: "Ћй! Ћй, Ѓожечки мой!
Ѓольно же!.."  Љлава тоже была чернЯва, но нравом угрюма, взглЯдом строга, и
прическа у  нее была строгаЯ,  короткаЯ,  без затей, хотЯ волосы были густы,
отливали шелковисто, и опусти  она их до  поЯса или  до  плеч, как  нынешние
стилЯжки, -- так за одни только эти волосы мужики ее любили бы, сватали, она
бы еще  в школе замуж  вышла, ее раз  пЯть бы отбили друг у дружки мужики и,
может, даже и  на  ЃЂЊ  увезли  бы,  на молодежную  передовую  стройку,  где
красавицы были в большой цене и в особом почете.
     “ Љлавы и в характере, и в действиЯх все было подчинено и приспособлено
к делу.
     ЊенЯ определили  на  вторую, боковую полку,  против  крайнего  купе  --
"купе" девочек, отгороженного от посторонних глаз простынею.  Ќо чаще  всего
простынЯ та была откинута, и Я  видел, как работала Љлава.  Џаек она  делила
справедливо, никого не выделЯЯ, никому не  потрафлЯЯ, точным шлепком бросала
в миски кашу,  точным  взмахом зачерпывала из бачка суп, точно, всегда почти
без довесков, резала хлеб и кубики масла, точно рассыпала сахар миниатюрным,
игрушечным черпачком; одним ударом, скорее,  даже  молниеносным броском иглу
до шприца всаживала  в подставленный зад или в руку,  спину ли -- и  все это
молча, со спокойной строгостью, порой казалось, даже злостью, и если больной
вздрагивал  или  дергалсЯ от  укола,  она  увесисто  ронЯла: "Ќу  чего  тебЯ
кособочит? ‘ломаешь  иглу", -- и когда подбинтовывала, и  когда  успокаивала
больных иль усыплЯла, Љлава тоже  лишних  слов не тратила. …е побаивались не
только больные , но  и Ђнечка. —уть, бывало, ранбольные завольничают, Ђнечка
сразу: "џ вот Љлаву позову, так узнаете!.."
     ‘уток  двое в пути Я спал напропалую после  львовской распределиловки и
проснулсЯ  однажды  ночью  от какого-то  подозрительного  шороха.  Њы где-то
стоЯли.  џ высунулсЯ  в окно.  Ќа  улице, с фонарем,  у открытого тамбура, в
железнодорожной  шинелке,  из-под  которой  белела  полоска халата,  ежилась
Ђнечка.  ЏростынЯ  на  служебном  купе колыхалась, за  нею  слышалсЯ  шепот,
чмоканье,   потом   и   срывистое,   загнанное   дыхание  и,   как   всегда,
строго-деловой,  спокойный  голос Љлавы:  "Ќе  торопись,  не торопись, не на
пожаре..." €з-под простыни выпростались наружу  две ноги, ищущие  опору и не
находЯщие ее  на желдорполке.  Ќоги в носках  --  значит,  офицер  откуда-то
ЯвилсЯ,  у  нас в вагоне  сплошь были рЯдовые  и  сержанты,  носков  нам  не
выдавали.
     Ќо  Љлава  и  тут  никого  не  хотела выделЯть,  обслуживала ранбольных
беспристрастно, не глЯдЯ на  чины и заслуги.  Ќе  успел  выметнутьсЯ из купе
офицер, как  туда  начал крадучись пробиратьсЯ  старший  сержант, всю дорогу
чем-то  торговавший,  все времЯ чуть хмельной, веселый и, как ‘тенька ђазин,
удалой.  Ќо  когда  после  старшего сержанта, к моему  ужасу  и к  трусливой
зависти моей, в "купе" прокралсЯ еще  кто-то, Љлава выдворила его вон, опЯть
же строгим голосом заЯвив: "„овольно! џ устала. Њне тоже поспать надо.  Ђ то
руки дрожать будут, и пропорю вам  все  вены..."  Џоезд тронулсЯ.  Џрибежала
Ђнечка, загасила фонарь, стуча зубами, сбросила шинеленку и со словами: "Ћх,
продрогла!" -- нырнула к Љлаве под одеЯло: полка у них была одна на двоих, с
откидной доской,  кто-то  из двоих  должен был  ночью  дежурить и  караулить
больных, имущество -- да где же девчонкам сутками выдержать дорожную работу,
вот по  их просьбе и приделали "клапан" к вагонному сиденью. Ќакрепко закрыв
тамбуры с  обеих  сторон,  они спали себе, и никто ни  нас, ни имущество  не
уносил.
     -- Ќу как было? Љак? -- приставала с расспросами к подруге Ђнечка.
     --  Ѓыло и было, --  сонно отозвалась  та.  --  •орошо  было. --  € уже
расслабленным  голосом  из  утомленного  тела испустила истомный  вздох:  --
•оро-шо-о-о-о.
     Ђнечка  не  отставала, тормошила напарницу,  и слышно было, как  грузно
отвернулась от нее Љлава:
     -- „а ну  тебЯ! Џристала! ѓоворю тебе -- попробуй  сама! Ѓольно  только
сперва. Џотом... завсегда... сла-а-адко...
     --  ‹адно уж, ладно, --  как дитЯ, хныкала Ђнечка, --  тебе хорошо, а Я
бою-усЯ... -- и тоже сонно вздохнула, всхлипнула и смолкла.
     “стала,  намерзлась,  набегалась  девчонка,  и  все  успокаивающий  сон
сморил, усмирил ее  тело, томЯщеесЯ  ожиданием греха и страха перед ним. Ђ Я
из-за них не спал до утра. € вспоминалась мне давнЯЯ  частушка, еще золотого
деревенского детства: "’Ятька с  мамкой  на полу гонЯт  деготь и смолу, а Я,
бедный, за трубой загинаю х... дугой".


        x x x
     Ђ утром  у  менЯ  температура подпрыгнула,  пусть и  немного,  и  Љлава
ставила мне укол в  задницу.  Џроникающим в душу спокойным взором она в упор
глЯдела  на  менЯ  и говорила, выдавливаЯ  жидкость  из  шприца,  санитарке,
порхающей по вагону:
     -- ‘води малого в  туалет. “мой. Ћн в саже весь. ‚ окно много глЯдит. Ђ
моет  только чушку. Ћдной рукой обихаживать  себЯ еще не  умеет.  ‚от и умой
его. Љак следует умой. Ћхлади!
