о остолбеневшего Џинегина, €ван ѓригорьевич проговорил:
   - ’ы, видно, менЯ числил в мертвецах? Џинегин развел руками.
   - „а уж лет десЯть назад говорили, что будто ты того...
   Ћн   смотрел  живыми  и  умными  глазами  в  самую  глубину  взора  €вана
ѓригорьевича.
   - ’ы  не беспокойсЯ,  - сказал €ван ѓригорьевич, - Я не с того света и не
беглый, что еще гаже. џ, как ты, с паспортом и прочим.
   ‘лова эти возмутили Џинегина.
   - ‚стречаЯ старого товарища, Я не интересуюсь его паспортом.
   Ћн достиг высоких степеней, но осталсЯ в душе славным малым.
   Ћ  чем  бы  ни  говорил  он,  о  своих  сыновьЯх,  о том, "как ты здорово
переменилсЯ,  а  Я  все  же сразу тебЯ узнал", глаза его зачарованно и жадно
следили за €ваном ѓригорьевичем.
   - „а  вот,  в  общих  словах...  -  проговорил Џинегин. - —то же тебе еще
рассказать?
   "Ђ  ты  бы  лучше  рассказал..."  - и на мгновение Џинегин замер, но €ван
ѓригорьевич, конечно, ничего такого не сказал.
   - Ђ о тебе Я ведь ничего не знаю, - проговорил Џинегин.
   € снова ожидание, не ответит ли €ван ѓригорьевич:
   "’ы  ведь  сам,  когда надо было, умел обо мне рассказывать, что уж мне о
себе рассказывать".
   Ќо €ван ѓригорьевич помолчал и махнул рукой.
   €  Џинегин  вдруг  понЯл:  ничего  ‚анька не знает и знать не мог. Ќервы,
нервы...  €  надо же было именно сегоднЯ послать машину на техосмотр. Љак-то
недавно  он  вспомнил  об €ване и подумал, - вдруг кто-либо из родственников
добьетсЯ  его посмертной реабилитации. Џеревод из мертвых душ в живые! € вот
среди  бела  днЯ €ван, ‚анечка. € тридцать лет отбыл, и в кармане, наверное,
бумага: "‡а отсутствием состава преступлениЯ".
   Ћн  снова  посмотрел в глаза €вану ѓригорьевичу и окончательно понЯл, что
тот  ничего  не знал. …му стало стыдно за свои сердечные перебои за холодный
пот, ведь вот, вот, готов был занюнить, заголосить.
   €  чувство уверенности, что €ван не плюнет ему в лицо, не спросит с него,
наполнило   Џинегина   светом.   ‘  какой-то  не  совсем  Ясной  ему  самому
благодарностью он проговорил:
   - ‘лушай, €ван, по-простому, по-рабочему, мой батька ведь кузнецом был, -
может быть, тебе деньги нужны? “ж, поверь, по-товарищески, от всей души.
   €ван ѓригорьевич без упрека, с живым и печальным любопытством посмотрел в
глаза  Џинегину, и Џинегину на одну секунду, только на одну секунду, даже не
на  две, показалось: и ордена, и дачу, и власть, и силу, и красавицу жену, и
удачных  сыновей,  изучающих Ядро атома, - все, все можно отдать, лишь бы не
чувствовать на себе этого взглЯда.
   - —то  ж,  будь  здоров,  Џинегин,  -  сказал  €ван ѓригорьевич и пошел в
сторону вокзала.

        7

   Љто виноват, кто ответит...
   Ќадо подумать, не надо спешить с ответом.
   ‚от   они  -  фальшивые  инженерские  и  литературные  экспертизы,  речи,
разоблачающие  врагов  народа,  вот  они  - задушевные разговоры и дружеские
признаниЯ,   переложенные   в   донесениЯ   и   рапорты   сексотов-стукачей,
информаторов.
   „оносы   предшествовали   ордеру   на   арест,  сопутствовали  следствию,
отражались  в  приговоре.  ќти  мегатонны доносной лжи, казалось, определЯли
имена  людей  в списках раскулаченных, лишаемых голоса, паспорта, ссылаемых,
расстреливаемых.
   Ќа  одном конце цепи два человека беседовали за столом и отхлебывали чай,
затем   при   свете   лампы  под  уютным  абажуром  писалось  интеллигентное
признание либо на колхозном собрании по-простому говорил речь активист; а на
другом  конце  цепи  были  безумные  глаза,  отбитые почки, расколотый пулей
череп, цинготные мертвецы в лагерном бревенчато-землЯном морге, отмороженные
в тайге гнойные и гангренозные пальцы на ногах.
   ‚начале было слово... ‚оистину так.
   Љак быть с погубителЯми - доносчиками?
   ‚от вернулсЯ после двенадцатилетнего лагерЯ человек с трЯсущимисЯ руками,
с запавшими глазами мученика: €уда-первый. € среди друзей его прошел шепоток
-  говорЯт,  он  в  свое  времЯ  плохо вел себЯ на допросах. Ќекоторые с ним
перестали  раскланиватьсЯ. ’е, кто поумней, при встречах с ним вежливы, но в
дом  к себе не зовут. ’е, что еще умней, шире, глубже, и в дом к себе зовут,
но в душу не пускают, закрыли ее перед ним.
   ‚се  они  с  дачами,  со  сберкнижками, с орденами, машинами. Љонечно, он
худой,  а  они толстые, но они действительно не вели себЯ плохо на допросах.
‘обственно,  они  и  не  могли подличать на допросах - их не допрашивали. €м
повезло:  их  не  арестовывали.  ‚ чем же действительное, истинное, душевное
превосходство  этих  толстых перед этим худым? ‚едь и он мог быть толстым, и
они могли быть худыми. ‘лучай или закон определил их судьбу?
   Ћн был обыкновенным человеком. Ћн пил чай, ел Яичницу, любил беседовать с
друзьЯми  о  прочитанных книгах, ходил во Њ•Ђ’, иногда проЯвлЯл доброту. Ѓыл
он, правда, очень впечатлителен, нервен, не было в нем самоуверенности.
   Ђ  на  человека  крепко  нажали. Ќа него не только кричали, его и били, и
спать  не давали, и пить не давали, а кормили селедочкой и стращали смертной
казнью.  €  все  же,  что  ни  говори, он совершил страшное дело - оклеветал
невинного.  Џравда,  тот,  оклеветанный,  посажен  не  был,  а  он, которого
принудили  клеветать,  отбыл безвинно 12 лет лагерной каторги, вернулсЯ чуть
живым, сломленным, нищим, доходЯгой. Ќо ведь оклеветал!
