е деньги, телеграммы. Њногого, многого не
было в списке его жизни.
   €  нелепо  было  теперь, голому, гордитьсЯ тем, чем он всегда гордилсЯ, -
что   никогда   не  донес,  что,  вызванный  на  ‹убЯнку,  отказалсЯ  давать
компрометирующие  сведениЯ  об арестованном сослуживце, что, столкнувшись на
улице  с  женой  высланного  товарища,  он  не  отвернулсЯ, а пожал ей руку,
спросил о здоровье детей.
   —ем уж гордитьсЯ...
   ‚сЯ  его  жизнь  состоЯла  из  великого  послушаниЯ,  и  не  было  в  ней
непослушаниЯ.
   ‚от  и  с  €ваном - три десЯтилетиЯ €ван скиталсЯ по тюрьмам и лагерЯм, и
Ќиколай  Ђндреевич,  всегда гордившийсЯ тем, что не отрексЯ от €вана ни разу
за  эти  десЯтилетиЯ  не  написал  ему  письма.  Љогда  €ван написал Ќиколаю
Ђндреевичу,  Ќиколай  Ђндреевич  попросил  ответить  на  его  письмо старуху
тетку.
   ‚се это раньше казалось естественным и вдруг затревожило, заскребло.
   ‚спомнилось  ему,  что  на  митинге,  созванном в свЯзи с процессами 1937
года, он голосовал за смертную казнь длЯ ђыкова, Ѓухарина.
   17 лет он не вспоминал об этих митингах и вдруг вспомнил о них.
   ‘транным,  безумным казалось в то времЯ, что профессор горного института,
фамилию  которого  он  забыл,  и  поэт  Џастернак  отказались  голосовать за
смертную  казнь  Ѓухарину.  ‚едь сами злодеи признались на процессе. ‚едь их
публично  допрашивал образованный, университетский человек Ђндрей џнуарьевич
‚ышинский. ‚едь не было сомнениЯ в их вине, ни тени сомнениЯ!
   Ќо  вот  теперь-то Ќиколай Ђндреевич вспомнил, что сомнение было. Ћн лишь
делал  вид,  что  не  было  сомнениЯ.  ‚едь  даже  будь  он  в душе уверен в
невиновности Ѓухарина, он все равно бы голосовал за смертную казнь. …му было
легче  не  сомневатьсЯ и голосовать, вот он и притворилсЯ перед самим собой,
что  не  сомневалсЯ. Ђ не голосовать он не мог, он ведь верил в великие цели
партии ‹енина-‘талина.
   Ћн  ведь верил, что впервые в истории построено социалистическое общество
без    частной    собственности,   что   социализму   необходима   диктатура
государства. “сомнитьсЯ в виновности Ѓухарина, отказатьсЯ голосовать значило
усомнитьсЯ в могучем государстве, в его великих целЯх.
   Ќо ведь и в этой свЯтой вере, где-то в глубине души, жило сомнение.
   ‘оциализм ли это - вот с Љолымой, с людоедством во времЯ коллективизации,
с  гибелью  миллионов  людей?  ‚едь бывало, что совсем другое лезло в тайную
глубину  сознаниЯ,  -  уж  очень  бесчеловечен  был  террор, уж очень велики
страданиЯ рабочих и крестьЯн.
   „а,  да,  в  преклонении, в великом послушании прошла его жизнь, в страхе
перед  голодом,  пыткой,  сибирской каторгой. Ќо был и особенно подлый страх
-  вместо  зернистой икры получить кетовую. € этому икорному, подлому страху
служили   юношеские   мечты   времен  военного  коммунизма,  -  лишь  бы  не
сомневатьсЯ,  лишь  бы без оглЯдки голосовать, подписывать. „а, да, страх за
свою шкуру, как бы не содрали с живого ее, и страх потерЯть зернистую икорку
питал его идейную силу.
   €  вдруг  государство дрогнуло, пробормотало, что врачей пытали. Ђ завтра
государство  признает,  что  пыткам подвергли Ѓухарина. ‡иновьева, Љаменева,
ђыкова,  ЏЯтакова, что Њаксима ѓорького не убили враги народа, Ђ послезавтра
государство признает, что миллионы крестьЯн были зрЯ погублены.
   € окажетсЯ, что не всесильное, непогрешимое государство берет на себЯ все
содеЯнное,   а  отвечать  приходитсЯ  Ќиколаю  Ђндреевичу,  а  он-то  уж  не
сомневалсЯ,  он  за  все  голосовал, подо всем подписывалсЯ. Ћн научилсЯ так
хорошо,  ловко  притворЯтьсЯ перед самим собой, что никто, никто и он сам не
замечали  этого  притворства.  Ћн  искренне  гордилсЯ  своей  верой  и своей
чистотой.
   Њучительное  чувство,  презрение  к  самому  себе  -  минутами бывали так
велики,  что  у  него  возникал горький, пронзительный упрек к государству -
зачем,   зачем  оно  призналось!  ‹учше  бы  молчало!  Ћно  не  имело  права
признатьсЯ, пусть все остаетсЯ по-прежнему.
   Љаково-то  было  профессору  Њарголину,  который  заЯвил,  что  не только
врачей-убийц,  но  и  собственных  детей-жиденЯт  он  готов  умертвить  ради
великого дела интернационализма.
   Ќевыносимо  брать  на  свою  совесть  многолетнюю  покорную  подлость. Ќо
постепенно  тЯжелое чувство стало успокаиватьсЯ. ‚се, казалось, изменилось и
в то же времЯ, оказываетсЯ, не изменилось.
   ђаботать  в  €нституте  стало  несравненно легче, спокойнее. Ћсобенно это
почувствовалось,  когда  ђыськов  вызвал недовольство высших инстанций своей
грубостью и был снЯт с поста директора.
   “спех,  о котором Ќиколай Ђндреевич мечтал, наконец, пришел, - это был не
ведомственный,   не   министерский,   а   настоЯщий,   большой   успех.   Ћн
чувствовалсЯ  во  многом  - в журнальных статьЯх, в высказываниЯх участников
научных    конференций,   в   восхищенных   взглЯдах   научных   сотрудниц и
лаборанток, в письмах, которые стал он получать.
   Ќиколай  Ђндреевич был выдвинут в ‚ысший “ченый совет, а вскоре президиум
Ђкадемии утвердил его научным руководителем €нститута.
   Ќиколай   Ђндреевич   хотел   вновь   привлечь  изгнанных  космополитов и
идеалистов,  но  оказалось невозможным переспорить начальника отдела кадров,
милую  и  хорошенькую,  но  чрезвычайно  упрЯмую  женщину.  …динственно. что
удалось сделать, - это предоставить уволенным нештатную работу.
