ают.  ‚от,  пожалуй,  мое  единственное  дело  -
латынь-спасительница! Ђ как Я на нее плевал в гимназии, дурак! - Ћн  покачал
головой. - ќх, дурак! ЏотерЯл свое настоЯщее место! Ќет, это  был,  конечно,
не нацист.
     - ‚ы устали, - сказал Я, - вы просто очень, очень устали.
     Ћн внимательно посмотрел на менЯ.
     - ќто само собой. Ќо неужели вы думаете, что от  этой  усталости  можно
отдохнуть? Ќет, она уже на всю жизнь. џ попросту потерЯл интерес  ко  всему.
ќто тоже, конечно, не вполне правильно сказано, но точнее не скажешь. Ђх,  у
менЯ когда-то состоЯлсЯ разговор. џ в то времЯ был судьей, а он находилсЯ  в
лагере, это был большой журналист. ‚ы, вероЯтно, знаете его фамилию, не буду
сейчас ее называть, потому что не  в  нем  дело.  ’ак  вот,  мне  по  одному
личному, сугубо личному поводу надо было его увидеть. Ќедостойный был повод,
мелкий, глупый, но Я все-таки добилсЯ свиданиЯ. € он тогда мне  сказал...  -
Љонсул задумалсЯ и вдруг удивленно сказал: - Ђ вы знаете, ничего он  мне,  в
общем-то, не сказал, он просто поговорил со  мной  о  моем  конце.  „а,  да,
сейчас Я понимаю, что это так. џ мог бы его уничтожить одним  словом,  Я  за
этим вообще-то и приходил, но он об этом даже не думал. Ќет, не  думал!  …му
на все было наплевать. Ћн был  мой  двойник,  но  разница  между  нами  была
огромнаЯ: он служил абстрактному добру, а Я  начал  уже  обслуживать  вполне
конкретное зло. € вот он мне сказал: "Ѓегите, нечего  вам  тут  делать.  ‚аш
конец близок". џ не поверил и не сбежал. „а и не сумел бы,  конечно.  €  вот
видите, что получилось.
     Ћн говорил тихо, медленно, задумчиво. ќто был какой-то  очень  странный
преступник. ’акого Я еще не видел. Ћн, безусловно, не признавал ни  ѓитлера,
ни гитлеризма, ни гитлеровского государства, а служил им,  и  служил  не  за
страх, а за совесть, служил и потому считал возмездие вполне заслуженным.  ‚
общем, это был вполне покорившийсЯ судьбе человек, который имел  все  -  ум,
душу, совесть, здравое понимание обстановки - и  не  имел  только  одного  -
самого себЯ.
     Џотом таких  людей  -  немцев,  австрийцев,  белогвардейцев  -  Я  стал
встречать все чаще и чаще. Ћни перестали быть редкостью, можно сказать  даже
так: они стали средним типом европейского обывателЯ определенного типа.  Ћни
действительно ни во что не  верили,  они  действительно  ничего  не  делали.
Ќовосибирский консул оказалсЯ только первым из этой категории.  џ  стал  его
расспрашивать. Ќа вопросы он отвечал охотно. € скоро из разговоров с  ним  у
менЯ сложилась довольно обширнаЯ запись. ‚от один отрывок  из  нее  Я  здесь
привожу.

        x x x

     €так, немецкий консул в Ќовосибирске, тот самый...  ‚прочем,  еще  одна
оговорка: по странной случайности мы оказались почти знакомы.  …го  отличный
русский Язык (ни сучка, ни задоринки) был воспитан именно в ђоссии, в Њоскве
на  Љузнецком  мосту,  там  он  родилсЯ,  вырос,  возмужал,  получил  первые
"впечатлениЯ бытиЯ". ‚ доме, мне  кажетсЯ,  25-м  по  Љузнецкому,  находилсЯ
магазин его отца "Ђ туалет". џ отлично  помню  эту  громадину  -  стеклЯнный
аквариум, затененный расписными  дымками  и  флерами  и  озаренный  туманным
светом голубых люстр. Ќа витрине  целаЯ  горка  прЯмоугольных  кристаллов  -
зеленых, белых, розоватых, с вмороженными стебельками ландышей (духи), потом
огромные белые коробки, как будто  выточенные  из  слоновой  кости  (пудра).
ђозовые  пуховики  длЯ  пудры,  золотые  карандашики  длЯ  губ,   серебрЯные
карандашики длЯ бровей, крошечные стеклЯнные баночки, и в них какаЯ-то очень
душистаЯ  светло-жемчужнаЯ  розоваЯ  масса,  бескостные  тени  женских   рук
(перчатки), серебристо-серые, черные,  бурые,  красноватые,  две  фарфоровые
совы смотрЯт друг  на  друга  зелеными  глазами,  матерчатые  цветы  фиалок,
разбросанные по витрине. ‚ общем, хрустальный дворец, полный сокровищ. ‡десь
Я и повстречал его. Ќикогда до этого, да и много после, Я  не  видел  такого
гордого и независимого мальчика,  и  была  на  нем  не  линючаЯ  матроска  с
отложным воротником, как у всех нас, а самый настоЯщий взрослый  костюм.  (‚
те годы наши матери помешались на  этих  проклЯтущих  матросках.  ‚  "‘олнце
ђоссии" поЯвилсЯ раскрашенный портрет наследника-цесаревича  в  такой  точно
куртке. € вот летом по бульвару  зашагали  целые  шеренги  маленьких  унылых
матросов. Њатроски были шерстЯные, кусачие, и в них было очень жарко.)
     џ стоЯл с матерью около прилавка - ей  показывали  страусовые  перьЯ  в
коробках, - и тут поЯвилсЯ он. ‘начала он, потом велосипед. Ћн вел его,  как
пони, под уздцы, ласково и гордо.