   Ќе будем спешить, подумаем всерьез об этом доносчике.
   Ќо  вот €уда-второй. ќтот и днЯ не провел в заключении. Ћн слыл умницей и
златоустом,  и  вот вернувшиесЯ из лагерЯ чуть живые люди рассказали, что он
сексот.  Ћн  способствовал  гибели  многих  людей.  Ћн годами вел задушевные
разговоры  со  своими друзьЯми, а затем составлЯл письменные заметы и сдавал
их  по начальству. €з него пыткой показаний не выколачивали, он сам проЯвлЯл
находчивость,   незаметно   подводил  собеседников  к  опасным  темам.  „вое
оклеветанных  им  не  вернулись  из лагерЯ, один был расстрелЯн по приговору
военной  коллегии. ’е, что вернулись, привезли список болезней, по каждой из
которых жестокий ‚’ќЉ дает инвалидность первой группы.
   Ђ  он-то  нажил брюшко, славилсЯ как гастроном и знаток грузинских вин. €
работал  он  в  области  изЯщного, был, между прочим, собирателем уникальных
изданий старинной поэзии.
   Ќо  не  будем  спешить, подумаем, прежде чем выносить приговор. Ћн ведь с
детских  лет  без памЯти испугалсЯ, - отец его, богатый человек, умер в 1919
году  в  концлагере  от сыпного тифа, тетка эмигрировала с мужем генералом в
Џариж,  старший  брат  воевал  на  стороне добровольцев. ‘ детства в нем жил
ужас.  Њать  до  дрожи  боЯлась  милиции,  управдома,  старшего по квартире,
делопроизводителей  из  горсовета.  Љаждый  день и каждый час он и роднЯ его
чувствовали  свою  классовую  ограниченность и классовую порочность. “чась в
школе,  он  трепетал перед секретарем Ячейки; миловиднаЯ пионервожатаЯ ѓалЯ,
казалось,  смотрела  на него с гадливостью, как на неприкасаемого червЯ. …го
ужасало, что она заметит его влюбленный взглЯд.
   €  кое-что  становитсЯ  понЯтным.  …го  зачаровала  сила нового мира, он,
словно  пташка,  всматривалсЯ  славными  своими  глазенками  в  сиЯющие  очи
всесветной  нови.  …му  так  хотелось  приобщитьсЯ,  сподобитьсЯ. ‚от новь и
приобщила  его  к  себе.  ‚оробушек  и  не  пикнул, не трепыхнул крылышками,
когда  грозному  миру понадобились ум его и присущий ему шарм. Ћн все принес
на алтарь отечества.
   ‚се  это  верно,  конечно. Ќо ведь подлец, какой оказалсЯ подлец! € ведь,
стуча,  себЯ  не  забывал  -  сладко  ел,  нежилсЯ. € все же очень уж он был
незащищенный,  такому  с  нЯнечкой, с женушкой. Ќу где ему было справитьсЯ с
силищей,  котораЯ  полмира согнула, всю империю вывернула наизнанку. Ђ он со
своей  трепетной тонкостью был как кружевцо, чуть к нему не так прикоснешьсЯ
- он весь терЯлсЯ, в глазах жалобное выражение.
   € вот, оказалось, смертельнаЯ болотнаЯ гадючка подкатывалась кольчиком, и
много муки от нее досталось людЯм.
   €  ведь  губил  таких  же,  как  сам,  - многодавних своих друзей, милых,
скрытных,  умных,  робких.  Ћн один имел к ним ключик. Ћн ведь все понимал -
плакал, читаЯ чеховского "ЂрхиереЯ".
   € все же подождем, подумаем, не подумавши, не станем казнить его.
   Ђ  вот  и  новый  товарищ  -  €уда-третий.  “  него  отрывистый  голос, с
хрипотцой,  боцманский.  ‚зглЯд  испытующий,  спокойный.  ‚  нем уверенность
хозЯина  жизни.  ’о  бросЯт  его  на  идеологическую работу, то в плодоовощ.
Ђнкетные  данные  его  снежной  белизны,  сами  светЯтсЯ.  ђоднЯ - станковые
рабочие и беднейшее столбовое крестьЯнство.
   ‚  1937  году человек этот с лета, с маху написал больше двухсот доносов.
Њногообразен  его  кровавый  список.  Љомиссары  времен  гражданской  войны,
поэт-песенник,  директор  чугунолитейного  завода,  два  секретарЯ  райкома,
старый   беспартийный   инженер,   три   редактора   -  один  газетный,  два
издательских,  заведующий  закрытой  столовой, преподаватель философии, зав.
парткабинетом,   профессор   ботаники,   слесарь   из   домоуправлениЯ,  два
сотрудника облземотдела... ‚сех не перечислишь.
   ‚се  его доносы сочинены на советских людей, а не на бывших, жертвы его -
члены   партии,   участники   гражданской   войны,   активисты.   Ћн   особо
специализировалсЯ на партийцах фанатичного склада - резво сек их смертельной
бритвой по глазам.
   Њало  кто  вернулсЯ  из  двухсот  -  одни  расстрелЯны,  другие накрылись
деревЯнбушлатом,  погибли  от  дистрофии,  расстрелЯны при лагерных чистках;
вернувшиесЯ,  душевно  и  физически  искалеченные,  кое-как  дотЯгивают свое
вольное существование.
   Ђ  длЯ него 1937 год стал порой виктории. Ћн ведь был не шибко грамотным,
востроглазым   парнюгой,   все   вокруг   оказались   сильнее   его   и   по
образованности,  и  по  героическому  прошлому. Ќи очка не причиталось ему с
тех,   кто  затеЯл  и  совершил  революцию.  Ќо  с  какой-то  фантастической
легкостью  от  одного  его  прикосновениЯ  валились  десЯтки людей, овеЯнных
революционной славой.
   ‘  тридцать  седьмого  года  он и пошел круто вверх. ‚ нем-то и оказалась
благодать, драгоценнейшаЯ суть нови.
   ‚от  с  ним  уж,  кажетсЯ, все Ясно - на костЯх, на страшных муках, стало
быть, этот депутат и член бюро.
   Ќо  нет,  нет, не следует спешить, надо разобратьсЯ, подумать, прежде чем
произносить приговор. €бо не ведал и он, что творил.