   €  теперь,  глЯдЯ  на Њандельштама, Ќиколай Ђндреевич думал, - неужели об
этим  жалком и беспомощном человеке, приносЯщем в €нститут пачки переводов и
аннотаций,  несколько лет назад писали за границей как о крупнейшем, чуть ли
не  великом  ученом?  Ќеужели  его  одобрениЯ  так  страстно  жаждал Ќиколай
Ђндреевич?
   ђаньше  Њандельштам  одевалсЯ  нерЯшливо,  а теперь приходил в €нститут в
своем лучшем костюме.
   Ќиколай  Ђндреевич  пошутил по этому поводу, и Њандельштам сказал: "Ђктер
без ангажемента должен быть всегда хорошо одет".
   €  вот  теперь,  вспоминаЯ прошлую жизнь, странно, горько и радостно было
думать ему о встрече с €ваном.
   ‚  семье  когда-то  установилсЯ  взглЯд,  что ‚анЯ превосходит всех своих
сверстников  и  по  уму,  и в талантах, - и сам Ќиколай Ђндреевич уверилсЯ в
этом,  собственно,  не  уверилсЯ,  в  глубине  души  совсем  не уверилсЯ, но
покорствовал.
   ‚анЯ  с  легкой быстротой прочитывал математические и физические книжищи,
разбиралсЯ  в  них, не по-ученически покорно, а всегда по-своему, странно. ‘
детских  лет он обнаруживал способности к лепке, умел довольно живо передать
в  глине  подмеченные  в  жизни  выражение  лица, странный жест, особенность
движениЯ. ђЯдом с интересом к математике, и это было уж совсем необычайно, в
нем  жили  тЯга  к  „ревнему ‚остоку, он хороню знал литературу о парфЯнских
рукописЯх и памЯтниках.
   ‘  детства  в  характере  его  странно  сочетались,  казалось, никогда не
объединЯвшиесЯ в одном человеке черты.
   Њаленьким реалистиком он в драке разбил в кровь своему противнику голову,
и  его  двое  суток  продержали  в  участке.  Ђ  вместе  с тем он был робок,
застенчив,  чувствителен  и  у него имелась в закуте под домом больница, где
жили  убогие  животные,  - собака с отрубленной лапой, слепой кот, печальнаЯ
галка с выдернутым крылом.
   ‘тудентом  €ван  так  же  странно  соединЯл в себе деликатность, доброту,
застенчивость  с  безжалостной  резкостью,  заставлЯвшей  даже близких людей
таить на него обиду.
   ‚озможно,  эти  особенности  характера  и привели к тому, что не оправдал
€ван надежд, - жизнь его сломалась, а уж он сам доломал ее до конца.
   ‚  двадцатые  годы  многие способные молодые люди не смогли учитьсЯ из-за
своего   социального   происхождениЯ,   -  детей  дворЯн,  царских  военных,
свЯщенников, фабрикантов и торговцев не принимали в вузы.
   €вана  принЯли  в университет, - он происходил из трудовой интеллигентной
семьи.  ‹егко  прошел  он  жестокую  университетскую  чистку  по  классовому
признаку.
   €  случись  €вану  сейчас  начать  жизнь, нынешние трудности, свЯзанные с
пЯтым пунктом анкеты, с национальностью, никак бы не коснулись его. Ќо начни
свою жизнь €ван теперь, он, вероЯтно, бы снова пошел путем неудач.
   ‡начит,  дело  было  не  во  внешних  обстоЯтельствах. ЌеудачнаЯ, горькаЯ
судьба €вана зависела от €вана.
   ‚  университете  он  в  кружке но изучению философии вел жестокие споры с
преподавателем диамата. ‘поры продолжались, пока кружок не прикрыли.
   ’огда  €ван  выступил в аудитории против диктатуры - объЯвил, что свобода
есть  благо,  равное  жизни, и что ограничение свободы калечит людей подобно
ударам  топора,  обрубающим  пальцы,  уши, а уничтожение свободы равносильно
убийству.  Џосле  этой  речи  его исключили из университета и выслали на три
года в ‘емипалатинскую область.
   ‘  тех  пор  прошло  около 30 лет, и за эти десЯтилетиЯ €ван, пожалуй, не
больше  года  был  на свободе. ‚ последний раз Ќиколай Ђндреевич видел его в
1936  году,  незадолго до нового ареста, после которого он уже без перерывов
провел 19 лет в лагерЯх.
   „олго помнили его товарищи детства и студенческих лет, говорили: "Ѓыть бы
€вану теперь академиком", "„а, был он все же особый человек, но, конечно, не
повезло ему". Ђ некоторые говорили: "‚се же он сумасшедший".
   ЂнЯ  ‡амковскаЯ,  любовь  €вана, помнила о нем, пожалуй дольше других.
   Ќо  времЯ  сделало свое дело, и ЂнЯ, теперь уж болезненнаЯ, седеющаЯ Ђнна
‚ладимировна, нe спрашивала при встречах об €ване.
   €з  сознаниЯ  людей, из их горЯчих и холодных сердец он ушел, существовал
скрытно, все трудней поЯвлЯлсЯ в памЯти знавших его.
   Ђ  времЯ  работало не торопЯсь, добросовестно, - человек сперва выписалсЯ
из  жизни,  перекочевал в памЯть к людЯм, потом и в памЯти потерЯл прописку,
ушел  в  подсознание  и  теперь  возникал  редко, как ванька-встанька, пугал
неожиданностью своего внезапного, секундного поЯвлениЯ.
   Ђ  времЯ  все  работало  да  работало  свою  на редкость простую землЯную
работу,  и  €ван  уж  занес  ногу,  чтобы  перебратьсЯ  из  темного погребка
подсознаниЯ  своих  друзей  на  постоЯнное  жительство  в  небытие, в вечное
забвение.
   Ќо  пришло  повое,  послесталинское  времЯ, и судьба судила €вану шагнуть
вновь  в ту самую жизнь, котораЯ уж утратила и мысль о нем, и зрительный его
образ.

        4

   Ћн пришел лишь к вечеру.
   ‚  этой  встрече  смешались  и  досада  о перестоЯвшемсЯ богатом обеде, и
тревога,  и  восклицаниЯ  о  седой  голове,  морщинах,  о  прожитой жизни. €
увлажнились  глаза  ЌиколаЯ Ђндреевича - так в глинистых сухих оврагах вдруг
зашумит послегрозоваЯ вода, и заплакала ЊариЯ Џавловна, вновь хоронЯ сына.
