ов молчаливо наступали
лохматым войском  кустарники, прошивающие  желтые  нивы  крупными  и темными
солдатскими стежками, в  дальней дали и по горизонту суслоны на  фоне кустов
как  бы  на всплеске замерли темными разрывами.  Љое-где  горизонт  протыкал
острой  иглой  темный  костел,  либо  упрЯмо белела  и  золотилась крестиком
подбористаЯ  церковка.  —ем  далее  к  горизонту,  тем  более   сгущались  и
смешивались  меж  собой  выводки  деревьев,  под  которыми  ютились  хутора,
деревеньки и хуторки,  почти  растворенные в исходном ослепительном  солнце,
под которым синим дымком низко стелились глухие ковельские леса.
     Ќикакой враждебности и настороженности вокруг не ощущалось. Ќа- оборот,
все напоминало что-то  далекое, полузабытое, из  детства.  ’Януло молчать  и
вспоминать лучшие отдаленные дни и потосковать о них да  еще о  чем-то,  уже
отдающем  грустным  ликом  осени --  усталостью  ли  от  войны,  пустых  иль
спаленных  хуторов,  неуютом ли полей, заброшенных и не убранных  во  многих
местах,  -- но землЯ же,  ее с детства привычный облик и  величаво темнеющие
леса  вселЯли  в  сердце  успокоение,  и  это  вот  бескрайнее  человеческое
прибежище под  названием  "землЯ", осененное спокойным  солнцем,  вселЯло  в
сердце и во все вокруг твердое и  молчаливое  право дышать, зреть, рожать во
имЯ и длЯ вечной жизни.
     ‘ело,  куда  мы  приехали,  тоже  было  пустынно, и в нем,  размореннаЯ
предвечерним солнцем, была та ни с чем не сравнимаЯ тишина, котораЯ бывает в
сельском месте после уборки урожаЯ, полноправно царила тут сельскаЯ идиллиЯ.
     “грюмый, в кирзачи обутый председатель сельского ‘овета встретил нас  и
проводил  к кагатам -- траншеЯм за селом,  засыпанным картофелем,  откуда мы
быстренько  и  загрузили  кузов  машины,  собрались  уж   было  уезжать,  но
председатель  молча  указал нам  на обширный  запущенный сад,  меж  деревьев
которого слоЯми желтели гниющие  Яблоки, чернела  сгнившаЯ  черешнЯ, вишнЯ и
еще  неполностью  опавшаЯ переспелаЯ  слива  отЯжелЯла прогнутые  ветви.  Њы
набрали  полные  рюкзаки  фруктов,  собрались  умытьсЯ у колодца,  здесь нас
перенЯла  учительница, молодаЯ, кругленькаЯ, говорливаЯ,  пригласила  к себе
пообедать.
     ‚  доме,  просторном и  пустом,  нас встретил  учитель,  синюшно-тощий,
степенный, за  которого  говорила почти  все  слова  учительница. Ћни быстро
собрали на стол, выставили две бутылки фруктовой настойки.
     Њы с  радостью выпили и поели. ‚ полку нашем отчего-то не принЯто  было
давать паек в дорогу, надеЯлись, видимо, опЯть на  ту самую  "находчивость",
котораЯ  чаще  всего  проЯвлЯлась в том, что солдаты ломали ветки в саду или
чью-нибудь старую ограду, пекли картошки и ели их от пуза.
     “читель  и учительница  были  Ярославские  родом,  присланные  сюда  по
распределению учить детей, и учили, как могли. Ѓандеровцы? Ђ где они, кто их
узнает? Ћни кругом --  и нигде их нету. Џросто ночью они, учителЯ, стараютсЯ
никуда не выходить, днем селЯне  с ними приветливы, помогают им, чем  могут,
детей в  школу  отдают охотно, хотЯ есть семьи, из  которых детей в школу не
отпускают и дружелюбиЯ никакого не  проЯвлЯют  ни к  властЯм, ни к приезжим.
ЏервоначальнаЯ тревога  в страх еще не  переросла,  хотЯ они  и  наслышаны о
зверствах националистов, конечно же, могут прикончить и их. Ќу так что  ж --
ведь  "коль придетсЯ  в  землю лечь,  так это  только  раз!..". Џредседатель
сельсовета? Ћн тоже  приезжий, угрюмый же и молчаливый оттого, что  изранен,
семью потерЯл  на  ‘моленщине. Ќо у  него, да и  у  них, учителей,  все чаще
мелькает  мысль,  что  они  здесь  заложники,  присланные  длЯ  того,  чтобы
"ограждать" чьи-то интересы, в случае чего, их если схватЯт, может, обменЯют
на  какого-нибудь  отъЯвленного  бандита  или  повесЯт.  ‚  последнее  времЯ
зачастили в волость военные чины  из  ђовно,  спрашивают,  дознаютсЯ  насчет
бандеровцев. Ђ что  они знают?  „а  если  и  знают -- не скажут,  потому что
военные те покрутЯтсЯ, покружатсЯ и уедут, а они вот тут как на куче горЯчих
углей...
     --  Ќеправильно  ты  говоришь,  ‹ЯлЯ,  неправильно!  --  поправил  свою
спутницу  учитель,  куривший цигарку за  цигаркой.  --  Ќужно добросовестно,
честно исполнЯть свои обЯзанности, не  чванитьсЯ,  не чинитьсЯ, не хвалитьсЯ
--  и народ в  конце концов поймет, кто ему хочет зла, а кто добра...  -- Ћн
закашлЯлсЯ, растер  цигарку  в консервной банке. -- Љроме того...  -- сходил
сплюнул за веник, в угол. -- Љроме того, мы как-то мимо уха, не вслушиваЯсь,
пропускаем гениальные  слова  Џушкина:  "€  милость  к  падшим  призывал..."
Њилость! Ђ не зло за зло, не презрение, не месть.
     --  Ћй,  ѓена! -- спохватилась  учительница. -- Њилость милостью,  а мы
хлопцев задержали. Ќаговорились хоть. џ вас провожу до околицы.
     “чительница долго  стоЯла  у околицы,  под  старым дубом,  и махала нам
рукой. ‡а селом от дальнего леса наплывали сумерки, и темной сделалась крона
дуба и  сама одинокаЯ фигурка женщины,  которую  отчего-то было  жалко  и не
хотелось оставлЯть одну, -- мне показалось, перестав нам махать,  она  сжала
руки  на  груди  и  сама  сжалась  в узкую,  беззащитно-одинокую, бесплотную
былинку.
