ни в своей
свЯтости. €х свЯтость видна в их одежде, белых платочках, поджатых губах, но
в  глазах  их  холод  и презрение к лагерному страданию, к греху. €х свЯтому
стародевичеству противны бабьи страсти, бабьи беды, страданиЯ матерей и жен,
все  это  кажетсЯ  им  нечистым.  ѓлавное  - это соблюдать чистоту платочка,
кружечки,  с поджатыми губами сторонитьсЯ грешной лагерной жизни. ‚оровки их
ненавидЯт, а "жены" недолюбливают и сторонЯтсЯ.
   †ены, жены, московские, ленинградские, киевские, харьковские, ростовские,
печальные,  практичные  и  не  от мира сего, грешные, слабые, кроткие, злые,
смешливые,  русские  и  нерусские женщины в каторжных бушлатах. †ены врачей,
инженеров,  художников и агрономов, жены маршалов и химиков, жены прокуроров
и раскулаченных хуторЯн, российских, белорусских, украинских хлеборобов. ‚се
они ушли вслед за своими мужьЯми в скифский мрак барачных курганов.
   —ем знаменитей был погибший враг народа, тем шире круг женщин, ушедших за
ним  в  лагерный  путь:  жена,  бывшаЯ  жена,  самаЯ  перваЯ  жена,  сестры,
секретарша, дочь, подруга жены, дочь от первого брака.
   Ћб  одних  говорили:  "“дивительно  простаЯ, скромнаЯ...", о других: "Ћх,
совершенно  невыносимаЯ,  надменнаЯ барынЯ, будто и здесь она на кремлевском
положении".  ’акие  и  здесь  имеют своих приживалок, подхалимок. ‚округ них
ореол  власти  и обреченности. Ћ них шепотом говорЯт: "Ќет, уж эти живыми на
волю не выйдут".
   Ѓыли  старухи  с  усталыми, спокойными глазами, попавшие в тюрьму еще при
‹енине,   насчитывающие   десЯтки   лет   тюремной  и  лагерной  жизни.  ќто
народницы, социалистки-революционерки, социал-демократки. €х уважает стража,
воровки  с  ними  почтительны;  они не встают с нар, если в барак входит сам
начальник лагерЯ. ђассказывают, что одна из них, Ћльга Ќиколаевна, маленькаЯ
седенькаЯ  старушка,  была  до революции анархисткой, бросила бомбу в карету
варшавского  губернатора, стрелЯла в жандармского генерала. ’еперь она сидит
на  лагерных  нарах и читает книжечку, пьет из кружки кипЯточек. Љак-то Њаша
вернулась  ночью  со  склада  от  ‘емисотова,  эта  старушка  подошла к ней,
погладила  по  голове,  сказала:  "ЃеднаЯ  ты  моЯ девочка". Ђх, как плакала
тогда Њаша.
   Ђ  недалеко  от  Њаши лежит на нарах ‘юзанна Љарловна ђудольф. Ћна делает
физкультуру,   дышит   через   нос.   …е   муж,  американизированный  немец,
христианский   социалист,  приехал  с  семьей  в  ‘оветскую  ђоссию,  принЯл
советское  гражданство.  Џрофессор  ђудольф  осужден на десЯть лет без права
переписки,  -  расстрелЯн  на  ‹убЯнке;  ‘юзанна  Љарловна и три ее дочери -
Ђгнесса,  ‹уиза  и  ‹ена - попали в режимные лагерЯ. ‘юзанна Љарловна ничего
не  знает  о  дочерЯх,  младшаЯ  ‹ена  теперь  тоже  не  с ней, переведена в
инвалидный  лагерь.  ‘юзанна  Љарловна  не  здороваетсЯ  со  старухой Ћльгой
Ќиколаевной,  -  та  назвала  ‘талина  фашистом,  а  ‹енина  убийцей русской
свободы.  ‘юзанна  Љарловна  говорит:  работой  она помогает созданию нового
мира  и  это  дает  ей  силу  переносить разлуку с мужем и дочерьми. ‘юзанна
Љарловна  рассказывала,  что,  живЯ  в  ‹ондоне,  они  дружили  с  ѓербертом
“эллсом, а в ‚ашингтоне встречались с ђузвельтом, президент любил беседовать
с ее мужем. Ћна все принимает, ей все Ясно, лишь одно ей не совсем Ясно: она
видела,  как  человек,  арестовавший  профессора  ђудольфа,  сунул  в карман
большую,  величиной с детскую ладонь, уникальную золотую монету стоимостью в
сто долларов. Ќа монете был изображен в профиль индеец с перьЯми, - человек,
производивший  обыск,  взЯл  монету  длЯ  своего маленького сына, не подумав
даже, что она золотаЯ.
