ловек,  спЯт  по
пЯть-шесть деревень в одном  многоподъезд-  ном доме, спит волость или целаЯ
область в  одном  многолюдном  микрорайоне, и  только сны соединЯют людей  с
прошлым  миром:  лошади  на  лугу,  желтые  валы сена средь  зеленых строчек
прокосов,  береза  в поле, босой мальчишка,  бултыхающийсЯ  в  речке, жатка,
вразмашку плывущаЯ  в  пшенице,  малина  по  опушкам,  рыжики  по  соснЯкам,
салазки, мчащиесЯ с горы,  школы с теплым дымом над трубой,  лешие за горой,
домовые за печкой...

     "‚ самоволке находЯтсЯ  сны"  -- как сказал  один солдат с поэтическими
замашками.

     € вдруг раскаленным кончиком иголки проткнетсЯ  из темных нагромождений
огонек, станет надвигатьсЯ, обретать форму окна  --  и стиснет болью сердце:
что там,  за этим  светЯщимсЯ  окном?  Љого  и  что  встревожило, поднЯло  с
постели? Љто родилсЯ? Љто умер?  Њожет, больно кому? Њожет, радостно? Њожет,
любит человек человека? Њожет, бьет?..

     Џоди узнай! ќто тебе не в деревне, где крик о помощи  слышен от околицы
до околицы. „алеко до каменного окна, и машину не остановишь. “ходит она все
быстрее  и  быстрее,  но  глаза  отчего-то  никак  не  могут  оторватьсЯ  от
неусыпного огонька, и томит  голову сознание, что и ты вот так же заболеешь,
помирать  станешь и  позвать  некого  -- никого  и  ничего кругом,  бездушно
кругом.

     —то же все-таки  у тебЯ, брат мой, случилось? —то встревожило тебЯ? —то
поднЯло с кровати? Ѓуду  думать -- не беда. ’ак  мне легче.  Ѓуду надеЯтьсЯ,
что минуют твой казенный дом беды, пролетЯт  мимо твоего  стандартного окна.
’ак мне спокойней. “спокойсЯ и ты. ‚се вокруг спЯт и ни о чем не думают. ‘пи
и ты. Џогаси свет.
     ѓолос из-за морЯ

     †ил Я  на  юге у старого друга и слушал  радио,  наверное,  турецкое, а
может,  и  арабское... Ѓыл  тих  голос женщины,  говорившей за морем;  тихаЯ
грусть доносилась до менЯ и была мне  понЯтна, хотЯ и не знал Я слов  чужого
Языка. Џотом, тоже тихаЯ, словно бы бесконечнаЯ, звучала музыка, жаловалась,
ныла всю ночь, и незаметно вступал  певец, и  тоже вел и вел жалобу на одной
ноте, делалсЯ совсем неразделим с темнотою неба, с  твердью земли, с накатом
морских  волн и шумом листвы  за окном --  все-все сливалось вместе.  —ьЯ-то
боль становилась моей болью, и чьЯ-то печаль -- моей печалью. ‚ такие минуты
совсем  Явственно ЯвлЯлось сознание, что мы,  люди,  и  в самом деле едины в
этом поднебесном мире.
     ‚идение

     ѓустой  утренний  туман пал на  озеро Љубенское. Ќе  видать берегов, не
видать бела света -- все запеленалось непроглЯдной наволочью. ‘идишь, сидишь
над  лункою, да и  пощупаешь лед под собой,  чтобы почувствовать опору, да и
себЯ  почувствовать, а  то  уж вроде  бы и  сам-то  уплыл  в  пространствие,
покрылсЯ туманом, растворилсЯ в белом сне.

     ђыбаки блуждают в эту пору на озере, кричат матерные слова либо, громко
ахаЯ длЯ бодрости духа, рубЯт лед пешней, отгонЯют от себЯ оторопную тишину.

     џ первый  раз  па  озере  Љубенском. Њне здесь все занЯтно  и жутковато
немного, но Я не признаюсь себе в том и только оглЯдываюсь  вокруг, радуЯсь,
что  шагах в  трех  от менЯ маЯчит фигура  товарища.  Ћна даже  не маЯчит, а
проступает клочьЯми в текучем тумане и то  совсем померкнет, то обозначаетсЯ
Явственней.

     Ќо  вот  товарищ   приблизилсЯ.  џ  вижу  уже   башлык  на  нем,  руку,
подергивающую удочку с блесной, и  белый Ящик под ним. „альше выступила  еще
фигура рыбака,  еще, еще  -- есть народ,  живет он, дышит  и  клЯнет  ершей,
которые одолевают рыбаков ненасытной ордою, не дают подойти доброй  рыбе, за
что и зовут их здесь хунвейбинами, фашистами и по-всЯкому. ‹юбые неприличные
слова считаютсЯ подходЯщими, и ни одно из них на ерша не действует, он клюет
себе и клюет, на что угодно и когда угодно.

     џ тоже вытащил  ерша,  растопыренного, невозмутимого, и бросил в вешнюю
лужицу, образовавшуюсЯ на льду. ‚ лужице плавали у менЯ уже окунь и сорожки.
…рш, как только отдышалсЯ и перевернулсЯ  на брюхо, тут же почувствовал себЯ
хозЯином в луже, выгнал на  закраек и опрокинул сорожек, таранил  окунЯ. ’от
сдрейфил, на бок упал, заплескалсЯ панически.

     Џока  мы  наблюдали  за   ершом,  который  вел  себЯ  в  лужице,  будто
подгулЯвший  мужик  в  женском   общежитии:  разогнавши  всю  "публику",  он
удовлетворенно  шевелил крылами и колючками,  -- туман расступилсЯ еще шире,
бликом  пламени  замелькал в  отдалении  бакен,  вмерзший в  лед;  возле луж
открыли шумное сражение чайки с воронами из-за ершей, разбросанных рыбаками.
Ќароду обозначалось все больше и больше -- и стало на душе бодрее, да и рыба
начала брать чаще. Ћтовсюду слышались возгласы то удивлениЯ, то восторга, то
разочарованиЯ,  то  вдруг срывались рыбаки и  толпой бежали  к  одной  лунке
помогать  вываживать крупную  рыбину  и, опустивши  ее,  хохотали,  ругались
весело и, утешаЯ хозЯина лунки, давали ему закурить либо выпить стопку.

     Љак и когда поднЯлось  в  небе солнце -- Я не заметил. Ћбнаружилось оно
высоко  уже  и сначала проступило  в тумане  лишь призрачным светом, а потом
обозначило  и  себЯ,  как  в  затмении, Ярким ободком.  ’уманы отдалились  к
берегам, озеро сделалось шире, лед на нем как будто плыл и качалсЯ.

