        ‚асилий ‘еменович ѓроссман. ‚ большом кольце

----------------------------------------------------------------------------
    Date:  июнь 2002
    €зд:   ѓроссман ‚.‘. Ќесколько печальных дней, Њ., "‘овременник", 1989
    OCR:   Ђдаменко ‚италий (adamenko77@mail.ru)
----------------------------------------------------------------------------


        ‚ большом кольце

  Ќа завтрак  в  воскресенье  мама дала витаминного салата из сырой капусты,
побрызганного лимонным соком,  ломтик ветчины,  чаю с молоком, две конфеты -
мармеладку и театральную.
  Џосле завтрака папа, как обычно, сказал:
  - Њашка, поставь-ка нам скрипичную сонату.
  - —ью, папочка?
  € папа протЯжно, в нос ответил:
  - Љак ни странно, в этом случае Ћйстрах мне приЯтней Љрейслера, а Ћборин -
ђахманинова.
  € Њаша поставила на проигрыватель восьмую скрипичную  сонату  Ѓетховена  в
исполнении Ћборина и Ћйстраха.
  …й, как и папе, казалось, что Ћйстрах и Ћборин играют мЯгче, не так резко,
как  ђахманинов  и  Љрейслер.  Ќо  девЯтилетнЯЯ  Њаша  не только с папиных и
маминых слов понимала, кто такие ђахманинов и Љрейслер.
  ‚ертелсЯ диск  проигрывателЯ,  и  из  его  медленного,  округлого движениЯ
рождалсЯ мир, в котором не было ничего плавного, округлого.
  Њаша слушала музыку,  морщила нос и хмурила белые брови, потому что папа и
мама смотрели на нее, и ее это сердило.
  - Љакое наслаждение, - сказала мама о музыке.
  - „а, да, - сказал папа, - радость, счастье.
  Џапа обычно говорил горЯчо, а мама спокойно и почти никогда не соглашалась
с папой.  Ђ когда спустЯ день или неделю мама учительски высказывала  папины
мысли, он протЯжно произносил своим милым, гортанным голосом:
  - Ђх, ‹юбочка, как верно ты это сказала.
  Њама раньше   преподавала   в  институте  и  теперь  постоЯнно  поправлЯла
произношение у Њаши.  € Њаша старательно повторЯла за мамой слова,  как  они
должны звучать по-правильному: не красивей, а красивее.
  Њаша после переезда в новый дом в школу не ходила, так как у нее держалась
от  желез  температура  и  доктор советовал некоторое времЯ не учитьсЯ.  Ћна
проводила все времЯ со  взрослыми,  и  папа  и  мама  не  предполагали,  что
курносенькаЯ,  беловолосаЯ  и  сердитаЯ  Њаша  замечает  многие  тонкости их
отношений.
  ‚от папа  заговорил  о  судьбе  русской  музыки  и о ‘крЯбине,  потом папа
говорил о ЊодильЯни,  а мама возражала ему, а на следующий день мама сказала
тете  ‡ине:  "‚се  же  нельзЯ  говорить о музыке двадцатого века,  тотчас не
назвав имЯ ‘крЯбина", - и это были папины слова, над которыми мама смеЯлась,
а спустЯ несколько дней она сказала тете ‡ине, указав на картину над роЯлем:
"Ђх, ЊодильЯни, ЊодильЯни, сводит он менЯ с ума".
  ‘амой большой  и  приЯтной  комнатой был папин кабинет,  но и в просторном
папином кабинете было тесно от множества книг и картин;  да и роЯль  занимал
много места.
  Љак-то Њаша забыла на папином диване свою трЯпичную дочку, Њотю, и слышала
папины слова:
  - ‹юбочка, эвакуируй, пожалуйста, это страшилище.
  ‚первые Њаша обиделась на папу - он ведь был очень добрый.
  € в этот воскресный день  они  слушали  любимую  папой  скрипичную  сонату
Ѓетховена, и папа сказал:
  - ЉакаЯ длЯ менЯ радость слушать эту музыку!
  Њашу не удивлЯло, почему радуетсЯ папа, музыка была прекрасна.
  Џотом папа предложил маме и Њаше сделать прогулку.
  Ћни жили  в  девЯтиэтажном  доме  на  окраине  Њосквы.  „ом был оборудован
хорошо,  с лифтами и мусоропроводами,  с кондиционированным воздухом,  ванны
были устроены в виде бассейна, выложены бледно-голубой плиткой.
  ‚о всех девЯти этажах жили деЯтели науки и искусства, машин у жильцов было
много,  они не помещались на асфальтовой площадке перед домом. € машины были
такие же важные,  как жильцы:  все "‚олги",  "‚олги",  а  у  некоторых  даже
"—айки", а у одного физика американский "бьюик".
  Ќа плане,  который видел папа,  вокруг  их  дома  стоЯл  новый  квартал  с
огромными  магазинами,  парками,  фонтанами.  Ќо строительство нового района
отложили на некоторое времЯ,  и вокруг их дома стоЯли  деревЯнные  домики  с
садиками  и  огородиками,  чуть  подальше  от шоссе,  в низине,  раскинулась
настоЯщаЯ деревнЯ,  где мычали коровы, пели петухи, а в огромной луже, такой
огромной,  что  в  ней  бывали  морские  волны,  плавали  утки  и  мальчишки
путешествовали на парусном кон-тики. Ђ дальше было поле, а еще дальше лес.
  Ћни пошли  гулЯть  по  асфальту,  а  потом  по тропинке к лесу,  где среди
темного елового  узора  темнел  свинцовый  купол  старинной  церкви  -  папа
говорил, что эта церковь построена в шестнадцатом веке.
  Ќа новой квартире мама часто жаловалась:  "†утко далеко".  Ђ папа говорил,
что ему приЯтна тишина и что глаза людей, живущих в избах, спокойные, Ясные,
нет в них лихорадки московского центра.  Њаша замечала,  что в этом  вопросе
мама  действительно  была не согласна с папой,  и,  когда папа говорил,  что
здесь работаетсЯ лучше,  чем на старой  квартире,  она  произносила:  "€гра,
игра!"
  € правда,  папа так же, как и мама, не любил гулЯть в сторону деревни, там
встречались   пьЯные,  которые  говорили  неприличные  слова  и  задирались.
Ћсобенно много плохого бывало по воскресным днЯм.
  Љогда они вышли в поле, папа сказал:
  - Ћпасность воздушного нападениЯ миновала.
  - „а  тебе-то  что,  -  сказала  мама,  -  ведь тебе нравитсЯ жить на краю
большого кольца Њосквы.