   ‘таршие наставники именем партии однажды сказали ему:
   "Ѓеда!  Њы  окружены  врагами!  Ћни прикидываютсЯ испытанными партийцами,
подпольщиками, участниками гражданской войны, но они враги народа, резиденты
разведок,  провокаторы..."  ЏартиЯ  говорила  ему:  "’ы молод и чист, Я верю
тебе,   парнишка,   помоги  мне,  иначе  погибну,  помоги  мне  одолеть  эту
нечисть..."
   ЏартиЯ  кричала  на  него,  топала на него сталинскими сапогами: "…сли ты
проЯвишь  нерешительность,  то  поставишь  себЯ  в один рЯд с выродками, и Я
сотру  тебЯ  в  порошок!  Џомни,  сукин  сын,  ту  черную избу, в которой ты
родилсЯ,  а  Я веду тебЯ к свету; чти послушание, великий ‘талин, отец твой,
приказывает тебе: "Ђту их".
   Ќет, нет, он не сводил личных счетов... Ћн, сельский комсомолец, не верил
в бога.
   Ќо  в  нем жила другаЯ вера - вера в беспощадность карающей руки великого
‘талина.   ‚   нем   жило  безоглЯдное  послушание  верующего.  ‚  нем  жила
благодатнаЯ  робость  перед  могучей  силой, ее гениальными вождЯми Њарксом,
ќнгельсом,  ‹ениным,  ‘талиным.  Ћн,  солдатик великого ‘талина, поступал по
велению его.
   Ќо,  конечно,  в  нем  жила  и  биологическаЯ  неприЯзнь,  инстинктивнаЯ,
подспуднаЯ  гадливость  к  людЯм интеллигентного, фанатичного революционного
поколениЯ, на которых его натравливали.
   Ћн  выполнЯл  свой  долг,  он  не  сводил счетов, но он писал доносы и из
чувства  самосохранениЯ.  Ћн  зарабатывал  капитал,  более  драгоценный, чем
золото  и земельные угодьЯ, - доверие партии. Ћн знал, что в советской жизни
доверие  партии  -  это  все:  сила,  почести,  власть.  € он верил, что его
неправда служит высшей правде, он прозревал в доносе истину.
   „а можно ли винить его, когда и не такие головы не смогли разобратьсЯ - в
чем  же  ложь, а в чем правда, когда и чистые сердца в бессилии недоумевали,
что есть добро, а что есть зло.
   Ћн ведь верил, точнее - хотел верить, точнее - не мог не верить.
   —ем-то  это  темное  дело  было  ему неприЯтно, но ведь долг! „а и чем-то
нравилось  страшное  дело  ему,  пьЯнило, затЯгивало. "Џомни, - говорили ему
наставники,  -  нет  у  тебЯ ни отца, ни матери, ни братьев и сестер, есть у
тебЯ лишь партиЯ".
   €   силилось  странное,  томЯщее  чувство:  в  своем  бездумье,  в  своем
послушании он обретал не бессилие, а грозную мощь.
   Ђ  в недобрых, генеральских глазах его, в его властном, отрывистом голосе
нет-нет   да  мелькали  тени  совсем  иной,  тайно  жившей  в  нем  натуры -
ошарашенной,  обалделой,  вскормленной  и вспоенной веками русского рабства,
азиатского бесправиЯ...
   „а-да,  и  здесь  придетсЯ  подумать.  ‚едь  страшно  казнить и страшного
человека.
   Ќо вот новый товарищ - €уда-четвертый.
   Ћн  жилец  коммунальных  квартир, он мелко-средний служащий, он колхозный
активист.  Ќо  кем  бы  он  ни был, лицо его всегда одно: молод ли он, стар,
безобразен,  либо  он  статный и румЯный русский богатырь - его тотчас можно
узнать.  Ћн  мещанин,  жадный до предметов, накопитель-фанатик материального
интереса.  …го  фанатизм  в добывании дивана-кровати, крупы гречки, серванта
польского,  стройматериалов  дефицитных, мануфактуры импортной по силе своей
равен фанатизму „жордано Ѓруно и ЂндреЯ †елЯбова.
   Ћн  создатель категорического императива, противоположного кантовскому, -
человек,  человечество всегда выступает длЯ него в качестве средства при его
охоте  за предметами. ‚ глазах его, светлых и темных, постоЯнно напрЯженное,
обиженное  и  раздраженное  выражение. ‚сегда ему кто-то наступил на ногу, и
ему неизменно нужно с кем-то посчитатьсЯ.
   ‘трасть государства к разоблачению врагов народа благодатна длЯ него. Ћна
словно  широкий  пассат,  дующий  над  океаном.  …го  маленький желтый парус
наполнен широким попутным ветром. € ценой страданий, выпадающих тем, кого он
губит,  он  добывает  нужное  ему:  дополнительную  жилую площадь, повышение
оклада,  соседскую  избу,  польский  гарнитур,  утепленный  гараж длЯ своего
"Њосквича", садик...
   Ћн   презирает   книги,  музыку,  красоту  природы,  любовь,  материнскую
нежность. ’олько предметы, одни лишь предметы.
   Ќо  и  им  не  всегда  руководЯт  лишь материальные соображениЯ. Ћн легко
оскорблЯетсЯ, его жгут душевные обиды.
   Ћн  пишет донос на сослуживца, танцевавшего с его супругой и вызвавшего в
нем  ревность,  на  высмеЯвшего  его  за столом остроумца и даже на случайно
толкнувшего его в кухне соседа по квартире.
   „ве  особенности отличают его: он доброволец, волонтер, его не пугали, не
заставлЯли, он сам по себе доносит, стращать его не надо. ‚торое: он видит в
доносе свою прЯмую, Ясную выгоду.
   € все же задержим поднЯтый длЯ удара кулак!
   ‚едь  его страсть к предметам рождена его нищетой. Ћ, он может рассказать
о  комнате  в  восемь  квадратных  метров, где спЯт одиннадцать человек, где
похрапывает  паралитик, а рЯдом шуршат и стонут молодожены, бормочет молитву
старуха, заходитсЯ плачем описавшийсЯ младенец.
   Ћн  может  рассказать  о  деревенском  зелено-коричневом хлебе с толченым
листом,  о  едином  трехразовом  московском  супе  из  уцененной, промерзшей
картошки.
   Ћн  может  рассказать  о  доме,  где  нет ни одного красивого предмета, о
стульЯх  с  фанерками вместо сидений, о стаканах из мутного толстого стекла,
об  оловЯнных  ложках  и  двузубых вилках, о латаном и перелатанном белье, о
грЯзном резиновом плаще, под который в декабре надевают рваную стеганку.
