тературы мы проходили Ќекрасова, и  наш учитель, к
этой поре окончательно  сломивший сопротивление буйного класса пЯтого "Ѓ", в
полной и благоговейной тишине рассказывал:

     -- Ћдна девочка зубрила стихотворение "†елезнаЯ дорога". Џомните: "’руд
этот, ‚анЯ, был страшно громаден, не по плечу одному. ‚ мире есть царь, этот
царь беспощаден -- голод названье ему"? €зумительно! -- “читель повернулсЯ к
окну, снЯл очки, проморгалсЯ и махнул рукой: -- Ќи  черта вы не помните! ’ак
вот, в то времЯ, когда учила девочка стихотворение, на печке  лежал  древний
дед. ‘лушал он, слушал да свесилсЯ с печи и спрашивает: "—то это ты, внучка,
бормочешь и бормочешь? „еду спать не даешь!" -- "‘тихотворение учу, дедушка,
-- ответила внучка,  -- стихотворение поэта Ќекрасова..." -- "Ђ-а! -- махнул
рукой  дед.  -- Џоразвелось этих поэтовЌи складу у  них,  ни ладу. ‚от  ране
поэты были, так поэты. џ неграмотный, а наизусть стих какого-то  поэта знаю:
"ЏозднЯЯ осень, грачи улетели, лес обнажилсЯ, полЯ опустели, только не сжата
полоска одна, грустную думу наводит она".

     Њного разных историй говорил нам учитель. Џро Ќекрасова, может быть, он
выдумал,  а  может, и вычитал где.  Ќо  Я помню  все  так,  как  рассказывал
учитель, и  если  эта  притча  известна, пусть  простЯт менЯ за  повторение.
Ћднако, думаетсЯ мне, такие истории нынче напоминать почаще надобно.
     „уда

     џ сидел  на  берегу  травЯнистой реки,  в  залуках и по тихим  протокам
разукрашенной  белыми  лилиЯми,  улыбающимисЯ Яркому  новому  утру  и  своим
соседкам -- тугим, на воде пупом завЯзанным кувшинкам.

     “тренний  клев давно  прошел.  “дочку  лениво  трЯсли ерши  да мелкота,
подвалившаЯ  к берегу. ‘олнце  было  уже  над лесом,  за  пустынной заречной
деревней. ђека блестела и шевелилась  меж  шелестЯщими хвощами, беспрестанно
махаЯ кому-то гривкой сизых метелок.

     Ќачало пригревать. Ћбсохла  роса по лугам. …два ощутимо парили пески  и
галечные мысы, с ночи зЯбко влажные. ’альники по берегам, однотонно-серые от
мокроты,  все Явственней проступали по  бровкам берегов,  отделЯЯсь  свежим,
зеленым цветом и от гулевой воды и от неподвижных  лугов,  отгорающих летним
цветом.  ‹ишь  ромашки  светились  в  логах  с  открытой  доверчивостью,  да
колокольцы,  стыдливо  склонившись   к   земле,  тихо  позванивали   кому-то
назревшими  молоточками семЯн; оттесненные к  лесу  сивец, мЯта,  валериана,
подморенник, шалфей и всЯкий дудочник цвели в  тени все еще свежо;  меж ними
сине,  почти  обугленно  темнели  могильные  соцветьЯ  фиолетового  лугового
чебреца.

     ЌадвигалсЯ сенокос. €нвалид  за рекой  уже сделал первые, поперек утора
лежащие прокосы -- он  всегда раньше всех  начинал  здесь сенокос  и  всегда
позже  всех кончал его; деревЯшка у  него вместо правой ноги,  детей хотЯ  и
четверо, но помощники из них  никакие -- то шибко грамотны и по этой причине
склонны к чистой, конторской работе, то еще малые или прикидывались малыми.

     џ  видел на  склоне болотистого косогора глубоко  вдавленные в болотину
дыры -- это инвалид метал сено, шел к стогу  с навильником, резко выдергиваЯ
вЯзнущую деревЯшку. Ѓаба его, плоскаЯ спереду и сзаду, принимаЯ  навильники,
зло их бросала под ноги и притаптывала. ‘ вызовом кричала она мне, бредущему
с  корзиной по ольховой  бровке  сенокоса:  "Џосмотри,  посмотри,  городской
человек, как нам молочко-то дешево достаетсЯ!.."

     Ђ  оно  всегда  и  все  в крестьЯнстве так  вот нелегко  доставалось  и
достаетсЯ. •леб лишь у дармоедов легок.

     ѓлЯдЯ в заречье, исполосованное свежими, пробными прокосами, Я вроде бы
так вот, с открытыми глазами, и  задремал; все вокруг слыша, ощущаЯ и  вроде
бы даже и видЯ Явственно. Ќо это  были отраженный  слух, отраженное зрение и
отраженные ощущениЯ, запечатлевшие Явь, существующую во мне и передо мной.

     џ не  умею спать на ходу, стоЯ и сидЯ, -- у  менЯ ноги подламываютсЯ во
сне.  Ќа фронте от  этого Я сильно мучилсЯ. Ђ вот мой товарищ-фронтовик, так
тот наторел спать на  ходу, он только в сторону все норовил уйти, и потому Я
его держал под руку, как барышню; на привале либо на остановках он давал мне
за это поспать лишние минуты, выполнЯЯ за менЯ и мою работу.

     € вот -- старость ли, бренность ли так называемых минувших  лет долЯт к
земле -- прикемарил Я, сидЯ на берегу реки, и начал отдалЯтьсЯ от себЯ и  от
всего,  что было вокруг.  € совсем уж свалило бы менЯ  сном и  упал  бы Я  с
бревна, на котором сидел,  но какой-то древний звук, извлеченный из древнего
музыкального  инструмента,  не  давал мне вовсе  погрузитьсЯ в сон.  "—то за
звук? Ћткуда?" -- угадывал Я последним отблеском сознаниЯ и не мог отгадать.
‡вук  раздражал  менЯ.  Њне  хотелось отмахнутьсЯ  от него  и  слушать  тоже
хотелось  -- этот звук  погружал менЯ во что-то еще более глубокое, чем сон,
такое  знакомое,  сердцу   близкое,  родное.  џ  сидилсЯ   достать  памЯтью,
постигнуть этот звук, Я потЯнулсЯ к нему и, шатнувшись, упал с бревна...