     ‚от на этой мирной и тревожной картинке Я и остановлю рассказ  о службе
в  армии  и о войне. “ж очень хочетсЯ поскорее поведать о главном  событии в
моей жизни --  о женитьбе, а  то казармы да казармы, будни да  будни  серые,
военные.  „олжен  же  у человека быть какой-то если не  праздник, то хотЯ бы
роздых, ну не роздых, так хоть перемена,  ну  не  перемена, так пусть крутой
поворот к лучшим днЯм, надеждам,  потому как все мы живем  под одним красным
солнышком, на Ѓожьей росе, говаривала моЯ бабушка, и должны же  у каждого из
нас  быть  исполнены ‘оздателем нам  предназначенные  дела  земные  и  мечты
пресветлые.


        —асть втораЯ. ‘Ћ‹„Ђ’ †…Ќ€’‘џ
     ‘лужил солдат  четыре года  и  холостым  побыл  четыре дни.  ’акаЯ  вот
баллада на старинный жалостный лад слагалась в моей башке под стук  вагонных
колес и под шум встречного ветра. Џуть с войны  Я довольно подробно описал в
одной из повестей и повторЯтьсЯ не стану -- противно все это не только вновь
переживать, но даже и на бумаге описывать.
     Љатил Я с незнакомой почти женщиной на ее любимую родину, на “рал, в ее
любимый  город  —усовой.  Љатил  и  все  времЯ  ощущал томливое  сосание под
ложечкой. Људа менЯ черт несет? ‡ачем?
     Ќо в той нестроевой части, куда Я с отрЯдом искалеченных фронтовиков, у
которых открылись раны, угодил после конвойного полка и госпиталЯ, была туча
девок-перестарок, и взЯлись они  за нас решительно, по ими же установленному
суровому закону: попробовал -- женись! Ѓыли, конечно, среди нас архаровцы  с
опытом, уклонЯлись от  оков, выскользали из цепких рук, что налимы. Љонечно,
и девки среди девок  были, которым все равно как давать, по правилу иль  без
правил.
     џ же сам добровольно  отдалсЯ провидению  -- ехать-то не  к кому, вот и
пристроилсЯ, вот и  двигалсЯ на  восток, намереваЯсь в пути  узнать характер
своей супруги. ЌаивнЯк! Џроживши бок о бок с нею  полсотни с лишним лет, Я и
сейчас  не  убежден,  что  постиг  женский  характер  до  конца.  ‡наю  лишь
доподлинно и твердо одно: баба есть бездна.
     ‚ пути,  в  народной  стихии, баба  моЯ  присмирела,  ужалась,  в  тень
отодвинулась,  и  волей-неволей  пришлось  мне  брать  руководство  семейной
Ячейкой  на  себЯ.  •ватили  мы под моим опыта  не имеющим предводительством
столько мук, страхов и горЯ -- в мой солдатский рюкзак не вошло бы. Ђ рюкзак
был  уемистый, цвета неопределенного,  сине-серого,  безо всЯких излишеств и
затей, полубрезентовый мешок с крепкой удавкой -- ни  карманов, ни клапанов,
ни внутренних перегородок.
     џ назвал  это сооружение сталинским подарком солдату-победителю.  ‘ тем
рюкзаком моим  и с  чемоданчиком, вдетым  в кокетливый чехол, застегнутый на
пуговицы,  да  еще  с  узелком,  в  котором были женские  нехитрые  пожитки,
добрались  мы  до  станции --  столицы нашей ‚еликой  ђодины,  только-только
спасенной  от  фашизма.  Љак поетсЯ  в  пионерской  патриотической песне,  в
столице Я "ни разу не бывал", супружница  ж моЯ посетила ее два  раза  -- по
дороге на фронт и когда-то ее  отпускали  в свЯзи с бедой,  постигшей семью:
украли корову, смыло огород вместе с урожаем.
     Џо пути на “рал супруга моЯ  останавливалась  у тетушки  --  проводницы
спецвагонов, квартировавшей  в  городе ‡агорске. € вот к  этой самой тетушке
наладилась  супружескаЯ   пара,  чтобы   передохнуть,   набратьсЯ   сил  длЯ
дальнейшего продвижениЯ в глубь нашей необъЯтной страны.
     †ена  моЯ,  попав  в  столицу,  воспрЯнула  духом,  расправила  крыльЯ,
взнЯлась во  весь свой исполинский  рост, ленинский,  --  метр пЯтьдесЯт два
сантиметра.  Њощь эта, группа  крови и прочие  подробности  были означены  в
красноармейской  книжке.  Ћна сразу  дала понЯть, что  столица имеет  дело с
бойцами,  повалившими  матерый  фашизм,   что  человек  она  только  с  виду
незатейливый, на  самом  же  деле  о-го-го  какой разворотливый,  прыткий  и
бедовый.
     „лЯ   начала  баба  моЯ   пихнула   плечиком   под  задницу   какого-то
неповоротливого  москвича,  тот пошатнулсЯ,  но  не  упал,  однако  за  очки
схватилсЯ,   отыскиваЯ  обидчика,   уперсЯ   в   менЯ   взглЯдом   и  завел:
"Џоз-во-о-ольте!" ‘упругу мою, подлинную обидчицу, он и не  заметил. Ћна  ж,
никого и  ничего не признаваЯ,  никого  и ничего не страшась, рвалась сквозь
толпу, вонзалась в нее, будто остро откованный гвоздик в  трухлую древесину.
Ќо на мгновенье  опамЯтовавшись -- не одна ж она движетсЯ с фронта, семейной
Ячейкой  движетсЯ,  -- хватанула менЯ  за  полу шинели и  поперла  вперед  и
дальше,  вместе с чемоданчиком, с узелком, с полным брюхом отходов, так  как
мы оба давно уж не ходили до ветру, и Я опасалсЯ, кабы из менЯ прЯмо в метро
чего не выдавилось.
     ’ак  вот,  где несомые толпой, где самостоЯтельно, рубились мы в метро,
проЯвлЯЯ истинный,  не плакатный героизм, жена  моЯ таранила  всЯкие на пути
преграды. €  Я еще успел мельком  подумать,  что с такой бабой не  пропаду и
всего, чего надо в жизни, достигну.
     ‚ неловкий  час,  в неловком  месте пришло ко  мне это умозаключение. ‚
неловкий час, в неловком месте  возникла наша  семейнаЯ  Ячейка,  и много ей
всЯких испытаний и приключений еще предстоЯло изведать.
     Ћдно  из них уже подстерегало нас тут, в метро,  через какие-то минуты.
Џотом уж,  на  индустриальном “рале, услышал Я индустриальную поговорку: рад
бы вперед бегти, да зад в депо.
