ежу  Я третий день уж, лежу -- не поднимаюсь.  Љак объЯснить
бедному сердцу, что это  не "рок", не "фатум", не "судьба", что такое  часто
бывает  у  птиц  --  умирают  от  перенапрЯжениЯ. ‘горают  в  свЯщенном огне
исступленной песни. ‘овсем как  люди  -- на ком печать ЃожиЯ. “  кого особаЯ
миссиЯ, божественное предназначение, харизма...  Ќет же, выплывают  в памЯти
чьи-то гаденькие слова: что это, дескать, Ѓамбук убил џшку своей ненавистью,
убил на расстоЯнии, одними лишь взглЯдами, исполненными зависти.  џ  говорю,
что  это чушь, Я твержу, что  у менЯ  остались  еще Ђртур и ‚иктор, хоть они
далеко не џков, но все же, все же... Ќет, плачет и рыдает мое бедное сердце,
плачет и рыдает, и нет ему утешениЯ, и нет ему радости.
     „ва раза уже приезжал ’уртук, просил: продай хоть кассету! Ќе понимает,
прейскурант, простых вещей. Џутает, мешает ценности -- с ценой.
     Ђ  за окном  плачут  колокола, подобно больному моему сердцу, плачут  и
рыдают -- на родном, на русском Языке.


        ‚‡‹…’-ЏЋ‘Ђ„ЉЂ


     „а, видно, настала пора писать мемуары.
     ‘транно устроен человек: в  молодости столько  раз Я  пыталсЯ  написать
что-нибудь свЯзное о полетах, высоте, романтике -  ничегошеньки не выходило.
џ говорил себе: это же  страшно  интересно -- пилоты-полеты-самолеты!  -- но
ничего не получалось. џ не видел, не находил, не замечал  никакой романтики,
тем более ничего героического  в обыденной окружающей жизни: ну, летали, ну,
прыгали  с  парашютом, ну,  ходили в  "самоходы",  ну, пили  "Њассандру"  из
противообледенительной системы, ну, сваливались иногда в штопор  и запускали
в воздухе движки,  ну, катапультировалсЯ кое-кто по глупости, а кое-кто даже
разбилсЯ -- что ж тут героического? Ќе на войне же...
     ’еперь  все   видитсЯ  в  каком-то   ином   свете.  €  когда  случаетсЯ
повстречатьсЯ с кем-нибудь  из бывших "музыкальных  мальчиков", как величало
нас начальство, даже с кем-нибудь малознакомым, из первой, например,  или из
третьей эскадрильи, кого и по имени-то не помнишь, лишь  знакомы черты лица,
-- в груди начинает расцветать-распускатьсЯ колюче-сладкий бутон...
     Џочему-то полеты на ‹-29 помню смутно и нечетко, и вспоминаютсЯ они без
особого трепета, -- похоже,  делались они в полубессознательном состоЯнии, и
тогда Я еще не был готов осознать всю серьезность происходЯщего.  „а и разве
это  самолет --  ‹-29?  ’ак, этажерка какаЯ-то дюралеваЯ, на которой,  чтобы
убитьсЯ,  надо  приложить немалые,  точнее,  неимоверные усилиЯ.  ‡ато когда
увидел   впервые   "Њиѓ-17",  это  нагроможденье  металла,  кривоногий,  как
стервЯтник,  с  пушками,  пилонами  и  бронестеклом,  с  ребристыми  хищными
приспущенными крыльЯми,  -- удивилсЯ:  как может  держатьсЯ в воздухе  такое
чудище? -- и ужаснулсЯ: неужто смогу управлЯть этим летающим утюгом?
     џ всегда верил в свою  особую, счастливую судьбу.  ‚  свою избранность.
‡нал, что мне  уготовано нечто великое,  что  Я обЯзан  буду  выполнить,  --
поэтому со мной ничего не должно случитьсЯ, пока не исполню предначертанное.
Ћттого и не  боЯлсЯ  ни  с  парашютом прыгать,  ни  летать  -- длЯ  менЯ  не
существовало  собственной  смерти;  это  с  кем-то  может  что-то  случитьсЯ
нехорошее, но только не со мной. ’ак думал и так верил Я.
     Џоэтому,  когда подрулил на серебристом "Њиѓе" к полосатому  стартовому
командному пункту  (‘ЉЏ)  и  остановилсЯ,  ожидаЯ  команды  занЯть  взлетку,
совершенно не  волновалсЯ.  џ как  бы даже не верил в то, что  должно сейчас
произойти,  не осознавал важности  и исключительности момента. ‘тоЯл,  зажав
тормоза, и крутил головой: был конец  апрелЯ,  двадцать  седьмое число, снег
уже почти стаЯл, лишь  кое-где  в канавах еще лежали грЯзные  сугробы, всюду
разгуливали скворцы,  собираЯ  что-то  в  прошлогодней траве,  над  запасной
полосой  кружил коршун,  и  шли  по ней какие-то люди,  похоже, школьники, к
маленькой  деревушке  со странным названием -- „воевка, на  рулежке  морщило
ветром голубые лужи, и на воронах, что долбили своими толстыми клювами смолу
в стыках плит, ветер топорщил черные сальные перьЯ. ‚се было как всегда.
     џ не ожидал,  Я даже не думал,  что менЯ "выпустЯт". ‚ экипаже нас было
четыре  "музыкальных  мальчика", как  выражалсЯ,  подражаЯ  начальству,  наш
зверь-инструктор. Џервым номером он тЯнул ласково-вкрадчивого ‡убенко, Я шел
вторым; ‡убенко -- две  заправки каждый день, мне -- одну,  остальным -- что
останетсЯ.  € вот  любимчик  ‡убенко позавчера  облажапсЯ,  хоть и  перебрал
девЯть  лишних,  дополнительных полетов  -- три  заправки,  но  выпускающий,
древний дед, полковник ‹Япота, зарубил его начисто: не готов!
     Ќет,  Я не злорадствовал, Я знал,  что так и  будет, Я  знал точно, что
первым в экипаже "вылечу" Я...
     Џосле неудачи с ‡убенко инструктор  в пожарном порЯдке запланировал мой
"вылет" -- конец месЯца, горели его премиЯ, престиж и всЯкие прочие блага. ‚
семи  экипажах уже  было  по  одному  самостоЯтельно летающему  курсанту,  а
хитрован Џоловинка ухитрилсЯ  "вывозить" даже двоих своих кадров. "‚ылететь"
надо было --  кровь из  носу! Џосле того, как наш честолюбивый отец-командир
объЯвил  о  таком  своем решении, он дал мне наказ персонально, выразительно
помахав кулачищем перед носом:
     -- —тоб "вылетел", козел! ЏонЯл? €наче -- смотри...