     Љакое-то времЯ Я ничего не видел  и ничего понЯть не мог,  менЯ слепило
солнцем, отблесками быстрой воды.

     Ќо вот Я увидел, узнал, встрепенулсЯ.

     Џо ту сторону реки, впаЯв деревЯшку в прибрежный ил, стоЯл знакомый мне
заречный  инвалид и широко улыбалсЯ, открыв искуренные редкие зубы, улыбалсЯ
моей озадаченности, моему недоумению. Ђ рЯдом с ним мальчик в  белых лаптЯх,
в белых онучах, в рубашке с  поЯсом -- этакий юный ‹ель из  русской складной
сказки -- играл на новеньком березовом рожке.

     -- Џетрович, дуда! -- кричал  мне инвалид, показываЯ  на  мальчика.  --
„уда! џ сам изладил! Џетрович, проснись!..

     Ќо мне не хотелось просыпатьсЯ.  Џроснувшись, Я увижу заросшее бурьЯном
и кустарником  поле, по-за  ним пустую  деревушку, которую, резвЯсь,  пожгли
отдыхавшие здесь прошлым летом  пионеры.  Ћни до этого не видели, как  горит
человеческое жилье. ‚се  видели: спутник,  транзистор, телевизор,  даже  как
человек по ‹уне ходит -- видели, но живого  пожара не видели, вот и подожгли
пустую избу --  из любопытства. ‚етром подхватило  пламЯ и смахнуло половину
пустого  села.  „ети-пионеры не знали, что  крестьЯне  в ветер даже печей не
топили, боЯсь пожаров. „а что им, нашим многоразвитым деткам, чьи-то  жилища
-- это все им чужое. —ужого не жалко.

     Њужик-инвалид  давно  переселилсЯ  на  центральную усадьбу колхоза,  но
покоса старого все еще не бросал и картошки садил возле старой избы, в своей
старой родимой деревне.

     Ќe  один  год,  не  один  стог  сена  чернел среди  покоса.  "ЋбошелсЯ.
Џрошлогодними сенами обошелсЯ. Ђ этот стог пушшай стоит. „ожжи  пойдут, сена
не поставишь -- все сгодитсЯ".

     Љартошки инвалид закапывает на зиму в  сосновом бору,  в песочную Ямку.
Љак-то  пришел весною и предлагает картошек -- пропадают, мол. € Я понЯл: не
столь уж нужда, сколь тоска по родному углу тЯнет его сюда, в родное село.

     Ђ заделье крестьЯнин всегда найдет.

     ‚от  дуду  изладил, лапти сыну  сплел, мать онучки из холста  отбелила,
рубашечку сшила -- нарЯдили родители парнЯ неразумного под старину,  и он, в
угоду им, играет на дуде, благо  пионеры в джинсах да с транзисторами еще не
приехали и стеснЯтьсЯ некого.

     ќто,  значит,  инвалид с женою  прибрались во  дворе, пропололи огород,
потЯпали картошку, пробовали косить, но  трава на покосе еще не "подошла" --
вот легкой работой они и наслаждаютсЯ, отдыхают в родном углу.

     ‡вучит дуда гнусаво, придавленно, даже и не звучит, а  блеет в неумелых
мальчишеских  руках,  --  но  все  ладнее,  все  чище  звуки  ее,  и  сквозь
захлестнутые мокром ресницы Я вижу на другом берегу реки как бы раздавленную
веками, знакомую мне до боли  страну  под названием "ђусь" и слышу  древнюю,
все еще не угасшую в моем сердце песнь моей прекрасной и далекой ђодины.
     ѓород гениев

     Љаких только  неожиданностей  не  приносит почта.  ‚от  из  зачуханного
города  —усового  Џермской области, стоЯщего  на  одной  из красивейших  рек
…вропы, воспетой Њаминым- ‘ибирЯком и ныне погубленной до смерти, из города,
откуда родом  моЯ богоданнаЯ жена, из города,  где  прошли наши послевоенные
молодые годы  и  выросли  дети, пришли  необыкновенно  острые  и  интересные
заметки  вместе  с  рисунком  мною  когда-то  построенной  избушки.  Џервого
послевоенного жильЯ  -- только  у моей  избушки  не было ни  верандочки,  ни
сенок: не из чего  было их  изладить, их пристроил следующий  хозЯин, был он
плотник и столЯр.

     Ђ город  —усовой всегда отличалсЯ  не  только  склонностью к  пьЯнству,
дракам, поножовщине, но и потребностью в созидательном труде на предприЯтиЯх
металлургии,   столь   загазованных  и  вредных,   что   никакой  безыдейный
необразованный капиталистический труженик не стал бы на них работать, разнес
бы  впрах заводы и канцелЯрии заводские,  а  наши рабочие вкалывают да еще и
радуютсЯ тому, что заводы не закрылись, и есть возможность заработать на них
на кусок хлеба.

     ќтот городок  с  крупной узловой станцией,  стоЯщей среди  великолепной
природы  при  впадении  в реку —усовую  двух красавиц-сестер, рек  ‚ильвы  и
“сьвы, где когда-то водилась рыба в изобилии  и можно было пить из них воду,
всегда  отличало  какое-то старомодное  чувство  бескорыстности, дружества и
преданности друг к другу -- попавшего в беду на реке, в тайге человека здесь
никто и никогда не  бросал, сосед  соседа почитал, здесь Я  впервые  услышал
местную поговорку: "не живи сусеками, а живи с соседЯми".

     ...€   еще   этот  город   отличала   непобедимаЯ   тЯга   к  чтению  и
сочинительству, из  него, этого городишка, вышло 10 членов  ‘Џ,  из  чего  Я
сделал вывод, что  советский писатель лучше всего заводитсЯ в саже, в копоти
и дыму...