     €  не  когда-нибудь,  а поздней ночью  Ђнечка  поперла  менЯ в  туалет,
открыла кран и под  журчание воды начала рассказывать свою биографию, прыгаЯ
с пЯтого на десЯтое. ЃиографиЯ у нее  оказалась короткой. Ћчень. ђодилась на
Љубани, в  станице “сть-‹абе. “спела окончить  только семь классов, потом  в
колхозе  работала, потом  курсы кончила,  медсестер, полгода уж санитаркой в
санпоезде ездит, потому что места медсестер занЯты...
     --  ‚о-от!  --  напрЯженно  добавила  она   и  смолкла.  ‚друг   нервно
рассмеЯлась:  -- ‚ойна  кончитсЯ,  так  и  буду  судна  да  утки подавать...
медсестрой не успею...
     -- “спеешь! -- поспешно заверил Я. -- Ќа гражданке больных на твою долю
хватит... Ќ-налечишь еще. -- €  Я начал заикатьсЯ и опрометчиво добавил:  --
’ы доб-браЯ...
     -- Џравда? --  поднЯла голову  Ђнечка, глаза  ее  черные  загорелись на
бледном  лице  заметным  Ярким  огнем,  может,  и пламенем.  --  Џравда?! --
повторила она и сделала вроде бы шаг ко мне.
     Ќо Я, дрожащий, как  щенок,  от внутреннего напрЯжениЯ, все понимал, да
не знал, что и как делать, -- здесь, в туалете, с перебитой рукой, в жалком,
просторном бельишке, перебираЯ босыми ногами по мокрому полу, будто жгло мне
подошвы,  пЯтилсЯ  к  двери,  от  лампочки  подальше,  чтоб  не  видно  было
оттопырившиесЯ, чиненные ниже прорехи кальсонишки, и судорожно схлебывал:
     -- Џра... Џравда!.. Џра... Џравда!
     Ќадо было как-то  спасатьсЯ  от  себЯ  и  от  позора, надо  было что-то
делать, и Я  тоже торопливо, с перебоЯми начал рассказывать свою  биографию,
котораЯ  оказалась гораздо  длиннее, чем  у Ђнечки, и дала  нам  возможность
маленько успокоитьсЯ.
     -- Ћй! ‚ода  ж на плите! --  всполошилась Ђнечка и с облегченным смехом
торопливо говорЯ: -- Љипит уж. Љлючом.
     ‚ылила горЯчую воду в  заткнутую пробкой раковину,  сноровисто и  умело
принЯлась  мыть мне голову, лицо, шею, здоровую руку и  освобожденно, с чуть
заметным напрЯжением  и виноватостью  в голосе тараторила о том о сем. Љогда
вымыла менЯ, гордо сказала, показываЯ на зеркало:
     -- ЏоглЯди, какой ты красивый у менЯ стал!
     Ћпасливо, боЯсь розыгрыша,  Я глЯнул в зеркало, и оттуда на менЯ,  тоже
опасливо, с недоверчивостью, уставилсЯ молодой, исхудалый парень с запавшими
глазами,  с обострившимисЯ  скулами. Ђнечка  же,  привалившись  своей теплой
грудью  ко  мне,  будто протаранить менЯ  собиралась,  ощущаемаЯ  всей  моей
охолодевшей  до  озноба спиной, причесывала мои мокрые, совсем  еще короткие
волосы и ворковала:
     -- ‚о-от, во-от,  чистенький, ладнесенький...  -- Ђ  грудь  все  глубже
впивалась мне в спину, буровила  ее, раздвигала кости,  касаЯсь неотвратимым
острием сердца, раскалЯла в нем клапана, до кипениЯ доводила кровь -- сердце
вот-вот зайдетсЯ. -- ’ы чего дрожишь-то, миленький?
     -- Ќ-ничего...  х-холодно! -- нашелсЯ Я и стреканул из туалета к своему
спасательному вагонному месту, где Ђнечка успела перестелить постель, взбила
подушку, уголком  откинула одеЯло с чистой простынкой. Ќо сам, с одной рукой
Я на вторую полку влезть  не  умел еще и покорно ждал Ђнечку, крепко держась
за вагонную стойку здоровой рукой -- никто не оторвет.
     ЏоЯвилась  Ђнечка, тоже умытаЯ, прибраннаЯ, деловито  подсадила менЯ на
полку, дала трЯпку -- вытереть  ноги, укрыла одеЯлом и, мимоходом коснувшись
холодной ладошкой моей щеки, коротко и отчужденно уронила:
     -- ‘пи.
     џ  не сразу уснул.  ‘лышал,  как теперь  уже Љлава донимала расспросами
Ђнечку.
     --  ‚от еще! Ѓольно  надо! --  сердито  ронЯла санитарка.  --  “мыла  и
умыла... -- Ќо в голосе ее все отчетливей проступал звон, и его, этот  звон,
задавливало, потоплЯло поднимающимисЯ издали,  из нутра обидными  и стыдными
слезами, голос расплющилсЯ, размок, и мокрой, стонущей гортанью она пыталась
выкрикнуть: --  „а мне...  „а если захочу...  „а  у менЯ жених  в “сть-‹абе!
ћрка. џ лучше ћрке... сохраню... сохранюсь...
     -- ‹ан, лан, не плачь,  -- зевнула длинно, с  подвывом Љлава. -- ‘алага
он. Ќе  умеет еще. •очешь, Я  тебе подкину  старшого, ну, ‘теньку-то ђазина!
’от не только в туалете, тот на луне отделает!..
     -- Ћтстань со своим ђазиным! Ќикого мне не надо!
     -- Ќу,  ну, не надо, так  и  не надо! Љто  бы спорил,  а Я не стану, --
гудела  успокоительно   Љлава  и   похлопывала   юную  подружку  по  одеЯлу,
догадывалсЯ Я -- гладила по голове, понимаЯ неизбежность страданиЯ на пути к
утехам, пагубную глубь бабьей доли-гибели.
     “спокоив  Ђнечку, Љлава и сама скоро успокоилась, пустив пробный,  пока
еще короткий всхрап  носом, потом заработала приглушенным, деловитым  храпом
человека,  честно  зарабатывающего свой  хлеб и с  достоинством выполнЯющего
свой долг перед народом и родиной. Ћднако ж в пути, догадалсЯ Я, Љлава спала
не до  самого глубокого конца и храпела не во всю мощь оттого, что  и во сне
не забывала про  больных, безропотно, неторопливо поднималась на  первый зов
раненых или на стук в вагон снаружи.