     €  вдруг над этим  движущимсЯ, белым в отдалении и серым вблизи льдом Я
увидел  парЯщий  в воздухе  храм. Ћн,  как легкаЯ,  сделаннаЯ из  папье-маше
игрушка, колыхалсЯ  и подпрыгивал в солнечном  мареве,  а туманы подплавлЯли
его и покачивали на волнах своих.

     •рам этот  плыл  навстречу мне, легкий,  белый, сказочно  прекрасный. џ
отложил удочку, завороженный.

     ‡а туманом острыми  вершинами проступила  щетка лесов.  “же  и  дальнюю
заводскую трубу сделалось видно, и  крыши  домишек по угорчикам. Ђ храм  все
еще парил  надо льдом, опускаЯсь все ниже  и ниже, и солнце играло в маковке
его, и весь он был озарен светом, и дымка светилась под ним.

     Ќаконец  храм  опустилсЯ  на лед, утвердилсЯ. џ молча указал пальцем на
него, думаЯ, что  мне пригрезилось, что Я в  самом деле заснул и мне Явилось
видение из тумана.

     -- ‘пас-камень, -- коротко молвил  товарищ  мой, на мгновение оторвавши
взглЯд от лунки, и снова взЯлсЯ за удочку.

     €  тогда  Я вспомнил, как говорили мне вологодские  друзьЯ, снарЯжаЯ на
рыбалку, о каком-то ‘пас-камне.  Ќо Я думал, что камень -- он просто камень.
Ќа родине моей, в ‘ибири, есть и Њагнитный, и  Њеченый, и Љараульный  -- это
камни либо  в самом …нисее, либо на берегу  его.  Ђ тут ‘пас-камень -- храм!
ЊонастырьЌе отрываЯ  глаз  от удочки, товарищ  пробубнил мне  историю  этого
дива.  ‚  честь русского  воина-кнЯзЯ, боровшегосЯ  за объединение  северных
земель, был воздвигнут  этот памЯтник-монастырь. Џредание гласит, что кнЯзь,
спасавшийсЯ вплавь от врагов,  начал тонуть  в тЯжелых латах и пошел уже  ко
дну,  как вдруг почувствовал под ногами камень, который и  спас его. € вот в
честь  этого  чудесного спасениЯ  на  подводную  грЯду были навалены камни и
землЯ  с берега.  Ќа лодках  и  по перекидному мосту,  который  каждую весну
сворачивало ломающимсЯ  на  озере льдом,  монахи натаскали  целый  остров  и
поставили на нем монастырь. ђасписывал его знаменитый „ионисий.

     Ћднако  уже  в   наше  времЯ,  в  начале  тридцатых  годов,  в  колхозе
развернулось строительство  и  потребовалсЯ кирпич. Ќо монахи были строители
--  не  чета  нынешним, и  из кирпича сотворЯли  монолит:  пришлось взорвать
монастырь.  ђванули  --  и  все  равно  кирпича  не взЯли: получилась  груда
развалин и только. Ћсталась от монастырЯ одна колоколенка и жилое помещение,
в котором нынче хранЯтсЯ сети и укрываютсЯ от непогоды рыбаки...

     џ  смотрел на  залитый  солнцем храм. Ћзеро  уже распеленалось  совсем,
туманы  поднЯлись высоко, и ближний берег темнел  низкими лесами, а  дальний
вытЯгивалсЯ  рваным  поЯском. ‘реди  огромного,  бесконечно  переливающегосЯ
бликами озера стоЯл на льду храм -- белый, словно бы хрустальный, и  все еще
хотелось  ущипнуть себЯ,  уверитьсЯ,  что  все  это не  во сне,  не миражное
видение,  на которое  откуда бы ты ни смотрел, все кажетсЯ  --  оно напротив
тебЯ, все идет будто бы следом за тобою.

     „ух  захватывает, как подумаешь, каким  был этот храм, пока не заложили
под него взрывчатку!

     --  „а-а,  -- говорит товарищ все  так  же  угрюмо. -- ’акой был, что и
словами не перескажешь. —удо, одним  словом, чудо,  созданное руками  и умом
человеческим.

     џ смотрю и смотрю на  ‘пас-камень, забыв  про удочку, и про рыбу, и про
все на свете.
     ‡аклЯтье

     ЏамЯти Ѓориса •Ђђ—“ЉЂ

     ‘аженец был  крохотный. Ћдарка несла его, будто  худенького цыпленка, и
слышала, как царапались корешки об ладони.

     ‘аженец Ћдарке дал дед с такими торжественными словами:

     -- ’оби, Ћдарка, сегоднЯ, исполнилось семь рокив. Џосады цю  чэрэшню, и
хай вона растет с тобой, бо человеку назначено садить, а не рубать.

     „евочка сама копала Ямку  под  черешню, долго копала. ЌаступаЯ боЯзливо
сморщенной  ступней  на  ребро  холодной  лопаты,  она  ковырЯла  под  окном
заштопанную  кореньЯми  травы землю и  впервые в  жизни узнала, как  нелегка
землЯнаЯ работа.

     „едушка  сидел  па  завалинке. €з-под бровей наблюдал за внучкой. Љогда
Ямка сделалась Ћдарке до  колен, он сполз с завалинки, приосел, и заговорили
в нем все его кости и косточки, ровно  бы внутри деда потрескивал догорающий
хворост.

     ‘крюченными пальцами дед бережно размЯл каждый комочек  земли,  выкинул
из Ямки срезанные узелки травы и взЯл саженец. Ќа раздвоенном стволе саженца
устало  обвисали листьЯ.  ‹ишь один еще  стоЯл заЯчьим настороженным  ушком.
Ѓережно, будто  вышивальщица, дед узором расстелил нити корешков  в  Ямке и,
держась  за  тонюсенький стволик саженца, другою рукою  разгребал  и  рыхлил
землю, которую ловко кидала лопатой Ћдарка.

     „евочка принесла воды  в старой цибарке и осторожно, как велел дедушка,
вылила ее под саженец, едва выставлЯющийсЯ из земли.

     Џотом  Ћдарка сидела рЯдом с дедом,  смотрела на хиленький  раздвоенный
саженец и шибко сомневалась в том, что из такой "билыночки" вырастет большое
дерево.  „ед уверЯл, что черешнЯ  почитаетсЯ на  ‚олыни свЯтым деревом, и  в
селе, да и во всей округе, существует древний обычай -- не есть Ягод черешни
восемь  лет,  если умрет  кто-то из родичей.  „ед сам  еще маленький посадил
"маты цэй дытыны", и выросла она "пид нэбо", но он ни одной Ягодки не  съел:
вот  какаЯ твердаЯ  вера в их роду. ’ак пусть же Ћдарка помнит  это  и  чтит
обычаи дедов и отцов.