     Ќо существу женского рода плевать на то,  что сзади, ее занимало только
то, что спереди. Љроме всего прочего,  коммунистка она  у  менЯ  и,  значит,
должна стремитьсЯ только вперед, только  в борьбу, только к победам. Ќарод в
метро тогда, в сорок пЯтом,  если  садилсЯ, то выйти никто  не  успевал,  и,
наоборот, если выходил, то войти времени не хватало.
     Џропустив  несколько  поездов,  жена моЯ  с  моим полупустым  рюкзаком,
достававшим ей почти до пЯт, хотЯ Я и убавил лЯмки  в два раза против нормы,
уцелилась  длЯ броска в вагон. Ђ Я стою с чемоданчиком и узелком жены, уныло
глазею  на приближающийсЯ поезд, в котором притиснуты, расплющены  о светлые
стекольные  стены  люди,  и думаю:  уж лучше бы нам пешком  идти в  ‡агорск,
скорее добрались бы до тети...
     Ђ поезд  шик-пшик -- и  двери  в обе стороны, рокоча, отворЯютсЯ.  †ена
дерг менЯ за рукав и поперлась прокладывать дорогу, где-то кому-то под мешок
поднырнула,  меж  двумЯ  толстыми  бабами  протиснулась,  обернув их,  будто
матрешек, бордовыми лицами назад, узлами к  поезду. џ  меж  этих толстых баб
застрЯл, в привЯзанных за их спинами узлах запуталсЯ и потерЯл жену.
     Џоказалось мне, видел, как она, наклонившись, юркнула меж ног какого-то
гиганта, несущего на груди своей кучу народа. Ћн и жену мою внес в вагон.  џ
же  принЯлсЯ   в   панике  толкать   плечом  и  грудью  человеческие  спины,
сдвинувшиесЯ одной неприступной стеной, не щадил вроде никого. „вери в вагон
--  вот они, рЯдом,  но в воздушном пространстве  раздалсЯ спокойный  голос:
"Ћсторожно!  „вери закрываютсЯ!" -- где-то шикнуло-пшикнуло, и сомкнувшимисЯ
дверьми отсекло  менЯ от народа,  едущего вперед и дальше, отсекло и от моей
законной жены, которую Я под †меринкой "раздобув".
     Љак же так, товарищи?! Љатастрофа ж семейной жизни! Њы ж можем потерЯть
друг дружку  навеки! ‚ последней надежде бегу следом за набирающим  скорость
вагоном, бью  напропалую  и беспощадно народ оставшимсЯ от  жены чемоданом и
чувствую  крах  всех планов и надежд, а  бегу, бегу и с  каждой секундой все
трагичней  ощущаю  бесполезность  своих усилий:  жена,  вот  она,  рЯдом, за
стеклышком,  но вроде как ее уже и нету,  вроде  как  она мне приснилась. Ќо
нет,  вон  она,  все  еще  живаЯ,  притиснутаЯ к стеклу, что-то мне  кричит,
пальцем на стекле чертит...
     “шел поезд, огоньки хвостовые в тоннеле погасли, в голове  моей, в душе
ли,  с детства  песенной,  вертитсЯ и  вертитсЯ:  "‚от умчалсЯ поезд, рельсы
отзвенели, милый мой уехал, быть может, навсегда, и с тоской немою вслед ему
глЯдели..." -- моднаЯ  эта песенка  в ту пору была, сочинил  ее еще  юный  и
тогда не толстый ЉолЯ „оризо. Ќу, это про Љолю-то и про то, что он сочинил и
сочинЯет, Я узнал после. Ђ тогда, в  победном сорок пЯтом году, стоЯл середь
люду, темной, грозовой тучей кружащегосЯ. ‚ дыры, в двери, в преисподнюю, на
эскалаторе уплывало человеческое месиво, в котором Я не вдруг различил  лица
и не сразу вспомнил, что называетсЯ оно -- народ. Ќо народ сам по себе, а Я,
бабой покинутый, сам по себе. ‘тою, значит, с чемоданчиком, с узелком, мешаю
этому народу,  очень мешаю ему течь, куда ему хочетсЯ, и вдруг в моей голове
сверкнула мысль  -- употреблю  заезженное  выражение, -- что  саблЯ востраЯ,
просекла она мою башку до самого отупелого мозга: "Ђ если жена моЯ подумает,
что Я на ней подженилсЯ и нарочно отстал от поезда с ее манатками?"...
     ‚ долгом пути мы таких случаев навидались и  еще больше наслушались. Џо
теперешнему разумению, мысль нелепаЯ, глупаЯ и  даже абсурднаЯ. Ќо войдите в
мое положение, вспомните,  сколько мне было годов, какое шаткое времЯ стоЯло
на дворе, где кто что  урвет,  тут  же  и пропьет. ѓлавное  дело: при мне не
только  манатки, но и  все  документы жены, шмыргалки этой,  которую  на  ту
минуту спереду Я любил бы, а  с  заду убил бы!  ‚от они, документы, на груди
моей  горЯчей, под сердцем,  пристегнутые булавкой с исподу к гимнастерке, в
мешочке-кармане -- у  нас,  в семье нашей новоЯвленной, так уж повелось:  по
Ѓожьему  завету  за  главного  выступал  Я  и  при  многочисленных  дорожных
проверках документы предъЯвлЯл Я надзорным и всЯким прочим  властЯм,  потому
как  Я мужчина,  руковожу, стало быть, семьей -- распромать ее, перемать, --
осуществлЯю правопорЯдки и направление держу.
     "ќ-эх ты! Ђх ты, в кожу, в рожу, в кровь, в печенки и в селезенки, если
они во  мне еще не сгорели. †енилсЯ,  будто в  говно  рожей влепилсЯ! ‡ачем?
‡ачем?"
     € вдруг  завело, запело  во  мне,  с детства порченном, по  утверждению
бабушки:  "Ђх,  зачем эта ночь так была  хороша, не  болела бы  грудь,  н-не
страдала душа". Ќочь!  Ћна, она,  курва,  во всем виновата. ’огда ведь не то
что нынче: провел  ночь-то,  джинсы в  беремЯ  -- и  ходу. Ќет,  тогда, коли
поблаженствовал, понаслаждалсЯ,  -- неси ответ, не  отлынивай. Ђн и тогда не
все  же  так  безответственно  собой  распорЯжались,   как   Я,  рассолодел,
растворожилсЯ, мечтою  вдаль простерсЯ о  семейном уюте и  счастье... ‚от  и
блаженствуй, вот  и наслаждайсЯ -- книжек начиталсЯ, по книжкам и живи, сам,
один, но не смущай людей и судьбы их не запутывай, девок в ночь не уводи...
     "—е  же  делать-то, а?" "Ђх,  зачем эта  ночь..." -- привЯзалась песнЯ,
звучит и звучит, курва, в башке.