     ‹егкаЯ,  смешливаЯ Ђнечка  спала себе и спала, беззаботно и безмЯтежно,
лишь  тайные страсти,  это  "демонское  стрелЯние",  как  хорошо называл сии
чувства Њельников-Џечерский, так рано пробуждающиесЯ  в людЯх южных  кровей,
точили,  тревожили, томили ее в  темных, скрытых от чужого глаза недрах,  но
еще    не   доводили   до   бессонницы,   не   ввергали   в    окончательное
умопомешательство.
     …ще разок-другой за десЯтидневный путь покушалась Ђнечка на мою  честь,
манила менЯ  за занавесочку  или  в  туалет, но Я делал  вид,  что  "тонких"
намеков не понимаю, и с полки своей не слезал до победного конца пути.
     Љ  Ђнечке,  должно  быть по  наущению  Љлавы,  клеилсЯ старший  сержант
‘тенька ђазин.  ЏрезираЯ себЯ,  Я ревниво  следил  сверху за  надвигающимисЯ
событиЯми.  Ђнечка сопротивлЯлась изо всех сил:  ‘тенька ђазин был  ей не по
душе, стар, как ей казалось, и она боЯлась его напористых домоганий. Ћднако,
будь наш путь подлиннее,  допустим,  до того же „жамбула,  Ђнечка, наверное,
рухнула бы, пала бы, как слабенькаЯ, из глины сбитаЯ крепостишка.
     €  вот конец нашего  пути!  "Ќаши"  девочки, стыдливо натЯнув на колени
юбчонки,  сидЯт с нами на траве  и печально  смотрЯт на нас.  ‘колько они уж
проводили таких вот, как мы,  подбитых орлов на излечение и на  небеса и еще
проводЯт,  а  вот  по  притчеватости  и  доброте  русского бабьего характера
привЯзываютсЯ к "своим мальчикам", присыхают, будто к родным.
     Ћ-о,  война, о-о, бесконечные тЯготы и  бедствиЯ российские! ’олько они
объединЯют наш народ, только они выЯвлЯют истинную глубину  его характера, и
плывем мы устало от беды до беды, объединенные жаждой добра.
     Ђнечка сперва ненароком, потом и в открытую жалась ко мне, выбирала длЯ
менЯ фруктину меньше испорченную и поспелее, потом и вовсе легла головой мне
на  колени,  грустно  смотрела  засветленными  слезой   страдающими  черными
глазами. ѓрустила она еще легко, красиво, словно ее родное и в осени голубое
кубанское небо, раззолоченное из краЯ в край исходным сиЯнием бабьего  лета.
џ  перебирал  пальцами здоровой  руки  волосы Ђнечки,  гладил  их на  теплой
ложбинке шеи, и сладость первой, тоже легкой грусти от первой разлуки, ни на
что  не  похожаЯ, мЯгко сжимающаЯ сердце, мохнатеньким абрикосом каталась по
рассолодевшему нутру, томила менЯ никогда  еще не  испытанной и потому  ни с
чем еще несравнимой нежностью,  сожалением и уходЯщей вдаль,  в будущие года
невозвратной печалью.
     ђебЯта  давно  уже  обменЯлись адресами  с "нашими"  девчонками,  давно
сказали все, что могли сказать  друг другу. “ менЯ адреса не было, и  Ђнечка
сказала, что будет мне писать сюда, в госпиталь, а Я ее извещать о всЯческих
событиЯх в  моей жизни и перемещениЯх. Њне  казалось, Ђнечка была рада тому,
что  мы не осквернились в  вагонном туалете, что  не пала она на моих глазах
под  натиском  вагонного атамана ‘теньки ђазина,  что  судьба  оставила  нам
надежду на встречу  и сожаление  о  том,  что мы  не могли принадлежать друг
другу. ‘ила, нам  неведомаЯ,  именно  нас выбрала  из огромной  толпы людей,
понуждала  к  интимной  близости,  не   случайной,   кем-то  и   где-то  нам
предназначенной  ,  предначертанной,  пышно  говорЯ,  и она  же,  эта  сила,
охранила наши души.
     Љак  прекрасно, что в жизни  человека так много еще  не предугаданного,
запредельного, его сознанию  не  подчиненного. „аровано судьбой  и той самой
силой,  наверное   небесной,  прикоснутьсЯ  человеку  к  своей  единственной
"тайне", хранить ее в душе, нести ее по жизни как  награду и, пройдЯ  сквозь
всю  грЯзь  бытиЯ,  побывав в толпах юродивых и прокаженных, не осквернитьсЯ
паршой цинизма, похабщины и срама, сберечь до исходного света, до последнего
днЯ то, что там, в глубине души, на самом ее донышке хранитсЯ и тебе, только
тебе, принадлежит...

        x x x
     Ќаше сидение на железнодорожном откосе продолжалось  почти до вечера --
санпоезд хотел освободитьсЯ от груза,  а •асюринский госпиталь  этот груз не
брал.  Љак выЯснилось,  госпиталь подлежал  ликвидации,  расформированию,  и
помещениЯ  двух  хасюринских  школ  -- средней и  начальной  --  должен  был
освободить длЯ учащихсЯ еще к  началу сентЯбрЯ, но надвигалсЯ уже октЯбрь, а
госпиталь никак не расформировывалсЯ.
     Џосле  звонков в Љраснодар, в краевое или военное сануправление, решено
было  тех бойцов, что выгружены из санпоезда,  временно  оставить  в станице
•асюринской,  остальных везти  дальше, вплоть до Ђрмавира.  Ќаше  сидение на
откосе, возле пустынного сада, было прервано поЯвлением человека, у которого
все,  что выше колен -- брюхо: ЯвилсЯ замполит госпиталЯ по фамилии ‚ладыко.
Ћбвел нас  заплывшим,  сонным, но неприЯзненным взглЯдом. ‘разу заметив двух
девчонок, он покривил вишневой спелостью налитые губы, слетаЯ с которых, как
мы тут же убедились, всЯкий срам как бы удесЯтерЯлсЯ в срамности.
     --  Ђ-а,  новые  трипперники  прибыли!  -- и,  радуЯсь  своей  остроте,
довольнехонько засопел, захрюкал, вытираЯ платком шею и под фуражкой.
     ђебЯта оглЯдывались  по  сторонам,  ища взглЯдом тех, к кому  эти слова
относились. Ќо  вперед уже выступал ‘тенька ђазин --  старший сержант ‘ысоев
--  и фамильЯрно заговорил  с замполитом  на  тему  триппера: много ли его в
•асюринской,  как с  ним  борютсЯ, --  сделал  мужественное  заЯвление,  что
"триппер  нам не  страшен",  лишь бы  на  "генерала с  красной  головкой" не
нарватьсЯ.  ‡амполит  свойски гоготал,  говорил  толпЯщимсЯ  вокруг  ‘ысоева
раненым, что добра такого  в •асюринске в избытке, еще от  немцев в качестве
трофеев  оно  осталось.  Ђ как  с  ним  боротьсЯ,  узнаете, когда  на  конец
намотаете!.. -- и все это с "го-го-го" да с "га-га-га".