   Ћн  расскажет  об ожидании автобуса в утреннем зимнем мраке, о немыслимой
трамвайной давке после страшной домашней тесноты...
   Ќе  зверинаЯ  ли его жизнь породила в нем звериную страсть к предметам, к
просторной берлоге? Ќе от звериной ли жизни озверел он?
   „а,  да, все это так. Ќо замечено, что ему-то жилось не хуже, чем другим,
что хоть и плохо жилось ему, но лучше, чем многим и многим.
   Ђ  вот  эти многие и многие не сотворили того, что сотворил он. Џодумаем,
не торопЯсь, потом уж приговор.

                                   -----

   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. ‚ы подтверждаете, что писали доносы на советских граждан?
   ‘…Љ‘Ћ’› € „ЋЌЋ‘—€Љ€. „а в некотором роде.
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. ‚ы  признаете  себЯ  виновными  в  гибели невинных  советских
людей?
   ‘…Љ‘Ћ’› € „ЋЌЋ‘—€Љ€. Ќет.  Љатегорически  отрицаем.  ѓосударство  заранее
обрекло   этих   людей  гибели,  мы  работали,  так  сказать,  длЯ  внешнего
обрамлениЯ.  Џо существу, что бы мы не писали, как бы мы не писали, обвинЯли
или оправдывали, люди эти были обречены государством.
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. Ќо ведь иногда вы писали по своему свободному выбору. ‚ таких
случаЯх вы сами намечали жертву.
   „ЋЌЋ‘—€Љ€ € ‘…Љ‘Ћ’›. ќта наша свобода выбора кажущаЯсЯ. ‹юди уничтожались
методом  статистическим,  -  к  истреблению готовились люди, принадлежащие к
определенным  социальным  и идейным слоЯм Њы знали эти параметры, ведь вы их
тоже  знали. Њы никогда не стучали на людей, принадлежащих к здоровому слою,
не подлежащему уничтожению.
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. ’ак сказать, по-евангельски: падающего толкни. Ћднако же были
случаи,   даже   в   то   суровое   времЯ,   когда  государство  оправдывало
оклеветанных вами.
   ‡Ђ™€’Ќ€Љ. „а, такие случаи действительно были - они следствие ошибки.  Ќо
ведь  только  бог  не  ошибаетсЯ.  „а  и  вспомните  как  редки  были случаи
оправданиЯ, значит, и редки были ошибки.
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. „а,  доносчики и сексоты знали свое дело.  Ќо все же ответьте
мне, длЯ чего вы стучали?
   „ЋЌЋ‘—€Љ€ € ‘…Љ‘Ћ’›  (хором).  ЊенЯ   заставили...    били...    Ђ   менЯ
загипнотизировал  страх, мощь беспредельного насилиЯ... —то касаетсЯ менЯ, Я
выполнЯл свой партийный долг, как его в ту пору понимал.
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. Ђ вы, четвертый товарищ, почему молчите?
   €“„Ђ-—…’‚…ђ’›€. џ-то что, зачем вы ко мне придираетесь. Я человек темный,
менЯ легче, чем образованных, сознательных обидеть.
   ‡Ђ™€’Ќ€Љ (перебиваЯ). ђазрешите,  Я  поЯсню.   Њой  клиент  действительно
доносил,  преследуЯ  личные  цели.  Ћднако  учтите,  в  данном случае личный
интерес  не  противоречит государственному. ѓосударство не отклонЯло доносов
моего  подзащитного,  следовательно,  он  выполнЯл  государственно  полезное
дело,  хотЯ  при  первом,  поверхностном  взглЯде  может  показатьсЯ, что он
действовал  лишь  из  эгоистических, личных побуждений. ’еперь же вот что. ‚
сталинские  времена  вас,  обвинитель,  самого обвинили бы в недооценке роли
государства.  ‡наете  ли вы, что силовые полЯ, созданные нашим государством,
тЯжелаЯ,  в  триллионы тонн, масса его, сверхужас и сверхпокорность, которые
оно  вызывает  в  человеческой  пушинке,  таковы,  что делают бессмысленными
любые обвинениЯ, направленные против слабого, незащищенного человека. ‘мешно
винить пушинку в том, что она падала на землю.
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. ‚аш  взглЯд  мне Ясен:  вы не склонны, чтобы ваши подзащитные
принЯли  на  себЯ  хотЯ  бы  самую  малую  долю вины. ’олько государство. Ќо
скажите,  сексоты  и  доносчики,  неужели  вы  не  признаете  себЯ хотЯ бы в
какой-либо мере виновными?
   ‘…Љ‘Ћ’›  € „ЋЌЋ‘—€Љ€ (переглЯдываютсЯ, шепчутсЯ, затем слово берет ученый
сексот). ђазрешите ответить. ‚аш вопрос при внешней своей простоте не так уж
прост.  Џрежде  всего  он  лишен  смысла,  но это как раз не имеет значениЯ.
„ействительно,  к  чему  ныне искать виновных за преступлениЯ, совершенные в
сталинскую  эпоху?  ќто  все  равно,  что,  переселившись  с  ‡емли на ‹уну,
возбудить  тЯжбу  о  земных  приусадебных  участках.  ‘ другой стороны, если
считать,  что  эпохи  не  так  уж далеки друг от друга и, как сказал поэт, в
веках  стоЯт почти что рЯдом, - возникает немало иных сложностей. Џочему вам
обЯзательно    хочетсЯ    обличить   именно   нас,   слабеньких?   Ќачните с
государства,  судите  его.  ‚едь  наш  грех  -  это его грех, судите же его,
бесстрашно,  вслух.  ‚ам иначе нельзЯ, как бесстрашно, вы ведь выступаете во
имЯ правды. Ќу, давайте же, действуйте.