  Ќо еще злей был барачный поселок,  который стоЯл между их домом и Њосквой.
‚ этом поселке и трезвые говорили жильцам большого дома  неприличные  слова,
такие, что мама сказала одной женщине в магазине:
  - ‚ы хоть ребенка постыдитесь...
  Ќо эта   женщина  сказала  очень  плохое  насчет  ребенка,  мама  поспешно
проговорила:
  - €дем, идем, Њашка!
  Ћни молча,  держась за руки,  шли по улице,  окна старых бараков  были  на
одном  уровне  с кучами шлака,  углЯ,  мусора,  и Њаше казалось,  что бараки
смотрЯт исподлобьЯ,  словно злые старушечьи лица,  по самые глаза обмотанные
платками.
  ѓрЯзные белые куры,  с крыльЯми, меченными цветными чернилами, разбойничьи
сигали  по  дворам,  застиранное  и залатанное пестрое белье грозно хлопало,
парусило на веревках, чулки, казалось, шипели, как змеи, хотели броситьсЯ на
Њашу и ее маму.
  Ђ когда на шоссе Њаша спросила, почему сердилась женщина, мама ответила:
  - ‚  нашем  доме холодильники,  хвойные ванны и гибкие души,  а кругом эти
избы с клопами,  бараки,  холодные уборные,  колодец с журавлем,  вот она  и
сердитсЯ.
  Џосле случаЯ в  продмаге,  куда  мама  и  Њаша  зашли  купить  трески  длЯ
соседской  кошки,  они уж больше не ходили в барачный поселок,  да и что там
было делать? Џродукты и хлеб они привозили на машине из центра.
  Џравда, соседка  сказала  маме,  что  в  поселковой аптеке оказалось очень
редкое венгерское лекарство,  которого во всей Њоскве не достать,  только  в
кремлевской аптеке, но мама сказала:
  - Ќет, уж бог с ним.
  Ђ в  деревенском  сельмаге  продавалсЯ желудевый кофе в пачках и одеколон;
там всегда было мало  народу,  но  иногда  у  сельмага  либо  у  поселкового
продмага  выстраивались шумные и нервные очереди.  Љак-то лифтерша,  покинув
пост,  побежали н эту очередь,  а потом объЯснила Њаше,  что люди  стоЯт  за
гольем - костЯми,  требухой,  за холодцом из голов и копыт - цена на все это
дело дешеваЯ,  а продукциЯ свежаЯ,  хорошего качества, прЯмо с бойни. Ћбычно
же  деревенские  на городском автобусе и на попутных машинах ездили в Њоскву
покупать белые батоны, крупу, а некоторые и молоко.
  ‚близи Њашиного  дома,  на  шоссе,  стоили  по  утрам старухи в ватниках и
сапогах,  предлагали  перьЯ   зеленого   лука.   ‘тарухи   разговаривали   с
покупателЯми вкрадчиво, но когда они глЯдели вслед жильцам дома, в брючках и
курточках прогуливающим своих собак  либо  делающим  пробежку,  у  них  было
какое-то  странное,  смеющеесЯ  и  одновременно отчаЯнное выражение глаз.  Ђ
когда вдруг со страшным треском поЯвлЯлсЯ милиционер на мотоцикле,  старухи,
подхватив свои мешки, молча бежали в сторону деревни, тЯжело топаЯ сапогами.
  Ћднажды к дому пришел из леса молодой лось. Ћн осмотрел медленным думающим
взглЯдом  автомобили,  сверкающие подъезды,  черные лужи масла,  натекшие на
асфальт, понюхал бесконечно чуждые ему запахи бензина и мусорных контейнеров
и неторопливо зашагал по шоссе, обратно в лес.
  ‚оскреснаЯ прогулка удалась:  небо было голубым,  а трава зеленой.  Џапа и
мама  шли  по  траве,  уступаЯ  друг  другу  тропинку,  и  Њаша пробегала по
тропинке, опережаЯ родителей, потом, поворачиваЯ, вновь пробегала между ними
и ловила слова их разговора и вновь проносилась вперед.
  …й было хорошо.  ‚ небе плыли облака,  но небо было большим,  и облака  не
заслонЯли  солнца  -  хватало  в нем места и облакам,  и солнцу.  Џоле и лес
молчали,  но Њаша чувствовала,  что вокруг идет жизнь дЯтлов, ежей, кротов и
что эта жизнь на земле и под землей свЯзана с жизнью облаков,  что темнели и
наливались дождем и вновь светлели,  и свЯзана с жизнью Њаши, котораЯ бегала
по тропинке мимо папы и мамы.
  Њаша любила отца и  мать,  и,  наверное,  эта  любовь  помогла  свЯзать  в
веселый, счастливый узел и небо, и поле, и Њашу.
  Ђ под конец прогулка испортилась:  в небе реактивный самолет стал  чертить
скучный меловой след,  а на земле рЯвкнула гармоника,  запели вкривь и вкось
режущие женские голоса.  € хотЯ  небо  по-прежнему  было  голубым,  а  трава
зеленой и хотЯ геометрический след от самолета был белее облачка, а на земле
слышались пение и музыка, а не крик и брань, все сразу стало само по себе, и
веселый, счастливый узел развЯзалсЯ.
  € папа с мамой заторопились домой,
  - ‘транно,  -  сказал папа,  - есть рЯдом и поле,  и лес,  а встрече с ним
мешают вот эти ругатели и  певицы,  но  когда  здесь  возникнет  современный
городской  район,  естественно,  не станет ни леса,  ни полЯ...  ‚чера перед
вечером Я стоЯл у  открытого  окна  и  услышал  кукушку  -  вот  ведь  какаЯ
прелесть.
  - ќто у генерала, что в квартире напротив, - сказала Њаша.
  - Ђга,  видишь,  - сказала мама, - сегоднЯ ты со мной согласен. Ќу ее, эту
прелесть,  не надо кукушек,  только бы не было вечной тревоги,  Я боюсь Њашу
одну   на   улицу   выпустить,  кругом  злоба  этих  баб  и  старух,  бродЯт
поллитровщики, и не знаешь, чего ждать от них.
  Ћбедали, как всегда в воскресенье,  рано.  Љ обеду пришла в гости жившаЯ в
трех комнатах одна, веселаЯ, толстаЯ женщина с блестЯщими глазами, четырежды
орденоноснаЯ профессор ‘кобова,  а из Њосквы приехал папин друг, молчаливый,
бледный ‘танислав €ванович, вернувшийсЯ недавно из Ђфрики.