     „евчонки наши  начали торопливо  прощатьсЯ:  сперва  всех  по  порЯдку,
по-бабьи  истово  перецеловали,  желаЯ,  чтобы  мы скорее  выздоравливали  и
отправлЯлись  бы  по  домам.  Џотом все  разом  целовали  Ђнечку,  кто  куда
изловчитсЯ, чаще в гладенькие ее щеки, простроченные полосками светлых слез.
„ело  дошло  до менЯ,  и Я расхрабрилсЯ, припал на  мгновение губами к губам
нЯньки.  Љак бы признав за мной это особое право, Ђнечка от  себЯ поцеловала
менЯ в  губы. Ќичего не скажешь -- целовалась  она умело и крепко, даже губу
мне прокусила, должно быть, еще в школе выучку прошла.
     ЏрискребсЯ  в  тупик,  парЯщий  всем,   что  может  парить,  маневровый
паровозишко, бахнул буферами в буфера вагона и потащил обжитый нами поезд на
станцию. "Ќаши"  девочки  долго  нам махали в окошко, Ђнечка  утирала  слезы
оконной занавеской, и  когда санпоезда не стало, так  сиротливо, так одиноко
нам сделалось, что и словами выразить невозможно.
     —асу уже в седьмом вечера раненых наконец-то определили по местам: кого
увели, кого увезли, кого и унесли на  окраину станицы •асюринской, во второе
отделение госпиталЯ, располагающегосЯ в начальной школе. ђаненые попадали на
жесткие  крапивные мешки,  набитые соломой, разбросанные на полу,  прикрытые
желтыми   простынЯми  и  выношенными  одеЯлами,  предполагаЯ,   что  это  --
карантинное отделение и потому здесь нет коек  и вообще все убого и не очень
чисто.  ‚прочем,  предполагать  было  особенно   некогда   --   все  устали,
истомились.

        x x x
     ‚  хасюринских  школах в  дни  оккупации  был фашистский  госпиталь длЯ
рЯдового и унтер-офицерского состава. Ђккуратные немцы увезли и эвакуировали
все,  что  имело  хоть  какую-то  ценность,  бросили  лишь  рогожные  мешки,
кой-какую  инвентарную рухлЯдишку, оставив в целости и сохранности помещениЯ
школ, станицу и  станцию, -- и приходитсЯ верить рассказам жителей станицы и
фельдмаршалу Њанштейну, что с Љубани и Љавказа немецкие соединениЯ отступали
планомерно, сохранили полную боеспособность, но, по нашим сводкам и согласно
летописцам разных  званий и рангов, выходило,  что немцы с Љавказа и  Љубани
бежали  в  панике, бросали не то что имущество  и барахло,  но и  раненых, и
боевую технику...
     Ђ они вон  даже кровати,  постельное  белье,  медоборудование и  ценный
инвентарь, гады ползучие, увезли!
     ‚   санупре  обрадовались,  конечно,  госпиталю,  брошенному  немецкими
оккупантами, -- значит, заботы с плеч долой,  -- навалили раненого народа на
пол в  бывшие  школьные  классы,  понавесили,  как и  повсюду,  не только  в
госпиталЯх, грозные  приказы,  подписанные  разным начальством  и  почему-то
непременно маршалом †уковым.  Ђ он издавал и подписывал приказы, исполненные
особого тона, словно писаны они длЯ вражески  ко всем и ко всему настроенных
людей.  „винув -- длЯ  затравки  -- абзац о  ђодине, о  ‘талине,  о том, что
победа   благодарЯ   титаническим  усилиЯм  героического  советского  народа
неизбежна  и близитсЯ,  дальше  начинали  стращать  и  пугать  нашего  брата
пунктами,  и  все, как удары кнута, со  свистом,  с оттЯжкой, чтоб  рвало не
только  мЯсо,  но  и  душу:  "“силить!",  "Ќавести  порЯдок!",  "Ѓеспощадный
контроль!", "‹ичнаЯ ответственность каждого бойца, где  бы он ни находилсЯ",
"‘трого наказывать  за  невыполнение,  нарушение, порчу казенного имущества,
симулЯцию,  саботаж,  нанесение   членовредительства,  затЯгивание  лечениЯ,
нежелание подчинЯтьсЯ  правилам..." и т. д. и т. п. € в конце каждого пункта
и  подпункта:  "Ѓеспощадно боротьсЯ!", "’рибунал  и штрафнаЯ",  "трафнаЯ  и
трибунал",   "‘уровое   наказание   и   расстрел",   "ђасстрел   и   суровое
наказание...".
     Љогда много лет спустЯ после  войны  Я  открыл роскошно  изданную книгу
воспоминаний маршала †укова  с посвЯщением советскому солдату, чуть со стула
не  упал:  воистину  свет не видел более циничного  и бесстыдного лицемериЯ,
потому как никто  и никогда так  не сорил русскими солдатами, как он, маршал
†уков! € если  многих  великих полководцев, теперь уже оправданных историей,
можно  и  нужно поименовать  человеческими  браконьерами,  маршал  †уков  по
достоинству  займет среди них одно из первых  мест  --  первое  место, самое
первое,   неоспоримо  принадлежит  его  отцу  и  учителю,  самовскормленному
генералиссимусу, достойным выкормышем которого и был "народный маршал". ‹ишь
на  старости лет потЯнуло  его  "помолитьсЯ" за души погубленных им  солдат,
подсластить пилюлю длЯ живых и убиенных,  подзолотить сентиментальной слезой
казенные  заброшенные  обелиски  и  заросшие  бурьЯном  холмики  на братских
могилах, в придорожных канавах.
     Ћднако ж  русский народ и  его "младшие  братьЯ"  привыкли к советскому
климату, так научились жить  и безобразничать под сенью всЯких бумаг,  в том
числе и  в  смирительных,  с завЯзанными  рукавами  рубахах,  что чаще всего
именно под запретительными,  с приставкой  "не": "не разрешаетсЯ", "нельзЯ",
"не ходить", "не лазить", "не курить", "не  распивать", "не расстегиватьсЯ",
-- более всего пакостей, надругательств, нарушений и сотворЯетсЯ.
     •асюринский  госпиталь   жил  и  существовал  по  совершенно  никем  не
установленным  и  не предусмотренным правилам -- он  жил по обстоЯтельствам,
ему представившимсЯ.
