибывшим контингентом. ‘перва солдаты лежали
на полу, застеленном полынью и колючкой, растущей по оврагам, потом
откуда-то брались доски и возникали нары.
Џрошла неделЯ, другаЯ, третьЯ. ђезервники начали жаловатьсЯ на
головокружение; обмундирование, уже и до того не раз бывшее в употреблении,
от кирпича, пыли и лазаньЯ по развалинам обрело единый цвет и вид. ‚ечером
его хлопали о стену, починивали, латали, но тлелаЯ материЯ расползалась по
швам.
Ќазначенный старшим десЯтка, как-то под вечер неспешно вел Я свою
команду, вооруженную кирпичом, и сам нес его под мышкой, озираЯ окрестности
и редкую, уныло бредущую, даже ползущую по ним толпу бесцветных, вЯлых
людей. ‚зЯл да и запел: "‘колько их! куда их гонЯт? —то так жалобно поют?
„омового ли хоронЯт, ведьму ль замуж выдают?.."
Џослышались смешки, в массах работЯг возникло некоторое оживление. ’ут,
в ‘талинграде, слыл Я уже "веселым солдатом", но Я не был веселым,
взвинченным был, тЯжело переносЯ разлуку с первой моей любовью, отчего-то
запрезирал себЯ с этими кирпичами, в этой драной одежде, в сырой полутемной
казарме ворочалсЯ ночами на смЯтых колючках и упорно сопротивлЯлсЯ, чтобы не
написать "ей" письмо. € чем больше Я опускалсЯ, превращаЯсь в доходЯгу, тем
сильнее сопротивлЯлсЯ, чем дольше не писал, тем красивей, дороже становилась
мне моЯ возлюбленнаЯ, но какое-то мелкое, мстительное отчуждение или даже
закоренелое чисто российское зло : "Њне худо, и ей пусть будет худо. Џусть!
Џусть!.." -- тешило менЯ и что-то во мне разжигало или, наоборот, спалЯло.
"Џой еще, солдат. Џой!" -- попросили менЯ доходЯги из моей команды. џ
окинул взглЯдом лежащий внизу город, уныло одноцветный от пепла и пыли,
неподвижный, вроде бы запланетный; светЯщуюсЯ вдали лунным серпом широкую
реку под названием ‚олга, никого и ничего в себе не отражающую, пустынную.
Ќад рекой медленно и безразлично садилось усталое солнце, разливаЯ вокруг
себЯ лампадный свет. Ћт солнца этого уже сейчас, ранней весной, веЯло
сохлостью, но не теплом, трава, едва пробудившаЯсЯ по взлобкам, утайкой
пробующаЯ зеленеть, редкие кусты над оврагами и по вымоинам не скрашивали,
не заполнЯли, не пробуждали пережженной, оглохшей, мертвой земли, мертвого
города. Џо оврагам давно иссохли, только зародившись, может, и не
зарождались вовсе, весенние потоки, сорила липким семенем прошлогоднЯЯ
полынь, колючка, костистый низкий татарник, что так вот после потопа, сухие,
бескровные, вроде бы и родились сто , а может, и тысЯчу лет назад, сорили
семЯ на горЯчую золу извергшихсЯ вулканов, на вывернутую, съежившуюсЯ от
страха землю...
"‘пускаетсЯ солнце за степи, вдали золотитсЯ ковыль, -- колодников
звонкие цепи взметают дорожную пыль..." -- сразу звонко и высоко взвилсЯ мой
голос. „оходЯги моего десЯтка, затем и разбродно бредущаЯ по неровной
полынной дороге толпа, давно уж разучившаЯсЯ петь и говорить нормально,
сперва разрозненно, но все ладней, все пронзительней повела: "€дут они с
бритыми лбами, шагают вперед тЯжело-о-о..."
‘зади скрипнули тормоза, и облаком овеЯвшаЯсЯ автомашина с откинутым
верхом остановилась подле менЯ.
-- ќй ты, соловей! Ђ ну поди сюда! -- махнул рукой поднЯвшийсЯ с
сиденьЯ полковник.
џ подошел с кирпичом под мышкой и не доложилсЯ ни о чем. Њимо
автомобилЯ брели солдаты и сами уже продолжали песню: "“ж видно, такаЯ
невзгода написана нам на роду-у-у..."
-- Џоешь, значит? -- нагонЯЯ на себЯ суровость, поинтересовалсЯ
полковник. џ покивал ему головою. -- Ђ что поешь-то, понимаешь?
-- Џесню русского классика ЂлексеЯ Љонстантиновича ’олстого.
Џолковник еще пристальней менЯ оглЯдел и скривилсЯ:
-- ѓр-рамотей! ’ы понимаешь, что это значит? ’ут, в городе, названном
именем великого вождЯ, где кругом героические могилы...
џ улыбнулсЯ, мне думалось, презрительно или надменно, но вышло,
поди-ка, просто печально.
-- ’ы понимаешь?
-- Џонимаю, понимаю! -- начал звереть Я, и спутники большого
начальника, молодЯщаЯсЯ дамочка и хлыщеватый лейтенантик, встревожились. --
’ут полагаетсЯ петь только бравые песни и плЯсать гопака...
-- ’ы у менЯ с-смотри!..
-- ‘мотрю. Ћдним уже глазом...
-- €шь распустились! Џод трибунал бы тебЯ, за вредную пропаганду!..
-- Ђ тебЯ за тупоумие и жирную харю -- в генералы!
-- —-что?! —то ты сказал?! „а Я!..
-- Ќе Якай, тыловаЯ крыса, а то как хуЯкнем по кирпичу -- и отъЯкаешьсЯ
сразу! ќй, ребЯта! Џриготовили кирпичики! -- скомандовал Я, когда экипаж
машины боевой утЯнулсЯ, вжалсЯ в сиденьЯ, и, несмотрЯ на пыль, сделалось
видно, как бледнеют бравые командиры.
„оходЯги мои, хорошо понимаЯ, чем это может кончитьсЯ, все же
перехватили кирпичи из-под мышек в руки. офер, наверное, вспомнил сразу про
четвертую скорость, полковника, онемело махающего руками, бросило боком на
сиденье, машина юркнула за поворот и скрылась, оставив после себЯ труху
медленно оседающей пыли.
Њы покурили, передаваЯ друг другу цигарку.
-- Ќу какаЯ только тварь не командует и не распорЯжаетсЯ в тылу, --
заговорил пожилой солдат с завЯзанным ухом. -- Ђ на передовой один
главнокомандующий -- ‚анька взводный! ђазвелось этих комчиков, чисто вшей на
свЯтом гаснике...
-- ‡атаскают тебЯ теперь, парень, -- пообещал другой солдат.
-- „альше фронта не пошлют, больше смерти не присудЯт.
-- ќто так... Џошли давай. “жин скоро. Ђ то вынут наш капустный лист из
хлебова.

x x x
‚ недостроенной казарме за досками начиналось шевеление, звЯк котелков
послышалсЯ, звучные команды, начало до потемок бегать и даже петь строевые
песни какое-то войско. Џриходили из-за стенки офицеры в новом
обмундировании, выстраивали нас, оглЯдывали, несколько человек, не совсем
еще разбитых, увели с собой -- формировалась команда длЯ пополнениЯ
стрелковой дивизии. џ уж из кожи лез, чтобы выглЯдеть бравым, щурил кривой
глаз, чтобы сойти за огнеубойного стрелка, говорил даже одному офицеру, что
провоевал почти год с ним, с кривым-то глазом, и стрелЯл отменно, из
карабина угрохал немца, -- не помогло, не брали менЯ за заборку.
Ќо в заборке были уже проделаны ножами дыры и дырки, две доски были
отнЯты от бруса -- мы вплотную начали общатьсЯ с маршевой командой, искали и
находили землЯков, вели мелкий торг и обмен, и -- о радость! о счастье! --
нашелсЯ боец из нашей дивизии. Њы с ним договорились вместе добиратьсЯ до
фронта, там отрыватьсЯ от пехотной команды и начинать поиски родных
артиллеристов. “ менЯ уже такой опыт был, Я искал после госпиталЯ родную
часть и нашел! Ѓоец был ободрен, говорил, что надеетсЯ на менЯ, а Я на него,
и когда началось переобмундирование маршевиков, мой новый кореш приделалсЯ в
помощники пэфээховцам, увел у них комплект оборудованиЯ, и, переодевшись, Я
забралсЯ рЯдом с ним на вагонные нары спать. “тром уже гремел под нами
колесами вагон, от всей души Я отрывал то, что непременно понравилось бы
полковнику, так истово отстаивающему идейность за десЯть тысЯч километров от
фронта: "‚ бой за ђодину, в бой за ‘талина, боеваЯ честь нам дорога..."
Ќа станции ‚олочивск, на старой нашей границе, встречал эшелоны военный
кордон, настырный, проницательный народ служил на том кордоне.
Ћказалось, что не один Я был такой находчивый и ловкий! Њного желающих
было увильнуть с фронта, но и не меньше желающих устремлЯлось на фронт или
просто с разными неотложными делами поошиватьсЯ за кордоном: беглые из
тюрем, любители приключений, жаждущие поднажитьсЯ, скрывающиесЯ от властей,
кто и от семей. †изнь многообразна.
ЋтсеЯли менЯ из эшелона, под конвоем увели в комендатуру -- довоевалсЯ!
„опрыгалсЯ! „олго проверЯли собранную в комендатуре толпу и которых воЯк
оставили длЯ "дальнейшего прохождениЯ", нас же, нестроевиков, жаждущих
попасть в ѓерманию, "к своим", насрамили, накормили, сказали, чтоб мы "не
дурели", что без нас уже "большевики обойдутсЯ", и загнали в ђовно, в
конвойный полк, дослуживать "на легкой службе" остатные воинские сроки --
победа уже близилась, уже ее дальние вспышки опалЯли "логово" и громы
сотрЯсали и рассыпали ненавистный город Ѓерлин.

x x x
ќтот сбродный полк и "легкаЯ" в нем служба сидЯт у менЯ в печенках до
сих пор.
Љазармы полка располагались в старых не то польских, не то наших, еще
царских времен, строениЯх. ‘корее всего, строили их и гноили в них молодой
люд и те и другие, да еще, наверное, и третьи -- немцы, которые не могут
пройти равнодушно мимо любой казармы, чтоб не помаршировать вокруг нее, не
полежать на ее нарах, не порадоватьсЯ спертому, затхлому казарменному духу,
нанюхавшись которого можно и нужно одурело и угорело переть в поход,
тыритьсЯ на что и на кого угодно.
Љазармы располагались на самой окраине ђовно, кажетсЯ на западной, и
наша глубокомысленнаЯ советскаЯ система, не терпЯщаЯ никаких вольностей и
излишеств, внесла некоторую привычную прЯмолинейность в образ и архитектуру
старорежимных помещений: были убраны перегородки и вместо трехъЯрусных
топчанов сколочены сплошные низкие нары. ’юремное привычное удобство, и
главное, есть возможность наблюдать дневальному и одновременно всЯкой
казарменной твари за всей казармой, теплее спать, способней вше плодитьсЯ. Ђ
что будут хромоногие, больные, припадочные, гнилобрюхие и гнилодыхие
недобитые солдаты "дослуживать" и теснотитьсЯ -- об этом как-то никто не
подумал, стандарт, хоть из устава, хоть из башки, он человеческих отклонений
не признает и с индивидуальными запросами да хворЯми подчиненных не может
считатьсЯ.
‘ырые, мрачные, бесконечно длинные и глубокие, как братскаЯ могила,
склепы поглотили нестроевой, пестрый люд, которому посулили в мае
переобмундирование, но так на посуле и остановились -- вот-вот должна была
наступить долгожданнаЯ победа, до трЯпок ли тут. Ќадо фанфары готовить,
медные трубы и тарелки чистить, речи писать, плакаты малевать, флаги шить.
€з ђовно ощущение весны и победы как-то вроде бы отдалилось на
неопределенное расстоЯние и сроки. Љонвойный полк не только конвоировал
арестованных в ссылки, он охранЯл тюрьмы, эшелоны, нес патрульную службу,
помогал комендатуре, добывал по селам харчи и часто при этом "вступал в
боевые контакты" с бандеровцами.
—ас от часу не легче! Њне длЯ разнообразиЯ жизни только этих
"контактов" и недоставало на достославном пути.
—то за "контакты" происходЯт на ровенских землЯх, мы узнали очень
скоро: по тревоге были поднЯты все, кто был вооружен и мог двигатьсЯ; под
утро в машине, в глухо закрытом брезентами кузове, привезли четыре горелых
трупа. Људа, зачем они ездили -- Я не сразу узнаю, но солдаты-знатоки
уверЯли, что сожгли их живыми.
Ѓыли похороны. Ќа машинах везли заколоченные гробы. Ћркестр играл марш
опена. †ители города ђовно за процессией не шли, двигались одни лишь
военные из конвойного полка и от комендатуры. ‚оенный эскорт с зарЯженным
оружием сопровождал процессию, идЯ спереди, сзади и по бокам ее. "Њогут
гранатой лупануть", -- разъЯснили старожилы полка.
џ смотрел на лица западных украинцев, в тридцать девЯтом году по
сговору с ѓерманией освобожденных из-под чьего-то ига, правда непонЯтно,
из-под чьего. Џо выражению глаз и по стиснутым губам украинцев было видно:
они тоже не понЯли и, главное, понимать не желали. ЃольшаЯ часть цивильных
шла себе по своим делам, не обращаЯ никакого вниманиЯ на похоронную
процессию, молодые, показалось мне, нарочито громко разговаривали, смеЯлись.
Ѓыли люди, что скорбно прикладывали платки к глазам, крестЯсь, стоЯли обочь
дороги, но то были все больше старые люди или переселенцы из ђоссии.
Ќа ровненском кладбище большаЯ территориЯ была заселена свежими
могилами. Џирамидки в отдалении уже смыкались в этакий голый срубленный
лесок, на пеньки которого воткнуты стандартные железные звездочки. "ќто ж по
всем западным селам и городам такие украшениЯ?! „а тут идет война!" -- ахнул
Я и скоро убедилсЯ: да, война! € очень непонЯтнаЯ, но жестокаЯ, и в ней
больше всего достаетсЯ мирному, ни в чем не повинному люду да недобитым на
фронте солдатам.

x x x
—етырех женщин привели из ровненской тюрьмы под конвоем -- стирать
солдатское белье. Њне и припадочному †еньке-морЯчку выдали по автомату,
велели зорко стеречь этих женщин в прачечной, не вступать с ними ни в какие
разговоры, тем паче в "отношениЯ", "сделки" иль "половые контакты": всЯкое
нарушение сих правил рассматриваетсЯ как "враждебнаЯ вылазка, несоблюдение
устава и караетсЯ...".
Ќу, этим нашего брата не возьмешь! Њы и посерьезней кой-что читали,
привыкли к писаному настолько, что буквы на нас, как звуки на глухонемых, не
производили никакого впечатлениЯ, если и производили, то следовало обратное
действие -- тихое им сопротивление.
‘кинув с себЯ верхнее, оставшись в том, в чем купаютсЯ деревенские
женщины, прачки круто взЯлись за дело: одна обдавала белье кипЯтком из крана
и оставлЯла его паритьсЯ в деревЯнных чанах, другаЯ ворочала толстым стЯгом
это кисельное варево из бельЯ и на стЯге же разносила его по корытам, третьЯ
молотила его, громыхала по стиральной доске, будто лупцевала из
малокалиберной зенитной пушки по вражеским самолетам, четвертаЯ была
беременнаЯ, звали ее ћлиЯ, отжимала и развешивала белье. ‘ самого начала,
как пришли жинки, все они говорили разом, кроме ћлии; та, что громыхала
стиральной доской, попросила закурить, †енька ей дал закурить, огоньку
поднес, да еще и на ухо ей что-то шепнул. Ћна захохотала, прикрывшись
тыльной стороной руки, поводила черными очами по помещению и сказала: "ѓэть,
маскаль!" ќту звали ’амарой.
–елую неделю шла стирка, и неделю мы с †енькой стоЯли на посту в
прачечной. ‡а это времЯ было перестирано не только наше, но и офицерское
белье, в том числе и постельное. —то-то ценное принесли жинки из тюрьмы, где
народу было видимо-невидимо и порЯдки были не очень железные. ќто ценное --
золотые сережки, узнал Я после -- †енька сбыл на рынке, накупил выпивки,
еды. Џрикончив дневную стирку, закрыв вход простынЯми и выдворив менЯ в
тамбур, на пост, как малоценный кадр, заключенные и постовой загулЯли,
предварительно вынесЯ мне на газете еды и Яблочного забродившего сиропа в
бутыли.
ђазика два †енька уединЯлсЯ с ’амарой в карантинном домике,
находившемсЯ через двор от прачечной. ’ам, в углу территории полка, зЯбко и
стеснительно кособочилсЯ нужник с буквой "ж", написанной "вуглем". Ќа
сооружении были сорваны с одной петли дверцы, и с боков оно было источено и
издолблено ножиками, чтобы, если какаЯ "ж" решитсЯ посетить нужное позарез
заведение, можно было подсмотреть, что оно и как там. Ќикто из офицерских
жен в нужник тот не ходил, если и посещалсЯ он, то глухой ночью.
†инкам-прачкам куда было деватьсЯ? Ѓывший матрос †енька стоЯл на расстоЯнии,
доходЯг, желающих смотреть "кино", отгонЯл прочь зарЯженным автоматом.
Џроныра †енька изловчилсЯ добыть ключ от карантинного домика и обходным
манером уводил в него "на осмотр" смуглую, затаенно жгучую ’амару. ‡а это за
все -- за организацию пьЯнки, за наслаждениЯ -- †енька мог получить десЯть
лет штрафной, Я, как пособник, -- пЯть или тоже десЯть. € когда он предложил
мне "прогулЯтьсЯ" с одной жинкой, Я, подавлЯЯ в себе низменные страсти,
честно призналсЯ, что боюсь за себЯ и за него, вообще за все боюсь: ведь
Џобеда, жизнь -- вот они, рЯдом, мы погубим себЯ ни за понюх табаку. ‘
облегчением Я вздохнул, когда стирка закончилась, мы отвели жинок к воротам
тюрьмы и сдали их тамошней охране. Ќа прощанье советский боевой морЯк
взасос, если не взаглот, целовалсЯ со смертельно сцепившейсЯ с ним смуглой
украинкой, и еле их, этих полюбовников из разных вражеских лагерей, мы
расцепили; только моЯ бывшаЯ специальность сцепщика, громко именуемаЯ
"составитель поездов", небось и спасла положение.
Џока жинки стирали да тараторили, узнал Я, но не до конца понЯл, что
творитсЯ в ‡ападной “краине -- кто тут кого бьет, кто за кого и за что
боретсЯ.
‘о времен "освобождениЯ" западных областей в глухих лесах и ковельских
болотах завелось и не утихало партизанское движение -- недобитые полЯки,
сидевшие по норам города ‹ьвова, переименованного немцами в ‹емберг, и
вокруг него, по лесным Ямам, истреблЯли и немецких, и русских, и украинских
людей, разумеетсЯ из-за угла, они называли себЯ повстанцами; немцы, затем и
наши наименовали их бандитами.
“краинцы сперва били друг дружку, затем попробовали пощекотать пулЯми
из леса немцев, но рейхскомиссар Љох так неласково обходилсЯ со всеми, кто
обижал оккупантов, что потом украинские самостийщики лишь отбирали у немцев
оружие и имущество, самих же оккупантов отправлЯли с богом на все четыре
стороны. ‘ельские украинцы выбивали городских, те и другие презирали и
выбивали полЯков, полЯки полЯков тоже били, утверждаЯ лучшую в мире
демократию, и одни защищали правительство, сидевшее в ‹ондоне, другие
боролись за боевой дух маршала ‘миглы, ведущего разгульный образ жизни в
…вропах, третьи с оружием в руках защищали только свой дом, свою худобу и
семью, потому что все от них требовали, отнимали, что можно было сожрать,
выпить, продать, обменЯть. Ѓыли еще и четвертые, и пЯтые -- всеми брошенные,
всеми преданные, одичавшие, усталые до смерти, доведенные до отчаЯниЯ.
Ќо вот поЯвилась сила, котораЯ все эти разложенные банды, Ячейки,
отрЯды, села, хутора объединила в борьбе против себЯ, -- это наши доблестные
партизаны, все сметающие в рейдах по ‡ападной “краине. Ћгромный, сокрушающий
удар они нанесли немецким тылам, много немецких войск сковали и заставили
держать большие гарнизоны возле железных дорог, мостов, в городах и на
станциЯх. Њне довелось видеть Љовельскую железную дорогу, буквально
засыпанную вагонами по ту и другую сторону, паровозами, боевой техникой, --
важнаЯ эта артериЯ, по существу, была под контролем партизан, да и шоссейные
дороги свободой передвижениЯ не могли похвастатьсЯ.
Ќо целым соединениЯм партизан надо было чем-то кормитьсЯ, чем-то
отапливатьсЯ, согреватьсЯ, обстирыватьсЯ и обмыватьсЯ, стрелЯть и
вооружатьсЯ, лечитьсЯ, бинтоватьсЯ. € черной грозовой тучей, все пожирающей
саранчой плыло по ‡ападной “краине партизанское войско, в котором, конечно
же, было всЯкого "элементу" хоть пруд пруди. Ќе очень-то наши партизаны
разбирались, где "свои", где "чужие", где "наши", -- мародерство, грабеж,
насилие переполнили чашу терпениЯ крестьЯн-западников, они примкнули к
разрозненному еще движению "самостийщиков", взЯлись за оружие, тут и "вожди"
сразу же нашлись, и "отцы", и борцы, и братьЯ идеологи, и направители, и
миссионеры, и спасатели, и миротворцы.
€ вот фронт давно перевалил западные области, войско достигло ѓермании,
"герои-ковпаковцы" и прочие "герои", кто влилсЯ в войско, по привычке
мародерствовали, насиловали и грабили уже в "логове", кто дома горилку пил и
по своему усмотрению правил в деревнЯх, чинил суд и расправу вокруг
‹емберга, снова сделавшегосЯ ‹ьвовом, вокруг ђовно, Љовно, ‘танислава,
“жгорода, по всем западным областЯм. "‚ыплескиваЯсь" и через "старую
границу", в ђадЯньскую “краину, шла скрытаЯ подлаЯ война, и пока что конца
ей не было видно.
џ никогда не видел вживе "батьку Љовпака", но одного его сподвижника,
героЯ ‘оветского ‘оюза “мова, мне лицезреть довелось. ‚ „оме творчества в
џлте. Ћн сам ко мне подошел, представилсЯ, при этом раньше, чем "ѓерой и
генерал", произнес с очень важной интонацией: "—лен ‘оюза писателей". Ѓыл он
суетлив, малограмотен и жаден до беспредельности. †адность-то и жажда
самовозвеличиваниЯ и бросили его на стезю творчества. Љак и всЯкий
обыватель, да еще из военной среды, он был уверен, что писатели и артисты
деньгу гребут лопатой, да все "задаром", и деньга та им "не к руке" --
пропивают они все, а вот бы ему...
ѓенерал “мов имел в Љиеве одну из лучших квартир, на Љрещатике, в
правительственном доме, бесплатную дачу под Љиевом, бесплатный проезд,
пролет и проход, снабжалсЯ из "отдельных фондов", где за продукты платил
ровно столько, чтоб была видимость платы, получал огромную пенсию, имел
машину, шофера, потихоньку реализовывал урожаи фруктов и Ягод с казенного
участка, но "оптом же, оптом приходитсЯ сдавать -- мне ж самому неудобно
торговать на рынке, -- а оптом какаЯ плата? ѓрабеж!". € в литературе грабеж.
‘ам-то он писать не может, учитьсЯ уже поздно, выходец же из бедноты, какаЯ
грамота? Ђ материала у него в памЯти, материала! € карты есть, и дневники, и
бесценные документы, и редкие книги, и партизанские записные книжки, и
немецкие, и бандеровские письма, и фотоматериалов куча -- он же знал, что
все это пригодитсЯ потом, старательно готовилсЯ к мирным трудовым буднЯм.
Ќо талантливые писатели сами пишут, на уговоры и посулы не поддаютсЯ,
приходитсЯ нанимать поденщиков, чаще всего пропойц или несостоЯвшихсЯ
писателей, или еще хуже -- тех, кто писал когда-то здорово, да загудел и
живет шабашками. †ивут на даче, жрут, пьют, дебоширЯт, дело идет с пЯтого на
десЯтое. „ве книжечки, правда, вышли, сдана третьЯ, но ведь и в издательстве
тоже надо подмаслить: рецензентам дать, редактору дать, директора свозить на
дачу, поугощать, да еще править, редактировать рукопись, без этого у них уж
никак! Ђ правщику опЯть плати, корми его и пои. ‚от найти бы ему хорошего,
постоЯнного писателЯ, ну пусть бы он днем свое писал, вечером бы его,
генеральские, записи о рейдах, походах и партизанском героизме до ума
доводил. Ћн бы тогда ни за чем не постоЯл: пЯтьдесЯт процентов гонорара,
само собой -- дача, питание, фрукты, купание -- все-все пожалуйста, даже с
семьей можно...
џ спросил генерала, почему он адресуетсЯ ко мне с этими делами, ведь Я
никогда литобработчиком не был, ни с кем вдвоем не работал, да и материала
своего у менЯ столько, что дай бог его хоть частично реализовать за свою
жизнь, да и голова моЯ больна после контузии, глаз видит только один,
хватает менЯ лишь до обеда.
-- ‚ы знаете, -- зарделсЯ старческим румЯнцем седой генерал,
отпустивший по моде, как "у писателЯ", длинные волосы. -- ‚ижу, люди русские
приехали, скромно одетые, скромно себЯ ведут. ‘прашиваю ребЯт: кто такие?
Ћни мне сказали. џ, конечно, ничего, к сожалению, вашего не читал -- некогда
читать-то, да и тихо читаю, говорю, грамота мала. ‚от взЯл в библиотеке вашу
книжку, прочитал кое-что. ’ала-а-антли-иво-о-о! Ќичего не скажешь,
та-ала-антливо! € смело! Њолодец! ‚от Я и подумал, что вам совсем
нетрудно... Ђ у вас дети... всЯкаЯ копейка не лишнЯЯ... Њожет, бы вы...
ђазумеетсЯ, Я решительно отказалсЯ от творческого содружества с
генералом, но он надежды не терЯл, все приставал ко мне с предложением
подумать, и однажды Я не вытерпел, дерзко спросил его: куда ему столько
денег? ‚едь они, и только они, да жажда славы влекли его в литературу.
-- Ђ внуки?! -- как мальчику-несмышленышу, ответил он. -- —то ж им,
моим внукам, ни с чем оставатьсЯ на этом свете...
„умаю, что ни внуки, ни правнуки этого героЯ и члена ‘оюза писателей ни
с чем не оставались и не будут оставатьсЯ, будут довольствованы по первой
коммунистической категории.

x x x
†енЯ-морЯчок все-таки влип в историю. “ него, видать, что-то осталось
от продажи сережек, и он, вырвавшись в город, напилсЯ, напившись, ЯвилсЯ в
нашу нестроевую угрюмую казарму и нарушил ее покой морской песней:
"‡-закурим матросские трубки и выйдем из темных кайют, пу-усть во-волны
да-аходЯт до рубки, но с ног они нас не собьют..."
Ќа голос певца из каптерки выполз ротный старшина ѓайворенко или
Џивоваренко, не помню, и рЯвкнул:
-- Џр-рэек-ратыть безобраззе!
-- Ђ пошел бы ты на хуй! -- последовал незамедлительный ответ.
-- о? о? ’а Я тЯ!.. ’а Я тоби!.. “ штрахной миста хватэ!
-- —то ты сказал, гнида? -- взЯв за воротник ротного старшину и
завернув на нем гимнастерку так, что заскрежетали и начали отскакивать
железные пуговицы, хрустнула материЯ, поинтересовалсЯ боевой морЯк.
-- ’а Я лычно ничого! -- задергал усами, засипел старшина, который был,
между прочим, и здоровее, и старше †еньки.
Њатрос благородно отбросил его прочь и брезгливо вытер о штаны руки. Ћн
бы еще попел, поколобродил, но ЯвилсЯ вооруженный нарЯд из пЯти человек,
сзади которого скулил старшина и хмурилсЯ пожилой капитан -- дежурный по
части.
†енька не давалсЯ патрулю, пыталсЯ вырвать оружие, крыл безбожными
словами всех и всЯ, вдруг вскрикнув: "Ђ-а-ах!" -- высоко подпрыгнул и
свалилсЯ на пол, забилсЯ затылком о каменный, сырой пол.
‚се в ужасе смолкли и расступились.
Џролежавши в госпитале, где эпилептиков было считай что половина среди
больных, Я бросилсЯ сверху, сел на грудь морЯка, пыталсЯ разжать его
стиснутые руки. ‘ил моих не хватало. †енька тупо колотилсЯ о каменный пол.
"Ќу че стоите?! -- рЯвкнул Я на патрульных. -- ѓолову!.." € они прижали
голову †еньки к полу.
—ерез какие-то минуты у †еньки выступила на губах пена, он глухо
простонал, сморилсЯ и впал в беспамЯтный сон. Џатрули помогли поднЯть †еньку
на нары, затоптались возле них.
-- Ќапывсь. ЏрыдуриваетсЯ... -- начал было старшина.
џ сказал тоскливо стоЯщему в стороне капитану с орденскими колодками и
тремЯ ленточками за ранениЯ, показываЯ на старшину:
-- ’оварищ капитан, уберите это барахло. € сами уходите. ’ут бы
врача...
‘таршина ѓайворенко или Џивоваренко был настоЯщий, дремучий хохол и
обид, ему нанесенных, никому не прощал. Ћн преследовал нас с †енькой денно и
нощно, напускал на нас тайных своих фискалов и сам не стеснЯлсЯ подслушивать
и подсматривать за нами. Ћн же спровадил нас с †енькой в поездку за
картошкой в такое место, о котором услышав старожилы полка заЯвили, что едва
ли мы оттуда вернемсЯ.

x x x
Љонвойный полк, как и всЯкий другой полк, хотел жрать не один раз в
сутки, и жрать хотел получше, чем какаЯ-то там пехота или артиллериЯ в
боевых порЯдках фронта. Ћвощи, мЯсо, фрукты конвойный полк добывал себе сам
с помощью давно проверенной и надежной системы обложениЯ. ’ам и сЯм по
украинским селам местные власти, еще недорезанные националистами, обЯзаны
были в счет налогов и сельхозпоставок подготовить столько-то и столько-то
тонн съестного, а уж грузить и вывозить приходилось самим военным.
Џод команду капитана …рмолаева, того самого, что возглавлЯл патруль,
зауральского уроженца и бывшего пехотного командира роты, батальона и снова
роты, но уже состоЯщей из доходЯг и приспособленцев, кроме менЯ и †еньки
угодило три молчаливых хлопца, крепко побитых, но оружие держать еще
способных, хотЯ ладом стрелЯть никто из нас уже не мог и оружие было "не
свое", где каждый стрелок знал каждую гайку, шурупину и "ндрав" его. Ћружие
было выдано с полкового склада по случаю поездки за картошкой.
‚ез почти незнакомую дружину шофер по фамилии ѓруздев, грудь которого
украшала узенькаЯ желтаЯ ленточка за Якобы тЯжелое ранение, и два военных
значка, свидетельствующих о том, что он служил в кадровой армии. ‚оЯк,
видавших виды и познавших людей, одно это уже настораживало -- как мог
умудритьсЯ кадровик уцелеть до сих пор, не продвинувшись ни в гренадеры, ни
в офицеры. —то же касаетсЯ ленточки за ранение -- тут нас тоже не объедешь,
почти весь доблестный конвойный полк украшен был всевозможными лентами и
ленточками, значками и значочками.
…ще когда мы снарЯжались в поход за картошкой, шофер ѓруздев, осмотрев
нас внимательно, сказал, что лучше бы не ездили никуда. Њы, естественно,
поинтересовались, почему и как это мы можем не ехать, коль приказано.
-- Њне ль вас, бывших воЯк, учить придуриватьсЯ? -- криво усмехнулсЯ
ѓруздев. -- „а вы самого сатану объегорите и до припадку доведете.
Њы между собой решили, что, призываЯ нас придуриватьсЯ и не ехать,
шофер ѓруздев тем самым хочет избавитьсЯ от поездки сам, но с нашей помощью.
„орогой мы придумали самую близлежащую версию о том, как ѓруздев избежал
передовой, но все же угодил в полк, где и убить могли: возил на машине
крупного военачальника, воровал и развращалсЯ, наглел до поры до времени в
меру, но потом зарвалсЯ, воровать стал больше, и ему мало сделалось штабных
секретуток, и он зашурупил жену своего любимого командира -- и за это за все
поехал бить врага беспощадно, однако по пути в Ѓерлин зацепилсЯ за эту вот
боевую конвойную единицу и еще недоволен, харЯ!..
Ћднако ж шофер ѓруздев водил машину и в самом деле классно, чем еще
больше утвердил наше мнение о нем как о воре и соблазнителе.
Ђ кругом и обочь дороги, утонувшей в желтых уже умиротворенно и сухо
колыхающихсЯ хлебах, лежала холмистаЯ, пространнаЯ землЯ в разложьЯх,
высохших за лето и выкошенных, усыпаннаЯ стожками, цветом и формой похожими
на успокоенные, на зиму запечатанные муравейники.
’ам и сЯм по зеленой отаве ложков, из желтых хлебов молчаливо наступали
лохматым войском кустарники, прошивающие желтые нивы крупными и темными
солдатскими стежками, в дальней дали и по горизонту суслоны на фоне кустов
как бы на всплеске замерли темными разрывами. Љое-где горизонт протыкал
острой иглой темный костел, либо упрЯмо белела и золотилась крестиком
подбористаЯ церковка. —ем далее к горизонту, тем более сгущались и
смешивались меж собой выводки деревьев, под которыми ютились хутора,
деревеньки и хуторки, почти растворенные в исходном ослепительном солнце,
под которым синим дымком низко стелились глухие ковельские леса.
Ќикакой враждебности и настороженности вокруг не ощущалось. Ќа- оборот,
все напоминало что-то далекое, полузабытое, из детства. ’Януло молчать и
вспоминать лучшие отдаленные дни и потосковать о них да еще о чем-то, уже
отдающем грустным ликом осени -- усталостью ли от войны, пустых иль
спаленных хуторов, неуютом ли полей, заброшенных и не убранных во многих
местах, -- но землЯ же, ее с детства привычный облик и величаво темнеющие
леса вселЯли в сердце успокоение, и это вот бескрайнее человеческое
прибежище под названием "землЯ", осененное спокойным солнцем, вселЯло в
сердце и во все вокруг твердое и молчаливое право дышать, зреть, рожать во
имЯ и длЯ вечной жизни.
‘ело, куда мы приехали, тоже было пустынно, и в нем, размореннаЯ
предвечерним солнцем, была та ни с чем не сравнимаЯ тишина, котораЯ бывает в
сельском месте после уборки урожаЯ, полноправно царила тут сельскаЯ идиллиЯ.
“грюмый, в кирзачи обутый председатель сельского ‘овета встретил нас и
проводил к кагатам -- траншеЯм за селом, засыпанным картофелем, откуда мы
быстренько и загрузили кузов машины, собрались уж было уезжать, но
председатель молча указал нам на обширный запущенный сад, меж деревьев
которого слоЯми желтели гниющие Яблоки, чернела сгнившаЯ черешнЯ, вишнЯ и
еще неполностью опавшаЯ переспелаЯ слива отЯжелЯла прогнутые ветви. Њы
набрали полные рюкзаки фруктов, собрались умытьсЯ у колодца, здесь нас
перенЯла учительница, молодаЯ, кругленькаЯ, говорливаЯ, пригласила к себе
пообедать.
‚ доме, просторном и пустом, нас встретил учитель, синюшно-тощий,
степенный, за которого говорила почти все слова учительница. Ћни быстро
собрали на стол, выставили две бутылки фруктовой настойки.
Њы с радостью выпили и поели. ‚ полку нашем отчего-то не принЯто было
давать паек в дорогу, надеЯлись, видимо, опЯть на ту самую "находчивость",
котораЯ чаще всего проЯвлЯлась в том, что солдаты ломали ветки в саду или
чью-нибудь старую ограду, пекли картошки и ели их от пуза.
“читель и учительница были Ярославские родом, присланные сюда по
распределению учить детей, и учили, как могли. Ѓандеровцы? Ђ где они, кто их
узнает? Ћни кругом -- и нигде их нету. Џросто ночью они, учителЯ, стараютсЯ
никуда не выходить, днем селЯне с ними приветливы, помогают им, чем могут,
детей в школу отдают охотно, хотЯ есть семьи, из которых детей в школу не
отпускают и дружелюбиЯ никакого не проЯвлЯют ни к властЯм, ни к приезжим.
ЏервоначальнаЯ тревога в страх еще не переросла, хотЯ они и наслышаны о
зверствах националистов, конечно же, могут прикончить и их. Ќу так что ж --
ведь "коль придетсЯ в землю лечь, так это только раз!..". Џредседатель
сельсовета? Ћн тоже приезжий, угрюмый же и молчаливый оттого, что изранен,
семью потерЯл на ‘моленщине. Ќо у него, да и у них, учителей, все чаще
мелькает мысль, что они здесь заложники, присланные длЯ того, чтобы
"ограждать" чьи-то интересы, в случае чего, их если схватЯт, может, обменЯют
на какого-нибудь отъЯвленного бандита или повесЯт. ‚ последнее времЯ
зачастили в волость военные чины из ђовно, спрашивают, дознаютсЯ насчет
бандеровцев. Ђ что они знают? „а если и знают -- не скажут, потому что
военные те покрутЯтсЯ, покружатсЯ и уедут, а они вот тут как на куче горЯчих
углей...
-- Ќеправильно ты говоришь, ‹ЯлЯ, неправильно! -- поправил свою
спутницу учитель, куривший цигарку за цигаркой. -- Ќужно добросовестно,
честно исполнЯть свои обЯзанности, не чванитьсЯ, не чинитьсЯ, не хвалитьсЯ
-- и народ в конце концов поймет, кто ему хочет зла, а кто добра... -- Ћн
закашлЯлсЯ, растер цигарку в консервной банке. -- Љроме того... -- сходил
сплюнул за веник, в угол. -- Љроме того, мы как-то мимо уха, не вслушиваЯсь,
пропускаем гениальные слова Џушкина: "€ милость к падшим призывал..."
Њилость! Ђ не зло за зло, не презрение, не месть.
-- Ћй, ѓена! -- спохватилась учительница. -- Њилость милостью, а мы
хлопцев задержали. Ќаговорились хоть. џ вас провожу до околицы.
“чительница долго стоЯла у околицы, под старым дубом, и махала нам
рукой. ‡а селом от дальнего леса наплывали сумерки, и темной сделалась крона
дуба и сама одинокаЯ фигурка женщины, которую отчего-то было жалко и не
хотелось оставлЯть одну, -- мне показалось, перестав нам махать, она сжала
руки на груди и сама сжалась в узкую, беззащитно-одинокую, бесплотную
былинку.
‚от на этой мирной и тревожной картинке Я и остановлю рассказ о службе
в армии и о войне. “ж очень хочетсЯ поскорее поведать о главном событии в
моей жизни -- о женитьбе, а то казармы да казармы, будни да будни серые,
военные. „олжен же у человека быть какой-то если не праздник, то хотЯ бы
роздых, ну не роздых, так хоть перемена, ну не перемена, так пусть крутой
поворот к лучшим днЯм, надеждам, потому как все мы живем под одним красным
солнышком, на Ѓожьей росе, говаривала моЯ бабушка, и должны же у каждого из
нас быть исполнены ‘оздателем нам предназначенные дела земные и мечты
пресветлые.

—асть втораЯ. ‘Ћ‹„Ђ’ †…Ќ€’‘џ
‘лужил солдат четыре года и холостым побыл четыре дни. ’акаЯ вот
баллада на старинный жалостный лад слагалась в моей башке под стук вагонных
колес и под шум встречного ветра. Џуть с войны Я довольно подробно описал в
одной из повестей и повторЯтьсЯ не стану -- противно все это не только вновь
переживать, но даже и на бумаге описывать.
Љатил Я с незнакомой почти женщиной на ее любимую родину, на “рал, в ее
любимый город —усовой. Љатил и все времЯ ощущал томливое сосание под
ложечкой. Људа менЯ черт несет? ‡ачем?
Ќо в той нестроевой части, куда Я с отрЯдом искалеченных фронтовиков, у
которых открылись раны, угодил после конвойного полка и госпиталЯ, была туча
девок-перестарок, и взЯлись они за нас решительно, по ими же установленному
суровому закону: попробовал -- женись! Ѓыли, конечно, среди нас архаровцы с
опытом, уклонЯлись от оков, выскользали из цепких рук, что налимы. Љонечно,
и девки среди девок были, которым все равно как давать, по правилу иль без
правил.
џ же сам добровольно отдалсЯ провидению -- ехать-то не к кому, вот и
пристроилсЯ, вот и двигалсЯ на восток, намереваЯсь в пути узнать характер
своей супруги. ЌаивнЯк! Џроживши бок о бок с нею полсотни с лишним лет, Я и
сейчас не убежден, что постиг женский характер до конца. ‡наю лишь
доподлинно и твердо одно: баба есть бездна.
‚ пути, в народной стихии, баба моЯ присмирела, ужалась, в тень
отодвинулась, и волей-неволей пришлось мне брать руководство семейной
Ячейкой на себЯ. •ватили мы под моим опыта не имеющим предводительством
столько мук, страхов и горЯ -- в мой солдатский рюкзак не вошло бы. Ђ рюкзак
был уемистый, цвета неопределенного, сине-серого, безо всЯких излишеств и
затей, полубрезентовый мешок с крепкой удавкой -- ни карманов, ни клапанов,
ни внутренних перегородок.
џ назвал это сооружение сталинским подарком солдату-победителю. ‘ тем
рюкзаком моим и с чемоданчиком, вдетым в кокетливый чехол, застегнутый на
пуговицы, да еще с узелком, в котором были женские нехитрые пожитки,
добрались мы до станции -- столицы нашей ‚еликой ђодины, только-только
спасенной от фашизма. Љак поетсЯ в пионерской патриотической песне, в
столице Я "ни разу не бывал", супружница ж моЯ посетила ее два раза -- по
дороге на фронт и когда-то ее отпускали в свЯзи с бедой, постигшей семью:
украли корову, смыло огород вместе с урожаем.
Џо пути на “рал супруга моЯ останавливалась у тетушки -- проводницы
спецвагонов, квартировавшей в городе ‡агорске. € вот к этой самой тетушке
наладилась супружескаЯ пара, чтобы передохнуть, набратьсЯ сил длЯ
дальнейшего продвижениЯ в глубь нашей необъЯтной страны.
†ена моЯ, попав в столицу, воспрЯнула духом, расправила крыльЯ,
взнЯлась во весь свой исполинский рост, ленинский, -- метр пЯтьдесЯт два
сантиметра. Њощь эта, группа крови и прочие подробности были означены в
красноармейской книжке. Ћна сразу дала понЯть, что столица имеет дело с
бойцами, повалившими матерый фашизм, что человек она только с виду
незатейливый, на самом же деле о-го-го какой разворотливый, прыткий и
бедовый.
„лЯ начала баба моЯ пихнула плечиком под задницу какого-то
неповоротливого москвича, тот пошатнулсЯ, но не упал, однако за очки
схватилсЯ, отыскиваЯ обидчика, уперсЯ в менЯ взглЯдом и завел:
"Џоз-во-о-ольте!" ‘упругу мою, подлинную обидчицу, он и не заметил. Ћна ж,
никого и ничего не признаваЯ, никого и ничего не страшась, рвалась сквозь
толпу, вонзалась в нее, будто остро откованный гвоздик в трухлую древесину.
Ќо на мгновенье опамЯтовавшись -- не одна ж она движетсЯ с фронта, семейной
Ячейкой движетсЯ, -- хватанула менЯ за полу шинели и поперла вперед и
дальше, вместе с чемоданчиком, с узелком, с полным брюхом отходов, так как
мы оба давно уж не ходили до ветру, и Я опасалсЯ, кабы из менЯ прЯмо в метро
чего не выдавилось.
’ак вот, где несомые толпой, где самостоЯтельно, рубились мы в метро,
проЯвлЯЯ истинный, не плакатный героизм, жена моЯ таранила всЯкие на пути
преграды. € Я еще успел мельком подумать, что с такой бабой не пропаду и
всего, чего надо в жизни, достигну.
‚ неловкий час, в неловком месте пришло ко мне это умозаключение. ‚
неловкий час, в неловком месте возникла наша семейнаЯ Ячейка, и много ей
всЯких испытаний и приключений еще предстоЯло изведать.
Ћдно из них уже подстерегало нас тут, в метро, через какие-то минуты.
Џотом уж, на индустриальном “рале, услышал Я индустриальную поговорку: рад
бы вперед бегти, да зад в депо.
Ќо существу женского рода плевать на то, что сзади, ее занимало только
то, что спереди. Љроме всего прочего, коммунистка она у менЯ и, значит,
должна стремитьсЯ только вперед, только в борьбу, только к победам. Ќарод в
метро тогда, в сорок пЯтом, если садилсЯ, то выйти никто не успевал, и,
наоборот, если выходил, то войти времени не хватало.
Џропустив несколько поездов, жена моЯ с моим полупустым рюкзаком,
достававшим ей почти до пЯт, хотЯ Я и убавил лЯмки в два раза против нормы,
уцелилась длЯ броска в вагон. Ђ Я стою с чемоданчиком и узелком жены, уныло
глазею на приближающийсЯ поезд, в котором притиснуты, расплющены о светлые
стекольные стены люди, и думаю: уж лучше бы нам пешком идти в ‡агорск,
скорее добрались бы до тети...
Ђ поезд шик-пшик -- и двери в обе стороны, рокоча, отворЯютсЯ. †ена
дерг менЯ за рукав и поперлась прокладывать дорогу, где-то кому-то под мешок
поднырнула, меж двумЯ толстыми бабами протиснулась, обернув их, будто
матрешек, бордовыми лицами назад, узлами к поезду. џ меж этих толстых баб
застрЯл, в привЯзанных за их спинами узлах запуталсЯ и потерЯл жену.
Џоказалось мне, видел, как она, наклонившись, юркнула меж ног какого-то
гиганта, несущего на груди своей кучу народа. Ћн и жену мою внес в вагон. џ
же принЯлсЯ в панике толкать плечом и грудью человеческие спины,
сдвинувшиесЯ одной неприступной стеной, не щадил вроде никого. „вери в вагон
-- вот они, рЯдом, но в воздушном пространстве раздалсЯ спокойный голос:
"Ћсторожно! „вери закрываютсЯ!" -- где-то шикнуло-пшикнуло, и сомкнувшимисЯ
дверьми отсекло менЯ от народа, едущего вперед и дальше, отсекло и от моей
законной жены, которую Я под †меринкой "раздобув".
Љак же так, товарищи?! Љатастрофа ж семейной жизни! Њы ж можем потерЯть
друг дружку навеки! ‚ последней надежде бегу следом за набирающим скорость
вагоном, бью напропалую и беспощадно народ оставшимсЯ от жены чемоданом и
чувствую крах всех планов и надежд, а бегу, бегу и с каждой секундой все
трагичней ощущаю бесполезность своих усилий: жена, вот она, рЯдом, за
стеклышком, но вроде как ее уже и нету, вроде как она мне приснилась. Ќо
нет, вон она, все еще живаЯ, притиснутаЯ к стеклу, что-то мне кричит,
пальцем на стекле чертит...
“шел поезд, огоньки хвостовые в тоннеле погасли, в голове моей, в душе
ли, с детства песенной, вертитсЯ и вертитсЯ: "‚от умчалсЯ поезд, рельсы
отзвенели, милый мой уехал, быть может, навсегда, и с тоской немою вслед ему
глЯдели..." -- моднаЯ эта песенка в ту пору была, сочинил ее еще юный и
тогда не толстый ЉолЯ „оризо. Ќу, это про Љолю-то и про то, что он сочинил и
сочинЯет, Я узнал после. Ђ тогда, в победном сорок пЯтом году, стоЯл середь
люду, темной, грозовой тучей кружащегосЯ. ‚ дыры, в двери, в преисподнюю, на
эскалаторе уплывало человеческое месиво, в котором Я не вдруг различил лица
и не сразу вспомнил, что называетсЯ оно -- народ. Ќо народ сам по себе, а Я,
бабой покинутый, сам по себе. ‘тою, значит, с чемоданчиком, с узелком, мешаю
этому народу, очень мешаю ему течь, куда ему хочетсЯ, и вдруг в моей голове
сверкнула мысль -- употреблю заезженное выражение, -- что саблЯ востраЯ,
просекла она мою башку до самого отупелого мозга: "Ђ если жена моЯ подумает,
что Я на ней подженилсЯ и нарочно отстал от поезда с ее манатками?"...
‚ долгом пути мы таких случаев навидались и еще больше наслушались. Џо
теперешнему разумению, мысль нелепаЯ, глупаЯ и даже абсурднаЯ. Ќо войдите в
мое положение, вспомните, сколько мне было годов, какое шаткое времЯ стоЯло
на дворе, где кто что урвет, тут же и пропьет. ѓлавное дело: при мне не
только манатки, но и все документы жены, шмыргалки этой, которую на ту
минуту спереду Я любил бы, а с заду убил бы! ‚от они, документы, на груди
моей горЯчей, под сердцем, пристегнутые булавкой с исподу к гимнастерке, в
мешочке-кармане -- у нас, в семье нашей новоЯвленной, так уж повелось: по
Ѓожьему завету за главного выступал Я и при многочисленных дорожных
проверках документы предъЯвлЯл Я надзорным и всЯким прочим властЯм, потому
как Я мужчина, руковожу, стало быть, семьей -- распромать ее, перемать, --
осуществлЯю правопорЯдки и направление держу.
"ќ-эх ты! Ђх ты, в кожу, в рожу, в кровь, в печенки и в селезенки, если
они во мне еще не сгорели. †енилсЯ, будто в говно рожей влепилсЯ! ‡ачем?
‡ачем?"
€ вдруг завело, запело во мне, с детства порченном, по утверждению
бабушки: "Ђх, зачем эта ночь так была хороша, не болела бы грудь, н-не
страдала душа". Ќочь! Ћна, она, курва, во всем виновата. ’огда ведь не то
что нынче: провел ночь-то, джинсы в беремЯ -- и ходу. Ќет, тогда, коли
поблаженствовал, понаслаждалсЯ, -- неси ответ, не отлынивай. Ђн и тогда не
все же так безответственно собой распорЯжались, как Я, рассолодел,
растворожилсЯ, мечтою вдаль простерсЯ о семейном уюте и счастье... ‚от и
блаженствуй, вот и наслаждайсЯ -- книжек начиталсЯ, по книжкам и живи, сам,
один, но не смущай людей и судьбы их не запутывай, девок в ночь не уводи...
"—е же делать-то, а?" "Ђх, зачем эта ночь..." -- привЯзалась песнЯ,
звучит и звучит, курва, в башке.
ЏодниматьсЯ пожалуй что надо наверх, искать в Љиевском вокзале
комендатуру -- поди-ка не один Я тут такой удалой, мечтой о счастье
ушибленный, и не одна такаЯ на свете удалаЯ баба?! ‘дам ее документы и
вещички в какой-нибудь отдел потерь и находок, пускай они ее ищут или она
их, Я же поеду дальше, в ‘ибирь, к бабушке, к теткам, к родне. ќк они мне,
голому и голодному, сами голые и голодные, обрадуютсЯ! ђюкзак! •ер с ним, с
рюкзаком! “везла и увезла стрикулистка эта шалаваЯ. ’ам и добра-то: пара
бельЯ, портЯнки, да в узелок завЯзанные альбомчик солдатский, да письма
друзей и любимой медсестры.
ѓром бы всех этих баб порасшиб! •одЯт в беретах, в нарЯдах, да как их
много-то, гораздо больше, чем мужиков! ‚он без них, без баб, как хорошо жить
было...
Џостой, постой! Ђ что это она, супруга моЯ, мне кричала через стекло и
пальцем на стекле чертила? Ѓуквы какие-то? Џо пальцу, по движению его, буквы
знакомые. ‘топ! ‚едь она чертила в воздухе и на стекле вроде как давно
знакомое слово... “ж не "‹енин" ли?.. ‚роде бы как вождь мирового
пролетариата, ‚ладимир €льич? Љ чему это она покойника беспокоит? ЏартийнаЯ
она -- понЯтно, в пионерах еще ‹енина полюбила, после ‹енина еще кого-то,
потом еще кого-то. Ќапоследок вот менЯ, беспартийного, из пионеров на третий
день за недисциплинированность исключенного.
џ выбрал из толпы наиинтеллигентнейшего вида человека, в очках,
конечно, в шлЯпе, конечно, учтиво поклонилсЯ ему и спросил: нет ли в метро
станции с названием "‹енин"?
-- Љак нет? ‹енин везде есть, он, всюду любимый, с нами, -- охотно, как
бы даже озоруЯ, отозвалсЯ московский интеллигент. -- "Ѓиблиотека ‹енина".
-- Ћй, спасибо! ‚от спасибо! -- вскричал Я, пЯтЯсь от московского
интеллигента, лицо которого вдруг разгладилось. утил насчет ‹енина, опасно
прикалывалсЯ. Ќу и народ эти москвичи! „а нет, улыбку веселую, скорее
изгальную вызвал у него не ‹енин, а Я, такой, должно быть, блаженненький вид
у менЯ сделалсЯ.
‚дали загудел поезд, публика придвинулась к краю перрона и сомкнула
рЯды.
"Ќу, теперь уж Я не уступлю, теперь уж Я поведу себЯ как в бою, чтоб
бабу не потерЯть совсем", -- готовЯсь к штурму, взбадривал Я себЯ и со
второго рЯда как двинул в вагон, прорвал на пути цепи, кого-то ушиб
чемоданом, кого-то вроде бы уронил, менЯ ругательски ругали, даже в загривок
долбанули чем-то жестким, кулаком скорее всего. Ќо Я жену богоданную, в
красноармейскую книжку записанную, ищу. ’ут уж не до этикету. Ѓой есть бой.
’ут уж кто кого. ‡нали бы они, пассажиры, что Я за спасение семьи борюсь, по
трупам пойду, пол-Њосквы вытопчу! “-ух, какой Я отчаЯнный боец!
‚от и покатило вагон! ‚от и повезло менЯ вперед и дальше, к остановке
"Ѓиблиотека ‹енина". ’ам уж быть или не быть, но в голове-то звучит и звучит
под стук колес: "Ђ-ах, зачем эта н-но-очь так была хороша, та-та-та-та,
та-та-та, та-а-а-ата-та, та-а-ата-та-а-а"...
…хать бы и ехать, долго ехать и звучать внутренне, потом задремать. Ќо
вот она -- "Ѓиблиотека ‹енина". Ќароду на ней побольше, чем на "Љиевской",
да и сама остановка поширше, поразветвленней: туда и сюда ехал на
эскалаторах, бежал, мчалсЯ, толкаЯ друг дружку, народ. ЊенЯ притиснули к
стене.
џ устало приопустилсЯ на выступ какого-то памЯтника или мраморного
украшениЯ и решил, что буду сидеть, пока метро не закроют, только вот попить
бы где раздобыть? € еще Я думал, что если баба моЯ раздолбаннаЯ найдетсЯ, Я
ей ка-ак дам! ’ы, скажу, че, совсем ополоумела?! ’ы, скажу, че прыгаешь, как
цыганскаЯ блоха по хохлацкой жопе! ’ы, скажу, об чем своей башкой думала,
когда такой номер выкидывала?! Ќу и так далее тому подобное.
‘ловом, только бы нашлась, тогда бы Я сумел всю душу излить.
Ќо моЯ жена, баба по-нашему, по-сибирски, не находилась. € один, и
второй поезд, и десЯтый прошел, и "полночь близитсЯ, а ѓермана все нет! ‚се
нет..." -- нервно пело радио над моей головой. џ уж задремывать начал, как
слышу -- кто-то дергает менЯ за рукав и восклицает ликующе!
-- ‚от ты где!
‚се заготовленные речи мои как-то остыли, угасли в моей истерзанной
душе, Я лишь отрешенно сказал, не открываЯ зрЯчего глаза:
-- ’ы вот что!.. ’ы теперь завсегда будешь ходить только сзади менЯ и
за мной. €наче Я тебЯ пришибу! -- и решительно шагнул вперед, к желтому
вагону. -- ЏонЯла? -- обернулсЯ Я.
Ѓаба моЯ семенила за мной и согласно кивала: "ЏонЯла, понЯла..." -- и
мой знатный, выданный ђЉЉ рюкзак подпрыгивал, бил ее по заднице так, что в
рюкзаке звучало боевым маршем: ложка билась о ложку и еще кружка звЯкала.
Њы ехали в ‡агорск, к тетке моей жены, и попали в сей блаженный город
уже с последней электричкой, во втором часу ночи.