     €  всегда в этот город  заезжали  (или судьбой их заносило)  интересные
люди, чудики, непризнанные гении, и вились тут если и не тучей, то кружились
выводки графоманов, музыкантов и  изобретателей. ‡авелсЯ здесь даже человек,
предложивший реформу  музыкального образованиЯ,  подвергнув сомнению мировую
музыкальную грамоту и всЯкую гармонию,  считаЯ,  что семь нот в  музыкальной
системе  мало. ‘лишком  устарелаЯ  и  малодоступнаЯ  система.  ‘делав  новый
музыкальный  инструмент всего из нескольких клавиш, он изобрел  и  изобразил
общедоступные знаки  записи музыки, пытаЯсь добитьсЯ того, чтобы музыка, как
арифметика,  была бы доступна  всЯкому ребенку, любому смертному  землЯнину.
€зобретаЯ  новую  музсистему, человек  этот предложил  попутно  и новомодную
живопись, сам обучилсЯ прекрасно писать маслом, акварелью, цветными опилками
на  стекле,  на  стали.  ‡амахивалсЯ  и  на  всю нашу  систему  образованиЯ,
предложил  преподавать  бесплатно  физику и  философию, в итоге  обучившись,
опЯть же попутно,  прекрасно  играть на роЯле, сочинЯть  музыку. Ћн пробовал
учитьсЯ  сразу в двух  университетах  Њосквы, но заболел туберкулезом, и его
отправили домой умирать. Ќо он своей же методой сам себЯ и вылечил, ходил по
городу  раздетый и  босиком зимой и  летом,  покорив экстравагантным видом и
поведением  самую красивую  деваху в  городе, так что стали  они  ходить  по
городу босиком уже парою...

     Ќо это уж было слишком даже длЯ такого к дарованиЯм терпеливого города.
ѓениЯ,  как  водитсЯ  на ђуси,  объЯвили  сумасшедшим  и отправили  в Џермь.
ђодители жены его едва выхватили из чудовищных лап гениЯ чуть не погубленную
дочь.  ѓород  вздохнул  освобожденно.  ђодители  же гениЯ, простые  рабочие,
плакали, считаЯ, что на младшего сына напущена порча, и скоро умерли с горЯ,
а  неистовый кипЯщий  ум  чусовлЯнина  переметнулсЯ на космос  и многое  там
постиг.


     Ђ еще  в детской  техстанции  —усового,  где зимами собирались  рыбаки,
охотники и шахматисты на "токовище", умельцами был сделан электромузыкальный
инструмент  задолго до тех, под  которые  сейчас  в дыму  и  пламени мечутсЯ
хрипЯщие  бесы.  €нструмент тот  свезли  на ‚„Ќ•,  на  какую-то  выставку  и
присвоили.  ‡десь могли  подковать не  только блоху,  но и лошадь,  починить
любой мотор, инструмент.  “ менЯ  до  сих пор  хранЯтсЯ самодельные блесна и
Ящичек  под них -- произведениЯ искусстваѓороду —усовому исполнилось  уже 60
лет, и в нем все еще дополна водитсЯ гениев.
     ’ы под какой звездой была?

     Ћднажды  очень   несчастный  человек   и  поэт,  угнетенный  бедностью,
замученный бедами,  читал  мне  восторженные  стихи о женщине,  котораЯ  его
отметила, понЯла и полюбила.

     ’ы под какой звездой была?
     ’ы по какой земле ходила?

     ‚змахиваЯ  единственной  уцелевшей в боЯх войны рукою,  читал  поэт,  и
слезы  душили  его,  а   под  конец  стихотворениЯ  неудержимо   хлынули  из
васильковых глаз, которые не знали, что такое хитрость, обман, коварство...

     —ерез какое-то времЯ,  на каком-то концерте он подвел ко  мне нерЯшливо
одетую молодую женщину с искуренным лицом, со ссохшимисЯ губами, с удаленным
куда-то взглЯдом и благоговейно прошептал "ќто она!.."

     Ћна  уже  побывала  в  психиатричке,  от  нее  прЯталсЯ муж  с  дочкою.
ЊалограмотнаЯ,  похотливаЯ, она еще изображала из себЯ экстрасенса, говорила
что-то о линиЯх судьбы, о небесных волнах и непознанных силах, о том, кому и
как  помогала  она и помогла, и что  баба московскаЯ,  занимающаЯсЯ  тем  же
делом, -- никакой не  экстрасенс, настоЯщаЯ она халтурщица  и говно. ‚от она
обладает тайной! Љ ней предметы льнут!..

     Ћна говорила,  а поэт, открыв рот,  смотрел на нее, и  лицо его  сиЯло,
светились небесным светом глаза, и в них загорались и осыпались звезды.

     ‚от под  какой  звездой  была  женщина,  но  ей не  дано  было понЯть и
почувствовать этого. „а и зачем? Ћна пришла в бедную, тЯжкую жизнь человека,
озарила ее, наполнила восторженным светом слово поэта -- разве этого мало?

     ...Ќа коленЯх подгулЯвшего  художника, поднЯвшего бокал с  вином, сидит
полуголаЯ девка с веселыми лЯжками, с хмельным и пустым водЯнистым взглЯдом.
Љруглое  лицо,  чувственные   губы,   приветливый   взглЯд,   обращенный   в
пространство, и более  ничего.  Ќо она сидит на коленЯх человека, познавшего
бедность, утраты,  нищету, несчастье  и горе, которого  хватило бы на  целую
роту,  и нет  ей дела до его бед, до прошлого и будущего.  Ћн и она  веселы,
пьют вино, сидЯт вольно, но не развЯзно, и все забыто, все отдалено от них.

     Џройдут столетиЯ, бури и революции сотрЯсут землю, и человечество, люди
покорЯт земные и небесные пространства, придумают искусственное осеменение и
водородную  бомбу,  умрут  тысЯчи и тысЯчи  знатных  дам, крутивших судьбами
царей,  королей и государств,  и не  оставЯт  по  себе  ни  худой, ни доброй
памЯти. Ђ молодаЯ аппетитнаЯ девка с хмельным приветливым лицом, пробудившаЯ
в художнике радость жизни, воскресившаЯ  его Яростную плоть, значит, и жажду
творчества,  омолодившаЯ его тело, дух, кровь,  обострившаЯ взглЯд, чувства,
пагубу ревности,  сожжение всего вещего вокруг,  -- эта женщина, девочка ли,
осталась на веки вечные с нами,  и  художник, протЯгиваЯ  прозрачный бокал к
нам, требует, зовет, умолЯет выпить за ее здоровье да и просто выпить за то,
что они были и есть и им очень хорошо вместе.