   Ќе  сходны  были с миром паркетных полов, книжных шкафов, картин, люстр -
темное  морщинистое  лицо,  ватник,  неловко  ступавшие  солдатские  ботинки
человека из лагерного царства.
   ЏодавлЯЯ  волнение,  глЯдЯ  затуманенными  слезами глазами на двоюродного
брата, €ван ѓригорьевич сказал:
   - Ќиколай, прежде всего вот что: у менЯ к тебе не будет никаких просьб  -
ни  о  прописке,  ни  о  деньгах  и  обо  всем  прочем. Љстати, Я уже в бане
побывал, зверьЯ не занесу.
   Ќиколай Ђндреевич, утираЯ слезы, стал смеЯтьсЯ.
   - ‘едой, в морщинах, и тот же, тот же, наш ‚анЯ.
   €  он  сделал в воздухе округлый жест, а затем проткнул этот воображаемый
круг пальцем.
   - Ќевыносимый,  прЯмой,  как  оглоблЯ,  и вместе с тем,  черт тебЯ знает,
добрый.
   ЊариЯ  Џавловна  посмотрела  на ЌиколаЯ Ђндреевича - она утром доказывала
мужу,  что  €вану ѓригорьевичу лучше помытьсЯ в бане, в ванне никогда так не
помоешьсЯ, да и после мытьЯ €вана ванну не отмоешь ни кислотой, ни щелоком.
   ‚  пустом  разговоре  была не только пустота, - улыбки, взглЯды, движениЯ
рук, покашливание, все это помогало раскрывать, объЯснЯть, понимать наново.
   Ќиколаю Ђндреевичу очень хотелось рассказать о себе, хотелось больше, чем
вспоминать  детство  и перечислЯть умерших родных, больше, чем расспрашивать
€вана. Ќо так как он был воспитан, то есть умел делать и говорить не то, что
хотелось, он сказал:
   - Ќадо  бы нам поехать куда-нибудь на дачу, где нет телефонов,  и слушать
тебЯ неделю, месЯц, два.
   €ван  ѓригорьевич  представил  себе,  как, сидЯ в дачном кресле и попиваЯ
винцо,  он  стал  бы  рассказывать  о  людЯх,  ушедших в вечную тьму. ‘удьба
многих из них казалась так пронзительно печальна, и даже самое нежное, самое
тихое  и доброе слово о них было бы как прикосновение шершавой, тупой руки к
обнажившемусЯ растерзанному сердцу. ЌельзЯ было касатьсЯ их.
   €, качаЯ головой, он сказал:
   - „а, да, да - сказки тысЯчи и одной полЯрной ночи.
   Ћн  был взволнован. ѓде же он, ЉолЯ: тот ли, в потертой сатиновой рубахе,
с  английской  книжкой  под  мышкой,  веселый,  остроумный и услужливый, или
этот - с большими мЯгкими щеками, с восковой лысиной?
   ‚сю  жизнь  был  €ван  сильным.  ‚сегда  к  нему  обращались  с  просьбой
объЯснить,  успокоить.  €ногда  даже  обитатели  уголовной  лагерной "€ндии"
просили  его  слова.  Ћднажды  ему  удалось  приостановить поножовщину между
ворами  и  "суками".  …го  уважали  разные  люди  -  и инженеры-вредители, и
оборванный  старик кавалергард, и деникинский подполковник - мастер лучковой
пилы,   и   минский   врач-гинеколог,   обвиненный  в  еврейском  буржуазном
национализме, и крымский татарин, роптавший, что его народ с берегов теплого
морЯ  изгнан  в  тайгу,  и  колхозник, смыливший в колхозе мешок картошки, с
расчетом  не  вернутьсЯ  после  отбытиЯ срока в колхоз, получить по лагерной
справке шестимесЯчный городской паспорт.
   Ќо  в  этот  день ему хотелось, чтобы чьи-то добрые руки снЯли с его плеч
тЯжесть.  € он знал, что была одна лишь сила, перед которой и чудно и хорошо
ощутить  себЯ малым и слабым, - сила матери. Ќо давно не было у него матери,
и некому было снЯть с него тЯжесть.
   Ќиколай   Ђндреевич   испытывал  странное  чувство,  совершенно  невольно
возникшее.
   ‚  ожидании  €вана  он  с умилением думал о том, что будет с ним до конца
искренен,  как  ни  с кем в жизни. …му хотелось исповедатьсЯ перед €ваном во
всех страданиЯх совести, со смирением рассказать о горькой и подлой слабости
своей.
   Џусть  ‚анЯ  судит  его,  если  может, поймет, если может - простит, а не
поймет,  не простит, что ж, бог с ним. Ћн волновалсЯ, слезы застилали глаза,
когда он повторЯл про себЯ некрасовские строки:

                ‘ын пред отцом преклонилсЯ,
                Ќоги омыл старику...

   …му хотелось сказать двоюродному брату: "‚анЯ, ‚анечка, дико, странно, но
Я  завидую  тебе,  завидую  тому,  что  в  страшном  лагере ты не должен был
подписывать  подлых  писем,  не  голосовал  за  смертную  казнь невинным, не
выступал с подлыми речами..."
   €  вдруг,  неожиданно  возникло  совершенно противоположное чувство, едва
увидел  он  €вана.  —еловек  в  ватнике,  в  солдатских  ботинках,  с лицом,
изъеденным  морозами  и  барачной  махорочной  духотой, показалсЯ ему чужим,
недобрым, враждебным.
   ’акое  чувство возникало у него во времЯ заграничных поездок. ‡а границей
ему  казалось  немыслимым,  невозможным  говорить  с холеными иностранцами о
своих сомнениЯх, делитьсЯ с ними горечью пережитого.
   €ностранцам   он  говорил  не  о  тревогах  своих,  а  лишь  о  главном и
бесспорном,  об  исторических достижениЯх ‘оветского государства. Ћн защищал
от них себЯ, свою родину.
   Њог ли он предполагать, что подобное чувство вызовет у него €ван? Џочему?
Ћтчего? Ќо именно так оно было.
   …му  теперь  казалось, что €ван пришел, чтобы перечеркнуть его жизнь. ‚от
€ван унизит его, заговорит с ним снисходительно, надменно.