   ‚се  они,  чистые, падшие, измученные и семижильные, жили в мире надежды.
Ќадежда то спала, то просыпалась, но никогда не уходила от них.
   € Њаша надеЯлась - надежда ее мучила, но надеждой можно было дышать, даже
когда она мучила.
   Џосле   режимной  сибирской  зимы,  долгой,  как  лагерный  срок,  пришла
бледненькаЯ  весна,  и  Њашу погнали вместе с двумЯ женщинами чинить дорогу,
ведущую   в   соцгород,   где  жили  в  бревенчатых  коттеджах  начальники и
вольнонаемный персонал.
   Ћна  издали  увидела  свои  арбатские занавески на высоких окнах и силуэт
фикуса.  Ћна  видела,  как девочка со школьной сумкой поднЯлась на крыльцо и
вошла в дом начальника управлениЯ режимных лагерей.
   Љонвойный сказал: "’ы что, кино сюда пришла смотреть?"
   Ђ  когда  они  при  свете  вечерней  зорьки  шли  к  лагерю, возле склада
пиломатериалов заиграло магаданское радио.
   Њаша  и  две женщины, что плелись вместе с ней, шаркаЯ по грЯзи, опустили
лопаты и остановились.
   Ќа  фоне  бледненького  неба  стоЯли лагерные вышки, и, как крупные мухи,
застыли  на  них  часовые  в  черных полушубках, а приземистые бараки словно
вышли из земли и раздумывали, не уйти ли снова в землю.
   Њузыка была не печальнаЯ, а веселаЯ, танцевальнаЯ, и Њаша плакала, слушаЯ
ее,  как  никогда,  кажетсЯ, в жизни не плакала. € две женщины, рЯдом с ней,
одна  из  них была раскулаченнаЯ, а втораЯ ленинградскаЯ, пожилаЯ, в очках с
треснувшими  стеклами,  плакали, стоЯ рЯдом с Њашей. € казалось, что трещины
на стеклах очков сделались от этих слез.
   Љонвойный  растерЯлсЯ:  ведь  заключенные  редко  плакали, сердца их были
схвачены, как тундра, мерзлотой.
   Љонвойный толкал их в спины и просил:
   -  ‹адно уж, хватит, падло, вашу мать, честью вас, б.... и, прошу. Ћн все
оглЯдывалсЯ, ему в голову не приходило, что женщины плакали от радио.
   Ќо  и сама Њаша не понимала, почему вдруг ее сердце переполнилось тоской,
отчаЯнием;  словно  бы  соединилось  все,  что  было в жизни: мамина любовь,
клетчатое  шерстЯное  платье,  которое  ей так шло, Ђндрюша, красивые стихи,
морда следователЯ, рассвет над вдруг просиЯвшим голубым морем в Љалесури под
‘ухумом, ћлькина болтовнЯ, ‘емисотов, старухи монашки, бешеные ссоры коблов,
тоска от того, что бригадирша стала, прищурившись, пристально поглЯдывать на
Њашу, как поглЯдывал на нее ‘емисотов; почему вдруг под веселую танцевальную
музыку  стала  ощущатьсЯ  грЯзнаЯ сорочка на теле, тЯжелые, как сырые утюги,
ботинки,  пахнущий  кислотой бушлат; почему вдруг бритвой полоснул по сердцу
вопрос:  за  что,  за  что  ей,  Њаше,  за  что  ей эти морозы, это душевное
растление, эта пришедшаЯ к ней покорность к каторжной судьбе?
   Ќадежда, всегда давившаЯ своей живой тЯжестью ей на сердце, умерла...