     ЏодниматьсЯ   пожалуй  что  надо  наверх,  искать  в  Љиевском  вокзале
комендатуру  --  поди-ка  не  один Я  тут  такой  удалой, мечтой  о  счастье
ушибленный,  и  не одна такаЯ  на  свете удалаЯ баба?!  ‘дам ее документы  и
вещички в какой-нибудь  отдел потерь и находок,  пускай они  ее ищут или она
их, Я  же поеду дальше, в ‘ибирь,  к бабушке, к теткам, к родне. ќк они мне,
голому и голодному, сами голые и голодные, обрадуютсЯ! ђюкзак! •ер  с ним, с
рюкзаком! “везла и  увезла стрикулистка  эта шалаваЯ. ’ам  и добра-то:  пара
бельЯ, портЯнки,  да  в  узелок  завЯзанные альбомчик солдатский,  да письма
друзей и любимой медсестры.
     ѓром бы всех  этих  баб порасшиб! •одЯт в беретах, в нарЯдах, да как их
много-то, гораздо больше, чем мужиков! ‚он без них, без баб, как хорошо жить
было...
     Џостой, постой! Ђ что это она, супруга моЯ,  мне кричала через стекло и
пальцем на стекле чертила? Ѓуквы какие-то? Џо пальцу, по движению его, буквы
знакомые.  ‘топ!  ‚едь она чертила в  воздухе и на  стекле вроде  как  давно
знакомое  слово...   “ж  не  "‹енин"  ли?..  ‚роде  бы  как  вождь  мирового
пролетариата, ‚ладимир €льич? Љ чему это  она покойника беспокоит? ЏартийнаЯ
она -- понЯтно, в пионерах  еще ‹енина  полюбила, после  ‹енина еще кого-то,
потом еще кого-то. Ќапоследок вот менЯ, беспартийного, из пионеров на третий
день за недисциплинированность исключенного.
     џ  выбрал  из  толпы  наиинтеллигентнейшего  вида  человека,  в  очках,
конечно, в шлЯпе,  конечно, учтиво поклонилсЯ ему и спросил: нет ли  в метро
станции с названием "‹енин"?
     -- Љак нет? ‹енин везде есть, он, всюду любимый, с нами, -- охотно, как
бы даже озоруЯ, отозвалсЯ московский интеллигент. -- "Ѓиблиотека ‹енина".
     --  Ћй,  спасибо! ‚от  спасибо! -- вскричал Я,  пЯтЯсь  от  московского
интеллигента, лицо которого вдруг  разгладилось. утил насчет ‹енина, опасно
прикалывалсЯ.  Ќу и  народ эти  москвичи!  „а  нет,  улыбку веселую,  скорее
изгальную вызвал у него не ‹енин, а Я, такой, должно быть, блаженненький вид
у менЯ сделалсЯ.
     ‚дали  загудел  поезд,  публика придвинулась к краю  перрона и сомкнула
рЯды.
     "Ќу, теперь уж Я не уступлю,  теперь уж  Я поведу себЯ как в бою,  чтоб
бабу  не потерЯть совсем",  --  готовЯсь к  штурму, взбадривал Я  себЯ  и со
второго  рЯда как  двинул  в  вагон,  прорвал  на  пути  цепи,  кого-то ушиб
чемоданом, кого-то вроде бы уронил, менЯ ругательски ругали, даже в загривок
долбанули  чем-то жестким,  кулаком скорее  всего. Ќо Я жену  богоданную,  в
красноармейскую книжку записанную, ищу. ’ут уж  не до этикету. Ѓой есть бой.
’ут уж кто кого. ‡нали бы они, пассажиры, что Я за спасение семьи борюсь, по
трупам пойду, пол-Њосквы вытопчу! “-ух, какой Я отчаЯнный боец!
     ‚от и покатило вагон!  ‚от и повезло менЯ вперед  и дальше, к остановке
"Ѓиблиотека ‹енина". ’ам уж быть или не быть, но в голове-то звучит и звучит
под  стук  колес:  "Ђ-ах,  зачем  эта н-но-очь так была хороша, та-та-та-та,
та-та-та, та-а-а-ата-та, та-а-ата-та-а-а"...
     …хать бы и ехать, долго ехать и звучать  внутренне, потом задремать. Ќо
вот она -- "Ѓиблиотека  ‹енина". Ќароду на  ней побольше, чем на "Љиевской",
да  и  сама  остановка  поширше,  поразветвленней:  туда  и  сюда  ехал   на
эскалаторах, бежал,  мчалсЯ,  толкаЯ друг дружку,  народ.  ЊенЯ притиснули к
стене.
     џ  устало  приопустилсЯ на выступ  какого-то памЯтника  или  мраморного
украшениЯ и решил, что буду сидеть, пока метро не закроют, только вот попить
бы где раздобыть? € еще  Я думал, что если баба моЯ раздолбаннаЯ найдетсЯ, Я
ей ка-ак дам! ’ы, скажу, че, совсем ополоумела?! ’ы, скажу, че прыгаешь, как
цыганскаЯ блоха  по хохлацкой жопе! ’ы, скажу, об чем своей  башкой  думала,
когда такой номер выкидывала?! Ќу и так далее тому подобное.
     ‘ловом, только бы нашлась, тогда бы Я сумел всю душу излить.
     Ќо моЯ  жена,  баба  по-нашему, по-сибирски, не  находилась. € один,  и
второй поезд, и десЯтый прошел, и "полночь близитсЯ, а ѓермана все  нет! ‚се
нет..."  -- нервно  пело радио над моей головой. џ уж задремывать начал, как
слышу -- кто-то дергает менЯ за рукав и восклицает ликующе!
     -- ‚от ты где!
     ‚се  заготовленные речи мои как-то  остыли, угасли в  моей  истерзанной
душе, Я лишь отрешенно сказал, не открываЯ зрЯчего глаза:
     -- ’ы вот что!.. ’ы теперь  завсегда будешь ходить только  сзади менЯ и
за мной. €наче  Я  тебЯ пришибу!  -- и решительно  шагнул  вперед, к желтому
вагону. -- ЏонЯла? -- обернулсЯ Я.
     Ѓаба  моЯ семенила за мной и согласно кивала: "ЏонЯла,  понЯла..." -- и
мой знатный, выданный ђЉЉ рюкзак подпрыгивал, бил ее  по заднице так,  что в
рюкзаке звучало боевым маршем: ложка билась о ложку и еще кружка звЯкала.
     Њы ехали в ‡агорск,  к тетке моей жены, и попали в  сей блаженный город
уже с последней электричкой, во втором часу ночи.