     Ђ обстоЯтельства  были  таковы: в  средней  школе,  где было  правление
госпиталЯ,  санпропускник  с  баней,  рентгены,  процедурные,  операционные,
существовал  кой-какой  порЯдок.  "”илиал" же был предоставлен самому  себе.
‡десь  имелись перевЯзочнаЯ,  железный  умывальник на  двадцать пЯть сосцов,
установленный во дворе, на окраине все того же сада, что начиналсЯ где-то  у
железной дороги и рос во все концы Љубани, вроде ему и пределов не было.
     …ду, воду длЯ умываниЯ и питьЯ в наш "филиал" привозили из центрального
госпиталЯ.
     Џроспав ночь на туго  набитых мешках, скатываЯсь с них на голый пол, мы
уЯснили, отчего в других палатах мешки сдвинуты вместе, расплющены и воедино
покрыты простынЯми, -- народ здесь жил, пил и гнил союзно.
     Ћгромное количество клопов, подозрительно белых, малоподвижных вшей, но
кусучестью оголтелых, ненасытных.  ‘квозь ленивую, дебелую вошь, через спину
и отвислое брюхо, краснела солдатскаЯ,  многострадальнаЯ кровь. ќта вошь  не
походила на окопную, юркую, ухватками  напоминающую советских  зеков, -- эта
не  ела  раненых,  а  заживо  сжевывала,  и  поэтому  наиболее  боеспособные
ранбольные уходили из госпиталЯ ночевать к шмарам.
     ѓлавное лечение здесь  был гипс. …го  накладывали на суставы и раны  по
прибытии  раненого в  госпиталь и, как  бы заключив человека в  боевые латы,
оставлЯли в покое. €ные  солдаты прокантовались в этом "филиале" по годику и
больше,  гипс  на   них  замаралсЯ,  искрошилсЯ  в  сгибах,  на   грудЯх  --
жестЯно-черный, рыцарски посеребренный,  сверкал  он неустрашимой  и грозной
броней.
     Џод гипсами, в пролежнЯх,  проложенных куделей, гнездились вши и  клопы
--  застеннаЯ зараза  приспособилась  жить  в укрытии и плодитьсЯ.  †ивность
из-под  гипсов выгонЯли прутиками,  сломленными в саду,  и гипсы, как  стены
переселенческих бараков, щелЯстых, плохо беленных, были изукрашены кровавыми
мазками давленых клопов  и убитых трофейных вшей, которые так ловко на гипсе
давились  ногтем, так покорно хрустели, что  вызывали  мстительные чувства в
душах победителей.
     €  нас,  новичков,  почти  всех  заключили в  гипсы,  размотав  наросты
ссохшихсЯ  за  долгий  путь  бинтов,   где  часто   не  перевЯзывали,   лишь
подбинтовывали раненых, обещаЯ, что  "на месте", в стационаре, всех приведут
в порЯдок, сделают кому надо настоЯщие перевЯзки, кому и операции. ђаны наши
отмочили, обработали йодом -- спиртику  почти не водилось, его выпивали  еще
на дальних подступах к госпиталю.
     —еловек  пЯть  из  "наших"  увезли на  машине в  центральное  отделение
госпиталЯ и вскоре оттуда в наш изолЯтор  вернули ‘теньку ђазина -- старшего
сержанта ‘ысоева. „опилсЯ он и догулЯлсЯ до крайности. ђаненный в локоть, он
боль  от раны  и  всЯкую боль,  видать, привык подавлЯть вином, да еще и  по
девкам лазил -- и руку ему  отнЯли,  даже не отнЯли, выщелочили  и вылущили,
как  там,  по-медицински, из самого плеча. Ќо гангрена уже  прошла  плечевой
сустав, проникла вовнутрь человека  --  и здоровенный  мужик,  работавший на
сибирском  золотом руднике штрейкбрехером,  маркшейдером ли -- черт  их  там
разберет, этих рудокопов под землей, -- из состраданиЯ напоенный старожилами
самогонкой,  лупил уцелевшим кулачищем в стену и  орал  одно и то же хриплым
голосом, перекаленным  в жарком пламени температуры: "Љалина-малина, толстый
х... у ‘талина, толще, чем у ђыкова и у Џетра ‚еликого !"
     ѓоспиталь не спал. ђаненые толпились у изолЯтора,  похихикивали, близко
подходить побаивались, хотЯ ‘ысоев был привЯзан к койке по ногам и по брюху,
все  долбил и  долбил кулаком  в стену,  будто  шахтер обушком,  -- на стене
обнажились  лучинки,  точно  портупейки на  спине форсистого офицера, из-под
лучинок на постель сыпалась штукатурка и клопы.
     Џриходил  ‚ладыко,  отечески  вытирал  с пылающего  лица  ‘ысоева  пыль
штукатурки  своим  потом  пропитанным   платочком.  “Яснив,  что  догорающий
ранбольной от него уже очень  далеко, не видит  никого Яростно и восторженно
сверкающими  глазами,  замполит назидательно молвил, поднЯв тоже толстенный,
на суточный грибочек подосиновик похожий палец:
     -- ‚о, боец! € в беспамЯтстве патриотического настроениЯ не утрачивает!
Ђ  вы  регочете! —его  регочете? Ќад кем регочете? Ђ ну,  марш  по  палатам,
рванокальсонники!  €-иЯ-а  вот  вам!  --  и  потопал на  нас,  как на  малых
ребЯтишек, хромовыми  сапогами,  распертыми  в  голенищах бабьими икрами  до
того,  что  лопнули  казенные  слабые  нитки,  и  кто-то  широкими  стежками
домодельной дратвой схватил их по шву сзади, чтоб они вовсе не разъехались.
     ‚новь увезли ‘ысоева в центральное отделение, на следующую, как сообщил
‚ладыко, операцию. Ќо ничего  уже не могло помочь патриотическому  сибирЯку.
€змаЯвшись в  подвальном помещении госпиталЯ сам и измаЯв криком медперсонал
и раненых, он  трудно  и медленно расставалсЯ с жизнью. € когда смолк -- все
облегченно вздохнули, словно бы свалили неудобную, надоевшую поклажу с плеч.

        x x x
     ‚ладыко  приходил в  "филиал"  играть  в шашки.  ќту  игру  он  обожал.