x x x
‚ы думаете, тут, в ‡агорске, наконец-то все и кончилось, сейчас вот
молодожены попадут к тете, помоютсЯ, поедЯт и замертво упадут в супружескую
постель? ѓлубокое это заблуждение. Ќаша семейка возникла из военных событий
и с событиЯми вступала в мирную жизнь. ‚ пьесе одной герой, глЯдЯ на
возлюбленную, восклицает: "ќта женщина создана длЯ наслаждений!" Ђ моЯ баба
была создана длЯ приключений! ЏриключениЯ ждали нас почти на каждом шагу.
’ут, в ‡агорске, среди темной ночи, по причине позднего часа, в совсем
обезлюдевшем городишке приключениЯ развернулись очень скоро. ‚ городишке том
не звонили колокола, во всЯком разе тогда, ночной порой, Я и не слышал их,
ничего нигде не светилось, не горело, не сверкало, никаких куполов в
поднебесье не виделось, даже собаки не брехали, ни пьЯных, ни трезвых, ни
богомольцев, ни юродивых, которые ныне там толпами шлЯютсЯ, форсЯт золотыми
крестами на молодецких грудЯх, потрЯхивают кудрЯми на пустых головах,
предаваЯсь ленивой вере в Ѓога. Њода на Ѓога пошла!
Ѓодро перемахнули мы с супругой через виадук, разъезженной улицей
спустились под гору, мимо мрачных соборных стен, в витые и широкие щели
которых сочилсЯ слабый небесный свет, слышалсЯ звЯк оторванного железа,
скрежет кровли вверху, в решетках церковных куполов пропечатались темные
крестики, один вроде бы даже и блеснул испуганно в прорванной глуби ночного
осеннего неба, брюхато провисшего над спЯщим благодатным обиталищем душ
живых, как выЯснилось скоро, барышных, любЯщих драть с мирЯн, особливо с
военных, копейку на привокзальном торжке. Џыльной, путаной российской
историей напичканный городишко, по тогдашним его достижениЯм и заслугам,
справедливо переименован был в честь бандита большевика.
‚переди нас блеснула вода. ‘коро мы поднЯлись на землЯную плотину,
довольно высокую и, судЯ по сваЯм, торчавшим из земли вкривь-вкось, древнюю,
густо заросшую крапивой, бузиной и прочей сорной благодатью, в которой
глубоко внизу поуркивала, пошумливала живаЯ вода, падающаЯ на всЯкое
бросовое железо, тележные колеса, обломки рельсов, бочонков, проволок и
цепей.
џ это все угадал или разглЯдел потому, что супруга моЯ по мере удалениЯ
от станции все замедлЯла, замедлЯла и без того не саженный шаг свой.
Џредложила передохнуть, посмотреть вниз, побросала туда камешки, чтоб видно
было, как они падают в воду, подымаЯ брызги, и звЯкают о сплющенные ведра
или прогорелые и выброшенные по причине технической непригодности железные
печки.
‚о мне ворохнулось нездоровое подозрение, но камешки Я люблю бросать с
детства, в …нисей их перепулЯл вагон, не меньше, и хотЯ сейчас мне в тепло
скорее хотелось, лечь, вытЯнутьсЯ, уснуть, Я, однако, тоже начал бросать
камешки: "если женщина просит..." -- как поетсЯ в современной песне, то
отчего же и не уважить ее просьбу, не побросать камешки.
Џобросал Я, побросал камешки вниз без всЯкого азарта и интереса.
-- Ќу, пора уж и к тете, -- говорю.
†ена моЯ пошмыгала, пошмыгала носом, и опЯть поговорка во мне возникла:
"’ому виднее, у кого нос длиннее", -- ан поговорка та тут же и скисла,
протухла. Ќе отрываЯ глаз от бездны, где пожуркивала вода, падаЯ из запруды,
качаЯ сломанный бурьЯн и позвЯкиваЯ железом, жена молвила, что она не знает,
где живет тетЯ.
џ ей в ответ: "•а-ха-ха-ха!" -- через силу выдирал из себЯ хохот. Ќе
зрЯ, говорю, считалсЯ ж веселым солдатом, сам, говорю, люблю и ценю шутку,
но уж больно не ко времени, не к месту подобные шуточки!..
Ђ она, баба-то моЯ, супруга богоданнаЯ, в ответ чуть не плача: мол, не
шучу, Я раз только была у тети, проездом, забыла место и дом, где она живет.
Ђ письма... все!.. в том числе и тетины, чтоб они сохранились длЯ памЯти,
свЯзала в пакетик и домой отослала, так что даже и записанного адреса тети
тоже нету. „нем-то, говорит, да не такаЯ усталаЯ, Я, может, и нашла бы дом
тети ‹юбы, хозЯйки, у которой наша тетЯ квартирует, но ночью плохо
ориентируюсь, хоть в лесу, хоть в городе.
-- € что же нам теперь делать?
-- Ќе знаю.
-- Ќе знаешь?!
-- Ќе знаю.
-- •орошо! -- произнес Я и херакнул какой-то булыжник вниз, в воду,
так, что плеснулось там и брызнуло, и вдруг запел голосом Ѓуратино: "•орошо,
хорошо, эт-то очень хорошо!.. ќт-то очень хорошо, за-а-амеча-ательно-о-о!"
Џластинка у нас в детдоме была, вот Я и запомнил с пластинки эти слова.
-- „а т-твою мать! -- стукнул Я себЯ кулаком по лбу. „алее пошло,
поперло: -- „а где же мои глаза, глаз тоись, где он, зараза, глаз тот был,
когда Я высматривал во многочисленном коллективе себе невесту?! „а вон их
сколько, девок, кругом: хоть на зуб, хоть на цвет, хоть на калибр любой
подходЯщих, хоть соли их, хоть мочи, хоть на приправку, хоть на прикорм, на
мЯсо, хоть на уху, хоть на ферму в колхоз, на почту, на икону, на фабрику,
даже в артистки, даже в зверинец годных!
ѓоворЯ театральным Языком, жена моЯ сполна получила весь
деревенско-детдомовский репертуар на этот и на все последующие сезоны. ‚се,
что за дорогу с войны скопилось в моей негодующей груди, всю тЯжесть
необузданного чалдонского гнева, все бешенство человека, измотанного войной,
неурЯдицами жизни, -- все это обрушилось на маленького человечка женского
пола.
џ ожидал, она хоть заплачет или отбежит на безопасное расстоЯние, но
она стоЯла отвернувшись от менЯ, и рюкзак этот, сталинский подарок, чтоб ему
в лоскутьЯ изорватьсЯ, висел на ней до самой земли. Ћт ругани моей, должно
быть, содрогнулось, сотрЯслось само небо, отхлынули хлЯби небесные,
поЯвилась, пусть и ущербнаЯ, луна. Њне сделалось видно согбенную, пустым
мешком-котомкою придавленную к самой земле мою бабу, природой самой и жизнью
приуготовленную в страстотерпицы российские.
€ мне ее жалко стало.
‚се еще клокоча и негодуЯ, Я грубо попросил, чтоб она вспомнила хоть
какую-то примету, местность, ориентир. џ -- беспризорщина, бывший таежник,
бывший артразведчик, свЯзист и вообще на войне во всЯких переделках
побывавший -- уж как-нибудь соображу, уж не сплохую, уж разнюхаю, уж...
-- „ом на берегу пруда.
-- Ћхо! ќто уже кое-что!
-- Ќо на каком берегу -- не помню. Ѓерега-то два.
„а, как это Я не сообразил сразу, что у всЯкого водоема бывает два
берега, только у обители небесной нет никаких берегов, и у морЯ, говорЯт, их
не видать, но на морЯх Я не бывал. “ нас же, в ђоссии, куда ни хвати -- где
вода, там тебе и два берега. Џравда, озера круглые бывают, но в данный
момент нас никакие озера не интересовали. Њы находились на плотине пруда,
перед нами два берега, и на одном из них живет тетЯ моей жены. †иви она не у
пруда -- вовсе не за что было бы ищущему зацепитьсЯ. “знать бы еще, на каком
именно берегу живет тетЯ -- на правом иль на левом?
†ена моЯ, стоЯ лицом к свинцово под луною светЯщемусЯ пруду,
переменчиво покрываемому тенЯми, реденько вструенными в него отголосками
чьих-то огней, тыкала рукой то влево, то вправо. ’ут Я с изумлением
вспомнил: да она же левша! …й же трудно ориентироватьсЯ вообще на свете, тем
более у водоема. ‚зЯл и повернул ее на ход воды, спиной к пруду, лицом к
пустыне ночи, -- вот теперь давай действуй смело и навернЯка: с правой руки
у тебЯ правый берег, с левой, значит, левый...
Ћна постоЯла, постоЯла и, поскольку была левшой, поднЯла левую руку:
-- Ћднако, здесь.
-- •-хэ! -- взбодрилсЯ Я. -- Љонечно же на левом, мирном, сельском
берегу живет наша тетЯ. —е она, охерела снимать квартиру на правом берегу, в
дыме, в копоти, на самом бую, в густолюдье, на грЯзном, разъезженном месте!
Ћна -- проводник вагона, ей люди да дороги надоели.
•озЯйка ее, по рассказам жены, занималась садом-огородом, драла с
народишка копейку за овощ и фрукты. ‘амое тете тут место, здесь, где гуси
живут, ласточки вьютсЯ в небе, голуби под застрехой воркуют, скворцы веснами
свистЯт, сама же говорила, что тетЯ -- человек неунывный, очень
трудолюбивый, из вЯтской деревни. Ђ они, вЯтские, хоть мужики, хоть бабы, --
ох какие хватские!
џ вилЯл хвостом, льстил, ободрЯЯ супругу, делал вид, что вовсе никого
не материл, не бросал каменьЯми в кромешную тьму, и что-то оптимистичное
беспрестанно болтал. Џривел жену на левый берег пруда -- он и в самом деле
оказалсЯ ликом деревенский. ‘троениЯ вдоль него все одноэтажные, заплотами
один к одному слепленные, индивидуальные, свои рЯды сомкнувшие, до конца не
покоренные все сметающей силой большевизма.
-- ’еперь бы мне хоть какую-то примету дома, двора, палисадника,
ворот?..
-- Ђ-а! -- пикнула моЯ жена. -- ‚ палисаднике тети ‹юбы растут рЯбина и
черемуха! Њожет, две черемухи и рЯбина или одна черемуха и две рЯбины, да
еще, кажетсЯ, береза.
…сли б был день, а не ночь, пусть и с огрызком луны, уже норовЯщей
укрытьсЯ в мохнатую постельку облаков, спутница военных дорог прочитала бы
на моем лице укоризну: ну в каком русском палисаднике, тем более
пригородном, где живет и плодитсЯ межклассоваЯ прослойка -- не то рабочие,
не то крестьЯне, по-бабушкиному просто -- межедомки и пролетарьи,
по-дедушкиному -- "советские придурки", -- в каком палисаднике этих
межедомков не растет черемуха и рЯбина?! Ћни ж, эти межедомки, из села
нарезали, но в город не вошли, прилепились к нему, потеснили его. Ћни ж
впросак попали, а что это такое, Я уж объЯснЯл. € здесь они тоскуют по
отеческому уголку и тоску выражают посредством русских печек, бань во
дворах, черемух, рЯбин в палисаднике, березок у ворот, свиньЯми, курами и
коровами во дворе, гусаками на пруду.
„ети этих, умеющих еще трудитьсЯ и плодитьсЯ, межедомков со временем
подчистую сведут скотину, сделают в избах паровое отопление, поставЯт
чешский или румынский гарнитуры, заведут магнитофоны и запрыгают вокруг них.
Ђ дети этих уже деток наденут брезентовые или вельветовые штаны с
иностранными нашлепками на заду и станут, тоскуЯ о чем-то, петь под
собственный аккомпанемент песни на собственные слова, в которых мелодиЯ и
голос совсем не обЯзательны...
Ќо полно, полно, в другое времЯ, в другом месте об этом.
џ показал жене на несколько палисадников, она, обреченно вздохнув,
предложила посидеть на ближней скамье у ворот и успокоитьсЯ. Њы присели на
холодную, росой иль инеем увлажненную скамью и молча смотрели на воду пруда
сквозь тополЯ, до того пообрезанные, что только прутьЯ и росли на
обезглавленных пнЯх, не отражаЯсь в воде. € вообще в пруду уже ничего не
отражалось: слабый свет все дальше и выше уходЯщей, даже вроде поспешно и
радостно улетающей в варево туч и облаков, в небесные бездны луны едва уже
достигал поверхности пруда со все более и более густеющей водой. ‘мола уж
прЯмо, не вода, даже сгусток огней какой-то артели или фабричонки на
противоположной стороне пруда, ввинчиваЯсь штопором, не оживлЯл эту черную,
густую жижу, все в ней увЯзло. Ѓледный свет в вышине, в куполах соборов,
звонниц был потаен, высок, смешивалсЯ с отблесками небесных светил.
‚ этот таинственный час ночи наше с супругой горе и вообще ничто
земное, бренное их не трогало и не волновало. Ђ нас и подавно не касалась
высота соборов и церквей, соединившихсЯ с тьмою мирского. Ѓог давно уж
отдалилсЯ от нас, а может, и забыл про всех, и про эту сиротскую пару --
тоже: нас много по земле бродит после такой заварухи, Ћн же один -- где за
всеми уследишь.
џ тормошил супругу расспросами практического порЯдка, а она пыталась
задремать на мокрой скамейке -- валилась на мое плечо. ‚ыЯснилась еще одна
подробность: ворота и заплот тети ‹юбиного дома крашены желтой краской, -- и
это тоже мало чем могло нам помочь: в ђоссии на железной дороге с царских
времен желтой краской крашено большинство построек, начинаЯ от станционных
сортиров и кончаЯ бабушкиным коромыслом, не говорЯ уж о баржах, пароходах.
-- „авно?
-- —то -- давно?
-- „авно крашены тети ‹юбины ворота, забор и палисадник? „а не спи ты,
не спи, т-твою... -- начал Я снова заводитьсЯ.
-- Љогда Я в сорок втором заезжала, краска уже выгорела...
"ќ-эх, любови военных дорог, кружениЯ голов и кровей -- совсем недавно,
оказываетсЯ, в сорок втором, была тут, мандаплЯсина, и все перезабыла!" € Я
Язвительно еще поинтересовалсЯ, хлопаЯ себЯ по заду:
-- € скамейка небось есть?
-- …сть! …сть! -- откликнулась жена, зеваЯ, и чтоб она не раскисла
совсем, Я ее взнЯл за лЯмки рюкзака с отогретой скамейки -- еще разоспитсЯ.
Њы побрели дальше. ђедкие собачонки, с начала нашего пути подававшие
голоса из-за ворот и дворов, вовсе унЯлись, видно, привыкли к нашим
негромким шагам и сдвоенным запахам. ЏереворачиваЯ слова жены протопопа на
самого протопопа Ђввакума, спросить бы мне: "„околе сие будет, супружница
моЯ?.." € она бы мне ответствовала: "„о смерти, Џетрович, до смерти..." € Я
бы вздохнул: "Ќу што? €но поплелись..." „а ничего Я тогда про протопопа
слыхом не слыхал и не читал -- запрещено было читать поповское.
Ћднако ж начал Я ободрЯтьсЯ вЯло зашевелившейсЯ в башке мыслью:
загорские мирЯне покупали, а скорей всего воровали краску с той же самой
фабрики, что светилась на другом берегу пруда, в основном зеленую и
суриковую. ”абричонка работала на железную дорогу, когда-то успела сообщить
мне супружница, и сообщение это не сразу, но все же пало на душу бывшего
железнодорожника, родственно в памЯти держащего все, что касаетсЯ желдордел.
Њысль моЯ заработала обрадованно, во всю мощь.
"’ак-так-так!.. ’а-ак-с!" Ќе даваЯ радости разойтись, оглушить менЯ,
разорвать грудь на части, Я даже хихикнул и потер руки.
-- ’ы что? -- испуганно спросила спутница, очнувшись.
-- Ђ ништо! ‚он тот тети ‹юбин дом! -- остановившись перед воротами, Я
осветил их зажигалкой и убедилсЯ, что все тут крашено желтой краской, правда
оставшейсЯ больше уж только по щелЯм и желобам.
-- Љак ты узнал? Ћткуда?
-- ‘тучи! ‘тучи, говорю! -- повелительно приказал Я, упиваЯсь
могуществом своего мужицкого поведениЯ и железнодорожного наитиЯ. -- ’ы
думаешь, Я зрЯ на родине колдуном зовусь? ’ы думаешь, приобрела себе в мужьЯ
‚аньку с трудоднЯми?! ќта голова, -- приподнЯв пилотку, Я звонко постучал по
ней, -- способна только военный убор носить?!
‘упруга обшарила, ощупала ворота, потрогала щеколду, поднЯвшись на
цыпочки, заглЯнула в палисадник, на закрытые ставнЯми окна, велела высветить
зажигалкой номер и, упав на скамейку, суеверно обмерла:
-- Ћй, Я думала, ты дурачишьсЯ, когда говоришь о колдуне! ќто и в самом
деле тети ‹юбин дом! -- в полном уж потрЯсении заключила она.
-- Ќа загорские соборы перекрестись, хоть и коммунистка, и стучи, стучи
давай -- убедишьсЯ, что есть еще люди, способные творить чудеса! €зредка, но
попадаютсЯ... ‚от и тебе в мужьЯ угодил не человек, а клад... с говном...
џ еще чего-то травил. ‘упруга моЯ, сперва робко, затем сильнее,
настойчивее, стучала в ворота, и со двора не откликнулась собака, котораЯ,
ожидал Я, поможет разбудить хозЯев.
‚ кухонном окне, запертом ставней, вспыхнул свет, выплеснулсЯ сквозь
щели старой ставни, вырвал кипу цветов или бурьЯна из темноты под окном.
‘пустЯ времЯ прогремел запор, приоткрылась дверь, сонный женский голос
спросил, кого это черт носит в такой, уже совсем Ѓожий, час.
-- Ћй, правда тетЯ ‹юба! -- прошептала моЯ спутница, все еще не до
конца поверившаЯ в мое колдовство. -- ’етЯ ‹юба! ’етЯ ‹юба! -- звонко
закричала она, чтоб только ее услышали, не ушли чтоб. -- ’етЯ ‹юба! ќто Я,
ЊилЯ! ‘ фронта еду, тетЯ ‹юба!..
"ЉакаЯ еще ЊилЯ?!" -- промелькнуло в моем перетруженном сознании, но
удивлЯтьсЯ уже было некогда. ‘разу ударившись в голос, тетЯ ‹юба
запричитала, хлопаЯ галошами, прытко и грузно поспешила к воротам.
-- Њилечка! „евочка ты моЯ! „а голубонька ты сизаЯ! „а крошечка ты моЯ
ненаглЯднаЯ! -- возЯсь с запорами, которых ох как много оказалось по ту
сторону ворот, все причитала тетЯ ‹юба, между делом разика два матюкнулась,
и Я почувствовал, как в груди моей потеплело: родственнаЯ душа встречала
нас.
“ронив с белой рубашки шаленку, крупнаЯ женщина сгребла гостью в беремЯ
и куда-то ее дела, в грудЯх, в распущенных волосах, в рубахе иль юбке
исчезла моЯ жена. „олго они целовались, плакали, наконец тетЯ ‹юба бережно
выпустила гостью из объЯтий и спросила, указываЯ на менЯ:
-- ќто кто?
-- „а муж! Њуж мой! -- отыскиваЯ в потемках оброненную шапку, все еще
шмыгаЯ носом, обмоченным слезами, отозвалась жена.
-- Ђ-а, му-уж! Љак зовут-то?.. •орошо зовут. Ќу, пойдемте в избу,
пойдемте в дом! -- €, приостановившись во дворе, в острой полосе света,
приложила палец к губам: -- ’-с-с-с! ’око тихо. ‚асЯ вернулсЯ с войны, да
таким барином!.. ‘паси Ѓог! Ќу, потом, потом... Ђ тети-то твоей ведь нету,
-- опЯть запричитала, но уже приглушенно и натужно, тетЯ ‹юба.
-- Ћна что, в поездке?
-- Љабы в поездке! ‚ больнице она, дура набитаЯ! џ одна тут верчусь.
Ќогу ведь она поломала!
-- Љак?
-- Ђ вот так! -- впускаЯ нас в дом и еще раз приложив к губам палец,
продолжала рассказывать тетЯ ‹юба. -- …й ведь не сидитсЯ, не лежитсЯ и сон
ее не берет!.. Џошла мыть вагон. Ќу, свой бы вымыла -- и насрать, так нет
ведь, она и на другие полезла, советску железну дорогу из прорыва
выручать!.. Ќу и оскользнулась. Ќога и хрЯсь... —е нам, бабам старым? “м
короток, кость сахарна... Ћ-ой, ребЯтушки! Ћ-ой, мои милень-ки-ы-ы! Ђ
устали-то!.. “стали-то!.. Ђ вид-то у вас... -- совсем уж шепотом продолжала
она. -- ‚от вы с войны, с битвы самой, с пекла, и вон какие страдальцы!..
Њой-то, мой-то, -- кивнула она на плотно прикрытые двери в горницу, -- с
плену возвернулсЯ -- и барин барином! ‘ытый, важный, с пре-этэнзиЯми! Ќу, да
завтра сами увидите. …сть-то будете? Ќет. „а какаЯ вам еда? “мойтесь, да и
туда, к тетке, в ее комнатку. „а простынЯ-то с постели сымите. “ж в бане
помоетесь, тогда... ’рЯпицу нате вот. ‡нала бы она да ведала, голубушка моЯ,
кто к нам приехал, да на одной ноге, на одной бы ноженьке
прискакала-приползла... Ђ вот дурой была, дурой и осталась! ‚се государство
хочет обработать, всех обмыть, обшить, спасти и отмолить... Ћна ведь, что ты
думашь?! ‚ больнице угомонилась, думашь? ‹ежит, думашь? Љак люди лежат,
лечитсЯ?.. Љак бы не так!
‘упруга моЯ помаленьку, полегоньку оттерла менЯ плечиком в узенькую,
всю цветами уставленную, половиками устеленную, чистенькую, уютненькую
комнатку с небольшим иконостасом в переднем углу и синеной горЯщей лампадкой
под каким-то угодником. ‘ама, всЯ расслабившаЯсЯ, с отекшим лицом, по-женски
мудрым, спокойнаЯ, погладила менЯ по голове, поцеловала в лоб, как дитЯтю, и
пошла к тете ‹юбе, такой типичной подмосковной жительнице, телом дебелой,
голосом крепкой, в себе уверенной, на базаре промашки и пощады не знающей. €
в это же времЯ тетЯ ‹юба, жалостливаЯ, на слезу и плач падкаЯ, Ѓога, но
больше молодых, красиво поющих богослужителей обожала, все про всех в
‡агорске, в особенности по левую сторону пруда живущих, знала, хозЯйство
крепкое вела прЯмиком к коммунизму, от него и жила, немалую копейку, даже и
золотишко какое-никакое подкопила.
‘коро узнаю Я все это, а пока уЯснил, что спутнице моей от тети ‹юбы не
так-то просто отделатьсЯ. ЋтодвинулсЯ к стене, освобождаЯ узенькое место на
неширокой кровати вечной бобылки, и еще успел порадоватьсЯ, что вот и про
бабу не забыл, женатиком начинаю себЯ чувствовать. Ђ у женатиков как дело
поставлено: все пополам, и прежде всего ложе. ‘упружеское.
ЏроснулсЯ Я ополудни. †ены моей рЯдом со мной уже не было. Ќо подушка
втораЯ смЯта, значит, и ей удалось поспать сколько-то. ‡аслышав, что Я
шевелюсь в комнатке, бренчу прЯжкой ремнЯ, тетЯ ‹юба завела так, чтобы мне
было слышно:
-- Ќ-ну, Њиленька, муженька ты оторвала-а-а! ‚о-о, ведьмедь так
ведьмедь сибирский! Љак зале-ог в берло-огу-у...
-- „оброе утро! -- глупо и просветленно улыбаЯсь со сна, ступил Я в
столовую и поскорее в коридор, шинель на плечи -- и до ветру.
-- Љако тебе утро?! Љако тебе утро?! -- кричала вслед тетЯ ‹юба.
Ќо Я уже мчалсЯ по двору, затем огородом, не разбираЯ дороги, треща
малинником, оминаЯ бурьЯн, едва в благополучии достиг нужного места.
„оспелсЯ.
Ѓани у тети ‹юбы не было -- как и многие пригородные жильцы, она
пользовалась общественными коммунальными услугами. Ќагрев в баке воды, мы с
женою вымыли головы и даже ополоснулись в стиральном корыте, переоделись в
чистое белье. ’ак, видать, были мы увозюканы в дороге и грЯзны, что тетЯ
‹юба всплеснула руками:
-- Ћй, какие вы еще молодехонькие!..
‘упруга моЯ постирала галифе и гимнастерку, отчистила шинель канадского
происхождениЯ. Њне при демобилизации выдали бушлат, ребЯтам -- эти вот
шинели из заморского сукна, серебристо-небесного цвета. „анила сказал, что
ехать ему в деревню, на мороз и ветер, к скоту, к назьму, к дровам и печам,
бушлат -- одежина самаЯ подходЯщаЯ, и, повертев перед зеркалом не рубленную
даже, чурбаком отпиленную от лиственного комлЯ фигуру, бросил шинель мне.
Њожет, Я и в самом деле попаду на этот самый "лифтфакт" -- так „анила
выговаривал слово "литфак", и мне в такой форсистой шинели там самое место,
не одной там студентке Я в ней понравлюсь, глЯдишь, и нескольким.
Љ вечеру всЯ моЯ одежина подсохла. ‘упруга отутюжила ее, надраила
пуговицы мелом, подшила подворотничок беленький-беленький, прицепила
награды, выдала стираные и даже глаженые носки -- Я и не знал, что носки
гладЯт, менЯ это очень умилило. џ спросил: чьи они? € если бы жена сказала,
что хозЯина, не надел бы, но она сказала, что из тетиного добра, и Я их
надел. Ќоги, привыкшие к грубым портЯнкам, вроде как обрадовались мЯгкой,
облегающей нежности носков.
Љогда Я нарЯдилсЯ, подтЯнулсЯ и, дурачась, повернулсЯ перед супругой,
она по-матерински ласково посмотрела на менЯ:
-- „обрый ты молодец! —ернобровый солдатик! Ќикогда не смей унижать
себЯ и уродом себЯ перед людьми показывать. ’ы лучше всех! Љрасивей и смелей
всех! -- € улыбнулась. -- „а еще колдун к тому же.
-- Ќу уж, скажешь уж... -- начал Я оборонЯтьсЯ, но не скрою, слова жены
киселем теплым окатили мою душу и приободрили менЯ если не на всю дальнейшую
жизнь, то уж на ближайшее времЯ навернЯка.
‘упруга привела в порЯдок и свою одежду, приоделась, вечером, когда
вернулсЯ со службы хозЯин по имени ‚асилий „еомидович, состоЯлсЯ ужин, вроде
как праздничный. ’етЯ ‹юба, накрыв на стол, поставила перед хозЯином
тарелочку с салфетками, тарелочку под закуску, по левую руку две вилки,
большую и маленькую, по правую -- два ножа, тоже большой и маленький.
"‡ачем столько?" -- удивилсЯ Я. Џередо мной с боку тарелки лежали одна
вилка и один нож, Я же и с ними-то не знал, что делать: ведь все уж
порезано, накрошено, намешано. ђюмок тоже было по две, да к ним еще и
высокий стакан! "Ђ ну как нечаЯнно рукавом заденешь да разобьешь?!"
‚асилий „еомидович, переодетый из конторского костюма в какое-то
долгополое одеЯние -- пижама не пижама, жакет не жакет с простроченными
бортами да белый галстук к сорочке с почти стоЯчим воротничком придавали
хозЯину, и без того крупному, вальЯжному, этакую полузабытую уже на ђуси
дворЯнскую осанку, -- он и за столом вел себЯ будто дворЯнин из советского
кино. ‚живе-то Я дворЯн видел всего несколько штук -- ссыльных, но какие уж
в ссылке дворЯне, по баракам по переселенческим обретающиесЯ?
‡асунул салфетку за воротник и закрыл ею галстук. "‡ачем тогда и
надевать было галстук-то?" -- продолжал Я недоумевать. „ругую салфетку
хозЯин положил себе на колени. ‘еребрЯными вилками ‚асилий „еомидович
зацепил сочной капусты, поддерживаЯ навильник малой вилкой, донес капусту до
тарелки, ничего при этом не уронив ни на стол, ни на брюки. ‡атем он
натаскал на тарелку всего помаленьку: и огурца, и помидор, и мЯсца, и Яичка,
и селедочки кусочек, все ладно и складно расположил на тарелке, веером, да
так живописно, что в середке тарелки оказалсЯ красный маринованный помидор и
три кружка луку. Ќатюрморт это в живописи называетсЯ.
’етЯ ‹юба обвела нас победительным взглЯдом: мол, во как мы можем!
‚прочем, в глуби тети ‹юбиного взглЯда угадывалась робкаЯ озадаченность и
песьЯ прибитость. Ћна суетилась, забивала внутреннее замешательство излишней
болтовней и заботливостью. Ђ во мне поднималась пока еще неторопливаЯ, но
упрЯмаЯ волна негодованиЯ, и сказал Я себе: "Ќу уж хера! ‘алфет на себЯ Я
натЯгивать не стану!" ‘упруга -- чутлива, по морде моей или еще по чему
угадав революционный мой порыв, нажала под столом на ногу, не то ободрЯЯ, не
то успокаиваЯ. Љогда хозЯин взЯл за горлышко графинчик, спросил взглЯдом,
чего мне -- ее, злодейку, или красненького из бутылки с длинным горлышком, Я
с вызовом заЯвил, что солдаты, которые сражались с врагом, привычны пить
только водку и только стаканами.
-- „а уж, да уж! -- заклохтала тетЯ ‹юба, смЯгчаЯ обстановку. -- “ж
солдаты... уж оне, упаси Ѓог, как ее, злодейку, любЯт!.. Ќо вам жизнь
начинать. ’ы уж не злоупотреблЯй!..
‘упруга опЯть давнула своей ногой мою ногу. •озЯин сделал вид, что не
понЯл моего намека насчет сражавшихсЯ солдат, сам он с сорок первого года и
ровно по сорок пЯтый отсиделсЯ в плену у какого-то богатого немецкого иль
австрийского бауэра, научилсЯ там манерам, обращению с ножами да с вилками,
к столу выходил при параде, замучил тетю ‹юбу придирками насчет ведениЯ
хозЯйства, кухни и в частности относительно еды; обед и в особенности ужин
-- целое парадное представление в жизни культурных европейцев: при полном
свете, в зале, свежаЯ скатерть на столе, дорогие приборы.
Ђ где что взЯть? Љонечно, ‚асилий „еомидович приехал при имуществе, не
то что мы. Ќо этого трофейного барахла, всЯких столовых и туалетных
принадлежностей, навалом на базаре, идут они за бесценок. ‘ какой стороны
обласкать, обнежить господина? ‚едь он там с немочками и с француженками
такую школу прошел, такому обучилсЯ, что ей, простой подмосковной бабе,
науку эту не одолеть. Ћна уж и карточки неприличные напокупала, глЯдЯ на
них, действовать пробовала, да где там? Ќе те годы, не та стать...
"„а-а, не член, не табакерка, не граммофон, не херакерка, а бутыльброд
с горохом!" -- любил повторЯть наш радист, родом из Љаслей или Љунгура,
ковырЯЯсь в рации, не в силах ее, вечно капризничающую, настроить, все
хрипела она да улюлюкала и ничего не передавала.
€ ведь, судЯ по морде, хозЯин сам сдалсЯ в плен, никто его туда не
брал, не хватал, сам устроилсЯ там и с войны ехал как пан, во всЯком разе
лучше, чем мы с супругой. Ђ теперь вот вел беседы на тему, как праведно,
чисто, обиходно, главное, без скандалов, поножовщины, воровства и свинства
живут европейские народы, понимай -- германские, как они хотЯ и жестоко
порой обращались с пленными, а иначе нельзЯ, навыкли мы при ‘оветах
лодырничать, у немца ж не забалуешьсЯ, они, немцы, и детей воспитывают
правильно -- лупЯт их беспощадно и потому имеют послушание, не то что у нас
лоботрЯсы никого не слушают. Ђ на какой высоте у них искусство, особенно
прикладное! Љладбища не кладбища, музеи-выставки под названием "‡одчество".
-- Ђ мы им тут кольев осиновых да березовых навтыкали, с касками на
торце -- вместо произведений искусства, -- начал кипеть и заводитьсЯ Я, --
чтоб не отдалЯлись больше от родного дома в поисках жизненного
пространства...
†ена опЯть давнула мою ногу и к хозЯину с вопросом насчет природы,
похожа ли на нашу.
-- € похожа, и не похожа, -- промокаЯ губы салфеткой, отозвалсЯ хозЯин.
-- „еревьЯ как будто те же, но все подстрижены, все ровненько,
аккуратненько...
•ватанув, уже самостоЯтельно, без приглашениЯ, высокий стакашек водки,
Я хотел было напрЯмки спросить, как жопу европейцы подтирают. Ќе сеном?
‘еном так хорошо, мЯгко, запашисто, и целый день, иногда и неделю из заднего
прохода трава растет. Љосить можно. ЃедненькаЯ тетЯ ‹юба позвала менЯ нести
сковородку с жареной картошкой и на кухне приникла к моему уху, задышала в
него:
-- Њиленький мой мальчик, герой ты наш фронтовик, наплюй на него, прошу
тебЯ. Ћн же менЯ съест... загрызет... џ все понимаю, все-все! €зменщик он
родине и народу, изверг и подлец, да ведь мужик мой, куда денешьсЯ?.. Џойми
ты, мне-то каково на старости лет? џ из честной трудовой семьи... Ѓудь
молодые годы да...
†ена моЯ бдила, не давала мне больше выпивать, да и увела менЯ поскорее
"к тете", где Я заЯвил, что и днЯ больше не останусь под крышей этого
разожравшегосЯ на фашистских хлебах борова.
-- ‚се, все! ‚се, мой хороший! Ќавестим вот тетю утром завтра в
больнице -- и за билетами, за билетами: у менЯ же литерные талоны. Њы же с
тобой дальше поедем в купе. ‚ купе, в купе, голубчик. ‚ купе знаешь как
хорошо, удобно, спокойно?! …здил когда-нибудь в купе? Ќе ездил, не успел, а
то бы поездил, ты ж железнодорожник. џ тоже не ездила, но знаю, что купе
бывает на четверых...
-- ќто и Я знаю! -- непреклонно заЯвил Я. -- ’ы кого надуть пытаешьсЯ?
Љому голову морочишь?
-- Ќу и что, что на четверых? -- частила супруга. -- Њожет, остальные
двое опоздают... Њы ж с тобой так вдвоем еще и не были, -- прижалась она ко
мне... -- Џосидеть можно, поговорить, даже, если охота, полежать... --
вздохнула она. -- Ђ этот... Ћн мне еще больше противен, чем тебе, но Я же
держусь. Њожно же немного потерпеть...
-- ’ы не была на „непровском плацдарме!.. ’ы не была на Љорсуне... ’ы
не видала!..
-- Ќе была. Ќе была... џ и войну видела издалека и ничего такого не
испытала. Ќо тоже ведь досталось. Ѓомбежки... пожары... ужас... Ќе мытьем,
так катаньем война свое взЯла у всех...
-- ’ак уж и у всех?!
-- Ќу, не у всех, ну, оговорилась. •отЯ почти у всех... Ђ тетЯ-то.
•а-ха! Ќу, она какой человек. ‚елела привезти в больницу ее швейную машинку.
-- ‡ачем?
-- Ђ чинит больничное белье. Ќога в гипсе подвешена, она машинку на
живот себе -- и пошел строчить!.. Ћна у нас очень, очень хорошаЯ. ’ы ее
обЯзательно полюбишь! ЋбЯзательно!
-- Ђ она менЯ? -- спросил Я, мЯгчеЯ и привлекаЯ к себе свою заботливую
супругу, всегда и всем пытающуюсЯ угодить, все неудобства и уродства на
земле исправить, всем обездоленным соломку подстелить, чтоб мЯгко было,
удобно, если возможно, чтоб никто ни на кого не сердилсЯ, никто никого не
обижал.
-- Ќу кто же такого грубиЯна и замечательного дурнЯ не полюбит? --
рассмеЯлась она, целуЯ менЯ. -- ’акое невозможно. -- € сделала тонкий намек:
сейчас, мол, разденетсЯ, сейчас-сейчас, минуточку еще терпениЯ, всего одну
минуточку...
Ќо тут в дверь деликатно постучала тетЯ ‹юба, спросила, можно ли к нам.
Џрисев на кровать, стала плакать и жаловатьсЯ на ‚асилиЯ „еомидовича,
который успел уж поинтересоватьсЯ, долго ли мы тут задержимсЯ. ЋпЯть
отчитал, что не берем с тети вашей плату. ‚едь знает, хорошо знает, что уж
столько лет ломит тетка твоЯ по хозЯйству, весь дом, все дела на ней, сама
хозЯйка лишь торгует на рынке, копейку наживает. € еще плата какаЯ-то?
”актически же тетЯ тут и хозЯйка, и прислуга, и швец, и жнец...
-- Ќу, такой злодей навЯзалсЯ, такой паразит ЯвилсЯ -- сил нет, всю
менЯ, бедную, уж измучил... куру-то собачью под навесом видели? ќто он
Ѓобку, Ѓобочку моего, бедного, задавил. ‹ает, спать не дает. ‘воими
ру-учищами, фашист! ”ашист, и нет ему пощады.
Ќо пощады не будет как раз ей, тете ‹юбе: выжив с квартиры нашу тетю,
‚асилий „еомидович вплотную займетсЯ тетей ‹юбой, и несчастную женщину
хватит удар, она належитсЯ в грЯзной постели, только подруга, наша тетЯ,
будет ее навещать, обирать от гнуса и грЯзи. •озЯин еще при живой хозЯйке
приведет в дом молодую бабенку и станет тешитьсЯ с ней на глазах у законной
жены. †иви в другом месте, эти прелюбодеи, может, и прикончили бы тетю, но
тут кругом соборы, кресты, попы и богомольцы. Ѓога боЯзно. ‚друг увидит?
-- Ћн и до войны не больно покладист был, нудный, прижимистый,
нелюдимый, да все же терпимый, а после плена просто невозможным сделалсЯ!
€ногда забудетсЯ и брЯкнет: "Ђ вот у нас, в ѓермании..." Ћ ѓосподи, ѓосподи!
—то только и будет? —то только и будет?..
Љогда тетЯ ‹юба на цыпочках удалилась на кухню и выключила свет в зале,
нам уж ничего-ничего не хотелось, даже разговаривать не было охоты.

x x x
“тром, с десЯтичасовой электричкой, мы втроем выехали на станцию џуза,
где в железнодорожной больнице лежала тетЯ, которую по рассказам Я уж вроде
знал вдоль и поперек, да и любил уже как родную, горел нетерпением поскорее
ее увидеть. Ќо прежде чем отправитьсЯ на электричку, все мы переждали, когда
хозЯин уйдет со двора. ‚асилий „еомидович, поворочавшись в коридоре перед
зеркалом, надел новое пальто, с заграничным портфелем и в кожаных перчатках
проследовал мимо окон. ’етЯ ‹юба, смиренно и почтительно до ворот
провожавшаЯ супруга на службу, вернулась, плюнула, мы на радостЯх хватанули
с нею по два стопарЯ водки, зарозовели, повеселели и начали друг дружке
рассказывать анекдоты, смешные истории, громко хохотать, тетЯ ‹юба колотила
менЯ по плечу, потом стала тыкатьсЯ в плечо носом.
†ена моЯ, пасшаЯсЯ в огороде, застала нас в резвости и веселье,
принюхалась и поинтересовалась:
-- Џослушайте-ка, товарищи! ‚ы с чего это так разрезвились? Ђ к тете
кто поедет?
-- „а ну тебЯ! Ћтстань! Ќадо же отвести душу добрым людЯм! “шел
деспот-то мой, мы с твоим благоверным и тЯпнули по маленькой! Ђ чего тут
такого особенного? Ђнекдот какой классный солдатик рассказал!..
‘мешной-смешной! ’олько Я вот уж забыла его -- памЯти чисто не стало...
Ћно бы и ничего, совсем ничего -- ну, выпили и выпили, -- да тетЯ ‹юба,
систематически недосыпающаЯ из-за напрЯженного хода жизни, захмелела крепко,
в электричке громко разговаривала, выражалась, даже петь пробовала: "ли по
степи полки со славой громкой..." -- но вдруг разом огрузла и уснула.
Џроснувшись, запаниковала:
-- Ћй! —уть ведь не проехали! Ћй, пьЯнаЯ дура!.. -- € высадила, точнее
сказать, вытолкала нас из вагона на остановку раньше.
ЊенЯ, после дороги с фронта, удивить дорожными происшествиЯми было
трудно, но тут на всех парах выскочила из кустов женщина с большой вЯзанкой
березовых веток -- на голики, промчалась по деревЯнному переходу на
деревЯнный перрон и, загнанно дыша, но не снимаЯ вЯзанки, поглЯдела туда,
поглЯдела сюда и спрашивает у нас:
-- Ђ поезд где?
-- —его-о-о-о?
-- Џоезд, спрашиваю, где? ќлектричка?
’етЯ ‹юба, ахаЯ, проклинаЯ и мужа своего, барина говенного, не дающего
ей путем выспатьсЯ, и тетю нашу, и нас, стала объЯснЯть женщине, что мы тоже
вылезли вот раньше на остановку и не знаем, не то ждать следующую
электричку, не то шагать по шпалам... †енщина опустила вЯзанку на перрон, да
и принЯлась частить тетю ‹юбу матом: по ее выходило, что из-за нас,
ротозеев, она не поспела на электричку, потом не поспеет ко времени домой и
на работу, не продаст голики, вообще большие неприЯтности в ее жизни будут,
и все из-за нас!..
’етЯ ‹юба уЯснила из ее ругани лишь одно: электричка с остановкой на
џузе пойдет лишь в обед, -- смиренно перекрестилась, прикрикнула на женщину,
и мы потопали по шпалам. ЋпоздавшаЯ труженица поливала нас вослед, как ей
только хотелось, не жалеЯ того изысканного столичного мата, коий будет с
годами еще более усовершенствован.
‚ больницу мы пришли изрЯдно уж утомленные, но развеселились, как
попали в многолюдную палату, где женщина с простецки-деревенским лицом, чуть
тронутым оспой, с белесыми, отливающими желтизной волосами, с подвешенной за
гирю ногой в гипсе, поудобней устроив на животе, прикрытом старой простыней,
швейную машинку, бойко и ловко что-то сшивала и еще бойчее что-то
рассказывала, пересыпаЯ быстротекучий вЯтский говорок, будто камешки с
ладони на ладонь.
-- ‚от! ЏолюбуйсЯ! -- стараЯсь удержатьсЯ в строгости, указала тетЯ
‹юба моей жене на эту женщину. -- ЏолюбуйсЯ на ненормальную свою тетку!..
-- Ћ-ой! ЊилЯ! -- воскликнула женщина со сломанной ногой.
€ когда моЯ жена бросилась к ней, неловко, через машинку стала
доставать и целовать ее, тетЯ со слезами попросила:
-- Ѓабы!.. „а уберите машинку-то! —е она, как конь, на мне едет...
џ опЯть удивилсЯ, что жену мою зовут Њилей. ЉакаЯ разнообразнаЯ она у
менЯ!
’етушка, освобожденнаЯ от машинки, немножко поуспокоившись, спросила,
поглЯдевши на менЯ: кто это, уж не муж ли? € жена моЯ, котораЯ ЊилЯ,
смущенно закивала, защебетала, что да, что муж.
Љак она, тетушка, плакала потом, когда мы ушли из больницы, -- сама же
нам и поведала о том только много лет спустЯ. †аль ей тогда было любимую
племЯнницу: из такой большой семьи, трудолюбивой, бедной, и вот мужичонку
себе сыскала израненного, профессию железнодорожную потерЯвшего, до сержанта
даже не дослужившегосЯ, значит, и пенсиону путного не будет...
-- Ћх, ѓосподи, ѓосподи! Ћдин попалсЯ рЯдовой, да и тот кривой.
Ќа бедность нашу и на начало обзаведениЯ тетЯ наказала тете ‹юбе
достать из комода отрез шелка вишневого цвета, кое-что из ее бельишка,
тетиного, да постельного, да покрывало белое пикейное, да новые шелковые
чулки.
’етЯ ‹юба, вынимаЯ добро из комода квартирантки, будто отрывала все от
своего сердца, ворчала, что была и осталась дура дурой -- раздать все добро
свое готова, чтоб самой голой остатьсЯ... Љак только землЯ-матушка и терпит
этаких простодырок?!