   € ему страстно захотелось втолковать, объЯснить €вану, что все изменилось
и  стало  по-новому,  что  все  старые  оценки перечеркнуты и €ван повержен,
разбит,   что  горькаЯ  судьба  его  не  есть  случайность.  „а,  да,  седой
неудачливый студент... —то за плечами его, что ждет его впереди?
   €,  должно  быть,  именно  потому,  что  так  страстно, упорно захотелось
Ќиколаю Ђндреевичу сказать все это €вану, он сказал прЯмо противоположное.
   - “дивительно,  как  это  хорошо.  ‚ главном, ‚анЯ, мы с тобой равны. € Я
хочу   сказать   тебе,   -   если  у  тебЯ  поЯвлЯетсЯ  ощущение  потерЯнных
десЯтилетии,  пропавшей  жизни,  теперь,  когда  ты  встретишьсЯ  с  людьми,
прожившими  эти  годы  не  в  труде дровосека и землекопа а писавших книги и
прочее,  -  гони  это  ощущение! ‚ главном, ‚анечка, ты равен тем кто двигал
науку, успел в жизни и труде.
   €  он  почувствовал, как задрожал от волнениЯ его голос и сладко защемило
сердце.
   Ћн увидел смущение €вана, увидел, как вновь затуманились слезами волнениЯ
глаза жены.
   ‚едь он любил €вана, любил, всю жизнь любил его.
   ЊариЯ  Џавловна  никогда,  казалось,  так  полно не ощущала душевную силу
мужа,  как  в  эти минуты, когда он хотел ободрить несчастного €вана. Ћна-то
ведь знала, кто победитель и кто побежденный.
   „ействительно  странно, но даже в тот час, когда зисовскаЯ машина повезла
ЌиколаЯ  на  ‚нуковский  аэродром  длЯ  полета  в  €ндию  где  он должен был
представить  премьеру  Ќеру  делегацию советских ученых, она не испытывала с
такой  глубиной  своего жизненного торжества. ‡десь оно было совсем особым -
соединенным  со  слезами  о  погибшем  сыне  с  жалостью, с любовью к седому
человеку в грубой обуви.
   - ‚анЯ, - сказала она,  - Я ведь длЯ вас приготовила целый гардероб, ведь
вы с Љолей одного роста.
   ђазговор  о  старых  костюмах ЊариЯ Џавловна затеЯла не совсем вовремЯ, и
Ќиколай Ђндреевич сказал:
   - ѓосподи, да  нужно ли говорить о таких пустЯках. Љонечно, ‚анЯ, от всей
души.
   - ’ут  дело  не  в душе, - сказал €ван ѓригорьевич,  - ты ведь раза в три
обширнее менЯ.
   Њарию  Џавловну  кольнул  внимательный  и как будто бы немного участливый
взглЯд €вана. ‚идимо, то, что муж держалсЯ с особой скромностью, мешало ‚ане
отделатьсЯ от старого снисходительного отношениЯ к Ќиколаю Ђндреевичу.
   €ван  ѓригорьевич  выпил  водки, и на лице его проступил темно-коричневый
румЯнец.
   Ћн спросил о старых знакомых.
   Ѓольшинство  его  прежних  друзей  не  встречались  Ќиколаю  Ђндреевичу в
течение  десЯтилетий,  многих  уже  не  было  в живых. ‚се, что свЯзывало, -
общие  волнениЯ, дела - ушло; разошлись дороги, отлетели сожалениЯ и печаль,
свЯзанные  с теми, кто ушел без права переписки и без возврата. ‚споминать о
них  Ќиколаю Ђндреевичу не хотелось, как не хочетсЯ приближатьсЯ к одинокому
засохшему стволу, вокруг которого одна лишь пыльнаЯ мертваЯ землЯ.
   …му  хотелось  говорить о тех, которых €ван ѓригорьевич не знал, - с ними
были  свЯзаны  событиЯ  его  жизни. ђассказываЯ о них, он как бы приступал к
главному: рассказу о себе.
   „а,  именно в эти минуты надо избавитьсЯ от интеллигентского червЯчка, от
ощущениЯ  виновности,  незаконности  того чудесного, что произошло с ним. Ќе
каЯтьсЯ захотелось ему, а утверждать.
   € он стал рассказывать о людЯх, добродушно презиравших его, не понимавших
и не ценивших его, - о людЯх, которым он сегоднЯ готов всей душой помочь.
   - Љоленька,  -  вдруг  проговорила  ЊариЯ  Џавловна,   -  ты скажи об Ђне
‡амковской.
   € муж и жена сразу же ощутили волнение €вана ѓригорьевича.
   Ќиколай Ђндреевич сказал:
   - Ћна ведь писала тебе?
   - Џоследнее письмо было восемнадцать лет назад.
   - „а,  да,  она  замужем.   Њуж  ее  физико-химик, в общем, по этим самым
атомным  делам.  †ивут  в  ‹енинграде, представь, в той же квартире, где она
когда-то  жила  у родных. Њы ее встречаем обычно на отдыхе, осенью... ђаньше
она всегда спрашивала о тебе, а после войны, по правде говорЯ, перестала.
   €ван ѓригорьевич покашлЯл, сипло проговорил:
   - Ђ Я думал, что она умерла: перестала писать.
   - „а так о Њандельштаме, - сказал Ќиколаи Ђндреевич. - ’ы помнишь старика
‡аозерского?  Њандельштам  был  его  любимым  учеником.  ‡аозерский рухнул в
тридцать седьмом году, ездил человек за границу, широко, вольно встречалсЯ с
эмигрантами  и  невозвращенцами,  €патьевым,  —ичибабиным...  „а,  так вот о
Њандельштаме  -  он  сразу пошел в гору, ну Я уж рассказывал тебе финал, как
его  объЯвили  космополитом  и  прочее... ‚се это чепуха, конечно, по правде
говорЯ,  с  легкой  руки  ‡аозерского  он  действительно  весь  был  в своих
европейских и американских научных свЯзЯх.
   Ќиколай Ђндреевич подумал, что рассказывает обо всем этом не ради себЯ, а
ради  €вана,  -  ведь €ван живет отжившими детскими представлениЯми, надо же
его  ввести  в сегоднЯшний день. € тут же мелькнула мысль: "ѓосподи, до чего
же въелись в менЯ елей и лицемерие".
   Ћн посмотрел на смирные, коричневый руки €вана и начал объЯснЯть:
   - ’ы,  вероЯтно,  неЯсно  понимаешь  эту  терминологию  -  космополитизм,
буржуазный  национализм,  значение  пЯтого  пункта  в  анкете. Љосмополитизм
примерно  соответствует  участию  в  монархическом  заговоре в эпоху первого
конгресса  Љоминтерна.  •отЯ ведь ты видел в лагерЯх всех. ’е, что приходили
на смену снЯтым, тоже ведь снимались и становились твоими соседЯми по нарам.
