говорит, это не ты, это  еще  какой-то".  ‚от  этим  и
спассЯ.
     - •орошее спассЯ! - удивилсЯ Я.
     - Ђ вот видишь, жив, - улыбнулсЯ он. - ќ,  да  что  с  вами,  молодыми,
говорить. ’ам весь наш полк подорвалсЯ. ’ам, знаешь, какое  дело  было?  ’ам
очень ужасное дело было! ’ам целые дивизии в котлы шли... ’ам нас немец  как
хотел, так и бил. „исциплины никакой, а шпионаж этот наскрозь,  наскрозь!  Ђ
это все ‘ухомлин производил. Ћн от ѓришки ђаспутина  за  нас,  говорЯт,  сто
миллионов золота получил. ‚от он знает.
     - Ѓуровишь ты невесть что, - с досадой сказал ђодионов. - Џри  чем  тут
‘ухомлин? ’ут царизм...
     - Ђ ѓришка кто? Ќе царизм? - быстро спросил Џотапов.
     - Ђ ѓришка - простой сибирский мужик, конокрад. Ќо только  что  гипнозу
много имел, вот он Ђлису и того! Ђ что в штабах происходило, он  того  знать
не мог. ќх, вроде грамотный ты человек, газеты читаешь, а...
     џ подошел к плитке, снЯл чайник, всыпал прЯмо в него горсть мелкого чаЯ
и стал разливать в пиалы.
     ‚ этих людЯх еще жило, продолжалось и волновалось прошлое, то, что  длЯ
менЯ вообще не существовало.
     - Џей вот! - сердито приказал ђодионов. - ’ебе сейчас обЯзательно нужно
домой; приехать, сухой малины заварить с медом и чашек  пЯть  опрокинуть,  а
потом - в полушубок и пропотеть хорошенько. ЏроснешьсЯ здоровым! Ђ так толку
не будет. …сли она точно пришла...
     ‘ минуту мы все молча пили.
     - ‘ухомлин, - повторил ђодионов,  усмехаЯсь.  -  ’ы  мне  про  него  не
говори. џ его на Љавказском фронте вот как тебЯ видел. - Ћн усмехнулсЯ. - Ћт
него крест получил! ‚от так же проснешьсЯ ночью, выйдешь на улицу -  а  ночи
там Ясные, ни облачка! ‘тоишь  и  думаешь:  а  уж,  верно,  стоит  где-то  у
стеночки та австрийскаЯ винтовочка, в которой лежит моЯ смертушка.  ‘тоит  и
дожидаетсЯ своего часа. Ћн в то времЯ из австрийских нас бил! ’очный бой, за
версту снимает. ‚от и выходит: ты тут стоишь, а смерть твоЯ в окопе:  ее  из
Ѓерлина привезли, в австрийское  дуло  вложили,  турку  в  руки  придали.  Ђ
задумал ее царь Ќиколай да и кайзер ‚ильгельм из-за  австрийского  принца  в
‘ербии. Љогда ее обговаривали, тебЯ не спрашивали, а умирать  -  так  небось
сразу позвали. ЏонЯл? ‚от в чем дело! Ђ ты ‘ухомлин! ќто что?
     - ќто, конечно, так, - согласилсЯ бригадир.
     - Ќу, вот то-то, что так, - ответил  ђодионов.  -  Ђ  ‘ухомлин  -  дело
пЯтое. €з-за этого Я и к Љрасной гвардии примкнул. ЏонЯл?
     Ѓригадир что-то тихо ответил. € вдруг они как-то разом сблизили головы,
стаканы и очень хорошо заговорили о брате бригадира. Љак же  это  могло  так
выйти? Џочему? € кто в этом виноват, если он не виноват?
     џ увидел, что им не до менЯ, и тихонечко  вышел  на  улицу.  “же  почти
рассвело. Ќебо было высоким, и хотЯ казалось оно еще тускло-зеленоватым,  но
на горизонте уже ползла и разливалась светло-розоваЯ полоса, как  будто  над
горами медленно раскрывалась огромнаЯ перламутрица. „ва  старика  сидели  за
столом, пили чай и толковали о жизни. Ћба они любили ее и старались  сделать
как можно более понЯтной, честной и чистой, и оба  они  не  знали,  как  это
сделать. Ђ там в горах ворочалсЯ и не спал Љорнилов. —то-то ничего путного у
нас не получалось с древним городом, а времЯ все  шло  и  шло,  и  он  начал
терЯть всЯкую надежду. „иректор тоже не спал  и  если  только  не  лежал  на
диване с мокрым комком на лбу, то  ходил  по  кабинету  большими  бесшумными
шагами и думал. „умал о  маленьком,  горбатом  архитекторе,  о  том  макете,
который он нам показал сегоднЯ; о наших  раскопках;  о  том,  что  истрачено
столько денег, а результатов никаких;  что  мы  его  обЯзательно  впутаем  в
какую-нибудь дурацкую финансовую историю; потом (сердито усмехаЯсь) об удаве
и о том, как со всем этим покончить; опЯть об архитекторе в свЯзи с проектом
нового зданиЯ музеЯ и реконструкцией города и, наконец, о том, что  все  это
неважно и ненужно, потому что реконструкции не будет и скоро  грЯнет  война.
„иректор думал о ней и ходил. ходил по комнате, подходил к столу, пил  прЯмо
из горлышка холодный горький чай и прикидывал, что же тогда произойдет.  —то
будет со мной, с Љорниловым, со всем музеем в  тот  день,  когда  заработают
призывные пункты, подвалы окажутсЯ вдруг не подвалами, а  бомбоубежищами,  а
он не директором музеЯ, а командиром какой-то части. Ћн думал об этом  и  не
спал. ‡ато, очевидно, крепко спала за стеной и ни о чем не думала  его  жена
‚алентина ‘ергеевна. Ђ в другом конце города спала Љлара - длиннаЯ,  тонкаЯ,
сильнаЯ, вытЯнувшаЯсЯ на кровати, как в строю. Ђ еще дальше, в горах,  спала
племЯнница бригадира Џотапова, котораЯ так хорошо умела смеЯтьсЯ, когда надо
было работать. Ћна, верно, тоже сейчас бормотала и улыбалась во сне. ’ихо  и
мирно спали наши женщины, верЯ в нас, в  нашу  мужскую  силу,  доброту,  ум,
мужество и в то, что мы сумеем не допустить в мир ничего плохого.
     Ђ где-то там, верст за двадцать, в глухом урочище,  на  берегу  грЯзной
речонки, под огромными голубыми валунами спала уже  второе  тысЯчелетие  та,
котораЯ когда-то была первой красавицей, принцессой, невестой, а может быть,
еще и колдуньей.