x x x
Њы очень скоро уехали из Њосквы, и уехали действительно в купейном
вагоне! ќто уж жена моЯ заслужила такое льготное место. ’алон же,
завоеванный мною в сражениЯх, годен был лишь длЯ проезда в общем вагоне, по
той поре место мое было на крыше. Ќо, опЯть же, прошлюб1 подействовал. Ќам
пришлось лишь доплатить какие-то пустЯки -- за "купейность", и прикатили мы
глухой ночью в глухо гудЯщий, дымЯщий, одышливо дышащий город под названием
Њолотов, на большую станцию -- Џермь-II.
Џересадка на соликамский поезд, который, постоЯв в раздумье, вдруг
дернулсЯ и стал уже набирать ход; в тамбур влетел молоденький, будто вешнЯЯ
птичка, красивый, нарЯдный и радостный младший лейтенант, сверкающий белью
зубов, прЯжкой нового ремнЯ, новой портупеей, новыми хромовыми сапогами.
Џорадовавшись, что успел на поезд -- тоже пересаживалсЯ, спросил, куда мы
едем, и, услышав, что в город —усовой, сообщил, что он тоже туда, и
представилсЯ распространенной на “рале фамилией -- ђадыгин.
Њладший лейтенант весь кипел от какого-то нетерпениЯ, нерастраченных
сил и энтузиазма: он не успел повоевать, не успел отличитьсЯ,
погеройствовать, сразитьсЯ с врагом -- и вот уже домой...
Љогда Я сказал ему, чтоб он не жалел об этом, что ничего там, на войне,
хорошего нет, он не захотел менЯ ни понЯть, ни поверить мне -- его
назначение, наивысший смысл жизни виделись ему в битвах, в удалых делах, в
порывах, в прорывах!..
Ћх-хо-хо! Љаким Я был стариком по сравнению с ним, с ђадыгиным, хотЯ и
старше его всего на два года. Љакой груз Я вез в своей душе, какую
усталость, какое непреодолимое чувство тоски и печали, неизвестно когда и
скопившихсЯ! Љак жить с этим грузом? Људа его девать?? Љому передать, чтоб
облегчитьсЯ. Ќе возьмет ведь никто -- ненужный это, обременительный груз. Ђ
больше у менЯ ничего нету, пара бельЯ, портЯнки -- даже шапки нету, а мороз
нажимает, усиливаетсЯ...
Ќаш поезд прибыл на станцию —усовскую, приютившуюсЯ под горой, с желто
покрашенным деревЯнным вокзалом, подвеселенным голубыми окнами и белыми
наличниками, с деревЯнными перронными воротами, на которых узорчатым маком
алел в комок смерзшийсЯ флаг. ЏрЯмо по воротам нарисована белаЯ стрела, и
крупные буквы звали: выход в город.
Џассажиры скоро рассосались. Џоезд, крЯкнув стылым электровозным
гудком, покатил дальше, в неведомый мне город ‘оликамск. Њы остались на
нечистом, ребристо обдолбленном перроне городка, о котором Я никогда и
слыхом не слыхал, даже на карте его не видел...
ЏостоЯли, помолчали, Я докурил вторую цигарку, и молодаЯ моЯ супруга не
то безразличным, не то совсем усталым голосом напомнила мне, что скоро утро
и пора нам двигатьсЯ домой.
-- Ќу что ж, -- сказал Я, -- пора так пора... „омой так домой.
џ не очень воспринимал это слово, потому как с детства жил по казенным
домам и общежитиЯм, внутренне уж совсем оробел и про себЯ еще раз покаЯлсЯ,
что не поехал на родину, в ‘ибирь, в краЯ родные. Ќо виду не показывал, как
жутко и одиноко мне в этом незнакомом городе, в чужом, шибко задымленном
месте. ‘охранЯЯ наигранно-бодрый тон, двинулсЯ Я за женой своей и, выйдЯ на
небольшую привокзальную площадь, увидел скульптуру ‹енина в голом скверике,
приваленную шапкой свежего, еще не закоптившегосЯ снега, сказал,
притронувшись к новой пилотке: "‡дравствуйте, ‚ладимир €льич, единственный
мне здесь знакомый человек!"
‘упруга посмеЯлась столь удачной и уместной в данный напрЯженный момент
шутке, и молодаЯ пара двинулась вдоль желтого забора, за которым свистели
электровозы и брЯкали буфера вагонов.
‘танционные постройки, депо, магазины, клуб, дома, притиснутые горою к
путЯм с одной стороны и к реке -- с другой, остались позади. Њолодожены
вступили в длинную гористую улицу и, почувствовав, что так вот скоро, чего
доброго, и "домой" придешь, Я попинал ледышку на дороге. ‘упруга игру
принЯла. ѓонЯ впереди себЯ ледЯные и снежные комки, будто мЯчики, не очень
решительно, но шли и шли мы к цели. € чем дальше шли, тем меньше оставалось
у менЯ в словах бодрости, в действиЯх тоже, и смех вовсе иссЯк. ’олько
конский шевЯк прыгал -- кони еще в этом городе велись, -- и прыгал он от
пинков, да громче хрустел снег под сапогами. Љогда же супруга моЯ свернула с
улицы на прогребенную тропинку в еще неглубоком снегу, Ярко сверкающем
искрами под луною, Я сказал: "Џередохнем!"
Њежду тем перевалило далеко за полночь, хотЯ точного времени мы с
супругой не знали -- часов ни у того, ни у другого не было, когда с вокзала
пошли, на часах привокзальных, черной ковригой висЯщих над перроном, стрелки
показывали два часа ночи с чем-то. ЌоЯбрьский морозец набирал в ночи силы и
звонкости, Ярче прорезались звезды, прозрачнаЯ и круглаЯ луна, что льдина,
вытрЯхнутаЯ из ведра, несколько раз объЯвлЯлась, но наплывающие дымы из
близко ухающего, звЯкающего, мощно вздыхающего завода то и дело мутили высь,
глушили всЯкий свет.
‚друг небо начало подниматьсЯ и озарЯтьсЯ, будто от мощного взрыва. Ќо
взрыва не последовало, лишь в полнеба разлилось Яркое зарево и стало
медленно угасать, оседаЯ горЯщей пылью на землю.
-- —то это?
-- лак. ѓорЯчий шлак из домен на отвал вылили. Ћчень красиво, правда?
-- „а, очень.
-- ’ы потом это все увидишь.
ѓоворить стало не о чем. Њороз становилсЯ все крепче. Ќадо было идти
под крышу, в тепло. Ћтступать некуда. ‚иновато примолкли оба, не играли в
шевЯки, не разговаривали. ‘упруга снова вырвалась вперед. џ тащилсЯ за нею.
-- Џапа тропинку прогреб! -- со светло пробуждающейсЯ ласковостью
сказала спутница.
-- Љак ты узнала?
-- Ђ он всегда с вечера... …сли ж ночью снегу наметет, раньше всех
встанет и прогребет тропинки, да и некому больше...
Њы приблизились к мирно в снегу спавшему деревЯнному полутораэтажному
дому и оказались в нешироко сколоченном тесовом тамбуре, перед дверью в дом
с обшитой жестью замочной скважиной. ‚доль тамбура на чурбаках покоилась
толстаЯ доска.
-- Ќу вот... ’еперь посидим, -- дрогнувшим голосом сказала спутница, и
мы затихли на холодной скамье.
џ впервые почувствовал, что она, спутница моЯ, тоже волнуетсЯ после
долгой разлуки с родным домом. …й и радостно, и боЯзно сейчас. ЋбодрЯвшаЯ
менЯ всю дорогу словом и взглЯдом, она оробела у родимого крыльца и сама
нуждалась в поддержке, чтоб разделили с нею ее долгожданное и тревожное
волнение.
џ нашарил ее в темноте тамбура, пригреб к себе. Ћна благодарно ткнулась
мне в шинель мокрым лицом и, содрогаЯсь от плача, целовала менЯ в шею, в
щеки, норовила попасть в раненый глаз. џ гладил ее коротко, по-армейски
стриженные волосы по-за шапкой, очерствелые от дорожной пыли и грЯзи.
-- Ќу вот, все! Џриехали! -- с облегчением, утираЯ лицо платочком, еще
раз, уже летуче, чмокнула она менЯ в щеку и заторопилась: -- ‘ейчас! ‘ейчас!
-- нетерпеливо шарила она за надбровником дверей, обметанным куржаком. -- „а
где же он? Џапа всегда его сюда клал... -- € вдруг счастливо залилась: --
‚о-от! ‚о-о-от он! -- прижала большой железный ключ к груди, словно Њадонна
малюсенького младенца. -- ‚о-о-от он, голубчик! ‚о-от! Ќа, открывай! --
сунула она мне ключ.
€ Я догадалсЯ, что это имеет какое-то значение.
„олго Я возилсЯ, но дверь не отпиралась. Ќетерпеливо топтавшаЯсЯ сзади
менЯ жена моЯ давала советы, затем не выдержала, отстранила менЯ и сама
принЯлась за дело.
‚ глуби дома почувствовалось движение, послышались приглушенные голоса,
наконец нерешительно вспыхнул свет, выделив в темноте два низко осевших в
снег окна. ‘коро проскрипела избЯнаЯ дверь, мы почуЯли, что в сенках кто-то
есть, прислушиваетсЯ к нам.
-- Ћй, да что же это такое?! Ќу что же это такое? -- вертела ключ
туда-сюда новоприезжаЯ, хрустЯ им в скважине, и повторЯла уже сквозь слезы:
-- Ќу что же это такое?! ‚сегда замок открывалсЯ нормально...
-- •то там? -- раздалсЯ робкий и в то же времЯ воскресающий голос
человека, что-то почувствовавшего дальним уголком сердца, но еще не
отошедшего от страха. -- „очерь, ЊареЯ, это ты?
-- џ, папа, Я!
-- Њати! Њати! -- всплеснулось за дверью. -- „ак это же она, ЊареЯ, с
войны приехала!
-- ЊилЯ, ты?!
-- џ, мама, Я!
-- ‚анЯ! ‡орЯ! ’асЯ! ‚асЯ! ЊилЯ приехала! ЊилЯ! -- с облегчением,
словно бы пережив панику, дрожал за дверью голос. ‘лышно было, как по избе
забегали.
-- „а пошто же ты не идешь-то? —его там долго копаешьсЯ?..
-- „верь открыть не можем!
-- „ак ты не одна?
-- ‘ мужем Я!
-- ‘ му-ужем?! „ак где-ка он-то?
-- „а тут он, тут.
Љольнуло: коли муж, дак куда он денетсЯ?
-- ‡амок-от у нас испортили варнаки какие-то. „ак мы его переставили
задом наперед, а ты по-ранешному вертишь. ’ы ключ-от глыбже засунь и к
Љомелину верти, к Љомелину, а не к Љуркову. Љ Љомелину, говорю, к
Љомелину...
‘упруга моЯ начала действовать ключом согласно инструкции; Љомелины и
Љурковы, как выЯснилось позднее, -- соседи. ‚от к одному из них, левому
соседу Љомелину, и следовало поворачивать ключ. џ следил за действиЯми
дорогой супруги смущенно -- супругу тут звали разными именами, авантюристка
она, не иначе! € матераЯ, видать! „оразмышлЯть на эту тему мне не дали --
дверь наконец отворилась. ‚ наспех накинутой лопотине шустро выскочила
маленькаЯ женщина, начала целовать мою, тоже маленькую, жену, обшаривать ее,
гладить по лицу. Џозади женщины, в глуби сенок, под тускло светЯщейсЯ
лампочкой, кто в чем, толпилсЯ люд женского, но больше мужского рода.
‚ысокий мужчина с круглой, будто у свЯтого архангела, залысиной, обнажившей
лоб, похожий на широкий, двудушный солдатский котелок, решительно сжимал в
руке топор.
-- „ак в избу ступайте! ‚ избу! -- разнимал двух сцепившихсЯ женщин
довольно высокий пожилой человек с бородой. € хотЯ накинута на него была
трофейнаЯ ЯпонскаЯ шуба с лисьим воротником, все равно угадывалась усталость
в его большом и костистом теле. -- ‘тудено ведь в сенках! ѓоворю, в избу
ступайте... € ты, солдатик, как тЯ звать-то? ‚ пилотке ведь.
Њы оказались в низком кухонном полуэтаже с рыластой, внушительных
размеров русской печью. ’олстые скамьи, углом приделанные к стенам, и углом
вдвинутый в них грубо сколоченный семейный стол с "подтоварником" внизу. ‡а
печью был проем в виде двери, на нем, раздернутаЯ в спешке, качалась тусклаЯ
занавеска. Ѓыло тепло и сонно в этом бедном, просторном жилище, пахло
умывальником, сохнущими на печи мазутными валенками или другой какой обувью;
из печи доносило преющим скотским сбоем, но запах варившихсЯ почек и кишок
крыло тонким слоем сохнущей на шестке лучины, умело и тонко нащепанной, да
беременем чистых лесных дров, аккуратно сложенных на полу, перед шестком.
Џродолжались объЯтьЯ, поцелуи, возгласы, слезы, мимолетные уже слезы,
смех возник: "Џапа-то, папа перепугалсЯ! Ђ ‚анЯ-то, ‚анЯ -- за топор!" џ
стоЯл, прислонив к порогу чужого мне дома чемоданчик, с совсем отощавшим за
долгую и канительную дорогу синим сидором за плечьми, и размышлЯл на
привычную уже тему: "‡ачем это менЯ сюда черти принесли? € вообще, зачем они
всю жизнь менЯ куда-то заносЯт?.."
-- „ак ты че, парень, стоишь-то возле дверей? ђаз приехал, дак проходи
давай, проходи! -- позвал менЯ возникший в моей жизни человек с непривычным
наименованием -- тесть. Ќо Я все стоЯл, все стоЯл на месте, лишь переступил
с ноги на ногу, даваЯ знать, что внЯл проЯвленной чуткости...
-- ѓосподи! Џро парнЯ-то забыли! -- всполошилась маленькаЯ женщина с
новым длЯ менЯ наименованием -- теща. -- ђаз ты теперь наш, проходи и не
бойсЯ народу. Ќароду у нас завсегда много...
’ут спохватилась и супруга моЯ, успевшаЯ когда-то сбросить с себЯ
шинель и шапку -- она, заметил Я, и прежде сбрасывала их при первой
возможности с облегчением.
-- ‡накомьтесь! ‚се знакомьтесь. Њой муж. ‘ибирЯк!.. -- Ќа этом ее
красноречие иссЯкло, и она, обведЯ всех вопрошающим взглЯдом, добавила: --
Џриехали вот!.. Џривезла с собой... Џрошу... ‚от... Џрошу любить, стало
быть, своим считать... прошу любить и жаловать, как говоритсЯ.
Ћх, как много было всЯкой всЯчины в этих словах и обидного длЯ менЯ
лишковато: "Џривезла, видите ли! ’еленка на веревке! Ћна! Џривезла! •а-ха!"
Ќо опЯть же и предупреждение: привезла в людный дом, но в обиду не дам,
кривой на один глаз, зато человек хороший, может, и не очень хороший, зато
добрый, боевой! Ќе на помойке найден. ‘ фронта! ’ам худых держать не будут!
Њедаль худому не дадут! ’ем более орден!..
‚ общем и основном ее понЯли, состоЯние ее почувствовали, начали со
мной знакомитьсЯ ближе: ‡орЯ, ‚асЯ -- братьЯ; ’асЯ -- сестра моей супруги;
человек с залысинами архиереЯ -- муж старшей сестры, Љлавы, живут они где-то
за городом, на лесозаготовительном участке, в поселке с выразительным
названием -- айтан. Ћн вернулсЯ с войны в конце сорок второго года, и когда
подал мне руку, вместо пальцев Я сжал какие-то вислые, нетвердые остатки.
‡вали его €ван Ђбрамович! ’ещу -- ЏелагиЯ Ђндреевна, тестЯ -- ‘емен
Ђгафонович.
‡орЯ, ’асЯ и ‚асЯ отправились по внутренней узенькой лестнице наверх,
досыпать -- им утром на работу. ’еща на ходу наказывала ребЯтам, кому и где
расположитьсЯ, рассредоточитьсЯ, чтобы высвободить кровать молодым, сама в
это же времЯ орудовала ухватом в печи и довольно ловко и споро длЯ ее вовсе
усохшего тельца выворотила из темного печного чрева здоровенный чугун и
сковороду такого объема, что, ежели была бы она деревЯннаЯ, в нее можно было
бы садитьсЯ. ‡десь, в этом доме, родилось и выросло девЯть детей. „вое --
Ђнатолий и ‚алерий -- погибли на войне. ‘тарший брат моей жены, ‘ергей,
после госпиталЯ работал в лагерЯх длЯ военнопленных. …ще одна сестра --
ЉалериЯ -- тоже двигалась с фронта домой.
‚ объемистой сковороде оказалась вечорошнЯЯ картошка, приправленнаЯ
молочком и запекшаЯсЯ в загнете. ‚ чугуне была похлебка из требухи.
Њы достали из моего рюкзака кусочек сала, Яблок, луку и недоеденную в
дороге краюшку хлеба. •леб наш был тут кстати. ’еща, собираЯ на стол, все
извинЯлась, что ни хлеба, ни выпивки нет. ’есть, глЯдевший на нее какое-то
времЯ с вожделением и надеждой, разочарованно буркнул: "Џрипасти бы..." Ќо
он и сам понимал: припасать не из чего и не на что, закурил с удовольствием
цигарку из мною предложенного табачку.
Њы с супругой в тепле быстро сомлели, чего-то сонно почерпали, в
сковороду вилками потыкали. ’еща с тестем разрезали и бережно съели по
Яблочку. €ван Ђбрамович пытливо разглЯдывал нас, покуривал, покашливал и,
пока длилась трапеза, несколько раз выходил на улицу, вернувшись, сообщал,
что все в порЯдке, что мороз кстати набирает силу.
Ћказалось, что он привез из айтана на продажу тушу летошней телки.
’ушу ту вывесили в сенках, и когда мы принЯлись ломитьсЯ в дверь, обитатели
дома подумали, что их выследили и лезут за мЯсом грабители. Ћттого и
поднЯлась паника. Џохлебка сварена из требухи той убоины, которую привез
€ван Ђбрамович. Ћна еще не успела упреть, свежо и резво отдавала наваром. Њы
переключились на чаек. —ай морковный сна не лишал, но брюхо грел хорошо, и Я
скоро начал тыкатьсЯ носом в стол. ЊолодаЯ моЯ супруга, по поводу и без
повода разрумЯнивающаЯсЯ, коей Я чуть ли не на третьем свидании -- всего их
было семь -- заЯвил, что, ежели она еще раз накраситсЯ, вытащу портЯнку из
сапога и сотру, -- супруга моЯ, сиЯЯ румЯным лицом, перескакиваЯ с одного на
другое, говорила и говорила. ’есть в разговоре почти не участвовал, но
вслушивалсЯ в то, что говорили, и, не переставаЯ дымить цигаркой, смотрел на
дочь, приоткрыв успокоенно рот, ласково, дружелюбно и вроде как-то
жалостливо потеребливаЯ реденькую, жиденькую бороду, помаргиваЯ небольшими
серыми глазами с короткими выболевшими ресницами, и это его активное
слушание было шибчее разговору.
‹ишь один раз он встрЯл в беседу и спросил: далеко ли будет та
местность, где Я воевал, от городу ‚итебску? —уть заметно чему-то
улыбнувшись, жена моЯ за менЯ ответила, как Я уловил, потрафлЯЯ отцу, что
недалеко, почти совсем рЯдом. ‚идЯ, что Я хочу поправить ее, остановила менЯ
предупредительно, погладив по рукаву, и Я вЯло подумал: да хрен их поймет,
этих моих новых родственников, -- плетут невесть что, впрочем, брехни почти
нету: “краина, где Я воевал, рЯдом с Ѓелоруссией, и там этот самый ‚итебск
вроде бы и находитсЯ.
’есть, удовлетворенный ответом, пустил из бороды облако дыма, шмыгнул
носом, про который говоритсЯ, что он на семерых рос, да одному досталсЯ,
отсюда вот и произошел и выдающийсЯ нос моей супруги. € вообще, она --
вылитый папа. ѓовор от менЯ отдалЯлсЯ. Ќарод тоже уплывал в пространство:
как-никак Я руководил путем-дорогой, оберегал молодую жену от дорожных
напастей, заботилсЯ о воде, о пропитании, нес путевую нагрузку, да какую! „о
этого случаЯ Я никогда и никем не руководил, мне и потом, кроме жены, никем
руководить и командовать не доводилось, да и это оказалось глубоким
заблуждением, которое рассеЯлось на исходе моего пЯтидесЯтилетиЯ, когда, как
мне думалось, Я поумнел и кое-что на свете понимать начал.
‘бросив с себЯ всЯкую ответственность, потерЯл Я бдительность,
расслабилсЯ, засыпать начал. ’есть, выполнЯЯ поручение женщин, повел менЯ
наверх, даваЯ в темноте направление руками, велел раздеватьсЯ, похлопал
рукою по подушке, ласково обронил: "‚от здесЯ ложись и спи с Ѓогом", -- и
деликатно удалилсЯ.

x x x
Љогда пришла в постель жена, ложились ли спать взрослые -- Я не слышал.
ќту ночь Я спал так, как и должен спать демобилизовавшийсЯ солдат,
оставивший вдали войну навсегда: без настороженности, без жутких сновидений,
-- спал, доверЯЯсь большому дому с такой мирной тишиной, устоЯвшейсЯ в его
недрах, с печным, из недр выходЯщим теплом, со знакомыми с детства запахами
коровьего пойла, половиков, полосканных в мерзлой воде и сохнувших на
морозе, с примолкшей на холодном окне, но все еще робко, последним бутоном
цветущей геранью, чистой, хранЯщей снежную свежесть наволочкой под ухом, с
осторожными, сонными вздохами в темноте, мирным говором и приглушенным
смехом подо мною, внизу на кухне.
ЏроснулсЯ Я поздно. ‘олнце крупной, неспокойной звездою лучилось в
морозном окне, на котором стоЯла не одна герань, а целый их рЯд в стареньких
посудах, но цвела одна. ‚ желобках рам накопилось мокро и по трЯпичкам
стекало в старые недобитые кринки, подвешенные на веревочках к подушкам
окон.
ђЯдом с моей головой, на крашеном, домашнего изготовлениЯ стуле, чтоб
проснулсЯ и сразу увидел, покоились мои аккуратно сложенные брюки-галифе,
гимнастерка с беленькой каемочкой подворотничка была повешена на спинку
стула так, чтоб кто ни войдет, сразу бы увидел на ней орден и медали. ’ак
супруга моЯ -- усек Я, -- ставши спозаранку, может, и вовсе не спавшаЯ,
хотела подчеркнуть мои заслуги перед отечеством и одновременно как-то
выделить перед родней и людьми, вместе с тем и свое старание и заботу
показать. Ќе скрою, Я был тронут, но когда она, уже в домашнем стареньком
халате, взбежала наверх, присела на край кровати и спросила: "Ќу, как ты?"
-- Я вальЯжно, с подчеркнутым равнодушием и ленью ответил: "„а ничего,
окопалсЯ".
‡аметив, что пригасил в ней радость, потрепал ее по голове, и она,
удержавшись на высоком взлете бодрости, сообщила:
-- Ђ папа уже баню истопил! -- € запнулась, покраснела: -- ‚от! -- и
похлопала ладошкой о ладошку, держа руки ребром на коленЯх.
ЏонЯл Я, понЯл -- не чурка уж совсем-то, да и выспалсЯ, соображать
начинаю: нам, молодоженам, по старому российскому обычаю, идти в баню
вместе. ‚двоем. ђодители ж не знают, что мы и ознакомитьсЯ друг с другом не
успели, что мы еще никакие не муж и жена и расписаны лишь в красноармейской
книжке, мы и не женились по-человечески, мы сошлись на ходу, на скаку, в
военной сутолоке. Ѓыло, конечно, кой-что, но тоже урывками, без толку и
расстановки, все с опаской: вот войдут! вот застанут! Ђ теперь вон -- в
баню! ‚двоем! Ќо там же в галифе, в гимнастерке с медалЯми не будешь. ’ам же
раздеватьсЯ надо, донага! Ћбоим! ЊытьсЯ надо и, как загадочно намекали
сверхопытные воЯки нашего взвода, "тереть спинку"!
Ђ, батюшки-светы! ‘толь мало сроку прошло с рокового того днЯ, после
похода в загс за прошлюбом, а переживаний, переживаний!.. Ѓаню, понимаешь
ли, натопили! ќто ж... ќто ж в баню сходишь -- и все! ќто уж значит -- муж и
жена! Џо-настоЯщему! Љонечно, и жена моЯ новоиспеченнаЯ тоже не свЯтаЯ. „а и
Я оскоромилсЯ в станице •асюринской -- приголубила менЯ там казачка удалаЯ.
‹юбовь госпитальную пережил, тоже с переживаниЯми!.. Ќо чтоб в баню вместе!
ќто очень уж серьезно! ќто уж как бы в атаку идти, в открытую -- страх, дым,
беспамЯтство...
-- ђобЯта! „ак вы че в баню-то не идете? ‚ыстынет ведь, -- раздалсЯ с
лесенки голос тестЯ.
€ Я докумекал: отступать некуда. Ќадо принимать вызов. ђывками оделсЯ,
натЯнул сапоги, громко, тоже с вызовом, притопнул и с вызовом же уставилсЯ
на супругу, завЯзывавшую в узелок бельишко и отводившую от менЯ глаза, да в
забывчивости громко, обиженно пошмыгивающую папиным носом.
-- Људа прикажете?
-- —то?
-- ‘ледовать куда прикажете?!
ЌапрЯгшись лицом, она молча показала мне на дверь, ведущую с верхнего
этажа на другую, холодную, лестницу и по ней, через сенки, во двор. ’ам вот
и она, банЯ, -- рылом в рыло.
‚ышел и уперсЯ. Ќе на задах огородов банЯ, не в поле, не на просторе,
как у нас в селе, вот она, с закоптелым передом, с удобствами, с угарным
запашком в предбаннике.
…ще больше разозлившись оттого, что нет к бане долгого и трудного пути,
некогда обдумать свое поведение и собратьсЯ с духом, решительно распахнул Я
дверь в угоенную, чистенькую баню с окаченным полком, с приготовленным на
нем веником, с обмылком на широкой замытой скамье -- этакое миротворно
дышащее теплым полутемным уютом заведение с Яростно накаленной каменкой. ‚
топке каменки все еще тлели угли, вздымаЯсь Ярким светом в середке и
медленно притухаЯ под серой пленкой вокруг кипЯщего кратера. ’есть еще не
знал, что Я после контузии не могу быть в жаркой бане и никогда более не
смогу испытать российской услады -- попаритьсЯ. Ќо человек старалсЯ. Ќадо
уважить человека. џ сорвал с себЯ одежду, повесил грЯзное белье на жердь --
длЯ выжариваниЯ, сложил в сухой угол верхнее, подумал-подумал -- и портЯнки
повесил на жердь, более никакой работы, никакого задельЯ не было.
‘упруги моей тоже не виднелось. ‚ предбаннике, за дверьми, она не
слышалась. џ взЯл сапоги за ушки и, чтоб они не скоробились от жары, решил
их выставить в предбанник. Џредупредительно кашлЯнув, захватив грешишко в
горсть, распахнул Я дверь бани, уверенный, что супруга там разделась и ждет
моей команды на вход, на холоду ждет и получит от менЯ за это взбучку. Ђ она
опЯть мне в ответ что-нибудь выдаст, и там уж в предбаннике все как-нибудь
само собой наладитсЯ.
Ќо она, сжавшись в комочек, опустив голову, сидела на дощечке,
приделанной вместо скамьи, и теребила ушки узелка с бельем...
€ тут Я сорвалсЯ! ’ут Я рЯвкнул:
-- —е сидишь?! –елку из себЯ корчишь... -- и ринулсЯ в баню, оставив
распахнутой дверь, загремел тазом. -- ‘емерых родила -- и все целкой была!..
-- ‘олдатский фольклор, сдобренный оскорбительными присказками, хлестал из
менЯ потоком. “вы, долго ему еще хлестать -- исток-то уж очень
бурноводный!..
‚конец перепуганнаЯ супруга моЯ тенью проскользнула в баню, принЯлась в
уголке раздеватьсЯ. џ долбил себЯ каменным обмылком в голову, драл себЯ
вехоткой так, будто врага уничтожал, казнил, снимал с него шкуру, продолжаЯ,
как ныне принЯто изъЯснЯтьсЯ, "возникать" до тех пор, пока мне в разверстую,
срамное изрекающую пасть не попало вонючее мыло. ’огда Я полез на полок и
принЯлсЯ хлестатьсЯ веником, в обжигающем поднебесье рыча на жену: "‘давай!
…ще!.."
Љогда Я перестал рычать, смолк на полке, выронил веник -- какое-то
времЯ не могла беднаЯ баба понЯть, что со мною случилось. ‚о мне весу тогда
было не много, полок и пол были скользкими, бабенка хоть и мала ростиком, но
ухватиста. ‚ыперла менЯ волоком по мыльным половицам в предбанник, положила
на что-то подостланное, прикрыла сверху своим халатиком. џ очнулсЯ, повел
глазом туда-сюда, узнал этот неприютный свет, попыталсЯ изобразить улыбку.
†ена чуть заметно улыбнулась и с облегчением выдохнула:
-- Ќу, воин сталинского фронта! Ќу, фрукт с сибирского огорода!
Ћтбушевал? ЋтвоевалсЯ?
џ к чему так подробно про баню-то? „а потому, что потом очень уж много
читал и слышал, что на фронте мы "огрубели", и грубость та чаще всего
преподносилась в том смысле, что мы разучились целовать дамам ручки,
пользоватьсЯ столовым прибором, танцевать чарльстон...
„ело обстоЯло гораздо сложнее и тоньше.
Љогда молодой, да и не молодой человек тоже уходит из-под устоЯвшегосЯ
"духовного контролЯ", от наблюдений тЯти-мамы, от постоЯнного нравственного
"гнета", от школ, от учителей, от "хорошо" и "плохо", от надоедных
"можно-нельзЯ", от младших братишек и сестренок, которым надо подавать
"пример", от дедушки с бабушкой, от их ворчаньЯ и поучительного ремешка, от
того, как есть-пить, сидеть и лежать, вести себЯ среди людей и в лесу, на
пашне и в огороде, на деревенской вечерке и в клубе, во „ворце культуры, на
танцплощадках, а то и в церкви, окруженному со всех сторон то Ѓогом, то
Џушкиным и ‹ермонтовым, то ’олстым и Ќекрасовым, то ‘уриковым и Ќестеровым,
то Џетраркой и „антом, то ‘ервантесом и експиром, то —айковским и Ѓахом, то
Ѓетховеном и Њусоргским, то просто деревенским грамотеем и гармонистом или
уж на весь городской двор известным шахматистом, футболистом иль
математиком, уходЯ или вовсе уйдЯ от всего этого как бы растворенного в
воздухе человека, постоЯнно дышащего спертым "кислородом", который в окопах
выгорает, заменЯетсЯ непродышливо-заразной атмосферой, -- кровь постепенно
начинает чернеть, густеть, закупоривать вены и извилины в башке. ‚ернуть
изначальный состав крови, становитьсЯ самим собой очень трудно -- длЯ
немалого числа фронтовиков это дело оказалось непосильным. Љ зверю ближе, а
к человеку, веками трудно пестуемому, при его-то упорном сопротивлении, --
далеко, и очень, вот часть фронтовиков и подались к зверЯм. џ тут не имею в
виду тех, кто в собственном мнении, в глазах своих, выглЯдит иль, точнее,
хотел бы выглЯдеть лучше, чем есть на самом деле.
Ќо Я тоже не кадетский и не царский и не "тюр-люм-тюм-тюм-тюм...", как
виртуозно пел питерский бильЯрдист „ымба в не менее виртуозном исполнении
любимого всеми артиста †арова. “вы, Я насквозь советский по рождению, по
воспитанию и гонору. Џривык вот, и быстро привык, есть лежа на боку или стоЯ
на коленЯх из общей, зачастую плохо иль вовсе не мытой посудины, привык от
весны до осени не менЯть белье и прочую одежду, месЯцами не мытьсЯ, иногда
неделЯми и не умыватьсЯ, привык обходитьсЯ без мыла, без зубной щетки, без
постели, без книг и газет, без клубов и театров, без песен и танцев, даже
без нормальных слов и складных выражений: все слова заменены отрывочными
командами, необходимым минимумом междометий длЯ объЯснениЯ между собой и
командирами, необъЯтного морЯ матерщины, грубостей, скабрезностей, военного
жаргона, во многом заимствованного у подзаборников, урок и всЯкой тюремной
нечисти, -- все это как раз и соответствовало тому образу существованиЯ --
жизнью это назвать нельзЯ, преступно, постыдно, античеловечно называть это
жизнью.
Џридет времЯ, Я приобрету длЯ работы книжечки фронтового немецкого
жаргона и фольклора, по-ученому -- сленга, и поражусь, что он, несмотрЯ на
разницу наций, чопорность и культуру европейскую, по поганству и срамоте
каплЯ в каплю совпадает с нашим "добром", накопленным на фронте. ђазница
лишь в том, что все у нас виртуозней, забористей, но по сраму, пакости
пришельцы оттуда все же нас превосходили!
—тобы не запЯтнать, точнее, не залЯпать лик советского
воина-победителЯ, ни окопный фольклор, ни жаргонные словари у нас долго не
издавали. Ќесколько книжечек, писем с войны, фронтовых песенок, что
просочились на свет сквозь нашу многоступенчатую цензуру и ханжество наше,
-- не в счет: слишком частое сито, уж не мука-крупчатка осталась и попала на
бумагу, но ангельски чистый, почти серебрЯщийсЯ бус и небеснаЯ голубаЯ пыль,
которою осыпали во дни торжеств королей и королев, блистательных избранниц,
сиЯтельных вождей.
€ вот нас, солдат-вшивиков, такой же дезинфекции подвергли: вонь-то и
срам постыдства войны укрыли советской благостной иконкой, и на ней, на
иконке той, этакий ли раскрасавец, этакий ли чопорный, в чистые, почти
свЯтые одеЯниЯ облаченный незнакомец, но велено было верить -- это Я и есть,
советский воин-победитель, которому чужды недостатки и слабости
человеческие.

x x x
ЊоЯ мирнаЯ жизнь началась с нелегкого, но привычного уже с фронта труда
-- тасканиЯ бревен.
‚ тот же воскресный день после обеда €ван Ђбрамович быстро отторговалсЯ
мЯсом, выставил по этому случаю бутылку самогонки, отдающей ржавчиной,
осушив которую мы все почувствовали себЯ родней и ближе друг к другу,
поговорили о том о сем, больше о войне, о недавних делах и потерЯх, и с
деньгами за голЯшкой валенка он отправилсЯ в свой айтан засветло, чтоб
капиталы в потемках не отнЯли. ЋтправилсЯ он по реке —усовой, котораЯ была в
заберегах, вставала на зиму, сонно уже шурша, теснилась по стрежи
взъерошенной шугой и вот-вот должна была застыть. Њы с братом жены, Ђзарием,
подались в другой конец города, на другую реку, на “сьву, в которую чуть
выше железнодорожного моста впадала еще одна красиваЯ река -- ‚ильва.
‚се их мне предстоЯло увидеть, проплыть, познать и полюбить.
‚ыйдЯ на берег, Я увидел железнодорожный мост в один пролет; меж
ощетиненным льдом чернела вода рек “сьвы и ‚ильвы, на плесах уже схваченнаЯ
стеклЯнистой перепонкой. Ќо меж гор, на перекатах, от дурости характера
реки-сестры все еще брыкались и парили. Џод горбатой Љалаповой горой, подле
моста, соединившиесЯ “сьва и ‚ильва впадали в реку —усовую. ђазбежавшийсЯ по
берегам трех рек, по логам карабкающийсЯ в косогоры городишко, в котором мне
предстоЯло жить и прожить почти два десЯтка лет, был чем-то притЯгателен и
даже родственен, несмотрЯ на свой чумазый индустриальный облик. Њного Я тут
горЯ переживу, много испытаю бед и несчастий, но место это уральское,
городишко этот, открытый бесхитростным рабочим ликом всем непогодам и
невзгодам, всем грозам, градам и ливнЯм, прирастет к сердцу. Ќавечно. ‡десь,
именно здесь, завихрЯЯсь над ним, заканчиваетсЯ течение ѓольфстрим. Љроме
погрома и несчастий, сиЯ причуда природы ничего другого городу не принесет.
Ќо что бы тут ни случалось, город моей жены займет особое место иль скорее
сокровенный уголок в моем сердце, не чуждом добру и красоте.
•итрую и причудливую географию уральского места, где родилась, выросла,
вышла в огромный мир, навстречу мне моЯ жена -- ЊилЯ, Њаша, ЊариЯ, котораЯ
как в ‘ибирь попадет, то и четвертое приобретет имЯ -- ЊанЯ, так ее наречет
обожаемаЯ ею ЌатальЯ Њихайловна, жена моего старшего дЯди, неугомоннейшаЯ
тетЯ ’алЯ, -- Я, по велению Ѓожию, еще открою и усвою.
Ќо уж раз унесло в сторону от повествованиЯ, сразу же поведаю о местных
особенностЯх.
„ела с уральскими реками-сестрами обстоЯт так. Ќачавшись где-то аж за
хребтом ђифеем, в …катеринбуржье, река —усоваЯ прорезала тот хребет, что
черствую горбушку хлеба, -- единственнаЯ река, которой удалось одолеть такую
крепкую преграду, -- катила она свои бурные воды меж скал-бойцов, подле
утесов, через пороги, шивера и перекаты и впадала в Љаму, выше Џерми,
невдали, опЯть же, от красивой реки ‘ылвы, точнее сказать -- ‘ылва впадает в
—усовую, та уж через несколько верст -- в Љаму.
Ќыне —усоваЯ уже ничего и никого не катит. ‚ ней летом и катить-то
нечему -- засрали ее лесозаготовители молевым сплавом так, что самаЯ
красиваЯ река …вропы почти умерла. Ћживала в весеннее водополье, будто
больной раком человек перед кончиной, на недельку-две -- и все! „аже лесу
плыть не по чему -- не было воды в когда-то полноводной, буйной, дивной
реке, где была и промышленность, в основном металлургическаЯ и горноруднаЯ.
Ќо большей частью население хлеборобничало, промышлЯло рыбу, зверЯ, лес
рубило и даже плавило его плотами.
Ќа одном из красивейших отрогов ‡ападного “рала -- Ѓассегах, -- почти в
одном месте, из талых снегов и голубых ключей, точнее, из замшелых камней,
под корнЯми кедрачей светлыми зарничками высекались разом три реки: Љойва,
“сьва и ‚ильва. ЌазваниЯ у них коми-пермЯцкие, бесхитростные. "‚а" -- значит
"вода"; прибавлениЯ к этому "ва" совсем не выдуманные, глазом пойманные:
"светлаЯ", "голубаЯ".
Љакое-то времЯ реки-сестры, еще пока сестренки, семейно, дружно, игриво
катились с хребта вниз, переговариваЯсь в перекатах и шиверах, шумЯ и
сердЯсь в порогах, но, взрослеЯ, входЯ в невестин возраст, они и норовом, и
характером становились строптивей, и где-то в лесах дремучих, в камнЯх
угрюмых Љойва, хлопнув подолом: мол, и без вас теперь проживу, -- отделилась
от сестер и заныривала в уремную, каменную даль. ‡а норов и строптивость
наказал ее ‘оздатель дважды: дал ей путь трудный, криушастый, за что и
осталась бобылкой, одиноко, почти грустно впала в —усовую верстах в
шестидесЯти от сестер. Ќа горе реке побаловал Љойву ‘оздатель украшениЯми:
насыпал в светлое русло алмазов, позолотил ее донышко, будто конопатинками,
желтым металлом, украсил платиной и цветными каменьЯми берега...
Ћх, ‘оздатель, ‘оздатель! ‡нал бы Ћн, как за эти дивные украшениЯ
измордуют люди отшельницу сестру! ’ак и не усердствовал бы. Ћни, эти люди,
хозЯева земли, просто уничтожат реку: сперва сплавом, затем
тракторами-трелевщиками, после драгами перероют, превратЯт в бесформенную
груду камней и галечных бугров, меж которых мутные, юркие, впереверт так и
сЯк будут вилЯть, суетитьсЯ сгустки безжизненной жижи, по старой привычке
именуемой водой.
“сьва и ‚ильва текут вместе и лишь временами отдалЯютсЯ одна от другой,
как бы на женский лад напеваЯ известную довоенную песню. "’ы мне надоела!"
-- сказала одна. "€ ты мне обрыдла!" -- отвечала другаЯ и, взревев, утекала
в сторону. Ќа ‚ильве долго и населениЯ никакого не было, там-сЯм кордон
притаитсЯ, к травЯнистому берегу водомерный пост прильнет, охотничьЯ избушка
одним глазом из лесу выглЯнет -- и все.
“сьва была тоже долгое времЯ безлюдна, хотЯ и пересекала ее железнаЯ
дорога горнозаводского направлениЯ, что проложена на ‘оликамск. ‘о временем
на “сьве поЯвитсЯ угольнаЯ шахта, затем другаЯ, возникнет станциЯ, городок
невелик и неширок, ну и гораздые на пакость сплавные "гиганты" типа "Њыса",
"Ѓобровки" с зековским лагерьком-попутчиком "украсЯт" дивные берега таежной
красавицы, оскорбЯт ее пустынные пространства трудовым, "ударным" матом.
Љогда мне доведетсЯ изображать бурную жизнь и боевую работу
лесозаготовительных предприЯтий “рала, Я в газете "—усовской рабочий" назову
все это индустриальным героическим гулом. ‡а склонность изображать советскую
действительность в "лирическом ключе" мне иногда платили повышенный гонорар
в размере десЯтки, когда и двадцати рублей.
ђеки-сестры, покапризничав, попетлЯв меж гор по уральской тайге, по
болотам и падЯм, сближались наконец, и младшаЯ, более ласковаЯ нравом,
пройдЯ верст десЯть на виду и на слуху совсем уж в лад и в ногу с “сьвой,
синеньким пенЯщимсЯ омутком припадала к сестре. ’а сразу же притормаживала
ход, смолкала и через несколько верст, под Љалаповой горой, спокойно,
доверительно летом и стремительно, шало веснами сливалась с уральской мамой
-- —усовой и какое-то времЯ еще гнала, качала на радостЯх свою беззаботную
волну к старшей маме -- Љаме, ныне -- в Љамское водохранилище, по праву и
нраву названное водогноилищем.
‚от куда, в какую пейзажем богатую благодать, привезла менЯ жена -- аж
на три реки сразу!
‘овсем недавно Я посетил те родными мне сделавшиесЯ места. Ћбрубленные,
замученные, почти засохшие реки воскресают -- нечего по ним больше плавить;
рыбалка оживает, лес подрастает, городские и заводские трубы почти не дымЯт
-- завод металлургический переведен на газ, -- и как-то разом, стихийно, по
всем пустырЯм, логам, переулкам, на каждом клочке оглохшей земли взнЯлась
какаЯ-то совершенно дикаЯ и стихийнаЯ растительность.
Ѓыла осень. ѓород выглЯдел пестро и лохмато, по косогорам рЯдками
поднималсЯ рукотворный соснЯк. Ќа старом, до каменной плоти выветренном
кладбище, уже средь города, тесно росли топольки, посаженные когда-то во
времена воскресников трудЯщимисЯ и долго-долго мучившиесЯ тонкими прутиками
на свистЯщем ветру.
Њедленно, трудно, будто после продолжительной, с ног сваливающей
болезни, воскресает “рал. “прЯмаЯ землЯ, стойкаЯ природа. …дем в машине по
самому хребту “рала, меж холмов которого не течет, а лежит в жухлой траве
изнасилованнаЯ старушка —усоваЯ, -- и по всему хребту плотнаЯ, удушливаЯ,
грЯзно-сераЯ пелена. ‘мог. Џочти непроглЯдный -- два указателЯ на дороге: с
одной стороны дымит древний уже город ‘ургут, с другой -- город помоложе, но
не менее дымный и вредный Џервоуральск.
Њеж этих городов, под дымным покровом, который и небом-то не хочетсЯ
назвать, -- желтизна лесов. …ще живы! …ще вымучивают рубленые-перерубленые,
сводимые и замученные леса листву, еще хранЯт частицу воздуха длЯ людей, еще
тихо надеютсЯ, что спасут “рал, спасут леса и землю, а значит, и себЯ
бездумно живущие люди -- не могут же они веки вечные заниматьсЯ
самоистреблением!
Ќа одной из трех рек, на ‚ильве, чуть пониже моста, почти против
галечной стрелки, вознесшей над собою несколько могучих сребролистых
осокорей, в лед впаЯнные, сиротливо желтели бревнами и белыми болЯчками
срубленных сучков два плота, добротно сколоченные из сушнЯка. Ќа сплотке
тесть мой плавил сено длЯ коровы. ЋсеннЯЯ вода на ‚ильве прошедшей осенью
выдалась малаЯ, набродилсЯ тесть, беднЯга, до обострениЯ старого ревматизма,
вовремЯ не выкатил бревна на берег, которые и были главным топливом во
многолюдном доме. ‡оре-Ђзарию, на заводе работающему, выходные не дали -- и
вот результат: топливо намокло, вмерзло в заберегу.
Њы с Ђзарием взЯлись за пешню и лом, бойко одолбили плоты, перерубили
крепкие и ладно врезанные перепоны -- майны, скреплЯющие бревна меж собой, и
начали выкатывать бревна на берег, чтоб сегоднЯ же вечером, в крайности
завтра днем вывезти их на машине и испилить на дрова. ’есть оживилсЯ,
руководил нами уверенно, пыталсЯ где и помочь, подвалить, приподнЯть стЯжком
или подтолкнуть бревно, но под тЯжесть не становилсЯ -- крестец и ноги его
хрустели, он часто присаживалсЯ на выкатанные бревна, сворачивал цигарку в
тетрадный лист величиной, сыпал в нее пригоршни каких-то серо-зеленых
крошек, отдаленно смахивающих на табак, и дымил, что пароход трубою,
повествуЯ мне о том, как тЯжела доставка сена на плотах в город. „орог на
‚ильве нет. ‡имой кто за двадцать шесть верст поедет, да и коней где
допроситьсЯ? Ђ он вот обезножел... ’о экзема, то ревматизм... ‘коро, видно,
придетсЯ попуститьсЯ коровенкой. Ђ как без нее, без коровы-то? †изнь прожили
при корове, ребЯт поднЯли считай что на своем молоке да огороде. ‘ фронта
вон дети начали ворочатьсЯ, глЯдишь, у них робЯтишки пойдут -- им тоже без
молока не обойтись. Ђ на базаре что хлеб, что молоко, что овощи ой как
кусаютсЯ!..
ѓоворил тесть негромко, чуть виновато, каЯлсЯ, что вот нам с Ђзарием не
помогает... ‚идно было по всему, что главную работу по хозЯйству он привык
делать сам.
—ем поразил менЯ тесть в день нашего трудового знакомства, так это тем,
что совершенно не выражалсЯ, ни матерно и никак, в случае неполадок он
употреблЯл какие-то мне почти неведомые слова: "“-у, никошной!", "“-у,
корино!", "“-у, варнаки!.." -- и еще что-то детски-забавное, безобидное,
никаких бурных чувств не выражающее.
Ђзарий, большеголовый, мЯгкогубый, улыбчивый парень, тихо посмеивалсЯ,
слушаЯ мои, как вдох и выдох с губ слетающие, вольные выражениЯ. ’есть
сперва хмурилсЯ, потом, показалось мне, вовсе перестал менЯ слышать, может,
и Я незаметно длЯ себЯ окоротилсЯ?
ђабота шла у нас ладно. ‚ тот день мы накрепко и, как оказалось,
навсегда дружески сошлись с братом моей жены и ближе сделались с тестем. џ
даже назвал тестЯ разок-другой папашей, да так старика до конца его дней и
называл.
Њы устали, намокли и намерзлись. Ћт мирных осенних пейзажей, от
грустной ли тишины предзимьЯ и пустынно утихающих рек Я совсем забыл про
войну, про строительство землЯнок, блиндажей, Ячеек и всЯких там "точек",
открыл рот и за потерю бдительности получил по носу вершиной бревна. ‘перва
мы с Ђзарием носили бревна, попеременке становЯсь под комель; заметив, что Я
припадаю на ломаную ногу, к вечеру под комель начал становитьсЯ только
шурин, и когда мы донесли последнее бревно до штабелька, он, видать,
выдохсЯ, а Я зазевалсЯ. "Ћп!" -- крикнул Ђзарий и катнул бревно с плеча, Я ж
чуток припоздал. Ѓревно ударилось комлем в землю, вершина же пришлась мне по
носу. џ как не был на ногах. Љруги передо мной разноцветные закатались, в
контуженой голове зазвенело еще веселей. Џриоткрыл глаз -- Ђзарий мне к носу
снег прикладывает, тесть топчетсЯ вблизи. "Ќу ладом же надо!.." --
выговаривает.
Џока шли домой, нос мой съехал набок, переносица посинела, и Ђзарий все
спрашивал: "Ќу как?" -- "„а ничего вроде, -- бодрилсЯ Я. -- Ѓывало и
хуже..."
„ома, разрумЯнившиесЯ, шустрые, теща и жена моЯ собрали на стол,
попотчевали свежей стрЯпней, в которой картошек было больше, чем теста,
трудЯгам дали выпить мутной, еще не выбродившей браги. ‘ мороза, с
совместного труда чувствовал Я себЯ за столом смелее и свойски. Ђзарий и
’асЯ, пришедшаЯ с работы, нет-нет да и прыскали, глЯдЯ на мой свороченный
нос, жена менЯ жалела, хотЯ тоже через силу, чувствовал Я, сдерживала смех.
’еща всплескивала руками, поругивала сына, подкладывала мне еду и сулилась
на ночь сделать примочку. ’есть перестал ворчать на ЂзариЯ, поглаживал
бороду, все пыталсЯ вклинитьсЯ в разговор -- нет ли и в ‘ибири городу
‚итебску, в котором он когда-то служил солдатом. € когда узнал, что ‚итебск
в Ѓелоруссии, был под врагом и шибко разрушен, тесть горестно покачал
головой: "ѓлЯди-ко, варнаки и дотудова добралисЯ!.. -- после чего свернул
цигарку, пустил бело-сизый дым и сказал: -- ‘тупайте, робЯта, наверх.
‘тупайте. џ тут накурил-надымил, дак..."
’ак мирно и ладно завершилсЯ мой первый трудовой день на новой длЯ менЯ
и древней длЯ всех уральской земле.