   Џод  эту  веселую  танцевальную  музыку  Њаша  навсегда  потерЯла надежду
увидеть  ћлю,  затерЯнную  среди приемников, коллекторов, колоний, детдомов,
в  громаде  ‘оюза  ‘оветских  ‘оциалистических ђеспублик. Џод веселую музыку
танцевали  ребЯта  в  общежитиЯх  и  клубах.  € Њаша понЯла, что мужа ее нет
нигде, он расстрелЯн, и она уже никогда не увидит его.
   €  она осталась без надежды, совсем одна... Ќикогда она не увидит ћлю, ни
сегоднЯ, ни седой старухой, никогда.
   Ѓоже, боже, сжальсЯ над ней, господи, пожалей, помилуй ее.
   —ерез  год  Њаша  ушла  из  лагерЯ. Џеред тем, как вернутьсЯ на волю, она
полежала  в  морозной  землЯнке  на  сосновом  настиле,  и ее не торопили на
работу,   никто   не   обижал   ее;   санитары   положили   Њашу  ‹юбимову в
четырехугольный  Ящик,  сколоченный  из  выбракованных  отделом технического
контролЯ  досок, поглЯдели в последний раз на ее лицо, на нем было выражение
милого детского восторга и растерЯнности, то выражение, с каким она у склада
пиломатериалов  слушала веселую музыку, сперва обрадовалась, а потом понЯла,
что надежды нет.
   €   €ван   ѓригорьевич   подумал,   что   на  колымской  каторге  мужчина
неравноправен женщине, - все же судьба мужчины легче.

        14

   €ван  ѓригорьевич во сне увидел мать. Ћна шла по дороге, сторонЯсь потока
тЯгачей,  самосвалов;  она не видела сына, он кричал: "Њама, мама, мама...",
но тЯжелый гул тракторов заглушал его голос.
   Ћн  не  сомневалсЯ,  что  она  в сутолоке дороги узнает в седом лагернике
своего  сына,  только  бы  услышала, только бы оглЯнулась, но она не слышала
его, не оглЯнулась.
   Ћн  в  отчаЯнии открыл глаза, над ним склонилась полуодетаЯ женщина, - он
во сне звал мать, и женщина подошла к нему.
   Ћна  была  рЯдом  с ним. Ћн почувствовал сразу, всем существом своим, что
она  прекрасна.  Ћна  слышала,  как  он кричал во сне, и она подошла к нему,
испытываЯ  к нему нежность и жалость. ѓлаза женщины не плакали, но он увидел
в  них  нечто  большее,  чем слезы сочувствиЯ, увидел то, чего он никогда не
видел в глазах людей.
   Ћна  была  прекрасна  потому, что она была добра. Ћн взЯл ее за руку. Ћна
легла  рЯдом  с  ним,  и  он  ощутил ее тепло, ее нежную грудь, ее плечи, ее
волосы.  Љазалось,  он  ощущал не наЯву, а во сне: наЯву он никогда не бывал
счастлив.
   ‚сЯ  она  была  доброта,  и  он  понимал телесным существом своим, что ее
нежность, ее тепло, ее шепот прекрасны, потому что сердце ее полно доброты к
нему, потому что любовь есть доброта.
   ЏерваЯ любовнаЯ ночь...
   - ‚споминать это не хочетсЯ, тЯжело очень, а не забудешь тоже.  ‚от живет
оно  -  то ли спит, не спит. †елезо в сердце, словно осколок. Ќе отмахнешьсЯ
от него. Љак забыть... џ вполне взрослаЯ была.
   Њилый  мой,  Я  мужа  очень  любила.  џ  красиваЯ  была, а все же плохаЯ,
недобраЯ.  Њне  тогда  двадцать два года было. ’ы менЯ не полюбил бы тогда и
красивую.  џ  знаю,  Я как женщина чувствую: не только Я длЯ тебЯ то, что мы
рЯдом  с  тобой легли. Ђ Я смотрю на тебЯ, ты не сердись, как на •риста. ‚се
хочетсЯ перед тобой, как перед богом, каЯтьсЯ. •ороший мой, желанный, Я хочу
тебе об этом рассказать, все вспомнить, что было.
   Ќет,  при  раскулачивании  голода  не было, упали только площади. Ђ голод
пришел в тридцать втором, на второй год после раскулачиваниЯ.