     -- Ђ  дытына  эта,  -- показал  дед  на росточек черешни,  --  хай будэ
щастлывше  своей маты.  -- „ед не сказал, что  саженец был от той черешни, с
которой никто и ни разу не ел Ягод... Ћн молчал, и все вокруг молчало.

     ‘олнце скатывалось за сады, зе дремные хаты. “нЯлсЯ шум на селе. „ед  и
внучка сидели, прижавшись  друг к другу, а перед ними  неподвижно на хрупкой
ножке стоЯл росточек, еще  не  сделавший  и малого  шажка  к свету,  но  уже
оговоренный людьми, уже окруженный верою, как забором.

     Џодлетела  к саженцу запоздалаЯ пчелка, неуверенно опустилась  на него,
прощупала  хоботком  единственный, через силу  бодрЯщийсЯ лист и унырнула  в
глубь  сада, видимо, сообщать жителЯм ульЯ своего о том,  что  поЯвилось  на
свете новое деревце.

     „ень за  днем, год за годом росла черешнЯ. ‘начала она выпросталась  из
травы, потом коснулась веткою окна, потом выглЯнула из-под обвисшей кровли и
поймала  вершинкой  теплый  ветер,  и  от  пьЯного этого,  солнечного  ветра
набухали  на  ветвЯх  молодой  черешни  тугими  девичьими  сосками  почки, и
брызнуло деревце душистыми каплЯми цветов. € тогда поспешили пчелы и шмели к
деревцу,  перестали  облетать  его птицы, и  люди  больше  не  обходили  его
взглЯдом.

     ‚ конце маЯ на черешне  робко высветились Ягодки, всего несколько штук,
и  пошли наливатьсЯ соком.  џгоды  так и просили сорвать их, взЯть на Язык и
отведать  обжигающе- сладкого сока, и  зубом попробовать, как еще гибка, как
податлива косточка с незрелой сердцевиной.

     Ћдарка потЯнулась к солнечным Ягодам, сорвала одну и долго разглЯдывала
ее, дивЯсь тому подвигу,  который проделал маленький росточек, обратившись в
плодоносЯщее дерево, дивЯсь настойчивости жизни, дивЯсь тому, что и сама она
вроде  этого  деревца -- вот-вот  возьметсЯ  цветами,  и парубки  перестанут
обходить ее взглЯдом.

     -- ЌельзЯ!  -- Ћдаркина мать увидела на ладони девушки зоревую  Ягоду и
швырнула ее.

     џгода светилась в траве угольком до тех пор, пока не истлела. Џтицы, не
ведающие человеческой веры и железных законов, склевали косточку  той Ягоды.
Ћткуда было птицам знать, что в  ту весну навсегда покинул  хату старый дед,
увенчанный во многих военных сражениЯх.

     ‚осемь  лет  цвела  и  ронЯла  под  окном  спелые  Ягоды  черешнЯ,  уже
поднЯвшаЯсЯ  выше  дома.  Ћна так и выросла -- двумЯ стволами.  Ћдин из  них
распласталсЯ  по крыше, как бы оберегаЯ  рыхлую соломенную кровлю от ударов,
другой ствол взмыл ввысь,  в  небо, шумел  листвою на  ветру,  будто пыталсЯ
улететь.

     € вот уже  в тени  под разлапистым деревом играют  Ћдаркины дети, делаЯ
отметины в земле щекастыми пЯтками, и пытаютсЯ поймать Яркого жука -- Ягоду.
Ќо теперь уже сама Ћдарка хватает их за руки:

     -- ЌельзЯ!

     „ети таращат  глаза, собираютсЯ плакать от  обиды. „ети, как птицы, еще
ничего  не  понимают,  веры  не  знают, никаких заклЯтий не  ведают.  Ћдарка
виновато гладила по голове дочку и сына и не знала, как им объЯснить, что от
трудов и горЯ умерла их  бабушка, котораЯ тЯнула хозЯйство и дочь Ћдарку без
отца, без "чоловика", убитого на войне.

     € снова  год за годом  тоскливым дождем  сыпалась  черешнЯ  с  дерева и
покинуто гнила возле хаты.

     Ќо еще не миновал  этот срок, еще восьми  лет не прошло, как ударило по
земле громами орудий  и где-то в  смертном  громе утонул,  загаснул одинокий
крик: "Ња-а-амо-о!" € не стало у Ћдарки сына.

     Ѓессонными ночами, прижимаЯ к  себе  теплого внука, Ћдарка слышала, как
крупными  слезами плакала под окном черешнЯ, и казалось ей  -- кровЯные  эти
слезы жгли землю.

     Њного этих слез. Њного. Ќо если  прибавить к ним  и Ћдаркины, все равно
не хватит оплакивать сына и мужа, убитых  на войне, дочь, умершую в больнице
от  тифа, брата,  зарубанного  петлюровцами, невестку, племЯнника и  еще,  и
еще...

     Ќа черешне поЯвилась трещина, и стала  видна ее потемневшаЯ сердцевина.
„ерево  кончило  рост, крЯжисто  уперлось  в  землю, будто  боЯлось упасть и
раздавить вросшую  по самые окна старую хату,  в которой  никто и ни разу не
взЯл даже единой Ягодки с широких, на диво плодовитых ветвей ее.

     € теперь уже никто не возьмет, думала Ћдарка, потому что срок вЯжетсЯ к
сроку, смерть к смерти. € когда кому минет восемь посмертных лет, она уже не
помнила. ‚се перепуталось в ее памЯти. Ћна чувствовала только одно: жизнь ее
-- сплошное заклЯтье.

     Ћдарка  была уже совсем  стараЯ  и  немощнаЯ, когда  гром  орудий снова
ударил по земле, снова докатилсЯ до села и  снова  родину ее,  заплаканную и
зацелованную    прощальными    поцелуЯми,     начали     топтать    сапогами
чужеземцы-фашисты. Ћсталась старушка вовсе одна, потому  что внук ее, Џетро,
прибежал как-то домой, тиснул на прощанье так, что захрустели кости бабушки,
и, прокричав что-то в тугое ухо ее, махнул рукою в ту сторону, откуда вечной
тучей приходЯт войны.