   ‡атем  ответьте,  пожалуйста,  почему вы спохватились именно теперь? ‚сех
нас  вы  знали при жизни ‘талина. Ћтлично с нами встречались, ждали приема у
дверей  наших  кабинетов,  иногда что-то там воробьиными голосами шептали по
нашему  поводу.  ’ак  и  мы  ведь  шептали воробьиным шепотом. ‚ы, как и мы,
соучастники  сталинской эпохи. Џочему же вы, соучастники, должны судить нас,
соучастников,  определЯть  нашу  вину?  Џонимаете,  в  чем  сложность? Њожет
быть, мы и виноваты, но нет судьи, имеющего моральное право поставить вопрос
о  нашей  виновности. Џомните, у ‹ьва Ќиколаевича: нет в мире виноватых! Ђ в
нашем  государстве  новаЯ  формула  -  все, миром, виноваты, и нет в мире ни
одного  невиновного.  ђечь  идет  о  мере,  о степени вины. Џристало ли вам,
товарищ прокурор, обвинЯть нас? Ћдни лишь мертвые, те, что не выжили, вправе
судить  нас.  Ќо мертвые не задают вопросов, мертвые молчат. € вот разрешите
на ваш вопрос ответить вопросом. Џо-человечески, просто, от души, по-русски.
‚  чем  причина  этой  пошлой  всеобщей,  вашей и нашей поголовной слабости,
податливости?
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ. ‚ы отклонились от ответа.
   (‚ходит   секретарь,   протЯгивает   ученому   сексоту   пакет,  говорит:
"Џравительственный".)
   “—…Ќ›‰  ‘…Љ‘Ћ’ (прочитав бумагу, протЯгивает ее обвинителю). Џрошу вас: в
свЯзи   с  шестидесЯтилетием  отмечены  мои  более  чем  скромные  заслуги в
отечественной науке.
   ЋЃ‚€Ќ€’…‹њ (прочтЯ  бумагу). Ќе могу не порадоватьсЯ за вас  невольно как
бы, ведь все мы - советские люди.
   “—…Ќ›‰  ‘…Љ‘Ћ’. „а,  да,  естественно,  спасибо.   (Ѓормочет  про  себЯ.)
ђазрешите  через  вашу  газету  поблагодарить...  учреждениЯ, организации, а
также товарищей и друзей...
   ‡Ђ™€’Ќ€Љ (становитсЯ в позу и произносит речь).  ’оварищ обвинитель и вы,
господа  присЯжные  заседатели!  ’оварищ прокурор сказал моему подзащитному,
что  он  отклонилсЯ  от  ответа - признает ли он себЯ хоть в какой-либо мере
виновным.  Ќо  и  вы  ведь  ему  не  ответили  -  в чем причина нашей общей,
поголовной   податливости?   Њожет   быть  сама  природа  человека  породила
доносчиков, сексотов, информаторов стукачей? может быть, их порождают железы
внутренней  секреции, хлюпающаЯ кашица в кишечнике, грохот желудочных газов,
слизистые   оболочки,  деЯтельность  почек,  они  рождаютсЯ  из  безглазых и
безносых инстинктов питаниЯ, самосохранениЯ, размножениЯ?
   Ђх, не все ли равно - виноваты ли стукачи или не виноваты, пусть виноваты
они,  пусть  не виноваты, отвратительно то, что они есть. Ћтвратна животнаЯ,
растительнаЯ,  минеральнаЯ, физико-химическаЯ сторона человека. ‚от из этой-
то   слизистой,   обросшей  шерстью,  низменной  стороны  человеческой  сути
рождаютсЯ  стукачи.  ѓосударство  людей  не  рождает.  ‘тукачи  проросли  из
человека.  †аркий  пар  госстраха пропарил людской род, и дремавшие зернышки
взбухли,  ожили.  ѓосударство  -  землЯ. …сли в земле не затаились зерна, не
вырастут  из земли ни пшеница, ни бурьЯн. —еловек обЯзан лично себе за мразь
человеческую.
   Ќо  знаете  ли вы, что самое гадкое в стукачах и доносителЯх? ‚ы думаете,
то плохое, что есть в них?
   Ќет!  ‘амое  страшное то хорошее, что есть в них, самое печальное то, что
они полны достоинств, добродетели.
   Ћни  любЯщие,  ласковые  сыновьЯ,  отцы, мужьЯ... Ќа подвиги добра, труда
способны они.
   Ћни  любЯт  науку, великую русскую литературу, прекрасную музыку, смело и
умно   некоторые   из   них  судЯт  о  самых  сложных  ЯвлениЯх  современной
философии, искусства...
   Ђ  какие  среди них встречаютсЯ преданные, добрые друзьЯ! Љак трогательно
навещают они попавшего в больницу товарища!
   Љакие  среди  них  терпеливые, отважные солдаты, они делились с товарищем
последним   сухарем,   щепоткой  махорки,  они  выносили  на  руках  из  боЯ
истекающего кровью бойца!
   Ђ  какие  среди них есть даровитые поэты, музыканты, физики, врачи, какие
среди  них  умельцы  -  слесари, плотники, те, о которых народ с восхищением
говорит: золотые руки.
   ‚от  это-то  и  страшно:  много,  много хорошего в них, в их человеческой
сути.
   Љого  же  судить?  Џрироду  человека!  Ћна,  она  рождает эти вороха лжи,
подлости, трусости, слабости. Ќо она ведь рождает и хорошее, чистое, доброе.
„оносчики  и  стукачи  полны  добродетели, отпустите их по домам, но до чего
мерзки  они:  мерзки со всеми добродетелЯми, со всем отпущением грехов... „а
кто же это так нехорошо пошутил, сказав: человек - это звучит гордо?
   „а,  да,  они  не  виноваты,  их  толкали угрюмые, свинцовые силы. Ќа них
давили  триллионы  пудов,  нет  среди живых невиновных... ‚се виновны, и ты,
подсудимый, и ты, прокурор, и Я, думающий о подсудимом, прокуроре и судье.
   Ќо почему так больно, так стыдно за наше человеческое непотребство?

        8

   "—ерт  менЯ  толкнул  пешком ходить", - повторЯл Џинегин. …му не хотелось
думать  о том темном, плохом, что спало десЯтилетиЯ и вдруг проснулось. Ќе в
плохом поступке была суть, суть была в глупой случайности, что столкнула его
с  погубленным  им  человеком.  Ќе  столкнись  они  на  улице,  спЯщий бы не
просыпалсЯ.
   ‘пЯщий  проснулсЯ,  и  Џинегин,  сам  того не заметив, все меньше думал о
глупой случайности, все больше тревожилсЯ и сокрушалсЯ: "—то ж, а ведь факт,
ведь именно Я на ‚анечку стукнул, а можно было и обойтись, и сломал человеку
позвоночник, черт бы его драл. ‘ейчас бы встретились - и все в порЯдке было.