   џ  в  ђ€Ље полы мыла, а подруга моЯ в земотделе, и мы много знали, Я могу
все,  как  было,  рассказать. ‘четовод мне говорил: "’ебе министром быть", Я
действительно быстро понимаю, и памЯть у менЯ хорошаЯ.
   ђаскулачивание  началось в двадцать девЯтом году, в конце года, а главный
разворот стал в феврале и марте тридцатого.
   ‚от вспомнила: прежде чем арестовывать, на них обложение сделали. Ћни раз
выплатили,  вытЯнули,  во  второй  раз  продавали,  кто что мог, - только бы
выплатить.  €м  казалось - если выплатЯт, государство их помилует. Ќекоторые
скотину  резали,  самогон  из  зерна гнали - пили, ели, все равно, говорили,
жизнь пропала.
   Њожет  быть,  в  других областЯх по-иному было, а в нашей именно так шло.
Ќачали  арестовывать  только глав семейств. Ѓольшинство взЯли таких, кто при
„еникине  служил  в  казачьих  частЯх.  Ђресты одно ѓЏ“ делало, тут актив не
участвовал.  Џервый набор весь расстрелЯли, никто не осталсЯ в живых. Ђ тех,
что  арестовали  в  конце  декабрЯ,  продержали  в  тюрьмах два-три месЯца и
послали  на  спецпереселение.  Ђ когда отцов арестовывали, семей не трогали,
только  делали  опись  хозЯйства,  и  семьЯ  уж  не  считалась  владеющей, а
принимала хозЯйство на сохранение.
   Ћбласть  спускала план - цифру кулаков в районы, районы делили свою цифру
сельсоветам, а сельсоветы уже списки людей составлЯли. ‚от по этим спискам и
брали.  Ђ  кто  составлЯл?  ’ройки. Њутные люди определЯли - кому жить, кому
смерть.  Ќу и Ясно - тут уж всего было - и взЯтки, и из-за бабы, и за старую
обиду,  и  получалось  иногда  -  беднота  попадала в кулаки, а кто побогаче
откупалсЯ.
   Ђ  теперь Я вижу, не в том беда, что, случалось, списки составлЯли жулье.
—естных  в  активе больше было, чем жульЯ, а злодейство от тех и других было
одинаковое.  ѓлавное,  что все эти списки злодейские, несправедливые были, а
уж  кого в них вставить - не все ли равно. € €ван невинный, и Џетр невинный.
Љто  эту цифру дал на всю ђоссию? Љто этот план дал на все крестьЯнство? Љто
подписал?
   Ћтцы  сидЯт,  а  в  начале  тридцатого  года семьи стали забирать. ’ут уж
одного  ѓЏ“  не  хватило,  актив мобилизовали, все свои же люди знакомые, но
они  какие-то  обалделые  стали,  как  околдованные, пушками грозЯтсЯ, детей
кулацкими  выродками называют, кровососы, кричат, а в кровососах со страху в
самих  ни  кровинки  не осталось, белые, как бумага. Ђ глаза у актива, как у
котов,  стеклЯнные. € ведь в большинстве свои же. Џравда: околдованные - так
себЯ  уговорили,  что  касатьсЯ ничего не могут, - и полотенце поганое, и за
стол  паразитский не сЯдут, и ребенок кулацкий омерзительный, и девушка хуже
воши.  €  смотрЯт они на раскулачиваемых, как на скотину, на свиней, и все в
кулаках  отвратительное - и личность, и души в них нет, и вонЯет от кулаков,
и  все  они  венерические,  а  главное  - враги народа и эксплуатируют чужим
трудом.  Ђ  беднота, да комсомол, и милициЯ - это все —апаевы, одни герои, а
посмотреть  на  этот  актив:  люди,  как  люди, и сопливые среди них есть, и
подлецов хватает.