     Ѓабушка целыми днЯми сидела на завалинке под расколовшейсЯ  черешней. “
черешни уже высох один ствол, тот,  что обнимал  и хранил дом. ‚торой  ствол
все  еще с безнадежной  настойчивостью  устремлЯлсЯ в  небо.  Ѓабушка Ћдарка
ждала внука и  медленно, незаметно впадала  в дремучую дремоту. € не слышала
она уже ни шороха листьев  над головой, ни птичьего перезвона -- мир потухал
и отдалЯлсЯ от нее со всей своей суетой. ‹ишь грохот войны еще слышала она и
вздрагивала от этого грохота.  € думалось ей: из-под  корней  этой косолапой
черешни, которую она когда-то и  зачем-то посадила, идет он, из самого нутра
земли, из черного чрева ее.

     Ћднажды бабушку  Ћдарку тронули  за  плечо. Ћна нехотЯ открыла глаза  и
долго рассматривала  человека,  стоЯщего  перед нею, закопченного,  потного,
усатого.

     Ћн   о  чем-то  просил  бабушку   Ћдарку,  показываЯ  на  черешню.  Ћна
внимательно смотрела на его беззвучно шевелЯщиесЯ  губы, и  ей казалось, что
он повторЯет одно и то же: "Џетро. Џетро. Џетро".

     „э мои диты? „э мой Џетро? -- спросила она, и почудилось ей, что это он
и есть,  Џетро  ее, до неузнаваемости изношенный войною, бедами, усталостью.
Ћна обхватила его и стала целовать сухими губами в русую, запыленную голову.
Џотом показала на черешню: -- ‘руби ее, сруби! ѓоре наше сруби!..

     —ерешню подпилили, навалились  на нее плечами красноармейцы,  выстрелом
ахнул  высохший  ствол  и  уставилсЯ  на  бабушку  совсем  уже  почерневшей,
выгнившей сердцевиной, словно орудийным дулом.

     Ђртиллеристы расчищали круг  перед пушкой,  иначе  говорЯ  -- "сектор",
разрубили дерево на крЯжи, оттаскивали их за изгородь  и сваливали  в овраг.
Ќа ходу они  торопливо срывали Ягоды и бросали в рот. Ѓабушка  Ћдарка хотела
отвернутьсЯ, хотела промолчать, но кто-то старый, чужой, сломившимсЯ голосом
закричал:

     -- ЌельзЯ-а!

     -- —то  нельзЯ? --  подошел к  бабушке тот, кого целовала в голову, кто
почудилсЯ ей внуком.

     -- ЌельзЯ исты Ягоду! ѓрех!

     Ћн пожал плечами. Ѓойцы покосились на бабку, заворчали  сердито --  это
она  видела  по губам -- и  еще проворней  взЯлись за  работу. Ќо как только
командир ушел из виду, бойцы снова принЯлись уплетать черешню.

     Ѓабушка Ћдарка осудительно покачала головой, но говорить  больше ничего
не говорила. Ћдин из бойцов взЯл и мимоходом высыпал ей в подол горсть Ягод.
Ѓабушка вздрогнула,  хотела  вытрЯхнуть  черешню  из подола,  но  вспомнила,
видно, сколько  смертей сейчас кругом, а разве отмолишь их  или  отвадишь от
двора тем, что не будешь есть черешню с родного дерева?

     Ћна осторожно взЯла одну Ягоду на Язык.

     -- „авно бы так! Ђ то вс… нельзЯ, да нельзЯ, -- сказали бойцы.

     Ѓабушка не разобрала слов. ЏытаЯсь угадать их  по губам, она напрЯглась
и не заметила,  как проглотила  Ягоду вместе с косточкой. € тогда с пугливой
торопливостью и  отчаЯнностью она сыпанула всю  горсть  в беззубый  рот. Ћна
жамкала, мЯла Языком черешню, давилась не то Ягодами, не то слезами:

     -- Ћн, горько! Ћй, горько!..

     Ѓойцы принЯлись ее  утешать.  Ћни недоумевали: черешнЯ была так сладка,
так сочна.

     Ѓабушка  Ћдарка вырывалась из  рук, норовила  ударитьсЯ грудью о землю.
‘ок черешни кровью выступал на ее сморщенных губах, она кричала и кричала:

     -- Ћй, горько! Ћй, горько!

     Ѓойцы понимали, что  всЯкаЯ Ягода со  слезами несладка, но  все-таки не
полынь же. ‹адно ли уж со старухой?

     Џришел  сосед  бабушки Ћдарки  и  рассказал бойцам  о волынском поверье
насчет черешни, о жизни  Ћдарки,  о  внуке ее,  Џетре, которого она никак не
может дождатьсЯ.

     Љакое-то времЯ бойцы молчали, а потом заторопились с работой и нацелили
пушку в сторону оврага.

     ‚сю  ночь содрогалась  хата бабушки Ћдарки от орудийных залпов, а утром
сад опустел. “шли бойцы вперед и орудие с собой увезли.

     ‚ селе сделалось тихо, а в хате бабушки Ћдарки посветлело. Ћна не сразу
понЯла отчего. ‚ышла в сад -- догадалась:  нет черешни, не застит она больше
света.

     Ѓабушка Ћдарка подбелила из ведерка  стену хаты, потемневшую от дождей,
катившихсЯ с  ветвей  дерева, и  стала  собирать  щепу  и  обломки  в печку.
Ќеожиданно  бабушкина  рука   нащупала   маленький  росточек  возле   корней
срубленного   дерева.  Ћна   хотела  вырвать  его,  выбросить,  но  руки  не
послушались ее. Ћни  сами собой уже ласкали землю вокруг росточка, разминали
комочки.

     „олго  стоЯла   бабушка  Ћдарка  на  коленЯх  перед  росточком  и,  как
заклинание, ронЯла чуть слышные слова, напоминающие шелест листьев:

     --  •ай  долЯ  твоЯ будэ щастлывшей! Ѓудэ  щастлывшей...  ™астлывшей...
™астлы...
     €сточник

     ‘тарый профессор Њамед  “марович живет  в ’ашкенте. Ћн знаток тюркских,
арабских и древнетурецкого Языков. ђодилсЯ, вырос и, как отец  его когда-то,
работал сельским учителем в  школе под џлтой, в том селении,  которое теперь
именуетсЯ ‚асильевкой. € вот, спустЯ много лет,  получил путевку в Ялтинский
„ом творчества,  посетил родину. ‘ виду профессор замкнутый,  нелюдимый,  на
самом  же деле артельный, понимающий  шутку  и чутко чувствующий  отзывчивую
душу человек.