     џ кивнул своей стриженной "под ноль" головой, с  шишкой от командирской
указки: надо, значит, надо. "‚ылечу!" •отЯ знал точно, что ‹Япота менЯ ни за
что не выпустит. ђано! Љто-то другой, может, и рискнул бы, а ‹Япота --  нет,
не пустит, и разговоров быть не может.  €звестный зарубщик. ‘тарой закваски,
еще из сталинских соколов. ‡арубит  и фамилию  не спросит. ѓоворЯт, был одно
времЯ ведомым у самого Ђлександра €вановича Џокрышкина...
     ’ем более  что  и налетал-то  Я  самый-самый  минимум:  тридцать  шесть
полетов, и по неписаной логике надо было  бы менЯ "повозить" еще -- заправки
две-три  дополнительных.  Ќо не  говорить же это  моему придурку: премию ему
загорелось -- вынь и положь! Ќичего, думал, слетаю с ‹Япотой три контрольных
-- он менЯ, конечно же, зарубит, а там -- праздники... Ђ после праздников --
посмотрим. ’ак Я решил про себЯ.
     Ќо инструктор, видно, и не подумал менЯть свое решение, поэтому сегоднЯ
утром, усаживаЯ менЯ в кабину спарки, он тревожно спросил:
     -- Ђ чего сигареты не купил?
     “ нас  было принЯто на "вылет" покупать блок хороших сигарет с фильтром
и  дарить  потом  по пачке  инструктору,  выпускающему,  командиру  звена  и
комэску,   руководителю    полетов   (ђЏ),   короче,   отцам-командирам.   џ
неопределенно отмахнулсЯ:
     -- Ђ-а, успею еще. Џотом...
     Њой черт чуть не взвилсЯ:
     --  —его --  успею? ’ы  это брось!  —тоб вылетел  -- понЯл? --  и опЯть
помахал перед носом жилистым  кулаком с буграми  на суставах, какие бывают у
отъЯвленных природных бандитов да еще у каратистов.
     ‘летал Я с ‹Япотой плоховатенько. Ќа троечку. ’ри  полета по кругу, три
взлета,  три посадки. ѓлавное, конечно, посадки. Ђ они все были неважнецкие.
Џервый раз сел на  левую сторону ‚ЏЏ (был  довольно  сильный боковой ветер),
второй раз  --  с перелетом, третий раз  -- на  левую  сторону,  да еще и  с
перепетом.  ’роечные полеты, троечные посадки. ‚ерный  заруб и  три заправки
дополнительных. ’ак думал Я, рулЯ на стоЯнку.
     џ  равнодушно  рулил на  стоЯнку, обдумываЯ  предстоЯщее объЯснение  со
своим  монстром. ‹Япота в задней  кабине  молча курил,  приоткрыв запотевший
фонарь, --  все было Ясно без  слов... ѓоворЯт,  его  выпускал когда-то  сам
Џокрышкин. ‚ это трудно было поверить, но это реальный факт.
     Ќа  стоЯнке нас  ждал  инструктор  с бешеными, белыми  глазами. €з  его
капроновой шлемофонной сумки торчал блок  "€нтера". “же  приготовил, отметил
Я,-- притом самых дешевых...
     ‹Япота  вылез,  крЯхтЯ  и  пуча  глаза,  из  кабины,  пробурчал  что-то
неразборчивое,  похоже,  матерное,  и,  припадаЯ на  отсиделые  ноги,  ушел.
Џодскочил инструктор. Ќу? —то? џ  пожимал  плечами и старалсЯ не  раздражать
своего дьЯвола. …ще по голове настучит -- за ним не заржавеет.
     -- Ђ ну бегом -- получать замечаниЯ! € чтобы...
     џ вылез из кабины и поковылЯл  на  затекших ногах искать  ‹Япоту. Ќашел
его в  стартовом буфете. Џолковник употреблЯл стартовый завтрак,  состоЯвший
из бутербродов  с колбасой и  сыром  и  стакана  мутноватого  кофе. €здалека
показалсЯ натуральным дедом: седаЯ голова, морщинистаЯ шеЯ, сутулаЯ спина...
џ подошел,  когда он  допивал кофе, пуча  от удовольствиЯ глаза. „оложил как
положено.
     -- Ќу что, агрегатик,  -- сказал ‹Япота, выплевываЯ кофейные крупки, --
ежели выпущу -- не труханешь?
     -- Ќе должен, товарищ полковник! --  ответил Я ему в тон: ‹Япота любил,
чтобы отвечали по-простонародному и не мудрствуЯ.
     -- Ќу, тогда давай...  -- и он размашисто расписалсЯ в полетной книжке,
пуча глаза. -- ‚ войну Ђлександр €ванович менЯ с шестью полетами выпустил. €
ничего...
     џ  обалдел  от  неожиданности.  „а,   человек  он   в  самом  деле  был
неординарный.
     Џо-волчьи,  в  два  приема, Я проглотил  стартовый завтрак,  запил  его
остывшим кофеем и, выплевываЯ кофейные крупки, пошел на стоЯнку.  €нструктор
с  техником готовили к  вылету  шестьдесЯт первый  борт. Ћни  уже  откуда-то
знали,  что  Я  получил  "добро".  €нструктор  протЯнул  мне  блок  сигарет,
пробормотал что-то насчет того, что Я не совсем еще, оказываетсЯ,  пропащий,
и потребовал  за сигареты пЯтерку. џ сказал, что денег нету, надеЯсь на  его
великодушие и щедрость. Ќет, видно, хохол его маму любил...
     -- ‡айми у кого-нибудь. ‚от, например, хоть у  ”ранцуза, -- он всех нас
в экипаже величал по кличкам: не  авиационный экипаж, а  какаЯ-то прЯмо-таки
"малина" воровскаЯ.
     ”ранцуз не посмел отказать  шефу,  безропотно  отслюнил пЯтерку  мЯтыми
рублЯми, один из которых оказалсЯ порван чуть ли не пополам, из-за чего  они
довольно долго  препирались, пока  ”ранцуз не  заменил  купюру...  Ђ Я надел
шлемофон, принЯл от техника, самодовольно лыбЯсь, рапорт о готовности машины
к вылету, обошел  самолет вокруг, придирчиво  оглЯдел его,  потом  подошел к
переднему  колесу,  помочилсЯ  на него --  на счастье!  -- техник  при  этом
деликатно отвернулсЯ, и полез в кабину.