     ’ак  пусть и  нам вместе  с ними  будет  весело и хорошо. Ђ  под  какой
звездой она была, из какой земли Явилась -- это не наше дело, нам этого и не
надо  узнавать. џсно, что с небес, Ясно, что из тех пространств, где обитает
лишь дух добра, весельЯ, братства, где  горит негасимаЯ лампада любви, этого
вечно обновлЯющегосЯ  чувства,  которое только и приносит  истинное  счастье
человеку,  не  дает  ему  опуститьсЯ  до   животного  и  порой  поднимает  в
запредельные высоты на  легких белых крыльЯх, которые  дано почувствовать, а
кое-кому  даже ощутить их за своими усталыми и  сутулыми от житейских  тЯгот
плечами.
     Џоследний трагик ђоссии

     ’ак   мой   знакомый   называет  ‚еликого   русского  артиста   ЌиколаЯ
Љонстантиновича  ‘имонова.  Ћн снимал  его  в средненьком кинофильме "ѓде-то
есть сын" по мотивам тоже средненькой повести „митриЯ •олендро.

     Ќиколай Љонстантинович не только охотно снималсЯ  в  этой картине, но и
ЯвлЯл  собой  пример  скромности,   учтивости,  товарищеского   участиЯ,  на
съемочной площадке сидел в  стороне, под палЯщим крымским солнцем, терпеливо
ждал,  когда его пригласЯт на  работу. Ќи режиссеру,  ни младшим  братьЯм по
работе мэтр  нашего  театра и  экрана не  сделал  ни  одного  замечаниЯ,  не
позволил ни одного каприза,  лишь,  если как старший, более  опытный, что-то
подсказывал  молодым, то, смущаЯсь, потираЯ руки,  говорил:  "€звините,  мне
кажетсЯ,  это  сделать  вот  таким  образом...", или:  "џ  бы вам  советовал
произносить эти слова помЯгче...", на что однажды молодаЯ актриса --  этакое
бойкое дарование из  новой плеЯды, отшила  ЌиколаЯ Љонстантиновича следующим
образом:  "џ ‚ѓ€Љ кончила!  € ‚ы  еще будете мне  указывать!..". Џосле этого
‘имонов никому  уже  ничего не подсказывал, а  режиссер  вышиб из  съемочной
группы это юное дарование, окончившее ‚ѓ€Љ.

     џ видел ЌиколаЯ Љонстантиновича в городе —усовом, задолго до  встречи с
кинорежиссером и до всех тех давних событий. Ѓыло это в ту невероЯтную пору,
когда  во все  русские, в том числе  и захолустные города наезжали столичные
кино- и  театральные знаменитости, ансамбли, хоры, капеллы, чтецы, юмористы,
танцоры, даже футбольные команды из  высшей лиги,  и однажды местнаЯ команда
"Њеталлург" чуть было не разгромила мое любимое московское "’орпедо", поведЯ
в счете уже в  первом  тайме четыре-ноль, но после перерыва взЯлись за  дело
‚оронин,  Њаношин,  ‹енев,  и  матч  завершилсЯ  со счетом  четыре-четыре. ‚
соседний  же  город  ‹ысьву  ЯвившеесЯ  почти  дублирующим составом киевское
"„инамо" и вовсе проиграло с разницей в два мЯча.

     ‚от такие времена были на дворе.

     €  вот в  богоспасаемый  город —усовой  ЯвилсЯ  Ќиколай  Љонстантинович
‘имонов. Ќо верЯ глазам своим, Я несколько раз  прочитал скромную рекламу на
черном от копоти деревЯнном заборе; да тот  ли самый с "Џетра Џервого"  всем
известный  и  любимый  артист  выступает в  клубе металлургов. Љлубишко этот
деревЯнный  с покатой,  почти опрокинутой сценой, с  покатым полом,  доживал
свой  век.  Џахло  в  нем  не металлом, хотЯ  город  весь  металлом занесен,
хомутами пахло, прелыми хомутами и еще лаптЯми лыковыми пахло, хотЯ в лаптЯх
здесь  уже  давно  никто  не  ходил. €менно в этом клубе  произошел  случай,
который  сделалсЯ историческим  анекдотом,  свидетельству-  ющим о том,  как
пронизано  было  наше  передовое  общество  единым  коллективным  сознанием.
‚ыступал в  клубе металлургов какой-то цыганский ансамбль, цыгане в нем были
сплошь картавы и больше смахивали  на евреев, кавказцев, молдаван и  еще  на
какие-то чернЯвые и смуглые нации.

     ’ишина  в клубе,  благоговение  --  и вдруг  вопль: "Џомотай!  Џомотай,
говорю,  гад!.."  -- ‚ключили свет  и зрЯт:  сверху мочитсЯ пьЯный  директор
клуба, перепутавший  балкон с  гальюном, и попадает мощной стру…й на  голову
одного и того же трудЯщегосЯ. ‚от трудЯщийсЯ, жаждущий справедливости, орет,
чтобы и другим братьЯм по классу попало.

     ‚от  в  этом-то  полусгнившем   клубе  выступать  знаменитому  артисту!
ѓосподи,  помилуй, пошто же это  он,  сердечный, согласилсЯ-то?  Ќу,  может,
выйдет,  поговорит маленько, остальной  же  концерт  поведут  его  спутники,
товарищи его по искусству.

     "‚се равно  пойдем,  -- решили мы  с женой, -- хоть на  живого ‘имонова
поглЯдим".

     ‹егкой походкой, стройный, изЯщный,  в сталисто-сером костюме, с вольно
расстегнутым воротом  рубашки,  улыбаЯсь  такой  знакомой по "Џетру Џервому"
широкодушной улыбкой вышел  артист на сцену и низко-низко поклонилсЯ народу,
по-русски  коснувшись  рукой земли, этой же рукой коснулсЯ лица с  крупными,
по-мужицки выразительными, былинными чертами, которые, однако,  не стирали с
лица того утонченного благородства, которое даетсЯ не отборным питанием,  но
хорошим воспитанием, чаще -- самовоспитанием,  отмеченным умом,  которым еще
надобно умело и пользоватьсЯ.

     Ћн работал  на  сцене  почти три  часа, и  Я был потрЯсен на всю  жизнь
умением его владеть аудиторией, слушателем, сольЯсь воедино с этой самой что
ни  на есть простецкой- распростецкой рабочей публикой, не фамильЯрничаЯ, не
подделываЯсь  под  нее,  не угождаЯ  ей и, тем более,  не  потрафлЯЯ  дурным
вкусам.  ЏребываЯ  на сцене вроде  бы отдаленно,  он  все времЯ был с  нами,
проникнув  в  наши  души,  доверчиво  и  преданно  ему  открытые.  Љогда  он
резковатым  голосом  с  хрипотцой,  наполненным  мощью  страстного  дыханиЯ,
прочитал монолог Џетра, чусовскаЯ публика какое-то времЯ сидела обмерши и не
вдруг зааплодировала.

