любил те же произведениЯ, что
и  он.  ‚о всЯком случае,  ЊарьЯ Ђндреевна играла те  вещи, которые хотелось
слушать ‚ерхотурскому.
     Џотом музыка прекратилась, и он лег в постель. ‘ердце тЯжело хлопало, в
груди кололо, иногда сердце вдруг проваливалось куда-то, и он хваталсЯ рукой
за спинку кровати; казалось, что он летит.
     „а,   ‚ерхотурский   купалсЯ  в   горЯчей   воде,   и  вот  его  сердце
расшалилось...
     Њосквин пришел с чердака, когда гостей уже не было.
     ‚ойдЯ, он увидел постель ”акторовича, и холод тревоги охватил его. ‚есь
день он тосковал, охал, не переставаЯ думал о товарище, а вечером совершенно
забыл  про него. Њожет быть,  ”акторовича  вели  на расстрел,  пока  Њосквин
развешивал белье на чердаке?
     Џроснулись они одновременно, их разбудила ЏолЯ. Љакой-то  человек стоит
под кухонной дверью и спрашивает их.  —асы в столовой пробили три раза, было
совершенно  темно.  Њосквин  побежал  на  кухню  босиком, придерживаЯ руками
кальсоны.
     —ерез несколько минут он вернулсЯ.
     ‚ерхотурский спросил из темноты:
     -- Ќу что?
     --  €дем, идем, --  возбужденно  зашептал Њосквин.--†дут  нас.  ‹ошади,
документы -  все есть... ”акторович,  сволочь, удрал из комендатуры вместе с
этим парнюгой из комитета, в деревне нас дожидаетсЯ.
     Ћн вдруг рассмеЯлсЯ:
     -- ЏолЯ-то  ни за что  его впустить не хочет,  хозЯина  бережет, он  на
лестнице нас ждет.
     Ћни  оделись  в  темноте,  волнуЯсь и  спеша;  так  одеваютсЯ  матросы,
разбуженные в своем доме ночной тревогой, зовущей их в плаванье.
     € с тем  чувством, с которым морЯки,  ни разу не оглЯнувшись на  мирные
огоньки земли, вдыхают холодный воздух  и радостно всматриваютсЯ в мрачное и
суровое ночное море,  в котором  им  суждено жить и умереть,  ‚ерхотурский и
Њосквин навсегда ушли из теплого докторского дома.
     € они не узнали, что  произошло  после  их  ухода. ЏолЯ зашла в кабинет
доктора. ’ам она  долго  рылась  в  стеклЯнном  шкафчике  и выбрала  из всех
баночек  с  лекарством  самую  большую,  самую  темную  склЯнку,  с  грозной
латинской наклейкой:  "Kalium bromatum", высыпала на руку белые кристаллики,
помертвев, проглотила соленый, страшный порошок.
     †изнь была не нужна ей; она знала, что больше не увидит ушедшего.
     “тром она  проснулась, руки и спина болели  от вчерашней стирки,  глаза
опухли -- всю ночь она плакала во  сне. „олго ЏолЯ не могла понЯть, ушла  ли
она на тот свет или осталась на этом.
     Ђ  когда  дом  проснулсЯ,  все зашли в  комнату-кладовую и  увидели две
пустых, смЯтых постели и третью -- аккуратно застеленную.
     ЉолЯ,  чтобы не расплакатьсЯ,  быстро  бормотал:  "‚торой дом  ‘оветов,
комната сто восемнадцать".Љак только прогонЯт полЯков, он уедет в  Њоскву, к
‚ерхотурскому.
     Ђ доктор стоЯл перед Њарьей Ђндреевной и, загибаЯ пальцы, говорил:
     --  “шли, как свиньи,  не простившись, не сказав  спасибо,  не  написав
записки. Њосквин украл  мои совершенно новые брюки,  которым  буквально  нет
цены; в-третьих... -- доктор показал на заплаканное лицо Џоли.
     - Ђх, оставь, пожалуйста, - сказала ЊарьЯ Ђндреевна, - ты хочешь, чтобы
они тебе,  как пациенты,  заказывали  у ювелира  серебрЯные  подстаканники с
именной надписью?
     Ќо по всему было видно, что ее огорчил и обидел ночной уход комиссаров.

          1935 г.