  Џро огромную толстую ‘кобову все говорили,  что замуж ей не выйти,  но что
она очаровательный,  прелестный человек.  Ћна  почему-то  удивительно  легко
краснела, чуть что - во всю белую пухлую щеку заливалась малиновым румЯнцем.
  Ќа первое был суп-пюре,  на второе жаренаЯ утка,  а на третье  абрикосовый
мусс  из  диетического  магазина.  ’ак как толстаЯ ‘кобова боЯлась стать еще
толще, она сладкого не ела, и ее порциЯ досталась Њаше.
  Љогда Њаша доедала мусс, она спросила у ‘кобовой:
  - ‚ам, наверное, завидно?
  € ‘кобова очень покраснела,  а потом смеЯлась так сильно,  что на ее карих
блестЯщих глазах выступили слезы. ‘мех у нее был удивительно приЯтный.
  Њаша очень наелась и, отодвинув пустое блюдечко из-под сладкого, сказала:
  - “-ф-ф! - и громко икнула.
  Ќикто не  сделал  ей  за это замечаниЯ и не стал смеЯтьсЯ над ней,  только
папа обнЯл ее и сказал:
  - Њужичок мой дорогой.
  Џосле обеда ‘танислав €ванович проиграл папе партию в шахматы  и  объЯснил
Њаше, что это произошло оттого, что он выпил вина, а Њиша ему сказала:
  - Ђ ведь папа тоже пил вино.
  Џотом пришли  Ѓарабановы  со  второго  этажа,  и  все  вместе  пили  чай и
разговаривали... Ћ Ѓарабанове всегда говорили: "Ћн очень талантлив".
  Ћн занималсЯ  кибернетикой  и  то  шутЯ,  то  серьезно  говорил,  что  его
электронные машины скоро смогут заменить поэтов и шахматистов.  …го за глаза
называли "гордость русской науки", а при встречах ‚олодей и посмеивались над
его  пристрастием  к  модным  костюмам,  а  жена  каждый  раз  в   разговоре
останавливала его:  "‚олодЯ,  не говори глупостей" - и снимала с его пиджака
пушинки.
  ђазговоры за столом были о концертах в филармонии,  о том, как скучно было
на приеме в посольстве, как смешно жадничала чьЯ-то жена, совершаЯ покупки в
парижских  и лондонских магазинах,  о диете,  о многокомнатных академических
дачах и о том,  как их смешно делили при разводах мужьЯ и  жены,  о  смешных
поступках  пуделей  и скотчей и о том,  чьЯ голова светлей - ‹ьва Ђбрамовича
или Ђлександра ‘ергеевича.  Ћб  африканских  львах  и  крокодилах  ‘танислав
€ванович ничего не рассказывал.
  € странно,  говорил ли композитор,  либо жена знаменитого  онколога,  либо
жена  еще более знаменитого физика,  либо сам знаменитый физик,  но предметы
застольного разговора и слова,  из которых делалсЯ разговор, были совершенно
одинаковы. Њаша отличала лишь голоса.
  Њаша заметила,  что физики и медицинские доктора особенно  заинтересованно
говорили  о  музыке  и  живописи,  точно и часа не могли без них прожить,  а
художники и поэты горЯчились по  поводу  протонов  и  нейтронов,  хотЯ  Њаше
иногда  казалось,  что  делали  они  это  длЯ того,  чтобы казатьсЯ особенно
умными.  Ћбычно гости называли одни и те же имена и отчества.  Њаша их знала
наизусть:  €горь ‚асильевич,  Ќиколай Ќиколаевич,  Ђндрей Ќиколаевич,  Ѓорис
‹еонидович,  €льЯ ѓригорьевич,  „митрий „митриевич...  Љроме этих нескольких
имен, казалось Њаше, в Њоскве не было жителей, с которыми встречались папины
и мамины знакомые.
  ’олько папа   не  козырЯл  этими  именами,  у  папы  имелась  своЯ  особаЯ
особенность.  Ћ чем бы папа ни говорил - о новой небесной звезде,  о  музыке
Џрокофьева,  о  картинах на выставке - он одновременно говорил о себе.  Њаша
ощущала,  что папа начинает разговор издалека,  имеЯ цель перевести  его  на
себЯ:  такой-то любит, но не понимает папу, близок ли папе тот-то, как плохо
пишут о папе там-то,  как сильно хвалит его англичанин,  но папу раздражает:
англичанин совершенно не понЯл папиной сути.
  Њаша любила папу, гордилась им, но ее тревожило, что не только чужие, даже
мама  не может оценить,  какой он милый,  как он неумело,  по-детски хитрит,
когда,  желаЯ поговорить о себе,  начинает  с  разговора  о  звездах  или  о
концертах Ѓостонской филармонии.
  ‚от сегоднЯ, обращаЯсь к ‘кобовой, папа сказал:
  - џ  убежден,  что  вы  можете  подтвердить мою мысль:  в физике,  как и в
литературе и живописи, есть декаденты и есть так называемаЯ народность...
  ‘казал папа эти слова невинным голосом,  никто, даже мама не сообразила, в
чем дело, а Њаша сразу понЯла. € действительно, так и оказалось: вскоре папа
стал рассказывать о стокгольмском институте, выдвинувшем его на премию.
  Њаша знала,  что всем нравитсЯ ее  наружность  -  скуластаЯ,  с  чуть-чуть
татарскими  глазами  белоголоваЯ  девочка...  Њама  ее  и  одевала похоже на
деревенскую: в полотнЯное платье с вышитыми красными крестиками петушками, и
волосы ей стригла по-простому в скобку, с челкой на лбу.
  € все ее тормошили,  восхищались ею,  говорили:  "…й бы  лапоточки,  а  не
туфли, ну просто Ќестеров".
  Њаша почему-то очень устала за день.  ’о ли она объелась за обедом,  то ли
от усталости она все времЯ чувствовала противный вкус во рту.
  Ќаконец гости ушли, осталсЯ лишь ‘танислав €ванович.
  Њаша особенно   любила   эти   часы.   Ћднообразные  застольные  разговоры
прекращались,  когда папа со ‘таниславом €вановичем оставались  вдвоем,  они
оба  сразу  менЯлись,  они  точно  молодели,  начинали смеЯтьсЯ,  ссоритьсЯ,
бледный,  молчаливый  ‘танислав  €ванович   розовел,   краснел,   становилсЯ
необычайно разговорчив,  а папа однажды, горЯчась, ударил кулаком по столу и
даже назвал ‘танислава €вановича дураком.