     ли мы  вдвоем по  –арской  тропе, проложенной в  горах,  и,  наверное,
оттого, что шли именно по –арской тропе,  Њамед “марович рассказал о встрече
с царем. џ еще никогда и никого не встречал, кто  видел бы воочию императора
всеЯ ђуси, и с удивлением пЯлилсЯ на него.

     --  Ќе  помню  сейчас,  к какому  празднику  готовилась наша семьЯ,  --
хрипловатым басом повествовал профессор,  -- жарили барана во дворе. „ом наш
стоЯл у самой речки и мимо каменной ограды  пролегала дорога  в горы. Џо ней
часто ездили и ходили русские господа,  с любопытством глЯдели на нас, а  мы
-- на них. Њать накрывала праздничный стол под старым ореховым деревом. Ћтец
и мы, дети, помогали ей, как вдруг раздалсЯ взволнованный голос отца:

     -- –арь! –арь! Ќа колени!..

     ‚ гору поднимались всадники. „амы были  в нарЯдных платьЯх, господа все
больше  в  военном,  на  груди и на  плечах  у  них Ярко горели аксельбанты,
регалии  и  погоны.  ‚переди  на  чалой  лошади  кабардинке  ехал  рыженький
невзрачный человек  с погонами. џ  не  подумал, что это царь, и  выделил  из
толпы  бравого усатого офицера. ђыженький придержал  конЯ у  низкой каменной
ограды, всЯ кавалькада всадников также остановилась.

     --  ‚елите  всем  встать  с  колен и поприветствуйте их,  --  сказал он
чернЯвому офицеру.

     -- џ понимаю по-русски,  ваше величество,  -- сказал отец, поднимаЯсь с
колен. -- Џриветствую вас, желаю вам долгого здравиЯ и приглашаю быть гостем
на нашем празднике.

     -- ’ак вы готовитесь к празднику?! -- удивилсЯ царь.

     -- ’о-то  вокруг  вкусные  запахи!  --  €,  сморщив  рот,  улыбну- лсЯ,
втЯгиваЯ маленьким курносым носом воздух.  -- Љ  сожалению,  дорогой хозЯин,
нас очень много, да и  не  волен Я собой  распорЯжатьсЯ. --  –арь с усмешкой
глЯнул  на  компанию, сопровождавшую его, и дамы угодливо заулыбались  ему в
ответ,  а  офицеры опустили  глаза.  -- †елаю  вам, супруге  вашей  и  детЯм
здоровьЯ  и радостного праздника! Ќадеюсь,  вы еще не разучились веселитьсЯ?
--  Ћн грустно и, как мне показалось, потерЯнно  улыбнулсЯ, затем неуверенно
добавил: -- ‘алЯм алейкум! -- ‘легка поклонившись, царь тронул лошадь.

     Њы снова упали на колени и разноголосо  запели: "Ђлейкум салЯм! Ђлейкум
салЯм!" € так стоЯли до тех пор, пока всадники не исчезли в горах. –арь ехал
все  так  же впереди,  опустив  повод,  бессильно  уронив  руки.  Њама  наша
заплакала, прикрыв рот платком. € мне тоже почему-то захотелось плакать...

     Ћбраз  самодержца  еще  со  школьных  уроков,  из  книг  и  кинофильмов
создавалсЯ в моем воображении несколько иным, и Я озадаченно покашливал.

     --  Ќичего не сочинил.  Ќичего,  -- сказал  Њамед “марович. -- џ  же не
писатель! -- ѓубы профессора покривило.

     Њне  было стыдно и неловко,  ровно Я тот  преуспевающий сочинитель, что
бегал  по  Ялтинским  клубам  в  качестве  лауреата,  срывал аплодисменты  и
восхищение книгой,  в которой он оклеветал друга Њамеда “маровича,  сделавши
его  предателем  за одно  то,  что  тот  был местным  уроженцем  -- крымским
татарином.

     ‘праведливость восторжествовала:  другу  Њамеда  “маровича,  одному  из
предводителей  партизанского движениЯ в  Љрыму,  посмертно  присвоили звание
ѓероЯ  ‘оветского ‘оюза. Ђ  с писателЯ как с гусЯ вода! Ћн  делает вид,  что
ничего не  произошло, литерататор,  мол, имеет право  на  домысел.  Ћн пишет
роман за романом, и хотЯ тупы, примитивны эти книги, их еще издают и хвалЯт,
но и ругают уже, робко, правда, с оглЯдкою на прошлые заслуги автора.

     Њного  видел  горЯ  и несправедливостей  старый  профессор,  давно  ужо
перекипел сердцем, но мрачнел, когда навстречу ему попадалсЯ верткий писака.
—увствуЯ  тЯжелый,  недружелюбный  взглЯд профессора,  писатель  быстренько,
круглЯшком прокатывалсЯ  мимо него, а  потом и  вовсе скуксилсЯ, заскучал  и
уехал домой раньше срока, объЯвив, что нынче ему в џлте, против обыкновениЯ,
как-то плохо работаетсЯ.

     Ѓродили  мы  однажды  с  профессором вокруг  „ома  творчества, он  стал
рассказывать мне о том, что среди татар была сильно развита вера в загробную
жизнь, и  все  они старались  сделать побольше  добрых дел  на земле,  чтобы
зачислились они им на небе.

     -- Љопили  деньги,  вносили их, по-русски  выражаЯсь, на богадельни.  “
кого денег не  было, те занимались подручными делами: мостили дороги, садили
деревьЯ,  истреблЯли змей и вредных насекомых, лечили болезни. ‡наете, какаЯ
тьма была зубодеров?! ‘амый доступный вид благотворительности!  ‡а голенищем
сапога носили зубодерку. ѓонЯлись за теми, у кого болели зубы.  Ќе успеешь и
рта раскрыть, как тебе, во имЯ аллаха, зуб, а то и два выдерут...

     Њамед “марович остановилсЯ возле стены, выложенной булыжником. ‚  стену
вмурована  плита с  краником, и  на ней  проступала уже полустертаЯ временем
вЯзь  древнего  письма.  € краник,  и  плита  эта  находЯтсЯ рЯдом  с  „омом
творчества, вернее, у боковой его стены.

     -- „а вот! -- указал Њамед “марович  на  давно уже сухой краник. -- ќто
тоже работа здешнего филантропа. •отите, переведу?

     Џрофессор долго разбирал надпись на доске, шевелЯ губами, а Я терпеливо
ждал,  не  верЯ,  впрочем,  что  из  закорючек,  линеек  и  полудужек  могут
получитьсЯ какие-нибудь слова.

     Ќо они получились.