     ‡астегнул  парашютные  лЯмки, покрылсЯ засаленными привЯзными  ремнЯми,
присоединил  шлемофон к  радиостанции  (в  ушах  сразу  затрещало, запищало,
послышалсЯ радиообмен),  запросил у руководителЯ  полетов  "запуск", получил
разрешение, крикнул "снЯть чеки и заглушки!" -- и с помощью техника запустил
двигатель, с небольшим, правда, помпажом; задернул фонарь,  загерметизировал
кабину и словно отделилсЯ от внешнего мира в какой-то иной, маленький мирок,
проверил двигатель  на всех  режимах -- все  было нормально,  -- после  чего
запросил  "вырулить";  когда  получил разрешение,  поднЯл над  головой руки:
убрать колодки! -- колодки выдернули из-под колес; инструктор на моих глазах
разорвал  блок  сигарет,  вынул одну пачку, нырнул под  левое  крыло,  чтобы
подложить ее под колесо. Џотом голова его показалась позади крыла,  он резко
качнул элерон -- ручка управлениЯ, торчащаЯ у менЯ между ног, больно ударила
по коленке. џ чертыхнулсЯ, отпустил тормоза и выкатилсЯ на рулежку...
     Ќикому  и  в  голову  не  приходило  менЯть  или  как-то  исправлЯть  и
модернизировать что-либо в  этом странном  симбиозе порЯдка и  суеверий, ибо
традиции,  также  как  и инструкции, в авиации  пишутсЯ  исключительно живой
кровью.
     ...€ вот теперь Я  ожидал очереди, чтобы занЯть ‚ЏЏ. ‘лева, в полосатой
двухэтажной будке южного ‘ЉЏ, сидела крашенаЯ  хронометристка †анна, котораЯ
уже в третий раз собиралась выходить замуж за одного несчастного курсанта из
первой эскадрильи,  рЯдом  с  †анной  виднелась  седаЯ  голова  руководителЯ
полетов подполковника ЏолЯкова и  русаЯ --  планшетиста  ’олика ‘апрыкина по
кличке  Ќикотин --  за  его  едкость и Ядовитость.  Ћн  сладенько улыбалсЯ и
приветственно помахивал  мне рукой, совсем как  ‹еонид €льич с  ЊавзолеЯ  --
советскому народу. џ тоже поднЯл над головой руку в беспалой черной перчатке
и сжал ее в кулак -- но пасаран! -- дескать, и у менЯ все пучком!
     Ќа  полосу не пускали  -- только что доложил €горь ЌепомнЯщий (Я угадал
его скорее по голосу,  чем по позывному):  -- ’ри-восемьдесЯт  два, закрылки
полностью. ‘ам! ’о есть к полосе планировал еще один камикадзе. ђуководитель
полетов стал ему активно подсказывать:
     --  Љренчик  на  ветер...  прибавь  оборотиков... еще  -- сыпешьсЯ... а
теперь   прибери   чуть-чуть...   хорошо-хорошо...  начинай   выравнивать...
плавнее... плавнее... стоп-стоп... задержи ручку... ‘ел!
     € когда €горь уже катилсЯ по бетонке, ЏолЯков сказал ему вослед:
     -- ЏоздравлЯю. ‹етчик!
     Џосле  чего  разрешил мне занЯть ‚ЏЏ.  џ еще раз махнул сжатым  кулаком
‘апрыкину (а  тот лЯпнул ЏолЯкову про менЯ: этому, дескать, подсказывать  не
придетсЯ   --  слетает   как  надо  и  все   сам  сделает  --   и  накаркал,
козлище-никотинище...), лихо вырулил на полосу, проехал немного прЯмо, чтобы
переднее колесо  выравнЯлось  и  стало строго по  створу полосы,  и запросил
взлет.
     -- ‚злетайте, девЯносто третий!
     џ нащупал  в боковом кармане заветное -- зашитый бабкой образок свЯтого
великомученика Њоравского кнЯзЯ ‚Ячеслава и серебрЯный крестик, которым менЯ
крестили  когда-то  в  нашей  старинной  церкви,  построенной  из  мела  еще
казаками-черкасами,  дал полный, по самую заглушку, газ и отпустил  тормоза.
‘амолет тронулсЯ и побежал. Џоехали!.. Ћй ты, •алю, •алю-молодицЯ...
     ‘пину вдавило в кресло, уши заложило, кабина наполнилась  серым туманом
с запахом  горЯчей  резины,  самолет  стал  резво  разгонЯтьсЯ --  почему-то
рывками. Ќу! Ќу! Ќу же!.. Ќа  ручку управлениЯ давило  все сильнее и сильнее
--  самолет  стремилсЯ   задрать  нос.  ‘тремилсЯ  взлететь  самостоЯтельно.
‘корость  была уже около двухсот.  џ  отпустил ручку, и зеленоватое  лобовое
бронестекло  медленно  полезло  вверх, искажаЯ,  изламываЯ  размытую  полосу
горизонта. € самолет,  подпрыгнув, как  кривоногий стервЯтник,  оторвалсЯ от
бетонки.
     …сть  одна у летчика мечта  -- высота! высота!.. € сразу,  лишь  только
самолет оторвалсЯ  от бетонки, произошло в  мире нечто, изменилось что-то  в
мире и  во мне --  Я словно влетел в  какую-то иную среду. €  Я вдруг словно
очнулсЯ.
     ЋчнулсЯ, повел вокруг себЯ взглЯдом и осознал: один! сам!
     ЏоднЯв кран уборки шасси, оглЯнулсЯ -- задней кабины не было. „а, Я был
один. џ петел -- сам!
     Ђ шасси между тем с грохотом убрались -- полосатые штырьки на носу и на
крыльЯх  спрЯтались,  слышно  было,  как  захлопнулись  щитки-обтекатели,  и
самолет рванулсЯ еще стремительнее, а  звук полета сделалсЯ тоньше и звонче.
Ќа колесном  табло вместо  трех  зеленых лампочек ( "выпущано")  должны были
загоретьсЯ три красные ( "убрано"),  но загорелись только две красные; леваЯ
лампочка по-прежнему  зеленела,  что  означало: колесо не убрано. Ќо самолет
влево не разворачивало -- значит, все  щитки закрыты. Њожет, стойка не стала
на  замок?  Ќо  давлениЯ  в  гидросистеме шасси  уже не было -- значит,  все
сработало.  Њожет, просто не замкнулись электроконтакты?  ‘корее  последнее.
’акое частенько бывало, самолеты старые, точнее,  древние, на  некоторых под
серебристой краской виднелись  нарисованные,  а потом закрашенные звезды  --
следы корейской или вьетнамской войны. Ќичего, подумал, когда буду выпускать
колеса, тогда, Ѓог даст, все и загоритсЯ как надо.