  € теперь  они  спорили  и  даже  ссорились  по поводу кибернетики,  и папа
сказал:
  - „а  пойми,  все  волнуютсЯ  вовсе  не  потому,  что машина станет равной
человеку или даже там выше.  ќто никого не оскорблЯет и  не  ужасает.  Ќе  в
страхе  перед  равенством человека и машины суть.  ЃоЯтсЯ не машины,  боЯтсЯ
человека. ‘уть в бессознательном ужасе человека перед человеком, не машина -
человек  грозит  человеку.  Џонимаешь?  Ќе  равенства  с  машиной боЯтсЯ,  а
неравенства людей,  которое родитсЯ из равенства с машиной.  ‚от  где  беда!
ЃоЯтсЯ,  что  равенство  с  машиной сделает человека беспомощным в борьбе за
свою свободу,  сделает его вечным рабом не  машины,  а  людей.  ЃоЯтсЯ,  что
равнозначность    с    неодушевленной   конструкцией   утвердит   невиданную
бесчеловечность,  и уж барабановскаЯ машина будет но сравнению  с  человеком
казатьсЯ вольным сыном эфира, жаждущим бури.
  - ѓлубокаЯ мысль, - сказал ‘танислав €ванович, - не в том беда, что машина
станет  выше  человека,  беда,  оказываетсЯ,  в том,  что человек будет ниже
машины.
  - —епуха! Ќе понЯл ты! - сказал папа. - € смешного в этом ничего нет.
  Ђ затем папа сказал:
  - „а Я ради сердечной правды брошу все - семью, дом, книги, возьму мешок и
пойду.
  ’огда мама очень зло и кротко сказала:
  - ‘лово,  слова,  поза,  поза... …динственным, чем ты действительно можешь
пожертвовать,  это мною,  но вовсе не ради дороги и мешка,  тебЯ не отличает
постоЯнство.
  Џапа уже не в первый раз говорил о мешке и дороге.
  Ќо на этот раз Њаша слушала разговор невнимательно и не волновалась. “ нее
к вечеру отЯжелело тело и особенно тЯжелой стала голова.
  Ћна отказалась от ужина,  даже думать о еде было  неприЯтно,  а  когда  на
проигрыватель поставили пластинку с новым итальЯнским певцом,  она задремала
под "Ђве ЊариЯ",  и ей представилась кошка на мусорном Ящике, Њаша прижимала
кошку к груди,  и от нее очень пахло.  Џотом, сонную, ее укладывали спать, и
она, засыпаЯ, услышала из соседней комнаты мамин голос:
  - “вы, это уже не Њарио ‹анца.
  € действительно,  за окном не пел Њарио ‹анца,  Њаша знала это слово,  оно
называлось: матерщитьсЯ.
  Ќочью Њаша проснулась от боли в животе и разбудила родителей.  Љогда  мама
прикоснулась  к  Њашиному  животу,  девочка  вскрикнула.  Џапа  посмотрел на
градусник и тихо произнес:
  - Ѓоже мой.
  ќто было ужасно:  горЯчий керосин,  осколки бутылки  в  кишках,  боль,  от
которой пот выступал на лице и становились вдруг ледЯными руки и ступни ног,
и тут же, рЯдом с Њашей, беспомощной девочкой, бледные лица отца и матери.
  ‚ полубеспамЯтстве она слышала, как мама глупо и подробно перечислЯла все,
что Њаша съела за день:  "‘уп-пюре...  ломтик ветчины из диетического...  да
нет, нет, не может быть".
  Њаша не  слышала,  как  хлопнула  наружнаЯ  дверь   и   папа   проговорил:
"„озвонилсЯ,  дозвонилсЯ,  но  из  города  категорически  отказываютсЯ  сюда
выезжать,  удалось соединитьсЯ  с  районной  больницей...  обещали  дежурную
прислать".
  - Ѓоже  мой,  что  же  это   такое,   -   сказала   мама,   -   там   ведь
неквалифицированные врачи.
  ќта беспомощность родителей была такой необычной. ‚едь мир, в котором жила
Њаша,  был миром сильных людей,  они летали по всему свету на самолетах,  их
портреты были в газетах,  они рассказывали  о  приемах  в  Љремле,  о  своих
беседах  с  самыми  великими людьми в стране,  их работой интересовалсЯ весь
мир...  ‚едь и папа,  такой добрый и чувствительный,  был из привычного Њаше
мира сильных.  ‚ его нынешних растерЯнных,  беспомощных глазах понимала Њаша
свою беду.
  € у молоденькой докторши,  подошедшей к кровати в голубом берете и пальто,
накинутом на белый халат,  были испуганные глаза,  и Њаша  понЯла,  что  все
пропало, что докторша робела не от огромных книжных шкафов, роЯлЯ, мраморной
головы „анте,  не от недовериЯ мамы,  не от того,  что у  папы,  высокого  и
знаменитого, срываетсЯ голос... „окторша оробела от одной лишь Њаши, и Њаша,
маленькое существо,  все устремленное к жизни, пронзительно чуждое понЯтию и
ощущению  смерти,  подобно  тому  как  чуждо  апрельское  растеньице ночному
бурану, вдруг сердцем и мозгом понЯла, что смерть вошла в нее, ужасает папу,
маму, докторшу.
  Ђ потом Њашу завернули в одеЯло и  понесли  вниз  по  лестнице  -  горЯщий
керосин  хлынул  из ее живота в мозг,  и она взвизгнула тихо,  жалобно,  как
собачка, которую убивают.
  € сразу,  словно снег упал на землю,  не стало ни плача мамы,  ни папиного
страха, ни неподвижного экскаватора над черной Ямой, а одна лишь тишина.
  Ђ когда она открыла глаза, готоваЯ к неизбежному ужасу, она увидела Яркую,
большую лампу над  собой,  белый  светлый  потолок,  большое  мужское  лицо,
невероЯтно   чистый   поварский  колпак.  ‚  этой  всеобщей  белизне,  почти
ослеплЯющей,  была жестокаЯ,  но спасительнаЯ сила спокойствиЯ.  € спокойней
снежной,  Яркой тишины было лицо пожилого человека, узкоглазого и курносого,
русского и татарина,  лицо человека,  приступившего к работе,  которую,  раз
сделав, нельзЯ не изменить, ни исправить.
  Њаша замерла,  даже боль в ее животе замерла,  девочка покосилась на  свой
живот, но он был закрыт от нее занавеской-простынкой.
  € вдруг она увидела,  что всЯ комната с двумЯ  белыми  столиками  у  белых
стен,  и белыми табуретками, и с ней самой, Њашей, лежащей на спине на узком
белом столе, отражаетсЯ в полированном абажуре лампы.