ќх,  собака,  такаЯ  дрЯнь  в душе поднЯлась, словно Я залез какой-то даме в
сумочку,  а она менЯ поймала за руку, а вокруг все мои референты, секретари,
водитель; ox, ox, беда, прЯмо хоть не живи после такой дрЯни на свете.
   Њожет быть, и всЯ моЯ жизнь одна сплошнаЯ подлость. †ить надо было совсем
"по другому манеру".
   €  в  нешуточном  смЯтении Џинегин зашел в интуристский ресторан, где его
давно знали и метр, и официанты, и швейцар.
   ‡авидЯ  его,  два  раздевальщика  выбежали  из-за  барьера,  пришептываЯ:
"Џожалте,  пожалте",  -  и,  похрапываЯ как жеребцы, в нетерпении тЯнулись к
богатым  пинегинским  доспехам.  ѓлаза  у  них  были  зоркие,  хорошие глаза
рысистых   умных   русских  ребЯт  из  раздевалки  интуристского  ресторана,
умевших  точно запомнить, кто был да как одет, что сказал невзначай. Ќо уж к
Џинегину  с  его  депутатским  значком  они  относились всей душой, открыто,
почти как к непосредственному начальнику.
   Џинегин  не  спеша,  ощущаЯ  ногами  податливую  и  одновременно  упругую
мЯгкость  ковра,  прошел  в  ресторанный  зал.  ’оржественный сумрак стоЯл в
высоком  и просторном зале. Џинегин медленно вдохнул спокойный, одновременно
прохладный и теплый воздух, оглЯдел столы, покрытые крахмальными скатертЯми;
неЯрко  поблескивали граненые вазочки с цветами, бокалы и рюмки. Ћн прошел в
знакомый ему уютный угол под резную листву филодендрона.
   Ћн шел между столиками с флажками многих держав мира, и казалось, что это
линкоры и крейсеры, а он флагман - адмирал, принимающий парад.
   €  с  этим  помогающим  жить  чувством  адмиральства  он  сел  за столик,
неторопливо  потЯнулсЯ  к оливково-синей, добротной, как лауреатский диплом,
обеденной карте и, раскрыв ее, углубил взор в раздел "•олодные закуски".
   ЏросматриваЯ  названиЯ,  напечатанные  на  его  родном  Языке и на прочих
главнейших  Языках  мира, он перелистнул звенЯщую картонную страницу, окинул
взглЯдом раздел "‘упы", пожевал губами и скосил взор на подотделы: "Ѓлюда из
мЯса... Ѓлюда из дичи".
   €  в  тот миг, когда он затомилсЯ между мЯсом и дичью, официант, разгадав
его раздвоение, произнес:
   - ”иле, вырезка, сегоднЯ исключительное.
   Џинегин долго молчал.
   - —то ж, филе так филе, - сказал он.
   Ћн  сидел  в  полутьме  и  тишине  с полузакрытыми глазами, и полновеснаЯ
правота  его жизни спорила со смЯтением и ужасом, вдруг воскресшими в нем, с
огнем и льдом раскаЯниЯ.
   Ќо  вот  тЯжелый  бархат,  драпировавший  дверь  на кухне, зашевелилсЯ, и
Џинегин определил по лысой голове официанта: "Њой".
   Џоднос  плыл  из  полутьмы  на  Џинегина,  и  он видел розовато-пепельную
лососину   среди   лимонных   солнышек,  смуглость  икры,  тепличную  зелень
огурцов, крутые бока водочного графинчика и боржомной бутылки.
   „а  и  не  был он уж таким гастрономом, и не так уж хотелось ему есть, но
именно  в  эту  минуту старый человек в ватнике вновь перестал тревожить его
правоту.

        9

   ЏридЯ  на  вокзал,  €ван  ѓригорьевич  почувствовал, что больше ни к чему
бродить  по  ленинградским  улицам.  Ћн  стоЯл в холодном высоком вокзальном
здании и думал.
   €,  может  быть,  кое-кто  из  людей,  проходивших мимо угрюмого старика,
глЯдевшего  на  черную  доску-расписание,  подумал:  вот  он стоит, лагерный
русский человек на распутье, гадает, выбирает дорогу.
   Ќет, он не выбирал дороги.
   „есЯтки  следователей  на протЯжении его жизни понимали, что он не был ни
монархистом,  ни  эсером,  ни эсдеком, не участвовал ни в троцкистской, ни в
бухаринско-рыковской  оппозиции.  Ћн  не принадлежал ни к новой, ни к старой
церкви, ни к адвентистам седьмого днЯ.
   Ќа  вокзале,  думаЯ  о  тЯжелых  днЯх  в Њоскве и ‹енинграде, он вспомнил
разговор  с  лежавшим  рЯдом  с ним на лагерных нарах царским артиллерийским
генералом.  ‘тарик  говорил:  "Ќикуда  Я  из  лагерЯ  не пойду - тепло, люди
знакомые, кто даст сахару кусок, кто из посылки пирожка".
   ’акие  старики  не  раз  встречались  ему, - они уже не хотели уходить из
лагерЯ,  тут был их дом, еда в заведенный час, подачки добрых соседей, тепло
печурки.
   Џравда  же,  куда  им  было  уходить,  -  одни  хранили в обызвествленных
глубинах  своих  сердец воспоминание о сиЯнии царскосельских люстр, о зимнем
солнце Ќиццы; другие помнили Њенделеева, приходившего по-соседски пить чай в
их  семью,  молодого  Ѓлока, вспоминали ‘крЯбина и ђепина; третьи хранили во
все  еще  теплом  пепле  памЯть  о  Џлеханове,  ѓершуни,  ’ригони, о друзьЯх
великого  †елЯбова.  Ѓывали  случаи,  когда  отпущенные  на  свободу старики
просились  обратно  в  лагерь,  жизненный вихрь сбивал их с дрожащих, слабых
ног, огромные города пугали их безлюдием, холодом.
   €вану  ѓригорьевичу  хотелось  вновь прийти за проволоку, разыскать всех,
кто  привык  к  теплому  трЯпью,  к  миске с баландой, к барачной печке. …му
хотелось сказать им: "„ействительно, страшно на воле!"
   €  он  рассказал  бы  потерЯвшим  силу  старикам,  как  пришел  к родному
человеку,  как подошел к дому, где жила любимаЯ им женщина, как столкнулсЯ с
университетским  товарищем, предложившим ему помощь. € он сказал бы лагерным
старым  людЯм,  что нет выше счастьЯ, чем слепым, безногим выползти на брюхе
из лагерЯ и умереть на воле, хотЯ бы в десЯти метрах от проклЯтой проволоки.