     Ђ туман между тем в кабине рассеЯлсЯ, и дуло теперь уже теплым воздухом
с   уютным  домашним  запахом,   и  самолет  разгонЯлсЯ  все   сильнее,  все
стремительнее, он  прекрасно слушалсЯ рулей, стоило лишь немного отклонить в
сторону упругую ручку управлениЯ,  как он послушно откликалсЯ  и следовал за
движением  руки.  ‚округ и  с  боков  тесно  обжимали  всЯкие  трубки, жгуты
проводов,  Я  сидел  прочно,  привЯзанный  к  катапультному креслу с  мощной
бронеспинкой,  впереди зелено искажало мир толстое бронестекло, подо мной из
фюзелЯжа  торчали  три  пушки  --  и  Я  летел-нессЯ  внутри этой хищной,  с
подогнутыми  ребристыми   крыльЯми,  железной   дуры  и  чувствовал  себЯ...
чувствовал себЯ превосходно! <table> <tr><td>
     Њой "фантом", как пулЯ, быстрый!
     ‚ небе, голубом и чистом,
     ‘ ревом набирает высоту...
     џ кричал, Я орал  что есть силы  -- и все  равно  себЯ не слышал. </td>
</tr> </table>
     ‘ейчас это даже вспоминать дико... Ќабрав восемьсот метров,  прошел над
стартом,  покачал  крыльЯми  --  самолет  слушалсЯ  рулей   безупречно,   он
изумительно  мЯгко раздвигал  воздушные потоки, Я  в упоении летел и орал, и
хотелось  крутануть  "бочку"  или еще  как-нибудь удивить  и поразить народ,
который  глазел  сейчас на менЯ  снизу,  -- прЯмо  так  и  распирало,  так и
подмывало  выкинуть  какой-нибудь финт,  но  Я  лишь  помахал крыльЯми,  что
разрешалось,  и  видел  в  этот  момент друзей, которые радовались за менЯ и
немножко мне завидовали, и  видел своего  зверЯ-инструктора, который  шипел:
"“, козел, выпендриваетсЯ!" -- но в то же времЯ и довольного:  худо-бедно, а
все-таки  попал  в первую  десЯтку,  хоть  одного "музыкального мальчика" да
"вывозил", вишь,  летит  агрегатик,  крыльЯми  машет, --  а это  значит, что
премиЯ обеспечена, место на „оске почета сохранитсЯ.
     ЏройдЯ  над  стартом на высоте восемьсот метров,  Я снизилсЯ к  первому
развороту  до  пЯтисот метров,  вошел-вписалсЯ  в  круг-"коробочку"  и  стал
прибирать  обороты  тысЯч этак до восьми --  пора  было  сбивать  скорость и
выпускать  шасси, а  выпускать  их  можно  лишь на скорости менее четырехсот
пЯтидесЯти.
     Љогда тупой нос  самолета накрыл треугольный,  тускло  блестЯщий  пруд,
место  третьего  разворота,  Я  опустил  вниз  кран  выпуска  шасси.  Љолеса
загрохотали,  вываливаЯсь, и  Я сразу  же  несколько  подзавис  на привЯзных
ремнЯх -- самолет  словно бы влетел в другую, желеобразную,  среду, скорость
начала  ощутимо  падать,  нос  же  стал  задиратьсЯ; поЯвилось ощущение, что
самолет сыплетсЯ, хотЯ высотомер показывал ровно пЯтьсот метров, а вариометр
никакого снижениЯ не фиксировал. Ќо  главное было не в этом. ѓлавное  было в
том, что колесное табло опЯть выкинуло фортель: вместо трех зеленых лампочек
(  "выпущено"  )  горели две;  третьЯ лампочка, леваЯ, теперь  краснела. ќто
означало:  или не вышла  леваЯ стойка  --  но  тогда бы  менЯ  разворачивало
вправо, да и  полосатого штырька на левой  плоскости  не было бы, а он был и
торчал весь,  во всю длину;  или  "нога" вышла, но не  стала на  замок -- но
тогда в гидросистеме присутствовало бы давление, а  оно  упало до нормы; или
же "нога" вышла и даже стала на замок, но  не сработала эпектросигнализациЯ,
не замкнулись контакты. ‘корее всего, было последнее, но раздумывать времени
уже не оставалось. Џора было выполнЯть третий разворот. € Я его благополучно
выполнил,  несмотрЯ  на  то,  что   поЯвилась  сильнаЯ  болтанка,  крен  был
неустойчив, его то и  дело приходилось  подправлЯть, видно,  сказывалась уже
уменьшающаЯсЯ с  каждой минутой скорость, да и обтекаемость неважнецкаЯ тоже
давала, похоже, себЯ знать -- растопыренные шасси со своими щитками, цапфами
и шинами Явно  мешали самолету лететь. ’ем  более --  с крутым креном. Љогда
выводил  из  разворота,  почувствовал,  что  машина уже  и  рулей  слушаетсЯ
неважно, реагирует с запозданием и с неохотою. ‘корость медленно падала...
     ‚ыведЯ из разворота, опустил кран выпуска  закрылков; закрылки вышли на
двадцать  градусов;  самолет  клюнул   носом  и  повис  на  ручке.  ‘корость
продолжала падать, хотЯ самолет снижалсЯ. ЋпЯть мелькнула  мысль: что делать
с колесом? „окладывать?  Џосадку не разрешат --  как  пить дать! -- заставЯт
выпускать и убирать шасси, выпускать и убирать, может, даже под перегрузкой,
пока  не  добьютсЯ   положительного  результата.   …сли   же  положительного
результата не будет,  тогда... ‘амолет снижалсЯ прЯмо  на щебеночный карьер,
где  ползали разноцветные игрушечные машинки,  а экскаватор,  совсем  как из
детского  конструктора,  крутил   ковшом.   ‘корость   неуклонно  продолжала
падать...
     Љогда клетчатаЯ полоса вползла слева  в боковое  изогнутое стекло и уже
приближалась к зеленому бронестеклу, а высотомер показывал четыреста метров,
стал доворачиватьсЯ влево, все  увеличиваЯ крен и  увеличиваЯ. ‘амолет очень
сильно болтало, аж  зубы лЯзгали, и было  ощущение, что  не летишь, а просто
падаешь, прЯмо на  щебеночный  карьер, на озеро зеленой стоЯчей воды посреди
карьера, на  ржавые подъездные пути, -- сиденьЯ  почти не чувствовалось, оно
уходило,  уплывало из-под зада, и  Я то и дело зависал на привЯзных  ремнЯх,
если б не они, наверное, прилип бы к фонарю. ‘корость же -- падала...
     Ќо вот клетчатаЯ бетонка наконец вползла в лобовое стекло,  а высотомер
показывал триста метров, и опЯть  всплыл вопрос: что делать с левым колесом?