     ‚елосипед был новешенький, зелено-красный. „о сих  пор  помню  стальную
радугу и молнии спиц, когда он поЯвилсЯ в стеклЯнных дверЯх. ‚ магазине было
много народу. Ќо его увидели сразу, и все замерло.  Ћн  остановил  велосипед
около двери, улыбнулсЯ кому-то из приказчиков, о чем-то спросил, кивнул  еще
кому-то. ‚се это гордо, свободно, независимо. Џотом  кивком  он  подозвал  к
себе негритенка в красной курточке, стоЯщего в дверЯх (это был  единственный
в Њоскве негритенок - бой с круглой шапочкой на виске), что-то приказал ему,
и  тот  вдруг  взлетел  по  винтовой  железной  лесенке.  ‚от   так   мы   и
повстречались, более чем тридцать лет тому назад. Љогда Я напомнил  ему  про
это, он сначала, словно не понимаЯ, поглЯдел на менЯ, а потом вдруг  тихо  и
подавленно сказал:
     - Ќо неужели такие чудеса бывают на свете? …сли б вы знали, что вы  мне
напомнили. ‚ этот день мне исполнилось шестнадцать лет, и Я получил взрослые
подарки: винчестер, кодак и велосипед. –елую  неделю  Я  носилсЯ  с  кодаком
через плечо на велосипеде. „ачу Я, как и все мальчишки, ненавидел.  Ђ  через
неделю была объЯвлена война, и менЯ перестали пускать даже на  улицу.  -  Ћн
подумал. - „а, ровно, ровно через неделю. “ нас в семье ее  никто  не  ждал.
Ћтец читал "ђусское слово", "“тро ђоссии" и говорил:
     "ќто все маневры, это все большие  маневры  большой  политики.  ѓоспода
выравнивают чаши европейских весов. ‚от и все". Ѓросал  газеты  и  уходил  в
магазин. Ћн подчеркнуто никогда не говорил о войне. Ќо однажды она пришла  и
превратила в прах все, что у нас было, да не только у нас. ‘ этих пор мир ни
одного днЯ уж не жил спокойно. - € помолчав, и подумав,  он  мне  рассказал,
что в его сознании юность у него делитсЯ на два неравных куска: до и  после.
Љусок до - белый, сверкающий, ослепительный: солнечное зимнее  утро,  ночной
снег с голубой искоркой под полозьЯми, белейшаЯ  масленица,  чернаЯ  икра  в
хрустале  и  льду,  ломкаЯ  от  свежести  скатерть,  ледЯное  шампанское   в
серебрЯном ведре; лето - зеркальные шары в саду, золотое небо, отраженное  в
пруду, девочка на скамейке с красными лентами в волосах, бело-розовое платье
матери, веер  в  ее  руках;  и  кусок  после  -  черный,  страшный,  мутный:
раскаленный вагон, из которого нельзЯ выйти на платформу (мало ли что придет
в голову какому-нибудь хулигану, мы же немцы), размЯкшаЯ проселочнаЯ дорога,
ЂзиЯ, север, низкое набухшее небо и дожди, дожди - серые,  косые,  хлесткие.
ЏроснешьсЯ среди ночи  на  степной  станции  и  видишь,  как  над  тобой  на
закопченном потолке шевелитсЯ желтый  кружок  света,  и  всЯ  комната  полна
шороха - тараканы. ‡атем дощатый настил через лужу, юродивый около  колодца,
хлеб, плоский, как лепешка, заснешь в пути и проснешьсЯ от  толчка:  подвода
мерно покачиваетсЯ в озере грЯзи. ѓород с непонЯтным  названием  "Љустанай".
ќто немцев интернировали в ‘ибирь. €, наконец, через два года - долгожданное
освобождение, такое же черное и страшное. ‡алЯпанный вагон-телЯтник с бурой,
пахнущей сырой глиной, соломой. Љ стене прилажен огарок.  Џроверка  каких-то
документов. ‘олдаты, пахнущие псиной шинели. Ќикто ничего не  знает,  и  все
всего боЯтсЯ, и всем на все наплевать. Ђ потом поглотила без остатка всю его
жизнь политика. "Џервое времЯ, - сказал он, - Я был очень далек от  нее".  Ђ
потом все-таки пришлось ввЯзатьсЯ. Ќаступил 1923 год. ‚ этом году  он  подал
заЯвление о вступлении в национал-социалистическую партию.  џ  его  спросил:
"Џочему же именно национал-социалистическую?" ‚едь если верить  всему  тому,
что он говорит, то это совсем не похоже на него.
     Њы в это времЯ сидели в аптеке и выписывали прописи из истории болезни.
’огда он как будто не расслышал моего вопроса. Ђ после проверки сказал:
     - Ќу, в общем-то, вы, пожалуй, правы. Ќацистом Я никогда не был. ѓитлер
ведь вообще очень несерьезнаЯ фигура, он на менЯ  и  в  23-м  году  произвел
преотвратительное впечатление. „рожащий, визгливый, высокопарный, как  баба.
Ћн и физически был как-то неприЯтен - нелепаЯ,  вздернутаЯ  фигура,  широкий
таз, узкое мокрое лицо в пЯтнах, острые собачьи скулы. „а, да,  в  нем  было
что-то от худого голодного пса, из тех, которые  исподтишка  хватают  сзади.
Џомню, как он пробиралсЯ по залу с браунингом в руке и  весь  дрожал  не  от
страха, а от возбуждениЯ. Ђ за ним шли его волкодавы. Ќога в  ногу  -  чего,
кажетсЯ, боЯтьсЯ,  но  вот  Я  уверен:  крикни,  стукни,  упади  около  него
что-нибудь, и он завизжит и  начнет  палить.  Ќет,  он  менЯ  совершенно  не
устраивал. ‚едь гамбургские-то и мюнхенские рабочие действительно сражались,
строили баррикады и умирали. Ђ этот только визжал, рычал и брызгалсЯ.
     - Ќо, говорЯт, он великолепный оратор, - сказал Я.
     Ћн усмехнулсЯ:
     - Ќе длЯ менЯ! „лЯ тех, кто любит, когда  на  них  орут.  ЊенЯ  же  это
просто утомлЯет. ќто как треск жестЯного вентилЯтора.  Ќет,  тут  дело  было
совсем в другом.
     Ћн подумал и спросил:
     - ‘кажите, вы помните 23-й год? - џ кивнул головой. - € хорошо помните?
‘колько вам тогда было? —етырнадцать? Ќу-ка, расскажите, что вы  помните  об
этом годе.
     џ задумалсЯ. ЏамЯть у менЯ никогда не была картотекой, скорее  это  был
комок спутанных разноцветных лент - и серых, и зеленых, и красных, и  синих.
€ надо было здорово повозитьсЯ, чтоб вытЯнуть именно нужную ленту.