        x x x
     ‚ы  думаете,  тут, в  ‡агорске, наконец-то все и  кончилось, сейчас вот
молодожены попадут к тете, помоютсЯ, поедЯт и  замертво упадут в супружескую
постель? ѓлубокое это заблуждение. Ќаша семейка возникла из  военных событий
и  с событиЯми  вступала  в  мирную  жизнь. ‚ пьесе  одной герой,  глЯдЯ  на
возлюбленную, восклицает: "ќта женщина создана  длЯ наслаждений!" Ђ моЯ баба
была создана длЯ приключений! ЏриключениЯ ждали нас почти на каждом шагу.
     ’ут, в ‡агорске, среди темной ночи, по причине позднего часа, в  совсем
обезлюдевшем городишке приключениЯ развернулись очень скоро. ‚ городишке том
не звонили колокола,  во всЯком разе тогда, ночной  порой, Я и не слышал их,
ничего  нигде  не  светилось,  не  горело,  не  сверкало,  никаких куполов в
поднебесье не виделось, даже собаки  не брехали,  ни пьЯных, ни  трезвых, ни
богомольцев, ни юродивых,  которые ныне там толпами шлЯютсЯ, форсЯт золотыми
крестами  на  молодецких  грудЯх,  потрЯхивают  кудрЯми  на пустых  головах,
предаваЯсь ленивой вере в Ѓога. Њода на Ѓога пошла!
     Ѓодро  перемахнули  мы с  супругой  через  виадук, разъезженной  улицей
спустились  под  гору,  мимо мрачных  соборных стен, в витые и  широкие щели
которых  сочилсЯ слабый небесный  свет, слышалсЯ  звЯк  оторванного  железа,
скрежет кровли  вверху, в решетках  церковных  куполов пропечатались  темные
крестики, один вроде бы даже и блеснул испуганно в  прорванной глуби ночного
осеннего неба,  брюхато  провисшего  над спЯщим  благодатным  обиталищем душ
живых, как выЯснилось скоро,  барышных, любЯщих  драть с  мирЯн,  особливо с
военных,  копейку  на  привокзальном  торжке.  Џыльной,  путаной  российской
историей  напичканный городишко,  по  тогдашним его достижениЯм и  заслугам,
справедливо переименован был в честь бандита большевика.
     ‚переди  нас блеснула вода.  ‘коро  мы  поднЯлись  на землЯную плотину,
довольно высокую и, судЯ по сваЯм, торчавшим из земли вкривь-вкось, древнюю,
густо  заросшую крапивой,  бузиной  и  прочей  сорной благодатью,  в которой
глубоко  внизу  поуркивала,  пошумливала  живаЯ  вода,  падающаЯ  на  всЯкое
бросовое  железо, тележные  колеса,  обломки  рельсов,  бочонков, проволок и
цепей.
     џ это все угадал или разглЯдел потому, что супруга моЯ по мере удалениЯ
от станции  все  замедлЯла,  замедлЯла  и  без  того не  саженный шаг  свой.
Џредложила передохнуть, посмотреть  вниз, побросала туда камешки, чтоб видно
было, как  они падают  в воду, подымаЯ брызги, и звЯкают  о сплющенные ведра
или прогорелые и выброшенные по причине технической  непригодности  железные
печки.
     ‚о мне ворохнулось нездоровое подозрение, но камешки Я люблю бросать  с
детства, в …нисей их перепулЯл вагон,  не меньше, и хотЯ сейчас мне в  тепло
скорее  хотелось,  лечь, вытЯнутьсЯ, уснуть, Я,  однако,  тоже начал бросать
камешки: "если женщина  просит..."  -- как  поетсЯ  в  современной песне, то
отчего же и не уважить ее просьбу, не побросать камешки.
     Џобросал Я, побросал камешки вниз без всЯкого азарта и интереса.
     -- Ќу, пора уж и к тете, -- говорю.
     †ена моЯ пошмыгала, пошмыгала носом, и опЯть поговорка во мне возникла:
"’ому  виднее,  у кого нос длиннее", --  ан поговорка та  тут  же  и скисла,
протухла. Ќе отрываЯ глаз от бездны, где пожуркивала вода, падаЯ из запруды,
качаЯ сломанный бурьЯн и позвЯкиваЯ железом, жена молвила, что она не знает,
где живет тетЯ.
     џ ей в  ответ: "•а-ха-ха-ха!" -- через силу выдирал  из себЯ  хохот. Ќе
зрЯ, говорю,  считалсЯ ж веселым солдатом, сам, говорю,  люблю и ценю шутку,
но уж больно не ко времени, не к месту подобные шуточки!..
     Ђ она, баба-то моЯ, супруга богоданнаЯ, в ответ чуть не плача:  мол, не
шучу, Я раз только была у тети, проездом, забыла место и дом, где она живет.
Ђ письма... все!.. в том  числе  и тетины, чтоб  они сохранились длЯ памЯти,
свЯзала в  пакетик и  домой отослала, так что даже и записанного адреса тети
тоже нету. „нем-то, говорит, да не такаЯ усталаЯ, Я, может, и  нашла бы  дом
тети  ‹юбы,  хозЯйки,  у  которой  наша  тетЯ  квартирует,  но  ночью  плохо
ориентируюсь, хоть в лесу, хоть в городе.
     -- € что же нам теперь делать?
     -- Ќе знаю.
     -- Ќе знаешь?!
     -- Ќе знаю.
     --  •орошо!  -- произнес Я и  херакнул  какой-то булыжник вниз, в воду,
так, что плеснулось там и брызнуло, и вдруг запел голосом Ѓуратино: "•орошо,
хорошо, эт-то очень  хорошо!.. ќт-то  очень хорошо, за-а-амеча-ательно-о-о!"
Џластинка у нас в детдоме была, вот Я и запомнил с пластинки эти слова.
     --  „а т-твою мать! -- стукнул Я себЯ  кулаком  по  лбу.  „алее  пошло,
поперло: -- „а где же мои глаза, глаз тоись, где  он, зараза, глаз  тот был,
когда Я  высматривал во многочисленном коллективе  себе невесту?!  „а вон их
сколько, девок, кругом: хоть  на зуб, хоть на  цвет,  хоть  на калибр  любой
подходЯщих, хоть соли их, хоть мочи, хоть на приправку, хоть на  прикорм, на
мЯсо,  хоть на уху, хоть на ферму  в колхоз, на почту, на икону, на фабрику,
даже в артистки, даже в зверинец годных!
     ѓоворЯ   театральным   Языком,   жена    моЯ   сполна   получила   весь
деревенско-детдомовский репертуар на этот и на  все последующие сезоны. ‚се,
что  за дорогу  с  войны  скопилось  в моей негодующей  груди,  всю  тЯжесть
необузданного чалдонского гнева, все бешенство человека, измотанного войной,
неурЯдицами жизни, -- все  это  обрушилось на маленького человечка  женского
пола.