‚едь  если  сейчас доложить  и выполнить все требованиЯ  ђЏ,  а сигнализациЯ
все-таки не сработает,  то  обЯзательно прикажут покинуть  самолет. Џрикажут
убрать  обороты,  направить машину  на лес или на  запасную полосу, сбросить
фонарь и катапультироватьсЯ. ‘трого по инструкции. ќтого еще не хватало!.. џ
выпустил  закрылки  полностью,  на шестьдесЯт  градусов.  ‡акрылки вышли  со
скрежетом, и самолет еще сильнее клюнул носом,  он полностью висел теперь на
ручке управлениЯ  и планировал  строго на  серое полотнище,  которое  лежало
перед бетонкой за двести метров -- "место начала выравниваниЯ". € само собой
пришло решение: снизитьсЯ до тридцати-двадцати метров и уйти на второй круг,
убрать  шасси, --  может, все  и  наладитсЯ само собой. Ђ  пока ни  о чем не
докладывать -- еще и в самом деле прыгать  прикажут.  Џосадку не разрешат --
это уж точно. Ђ прыгать из самолета -- увольте!..
     ‘корость установилась  на  трехстах  километрах --  пришлось  прибирать
обороты до семи  тысЯч,  и тогда  стрелка  скоростемера дрогнула и  поползла
вниз. Џосле этого доложил:
     -- ’ри-девЯносто три, закрылки полностью. ‘ам!
     -- ‘адитесь, девЯносто третий.
     € все. Њолчание. Ћбычно  ђЏ начинал усиленно  подсказывать, а тут -- ни
звука. Ќе разобрал, что ли, что -- "сам"? Њожет,  повторить и сделать акцент
на "сам"?..
     Ђ  высота  уже двести  метров,  скорость  двести  семьдесЯт  и  падает,
падает... Ќиже двухсот семидесЯти падение скорости допускать никак нельзЯ --
оборотиков немножко, полтысЯчи. Ђга, ага, хорошо! ‘амолет словно бы  вспух и
как бы повеселел. Ќо что это молчит ЏолЯков? Њожет, повторить, что -- "сам"?
Ќет, подумают: трушу.
     ’ак Я сомневалсЯ, а самолет между тем снижалсЯ  и  снижалсЯ -- к "точке
начала выравниваниЯ", к серому полотнищу, что лежало перед  ‚ЏЏ, и уже видно
было, как ветер гнет прошлогодний конский щавель,  шевелит его метелки, а по
грубому полотнищу прыгают воробьи... —то они там клюют?
     ‚ысоты  оставалось  сто  -- сто  двадцать  метров.  ‘корость больше  не
падала. ‘амолет шел хорошо. “стойчиво  и  ровно.  Љак утюг.  Џравда, немного
сносило  влево,  но  в  пределах нормы.  Џосадка на левую сторону. € тут  ђЏ
сказал:
     -- „евЯносто три, уточни заход.
     Ђга!  ЋказываетсЯ,  за мной  все-таки следили. €  заметили,  что сносит
влево.  џ стал делать крен вправо, на ветер, --  оч-чень неохотно послушалсЯ
рулей  мой  летЯще-падающий  агрегат!  Ќо Я  все-таки  сломал  его  плавный,
устойчивый  попет  и направил рыскающий нос прЯмо на полосатый ‘ЉЏ,  который
стоЯл в двадцати метрах справа от бетонки и на котором развевалась полосатаЯ
"колбаса". ђЏ среагировал почти мгновенно:
     -- „евЯносто три, уточни заход!
     Ќу  что, давать  обороты и  уходить на второй круг? Љак решил.  Ќо ведь
обЯзательно  скажут: струсил,  сажать  забоЯлсЯ. Ђ-а,  была не была, посажу.
Ђвось пронесет. „олжно  пронести... Ђ  если на  пробеге  левое колесо станет
подламыватьсЯ, успею дать обороты и оторвать самолет.
     ’ак Я решил на высоте сорока метров.
     €  с таким  решением сделал левый  крен,  отворачиваЯ от ‘ЉЏ, -- высоты
оставалось  метров  тридцать --  и  самолет уже  почти не слушалсЯ  рулей, а
поддавить педалью было  страшно, инструктор  говорил, точнее,  орал, чтоб на
такой ничтожной высоте ни в коем  случае педали не трогали, иначе полный рот
земли! …ле-еле  выправив, стал  подходить к полосе  под  небольшим  углом  к
продольному створу. €справлЯть что-либо уже не было ни времени, ни высоты...
     Ќа оптимальной высоте, на восьми метрах, выбрал на себЯ ручку, почти до
пупа выбрал -- рука чуть было не дернулась дать полный газ и уйти  на второй
круг,  но  Я подавил это  желание, -- самолет очень плохо реагировал  на мое
вмешательство и  лишь  где-то  на  пЯти-шести  метрах все-таки  переломилсЯ,
задрал  нос  и  понессЯ  в  таком  положении,  все  приближаЯсь  к  земле  и
приближаЯсь. Џо мере его приближениЯ Я выбирал ручку и выбирал, и вот он как
бы  завис  на высоте около метра,  и так  нессЯ,  постепенно,  по  дюйму, по
сантиметру  опускаЯсь, и  лишь мелькнули первые  плиты бетонки, Я  полностью
убрал обороты, и  самолет,  пролетев по инерции еще метров двести-триста, на
последних дюймах мЯгко и нежно коснулсЯ бетонки точно у "’". Џосадка была на
"отлично", отметил про себЯ, ожидаЯ, не станет ли подламыватьсЯ леваЯ стойка
-- нет,  не подламывалась, даже и не  думала. ‚се нормально! ‚се ништЯк! € Я
тут же забыл о ней...
     ЊчалсЯ на двух колесах,  нессЯ,  все  приближаЯсь и приближаЯсь к левым
буйкам, -- ђЏ молчал. џ ждал заветного  слова -- "летчик"! Ќо он молчал. Ђ Я
все приближалсЯ к левым буйкам и приближалсЯ. ‚от уже мелькнули первые буйки
под  левым крылом  --  надо бы  выправить  направление педалЯми, но  как тут
"давать ногу", если самолет  еще на  двух  колесах  -- надо ждать,  пока  он
опустит нос.  Ђ нос должен  опуститьсЯ  сам,  обЯзательно  сам, иначе,  если
поможешь и  припечатаешь, самолет может начать козлить, а козлы -- это такаЯ
гадкаЯ, неуправлЯемаЯ штуковина, не дай Ѓог! Џочти то же  самое, что штопор,
только в  непосредственной близости  от  земли... Џоэтому  Я  сжалсЯ и ждал,
когда же самолет опустит  нос  сам,  а он  уже давил левым колесом полосатые
буйки -- один! второй! -- и от этих препЯтствий его еще больше разворачивало
влево.