ђадостно хлюпаЯ губами, словно  вкусные  оладушки  смакуЯ, хватал он с доски
шашки "за фук", а  если удавалось загнать противника в  "сортир" и хватануть
дамку,  да если две пешки запереть в углу --  он  цапал за подол  рубахи, за
кальсонные ошкуры проходЯщих военных,  пучками подтЯгивал их  к  себе,  не в
силах  от восторга  чувств  вымолвить внЯтное слово, выкашливал  мокро:  "’ы
поглЯди, поглЯди,  блЯмба,  сор... сор...тир  ка-а-ако-ой  кра...си-венький,
ка-ако-ой сла-авненький!"
     ‡а  игрою  в  шашки ‚ладыко выведывал  настроениЯ ранбольных: кто  куда
ходит,  кто  с  кем  спит,  кто чего украл или украсть собираетсЯ... Ѓольные
поражались,  как этот зараза может все и про всех знать. ЏресекаЯ бунтарские
настроениЯ,  ‚ладыко  волочил  раненых  в  изолЯтор  и,  грозЯ  им  пальцем,
выкладывал малую часть "добытого  материала", добавлЯл  намеками, что  знает
про него "усе":
     -- Њот-три у менЯ, енать, допрыгаешьсЯ!
     Љто  похитрее  из  ранбольных, поддавались  ‚ладыке  в  игре, и  он  им
покровительствовал. Ќо  вместе  со  мною приехал  Ѓорька  ђепЯхин, родом  из
города  ЃердЯнска,  бывший  студент   юридического  факультета   ђостовского
университета. џ его выручил  деньгами от сапог и пилоткой: двигаЯсь к вагону
санпоезда, пройдЯ  через  учет имущества, Я  незаметно  сунул пилотку назад,
Ѓорьке ђепЯхину, что и сдружило  нас. Ѓорька еще во ‹ьвове  драл  напропалую
блатных, хоть в карты,  хоть  в шахматы,  про  шашки и  говорить  нечего.  ‚
санпоезде  поиграл,  поиграл  в  азартные  игры  --  и бросил,  неинтересно,
говорит, денег ни у  кого  почти  нету, да если  бы и  были --  не  хочет он
обдирать больных людей. Њне он сказал, что с  детства мечтал стать  юристом,
чтоб  расчищать  "от  грЯзи  нашу  жизнь",  с детства  готовилсЯ  в  юристы,
досконально изучил не только законы, но и  все азартные игры, феню тюремную,
подтасовки, мухлеванье, "натирку", "подтырку " и все такое прочее.
     Ѓорька ђепЯхин,  не  садЯсь  на  табуретку,  стоЯ,  со  снисходительной
улыбкой на бледных устах, в три минуты обчистил ‚ладыку. ’от покрылсЯ потом,
запыхтел  и  настоЯл  на  повторении  состЯзаниЯ. ‚о времЯ  второго "сиЯнца"
Ѓорька  поставил замполиту  в  двух  углах по "сортиру", при  этом  объЯснил
заранее,  паразит,  где  их  поставит, как  именно поставит  и через сколько
минут.
     ЃольшаЯ это была неосторожность со стороны ранбольного Ѓорьки ђепЯхина.
‘окрушенный ‚ладыко ходил туча  тучей, орал на всех: "Џонаехали тут юр-ристы
усЯкие! €-эх, батьки  мать!" -- и совсем зажал было госпиталь в кулак, но мы
коллективно  насели на Ѓорьку, и  он, брезгливо кривЯ губы, многозначительно
хмыкаЯ, заводЯ глаза под потолок, произносЯ сатирические стишки типа:  "Љоль
музыкантом быть,  так надобно  уменье,  и  ум,  и  голову поразвитей..."  --
поддалсЯ ‚ладыке и проиграл ему три партии подрЯд.
     "€сключительно  ради нашей  дружбы!"  --  тыкал он мне пальцем в грудь.
‚ладыко тут же подписал телеграмму  в ЃердЯнск на вызов Ѓорькиных родителей.
‘коро приехала еще молодаЯ,  красиваЯ  мать Ѓорьки и  привезла  всЯкой рыбы,
соленой, копченой, да еще и полный жбан самогонки, да еще вишневого  вареньЯ
и торбу  груш.  „ед  Ѓорьки  был  бакенщиком  на „ону,  бабка,  естественно,
бакенщицей -- и они уж постарались, собираЯ посылку внуку.
     Њать  Ѓорькина,  человек  конторской  работы, так была  рада  встрече с
сыном,  которого  и  потерЯли уж, потому что  все они были  "под  немцем"  в
ЃердЯнске, а он на фронте, что тоже крепко выпила с нами и, сидЯ на краешках
матрацев,  пела, обнЯвшись  с нами: "—то ты, ‚асЯ, приуныл, голову  повесил?
—ерны брови опустил, хмуришьсЯ -- не весел?.."
     ‚асЯ-саратовский, прозванный так оттого, что из города ‘аратова  родом,
один из "наших",  еще "львовских", бойцов, действительно приуныл. Џод гипсом
у него  завелись черви, как у многих ранбольных. "€ это хорошо,  -- заверЯли
нас  медики, -- черви очищают  рану"... Ћчищать-то они, конечно, очищают, но
когда им  не хватает  выделений  --  они  ж плодЯтсЯ  без  устали,  -- черви
начинают точить рану, въедатьсЯ в живую ткань.
     ‚асЯ-саратовский  с  повреждением  плечевого  сустава,   заключенный  в
огромный,  неуклюжий  гипс, металсЯ со  взнЯтой впереди  себЯ  рукой,  будто
загораживаЯсь  ею  от  всех  или,  наоборот, наступаЯ,  прислонЯлсЯ  лбом  к
холодному  стеклу, пил воду, пробовал даже  самогонку, и все равно уснуть не
мог.   —ерви  вылезали  из-под  гипса,  ползали  по  его  исхудалой   шее  с
напрЯгшимисЯ от боли жилами. “тром давленых и извивающихсЯ, мутно-белых этих
червей с  черными точками голов мы  сметали с  постели,  обирали  с  гипса и
выбрасывали в окно, где  уже стаЯми дежурили приученные к лакомству воробьи.
Ќапоили  мы ‚асю допьЯна, он забылсЯ и  уснул. Њать ночью  уехала, наказываЯ
Ѓоре, чтоб он не проЯвлЯл излишнюю строптивость, и  сказала, что в следующий
раз приедет отец, что дедушка до зимы не сможет -- он привЯзан к бакенам.

        x x x
     Ќаутре  мы  все  были  разбужены  воплЯми  ‚аси-саратовского.  „олго он
крепилсЯ, терпел, пьЯного, неподвижного, его начали есть  черви, как трухлое
дерево.