Ќо,   думаю,   теперь   нам   это  не  грозит  -  процесс  замены  завершен.
Ќациональное  из  области  формы  в нашей жизни за эти десЯтилетиЯ перешло в
область  содержаниЯ  -  грандиозно и просто. Ќо эту простоту не могут понЯть
многие  люди. ‡наешь, если человека вышибают, он это не хочет воспринЯть как
закономерность  истории,  а  видит  лишь нелепость, ошибку. Ќо факт остаетсЯ
фактом.  Ќаши  ученые,  техники  создали русские советские самолеты, русские
урановые   котлы   и   электронные   машины,   и  этой  суверенности  должна
соответствовать   суверенность   политическаЯ  -  русское  вошло  в  область
содержаниЯ, в базис, в фундамент...
   Ћн заговорил о том, как ненавидит черносотенцев. € одновременно он видит,
что  Њандельштам  и  •авкин,  люди,  бесспорно,  одаренные,  способные, были
ослеплены, им казалось, что все происходЯщее лишь юдофобство и ничего более.
€  также  Џыжов,  ђадионов  и  другие  не понимали, что тут дело не только в
грубости  и нетерпимости ‹ысенко, тут дело в национальной науке, которую эти
новые люди утверждают.
   Ќа  него смотрели внимательные глаза €вана ѓригорьевича, и в душе ЌиколаЯ
Ђндреевича  шевельнулась  тревога,  такаЯ,  какаЯ  бывала  в  детстве, когда
чувствуешь  на  себе грустный взглЯд материнских глаз и неЯсно ощущаешь, что
не  так,  как  надо,  не  по-хорошему  говоришь. †елаЯ успокоить это неЯсное
чувство, он рассуждал особенно веско, сердечно.
   - џ  прошел  многие  испытаниЯ,  -  печально  и  искренне сказал  Ќиколай
Ђндреевич,  -  прошел  в  трудное,  суровое  времЯ! Љонечно, Я не гудел, как
герценовский   колокол,   не   разоблачал  Ѓерию  и  сталинские  ошибки;  но
бессмысленно даже говорить о подобном.
   €ван  ѓригорьевич  опустил  голову,  и нельзЯ было понЯть, дремлет ли он,
грезит  о  чем-то  далеком или задумалсЯ над словами ЌиколаЯ Ђндреевича. …го
руки  дремали,  его голова ушла в плечи. ‚от так же сидел он вчера в поезде,
слушаЯ своих попутчиков.
   Ќиколай Ђндреевич сказал:
   - Ѓыло  мне  худо и при џгоде, и при …жове, а теперь,  когда нет Ѓерии, и
Ђбакумова,  и  ђюмина,  и  Њеркулова, и Љобулова, - Я встал по-настоЯщему на
ноги.  џ прежде всего сплю спокойно, не жду ночных гостей. „а и не Я один. €
невольно  думаешь  -  не зрЯ мы все же мы перенесли жестокое времЯ. ђодилась
новаЯ жизнь, и мы все посильные участники ее.
   - ЉолЯ, ЉолЯ, - негромко сказал €ван ѓригорьевич.
   ‘лова  эти  рассердили  Њарию  Џавловну.  Ћна  вместе  с  мужем  заметила
сострадательное и мрачное выражение лица гостЯ.
   Ћна с упреком сказала мужу:
   - Џочему ты боишьсЯ сказать, что Њандельштам и Џыжов самовлюбленные люди?
€ нечего охать, что жизнь поставила их на место. Џоставила - и слава богу.
   Ћна  упрекала мужа, но упрек ее был обращен к гостю. €, тревожась о своих
резких словах, она сказала:
   - џ  сейчас  приготовлю  постель.  ‚анЯ очень устал, а мы не подумали  об
этом.
   Ђ  €ван  ѓригорьевич, уже знаЯ, что не облегчение, а новую тЯжесть принес
ему приход к брату, хмуро спросил:
   - ‘кажи-ка,  ты-то  подписал  письмо,  осуждающее врачей-убийц? џ об этом
письме слышал в лагере от тех, кого все же успели сменить.
   - Њилый, чудак ты наш... - сказал Ќиколай Ђндреевич и запнулсЯ, замолчал.
   ‚нутри  у него все похолодело от тоски, и одновременно он чувствовал, что
вспотел, покраснел, щеки его горели.
   Ќо он не упал на колени, он сказал:
   - „ружочек ты мой, дружочек ты мой, ведь и нам нелегко жилось,  не только
вам там, в лагерЯх.
   - „а  боже избави, - поспешно сказал €ван ѓригорьевич,  - Я не судьЯ тебе
да и всем. Љакой уж судьЯ, что ты, что ты... Ќаоборот даже...
   - Ќет,  нет,  Я  не  об этом, - сказал Ќиколай Ђндреевич,  - Я о том, как
важно  в  противоречиЯх,  в  дыму,  пыли,  не  быть  слепым,  видеть, видеть
огромность дороги, ведь, став слепым, можно с ума сойти.
   €ван ѓригорьевич виновато произнес:
   - „а, понимаешь, беда моЯ, Я, видно, путаю, зрение за слепоту принимаю.
   - ѓде  же  мы ‚аню положим, - спросила ЊариЯ Џавловна,  - где удобней ему
будет?
   €ван ѓригорьевич сказал:
   - Ќет, нет, спасибо, Я не смогу у вас ночевать.
   - Џочему  же?  ѓде  же  еще?  Њаша,  давай  свЯжем его!  €ван ѓригорьевич
проговорил:
   - Ќе надо менЯ свЯзывать.
   Ќиколай Ђндреевич замолчал, нахмурилсЯ.
   - „а  вы  простите,  но  совсем  не  то,  вот не могу просто,  совсем по-
другому, - сказал €ван ѓригорьевич.
   - ‚от что, ‚анЯ... - сказал Ќиколай Ђндреевич и замолчал.
   Љогда  €ван  ѓригорьевич ушел, ЊариЯ Џавловна оглЯдела стол, заставленный
закусками, отодвинутые стульЯ.
   - ЏринЯли  мы  его  по-царски,  - сказала она.  - ЌесмеЯновых мы не лучше
принимали.
   €,  правда,  ЊариЯ  Џавловна,  это изредка случаетсЯ с людьми скупыми, на
этот  раз  с  широтой, превосходЯщей щедрость размашистых натур, приготовила
богатый обед.