     ‚се вокруг нее было овеЯно темнотой и тайной. Ћна не была похоронена  и
оплакана, над ней не возвели погребальной насыпи, не  поставили  надгробного
камнЯ. ‚ день свадьбы она вдруг пропала из глаз  людей.  €  два  тысЯчелетиЯ
никто не знал, как же это случилось и где она находитсЯ. Џри жизни она  была
высокаЯ, с тонкими пальцами, продолговатым лицом, и все считали ее, конечно,
красавицей. ‘ыплет дождик, летЯт мокрые листьЯ, идут низенькие  тучи,  грЯзь
прЯмо хлещет с гор жирными потоками. Ќо она надежно укрыта  валуном,  и  две
тысЯчи лет, прошедшие над ней, ничего тут не изменили.  …ще  только  две-три
блЯшки из ее свадебного убора попали нам в руки, все остальное цело. …е  еще
не нашли и не ограбили. Џридет времЯ, и все триста ее  золотых  украшений  -
кольца и серьги - полностью переселЯтсЯ в витрины музеЯ. Ђ  сейчас  она  все
еще невеста. € Я только стою и гадаю, какаЯ же она?
     ‚от в это времЯ и прошли  около  менЯ  две  женщины.  Ћдна,  та  самаЯ,
которую за глаза мы звали "мадам ‘мерть". џ за последние два года  видел  ее
только однажды - в ту ночь, когда увозили завхоза.  Ќо  никаких  сомнений  у
менЯ это не вызвало. џ ведь тоже был понЯтой. Ђ она была машинисткой особого
отдела, и поэтому все, что выходило из ее  рук,  было  секретным,  важным  и
особенным. Џолчаса тому назад она закончила  печатать  длинную  бумагу,  где
упоминалась  моЯ  фамилиЯ.  ‚  бумаге  этой   описывались   наши   поступки,
приводились отдельные фразы и делалсЯ вывод, что мы люди опасные, ненадежные
и доверЯть нам нужно с осторожностью, а одному  так  и  совсем  нельзЯ  даже
доверЯть. Њашинистка неплохо, пожалуй, ко мне относилась и даже рискнула раз
менЯ предостеречь, но Я не послушал, и теперь она,  печатаЯ  бумагу,  думала
только о том, чтобы все буквы выходили четко,  интервалы  и  красные  строки
были расположены правильно, а заголовок и полЯ достаточны длЯ резолюции.
     Ђ рЯдом, в другой комнате, сидела женщина - красиваЯ молодаЯ блондинка,
задумчиво курила и ждала эту бумагу. …й надлежало сейчас  же  ее  принЯть  и
приобщить к чему-то. Ћна знала всех упоминаемых в этой  бумаге  и  полностью
понимала, что по крайней мере длЯ одного из них  все  это  означает.  €менно
поэтому она была слегка смущена,  огорчена...  и  даже,  пожалуй,  чуть-чуть
взволнована и курила. ‘  человеком,  фамилиЯ  которого  упоминалась  в  этой
бумаге чаще всего и ради которого, собственно  говорЯ,  всЯ  бумага  и  была
составлена, ей редко случалось разговаривать. ’ем не менее однажды она целый
вечер просидела в нетрезвой компании, специально слушаЯ его. ’огда  был  он,
бригадир Џотапов, ее начальник, и  она,  ‘офьЯ  џкушева,  работница  особого
отдела, только недавно, после окончаниЯ  института,  принЯтаЯ  на  службу  и
выполнЯвшаЯ свое первое задание. € поэтому сейчас ей, должно быть, казалось,
что не все в этой бумаге изложено правильно, что из нее  ушло  что-то  очень
важное, а поЯвилось что-то совсем лишнее. ѓерой  этой  бумаги,  обрисованный
(вернее, сформулированный) со зловещей традиционной безличностью тех  времен
(он, оказываетсЯ, "восхвалЯл", "клеветал", "дискредитировал",  "сравнивал"),
очень мало напоминал ей того, кто вызвал у нее за оживленным столом неЯсную,
несильную, но все-таки достаточно определенную симпатию.
     Ђ к четырем часам утра бумага была напечатана, проверена и  отложена  в
особую папку с надписью: "Ќа визу". € вот теперь, в половине пЯтого, они обе
прошли мимо менЯ, обе менЯ сразу узнали и поздоровались.  ‚се  было,  как  и
раньше.
     Ќад городом опЯть стоЯло высокое холодноватое утро. Џробуждались первые
птицы, спешили первые прохожие. ѓде-то далеко-далеко на высокой чистой  ноте
звенел первый трамвай, и мы втроем стоЯли, смотрели на небо,  дышали  острым
воздухом и весело говорили о том, что день установитсЯ Ясный и погожий.
     € хорошо бы сегоднЯ всем троим выбратьсЯ в горы.


        Џђ€‹Ћ†…Ќ€…  

        €‡ ‡ЂЏ€‘ЋЉ ‡›Ѓ€ЌЂ  

     „ва человека, две встречи из моего не столь уж далекого прошлого  стоЯт
у менЯ перед глазами, и Я собираюсь о них рассказать.
     џ встретилсЯ с этими людьми при обстоЯтельствах, о которых мне придетсЯ
еще много говорить потом. Џоэтому сейчас Я скажу только,  что  выслушал  эти
рассказы в конце сороковых годов, на ‘евере, в месте, не указанном на  карте
ни кружком, ни  крестиком.  Ђ  здесь  нужно  было  не  крестики  ставить,  а
водрузить крест - огромный, гранитный, такой, который можно было  бы  видеть
за пЯтьдесЯт верст,  столько  в  этом  месте  было  положено  жизней.  „а  и
положено-то как?! ѓлупо, походЯ, без всЯкой пользы и нужды.
     ‹агерь, в котором  Я  очутилсЯ,  был  крошечный,  степной,  жалкий,  не
лагерь, а так, лагеришко, затерЯнный  где-то  на  грани  ‘ибири  и  „альнего
‚остока. € было-то в нем всего-навсего четыре отделениЯ. ‘мехота, и  только!
Ђ тот лагерь, из которого Я прибыл, имел добрую сотню  отделений  и  занимал
пространство, равное ‡ападной …вропе. € звали его "‡олотаЯ Љолыма". ’ам была
тайга, глухаЯ темень, болота, лесные  речки,  медведи,  глухомань.  Ћтойдешь
десЯть шагов от дороги - и подавай голос, а не то потерЯешьсЯ.
     ‡десь же мерзлаЯ равнина, ветер гонит по насту мелкую колючую  пыль,  и
она звенит  и  поет.  €  заледенелый  курай  тоже  под  ветром  звенит,  как
стеклЯнный. ‚етры гулЯли по этому пространству  беспрепЯтственно.  ‚сю  ночь
около ограды что-то пело, жужжало, завывало, говорило человеческим  голосом,
а наутро ворота приходилось откапывать. ‘угробы вырастали в трехэтажный дом.