x x x
Џримочку на ночь теща мне сделала, но когда и при каких обстоЯтельствах
она спала с моего лица и оказалась подо мною, сказать не могу, так как был
молод, совсем недавно женат, да и бодрой браги с вечеру почти ковш выпил --
мне, как раненному, выпала добавка, отчего в голове забродило и внутрЯх
получилось броженье.
ЊирнаЯ жизнь не начиналась. ЊирнаЯ жизнь брала за горло и заставлЯла
действовать, иначе пропадешь с голоду. Џри демобилизации Я получил сто
восемьдесЯт четыре рублЯ деньгами, две пары бельЯ, новую гимнастерку,
галифе, пилотку, кирзовые сапоги, бушлат, который, как уже сообщалось, тут
же обменЯл на форсистую шинель канадского сукна цвета осеннего неба. †ена
моЯ получила то же самое, только все в переводе на женский манер, и еще
шапку, поскольку служила в войсках более ценных, чем какаЯ-то артиллериЯ и
свЯзь, да и звание имела повыше -- старший сержант, так денег ей дали
восемьсот с чем-то рублей, да она еще с зарплаты маленько подкопила, и
получилось тысЯчи полторы у нас совместного капиталу. Ћднако дальнЯЯ дорога
и дороговизна на продукты до того истощили наши капиталы, что Явились мы в
отчий дом жены без копейки, что, конечно, не вызвало у родителей восторга.
ЏелагиЯ Ђндреевна, вечнаЯ домохозЯйка, не получала никакой пенсии. ‘емен
Ђгафонович, как бывший железнодорожник и -- о, судьба-кудесница! -- имевший
ту же профессию, что и Я до фронта -- составителЯ поездов, попросту и без
форсу говорЯ, сцепщика, -- имел пенсию рублей, может, триста или около того.
„енег тех хватало лишь на отоваривание продуктовых иждивенческих карточек да
длЯ уплаты за свет. Ќалоги же, займы и прочие свои и государственные расходы
покрывались за счет „евки -- так звали в этом уральском семействе корову. Ћ
корове той речь впереди, потому как место она в жизни многолюдной семьи
занимала большое, временами -- главное.
Ђзарий работал на заводе, получал неплохие деньги, имел рабочую
карточку, да еще ночами прирабатывал: ремонтировал пишущие машинки,
арифмометры и другие какие-то технические мудреные предметы, не гнушалсЯ и
грЯзного труда. ђаботал много, спал мало, собиралсЯ женитьсЯ на какой-то
‘оне, подкапливал деньжонок, питалсЯ в какой-то энтээровской столовой, куда
сдавал продуктовую и хлебную карточки, домой отдавал лишь дополнительную,
льготную. џ помню, очень удивлЯлсЯ, сколь за мое отсутствие было изобретено
и выдумано всЯкого льготного, отдельного, дополнительного, премиального,
поощрительного -- за тЯжелое, горЯчее, вредное, за сверхурочное, за
высокопроизводительное...
‡а высокоидейное тоже давали, но пока еще жидко, неуверенно: всему свой
час -- исправЯт и эту оплошность блюстители порЯдка, направители морали,
главными они едоками сделаютсЯ и неутомимыми потребителЯми всЯческих благ.
’асЯ училась на курсах счетных работников, получала маленькую стипендию
и "служащую" карточку на шестьсот граммов хлеба. ‚асЯ заканчивал ”‡Ћ в
группе малЯров-штукатуров, уже проходил практику на строительстве заводских
общежитий, питалсЯ в училище и дома, ему, заморенному, с детства
недоедающему, мать выделЯла вареных картошек да молочка. Џарень он был в
отца, рослый, мослатый, молчаливо-застенчивый, читал много и без разбора. Њы
его застали в тот момент, когда он ночи напролет читал толстый том Љарла
Њаркса, ничего, как оказалось потом, в нем не понимаЯ. Џростудившись на
строительных лесах, он переболел гриппом, затем тЯжелейшим после него
осложнением -- теперь это зоветсЯ менингитом -- и страдал уже тЯжким,
неизлечимым недугом. Ќо про менингит нам никто не сказал, и о надвигающейсЯ
трагедии мы долго ничего не знали. „а и не до "мелочей" нам было в ту пору,
не до чужих недугов...

x x x
Ќадев военную шапку жены и свою форсистую шинель, под нее папашину
душегрейку, Я снес на базар запасную пару бельЯ и, потолкавшись среди
военного в основном люда, роЯщегосЯ между двумЯ дощатыми торговыми
павильонами на холодном пустыре, обнесенном черным от копоти забором,
реализовал свой товар. Ќа вырученные за белье деньги тут же, на базаре, в
дощатой будке сфотографировалсЯ на паспорт, купил полбулки серого смЯтого
хлеба и стриганул домой, радуЯсь тому, что жене выдали шапку, что головы у
нас одного размера, вот только характеры разные. ‘овсем разные. ђазительно
разные. Ќо Ѓог свел, соединил нас, и родители ее доказали всей своей жизнью,
что женитьба есть, а разженитьбы нет.
—ерез три днЯ Я получил фотокарточки и отправилсЯ в райвоенкомат --
сдавать военные и получать гражданские документы и обретать уже полностью
гражданскую свободу.
‚оенкомат от дома тестЯ был в полуквартале, располагалсЯ он тоже в
полутораэтажном, характерном длЯ уральцев доме -- нижний этаж или полуэтаж,
точнее, сложен из кирпича. „ом просторный, крепкий, в елочку обшитый по
стенам, украшенный тЯжелыми и широкими воротами, на которых, впрочем, были
кем-то и когда-то снЯты створы, вышиблены или убраны резные надбровники и
прочие украшениЯ, но сам массивный остов ворот упорно стоЯл, ветрам и
времени не поддавалсЯ, также и пиле, потому что виднелось по низу столбов
несколько уже почерневших подрезов.
џ подумал, что дом этот купеческий. € не ошибсЯ.
Љак только ступил Я в этот просторный дом, так сердце мое и упало и
вовсе бы на пол вывалилось, да крепко затЯнутый на тощем брюхе военный
поЯсок наподобие конской подпруги, с железной крепкой прЯжкой удержал его
внутри. ‚ доме было не просто тесно от людей. „ом не просто был заполнен
народом, он был забит военным людом и табачным дымом. ѓвалт тут был не
менее, может, и более гулкий, разноголосый, чем тот, которым встречали царЯ
Ѓориса на Џреображенской площади, где чернь чуть не разорвала правителЯ на
клочки.
‘олдатнЯ, сержанты, старшины и офицерики-окопники сидели на скамьЯх, на
лестницах, на полу. ‘идели по-фронтовому, согласно месту: первый круг --
спинами к стене, второй -- спинами и боками к первому, -- и так вот, словно
в вулканической воронке серо-пыльного цвета, в пыль обращенное,
отвоевавшеесЯ войско обретало гражданство. ‚ долгих путЯх, в грЯзных
вагонах, в заплеванных вокзалах защитный цвет приморилсЯ, погас, и это
человеческое месиво напоминало магму, обожженную, исторгнутую извержением из
недр, нет, не земли, а из грЯзных пучин огненной войны.
‚ эпицентре воронки, на малом пЯтачке затоптанного и заплеванного пола
нижнего этажа, стоЯл старый таз без душек, полный окурков. Ќа полу же --
цинковый бачок ведра на три с прикованной за душку собачьей цепью
пол-литровой кружкой.
Ќаверху располагались отделы военкомата, и путь к ним преграждалсЯ на
крашеной лестнице поперек откуда-то принесенным брусом, запиравшимсЯ на
щеколду, еще там двое постовых были, чтоб никто под брус не подныривал и
щеколду не отдергивал.
Џодполковник Ђшуатов опытный был командир и бес по части знаниЯ
психологии военных кадров. Ѓывший командиром батальона и полка, он понимал,
что сухопутный русский боец в наступлении иль в обороне ничего себе,
работЯщ, боеспособен, порой горЯч, хитер, но на ответственном посту нестоек,
скучна ему стоЯчаЯ служба, лежачаЯ еще куда ни шло, но стоЯчаЯ, постоваЯ...
Њожет постовой уйти картошку варить, но скажет, что оправлЯтьсЯ, либо с
бабенкой какой прохожей разговоритсЯ и такие турусы разведет, такого ей
арапа заправлЯть начнет о никудышной его холостЯцкой жизни -- и про службу
забудет, бдительность утратит и запросто дивизию врагов в боевые порЯдки
пропустит.
Ђшуатов поставил у "шлагбаума" двух морЯков. ’е нагладились, надраились
и стоЯт непреклонно, грудь колесом, вытаращив глаза, подражаЯ, видать,
любимому своему капитану. Ќи с какого бока к этой паре не подступишьсЯ,
ничем не проймешь. Ћни и словом-то не обмолвЯтсЯ, только надменно кривЯт
губы, удостаивают фразой-другой лишь старших по званию да девок из
военкоматского персонала.
‘той бы пехотинец или артиллерист либо танкист, даже летчик -- тех
воспоминаниЯми можно растрогать, до слез довести, выкурить вместе цигарку.
"Љак там?.. Ђ! ќ-эх!.." Џехотинца €вана так и на пустЯчок можно прикнокать.
Ќа зажигалку с голой бабой, на алюминиевый портсигар с патриотической
надписью: "‡а родину! ‡а ‘талина!", "‘мерть не страшна!", "Џущай погибну Я в
бою, но любовь наша бессмертна!". € поскольку его, €вана, не убили на войне,
он от этого размЯгчен и еще более, чем на войне, храбр, сговорчив и думает,
что так именно и было бы, как на портсигаре написано, он бы умер, а она, его
Ќюрка, до скончаниЯ века страдала бы о нем. Ђ уж насчет родины и ‘талина --
тут и толковать нечего, тут один резон: умереть, сталыть, надо, не
рассусоливай -- умирай! Ќо вернее всего опрокинуть €вана можно на бульканье:
булькнул в кармане -- он тут же возмущенно заорет: "—е же ты, змей, на двух
протезах стоишь? Џомрешь тут! ‡агнешьсЯ! Ђ дети?!"
‘ хохлом и евреем -- с теми и того проще. …сли только хохла убедишь,
что как получишь документы и станешь директором комбината или хлебозавода,
то возьмешь его к себе, начальником военизированной охраны либо командиром
пожарной команды, -- тут же куда хочешь тебЯ пропустит. •оть в рай без
контрамарки.
‘ евреем, с тем надо пото-о-оньше! ‘ тем надо долго про миры говорить,
про литературу, про женщин да намекнуть, что в родне, пусть и дальней, у
тебЯ тоже евреи водились, ну, если не в родне, так был на фронте друг из
евреев, хра-а-абры-ый, падла, спасу нет, сталыть, и среди евреев хорошие
люди попадаютсЯ...
Ќо морЯк! Ћн же ж, гад, никакой нации не принадлежит, поскольку на воде
все времЯ, земные дела его не касаютсЯ, внесоциален он. ‘тоит вот в красивой
своей форме, и морда у него от селедки блестит!.. Ђ тут пехотнЯ-вшивота да
"бог войны", испаривший штаны, изломавший кости в землЯной работе, при
перетаскивании орудий хребет надломивший, танкист пьЯный горелой головешкой
на полу валЯетсЯ.
Ђ он, подлюга, стоит в клешах и не колышетсЯ -- бури кончились, волной
его больше не качает!
Ќаверх вызывали или, по-тогдашнему сказать, выкликали попарно. ‚
чусовском военкомате, как и в большинстве заведений в стране, рады были до
беспамЯтства окончанию войны и победе, но к встрече и устройству победителей
не подготовились как следует, несмотрЯ на велеречивые приказы главного
командованиЯ, потому что оно, главное командование, большое и малое,
привыкло отдавать приказы, да никогда не спешило помогать, надеЯсь, как
всегда, что на местах проЯвЯт инициативу, прибегнут к военной находчивости,
нарушат, обойдут законы и приказы, и если эта самаЯ находчивость сойдет --
похвалЯт, может, орден дадут, пайку дополнительную. Ќе пройдет -- не
обессудьте! -- отправЯт уголь добывать либо лес валить.
џ снова оказалсЯ в солдатском строю, засел в тесный угол и узнал, что
иные из бывших воЯк сидЯт тут и ждут чуть не по неделе. Љонца сидению пока
не видно. Џервую очередь военных -- которым за пЯтьдесЯт, железнодорожников,
строителей, нужных в мирной жизни специалистов -- демобилизовали весной. €
едва они схлынули, да и не схлынули еще полностью-то, уж наступила осень, и
из армии покатила втораЯ волна демобилизованных: по трем ранениЯм, женщины,
нестроевики и еще какие-то подходЯщие "категории" и "роды".
Ќачинала накатывать и прибиватьсЯ к родному берегу и третьЯ волна
демобилизованных.
’абак у многих воЯк давно кончилсЯ, продуктовые талоны и деньги --
тоже, но пока еще жило, работало, дышало фронтовое братство: бездомных брали
к себе ночевать воЯки, имеющие жилье, ходили по кругу кисеты с заводской
махоркой и самосадом, иной раз поллитровка возникала, кус хлеба, вареные или
печеные картохи. Ќо кончалось курево, по кругу пошло "сорок", и "двадцать",
и "десЯть", затем и одна затЯжка. ‘олдаты начали рытьсЯ в тазу и выбирать
окурки, таз тот поставил дальновидный, опытный воЯка -- ‚анЯ аньгбин.
Ѓоевые воспоминаниЯ воинов начали сменЯтьсЯ ропотом и руганью.
€ в это вот ненастное времЯ возник в чусовском военкомате военный в
звании майора, с перетЯгами через оба плеча и двумЯ медалЯми на выпуклой
груди: "‡а боевые заслуги" и "‡а победу над ѓерманией". Ѓыли еще на нем во
множестве значки, но мы в значках не разбирались и особого почтениЯ к майору
не проЯвили.
ЋбведЯ нас брезгливым взглЯдом, майор ринулсЯ вверх по лестнице,
наступил кому-то на ногу. "’ы, харЯ -- шире жопы! -- взревел усатый сапер на
лестнице. -- ѓлЯди, курва, куда прешь!"
"‚стать!" -- рЯвкнул майор на весь этаж. ‚ зале с испугом подскочили
несколько солдатиков. Ќо сапер на лестнице отрезал: "•... своему командуй
встать, когда бабу поставишь. ђаком! Ђ мне вставать не на че". -- "ќй ты,
громило! -- закричали из залы, от тазу, сразу несколько угодливых голосов.
-- Њожет, он из комиссии какой? Њожет, помогать пришел..." -- "џ е... всЯкую
комиссию!" -- заЯвил буЯн с лестницы.
Љаково же было наше всеобщее возмущение, когда майор с документиками в
руках спускалсЯ по лестнице, победительно на нас глЯдЯ. „а хоть бы молчал. Ђ
то ведь Язвил направо и налево: "ђасселись тут, бездельники!" -- и
поплатилсЯ за это. “ выхода намертво обхватил его "в замок" ногами
чусовлЯнин родом, с детства черномазый от металла и дыма, с широко
рассеченной верхней губой, в треугольнике которой торчал звериный клык,
бывший разведчик €ван аньгин и стал глЯдеть на майора пристально, молча. “
‚ани под шинелью два ордена ‘лавы, Љрасное ‡намЯ -- еще без ленточки,
старое, полученное в сорок первом году, множество других орденов, медалей,
даже Ћрден английской королевы и люксембургский знак. ‚анЯ орденами дорожил
-- дорого они ему достались, а люксембургский эмалевый знак с радужной
ленточкой предлагал за поллитру, но никто на такую диковину не позарилсЯ.
‚анЯ был демобилизован по трем ранениЯм, его били припадки. “же здесь,
в военкомате, Я, имеющий опыт усмирениЯ эпилептиков, приобретенный, как
сообщал, еще в невропатологическом госпитале, несколько раз с ним
отваживалсЯ. ‚анЯ аньгин перетаскал на себе за войну не меньше роты
немцев-Языков, шуток никаких не любил, в солдатском трепе не участвовал по
веской причине: он не просто заикалсЯ после контузии, он закатывалсЯ в
клекоте, трудно выворачиваЯ из себЯ слово. ЋпЯть же по опыту госпиталЯ, Я
подсказал ‚ане говорить нараспев, и дело у него пошло бойчее. Њы не
сговариваЯсь уступили ‚ане место в очереди наверх, матросов склонили
пропустить его без очереди, но ‚анЯ нам пропел: "‚-вы че-о, е-е-е-мое?!"
Ќу, понЯли мы, понЯли ‚аню: вы че, славЯне, как потом в глаза вам
глЯдеть буду.
€ вот этот ‚анЯ аньгин известным ему разведческим приемом закапканил
майора и смотрел на него. ‘жав обросшие губы. Њолча. Ђ майор попалсЯ дурак
дураком! Ќет чтоб приглЯдетьсЯ к ‚ане, спросить, чего, мол, надо. "Љак ты
смеешь?!" -- заорал. ‚анЯ молчит. € весь военкомат молчит. ’очнее, нижний
этаж военкомата смолк. Ќаверху как трещали машинки, шуршали и скрипели
половицы, гремели стульЯ и скамьи, так все и продолжалось -- помощи оттуда
ждать майору было бесполезно. Ћднако он не сдавалсЯ:
-- џ тебЯ, болван, спрашиваю?!
‚анЯ аньгин вежливо запел:
-- ‡-з-закку-у-урить дава-а-а-й!
’ут только майор что-то смекнул, вынул коробку "Љазбека" и дерзко, с
вызовом распахнул ее перед самым ‚аниным носом:
-- Џр-рошу! -- и даже сапожками издевательски пристукнул.
‚анЯ, опЯть же вежливо, по одному разжал пухленькие пальчики майора,
вынул из них коробку "Љазбека", всунул одну папиросу под жутко белеющий
клык, протЯнул коробку соседу, тот пустил ее в народ. ‚анЯ аньгин вынул
немецкую зажигалку с голой, золотом покрытой бабой, чиркнул, неторопливо
прикурил и только после этого удостоил опешившего майора несколькими
напутственными словами:
-- ѓ-где во-воеваааал, ко-ооо-реш? •-хотЯ по-по-по-по рылу
вид-но-о-о-о, -- и указал на дверь, выпускаЯ майора из плена: иди, мол, и
больше мне на глаза не попадайсЯ.
Њайор, как ныне говоритсЯ, тут же слинЯл. €з военкомата. Ќо не из
города. Ћн сделаетсЯ судьей в —усовском железнодорожном отделении
прокуратуры, много людей погубит, много судеб искалечит, но умрет в страшных
муках, умрет от изгрызшей его болезни, как и положено умирать мерзавцам.
‚анЯ аньгин проживет всего несколько лет после демобилизации, будет
торговать семечками и табаком на базаре, пить, куролесить, женитьсЯ по два
раза в год, чаще и чаще падать в припадках в базарную, шелухой замусоренную
пыль, в лужи, оранжевые от примесей химии с ферросплавного завода, и однажды
не очнетсЯ после припадка, захлебнетсЯ в луже.
Ќо когда это еще будет?.. ’огда же, в военкомате, ‚анЯ был возвышен
народом до настоЯщего героЯ. „а он, ‚анЯ аньгин, и был истинным народным
героем войны. ‘лово "герой" затаскали до того, что оно уже начало иметь
обратное воздействие, отношение к нему сделалось презрительное, однако по
отношению к ‚ане аньгину, кости которого давно изгнили в глине и камешнике
чусовского кладбища, Я произношу это слово с тем изначальным, высоким,
благоговейным смыслом, которое оно имело когда-то.
‚озле входа в военкомат, по правую руку, при купце была отгорожена --
длЯ уличного люда, конюхов, дворников, нищих и богомольцев -- комнатенка
наподобие кладовой, с узким окном в стене. Џерегородку в ту "людскую"
пролетарии сорвали, сожгли, железную печку, видать, сдали в утильсырье, но
вверху брусьЯми, по бокам стоЯками отгороженное от "залы" помещение это
все-таки отделЯлось. „еревЯннаЯ, еще до революции крашеннаЯ широкаЯ скамьЯ
была там укреплена вдоль стены, и на ней поочередно "отдыхали" изнуренные
воЯки; совсем уж бездомные, бесприютные демобилизованные бедолаги дрыхли под
скамьей.
‘пиной к "зале" и народу дрых уже несколько суток сержант с
эмалированными, синенькими на багровом, угольниками, пришитыми на отворотах
шинели. “ него была чудовищных размеров плоскаЯ флЯга, обшитаЯ толстым
сукном. ‡натоки утверждали -- "ветеринарнаЯ", и знатоки же объЯснЯли, что во
флЯге той и зелье лекарственное длЯ коней, коров и прочего скота, которое
этот сержант приучилсЯ потреблЯть и не отравлЯтьсЯ. € правда, что-то было
тут нечисто. Џроснувшись, сержант таращил безумно горЯщие глаза на народ, на
помещение, потом отчего-то на карачках полз к баку с водой и, гулко гакаЯ
кадыком, выпивал две, иногда три кружки воды, после чего, сронив шинель,
мчалсЯ на улку и долго оттуда не ЯвлЯлсЯ.
Ќа задах купеческого двора, в недавно замерзшем бурьЯне, зевало двумЯ
распахнутыми дверцами дощатое сооружение, и два не успевающих замерзнуть
желтых потока от него пересекали двор и уходили под дощатый тротуар,
завихрЯЯсь в булыжнике, покрывавшем улицу ‹енина, водопадом ниспадали через
бетонный барьер к кинотеатру "‹уч", иногда захлестывали вход в кинотеатр,
тогда подполковник Ђшуатов призывал в нарЯд более или менее знающих еще
дисциплину бойцов занЯтьсЯ "санитарией", пообещав им дополнительную карточку
за работу и ускоренное продвижение с оформлением документов.
Ќа ходу затЯгиваЯ поЯсной ремень, шурша обросшим ртом, сержант
спрашивал: "Љака очередь прошла?" -- "ЏЯтьсот шешнадцать", -- отвечали ему.
"“ менЯ, кажись, шессот пЯта. Љак сержанта ѓлушкова выкликать станут,
разбудите, товарышши", -- и опЯть гукаЯ по-конски кадыком иль селезенкой,
отпивал из огромадной флЯги никому не известного зельЯ, вешал флЯгу через
плечо на веревочку, поправлЯл шапку в головах и, укрывшись шинелью, разок
или два передернув плечами и спиной, опадал в провальный сон.
‘тарожилы утверждали, что очередь сержанта давно прошла, но он номер ее
твердо не запомнил и вот живет, значит, под скамейкой и с голоду не
помирает, потому как есть подозрение: во флЯге у него не просто питье, а
питательнаЯ смесь, пущай и скотскаЯ, но он навычен к ней.

x x x
’от день в военкомате выдалсЯ особенно веселый. “ныние и тоска
развеЯлись Явлением народу еще одного занЯтного персонажа.
‚ дверЯх возник и встал на пороге, небольшого ростика, в фуражке, по
случаю ветра на улице зацепленной узеньким ремешком за узенький же
подбородок, человек со впалыми щеками, впалой грудью и вроде бы вовсе без
тела, но с длинными руками и круглым ноздрЯстым носом. Џоверх обмундированиЯ
на нем было надето демисезонное пальто, в кармане которого торчала бутылка,
заткнутаЯ бумажной пробкой. Ћн ее, бутылку, придерживал рукой, чтобы не
вылилось. Џошатавшись возле дверей, пришелец вдруг пронзительно, каким-то
все еще находЯщимсЯ в переходе, не переломившимсЯ еще, парнишечьим голосом
прокричал:
‚есна пришла, победа наступила
€ всем народам радость принесла.
Џевец победоносно озрел публику, котораЯ уж привыкла в военкоматном
сидении и на боевом пути к выступлениЯм разных певцов, посказителей, поэтов,
фокусников, кликуш и всЯких разных придурков. Ћсобого восторга народ не
выразил, но бутылкой кое-кто заинтересовалсЯ. Њужичок-парнечок набрал в
грудь воздуху и провозгласил истошным голосом:
-- ‡драсте, товарышши победители ненавистного врага!
-- ‡дорово ночевал! -- вразброс откликнулись от порога и из "залы".
-- Ѓодрости не слышу. ‡драсте, товарышши!
-- ‘бавь натуг, а то обсерешьсЯ, -- посоветовали ему.
-- Ђ поди-ка ты отселе, командир! -- заворчал ‚анЯ аньгин. -- „вери
притвори -- не лето... холодом ташшы-ыт по ногам. ‡акурить давай!
-- …сть притворить дверь! -- Њужичок потЯнул на себЯ дверь и пошел по
спирали человеческого круга, толкаЯ в народ сухонькую, но довольно крепкую и
цепкую руку, церемонно представлЯЯсь: -- ‘пицын. ”едЯ. ‘пицын. ”едор.
€ когда пожал те руки, какие мог достать, окинул залу взглЯдом:
-- ‡агорам?!
-- ‡агорам, загорам. ’ы закурить давай!
-- …то можно. …то счас!
-- € ‚ане аньгину выпить поднеси! ‚сем не хватит. Ћн тут оборону в
одиночку держит. ‚рага счас токо смЯл...
‚анЯ подвинулсЯ. ”едЯ сел подле него и протЯнул бутылку. ’от, вышатываЯ
пробку клыком, не то спросил, не то утвердил:
-- Џе-пехо-ота?
”едЯ охотно приложил к фуражке руку, снова звонко, будто пионер,
выкрикнул:
-- ‘таршина отдельного саперного батальона ”едор ”ыфыч ‘пицын. •а-ха!
-- Ѓра-ата-ан! -- раздалось встречно, и с лестницы кубарем покатилсЯ
усатый грубиЯн сапер и чуть не свалил ‚аню аньгина, страшно испугавшегосЯ
за бутылку -- к груди, будто младенца свЯтого, он ее придавил.
‘апер-грубиЯн отпил из бутылки первый и, передаваЯ ее ‚ане аньгину,
рЯвкнул на ”едю:
-- —е орешь! ’ут контора, военкомат, не саперна кухнЯ!
Ѓутылка быстро опустела. Љруглый, вместительный, на кастрюлю похожий
предмет, сделанный из алюминиевого поршнЯ, именуемого "палтсигаром", тоже
мигом опорожнилсЯ. ”едЯ влилсЯ в дружную, уже не военную, но, увы, еще и не
гражданскую, семью, объЯснив, что домой ему итить нельзЯ, все, что было
привезено с собой, большаЯ семьЯ ‘пицыных пропила и приела. …му, как и нам,
пора "за ум братьсЯ", поступать на работу, добывать деньги и пропитанье.
Ћбжившись на гражданке, сил, ума, самостоЯтельности накопивши, он женитсЯ,
поскольку у него есть невеста, она дождалась его в полной сохранности, он ее
уже попробовал и с точностью в этом удостоверилсЯ. Ћн-то, ”едЯ-то, хотел с
ходу, с лету и чтоб не женитьсЯ, но отец его, ‘пицын ”еофан Џарамонович,
понимающий жизнь по-старорежимному, поскольку всю ее с малолетства отбухал
на доменной канаве, женитьсЯ заставлЯет, но сперва, говорит, определись в
жизни, обоснуйсЯ, штаны заведи и угол и тогда уж женись.
”едю заставили в подробностЯх обрисовать, как, когда, где и каким
образом он проверЯл свою невесту и понравилось ли ему это дело.
-- ‹учче занЯтиЯ пожалуй што на белом свете и нету. Ћно не может не
пондравитьсЯ, -- утверждал ”едЯ.
Ќарод дальше тему ведет: есть ли жилищные условиЯ и возможности, чтоб
заниматьсЯ любимым делом?
-- „а ить Я гулЯю-то с сентЯбрЯ, заделал уж ей, дуре. -- ”едЯ обвел
"залу" горестным взглЯдом. -- ђасшепендрилась! Ћтец узнает, что девку
раскурочил, голову мне оторвет, как колесо с лисапеда сымет...
•отел было заплакать ”едЯ, но усатый братан похлопал его по спине,
притЯнул к себе, очень удобнаЯ оказалась подставка -- плечо товарища на
войне. ”едЯ сморилсЯ, отквасил губу и доверчиво уснул.
-- ‚о, уездилсЯ! -- завистливо вздохнул усатый сапер.
‚анЯ аньгин распорЯдилсЯ:
-- ќ-этого-ооо г-громилу-у-у-у-у б-без очереди-и-и-и... Ћсо-особые
об...обстоЯтельства-а-ааа.
”едЯ ‘пицын, к изумлению своему, в тот же день получил документы.
Ѓудучи человеком хоть еще и не проспавшимсЯ, но совестливым, спускаЯсь по
лестнице с зажатыми в горсть бумагами, виновато твердил:
-- —е тако, не понимаю?! Џочему мне льгота? џ, товарышши, не виноват...
-- €ди давай, иди, пока бумаги не отнЯли! -- посоветовал братан и
хрЯпнул ”едю по спине так, что тот зашаталсЯ.
-- Ќ-на свадьбу с-с-со-зови, н-не свою, дак до-че-ри, -- пропел ‚анЯ
аньгин.
-- “ менЯ парень будет! -- увильнул ”едЯ.
€ ведь как в воду глЯдел! Ќе один парень, пЯтеро парней у ”еди ‘пицына
народитсЯ. € какую жизнь проживет ”едЯ -- не пересказать, но где-нибудь,
когда-нибудь к месту Я к ”еде еще вернусь. Џолюбив его с военкомата, братва
в городе помнила этого шебутного мужичонку.
Ќо на ”еде ‘пицыне всЯкое веселье в военкомате и завершилось. Ќароду не
убывало, народу прибывало. ‡има входила в силу. “ многих мужиков были семьи,
голодуха поджимала, ждать мы больше не могли, затребовали длЯ объЯснений
начальника райвоенкомата.
Ќа площадку лестницы вышел, при орденах в два рЯда, перетЯнутый ремнем
в тонкой талии, с желтым от табаку и недосыпов лицом, подполковник Ђшуатов
(все фамилии и имена Я сохраню в доподлинности -- уж понравитсЯ это кому иль
не понравитсЯ, но иначе поступать не дает мне памЯть), у подполковника,
затем уже полковника Ђшуатова на свете было семеро детей, сейчас, наверное,
много внуков и правнуков у него. ‘ам он прожил тоже непростую послевоенную
жизнь. „овольно еще нестарым мужчиной был демобилизован в звании полковника,
работал парторгом кирпичного завода в поселке ‹Ядбы Џермской же области, там
или в ‘аратовской области, куда переехала его семьЯ, он и похоронен.
‹Ядовское кладбище попало под затопление Љамским водохранилищем, прах
полковника перенесен или нет -- не знаю.
-- ‡дравствуйте, товарищи! -- устало сказал райвоенком сверху. -- џ
знаю обо всем и все понимаю. ЏринимаютсЯ меры, чтоб хоть временно, до
получениЯ документов, занЯть вас и обеспечить карточками.
Љто-то где-то там наверху, в небесах, услышал слова подполковника
Ђшуатова, наши ли солдатские молитвы до Ѓога дошли -- на —усовской
железнодорожный узел обрушились гибельные метели со снегом. ‚се мы,
военкоматовские сидельцы, были мобилизованы на снегоборьбу. Ќа станции нам
ежедневно выдавали талоны на хлеб, еще по десЯтке денег и тут же, в ларьке,
их отоваривали. Ћднажды даже выдали по куску мыла и по нескольку метров
синенькой дешевенькой материи, из которой жена моЯ тут же сшила себе первую
гражданскую обновку -- коротенький халатик, кокетливо отделав его по бортам
бордовой трЯпицей. Ќаверное, трЯпица была из тех ворохов, которые собирали
женщины и дети этой семьи, сшивали их вместе и стежили одеЯла "из
клинышков".
Ћх уж эти лоскутные одеЯла! Њы с женою еще вспомним о них и попробуем
спасатьсЯ ими.

x x x
Џока мы боролись со снегом и давали возможность работать перегруженному
железнодорожному транспорту, нам и документы приготовили, и все утрЯслось и
установилось, все, что бродило и не знало, куда приткнутьсЯ, более или менее
успокоилось. ‚черашние воЯки разбрелись по своим углам и производствам. ‘амо
собой, снегоборьба еще более объединила бывших воЯк, и Я, в общем-то, знал в
лицо едва ли не все население шестидесЯтитысЯчного городка, да и служба моЯ
перваЯ гражданскаЯ шибко содействовала познанию населениЯ и объединениЯ с
ним.
Ќа снегоборьбе мы не только убирали и отвозили на платформах снег с
путей, но попутно долбили и скребли перрон, закатывали в вагонное депо
порожнЯк на ремонт, случалось, что-то и разгружали -- железнодорожное
начальство торопилось использовать момент, урвать от нас как можно больше
пользы. Њы всЯкую работу делали в охоту, с азартом, хотЯ шибко стыли на
ветру и некоторые даже поморозились в легком-то "дембельном", как его сейчас
зовут, обмундировании.
Ћднажды совместно с вокзальными бабенками тюкали мы на перроне до
мраморной звонкости утрамбованный снег, сгребали его в кучи и на пакгаузной
грузовой тележке свозили в ближний тупик, там сбрасывали на кособоко сникшую
двухосную платформу. € прилепись же мне в пару говорливаЯ бабенка. џ орудую
кайлом, она -- лопатой и лопочет -- измолчалась без мужика. ‡а перроном
возле будки техосмотра вагонов кучу мы разбивали, насквозь прошитую желтыми
струЯми мочи не сыскавших уборную пассажиров. Ќу и станционные мужики ту
кучу не обходили, лили на нее все что ни попадЯ. Љрушил Я ту кучу, крушил --
выдохсЯ. Ѓабенка взЯла у менЯ кайло и давай, по-мужицки ахаЯ, продолжать
долбЯную работу, она и в это времЯ без умолку трещала. џ уже знал нехитрую
историю ее семьи: мужик погиб, детей у нее двое, хлеба и дров не хватает --
подалась на железную дорогу, перронным контролером и уборщицей одновременно,
потому что здесь выписывают уголь, форму выдать сулЯтсЯ, и когда водогрейка
Љаенова помрет или на отдых уйдет, она выпроситсЯ работать туда -- там
чисто, тепло и спокойно, на водогрейке той висит фанерка, и на ней написано:
"Џосторонним вход воспрещен", -- это чтоб враг-диверсант какой не проник,
воду в кубе не отравил, пассажиров не сгубил.
Џовествует бабенка про свое житье-бытье, мечты свои высказывает да
кайлом тюкает. џ подгребаю совковой лопатой комьЯ. †арко мне сделалось,
шинель расстегнул, распахнулсЯ, и бабенка острым-то кайлом ка-ак завезет, да
не по мне -- по мне бы ладно, залечилсЯ бы, привычно, -- она нанесла удар
более страшный, она херакнула точнехонько по шинели моей.
€ замерла, будто в параличе. € Я замер. ѓлЯжу, как ветер треплет
аккуратным углом почти от поЯса и до сапога сраженную мою шинель.
†изнь действительно беспрестанное учение и опыт. €менно тогда от
знающих людей известно мне станет, что настоЯщее сукно всегда рветсЯ углом.
ЊоЯ шинель была из сукна настоЯщего! Љанадского -- они не халтурили. •орошие
они, видать, люди, производство у них хорошо налажено.
‘колько мы с бабенкой стоЯли средь русской зимы, на “рале, зимой сорок
шестого года, оправлЯЯсь от тЯжелого удара, нанесенного в мирное времЯ, с
тыла, -- Я не знаю.
ЊужественнаЯ, все беды пережившаЯ русскаЯ женщина перваЯ опамЯтовалась.
-- Ђх ты, туды твою мать! -- сказала она. -- Ќу, где тонко, там и
рветсЯ! -- Ћна ползала вокруг менЯ на коленЯх, скреплЯла рану на шинели
откуда-то из-под телогрейки добываемыми булавками и то материла себЯ, то
стонала, один раз даже по башке своей долбанула, и еще бы долбанула, да Я
руку ее придержал.
Џочти тридцать лет спустЯ сын мой, отслужив в армии, будет возвращатьсЯ
из-за границы и весело расскажет, как, едучи по Џольше, они все
обмундирование, даже и шинели, повыбрасывали из вагона крестьЯнам -- так они
им, эти военные манатки, обрыдли за два года.
’огда, в сорок шестом, израсходовав все булавки, проклЯтиЯ и слова,
забитаЯ нуждой и горем, молодаЯ еще, но уже выглЯдевшаЯ лет на сорок,
синегубаЯ и синеглазаЯ бабенка стала передо мой руки по швам:
-- Џрости, парень! €ль убей!
џ похлопал ее по плечу. "Ќичего, -- сказал, -- ничего-о", -- и мы стали
продолжать совместную работу.
‚ечером моЯ молодаЯ жена аккуратно, частой строчкой, зашила рану на
шинели, угол которой был в метр, не менее, величиной, и чтоб нитки не белели
на шве, она их чем-то помазала, гребенкой расчесала ворс сукна, тогда еще не
выношенного, -- шов сделалсЯ почти незаметным.
‘емен Ђгафонович, помнитсЯ, все ворчал в бороду:
-- ќко дикуютсЯ над парнем! ќко пластают!.. Ќет штабы поглЯдеть?!
‘ам-то Љорней Љривошшоков экой же шелопут был! Ђнька эта, его дочь, видать,
в него удалась! ‡а тем, бывало, недоглЯди, дак без ног ему под вагоном
валЯтьсЯ...
Ќа другое утро Ђнна, придерживаЯ подол, отворачиваЯсь от ветра,
прибегла с перрона на дальние пути, что над самой рекой —усовой, где мы
работали в тот день. Ћна увидела менЯ издали, замахала рукой, споткнулась,
побежала и, еще не отпыхавшись, принЯлась оглЯдывать менЯ вблизи и сзади,
задирала на мне шинель, будто юбку на девке, и восторженно трещала:
-- ѓли-ко! ѓли-ко! Љак новенькаЯ! Ља-ак новенькаЯ! Њастерица в жены
тебе попалась, ма-астери-ица! Ќу, да оне -- короеды известные! —то тебе в
учебе! —то тебе в работе!.. џ со средней-то, с Љалерией, в одном классе, в
двадцать пЯтой школе училась! Људы-ы-ы там! Ћтличница! Ђ твоЯ-то! ’воЯ-то!
Ња-а-ахонькаЯ! € как токо ты ее не задавишь?!
-- Љопна мышь не давит...
-- ‡ато мышь всю копну источит... -- €, заметив, что Я прекратил
ударную работу, на нее вопросительно уставилсЯ, Ђнна затрещала о другом: --
Ђ Я те работу нашла! •орошую. ‚ тепле. „ежурный по вокзалу требуетсЯ. Ђ ты
-- железнодорожник, все правила знаешь, да и че там знать-то? ‚пихивай
пассажиров в вагоны, чтоб ехали, -- и всЯ недолга. џ уж и с начальницей
вокзала насчет тебЯ разговаривала. ‘ука она, конечно, отпетаЯ, но человек
чуткий...
’ак сделалсЯ Я дежурным по вокзалу станции —усовской. Ќо на службе той
проработал недолго -- очень дерганаЯ работа оказалась, суетнаЯ, бестолковаЯ.
—усовской железнодорожный узел сложный сам по себе: он перекрестный.
Ћдно направление от него идет в Џермь, другое -- на ‘оликамск, третье --
через ѓору Ѓлагодать на Ќижний ’агил ‘вердловской дороги, четвертое --
Ѓакальское -- в ’атарию, да еще "присосков" и ответвлений дополна -- к
рудникам, в шахты, к леспромхозам с их лагерными поселками. ‘ама станциЯ
притиснута горами к реке —усовой, три депо на ее территории: вагонное,
паровозное и знаменитое электровозное -- одно из первых в эсэсэре. ‡десь
первым в стране начал водить двумЯ электровозами-"сплотком" железнодорожные
составы с версту длиной €гнатий ‹укич —урин, вЯтский когда-то крестьЯнин и,
как оказалось, мой дальний родственник. ‘делалсЯ €гнатий ‹укич депутатом
‚ерховного ‘овета, ѓероем ‘оцтруда, членом Љомитета защиты мира, членом бюро
горкома и еще многим членом. Ћн в конце концов только уж тем и занималсЯ,
что заседал, в президиумах красовалсЯ, по странам разным ездил, интервью
давал, составы уже редко водил, в основном "показательные". ђаботать ему
сделалось некогда.
‘танциЯ была, или мне казалась, Ямой, в которую не раз валились
составы, горЯщие электровозы, парЯщие и караул кричащие паровозы. Њне-то они
были, как ныне говорЯт, "до лампочки". Ќо в Яму ту сваливалась такаЯ масса
разноликого туда и сюда едущего народу, что совладать с ним, управлЯть им
или, как принЯто выражатьсЯ, "обслуживать" его было невозможно: давки, драки
у касс, сидение и спанье по неделЯм на полу, на скамьЯх, под скамьЯми детей,
стариков, инвалидов, цыган; сраженьЯ при посадке, срыванье стоп-кранов при
отправлении поездов, как правило, с задержками, ругань на планерках,
проработки по селектору из управлениЯ дороги, остервенение фронтовиков, не
раз бравших менЯ за грудки, замахивавшихсЯ костылЯми и всем, что в руках
окажетсЯ. ’олько то, что на работу Я ходил в гимнастерке и нарочно цеплЯл
солдатскую медаль, да еще подбитый мой глаз, спасало менЯ от побоев иль от
растерзаньЯ озверелой толпой.
Ќо были и счастливые, памЯтные мне до сих пор часы ночных дежурств,
когда отправЯтсЯ вечерние поезда пассажирские, до утренних еще далеко,
пассажиры, точнее сказать -- воины боевого войска, словно после Љуликовской
битвы, пав на поле брани кто как, кто где, храпели, стенали и бредили,
набираЯсь сил к предстоЯщим на рассвете сражениЯм, и Я шел к Ђнне в
водогрейку. ‘тарушку-водогрейку Ђнна таки выжила каким-то ей лишь известным
маневром и царила в водогрейке, выскоблив до желтизны защитные щиты над
трубами и вентилЯми, похожие на нары, надраила, начистила все медное, куб
водогрейки отскребла от ржавчины и покрыла выпрошенной в техосмотре какой-то
блескучей защитной смесью, у порога положила голик, сама же и вывеску
подновила: "Џосторонним вход воспрещен", где-то добыла здоровенный дверной
крючок и пускала к себе только тех из обслуги вокзала, от кого могла
чем-нибудь покорыститьсЯ, кого уважала или боЯлась иль перед кем, как передо
мною, к примеру, виновата была неискупимой виною.
‘нЯв шинель, Я забиралсЯ на чисто мытый щит, похожий на банный полок,
клал лопотину в голова и под сип бака, под шипенье труб и патрубков
задремывал. Ђнна выполнЯла свою работу, шикала на тех, кто приходил за
кипЯтком и не мог управитьсЯ с уличным вентилем либо лишку проливал воды в
колоду и под ноги. Ћтшивала тех, кто искал дежурного по вокзалу.
-- Ћслеп? ‚ывеску не видишь?! -- и рукой мне показывала на крепко
закрюченную дверь. ‡а дверью какое-то времЯ молчали, читали вывеску и,
уходЯ, грозились: "Ќ-ну, Я его, гада, найду и так измудохаю, что мама роднаЯ
не узнает!" -- или обреченно ронЯли: "Ќу, нигде, нигде правды не найдешь!.."
-- или просто пинали в дверь, матерились и удалЯлись.
Ќа рассвете Ђнна трЯсла менЯ за ногу:
-- ЏиисЯт второй объЯвили. ‚ставай!
ЏЯтьдесЯт второй, Њосква -- Ќижний ’агил, был самый наш ранний поезд.
‡еваЯ, потЯгиваЯсь, хрустЯ костЯми, Я одевалсЯ, благодарно хлопал Ђнну
по заднице, осевшей и увЯдшей от надсады.
-- Љнопка-то твоЯ небось ревновитаЯ? -- как-то поинтересовалась она и,
покусав губу, с горьким вздохом заключила: -- Љто на менЯ и обзаритсЯ?

x x x
Њежду тем дела в моем новом доме не стоЯли на месте. Ћни тоже
двигались. Ќо отчего-то не в мирную сторону, а в еще более бурные, чем
война, стихии несло их, хотЯ и на мирной почве, но страстЯми своими они
превзошли военные-то.
Љогда Я еще боролсЯ с уральскими снегами и спал от трудов и морозов под
боком молодой жены не просто крепким, провальным сном, сотрЯсаемым лишь
привычными уже снами "про войну", менЯ вдруг разбудили крики, плач, ругань.
џ пощупал постель -- жены рЯдом не было -- и понЯл, что с войны Явилась
ЉалериЯ, тоскливо ужалсЯ в себе, притих нутром, войной кованным, сиротством
каленным, предчувствуЯ, что ждут нас всех впереди перемены, и перемены не к
хорошему, может, и беды: пружина, сжатаЯ во мне натуго довоенным житьем,
военными испытаниЯми, госпиталЯми, дорожными мытарствами, пружина, которую Я
носил все времЯ в себе, с которой жил в доме жены, хотЯ и поразжалась
малость при виде тестЯ и от приветливости тещи, да и всех близких моей
супруги, не напрасно все ж до конца не отпускалась, что-то все-таки
тревожило, не давало доверитьсЯ до конца домашней мирной благости.
ЉалериЯ была старше двумЯ годами моей жены. ‘амаЯ красиваЯ и
строптиваЯ. Ћна еще в детстве уразумела, что в такой семьище если не урвешь,
не выплачешь -- в трЯпье находишьсЯ, да и хлебать всегда только под своим
краем будешь, с краю же, известно дело, пожиже, чем в середке. …ще
школьницей она одевалась-обувалась получше других братьев и сестер, хотЯ и
спала под общим большим одеЯлом вместе с братьЯми и сестрами на полу,
хлебала из общей чашки...
†ена моЯ до сих пор хорошо вспоминает, что если хлебали молоко с
крошками из общей чашки, то от нее, как лучики от солнца, к каждому едоку
тЯнулись белые дорожки. Ђ ведь стоЯли времена, когда изба еще не построена
была, семьЯ еще жила в старой избушке, называемой теперь флигелем, что
задумчиво уперсЯ покривившимисЯ окнами в сугроб, в нем обретались не только
дети, отец и мать, но жили какое-то времЯ и дедушка, тетушка-бобылка,
грамотей и красавец богатырь дЯдЯ ”илипп, после раскулачиваниЯ приехавший к
старшей сестре из родной вЯтской деревни, обучавшийсЯ на шофера...
"‹учей" тех от общей чашки и в самом деле было, что от настоЯщего
солнца.
Ќо жили, росли, учились, работали на огороде, на покосе дружно, умели
не только стежить одеЯла, но и вЯзать чулки, носки, варежки, шить,
починЯтьсЯ, пилить, колоть дрова, доить и обихаживать корову, жилище,
стайку, двор. Ћтец после работы засиживалсЯ на сапожной седухе, упочиниваЯ
соседскую старую обувь, подшивал валенки, что придетсЯ всей ближней округе,
всем соседЯм по улице †елезнодорожной услуживал сапожный спец. ђодители
придумывали всЯкие выдумки, уловки ли, чтоб дети не отлынивали от труда,
прилежно бы им занимались. ЏелагиЯ Ђндреевна самопрЯдную шерсть наматывала
непременно на спичечный коробок, в который прЯтала что-нибудь, что шебаршило
или перекатывалось, позвЯкивало ли, -- вот ребЯта и стараютсЯ ударно вЯзать,
чтоб поскорее довЯзать клубок, открыть коробок и радостно обнаружить в нем
то конфетки-горошинки, то три копейки -- как раз на карандаш хватит -- или
щепотку орешков, и пойдут разговоры-расспросы: "Ђ чего у тебЯ?!", "Ђ у
тебЯ?", "“-ух ты-ы!"...
ЉалериЯ в этих трудах вроде бы и не участвовала, все как-то сбоку, все
чтоб себе получше да полегче. ‚Язала она хорошо, петелька к петельке, но
вЯзанье оставлЯла непременно на виду, чтоб мама или тетЯ при случае повЯзали
бы. Ћбновки ей покупали чаще, чем другим, и мать это объЯснЯла: мол,
вынудила, пристала как банный лист; то выревет, то больной прикинетсЯ -- и
ее пожалеют. Ћна и на танцы ходила чаще и нарЯдней сестер, иногда, как бы из
милости, брала с собою и мою будущую жену, котораЯ первую обновку -- новые
галоши -- получила в пЯтом классе.
‚торым по вредности и причудам в семье был Ђзарий. Ќо этот страдал
всерьез и по совсем иным причинам. “ него была огромнаЯ башка. Љогда Я с ним
познакомилсЯ, она достигала шестьдесЯт второго размера! € вот из-за такой,
видать, башки, котораЯ его все времЯ "передолЯла", он часто падал, ушибалсЯ.
€ща развлечений в своей небогатой забавами и не очень разнообразной жизни,
ребЯта за какую-нибудь безделушку или на спор просили или принуждали братана
открыть башкой разбухшую, тугую и тЯжелую дверь в сенки. € он с разбегу
открывал головой дверь настежь, после чесал покрасневший лоб, но терпел за
вознаграждение или за победу в споре. —аще ему же и попадало, ЏелагиЯ
Ђндреевна ругалась: избу выстудил!
ђазумеетсЯ, каждый парень или девка в этой семье имели не только свои,
лишь в чем-то схожие, характеры, лица, росточки, но и причуды свои. Ќо не
времЯ рассказывать о них. Ќадо вернутьсЯ к той зимней ночи, к возвращению
Љалерии с фронта.
…ще с детства ЉалериЯ и Ђзарий -- два самых плаксивых и вредных, Я уже
говорил, существа в этой большой семье -- не то чтоб невзлюбили, но
неприЯзненно друг к другу относились, с возрастом и нетерпимо.
‚от они-то, Ђзарий и ЉалериЯ, с ходу, с лету, несмотрЯ на ночной час и
долгую разлуку, схватились ругатьсЯ -- отчего и почему, Я не знаю. „умаю, ни
отчего и ни почему, просто давно друг друга не видели и не ругались. ђугань
длилась до рассвета. Ќикакие уговоры-сетованьЯ матери, Џелагии Ђндреевны, не
помогали, не помогли и очураньЯ отца. ‚ доме этом, как Я уже говорил, не
принЯто было материтьсЯ. џ представил себе свою родимую деревню, как дЯдьЯ,
да затем и братцы, и сестры быстро разогрели бы себЯ матюками, давно бы
пластали рубахи друг на друге, но к утру помирились бы.
’ут дело закончилось визгливым рыданием Љалерии: "Ќечего сказать,
встретили!.. “еду! ‘егоднЯ же уеду!"
—то-то умиротворительное бубнил ‘емен Ђгафонович; часто и мелко звЯкала
пузырьком о край кружки ЏелагиЯ Ђндреевна, наливаЯ "сердечное" -- "капли
датского королЯ". Ќесколько раз встрЯл в свару чей-то незнакомый мужской
голос. ’асЯ и ‚асЯ спали -- или делали вид, что спЯт, -- в боковушке, за
печкой-голландкой. Ђзарий упорствовал, нудил что-то, собираЯсь на работу.
"’ы уйдешь седнЯ?" -- возвысила голос ЏелагиЯ Ђндреевна. ’ут и ‘емен
Ђгафонович привычно поддакнул жене: "Ђйда-ко, айда-ко!.. ‘тупай..."
„верь бухнула. Њимо окон к штакетной калитке, все еще высказываЯсь,
прошел Ђзарий, хрЯпнул калиткой и удалилсЯ с родного подворьЯ, пропал во все
еще сонном, но уже начинающем дымить печными трубами городишке.
Џо лестнице вверх провели икающую Љалерию и осторожно определили на
вторую кровать, стоЯвшую в дальнем углу той же комнаты, где и мы с супругой
обретались. ЏелагиЯ Ђндреевна виновато и тихо сказала: "‘пите, с Ѓогом", --
направилась к лесенке вниз и, проходЯ мимо нашей кровати, со вздохом
обронила: "ЏарнЯ-то, поди-ко, разбудили? Ђ ему на работу, на ветер, на
мороз... ‹ожись и ты, ЊилЯ. —е сделаешь? ѓосподь-батюшка, прости нас,
грешных!.. Ћх-хо-хо..."
†ена моЯ осторожно не легла, прокралась под одеЯло, вытЯнулась,
затихла.
‚озле другой кровати, скрипЯ ремнЯми и повторЯЯ как бы длЯ себЯ: "—ерт
знает что такое? “му непостижимо! ‘естра... „очь с фронта, беременнаЯ, -- и
уже другим тоном: -- ’ы успокойсЯ, успокойсЯ..." -- раздевалсЯ военный,
долго выпутываЯсь из ремней и прЯжек, затем так же долго стЯгивал узкие
сапоги -- офицер! -- усек Я. Ќа аккуратно развешенном обмундировании на
спинке стула блеснули в полутьме награды, свет в комнате сквозь задернутые
подшторники проникал слабый, и Я не мог разобрать: какие награды, какого
званиЯ офицер?
Њне было неловко и жалко жену. џ ее нащупал с краю и без того узенькой,
на одну душу рассчитанной кровати, придвинул к себе, подоткнул под нее
одеЯло -- это все, что Я мог длЯ нее сделать, и давал понЯть, что Я-то не
такой, как ‚анька за рекой, в случае чего...
-- ‘пи! -- благодарно прижимаЯсь ко мне, прошептала жена. -- ’ебе уж
скоро подыматьсЯ... -- €, чувствуЯ, что Я не сплю и спать не собираюсь из
солидарности с нею, хотЯ и очень хочетсЯ додавить предрассветный сон,
добрать такие нужные моему усталому телу, в особенности ногам, которые
начинали -- со страхом слышал Я -- от рассолоделости ли, от мирной жизни иль
от снегоборьбы мозжить, напоминаЯ мне о давнем ревматизме, жена внЯтно, на
всю комнату уронила: -- „о войны наша семьЯ была не такой.
Ќо никто не откликнулсЯ, никто на ее слова не среагировал. Ѓыло видно
сквозь щели пола, который служил и потолком, как на нижнем этаже погасили
свет, старики укладывались, думаЯ свои невеселые думы, потЯнуло снизу
нашатырным спиртом и еще чем-то, все запахи перешибающим втираньем, которым
пользовалсЯ ‘емен Ђгафонович, наживший болезнь ног не столько от железной
дороги, сколько на реке ‚ильве, в которой он бродил каждую осень, сплавлЯЯ
сено.
‘коро в боковушке зашуршал, верхними сенЯми спустилсЯ и ушел к себе в
”‡Ћ, на раннее построение, ‚асЯ. ‚ комнате сделалось серо, затем почти
светло. Ќадо было подниматьсЯ и мне, разминать кости, готовЯсь к борьбе за
жизнь родного железнодорожного транспорта. € каково же было мое удивление,
когда Я увидел, как на соседней кровати, в шелковом кружевном белье, мирно,
сладко и глубоко спит молодаЯ женщина; уткнувшись ей в шею, не менее мирно и
сладко спит не очень молодой, судЯ по седине на виске, мужчина, звание
которого Я разглЯдел на погонах -- капитан. Џогоны не полевые, новенькие,
празднично сиЯющие -- словно содрали золотую фольгу со свЯтых икон и
прилепили ее ровненькими пластушинками к гимнастерке меж окантовкой, про
которую однажды при мне много раз стриженный по тюрьмам человек, будучи в
нетрезвом состоЯнии, сказал: "Ќе х..., не морковка, а краснаЯ окантовка!" --
сказал и боЯзливо оглЯнулсЯ.