   Ќиколай Ђндреевич подошел к столу.
   - „а,  если  человек  безумен,  то  это  на  всю жизнь,  - сказал он. Ћна
приложила ладони к его вискам и, целуЯ его в лоб, проговорила:
   - Ќе огорчайсЯ, не надо, неисправимый мой идеалист.

        5

   €ван  ѓригорьевич  проснулсЯ  на  рассвете, лежа на полке бесплацкартного
вагона,  и  прислушалсЯ  к шуму колес, приоткрыл глаза, стал всматриватьсЯ в
предутренний сумрак, стоЯвший за окном...
   Ќесколько  раз  за  двадцать  девЯть  лет заключениЯ он видел во сне свое
детство.  Ћднажды  ему  приснилась  маленькаЯ  бухта, - в спокойной воде, по
мелким   камешкам,  устилавшим  дно,  боком  пробежали  подводной  бесшумной
походкой  несколько  крабиков  и скрылись в водорослЯх... Ћн медленно ступал
по  округлым камнЯм, ощущаЯ ступней нежный подводный лен, и ртутной струйкой
брызнули,   рассыпались  десЯтки  удлиненных  капелек  -  мальков  скумбрии,
ставридки... ‘олнце осветило зеленые подводные лужки, ельнички: казалось, не
соленой водой, соленым светом была заполнена милаЯ бухточка...
   ќтот  сон  приснилсЯ  ему в эшелонной теплушке, и, хотЯ с той поры прошла
четверть  века,  он  помнил  горе, охватившее его, когда увидел серый зимний
свет  и  серые  лица  заключенных,  услышал  за стеной вагона скрип сапог по
снегу, гулкое постукивание молотков охраны по днищу вагона.
   €ногда  он представлЯл себе дом, стоЯвший над морем, ветви старой черешни
над крышей, колодец...
   Ћн  доводил  свою памЯть до мучительной остроты, и ему вспоминались блеск
толстого листа магнолии, плоский камень посреди ручьЯ. Ћн вспоминал тишину и
прохладу  комнат,  обмазанных белой крейдой, рисунок скатерти. Ћн вспоминал,
как  читал,  взобравшись  с  ногами  на  диван - клеенка, покрывавшаЯ диван,
приЯтно  холодила  в  жаркие  летние  дни.  €ногда он пыталсЯ вспомнить лицо
матери,  и  сердце  его  томилось,  и  он  хмурилсЯ, и на зажмуренных глазах
выступали слезы, как бывало в детстве. когда пытаешьсЯ посмотреть на солнце.
   ѓоры  он  вспоминал  подробно и легко, точно листал знакомую книгу, - она
сама открываетсЯ на нужной странице.
   Џродравшись  среди  кустов  ежевики  и  кривушек  карагачей,  скользЯ  по
каменистой  желто-серой,  потрескавшейсЯ  земле, он добиралсЯ до перевала и,
оглЯнувшись  на море, входил в прохладную полутьму леса... Њощные дубы легко
поднимали  на  своих  толстых  ветвЯх  к  самому  небу  холмы резной листвы,
важнаЯ тишина стоЯла вокруг.
   ‚ середине прошлого века прибрежные места были населены черкесами.
   ‘таричок  грек,  отец  огородника  ЊефодиЯ,  мальчиком  видел многолюдные
черкесские аулы, сады.
   Џосле  завоеваниЯ  побережьЯ  русскими черкесы ушли, и жизнь в прибрежных
горах  заглохла.  ‘реди  дубов кое-где росли сгорбившиесЯ, вернувшиесЯ в лес
сливовые  деревьЯ, груши и черешни, а персиков и абрикосов уже не было, - их
короткий век прошел.
   ‚  лесу лежали закопченные хмурые камни, остатки разрушенных очагов, а на
заброшенных  кладбищах  темнели  могильные  плиты,  на половину своего роста
погруженные в землю.
   ‚се неживое - камни, железо - с годами всасывалось землей, растворЯлось в
ней,  а зеленаЯ жизнь, наоборот, рвалась из земли. ’омЯщей казалась мальчику
тишина  над  холодными  очагами.  Љак-то  особенно мило, возвращаЯсь к дому,
ощущал он запах кухонного дыма, лай собак, кудахтанье кур.
   Ћднажды  он  подошел  к  матери,  сидевшей с книжкой у стола, и обнЯл ее,
прижалсЯ головой к ее коленЯм.
   - ’ы нездорон? - спросила она.
   - Ќет, Я здоров, Я так рад,  - бормотал он, целуЯ платье матери, ее руки,
и расплакалсЯ.
   Ћн  не  мог объЯснить маме свое чувство, - ему казалось, в лесном сумраке
кто-то   жалуетсЯ,   ищет   исчезнувших   людей,   заглЯдывает  за  деревьЯ,
прислушиваетсЯ  к  голосам  черкесских пастухов, плачу младенцев, потЯгивает
носом - не пахнет ли дымком, горЯчими лепешками...
   €  почему-то  не  только  радостно, но и стыдно было ему ощущать прелесть
родного дома, вернувшись из леса...
   €з его объЯснений, казалось ему, мать ничего но понЯла, она проговорила:
   - ѓлупый  ты  мой,  как  тебе  будет трудно жить с таким  чувствительным,
ранимым сердцем...
   ‡а ужином отец переглЯнулсЯ с матерью, сказал:
   - ‚анЯ,  ты,  вероЯтно,  знаешь,  что  раньше  наше ‘очи  называлось Џост
„аховский, а поселки в горах именовались - ЏерваЯ ђота, ‚тораЯ ђота...
   - ‡наю, - сказал он и капризно засопел.
   - ќто  стоЯнки  русских  войск,  они  шли  не  только  с ружьЯми,  но и с
топорами,  лопатами,  прорубали  дорогу  сквозь  заросли,  где  жили  дикие,
жестокие горцы.
   Ћтец почесал себе бороду и добавил;
   - Џрости за высокопарность - прорубали дорогу длЯ ђоссии,  вот и мы здесь
поселились...   џ   вот  способствовал  устройству  школ,  а,  скажем,  џков
џковлевич  насаждал  виноградники,  сады,  а  другие  строили  тут больницы,
прокладывали  шоссе.  Џрогресс требует жертв, а о неминуемом плакать нечего.
’ы понЯл, к чему Я?
   - ЏонЯл, - ответил ‚анЯ, - но сады тут были и до нас, они теперь одичали.