  Ћна увидела  в  абажуре,  как  в телевизоре,  трех женщин в белых халатах,
увидела синий огонь спирта, пар над белыми плоскими кастрюлЯми, марлю, много
ваты,  а  потом она увидела и узнали свой голый живот,  со следами крымского
загара, и руки над ним.
  Њаша знала,  что сейчас произойдет, но она не боЯлась хирурга, и, главное,
он не боЯлсЯ ее,  а кивнул и улыбнулсЯ ей.  Ћна увидела на абажурном стекле,
как доктор красит ей живот йодом, и сказала:
  - ‚ы красите мой живот, как пасхальное Яйцо.
  - Џасхальные Яйца красЯт луком, а не йодом.
  „ействительно так. € Њаша не стала спорить.
  Ћна видела в абажуре все, что готовились сделать с ней: и сверкание стали,
и тампоны,  и вату,  и иглы - все это было не так страшно,  как  отчаЯние  и
беспомощность папы и мамы.
  Љогда доктор взЯлсЯ за сталь,  и Њаша на  мгновение  перестала  дышать,  и
живущий  в  каждом  человеке  заЯц похолодел в ней и затрЯссЯ,  она услышала
проникновенный, взволнованный женский голос:
  - Џольты дамские привезли в магазин.
  „октор спросил:
  - Ђ зеленые есть?
  € этот разговор помог Њаше сохранить покой и надежду и в тот миг, когда на
абажуре  выступила  и  потекла  Њашина  кровь  и  доктор  нахмурилсЯ и уж не
улыбалсЯ ей.

  „олжно быть,  счастье выздоровлениЯ вмешалось во все,  что  происходило  с
Њашей, во все важное и пустое, чем был наполнен день. Ђ может быть, это было
совсем другое счастье.
  ‚ палате лежала тучнаЯ и властнаЯ ткачиха Џетровна и колхознаЯ седаЯ карга
‚арвара ‘еменовна.  Ђ рЯдом  с  Њашей  лежала  Љлава,  опальнаЯ  продавщица,
отбывшаЯ два года лагерЯ, а у окна лежала порезаннаЯ и побитаЯ неизвестно за
какое дело ЂнастасиЯ €вановна из укрупненного колхоза "‡арЯ".  Ђ  у  другого
окна лежала елейнаЯ ’ихоновна, когда-то служившаЯ в домашних работницах.
  ‘уп давали в жестЯных мисочках,  ложки  были  легкие,  словно  соломенные.
Џодушки тоже были очень легкие,  скрипучие, все это занимало Њашу... Љровати
были железные, Њаша никогда не видела железных кроватей.
  € суп  не  был  похож  на  тот  суп,  что Њаша ела дома,  хотЯ он тоже был
протертый и овощной. € простыни были другие, и маленькие вафельные полотенца
с  большими  черными  печатЯми  никак  не походили на те,  что висели дома в
ванной.
  Џетровна задыхалась в одышке,  а голос имела сильный,  генеральский.  …е и
звали генеральшей.
  Љогда Њашу принесли в палату, после изолЯтора, Џетровна сказала:
  - ‘лавнаЯ девочка, нос картошкой, деревенскаЯ.
  Ђ ‚арвара ‘еменовна протЯжно проговорила:
  - ѓосподи, а ножки-то тонкие, длинные, как у журавлЯ.
  Џотом, когда Њаша пришла в себЯ,  ее расспросили и про гнойный аппендицит,
и про операцию, и как началось, и про все, что полагаетсЯ.
  ’ихоновна задавала  неприЯтные вопросы.  Њаша стеснЯлась ей отвечать.  Ћна
промолчала,  когда ’ихоновна спросила - большаЯ ли у них комната.  ’ихоновна
переспросила, но Њаша молчала. ’огда ‚арвара ‘еменовна объЯснила:
  - ‘о счету девочка сбилась, комнатей у них много.
  Ђ когда ’ихоновна спросила про папу - "кем он будет", Њаша угрюмо сказала:
  - Њама у менЯ учительница.
  Ћтвет заинтересовал палату.
  Џетровна сказала:
  - Њама, значит, учительница, а папа, выходит, ученик.
  ‚арвара ‘еменовна:
  - €нвалид, наверное.
  Љлава проговорила:
  - Ђ может быть, сидит... - и негромко пропела сипловатым голосом:

<PRE>
        Ђх, скучно мне, все товарищи в тюрьме,
        Ќе дождусь Я того днЯ, как попутают менЯ...
</PRE>

  ЋбмотаннаЯ бинтами ЂнастасиЯ €вановна сказала:
  - “шел он, верно, от нее.
  ’огда Љлава сказала:
  - —то  ж,  ушел  так  ушел.  ‡начит,  постыла  ему  прежнЯЯ  жизнь...  - и
мечтательно добавила:  - ‚от,  к  примеру,  нам,  работникам  торговли,  что
фордзон, что Љерзон - все ровно. Ћдно у нас удовольствие - любовь.
  ќто было утро.  ‘олнце,  отдохнув за  ночь,  Ясно  светило  на  больничных
стенах,  на  мисочках  с манной кашей,  на белых кружках с чаем,  на суднах,
глЯдЯщих из-под кроватей.  “тро было в беспричинной  легкости,  в  тревожном
сердцебиении, в ожидании долгой жизни, охватившем Њашу.
  Џотом был обход.  „октор подошел к Њаше,  и девочка почувствовала покой  и
счастье,   когда   его  теплаЯ  большаЯ  рука  гладила  ее  волосы.  Ћн  был
одновременно седой и лысый,  русский и татарин,  угрюмый и добрый, бедный, в
худых башмаках, и важный, очень важный.
  - Џусть папа с мамой придут ко мне, - попросила Њаша.
  „октор сказал:
  - ќто никак не получаетсЯ, у нас карантин по случаю вирусного гриппа.
  Љогда доктор ушел, старуха ‚арвара ‘еменовна сказала:
  - Ћх, и нравитсЯ мне доктор.
  - —то ж ты ему не призналась? - спросила Џетровна.
  - Ќароду много, постыдилась.
  - ќх,  ‚арвара, чего любви стыдитьсЯ, - сказала Џетровна и раздула широкие
ноздри широкого носа.
  € так это было удивительно Њаше, что две семидесЯтилетние старухи говорили
про любовь, то ли смеЯсь, то ли всерьез.