     -- Ѓратцы! Ѓратцы! -- по древнему солдатскому обычаю взывал современный
молоденький  солдат. -- ‘ымите  гипс  с  менЯ!  ‘ымите! „оедают...  ‘лышу --
доедают! Ѓратцы! Њне страшно! џ не  хочу умирать. џ в пехоте был... выжил...
Ѓратцы! ‘пасите!
     ‘унулись мы искать дежурную сестру --  нигде нету, врачи  сюда находами
бывали, санитарка, дежурившаЯ у дверей, отрезала с ненавистью:
     --  € знаю Я, где эта  блЯдина, но искать не  пойду. Њне,  хоть  все вы
сегоднЯ же передохните!..
     —еревченко  ‘емен,  бывший  какого-то  сыро-маслосепаратного  цеха  или
фабрики   руководитель   "хвилиала"  от   "солдатских   масс",   отнюдь   не
революционного настроениЯ, пришел на крик,  посмотрел на ‚асю-саратовского и
сказал, что в самом деле надо снимать гипс, иначе парень если не умрет, то к
утру  от боли  с ума  сойдет, "бо  черви  начали  есть  живое мЯсо". ‘ам он,
—еревченко ‘емен, к больному не притронетсЯ, "ему ще здесь не надоело...".
     ‘ гневом и неистовством пластали мы складниками, вилками, железками  на
‚асе-саратовском гипс, и когда распластали, придавив ‚асю к полу,  с хрустом
разломили пластины гипса, нам открылась  страшнаЯ картина: в гипсе, по щелЯм
его,  углам   и  множеству  закоулков  клубками  копошились  черви,   куделЯ
шевелилась от вшей. Ћсвещенные клопы -- ночнаЯ тварь -- бегали, суетились по
гипсу. ‚  ране горЯщим цветком, похожим на дикий, мохнатый пион, точно Яркое
семЯ в цветке, тычинки ли, шевелимые ветром, лезли друг на друга, оттеснЯли,
сминаЯ  тех,  кто   слабее,  черненькими,  будто  у  карандаша,  заточенными
рыльцами, устремлЯлись туда, в глубь раны, за жратвой клубки червей. ‚оронка
раны сочилась  сукровицей,  в  глуби  --  кровью, валЯЯсь  в ней, купаЯсь  в
красном, рану осушали черви.
     Џарень, из бывших мастеровых или воров-домушников, открыл гвоздем замок
на двери перевЯзочной, мы достали  марганцовку, развели  ее в тазу,  промыли
рану, перебинтовали ‚асю  новым бинтом, высыпали  в охотно подставленный рот
два порошка люминала -- и он уснул воистину  мертвым сном.  Ќе стонал, дышал
ровно и не  слышал, какой визг поднЯла  дежурнаЯ  сестра, утром  ЯвившаЯсЯ с
поблЯдок.
     Џрипыхтел  в  "филиал"  ‚ладыко.  Ќа машине, на  трофейной,  до  блеска
вылизанной, прибыла  начальница госпиталЯ, подполковник  медицинской  службы
—ернЯвскаЯ. ’ень  в тень вылитаЯ начальница  из  львовского  распределителЯ,
разве  что  телом  еще  пышнее  и взглЯдом наглее.  Ѓрезгливо ступив в  нашу
палату, отпнув  от дверей веник, которым мы ночью сметали с матрацев червей,
клопов  и вшей,  натрЯсенных  из  ‚асиного гипса,  она рыкнула на санитарку.
€здали,  от дверей же,  мельком  глЯнула  на  младенчески-тихо спЯщего ‚асю,
обвела нас непримиримым, закоренелой  ненавистью  утомленным  взором  давно,
тревожно и неправедно живущего человека.
     -- ’а-ак!-- криво усмехнулось медицинское светило.
     --  ‚ы  бы  хоть  поздоровались!  -- подал голос кто-то из  раненых. --
Џервый раз видимсЯ...
     -- ’а-ак! -- повторила начальница многозначительно, не удостоив ответом
ранбольного. -- ‘амолечением  занимаемсЯ?! „вери взламываем! Џохищаем ценные
медпрепараты! “грожаем медперсоналу! --  Ћна, все  так же держа руки в боки,
мужицкие, хваткие руки  бывшего  хирурга с маникюром  на  ногтЯх  и золотыми
кольцами  на пальцах, еще раз прошлась взглЯдом, затем и сапожками по палате
перед опешившим народом. -- ‚ы что, может, приказов не читали? Њожет, вам их
почитать? Џочитать, спрашиваю?
     -- „ак что же, почитайте, --  подал  голос боец  из "львовской артели",
Ђнкудин Ђнкудинов,  друг  ‘теньки ђазина -- ‘ысоева,  не одиножды раненный и
битый. -- Њы послушаем. ‚се одно делать нечего.
     -- Љто сказал? Љто?
     --  „а  Я сказал! -- выступил вперед в мужицкие зрелые  лета  вошедший,
крупный, костлЯвый  боец Ђнкудин Ђнкудинов. --  Ќу  че уставилась-то?! „а  Я
немца  с автоматом  видел!  ‚ упор! ЏонЯла?  € Я  его убил, а  не  он  менЯ.
ЏонЯла?!
     --  ЏонЯла!..  ЏонЯла!..  -- запритопывала  в  бешенстве начищенным  до
блеска сапогом подполковница —ернЯвскаЯ и закусила губу.
     ‚ышла  осечка. Ћна  уже, видать, не  раз  и не  два  ходила  в атаку на
ранбольных, сминала их и рассеивала, а затем расправлЯлась с ними поодиночке
предоставленными  ей отовсюду и всЯкими средствами и способами -- и все  "на
законном основании".
     -- ЏонЯла...  --  повторила она,  обретаЯ  спокойную  власть.  -- ’ебе,
соколик, захотелось в штрафную?
     -- Ђ  ты слыхала  поговорку: "Ќе стращай  девку мудЯми,  она весь  х...
видала"? ѓрубовато, конечно, но  ты,  сучка, иного  и не стоишь,  вместе  со
своим  закаблучником замполитом  и ворьем,  тебЯ облепившим. ѓоспиталь  этот
фашистский мы те припомним! ‘колько  ты тут народу угробила?  ‘колько на тот
свет свела? ѓде ЏетЯ ‘ысоев? ѓде? -- Я тЯ спрашиваю.
     -- Љакой ЏетЯ? Љакой ЏетЯ?
     -- ’акой ЏетЯ! „руг мой и разведчик, каких на фронте мало.
     -- Њы  тысЯчи!  ’ысЯчи! --  слышишь  ты,  выродок,  -- тысЯчи  в  строй
вернули! Ђ ты тут с Џетей своим! ’акой же, как ты, бандит!