x x x
†ена моЯ поступила работать в промартель "’рудовик" —усовского
горпромсоюза. Џо образованию-то она химик, окончила техникум химический.
Љроме того, окончила курсы медсестер; кроме того, научилась разгадывать
"государственные тайны", то есть работала в цензуре. „а вот пренебрегла
приобретенными профессиЯми, где ей, наверное, больше бы платили и сытнее
кормили, подалась в бедную артель инвалидов плановиком.
џ не расспрашивал ее -- отчего и почему. џ уже немного познал ее
сильную, упрЯмую натуру и из рассказов ее запомнил, что после страшной,
довоенной еще, аварии на домне, где она работала химлаборантом, она попросту
завода боитсЯ; слабые навыки медсестры она за давностью времени и малого
опыта утратила, цензуру и все, что с нею свЯзано, ненавидела.
Џо моему бойкому, почти бездумному совету она не встала на военный
учет, наслушавшись о военкоматской толкотне. € о ней забыли, об этом
комсомольце-добровольце не вспомнили! Ђрмии она более не надобна, и все тут.
‚плоть до вручениЯ медали †укова, стало быть до старости, никто и не знал,
что она была на войне. џ не хотел получать медаль имени браконьера русского
народа, но, как всегда, подаваЯ мне положительный пример, жена моЯ получила
свою. Џриехавшие с бутылкой на квартиру чины не знали, что они вручают
награду злостному дезертиру, с сорок пЯтого года уклонЯющемусЯ от военных
обЯзанностей.
Ќа работу жена моЯ ходила к девЯти, как человек интеллигентного труда.
Џогладив менЯ ладонью по щеке, шепотом напутствовала:
-- “мывайсЯ тихонько. Џапа и мама недавно легли. Љружка молока с чаем и
кусочек хлеба тебе на припечке. ђублевка на обед в кармане гимнастерки. „а
не обмораживайсЯ больше...
€ отвернулась. •отЯ был утренний зимний полумрак, Я различил, что она
заплакана. „огадыватьсЯ Я начал, что всЯкому горю она научена и умеет
переживать "про себЯ", не то что Я, чуть чего -- и запылил: мать-перемать!
всех раш-шибу!
-- Ќу чего так-то уж переживать? Ќу, поскандалили... Ќу, бывает...
-- €ди, иди!
“вы, жена моЯ была не только образованней, но и опытней менЯ во всех
делах: земных, житейских, служебных и всЯких прочих; очень много всЯкого
разного успела изведать как в личной жизни, так и в общественной, работаЯ в
"особых" войсках, даже под расстрел чуть не угодила.
Ђ что Я, год назад начавший бритьсЯ солдатик, от ранениЯ потерЯвший
зрение правого глаза и по этой причине единственную свою профессию --
составителЯ поездов, еще совсем недавно рЯдоваЯ окопнаЯ землеройка с
шестиклассным образованием, мог знать? џ даже род войск капитана не различил
по погонам.
‡ато жена моЯ хорошо ведала, какого рода войск погоны прикреплены к
гимнастерке новоЯвленного нашего родственника.

x x x
Ќу вот, памЯть моЯ -- что кочегар на старом пароходе: шурует и шурует
уголь в топку, а куда, зачем и как идет пароход -- нижней команде не видно,
ей лишь бы в топке горело да лишь бы пароход шел.
’ак ведь бывало во всех поворотах моей жизни: занесет менЯ черт-те куда
и зачем, как и вылазить из препЯтствиЯ, как очередную препону на пути
преодолевать -- соображай, умом напрЯгайсЯ либо пускай все по течению --
авось вынесет.
џ и не спорю. „урак Я, что ли, спорить-то? ‚о-он сколько всЯкого народу
до менЯ смелбо, и весь этот народ пыталсЯ оспорить судьбу, подправить
веселком течение жизни -- ан выносило и дураков, и чудаков, и гениев все к
тому же месту, где всЯкое сопротивление бесполезно, да и смешно. "“-ух и
разумен же Я!"
Џогоны у капитана оказались энкавэдэшные, он ненавЯзчиво объЯвил, что
работал в ‘Њ…ђе. џ слышал о такой организации, но где она и чем занимаетсЯ
-- ни сном ни духом не ведал, знал только те слова, которые знали все
солдаты, даже национального происхождениЯ, кроме "бельме", ничего по-русски
не говорившие, -- "‘мерть шпионам!".
Ќаш капитан шпионов не ловил, состоЯл при каком-то хитром отделе
какой-то армии и словил на боевых путЯх лишь сестру моей жены да накачал ей
брюхо. ЉалериЯ дохаживала последние сроки и приехала домой рожать. Љроме
Љалерии капитан приволок из ѓермании множество всЯких чемоданов, узлов,
мешков. ’есть, служивший когда-то, вернее, проходивший воинскую службу под
городом ‚итебском, глЯдел на новоприбывших гостей исподлобьЯ, почти ни о чем
с ними не разговаривал, даже про город ‚итебск не спрашивал, решив, что там,
где город ‚итебск, такие не служат. ‘ам он когда-то ЯвилсЯ с воинской службы
в вЯтскую деревню с хранЯщим нехитрые солдатские пожитки деревЯнным
сундучком, с которым и отбывал на службу, в гимнастерке, украшенной бантом
за прилежную службу, -- ребЯтишки-варнаки все цеплЯли его на свои рубахи, да
и потерЯли...
‡ато теща, униженнаЯ бедностью, убитаЯ горем: пЯтерых проводила на
войну, двое вот уж убиты, один сильно изувечен; Ђзарий после всЯких комиссий
вернулсЯ домой -- из-за зрениЯ, и он вот бушует; у младшего чего-то с
головой неладно, -- теща эта, ЏелагиЯ Ђндреевна, когда-то полнаЯ телом и
сильнаЯ характером, умевшаЯ управлЯтьсЯ с многоголовой семьей, вдруг
залебезила перед Љалерией и ее мужем-капитаном, отделила их с едой под
предлогом, что ЉалериЯ в тЯгости, да и устали они от войны,
поспать-отдохнуть им охота...
Љровать наша железнаЯ, до нас еще ребЯтней расшатаннаЯ и проволокой
перепеленутаЯ, скоро оказалась за печкой. ‘емен Ђгафонович с привычной
теплой территории переместилсЯ на печь. ‘ама теща занимала место с боку
печи, около перегородки, возле низкого окна, на некорыстной деревЯнной
кровати, на постеленке из старых пальтишек да телогреек, кинутых на грубую,
соломой набитую матрасовку.
Ќа печи было пыльно и душно, за печью темно и жарко. џ после контузии
плохо переношу жару, вижу кошмарные сны. Ќо самое главное, Я лишилсЯ самой
большой отрады из всей моей пестрой жизни -- возможности читать.
"Ќо надо было жить и исполнЯть свои обЯзанности", -- как без обинЯков и
претензий на тонкости стилЯ сказал товарищ ”адеев, а вот сам-то всю жизнь
исполнЯл не свои обЯзанности.
Ћба мы работали, реденько, украдкой, в час неурочный иль в воскресный
день исполнЯли супружеские обЯзанности, и, выдам лучшую тайну -- не без
удовольствиЯ, и вообще не унывали. ‘ молоком и нас урезали, когда корова
„евка дохаживала -- молока вовсе не стало, и у соседей Љомелиных стали
занимать по банке -- длЯ Љалерии, под будущие удои. ѓолодновато, бедновато
жили, однако ж бодро.
џ уж забыл, но жена запомнила и, веселЯсь до сих пор, рассказывает:
когда капитан вывел Љалерию на прогулку, она взЯлась мыть полы, Я ж, надев
ее военную юбку и цивильную шлЯпу с пером, сидел на лавке и развлекал ее
матерщинными частушками. ибко Я ее порадовал, не частушками, конечно, а
тем, что при такой жизни, после такой войнищи сохранил в себе юмор и не
терЯл присутствиЯ духа, живЯ за печкой в доме, где напрЯжение все нарастало
и нарастало.
Ћна, моЯ женушка, еще не знала: когда из помещениЯ игарского детдома
ребЯт перебросили в дырЯвый каркасный барак, отдав наш дом под военкомат,
так мы весельем да юмором только и спаслись от лютых заполЯрных морозов и
клопов -- как раз тогда вышла на экраны всех ошеломившаЯ бесшабашной удалью
картина "Ћстров сокровищ". Њы из нее разыгрывали целые сцены. џ изображал
пирата „жона ‘ильвера, и когда вынимал изо рта у кого-то тиснутую где-то
трубку с кривым длинным чубуком и тыкал ею в Џетьку ‡аболотного, тупого и
здоровенного дылду, изображавшего такого же тупого и громадного гренадера с
"€спаньолы" и говорил покровительственно: "„ик! ѓовори ты!.." -- он громовым
голосом произносил знаменитое: "Љогда Я служил под знаменами герцога
Љумберленского!.." -- и, оборванный недовольным предводителем заговора, тут
же брЯкалсЯ на пол. џ, „жон ‘ильвер, щупал его затылок и, не найдЯ шишку,
снова заставлЯл его падать -- чтоб "по правде было", чтоб хрЯпалсЯ
исполнитель роли об пол без халтуры. …му приходилось повторЯть эту сцену до
тех пор, пока на затылке не поЯвлЯлась шишка с мЯчик величиной...
Ђзарий приходил домой редко, обреталсЯ у ‘офьи и, отыскиваЯ какие-то
напильники, резцы и прочий инструмент, вел себЯ вызывающе.
-- ‚ыжили людей! -- орал он. -- ‡а печку загнали! -- € рыпалсЯ на нас:
-- Ђ вы-то что? ‡ачем ушли? Џускай бы они жили за печкой! Ђ то привыкли! Ќа
немецких пуховиках! Ђ ты землю носом рыл!.. Ђ они трофеЯми наживались! € тут
им самолучшее место! -- Ћн приносил мне книги из заводской библиотеки и,
сунув том, ронЯл: -- Ќа! —итай! Њожет, когда и поумнеешь!..
Ќаверху дребезжал голос капитана: "Ќе свЯзывайсЯ ты с ним! Џр-ро-шу
тебЯ! Џр-рошу-у!.. ђебенок... нервы..."
Ђзарий, бухнув дверью, уходил. Њать крестила его вслед: "Џрости его,
неразумного, Њать ЏресвЯтаЯ Ѓогородица! Ќе от ума, ото зла это, зло пройдет,
схлынет..." -- и какое-то времЯ стоЯла потерЯнно среди кухни, забывшаЯсЯ,
сама себЯ потерЯвшаЯ. Џотом спохватитсЯ и, приподнЯвшись на несколько
ступенек внутренней лестницы, напомнит дочери:
-- ЉалЯ! џ тебе молоко подогрела. Џопила бы. „а и капель бы
успокоительных... расстроил тебЯ опЯть большеголовый...
Џапаша и жена моЯ, каплЯ в каплю похожие друг на друга, отводили в
сторону глаза. ‘емен Ђгафонович, хотЯ ему и запрещено было курить в избе,
вертел цигарку, задымливал и приглушенно говорил:
-- ђобЯта! ‘тупайте наверьх, в боковушку, почитайте там, полежите или
че... Љ тем ведь не обЯзательно заходить... Ќу их...
‚ ту пору мы с супругой часто ходили в кино -- искусство это было нам
не только по финансам, но и по расстоЯнию доступно: кинотеатр "‹уч" был
почти рЯдом, через дорогу.
‚ кинотеатре показывали сплошь трофейные фильмы, в большинстве которых
неземным, небесным голосом пел толстенький человек, про любовь пел, катаЯсь
на красивых Яхтах с красотками, ЃеньЯмино „жильи -- соловей вселенский. Ђ
перед сеансом, в холодном фойе, в полудекольтированном черном платье,
продрогшаЯ и рано увЯдшаЯ голосом и лицом местнаЯ солистка по фамилии
‚иноградова пела "Џусть солдаты немножко поспЯт" -- и мне всЯкий раз сладкой
горечью сдавливало горло, Я заставлЯл себЯ думать, не от песен военной поры,
а оттого, что мне ее, ‚иноградову, жалко. Ќа улице мороз, дверь в фойе
распахиваетсЯ и распахиваетсЯ, несет холодом на низкую эстраду, на ноги, на
голые плечи певицы. €ногда выступал чечеточник, он же куплетист, пел
сочинениЯ на слова писателей, попавших в Џермь в эвакуацию и дружной артелью
поддерживавших боевой дух фронта.
Ќа культурные мероприЯтиЯ, как и на работу, Я ходил в обмундировании.
‚ернувшись с работы, Я набрасывал на себЯ Японскую шубу, раздобытую старшим
сыном, ‘ергеем, видимо, в лагерЯх военнопленных и подаренную отцу. †ена моЯ
тем временем приводила в порЯдок и праздничный вид гимнастерку, брюки, если
требовалось, стирала этот единственный комплект одежды, сушила его паровым
утюгом, подшивала подворотничок, меловым порошком подновлЯла пуговицы,
нарЯжала менЯ, оглЯдывала со всех сторон; по лицу ее Я читал: она довольна
мною. “ менЯ сохранилась карточка с первого моего, бессрочного, паспорта: в
той самой гимнастерке, только уже без погон, -- на карточке незнакомый,
далекий уже мне чернобровый, довольно симпатичный парень, успокоенно, с
каким-то взрослым достоинством и заметной печалью глЯдЯщий на этот бурный
свет.

x x x
‡еркало наверху было одно -- большое, старинное зеркало в массивной
черной резной раме. Ќиз зеркала и бока его уже обработало времЯ, места эти
напоминали лЯгушечью икру, перемешанную со свежей мелко рубленной капустой,
переплетенную серебрЯными нитЯми. Ќо середка была чиста, и когда утрами
делали в комнате уборку или поливали цветы, на зеркале поЯвлЯлась испарина,
ее протирали досуха, и тогда оно, зеркало, опЯть начинало отражать в себе то
свет зимнего солнца, ЯвившегосЯ в заоконье, то пЯтнышко лампочки, упрЯтанной
в старомодный абажур. € всегда в этом древнем зеркале свет то отражалсЯ, то
ломалсЯ, крошилсЯ в стеклЯнки, искорки или вдруг вытЯгивалсЯ живым лучом по
всему его пространству, от угла до угла.
“ менЯ уже заметно отросли волосы, Я уже один раз сходил в
парикмахерскую и, поскольку никаких причесок не знал, хотел было назвать,
как мой папа, -- "польку-бокс", да в прейскуранте, висевшем на стене,
"полька" и "бокс" обозначались отдельно, к тому же "полька" была наполовину
дешевле "бокса", и Я назвал эту прическу, да так и не менЯю ее до сих пор,
лишь иногда, когда контуженаЯ голова совсем уж начинала разламыватьсЯ от
боли, Я стригсЯ машинкой "под нуль", надеЯсь, что без волос голове будет
легче.
џ любил постоЯть перед тем старым зеркалом, много лиц повидавшим,
зачесываЯ волосы то набок, то кверху -- "политикой", то еще как-нибудь.
Ћднажды ЉалериЯ, утопивши живот меж колен, что-то сноровисто шила у окна.
-- ’ебе идет прическа чуть набок и вверх. ’ы тогда как петушок... и
изуродованный глаз меньше заметно, -- сказала она.
-- ‘-спасибо! -- сквозь стиснутые зубы процедил Я, уже и подзабывший
про уродство глаза. †ена моЯ и такого менЯ любила, ну а если не любила, то
привечала и необидно, по-русски жалела.
‚ комнате, где обосновались высокие квартиранты, сделалось будто на
выставке, скорей как на барахолке. ‚сюду: на стульЯх, на спинке кровати --
горой лежало, висело разнообразное заграничное барахло. Љапитан расхаживал в
галифе, в шелковой, голубого цвета, нижней рубахе и пощелкивал цветастыми
подтЯжками или валЯлсЯ на кровати, почитываЯ книгу. —ерти его сунули в
начавшийсЯ разговор.
-- ЉалериЯ! Ђ что, если мы выдадим один из костюмчиков этому боевому
солдатику, да еще рубашку, может, и сапожки -- не парень, заглЯденье
будет!..
џ не думаю, что он подал эту "идею", чтоб поизмыватьсЯ надо мной. Ћн,
наверное, и в самом деле хотел облагодетельствовать менЯ трофейным добром.
ЉалериЯ, прервав работу, посмотрела на мужа -- шутит он или всерьез говорит.
Ћна, ЉалериЯ, испытывала передо мной чувство неловкости за так неладно, с
нашего "переселениЯ", начавшеесЯ возвращение их к мирной жизни, иногда
заговаривала со мной о том, что как родит, они с мужем получат квартиру: у
него на это больше возможностей, чем у менЯ, -- они это понимают. Џереедут,
обставЯтсЯ, тогда мы с Њилей снова вернемсЯ в комнату наверх. Ђ сейчас как
быть? ‚ положении и ей, и нам неловко, да и тесно...
"„а-да, -- кивал Я головой. -- Љонечно, конечно. Ќе беспокойтесь, нам и
за печкой ничего. -- € длЯ убедительности добавлЯл: -- ‘ милой рай и в
шалаше..."
’Яжело донашивающаЯ ребенка, ЉалериЯ морщила губы в улыбке, кивала мне
и долго потом следила за моим взглЯдом: правда ли, что Я не ношу камнЯ за
пазухой, не обиделсЯ на нее. ЃеднаЯ женщина. Ћна была в том уже состоЯнии,
когда все земное докучает, мешает, боль и тревога сосредоточены на том, что
внутри, а не снаружи, что ее мучает, но и дарит светлую радость небывалого,
ни на что не похожего состоЯниЯ и жуткой тайны ожиданиЯ того, что за этим
последует, муки ее завершатсЯ новой жизнью, подумать только, зачатой на
войне.
ђебенка мира! Џервенца! …е первенца! ђади которого она и сама родилась,
росла. Ќе длЯ войны же, не длЯ работы, пусть и в отдаленности от фронта,
рождалась она!
ЉалериЯ заметно помЯгчела нравом, сделалась уступчивей, заискивала
перед сестрой, как Я заметил, самой тут непреклонной; не вступала в стычки с
Ђзарием, даже подарила ему что-то заграничное, вроде ручку-многоцветку.
Џравда, он ее забыл в желобке окна. Ћтцу с матерью тоже что-то подарила.
’асе -- платье да пальто. ‚асе -- ботинки, хотЯ и поношенные, но совсем еще
крепкие. Ђ вот у жены моей подарков от Љалерии и ее капитана не было,
видать, они понимали: никаких подарков она не примет, да еще такой отлуп
даст трофейщикам, что зубы заноют.
‚ общем и целом отношениЯ в доме более или менее утрЯслись. ЉалериЯ
капризничала, или, как тут говорили, "дековалась", только над матерью, да и
то нечасто. Њать терпела и всех терпеть просила. "ѓосподь простит", --
говорила.
Ќо жизнь под одной крышей -- теснаЯ жизнь, тут друг от друга не
спрЯчешьсЯ. Њой своЯк €ван Ђбрамович с семьей переехал из айтана в
Ђрхиповку, поближе к городу, всего она в шести верстах от города, та
Ђрхиповка. Ћн часто привозил на салазках мороженое молоко на продажу, из
овощей кое-что -- он сбивалсЯ на дом. € пока жена его торговала на базаре,
€ван Ђбрамович вел с нами разговоры, да все больше на политические темы иль
нравственно-социальные.
‚идом он был благообразен. ‚ысоко обнажившийсЯ массивный лоб обрамлен
нимбом волос, голубоглаз, длиннолиц, длиннорук, походил он на какого-то
философа из учебника пЯтого класса. €ван Ђбрамович читал газеты, книги,
вступил на войне в партию, хотЯ на “рал угодил спецпереселенцем, негодовал
по поводу безобразий, творившихсЯ в лесной промышленности, заверЯл, что все
это вместе с последствиЯми войны будет со временем партией ликвидировано. Ќа
лесозаготовках €ван Ђбрамович очутилсЯ не по своей воле, на фронте метил
попасть в политруки, но дальше агитатора продвинутьсЯ не успел, однако
патриотический порыв не утрачивал до тех пор, пока жизнь да болезни совсем
не замЯли его и не растолкли в порошок. џ его подзуживал:
-- ’ы такой вот сознательный, почем же сейчас молочко на базаре продает
твоЯ баба? Џочем?
-- „урень ты! -- беззлобно и снисходительно гудел €ван Ђбрамович и
отворачивалсЯ от менЯ, как от осы, докучливо зудЯщей над его мудрой головой.
-- Џогоди, погоди, поживешь вот мирной жизнью, покатает она тебЯ по бревнам,
синЯков на бока наставит -- поумнеешь.
‘ товарищем капитаном разговоры у нас не клеились. Ћн про "свою войну"
помалкивал, Я трезвонил шпорой, в кучу собирал все, что слышал, видел на
пересылках, в госпиталЯх, в запасных полках. ‘вой боевой путь был мне
настолько неинтересен, что Я его почти не касалсЯ, вспомню только иногда,
где че сперли, какие шуточки вытворЯли по молодости лет после того, как
отдохнем и отоспимсЯ, от глупости и прыти, свЯзанной с возрастом и
постоЯнной взвинченностью, неизбежной у молодых ребЯт на войне.
€ван Ђбрамович, рЯдовой стрелок на войне, пехотинец, вышедший в
сержанты, отлично понимал, где Я говорю серьезно, где придуриваюсь, хохотал,
отмахивалсЯ от менЯ, утирал калеченой рукой, похожей на пучок сосисок,
глаза. Џапаша смеЯлсЯ приглушенно, и только по глазам его серым, голубеющим
в минуты радости, да по мелко вздрагивающей бороде было заметно, что он тоже
смеетсЯ.
-- ’ихо вы! ЉалЯ там, забыли! -- шикала на нас ЏелагиЯ Ђндреевна, но
шикала беззлобно -- тоже нажилась в почти безгласном доме за войну. --
‘огрешенье с вами... -- и удалЯлась к соседЯм -- отдохнуть, может,
переждать: ЉалериЯ рассердитсЯ -- ее тут не было, и она знать ничего не
знает.
-- ‚от с такими воЯками и отдали пол-ђоссии, провоевали четыре года, --
не выдержал как-то капитан, послушавший мои байки.
џ знал, что он не выдержит, потому что он, когда Я, махаЯ руками и
ногами, "травил про войну", фыркал, совалсЯ с замечаниЯми. џ ждал, когда он
сорветсЯ, даже предполагал, что он скажет, и тут же вмазал ему в ответ:
-- Ђ с такими, как ты, просрали бы целиком дорогую ђодину за три
месЯца! Ћсенью немцы были бы уже здесь, -- потопал Я по полу. -- Ќа “рале! Ђ
Японцы там! -- показал Я за окно, на улицу, в восточную сторону.
Џовисла неожиданнаЯ напрЯженнаЯ тишина. Ќо капитан был не лыком шит,
немало, видать, поработал с такими "мЯтежниками", как Я. Ћн побледнел, но,
сдерживаЯ себЯ, выдал презрительно:
-- утник! -- и быстро удалилсЯ наверх.
Џапаша снова, несмотрЯ на запрет, свертывал цигарку. €ван Ђбрамович
угрюмо молвил:
-- ‡рЯ ты. Ћт говна подальше...
Џапаша, с которым мы уже испилили и искололи все дрова в мои выходные
дни, очистили снег и стайки, то вполуха слушал менЯ, то и вовсе не слушал,
но все равно мне одобрительно кивал:
-- € правда што, не свЯзывалсЯ бы ты с им. Џравильно €ван Ђбрамович
толкует: от говна подальше -- не вонЯет.
’еща Явилась и с порога навалилась на "самово":
-- ЋпЯть смолишь! ‘коко говорено. -- € когда, накинув Японскую шубу и
бубнЯ что-то себе под нос, папаша удалилсЯ на улицу и Я стал собиратьсЯ
следом за ним, сказала €вану Ђбрамовичу так, будто менЯ уже не было в избе:
-- Ќу нискоко не уступит старшим! € трешшыт, и трешшыт!.. „а хохочет -- аж
лампы гаснут! ‚от как ему весело! ‘ чего? ‡арабатыват меньше уборщицы, но
туда же, с гонором...
Џапаша сидел под навесом тамбура. –игарка его, как флейта с дырами по
бокам, дымила вызывающе. “дивительный был он курец, папаша! Љурил он всю
жизнь не взатЯжку, но без курева жить не мог. ‘ейчас у него в цигарке-флейте
были крупно рубленные табачные крошки -- корни вперемешку с крапивой, но он
смолил себе и смолил -- аж глаза ело. ЏротЯнул было мне кисет, но моЯ голова
его курева не переносила, угорала -- в ней, в контуженой-то моей башке,
усиливалсЯ звон. Џапаша убрал кисет в карман. џ достал за услугу на вокзале
заработанные папироски и, когда докурил "Џрибоину" до мундштука, притоптал
ее, сказал папаше:
-- Ђ давай-ка, ‘емен Ђгафонович, сортир чистить. Ќароду много, все
серут... уже подпирает...
-- Џожалуй што айда. Ќам така работа самый раз. Љапитанам срать -- нам,
солдатам, чистить! -- ’акие сердитые слова, так сердито и грубо
произнесенные, Я услышал от папаши впервые и озадачилсЯ, начинаЯ понимать,
что с виду-то у папаши лишь борода да нос, да трудовые корЯвые руки,
испутанные толстыми жилами, но внутри, в середке-то, где глазу не видно, --
не все так уж просто да топорно.
Џапаша надел "спецовку": старый дождевик, латаные-перелатаные валенки,
длЯ чистки изготовленные рукавицы -- и заделалсЯ черпалой. ЊенЯ от долбежной
работы освободил, так как одежда у менЯ одна -- и рабочаЯ, и выходнаЯ.
Џахнуть стану, а работаю на людЯх, и он, папаша, преотлично это знает, так
как на том же чусовском вокзале, после того как ему повредило руку при
сцепке вагонов, какое-то времЯ состоЯл швейцаром при ресторане. ђабота
легкаЯ, в тепле, да старуха его оттудова отстранила, так как он там, при
ресторане-то, кхе-кхе...
‚ старом железном корыте Я отвозил добро за железнодорожную линию,
опрокидывал его в овраг -- весною ручей все зимние накоплениЯ снесет в реку
—усовую. Џока папаша нагружал транспортную емкость, Я любопытствовал, что же
означает это самое "кхе-кхе". Ћтвернувшись от сортирного жерла, ‘емен
Ђгафонович досадливо обронил:
-- Ќе знаешь, што ли? Њужик ведь!.. -- и, тЯжело вздохнув, призналсЯ:
-- ‚иньцем Я стал баловатьсЯ... Ђ семьЯ!.. ‘ такой оравой не забалуешьсЯ, --
и, опершись на лопату, устремив голубеющий взор в какие-то ему лишь
известные дали, исторгнул: -- Ѓыло делов! -- но тут же опамЯтовалсЯ,
прикрикнул на менЯ, что полное уж корыто, а ты стоишь и стоишь, ротом ворон
ловишь.
Љогда Я вернулсЯ во двор и поставил под нагрузку транспорт, папаша,
заглаживаЯ нечаЯнную грубость, пообещал мне:
-- џ ишшо тебе как-нибудь расскажу про службу в городу ‚итебску. ‚о-от,
парень, город дак город!
„лЯ папаши это был самолучший город на свете! ’ак как других он почти
не видел, не задерживалсЯ в них, городишко же —усовой по естеству жизни
плавно перетек в деревенский лик -- сельскаЯ жизнь тут не могла сравнитьсЯ
ни с какой стороны с городом ‚итебском. ‚оспоминаниЯ о городе ‚итебске
папаша мог поведать только в самые благостные минуты, будучи "под мухой", и
только самым близким людЯм. ‚от и Я удостоилсЯ услышать от него те
редкостные, захватывающие воспоминаниЯ, и за это мне хотелось обнЯть и
притиснуть к себе папашу, да весь он был в мерзлом крошеве -- от него
попахивало. Љогда мы углубились на уровень лома в нужниковую Яму, выломали,
выковырЯли и отвезли отходы человеческие за линию, папаша восстановил
деревЯнный мерзлый трон и, как в прежние годы, после приведениЯ
"опшэственного места" в порЯдок затопил баню.
‚ этот раз мы мылись с ним вместе, чего удостаивались тоже далеко не
все, даже и сыновьЯ. €вана Ђбрамовича старик стеснЯлсЯ. џ сдавал на каменку.
‘емен Ђгафонович, ахаЯ, хлесталсЯ веником, сочувствовал, что Я не могу
паритьсЯ: "‚от чево война делат с человеком..."
Љогда, уже изможденный, обессиленный, сел папаша на приступок полка,
прикрыв исхлестанным веником причинное место -- в этих делах, как и в
словесном сраме, тесть мой был целомудрен, многому менЯ, не поучаЯ, научил,
-- пыталсЯ он продолжить беседу про войну, но сил его даже на разговоры не
хватило -- ослаб могучий мужик за войну, на иждивенческих карточках, --
попросил окатить его теплой водицей, загородив накрест ладонЯми свои мужские
достоинства. ђодив девЯтерых детей, последнего -- сорока пЯти лет, они,
родители, не дали им никакого повода узнать, откуда они взЯлись, тем более,
каким манером их мастерили.
Џривыкший к массовому бесстыдству, богохульству и хамству на войне, да
и до войны кое-что повидавший по советским баракам, наслушавшийсЯ всЯкой
срамотищи и запомнивший бездну мерзостей, декламировавший целые поэмы,
подобные "‚есне" ЉотлЯревского, невольно Я подбиралсЯ, укорачивал Язык,
смЯгчал солдатские манеры поведениЯ и придерживалсЯ насчет окопного
фольклора. Њногим современным, интеллигентно себЯ понимающим людЯм стоило бы
поучитьсЯ у бывшего вЯтского крестьЯнина человеческим отношениЯм меж собой,
в семье, на людЯх. “знав, что у капитана в городе ђостове есть брошеннаЯ
жена с двумЯ детьми, ‘емен Ђгафонович не мог понЯть, как это возможно --
оставить свою жену, тем более робЯтишек, -- оттого сразу невзлюбил блудню
зЯтЯ, да и дочь осуждал за невероЯтный в этой семье поступок. Џозднее он мне
призналсЯ, что сразу решил: "Џутной семьи у их не получитсЯ, ничего доброго
не будет -- на чужом горе счастьЯ не строЯт, эдаким маневром. -- ‚се же он
был и осталсЯ маневровым работником -- составителем поездов. -- ‚арначат
людишки, жить-то по-людски не живут. „итЯм судьбы калечат".
ЉалериЯ, удостоверившись, что муж ее не шутит -- всерьез хочет обрЯдить
менЯ в парадный костюм, поддержала супруга:
-- —то ж, по-родственному полагаетсЯ всем делитьсЯ...
Ђ Я ж, "Язва болотнаЯ" -- по выражению бабушки, сроду и болот-то не
видавший: горы у нас да скалы кругом, на родине-то, -- Я ж страшно раним,
потому как в деревенском сиротстве хлебом корен, в детдоме беспрестанно
попрекаем за то, что государство менЯ поит, кормит, одевает, день и ночь
думает обо мне, в окопах и госпиталЯх изношен до того, что нервы наголо, и
начитан некстати, изображаю прическу на непутевой голове перед зеркалом, --
внЯтно так, раздельно произношу:
-- џ до войны вором был -- беспризорничество вынуждало воровать... €
потому -- ныне ворованным не пользуюсь.
Љапитана будто ветром смахнуло с кровати, он закружил по комнате,
закачал половицы -- они же потолок.
-- ’ы что?! -- негодовал капитан и назидал в том духе, что все манатки
-- немецкие, есть трофейное имущество, которое брошенное, которое купленное,
которое просто победителЯм отданное!..
€з вороха трЯпок, лежавших на столе перед зеркалом, Я брезгливо, двумЯ
пальцами поднЯл миленькие детские трусики с кружевцами и, кривЯ глаз и рот,
начал измыватьсЯ над соквартирантами:
-- „а-да!.. Џрибежала немецкаЯ девочка лет трех от роду, а то и
годовалаЯ, сделала книксен: "ѓерр советский капитан! џ так вас люблю, что
готова отдать вам все!" -- и великодушно снЯла вот эти милые трусики...
Љапитан ушибленно дернулсЯ, его скособочило, сломавшись в шее и
поЯснице одновременно, он рухнул задом на кровать, какое-то времЯ глЯдел на
опущенную голову Љалерии. Ћна ни глЯдеть на него, ни шить не могла.
-- ‚-во мерзавец! ‚о-о сволота!..
-- €ди-ка сюда, капитан, -- поманил Я пальцем своЯка. Ћн отчего-то
завороженно пошел на мой голос -- колдун же Я, колдун! ђаспахнув дверь в
верхние, холодные, сени, Я показал ему на воткнутый в стену бритвенно остро
наточенный столЯрный топорик и медленно, сквозь зубы проговорил со всей
ненавистью, какую нажил на войне, с бешенством, на какое был способен с
детства: -- …ще одно невежливое слово, Я изрублю тебЯ на куски и собакам
выброшу... -- Ћсторожно, будто в больничной палате, Я закрыл дверь и,
обмерив взглЯдом оглушенного капитана -- все это комфортное жилище, добавил:
-- •отЯ такую падаль здешние собаки жрать не станут, разве что ростовские,
под оккупацией человечину потреблЯвшие...

x x x
‚ыступление мое разбросало всех обитателей дома по углам и запечьЯм. ‘
Љалерией и с капитаном одновременно началась истерика. Љапитан превзошел
свою жену в визге, стенаниЯх, угрозах и жалобах, все напирал на то, что ни
быть, ни жить ему здесь невозможно, чтоб все слышали и знали, как он
страдает от поношений, как много терпит неудобств и несправедливостей.
‚ылазка капитана не удалась -- ему в ђостов хотелось, к деткам, к
женушке богоданной, не с пэпэжэ ему, в самом деле, вековать. ‘огрешил,
накрошил, да не выхлебал товарищ капитан. ‚спомнил, видать, что семейнаЯ
каша погуще кипит. Ѓо-ольшим политиком за войну сделалсЯ капитан, со
временем в генералы выйдет, и его непременно как патриота в селезневскую
„уму выберут -- там ему подобных уже с десЯток вонЯет, дергаетсЯ, пасть
дерет, ђоссию спасает от врагов. Ђ ее надо было нам спасать от таких вот
капитанов и его покровителей. ’огда бы уж не очутились мы на гибельном
краю...
Ќу да ладно, чего уж там...
Џапаша залег на печи, мамаша пила за занавеской "капли датского
королЯ". ’асЯ и ‚асЯ привыкли уже тишком-молчком проскальзывать в свою
квадратную комнатушку-боковушку с двумЯ топчанами. Ћт средней комнаты эту
боковушку отличал цветок ванька-мокрый на окне да самошивный коврик из
лоскутков на стене.
Ђзарий дневал и ночевал на заводе да у своей ‘офьи. †ена моЯ -- на
работе, как раз приспел квартальный отчет, и она подолгу засиживалась в
старом, хорошо натопленном доме, где располагалась контора инвалидной артели
"’рудовик". Ќа выручку мужу, которому из-за занавески было предложено
"искать квартеру", не поспешала.
Џоскольку "квартер" Я никогда не имел, опыту их искать -- тоже, жильем
менЯ всегда кто-то обеспечивал: сперва родители, потом бабушка, потом все
государство обо мне пеклось -- детдом, общежитие ”‡Ћ, вагончик на
желдорстанции, солдатскаЯ казарма, индивидуальнаЯ фронтоваЯ Ячейка бойца,
по-тамошнему -- ровик, привычнее -- щель в земле, изредка -- отбитый у врага
блиндаж с накатом, госпитальнаЯ палата с индивидуальной койкой, вагоны,
вокзалы.
€ вот прибыл, стало быть, на место, окопалсЯ!
Ќачал восстановление народного хозЯйства, удивлЯЯ себЯ и мир трудовыми
подвигами. € чего Я этого капитанишку топором не раскрЯжевал? Ќо это уж
больно кровожадно даже длЯ такого громилы, как Я... ну хотЯ бы обухом по его
толоконному лбу...
Ѓыло бы у менЯ опЯть жилье. Љазенное. ‘ индивидуальным местом на нарах,
с номером. €з рассказов бывалых людей, а их у нас уже в ту пору тучи велось,
Я с точностью представлЯл то казенное помещение. Џо комфорту, обстановке и
нравам, царЯщим там, не уступало оно бердской казарме, где мы топали и
дружно пели боевые песни, а сталинградскаЯ пересылка, а винницкаЯ, а
львовский и хасюринский госпитали, а дорога с фронта, а конвойный полк --
это ж "этапы большого пути", как поетсЯ опЯть же в патриотической песне:
"’у-упой фашистской нечисти заго-оним пулю в лоб!.."
Џрикончили. ‡агнали ему пулю в лоб и в жопу. Љого закопали. Љого
рассеЯли. ‘ами тоже рассеЯлись. Џора братьсЯ за ум. Џора учитьсЯ жить.
ЃитьсЯ в одиночку. ‡а существование! ‘лово-то какое! ‚ыстраданное, родное,
распрекрасное -- новорожденное, истинно наше, советское. Ќа полкиловой пайке
его и не выговоришь. Ђ что пиздострадателЯ этого не изрубил, Ѓог, значит,
отвел. •ватит мне и немца, мною закопанного в картошке. Љаждую почти ночь
снитсЯ.
‘ложив в нагрудный карман документы, в том числе так и не обменЯнный
проездной талон на железнодорожный билет, выписанный мною при демобилизации
до ЉрасноЯрска, хлебную карточку, поместив в синий мешок, в неизносимый
подарок ‘талина, тетрадку в ледериновой корочке, с песнЯми, стихами,
фотографиЯми фронтовых и госпитальных друзей да совсем недавно пламенно
любимой медсестры, запасные портЯнки, ложку и кружку, Я потопталсЯ у порога,
подождал, когда прерветсЯ крик Љалерии наверху.
-- „о свиданьЯ!
Ќикто ни с печи, ни из-за печи не откликнулсЯ. “ходить будто вору хотЯ
и привычно, да неловко все же, да и горько, да и обидно, на сердце вой, в
три звона сотрЯсает, разворачивает больную голову, поташнивает. Љак всегда
после сильного потрЯсениЯ, хочетсЯ плакать.
-- Џрощайте! -- повторил Я и по-крестьЯнски, церемонно вымучил: --
Џростите, если...
‘емен Ђгафонович отодвинул блеклую занавеску, решительно и шумно
откинул ворох лучины, свесил бороду на мою сторону:
-- Џоезжай! Џоезжай, поезжай с Ѓогом... от греха... -- и, опускаЯ
бороду еще ниже, добавил: -- —е сделашь?.. € тоже прости нас, прости.
-- ‘ Ѓогом, -- выстонала из-за занавески благословение теща.
‚ечером Я заступил на дежурство, ночью написал заЯвление о расчете, и
утром начальница, гулеваЯ, красиваЯ баба, обремененнаЯ ребЯтами, за что ее
замуж не брали, с сожалением подписала мою бумажку и каким-то образом
обменЯла мой просроченный талон на железнодорожный билет до ЉрасноЯрска.
-- •оть теперь по-человечески поедешь! -- ‚ ней и в самом деле
сочеталось совместимое лишь в русской бабе-женщине: бурность, книжно говорЯ,
темперамента и чуткость слезливой русской бабы.

x x x
„нем поЯвилась на вокзале и отыскала менЯ жена. џ после дежурства спал
в комнате начальницы вокзала, на диване. ‘ама начальница уехала куда-то в
командировку, скорее всего загулЯла в отделении дороги. Џо случаю очередной
победы в соцсоревновании по перевозке грузов кутили там который день.
Џосидев в тЯжелом молчании, в непривычной отчужденности в руководЯщем
кабинете, мы занЯлись кто чем. †ена смотрела в окно. џ вынул запасную чистую
портЯнку, сходил к Ђнне, рЯвкнул, чтоб дала воды, да постуденее. Ћна в ответ
жахнула такой струей, что и умыватьсЯ не надо -- всего менЯ окатила.
"‚едьма!" -- сказал Я, утерсЯ портЯнкой и вернулсЯ в вокзал.
†ена моЯ играла в ладушки. ‘идЯ на лавке сдвинув колени под
диагоналевой юбкой, валеночки не по ноге, много раз чиненные кожей и
войлоком, составила пЯтки вместе, носки врозь. Џрихлопывала ладошками и
что-то едва слышно -- она не песельница по призванию -- напевала. џ
попыталсЯ уловить -- и уловил: "Ђ мы -- ребЯта-ухари, по ресторанам жизнь
ведем..." …е, эту песню из богатого детдомовского фольклора, Я пел ей не
раз, и она вот уловила мелодию, но всех слов не запомнила -- хотЯ и
способнаЯ баба, но к ней как-то не липли и в слух ее не проникали подобного
рода творениЯ, зато Я их имал с ходу, с маху, с лету. Ћднако песнЯ сослужила
нам неоценимую службу: мы оказались в вокзальном ресторане. ‡накомаЯ
официантка подала нам по коммерческому бутерброду из черного хлеба, два
звенышка селедки да по стакану квасного киселЯ.
-- Ђ вина нам не дадут? -- вдруг спросила жена. -- џ премию получила,
-- и, чтобы Я не засомневалсЯ, тут же полезла в сумочку, подаренную ей еще
до войны крестной, имЯ которой она произносила с благоговением, ‘емен
Ђгафонович и ЏелагиЯ Ђндреевна -- с неподдельным трепетом. -- ‚от! ‡а
квартальный отчет. Њы его досрочно сдали, нам выдали маленько денежек,
выписали всем конторским кожи на обувь.
-- •орошо живете! -- холодно заметил Я и объЯснил, что насчет вина
ничего не знаю; хоть и работаю на вокзале, в ресторане бываю только в случае
необходимости, чтоб вывести кого, усмирить, если милиционера поблизости
нету. Ћбедать в ресторане мне не по карману -- Я ведь и в самом деле получаю
чуть больше уборщицы.
-- Џопроси, а! Џопроси! -- настаивала жена, и в голосе ее, в глазах
была незнакомаЯ мне забубенность напополам с душу рвущим отчаЯнием человека,
покидаемого на необитаемом острове.
Љ моему удивлению, официантка не удивилась, даже обрадовалась:
-- •-хо! Ђ мы думали, ты непьющий! € до девок не охоч... -- прищурилась
на дальний, угловой, столик: -- ’воЯ? Ќичего. ’олько малокалибернаЯ... “ нас
девки поЯдреней... -- и скоро принесла бутылку портвейна под сургучом, три
ломтика веером раскинутого, скрюченного сыра, винегрет и сколько-то
шоколадных конфеток из кармана фартука вытащила. -- Љонфетки спрЯчьте.
Ќе-кон-ди-ци-он! Ќу, со стороны добытые, -- поЯснила она. -- Џо фондам с
голоду сдохнешь!..
Џортвейн мы выпили. ‚есь. џ сперва ни крепости его, ни вкуса не
чувствовал, потом менЯ развезло, супружницу мою -- тоже. ѓде-то за
пакгаузом, за технической будкой, почти по-за станцией, мы сидели на
запасных, рЯдком сложенных рельсах и, целуЯсь, плакали. Ћна все пыталась
говорить, вернее, выговорить: "‚от и свадьба!.. Џрости! ‚от и свадьба!..
Џрости!" -- с разрывами, сквозь слезы, несвЯзно лепетала. Ќо Я все до
основаниЯ понимал, гладил ее по голове, целовал в холодный, слезами
заполненный рот.
Џотом, продрогшие до последних ниточек, мы неторопливо шли той же
дорогой, которой двигались не так давно, но отчего-то казалось, что было это
вечность назад. џ провожал жену домой. Ћна говорила, что вчера была крестнаЯ
-- приезжала специально из города ‹ысьвы, посмотреть на "Њилиного мужа". …й
сказали, что муж на дежурстве. ’огда крестнаЯ поинтересовалась, как и где
живут молодые. € когда ей указали на запечье, напрЯмки спросила: "ЉалериЯ,
конечно, наверху?! џ так и знала! ‚ечно Њилечка у вас в батрачках! ‚ечно вы
ее, безответную, в углы заталкиваете да работу погрЯзней да потЯжелей
суете!.."
ђешительнаЯ эта женщина, крестнаЯ-то. „ала она всем прикурить. ‚елела
властью своей освободить от квартирантов флигель; переселить туда Њилечку с
мужем. Љакой бы он молодой и разбойный ни был -- им жить, им и разбиратьсЯ
друг в друге. Љогда отелитсЯ корова, нужно помогать им молоком, и вообще
хватит делить детей на любимчиков и нелюбимчиков. ‹евочка, муж крестной,
говорит, что у нас социализм и все должно быть по справедливости!
Ћ, грехи наши тЯжкие, смехи наши вольные! ’ут, на вокзале, Я узнал
наконец о том, как моЯ жена раздобыла столько имен.
ЉрестнаЯ росла без отца: мать ее рано овдовела и была приглашена
работать экономкой в дом к протоиерею, служившему в кафедральном соборе.
„ело она знала, была исполнительна, безупречна в части морали и всего
прочего, пользовалась у хозЯев полным доверием. ЃудущаЯ крестнаЯ, когда
наступила пора посещать гимназию, училась вместе с дочерью высокого
духовного лица и рано начала болтать по-французски.
ѓражданскаЯ война разметала семью свЯщенника. Њать крестной, привыкшаЯ
управлЯть и властвовать, стала выводить дочь "в люди". € вывела! ЉрестнаЯ
хоть и в небольшом чине, но работала в техническом отделе на железной
дороге. ‚ечерами, иногда и ночи напролет, шила вместе с матерью, вышивала,
вЯзала, плела. „аже от табачной фабрики брали женщины работу -- набивали
табаком папиросные гильзы. ‡ато и одевалась девица всегда по моде, выглЯдела
культурно, читала книги. Џрехорошенькое, шебутливое существо, вышколенное
матерью, вольности не знало, мать иногда даже поколачивала ее, вплоть до
замужества.
Њуж крестной прожил тЯжкое, голодное детство в многодетной семье, был
подпаском, затем пастушком, благодарЯ уму, стараниЯм и добрейшему характеру
покорЯл высоты наук по пути в инженеры, покорил еще и сердце разборчивой
девицы, давшей отлуп уже не одному "видному" жениху.
€з рассказов об обожествленной крестной мне в ту пору запомнилсЯ один.
ќто когда она, крестнаЯ, еще девицей гулЯла с ‹евочкой, одетым в красивую
форму строительного инженера, вдруг с ужасом почувствовала, что лопнула
тесемка у нижней накрахмаленной юбки! € случилось это не где-нибудь, но
посреди конно-пешеходного моста через реку “сьву, длиной не меньше
километра! ЌечистаЯ сила, не иначе, решила подшутить над девицей,
подвергнуть ее моральному испытанию. „а не на таковскую нарвалась! „евица
как шла, так и вышагнула из накрахмаленной юбки, сопнула ее с моста.
Љавалер, державший свою любимую под руку, так ничего и не заметил, так
и держал, как держал. Љто-то из публики, гулЯющей по мосту, воскликнул:
"ќ-эй! Љто белье утопил?!" „евица пожала плечиками: "ЉакаЯ-то растЯпа
полоскала белье и упустила юбку по течению". € лишь много лет спустЯ, будучи
на курорте, в аналогичной же ситуации ‹евочка со смехом напомнил: "ЉакаЯ-то
растЯпа юбку утопила!" "“мный ‹евочка! Ћх, умный! Ђ воспитанный!"
’ак вот эта самаЯ, решительнаЯ еще в девицах, особа и ее строгаЯ мамаша
рабочую семью ‘емена Ђгафоновича жаловали. € когда у Џелагии Ђндреевны
родилась девочка -- пЯтый в семье ребенок, -- строгаЯ и почтительнаЯ “льЯна
Љлементьевна выговорила доброй знакомой: мол, если деньжонок подзанЯть,
иголку длЯ машинки, кожу на заплатки, лоскутьЯ длЯ одеЯла -- всегда
пожалуйста! Ќо вот пЯтого ребенка родила, а чтоб ее дочь в крестные взЯть --
не подумала! Ќаделив роженицу подарком, строгаЯ женщина добавила: ныне быть
крестной ее дочери -- она не хуже людей! € чтоб новорожденную назвали ладом
-- ‹юдмилой.
Џослала ЏелагиЯ Ђндреевна своего ‘емена Ђгафоновича метрику выписывать
на новорожденную. € он пошел, перед этим в честь прибавлениЯ в семье немного
выпил. Љогда зашел в загс за метрикой и когда, регистрируЯ младенца,
заполнЯЯ эту самую метрику, его спросили, как ребенка назвали, он
запамЯтовал мудреное имЯ и сказал -- Њарией.
ђассердилась крестнаЯ, что не по ее просьбе дали имЯ девочке, и
сказала, чтоб хоть Њилей тогда ее называли. …е убеждали, что ЊариЯ -- имЯ
тоже хорошее, в свЯтцах означает -- ‘вЯтаЯ!.. Ђ Я вот у „алЯ потом прочел:
"Ќе у всЯкого жена -- ЊарьЯ, а кому Ѓог даст".
‘ тех далеких пор в семье жены произошло по отношению к ней раздвоение.
Џочти все называли ее Њилей, отец же, ‘емен Ђгафонович, -- Њареей; будь хоть
выпивший, хоть усталый, хоть здоровый, хоть больной -- ЊареЯ, и все тут! €
так до конца его дней, вот они какие -- вЯтские-то, -- не больно хватские,
зато упрЯмые!
‚еселый рассказ кончилсЯ, и дорога -- тоже. Ќадо прощатьсЯ. € мы
распрощались, но, увы, не в последний раз.
Џосле встречи на вокзале на душе у менЯ сделалось легче, особенно от
загадочных слов жены: "Џриезжай!.. џ без тебЯ переберусь во флигель. Љогда
вернешьсЯ -- скажу тебе важное... Џриезжай!" € осталась на перроне
одна-одинешенька среди толпы, в чиненых валеночках, в мамином стареньком
пальтишке, в теплом берете, натЯнутом на уши, -- военнаЯ шапка на мне. џ
попыталсЯ вернуть шапку, она удержала мою руку, вежливо и настойчиво: "‚
‘ибири уши отморозишь..."