     "„олгое  времЯ  источника  не  было.  Ќарод  изнывал  без воды.  Џришел
благородный €смаил.  Џровел источник  будто  из раЯ. Џолилась вода целебнаЯ,
дающаЯ прохладу и радость. “толи,  путник, жажду свою и  скажи:  "Њир  праху
его!"  „остигнуто   желание  по   зову  сердца.   „а   зачтетсЯ  это  в  дни
светопреставлениЯ! Џусть в рай попадет также €брагим •алил. „а живет в веках
этот источник! „а будет в усладу сердца жаждущим!"

     -- Ќадпись  сочинЯл  другой филантроп, должно быть,  этот самый €брагим
•алил  не  забыл  себЯ.  –ветистые  и  пышные надписи  в  древности особенно
ценились.  --  Џрофессор отдаленно,  чуть  заметно  улыбнулсЯ,  качаЯ  седой
головой:  -- Ќа  этот  источник €смаил, скорей всего ремесленник,  всю жизнь
копил деньги...

     €  когда умолк  старый  профессор,  мы  еще  стоЯли  какое-то  времЯ не
двигаЯсь у затихшего источника. Ќа душе было легко и грустно.

     ’ак бывает всегда, когда  встречаешьсЯ с  добрым делом,  от  людей и  к
людЯм идущим, пусть и из молчаливого, окаменелого далека.
     ђаньше здесь звонил колокол

     ‘коротечны  осенние  сумерки. …ще  мазок  зари в  небе  не  затушевалсЯ
темнотою,  а  в  лесу  уже  непроглЯдно.  ‹ес  плотней,  деревьЯ  как  будто
сдвигаютсЯ  плечом к плечу,  и чем  ближе к  комлЯм и корнЯм, тем гуще смоль
темноты.

     џ  прибавлЯю  шагу. ‚переди лес редеет и  угадываетсЯ  просвет. Ѓыстро,
быстро к  редколесью, подальше от  наседающей тьмы.  џ с  треском врываюсь в
густые  и   хрусткие   заросли  малинника,   распустившегосЯ  кипреЯ   --  и
останавливаюсь.

     €дти  дальше некуда. ‚попыхах  Я  сбилсЯ с  тропы на  тракторный волок,
подернутый травой, и вот он, этот  волок, привел  менЯ в старую  лесосеку, и
здесь ему конец.

     ‘лушаю. Ћзираюсь. ‘лушать уже нечего. „невные птицы спЯт, а ночных птиц
осенью немного, да они  и помалкивают.  Љ  этой  поре отрастают зубы у  всех
зверушек, и попробуй пикни -- вмиг отпоешьсЯ.

     ‚  небе одна  за  другой  прорезаютсЯ  звезды.  ќто хорошо. џ пойду  по
звездам. € надо же было крутануть совсем недалеко от города.

     €так,  ЏолЯрнаЯ  звезда,  ЊалаЯ Њедведица...  ‚се  это  прекрасно --  и
ЏолЯрнаЯ, и ЊалаЯ, но ведь Я могу  уйти в обратную сторону.  џ же плохо знаю
звездную карту, и все-таки, все-таки это надежней, чем идти вслепую.

     €так, ЏолЯрнаЯ звезда, ЊалаЯ и ЃольшаЯ Њедведицы...

     Ќо что это? ’ам, над темной грЯдой гор, почти на зубцах леса, горит еще
одна звезда, очень крупнаЯ  и очень ЯркаЯ! Њожет, это спутник? Њожет, пока Я
бродил в  лесу  с корзинкой, отыскиваЯ грибы,  наши снова запустили в космос
спутник или еще чего-нибудь похитрей?

     Ќо звезда  не  двигаетсЯ и  не мерцает. Ћна  горит  спокойно, уверенно,
будто бы века горела  на этом месте. —то за невиданнаЯ планета объЯвилась на
нашем небе?

     џ иду напролом  на эту спокойную,  тихо зовущую  звезду. ЊенЯ  покидает
чувство растерЯнности, и Я совершенно успокаиваюсь, и только не спускаю глаз
с крупной и Яркой звезды. Љто-то  зажег ее  длЯ менЯ? €ли зажгли ее длЯ всех
людей, плутающих в потемках, сбившихсЯ с пути в поздний час. € Я иду на этот
верный маЯк. џ уже догадываюсь, что это.

     ќто  светит  ретранслЯционнаЯ телевизионнаЯ станциЯ.  Ђх, какие скучные
названиЯ   дают   люди   тем   чудесам,   которые  творЯт   своими   руками.
ђетранслЯционнаЯ станциЯ€ не выговоришь разом.

     џ иду на звезду, деловито несущую службу. ѓустой, пугающий темнотою лес
осталсЯ позади.  ‚ыхожу на высокую гору,  вижу ручьи и потоки  огней.  ‘реди
них,  на  своем  месте,  чуть повыше доменных печей,  светит и светит  новаЯ
звезда.

     Ђ раньше, если человек терЯлсЯ в тайге или не  ЯвлЯлсЯ домой  к ночи, в
этом старом уральском городе звонили в церковный колокол.
     ’оска по вальсу

     €з  районного  дома  инвалидов провожали  упокоенного.  ќто совершалось
здесь часто,  почти  каждый день,  и было, можно сказать,  делом привычным и
будничным. Ѓуднична и  привычна была  и  среда, и  обстановка: казенный,  не
очень гладко  струганный гроб,  казеннаЯ пирамидка из  четырех досочек, чуть
почище, чем гроб,  струганных и сбитых вместо гвоздЯми, наверху  крестик или
звездочка  -- в зависимости от  желаниЯ  покойного, если он успевал  сказать
"последнюю волю". Ђ кто не успевал, сплошь набивали звездочки.

     € покойник был  обыденным:  в черном просторном пиджаке, давно, видать,
купленном, с  подкладными еще плечами, в  сереньком, с  резиночкою галстуке,
завЯзанном еще  на фабрике, в  казенных  брезентовых тапочках,  которые шили
сами длЯ себЯ инвалиды. Ќа подушке  из красного  бархата, сильно потертого и
исколотого от многократного пользованиЯ, висели тусклые медали "‡а отвагу" и
"‡а победу  над  ѓерманией"  с  пыльно  обмахрившимисЯ ленточками.  Џод ними
плотным рЯдом  расположились  уже послевоенные,  юбилейные  медали  и  своею
блескучей новизной, пестрЯдью  Ярких красок  и ленточек  глушили те, старые,
боевые медали.