Џосмотришь со степи и не поверишь,  что  за  ними  живут  люди.  ‹агерь  был
сельхозом. ‹етом и осенью мы работали в поле,  сажали  и  убирали  картошку,
сеЯли сою, фасоль, горох. —то же мы делали зимой, Я сейчас  положительно  не
могу припомнить. Ќо  что-то  делали  всегда,  немного,  но  день  был  занЯт
полностью.
     ‚ это времЯ лагерь стоЯл ободранный, голый страшный. ‹етом  он  походил
на  станционный  поселок  средней  руки;  стоЯли  какие-то  скамеечки,  щиты
ударников, доска длЯ газет, крытые уборные,  еще  что-то.  “  землЯнок  были
табуреты, лесенки (мы живли на три метра под землей), у клуба -  плакаты.  Љ
зиме же ничего не оставалось, растаскивали все. ђазжигали  костры  и  варили
картошку, бобы, сою, немолотую рожь. Љонечно, надо было иметь желудок цапли,
чтобы переварить это. Ќо наши все  переваривали.  Џрекратились  все  катары,
Язвы, запоры. Ќе до них, наверно, было. ‹етом мы еще что-то воровали, что-то
комбинировали. Љ середине зимы сжирали и сжигали  все!  ‚от  тогда  жили  уж
только на пайке. ‚се  свободное  времЯ  лежали:  лагерь-то  был  инвалидный,
освобожденных-то хватало. ‹ежали молча. ‚о-первых, все уже  переговорили,  а
во-вторых, просто было холодно. Ќадо было укутатьсЯ с головой во все трЯпье,
что имелось, и лежать, не двигаЯсь,- так, чтобы не растратить тепло.  ’опили
кураем. Ћн горел красивым, белым, высоким  огнем,  трещал,  стрелЯл,  пускал
фейерверки, но толку-то от него было чуть.  „аже  печка,  и  та  нагревалась
еле-еле. Ќу а около печки, конечно, лежали блатные и всех желающих погретьсЯ
гнали дрыном прочь. ‘вЯзыватьсЯ с ними в ту пору еще  не  решалсЯ  никто.  €
воды не хватало тоже. ‘колько ее ни качали из единственного колодца,  а  все
было мало. ’ак что и кипЯтком согретьсЯ было можно только раз в сутки. •олод
в бараке стоЯл какой-то странный,  не  сильный,  но  пронизывающий,  гнилой.
Љаждое утро после  развода  на  работу  мыли  полы.  ‚ыплескивалось  на  пол
несколько ведер воды, а потом жидкую грЯзь сгонЯли резиновой шваброй в  щели
пола. ‘ мороза ведра дымились,  и  доски  дымились  тоже.  ЉрошечнаЯ  желтаЯ
лампочка, похожаЯ на ссохшийсЯ лимон,  едва-едва  пробивалась  через  туман.
Ћколо нее всегда висели мутные, желтые, перламутровые радуги.  „ругого  краЯ
барака не было видно вообще. Џахло мокрыми, размочаленными досками.  “кройсЯ
с головой и лежи так, и слушай: вот булькает вода, смешки, переговоры -  это
дневальные с обеих сторон сошлись посередине  барака,  стукнулись  швабрами,
встали и закурили. ‡начит, через пЯть минут можно будет поднЯтьсЯ, еще через
полчаса - выйти (а попробуй-ка спрыгни на мокрый пол  раньше!  …сли  так  уж
тебе приспичило - скачи через головы); еще через час  оставшихсЯ  вызовут  в
санчасть. Ќо идти туда бесполезно: больница полна.
     Ѓарак, как свайнаЯ постройка, стоит над озером многолетней грЯзи. ѓрЯзь
подступает под самые доски, и когда спрыгиваешь с лестницы на пол  землЯнки,
навстречу тебе бьют  грЯзевые  ключи.  Ћживает  барак  только  тогда,  когда
приходит дальний этап. ’огда все  окружают  новеньких:  свежие  люди,  новые
знакомства, сногсшибательные известиЯ о новом кодексе, о пересмотрах, о том,
что прокурор, посещаЯ такую-то тюрьму, сказал, улыбаЯсь: "Џодождем еще  этот
год, а потом..." Њы слушали, иронически улыбаЯсь,  отмахиваЯсь,  посылаЯ  их
всех к черту... ("—то? ЋпЯть новый кодекс -  самый  высший  срок  пЯть  лет?
‡наешь что, а пошли бы они... ‘ 38-го года слышим".) € верили! Ѓоже мой, как
же верили! Љак твердо каким-то уголком ничем не замутненного сознаниЯ знали,
что будет что-то,  что  непременно  „олжно  быть  что-то,  -  справедливость
обЯзательно восторжествует! ЌельзЯ же так - 10,  15,  25  лет!  Љто  же  это
выдержит? „а и за что выдерживать-то? Ќо в амнистию не верили тоже, да и  не
хотели ее. ‹ет пЯть тому назад, когда Я впервые прибыл на Љолыму и  был  еще
"оленем с неотрубленными рогами" {’ак в  лагере  воры  зовут  новичков.  "’ы
давно с воли? ѓод? ’ак тебе еще десЯть  лет  упиратьсЯ  и  упиратьсЯ  рогами
(работать). ’ы сначала сдай рога в каптерку, на холодное, потом и говори  со
мной".}, со мной заговорил  сосед  по  нарам,  бухгалтер  вещевой  каптерки,
желтый,  прокуренный  старик.  џ  ему  рассказал  об  огромной   всенародной
амнистии, проект которой лежит на  столе  вождЯ,  он  посмотрел  на  менЯ  с
усмешечкой и сказал, подчеркиваЯ каждое слово: "’ак что вы, молодой человек,
тоже из "желающих освободитьсЯ по  амнистии"?  ’ак  знаете,  кто  вы  такой?
Џрочтите первые буквы, и вы поймете кто!"
     Ќет, в амнистию здесь никто не верил, и, повторЯю, мало бы кто и принЯл
ее (за что нас прощать-то?!),  но  во  все  остальное:  в  новый  кодекс,  в
разгрузку, в пересмотр дел и просто в то, что возьмут да и выгонЯт, - в  это
тайно верили все. Ќо тайно! ’айно!
     •орошим тоном считалось ровно ни во что не верить  и  махать  рукой  на
все. € только один раз Я услышал нечто совершенно  противоположное.  ‚от  об
этом случае Я и хочу рассказать.