     ’ак Я сидел и ждал, а левое колесо съехало с бетонки и уже зашуршало по
щебенке --  и  сразу же самолет очень резко  развернулсЯ, очень резко, хищно
опустил нос, Я так же резко дал правую педаль, стараЯсь выправить, выровнЯть
движение, но было, конечно же, уже  поздно: самолет, резвЯсь и  прыгаЯ,  как
молодой  козел, соскочил  с бетонки прЯмо  в  грЯзь,  во  времЯ  прыжков его
развернуло  носом вправо,  и он  вдруг,  словно  оттолкнувшись  от  каких-то
невидимых канатов, резво перемахнул шестидесЯтиметровую полосу  ‚ЏЏ поперек,
но только теперь на правую сторону. Џока мчалсЯ через бетонку, Я успел  дать
левую  ногу  и зажать тормоза,  но  мой строптивый и железный  все же  успел
заскочить  в грЯзь  справа от  ‚ЏЏ, после  чего выскочил  опЯть на  бетонку,
перескочил ее -- теперь  снова  на  левую сторону  --  и там,  в непролазной
грЯзи, увЯзнув по  самые пилоны от  топливных баков, наконец-то остановилсЯ.
‚се!
     џ чуть  не вопил от  обиды.  €диотизм какой-то! ’ут раздалсЯ голос  ђЏ,
который менЯ просто уничтожил:
     -- ќх, „егтев, „егтев! -- говорил ђЏ открытым текстом. -- ’ы не „егтев,
ты -- ѓрЯзев!
     џ был размазан  и  растерт. ‘лезы текли по  щекам  и прЯтались в потных
ларингофонах, разъедаЯ кожу.
     -- ‘руливай дальше влево, на запасную  полосу, глуши двигатель и  стой,
жди тЯгача.
     џ  дал полные  обороты, и самолет,  зарывшись колесами в грЯзь по самое
брюхо,  поплыл, совсем как  катер-глиссер на воздушной подушке,  пополз, как
трактор-скрепер, зарывшись в грЯзь по самую кабину, -- с ревом поплыл-пополз
в сторону „воевки, пугаЯ  школьников, которые убегали, размахиваЯ портфелЯми
и  испуганно оглЯдываЯсь,  подальше от этой опасной запасной полосы.  ѓорько
мне было. € обидно.
     ‡аглушив   двигатель,   разгерметизировал   кабину,   сдвинул   фонарь,
расстегнул  шлемофон  --  в  самом  зените  заливалсЯ  жаворонок,  от  земли
поднималсЯ   пар,   пахло  одурЯюще,  Я   был  весь   мокрый  и  в  каком-то
полушоке-полутрансе,  Я  чего-то не  понимал. —то же  это  такое, в самом-то
деле? ‚се  люди как  люди, а  Я  вечно влЯпываюсь...  „вое  до менЯ  слетали
нормально, сели как надо, хоть и с подсказками  (не без этого!),  но  вполне
сносно приземлились, не сбили ни одного буйка и  на ‚ЏЏ удержались, а у менЯ
все -- не слава Ѓогу. Џосле полетов их будут хвалить перед строем, а менЯ...
ќх!
     Ќо тут услышал в шлемофоне,  что Ѓеспечальный, который вылетал за мной,
заблудилсЯ -- на кругу заблудилсЯ! --  и улетел в сторону Њосквы, километров
на тридцать  отклонилсЯ, и что ему приказано стать в вираж и ждать, когда за
ним  прилетит инструктор, а еще минут через пЯть рЯдом со мной плюхнулсЯ  на
бетонку Ђнисько, бойкий  казачишко с  ‘еверского  „онца, плюхнулсЯ -- аж дым
из-под колес пошел! -- припечатал самолет на три точки да еще и скозлип раза
два,  с  таким  огромным,  а-гро-мадным  перелетом   плюхнулсЯ,  который  не
предусмотрен  ни  в каких  инструкциЯх, и  по всем  правилам  нужно было  бы
уходить на второй круг,  даже и не прицеливатьсЯ на посадку, а  он плюхнулсЯ
и, конечно  же,  выкатилсЯ на полкилометра в грЯзь, только  не в сторону  от
‚ЏЏ, как Я, а в створ полосы, и ему тоже было приказано отруливать как можно
дальше в грЯзь и ждать тЯгача. € он вскоре тоже  заглушилсЯ, вылез из кабины
на крыло и стал махать мне шлемофоном. Ђ Я помахал ему.
     € стало немного  легче  --  все-таки не Я один такой  особенный. …сть и
покруче. …сть и похлеще.
     ‘коро полеты  закончились, за нами с Ђнисько приехали тЯгачи. ‡ацепили,
поволокли. Њы  ехали  друг  за  другом  в  грЯзных  самолетах,  шматы  грЯзи
отваливались на чистую рулежку, солдаты  охранениЯ  злорадно  приветствовали
нас:  привет  трактористам! --  мы  огрызались: ша-а,  чмыри!  -- и  Ђнисько
чего-то  насвистывал, даже  отсюда было  слышно,  а на менЯ напала  какаЯ-то
страннаЯ  сонливость,  Я   клевал  носом  и  сделалсЯ  совершенно  ко  всему
равнодушен. ‚от такой был наш триумфальный въезд.
     Џотом,  когда  нас  закатили  на  стоЯнку,  Ђнисько  стал  дарить  всем
отцам-командирам свои мЯтые пачки сигарет, а  Я долго  не вылезал из кабины,
все  находил себе какие-нибудь  занЯтиЯ,  --  Я  не знал,  как  себЯ  вести,
горевать или радоватьсЯ. € когда техник свесилсЯ в кабину и поздравил менЯ с
"вылетом", Я даже несколько обиделсЯ: что он, гад, издеваетсЯ? “казал ему на
табло:  там  по-прежнему горели две зеленые лампочки  и одна краснаЯ. ’ехник
изменилсЯ в лице.
     -- ’ише! -- сказал он шепотом. -- Њолчи! Њолчи!
     Ќырнул  с отверткой под левое  крыло;  через три-четыре секунды краснаЯ
лампочка  погасла, а вместо нее загорелась зеленаЯ. ’ехник опЯть  поЯвилсЯ и
опЯть прошептал, на этот раз облегченно:
     -- Ќикому  не  говори!  --  и сунул мне  маленькую  мЯтую шоколадку, от
которой резко пахло авиационным клеем.
     ’ут подошли  инструктор  с  ‹Япотой. €нструктор был весел  и возбужден.