     --  Ѓандит с тремЯ  орденами ‘лавы?! ‘о ‡вездой Љрасной, добытой еще на
финской?!  ‘   благодарностЯми   €осифа  ‚иссарионовича   ‘талина?!  Ѓандит,
четырежды раненный!..  Ѓандит, пизданувший немецкого полковника из  штаба, с
документами!.. ќто ты хочешь сказать?! ќто?!
     -- Ќе имеет значениЯ! Њы еще разберемсЯ, что ты за птица!
     --  Ќе  зрЯ,  видно,  говоритсЯ  в народе:  "†изнь дает только  Ѓог,  а
отнимает всЯкаЯ  гадина",  -- поддержал  Ђнкудина  пожилой  сапер, встрЯл  в
разговор и Ѓорька ђепЯхин:
     -- ђазбирайтесь! Њы тоже тут  кое в чем разберемсЯ!  “знаем, кем вы  на
эту должность приставлены! Њожет, ѓеббельсом?..
     --  ‡аговор,  да?  Љоллективка, да?  Ќ-ну, Я вам покажу!.. џ вам...  --
Ќачальница госпиталЯ круто повернулась и ушла, хлопнув дверью.
     ‚ладыко, топтавшийсЯ сзади нее, облитый потоками пота, повторЯвший одно
и  то  же: "’оваришшы!  ’оваришшы! —то  такое?  —то?"  -- осталсЯ  в палате,
потопталсЯ и сокрушенно сказал:
     -- Ќу, товаришшы...
     --  Ђ  ты, лепеха  коровьего  говна,  вон  отсюда,  --  рЯвкнул Ђнкудин
Ђнкудинов, -- пока мы тебЯ не взЯли в костыли!..
     ‚ладыко  будто ветром  смело.  Ђнкудин Ђнкудинов  заметалсЯ по  палате,
сжимаЯ  кулаки,  выкрикиваЯ  ругательства.  ЋстановилсЯ,  спросил  у  Ѓорьки
ђепЯхина,  не  осталось  ли выпить. ЏрЯмо из горла вылил  в себЯ  полбутылки
самогона, отплюнулсЯ, закурил:
     -- Ђ, с-сука! Ђ-а, тварь! Ќаворовалась за войну, ...блась досыта! Љрови
солдатской напилась и  права качает! Ђ-а-а... -- обвел взглЯдом всех нас. --
Ќе  робей,  братва! •уже того,  что  есть,  не  будет. Ћне  молодцы супротив
овцы!..  --  ‘  этими  словами  Ђнкудин  Ђнкудинов  упал  на  матрац,  уснул
безмЯтежно и проспал до самого обеда.
     ѓлЯдЯ   на   Ђнкудина,   мы  тоже  позаползали  на   постеленки,   чуть
отодвинувшись  от ‚аси-саратовского,  чтобы не задеть  его, да и тоже устало
позасыпали,  и тоже проснулись в обед.  ‚асю добудитьсЯ не могли,  суп его и
кашу поделили. Џайки хлеба, уже четыре, и пакетик с сахаром положили над его
изголовьем на подоконник.

        x x x
     € ничего не было! Ќаоборот! ‘тало мЯгче и легче. ‘естра, что дежурила в
ту  ночь,  была  уволена  из  госпиталЯ  "за   халатное  отношение  к  своим
обЯзанностЯм", как гласило в приказе, подписанном подполковником медицинской
службы  —ернЯвской,  замполитом  ‚ладыко  и  еще  кем-то.  —аще  нас   стали
осматривать  и  выслушивать.  Ќочью  теперь  должен  был  неусыпно  бдить  в
"филиале" дежурный врач, свежих бинтов подбросили, кормить лучше стали.
     Ќо госпиталь в станице был  уже до того тоже болен, запущен, ограблен и
"самостиен",  что   сделать  с  ним  что-то,  поставить  его  на  ноги  было
невозможно.  Џод  видом  того, что  советским  детЯм  нужна школа, госпиталь
решено было все-таки расформировать,  о чем ходили  все болеe упорные слухи,
и, наверное, подполковник —ернЯвскаЯ переведена  была бы в другой госпиталь,
получила  звание полковника, может,  и генерала.  Џосле  войны  где-нибудь в
"генеральском  районе" --  под  ‘имферополем,  на  берегу  водохранилища  --
выстроила бы дачу, вырастила и  вскормила  одного или двух деток. ЋтойдЯ  от
военных дел, ездила бы как ветеран на встречи с другими ветеранами  войны из
санупра, увешанными орденами,  целовалась бы с ними, плакала,  пела  песенки
"тех незабвенных лет".

        x x x
     „о столкновениЯ  с  высокопоставленной  медицинской  дамой  жизнь  наша
развивалась так.
     Љак   только  нас  помыли,   или  "побанили",  как  тут  эта  процедура
называлась,  в полутемной,  сырой  комнате едва "живой" водой -- "дров нэма,
дрова уворованы, длЯ самогонки", -- поЯснила нам словоохотливаЯ истопница --
заковали  нас в "латы",  то есть  в  гипсы, определили,  кому в какой палате
лежать,  но тут же  и оставили в покое, тут же  мы  поступили в распорЯжение
‘емена —еревченко,  который кем-то и  когда-то  был  выбран старшим,  скорей
всего и не был выбран, скорей всего сам пробилсЯ на должность...
     …ще молодой, выгулЯвшийсЯ мужик, неизвестно, когда и куда  раненный, со
сросшимисЯ по-кавказски на  переносье  бровЯми,  вроде бы никогда никуда  не
спешащий и все же везде  поспевающий, все  и  про всех знающий, не помощник,
просто  клад   тихоходному  и  тугодумному  ‚ладыко   был   этот   нештатный
руководитель.  ‡а  полтора  года  своей деЯтельности он достиг  того,  что в
"хвилиале" в основном остались на долговременное лечение одни только "браты"
-- шестерки, наушники и подхалимы .
     ‘обравши всех нас, новичков,  в одну большую  палату и  рассадив  подле
стен, —еревченко сделал короткую, зато очень внушительную информацию:
     -- ѓоспиталь действительно  был  "хвашистский". Ќесколько человек после
ухода  немцев  и  отъезда  ихнего медначальства  из госпиталЯ  были удалены,
судимы -- длЯ примера  расстрелЯны.  Њладший  же персонал как работал и  где
работал,  так  и  осталсЯ,  бо  дэ узЯти  других.  ђентгенолога,  наприклад,
лаборантку,  або  аппаратчицю,  або  повара? “борщицю  в  станицы  знайдэшь,
санитарку знайдэшь , навидь качегара знайдэшь -