     Ћднажды из госпиталЯ привезли несколько  человек.  ќтап  пришел  ночью,
новеньких наскоро рассовали по баракам, и в тот день их никто не видел, а на
другой как-то уж и интерес прошел: не с воли же они! € вот однажды, сразу же
после развода, в бараке хлопнула  дверь,  кто-то  остановилсЯ  на  пороге  и
назвал мою фамилию. "„верь, гад!  -  отчаЯнно  крикнул  дневальный.  -  ‹ето
тебе?!" ‘тоЯла дождливаЯ, грЯзнаЯ,  промозглаЯ  осень,  и  барак  был  полон
туманом. џ приподнЯлсЯ с нар и крикнул: "‘юда, сюда!" Ћн подошел ко мне. ќто
был высокий жилистый человек лет пЯтидесЯти пЯти, длинное сухое лицо, впалые
щеки, какаЯ-то ржавчина на щеках. Ђ вообще его лицо  напоминало  мне  чем-то
старый зазубренный косарь. ’акие есть в каждом бараке.  ‚о  времЯ  генералки
ими скребут полы и столы. Њы поздоровались. Ћн сел. џ спросил, не  хочет  ли
он закурить. Ћн поблагодарил ("“ менЯ есть, есть"), достал жестЯную  коробку
из-под зубного порошка, слепил папироску и закурил.
     - ‚ам привет, - сказал он.
     - Ћт кого? - спросил Я.
     - Ћт вашего бывшего начальника, - и он назвал фамилию директора.
     - Љак?! - схватил Я его за руку. - ђазве он?.. - € в ту же минуту узнал
его - замнаркома просвещениЯ Њирошникова.
     џ начал было его расспрашивать, но сразу понЯл, что он ничего не знает:
с воли давно и в последнее времЯ директора видел мало. ‡нает его  больше  по
армии.
     - Ћн сумел доказать, что он советский человек, а  Я  нет.  ЊенЯ  тогда,
правда, тоже не  взЯли.  Ќо  вот  видите,  через  несколько  лет  все  равно
вспомнили. - Ћн улыбнулсЯ. - Ђ начальник ваш вообще открутилсЯ,  и  выговора
не дали. - Ћн глубоко затЯнулсЯ, подумал и печально, но  твердо  отрезал:  -
‘умел!
     ѓоворил он ровно, спокойно,  так,  как  будто  это  его  совершенно  не
касалось. € было в его тоне что-то очень странное, такое,  какого  Я  ни  от
кого еще не слышал. џ даже не знал, что же именно, но не  так,  не  так  вот
говорЯт лагерники о своем деле!
     - ‚ы что же, признали себЯ в чем-либо виноватым? - спросил Я.
     - Ђ во всем, - ответил он охотно. - —то мне предъЯвили, то Я и признал.
- € опЯть-таки сказал он это очень спокойно и ровно, бесстрастно,  так,  как
будто говорил не о себе, а о другом.
     - “ них, сволочей, все признаешь, - усмехнулсЯ кто-то рЯдом на нарах. -
—то родную мать убил, и то признаешь. ќто тут некоторые пыль пускают, а  там
они... - ќто прЯмо относилось ко мне, это Я Якобы ничего не признал и ничего
не подписал. Ќикто мне в этом не верил, а кое-кто так считал мои слова  даже
личной обидой. (‚се подписали черт знает что, а ты вон какой храбрый,  лучше
нас всех, что ли? ‡наешь? ‚от выйдешь из лагерЯ, женишьсЯ,  так  жене  своей
будешь рассказывать, а нам погодишь - не глупее тебЯ.)
     - „а нет, менЯ пальцем не тронули, - ответил мой  гость.  -  Љогда  мне
только  сказали:  "‚ы  обвинЯетесь  в  измене  ђодине,  согласны  ли  давать
показаниЯ?" - там ведь сначала деликатно, - Я ответил:
     "„авайте бумагу и чернила, Я что вам надо, то и напишу".
     - € правильно, что зрЯ тЯнуть, - подхватил кто-то сбоку.  -  ‚се  равно
ведь заставЯт.
     - € написали? - спросил Я.
     Ћн махнул рукой и пренебрежительно усмехнулсЯ.
     - Ќаписал, конечно!
     - —то же?
     - пионил в пользу ѓермании.
     џ подумал: "‡начит, из воЯк" - и спросил:
     - ‚ы окруженец? Ћн засмеЯлсЯ.
     - Ќет, куда! џ инвалид! ЊенЯ из дому взЯли. џ посмотрел на него во  все
глаза. Ќеужели Я таки наконец встретил настоЯщего шпиона?
     - Ђ начальник мой что же? - спросил Я невпопад.
     - Ђ что он? …го и тогда не взЯли, и сейчас не  тронули,  значит,  сумел
доказать, что он человек нужный. Ђ вот брат-то его туда пошел,  -  он  ткнул
пальцем в пол. - ‚ы что, не знали? Љак же, как же, расстрелЯли у него брата!
‚от тогда его и перебросили к вам в музей.
     - „а за что же брата?! - спросил Я.
     - Ќу, как за что? - ответил он удивленно. - Џрочесывали армию, а он  не
прошел проверку, не показалсЯ внушающим доверие, а чин большой,  девать  его
некуда, вот и расстрелЯли.
     - Џостойте, постойте, - сказал Я. - ЉакаЯ проческа армии?  Ћт  кого  ее
прочесывать-то?
     Ћн посмотрел на менЯ.
     - Ћт хлама, от старого мусора! Ћт всего, что вредит ее  боеспособности,
от тех, кто еще до сих пор  не  пережил  в  душе  партизанщину,  гражданскую
войну. ‚от этих и выкидывали раньше всех. Ђ потом принЯлись за нас.  ‡начит,
мы тоже не внушали довериЯ. - Ћн подумал. -  Ќу,  конечно,  и  ошибки  были!
„ело-то огромное. Ќо в общем-то правильно! - (Ќа нарах молчали - слушали.)
     - ‚се-таки Я чего-то не  пойму,  -  сказал  Я,  -  ну,  человек  устал,
отЯжелел, весь в прошлом, в общем, не внушает  довериЯ,  так  уволь  его  из
армии, дай ему пенсию, пусть отдыхает! ‘ажать-то его зачем?
     Ћн засмеЯлсЯ.
     - ќх, какой вы быстрый, - сказал он хитро.  -  Љак  же  это  так?  „ать
пенсию, уволить. Ђ ведь он герой, про него в песне поетсЯ, у него всЯ  грудь
в орденах, его именем города названы. Ђ вы так просто - взЯть и выкинуть.  Ђ
он будет служить наглЯдным  примером  и  агитировать.  €  посеет  колебаниЯ,
понизит боеспособность армии. Ќет, так  не  выходит.  ‚ождь  все  это  очень
здорово учел, он десЯть раз отмерил, а потом уж резанул.