  Џотом женщины говорили про заработную плату, и в разговор вошли санитарки,
готовившие больных к  обеду,  стали  сильно  жаловатьсЯ.  Ђ  потом  одна  из
санитарок,  ‹иза,  самаЯ старшаЯ и некрасиваЯ,  поставила поднос с мисочками
супа на подоконник и показала, как в молодости танцевала.
  € все развеселились.
  Ђ когда стало темнеть,  на Њашу напала тоска.  ‚ палате было тихо, бабушка
‚арвара  похрапывала,  порезаннаЯ  ЂнастасиЯ  во сне чавкала.  ‚идимо,  этот
слюнЯвый звук раздражал Џетровну, она сказала:
  - ќй, ты там, чего плЯмкаешь губами, блины, что ли, ешь?
  ‹ицо у Џетровны было бровастое,  суровое и,  несмотрЯ на то что она  долго
лежала в больнице, казалось загорелым.
  ЂнастасиЯ €вановна не отзывалась, продолжала спать.
  ‚крадчиво, негромко   заговорила   ’ихоновна.   Ћна,  видимо,  побаивалась
Џетровны и старалась понравитьсЯ ей,  заинтересовать ее  своими  рассказами.
’ихоновна,  Њаша в первые же часы заметила это, с каждым по-своему говорила:
по-особому с санитаркой,  по-особому с Џетровной,  а с дежурной  сестрой  уж
пела,  пела.  Љогда  она  рассказывала  о своей жизни в работницах Љлаве или
порезанной Ђнастасии, она все украшала:
  - ђыбки красивые в аварии плавают,  а шубу он ей справил из нутры,  чистаЯ
нутра, восемь тысЯч отдал. Ђ цветов этих, цветов...
  ђазговариваЯ со старухой ткачихой, она рисовала совсем по-другому:
  - Ђ что у них за жизнь,  придет домой,  уклюнетсЯ в книгу,  а на нее и  не
посмотрит...  Љ богатым отложка и днем и ночью, без отказа едет... Ђ болезнь
у них одна:  напупенЯтсЯ так,  что дышать не могут. ‚ машину садитьсЯ идет -
распузанитсЯ,  как  гусь.  ‚от  и  мой  хозЯин последний - пришел со службы,
нажралсЯ и сразу за сердце.  •озЯйка к телефону кинулась - отложка, конечно,
сразу  тут,  а  он уж готов...  € Ясли есть такие,  и закрытые садики,  куда
только знаменитых детей берут.
  Ђ Џетровна  со  всеми  говорила  одинаково  -  снисходительно,  грубовато,
поучающе,  то посмеиваЯсь, то сердЯсь - и с дежурной сестрой, и даже с самим
доктором.
  …е сильный,  как сиЯющаЯ меднаЯ труба,  генеральский голос  был  одинаково
насмешливо снисходителен, когда она говорила про внуков своих, и про то, как
зЯть ее хотел выгнать,  и про хозЯина,  миллионщика Џрохорова, и про то, как
ѓитлер захотел завоевать всю ђоссию, и про то, что она проработала пЯтьдесЯт
лет у ткацкого станка.
  ’еперь, в сумерках, ’ихоновна стала вполголоса рассказывать ей историю, от
которой Њаша то холодела,  то, сдерживаЯ смех, так напрЯгалась, что боЯлась,
как бы швы не разошлись.
  €сториЯ была  об  убитой  грабителЯми  девушке-студентке  и  о  том,   что
произошло после ее похорон.
  - ’уфта! - вдруг произнесла Љлава. ЋказываетсЯ, Љлава не спала.
  Ќо ’ихоновна уверЯла, что все случилось точно, как она рассказывает.
  - Ѓыло это в ЊалоЯрославце, а бабушка одна в ‡агорском самовидица всему...
‚идит  она,  на  могилке сидит €исус •ристос и пальчиком манит,  манит:  иди
сюда,  иди...  Ђ  холмик  тихо  сам  собой  раскрылсЯ,  и  выходит  убиеннаЯ
красавица, всЯ в лендах белых.
  ‚ палате не спали, все слушали рассказ ’ихоновны.
  - „а ну, туфта, - снова сказала Љлава, - Я не тЯни ты резину, ужин скоро.
  Џетровна сказала:
  - Ѓывает. Ќа рождество села Я обедать, положила себе на блюдечко поросенка
жареного, только стала его ножом резать, к-эк он хрюкнет.
  € впервые в голосе ее была одна лишь серьезность, без насмешки.
  Њашу затрЯсло от смеха.
  Ђ бабушка ‚арвара проговорила:
  - ‘мерть она вот,  а старухи все мелЯт,  мелЯт.  ѓде  ты  поросенка  этого
видела, во сне только.
  € правда, Џетровна призналась, что ни разу не ела молочного поросенка.
  € удивительнаЯ  ’ихоновна  вдруг  отказалась от своего рассказа,  стала со
всеми смеЯтьсЯ, и ЂнастасиЯ сказала:
  - ‚от ты и бога отдала, а все крестишьсЯ, Я думала - баптистка, от бога не
отступитсЯ.
  Ќо Џетровна защитила ’ихоновну:
  - Ћна верует, а легко отступаетсЯ оттого, что всю жизнь чужой хлеб ела.
  - ‚от  это  ты  в цвет сказала,  - подтвердила Љлава и спросила:  - ‚ерно,
Њашка?
  Њаша согласилась,  хотЯ  не  совсем понЯла ее слова.  Љлава большей частью
говорила непонЯтно.
  Ћсобенно непонЯтно  было,  когда  Љлава  стала  рассказывать  про лагерную
любовь.  Џетровна,  котораЯ  с  утра  свободно  материлась,  не  дала  Љлаве
закончить рассказ, сказала:
  - ‹адно, хватит при ребенке-то.
  ‚арвара ‘еменовна поддержала ее, сказала:
  - “ нас в деревне такого и старые не захотЯт слушать.
  Ќо один  Љлавин  нелагерный  рассказ очень понравилсЯ Њаше.  ђассказ был о
том,  как в родильном доме рЯдом с Љлавой лежала офицерскаЯ жена.  Љрасавица
офицерша отказалась кормить своего ребенка - боЯлась испортить фигуру,  она,
видишь  ли,  выступала  в  самодеЯтельности.  ’огда  новорожденного  взЯлась
кормить  одна  молодаЯ уборщица - мать-одиночка,  чей младенец умер сразу же
после рождениЯ.  “борщица эта была некрасиваЯ и  необычайно  беднаЯ.  €  вот
нЯнечки  обо  всем  рассказали офицеру.  "Ђх так",  - сказал офицер и тут же
заЯвил нЯнечкам, что он официально женитсЯ на уборщице. € вот нЯнечки пришли
и  рассказали  ему,  какой номер обуви у уборщицы-одиночки и какие размеры у
ней платьев. Ђ когда ее выписали из родильного, то ее с новым сыном встретил
в  приемном  покое  офицер,  держа  в  руках  новые  туфли,  новое  платье и
демисезонное пальто.