     џ ожидал,  она хоть заплачет  или отбежит на безопасное расстоЯние,  но
она стоЯла отвернувшись от менЯ, и рюкзак этот, сталинский подарок, чтоб ему
в лоскутьЯ  изорватьсЯ, висел на ней до самой земли. Ћт ругани  моей, должно
быть,  содрогнулось,  сотрЯслось   само  небо,  отхлынули   хлЯби  небесные,
поЯвилась, пусть  и ущербнаЯ,  луна. Њне сделалось  видно согбенную,  пустым
мешком-котомкою придавленную к самой земле мою бабу, природой самой и жизнью
приуготовленную в страстотерпицы российские.
     € мне ее жалко стало.
     ‚се  еще клокоча и негодуЯ, Я грубо попросил,  чтоб  она вспомнила хоть
какую-то  примету, местность, ориентир. џ  -- беспризорщина, бывший таежник,
бывший  артразведчик,  свЯзист  и  вообще  на  войне  во  всЯких  переделках
побывавший -- уж как-нибудь соображу, уж не сплохую, уж разнюхаю, уж...
     -- „ом на берегу пруда.
     -- Ћхо! ќто уже кое-что!
     -- Ќо на каком берегу -- не помню. Ѓерега-то два.
     „а, как  это Я не сообразил сразу,  что у  всЯкого  водоема  бывает два
берега, только у обители небесной нет никаких берегов, и у морЯ, говорЯт, их
не видать, но на морЯх Я не бывал. “  нас же, в ђоссии, куда ни хвати -- где
вода, там тебе и два  берега.  Џравда,  озера круглые бывают,  но  в  данный
момент  нас  никакие озера не интересовали. Њы находились на плотине  пруда,
перед нами два берега, и на одном из них живет тетЯ моей жены. †иви она не у
пруда -- вовсе не за что было бы ищущему зацепитьсЯ. “знать бы еще, на каком
именно берегу живет тетЯ -- на правом иль на левом?
     †ена  моЯ,  стоЯ   лицом  к   свинцово  под  луною  светЯщемусЯ  пруду,
переменчиво покрываемому  тенЯми,  реденько  вструенными в  него отголосками
чьих-то огней,  тыкала  рукой  то  влево,  то  вправо. ’ут  Я  с  изумлением
вспомнил: да она же левша! …й же трудно ориентироватьсЯ вообще на свете, тем
более  у водоема.  ‚зЯл и повернул ее  на ход воды, спиной к пруду,  лицом к
пустыне ночи, -- вот теперь  давай действуй смело и навернЯка: с правой руки
у тебЯ правый берег, с левой, значит, левый...
     Ћна постоЯла, постоЯла и, поскольку была левшой, поднЯла левую руку:
     -- Ћднако, здесь.
     --  •-хэ!  -- взбодрилсЯ Я. --  Љонечно же на  левом,  мирном, сельском
берегу живет наша тетЯ. —е она, охерела снимать квартиру на правом берегу, в
дыме, в копоти, на самом бую, в густолюдье, на  грЯзном, разъезженном месте!
Ћна -- проводник вагона, ей люди да дороги надоели.
     •озЯйка  ее,  по  рассказам жены,  занималась  садом-огородом, драла  с
народишка копейку за овощ  и фрукты. ‘амое  тете тут место, здесь, где  гуси
живут, ласточки вьютсЯ в небе, голуби под застрехой воркуют, скворцы веснами
свистЯт,  сама   же   говорила,  что  тетЯ  --   человек  неунывный,   очень
трудолюбивый, из вЯтской деревни. Ђ они, вЯтские, хоть мужики, хоть бабы, --
ох какие хватские!
     џ вилЯл хвостом, льстил, ободрЯЯ супругу, делал вид,  что вовсе  никого
не  материл,  не бросал  каменьЯми  в кромешную тьму, и что-то оптимистичное
беспрестанно болтал. Џривел жену на левый  берег пруда -- он и в  самом деле
оказалсЯ ликом деревенский. ‘троениЯ  вдоль  него все одноэтажные, заплотами
один к  одному слепленные, индивидуальные, свои рЯды сомкнувшие, до конца не
покоренные все сметающей силой большевизма.
     --  ’еперь  бы  мне  хоть  какую-то примету  дома, двора,  палисадника,
ворот?..
     -- Ђ-а! -- пикнула моЯ жена. -- ‚ палисаднике тети ‹юбы растут рЯбина и
черемуха! Њожет,  две черемухи и  рЯбина или одна черемуха и  две рЯбины, да
еще, кажетсЯ, береза.
     …сли б был день, а не  ночь, пусть  и  с огрызком  луны,  уже норовЯщей
укрытьсЯ  в мохнатую постельку облаков, спутница военных дорог прочитала  бы
на  моем  лице  укоризну:   ну  в  каком  русском   палисаднике,  тем  более
пригородном,  где живет и плодитсЯ межклассоваЯ прослойка -- не  то рабочие,
не  то   крестьЯне,  по-бабушкиному  просто  --  межедомки   и   пролетарьи,
по-дедушкиному  --  "советские  придурки",  --   в  каком  палисаднике  этих
межедомков  не  растет черемуха  и рЯбина?!  Ћни  ж, эти межедомки, из  села
нарезали,  но в  город не вошли, прилепились к  нему,  потеснили его. Ћни  ж
впросак  попали, а  что это такое,  Я уж объЯснЯл. €  здесь они  тоскуют  по
отеческому уголку  и  тоску  выражают  посредством русских  печек,  бань  во
дворах, черемух, рЯбин  в палисаднике,  березок  у ворот, свиньЯми, курами и
коровами во дворе, гусаками на пруду.
     „ети этих,  умеющих  еще трудитьсЯ и  плодитьсЯ, межедомков со временем
подчистую  сведут  скотину,  сделают в  избах  паровое  отопление,  поставЯт
чешский или румынский гарнитуры, заведут магнитофоны и запрыгают вокруг них.
Ђ  дети  этих  уже  деток  наденут  брезентовые   или  вельветовые  штаны  с
иностранными  нашлепками  на заду  и  станут,  тоскуЯ  о  чем-то,  петь  под
собственный аккомпанемент песни на  собственные слова, в  которых  мелодиЯ и
голос совсем не обЯзательны...
     Ќо полно, полно, в другое времЯ, в другом месте об этом.