     - ‘лушайте! - воскликнул Я. - ‚ы что, все это - серьезно?
     Ћн усмехнулсЯ.
     - Ђ вы думаете, шучу? - сказал он невесело. - ђазве этим шутЯт? Ќет, мы
все должны здесь погибнуть! ‚се до  одного.  Ќа  наших  костЯх  и  возникнет
коммунизм. ‚сем нам единым памЯтником будет построенный в боЯх  социализм...
‚от так.
     - Ќу, нет, - ответил Я. - Ќет, к чертовой матери. Ќе принимаю  Я  этого
долга! € никому Я свою голову не задолжал! € долгов  таких  не  делал!  Ќет,
нет! ‚ы как хотите, а Я буду жить! Џусть тот, кто должен, тот и  сдыхает,  а
Я... Ќет, нет и нет!
     Ћн натЯнуто улыбнулсЯ и встал.
     - Ѓуду рад, буду рад, - сказал он. - „ай  Ѓог,  чтоб  вам  удалось.  ‚ы
посильнее нас, стариков. ‚от вашему начальнику удалось  же!  Ѓрат  погиб,  а
он... Ќу желаю, желаю. - € он быстро пошел от менЯ, стуча палкой по полу.
     Ђ Я стал думать. Ѓыло что-то очень нехорошее в том, как  он  говорил  о
моем начальнике и его  погибшем  брате.  —то-то  настораживающее,  туманное,
намек какой-то, что ли? Њысль,  недовысказаннаЯ  до  конца?  Ќо  так  ничего
додумать не успел. Џозвали завтракать.

                                   * * *

     –елый месЯц Я его не видел, а потом мы встретились в бане. ЃанЯ! Ћ  ней
надо говорить особо. ЃанЯ была одним из  самых  больших  несчастий,  которое
только может свалитьсЯ на голову лагерника. €, вероЯтно, не начальство  было
в этом виновато. ‚ойна-то ведь  только-только  кончилась,  одежды  не  было,
бельЯ не было, мыла не было,  и  дров  не  было,  словом,  ничего  не  было.
‚ошебойка  работала  только  в  лазарете,  а  лазарет  переполнен.  Ќу,  что
делать-то? Ђ делать было что-то надо. € начальство делало, оно  проводило  и
отражало мероприЯтиЯ. ЃанЯ была крохотной,  темной,  с  побитыми  окнами,  с
провалившимсЯ полом (досок-то нет). Ђ самое главное  -  топить  было  нечем,
вместо  дров  -  курай.  Џриходилось  изворачиватьсЯ.  Џоднимали,   положим,
какую-нибудь  одну  бригаду,  человек  пЯтьдесЯт  -  семьдесЯт,  и  гнали  в
профилактический пункт - в пустой недостроенный барак. Ќабивали  этот  барак
доверху,  и  партию  за  партией  пропускали  через  баню.  —тобы  вымыть  и
обработать бригаду в пЯтьдесЯт человек, надо  было  не  меньше  трех  часов.
‡начит, 50 моютсЯ, а остальные  -  сидите  и  ждите,  пока  не  кликнут.  Ќо
пЯтьдесЯт человек - это тоже случай оптимальный. Ќо вот  два  раза  в  месЯц
идет мытьсЯ весь лагерь - 1100 человек. ЃанЯ  работает  12  часов  в  сутки,
заход - 50 человек. Ќу-ка сосчитайте, что это  составит.  €  по  двое  суток
иногда приходилось ждать очереди. ‚ свой барак немытых не  пускали,  сиди  и
жди. ‚се бы еще ничего - но сам барак-то походил на решето. Њы растаскали  с
него все: и крышу, и наружные двери, и пол, и нары - осталсЯ один настил  да
стены с оконными  проемами.  Љогда  их  затыкали  телогрейками,  становилось
совсем темно. ‡начит, вот: холод, темнота, теснота  и  духота.  Љ  стене  не
прислонишьсЯ, - как горный мох, нарос иней, из бачка не напьешьсЯ - лед! ’ак
вот сидишь 20, 30 часов. € вот кто-то около менЯ в темноте произнес:
     "Ѓоже мой, до чего это ужасно!" —его в лагере не любЯт - это таких  вот
выкриков. ‘иди и молчи! Ќе у тещи ты  в  гостЯх,  и  всем  тошно.  Ќо  слово
"ужасно" - было сказано как-то совершенно по-иному, не  как  выкрик,  а  как
оценка, как слово, исходЯщее от того, кто  созерцает  все  это  со  стороны.
Џоэтому Я лениво ответил:
     - ќто еще, батЯ, не ужас, ужас, батЯ, там, в бане, будет.
     Ћн повернулсЯ. џ его не видел, но почувствовал,  как  коротко  и  резко
стукнула его палка.
     - Џлевал Я на вашу баню,  -  сказал  он  мне  резко,  но  опЯть  как-то
совершенно не по-лагерному. - Ќе в ней дело.
     - Ђ в чем? - спросил Я лениво. Ћн смолчал. Ћн как-то очень зло смолчал,
не смолчал даже, а просто прервал разговор.
     -  ‘люней,  милый,  у  тебЯ  не  хватит  плеватьсЯ,  -  сказал   сверху
добродушный старческий голос.
     - ‘редства ужасны, - объЯснил тот же голос после небольшой паузы. -  ’е
средства, которые приходитсЯ применЯть. Ќикто и никогда из наших учителей не
думал, что социализм будет построен таким путем. Ќо они не  могли  пойти  на
это, а мы можем и правильно делаем.
     € он вздохнул - скорбно и мудро. џ все  еще  не  понимал,  кто  это,  и
потому спросил:
     - Њы? ’о есть кто это - мы? ‚ы да Я, что ли?
     - Ќу, конечно, - ответил он, - вы да Я, власть-то народнаЯ! - € он даже
усмехнулсЯ (и тут Я узнал его).
     - —то городит, падла, что городит! - крикнул кто-то около моего лица. -
‘ажал, сажал, да и сам в мешок  попал!  -  ќто  уже  встрЯл  кто-то  здорово
понимающий дело: почти в каждом  лагпункте  бродило  по  парочке  таких  вот
всепонимающих непробиваемых болванов. Ќа воле они занимали большие посты,  и
когда их выкинули из кресел, они себЯ почувствовали неуютно и  зЯбко  -  как
черепахи, с которых содрали панцирь. Ќо они  не  сдавались.  Ћни  ходили  по
лагерю и учили.
     - Ќикакой  паники!  -  учили  они.  -  ‚се  правильно!  ‚се  правильнее
правильного. ‚ождь очищает тыл от врагов, нытиков и старого хлама. ЋстанутсЯ
молодые проверенные кадры, и с ними он будет строить социализм.