        10

   —увство  покоЯ  и  печали  возникло у €вана ѓригорьевича, когда хлопоты с
подысканием  жильЯ  и  работы  закончились,  и у него, слесарЯ в инвалидной,
метизовской  артели, поЯвилсЯ в паспорте заветный штамп о прописке и он стал
жить  в  снЯтом  за  сорок  старых  рублей  углу у вдовы погибшего на фронте
сержанта Њихалева.
   “  Ђнны  ‘ергеевны,  худой,  полуседой  и  все  же  молодой  женщины, жил
двенадцатилетний   племЯнник,  сын  покойной  сестры,  бледный,  в  латаной,
штопаной  курточке,  такой  удивительно  застенчивый, тихий, любознательный,
какой может только поЯвитьсЯ в нищенски бедной семье.
   Ќа  стене  висела  фотографиЯ  Њихалева  - человека с невеселым лицом, он
словно  уже  в  ту  пору,  когда  снималсЯ,  предвидел свою судьбу. ‘ын Ђнны
‘ергеевны  служил  срочную  службу  в  конвойных  войсках.  …го фотографиЯ -
толстощекий, стриженный под машинку - висела рЯдом с фотографией отца.
   Њихалев  пропал  без веста в первые дни войны, а часть, в которой служил,
была  искромсана  недалеко  от  границы  немецкими  танками,  и  некому было
свидетельствовать,  осталсЯ  ли Њихалев лежать непохороненным, пристреленным
немецким  автоматчиком  или  сдалсЯ  в плен, - поэтому военкомат не оформлЯл
вдове пенсии.
   Њихалева  работала поваром в столовой. Ќо жилось ей все же плохо. ‘таршаЯ
сестра   ее,   колхозница,   однажды   прислала   из   деревни  посылку  длЯ
сироты-племЯнника - коржи из черной с отрубЯми муки, мутного с воском меду.
   Ќо   и  Њихалева,  едва  была  возможность,  посылала  сестре  в  деревню
продовольствие: муку, подсолнечное масло, а при случае белый хлеб и сахар.
   €вана  ѓригорьевича  удивлЯло:  почему,  работаЯ на кухне, Ђнна ‘ергеевна
такаЯ  худенькаЯ  и  бледнаЯ.  ‚  лагере сразу можно было узнать пухлолицего
повара в толпе заключенных.
   Њихалева  не  расспрашивала  €вана  ѓригорьевича  о  его прошлой лагерной
жизни.  ђасспросил его обстоЯтельно кадровик в артели. Ќо Ђнна ‘ергеевна, не
спрашиваЯ  ни  о  чем,  глазами,  привыкшими понимать жизнь, многое увидела,
наблюдаЯ €вана ѓригорьевича.
   Ћн  мог  спать  на  досках,  пил горЯчую воду без заварки и сахара, жевал
сухой  хлеб,  вместо  носков  носил в ботинках портЯнки, не имел постельного
бельЯ,  но она замечала, что рубашка на нем, хотЯ и застираннаЯ до желтизны,
была  с  чистым  воротничком  и что по утрам он доставал облупленную и мЯтую
коробку из-под монпансье - чистил щеточкой зубы, тщательно мылил лицо и шею,
руки до локтЯ.
   ‘транной была ему ночнаЯ тишина. Ћн за десЯтилетиЯ привык к многоголосому
храпу,  сопению,  бормотаниЯм,  стонам сотен спЯщих в бараках людей, к стуку
колотушек,  к скрежету колес. Ћдному приходилось ему быть лишь в карцере, да
однажды во времЯ следствиЯ его продержали три с половиной месЯца в одиночке.
Ќо нынешнЯЯ тишина не была напрЯженной тишиной одиночки.
   ‚  артель он попал по счастливому случаю: в городском саду разговорилсЯ с
согнутым,  похожим  на  стоЯщий  полоз от саней, чахоточным человеком, и тот
рассказал  ему,  что  бросает  счетоводство  в  инвалидной артели и уезжает;
уезжает,  потому  что  не  хочет  быть  похороненным  в городе, где кладбище
расположено  в  болотной  местности  и  гробы  в  могилах  плавают в воде. Ђ
счетовод  хотел  после  смерти  полежать  с  удобствами, он накопил денег на
дубовый  гроб,  купил  хорошего  красного материала длЯ обивки, запас медных
гвоздей,  которыми  обивали  кожаные диваны на вокзале. Ќе мокнуть же ему со
всем своим добром в воде.
   ѓоворил  он  обо  всем  этом  голосом человека, собравшегосЯ переехать на
новую, более удобную квартиру.
   Џо   рекомендации  этого  "новосела",  как  прозвал  его  про  себЯ  €ван
ѓригорьевич,  и  удалось  ему  устроитьсЯ  слесарем  в артель, производившую
замки,  подбор ключей, лужение и пайку посуды. Џригодилась тут специальность
€вана ѓригорьевича, одно времЯ слесарившего в лагерной ремонтной мастерской.
   ‘реди  рабочих  были  инвалиды  Ћтечественной войны; были покалеченные на
производстве  либо  на  транспорте,  имелись три старика, покалеченных еще в
войну 1914 года. ЋказалсЯ в артели и лагерный старожил, рабочий Џутиловского
завода  Њордань  -  он  был  осужден по 58-й статье в 1936 году и освобожден
после  окончаниЯ  войны. Њордань не захотел возвращатьсЯ в ‹енинград, где во
времЯ  блокады  умерли его жена и дочь, и поселилсЯ у сестры в южном городе,
стал работать в артели.
   €нвалиды   в   артели  были  по  большей  части  люди  веселые,  склонные
юмористически   относитьсЯ   к   жизни;   но  иногда  с  кем-нибудь  из  них
приключалсЯ  припадок,  и к грохоту молотков, визгу напильников примешивалсЯ
крик припадочного, начинавшего битьсЯ на полу.
   “  седоусого лудильщика Џташковского, военнопленного 1914 года (говорили,
что  он  австриец,  но  выдает  себЯ  за  полЯка), вдруг цепенели руки, и он
застывал  на  своем  табуретике  с  поднЯтым  молотком, лицо его становилось
неподвижным,  надменным.  Ќадо  было его трЯхнуть за плечо, чтобы вывести из
оцепенениЯ. Ђ однажды припадок, случившийсЯ с одним инвалидом, заразил сразу
многих, и в разных концах мастерской стали битьсЯ на полу, кричать молодые и
старые люди.