     џ   понЯл,  что   ‚еликому  таланту   дано   умение  не  только  самому
перевоплощатьсЯ, но и преображать нас, зрителей, народ наш, доверчивый слову
и  мольбе  о  добре  и  счастье  доступном,  только  вот отстранили  нас  от
милостивого Ѓожьего слова, вместо проповедника и  гениЯ  сатану подсунули, и
она или оно с обликом сатаны крикливое, полуграмотное существо под названием
пропагандист  засорЯло  нам  мозги  шлаком  и  мусором  новых  идей,  нового
передового, визгливого искусства.

     ‚ ту пору  Я  работал в местной  городской газетке  и написал заметку о
прошедшем в  клубе металлургов концерте  ‚еликого  артиста.  Ќыне, собираЯсь
писать  о ‘имонове,  Я попросил  прислать  мне  ксерокопию  с  того  давнего
материала и убедилсЯ в том,  что  опус мой достоин  того времени и газеты, в
которой он был  напечатан, -- жалкие слова, провинциальный лепет о таинстве,
о волшебстве слова и  вдохновенной  работе  гениального  человека,  которому
совершенно было наплевать, где он  выступает: в клубе ли, пахнущем хомутами,
или в посредственном фильме -- он не  умел жить  и  работать недостойно того
дарованиЯ,  которым наградил его ‘оздатель, и  в даровании том  первое место
занимали  почтительность  и уважение  к человеку, которому  он служил, дарил
всего себЯ без остатка, будь тот человек из достославного Џетербурга иль  из
закопченного  уральского городишка —усового,  давно забытого Ѓогом и до боли
любимой нашей советской властью.

     џ живу в провинции, по духу своему провинциал и оттого смотрю телевизор
много  и  внимательно.  Њельтешит  и  мельтешит  на  нем  пробойный  люд  от
искусства, часто  эксплуатирующий лишь свои природные данные. ‚от уехал один
дурак  за  море,  дурака  у нас изображавший, и там  дураков играет, русских
дураков,  только  одетых  в американский  пиджак. Ќо  успел этот  дурак  нас
покинуть, тут же замельтешил другой, и тут же стал любимцем публики. „ураков
мы всегда любили и  жалели больше, чем умных. ‚овсе  не выходит из  "окна" в
преисподнюю один верткий артист, режиссер и общественный  деЯтель, от хлопот
и  забот вовсе облысевший,  оседлал телевизор,  как рысака.  „ва  деЯтелЯ из
ближнего  зарубежьЯ,  из  ѓрузии  и   “збекистана,  научившиесЯ  банальности
выдавать за новаторство, и одна, Якобы все времЯ давимаЯ, гонимаЯ режиссерша
все  вынимает  и вынимает из-под прилавка киношедевры, которые народ наш  не
понимает  и  не  смотрит,  дамочка  с  детским   личиком  подделывалась  под
детсадовку, удостоилась телетраспекции. ‚се, все,  мало-мальски произносЯщие
чего-то, через голову кувыркающиесЯ, с  намазанными румЯнами щеками, искажаЯ
русские  слова, чего-то говорЯт смешное, храбро выкрикивают под  гитару  иль
музыкальный Ящик  что-то  критическое  --  про власти  и  порЯдки наши.  Љто
спорит,  может,  все  это  и  нужно?  € люди  на  экране  иногда  поЯвлЯютсЯ
достойные, с умными мыслЯми...

     Ќо,  люди добрые,  почему  же  не уступите вы место, не отодвинете,  не
уберете острые локти, чтобы пропустить на экран, а значит, и  к нам  великих
людей недавнего прошлого?!

     џ уверен, что  все  современные артисты, когда речь пойдет  о  ‘имонове
Ќиколае Љонстантиновиче, освободЯт от себЯ экран. €ль вы  боитесь,  что они,
наши любимцы,  вас затмЯт?  Ќо вот же то же  телевидение  начало  разбавлЯть
бесовство современных шаманов искусства  классической  музыкой -- и  ничего:
одно другому не  мешает... ’ак покажите же хоть раз все фильмы и спектакли с
участием последнего трагика ђоссии. Џомогите нашему преображению!
     ђаздумьЯ в небе

     „омой,  домой!  ‘тановитсЯ на  душе  спокойней. ‚ ѓермании  одиночество
ощущаетсЯ почему-то острее, чем еще где-либо.

     ЏоднЯлись  с огромного ультрасовременного аэродрома ”ранкфурта-на-Њайне
--  непривычнаЯ  картина:  над  городом  смог,  пожиже,  чем над  уральскими
городами, но  все  же  разреженнаЯ  туча  плавает над громадами  причудливых
современных строений, с вызовом выпирающих из россыпи домов и усадеб.

     ‚ этом городе живет и работает русский человек, по духу, по сердцу,  по
перу.  џ  знал его  прежде.  Ћн  был тих,  но внутренне  напрЯжен, потом  --
вызывающе  зол. “ехал. ’очнее,  его "уехали". ђедактирует  журнал.  ѓоворит:
"‘делаю из него "Ќовый мир" ’вардовского".

     Ћх-хо-хо  -- ’вардовский  среди  родного Языка  и  пусть  затурканного,
несчастного, но  своего  народа творил и журнал делал. “ него "чужие" только
направители сверху, но тут вокруг  --  все чужое, пусть и сытое, богатое, но
чужое.  Ќевольно  думаешь,  как  тут  копитсЯ,  прибавлЯетсЯ  день  по   дню
бессильнаЯ,   слепаЯ  злоба   от  тоски   по   ђодине,  неизбывной,  жгучей,
необъЯснимой, по-российски болезненной тоски.

     Ђ быть  здесь,  во  ”ранкфурте,  похоронену? Ѓоже  мойЋт  одного  этого
сознаниЯ запить можно...

     Ѓог с тобой, русский человек. Њы не властны в своей  судьбе.  џ не хулю
тебЯ  и не презираю, и ты не хули  менЯ и не презирай. ЋстаньсЯ русским. ќто
трудно.  Ћчень  трудно.  Ќо это  дает  хоть  какую-то веру в  будущее,  хоть
какое-то укрепление  мысли от сознаниЯ  принадлежности к  своему  народу,  к
забедованной нашей земле.

     Ќе знаю, радоватьсЯ или печалитьсЯ тем, что нынешним молодым межедомкам
нашим все  равно  где  жить -- у них утрачено чувство дома родного. Ќо мы-то
всегда были больны этим и нам не отболеть за всех, но пострадать возможно, а
страдать  ђоссиЯ всегда любила, до тех пор, правда, пока эти  страданиЯ, как
ныне  в  ђоссии, совсем  уж  не  вспенЯтсЯ  через  край,  не угнетут душу до
нестерпимости, не пригнут человека до земли.

     †иви с миром в душе на чужой стороне, русский человек, не дай почернеть
и обуглитьсЯ своему сердцу. џ в чем-то виноват перед тобой, и вина эта летит
со мной по облачному небу.

     Ђ во ”ранкфурте Ясное солнце, пахнет весной, как на ђуси в апреле. Ќо у
нас  пока середина зимы и  до тепла, до солнца  еще  далеко. Ћднако  нам  не
привыкать терпеть и ждать.

     Ѓог поможет дождатьсЯ нам Ясной, доброй погоды, на Ќего и уповаем ныне,
более не на кого и не на что уповать и надеЯтьсЯ.

     ‚чера сгорел "—елленджер".  џ  вошел в номер гостиницы, ткнул в клавишу
телевизора --  на экране взлетает  и загораетсЯ космический  корабль. „умал,
реклама  фантастического фильма, но крики людей были натуральны, и Я, бывший
фронтовик,  вздрогнул,  насторожилсЯ,   сердце  во  мне  сжалось  от  худого
предчувствиЯ.

     —ерез полчаса  по  телевизору выступал космонавт Њессершмитт,  сын того
самого  конструктора,  истребитель которого гвоздил и поливал нас  пулЯми на
фронте  с  воздуха. ѓоворит  нынешний  Њессершмитт  веско, убедительно, мол,
открытие новых земель и морей, освоение Ђмерики -- требовало столько  жертв,
а тут -- мироздание, бесконечность и то ли еще будет...

     Ќемцы сегоднЯ  везде читают о гибели американских космонавтов. ‘тепенно
пьют, неторопливо жуют и читают. Њолча, обыденно, со спокойными лицами, и не
узнаешь -- жалко  им космонавтов  или нет.  “ наших все на  мордах написано:
жалеют  угнетенных  негров  и  голодных эфиопов, страдают  за  вьетнамцев  и
американских космонавтов, тебЯ, русский человек на чужой стороне, -- жалеют,
так истово  русские  люди  всех  жалеют,  что  себЯ  пожалеть  им времени не
остаетсЯ.

     Ќе будь чужестранцем, не сделайсЯ равнодушным и сытым, жалей и  ты всех
людей на  свете, и тогда не озлобишьсЯ, не заблудишьсЯ во  тьме  души своей.
ќто Я, кажетсЯ,  повторЯю ужо  •ристову  заповедь на свой доморощенный  лад.
‡начит, надо закруглЯтьсЯ.

     Ђ самолет  летит,  гудит миролюбиво,  в дрему позывает, и  чем ближе до
нашей русской, тревожной и несчастной земли, тем на сердце спокойней.

     „о встречи на родной земле!
     Њультатули

     ‚  далеком-далеком  детстве,  на  далеком-далеком   ‘евере,  в  длинные
заполЯрные  ночи,  читал  Я  книги, какие мне посылала судьба,  какие Я  мог
достать, выпросить и даже украсть.  Љакими судьбами, откуда попала мне книга
из  серии  "†изнь замечательных людей" --  о  голландском  писателе  ќдварде
„еккере, по  прозвищу Њультатули, что  значит  в переводе  с малазийского --
мученик,  а с  латинского -- "много пережил", по-нашему выходит почти Њаксим
ѓорький, сейчас  не  вспомню.  Џо трудности,  загогулистости и прихотливости
судьбы ќдвард „ауэс „еккер может сравнитьсЯ разве что с одним  еще писателем
--  Њигелем ‘ааведрой ‘ервантесом, но о том столько написано, что уж кажетсЯ
и сообщить более нечего.

     Ћб ќдварде  „еккере Я нигде  и ничего более не читал и не слышал, книги
той более  не  встречал,  и,  когда  однажды  заикнулсЯ  о  ней  на  предмет
переизданиЯ во все той же  библиотеке,  продолжаемой  издательством "ЊолодаЯ
гвардиЯ", ответом мне было  неопределенное молчание и  пожимание плечами:  и
здесь никто не слышал о Њультатули.

     €  стало мне казатьсЯ,  что приснилось мне  все,  что касаетсЯ  ќдварда
„еккера, или Я сам и его, и судьбу его придумал невзначай...

     Ђ  годы  шли, жизнь перевалила за середину, и сам Я в  чем-то  повторЯл
судьбу  Њультатули,  сделалсЯ  литератором,  и  отчего-то  обратило на  менЯ
внимание  голландское издательство "Њехелен",  принадлежащее  Њартину Ђшеру.
Џробно напечатав "–арь-рыбу" и быстро ее распродав, издатель закатил второе,
совсем уж роскошное  издание  этой книги и  сказал переводчику,  что он все,
мною сочиненное, отыскал и предложил длЯ перевода, коли  сам не справитсЯ. €
"Њехелен"  выпустило  почти все  мои  сочинениЯ,  можно  сказать,  предложив
голландским читателЯм целое собрание изЯщно напечатанных книг.

     Ћднажды издатель решил пригласить менЯ в  гости, в ѓолландию,  и сделал
это не через  ‘оюз писателей,  где была  мода вместо приглашенных  писателей
ездить в гости секретарЯм, консультантам и вообще "своим людЯм". Џриглашение
он  послал  в контору  по защите  авторских  прав,  где  менЯ и  снарЯдили в
путь-дорогу,  даже гульденов дали, не своих, конечно, а мною же заработанных
и на мое имЯ за книги переведенных. € хотЯ гонорар был весь ощипан и обрезан
родным государством  и верными его слугами, Я все равно чувствовал себЯ если
не богатым, то хотЯ бы относительно независимым человеком.

     ‚  ѓолландии,  в  Ђмстердаме  менЯ  хорошо  встретили  и  разместили  в
небольшом уютненьком отеле Ђмвассад, давши ключ от подъезда, где размещалось
несколько номеров,  в том числе и мой,  но  никакой бумаги, никаких программ
мне не  вручили, и  Я, привыкший жить по указке и согласно плану, на котором
указано: когда  спать  ложитьсЯ, когда вставать, когда завтракать,  обедать,
какие  и где  мероприЯтиЯ проводить, -- несколько даже  растерЯлсЯ  от такой
воли и, никем и ничем "не охваченный", почувствовал себЯ почти неуютно.

     ‚  номере  моем,  состоЯщем  из прихожей, кабинета  и  спальни,  имелсЯ
небольшой бар-холодильник. џ заглЯнул в него:  он был набит  от низу доверху
бутылками  и  бутылочками, банками и  баночками,  с пивом,  соками,  водкой,
коньЯками,  напитками да еще  нарЯдными кошельками с соленым миндалем, сухим
картофелем и еще чем-то. џ  вынул банку  пива, подумал, и пузырек с коньЯком
достал, пиво поставил  к  батарейке  -- гретьсЯ --  не могу ничего студеного
потреблЯть,  коньЯку  набулькал   в   хрустальный   стаканчик,  отхлебнул  и
почувствовал, как  он неторопливо катитсЯ по нутру, хорошо  его  согревает и
бодрит.

     ‚  это  времЯ раздалсЯ  веселый стук в  дверь  и в прихожую вошли трое:
долговЯзый  молодой  парень в  сером крапчатом пальто  и длинно  распущенном
шарфе,  голоухий,  во  весь  простодушный  рот улыбающийсЯ.  ‘  ним  человек
поплотнее,  с  фотоаппаратом, кожаной  сумкой, видавшей виды,  и  девушка  с
обличьем, чем-то сразу же в ней  выдававшем русского человека. Џока  длинный
парень  обнимал  менЯ  и  что-то весело говорил, радостно хлопал  по  плечу,
человек с сумкой представилсЯ -- фотограф-журналист. „евушка назвалась вроде
бы  ђитой и сказала, что будет вместо переводчика, станет менЯ сопровождать,
когда  у  нее  окажетсЯ  свободное времЯ,  --  об этом  ее  любезно попросил
господин  Ђшер,  который  сейчас очень занЯт, извинЯетсЯ, но потом  все  мне
покажет, расскажет и даже развлечет маленько.

     џ предложил гостЯм коньЯку, они,  не церемонЯсь, выпили по глоточку,  и
долговЯзый  парень,  вежливо   поклонившись,   удалилсЯ,   оставив  менЯ   в
распорЯжении гостЯ и гостьи. € только вышел парень, Я пощупал себЯ за лоб:

     -- Ђшер? Ђшер? „а это уж не мой ли издатель?

     -- Ќу, конечно. џ же вам его представила...
     ќто  был  второй  мой прокол насчет издателей  -- вот так же, приехав в
џпонию  по  приглашению  издательства  "ѓундзесЯ",  Я совершенно не  обратил
вниманиЯ  в  аэропорту  на  скромно  одетого, все  времЯ  учтиво  в  сторону
отодвигающегосЯ,   совсем   уж  небольшого  ростика  Японца,  застенчиво   и
приветливо  всем улыбающегосЯ, головой  согласно  кивающего. ‚ автобусе уже,
едучи в ’окио, спросил Я, где же издатель-то,  менЯ пригласивший, не ЯвилсЯ,
что ли?

     -- „а вот он, рЯдом с вами. €камура-сан его имЯ.

     Џривыкли  мы  к  породистому, везде  впереди шагающему, шумно,  братски
улыбающемусЯ, громко выражающему общественное мнение  начальству. Ђ  эти вот
проклЯтые капиталисты маскируютсЯ, что ли, -- в толпу войдут -- и от  народа
не отличишь.

     —еловек  с фотоаппаратом  маленько помучал менЯ вопросами и сказал, что
завтра еще  придут,  из журнала  и из газеты  -- отказывать в  ѓолландии  не
принЯто, здесь давать интервью  считаетсЯ делом почетным, да  и издательству
"Њехелен" какаЯ-никакаЯ реклама, господин Ђшер просил потерпеть ради дела.

     Џереводчица  тем временем  заказала  по  телефону  в  ресторане  легкую
закуску,  бутылку  пресной воды -- длЯ  менЯ, сказав, что из  кранов пить  в
Ђмстердаме  не  принЯто,  и  между делом  рассказала,  что  вышла  замуж  за
голландца, учившегосЯ  в  ђоссии, что сейчас  сама учитсЯ в университете, но
муж,  пока  училсЯ  в  Њоскве,  пристрастилсЯ  пить  и,  наверное,  придетсЯ
возвращатьсЯ домой.

     Ћни  ушли,  пообещав завтра  вплотную  занЯтьсЯ  мной  после  завтрака,
который  накрываетсЯ  внизу  в буфете,  ключ  от подъезда  портье сдавать не
нужно, но во времЯ завтрака надо его положить на стол и официант запишет мой
номер, а офис господина Ђшера за все потом переведет деньги.

     --  …сли пойдете гулЯть, будьте внимательны,  от отелЯ не удалЯйтесь --
здесь все каналы одинаковы...

     џ долго смотрел в  окно на канал, подле которого среди многих маленьких
отелей, магазинчиков и кафе располагалось и мое уютное пристанище, несколько
уже прокуренное  моими гостЯми. Џо  каналу туда-сюда двигались застекленные,
низко осевшие суденышки с туристами,  от суденышек ловко  увертывались утки,
поднЯвшись  на  лапах, радостно  махали  крыльЯми  вслед суденышку  и  смело
качались  на поднЯтой  маленькой  машиной некрутой волне, шлепко бьющейсЯ  о
гранитные стены канала. ‘коро утки забрались  на довольно уже ими загаженные
лодки, причаленные к стене.  Ћдна лодка затопилась кормой,  и уткам особенно
уютно дремалось на закругленном носу этой посудины.

     Џо  ту  сторону  канала  виднелась  витрина  магазинчика  с  кинжалами,
саблЯми, ножиками  и тонкоствольными винтовками. ђЯдом, нависнув над улицей,
погрудно вырезанный из  дерева, глазел на канал и на пешеходов  неподвижными
выпуклыми оками солдат в российском зеленом  мундире, над кафе светилось  --
"Џетр ‚еликий". ѓерр Џитер,  как  Я  потом убедилсЯ,  был  здесь  в довольно
большом почете.

     џ  прилег на  постель, заправленную знаменитым  голландским  бельем,  и
убедилсЯ,  что  белье  в самом  деле очень  хорошее, пробовал  подремать, но
что-то не  дремалось мне и  делалось все более одиноко в этом чужом нешумном
городе.

     ‡ахлопнув дверь номера, еще раз  пощупав  себЯ за карман -- не забыл ли
ключи и деньги, Я спустилсЯ вниз, постоЯл возле канала, к  парапету которого
плотно,  одна  к  другой  были  припаркованы  легковые  машины,  в  основном
недорогие  и  не  очень ухоженные.  …ще  полюбовалсЯ на  уток, мирно и тесно
рассевшихсЯ по лодкам. Ќо всем им места длЯ посадки не хватало, многие птицы
уютно дремали на воде, спрЯтав головы под крыло.

     џ  пошел вдоль канала, постоЯл на крутом, игрушечно выглЯдЯщем мостике,
любуЯсь негромкой и неброской, но изЯщно выполненной рекламой, переливчато и
радужно отражающейсЯ в  стоЯчей воде канала, и  замер, оглЯнувшись на отель,
на  императорского  солдата,  нависшего  над  дверью  кафе,  под  которым  в
старинном  жестЯном  фонаре горела  лампочка,  излаженнаЯ  наподобие  свечи.
Ћбошел канал с обратной стороны; облокотЯсь на перила еще одного освещенного
мостика,  поплевал в воду и  двинулсЯ дальше, веруЯ, что так близко от столь
приметного  отелЯ и кафе Я не  заблужусь, забыв  о  том, что в лесу Я всегда
ориентировалсЯ лучше, чем в городе. Ќо ђита сказала мне, что если заблужусь,
ничего  страшного  нет,  были  бы  деньги -- садись  в  такси,  называй  имЯ
ђембрандта  -- и тебЯ мигом  доставЯт  домой,  потому как  отель "ђембрандт"
располагаетсЯ рЯдом с моим пристанищем.

     „обро! ‹адно! "Ѓудь  смелым,  будь  храбрым, отважным  в бою, за  землю
родную  сражайсЯ,  и  помни  про  дом, про  невесту свою,  с победою  к  ней
возвращайсЯ",  -- вспомнил Я лирическую песню боевой юности и, махнув на все
рукой,  побрел  по  вечернему городу и скоро  понЯл,  что удалЯюсь от центра
города: машин все меньше  и меньше, каналов все больше, и  непуганых птиц на
них  -- что copy на  наших  российских реках;  каналы видоизменились,  терЯЯ
геометрическую  форму,  то  длиннее,  то  короче  становЯсь  и  закруглЯЯсь,
понижались  в  берегах,  бетонных  и  каменных  парапетов  совсем  почти  не
осталось. џ думал, что каналы  вылились  в какую-то реку,  над  которой  уже
неочесанной тучкой  темнели  кустарники  и над ними стерегущей стеной плотно
стоЯли  серебристые тополЯ, вЯзы, клены  и всЯкие другие деревьЯ, вдоль воды
желтыми полосами светились камыши с растрепанными в лоскутье шишками.

     € чем далее Я  углублЯлсЯ в  дебри города, тем причудливей, тем ажурней
становились мостики  через каналы, большей частью  уже отделенные  от  улиц,
неосвещенные или освещенные совсем  скупо.  ’ак  вот  перейдЯ  один  мостик,
кружевным литьем перекинутый  замостьем далее, чем другие мостики, Я заметил
меж  квадратно посаженных  кленов  чуть  освещенную,  листьЯми  присыпанную,
сиротливую скульптуру,  прошел уже было ее, как  вдруг что-то заставило менЯ
замедлить шаги, остановитьсЯ, затем и вернутьсЯ.

     ‘кульптура  была  откована  из меди в  виде кленового листа  и всЯ  уже
озеленела под лист летнего  налива, покрылась купоросной плесенью, по стокам
и завалам совсем отемнелой. Љто-то, скорее всего садовник или дворник, обмел
скульптуру мЯгкой,  просЯной или тростниковой метлою -- на  медном поЯске, в
который   острием   листа   упиралась    скульптура,   читалось   отчетливо:
"Њ“‹њ’Ђ’“‹€".

     Ѓолее  никаких  здесь сведений об  ќдварде „еккере  не  содержалось, ни
столбиков,  ни  табличек,  ни загороди,  ни  велеречивых  слов, даже скамеек
никаких не было, только мостик да недвижный  канал с пестро  в нем плавающей
листвой, да белые чайки и утки, спЯщие на воде.

     "€ правильно! -- думал Я, -- зачем национальному герою или родному дитю
писать паспортные  данные  на могиле --  его  и так  должны знать,  любить и
помнить..."

     џ долго всматривалсЯ в  оплывший зеленью  памЯтник. ЌеЯркое  освещение,
нападавшие листы усиливали мотив одиночества  этого  человека-скитальца, как
бы  укрывшегосЯ  в  тень  и  гущу  деревьев  от  людей  и  городского  шума.
Ѓлагородные  черты усталого, испитого  лица с темными  от зелени, почти  уже
почерневшими глазами, притемненные Ђ усы и узкаЯ, клинышком борода придавали
скульптуре вид древней, покорной молчаливости, но сквозь наслоениЯ
     окиси,  сквозь  толщу  листьев   на   плечах  и   на  голове  блестками
просверкивала ЯркаЯ медь, мокро блестело слово
     "Њ“‹њ’Ђ’“‹€",  как бессмертное  дыхание  неугасающего, хоть и умолкшего
времени.

     "Њ“‹њ’Ђ’“‹€", -- как  сказано в  энциклопедическом словаре,  показавший
правдиво в своих романах, в новеллах и сказках угнетение коренного населениЯ
в    голландских   колониЯх,   обличавший   преступлениЯ    капиталистов   и
колонизаторов, призывавший к  свержению  власти  и  угнетателей, разделЯвший
муки  с  миром  и  людьми,  был  нестираемым  напоминанием  о  том,  что все
благополучие,  покой  и  сытость  этой страны  оплачены и  его  жизнью,  его
мученической судьбой,  тЯжким трудом, и если страданий Њультатули не хватило
длЯ  того, чтобы  избавить всех людей в мире  от  несчастий, то пусть на его
место придут  более сильные,  более отважные,  самоотверженные и