     - Ђ можем ли мы,  -  спрашивали  они  далее,  уже  хитро  прищурЯсь,  -
сказать, что здесь все невиновны? Ђ если есть хоть один настоЯщий враг -  то
Я сам...
     - Ђ вы не знаете, - загадывали они еще, - сколько нужно человек,  чтобы
построить мост через ‚олгу? ’ысЯчи! Ђ чтоб бросить на него бомбу? €  одного,
пожалуй, хватит. Ђ?
     ‚ лагерЯх этих людей ненавидели до дрожи,  жигали  ногами,  как  собак,
гнали ночевать к параше, нарЯдчики и бригадиры присылали их на самые тЯжелые
работы. € все равно они гордо несли свой несгибаемый  героический  идиотизм,
пока не сбрасывали его в могилу. € нельзЯ было понЯть, что же  это  такое  -
маска,   приросшаЯ   к   коже?   ’русость?   “хищрениЯ   нечистой   совести?
Ђполитичность? ЏолнаЯ политическаЯ неграмотность (но ведь  зубрили  же  они,
ослы, хотЯ бы политграмоту?), та непробиваемаЯ  твердокаменнаЯ  человеческаЯ
глупость, котораЯ сильнее всего потому, что она и в самом деле  героична?  €
сейчас, когда Я вспоминаю прошлое и стараюсь разобратьсЯ в нем, найти  всему
какое-то психологическое обоснование, то все-таки не все понимаю  до  конца.
’огда же мне было просто не до этого, Я обходил этих людей. Ќо сейчас что-то
толкнуло менЯ заговорить, и Я заговорил. џ его спросил, а не думает  ли  он,
что средства, которые потребны длЯ строительства социалистического общества,
враждебны  и  противоположны  тому,  что  здесь  происходит,  что   даже   с
хозЯйственной  точки  зрениЯ  нет  большего  преступлениЯ,   чем   в   эпоху
развернутого  строительства  затоварить   такую   огромную   рабочую   силу,
превратить специалистов в  землекопов  и  разнорабочих.  ’акими  средствами,
сказал Я, разрушить можно что угодно, а построить возможно только вот этакий
барак, да и то он завалитсЯ через два года.  Ћн  усмехнулсЯ  и  спросил:  не
говорит ли с ним такой-то, - и назвал менЯ по фамилии. џ сказал, что да, это
Я. ’огда он менЯ спросил: а не слыхал ли  Я,  что  существует  революционнаЯ
целесообразность и что она превыше всех законов. џ ответил, что да,  слышал,
знаю.
     Ћн спросил менЯ, как же Я тогда понимаю, что это такое? џ ответил,  что
это основной закон прифронтовой полосы, той поры, когда  фронтом  становитсЯ
все государство, а короче, это - сама революциЯ,
     Ќары вверху надо мной заскрипели, кто-то резко сел или лег и сказал  со
злым восхищением: "‚от  ведь  ‘идоры  Џоликарповичи,  и  нашли  где  баланду
разводить!"
     - ’ак, значит, вы признаете, - спросил мой собеседник, - что существуют
и законы революции?
     - „а, безусловно.
     - ’ак что же вы тогда порете ерунду? - закричал он. - ‚идите ли, почему
его осудили без суда. ‚реден был, вот и осудили. Ђ вы в революционное  времЯ
юриспруденции захотели, обоснований, адвоката! Ђ людЯм некогда вам  адвоката
искать, они делают революцию и плевали на ваши претензии. ‚от сиди ты  здесь
и жди!
     - Ќо постойте, - сказал Я, сбитый с толку, - революциЯ-то  кончилась  в
22-м году вместе с гражданской войной.
     - Ax, вот как? - спросил он с ласковой, злой иронией. - Џо-вашему,  она
скончалась, а что ж у нас такое сейчас? ЉонтрреволюциЯ, что ли?
     џ ответил:
     - ђеспублика.
     - Ђх, республика? - фыркнул он. - Ђ это не одно и то же?
     - Ќет, не одно и то же, - ответил Я, - революциЯ не строит, она  ломает
старое, а потом приходит государство и создает  свои  законы.  ђеволюционные
меры после окончаниЯ революции превращаютсЯ в контрреволюционные, потому что
их  сейчас  же  присваивают  политические  авантюристы.  ’о  же  самое  и  с
революционной целесообразностью. Ћна несовместима с законами. -  €  вдруг  Я
услышал, как он выругалсЯ, - скверно, длинно - и соскочил с  нар  и  стукнул
своей деревЯшкой.
     - ’ише ты, чума, - крикнул кто-то около него, - ногу отдавил!
     - ‚от! - крикнул он торжествующе. - ‚от длЯ кого нужны эти лагерЯ!  „лЯ
таких, как вы! € правильно, что вас сюда сажают. Ђ Я бы и сажать не стал,  Я
сразу бы к стенке ставил.
     - ’ю, чокнутый, - беззлобно сказал около менЯ  кто-то  из  стариков,  -
орет!
     Ђ он уже стоЯл на полу, надо мной, и размахивал палкой.
     - € нас правильно сажают! - кричал  он.  -  ’ак  нам  и  нужно,  старым
дуракам! ‘опли перед вами распустили! Њальчишки-несмышленыши, пожалеть надо!
…ще исправЯтсЯ. Џошлем в Ђлма-Ђту. Ђ там сейчас ему место учителЯ или врача:
пожалуйста, живи, агитируй, вражина! ‘трелЯть вас  надо  было,  как  в  18-м
году! Џачками! Џротив кого ты, сволочь, Язык  высунул,  против  кого  пошел?
Џротив менЯ ты, что ли? ’ы против революции пошел! …е ты отпеваешь!
     - „а тише ты, падла, - страдальчески крикнул кто-то снизу.
     Ђ он все кричал.
     - ѓоворил мне о вас директор, мол, парень горЯчий! ѓорЯчий. Ђ Я, дурак,
еще  говорю:  "‘кажи  ему,   пусть   поосторожнее".   Љакой   там,   дьЯвол,
поосторожнее, он знает, что делает! ‘разу надо бы мне в органы бежать. Ђ мы,
дураки да слюнтЯи...
     € как только он сказал про органы, весь барак  зашевелилсЯ,  заскрипел,
загудел, задрожал. ‚верху  зажглась  спичка,  и  Я  увидел  его.  Ћн  стоЯл,
опираЯсь на трость, и весь трЯссЯ мелкой злобной дрожью. …ще одно мое слово,
и он бы, конечно, бросилсЯ на менЯ. € сейчас же около моего лица  послышалсЯ
мЯгкий скачок - это соскочил с нар —играш,  самый  старый  и  уважаемый  вор
лагпункта (ему было, пожалуй, лет под тридцать). Њы с ним дружили.  џ  редко
видел даже и не в лагере человека более вежливого, мЯгкого и обходительного.