     Џокойный был инвалид войны и жил в этом доме долго, с ноЯбрЯ  1949 года
--  Явствовало  из похоронных  документов,  „олго жил. ’ихо.  ЌаучилсЯ здесь
столЯрному ремеслу и, пока мог, делал по дому что умел. € гробы  тоже делал,
и пирамидки. Џотом остарел и сделалсЯ так болен, что ничего работать не мог.
Џоследние два года жил и вовсе  себе  и людЯм  в тЯгость -- лежал  на койке,
окончательно и виновато стихнув.

     ‚  доме  инвалидов  имелась похороннаЯ  Ячейка,  составленнаЯ из  самих
жильцов, еще бойких на Язык и на ногу старичков и старушек. ‚  задачу Ячейки
входило  заниматьсЯ снарЯжением и  проводами покойных, и также составлЯть  и
говорить  речи у  гроба  тех,  кто их  заслуживал,  -- таких клали в  обитые
красной материей домовины  и  выставлЯли  длЯ прощаниЯ  в красном уголке. Ќо
мероприЯтие это вызывало  столько  ссор,  нареканий,  кривотолков и нервного
недовольства  --  всем  хотелось  в  красный  гроб  и  в красный уголок, что
администрациЯ невеселого пристанища в конце концов вынуждена была отказатьсЯ
от  выделениЯ рангов и заслуг  покойных, и теперь  всех  хоронили одинаково.
Ћднако если кто имел чего сказать хорошее об отправлЯющемсЯ в последний путь
товарище по жилищу, то мог  все это сделать  на крыльце  дома, где ненадолго
опускали на  пол домовину перед  тем, как ее заколотить и поместить  в кузов
грузовой машины, принадлежавшей  дому  и перевозившей всЯкий  без исключениЯ
груз.

     Ќа кладбище старики ездить  не любили, особенно в осеннюю, зимнюю  пору
--  холодно  и  далеко  обратно брести. Џрощались  деловито, молча.  Љоторые
инвалиды  крестились,  которые  смахивали  слезы  с  глаз, которые  виновато
норовили что-то поправить в домовине и на покойном.

     ќтот солдат-инвалид  и помер  той  же  порой,  что  и  поступил сюда, в
ноЯбре.

     „ула  перваЯ снежнаЯ метель, и товарищи его, ежась, думали, что могилу,
вчера  еще  вырытую,  забило снегом и  кладбищенские  рабочие конечно же  не
станут чистить ее, так в податливой пленкой обвисший снег и всунут гроб, так
мерзлыми комками его и забросают, да, впрочем, какое это имеет значение -- у
всЯкого  не только жизнь и смерть своЯ, но даже пора родитьсЯ или умереть --
своЯ, и могила своЯ -- в чужую не залЯжешь.

     ’ак о  покойном никто и ничего не сказал --  нечего было, не накопил он
материалу  длЯ  речи,  а вот странность  одну  имел, и инвалиды, потакаЯ ей,
собрали по двадцать копеек с брата и заказали музыку длЯ покойного.

     ‘зади дома  инвалидов, за пустырем, был  квадрат  земли в  два гектара,
обсаженный тополЯми, лиственницами и горной  колючей акацией. Џосреди  этого
квадрата  сколочена из толстых плах танцплощадка, за нею будка длЯ музыки, и
отдельнаЯ будка -- длЯ молодежных патрулей и дежурного милиционера. €нвалиды
хоть  и  плевались,  глЯдЯ на то,  что называетсЯ нынче танцами, осудительно
качаЯ  головами, говорили:  "оркаютсЯ  и  шоркаютсЯ  принародно!.."  --  но
неизменно сюда волоклись,  как только начинались  танцы, садились на  траву.
’е, что были помоложе или выпившие, иной  раз в круг затесывались и такую ли
распотеху устраивали...

     Ќикогда не  ходил  на  танцплощадку  инвалид-солдат.  Ћн,  лишь  только
занималась музыка, начинал плакать,  и никакие  таблетки и уколы не помогали
ему. Ћн надолго лишалсЯ  сна, ходил  серый, погасший, как бы  даже  и  перед
собой  виноватый. …го пытались расспросить, и  он пыталсЯ объЯснить,  что  с
ним,  но  ничего внЯтного  и  вразумительного  сказать  не мог, а только мЯл
рубаху на сердце: "’оска! ’оска тут, тоска..."

     ’оску инвалиды понимали, и недальний, привычный путь к ней тоже понЯли:
инвалид  не успел  до  войны не только женитьсЯ, но и влюбитьсЯ,  а с  войны
ЯвилсЯ  больным,  дрЯхлым.  Ќо ему тоже хотелось  любить,  ходить на  танцы,
гулЯть, может быть, даже и музыке выучитьсЯ.

     Ћсобенно безутешно плакал  он,  когда  духовой  оркестр исполнЯл "‚альс
цветов",  --  прЯмо  заходилсЯ в слезах,  захлебывалсЯ ими.  Ќо  оркестр  по
причине  отставаниЯ от моды распалсЯ. ‚ будке  установили проигрыватель,  на
будку  выставили динамик, и он оглашал  и оглушал окрестность новой музыкой,
среди которой "‚альса цветов" не было. ‡ато сыскалсЯ "Ѓелый вальс". …го-то и
попросили инвалиды "вертеть".

     ‡аспанный парень с вЯло опавшими плечами, на  которых  спутанной гривой
валЯлись волосьЯ, не понимал, чего от него хотЯт инвалиды, а когда уразумел,
сопротивлЯтьсЯ начал: "‡акрыто  ж! •олодно  ж!  „а  Я и  ключ потерЯл..." --
"ЏостарайсЯ,  друг!  „ело  такое...  редкое.  ‚  человеке  болесь  особеннаЯ
была..." -- уламывали парнЯ инвалиды.

     Љогда парню  высыпали  в  пригоршни  монеты,  он,  мЯгчаЯ  настроением,
трЯхнул грЯзной гривой: "Ќу,  вы  даете‚о сколько надо-то?  --  €, узнав  во
сколько, оживилсЯ: -- џ еще и опохмелитьсЯ успею!"

     Ћн сдержал слово, под  мышкой принес Ящик длЯ  музыки,  оторвал ломиком
дверь в  будке,  подсоединил провода к динамику -- и за пустырем так славно,
так трогательно зазвучало:

     ‚альс над землей плывет,
     „обрый, как друг, и белый, как снег.
     Њожет быть, этот вальс
     Ќам предстоит запомнить навек...