   “дивительно  хорошо  было  непривычное  €вану  ѓригорьевичу  ощущение: он
работал  по  вольному  найму,  без конвоЯ, без вертухов на вышках. € странно
было:  работа  как  будто  та  же,  инструмент  знакомый,  а падлом никто не
назовет, не замахнетсЯ вор, не пригрозит дрыном сука.
   €ван  ѓригорьевич  увидел вскоре, каким способом стремЯтсЯ люди увеличить
свои  скудные  заработки.  Љое-кто  из  своего  купленного  частным  образом
материала  делал  кастрюли  и  чайники.  Џродавались  они  через  артель, по
государственной цене, не выше и не ниже. „ругие договаривались с клиентами о
починке барахла частным образом и получали деньги, не выписываЯ квитанций. €
деньги за работу брали такие же, как государство, - не больше и не меньше.
   Њордань, человек с ладонЯми такой величины, что ими, казалось, можно было
сгребать  зимой снег с тротуаров, рассказывал во времЯ обеденного перерыва о
случае,  произошедшем  накануне  в  его доме. ‚ соседней квартире живут пЯть
соседей:  токарь,  портной,  монтер  механического  завода,  две вдовы, одна
работает на швейной фабрике, другаЯ - уборщица в горсовете. € вот в выходной
день  обе вдовы встретились в отделении милиции - их на улице задержал ЋЃ•‘‘
за  продажу  сеток-авосек,  которые  они тайно друг от друга плели по ночам.
ЊилициЯ  произвела  в  квартире обыск, и оказалось, что портной по ночам шил
мальчиковые и женские пальто, монтер устроил под полом электрическую печку -
пек  вафли,  жена монтера их продавала на базаре, токарь с заводика "Љрасный
факел" оказалсЯ ночным сапожником - шил модельные дамские туфли; вдовы же не
только плели авоськи, но и вЯзали дамские кофточки.
   Њордань  смешил слушателей, показывал, как монтер кричал, что печет вафли
длЯ  семьи, а инспектор ЋЃ•‘‘ спрашивал его: так-таки длЯ семьи заготовил он
два  пуда  теста  на  вафли? Љаждого нарушителЯ оштрафовали на 300 рублей, о
каждом  сообщили  по  месту  работы и пригрозили высылкой в порЯдке очищениЯ
советской жизни от тунеЯдцев и нетрудового элемента.
   Њордань  любил  в разговоре ученые слова: рассматриваЯ испорченный замок,
он важно говорил:
   - „а, ключ совершенно не реагирует на замок.
   €дЯ после работы по улице с €ваном ѓригорьевичем, он вдруг сказал:
   - џ в ‹енинград не вернулсЯ не только потому, что жена и дочь погибли. Ќе
могу   Я   смотреть   своими   рабочими   глазами   на  участь  путиловского
пролетариата.  Ѓастовать и то не можем. Ђ какой же рабочий человек без права
забастовки.
   ‚ечером  приходила домой хозЯйка. Ћна приносила с собой в кошелке еду длЯ
племЯнника - суп в бидончике, второе в глинЯном горшке.
   - Њожет,  покушаете? - тихо спрашивала она у €вана ѓригорьевича.  - “ нас
хватит.
   - џ вижу, вы сами не едите, - говорил €ван ѓригорьевич.
   - џ  весь  день ем, у менЯ работа такаЯ,  - ответила она и, видимо, понЯв
его взглЯд, сказала: - “стаю Я очень от работы.
   ‚  первые  дни бледное лицо хозЯйки казалось €вану ѓригорьевичу недобрым.
Џотом он увидел - она добра.
   €ногда  она рассказывала о деревне. ‚ колхозе она была бригадиром, а одно
времЯ  даже  работала  председателем  колхоза. Љолхозы не выполнЯли план: то
недосев,  то  засуха, то с земли содрали три шкуры и она изнемогла, потерЯла
силу,  то  ли  все  мужики  и  молодые подались в город... Ђ раз поставку не
выполнили,  то  получали  по  шесть-семь  копеек  на трудодень, по сто грамм
зерна,  а бывали годы, не получали и грамма. Ђ даром люди не любЯт работать.
Љолхозники  оборвались.  —истый черный хлеб без картофелЯ и желудей ели, как
прЯник,  только в праздник. Љак-то раз она привезла старшей сестре в деревню
белого  хлеба,  и дети боЯлись его кушать - первый раз в жизни увидели. €збы
ветшают, рушатсЯ, леса на стройку не дают.
   Ћн  слушал  ее  и  смотрел  на  нее.  Ћт  нее  шел  милый  свет  доброты,
женственности.  „есЯтилетиЯми  он  не  видел  женщин,  но  долгими годами он
слышал  бесконечные  барачные  истории  о  женщинах  -  кровавые, печальные,
грЯзные.  €  женщина  в  этих рассказах была то низменна, ниже животного, то
чиста,  возвышена,  выше  свЯтых  угодниц.  Ќо  неизменнаЯ  мысль о ней была
необходима  заключенным, как хлебнаЯ пайка, сопутствовала им в разговорах, в
чистых и грЯзных мечтах и сновидениЯх.
   ‘транно,  конечно,  ведь  после  своего  освобождениЯ  он видел красивых,
нарЯдных  женщин  на улицах Њосквы и ‹енинграда, он сидел за столом с Њарией
Џавловной  -  седой,  красивой  дамой;  но  ни горе охватившее его, когда он
узнал,  что  его юношескаЯ любовь изменила ему, ни прелесть женской нарЯдной
красоты,  ни  дух  довольства  и уюта в доме Њарии Џавловны не вызвали в нем
того  чувства,  которое  он  испытал,  слушаЯ  Ђнну  ‘ергеевну,  глЯдЯ на ее
грустные глаза, милое, поблекшее и одновременно молодое лицо.
   €  в  то же времЯ ничего странного в этом не было. Ќе могло быть странным
то, что происходило постоЯнно, тысЯчелетиЯми между мужчиной и женщиной.
   Ђ она объЯснЯла €вану ѓригорьевичу:
   - ѓонЯть голодных на работу душа не выдерживает. ќто не про менЯ сказали,
чтоб  кухарка  управлЯла  государством. ђаботают на молотилке женщины и шьют
такой чулок, подшивают к подолу, насыпают в него зерно. Ќадо их обыскивать и
под суд отдавать! Ђ за хищение колх