   - „а,  да,  друг  мой, - сказал отец,  - когда лес рубЯт, щепки летЯт. €,
кстати,  черкесов  не  гнали  отсюда,  они  сами  ушли  в  ’урцию. Ћни могли
остатьсЯ  и  приобщитьсЯ  к  русской  культуре. Ђ в ’урции они бедствовали и
многие из них погибли...
   Џрожитое вспоминалось ему, - ему снилась роднаЯ землЯ, слышались знакомые
голоса,   и   двороваЯ  собака  с  глазами,  красными  от  старческих  слез,
поднималась к нему навстречу.
   Ћн просыпалсЯ под гул таежного океана, над которым катила зимнЯЯ вьюга.
   € вот теперь шли дни его вольной жизни, и он все ждал возвращениЯ чего-то
хорошего, молодого.
   ‚  это  утро  он  проснулсЯ в поезде с чувством безысходного одиночества.
‚черашнЯЯ  встреча  с  двоюродным  братом  наполнила  его  горечью, а Њосква
оглушила  и  подавила его. ѓромады высотных зданий, потоки машин, светофоры,
толпы,  идущие по тротуарам, все это было чужим, странным. ѓород казалсЯ ему
огромным  дрессированным механизмом, - то замиравшим по красному сигналу, то
вновь  двигающимсЯ по зеленому... ђоссиЯ много видела великого за тысЯчу лет
своей  истории.  Ђ  за  советские  годы  страна  увидела и всемирные военные
победы, и огромные стройки, и новые города, и плотины, преграждающие течение
„непра   и   ‚олги,   и   каналы,  соединЯющие  морЯ,  и  мощь  тракторов, и
небоскребы... ‹ишь одного не видела ђоссиЯ за тысЯчу лет - свободы.
   Ћн  поехал  троллейбусом  на московский ћго-‡апад. ’ам, среди деревенской
грЯзи,    непросохших    сельских   прудов,   выросли   огромные   восьми- и
десЯтиэтажные  корпуса.  „еревенские избы, огородики, сараюшки доживали свой
век, сжатые огромным наступлением камнЯ и асфальта.
   ‚  хаосе,  среди  рева пЯтитонок, угадывались будущие улицы новой Њосквы.
€ван  ѓригорьевич  бродил  в  возникающем городе, где не было еще мостовых и
тротуаров, где люди добирались к своим домам по тропинкам, юлЯщим среди груд
мусора.   Џовсюду   на   домах  имелись  одни  и  те  же  вывески:  "ЊЯсо" и
"ЏарикмахерскаЯ".  ‚  сумерках  вертикальные  вывески  "ЊЯсо" горели красным
огнем, вывески "ЏарикмахерскаЯ" светились пронзительной зеленью.
   ќти  вывески,  возникшие  вместе  с  первыми  жильцами, как бы раскрывали
плотоЯдную суть человека.
   ЊЯсо,  мЯсо, мЯсо... —еловек жрал мЯсо. Ѓез мЯса человек не мог. ‡десь не
было  еще библиотек, театров, кино, пошивочных, не было даже больниц, аптек,
школ,  но сразу, тотчас же, среди камнЯ красным огнем светилось: мЯсо, мЯсо,
мЯсо...
   €  тут  же  изумруд  парикмахерских  вывесок.  —еловек ел мЯсо и обрастал
шерстью.
   Ќочью он пришел на вокзал и узнал, что в два часа отходит последний поезд
на ‹енинград, купил билет, взЯл вещи из камеры хранениЯ.
   Ћн удивилсЯ чувству покоЯ, когда очутилсЯ в холодном, пустом вагоне.
   Џоезд  шел  по  московским  предместьЯм,  мелькали  в окне темные осенние
рощицы  и полЯны, и €вану ѓригорьевичу стало легче оттого, что он ускользает
из  московской  электрической, каменной и автомобильной громады и не слушает
рассказа  двоюродного  брата о разумном ходе истории, расчистившей место длЯ
ЌиколаЯ Ђндреевича.
   Ќа полированной скамейке, как на воде, блеснул блик фонарЯ проводницы.
   - Џапаша, билет есть?
   - …сть, Я предъЯвлЯл.
   ѓодами  думал он о часе, когда, выйдЯ на свободу, встретитсЯ с двоюродным
братом, единственным в мире человеком, знавшим его детство, его мать и отца.
Ќо он не удивилсЯ покою и легкости в вагоне ночного поезда.
   “тром он проснулсЯ с таким полным ощущением одиночества, какого, казалось
ему, не может пережить дышащее земным воздухом существо.
   Ћн  ехал  в город, где прошли его студенческие годы, где жила его любовь.
Љогда  много  лет  назад  она перестала писать ему, он оплакивал ее, - он не
сомневалсЯ,  что только смерть могла прервать их переписку. Ќо она жила, она
была жива...

        6

   €ван  ѓригорьевич  провел  в  ‹енинграде  три  днЯ.  Ћн дважды подходил к
университету,  ездил  на Ћхту, в Џолитехнический, разыскивал улицы, где жили
его знакомые, и не находил этих улиц, домов, разрушенных во времЯ блокады, а
иногда находил и улицы, и дома, но на черных досках, висевших в подворотнЯх,
не было знакомых фамилий.
   €дЯ  знакомыми  местами,  он  иногда  был  спокоен,  рассеЯн,  окруженный
тюремными  лицами,  лагерными  разговорами,  а иногда, пронзенный юношескими
воспоминаниЯми,  стоЯл перед знакомым домом, на знакомом перекрестке. Ћн был
в  ќрмитаже  и  ушел  из  него со скукой и холодом. Ќеужели картины были так
хороши  все  те  годы,  пока  он  превращалсЯ в лагерного старика? Џочему не
менЯлись  они, почему не постарели лица дивных мадонн, не ослепли от слез их
глаза?  Њожет  быть, в вечности и неизменности не могущество их, а слабость?
Њожет быть, в этом измена искусства человеку, породившему его?
   Ћднажды   сила  внезапного  воспоминаниЯ  была  особенно  пронзительна. Ђ
воспоминание  казалось  случайным  и незначительным: как-то он помог пожилой
хромой  женщине  внести  корзину  на четвертый этаж и, сбежав вниз по темной
лестнице,  вдруг  ахнул  от  счастьЯ,  -  весна, лужи, мартовское солнце. Ћн
подошел  к  дому,  где  жила ЂнЯ ‡амковскаЯ, и ему казалось немыслимым вновь
увидеть  высокие  окна  и  гранитную  облицовку  стен,  белеющий  в полутьме
мрамор  ступеней, металлическую сетку вокруг лифта. ‘колько раз вспоминал он
этот  дом.  Ћн  провожал  Ђню после ночных прогулок, стоЯл и ждал, пока в ее
окне  зажжетсЯ  свет. Ћна говорила ему: "…сли ты слепым обрубком вернешьсЯ с
войны, Я буду счастлива в своей любви".