     Њузыку  трепало  ветром,  трепало и  бахрому на  гробе, сгармошенную из
столовых  синеньких  бумажных   салфеток,   ворошило  на   голове  покойного
слабенькие,  как бы в детском возрасте остановившиесЯ волосы. ђаз-другой  во
дворе дома инвалидов крутануло  снежный вихрь, а  на танцплощадке как возник
беленький, на  одну тонкую  ножку  насаженный султанчик  снега,  так все  не
опадал, все кружилсЯ, кружилсЯ, и за  тополЯми, звенЯщими под ветром редкими
мерзлыми  листьЯми,  опохмелившийсЯ  районный  маэстро  все  гонЯл  и  гонЯл
заказанный вальс. Џровожавшие покойного поднЯли гроб, понесли к машине.

     Њузыка вновь слышна,
     € на глазах у всех
     Љ вам Я сейчас иду...

     ‘унули гроб в  машину, закрыли задний  борт кузова. Ќо еще до того, как
нажать  шоферу на стартер  и  перечеркнуть визгливым моторным  звуком вальс,
певица успела молвить вослед навеки уходЯщему воину:

     џ пригласить хочу на танец вас и только вас!

     € когда ушла  машина и совсем  просторно  стало на пустынном инвалидном
дворе и  все провожающие укрылись под крышей дома, долго  еще  над  пустырем
носило  ветром  музыку, а  на танцплощадке  все  круче,  все тоньше завивало
снежный  вихорек, и глЯдевшим сквозь мутные  стекла инвалидам  казалось, что
там, на плахах, занесенных первой порошей, кружитсЯ  девушка в белом,  так и
не дождавшаЯсЯ своего  партнера на танцах, и кружитсЯ быстрее, быстрее, чтоб
не было видно залитого слезами ее все еще юного лица.

     Џеснопевица
     ‘естре ѓалине

     ‚  ту  пору бакены еще были деревЯнные  и держались  они  на деревЯнном
угольнике. ‚ершины пирамидок белыми и  красными маковками фонарей светились,
в  фонари  эти  вставлЯлись  керосиновые  лампы.  „нем отец наливал  в лампы
керосин из большого  ржавого  бидона,  ѓалка  держала воронку  и  вкручивала
горелки  с фитилем в горла ламп. Џотом  она  спускалась на  берег,  вместе с
отцом  мыла  руки,  шоркаЯ их песком, смешанным с галечником, и  в маленьких
ладошках  хрустело,  и  руки делались  белыми,  но  все равно от  них  пахло
керосином, и  платьишко ее  постоЯнно  пахло керосином,  и  в избушке  пахло
керосином. ‘ запахом этим ѓалка свыклась и не замечала его. Ћна свыклась и с
жизнью в отдельной  избушке, без подружек, без  детских игр. “ нее была одна
игра  -- в  бакенщика.  Ќо  она не считала  это  игрой,  она не  играла, она
работала бакенщиком.

     …ще солнце только-только упирало в горы и нижнюю часть его подравнивало
дальней  седловиной, а  ѓалка  уже  начинала  хлопотать. Ћна  по  деревЯнным
ступенькам бегала вверх-вниз по  крутому Яру и  носила в лодку лампы, весла,
ведерко -- выплескивать воду,  две старые  телогрейки -- отцу и себе. ‘трого
насупив белесые бровки, стоЯла она у лодки  и,  тыкаЯ пальцем, пересчитывала
лампы,  соображала, не забыли ли чего, и, подражаЯ видом  и голосом покойной
матери, поворачивалась к избушке и кричала от реки:

     -- ’ы долго иссо будешь там копатьсЯ?

     Ћтец громко кашлЯл в отпет и, хлопаЯ широкими голенищами бродней, будто
крыльЯми, неторопливо спускалсЯ к лодке. ‡десь  он крутил цигарку и  начинал
пугливо хлопать себЯ по карманам.

     -- ЋпЯть спички забыл?! -- суровела ѓалка и доставала из кармана старой
телогрейки коробок серников. -- Ќa! ‘овсем у тебЯ памЯти не стало!

     Ћтец прикуривал  из лодочкой сложенных  ладоней и,  незаметно улыбаЯсь,
косил глазом на озабоченную, хмуро насупленную девочку с неумело заплетенной
косой,   мокреньким  носом,  в  стоптанных  сандалиЯх  с  белесыми  от  воды
передками. Ћн брал дочь на руки, усаживал на беседку и, мимоходом, незаметно
выдавив  из  ее носа  мокроту, набрасывал телогрейку  на спину  с  остренько
выступавшими лопатками.

     -- Џоплыли, благословЯсь, -- ронЯла по-старушечьи ѓалка.

     Ћтец наваливалсЯ на  лодку,  сильно  гнал ее по  камешнику. ѓалку часто
откидывало назад и ронЯло с беседки.

     -- ќко, эко! -- барахтаЯсь на дне лодки, выпрастывалась из телогрейки и
ворчала ѓалка. -- ‘ила есть -- ума не надо!

     Ћтец в мокрых  броднЯх ступал  в лодку,  поднимал ѓалку  на беседку  и,
шатаЯсь, шел к  корме, брал  сначала  кормовое весло, затем шест  и  начинал
поднимать лодку вверх по реке, до острова ‡аЯчьего, от ухвостьЯ которого шла
накосо в реку песчанаЯ игра -- отмель, и отмель эту отмечал красный бакен.

     € пока они хлопотали, собирались, поднимали лодку вверх по  реке, вечер
уже тихо  спускалсЯ  с гор. Ћн бесшумно  выползал  из  глубоких  распадков и
перекрашивал весь мир, и речку, и горы в свой вечерний свет.

     ‚ечер казалсЯ ѓалке  дедом, тихим,  бородатым  и молчаливым,  он  курил
трубку  за  горой,  и оттого небо  было  там красное.  Ћн  шевелил  бородой,
почесывалсЯ, и оттого  колыхались  тени  скал в воде  и шелестел осинник  по
горам. „еду было холодно в  горах, и он с вершины  сухой лиственницы голосом
филина просил шубу.  „ед крЯхтел  и ворочалсЯ  в лесу,  укладываЯсь спать, и
выколачивал трубку о старый сухой пень, будто черный большой дЯтел стучал по
дереву.

     „ед долго засыпал и успокаивалсЯ. ѓасла  его трубка -- и  остывало небо
за  горой.  „ед дышал  ноздрЯми распадков  --  и на реку  медленно наползали
легкие полосы тумана. Ћни качались над  водой и оседали в тальниках ‡аЯчьего
острова.

     „ед закрывал наконец-то глаза, не ворочалсЯ больше, не крЯхтел -- и все
кругом переставало шевелитьсЯ, стучать, и  даже листьЯ не хлопали ладошками,
чтобы не б