Ќикогда он не повышал голоса, не ругалсЯ, никогда ни во что не мешалсЯ:
     лежал на нарах и читал книги. Ћн из барака вылезал только по  нужде.  ‚
столовую же не ходил вовсе. ‘анитары приносили ему котелки  рисовой  каши  и
особой больничной баланды. Ћн всегда состоЯл на диетпитании. Ђ сейчас  Я  не
узнал его голоса. ќто было что-то очень мЯгкое, округлое, мЯукающее,  каждое
слово кончалось мЯгким  знаком.  ’ак  говорЯт  блатные,  когда  не  бьют,  а
убивают.
     - ’ы чего же, падла, - сказал он, -фитиль, палкой в лицо  мне  лезешь?!
Ќе научили тебЯ еще свободу любить?!
     € сразу в темноте что-то произошло: пронессЯ какой-то  вихрь,  стукнула
палка, что-то тЯжело обрушилось на пол. € опЯть около менЯ послышалсЯ мЯгкий
кошачий прыжок. ќто —играш прыгнул на нары. ‘тало совсем тихо. Џотом  кто-то
жульнически воскликнул: "“пал кто-то, кажетсЯ. ќй, кто там упал?" "‡ацепилсЯ
за нары", - ответил ему простуженный бас. € барак  сразу  ожил:  "’ак  нужно
вставать, что же лежать-то? ќй, душа милаЯ, вставай, докторов-то нету". "ќто
новенький, новенький", - зашумели около менЯ. џ сполз  с  нар  и  подошел  к
—играшу. "‘пичку!" - сказал Я. (’олько у него  одного  и  были  спички.)  Ћн
сунул мне в руку коробок и выругалсЯ: "Џадла,  сука".  ‘лов  крепче,  как  и
всЯкий хороший вор, он не произносил. џ чиркнул спичкой и при ее свете вдруг
как-то по-новому увидел наш  барак:  нары,  уходЯщие  в  непроглЯдную  тьму,
высунувшиесЯ из них, как из  глубоких  нор,  головы  -  стриженые,  обритые,
желтокожие, глазастые. ‚се они жадно смотрели  вниз.  Ђ  там  в  позе  мирно
почивающего человека лежал новенький. ‚се это вырвалось на миг  из  темноты,
каким-то высоким, рваным желтым лоскутом мотнулось вверх к потолку и пропало
там. Ѓарак опЯть зашумел: "„а пусть лежит,  пусть",  -  крикнул  кто-то.  "Ђ
сдохнет - стащат в столЯрку". (ѓробы  у  нас  стоЯли  в  столЯрке.)  "Ѓелкин
придет, он его пожалеет". (Ѓелкин - наш опер - здороваЯ, добродушнаЯ, всегда
пьЯнаЯ орЯсина, о нем мне  сейчас  придетсЯ  рассказывать.)  џ  опустилсЯ  в
темноте на колени, нащупал голову упавшего и буркнул:
     "‚ставайте". Ћн молчал, потом вдруг оттолкнул мою руку и сел.  Џросидел
так с минуту неподвижно (кто-то сверху пыхнул трубкой и осветил нас), оперсЯ
на мое плечо и встал. "“пал", - сказал он мне негромко. "Ќичего, три к  носу
- заживет!" - весело крикнул кто-то, и его перебил чей-то степенный голос:
     "‡десь, мужик, надо под ноги смотреть, а плевательницу  (он  выразилсЯ,
конечно, иначе) на замок запереть. ‚реднаЯ она у тебЯ. Ђ не  то  другой  раз
так зацепишьсЯ, что и голова отлетит. ЏонЯл?"
     Ћн хотел что-то ответить, но Я стиснул ему плечо.  ‚  это  времЯ  дверь
отворилась и на  голубом,  очень  светлом  квадрате  вовсю  разблиставшегосЯ
солнца и снега поЯвилась фигура заведующего баней.
     - естаЯ бригада, - сказал он, - пошли.

     ЃанЯ!  Њне  и  сейчас  становитсЯ  холодно,  когда  Я   ее   вспоминаю!
…динственнаЯ мысль, с которой мы в нее  входили,  -  это  "‘корее,  скорее!"
—ерез все галопом! Џервое помещение - раздевалка - скидывай,  вешай  все  на
кольца и иди в моечную. ’ам холодно и дует. ‘ подоконника свисает крЯжистаЯ,
похожаЯ на корневище, черно-бураЯ сосулька. “ входа раздают дубовые шайки  и
зеленое  мыло.  …го  намазывают  лопаточкой  на  ладонь.   Ћколо   огромного
деревЯнного бака стоит водолей - одноглазый сизолицый циклоп -  и  командует
парадом. ‚ода тепленькаЯ, желтенькаЯ, литр  на  человека:  мой  руки,  лицо,
обливайсЯ, чтоб не вернули санитары,  и  лети  дальше.  ’ретье  помещение  -
парикмахерскаЯ. Ћна всех больше. ‡десь бреют и обрабатывают, и комиссуют,  и
выдают прожаренную одежду. ’ри лавки разделЯют это помещение на три отсека.
     Џервый - санобработка -  лежит  на  лавке  голый  доходЯга,  и  санитар
выскребает его бритвой. ‹езвие  у  бритвы  черное  и  тупое.  ‘анитар  бреет
сплеча, только клочьЯ летЯт. „оходЯга орет. "Ќе дергайсЯ,  падла,  -  кричит
санитар, - сейчас вот отмахну все..." - и,  сделав  еще  несколько  взмахов,
обтирает бритву о бедро клиента: "‘ледующий". Ћбработанный встает и, весь  в
бурых и белых клочьЯх, идет к парикмахеру. Џарикмахер  -  мелкий  чахоточный
татарин с машинкой в руках.  Ћн  сажает  клиента  на  табуретку  и  начинает
стричь. Ћдной рукой он сжимает ему голову,  другой  гонит  по  ней  машинку.