   €ван ѓригорьевич увидел цветы на полуоткрытом окне. Ћн постоЯл у подъезда
и  пошел  дальше.  ‘ердце  его  билось  ровно - там, за проволокой, женщина,
казавшаЯсЯ ему умершей, была ближе его душе, чем сегоднЯ, когда он стоЯл под
ее окном.
   Ћн  узнавал  и не узнавал город, многое казалось таким неизменным, словно
несколько  часов  назад  €ван  ѓригорьевич  проходил этими улицами, а многое
возникло  вновь  -  дома и улицы, а многое исчезло, а вместо исчезнувшего не
поЯвилось ничего.
   Ќо  €ван ѓригорьевич не понимал, что не только город изменилсЯ, изменилсЯ
и сам €ван ѓригорьевич, его интерес, его ищущий взглЯд стал иным.
   Ћн  теперь видел в городе то, чего раньше не видел; он словно переселилсЯ
с  одного  этажа  жизни  на  другой.  Џеред  ним теперь открылись барахолки,
отделениЯ милиции, паспортные столы, забегаловки, отделы найма, объЯвлениЯ о
вербовке  рабочей  силы,  больницы,  комнаты  длЯ транзитных пассажиров... Ђ
мир  театральных  афиш,  филармоний,  букинистических  магазинов, стадионов,
университетских  аудиторий,  читальных  и  выставочных залов исчез длЯ него,
ушел в четвертое измерение.
   ‚едь  длЯ  хронического  больного существуют в городе одни лишь аптеки да
больницы,   диспансеры  да  ‚’ќЉи.  Ђ  длЯ  выпивающего  город  построен  из
полулитра  на  троих.  Ђ  длЯ влюбленного город состоит из стрелок городских
часов,  определЯющих  сроки  свиданий,  скамеек  на бульварах, двухкопеечных
монет длЯ телефона-автомата.
   Љогда-то  на  этих  улицах  всюду  были  знакомые  лица,  окна  товарищей
светились  по  вечерам. Ђ ныне с тюремной койки ему улыбались знакомые глаза
и бледные губы шепотом говорили:
   - €ван ѓригорьевич, привет!
   ‡десь,  в  этом  городе,  он  когда-то  знал  в  лицо продавцов книжных и
продуктовых магазинов, и газетчиков в киосках, и папиросниц.
   Ќа ‚оркуте к нему подошел вертух-надзиратель и сказал:
   - Ђ Я тебЯ знаю, ты был на пересылке в Ћмске.
   ‘егоднЯ  в  многотысЯчной  ленинградской  толпе он не видел знакомых и не
было  у  него знакомства с незнакомыми. ‚ широком общем облике лиц произошло
большое изменение.
   ‚идимые  и  невидимые свЯзи исчезли, порвались - их рвало времЯ, массовые
высылки  после  убийства  Љирова,  их рвали бури, их засыпало снегом и пылью
Љазахстана, блокадным мором, и их не стало - он шел один, чужой...
   „вижение  миллионов  масс  привело  к  тому, что светлоглазые и скуластые
районные  люди  заполнили  улицы  ‹енинграда  а в лагерных бараках то и дело
встречались €вану ѓригорьевичу картавые печальные петербуржцы.
   Ќевский  и  деревЯннаЯ  бревенчатаЯ  районнаЯ житуха пошли навстречу друг
другу, смешались не только в автобусах и квартирах, но и на страницах книг и
журналов, в конференц-залах научных институтов.
   „ух  лагерной казармы ощутил €ван ѓригорьевич, глЯдЯ в окна ленинградской
милиции,   слушаЯ   за  роскошным  столом  речи  своего  двоюродного  брата,
рассматриваЯ  вывеску  паспортного  отдела...  …му  мерещилось,  что колючаЯ
проволока  уже  не  нужна  и запроволочнаЯ жизнь уравнена в сокровенной сути
своей с лагерным бараком.
   •аотически  бурлил, булькал, крЯхтел огромный котел, охваченный пламенем,
дымом,  паром,  и  каждому  из многих казалось, что именно он понимает закон
кипениЯ большого котла, знает, как заварили кашу и кому ее есть.
   ‚новь   стоЯл   €ван   ѓригорьевич  в  своих  солдатских  ботинках  перед
божественно босым, увенчанным венком всадником. ’ридцать лет назад юношей он
проходил  здесь,  и  полон мощи был бронзовый Џетр. ‚от, наконец, и встретил
€ван ѓригорьевич знакомого.
   Љазалось, ни тридцать лет назад и ни сто тридцать лет назад, когда Џушкин
привел  на  эту  площадь  своего  героЯ,  не  был дивный Џетр так велик, как
сегоднЯ. “ж не было в мире силы огромней, чем та, которую он вобрал в себЯ и
выразил,  - величественной силы дивного государства. Ћна росла, поднималась,
царила  над  полЯми, над фабриками, над письменными столами поэтов и ученых,
над  стройками  каналов  и  плотин,  над  каменоломнЯми,  над лесозаводами и
лесосеками,  в своем могуществе способнаЯ овладеть и громадой пространств, и
сокровенными глубинами сердца зачарованного человека, несущего ей в дар свою
свободу, само желание свободы.
   - ‘анкт-Џетербург,   санпропускник,   ‘анкт-Џетербург,  санпропускник,  -
повторЯл €ван ѓригорьевич.
   ќти  два  слова  нелепо  сошлись, выражаЯ свЯзь между великим всадником и
лагерным оборванцем.
   Ќочевал €ван ѓригорьевич на вокзале, в комнате длЯ транзитных пассажиров.
Ћн  тратил в день не больше полутора - двух рублей и не торопилсЯ уезжать из
‹енинграда.
   Ќа  третий  день  он  столкнулсЯ  со  знакомым  человеком, которого часто
вспоминал во времЯ своей лагерной жизни.
   Ћни  сразу  узнали  друг  друга,  хотЯ нынешний €ван ѓригорьевич ничем не
походил  на  университетского,  третьекурсника,  а встретившийсЯ ему ‚италий
Ђнтонович  Џинегин  в  сером  плаще  и  фетровой шлЯпе не был схож с молодым
человеком в заношенном студенческом кительке.
   “видев лиц