     џ показал  жене  на  несколько палисадников, она,  обреченно  вздохнув,
предложила  посидеть на ближней скамье у ворот  и успокоитьсЯ. Њы присели на
холодную, росой  иль инеем увлажненную скамью и молча смотрели на воду пруда
сквозь  тополЯ,  до  того  пообрезанные,   что  только  прутьЯ  и  росли  на
обезглавленных  пнЯх,  не отражаЯсь  в воде.  € вообще в пруду уже ничего не
отражалось: слабый  свет все дальше  и выше уходЯщей, даже вроде поспешно  и
радостно улетающей в варево  туч  и облаков, в небесные бездны луны едва уже
достигал  поверхности пруда со все более и более  густеющей водой.  ‘мола уж
прЯмо,  не  вода, даже сгусток  огней  какой-то  артели  или  фабричонки  на
противоположной стороне  пруда, ввинчиваЯсь штопором, не оживлЯл эту черную,
густую жижу, все  в ней увЯзло. Ѓледный свет в  вышине,  в  куполах соборов,
звонниц был потаен, высок, смешивалсЯ с отблесками небесных светил.
     ‚  этот  таинственный  час  ночи наше  с  супругой горе и вообще  ничто
земное, бренное их не трогало и  не волновало.  Ђ нас и подавно не  касалась
высота  соборов  и  церквей, соединившихсЯ с тьмою мирского.  Ѓог  давно  уж
отдалилсЯ от нас, а может,  и  забыл про всех, и  про эту сиротскую пару  --
тоже:  нас много по  земле бродит после такой заварухи, Ћн же один -- где за
всеми уследишь.
     џ  тормошил супругу  расспросами практического порЯдка, а она  пыталась
задремать на мокрой скамейке -- валилась на мое  плечо. ‚ыЯснилась еще  одна
подробность: ворота и заплот тети ‹юбиного дома крашены желтой краской, -- и
это тоже мало  чем могло  нам помочь: в  ђоссии на железной дороге с царских
времен  желтой краской крашено  большинство построек, начинаЯ от станционных
сортиров и кончаЯ бабушкиным коромыслом, не говорЯ уж о баржах, пароходах.
     -- „авно?
     -- —то -- давно?
     -- „авно крашены тети ‹юбины ворота,  забор и палисадник? „а не спи ты,
не спи, т-твою... -- начал Я снова заводитьсЯ.
     -- Љогда Я в сорок втором заезжала, краска уже выгорела...
     "ќ-эх, любови военных дорог, кружениЯ голов и кровей -- совсем недавно,
оказываетсЯ, в  сорок втором, была тут, мандаплЯсина, и все перезабыла!" € Я
Язвительно еще поинтересовалсЯ, хлопаЯ себЯ по заду:
     -- € скамейка небось есть?
     -- …сть! …сть!  -- откликнулась  жена,  зеваЯ,  и чтоб  она не раскисла
совсем, Я ее взнЯл за лЯмки рюкзака с отогретой скамейки -- еще разоспитсЯ.
     Њы побрели дальше. ђедкие  собачонки, с начала  нашего пути  подававшие
голоса  из-за  ворот  и  дворов,  вовсе  унЯлись,  видно,  привыкли к  нашим
негромким шагам и  сдвоенным  запахам. ЏереворачиваЯ слова жены протопопа на
самого протопопа  Ђввакума, спросить бы  мне: "„околе  сие будет, супружница
моЯ?.." € она бы мне ответствовала: "„о смерти, Џетрович, до  смерти..." € Я
бы вздохнул: "Ќу што? €но  поплелись..."  „а ничего  Я  тогда про  протопопа
слыхом не слыхал и не читал -- запрещено было читать поповское.
     Ћднако  ж  начал  Я  ободрЯтьсЯ вЯло  зашевелившейсЯ  в  башке  мыслью:
загорские мирЯне  покупали, а скорей всего воровали краску  с  той же  самой
фабрики,  что светилась  на  другом  берегу  пруда,  в  основном  зеленую  и
суриковую. ”абричонка работала на железную  дорогу, когда-то успела сообщить
мне супружница,  и сообщение  это не сразу, но все же  пало на  душу бывшего
железнодорожника, родственно в памЯти держащего все, что касаетсЯ желдордел.
Њысль моЯ заработала обрадованно, во всю мощь.
     "’ак-так-так!.. ’а-ак-с!"  Ќе  даваЯ радости разойтись, оглушить  менЯ,
разорвать грудь на части, Я даже хихикнул и потер руки.
     -- ’ы что? -- испуганно спросила спутница, очнувшись.
     -- Ђ ништо! ‚он  тот тети ‹юбин дом! -- остановившись перед воротами, Я
осветил их зажигалкой и убедилсЯ, что все тут крашено желтой краской, правда
оставшейсЯ больше уж только по щелЯм и желобам.
     -- Љак ты узнал? Ћткуда?
     --   ‘тучи!  ‘тучи,  говорю!  --   повелительно  приказал  Я,  упиваЯсь
могуществом  своего мужицкого  поведениЯ  и железнодорожного  наитиЯ. --  ’ы
думаешь, Я зрЯ на родине колдуном зовусь? ’ы думаешь, приобрела себе в мужьЯ
‚аньку с трудоднЯми?! ќта голова, -- приподнЯв пилотку, Я звонко постучал по
ней, -- способна только военный убор носить?!
     ‘упруга  обшарила,  ощупала  ворота,  потрогала щеколду, поднЯвшись  на
цыпочки, заглЯнула в палисадник, на закрытые ставнЯми окна, велела высветить
зажигалкой номер и, упав на скамейку, суеверно обмерла:
     -- Ћй, Я думала, ты дурачишьсЯ, когда говоришь о колдуне! ќто и в самом
деле тети ‹юбин дом! -- в полном уж потрЯсении заключила она.
     -- Ќа загорские соборы перекрестись, хоть и коммунистка, и стучи, стучи
давай -- убедишьсЯ, что есть еще люди, способные творить чудеса! €зредка, но
попадаютсЯ... ‚от и тебе в мужьЯ угодил не человек, а клад... с говном...
     џ  еще  чего-то травил.  ‘упруга  моЯ,  сперва  робко,  затем  сильнее,
настойчивее, стучала  в ворота, и со  двора не откликнулась собака, котораЯ,
ожидал Я, поможет разбудить хозЯев.
     ‚  кухонном окне, запертом ставней,  вспыхнул  свет, выплеснулсЯ сквозь
щели старой ставни,  вырвал кипу цветов или  бурьЯна  из темноты  под окном.
‘пустЯ  времЯ  прогремел запор,  приоткрылась  дверь, сонный  женский  голос
спросил, кого это черт носит в такой, уже совсем Ѓожий, час.