x x x
‚ ‘ибири никто менЯ, кроме бабушки, конечно, не ждал, но всЯ
многочисленнаЯ роднЯ, погулЯть гораздаЯ, нарЯдилась, собралась, запела,
заплЯсала. ‚ какой-то день привели скромно потупившуюсЯ девку, которую тетки
мои предназначали мне в невесты. Ћдин раз она написала мне на фронт, Я не
ответил, и теперь, узнавши, что Я женат, облегченно сообщила: "џ тоже замуж
собралась... -- кротко вздохнула: -- за сторожа-пожарника. €нвалид он
войны".
—ужой, совсем незнакомый человек, а вот там, на “рале... там мне важное
хотЯт сообщить о чем-то -- Я почти догадываюсь...
Ќо перваЯ новость на “рале была ошеломлЯющаЯ -- умирала ЉалериЯ. Ќа
кровати иль, точнее, на топчане матери, за занавеской лежала догоревшаЯ до
черной головешки стараЯ женщина с плавающим взглЯдом, в которой Я уже не
узнавал красивую Љалерию. џ опустилсЯ на колени перед скомканной постелью,
пощупал раскаленный лоб больной. ‚зглЯд ее пробудилсЯ, она не произнесла мое
имЯ, а зашептала, зашептала, схлебываЯ, слова:
-- ‚ернулсЯ?! •а-а-ашо, ха-а-ашо!.. Ђ Я вот видишь, вот видишь... --
Ћна боЯлась еще произнести слово "умираю".
џ понЯл, все понЯл по ее лепету... не надо бросать жен, не надо
сиротить детей, не надо войны, ссор, зла, смерти.
-- џ счас, счас сбегаю...
ЉалериЯ поймалась за мою руку:
-- Ќе уходи-ы. ’ы... ты... мне нужен, твое прощение мне нужно, --
собравши силы, едва уже слышно прошептала умирающаЯ.
-- џ счас, счас, помогу тебе, помогу.
‚ дорогу из ‘ибири менЯ снабдили харчишками. Ѓабушка из какой-то
заначки вынула туесок моченой брусники.
џ кормил Љалерию прЯмо из туеска брусникой, стараЯсь зачерпывать ложкой
Ягоды вместе с соком, и видел, как больной легчает, как жаром сожженное
нутро ее пронзает освежающаЯ влажнаЯ кислота.
-- Њне легче стало, -- внЯтно сказала ЉалериЯ. Ћна была завЯзана
по-старушечьи. џ концом ситцевого платка вытер ей губы и сказал:
-- ’еперь ты поправишьсЯ -- брусника не таких оживлЯла...
-- Џа-си-бо! -- по-детски раздельно выдохнула ЉалериЯ и, склонив голову
набок, уснула.

x x x
ќтой же ночью ЉалериЯ умерла, оставив новорожденного сына. Џрослышав,
что в роддоме худые условиЯ, плохо с роженицами обращаютсЯ, что дома эти
переполнены, что детей часто путают и не кормЯт, мать решила принимать роды
дома, хотЯ сама она, деревенскаЯ когда-то баба, всех своих детей принесла в
городском роддоме.
Ћ, эта слепаЯ родительскаЯ любовь и рабское прислуживание! Ћни порой
страшнее предательства... Ћтчего-то рожать Љалерию переместили на
материнскую постель, в духоту, в пыльное место. Њожет, не хотели беспокоить
капитана и в полутьме обрезали пуповину старыми портновскими ножницами.
Ќожницы валЯлись на издолбленном, гвоздЯми пробитом подоконнике, перед
которым сапожничал папаша, на них еще рыжела засохшаЯ кровь.
‚двоем, Ђзарий и Я, долбили землю на новом кладбище на уральской горе,
котораЯ называлась Љрасный поселок -- не за революционную идею так гора
называлась, а оттого, что на ней краснаЯ глина. ‘ перебитой рукой из менЯ
какой долбежник? џ подбирал лопатой крошево глины с камешником, Ђзарий бил
земную твердь с остервенением и раскаЯнием.
Љапитан во времЯ прощаниЯ с покойной женой билсЯ головой о стену и на
кладбище, ползаЯ вокруг могилы, все норовил в нее упасть.
-- ’иЯтр! -- сказал Я твердо, и жена моЯ, съежившаЯсЯ, сделавшаЯсЯ
совсем махонькой, уцепив мать под мышки -- не держали ноги старую женщину,
-- посмотрела на менЯ долгим, горестью и болью сжатым взглЯдом. Џосле
скромных поминок сделала она заЯвление:
-- ‘овсем ты на войне очерствел, -- помолчала и добавила: -- Њожет, и
озверел...
Ќа что Я ей дал отпор:
-- Њужик должен быть мужиком. ‡асранец капитанишка этот, а какой
засранец -- вы еще узнаете.
“знали. Ћчень скоро. —ерез совсем короткое времЯ, сороковины не
справив, товарищ капитан, сделав разведбросок в город ђостов, вернулсЯ за
манатками, забрал все, не оставив даже лоскутка на пеленки сыну. Ќо всем нам
было уже не до капитана и не до трофейных манаток. Њы с Ђзарием снова
долбили землю на Љрасном поселке. „остали, достали аж на “рале бедного
фэзэошника, свернули ему голову труды мудреные Љарла Њаркса и его партнера
”ридриха ќнгельса.
Љогда-то падавший со строительных лесов и ушибившийсЯ головой младший
брат жены, ‚асЯ, дочиталсЯ до точки, взЯл и повесилсЯ в сарае.

x x x
Џока Я каталсЯ в ‘ибирь и обратно, жена моЯ перетащилась во флигель. Ћн
состоЯл из двух половин, этот флигель, давно списанный, почти залегший
окошками в огород и не упавший только потому, что снаружи его подпирали
четыре крепких, с сенокоса приплавленных, бревна. ‚нутри подпорок было
шесть, при мне поЯвились еще две. Џечь развалилась. Џапаша принес из бани
железную печку, выдолбил дыру в старой трубе, засунул туда железное колено.
…ще он принес старую железную кровать из сараЯ и, чтоб она не падала,
прикрепил ее к стене, закрутил на гвоздЯх проволокой, еще он принес вышедший
из строЯ курЯтник, выскреб из него плесневелый помет, покрыл фанерой верх --
получилась столешница. ‡адвинул изделие в угол, прикрепив, опЯть же, его
гвоздЯми к стенам.
†ена моЯ побелила стены, потолок и печь, намыла полы, отскоблила
курЯтник ножом, повесила шторы на окна и занавесила проем -- ход из кухни в
комнату, на заборку прибила две репродукции из журнала. Џерегородка из кухни
была фанернаЯ, и ее вспучило осевшим потолком. Ќо уют все же был, и какой
уют! ђазве сравнишь с окопом иль блиндажом, даже штабным.
ѓлавный тон и вид придавала штора. …ще когда Я боролсЯ со снегом на
станции —усовской, прибегла как-то ко мне погубительница шинели Ђнна и
сунула сырой и грЯзный комок материи: "Ќа! ’воЯ кнопка занавески сделат". Ќа
станцию прибыл какой-то груз из Љанады иль Ђмерики, завернутый в плотную
марлю, прошитую разноцветными нитЯми: красной, голубой и желтой. ЌарЯдную
эту упаковку узрели вокзальные бабы и давай ее драть, к делу употреблЯть.
Њужики в пакгаузе и на товарном дворе были всегда пьЯные и за то, что бабы
давали им себЯ пощупать, разрешили сдирать упаковку, на их взглЯд совершенно
лишнюю.
†ена моЯ тот лоскут от упаковки мыла-мыла, стирала-стирала -- и
сотворена была штора -- радуга, сиЯнье, красота. € жилье наше инвалидное
изнутри сделалось куда с добром! ‚ нем было всегда чисто, светло от беленой
печки и штор на окне, сотворенных из старых наволочек. Ќа углах тех
шторок-задергушек жена вышила синие васильки с зелеными лепестками. ’ак мило
получилось.
Ћтдельное жилище, уют, созданный своими руками, -- это ли не счастье!
ќто ли не достижение длЯ воинов, вступивших в мирную жизнь. Џравда, половицы
на торцах подгнили, и западнЯ начала проваливатьсЯ в неглубокий подпол. Ќу,
да Я-то на что, мужик-то в доме зачем?
ѓрубо, неумело, нестругаными обрезками Я починил пол, подшил и укрепил
западню, на свалке подобрал полуведерную кастрюлю -- парнишки, ученики из
артели "Њеталлист", обрезали проносившийсЯ низ кастрюли, припаЯли новое дно,
и мы варили в той кастрюле картошку и уплетали ее за милую душу. €ногда
удавалось купить на базаре кусочек сала, мы эти грамм сто делили на два-три
раза, сдабривали луком -- и очень-очень аппетитное варево получалось.
Љартофель мы сперва покупали на базаре иль его выписывали в артели
"’рудовик". ‹уку и чесноку как-то привез нам €ван Ђбрамович, чтоб мы не жили
без витаминов, пообещал весною выделить нам сколько-то земли, возле своего
огорода, и семенного картофелЯ на посадку.

x x x
‡десь, в этом райском жилище, разрешилсЯ и "секрет" жены: поЯвилась у
нас дочка, которую Я в честь своей мамы назвал ‹идией. € если прежде мы
топили печь два-три раза за ночь, теперь ее приходилось жарить беспрестанно.
Ќадо было добывать дрова. џ пошел в горсобес и нарвалсЯ на начальника,
который еще в сорок втором году убыл с фронта по ранению, занЯл теплое
местечко среди баб, царил, как бухарский падишах. "Ћткуда, откуда ты
будешь-то? Ђх, из ‘ибири! Ќу так и поезжай в ‘ибирь за дровами. •а-ха-ха!.."
-- порадовалсЯ он своему остроумию. џ знал в этом богоспасенном городе пока
одного лишь заступника за народ -- военкома Ђшуатова. Џошел к нему. Ћн в
телефон наорал на горсобес, и нам подвезли кузов дров. Ћсиновых. ‘ырых.
‘емен Ђгафонович сказал: "Ђт варнаки! Ђт шаромыжники!" -- и посоветовал
сходить в вагонное депо, попробовать по линии дорпрофсожа выписать отходов,
среди которых, объЯснил он, попадаетсЯ много старых вагонных досок. "‘ имЯ
осина сгорит за милую душу", -- заверил тесть.
џ не только выписал отходы на дрова, но и нашел работу в вагонном депо,
в горЯчем цехе, где отливали тормозные колодки и башмаки длЯ них. –ех
пыльный. ‚се работы, в том числе и разгруз вагранки, велись вручную, кувалда
-- главный был инструмент вспомогательного рабочего. Ќо здесь, в горЯчем
цехе, были самые высокие заработки в депо. € Я вкалывал возле вагранки, да
еще и в железнодорожную школу рабочей молодежи записалсЯ, и был самым
старшим в классе, и училсЯ подходЯще -- хотелось, очень хотелось закрепитьсЯ
в жизни, обрести устойчивое в ней место, попасть на чистую конторскую
работу.

x x x
ђанней осенью мы потерЯли нашу девочку. „а и мудрено было ее не
потерЯть в нашей халупе. ‡имою жена застудила груди, и мы кормили дочь
коровьим молоком, добавлЯЯ в него по случаю купленный сахар.
Ќо прежде чем покинуть нас, то милое, улыбчивое существо сотворило свой
жизненный подвиг, ради которого, видимо, посылал ее Ѓог на землю: она спасла
жизнь матери и отцу. ЋтчаЯвшись натопить нашу избушку, где ребенок все времЯ
сопливел, кашлЯл и чихал, моЯ разворотливаЯ жена, у которой ноги и руки
часто опережали разум, очистила старую печку от сора и золы, поправила и
замазала щели, вставила в дыры кирпичи и жарко протопила парЯщее сооружение.
џ после смены и школьных занЯтий так уставал, что часто не хватало моих сил
осмотретьсЯ в хозЯйстве, упредить намерениЯ жены, проконтролировать ее
прыткие домашние действиЯ. Ћна тоже смертельно уставала, а тут еще за
печника, за штукатура и за истопника поработала. ‚ыкупала ребенка в железном
корыте, которое, опЯть же, изготовили в артели "Њеталлист"
инвалиды-жестЯнщики из кровельного железа...
ѓлухой ночью что-то грузно упало на менЯ -- Я трудно проснулсЯ. ‚
неуклюжей деревЯнной качалке, сработанной папашей, ‘еменом Ђгафоновичем, еще
своим детЯм, тепло укутаннаЯ, чихала и плакала девочка. Џоперек кровати на
мне без памЯти лежала моЯ жена. ‘верхусилием -- мать же! -- не даваЯ
окончательно померкнуть сознанию, она едва шевелила губами, еле слышно
повторЯЯ: "“гар... угар..."
џ отбросил ее, резко вскочил и тут же возле кровати упал на пол.
„евочка все плакала и чихала. џ потом узнаю, что дети малые устойчивей
взрослых к угару. џ на карачках выполз на кухню и, хватаЯсь за все еще
горЯчую плиту, потЯнулсЯ, чтобы открыть вьюшку, но не открыл -- стараЯ
вьюшка заклинилась в щели, Я обрушилсЯ на плиту, разбил лицо, рассек губу и,
увидев кровь, заливающую мою грудь, пополз к корыту, в котором мокли детские
пеленки, видимо, чтоб умытьсЯ. Џо пути к корыту Я наполз на старую западню,
на которую мы старались не наступать обеими ногами, если возможно было,
обходили ее. ‡ападнЯ провалилась, вместе с нею в подполье свалилсЯ и Я.
Џодполье было старое, обвалившеесЯ, до поЯса мне. ‚ добротном подполье Я бы
погиб, следом погибли бы жена и дочка, но из этого Я как-то выбралсЯ и снова
полез к корыту, упал в него лицом, замочилсЯ весь, стЯнул с себЯ мокрое,
солдатское еще белье и сообразил, что надо открыть дверь на улицу. Ќо дверь
была внаклон флигелю, разбухшаЯ, снаружи обшитаЯ старьем. џ забавлЯлсЯ тем,
что, несЯ беремЯ дров, приостанавливалсЯ на пороге, дверь, крЯхтЯ, подшибала
менЯ аж до самой печи. € сейчас, распахнувшись, выпустив менЯ, успевшего
натЯнуть шинель на голое тело, дверь медленно притворилась -- запечатала
жену и дочку.
‚ эту ночь, сказали мне потом, на дворе было за тридцать градусов
мороза. Ќагой, мокрый, на мерзлом полу сенок Я скоро очухалсЯ настолько, что
прЯмо босиком по тропе ринулсЯ в родительский дом, застучал, забренчал.
“знав мой голос, ‘емен Ђгафонович открыл дверь и отшатнулсЯ -- перед ним, в
распахнутой шинели, с залитым кровью лицом, грудью и животом, шатаЯсь и в
горсть воЯ, стоЯл, как потом окажетсЯ, любимый зЯть. Љороткий переполох,
беготнЯ, крики:
-- ђобЯта! ђобЯт наших во флигеле вырезали!.. ђобЯта!..
€ вот уж ЏелагиЯ Ђндреевна несет, прикрываЯ шалью, ребенка. ‘емен
Ђгафонович волоком тащит по двору родную дочь.
Ќе стало нашей спасительницы, нашего первенца, нашего ангелочка, ЯкорЯ,
державшего нас возле берега жизни, двигавшего против течениЯ наш шаткий,
дырЯвый семейный корабль.
ѓолодом уморили ребенка в больнице. †ена с распластанной грудью лежала
в палате, где было несколько кормЯщих матерей. Џоскольку врачи не разрешали
кормить ребенка, заболевшего диспепсией, ничем, кроме грудного молока, она
просила, умолЯла женщин хоть разок покормить девочку. Ќикто из женщин не
откликнулсЯ на ее мольбу. ђобко, со слезами просила жена врачей привезти
молока из родильного дома -- некоторые женщины сцеживают лишнее молоко. "‚от
еще!" -- было ей ответом. "Ќу хоть с детской кухни бутылочку принесите!"
„евочка хотела жить, тащила больничную пеленку в рот и сосала ее,
жамкала деснами. Љогда умерла девочка, жена долго пальцем выковыривала из ее
рта, запавшего, будто у старушки, обрывки ниток трухлой ткани.
Џройдет сколько-то лет, и нашего первого, конечно же обожаемого, внука
настигнет та же, что и ‹идочку, болезнь. ‚месте с матерью его завалЯт в
инфекционную больницу, где он сразу же намотает клубок переходчивых
болезней. €, как в давние, послевоенные годы, станут лечить ребенка прежним,
нестареющим методом -- голодом. Џарень уродилсЯ крупный, жоркий, голод
переносил совсем тЯжело. Ќо у него было уже два зуба и мужицкий характер.
Ћднажды он схватил кусок черного хлеба и, давЯсь, принЯлсЯ рвать его и
жевать, а ночью, когда мать задремала, просунул руку сквозь решетку кровати,
спер с тумбочки соленый огурец и иссосал его до кожуры -- мужик, боец не
сдавалсЯ, боролсЯ за свою жизнь.
“тром его, завернутого в пуховую шаль, вынесли "подышать", и, увидев
менЯ, он протЯнул руки и, когда Я его принЯл, упал мне на плечо лицом и
горько-горько, по-взрослому, разрыдалсЯ. Њужик жаловалсЯ мужику, мужик у
мужика искал защиту. € Я велел дочери, высказавшей намерение выкрасть
ребенка ночной порой из больницы: "„ействуй!" -- думаЯ, что если ребенок и
помрет, то хоть не в казенном месте, а дома.
€ дочь ушла с ребенком из пощады не знающего в борьбе за жизнь
медицинского заведениЯ.
Ѓыло это уже в другом городе, не до конца утратившем отцовские заветы,
чувства братства и состраданиЯ.
‡накомый врач осмотрел, ощупал ребенка и громко, по-деревенски грубо
выругалсЯ: "„уболомы! ’ак их мать! Ћни ж заморили парнЯ. Ћн же с голоду
умирает!" -- и тут же велел дать ребенку ложечку сладкой воды и ложечку же
рисового отвара.
‚ырос высокий, красивый, с виду совершенно здоровый парень, но... чуть
чего -- схватитсЯ за живот. ‚се свое детство любивший пожрать, он глотал
таблетки без сопротивлениЯ, и с лекарств, не иначе, мучаетсЯ аллергией,
часто носом идет кровь, и порою вызывает все это психоз, да какой!..
‚от и перед ним у бабки с дедкой вина постоЯннаЯ. ‚севечнаЯ вина перед
его рано угасшей матерью и давнЯЯ вина перед первенцем. Ќыне ей, ‹идочке,
было бы уже за пЯтьдесЯт...
џ сам сделал из поперечинок и ножек выброшенного в сарай стола крестик.
†ена сшила "красивый нарЯд" покойнице, из марли, собранной бориками, сшили
капорочек. „омовинку грубо вытесал папаша, узлом завЯзали на мне полотенце,
взЯл Я под мышку почти невесомую домовинку и понес на гору. ‘зади плелись
жена и папаша, с крестиком и лопатой на плече. Љогда зарыли девочку в землю,
‘емен Ђгафонович, опершись на лопату, сказал:
-- Ќу вот, ЉалериЯ, ‚асЯ и ‹идочка при месте... и нам тут лежать. -- ‚
бороде его дрожала слеза. Ћн был скуп на слезу и щедр на тихую ласку. Ќи
разу в жизни он не ударил никого из детей, ни разу не обматерилсЯ, а менЯ
звал ласково -- варнаком...
Џоминок по девочке не было. Ќичего не было. „аже хлеба на ужин не
осталось. Љарточка-то хлебнаЯ одна на двоих. Љак легла жена с дочкой в
больницу -- карточки у нее забрали...
‘варили картошек, круто посолили, молча съели. ‹егли спать. †ена в
темноте мокро шмыгала носом, но не шевелилась, думала, что Я сплю. “тром мне
на работу, на тЯжелую. Ќо нос-то у нее каков! Ћн уж шмыгнет так шмыгнет!
-- ’ы помнишь, Я тебе рассказывал, как убил человека.
-- ’о на войне. ”ашиста. Ќе ты его, так он бы тебЯ...
-- ЉакаЯ хитраЯ! ЉакаЯ ловкаЯ мораль! ’ыщи лет не стареет! "Ќе ты его,
так он тебЯ..." Ђ получаетсЯ что?
-- ‹идочку мама твоЯ позвала... …й там одиноко... много лет одиноко...
-- „а-а, примета есть: нельзЯ называть ребенка именем погибшего. Ћни
начнут искать друг друга.
-- ‚от и нашли...
Њимо нашей избушки загрохотал состав, протЯжно и свирепо рЯвкнул
электровоз. €збушка зашаталась, зашевелилась бревнами. ‘ потолка в щели
посыпалась землЯ, из старой печи, щелкаЯ в плиту, выпадали крошки кирпичей и
запекшейсЯ глины.
Ћх уж эта печка! ‘пасительница и погубительница наша.
-- ѓосподи, ѓосподи! Њы и молитьсЯ-то не умеем. Џрости ’ы нас,
родителей...
-- ѓовенных!
-- ‡ачем ты так? Њы-то разве виноваты?
-- ‚иноваты не виноваты. ‚се виноваты! -- не щадил Я свою половину. --
’атарин-сосед что говорит: "‘ила нет, так не бралсЯ бы".
-- Ћн это про похабное говорит.
-- Ђ мы вот все про свЯтое. ‡ачем спасатьсЯ на войне? ђожать детей?
‡ачем жить все времЯ на краю? ‚се времЯ в обвале, нищете, голоде, страхе?
‡ачем?
-- Ќе знаю. †ивет и живет человек. Ђ зачем? ‘проси его -- и ответить не
всЯкий сможет. ‚от наша семьЯ... все боролась за выживание, надрывались в
работе... и почти незаметно истребились...
-- €стребили ее. €зрасходовали, как сырье, как руду. Ћбогащение
материала -- так, кажетсЯ, тут у вас это называетсЯ!..
-- Љабы обогащение. Љабы обогащение... „ети бы не умирали...
-- ђодители -- слабаки. ‚он у вас девЯтеро выросли, ни один не пал.
-- Љаких это усилий стоило папе и маме!.. џ только теперь понЯла. Ћни
крепкие были, а ты изранен. џ тоже вроде бы как контуженаЯ. ‘пи...
-- € ты успокойсЯ и спи. € мне дай покой.
-- Ќе будет нам с тобой отныне покоЯ... не даст нам покоЯ эта свЯтаЯ
малютка. -- ѓолос жены снова дрогнул, и вот-вот заширкает пароваЯ лесопилка,
зашмыгает этот знатный нос, втЯгиваЯ слезы.
-- Љончай давай! ’ы видела, что делаетсЯ на кладбище? Ћно ведь при нас
начато, и ему уже нет конца и краЯ. ќто в таком-то городишке... а взЯть по
стране...
-- „а-а, падает народ. ‚ойна ли подчистку делает, как папа говорит,
последние травинки в вороха сгребает. ’ак он крестьЯнином и осталсЯ -- все
сравнениЯ у него земные.
-- Ќе народ падает. Џадают остатки народа. ‘ъели народ, истребили,
извели. Ћстались такие вот соплееды, как мы с тобой.
-- Љабы... соплееды... -- ЋпустошеннаЯ горем, ослабелаЯ от слез, жена
засыпала, все ближе подвигаЯсь ко мне. џ ее обнЯл, придавил к себе. -- ’ы
хоть... -- Ћна не договорила, но Я понЯл не первое ее предупреждение: мол,
хоть на людЯх лишку не болтай, а то заметут такого дурака, сгребут с
остатками народа в Яму...
Ћ том, что Я очерствел, жена уже не говорила мне больше никогда.

x x x
Џосле похорон девочки напало на менЯ какое-то тихое беспогодье: мне
ничего не хотелось, разве что спать, все времЯ спать.
‚стрЯхнула было поездка ко крестным, где главный распорЯдитель дома,
крестнаЯ, накрыла стол. Њы за ним попели и поплакали. Љрестный прониксЯ ко
мне дружеством и подарил ружье, много лет уже бездействующее. ЉрестнаЯ
подарила два ведра, одно из которых наполнила мукой, вилки, ложки, кружки,
чашки эмалированные -- в другое ведро.
†ена соорудила на кухне над столом посудник. “ нас и на кухне сделалось
приветливо. џ начал помогать ‘емену Ђгафоновичу на покосе, и когда наступила
осень, со страхом и сомнением папаша дозволил мне сплавить сено. џ уговорил
его не вмешиватьсЯ в мои действиЯ, исполнЯть мои команды, не перечить ни в
чем, убеждал, что река умнее нас, сама несет куда надо. € когда сплавил
сено, сам ни разу не забредши в воду и его не намочив, он настолько был
ошеломлен, что не поверил в происшедшее. €ван Ђбрамович и все вокруг,
считавшие менЯ шалопутным, заЯвили, что нынче вода большаЯ. Ќо следующей
осенью Я помог сплавить сено и ему по реке —усовой, где воды было еще
столько, что сама она несла и принесла плоты с сеном домой.
Џапаша, ‘емен Ђгафонович, начал хвалить менЯ на всю округу, звал спецом
по сплаву и, выпивши, все повторЯл: "Ќе-э, Я ноне с зЯтем, с варнаком-то
этим, токо с ним сплавлЯтьсЯ буду..."
Ќа сенокос и на сплав Я отправлЯлсЯ с большой охотой, а вот от рытьЯ
могил устранилсЯ, перестал вообще ходить на кладбище.
Ђ между тем на нас надвигались новые событиЯ -- родилсЯ ребенок, снова
дочь.

x x x
‚скоре после смерти первой и рождениЯ второй дочери произошло
мимоходное происшествие. ’ак уж в нем, в этом шатком доме, повелось: кто
раньше приходил с работы, тот и печку затоплЯл, намывал картошек, ставил их
варить, чайник старый, железнодорожный, машинисты коим пользовались, тоже
водружалсЯ на печку. Џаровозы сменились электровозами, машинисты, лишившись
топки, не кипЯтили больше чай в дороге, вот кто-то из старых дружков и
подарил историческую посудину папаше, он передал ее нам. ‚ чайнике том
медном не вдруг закипала вода -- предназначен-то он длЯ бушующей угольной
топки паровоза, но уж накалившись, чайник в недрах своих долго сохранЯл
подходЯщую температуру.
‚ тот день бригада завальщиков в литейном цехе досрочно управилась с
вагранкой. Џлавка ж назначена была на следующую ночь. џ примчалсЯ домой и с
ходу включилсЯ в домашние дела. Ќа стенке пел-надрывалсЯ репродуктор --
жиденький тенорок любимого в то времЯ певца Ђлександровича душевно
изливалсЯ: "‘кажите, девушки, подружке вашей, что Я ночей не сплю". џ
подпевал Ђлександровичу и плановал дальнейшие действиЯ: как потеплее станет
в хоромине, согреетсЯ чайник и закипит картошка, за дочкой сбегаю к нашим,
умоюсь сам и ее отмою. ‚от она обрадуетсЯ, заковылЯет по избе. Ћт седухи, в
которой она томилась на дощатой поперечине, у девчушки начали криветь ноги,
но ничего, подрастет, бегать начнет, еще такой ли вострухой сделаетсЯ, так
ли стриганет за кавалерами! Њожет, и они за ней. "—то не-ежной страстью Я к
ней давно пылаю!" -- орал Я.
€збушка наша была уж тем хороша, что жилье отдельное, здесь можно
допоздна не ложитьсЯ, читать, петь, починЯтьсЯ, ковры рисовать, стучать,
выражатьсЯ некультурно, бранЯ самого себЯ за разные прорухи, что Я и делал
частенько. ‚от только плЯсать нельзЯ -- развалитсЯ халупа, да и не тЯнуло
плЯсать-то с картошки.
€збушка содрогнулась, крЯкнула, со стенок посыпалась известка, с
потолка в щели заструилась землЯ, в печке затревожились дрова, метнули искры
в трубу, в дырку дверец, на пришитую к полу пластушину жести выпал уголек.
ЏонЯтно: под окном тормознул состав. Ћни, следуЯ по горнозаводской
линии из ‘оликамска -- с минералами, из Љизела -- с углем, из Ѓерезников --
с удобрениЯми и содой, часто тут тормозили, тЯжело скрежетали железом, дико
взвизгивали, высекали из металла рельсов синее пламЯ с белым дымом,
выплескивали из-под колес веера крупных искр. ’ормозили длЯ того, чтобы по
обводной линии миновать тесную, всегда перегруженную станцию —усовскую,
вдернутьсЯ изогнутой ниткой состава в ушко железного моста и направитьсЯ в
Џермь.
џ хлопотал по дому и ухом, привычным к железнодорожным звукам, отмечал,
что состав идет нетЯжелый, что он не просто затормозил, но вроде бы и
остановилсЯ. Ќе переставаЯ мыть картоху, выглЯнул в окно, которое от тепла,
наполнЯющего избушку, начало оттаивать меж перекрестьев покосившихсЯ рам,
подсунул ногою поближе таз и услышал, как в него закапало из переполненных
оконных желобков, изопрелых и треснутых.
‘остав наполовину состоЯл из двухосных теплушек, втораЯ же его половина
сцеплена из платформочек, груженных удобрениЯми. •вост поезда загораживали
соседскаЯ изба и ограда того самого соседа Љомелина, на которого мы когда-то
с женой вертели дверной ключ. €з двухосных вагонов начали спускатьсЯ люди, к
ним подошли два солдата с винтовками и сержант с наганом. ‘бившись в кучу,
вагонные люди о чем-то поговорили с охранниками и, прицепив котелки к
поЯсам, рассыпались в разные стороны.
—то за народ? ‡аключенные, что ли? „ни и ночи везли их на шахты,
рудники и в лесные дали. Ќа полпути не открыли бы, но если б и открыли,
никуда б отходить не разрешили. € конвоЯ с собаками было б дополна, и чин в
офицерской шапке, да и не один, повелительно указывал бы рукой туда-сюда.
Џленные! -- догадалсЯ Я, домой возвращаютсЯ. Ќу что ж -- ауфидерзейн,
фрицы! ‚от вы и побывали в ђоссии, посмотрели на нее, насладились русским
пейзажем, изучили загадочную русскую землю изнутри, в рудниках иль шахтах.
Ќе скоро вам небось снова захочетсЯ сюда, на экскурсию.
‚ дверь раздалсЯ стук, заглушенный обивкой. ‡аметив в окно человека,
свернувшего к задней калитке, думаЯ, что он понимает, что поживитьсЯ в таком
убогом жилище нечем, минует его, направитсЯ в дом к нашим, Я все же
отчего-то желал, чтоб зашел какой-нито немец сюда, к нам, в эту избушку,
насладилсЯ б зрелищем, окружающим воЯк, его уделавших и спесивый фатерлЯнд
на колени поставивших. "Ѓитте!" -- весело крикнул Я. „верь дернулась раз,
другой, нехотЯ отворилась. ‚нутрь метнулсЯ клуб морозного пара. Ќа пороге,
сутулЯсь, остановилсЯ крупный мужик, одетый в многослойное трЯпье,
заношенное, грЯзное, украшенное заплатами. ‚ одежде едва уже угадывалось
военное обмундирование. ‘пецовка с короткими рукавами лепилась по туловищу,
всЯ одежда какаЯ-то легкаЯ, вроде бы случайнаЯ, на свалке подобраннаЯ. Ќо на
голове гостЯ глубоко сидела пилотка, еще та, фронтоваЯ, с саморучно
подшитыми наушниками из меха, скорее всего кошачьего. ‚ таких пилотках
Љукрыниксы и прочие резвые карикатуристы смешно изображали врагов.
Ќемец, увидев менЯ в гимнастерке, замер на пороге. ‘зади на него
надвигалась дверь, наша тЯжелаЯ и каверзнаЯ дверь. ‚нутренне ликуЯ, Я ждал,
как она сейчас шибанет фрица по жопе, он окажетсЯ прЯмо передо мной и
увидит, что на мне не просто гимнастерка, заношеннаЯ и грЯзнаЯ, но на
гимнастерке еще и дырки от наград. ‚о будет потеха! ‚о обхезаетсЯ гость
нежданный!
…му и поддало. € он оказалсЯ передо мной и все, что надо и не надо,
увидел. ѓлаза его, в багровых отеках с красными прожилками, выпучились еще
больше, рот, обметанный толстой медной щетиной, открылсЯ. € так вот мы
постоЯли друг против друга какое-то времЯ, и, однако ж, Я попробовал
по-настоЯщему насладитьсЯ торжеством победителЯ. Ќо чего уж тут и чем
наслаждатьсЯ-то -- передо мной был в полном смысле поверженный враг.
-- Ѓитте! -- повторил Я и еще добавил: -- ‡ер гут.
-- ѓут, гут, -- торопливо и согласно закивал головой военнопленный.
-- —то ты хочешь? —его тебе надо? -- по-русски спросил Я гостЯ.
€ он, быстро отцепив от поЯса котелок, протЯнул его мне:
-- ‚ассер! ‚ассер! ‚бода! ‚бода! -- а сам косилсЯ на разбушевавшуюсЯ
плиту, на которой, полнаЯ картошки, кипела, выплескиваЯсь, шипела,
пузырилась, брызгалась наша знатнаЯ, из праха восставшаЯ кастрюлЯ.
—айник начинал пока еще тонко, но уже нежно запевать медным начищенным
носком. ‘коро он даст так даст, запоет так уж запоет -- куда тому
Ђлександровичу Њихаилу!
’епло и уютно делалось в нашей избушке. Ћна приветливо мерцала
огоньками в дырки плиты, будто светофорами на станции перемигивалась,
разрешаЯ движение во все стороны света. € в лад разбушевавшейсЯ печке,
веселЯщейсЯ кастрюле, подпрыгивающему чайнику во мне воскресло с детства
дорогое: "Ќа рыбалке, у реки, кто-то тырнул сапоги. џ не тырил, Я не брал, а
на ва-са-ре стоЯл".
-- ‹адно. ‚ассер. ‡наю Я, знаю солдатскую тонкость: "„ай водички,
хозЯюшка, а то так жрать хочетсЯ, аж ночевать негде".
Ќемец не понЯл моего юмора. џ подцепил ногой табуретку, пододвинул ее к
дверце плиты и жестом пригласил гостЯ садитьсЯ. Ћн без церемоний подсел к
печке, на корточки -- так ему было привычней, и протЯнул руки к дверце.
-- “ тебЯ есть времЯ? -- спросил Я, и гость закивал головой:
-- џ, Я! Њост. ђемонт. Џрофилактик, герр саржант говорил, айн час.
‘целый час.
ђусскаЯ речь давалась гостю трудно, но чтобы приспособитьсЯ и выжить,
он все же многого достиг, рассудил Я, и еще рассудил, что диспетчеру станции
—усовскаЯ товарищу Људинову, а то и самому начальнику станции товарищу
—удинову за несогласованность в действиЯх с путейцами, за задержку поездов
по важному направлению с интенсивным движением, как говоритсЯ в сводках,
докладах и рапортах, крепко нагорит, могут премии лишитьсЯ иль того крепче
-- с должности слетЯт, в слесарЯ депо. ’ам вечно не хватает черных работЯг.
ђазмышлЯЯ на производственные темы, Я шнырЯл мимо гостЯ, налаживал на
стол. Ћтлил в таз под умывальником горЯчую воду из картошки, размельчил
бутылкой соль на столе, разрезал луковицу, поделил пополам остатки хлеба и
половину его, длЯ жены и дочки, засунул под старый чугунок, опрокинутый на
столе, да еще и кирпичом сверху придавил.
-- Љрыса, -- поЯснил Я гостю, -- крыса, зверина, не дает нам жизни.
-- Ћ-о, крыс, -- закивал головой гость, -- много-много лагерем крыс,
много-много рудник. •ищник... -- сказал он и почувствовал себЯ если не
ближе, то уверенней в этом доме.
-- Ќу, как тебЯ там? -- оглЯдев накрытый стол, спросил Я. -- ”риц?
Љурт? ѓанс? -- Ѓольше Я никаких немецких имен не помнил.
-- џ есть €оганн, -- попробовал улыбнутьсЯ гость. -- €оганн траус,
знает вы?
-- ‡наю, знаю. Ѓольшой вальс, гросс вальс -- "нарай-нарай, там-там,
там-там", -- запел Я, и €оганн снова через силу попробовал улыбнутьсЯ и,
подвигаЯсь к столу, по моему знаку заключил:
-- ‚ы есть весь-олий зольдатен.
-- ‚еселый, веселый, -- подтвердил Я и вспомнил, что девчушка-то моЯ
ждет там, у наших, когда ее заберут, и какого хера, зачем Я ломаю эту
комедь? —тоб упитьсЯ собственным благородством, доказать …вропе, что наш,
советский, гуманизм -- передовой, а мы -- самые душевные люди на свете. ’ак
мы уж это доказали немцам -- ростовский капитан наглЯдно тот гуманизм в
ѓермании продемонстрировал. Ѓыл Я и осталсЯ придурком, лучшим в мире
придурком -- советским, это уж точно, и этого у менЯ не отнЯть.
Њы ели картошку молча. €оганн брал со стола не складывающимисЯ в
щепотку, вздутыми в суставах пальцами соль и посыпал картошку и дул на ту
картоху, дул, обхватывал рассыпчатую плоть ее потрескавшимисЯ, обветренными
губами. џ тоже дул, но губы мне меньше жгло, и, по деревенской еще привычке
сыпанув перед собой на стол щепотку соли, Я макал в нее облупленную
картофелину. „ела у менЯ шли проворней и ловчее.
џ набрал в щепотку соли и почти сердито сыпанул ее перед гостем.
-- …шь. ’ак ешь. ‘тол чистый.
-- Џо-русску ешь! -- сказал гость, макнул картошку в соль, возвел лицо
к потолку, затрЯссЯ головой и весь затрЯссЯ, всем туловищем, всем трЯпьем,
даже полуоблезлой крупной головой затрЯс. Ѓольшой, неуклюжий в трЯпье,
неуклюже, по-мужицки и плакал он, ронЯЯ в серую соль прозрачные слезы,
простуженно выкашливаЯ в горсть разжеванную картошку и соль, пыталсЯ
выговорить: -- —то... что мы наделаль? џ, Я ест фашист, слюга ѓитлер, слюга
фатерлЯнд... Џес... пес... -- поправилсЯ он.
-- „а ладно, хули теперь каЯтьсЯ, скулить, рубай знай картошку. „ай
тебе Ѓог до дому добратьсЯ и в живых свою семью застать. Ђнгличане, читал Я
и слышал по радио, всю ѓерманию с говном смешали. Ќароду тьму с воздуха
истребили. ’оже вот в Ѓога веруют, кресту поклонЯютсЯ.
-- Ѓог отвернулсЯ от людей, отвернулсЯ, -- утираЯсь трЯпкой, вынутой из
недр лоскутьЯ, потупилсЯ €оганн и, поднЯвшись с табуретки, начал мне
кланЯтьсЯ и, как дочь моЯ, без первой буквы говорить: -- Џасибо! Ѓольшо,
гросс пасибо.
џ взЯл у него котелок и высыпал в него из кастрюли остатки вареных
картошек, подумал-подумал, махнул рукой и, изматерившись от злости на себЯ,
вынул из-под чугунка кусок хлеба и ополовинил его.
-- Ќе надо, не надо! -- слабо протестовал €оганн. -- ”рау, киндер... Я
понимайт. Џоследний кусьок. Ѓрот, брот... -- € снова начал клохтать, что
курица, заглатываЯ рыданиЯ, и пЯтилсЯ, пЯтилсЯ спиной к двери, толкал,
толкал ее задом, пока наконец не отворил.
…ще бы немножко, и Я вытолкал бы его, но дверь наша,
"самозакрывающаЯсЯ", вошла в притвор и тихо прошептала: мудило ты! € Я вслух
добавил: "‘ мыльного склада!" -- и принЯлсЯ намывать картошек длЯ нового
варева. ‚спомнил вдруг, что еще не переоделсЯ, не умылсЯ и за девкой не
сходил. Џридет с работы жена, Я ей расскажу о своем благородном поступке, и
она вздохнет тихо и кротко, обнаружив, что Я и ее половину пайки отдал,
вздохнет еще протЯжней, громче и, может, скажет: "„о чего же ты у менЯ
жалостливый!.."
Ђ радио на стене все пело, все заливалось голосом Ђлександровича:
"’иритомба! ’иритомба! ’иритомба, песню пой, ое-е-ей".
ЉастрюлЯ вновь закипела, запузырилась, заплевалась через край. џ
накинул шинель и пошел за дочкой.
‘остав еще стоЯл против окон. ‚ раскрытых дверЯх, свесив ноги, тесно
сидели пленные и что-то ели из котелков. Ќе один Я такой жалостливый жил в
здешней местности. ‚ ђоссии любили и любЯт обездоленных, сирых,
арестантиков, пленных, бродЯжих людей, не дает голоднаЯ, измученнаЯ родина
моЯ пропасть и военнопленным, последний кусок им отдаст. ‚от еще бы
научитьсЯ ей, ђодине-то моей, и народу, ее населЯющему, себЯ жалеть и
любить.
Њне показалось, что из вагона, стоЯщего против нашей избушки, кто-то
мне помахал, и Я, разом на что-то озлЯсь, сквозь стиснутые зубы выдавил:
-- „а поезжайте вы, поезжайте вы все отсюда поскорее.
Љогда Я тащил завернутую в старую шаль дочку, она, в папу нервнаЯ и
чутливаЯ, уже каким-то наитием научившаЯсЯ угадывать мое настроение, не
тараторила, не рассыпалась стеклЯнными бусами смеха. Ћна крепко держалась за
мою шею, горЯчо дышала мне в ухо.
‘остава на путЯх уже не было. “ехали немцы. „омой уехали. ѓорЯ на земле
убыло...

x x x
‘пустЯ год после рождениЯ дочери поЯвилсЯ у нас сын. …сли дочь была,
что обезьЯнка, резва и хулиганиста не по возрасту, то сын рос худеньким,
плаксивым, тихим.
Љогда он рождалсЯ, на этот раз в родильном доме железнодорожной
больницы, Я сохранЯл это дело в тайне, прежде всего в школе: молодой еще, за
партой сижу, а уже отец-героинЯ!
ђебЯта и девчонки в нашем классе были в большинстве вчерашние
школьники, поступившие на работу или не желающие учитьсЯ в нормальной,
дневной, школе оттого, что там "строже". Љо мне они относились как к дЯдьке
-- почтительно и в то же времЯ насмешливо. Џомогали мне с физикой,
математикой, геометрией и прочими тонкими науками, Я же их выручал по
гуманитарным предметам, давал списывать диктанты. •отЯ Я и кончил шесть
классов черт-те когда и многое забыл, но вчерашние школьники, беспечные и
беззаботные, знали литературу, историю, географию хуже менЯ, продолжавшего
запойно читать книги. ‘амый веселый урок у нас был анатомиЯ: добрые молодцы,
в основном семнадцатилетнего возраста, приносили в класс "шкелет", как они
называли наглЯдное пособие, устанавливали его возле доски то в хулиганской,
то в сексуальной позе, и хотЯ слово это в те годы было неизвестно, девчонки
все равно догадывались, "об чем это", и которые хихикали, которые плевались,
но все ждали учителку, как она-то отреагирует. Џопалась нам учителка
строгаЯ, обстоЯтельнаЯ. Ћна молча ставила "шкелет" в нормальную позу и
только после этого произносила: "‡дравствуйте, товарищи. Ќачнем урок".
€ногда, работавшаЯ еще и в дневной школе, учительница по привычке говорила:
"‡дравствуйте, дети!" -- и в классе тоже становилось весело.
"„ети" и Я на второй год уже сделались не разлей вода. € хотЯ учитьсЯ и
работать в горЯчем цехе мне было все тЯжелей, Я школу не бросал -- она мне
была доброй отдушиной в этой все более и более мрачнеющей жизни.
“рожай наш -- картошку из Ђрхиповки, а это шесть километров от города
-- мы весь переносили на себе по горным козьим тропам: три ведра в рюкзак
мне, два ведра -- бабе. ли мимо моей школы по шатким деревЯнным тротуарам.
†ена дохаживала последние недели, но декретный отпуск не брала, боЯсь
лишитьсЯ зарплаты, говорила, что заменить ее некому. …два уж она плелась с
грузом. ЏытаЯсь взбодрить бойца, Я нес что-то высокое про "мою" школу.
‘путница заслушалась, споткнулась и сорвалась с высоко поднЯтого, досками,
будто клавишами, играющего тротуара. џ заторопилсЯ снимать с себЯ мешок, но
в это времЯ вниз спрыгнул лейтенант с серебрЯными погонами юстиции и поднЯл
вверх мою жену с мешком.
’онко, по-щенЯчьи скулЯ, жена навалилась грудью на штакетник. ‹ейтенант
придавил менЯ, вконец растерЯнного, мигом потом покрывшегосЯ, к ограде:
-- Љак же вы можете заставлЯть?..
ЏонЯл Я его, понЯл: как это Я, сознательный советский человек и муж,
могу заставлЯть таскать грузы такую маленькую женщину, с таким большим
брюхом, готовую не сегоднЯ-завтра родить.
Џрежде Я что сделал бы? Џослал бы его на три буквы, как говорЯт
интеллигентно себЯ понимающие дамочки. Ќо был Я уже такой усталый от жизни и
от груза, навешанного на тощую спину, взмыленную под мешком, что не было сил
у менЯ на гнев и ругань. џ начал сердито снимать мешок со спины жены. Ћна,
слабо сопротивлЯЯсь, бормотала: "Ќичего, ничего, Я донесу. Љак-нибудь
донесу". ‹ейтенант помог мне снЯть с жены мешок и вдруг сраженно воскликнул:
"‚ы-ы! ’ак это вы!.."
ќто был тот самый ђадыгин, который ехал с нами в тамбуре соликамского
поезда, когда мы возвращались с войны. ‡абросив мешок жены с картошкою за
плечо, поддерживаЯ ее под руку, он помог нам добратьсЯ до дому, до нашего
знатного флигелЯ, по дороге рассказав, что очень трудно складываетсЯ мирнаЯ
жизнь. †енат тоже, уже двое детей. †ивут они в этой самой школе, в кладовке
с одним окном. € жена у него не кто инаЯ, а та самаЯ учительница, что
преподает нам анатомию. Џристально оглЯдев снаружи наши хоромы, затем и
изнутри, лейтенант коротко вздохнул:
-- “ нас и такого жильЯ нет... Ќадо бы вызвать врача.
-- Ќе надо врача. Ќичего не надо, -- как всегда в минуты беды или
болезни сердитаЯ, мрачно обронила супруга моЯ, легла на койку в чем была и
прикрыла локтем лицо.
‘сыпав картошку в отремонтированное подполье, Я поставил на давно
отремонтированную печку -- вот что значит угореть и чуть не умереть! --
восстановленную из праха кастрюлю с овощами, сходил за дочкой к нашим. Ћна
так и гнила в седухе, сделанной из дупла, играла кружкой и ложкой. €ногда в
седухе и засыпала. ’еща затЯжно болела. ’есть летом на покосе, зимой во
дворе колотитсЯ, им не до нашей девчонки. „а и устали они от своих детей, от
внуков, от своей жизни, очень сердились на менЯ и на дочь за то, что
затеЯлсЯ у нас второй ребенок, потому как и с одним не управлЯемсЯ.
“видев менЯ, дочка запрыгала в седухе, протЯнула ко мне руки,
залепетала: "Џапа! Џапа!" -- и смолкла, не увидев встречной улыбки. Ћна была
мокраЯ и грЯзнаЯ, преданно обнЯла руками в ниточках мою шею, дышала в ухо и
не иначе как утешаЯ менЯ вдруг сказала шепотом: "‘лусай, папа".
‚ода не успела нагретьсЯ. џ подмывал девочку почти под холодным
умывальником. €знеженнаЯ нами, как говорила теща, девчонка захныкала, начала
вывертыватьсЯ из моих рук, и в беспамЯтстве, не иначе -- контуженый же! -- Я
звонко ударил ее по мокрой заднице.
-- ‹учше менЯ бей. ђебенок-то при чем? -- раздалось из-за перегородки.
“ дочки было прелестное платьишко из разноцветной ткани, принесенной
женой с работы. Љогда эта пигалица была совсем маленькаЯ, все тЯнула подол
платьишка в рот, принимаЯ нарисованные цветочки за живые. ‚ платьишке
чистом, сухом, не помнЯщаЯ обид, не знающаЯ горЯ, она уже сидела у менЯ на
коленЯх и, сглатываЯ слюнки, ждала, когда Я облуплю длЯ нее картошку; сложив
губы трубочкой, дула и дула на нее. ‹юбЯщаЯ посмеЯтьсЯ, пошалить,
порезвитьсЯ, поиграть со мною -- маме все некогда, -- лишь под мои песни
засыпающаЯ, а пел Я ей все, что помнил, начинаЯ с "ѓоп со смыком" и кончаЯ
"‚ставай, страна огромнаЯ, вставай на смертный бой", девчонка в этот раз
угомонилась послушно, разметалась крепким телишком и чему-то во сне
улыбалась, катаЯ по румЯным щекам -- в маму удалась! -- радостные Ямочки.
"‚о какаЯ у нас картошка питательнаЯ! -- мрачно отметил Я, любуЯсь
здоровым, жизнерадостным дитем. -- “ иных родителей с прЯников дети
хилобрюхи". џ так долго сидел и смотрел на дочку, что голова моЯ сама собой
легла на брусок детской зыбки.
-- ‘тупай ложись, -- тронула менЯ за плечо жена в глухой уже час.
“тром она, хоть и медленно, бродила по кухне, делала домашние дела и,
провожаЯ менЯ на работу, мрачно молвила, что все в порЯдке. Ђ мы еще хотели,
чтоб после этого всего и второй ребенок родилсЯ жизнерадостный и здоровый.
Ќо так бывает лишь в советских песнЯх и на плакатах.
ђодилсЯ сын в марте, в хороший солнечный день. Џривезли его с матерью в
кошевке председателЯ артели "’рудовик" и на развороте к дому чуть было не
выронили в снег.
„очка топала ногой, кричала "анадо!", оттаскивала с колен матери
новорожденного, как обезьЯнка, залезала с кровати в качалку и пыталась
освободить ее от непрошеного постоЯльца. € смех и грех.
џ начал овладевать живописным искусством. Џринес три краски из депо и
ловчилсЯ на мешковинах и клеенках ладить "ковры". “давалсЯ мне лишь один,
волнующий мое сердце, сюжет -- на мотив с детства любимой песни "‘идел рыбак
веселый на берегу реки". ‹ебеди, олени, пасущиесЯ на зеленом лугу, и прочаЯ
тварь моей кисти не давались, и вообще ковров на базаре красовалось много.
‚ воскресенье уволокло мою жену вместе с ребЯтишками к нашим иль в
детскую консультацию. џ сидел возле кухонного стола и в квадратных баночках
из-под американских консервов размешивал в олифе краски, корочку с которых
ночами съедала зловреднаЯ крыса, -- и внезапно увидел, как вдоль
железнодорожной линии, перед самым окном, веселой гурьбой куда-то следуют
мои одноклассники, несЯ за синюю ленточку нарЯдную картонную коробку.
"Људа это братва наша подалась?" -- и вдруг заметил, что парни и девки
сворачивают к задним воротцам, возле которых и возлежал рылами окон на снегу
наш живучий флигель. Ќе успел Я пережить панику, как в дверь настойчиво
забухали кулаками, дружно заорали, врываЯсь внутрь помещениЯ, соученики мои:
-- Њожно к вам?
€ Я по глупости растерЯнно молвил:
-- Њожно. ’олько осторожно.
‚ это времЯ дверь с пыхтеньем вернулась на место и вышибла вперед ‹юсю
‚ербицкую, выбранную старостой класса за ум и красоту.
-- Ћй! -- схватилась староста за задницу и громко рассмеЯлась.
Џредостережение было своевременно. -- Ќу, молодой папаша, от имени восьмого
"бэ"...
€ все вдруг подхватили весело, будто козлЯта на лужке: "Ѓе-бе, бе-э!"
-- и закружили менЯ в хороводе, целуЯ в щеки, в нос, в лоб, и вразнобой
кричали: "‘крыть хотел! ‘крыть!.. Ќо мы в школе не зрЯ сидели, того
дожидалисЯ!..", "Ћбмывать! Ћбмывать!", "ѓде мама? ѓде новорожденный?..".
Ћни выставили на кухонный стол две бутылки портвейна и, презрительно
сдвинув мои художественные краски, водрузили на середку стола торт, вЯзку
сушек, пакет с конфетами! џ пригласил гостей в переднюю. ‚валиваЯсь за
перегородку, ‚ербицкаЯ теребнула занавески:
-- Љакие милые! -- а войдЯ в комнату, добавила: -- € тут очень мило.
-- Џировать-то у нас, ребЯта, не на чем -- ни сидений, ни стола.
-- Ђ газеты есть? Љакие-нибудь старые доски есть?
-- …сть, есть! -- оживилсЯ Я.
€ через десЯть минут иль через пЯтнадцать ребЯта, на двух наших
табуретках поместив железнодорожную, дырЯвую от болтов доску, вытерли ее
трЯпкой, на пол постелили газеты, расставили чашки-кружки, два стакана,
углЯдели на умывальнике стеклЯнную банку из-под консервов, вытрЯхнули из нее
зубные щетки и наполнили посуду портвейном.
Џарни сидели на полу, и Я, молодой папа-героинЯ, -- среди них, девчонки
на кровати, староста -- посередке. Џольского происхождениЯ, уже в юности
выглЯдевшаЯ настоЯщей пани, в бордовом вышитом платье, она величаво и
вельможно глЯделась в нашей убогой обители.
-- ‹юська! ђечь говори! -- потребовал народ.
‚ербицкаЯ не жеманЯсь встала, задорно и высоко поднЯла стакан:
-- Ћй, как Я рада! Ћй, все мы как рады! -- €, видно вспомнив, что она
все же не хухры-мухры, все же староста класса, уже строго, со взрослым
достоинством продолжила: -- ‡а мирную жизнь на земле! ‡а ее воплощение в
живом виде! ‡а счастье ребенка, мужика! ‡а всех за нас! ‚от им! ‚от им,
фашистам этим! -- показала она фигушку в перекошенное сикось-накось окошко.
€ все вдруг заорали "ур-ра-а-а!", выпили до дна и, пользуЯсь случаем,
начали целовать девчонок. "’олько не кусатьсЯ!" -- предупредила староста.
ЊенЯ тоже целовали -- и девчонки, и парни. џ что-то пыталсЯ сказать, но
не сказывалось ничего, першило в горле, должно быть, от вина. џ отвернулсЯ к
окну, чтобы смахнуть рукавом слезы. ѓости было примолкли, но потом
зашушукались. Џарни в кухню утЯнулись -- "покурить". ‚ербицкаЯ за занавеской
скрылась. ‚ кухне шуршали деньги и талоны. ЏарнЯм понравилась наша игровитаЯ
дверь, и скоро под задницу шибануло и забросило в переднюю двух парней с
бутылками портвейна, прижатыми к груди.
"“р-ра-а-а!" -- опЯть закричали гости. € пошли речи внеплановые, уже и
Я осилилсЯ, траванул какую-то складную хреновину. ‚се хохотали, в ладоши
хлопали.
Љогда жена моЯ с детишками приблизилась к нашему жилищу, в нем уже так
ревела бурЯ и дождь такой шумел, что труба над избушкой шаталась, потолок
вверх вздымалсЯ.
"“р-ра-а!" -- снова заорали гости, отнимаЯ детей у женщины и передаваЯ
новорожденного. Ђ девица моЯ бойкаЯ оробела от многолюдства, но скоро от
папы передавшеесЯ чувство коллективизма и в ней взЯло верх, и она уже ерзала
у менЯ на ноге, смеЯлась вместе со взрослыми. Љогда Я дал ей конфетку с
цветочной оберткой, она потащила ее в рот вместе с бумажкой. џ развернул
конфетку, она спросила: "‘е?" џ дал ей лизнуть конфету, и она сожмурилась:
"‘ла-адко!"
†ена моЯ выпила со всеми только глоток вина, сказала, что кормит
ребенка, подержалась за голову и улыбнулась гостЯм:
-- Љакие же вы молодцы! ‘пасибо вам за доброту и ласку... Ђ Я думаю, с
кем мой благоверный грамоте учитсЯ? Ђ он вон каких хороших людей выбрал, вон
в какую добрую школу попал... „ай вам Ѓог всем здоровьЯ, дай вам Ѓог всем
счастьЯ...
„олго, очень долго мы провожали гостей, целовались у порога, хлопали
друг дружку, плЯсать пытались, и Я опасалсЯ насчет западни, не свалились бы
гости в подполье, но староста хмельно прикрикнула: "ђебенок спит", --
плЯсать пришлось во дворе, меж подтаЯвших сугробов снега.
Ћни ушли обнЯвшись, и вдоль линии по железнодорожной улице в ночи
разносилось: "Џо муромской дорожке стоЯли три сосны-ы..."
†ена моЯ, когда мы улеглись спать, гладила менЯ по голове:
-- “ нас все будет хорошо, все будет хорошо.
Ќо не может быть хорошо, тем паче все, когда кругом все так плохо.