‘трижет полосами: одна полоса, другаЯ, третьЯ! ‚се! Љатись! Њашинка  стараЯ,
чиненнаЯ-перечиненнаЯ, ее все времЯ заедает и забивает. ’атарин,  по-собачьи
оскалЯсь, выдирает ее из головы вместе  с  волосами.  „оходЯга  орет.  ’огда
парикмахер, оскалив мелкие зубы,  пристукивает  его  машинкой  по  черепу  и
стрЯхивает с табуретки. ‚ следующем  отсеке  перед  окошечком,  где  раздают
одежду, творитсЯ что-то уж совершенно невообразимое,  свалка  на  футбольном
поле.  ‡доровенные  молодцы  из  той  страшной  породы,  которую  выращивают
лагерные кухни, банЯ и санчасть, хватают вещи и кольца за кольцами швырЯют в
толпу. Љольца раскаленные, не дотронешьсЯ. ѓолые отскакивают, визжат, пищат,
сбивают друг друга, ползают по полу, отыскивают свои метки. Ђ над ними ухает
втораЯ, четвертаЯ, восьмаЯ свЯзка, и уж кого-то придавили к земле и он  орет
благим матом, кто-то влез в чужое, кто-то кому-то дал  в  лоб,  и  пошло,  и
пошло. Ќа полу двое стариков налетели друг на друга, брызгаютсЯ и душат.  "џ
тебЯ убью, гад", - шепелЯвит один. "„а Я сам тебЯ убью, паразитина!" - мирно
отвечает другой. € оба не могут поднЯтьсЯ. Ђ свЯзки летЯт и  летЯт.  естаЯ,
седьмаЯ, восьмаЯ, четырнадцатаЯ! ‚се! Ћкошко захлопываетсЯ. џ тоже  стоЯл  и
ждал своих вещей. Ќо у менЯ  поверх  всего  висела  узкаЯ  заметнаЯ  краснаЯ
майка, поэтому Я смотрел на эту кучу малу, а в нее не лез. € вдруг через вой
и ор Я опЯть услышал то же слово "ужас". џ обернулсЯ. ќто был он, конечно.
     - ‚ы смотрите, - сказал он мне, - нет, не на этих, а туда-туда!  ‚  тот
угол.
     џ поглЯдел.
     ќто был уже четвертый отсек - дверь в тамбур. Ћколо двери стоЯла лавка,
на лавке сидели двое - полнаЯ, крупнаЯ, круглолицаЯ, сероглазаЯ красавица  и
в дымину пьЯный опер Ѓелкин в мокрой прокислой шинели и ужасных сапогах.  Ќа
красавице была шубка с седоватым иглистым воротником - бобер, сераЯ шлЯпка и
боты с каракулевой опушкой. “ нее были тонкие руки в черных тугих  перчатках
и держала она их поверх колен. Ђ опер был грозно  пьЯн,  пьЯн  в  дымину,  в
гробовину, в свет и воздух, он шаталсЯ даже сидЯ, его  несло  по  лавке,  он
смотрел на красавицу невидЯщими глазами и рубил резко и  решительно:  "ЊарьЯ
ѓригорьевна! џ вас люблю! —тоб вы  там  не...  не...  не...  но  (пауза,  он
думает). ‹юблю! (ѓлубокомысленно морщит  лоб.)  Џонимаете,  всЯ  моЯ  жизнь,
ЊарьЯ ѓригорьевна... („умает и ничего не придумывает.)... ‹юблю!
     - Ќет, ‚ладимир, - говорит она печально и проникновенно. - Ќет,  это  у
вас все от одиночества.
     Љрик, мат (лагерный мат,  то  есть  что-то  совершенно  особое),  летЯт
раскаленные кольца, пышет сухим жаром. Љлубок  голых  доходЯг  подкатываетсЯ
под самые ноги Њарьи ѓригорьевны, к ее серым каракулевым ботам. € тогда опер
привстает и, сам не замечаЯ того, деловито пинком  отбрасывает  клубок.  ‚се
откатываютсЯ назад.
     - ’ише вы, огни, - орет парикмахер и потрЯсает машинкой.  -  ќх,  заеду
сейчас кому-нибудь в лоб.
     Ђ на лавке серые глаза, полуопущенные ресницы,  длинные  льдистые  иглы
воротника,  душистые  перчатки  и  тот  же  голос,  отдаленный  от  нас   на
тысЯчи-тысЯчи верст, на целые десЯтилетиЯ, -  ленинградский,  петербургский,
санкт-петербургский - грудной глубокий голосок с голубой набережной Ќевы, из
самой глубины белых ночей.
     - Ќет, ‚ладимир, это Я все приписываю вашему одиночеству, у вас  нежнаЯ
душа...
     Ћтворилось окошко, потЯнуло пережаренными семечками,  замелькали  руки,
тюки одежды, головы. € больше Я уже ничего не видел.
     Љак ничего не видели и те двое в своем прекрасном далеке.

     Љогда Я вышел на улицу, около двери стоЯл он, тЯжело опиралсЯ на трость
и, очевидно, специально поджидал менЯ.
     - —то же это такое? - спросил он с таким  глубоким  удивлением,  что  Я
усмехнулсЯ.
     - Ќаш опер, - ответил Я, - опер и новаЯ начальница спецчасти.
     Ќе отрываЯсь, он смотрел на менЯ.
     - ’ак слушайте, что же они делали,  в  любви  объЯснЯлись,  что  ли?  -
спросил он.
     - Ђ, чепуха! - сказал Я. - Ћн уже на ногах не  держитсЯ,  но  смотрите:
она человек новый, начнет нас гонЯть в пустой барак...
     € тут к нам подошел —играш. Ћн видел и  слышал  все.  ‚  эту  минуту  Я
вспомнил, что он стоЯл в стороне у окна и молчал.
     - Ќу что, ‘идор  Џоликарпович,  -  спросил  он  громко  и  злорадно.  -
Ќасмотрелись? Џонравилось? ’акие бабы у вас были? "“жас", - обратилсЯ он  ко
мне,  -  а,  фофан?!  ’еперь  "ужас"!  Ђ  там,  что  гыркал?  "Ѓдительность,
бдительность! Ѓудьте бдительны, товарищи. ‚раг не дремлет".
     - Ќу ладно, брось, - сказал Я тихо. - —то тебе он?
     - „а мне-то ничего, - вдруг сразу успокоилсЯ —играш. - Џусть сдыхает  -
стащат в инструменталку. Ђ только чуешь, что он  там  творил,  пока  сам  не
попал. ќх, счастье твое, что лагерь тут не тот, ты  бы  у  менЯ...  -  €  он
быстро отошел в сторону.
     Џока он говорил, старик стоЯл, опустив голову, и молчал. ‹ицо его  было
совершенно неподвижно, как будто он прислушивалсЯ к чему-то очень важному  и
отдаленному, получал какое-то разъЯснение, инструкцию, директиву.
     - Џойдемте, - сказал Я. - ‚ы с ним поменьше говорите. ‡наете, какой это
народ.
     Ћн вскинул голову.
     - „а разве Я боюсь чего-нибудь, - сказал он пренебрежительно. -  Џускай
что хотЯт делают, черт с ним! —то, нож у него? „а черт с ним,  с  ножом,  но
вот это, это... Ћни же советские  люди...  Ќачальники...  €м  поручено...  Ђ
они...
     - Ђ тебе что