  ‚сЯ палата  жутко  материла  офицершу-красавицу,  даже  ‚арвара ‘еменовна,
котораЯ говорила,  что деревенскаЯ старуха себе не позволит таких слов,  как
городскаЯ, пустила по поводу офицерши несколько матерков.
  ‚ообще о чем бы ‚арвара ‘еменовна ни говорила,  она начинала со  слов:  "“
нас в деревне".
  "“ нас в деревне девка ведро молока  в  день  выпивала...  €  девка  была:
лошадинище".
  “тром она сказала: "“ нас в деревне предмета такаЯ, холод в маю месЯце - к
урожаю".
  Ђ когда убиравшаЯ после обеда посуду санитарка рассказала,  что докторский
сын уже кончил институт, а все не женитсЯ, она проговорила: "“ нас в деревне
Њитька ЋвсЯнников не женилсЯ через матерью".
  Ђ перед ужином,  как это часто бывает, стали говорить о питании. Ћ питании
как-то особенно серьезно говорила ‚арвара ‘еменовна,  должно  быть,  потому,
что  питалась  она  хуже  других.  Ћна  напоминала  Њашиного папу - разговор
начиналсЯ о самых разных делах, а ‚арвара ‘еменовна его незаметно сводила на
деревню и деревенских. ‚от Џетровна сказала:
  - ‚о хлоте ребЯта пЯть лет служат.
  Ђ ‚арвара ‘еменовна сказала:
  - ‚от,  вот,  наши деревенские попадут  в  солдаты  в  Њоскву,  становЯтсЯ
гладкие, чистые, белый хлеб каждый день лупЯт.
  € снова,  когда Љлава заговорила, как в палатках устанавливаетсЯ сортность
на фрукты, почем что после этого стоит, она сказала:
  - “ нас в деревне черешник слаще вишни, мЯса в нем больше.
  ‡аговорили о детЯх, и ‚арвара ‘еменовна сказала:
  - Џриезжала ко мне три года назад  в  деревню  дочка  из  ‹енинграда,  она
штукатуром на стройке работает.  ‘тала она спать укладыватьсЯ,  Я ей говорю:
"Ћх,  доченька,  какие у тебЯ ножки чистые,  белее,  чем лицо у  твоей  мамы
деревенской".
  Љлава спросили,  почему в  воскресенье  не  приносили  Ђнастасии  €вановне
передачи, и та ответила:
  - Њне племЯнница из Џодольска передачи возила, а в среду она улетела в “фу
в командировку.
  - ‚от там она ухи поест, - мечтательно сказала ‚арвара ‘еменовна.
  - „а не в уху, в “фу, ох ты, деревенскаЯ ‚арвара.
  Ѓабушка ‚арвара неожиданно очень обиделась на эти слова, сказала:
  - Ђ мне одинаково, что уха, что упа, и племЯнница твоЯ мне без интереса.
  € именно в этот момент посмотрела в сторону Њаши.
  - ’ы чего, учительша, оскалЯешьсЯ? - спросила она.
  ‚есь вечер ‚арвара ‘еменовна молчала,  и Њаша мучилась оттого, что обидела
ее,  и оттого,  что у старухи было грустное лицо и никто не смотрел на нее и
не замечал ее обиды,  только Њаша смотрела и замечала,  но Њаша, конечно, не
решалась заговорить с ней.
  Џотом Њаше стало казатьсЯ,  что ‚арвара ‘еменовна смотрит на  нее  угрюмо,
злобно,  очень  ненавидит ее.  Џотом ей стало казатьсЯ,  что ночью,  когда в
палате все заснут, а дежурнаЯ потушит свет в коридоре, старуха со свисающими
седыми патлами,  костистаЯ,  злаЯ,  подойдет к ней,  приблизитсЯ к ее глазам
своими водЯными глазами и спросит:
  - ’ы чего на менЯ оскалЯешьсЯ? Ђ?
  € страх все силилсЯ - она была слабаЯ,  больнаЯ,  разрезаннаЯ и зашитаЯ  и
совсем одна. Џапу и маму не пускали к ней из-за вирусного гриппа.
  ‚есь день она со страстным любопытством смотрела на необычных новых людей,
вслушивалась в новый длЯ нее строй речи.
  € сейчас  ей  показалось,   что   внезапно   кто-то   снЯл   пластинку   с
проигрывателЯ,  и наступила тишина,  и все то,  что занимало ее,  исчезло, и
осталось чужое,  враждебное,  чего она не замечала,  увлеченнаЯ  пластинкой.
Љонечно, это было так интересно: странное, впервые услышанное слово, и вдруг
она разгадывала его,  как приветливую  вспышку  света  -  круглаЯ,  смешнаЯ,
сверкающаЯ ртуть.
  ќто была игра,  и  она  весело  и  нетерпеливо  ждала  неожиданного  слова
палатных собеседниц. ќто была игра, и вот игра кончилась.
  Ћна уже не прислушивалась к тому, что говорили старухи во времЯ ужина, и к
тому,  что говорили они,  когда санитарки убирали мисочки и кружки; потушили
электричество,  и осталсЯ лишь слабенький свет от  лампочки  над  больничным
крыльцом.
  Ћна не слышала, как Џетровна сказала:
  - „вух  сыновей  на фронте убили,  сорок восемь лет у станка простоЯла.  Ђ
дочки менЯ знать не хотЯт,  если  в  больнице  не  сдохну,  одна  путь  -  в
инвалидный дом.
  Њаша не слышала слов ‚арвары;
  - утка,  в  инвалидный дом!  ’ам,  знаешь,  питание больничное три раза в
день, сахар два кило в месЯц, постелЯ с матрацами, одеЯло полушерстЯное. ’ы,
как герой труда, сразу определишьсЯ, у тебЯ из пенсии вычитать будут, еще на
лимонные конфетки останетсЯ.  Ђ мне откуда взЯть? ђаботала, а куда деватьсЯ?
Њужик в тридцатом году пропал в ‘ибири,  сын в плену без вести,  зЯть менЯ в
родную избу дальше сеней не пускает.  Ђ ты,  генеральша, жалуешьсЯ, Я вот не
жалуюсь, чего мне жаловатьсЯ?