x x x
Ќачали продавать коммерческий хлеб и выдавать по карточкам сахар и
масло без замены какими-то диковинными конфетами иль желтым жиром, не иначе
как собачьим, масла -- селедкой.
€ в это времЯ во всю мощь заЯвила о себе тварь, сопутствующаЯ людским
бедам, -- крыса. Ћна прежде грызла картошку в подполье, шуршала под
половицами, ЯвлЯлась лишь ночами, забиралась на стол и царапала, грызла
столешницу, норовЯ влезть под чугунок и овладеть хлебной пайкой, бренчала
баночками с краской, по занавеске иль по выступам бревен взнималась в
посудник, застигнутаЯ врасплох, рушилась оттуда комом, гулко ударЯлась об
пол и мгновенно исчезала в ближней дыре под полом. „ыр в нашем жилище
дополна, жилые углы промерзали, мы их затыкали, чем могли, крыса прогрызла
затычки; и груди простудила, мастит получила, оставив детей без материнского
молока, моЯ супруга не без помощи этой твари.
Ќо вот пришла пора, и шмара, как Я называл крысу, живущую в нашей
избушке, обзавелась хахалем, не может шмара без хахалЯ, и пошла разгульнаЯ
жизнь под полом, выплескиваЯсь и наружу. ‚ознЯ под половицами, визг, драки,
дележ имущества иль выЯснение отношений, завоевание жизненного пространства!
•ахаль нам угодил пролетарского посева, из бараков пришел, не иначе, с
детства, видать, привык он к содому, дракам и разгульной жизни. •одил на
сторону, иногда сутками пропадал и от блудного переутомлениЯ потерЯл
бдительность. џ шел из дровЯника с беременем дров, а хахаль не спеша брел с
поблЯдок и уж достиг было сенок, хотел поднырнуть под дверцу, как Я обрушил
на него дрова и оконтуженного втоптал в снег.
мара, лишившись мужа, совсем осатанела и в мое отсутствие -- мужиков
она все же побаивалась -- что хотела, то и делала. ђазгуливала по избушке,
взбиралась к тазу под умывальником, на стол махом взлетала, все чугунок ей
не давал покоЯ, и жена говорила -- однажды застала ее в детской качалке,
откуда она выметнулась темной молнией и злобно взвизгнула.
‚озвращаЯсь ночью из школы, Я услышал человеческий визг в избушке, и
когда влетел в нее, увидел жену, сидЯщую с поднЯтыми ногами на кровати, к
груди она прижимала ребенка. Ћбе мои женщины ревели и визжали -- жена от
страха, дочка оттого, что мама ревет. Ќикакие ловушки, мною употреблЯемые,
шмару взЯть не могли, она каким-то образом спускала капкан -- плаху,
излаженную вроде слопца, съедала наживку и надменно жила дальше, отраву,
взЯтую с колбасного завода, умнаЯ тварь игнорировала. Ќо как бы ни была
тварь умна и коварна, все же человек -- тварь еще более умнаЯ и коварнаЯ.
џ отослал жену с ребенком ночевать в родительский дом, поставил
консервную банку к стене, в нее опустил хлебную корку, чуть раздвинул
занавеску на переборке и сел на кровать, упрЯтав зарЯженное ружье под
одеЯло. ‘вет на кухне мы уже давно не выключали из-за крысы. € вот Явилась
она, обозначилась привычными звуками, взбираЯсь на стол, царапала ножки
острыми когтЯми, оттуда -- на подоконник, зазвЯкали баночки, -- и к чугунку.
Ђх уж этот чугунок! Ќо о чем думала крыса, как проклинала она чугунолитейную
промышленность, знать нам не дано, и со стола заметила на полу консервную
банку. ‚сЯкий изредка возникающий в жилище предмет шмара немедленно
обследовала, пробовала на нюх, на зуб, испытывала когтЯми.
џ разбил ее дробью так, что выплеснулось на стену. џ отскоблил пол и
подтесал топориком бревно, но в полусгнившем дереве все зиЯла отметина со
впившейсЯ в нее дробью.
-- †ивите теперь спокойно, -- сказал Я жене утром.
-- Ћ-ох, не к добру все это, не к добру. € покой нам только снитсЯ,
вычитала Я в одной книжке.

x x x
Ќ-нда, вещий Язык у моей половины, вещий! Ѓеда надвигалась на нас
совсем не с той стороны, откуда мы ее могли ждать. Ќа очередном медосмотре
зацепили менЯ врачи и отправили на рентген. “ менЯ открылсЯ туберкулез,
предпосылки к которому были всегда, предупреждали еще в госпитале врачи, да
давно забыл Я и про госпиталь, и про врачей всЯких. ЊенЯ немедленно уволили
из горЯчего цеха и сделали вид в вагонном депо, что работы, кроме как
учеником плотника с окладом двести пЯтьдесЯт рублей, двадцать пЯть по новому
курсу, длЯ менЯ никакой нету. Џохорукий детдомовец, отпетаЯ пролетарьЯ, Я с
месЯц поучилсЯ на плотника, бил чаще не по гвоздю, а по плотнику и стал
назначатьсЯ на вспомогательные работы: убирать мусор, выскребать краски,
мыть шваброй полы в душевой. Ћднажды, работаЯ в колесном парке с таким же
умельцем, как Я, заправил подъемник под колесную пару, напарник мой без
команды нажал на кран воздуходувки и раздавил мне до кости палец.
ЊенЯ какое-то времЯ продержали на больничном. џ поднажал в школе, менЯ
пообещали перевести в девЯтый класс, там уж и до десЯтого рукой подать, а с
десЯтилеткой Я -- ого-го-го, хоть куда. „нЯми Я сидел дома с ребЯтишками, и
однажды постучали в дверь и вошли люди конторского вида. „вое. Ћни
внимательно осмотрели избушку, менЯ с завЯзанной рукой, ребЯтишек и,
потупившись, сказали, что нам необходимо выселитьсЯ.
-- Људа? -- спросил Я.
Љонторские люди объЯвили, что не знают куда, но от железнодорожной
трубы будет прокладыватьсЯ канава длЯ укладки городских сточных
канализационных труб и канава та, по плановому чертежу, проходит аккурат по
нашему флигелю, который давно уже ни в каких реестрах и прочих деловых
документах не числитсЯ. ‚ центре города начинаетсЯ возведение новых домов,
поэтому и стоки всЯкие упорЯдочиваютсЯ, начинаетсЯ снос окрестных домов,
люди, живущие в них, по закону получат квартиры, но коль мы вне закона, нам
ничего не светит в смысле жильЯ.
-- Ќо солнце и нам светит, солнце на всех одно, -- мрачно пошутил Я, и
строгие люди подтвердили насчет солнца, что, мол, да, солнце на всех одно, и
с этим удалились.
ќкскаваторами тогда еще мало баловались, пришла бригада рабочих и
начала копать лопатами землю от железнодорожной трубы. Џравда, трубы под
полотном уже давно не было. ‚место нее налажен короткий тоннельчик из
тесаного камнЯ, и у того тоннельчика даже и кокетливый ободок из серенького
мрамора иль полированного камнЯ сооружен.
ђассыпавшийсЯ по косогорам окраинами городишко все ширилсЯ. ‡а линией
возникли два жилых трехэтажных дома, неуклюже-крЯжистых, без балконов и
всЯких там разных излишеств, -- много народу они вобрали в себЯ, -- внизу
одного дома-баржи разместилсЯ колбасный завод, и вывел он трубу к
железнодорожному стоку. Ѓушевала тут веснами стихиЯ так, что горловина под
полотном переполнЯлась, тогда нессЯ поток через рельсы.
Ћгород тестЯ не раз размывало, когда и уносило дурновешней стихией
веснами; летом, случалось, ливнЯми и грЯды с овощью опрокидывало,
разбрасывало. Љак-то в предвоенные годы всю землю с огорода унесло --
хорошо, был у ‘емена Ђгафоновича бесплатный железнодорожный билет, и он с
девчонками, Љлавдией и Њарией, съездил на родину, закупил продуктов. ‚
‡уевке, на ‚Ятке, они были дешевле, чем в индустриальном крае. Ќе пропало с
голоду в тот год большое семейство, но крепко поумнело. ђебЯта насадили
вдоль задней ограды тополей, в угол огорода, в тот, что выходил к канаве,
натаскали из лесу черемух, рЯбин, березу, даже осина одна попалась,
смородинник, бузина, таволожник объЯвились здесь сами собой -- и получилось
в отдаленном углу что-то вроде сада. € тот сад да тополЯ немножко защищали
огород от размыва, но вот пришли из ѓорзеленстроЯ люди с ножницами и так
обкорнали тополЯ, что те лишь жидкие прутики из пней вымучивали, два или три
дерева вовсе засохли.
€ вот Явились работЯги, нанЯтые горкомхозом. Љопают. Џодатливо. „о
ограды дошли, свалили. Џапаша бунтарски себЯ ведет, не идет ограду поднимать
и не замечает, что по саду бродЯт козы, даже корова чьЯ-то пестраЯ
затесалась, жрет прошлогодний бурьЯн, козы кусты жуют и кору на деревьЯх
гложут.
‚от и до флигелЯ землекопы добрались, подкопали его с уличной стороны,
две половицы на волю потекли. џ на койке сижу, с детьми играю. †ена рыщет,
квартиру ищет, тесть с тещей всех знакомых обошли, нигде нас с детьми не
пускают или требуют такие деньги, за которые можно свой дом купить.
-- Џоговорить надо, -- сказал мне бригадир землекопов.
-- Ћб чем?
-- Ћб чем, об чем? Њы ж хоромы твои подкопаем, завалитсЯ халупа, тебЯ с
ребЯтишками задавит на хер.
-- Ќу и пущай задавливает.
Ѓригадир привел милиционера. € тот с порога пошел на повышенных тонах:
-- ’ы почему не выселЯешьсЯ? Џочему волынку разводишь? €-эшь какой!
‚идали мы таких. џ нарЯд приведу, вышвырнем тебЯ без церемоний.
џ узнал его. ќто был тот самый сержант ѓлушков, что спал беспросыпно
под военкоматской скамейкой. Ќа нем шинель сохранилась, только петлички были
спороты, заношенное обмундирование, исшорканные на щиколотках до белесых
дыр, рваньем означенные сапоги. ‹ишь картуз новый, милицейский, как-то вроде
бы случайно и счужа провисал до ушей на его куцей голове.
‚ военкомате он, пьЯный, спал под скамейкой до тех пор, пока его за
ногу на свет не вытащили и сказали, чтоб он следовал в милицию. "‡ачем? —то
Я наделал?" -- ошарашенно вытаращил белесые глаза заспанный сержант. "Ќабор,
дура". -- "Ђ-а, набор, тады ладно, тады Я готов". € в милиции всегда был
пьЯн или уж от природы глЯделсЯ пьЯным, говорил утробно, непонЯтно, как бы
не договариваЯ слова, но материлсЯ и командовал разборчиво. †ил он через
четыре от нас дома в пЯтом, подженившись на детной вдове, но ни с кем
соседства не водил, никого из близлежащих домов не знал и не помнил.
Џрошлой весной ‘емен Ђгафонович с моей супругой посадили картошку на
своЯком, €ваном Ђбрамовичем, отведенном участке и, чтоб коровы не вытоптали
посадки -- это уже случалось не раз, -- загораживали землю жердЯми, зимой
еще заготовленными на —усовой и приплавленными после ледохода к месту
назначениЯ. †ена, хоть и в положении, таскала из-под горы жерди, папаша
городил городьбу, парнишки €вана Ђбрамовича играли на полЯне, старший прЯмил
гвозди на камне и подавал деду из речки размоченные таловые и черемуховые
перевЯзи.
„ело двигалось к концу, день клонилсЯ к вечеру, когда налетел на
старика конный милиционер, едва державшийсЯ в седле, и приказал
разгораживать огород.
-- „ак эть объехать-то на коне -- всего ничего, -- тихо сказал ‘емен
Ђгафонович.
-- џ кому сказал, растак тебЯ и этак! -- заорал милиционер. --
Џр-риказываю! -- и вытащил из кобуры черный пистолет "’’".
ќто был ѓлушков. Ћн ездил на сплавной участок кого-то усмирЯть. “смирил
не усмирил, но набралсЯ до бровей и впал вот в пьЯный кураж.
-- ђазгораживай, папа, -- попросила помощница, и старик разбросал жерди
в сторону.
‚садник аллюром промчалсЯ по посаженной картошке до второго прЯсла и
заорал, пальнув в воздух:
-- Ђ эту преграду хто убирать будет?!
“брал старик и второе прЯсло. € долго стоЯл опустив голову.
-- ЊокраЯ от пота рубаха провисла меж лопаток, -- рассказывала мне
жена, -- он весь сник, ослабел. џ подошла, погладила папу по плечу, думала,
он заплачет, но он лишь попросил старшего парнишку, внука своего, свернуть
ему цигарку и, проморгавшись от первой густой затЯжки, молвил: "•орошо, что
того варнака, -- менЯ, значит, -- тутотка нет, смертоубийство бы
получилось". € на обратном пути наказал: "’ы уж ему не сказывай ничего..."
Ќо велико было унижение и без того униженных людей, жена не удержалась,
рассказала мне о происшествии на огороде. "Ќу, падла, встретишьсЯ ты мне на
узкой дорожке!" -- взъЯрилсЯ Я, и хотЯ, оставшись живым, дал себе после
кровавого фронта на госпитальной койке слово или клЯтву не поднимать ни на
кого больше руку и кровь никакую не проливать, длЯ ѓлушкова сделал бы
исключение.
€ вот она, узкаЯ дорожка, вот оно, перекрестье, на котором нам,
кажетсЯ, не разойтись.
џ поманил милиционера ѓлушкова пальцем в комнату и показал на ружье,
висЯщее над кроватью.
-- ‚ патронташе, -- сохранЯЯ напрЯженное спокойствие, сказал Я, --
двадцать патронов. ‚се они будут ваши. ’ебЯ, в порЯдке исключениЯ, уложу
первым. џ давно это обЯзан был сделать.
-- —его-чего? „а ты...
…ще мгновение -- и Я бы взорвалсЯ: звон в голове разламывал череп,
внутри у менЯ все клокотало, рассудок мой темнел. Ѓригадир, как оказалось,
тоже бывший фронтовик, уловил ситуацию и грудью, брюхом вытеснил в сенки
милиционера, что-то бубнившего, пытающегосЯ высказатьсЯ, пристращать менЯ.

x x x
Ѓригадир попросил менЯ сварить картошек.
‚ечером всЯ своднаЯ бригада землекопов сидела за кухонным столом в
нашей избушке и обмывала первую получку. €з горлба тогда не пили ни
работЯги, ни даже бродЯги. †елаЯ гулЯть обстоЯтельно, не по-скотски, пить из
посуды, работЯги расположились на кухне тесно и дружно. Ќалили мне, Я
отказалсЯ, показавши на грудь -- немощен, дескать. Ѓригадир, выпив водки,
"заедал ее", как выразилсЯ, холодной водой из ковша. ђаботЯги говорили обо
всем и все громче. Ѓольшинство оказалось фронтовиками, не обретшими до сих
пор приюта, остальные были из тюрем и лагерей. Ћдин фронтовичок после пЯтого
приема начал привЯзыватьсЯ ко мне:
-- —е-то мне твое лицо навроде знакомо? Њы где видались-то?
-- џ месЯц назад с каторги бежал, может, там?
-- ’ы эту мудню брось городить! -- начал сердитьсЯ работЯга. -- џ сроду
в тюрьмах не бывал...
-- Џобудешь еще, кто не был -- тот побудет, кто был -- тот не забудет,
гласит народнаЯ мудрость, -- съЯзвил бывший зек интеллигентного склада телом
и лицом.
-- ‚ военкомате, в военкомате Я тЯ видел, ковды на учет становились, --
заликовал вдруг работЯга.
Љонфликт, начавший зарождатьсЯ, угас, один из бывших зеков без
колебаний и лишних слов свалилсЯ на пол.
-- Џусть тут и спит. Ѓольше ему негде. Ђ вы, ребЯта, по домам. Ђ ты, --
поднЯвшись с табуретки, сказал бригадир, -- на тюрьму не нарывайсЯ. ’ам и
без тебЯ тесно. ‡автра мы подошьем тесом нижние венцы твоей избушки и больше
пока подкапыватьсЯ не будем. Ћбойдем. € по-стахановски двинем дальше. Ќо
тебе все равно надо что-то смекать. Љанаву из-за тебЯ не остановЯт. •оромина
эта подгнила снизу и сверху иструпела, но из нее, если подрубить два-три
венца, собрать еще кое-что можно. ‚ели бабе ставить лагуху браги, Я, так и
быть, приведу тебе стервЯтников из бэтэи горсовета, ты их напоишь, они тебе
место под застройку отведут. ‚се! -- хлопнул менЯ по плечу бригадир. -- Ќе
раскисай. € не воюй. Ќаша война кончилась.
-- Ќ-нет, не совсем еще. џ эту тварь в милицейском картузе все равно
достану.
-- Ќу и сгниешь в тюрьме, а ребЯтишки твои и баба твоЯ здесь
передохнут.
Ќ-нет, не будет мне покоЯ, пока эта тварь ползает по земле!..
Ќо всемилостивейший ѓосподь всегда был моим заступником и спасителем,
не оставлЯет Ћн менЯ без доглЯда до сих пор.
‚ декабре того же года пошел дождь на мерзлую, снегом убранную землю. €
склон “рала оледенел, а улицы и переулки, заулки, бугры и склоны в городишке
превратились в катушку. € что менЯ в такую-то дурнопогодь понесло на рынок
-- не вспомню. Ќароду на рынке почти нету, лишь в павильонах, под крышею,
где еще местами сохранилсЯ тес, маЯчили неустанные продавцы табака, семечек,
краденого барахла и подозрительно розового свиного мЯса, со скотомогильника,
не иначе, увезенного. Џо деревЯнным рЯдам, свесив ноги, сидели здешние
завсегдатаи: картежники, щипачи, наперсточники и просто блатари и воры. Љ
ним вЯзалсЯ, грозил пальцем милиционер ѓлушков, как всегда пьЯный,
распоЯсанный. „олжно быть, он в тот день дежурил по рынку и вот устанавливал
здесь порЯдок. Ѓыл он при оружии, хваталсЯ за кобуру, из которой торчала
наружу ручка пистолета "’’", того самого, которым стращал он мирнейшего
человека, моего тестЯ, и мою жену.
-- •илЯй-хилЯй, мусорило, а то докорЯчишьсЯ, мы у тЯ пистоль отберем и
положим тут баиньки, -- услышал Я, следуЯ по павильону мимоходом, и никакого
значениЯ тому не придал. ѓород рабочий, буйный, тут и пьют, и бьют друг
дружку трудЯщиесЯ давно и непрерывно.
‚озвращалсЯ Я с рынка задними, с петель сорванными воротцами, вмерзшими
в лед, и вдруг услышал: "‘той! ‘той, твою мать. ‘той, стрелЯть буду!.."
џ обернулсЯ -- по грЯзному льду, скользЯ, бежал, но больше катилсЯ
парень в распахнутой суконной куртке, с закинувшимсЯ с шеи на спину нарЯдном
кашне. Ћбут он был в новенькие блестЯщие сапоги-джимми, должно быть, с
необкатанными еще кожаными подметками, и ход по льду у него не получалсЯ,
скользЯщего же, его настигал товарищ ѓлушков, топаЯ милицейскими коваными
сапогами, с обнаженным пистолетом, с мерзло сверкающими тюленьими глазами,
грозно раззЯвленным ртом. ‡а задней калиткой стекленел небольшой спуск, по
нему-то и катнулсЯ вниз парень и, не сумев пойматьсЯ за створку ворот, упал,
пробовал взнЯтьсЯ, да фасонистые сапоги скользили. € тут настиг беглеца
ѓлушков, рыча и матерЯсь, он засунул пистолет в кобуру, навис над парнем,
схватил его за горло и начал душить. Џарень был верток, ловок, милиционеру
не давалсЯ, все глубже закатываЯсь под распахнутую старую шинель.
€ вдруг грохнуло. ѓлушкова подбросило вверх, он еще продолжал сжимать и
разжимать пальцы, еще недоуменно смотрел расширенными глазами и шевелил
ртом, ругаЯсь, но рот уже вело в зевоту -- выстрел был смертелен, прЯмо в
сердце.
Џарень отбросил упавшего на него милиционера, вскочил и, видимо сам от
себЯ не ожидавший того, что сотворил, тыкал перед собой пистолетом "’’" и
панически визжал: "Ќ-не подходите! Ќ-не подходите! “бью-у! “бью-у-у-у!"
Ќо в эту минуту никого, кроме менЯ, у задних ворот не было, из
павильона на выстрел мчалась гулеваЯ братва. "“бегай, парень! “ходи!" --
негромко сказал Я, и с пистолетом в руке убийца побежал в одну сторону, а Я
неторопливо почапал в другую.
Ѓыл некролог в газете со словами: "героически на посту", "достойный сын
ђодины", "верный закаленный дзержинец".
Џарень-убийца был татарин, кажетсЯ, •абибулин по фамилии, и он ночной
порой на бакальском поезде уехал в ’атарию, сумел там затерЯтьсЯ, но года
через два попалсЯ на каком-то очередном деле, и тогда всплыло и чусовское
убийство милиционера.
Ќи того, ни другого на земле уже никто не помнит.

x x x
ЏьЯницы из горсоветского иль пэтэи отвели нам место под застройку в
устье оврага, возле дороги на Љрасную горку, на стихийной свалке.
Џо угощенью и угодьЯ.
џ говорил и говорю, что Ѓог был за нас, все еще бросал всевидЯщий взор
и на нашу нескладную семью, но уже начинал уставать, потому как много нас,
жаждущих …го милостей, накопилось на русской земле.
Ќаследник ростовского капитана рос на руках бабушки и дедушки
крепеньким, капризным и драчливым парнем. Ќаша боеваЯ девица играла с ним и,
ни в чем не желаЯ ему уступать, ввЯзывалась с братцем в драку, он ее,
конечно, одолевал, она ревела и, чувствовал Я, копила силенки, чтобы со
временем во что бы то ни стало побеждать этого папой брошенного бойца.
Џришла парню пора идти в детский садик, и первое, что он сделал, занес в дом
конъюнктивит и заразил свою сестрицу. Ћ-о, какаЯ это дикаЯ, мучительнаЯ
болезнь. „евчушка криком кричала дни и ночи, озорные глаза ее склеило гноем,
лишь прижатаЯ к груди моей или матери, она, измученнаЯ, всЯ завЯдшаЯ,
горЯчаЯ, засыпала на минутку-другую, и снова взвивалсЯ ее уже слабеющий
крик, к утру становившийсЯ цыпушечьим писком.
’ем временем менЯ выдавили все же из вагонного депо, выписавши на
прощанье в награду машину горбылей и два кубометра тесу. Њужики, узнав, что
Я начинаю строительство, под горбыль засунули с десЯток бракованных плах. Ќа
деньги, полученные при расчете, и на декретное пособие жены Я выписал в
лесничестве шесть бревен. ‚озглавлЯл лесничество вернувшийсЯ с теплого места
старший брат жены. Џривыкший обирать и объедать военнопленных, содрал он с
менЯ такую плату, что впору было попускатьсЯ замыслом о строительстве своего
жильЯ, но ‘емен Ђгафонович сказал: "Ќадо, парень, надо, иначе пропадете", --
и помог мне огородить "нашу землю" вместе с мусором, стеклом: потом, мол,
уберете, а сейчас главное, чтобы горбыль не растащили и бревна не увезли.
Ќапротив нас с размахом строилсЯ его старший сын. ‹есничий. нырЯли там
машины, тЯнули бревна лошади, отец едва кивал сыну, мне говорил: "Ћн еще во
школе эким был, в пионеры поступил, дак иконы хотел выбросить, старуха ему:
"‚от те Ѓог -- во те порог". Ќа войне в чинах был, шибко поранетый вернулсЯ,
ну, думаю, теперЯ человеком станет, да, видать, горбатого и война не
исправит..."
‡абегаЯ вперед, скажу: всеми брошенный, больной, он только у своей
средней сестры и найдет отзыв, только она ему и поможет, чем может, и
схоронит его, алкоголика, туберкулезника, чудовищно в одиночестве кончившего
жизнь, опЯть же она, сестра. Ќу, да это к слову.
€менно в эти дни, когда Я крутилсЯ на стройке и вокруг нее, жена с уже
подсекающимисЯ ногами тетешкала дочку и всеми способами и силами сохранЯла
малого сынишку от конъюнктивита, к нам в избушку зашла женщина не женщина,
девушка не девушка, одетаЯ в парусиновую юбку, старую стЯженную кофту, низко
завЯзаннаЯ клетчатым полушалком, и не то спросила, не то утвердила,
прикрываЯ ладошкой рот:
-- ‚ам нЯньку ната.
„а как же не надо, во как надо, но мы сейчас платить нисколько не
сможем, и девочка у нас болеет, мальчик слишком еще малой, так едва ли ты
согласишьсЯ на такие условиЯ, объЯснили мы гостье.
-- Љокта теньки путут, саплатите скоко-нибудь.
Ћна открыла лицо, и мы, повидавшие виды, не охнули, не ахнули, увидев
два клыка, кончиками выступающие из-под вынесенной вперед верхней губы,
желтое сморщенное лицо -- в складках скорбных морщин, низкий лоб, сплющенный
в переносице, и широкими ноздрЯми вздернутый нос, широкий рот с синюшными
мЯгкими губами. …е можно было бы принЯть за ведьму, если б на ее лице не
светились виновато и запуганно большие прекрасные глаза почти неуловимого
цвета, что-то между голубизной и фарфоровой синью, лучистое, выпуклыми
белками резко оттененное.
Њы ее приветили, покормили чем было. Ћна была голодна, но ела не жадно,
опрЯтно. ‘остоЯла она в нЯньках с раннего детства у многих людей, последнее
времЯ нЯнчила племЯнника, и, как довела его до детсадовского возраста,
братец согнал эту домашнюю рабу со двора.
—ерез час она уже включилась в дела, нагрела воды, выкупала мальца в
корыте, попутно что-то состирнула, забрала из рук изнемогшей хозЯйки
девчушку, начавшую расклеивать глаза и жалко улыбнувшуюсЯ тетеньке, котораЯ
назвалась нЯней. ‡асыпаЯ на добрых руках, девочка с радостным успокоением, в
лад шагов, повторЯла, пока не уснула: "ЌЯ-на, нЯ-на, нЯ-на..."
Ћни подросли, дети-то, на ее руках, при ее доглЯде и никогда, никогда
не замечали уродства своей нЯни, любили ее не меньше, чем маму, помнили и
будут помнить всю жизнь.
‡а два или три выходных днЯ Я, тесть и Ђзарий обожгли, вкопали
деревЯнные стойки под углы избушки, срубили и в углах скрепили два нижних
новых венца -- и стройка остановилась: у строителЯ не оказалось
вспомогательных материалов -- моху, пакли, рубероида; гвозди, что притащил
из вагонного депо, израсходовали на ограду, и молотка путного нет, и топор
тупой, и пила не разведена, ножовки так и вовсе нету.
-- ђуберойду-то клок и надо, застелить стойки, моху Я на подловке
поглЯжу. ‘ходи к брату, -- кивнул головой тесть в сторону стройки через
дорогу, где не по днЯм, а по часам рос сруб с обтесанными, ровно
подобранными бревнами. Ђзарий на предложение отца ответил, что он скорее
пойдет к херу собачьему, чем к этому начальствующему хвату, вдруг
обматерилсЯ и пошел, пошел валить, все громче и громче, чтоб на усадьбе
братца слышно было.
-- Ќе надо бы начинать со скандала, -- почти отцовскими словами, с его
точной интонацией попросила ЂзариЯ сестра, убиравшаЯ мусор на размеченной
колышками площадке под дом.
Џапаша обрадовал менЯ, сказав, что на подловке, на чердаке дома, стало
быть, в сарае мешка три моху насобирает, но надо мне прогулЯтьсЯ в лес, с
ружьем, раз оно есть, надрать там моху, посушить его оставить.
-- Џотом сносим в мешках на себе, а это -- вот, -- кивнул он головой на
штабелем выложенные вагонные доски и на гвозди, вынутые из них, которыми
были наполнены деревЯнные Ящики и старые ведра, -- Я как знал, что
пригодЯтсЯ.
Ћх, старый крестьЯнин, русский мужик, всегда-то он себе на уме, всегда
живет с заглЯдом вперед, Я-то, пролетарский ветродуй, еще и негодовал про
себЯ, что папаша мой крохоборничает, собираЯ старые гвозди, и доски, которые
получше, присваивает, а они, крашенные, сухие, так хорошо горЯт.

x x x
Ќа колбасном заводике лицом к желдорлинии возвели дощаной ларек и
начали в нем продавать жилку -- мЯсную обрезь и кости. Ћчереди там
выстраивались с раннего часа, торговлЯ шла дотемна. Љ вечеру из цехов прЯмо
на улицу выставлЯлись лари-носилки, и в них уж были самые дешевые кости,
можно их было самим набирать в мешок и взвешивать в ларьке.
устрЯк мужик с белыми вихрами, торчащими из-под клетчатой кепчонки,
набрал уже две сумки костей, норовил и третью набрать. Џри этом пиратничал,
ловко, с хрустом отламывал, где и отвертывал ребра от сизой хребтины и ребра
отбрасывал обратно в ларь, позвонки, из которых еще что-то может наваритьсЯ,
к себе в сумку заталкивал.
-- ќй, ты! -- прикрикнул Я на ловкого мужика. -- —е делаешь-то?
-- —е надо, то и делаю, -- окрысилсЯ он.
-- ‘овсем обнаглел, падла, -- гаркнул Я на него, ослепленный внезапным
гневом, ударил его иль толкнул, вспомнить потом не мог.
Њужичонка упал в носилки вместе с матерчатой, засохшей от сукровицы
сумкой -- давно сюда ходит, опытный стервЯтник. Ћн возилсЯ в костЯх и никак
не мог взнЯтьсЯ из Ящика, мне же пришлось и помогать ему выбратьсЯ наружу.
Ќашарив кепку в костЯх, мужичонка насунул ее на голову и взЯл менЯ за
грудки. ђука у него была крепкаЯ, но на ногах стоЯл плохо, праваЯ нога его
коротка, и он провисал на правую сторону всем своим некрупным, костлЯвым
телишком. џ понЯл, что имею дело с фронтовиком, и как можно спокойнее
сказал:
-- Љончай.
Ђ очередь уже завелась, заволновалась, и кто-то был за менЯ, кто-то
сострадал мужичонке. ѓромила с обликом древнего каторжника, только что
вернувшегосЯ к отчему порогу, в красном, не иначе как бабьем, колпаке и в
опорках от резиновых сапог, выше которых неумело намотаны обмотки, длЯ
тепла, видать, презрительно сказал:
-- Ћглоеды!
Ђ пожилой товарищ в плисовой толстовке, в круглых очках, треснутых на
обоих стеклах, излаженный грубо и топорно под ‹енина, разноглазо глЯдЯ в
найденную щель и картавЯ, как ‹енин, начал речь:
-- ЏозорЯт честь советского человека.
-- —е-эсть! -- вдруг взъелсЯ на очкарика мой супротивник. -- ѓде была
честь, там выросла шерсть.
Ћчкарик поджал губы и отвернулсЯ, хранЯ на лице несокрушимое величие. €
всЯ очередь унЯлась, присмирела. Ћчередь моЯ подошла раньше, чем у
вихрастого мужичонки. Џрежде чем перевалить через линию с мешком, Я сказал
ему, киваЯ на набитый рюкзак и сумки:
-- Ќе донесешь ведь? „алеко идти?
-- Ќа ’рудовую. Љак-нибудь, -- непримиримо буркнул мужичонка.
Ќадо было искупать вину, всю-то ее когда искупишь, вечно перед всем и
всеми виноват, вечно всем должен, но хоть частицу можно ликвидировать. Љогда
Я вернулсЯ к ларьку, мужичонка уже приблизилсЯ к весам, очередь, в конце
которой он приклеилсЯ, почти рассосалась. Ќадвигались сумерки, продавщица
торопилась и нецензурно выражала свое недовольство.
-- Џосле смены? -- спросил Я новознакомца, чтобы хоть о чем-то говорить
и размЯгчить разгневанное сердце человека, он и размЯгчилсЯ, давно уж забыл
обиду, потому как много принЯл их в жизни, и спросил в свою очередь, глЯдЯ
на мою грЯзно завЯзанную руку:
-- ѓде покалечилсЯ?
-- „а ханурик один раздавил подъемником палец.
-- Ќа больничном? -- что-то Явно смекаЯ, спросил мужичонка.
-- ‚ытурили уже и с больничного, и с работы.
-- ‡агораешь?
-- ‡агораю.
џ нес на спине дырЯвый рюкзак, набитый костЯми, новознакомец -- две
тЯжелые сумки. Ћн часто останавливалсЯ отдыхать из-за ноги, и в пути Я
узнал, что зовут его ‘ана, фамилиЯ у него довольно распространеннаЯ в
здешних местах -- иринкин, воевал он на Ѓелорусском фронте, был в пехоте и
навоевал недолго, подбили, вернулсЯ домой еще задолго до „нЯ Џобеды, ныне
работает в артели инвалидов "Њеталлист" жестЯнщиком, клепает хлебные формы и
нештатно -- пока -- слесарит на хлебозаводе. …сть уже парнишка на третьем
году, баба донашивает второго. Ќакопил немного денег, начал строить жилье,
дело движетсЯ туго, в помощниках всего лишь один отец -- довольно дрЯхлый, в
горЯчем цехе поизносилсЯ, да и пил горЯчо и дралсЯ пьЯный, вот силу-то всю и
израсходовал. џ понЯл так: узнавши, что Я свободен от работы, ‘ана хочет
привлечь менЯ на стройку в качестве помогайлы, но, узнав, что Я тоже начинаю
возведение жильЯ, сказал откровенно:
-- ‘ паршивой овцы хоть шерсти клок, окрести тогда мне парнЯ.
’ак у менЯ поЯвилсЯ кум и на долгие годы друг и верный помощник. Ћн
тоже сначала сделал ребЯтишек, уж потом догадалсЯ, что их надо кормить,
обувать, одевать, но самое главное -- не на улице держать, а в тепле.
Ћтец у иринкина был хоть и неказистым плотником, но многому научил
парнЯ в детстве, всему остальному этого удальца научила жизнь. Ѓыл он
необыкновенно во всем ловок, ко всему уже приспособлен, тащил из артели
"Њеталлист" и с хлебозавода все, что можно утащить. Љупил вот по дешевке
сарай на улице ’рудовой, раскатал его и почти собрал избу на горе, по-над
“сьвой-рекой. „омик, весело глЯдЯщий с высоты двумЯ окнами на закат, был уже
под железной крышей. ‚ тесно застроенном дворе скулемана кухонька об одно
окно, где и обреталось пока что семейство иринкиных, в стайке топталась и
звучно шлепала лепехи на пол корова, велись тут куры, хрюкал поросенок подле
огорода, мелкозубаЯ, злаЯ собачонка катала цепь на проволоке.
Љостей, и как можно больше, будущий мой кум добывал длЯ обмена на
зеленые корма скоту, зерно же, отруби и прочее довольствие сгребал на
хлебозаводе: выпишет пуд -- увезет воз. Ќегодовать, презирать моего
новознакомца иль восхищатьсЯ им? ‚ моем положении ничего мне иного не
оставалось, как восхищатьсЯ.
Џосле крестин кум мой посетил мою новостройку, благо располагалась она
неподалеку от единственной действующей бедной церковки, насупилсЯ, узнавши,
с кем и чем Я начинаю строитьсЯ, обложил менЯ крутым матом и поковылЯл на
†елезнодорожную улицу, чтоб осмотреть флигель. Ћсмотревши хоромину мою,
совсем помрачнел мой кум, однако на крестинах, где крепкущаЯ брага с
водочным колобком лилась рекою, полюбив, как он говорил, с ходу менЯ и жену
мою, кричал, что советские бойцы нигде не сдаютсЯ, настоЯщие советские люди
в беде друг друга не оставлЯют.
Ѓедный, бедный мой кум, как и все прочие фронтовики, развеЯвшись по
земле, был так же, как и Я, как и все воЯки, одинок, в одиночку и билсЯ,
выплывал к жилому берегу, но, истинно русский человек, он хотел кого-то
пустить в сердце, любить, жалеть, и тут подвернулись ему мы с женою, вовремЯ
и кстати подвернулись. Њы пели песни военной поры, старый иринкин пускалсЯ
в плЯс, младший тоже истово стукал об пол ногой, но скоро понЯл, что на
одной ноге плЯсать -- все же дело неподходЯщее. €зрЯдно захмелев, иначе бы
не решилсЯ, от обильной еды и крепкой выпивки, Я исполнил соло свою заветную
и вечную песню, сделавшуюсЯ во мне молитвой, -- "‚низ по ‚олге-реке", кум
мой, целуЯсь и обливаЯсь слезами, кричал:
-- Ќе было у менЯ брата, не было, ты мне брат, ты, хоть и по морде
менЯ...

x x x
Љум мой вообще не давал проникать в себЯ унынию, Явившись на мою
стройку, встрЯхнулсЯ и произнес: "€ не таки крепости одолевали большевики",
-- хотЯ сам был беспартийным и в доме его никаких партийцев не водилось,
книг он не читал, а вот поди ж ты, партийной идеологией прониксЯ; кум велел
разбрасывать и свозить то, что называлось флигелем, что и было сделано с
толковой его помощью в ближайшее воскресенье мной, тестем и Ђзарием. ‚
разборке Я показывал удаль, как-то будет в сборке. Љум подвез на стройку
моху, лоскуток толЯ, мешок пакли, ведро гвоздей, каких-то железЯк полный
Ящик. џ не понимал, зачем все это, потому как из железЯк знал полезное
назначение лишь шарниров, шпингалетов и дверного крючка. …ще подарил мне кум
острущий плотницкий топор и умело насаженный фигурный молоток. џ радовалсЯ
этим вещам, как моЯ девчонка редкостным в ее судьбе магазинным игрушкам.
‚ следующее воскресенье трое мужиков и Я на подхвате скатали и посадили
на мох два срубленных новых звена, и кум, который никогда не курил -- Ђзарий
тоже не курил, -- следЯ за дымом, пускаемым мной и тестем, заметил:
-- ‹егкими маешьсЯ, а смолишь!
Ћтпустивши тестЯ и ЂзариЯ домой, кум еще поколотилсЯ на стройке, и, как
Я понЯл, с умыслом, да не с простым.
-- ’ебе край надо до осени влезть в свое жилище. Ќикому мы с детьми не
нужны, кроме самих себЯ да баб наших. ‘руб собрать, окна вставить Я помогу,
но дальше будешь колотитьсЯ один. “ менЯ тоже работы с домом еще дополна,
тоже надо до холодов в свою нору заползти.

x x x
џ училсЯ строить и жить в процессе жизни и стройки. Ѓил Я молотком, как
и прежде, чаще по плотнику, чем по гвоздю, рука моЯ была разбита до кости.
Џорешив, что мешает плотничать раздавленный палец, Я попросил снЯть с него
напалок, сооруженный женою из лоскута сапожной кожи. Ћна состригла напалок.
Џод ним оказалсЯ криво обросший розоватым мЯсом палец, из недр которого
робким лепестком восходил ноготь. "Љакова жизнь, таков и палец", --
глубокомысленно рассудил Я.
‚ начале осени, в сентЯбре, мы произвели "влазины" в недостроенную
избушку с недокрытой крышей. ѓлавной ценностью в избе была русскаЯ печь,
которую сложил дЯдЯ ѓриша, печник из заводского ЋЉ‘а. Ћн был большой
затейник и рассказчик, или баскобайник, по выражению тестЯ, этот знаменитый
на весь город печник. €грал на скрипке, ну, это ему так казалось, на
самом-то деле он пилил смычком по струнам, плакал от жалости к себе и от
сочувствиЯ к музыке. Џечник приказал, чтоб бабы и Я вместе с ними собрали
все битое стекло со свалки, избегаЯ при этом аптечных флакончиков, стекло то
измельчить кувалдой в жестЯном корыте, да еще прикупить хотЯ бы сотню новых
кирпичей, да еще сделать бак с "крантом" ведра на четыре, да запаЯть его.
Ѓак нам изготовил все тот же незаменимый наш кум, стекло Я, надевши
очки ЂзариЯ, измолотил в крошку. Љирпич, купленный в ЋЉ‘е, окончательно
подорвал наши капиталы, но Я все же выставил на разогрев печи полагающуюсЯ
печнику бутылку водки и получил от него неожиданную похвалу:
-- Ђ ты хоть молодой, но умный хозЯин. ‚от попросил Я у тебЯ пЯтьсот
рублей, ты пЯтьсот и дал. Ќо если б стал рЯдитьсЯ, Я тебе б полсотни
уступил, но, етит твою ети, на четыреста пЯтьдесЯт и печку бы сложил, а эдак
ты ту полсотскую за зиму оправдашь -- на дровах. -- Ћн сходил к печи,
пощупал и погладил ее сзади, будто бабу, по пути отвернул кран у вделанного
в дымоходы бака -- вода текла, хозЯйски оглЯдел свое сооружение, оно
работало ровно и глубоко дыша, начинало обсыхать от чела и пестреть спереду.
Љрупный, с виду неповоротливый мужик, за которым мы, две бабы и мужик,
едва поспевали на подхвате, любовалсЯ своим творением. Њы любовались им,
поэтом своего дела, под печи начинал малиноветь -- это под слоем кирпича
расплавлЯлось в горЯчую массу стекло, бак, нагреваЯсь, сперва заскулил
по-щенЯчьи, потом зашумел паровую горЯчую песню, и мы поверили, что щи в
загнете печи будут три днЯ горЯчие, бак не остынет и за четыре днЯ.
ђассказав историю своей жизни, очень путаную и романтичную, наполовину,
как Я теперь понимаю, им сочиненную, он на прощанье присоветовал, чтоб Я
заглЯнул на —унжинское болото, где ремонтируютсЯ бараки и валЯетсЯ много
всЯкого добра. Ќочью, отдыхаЯ через каждые сто метров, отхаркиваЯ мокроту с
кровью, Я принес с болот половину бухты рубероида и сам закрыл крышу, за что
получил втык от кума, так как крыша у избушки получилась пологой: экономЯ
материал, Я не запустил с запасом краЯ рубероида, в большие дожди и ливни,
которые тут, на склоне “рала, на исходе гольфстрима часты и дурны, мы
волокли на чердак корыта, тазы, всЯкую посуду, потому что в экономно мной
заделанные краЯ и прогибы захлестывало.
Ќа сени и на кладовку не хватило материалу, Я отправлЯлсЯ по старому
адресу в вагонное депо, выбирал в отходах две-три доски, мужики совали мне в
карман горсть гвоздей, и, протопав три километра по линии, прибивал
принесенные доски. Ќа этом работы замирали. ‡ато уж моЯ архитектурнаЯ мысль
не знала предела, работала не только напрЯженно, но и с выдумкой. ’уалет Я
разместил под крышей сенок, уличную лестницу встроил внутрь тех же сенок, в
кладовке пропилил окошко в досках с буквами, знаками, цифрами, означающими
железнодорожную казуистику, вставил в дырку стеклышко и еще соорудил в
кладовке топчан, что позволило называть сие сооружение верандой. ‡най наших,
поминай своих!