     „о половины лета 23-й год Я провел в Њоскве. Ѓыло очень жарко,  асфальт
размЯк и весь город пах  смолой  и  жженой  резиной.  ‚  этом  году  начали,
наконец, чинить города. Ќа всех углах стоЯли огромные железные кастрюли, и в
них  кипело  и  пузырилось  черное  адское  варево.  ђабочие  в  несгораемых
брезентовых униформах мешали  его  железными  лопатами.  ‚округ  них  всегда
курилсЯ синий дым. ђаботали весело и споро. ‚арево было густое и  зернистое,
как смородиновое варенье. Ћдни его варили, другие  лопатами  выбрасывали  на
тротуар, третьи поглаживали  деревЯнными  треугольными  брусками.  ‚се  были
чумазые, здоровые, веселые, кричали, смеЯлись и ругались. Ѓаварский квас они
пили ведрами, ну, как лошади (зеленые, красные киоски поЯвились в  Њоскве  в
ту пору на всех  перекрестках).  Ћчень  было  интересно  смотреть,  как  они
обедают, - садЯтсЯ кружком на землю, раскладывают на газете  круглые  краюхи
черного  хлеба,  такого  парного,  пахучего,  руками  разламывают   пополам,
посыпают крупной солью и вкусываютсЯ в мЯкоть. ‚ течение одного лета Ђрбат и
Џречистенка  -  две   длиннейших   московских   улицы   -   были   полностью
заасфальтированы. ’ак что первое воспоминание о 23-м годе - это воспоминание
о запахах, запахах асфальта и каштанов. € вот почему каштанов: около нас был
особнЯк. џ не знаю, кому он раньше принадлежал, но, наверное, кому-то  очень
богатому. ‚се здесь было подчинено каштанам -  росписи,  фрески,  орнаменты,
даже чугуннаЯ решетка и та переплеталась каштановыми листьЯми. Џо их  ветвЯм
можно было взобратьсЯ на крышу  особнЯка.  ’ам  начиналось  особое  царство:
железнаЯ  узорчатаЯ  ‚енециЯ.  ’ам  были  дома,  площади,  улицы,  переулки,
переходы, воздушные мостики. Ѓыла высокаЯ стеклЯннаЯ гора,  вознесеннаЯ  над
всем, - лестницы там, лестницы здесь. —ерез одну лестницу можно было вылезти
на верхний этаж особнЯка. Њы проделывали это  утром,  когда  никого  еще  не
было. ЉакаЯ хрупкаЯ, звонкаЯ тишина царила в ту пору в пустом доме!  ѓолубые
плитки звенели на весь дом. ‹юбой шаг отзывалсЯ,  как  звон  капели,  и  все
коридоры вели в зал - огромный, метров сто, с высокими готическими окнами, -
целое море света стоЯло в нем в солнечные дни. Њебель была в  доме  тЯжелаЯ,
геральдическаЯ, дубовые  столы  с  узорчатыми  ножками,  стульЯ  с  высокими
прЯмыми спинками, шкафы с рыцарскими барельефами.  €  все  это  принадлежало
нам. Ќа стенах, выложенных золотыми  изразцами  -  с  лилиЯми,  каштанами  и
улыбающимисЯ женскими лицами,  мы  налЯпали  самодельные  плакаты,  лозунги,
кумачи, портреты. Ќа дубовые столы разложили разноцветные брошюры.  ќто  был
"„ом пионеров".  ‡десь  мне  впервые  повЯзали  красный  галстук.  €  третье
впечатление. ‚сесоюзнаЯ сельскохозЯйственнаЯ выставка. Ќо об  этом  даже  не
расскажешь. Ќикакими словами не передать того, что почувствовали мы, впервые
войдЯ в эти узорчатые ворота. ѓод тому  назад  здесь  был  злейший  пустырь,
бурьЯн,  лопухи  растут,  свалка,  какие-то   погнутые   железные   кровати,
проржавевшие тазы, дохлые кошки, грЯзь и запустение. Ђ сейчас  стоЯл  город.
„ворцы, стеклЯнные павильоны, театр, цветники, сибирскаЯ деревнЯ  с  избами,
сложенными из круглЯка, юрты, туркестанский узорчатый павильон, еще какой-то
дворец с фонтанами. ‚ огромном машинном зале  безмолвно  ходили  маслЯнистые
поршни и крутилось страшное маховое колесо. “  нас  дух  замирал,  когда  мы
смотрели на все это. ђазруха, гражданскаЯ война, голод и холод - все как  не
существовало. Џеред нами залитаЯ солнцем и электричеством  поднималась  наша
страна - непоколебимаЯ в своей царственной мощи. €  верилось  нам,  что  это
такаЯ твердынЯ разума и красоты, что ей уже ничего не страшно. ќто было утро
нашего возрождениЯ.
     Ќе помню, как и что из всего этого Я рассказал немцу. Ћн  слушал  менЯ,
сложив руки на коленЯх. Ђ когда Я кончил, то он сказал:
     - Ђ у нас тогда была ночь. Њы погибали от нищеты  и  голодной  собачьей
свободы. ‚ы не знаете, какаЯ у нас нищета, ведь это не те бородатые слепцы с
мешком в руках, что поют и стучатсЯ под окнами. ќто и не старухи у храма. Ќа
таких Я насмотрелсЯ в Љустанае. Ќет, это что-то совсем другое.
     Ќищета у нас была тихаЯ, опрЯтнаЯ,  старушки  в  мантильЯх  и  шелковых
наколках на голове подбирали в мешочки кости и  огрызки  хлеба,  профессора,
улыбаЯсь, продавали спички, у лавок, как в  церкви,  стоЯли  тихие  толпы  и
ждали. Ќо хлеб все-таки уже везли под конвоем, в закрытых фургонах. Ђ  рЯдом
шагала стража. ‚езде мелькали  солдатские  шинели,  аккуратные,  залатанные.
—ерт знает, сколько верст прошли они,  многострадальные,  -  от  Ѓерлина  до
Њарны, от Њарны до Џскова и от Џскова опЯть до Ѓерлина. Ђ рЯдом  -  парадный
центр,  залитые  электричеством  улицы,  ювелирные  магазины,  рестораны   с
выгибающимисЯ кельнерами, ночные бары самых разных специальностей и пошибов,
рекламы с пЯтиэтажный дом, смех, шум, автомобильные гудки. Ќо иди быстро, не
останавливайсЯ, это как мираж - вспыхнет и пропадет. € опЯть ночь -  грЯзные
кварталы, убогие  лавчонки,  трактиры  в  узких  прокопченных  домах,  кусты
картофелЯ. ‚се предместьЯ Ѓерлина были засажены этим картофелем. € все равно
каждый пЯтый родившийсЯ умирал от голода.
     - ‚ общем, - сказал он, - колонизаторы нас жрали  живьем,  покупали  на
мЯсо наших жен, дочерей, невест, превращали нас в лакеев и продавцов спичек.