  Ќикто в палате не слушал разговора  старух,  не  только  Њаша,  да  и  что
слушать было - старухи пели старую песню.
  †енщины спали,  Њаша все не спала и плакала в темноте, ее маленькое сердце
тревожно  билось.  ‚от,  казалось  ей,  когда все уснули.  ‚арвара ‘еменовна
сорвет на ней свою злость, она-то не спит.
  Ќо и  ‚арвара  ‘еменовна  спала.  ‘тарым  людЯм  горе не мешает заниматьсЯ
делом,  спать,  улыбатьсЯ,  посмеиватьсЯ - таким привычным становитсЯ оно за
долгую - жизнь.  —ем оно тЯжелее,  тем привычнее оно, и уж кажетсЯ, согнутаЯ
спина только длЯ того и согнута, чтобы удобнее нести тЯжелую поклажу. „а оно
уж  и не груз,  оно и есть жизнь,  и горе кажетсЯ старухе естественным,  как
дыхание, как май и апрель.
  Ђ Њаша не привыкла к горю, ей так хотелось домой, ей так невыносимо было в
эту ночь без папы и мамы,  среди бормотаниЯ,  вскрикиваний  и  похрапываний,
среди дурных запахов.
  Ћна мышцами, костЯми своими ощутила, что смерть отогнали от нее и у папы и
мамы не будет больше жалкого взглЯда, так напугавшего ее.
  € едва  ее  существо  уверилось  в  этом,  больничнаЯ  палата   стала   ей
невыносима, а папа с мамой необходимы, и каждаЯ минута, проведеннаЯ без них,
ошеломлЯла своей бессмысленностью".
  Ќо она все же заснула и во сне вскрикивала жалобно, отчаЯнно, как выпавшаЯ
из теплого гнезда на холодную лесную землю неразумнаЯ и неоперившаЯсЯ птица.
Ђ  привычнаЯ  к  горю  ‚арвара  ‘еменовна  проснулась  среди  ночи  и  стала
раздумывать о том,  как ее будут хоронить:  наверное, не обмоют, не обрЯдЯт,
да  и кому провожать...  а профсоюзным собес двести рублей на похороны дает.
‚от Џетровну похоронЯт,  ну и  правильно,  Џетровна  всю  жизнь  на  фабрике
работала;  а ее не похоронЯт - свезут... Ќу ладно, свезут ведь, не сволокут,
и эта все же утешительнаЯ мысль была ей приЯтна,  как приЯтны людЯм  апрель,
май,  как утешительна была ей надежда на скорую небесную встречу с пропавшим
в ‘ибири мужем, ему бы семьдесЯт четвертый год пошел...
  Њаша жалобно вскрикивала,  и ‚арвара ‘еменовна встревожилась - вот девочка
не спит, мучаетсЯ.
  - Ќе  плачь,  -  сказала  старуха,  -  Я тебе про добрую лапшевницу сказку
расскажу.
  Њаша не отозвалась,  и ‚арвара ‘еменовна была рада,  - значит,  девочка не
мучилась,  а спала,  да и никакой сказки про волшебницу старуха не знала,  -
только казалось,  что лапшевное имЯ это возникло оттого,  что добраЯ женщина
из сказки сыплет бесплатно белую лапшу всем, кто ни попросит.

  Њаша снова дома.  ‘легка пошатываЯсь,  бледнаЯ,  серьезнаЯ,  она вышла  из
палаты в полутемную больничную прихожую навстречу папе и маме и заплакала от
счастьЯ.
  …е везли домой в просторной машине ‘танислава €вановича,  она, не поджимаЯ
ног,  лежала на заднем сиденье. Ћна лежала, прикрытаЯ своим любимым одеЯлом,
-  оно  поехало  за  ней  в  больницу,  чтобы передать ей привет от десЯтков
привычных,  славных вещей, вещиц, предметов, что радовались ее возвращению и
ждали ее. Ћно пахло тем милым домашним запахом, который Њаша всегда сразу же
ощущала, входЯ с улицы в родной дом.
  „ома Њашу раздели, уложили в постель.
  …й казалось,  что она сразу же забудет о палате,  о скрипучих подушках,  о
жестЯных  мисочках.  Ќо оказалось - не так.  ’олько о палате она и говорила.
Џривычные ей  ложечки,  чашки,  картины,  книги  смущенно  молчали,  а  Њаша
рассказывала.
  Ћна в лицах показала историю об убиенной студентке,  как Џетровна сообщила
о воскресшем поросенке.
  - —то за слова,  прелесть,  краски,  какаЯ разительнаЯ точность! - говорил
папа. - ‚се запишу, право же!
  € выпуклые глаза его блестели радостно,  возбужденно,  так,  как  блестели
они, когда он слушал музыку.
  Џотом пришел ‚ладимир €ванович Ѓарабанов с женой навестить  Њашу,  и  папа
попросил  ее  снова  спеть  Љлавину  песню,  рассказать  об угрюмой ‚арваре,
крикнувшей Њаше: "’ы чего оскалЯешьсЯ?"
  Њаша рассказывала,  то басила,  то говорила умильно,  как ’ихоновна, и все
смеЯлись и восхищались: "ЏоразительнаЯ сочность, богатство речи, слова какие
меткие,  как живаЯ вода, ваша электроннаЯ машина, ‚олодЯ, таких слов никогда
не придумает".
  Ђ Њаше нравилось, что все восхищаютсЯ ее рассказами о больничной палате...
…е не радовало одобрение лишь одного человека -  папы.  …й  хотелось,  чтобы
именно папе было неприЯтно, стыдно, что она передразнивает палатных больных,
а он восхищалсЯ и смеЯлсЯ ее рассказам и все просил их повторить.
  Џотом все  пили  чай возле ее кровати и разговаривали:  наконец утверждено
строительство нового района, и на месте полЯ, огородов и деревушки возникнут
красивые многоэтажные строениЯ.
  € снова Њаша посмотрела на папу.
  Ђ когда  гости  ушли,  папа  поставил на проигрыватель пластинку,  восьмую
скрипичную сонату Ѓетховена, и сказал:
  - „лЯ  тебЯ,  моЯ  милаЯ,  только  длЯ  тебЯ на этот раз,  не длЯ менЯ.  ‚
ознаменование твоего возвращениЯ к прежней твоей жизни.
  € из  неторопливого,  важного  и  плавного  движениЯ  электрического диска
рождалось  сотни  раз  слышанное  и   одновременно   другое   -   внезапное,
пронзительно-новое  - боль,  горе,  разлука,  бесприютные седины,  с