x x x
Ќезаметно надвинулась зима. Џодспорье наше -- походы мои в лес за
рЯбчиками -- кончилось. Љапиталы наши и здоровье оказались надорванными. Ќо
мы еще как-то волокли жизнь, вытЯгиваЯсь в балалаечную струну. ѓлавное, все
выдержала и не ушла от нас наша нЯнЯ ѓалина. „евочку нашу принЯли в детский
садик, в тот же, куда ходил внук тещи. ‚идимо, она, теща, в округе
почитаемаЯ женщина, замолвила словечко и за наше полуголодное дите.
“ жены заболела нога. ЃегучаЯ, стремительнаЯ, порой до бестолковости
прыткаЯ, она с трудом ходила на работу. ‘троившаЯсЯ по соседству заведующаЯ
тубдиспансером, к территории своего заведениЯ усадьбой примкнувшаЯ, в
отличие от старшего брата жены, расположившегосЯ чуть выше по улице
Џартизанской, нас по-соседски навещала и уволокла жену на рентген.
€ удар, страшнее не придумать: туберкулез кости, коленный сустав
поражен болезнью. ‘ледом за женою соседка заставила и менЯ "проверитьсЯ на
рентгене". Ќервотрепка, бесхлебица, тЯжелаЯ работа на стройке не прошли
даром -- туберкулез мой успешно развивалсЯ, легкие гнили напропалую.
†ену завалили в тубдиспансер. џ осталсЯ один с двумЯ детьми, потому как
братец ѓалины вновь женилсЯ, сотворил свежей, молодой жене свежего ребенка,
ему снова понадобилась нЯнька, и он затребовал домой сестру.
Њы начали погибать. € кабы мы одни. Њое вновь возделанное жилье
расположилось на пути к Љрасному поселку, стало быть -- к кладбищу, и,
поднимаЯсь в гору, духовой оркестр делал последний до кладбища проигрыш
похоронного марша аккурат под окнами нашей хоромины, в конце огорода
духовики брали под мышку умолкнувшие трубы и следовали дальше. Ќо с музыкой
хоронили мало кого, гроб за гробом на подводах, на грузовых машинах, когда
на домашних тележках, детей под мышкой с деловой поспешностью волокли в
гору. € чем дальше шла жизнь, тем чаще везли женщин. Њолодых.
‘амоаборты, подпольные аборты косили и валили советских женщин --
партиЯ и правительство боролись за восстановление и увеличение
народонаселениЯ ђоссии, выбитого на войне. Џо приблизительным подсчетам, за
первые послевоенные годы погибли три миллиона женщин и столько же
отправились в тюрьму за подпольные дела, сколько погибло детей -- никто не
составил себе труда сосчитать и уже не сочтет никогда.
Ћ-о, русскаЯ долЯ, которую в старину называли точнее -- юдолью, где же
тот, кто наслал ее нам? € за что он ее нам наслал и насылает? ‚едь без
причины ничего на этом свете не происходит.
Ќаша соседка, начальница тубдиспансера, спасаЯ нас, прикрепила менЯ к
столовой на бесплатное одноразовое питание. †ена лежала в палате, менЯ к ней
не пускали. ‡араза ж кругом. “жинал Я вместе с тубиками и много встретил
знакомцев по военкомату в столовой, самаЯ ошеломлЯющаЯ встреча -- ђындин,
лейтенант, который менЯ узнал, а Я его нет. Ћн недотЯнул до весны --
дошбаЯл, будто слабаЯ головешка во всепожирающей страшной печи социализма. €
сколько моих знакомцев, фронтовиков, дошаЯло в том небольшом тубдиспансере,
знает только Ѓог и коновозчик тубдиспансера дЯдЯ Џаша, крадучись ночной
порой свозивший в казенных гробах иссохших тубиков в казенные могилы на
участок, специально длЯ них выделенный, за кладбищем. Ћт посторонних глаз
подальше.
‘ъевши кашу или омлет, винегрет либо запеканку из картошки, Я разминал
кубик масла на ломте хлеба, клал в карман полагающеесЯ на ужин Яичко,
кусочек сахару, когда и Яблоко, уносил все это детЯм. Ћднажды туберкулезные
бабы, заметившие мои действиЯ, поднЯли крик, заскандалили, что Я не ем, где
положено, таскаю пайки с собой и, поди-ко, продаю их иль менЯю на вино.
‘оседка-начальница подавила бунт окриком и велела мне больше не приходить в
столовую, а получать на всю неделю положенные мне продукты.
‘делалось чуть полегче мне с ребЯтишками. ЏоЯвилась в одно воскресенье
у нас кума. Џосадив на салазки своих ребЯтишек, привезла их к нам, свалила в
комнате на пол, и наш квелый, худенький мальчик охотно играл и спал вместе с
ними, кума стирала, мыла, прибиралась в избушке, напеваЯ при этом всЯкие
разные песни, просила менЯ подпевать, но мне отчего-то не хотелось это
делать, хотЯ, сколько помню себЯ, рот мой не закрывалсЯ от хохота и песен.
“ хозЯйки нашей снЯли гипс с ноги, сделали тугую повЯзку на колено.
ЋпираЯсь на палку, она, словно старуха, волоклась домой после обеда. Џогас
веселый румЯнец на ее лице, она сделалась молчалива и сердита. џ ставил
корыто на две табуретки, наливал в него горЯчей воды, пристраивал жену
рЯдом. ‚ыкинув больную ногу на подставку, она принималась за стирку, потом
мыла детей, ползком подтирала пол и отправлЯлась "к себе", в тубдиспансер. џ
смотрел в кухонное окно и по вздрагивающим плечам жены догадывалсЯ, что она
плачет. Џри детЯх, дома, она себе этого не могла позволить. Ќаша старшаЯ
дщерь в детсаде сделалась говорливой, прыгучей, выучила стишки и все
домогалась, спрашиваЯ: "’ы куда, мама, собилаессЯ? ’ы посему от нас уходис?"
Ђ потом приставала ко мне: "Ђ куда мама посла?" -- "‚ больницу мама пошла,
отстань!" -- "Ђ засем?" -- не унималось дитЯ.

x x x
Ќо как бы там ни было, перевалили мы ту очень длинную зиму. ѓлухой
зимней порой, в каникулы, ученика, бросившего школу, навестила класснаЯ
руководительница с двумЯ моими соучениками, намереваЯсь, как Я усек,
уговорить менЯ не попускатьсЯ учебой. Џосмотрели соученики и учительница на
мое житье-бытье и намерением своим попустились. Ќа прощанье спросили:
"Њожет, мы чем-то можем помочь?" -- "Ќет-нет", -- поспешно ответил Я и про
себЯ подумал: "Ќам только Ѓог может помочь", -- но они и без слов все
понЯли. ‘ чувством облегчениЯ проводил Я гостей до калитки.
„отЯнули мы, дотЯнули-таки до весны!
Џоддержанный в тубдиспансере лекарствами и питанием, Я настолько окреп,
что, дождавшись жену домой, ринулсЯ искать работу. Њне рекомендовали легкую.
Ќо в городе с тЯжелой промышленностью легкие работы были редки и все
нарасхват. „ело кончилось тем, что Я начал ходить на шабашки, разгружать
вагоны в железнодорожном тупике и на товарном дворе.
‡арабатывал иногда даже тридцатку в день.

x x x
‚ конце апрелЯ вытаЯл уголок нашего кормильца-огорода, тот, что был
поближе к зашитому горбылем туалету, тушею выставившемусЯ наружу, но входную
дверь имевшему из сеней. Ќа кончике зачерневшей мокрой грЯды вытаЯл, пошел в
стрелку лук-батун. Љак-то под вечер, вернувшись с шабашки, Я увидел жену
свою, ковылЯющую с огорода. Ћна опиралась о стенку правой рукой, а левой
зажимала пучочек луковых перьев, еще не налившихсЯ соком, кривых, но уже
зеленых.
-- ’ы че? —то с тобой?
Ћна посмотрела на менЯ глазами, заполненными таким глубоким и далеким
женским страданием, которому много тысЯч лет, и, дрожа посиневшими губами,
тихо молвила:
-- ’ам, в огороде, в борозде, Я сейчас закопала мальчика, нашего
пЯтимесЯчного мальчика. -- € потащилась домой.
Ќадо было помочь ей поднЯтьсЯ по лесенке, в сени, но Я стоЯл,
пригвожденный к месту, в капелью продырЯвленном снегу, менЯ било крупными
каплЯми по башке, но Я не мог ни шевельнутьсЯ, ни слова произнести.
’о-то, заметил Я, последнее времЯ зачастили к нам женщины с
арестантскими мордами из пролетарских бараков. Џосле их ухода жена моЯ
как-то наполнила горЯчущей водой корыто, с отвращением выпила банку дрожжей
и лежала, дожидаЯсь результата. Ќе пронЯло. ’огда она выпила четушку водки
и, пьЯнаЯ, чуть не утонула в корыте -- ее натура оказалась крепче всЯких
изгонных зелий. Ќо вот, находЯсь в тубдиспансере, она, видать, нашла
настоЯщих мастериц, они опростали ее каким-то чудовищным способом аж на
пЯтом месЯце беременности.
„еватьсЯ мне было некуда. ‘квозь землю Я не провалилсЯ, но шибко вымок
под капелью и замерз на ветру, на поднатужившемсЯ к вечеру морозце. Џочти
крадучись Я протиснулсЯ в наше жилище, думаЯ, что жена легла на кровать за
перегородкой. Ќо она одиноко лепилась за кухонным столом. Ћбычно форсила она
в синей телогрейке с двумЯ боковыми карманами, сшитой в знаменитой на весь
город артели "вейник", но как ей становилось худо, настигали ее черные дни,
она откуда-то извлекала материно пальтишко, выданное однажды дочери длЯ
спасениЯ от лютого мороза и из-за ветхости не востребованное обратно. € вот
сидела она в этом пальтишке, взгорбаченном на спине, с заплатами на локтЯх,
с рукавами, подшитыми не в тон пальто бурыми лоскутками, зато имеющем
меховой воротник, скатавшийсЯ в трубочку. Ќе узнать уже было, из какого
зверЯ мех присутствовал на пальто -- вЯтскаЯ ли кошка, африканский ли
леопард.
џ постоЯл возле дверей.
†ена не оборачивалась, не произносила ни слова. Џеред нею на столе была
кучка размЯтой соли, кусок черного хлеба и горЯчаЯ вода в кружке. Ћна тыкала
перьЯ лука в соль, откусывала хлеб, подносила кружку дрожащей рукой ко рту,
в серое пЯтнышко соли пулЯми ударЯлись слезы и насквозь, до скобленого
дерева, пробивали его, развеиваЯ по столу серую солЯную пыль. Џрошлой весной
такие же вот тЯжелые, что пули свинцовые, слезы ронЯл в соль пленный немец,
и так же расплывались пЯтна в сером крошеве. Ѓоль, осевшаЯ в слезы
человеческие, оказалась тЯжелее поваренной соли.
џ сорвал с гвоздЯ шинель, бросил ее в комнате на пол и прилег -- в этот
день Я как-то уж особенно сильно устал на разгрузке, но зато заработал аж
пЯтьдесЯт рублей, хотел обрадовать жену, да вот она опередила менЯ,
обрадовала.
‡ачем, зачем судьба нас свела в человеческом столпотворении на кривых
послевоенных путЯх? ‡ачем лихие российские ветры сорвали два осенних
листочка с дерева человеческого и слепили их? „лЯ того, чтобы сгнили?
“добрили почву? Ќо она и без того так удобрена русскими телами, что стон и
кровь из нее выжимаютсЯ. †ена старше менЯ, она успела хоть немножко отгулЯть
молодость. „о войны за ней ухаживал шофер иль даже механик гаража, будто бы
и сваталсЯ, будто бы и сговор с родителЯми произвел. Ќа войне, в боевом
походе, подшиб ее в качестве недолговременного мужа какой-то чин, даже и
немаловажный. ‚от бы ей с ним быть-жить, так нет -- подцепила обормота
пролетарского пошиба, мыкаетсЯ с ним, здоровье рвет, жизнь гробит.
Џока лечила больное колено, пожираЯ хлебальной ложкой лекарство,
похожее на известку, под названием "пасх", посадила сердце. Ѓыл уже
сердечный приступ, вогнавший менЯ в панику, а сколько их еще случитсЯ.
Ќа шинели было жестко и плоско лежать. ‘овсем она выносилась, шов на
ней проступил, будто стараЯ, давно, еще в войну, зашитаЯ рана. Ќе держит
шинель тепла, доступно мое тело холоду, проникает сквозь знаменитое сукно
даже и малый ветер, а мне простужатьсЯ нельзЯ, сказывали врачи. Ќо еще
послужит шинель, хорошо послужит куму ‘ане иринкину. ‘коро закроетсЯ артель
"Њеталлист", с хлебозавода его, подменного слесарЯ-нештатника, вытеснЯт
более здоровые, напористые люди, умрет старик иринкин, все сильнее
хромающий кум мой со свищами в том месте, где соединены суставы вместо
вынутой коленки, не осилит управлЯтьсЯ на покосе и по хозЯйству. ’уго,
совсем туго будет куму, и однажды, во времена полегчаниЯ нашей жизни, на
день рождениЯ кума Я отнесу ему в подарок нереализованный ковер с веселым
рыбаком и мою заслуженную, бойкой бабенкой Ђнной изувеченную шинель. Љума
тоже на все руки от скуки, как и моЯ супруга, -- обрежет ту шинель,
подстежит, и получитсЯ из нее тужурка, которую донашивать будет уже мой
крестник, бегаЯ в школу.
"Ђх, шинель моЯ военнаЯ... на-на, шинель, у костра, в бою прожженнаЯ,
кому не дорога", -- зазвучало в моей расшумевшейсЯ башке. Џод лопатками
каменьЯ. ‹омит, гнетет мое нутро, преют, гниют мои легкие. ЌельзЯ, нельзЯ
мне ломить тЯжелую работу, фершала категорически запретили. ‘дохнуть они не
запрещают. ‘корее бы освободить себЯ от себЯ, всех, всех избавить от моего
никчемного присутствиЯ на земле. € забытьсЯ бы, забытьсЯ.
Џрошлой осенью, в октЯбре, когда пробрасывало уже снежок, брел Я с
ружьем, норовЯ обмануть повзрослевших и поумневших рЯбчиков. ‡аманили они
менЯ в разлом каменного распадка, глубокий, заросший мелким густым ельником.
ђысаком себЯ здесь чувствующий петушок, перепархиваЯ в густолесье, затащил
менЯ в такую непролазную глушь, что Я, упарЯсь, сел передохнуть на серую
каменистую осыпь. €з осыпавшегосЯ каменного останца когда-то выходил ключ,
выбил в камнЯх глубокую Ямину, намыл вот эту осыпь, на которой Я сидел, и
куда-то делсЯ, иссЯк, другую щель нашел иль промыл, провалилсЯ ль в истоке,
но не стало его -- и все. ‹оже глубокое наносное осталось, в него осыпалсЯ и
осыпалсЯ рыхлый курумник. ЉраснаЯ смородина, путаные кусты жимолости,
ломкого таволожника и всюду проникающего шиповника теснил со всех сторон
уверенно наступающий ельник. џ мимоходом отметил, что если здесь, в этой
каменной выемке, застрелитьсЯ, вовек никто не найдет. € прежде, чем вороны
налетЯт, зверушки набегут точить зубами падаль, засыплет труп мелким
камешником, и в скором времени заволокет, укроет эту могилу темнолесьем.
"‡ачем не застрелилсЯ? ‡ачем? ‡абздел! ‘киксовал, так вот теперь наслаждайсЯ
жизнью, ликуй, радуйсЯ ее прелестЯм!.."
Ќо у запоздалой осени есть одно мало кем воспетое и отмеченное
состоЯние -- полный покой отшумевшей, открасовавшейсЯ природы. Џтицы улетели
в дальние краЯ, зверь не бродит, не буйствует, дожди прошли затЯжные, инеи
еще не звонки. Љак бы приоткрываетсЯ ненадолго загадка вечности, простаЯ и
никем почти не замеченнаЯ загадка. ‘уета, тревоги, заботы, страсти, дурные
предчувствиЯ и все-все прочее, земное, как бы отодвигаютсЯ иль вовсе куда-то
исчезают. ’ы остаешьсЯ наедине с ровно и умиротворенно дышащей природой, с
облетевшим лесом, с покорно ждущим снега молчаливым уремом, который в тишине
кажетсЯ не просто бесконечным, но как бы уходЯщим в молчаливое мироздание, в
его непостижимую и оттого совсем не страшную тайну.
‘ердце твое, доверЯсь таежному покою, тоже успокаиваетсЯ, дышит ровно и
глубоко...
…му сладко и печально.
•очетсЯ остатьсЯ здесь, в уреме, навсегда и жить, жить, просто жить длЯ
себЯ, просто наслаждатьсЯ природой.
џ и жил до самого вечера. ‘варил чаю, запарил его смородинником, надоил
с кустов остатных Ягод смородины, еще не сморщившегосЯ шиповника и в ладони
сминающейсЯ черемухи.
„лЯ задумчивых, к разным чувствиЯм склонных людей днЯ, проведенного в
добром месте, где нет зла и тревог, достаточно, чтоб укрепитьсЯ и жить
дальше.
џ вслушивалсЯ, не упадет ли с табуретки моЯ спутница жизни, тогда надо
ее волочить в постель и отваживатьсЯ с нею. ‚рача вызывать нельзЯ. Ќе тот
клинический случай. „аже и к начальнице тубдиспансера не побежишь -- она
справедлива, милостива, но строга. Ѓаба моЯ, если не свалитсЯ в лужу крови,
перешагнет через менЯ, следуЯ к кровати. џ, если даже и усну, все равно
услышу ее.
Њысль едва шевелитсЯ, вытЯгиваетсЯ в тонкую нить, начинает рватьсЯ, Я
щиплю себЯ за руку -- на кухне ни звука, ни движениЯ.
“мерла моЯ жена-мученица? €ль жива еще? †ива! мыгнула носом, втЯнула
слезы.
„а что же это такое? —его ж она не определЯетсЯ на место? Ќе
успокаиваетсЯ? “же и ребЯтишки, что-то неладное чувствующие, присмирели, за
печь убрались, в постель залезли, уснули, должно быть, а она все сидит и
сидит, плачет и плачет.
Ђ чего плакать-то, чего скулить?! ‘ами добывали себе эту жизнь. ‘ами!
Џочему, зачем, длЯ чего два отчаЯнных патриота по доброй воле подались на
фронт? €змудохать ѓитлера? ‡ащитить свободу и независимость нашей ђодины?
‚от она тебе -- свобода и независимость, вот она -- ђодина, превращеннаЯ в
могильник. ‚от она -- обещаннаЯ речистыми комиссарами благодать. ’ак пусть в
ней и живут счастливо комиссары и защищают ее, любЯт и берегут. Ђ Я, как
снег сойдет, отыщу тот распадок, ту ключом вымытую Ямину. Ћты-щу-у,
отыщ-щуу...
ђешение, конечно, толковое, своевременное, да, как всегда, сгорЯча и
непродуманно принЯтое. ЃольнаЯ баба, еще молодаЯ, но вконец изношеннаЯ,
останетсЯ тут с двумЯ ребЯтишками и с виною вечной передо мной, обормотом,
-- она ж умнаЯ, если не умом, то сердцем допрет, что не без вести Я пропал в
тайге, не улетучилсЯ в царство небесное, а ушел от них, испугавшись
трудностей, поддавшись психу, ослабнув духом. Ѓросил их! Ѓросил!
Ђр-рр-тист! Ќ-на, мать! €з погорелого театра. ‚се хаханьки да хухоньки,
шуточки да смехуечки тебе. Љак приперло к холодной стене, прижулькнуло, так
и повело наперекосЯк мысли, свихнуло куцые мозги.
“ менЯ ж через неделю день рождениЯ, мне ж стукнет всего двадцать пЯть
лет, и что ж, на курок нажал -- и все? •-х-эх, мудило, мудило! Ѓыл
вертопрахом, как бабушка говаривала, вертопрахом и осталсЯ.
џ вскочил с шинели, решительно вошел в кухню. †ена лежала ухом на
вытЯнутых руках и спала. џ подхватил ее, губами сдул с запЯстий ее соль и,
держа под мышки, безвольную, несопротивлЯющуюсЯ, будто пьЯную, уволок и
определил на койку. Џодумал и закутал ее ноги тем стареньким пальтишком, еще
подумал и осторожно, вытЯнув ею же стеженное одеЯло, укрыл, подоткнул с
боков и поцеловал в ухо. Ћна ни на что не реагировала.
џ постоЯл средь отгороженной вагонкой спаленки, посмотрел на жену, на
ребЯтишек, разметавшихсЯ за жаркой печкой, и подмыло вроде бы как теплыми
ополосками мое сердце: "Људа они без менЯ? Људа Я без них?.."
Џотом долго стоЯл, прислонЯсь к горЯчему боку печи спиной. ’акую вот
процедуру Я сам длЯ себЯ придумал и заполз с другой стороны от умывальника
за печь на постель нашей нЯньки ѓали, постель ту мы на всЯкий случай не
убирали.
‚о всем неумелые, никем ничему не наученные, кроме как героически
преодолевать трудности, мы ни беречь себЯ, ни любить путем не умели. ‚едь
предохранЯлись. ’ем примитивным жутким способом, от которого мужик
становилсЯ законченным неврастеником, а женщина инвалидом. „вое кровей,
вЯтскаЯ и чалдонскаЯ, давали неизменный производственный результат.
Њилостивое государство и направители советской морали снисходительно
разрешили аборты. ’е мужики, которым довелось носить передачу в больницу,
расположенную, как правило, где-нибудь на задворках -- все-то у нас прЯчут
достижениЯ наши, все глаз наш от неприличных видов берегут, все боЯтсЯ
травмировать наше ранимое сердце, -- наслушавшись баб, да еще на пороге
больницы, встретив только что в первый раз выскобленную молодку, пронзенные
ее ненавидЯщим взглЯдом, решат, как и Я не раз решал, пойти в сарай,
выложить на чурку прибор свой, отрубить его по корень, да и выбросить
собакам. „а где ж отрубишь-то? ‘вое единственное достоЯние. †алко.

x x x
Џодступал мой день рождениЯ. „ома ни гроша, ни хлеба, ни даже солений
никаких. Љартоху и ту доедаем. Ќу и Ѓог с ним, с этим днем моим. Ќикто его в
детстве не праздновал, бабушка раз один обновку сшила и пострЯпушек напекла,
вот и все радости. Ѓабушки нету, умерла в прошлом году, и Я не похоронил ее,
не на что было поехать в ‘ибирь, и помнить о моем дне рождениЯ больше
некому, да и незачем. ‘лучалось, Я и сам о нем забывал.
Ќедавно совсем, в сорок четвертом году, народный маршал по весенней
слЯкоти погнал послушное войско догонЯть и уничтожать ненавистную и страшную
Џервую танковую армию врага, увЯзнувшую в грЯзи под Љаменец-Џодольском. Ќо
грЯзь и распутица, она не только длЯ супротивника грЯзь и распутица, да еще
грЯзь украинскаЯ, самаЯ родливаЯ и вЯзкаЯ. ‡астрЯла и наша армиЯ в грЯзи. €
в это времЯ, в конце-то апрелЯ, когда цвели фиалки на радостном первотравье
и набухли сосцы у изготовившихсЯ зацвести садовых почек, ударила пурга.
‘нежнаЯ. ЋбвальнаЯ. ‡авьюжило “краину. ‡авалило хаты до застрех. ‡авалило
войска пришельцев-завоевателей, завалило и наше войско.
‚рагу-оккупанту или погибать в чистом снежном поле, или выходить из
окружениЯ. €, без техники, без боеприпасов, голодный, драный, сплошь
простуженный, противник пер слепо и гибельно сквозь снежные тучи, раненых в
пути бросаЯ, пер под пули, под разрывами мин и снарЯдов. Ќесколько дней
длилась эта бойнЯ, но остатки Џервой армии из окружениЯ вышли, куда-то
скрылись, утопли в снегах и взбесившейсЯ стихии.
Њы спали обморочным сном до тех пор, пока не пригрело нас Ярким
весенним солнцем, и друг мой вдруг начал щипать менЯ. "’ы че, охренел?" --
встревожилсЯ Я, а он: "“ тебЯ ж вчера был день рождениЯ! ЏоздравлЯю!
ЏоздравлЯю!" -- и щиплет, обормот, щиплет.
"‚ моей жизни было много перепбитий", -- говаривал один мой знакомый
остроумный писатель-забулдыга.
Ђ у менЯ было много перипетий. €ногда совсем неожиданных и счастливых.
Ќакануне ЏервомаЯ началсЯ ледоход на —усовой, и Я ринулсЯ через горы к
€вану Ђбрамовичу, схватил со двора сак и пошел им черпать воду. Ќичего,
кроме крошева льда, в сетку моего сака не попадалось. Џрошвырнувшись до
скалистого быка ѓребешок, Я изловил двух сорожек и пескарЯ, случайно
спасшихсЯ, потому как впереди менЯ прошло уже десЯтка два рыбаков с саками,
на другой стороне через каждую сотню метров воду реки цедили саками фарту
жаждущие рыбаки.
џ возвращалсЯ к усадьбе родичей и решил за только что спущенными
поселковыми лодками, где завихрЯло воду, под лодки грЯдою набило колотый
лед, сделать еще один заход и попуститьсЯ рыбацкой затеей. ‘ крутого
глинистого высоко подтопленного бережка Я сделал заброс и, притоплЯЯ, вел
сак таким образом, чтобы краешек поперечинки заходил под последнюю в рЯду
лодку. џ подводил сак уже к глинистому урезу, когда под ним взбурлила вода,
Я мгновенно воткнул упорину в берег, приподнЯл сак -- и выбросил на берег
щуку килограмма на три. "Ќет, Ѓог как был за менЯ, так Ћн и есть за менЯ! €
к тому же Я колдун", -- возликовал Я и с рыбиной в своем знаменитом рюкзаке,
в этом неизносимом сталинском подарке, ринулсЯ домой.
-- Ќу вот, -- молвила жена, -- Я же говорю всем, что супруг мой -- с
чертовщинкой, а они не верЯт. ‡ови на завтра кума с кумой, да к нашим не
забудь забежать. џ сделаю заливное из щуки, наварю кастрюлю картошки, бражка
у менЯ в лагухе еще с помочи в подполье спрЯтана. Ћх и гульнем, ох и
повеселимсЯ! ‚есна же! ‚есна!..
Љум с кумою, в прах разрЯженные, Явились раньше всех гостей, принесли
пирог с мЯсом, банку сметаны и горшок капусты. ђедьку с морковкой тер Я
самолично, винегрет и хорошо сохранившиесЯ Яблоки-ранетки из своего сада
прислала с сыновьЯми начальница-соседка, передав, что заскочит к нам потом
на минутку, пока ей, как всегда, недосуг. ЏриволоксЯ ‘емен Ђгафонович в
древней вельветовой толстовке и "выходной" белой рубахе с едва уже заметными
полосками. ‚ новом костюме, при вишневом галстуке ЯвилсЯ Ђзарий, с пристуком
поставил поллитру водки на стол и сказал, что мать не придет, она снова
недомогает.
Ђх, какой получилсЯ у нас праздник! € день рождениЯ, и новоселье, и
весна, и Џервомай. ‡абежала ѓалЯ, нЯнечка наша, ее по случаю праздника
отпустили из дома, сгребла всех ребЯтишек, и наших и иринкиных, утащила их
на демонстрацию, где они угостились мороженым за ее счет, еще она им купила
по надувному шарику и по прЯнику местной выпечки. ‘иЯющие, счастливые
вернулись ребЯтишки домой, где шла уже настоЯщаЯ гулЯнка, и кум мой, вбиваЯ
в половицы каблук ботинка на здоровой ноге, все выкрикивал: "ќ-эх, жись наша
пропавшшаЯ!" Ђ после, как всегда при праздничном застолье, пристал ко мне,
чтоб Я спел "‚низ по ‚олге-реке".
ЋслушатьсЯ, отказать было невозможно, и Я спел, на этот раз, может, и
не совсем выразительно, зато уж переживательно. Љум мой, ‘ана иринкин,
снова плакал, лез целоватьсЯ, снова называл менЯ братом.

x x x
‚от с этого праздника, со щуки, вынутой из-под лодки и пойманной мною
не иначе как по щучьему велению, начала исправлЯтьсЯ и налаживатьсЯ наша
жизнь. € на смерть Я начал реагировать, и на похоронную музыку, только
могилы больше копать не мог.
Љ смерти открылась и болью наполнилась моЯ душа еще после одной
встрЯски. ’ой же весной, еще по большой мутной воде, решил Я половить рыбу,
хотЯ бы на уху, потому как ѓалю снова выгнал брат, она вернулась к нам, а у
нас и жрать нечего. ђано, только-только рассвело, и от скрещеньЯ трех
разлившихсЯ рек туманы легли на город так плотно, что ни заводского и
никакого громкого шума не проникало сквозь него, лишь что-то ухало, брЯкало
под горой, будто в преисподней готовили котлы и сковороды варить и жарить
нас, грешников. ѓрузнаЯ одышка от заводских цехов почти не достигала
мирозданиЯ, застревала в тумане, поглощалась им. џ шел по линии -- от
‚ильвинского моста встречно шел и угрюмо сигналил поезд. ‘держанно стуча
колесами, скрипЯ тормозами, он ЯвилсЯ из мглы и утоп в недвижной белой
наволочи. Ќа лбу электровоза во всю мощь горели прожектора. ‚о весь путь
следованиЯ по городу машинист не выключал звукового сигнала. ‚идимо, ночью
туман был еще плотнее, но солнце, уже поднЯвшеесЯ на горизонте, за хребтом,
осаживало недвижную пелену, рассасывало, рвало и клочьЯми гнало в распадки,
ущельЯ, в поймы рек, гнало за горы. ‚ разрыве белой пелены Я и увидел за
девЯтой школой, на пустыре, кучку людей, среди которой стоЯл милиционер и
что-то записывал в откидной блокнот.
‹юбопытство русского человека -- его особаЯ мета. џ свернул с линии,
подошел к стоЯщим кругом людЯм. Ќикто мне не удивилсЯ, милиционер кивнул
головой: "‚от еще свидетель". ‘реди пЯтерки незнакомых мне людей, прикрыв
рот ладонью, стоЯла женщина с непокрытой головой, у ног ее, прикинутаЯ
платком, лежала зарезаннаЯ поездом девочка. ЋсматриваЯ погибшую, милиционер
откинул уголок платка, и сделалось видно лицо девочки лет семи-восьми, на
удивление совершенно спокойное и даже отрешенное. ‹ишь глаза, оставшиесЯ
открытыми, расширило ужасом, и в них остановилсЯ крик. •олод смерти остудил
глаза ребенка и сделал голубизну их еще голубее, прозрачней, соединил их
цветом с весенним небом, пусть и залЯпанным, как всегда над этим городишком,
черными тучами да еще желто-седой смесью с ферросплавового производства.
ђасписавшись на листке предварительного допроса, Я спускалсЯ к реке и
все силилсЯ вспомнить, где Я уже видел такие же голубые глаза, которым ни
дым, ни сажа, ни отравные газы не мешали проникнуть в высь неба и
наполнитьсЯ от него нежным светом, и вскрикнул: да это ж глаза моей крошки
дочери, на могиле которой Я не был года два и вообще перестал посещать
кладбище!
‘ этого беспросветного, туманного утра менЯ начал преследовать
кошмарный сон.
‘пускаюсь Я к железнодорожному переезду, за которым по правую руку
третий магазин, по левую -- садик. ‚ этот садик ходит моЯ дочка, долго
мечтавшаЯ о самостоЯтельности, чтоб не за ручку ее водили. “ переезда кучка
народу, и Я бегу, бегу, заранее знаЯ, что там, на линии, лежит пополам
перерезаннаЯ дочка и смотрит на менЯ и говорит: "џ так хотела одна ходить в
садик". ...џ расталкиваю, нет, даже разбрасываю уже толпу любопытных и вижу
там не эту, нынешнюю, детсадовскую, дочку, а ту, ‹идочку, в крохотном
гробике, перееханном тЯжелым литым колесом. €з щепьЯ и тлелых лоскутьев,
закутаннаЯ, бестелеснаЯ вроде бы, девочка тЯнет ко мне ручки и силитсЯ
что-то сказать. ‡овет она менЯ, зовет, догадываюсь Я и рушусь перед нею на
колени, пытаюсь обнЯть, схватить, прижать к груди дитЯ, но пустота, всЯкий
раз пустота передо мною. џ просыпаюсь с мучительным стоном, с мокрыми
глазами.
‘коро, скоро займусь Я "легким" умственным трудом, днем буду строчить в
газетку басни и оды о неслыханных достижениЯх во всех сферах советской
жизни, о невиданных победах на трудовых фронтах, о подъеме культуры и
физкультуры, ночью, стараЯсь начисто забыть дневную писанину, стану
вспоминать войну, сочинЯть рассказы о страданиЯх и беспросветной жизни этих
самых советских людей.
—тобы писать, сделатьсЯ литератором, пусть и в пределах соцреализма,
мне необходимо было учитьсЯ грамоте, преодолевать свое невежество,
продиратьсЯ сквозь всесветную ложь, и Я читал, читал, много ездил по лесам,
селам, спецпоселкам, арестантским лагерЯм, в которые газетчику был доступ.
‘пал четыре-пЯть часов в сутки.
‚ел Я в газетке, в промышленном отделе, лес и транспорт, и изо днЯ в
день, из месЯца в месЯц годы уже набегали, но Я не мог позволить себе
выспатьсЯ, потому как в воскресные дни должен был доделывать, достраивать,
доглЯдывать избушку: дом невелик, но спать не велит -- на практике познавал
Я эту истину; да еще и в лес таскалсЯ с ружьем за дичью, с корзиной за
грибами, с лукошком по Ягоды.
Љончилось это все тем, что Я начал видеть во сне совсем уж
ошарашивающий кошмар, будто темной ночной порою, пробравшись на старое
кладбище, раскопав могилу утопленницы матери, рвал ее черную кожу и ел
багрово-красное мЯсо.
Ќапарник мой по рыбалке, местный мужик, в войну выучившийсЯ на хирурга,
навидавшийсЯ в рабочем городе, в деревЯнной больничке, такого, что не во
всЯком чудовищном сне увидишь, содрогнулсЯ, когда Я у костра, на бережку,
рассказал преследующий менЯ сон. "Џредел, -- заключил он, -- это уже предел,
заболевание мозга, последствиЯ контузии. Љончай курить, кончай
сочинительствовать по ночам, уйди в лес, поживи там весь отпуск, выспись как
следует, иначе дело кончитсЯ плохо..."
џ послушалсЯ его, уединилсЯ в лесу, сперва неудачно, в избушке на
отгонном пастбище лошадей, где менЯ осыпали мыши и на поверженного сном
лезли, шурша лапками по плащу, порой Я зажимал под рубахою и давил
пригревшуюсЯ там мышь. ’ут еще скорее, чем дома, с ума сойдешь.
€ подалсЯ Я на водомерный пост, где был когда-то покос тестЯ, ‘емена
Ђгафоновича. “же несколько лет он не ходил на него, болели ноги, не хватало
сил, коровы семьЯ лишилась. ’ам, у старого знакомого, метеоролога, в
просторной белой избе, где по углам и на стенах висели пучки пахучей травы,
Я спал по двенадцать -- четырнадцать часов, поражаЯ этим подвигом хозЯев, и
домой вернулсЯ очнувшимсЯ от затЯжного недомоганиЯ, головнаЯ боль
поубавилась, звенело в башке тоненько, шумело терпимо, но кошмары не
оставили менЯ, потому как кошмаром была сама действительность. Ћднако мучили
менЯ кошмары реже, война тоже годам к пЯтидесЯти стала снитьсЯ редко, сны
сделались полегче, сменились они снами разнообразными. ‘тал Я часто спорить
во сне с вождЯми мирового пролетариата, как бы уж и не на этом свете
пребывающими, и, следовательно, споры эти были бесполезными, и еще со
старшими товарищами писателЯми. ’Яжелый разговор вышел у менЯ с человеком,
похожим на олохова, по поводу "ЏоднЯтой целины". …ще тЯжелее, но тоже
безрезультатный -- с товарищем ”адеевым, у гроба которого довелось мне
побывать в годы литературной молодости. Ѓольшое расстоЯние и горние выси
разделЯли нас, и сны получались боевые, но путаные и спорные.
Ќа много лет пристанет один сон: где-то в Њоскве, сойдЯ с трамваЯ средь
безоконных домов из красного кирпича, Я направлЯюсь на •орошевское шоссе, к
дому моего незабвенного друга Ђлександра Ќиколаевича Њакарова. ‚роде бы ищу
и путаюсь в Њоскве, обликом, однако, шибко смахивающей на город —усовой с
его грЯзными улочками и переулками, по окраинам превращенными в помойки и
свалки. ‚сюду Я упираюсь в дощатые непреодолимые загороди, и если мне
удаетсЯ увидеть редкого прохожего, спрашиваю у него: в какой стороне
•орошевское шоссе? Џрохожий чаще всего пожимает плечами или машет рукой в
неопределенную сторону либо говорит, что нет тут никакого шоссе, вот улица
ЏартизанскаЯ есть, и ’рудоваЯ улица есть.
’ем временем трамвай, на котором Я приехал, разворачиваетсЯ и уходит.
ЋказываетсЯ, Я доехал до последней остановки с последним трамваем. Њне
объЯснЯют, что больше сюда трамваи ходить не будут, а в какую сторону
возвращатьсЯ, Я не знаю, и людей совсем нету, спросить направление не у
кого...

x x x
€ тогда решил Я съездить на “рал, в город —усовой, побывать въЯве на
улицах Џартизанской и ’рудовой. €збушка моЯ превратилась в домик, под нее
подвели бетонный фундамент, приподнЯли слеги, и крыша сделалась не
нараскорЯку, как это было прежде, крыша обрела крутые скаты, железом крытаЯ,
в швы не текла вода, у домика поЯвилась верандочка, настоЯщаЯ, с
застекленной рамой, пристройка в виде сенок или тамбура, но кусты сирени и
черемухи, мною и детьми моими посаженные, остались на том же месте,
разрослись пышнее, черемухи успели состаритьсЯ.
џ отчего-то не решилсЯ иль, скорее, не захотел зайти в домик,
познакомитьсЯ с новыми его хозЯевами.
Ђ на улице ’рудовой дом ‘ани иринкина хорошо сохранилсЯ, стоЯл все так
же бойко на юру, только бревна почернели от времени и осевшей на них сажи,
скособочилась и кирпичный венчик осыпала труба на крыше, две-три тесины
свежо желтели на передней, высокой, завалинке, всегда плотно забиваемой
свежими опилками.
‚озле дома играли мЯчиком две девочки, по виду первоклашки, Я спросил
одну из них, беловолосую, скуластенькую, с приплюснутым носом, не иринкина
ли она. „евочка сказала -- нет, она Љраснобаева, тогда Я поинтересовалсЯ:
куда делсЯ хозЯин этого дома -- иринкин Ђлександр Њатвеевич? „евочка
сказала, что никуда он не делсЯ, это ее дедушко. ’огда ноги у менЯ ослабели.
џ прислонилсЯ к тепло нагретой завалинке и, наладив дыхание, попросил
позвать деда. „евочка юркнула во двор и скоро возвратилась, сообщив, что
сейчас дед выйдет.
‘пустЯ немалое времЯ по настилу во дворе застукала неторопливаЯ
палочка, и знакомый мне голос в такт стуку палочки выдавал матюки, из
которых складывалсЯ смысл и следовало заключение, что страховка за сей год
выплачена, налоги все внесены, "так какого же х... нужно?".
-- €шшо осталось шкуру с нас содрать, мать твою!.. -- отворив ворота,
повысил голос ‘ана, но, увидев менЯ, уронил палку: -- Ћй, кум!
Ѓез палки он уже был не ходок, повалилсЯ в мою сторону. џ подхватил его
и ощутил руками почти бесплотное, костлЯвое, старческое тело. ‘ана, повиснув
на руках моих, плакал и повторЯл: "Љум! Љум! Љак же это, а? Љак же это, а?"
Ћн не облысел, а совершенно облез, и фигуристаЯ голова его с выносом на
затылок напоминала мозговую кость с колбасного завода. ЏоЯвилась кума --
эта, наоборот, раздалась вширь, приосела, укоротилась. ’оже всплакнув
накоротке, отчетливо вздохнула и деловито предложила ‘ане:
-- ‘тарик, кончай нюнить, слетай в лавку.
џ приподнЯл форсистый дипломат, выданный мне на съезде ‘оюза писателей,
встрЯхнул им. ‚ дипломате звучало. ЏролетарскаЯ суть -- не иметь добра,
имущества -- за мной сохранилась. ‘трасть как не люблю таскать чего-либо,
тем паче валандатьсЯ с папками, портфелЯми, чемоданами. Ќо вот в —усовой
захватил модную средь интеллигентно себЯ понимающих людей эту хреновину --
глЯдите, граждане чусовлЯне, какой Я, понимаешь, форсистый сделалсЯ: костюм
на мне французский, штиблеты шведские, галстук не иначе как арабский,
чемодан у менЯ наимоднейший и в нем поллитра. € не одна, понимаешь.
Њы сидели в примрачневшей горнице за столом, кум, кума, дочь ихнЯЯ,
вели неторопливую беседу, Я, естественно, спросил: где же мой крестник-то?
Љум махнул рукой и сказал нецензурно, мол, кто его знает, где этот бродЯга.
-- Ќе матерись за столом! -- прикрикнула кума на кума и жалостливый
повела рассказ о том, как рос и вырос их сыночек, женилсЯ, развелсЯ, детей
осиротил, до пьЯницы дошел, шлЯетсЯ по чужим углам, глаз не кажет, вот,
слава Ѓогу, с дочерью век доживают.
‘ана внезапно встрЯл в рассказ жены с дополнением:
-- Ќе гонЯт пока ишшо из собственного дома, -- и выпил, хотел это
сделать махом, лихо, но поперхнулсЯ, замахал рукою возле рта, отдышавшись,
выразилсЯ.
Љума, как и многие еще дюжие женщины, состоЯла при дочери в ее семье в
качестве домработницы и рада была этой доле. Љум, которому от кумы уже
ничего не требовалось, поселилсЯ на кухне, сделав в виде нар просторную
лежанку за печкой.
-- ѓоворю тебе, не матерись за столом, Ѓог накажет.
-- Ќе матерись за столом, не матерись за столом, -- кривилсЯ ‘ана. -- Ђ
че мне делать-то? †евать нечем, протез в собесе выписали худой. ’ы уж не
поешь больше? -- покачал он горестно головой. -- Ђ то ведь рот не
закрывалсЯ, все хохотал, пел и выражалсЯ тоже. ‚спомнишь -- потеха. Ќа крыше
ты сидел своей великой новостройки, мимо ее теща твоЯ корову гнала, жэнщыны,
чтобы ее подначить, говорЯт: "Ђндреевна! Ќа пустыре мужичонка строитсЯ,
пьЯница, видать, то поет на всю округу, то материтсЯ на весь город. Ќе
знаешь, чей?" ’еща твоЯ поскорее шасть мимо новостройки: не знаю, мол, не
ведаю, что там за мужичонка.
‚се сдержанно посмеЯлись за столом.
-- џ и ноне, ‘ана, хохотать не перестаю, уж больно жизнь потешнаЯ.
-- Њ-на-а, вот если б ты пел, как прежде, то всех этих
волосатиков-попрыгунчиков по углам разогнал бы.
-- ђазогнал бы, разогнал всенепременно, -- подтвердила кума.
-- “ менЯ работа веселее.
-- •орошо хоть платЯт-то?
-- ‚сЯко.
-- Њы с бабой ту книжку, что ты прислал в подарок, вслух читали
попеременке. Ќичего, забавно и наврано в меру.
-- џ отбрехалсЯ, ‘ана, до дна отбрехалсЯ, когда в здешней газетенке
работал.
-- „а уж, -- уронил кум и поерзал на стуле: -- ‚от сидишь ты с нами,
спасибо, что не забыл, пьешь, закусываешь, а да-алеко от нас находишьсЯ, ох
как далеко.
-- џ и от себЯ далеко, ‘ана, нахожусь. Ћх как далеко!
Њы снова чокнулись, ‘ана трахнул рюмку до дна, Я пригубил.
-- ‡доровье бережешь? -- налаживаЯ дыхание, сипло спросил кум.
-- Ќечего уже беречь. ‚се потрачено, все болит в непогоду. ѓолова и
жопа в особенности. ѓолова от войны, жопа от литературы. џ ведь, ‘ана,
одержимый, бывало, по двенадцать часов от стола не поднималсЯ.
-- ќкаЯ зараза, прости ѓосподи, -- довольно умело перекрестилась кума,
а ведь первый раз в церкви побывала, когда первенца-парнЯ крестили.
-- „а-а, заводной ты был и в молодости, с ружьишком по сорок верст за
день по горам ошевертывал, и бывало, одного рЯбца принесешь.
Њы посмеЯлись, кум, потрафлЯЯ моему настрою, начал говорить про наш
покос и про то, как Я плавил сено с тестем по ‚ильве, выходило, что был Я
лихой и бесстрашный плотогон, да вот пошел по другой линии, а то б, если не
утонул, бо-ольшую деньгу мог зашибать в ту пору. € к разу поманил менЯ в
кухню, за печку, где, прибитый к стене крупными гвоздЯми, красовалсЯ ковер с
рыбаком, закинувшим удочку в уже отцветшие воды.
-- “знаешь?
-- “знаю, ‘ана, узнаю. џ ж художник неповторимый, ‚ан-ѓог российский,
блЯ.
Њы долго и трудно прощались с кумом и кумой у дверей избы, во дворе, за
воротами.
-- ’ы уж шибко-то не изнурЯйсЯ, пожалей себЯ. ’ебЯ-то никто никогда не
жалел, -- плакал кум, угадываЯ, что видимсЯ мы в последний раз, и слезы,
слабые и частые, катились по морщинам лица, уже забранным в сетку. -- ђаботу
не переменишь, жись не повернешь -- проскочила она на коне. Ќа каком коне --
ноне не вспомню, ты читал, давно еще...
-- Ќа розовом, -- подсказала кума, тоже плача.
-- ‚о-во, на розовом, -- подхватил кум и поправилсЯ: -- Ќа колхозной
клЯче со сбитой спиной проскакала она, мать бы ее ети...
Ћни, кума с кумом, умерли не в один день, но в один год и перебрались с
улицы ’рудовой еще выше на гору, в Љрасный поселок. Ќатрудились. Ћтдыхают.
€м на горе ветрено и спокойно.

x x x
€ еще одна встреча, произошедшаЯ в ту поездку, достала и достает мою
памЯть.
-- ’ебЯ ’аЯ ђадыгина, твоЯ учительница, непременно хочет видеть, просто
умолЯет повидатьсЯ, -- сказала наша близкаЯ знакомаЯ, у которой Я ночевал.
Џришла худенькаЯ, в платок кутающаЯсЯ женщина, несмело припала ко мне,
тронула сухими губами мою щеку.
-- ЌастасьЯ €вановна. ‚ы учились у менЯ в вечерней школе, анатомии
учились, хулиганили вместе с юношами. Џомните?
џ согласно кивал головой и пыталсЯ воскресить в памЯти школу, анатомию,
соучеников своих и учительницу.
-- Ђ милой ‚еры Ђфанасьевны, вашей классной руководительницы, не стало.
‘овсем недавно, -- сообщила она, завЯзываЯ разговор.
Љто-то сказал Ќастасье €вановне, ’ае, как звал ее муж, что Я и жена моЯ
хорошо знали ее мужа, а у нее нет о нем воспоминаний, почти нет: так
нестерпимо и гибло жили после войны и так он, ее лейтенантик, быстро сгорел,
что ничего-ничего не сохранилось от него и о нем. ‚ыросли дети, подрастают
внуки, просЯт рассказать что-нибудь об отце и дедушке, а она и не имеет чего
рассказать, кроме как сообщить, что он был прекрасный человек и она
сохранила ему верность, более не пыталась устроить свою жизнь.
-- „а и как ее устроить бедной учительнице с двумЯ детьми? -- печально
улыбнулась она.
џ попросил накрыть на стол, наладить чай, и пока две женщины-подружки,
обе бобылки, выполнЯли мою просьбу, пыталсЯ изнасиловать свою памЯть, что-то
выудить из нее, и стало мне Ясно, что без сочинительства тут не обойтись,
что на этот раз будет то сочинительство к месту и Ѓог мне его простит.
Ћсновной упор в воспоминаниЯх Я сделал на то, как вместе с лейтенантом
ђадыгиным мы ехали на соликамском поезде из Џерми в —усовой, и на то, как
муж ее, ’аисьи €вановны, вынимал мою беременную жену из канавы с мешком
картошки на спине и как провожал нас домой. Ђ вот про встречу в
тубдиспансере Я умолчал, зато рассказал о том, как шли мы, опЯть же с
поклажей картошки, из Ђрхиповки и видели, как нелепо и страшно тонули на
реке —усовой пьЯные люди, пробовавшие плЯсать в лодке и опрокинувшие ее, как
в холодные воды бросилсЯ человек -- спасать людей -- и спас молодую девушку
с длинной косой, это был, показалось нам, ђадыгин.
-- „а-да, Я знаю эту женщину. Ћна живет в новом поселке, рЯдом с нами,
тоже учительствует и до сих пор не ведает, кто ее спаситель. џ непременно
сегоднЯ же расскажу ей об этом. Ђх, какой это был человек! Ља-а-ако-ой
человек! -- сжимаЯ ладошками лицо и раскачиваЯсь из стороны в сторону,
восторгалась беднаЯ вдова.
-- ’ы набрехал насчет подвигов покойного ђадыгина? -- сурово спросила
менЯ моЯ знакомаЯ, проводив подругу.
-- —его-то набрехал, чего-то и нет.
-- Ќу и не винись -- ложь эта во спасение. € теперь Я свидетель тому,
как ты здорово сочинЯешь, могу с читателЯми твоими поделитьсЯ
воспоминаниЯми.
-- Ќе стоит.
Ќыне менЯ, как и многих стариков, оглохших от советской пропаганды и
социалистического прогресса, потЯнуло жить на отшибе, вспоминать, грустить и
видеть длинные, вЯлые сны, почти уж без ужасов. ђазгружаЯ памЯть и душу от
тЯжестей, что-то, тоже вЯлое, выкладывать на бумагу, совершенно уже не
интересуЯсь, кому и зачем это нужно.
"ЋтравлЯющаЯ сладость одиночества" -- назвал Я однажды мое нынешнее
состоЯние. ‹етом, находЯсь в деревне, поздним уже вечером, когда не мотаютсЯ
по улице пьЯные и собаки, спущенные с цепи, смирны, не брехливы, когда все
селЯне от мала до велика сидЯт перед телевизорами, увлеченные очередными
жгучими и бесконечными страстЯми, угадываЯ, кто кого на кровать повалит или
в конце концов порешит, Я люблю пройтись по-над рекой, по пустынной
набережной. …сли тиха погода, нет туманов и сырой стыни, если вышний свет
спокойно ложитсЯ на …нисей и в нем отражаетсЯ каменное веко Љараульного
быка, а перевальные, горные дали за рекой волнами уходЯт в небеса и
призрачно соединЯютсЯ с ними, в моей успокоенной душе часто повторЯетсЯ
кем-то давно присланное мне стихотворение:
“гасание днЯ, угасание жизни,
Џриближение к тайне на крошечный шаг.
Њежду ночью и днем, между словом и мыслью --
ЋпускаютсЯ сумерки в мир не спеша.
€счезает зеленых деревьев торжественность,
€счезает приветливость Ясных небес.
Ћтрешенность природы покойно-торжественна,
€ в себЯ погружен скал ближайший отвес.
Љакими чуткими, какими блаженство сулЯщими минутами одаривает вечер
человека! Љак разрывает грудь чувство любви ко всем и ко всему! Љак хочетсЯ
благодарить Ѓога и силы небесные за эти минуты слиЯниЯ с вечным и прекрасным
даром любить и плакать!
‘овсем недавно, в каком-то промежутке тЯгучих, сочинительски-бредовых
снов, увидел Я отчетливо и Ясно палец в брезентовом заношенном напалке.
‘тЯнул зубами грЯзно-соленый напалок и увидел неуклюже обросшую мЯсом кость,
увенчанную кривым, зато крепким, что конское копыто, ногтем, и безо всЯкого
ехидства, без боли и насмешки подумал: "„а-а, все-таки они схожи: моЯ жизнь
и этот изуродованный на производстве палец".
...—етырнадцатого сентЯбрЯ одна тысЯча девЯтьсот сорок четвертого года
Я убил человека. ‚ Џольше. Ќа картофельном поле. Љогда Я нажимал на спуск
карабина, палец был еще целый, не изуродованный, молодое мое сердце жаждало
горЯчего кровотока и было преисполнено надежд.

‘ело ЋвсЯнка.
1987, 1997.

Last-modified: Sat, 19 May 2001 20:27:42 GMT
Ћцените этот текст: