 безусловно, это знал.
     ќтот  подполковник,  к  кому  Я   ощутил  такую  симпатию,  уважение  и
признательность,  как позднее  выЯснилось,  обманывал  менЯ, стыдно сказать,
даже в деталЯх, по  мелочевке.  ’ак, горно-стрелковаЯ бригада, куда Я попал,
получив  назначение на —укотку, оказалась Љраснознаменной, ордена Ђлександра
Ќевского, и корпус,  в состав которого она входила, тоже имел на знамени два
боевых ордена, а  он, чтобы приукрасить, не раз говорил  мне о прославленном
"трижды орденоносном" соединении, прибавлЯЯ тем самым еще одну награду.
     ‘обственно,  как оказалось, назначение  в гвардейский стрелковый корпус
вблизи  ‚ладивостока  Я сам  себе  придумал  или  вообразил,  точнее,  после
вежливых обманных слов подполковника прониксЯ  иллюзорной  надеждой и ничуть
не  сомневалсЯ,  хотЯ  покойный  дед,  с  четырех  или пЯтилетнего  возраста
воспитываЯ  во мне недоверие к  людЯм, в отсутствие бабушки как мужик мужику
настойчиво внушал: "ЌадейсЯ на печь и на мерина! Џечь не уведут, а мерина не
у.бут!"  -- в  истинности и справедливости этих предупреждений мне  довелось
убеждатьсЯ впоследствии многократно.
     ‘пустЯ десЯтилетиЯ,  в сотый,  быть  может, раз вспоминаЯ  и осмысливаЯ
происходившее в кригере при получении мною назначениЯ,  Я вдруг осознал, что
ведь  и сам  вел себЯ  не лучшим  образом:  вопреки  кодексу  чести русского
офицерства  обманывал  старших по  должности  и по званию,  в частности, при
заполнении  анкеты  скрыл  отравление метиловым  спиртом  у  себЯ в  роте  и
последовавшее затем отстранение от занимаемой  должности,  а  также прибавил
себе  два  класса  средней  школы.  ‚ообще-то  получалось,  что  с одноруким
подполковником мы как бы поквитались: он присочинил орден,  а  Я  -- среднее
образование, необходимое длЯ  поступлениЯ в  академию.  ’олько он  соврал  в
разговоре,  не  оставив  следов,  да   и  свидетелей  бы  не  нашлось,  а  Я
собственноручно нарисовал  в  анкете цифру "10", что  было  уже  несомненным
подлогом в  официальном документе. Ћднако осознание  собственной нечестности
пришло ко мне уже в зрелом сорокалетнем возрасте и за давностью случившегосЯ
ни раскаЯниЯ, ни угрызений совести Я не ощутил.
     Љакое-то времЯ  в неодолимом  смЯтении Я  неприкаЯнно ходил  под мелким
дождем по  темным мокрым улицам  в окрестностЯх вокзала. ‘остоЯние душевного
расстройства    и   подавленности    перемежалось    короткими    приступами
самобичеваниЯ, и в  такие  минуты,  шагаЯ  по лужам, Я обзывал  себЯ всЯкими
нехорошими  словами,  из  них   самыми   мЯгкими  были   крайне   длЯ   менЯ
оскорбительные: соплегон... соплегонишка... џ винил себЯ  за недоумство,  за
неопытность,  за  неумение  или  неспособность  достичь  поставленной  цели.
“дивительно, но в  тот  ненастный вечер и спустЯ  несколько  часов Я  еще не
осознавал, что вселеннаЯ не перевернулась и ничего страшного не произошло, а
просто  жизнь, подобно  корыстной  женщине,  всего-навсего  в  очередной раз
вчинила  мне --  как выплюнула! --  свой основной незыблемый  принцип: "’вой
коньЯк -- мои лимоны!.."
     Ћ возвращении в батальон офицерского резерва на Ђртиллерийскую  сопку Я
не мог и помыслить. Џосле вчерашнего  шумного  праздничного забутыливаниЯ  с
генеральской без  преувеличениЯ  закуской --  что  Я  мог сказать и  как  бы
объЯснил соседЯм по палатке произошедшее?.. ‚ лучшем случае они посчитали бы
менЯ обалдуем или, как тогда еще говорилось, жертвой аборта.
     Ќочь  Я  провел  на  станции, в  зале  ожиданиЯ  офицерского состава на
широченном  облупленном  подоконнике  бок  о  бок  с   коренастым  рыжеватым
капитаном, летчиком, одетым в новенькую защитно-зеленоватую шинельку тонкого
английского  сукна. Ћн уже спал или  дремал  и, когда Я присел  рЯдом с ним,
приоткрыв один глаз,  посмотрел на менЯ и хмуро  проговорил: "Џихота..." Њне
отчетливо послышалось "и" вместо "е",  а так как "пихать" и "пихатьсЯ" у нас
в деревне, как и  во многих местностЯх ђоссии, были глаголами  определенного
матерного значениЯ,  Я,  испытываЯ немалую обиду,  довольно остро ощутил его
недоброжелательность   или   пренебрежение  и   приготовилсЯ   к  дальнейшим
проЯвлениЯм его  неприЯзни  и к  себе  лично,  и  к  роду  войск, который  Я
представлЯл,  однако ни словом, ни полувзглЯдом он  менЯ больше не удостоил.
Љак  и многие в те первые послевоенные месЯцы, он еще не мог во сне выйти из
боЯ, война длЯ него по ночам продолжалась -- он то и дело невыносимо скрипел
зубами,  стонал, дважды кому-то кричал: "“ткин, прикрывай!" --  а под утро в
отчаЯнии заорал: "“ходи, “ткин, уходи!!!" -- и, с силой выкинув  перед собой
руки, чуть не сбросил менЯ с подоконника, а затем снова захрапел.
     ЏребываЯ в тЯжелейшем  душевном расстройстве, Я почти не спал и мучалсЯ
всю ночь, однако нравственный или духовный стержень офицера в законе был  во
мне  крепок  и непоколебим, и  к утру Я полностью  осознал, что все делалось
правильно:    длЯ    усилениЯ   обороноспособности   происходила    массоваЯ
передислокациЯ  войск  в  северные  отдаленные  районы,  и  личные  интересы
следовало  подчинЯть интересам государства. Ѓудучи офицером,  Я, безусловно,
ЯвлЯлсЯ  государственной собственностью  или, как  еще говорилось  в  старой
русской  армии, казенным  человеком и, если честью офицера в  ђоссии испокон
века  ЯвлЯлась  готовность  в  любую минуту  отдать жизнь за  Ћтечество,  то
главным моим  жизненным предназначением  в мирное времЯ было беспрекословное
выполнение воинского долга и приказов командованиЯ. €менно с этим убеждением
туманным  вечером  одиннадцатого  октЯбрЯ  сорок  пЯтого  года в  грЯзном  и
холодном   грузовом  трюме  десЯтитысЯчника   "Ѓалхаш",  --  полученного  по
ленд-лизу транспорта типа "либерти", -- на третьем,  верхнем  Ярусе жестких,
без  какой-либо подстилки  деревЯнных  нар, с  головой завернувшись  в  свою
старенькую незабвенную  шельму, ближе  и роднее которой на  всем  необъЯтном
пространстве от берегов ’ихого океана и до самого ЏодмосковьЯ у  менЯ ничего
и никого  не было, и ощущаЯ себЯ  в этом  огромном, недобром  и непостижимом
мире обманутым, безмерно одиноким и  не нужным никому, кроме находившейсЯ на
моем иждивении бабушки и Ћтечества, Я убыл  из владивостокской бухты ‡олотой
ђог  длЯ прохождениЯ дальнейшей службы на крайний северо-восток —укотки да и
всей ђоссии,  в район селениЯ “элен,  откуда,  если  верить справочнику,  до
ближайшей железнодорожной станции  было шесть тысЯч четыреста  двадцать пЯть
километров, а до Ђмерики или, точнее, до ЂлЯски -- менее ста...


     ©  2001  †урнальный  зал  в ђ†,  "ђусский  журнал" |  Ђдрес  длЯ писем:
zhz@russ.ru
Џо  всем  вопросам обращатьсЯ к  ’атьЯне ’ихоновой  и  ‘ергею  Љостырко  | Ћ
проекте