Ѓлестели  его крупные белые зубы. Ћн то и дело ржал.  Љак конь. ‹Япота пучил
глаза и тоже погогатывал, чем-то довольный.
     -- Ќу, ты чего, агрегатик, нос повесил? --  спросил ‹Япота. -- Ђ ну-ка,
угощай цигарками.
     џ растерЯнно  пожал  плечами: дескать,  чему  радоватьсЯ-то?  -- и стал
вынимать сигареты.
     --  ’ы  это брось!  --  сказал ‹Япота  и загоготал, выпучив  глаза.  --
Ќаплевать  и забыть! џсно?  ‘летал? ‘летал! ‘ел?  ‘ел! ‘ам сел --  и  живой!
‡начит -- летчик. Ђ что рулить не можешь -- так ты же не шофер...
     Ђ в самом деле -- что это Я? џ же слетал! € менЯ выпустил тот, кого сам
Џокрышкин...
     €,  подхватившись,  Я  побежал вдоль старта -- дарить  отцам-командирам
сигареты.
     Ѓоже, как  давно все  это было!  Ђ вроде  вчера...  €  было  мне  тогда
девЯтнадцать  лет, моему  старому и  строгому зверю-инструктору  -- двадцать
четыре, ну, может, двадцать пЯть, а древнему "деду" ‹Япоте -- полсотни.
     …ще  жив был  Џокрышкин,  еще даже  летал,  страна была  еще великой  и
безбрежной, и нас совсем другие волновали проблемы. ќх!..


        ЉроваваЯ Њери


     ‚ вашу гавань заходили корабли,
     Ѓольшие корабли из океана;
     ‚ таверне веселились морЯки,
     € пили за здоровье капитана...


     ’ебЯ везли на каталке медсестра и медбрат,  а ты  пел эту песню,  песню
твоей  юности, песню-мечту, и тебе было  хорошо. ‚есело  было  оттого, что и
наркоз на тебЯ действует,  оказываетсЯ, не так, как на всех остальных, что и
в  этом  ты  какой-то  особенный. Ђ  потом,  уже  в  палате,  слушал  сквозь
полузабытье еще одну песню  -- по радио,  тоже привет  из юности  -- о белом
лебеде, цветущей  сирени  и зеркальной глади  пруда,  и ты, кажетсЯ, плакал,
потому что виделись тебе дЯдьЯ, Ќиколай и Њитрофан, которые певали  когда-то
эту песню.
     Џо  молодости они  оттЯнули  порЯдочные срока -- один по сто четвертой,
другой  -- по сто второй, и у обоих у  них была такаЯ же  мечта, как  у того
хрипатого  парнЯ,  что  тосковал сейчас  по  радио... Ђ  еще  дЯдьЯ  грешили
сочинительством.  Ќиколай в  заключении  написал  полную  биографию  ‹енина,
целиком на фене, в двух толстых тетрадЯх, сшитых из бумажных  мешков, -- там
было расписано  о  ‚ладимире €льиче  все, известное  на  тогдашнее  времЯ. ‚
детстве тебе доводилось почитывать эти тетради, и многое оттуда, конечно же,
почерпнулось --  длЯ общего развитиЯ --  например,  о  том,  что  "‹енин был
вечным  политфраером"  и  что "срок он отмотал легкий и  небольшой, такой на
параше отсидеть можно".  Џотом  тетради  куда-то  пропали, похоже,  что мать
твоЯ, забоЯсь "политики", пустила их на растопку.
     Њитрофан  писал  стихи  и  пел  их   под  гитару.  Ѓыли  в  тех  песнЯх
неотправленные письма,  мечты о любви  и тепле, о  маме родной, что  на  шею
ладанку  надела,  был  в них и соловей, которого посадили  в клетку  и  петь
заставили,  и он поет, ведь ничего  не остаетсЯ больше, но скоро вырветсЯ на
волю, теперь  уж точнЯк, пацаны, чуть-чуть  осталось, прилетит к ненаглЯдной
своей,  завЯжет с преступным миром -- правда, мама! -- и построит  домик,  и
посадит сирень, и разведет  голубей,  непременно турманов, чтоб до  седьмого
неба доставали, а возле дома будет пруд, и там...
     ’обою дЯдьЯ гордились, сам слышал, как говорили наперебой собутыльнику,
что это-де  вот их племЯнник и он-де  в Њоскве  на художника учитсЯ; что он,
мол, и  летчик  еще,  рассекал  на  реактивных, майором  уже  мог  быть  или
подполковником...бери  выше! -- перебивалось -- космонавтом, но бросил все и
решил стать великим  художником,  вангогом или полугогеном; вот  выучитсЯ --
перебивалось опЯть -- выучитсЯ и все-все нарисует, всех изобразит и всЯкого,
и даже то увековечит, как мы с тобой, дураком, выпиваем; да, да, он такой, в
нашу, в калединскую, породу, хоть и фамилиЯ другаЯ, по отцу, но вострый -- в
нас. ‚от  такие  они  были. Љак подопьют, бывало,  так и давай  орать: "џ --
вор!", а другой: "џ -- убийца!" €нтересные, в общем, были дЯдьЯ.

     ‡агребли, замели мальчишечку,
     мальчишку-несмысленыша;
     увидел нары жесткие,
     братву на них веселую... --

     пел, бывало,  дЯдь  Њитрошка.  ’ак  оно  и было. Љак  в песне. Џопал  к
•озЯину за любовь. ‡а сильную, за роковую. ‚ырос на ђасхваталовке, кутку без
фраеров. Ђ  когда  минуло  восемнадцать,  тут  он и  столкнулсЯ с  уголовным
кодексом. ѓлубокой ночью шел от девушки, ‡ины-‡инули, ‡ины-красотули. Ќе раз
предупреждали  его по-доброму: не ходи,  парень, до ‡ины, не длЯ тебЯ цветет
та фиалка, но он лишь отмахивалсЯ: да  идите вы... € вот возвращаетсЯ как-то
от ‡ины, а тут из  переулка трое -- и набрасывают  на Њитрошку  дождевик. „а
только не на того  напали. ђуку  в  карман -- там  отвертка самодельнаЯ,  из
клапана -- велосипед чинил... ђаз! ђраз! -- наугад. € не промахнулсЯ. Ћдного
убил сразу,  в висок, другому в пах  попал -- на дороге корчилсЯ,  а  третий
сбег...
     Ќа суде двое живых скажут в один голос, что никто Њитрошку, дескать, не
трогал, они ведь несовершеннолетние, малолетки,  все трое, и убитый тоже, по
месЯцу,  по  два до  восемнадцати  не  хватало, и  никто  на  Њитрофана,  на
взрослого,  не нападал, это он  сам и угрожал,  и напал с холодным  оружием,
изготовленным заранее из  клапана закаленного, одного убил, а другого мучил,
малолетнего, в пах раненного,  собиралсЯ лишить мужского достоинства. ‘удьи,
конечно же, поверили  им, их двое, малолетних,  и  не поверили Њитрофану  --
один, да взрослый, да притом убийца. € поехал  он, проклинаЯ судей и суровый
их  приговор:  пЯтнадцать  --  лагерей,  десЯть  --  поселениЯ  да  пЯть  --
поражениЯ.  ‘орок  седьмой  --  одно  слово! Ќо в  пЯтьдесЯт  третьем  ЃериЯ
порадовал: ехал домой дЯдь Њитроша и клЯлсЯ: сына ‹авриком назовет.
     ‚ернулсЯ  в  бостоновом  костюмчике,  в  шелковой  рубахе,  из-под  нее
морЯцкий   тельник  вырисовываетсЯ,  руки  в  наколочках,   а  наколочки  --
авторитетные, никаких тебе подлЯнок. Ѓабка увидела в  дверЯх, ахнула: откель
такой, с  какого курорта? Ђ что? Љ  нам,  хвалитсЯ, даже артистов привозили.
Ќет,  правда! Ќачальник над артистами выступал,  говорил: граждане зеки! —то
была артистка до революции? Ћна была, граждане, постельнаЯ принадлежность. Ђ
теперь  эта принадлежность  к  вам приехала...  Џромел он клешами  улицу  до
пивнушки...  Ђ на обратном  пути  встретил ‡ину-‡инулю. ла она в  резиновых
сапогах,  в грЯзной  юбке, за которую цеплЯлсЯ грызун  сопливый. ђуки  у нее
разбитые, как лошадиные копыта. ‚стретил  -- раскланЯлсЯ.  €  сплюнул вслед.
€з-за этой, что ль, фиалки поножовщина случилась?
     Ђ  через пару  недель  обнимал он  братана  родного, ЌиколаЯ.  Ѓабка от
счастьЯ слезьми полы мыла, службу за ‹аврентиЯ заказала. Ќиколай, дЯдь ЉолЯ,
тоже   за  любовь  сел.  ’очнее,  за  пацанку  одну  крымскую:   побаловалсЯ
солдат-фронтовик с нею под баркасом, на  теплом песочке погрел старые боевые
раны,  порассказал про …вропу, про ѓерманию-„ойчланд, про герров и фрау, про
свободную  их  любовь.   Ђ   потом   пришлось  стыкнутьсЯ  с  братом  ейным,
невоспитанным и угрюмым субъектом, ну и... Яволь! -- пустЯкам, что  ль, их в
разведроте обучали.
     Ђ радио разрываетсЯ. Ќа берег „она, плачет,  на ветку клена, рыдает, на
твой  заплаканный платок... ѓрустно и печально поет парень  про декабрь, про
раннюю зиму,  а за окном -- весна. ЋпЯть весна на дворе, пацаны! ЋпЯть землЯ
пахнет небом. ЋпЯть в лужах купорос  и воробьи купаютсЯ в них, как цыганЯта.
Ђ  ветер  несет  с  милого  юга,  с  родимой  стороны,  запах  полыни,  сушь
солончаков,  дух  чернозема,  так  непривычный  здесь,  на  этих  московских
суглинках. Ћгни ђостова поезд  захватил в пути...  Ђ тебе тЯжко. ’ак тЯжело,
пожалуй,  еще   никогда  не  бывало.   Ќет,  иллюзий  относительно  истинной
человеческой сущности  ты  не питал уже в  детстве,  Ќо так, как  сейчас, не
бывало еще  никогда. „рузей нет.  ‹юбимых  растерЯл...  вагон к перрону тихо
подходил; тебЯ, больную, совсем седую, наш сын к  вагону подводил. ‚сю жизнь
ты сжигал  корабли и разрушал  за собою мосты. Ѓыл всегда один.  Ћдин против
всех. ’ебе нравилось иногда бравировать этим: этакий одинокий волк! €  часто
с упоением бросал ты всей этой шакальей  своре:  иду на вы!  •ватал  клыками
первого  попавшегосЯ, того, кто ближе. Ќо потом, очень скоро, устал от всего
этого. ‚се это вскоре показалось одним из видов суеты. Ќет,  правда, пацаны,
без рисовки  --  так!  Ќу,  здравствуй,  поседелаЯ любовь моЯ!..  ‡ахотелось
покоЯ.  ќто  когда  подвалила  настоЯщаЯ  слава и  когда  уже  не  прельщала
известность любой  ценой. Љогда не хотелось уже ни-че-го. Ќет, единственное,
чего еще  недоставало, так это, как ни банально, денег. ЋпЯть же не длЯ себЯ
-- длЯ разрастающегосЯ потомства...
     ‚ этом вопросе ты  пошел в дЯдь Љолю.  “ того  было  столько жен,  хоть
книгу учета заводи! ‚се они у него были какие-нибудь этакие. Љрасивых женщин
избегал, оставлЯЯ, как сам говаривал,  тем, у кого не  развито  воображение.
‡ато  как  его  любили  эти  дурнушки!  ЉакаЯ,  оказываетсЯ,  страсть, какие
сокровища  таЯтсЯ под невзрачной  оболочкой.  Ћни его  и ножиками резали,  и
отравами травили, и... Ђ  впрочем,  может, все это свист  художественный? Ћн
любил  по пьЯнке повалЯть ваньку и наговорить на себЯ с три короба  -- очень
русскаЯ, кстати,  черта. Љогда находил на него такой стих, он юродствовал до
неприличиЯ, ломал из себЯ того русского, через три "с",  что пьет квас, даже
не сдуваЯ тараканов. Ћднако  количество жен  наводило на мысль: а не скрытый
ли он татарин?
     ‘ одной, с любимой женой  он, прожил лет  восемь,  пока она не  умерла,
отравившись  политурой.  ‡вали ее  Њунькой.  ђыжаЯ,  помнитсЯ,  была  тетка,
конопатаЯ, такаЯ, знаете, что называетсЯ, задорнаЯ. ЏознакомилсЯ он с нею на
лесоповале. „етей у них не было...  Ћ, как она тискала тебЯ, мазала помадой,
целовала,  совала в карманы  шоколадки, хорошаЯ,  в общем, была тетка, ты ее
сразу полюбил. Ђ она тебЯ. Ќаверное,  потому, что похож  на дЯдь  Љолю;  так
похож, что  одна соседка спросила мать: "Ћн у тебЯ случайно не от брата?" --
"„а ну, нет!" -- ответила мать. Ћх, уж эта простота нравов!
     Љак-то гос