     --  Ћй, правда  тетЯ ‹юба!  -- прошептала моЯ спутница, все  еще не  до
конца поверившаЯ  в мое  колдовство.  --  ’етЯ  ‹юба! ’етЯ  ‹юба! --  звонко
закричала она, чтоб только ее услышали, не ушли чтоб. -- ’етЯ ‹юба!  ќто  Я,
ЊилЯ! ‘ фронта еду, тетЯ ‹юба!..
     "ЉакаЯ еще ЊилЯ?!" --  промелькнуло в  моем перетруженном  сознании, но
удивлЯтьсЯ  уже  было  некогда.   ‘разу  ударившись   в   голос,  тетЯ  ‹юба
запричитала, хлопаЯ галошами, прытко и грузно поспешила к воротам.
     --  Њилечка! „евочка ты моЯ! „а голубонька ты сизаЯ! „а крошечка ты моЯ
ненаглЯднаЯ!  -- возЯсь с  запорами, которых ох как  много  оказалось по  ту
сторону ворот, все причитала тетЯ ‹юба, между делом разика два  матюкнулась,
и  Я почувствовал,  как в  груди моей потеплело:  родственнаЯ душа встречала
нас.
     “ронив с белой рубашки шаленку, крупнаЯ женщина сгребла гостью в беремЯ
и  куда-то ее  дела, в  грудЯх, в распущенных  волосах,  в рубахе  иль  юбке
исчезла моЯ жена. „олго они целовались,  плакали,  наконец тетЯ ‹юба бережно
выпустила гостью из объЯтий и спросила, указываЯ на менЯ:
     -- ќто кто?
     -- „а муж!  Њуж мой! -- отыскиваЯ в потемках оброненную  шапку, все еще
шмыгаЯ носом, обмоченным слезами, отозвалась жена.
     -- Ђ-а, му-уж!  Љак  зовут-то?..  •орошо зовут.  Ќу, пойдемте  в  избу,
пойдемте в дом!  -- €, приостановившись во дворе,  в  острой  полосе  света,
приложила палец к губам: -- ’-с-с-с! ’око  тихо. ‚асЯ  вернулсЯ  с войны, да
таким барином!.. ‘паси Ѓог! Ќу, потом,  потом... Ђ  тети-то твоей ведь нету,
-- опЯть запричитала, но уже приглушенно и натужно, тетЯ ‹юба.
     -- Ћна что, в поездке?
     -- Љабы в поездке! ‚  больнице она, дура  набитаЯ! џ  одна тут верчусь.
Ќогу ведь она поломала!
     -- Љак?
     -- Ђ вот так! -- впускаЯ нас в дом и  еще раз  приложив к  губам палец,
продолжала рассказывать тетЯ ‹юба.  -- …й ведь не  сидитсЯ, не лежитсЯ и сон
ее не берет!..  Џошла мыть вагон. Ќу,  свой бы вымыла --  и насрать, так нет
ведь,  она  и  на  другие  полезла,  советску  железну   дорогу  из  прорыва
выручать!.. Ќу  и оскользнулась. Ќога  и  хрЯсь...  —е нам, бабам старым? “м
короток,  кость  сахарна...  Ћ-ой,  ребЯтушки! Ћ-ой,  мои  милень-ки-ы-ы!  Ђ
устали-то!..  “стали-то!.. Ђ вид-то у вас... -- совсем уж шепотом продолжала
она. -- ‚от вы  с войны, с  битвы самой, с пекла, и  вон какие страдальцы!..
Њой-то, мой-то, -- кивнула она на  плотно  прикрытые двери  в горницу, --  с
плену возвернулсЯ -- и барин барином! ‘ытый, важный, с пре-этэнзиЯми! Ќу, да
завтра сами увидите. …сть-то будете? Ќет. „а  какаЯ вам еда?  “мойтесь, да и
туда, к тетке,  в ее комнатку. „а простынЯ-то  с постели сымите. “ж  в  бане
помоетесь, тогда... ’рЯпицу нате вот. ‡нала бы она да ведала, голубушка моЯ,
кто  к   нам  приехал,   да   на   одной   ноге,   на   одной  бы   ноженьке
прискакала-приползла... Ђ вот дурой была, дурой  и осталась! ‚се государство
хочет обработать, всех обмыть, обшить, спасти и отмолить... Ћна ведь, что ты
думашь?!  ‚ больнице  угомонилась, думашь?  ‹ежит, думашь? Љак  люди  лежат,
лечитсЯ?.. Љак бы не так!
     ‘упруга  моЯ помаленьку,  полегоньку оттерла менЯ плечиком  в узенькую,
всю  цветами  уставленную,  половиками  устеленную,  чистенькую,  уютненькую
комнатку с небольшим иконостасом в переднем углу и синеной горЯщей лампадкой
под каким-то угодником. ‘ама, всЯ расслабившаЯсЯ, с отекшим лицом, по-женски
мудрым, спокойнаЯ, погладила менЯ по голове, поцеловала в лоб, как дитЯтю, и
пошла  к  тете ‹юбе,  такой типичной подмосковной жительнице, телом дебелой,
голосом крепкой, в себе уверенной, на базаре промашки и пощады не знающей. €
в  это же  времЯ тетЯ ‹юба,  жалостливаЯ, на слезу и  плач  падкаЯ, Ѓога, но
больше  молодых,  красиво  поющих  богослужителей  обожала, все  про  всех в
‡агорске, в  особенности  по левую  сторону пруда  живущих, знала, хозЯйство
крепкое  вела прЯмиком к коммунизму, от него и жила, немалую копейку, даже и
золотишко какое-никакое подкопила.
     ‘коро узнаю Я все это, а пока уЯснил, что спутнице моей от тети ‹юбы не
так-то просто отделатьсЯ.  ЋтодвинулсЯ к стене, освобождаЯ узенькое место на
неширокой  кровати вечной бобылки,  и  еще успел порадоватьсЯ, что вот и про
бабу  не забыл, женатиком начинаю себЯ чувствовать. Ђ у женатиков  как  дело
поставлено: все пополам, и прежде всего ложе. ‘упружеское.
     ЏроснулсЯ Я ополудни. †ены моей рЯдом  со  мной уже не было. Ќо подушка
втораЯ  смЯта,  значит,  и  ей удалось  поспать сколько-то. ‡аслышав,  что Я
шевелюсь в комнатке, бренчу  прЯжкой ремнЯ, тетЯ ‹юба  завела так, чтобы мне
было слышно:
     --  Ќ-ну,  Њиленька,  муженька  ты  оторвала-а-а!  ‚о-о,  ведьмедь  так
ведьмедь сибирский! Љак зале-ог в берло-огу-у...
     -- „оброе утро!  --  глупо и просветленно улыбаЯсь со сна,  ступил  Я в
столовую и