†ить можно было, только подлаживаЯсь под них, только продаваЯ, и Я  понимал,
что все больше и больше превращаюсь  в  продажного  немца.  ‚от  тогда  Я  и
подумал,  что  разумного  выхода  не  существует,  должна  прийти  истерика,
безумие, нелепость и спасти нас от их сокрушающего  разума.  €  Я  пошел  за
безумием. „а, да. џ совершенно сознательно пошел за безумием.
     - Ќо ведь была и другаЯ возможность, разумнаЯ, - сказал  Я.  -  €,  как
понимаю, довольно близкаЯ.
     - ‚от, вот, вот, - воскликнул он обрадованно, как будто Я высказал  его
мысль. - Ћна бы и была мне  страшнее  всего.  ‚ы  даже,  может  быть,  и  не
представлЯете, как близко  была  эта  втораЯ,  как  вы  говорите,  разумнаЯ,
возможность. ‚ годовщину Љрасной  Ђрмии  "„и  вохе"  вышел  с  обложкой,  на
которой был  изображен  могучий  красноармеец,  шагающий  рЯдом  с  солдатом
рейхсвера. Џодписи нет. ЏонЯтно и так. Њинистр обороны в рейхстаге во  времЯ
прений  об  оккупации  ђура  заЯвил:  "Ќадежды  на  русскую  Љрасную   Ђрмию
нереальны". Ќо вы понимаете, что таким нереальностЯм верЯт больше  всего.  Ђ
через  несколько  дней  в  "”орверсте"  статьЯ  Љаутского:  "Ќе   призывайте
советских солдат, ђоссиЯ поссорит нас со всем  миром".  Ђ  когда  однажды  Я
пришел к себе в контору, у менЯ под стеклом лежал номер "Џравды" с лозунгами
к годовщине ЋктЯбрьской революции. € вот один  из  лозунгов  был  подчеркнут
красным карандашом: "Ќемецкий паровой молот и русский хлеб  спасут  мир",  и
подпись - неизвестнаЯ мне - "‘талин".  ѓазету  принес  отец.  Ћн  зашел,  не
застал, оставил газету и написал на полЯх: "Џрочти и подумай".
     Ћн усмехнулсЯ:
     - Њой отец торговал с оккупантами,  но  к  нам,  нацистам,  как  теперь
говорЯт, он идти не желал, он считал  нас  попросту  свиньЯми,  а  про  наше
движение говорил: "ќто же свинство, ребЯта!" —то  ж,  у  него  был  отличный
антиквариат, к нему лились  и  французские,  и  бельгийские,  и  швейцарские
франки. ’олько бордели и антиквариаты давали  тогда  сверхдоходы,  рестораны
горели. џ - другое дело, Я был адвокатом с ничтожной практикой.
     - Ђ как глубоко вы влипли в это свинство? - спросил Я.
     - ’огда достаточно глубоко, - ответил он коротко. - ’ак вот, Я  считал,
что Яд нищеты,  поражениЯ,  безработицы,  большевизма,  позора  отравил  наш
организм так, что мозг у нас уже сдал, вот-вот остановитсЯ и сердце.  ‘мерть
наступит от отравлениЯ трупным Ядом. Џоэтому Я  ненавидел  и  боЯлсЯ  вас  и
оккупантов. Ђ сознание-то, верно, гасло! Њы сделались морально дефективными.
ЏоЯвились кабачки, где творилось что-то уж совершенно необычайное. Ћфицианты
в саванах,  у  метрдотелЯ  на  лице  намалеван  череп,  книги  о  призраках,
мистический  роман  о  глинЯном  болване,  который  сокрушит   человечество.
Џротоколы сионских мудрецов. Ќачались убийства молодых женщин,  невероЯтные,
издевательские самоубийства, их мог, правда, внушить только сам дьЯвол.  €ли
вот такое. ‚ течение почти целого месЯца в самых крупных газетах  печатались
телеграммы о похождениЯх вампира. Џонимаете, женственный  юноша  в  отличном
костюме с аристократическими манерами, с мЯгкой улыбкой  и  добрыми  глазами
поЯвлЯлсЯ на всех дансингах. Ћн танцевал  с  самыми  красивыми  девушками  и
предлагал их проводить в собственном авто. Ђ  потом  девушку,  задушенную  и
обескровленную, находили на обочине шоссе. € вы знаете, Я уверен  и  до  сих
пор, что что-то подобное действительно было. “ченые писали книги  об  упадке
воли к труду и о  том,  что  человек  разучилсЯ,  не  хочет,  не  может  уже
работать. "—то ж тогда будет с миром?" - спрашивали мы друг у друга в  своих
ночных кабачках. Џонимаете,  какаЯ  невероЯтнаЯ  неразбериха,  безысходность
владела всеми нами.
     € вот Я думал: нациЯ пропала, интеллигенциЯ провралась и  проворовалась
- ей никто не верит, осталась масса,  чернь,  плазма.  Ќо  ей  нужен  вождь,
какой-нибудь базарный, крикливый пророк, не ѓарибальди, не Ѓисмарк,  ни  тем
более ‹енин, а что-то прЯмо противоположное, примитивное, дешевое, утробное,
ну, пивной король, шут, кривлЯка, петрушка. Њне казалось, что если  поЯвитсЯ
вот такой безродный, беспардонный и бесштанный бог, то он может еще толкнуть
нацию на что-то страшное и решительное. €ного выхода Я не видел.
     ‘оюзники нас жрали  по  кускам,  спокойно,  методически,  с  культурной
улыбочкой, и ничего нельзЯ было поделать. Ќичего! Ћни были кругом правы. ‚се
моральные ценности  были  у  них  в  кармане,  гуманность,  договора,  право
моральное, право юридическое, право  международное,  право  на  компенсацию,
все, все у них. Њы  же  были,  как  говорЯт  воры,  "заигранные".  Ћх,  этот
страшный 23-й год - оккупациЯ, безработица, рурские  расстрелы  за  саботаж.
Ќичего позорнее Я уже не увижу.
     ‚от так Я и стал нацистом. џ  считал  нацизм  мечом  против  преступной
республики. Ђ вы что думаете, она не  была  преступна?  ѓитлер  рычал:  "’от
факт, что у нас существует парламентаризма, позволЯет треземану  оставатьсЯ
рейхсканцлером, несем отрЯ на то, что ђейн и ђур  оторваны  от  ѓермании.  €
ѓерманиЯ уже погибла. …сли положение не изменитсЯ,  через  сорок  лет  народ
созреет длЯ негритЯнской диктатуры. Ћн  будет  приветствовать  всЯкого,  кто
кинет ему хлеб". ’ак же думал и Я. ’еперь вспомните, что Я только что сказал
вам о базарном пророке, о дешевом боге пивных,  который  нужен  человеческой
плазме, но не мне, и судите менЯ как хотите.
     Ћн подумал еще и сказал с какой-то горечью и ожесточением:
     - € самое главное, Я не был глух, Я слышал и другие речи  и  знал,  что
это правда. "‚ ђоссии борьба за диктатуру потребовала бесчисленных жертв. Ќо
в ѓермании эти жертвы несет исключительно народ, порабощенный  как  никогда.
Ѓез большевизма, без революции, при складах, забитых сырьем, при заполненных
амбарах народные массы голодают,  мерзнут  и  умирают  от  истощениЯ.  –арит
неописуемаЯ, небывалаЯ нужда и безработица.  ‘трана  отброшена  политически,
экономически и социально на сорок лет  назад.  —ем  же  нам  теперь  странен
большевизм!?"
     ‚идите, Я запомнил почти слово в слово оба выступлениЯ.  €  все-таки  Я
пошел за первым, а не  за  вторым,  хотЯ  понимал,  что  второй  прав.  Љак,
по-вашему, все это свЯзать?
     џ молчал.
     Ћн повторил настойчиво:
     - Ќет, вы же хотите описать все, что здесь видели и слышали?  ’ак  вот,
как Я<е вы написали бы обо мне? "ЉлассоваЯ  ограниченность,  безыдейность  и
страх перед пролетарской революцией толкнули его..." Ќу, так, что ли?
     џ только плечами пожал. Ћн менЯ  сейчас  утомлЯл  страшно.  ѓоворил  он
негромко, но горЯчо и страстно,  и  Я  все  не  мог  справитьсЯ  с  чувством
какой-то большой душевной усталости и разбитости.
     - ЉакаЯ у вас хорошаЯ памЯть, - пробормотал Я. - ‚ы все помните.
     - 23-й год? - воскликнул он. - ‚се до слова, все, все, все помню.  ‡ато
вот о последующем у менЯ представление путаетсЯ, тут Я многое забыл, спутал.
—то ж вы хотите, жизнь вошла  в  рамки,  страх  прошел,  Я  не  ошибсЯ.  ‚се
остальное стало безразличным. Ђ безразличие  ведь  не  мнитсЯ.  -  Ћн  опЯть
подумал. - Ќо вот как раз историЯ с вашим удавом -  эту  забавную  и  глупую
нелепость Я помню хорошо. ‘ ней, оказалось, свЯзаны некоторые обстоЯтельства
моей личной жизни. ’ак уж  получилось.  Ќо  только  не  сегоднЯ,  а  завтра,
сегоднЯ Я устал. - Ћн провел рукой по лицу, расстегнул воротничок.  -  Ћчень
устал, - повторил он вЯло, - вот видите - даже лоб мокрый.

                                   * * *

     Џожалуй, это все-таки повесть, а не человеческий документ. Ќо  вот  все
мотивировки автора Я попыталсЯ сохранить -  именно  так  он  Якобы  думал  и
действовал. ’аковы Якобы были его  побудительные  причины.  Џрошу  заметить:
"Якобы". ‚ какой степени это правильно, Я сейчас совершенно  не  знаю.  Ќадо
сказать, что голову он мне забил все-таки изрЯдно. Џоэтому за что купил,  за
то и продаю. Њне еще придетсЯ возвращатьсЯ к его запискам не раз. €так - еще
раз: немецкий  консул  в  Ќовосибирске,  тот  самый,  что  завербовал  брата
бригадира, сидел за столом и работал. Љипа растерзанных  газет  валЯлась  на
полу, другаЯ, еще не тронутаЯ, лежала на столе. Љонсул брал газету, шумно  и
резко раскрывал ее, отыскиваЯ глазами место, обведенное  синим  или  красным
карандашом, мгновение смотрел на него,  потом  выхватывал  ножницами  нужный
кусок и клал его в одну из папок. ќту операцию он проделывал уже  много  лет
подрЯд. ‘емь подобных папок лежало у него на столе, друг на друге.  ‚се  они
были разные. Ќа седьмой, самой нейтральной, было написано:
     "Џрирода  и  охота".  ќту  седьмую  папку  консул  собирал   с   особой
тщательностью. ’о была папка особого назначениЯ и предназначалась она  лицу,
которого консул продолжал почтительно, хотЯ и несколько иронически, называть
"ѓосподин шеф". Ќикакого прЯмого отношениЯ к нему этот "г-н шеф" не имел, но
зато очень многое, что происходило в ѓермании, имело  к  "г-ну  шефу"  самое
прЯмое отношение. € именно ему консул был обЯзан всей своей  дипломатической
карьерой и местом. ќто консул помнил хорошо и поэтому всегда рад  порадовать
г-на шефа какой-нибудь выходЯщей из рЯда вон охотничьей историей.
     Љак раз в то утро, с которого  Я  начал  рассказ,  секретарша  принесла
консулу   совершенно   необыкновенную   вырезку.   Ќа   последней   странице
республиканской  газеты  была  помещена   заметка   -   "€ндийский   гость".
"ЏЯтиметровый удав сбежал, -  сообщалось  в  заметке,  -  из  Ђлма-Ђтинского
зверинца, добралсЯ как-то до гор и вот уже в течение двух лет  поЯвлЯетсЯ  в
районе горных садов, пугаЯ  до  смерти  колхозников  и  опустошаЯ  колхозные
курЯтники. Ћсенью прошлого года, когда настали холода, он исчез,  а  весной,
как только стаЯл снег, поЯвилсЯ снова -  худой,  облезлый,  почерневший,  но
быстрый и живой. …го видели то тут,  то  там,  в  окружности  десЯти  верст.
†енщины боЯлись гулЯть и собирать  цветы,  колхозники  работать  в  саду,  а
ребЯта купатьсЯ в студеной горной речке.  ѓоворЯт,  в  жаркий  полдень  удав
прЯчетсЯ с головой в воду и поджидает купающихсЯ".
     - Џоразительно, - сказал консул, прочитав эту заметку. - —тоб удав  мог
прожить горную зиму в Љазахстане! „а его и у нас в  ѓамбурге  завертывают  в
ненастный день в одеЯло. - Ћн вырезал аккуратно  эту  заметку,  подписал  на
обороте красным карандашом все данные: название газеты, номер ее, год, число
- и вложил в конверт. - ќтой заметкой Я кончаю папку, - сказал он. - Ќа этот
раз интересного в ней собралось много, старик будет  доволен.  Ђ  историЯ  с
удавом - это вообще сенсациЯ!
     - ‚ ‘оветском ‘оюзе сенсаций не бывает, - улыбнулась секретарша.
     - ЊироваЯ сенсациЯ! ЊироваЯ! - поднЯл палец консул. - “давы могут  жить
в ‘ибири и ползать по снегу. ’акого еще  не  было  слыхано.  ‡оологи  должны
будут  пересмотреть  все  свои  представлениЯ  об  удавах  и   о   зоне   их
распространениЯ. ђусскаЯ зима не в силах заморозить  иноземных  гадов.  ’ема
длЯ хорошего фельетона или даже памфлета. ‚ Ѓерлине  это  должно  произвести
впечатление. ЌельзЯ ли достать где-нибудь и второй экземплЯр длЯ менЯ лично?
џ увезу его к себе во ”ранкфурт.
     ‚о ”ранкфурте-на-Њайне у  консула  в  имении  был  специальный  шкаф  с
вырезками. "Љанун второй мировой войны (1932-1939)" было  написано  на  этом
шкафу. —то война неизбежна, в это консул верил твердо и даже примерно указал
срок - 39-й или, в крайнем случае, начало 40-го года. ‡нал он даже примерную
расстановку сил. ‘ одной стороны - ѓерманиЯ,  ђумыниЯ,  ”инлЯндиЯ,  ЂвстриЯ,
‚енгриЯ, Џольша, €талиЯ и €спаниЯ, с другой  стороны  -  ”ранциЯ,  ‘оветский
‘оюз, —ехиЯ и ЂнглиЯ. ‘омнениЯ у него  были  только  насчет  ‘Ђ,  и  он  их
заносил то в один лагерь, то в другой,  смотрЯ  по  обстоЯтельствам.  Ѓольше
всего, однако, верил в то, что Ђмерика сумеет остатьсЯ нейтральной  и  будет
всем продавать оружие. ‚ новой войне, верил он, обЯзательно  применЯт  газы,
бактерии, огнеметы. ‹учи смерти и энергию внутриЯдерную отрицал абсолютно  и
даже не хотел об этом разговаривать. "”антастика, - говорил он. - Ќу что  мы
о ней будем толковать, о фантастике! „а сейчас и времени уже  нет  -  поздно
изобретать". ‚ мировую победу ѓермании он  то  совсем  не  верил,  то  верил
только наружно и условно. "Џоначалу да,  конечно,  победим,  но  вообще  все
кончитсЯ Ђзией, - и прибавлЯл, поЯснЯЯ: - †елтаЯ опасность". Ќо к  пенглеру
и его "‡акату  …вропы"  относилсЯ  презрительно  и  считал  автора  попросту
декадентом и болтуном. Ћ других классиках нацизма  предпочитал  не  говорить
вообще. Ќо если кто-нибудь заводил разговор, например,  о  Ќицше,  то  уныло
восклицал: "Ќу, гений же!" ђасовую теорию принимал, но ограниченно и  считал
ее вообще не теорией, а политическим  маневром.  "ђаз  у  них  коммунизм,  -
говорил он, - значит, у нас обЯзательно должен  быть  расизм.  ’олько  такое
государство  и  устойчиво,  которое  состоит  из  чистых  и   нечистых,   из
сверхчеловеков и подчеловеков. ќто и есть государственный динамизм! Ћ, Я это
отлично понЯл еще в ђоссии". € тогда, когда  речь  заходила  о  ђоссии,  все
замолкали. ’ут его авторитет признавалсЯ всеми. ’ак шли года, и когда в 37-м
году (в это времЯ у него была лучшаЯ  адвокатскаЯ  контора  в  Ѓерлине)  ему
предложили занЯть место председателЯ суда в одной из  земель,  расположенных
на востоке, он принЯл этот пост хмуро, сосредоточенно,  но  без  всЯких  уже
колебаний. ‚ это времЯ произошло в его жизни и другое,  тоже  очень  крупное
событие:
     он полюбил еще молодую  актрису,  из  хорошего  семейства  с  известным
аристократическим именем, но не вполне Ясной репутацией. Џришлось официально
развестись с женой (она много лет страдала какой-то изнурительной болезнью),
зарегистрироватьсЯ с актрисой и перевезти ее к себе.  ќто  была  престраннаЯ
особа - ласковаЯ, податливаЯ и дружелюбнаЯ до какой-то поры и совсем  другаЯ
- холоднаЯ, сдержаннаЯ, настороженнаЯ - с другой, когда  отношениЯ  начинали
клонитьсЯ к близости. “ него уж накопилсЯ порЯдочный опыт в таких делах,  он
уважал и ценил его, больше всего  боЯлсЯ  остатьсЯ  в  дураках.  ќта  боЯзнь
наконец превратилась у него из  инстинкта  во  вполне  осознанный  регулЯтор
поведениЯ. Џоэтому после одной встречи, затЯнувшейсЯ чуть не до утра и такой
же безрезультатной, как все остальные, он вдруг решительно встал  и  сказал:
"Ќу а теперь разрешите вас проводить до дома". Ђ она улыбнулась  и  сказала:
"ѓлупый! ђазве ты не видишь, что Я люблю тебЯ, а иначе бы..." Ћна так  и  не
сказала, что бы она сделала иначе - ушла бы от него или легла бы  с  ним.  ‘
этого днЯ она стала его женой.
     ‚от только ей он и высказал однажды крошечный  кусочек  того  айсберга,
который громоздко и тупо уже в течение четырех лет плавал  в  его  сознании.
"Ќу, если, - сказал он жене, - на их стороне окажетсЯ еще право и правда!.."
- "Ќу и что тогда будет?" - спросила она.  Ћн  пожал  плечами  и  ничего  не
ответил, а через неделю пришлось выехать на место службы. †ена  не  захотела
оставить Ѓерлин, и они стали встречатьсЯ только на каникулах. Ћн  с  головой
ушел в работу, проводил на службе почти весь день, образцово вел дела, раз в
квартал  посылал  отчеты,  всегда  был  Ясен,  прост  и   доказателен.   Ѓыл
справедлив,  хотЯ  и  строг,  но  объективен.  €   вот   мало-помалу   начал
рассеиватьсЯ тот туман, которым он окружил себЯ, а айсберг стал делатьсЯ все
легче, пористее и подвижнее. Ћн состоЯл теперь уже не  из  страха,  тоски  и
сомнений, а просто  был  куском  все  больше  и  больше  промерзающей  души.
Ђнестизированным  и  поэтому  и  малоболезненным  куском  ее.  Ќо  вообще-то
рейхссоветник (он получил этот чин) стал веселее, покладистее, добродушнее и
общительнее. ’еперь на вопрос о Ќицше, кроме обычного восклицаниЯ "Ќу, гений
же!", он добавлЯл: "Ќо ведь и психопат". Ќо  однажды  произошел  разговор  с
женой, который показал, насколько  неуместны  подобные  восклицаниЯ.  Џоздно
вечером, лежа совсем голой поверх простыни, она спросила  его:  "Ќу  а  как,
рубить головы вам приходитсЯ часто?" Џри этом она листала журнал, и в голосе
ее не было ничего, кроме любопытства. Ћн бросил приемник, с которым возилсЯ,
подошел и сел к ней на край кровати.
     - Ђ почему ты спрашиваешь? - осведомилсЯ он.
     - ’ак! - ответила она безучастно. - ’ак часто?
     - Ќе часто, - ответил он  уже  не  ей,  а  себе,  -  но  приходитсЯ.  џ
вообще-то против казни, - продолжал  он,  не  переждав  ее  молчаниЯ,  -  но
возражать против нее можно сколько угодно, а вот попробуй отмени ее.
     - Ђ как насчет права и правды? - спросила она, не отрываЯсь от журнала.
Ћн подумал.
     - Ќет, - сказал он, - и там тоже ничего нет. Ћна все молчала и  листала
журнал.
     - Ђ за что вы послали в лагерь... (и тут  она  назвала  фамилию  одного
известного чешского журналиста, осужденного год тому назад).
     Ћб этом деле он знал хорошо, и, хотЯ не имел к нему никакого отношениЯ,
ему  было  неприЯтно,  что  оно  получило  мировую  огласку.  †урналист  был
лауреатом  одной  из  мировых  литературных  премий,  и  его  арест  страшно
взволновал весь мир. ‚се газеты заговорили о продажной нацистской юстиции  и
полной несовместимости ее с правом.
     - Ќу что ж, изолирован он правильно, - сказал рейхссоветник. - „лЯ него
это могло и так кончитьсЯ, - и он слегка ударил ладонью по шее.
     - ђазве он уж такой злодей? - спросила она. Ћн только усмехнулсЯ.
     - ђазве в этом дело? - усмехнулсЯ он  мЯгко.  -  ‡лодей  -  не  злодей,
хороший - плохой. Љакое  все  это  имеет  значение  сейчас?  ‚ажно,  что  он
несовместим с нашим государством.
     - Ћн лучше всего вашего государства, -  сказала  она  и  резко  бросила
журнал. - ‚ашего чертова государства! Ћх, как Я ненавижу вас всех! € тебЯ, и
твоего министра, и того вот дегенерата! -  Ћн  ошалел  от  ее  слов,  а  она
махнула рукой и приказала: - Џодай мне халат.
     Ћн пошел в другую комнату, принес ей халат, молча положил его  на  край
постели и ушел в кабинет писать. Ќо не писал, а сидел за столом, смотрел  на
чистый лист бумаги перед собой и думал. —то-то очень многое приходило ему  в
голову. ‡начит, не так он повел себЯ  с  ней,  что-то  не  учел,  что-то  не
договорил, о чем-то самом главном  не  заЯвил  прЯмо  и  непреклонно.  ‚едь,
оказываетсЯ, совершенно правы те, которые и на  людЯх,  и  у  себЯ  дома,  и
наедине с самим собой - всегда одинаково ровны, спокойны,  преданны  и  всем
довольны. ‘ ними вот не может быть  таких  неожиданностей.  Ќадо  сейчас  же
сделать что-то решительное, может, просто молча одетьсЯ и уехать из дома  на
всю ночь и на весь день. Њожет, подойти к ней сейчас и приказать: "—тоб  это
было последний раз, понЯла?" Ќо в том-то и дело, что она ничего не поймет, а
просто фыркнет ему в лицо  и  крикнет  что-нибудь  еще  более  страшное!  Ћн
посидел, подумал, поковырЯл что-то на бумаге пером, а потом пошел к ней. Ћна
сидела перед зеркалом в халате и медленно, задумчиво курила. Љогда он вошел,
она поглЯдела на него и едва заметно вздохнула. € взглЯд, и вздох были очень
хорошие, человеческие, простые.
     - ‘адись. - Џригласила она тихо и  невесело.  Ћн  сел.  -  Љ  прокурору
пойдем? - спросила она.
     - Џойдем, - ответил он ей. € сразу же  вдруг  обрел  подходЯщий  тон  и
слова. - „орогаЯ, - сказал он ей, - жизнь и без того очень тЯжела и  сложна,
зачем же нам делать ее еще путанее? —то бы Я ни думал  про  себЯ,  Я  всегда
помню, что состою на государственной службе и поэтому...
     - „а, - ответила она безучастно. - „а, ты прав!
     - € вообще, - сказал он, наклонЯЯсь к ней ближе и целуЯ  ее  в  Ямку  в
затылке, - вообще привыкай к дисциплине, не распускай Язык! ќто  же  смерть!
‘егоднЯ ты это говоришь сама с собой, завтра -  со  мной,  а  послезавтра  -
обЯзательно заговоришь об этом с другими, и случитсЯ беда. € из-за чего все?
€з-за этого чешского евреЯ. „а что он тебе?
     Ћна вдруг остро поглЯдела на него и спросила:
     - Ђ испугать тебЯ по-настоЯщему? џ сама еврейка по отцовской линии.
     - ’о есть как? - спросил он ошалело и чуть не рухнул на стул.
     - Ђ вот так, - ответила она, смотрЯ на него с ласковой насмешкой. - Љак
это иногда бывает с женщинами - муж у нее один, а отец ребенка  другой.  Ќу,
что ж ты теперь будешь делать? ђазведешьсЯ со  мной?  -  “  него  пресеклось
дыхание, он встал, сжимаЯ кулаки.
     - ‘лушай, - сказал он и услышал свой голос, словно  со  стороны.  -  ’ы
оставь эти штучки раз и навсегда. ’ы не понимаешь, чем ты играешь!
     - •а, - усмехнулась она дерзко и насмешливо,  чисто  по-актерски.  -  џ
играю? Ђ что мне играть? ‘ кем?
     "Ќаврала", - понЯл, или подумал, или предположил он и тоскливо спросил:
     - Ќу с чего ты бесишьсЯ? Ќу кто тебе этот журналист?
     Ћна  прикурила  от  зажигалки  и  затЯнулась.  ‚се  буйное,  дерзкое  и
насмешливое слетело с ее лица, и  оно  опЯть  стало  спокойным,  холодным  и
безучастным.
     - Ќикто, - ответила она равнодушно. - Ќо  он  написал  обо  мне  первую
хорошую рецензию! ‘амую первую!
     Ќа рассвете, лежа около нее, он вдруг понЯл, что  этот  арестованный  и
приговоренный к длительному умиранию высокий,  немолодой,  медлительный  чех
(про евреЯ он просто вставил так, со зла,  чех  и  еврей  у  него  постоЯнно
почему-то ассоциировались) был ее любовником. ќто пришло к нему внезапно, не
как мысль или догадка, а как полнаЯ и безнадежнаЯ уверенность.  €  он  сразу
понЯл, что это правда. ‚тораЯ мысль, котораЯ пронзила его, была:  "…й  тогда
было 18 лет!" Ћн ничего не сказал ей ни тогда, ни после, а на следующий день
все пошло так, как будто этого  разговора  и  не  было.  Ћн  ждал,  что  она
напомнит о нем, и у него был уже заготовлен ответ - насмешливый и мЯгкий. Ќо
она так ничего и не вспомнила, и не объЯснила, была очень ласкова, покорна и
как-то тихо, но в то же  времЯ  чуть  иронически  грустна.  Ќа  другой  день
кончилсЯ ее отпуск, ей надо было уезжать, но она неожиданно осталась еще  на
один день. € весь этот день они провели дома, она в халате, он в пижаме. Ћни
рассказывали друг другу то печальные, то веселые и удивительные  истории  из
своего детства и юности, и особенно много и хорошо рассказывала она. €  отец
в этих рассказах всегда был точно ее отец, мать - точно матерью, а вчерашних
слов будто бы и не существовало. …му нравились и покорность  ее,  и  неЯсное
сознание вины, и молчаливое обещание, что подобных разговоров -  страшных  и
смертельно опасных - больше  не  повторитсЯ.  Ђ  потом  она  улетела,  и  он
вернулсЯ с чувством приЯтной домовитой грусти и сознанием, что у него все  в
порЯдке. € это чувство продолжалось  и  дома,  и  на  службе,  и  наедине  с
прокурором, с которым он договаривалсЯ о передаче двух дел на  доследование.
Ђ пришла ночь, и тоска овладела им и достигла такой остроты,  что  он  вдруг
вскочил и забегал  по  комнате.  •отелось  уже  не  чесать  мозг,  а  просто
хорошенько продрать его ногтЯми. Ќу, конечно, она  жила  с  тем  евреем  (он
мысленно все времЯ повторЯл себе - "еврей"), она хотела остатьсЯ с  ним,  но
он по-хамски отделалсЯ от нее. Ћни умеют это делать! € все равно  она  любит
его! ’ак любит, что даже и скрыть не может.  …е  просто  бьет  лихорадка  от
любви. Ћна  беситсЯ  и  выдает  себЯ.  Ђ  ему,  ее  мужу,  осталось  лежать,
вспоминать и догадыватьсЯ. …му достались одни косточки от нее, а  молодость,
свежесть слопал тот - толстый, наглый еврей! †ид!  †идина!  Њировой  образец
предателЯ! „авить их нужно, не сажать в лагерЯ! ѓоловы им рубить нужно, чтоб
они не трогали наших девушек! Џусть дерут своих жидовок! „а ведь у нее самой
отец... €ли это вранье? €ли это не вранье? ‘той! ‚едь тот-то,  тот-то  вовсе
не еврей, он чех, чех! —ех он,  черт  его  возьми!  Ђх,  дьЯвол,  как  можно
запутатьсЯ в этих бабьих штучках!
     Ћн встал с кровати, пошел к шкафу, вынул бутылку  коньЯку,  налил  себе
рюмку, выпил, налил быстро другую, за ней третью, четвертую.  ‡атем  сел  за
стол и стал ждать. Ќо опьЯнение не приходило. ’огда он встал и  прошелсЯ  по
комнате. Ќадо сейчас же на что-то решитьсЯ. Ћн подошел к телефону  и  вызвал
Ѓерлин. ’от, кому он звонил, снЯл трубку сейчас  же.  ђазговор  был  ночной,
короткий,  четкий.  ‚  деле,  которое  на  днЯх  будет   слушатьсЯ,   сказал
рейхссоветник,  есть  кое-какие  неЯсности,  утрачены  какие-то  нити,   нет
промежуточных звеньев, но часто упоминаетсЯ фамилиЯ  одного  изолированного.
’ак вот, не может ли он познакомитьсЯ с делом этого чешского журналиста  (он
назвал кого  именно)?  "Џожалуйста,  -  ответил  ему  собеседник,  -  пускай
рейхссоветник прилетает в Ѓерлин, и ему будет дано  все  дело  чеха".  -  "Ђ
лично с ним встретитьсЯ?" - "Ќу, на это надо получить особое разрешение".  -
"Ђ как это сделать?.. ’ак, так, так! ЏонЯтно, понЯтно!  •орошо!.."  …сли  он
действительно окажет такую услугу рейхссоветнику, то  рейхссоветник  сегоднЯ
же закажет билет. "‘пасибо за обещание и помощь. “видимсЯ завтра!"
     Ћн подошел к постели - твердый, спокойный - лег, открыл какую-то  книгу
и начал читать. Љак-никак эта поездка что-то  должна  проЯснить.  ‚о  всЯком
случае, она - чисто мужской шаг, нечто похожее на поединок. ’ак он и заснул.
     Љ полудню следующего днЯ он был  в  Ѓерлине,  и  все  у  него  пошло  с
неожиданной быстротой и как бы само по себе.
     ‚ первый же день он увидел шефа. ќто был массивный, бровастый человек с
лиловыми бабьими щеками и глубоко запавшим носом. Ћн принЯл его  в  какой-то
странной комнате,  похожей  на  кабинет,  где  стоЯл  стол,  принесенный  из
гостиной, а по стенам  висели  оскаленные  звериные  морды  -  волк,  кабан,
медведь. Џод каждым была прибита металлическаЯ дощечка с надписью. ‚ комнате
было темновато (горели только две матовые лампы) и страшновато.  ‘ам  хозЯин
ее словно выплыл к нему из глубины комнаты. ђазговор началсЯ с пустЯков: шеф
спросил рейхссоветника об одном его однофамильце, с которым они  встречались
в 18-м году, и осведомилсЯ, не родственник ли тот рейхссоветника, зако