   Ќа  менЯ  тоже  стали эти слова действовать, девчонка совсем - а тут и на
собраниЯх,  и  специальный  инструктаж,  и  по  радио  передают,  и  в  кино
показывают,  и  писатели  пишут,  и  сам ‘талин, и все в одну точку: кулаки,
паразиты,  хлеб жгут, детей убивают, и прЯмо объЯвили: поднимать Ярость масс
против   них,  уничтожать  их  всех,  как  класс,  проклЯтых...  €  Я  стала
околдовыватьсЯ,  и  все  кажетсЯ:  всЯ беда от кулаков и, если уничтожить их
сразу,  длЯ крестьЯнства счастливое времЯ наступит. € никакой к ним жалости:
они не люди, а не разберешь что, твари. € Я в активе стала. Ђ в активе всего
было:   и   такие,  что  верили  и  паразитов  ненавидели,  и  за  беднейшее
крестьЯнство,  и  были  -  свои  дела обделывали, а больше всего, что приказ
выполнЯли,  -  такие  и  отца  с  матерью  забьют,  только  бы  исполнить по
инструкции.  €  не  те  самые  поганые,  что верили в счастливую жизнь, если
уничтожить  кулаков.  €  лютые звери, и те не самые страшные. ‘амые поганые,
что на крови свои дела обделывали, кричали про сознательность, а сами личный
счет  сводили и грабили. € губили ради интереса, ради барахла, пары сапог, а
погубить  легко  -  напиши на него, и подписи не надо, что на него батрачили
или  имел  трех  коров,  -  и  готов кулак. € все это Я видела, волновалась,
конечно,  но  в  глубине  не  переживала  -  если  бы на ферме скотину не по
правилу резали, Я бы волновалась, конечно, сильно, но сна бы не лишилась.
   ...Ќеужели  не  помнишь, как ты мне ответил? Ђ Я не забуду твоих слов. Ћт
них видно, они дневные. џ спросила, как немцы могли у евреев детей в камерах
душить,  как они после этого могут жить, неужели ни от людей, ни от бога так
и нет им суда? Ђ ты сказал: суд над палачом один - он на жертву свою смотрит
не  как  на  человека  и сам перестает быть человеком, в себе самом человека
казнит,  он  самому себе палач, а загубленный остаетсЯ человеком навеки, как
его ни убивай. ‚спомнил?
   џ  понимаю,  почему  теперь  Я  в  кухарки пошла, не захотела дальше быть
председателем колхоза. „а Я раньше тебе уже про это говорила.
   €   Я   вспоминаю   теперь   раскулачивание,   и  по-другому  вижу  все -
расколдовалась,  людей  увидела.  Џочему  Я такаЯ заледенелаЯ была? ‚едь как
люди  мучились, что с ними делали! Ђ говорили: это не люди, это кулачье. Ђ Я
вспоминаю,  вспоминаю  и думаю - кто слово такое придумал - кулачье, неужели
‹енин?  Љакую  муку  принЯли! —тобы их убить, надо было объЯвить - кулаки не
люди.  ‚от  так же, как немцы говорили: жиды не люди. ’ак и ‹енин, и ‘талин:
кулаки  не люди. Ќеправда это! ‹юди! ‹юди они! ‚от что Я понимать стала. ‚се
люди!
   Ќу вот, в начале тридцатого года стали семьи раскулачивать. ‘амаЯ горЯчка
была в феврале и в марте. ’оропили из района, чтобы к посевной кулаков уж не
было, а жизнь пошла по-новому. ’ак мы говорили: перваЯ колхознаЯ весна.
   Ђктив, Ясно, выселЯл. €нструкции не было, как выселЯть. Ћдин председатель
нагонит столько подвод, что имущества не хватало, звание - кулаки, а подводы
полупустые шли. Ђ из нашей деревни гнали раскулаченных пешком. ’олько что на
себЯ взЯли - постель, одежду. ѓрЯзь была такаЯ, что сапоги с ног стаскивала.
Ќехорошо было на них смотреть. €дут колонной, на избы оглЯдываютсЯ, от своей
печки  тепло  еще  на  себе  несут,  что они переживали, - ведь в этих домах
родились,   в  этих  домах  дочек  замуж  отдавали.  €стопили  печку,  а  щи
недоваренные  остались,  молоко  недопитое,  а  из труб еще дым идет, плачут
женщины,  а кричать боЯтсЯ. Ђ нам хоть бы что: актив - одно слово. ЏодгонЯем
их,  как  гусей.  Ђ  сзади тележка - на ней ЏелагеЯ слепаЯ, старичок „митрий
€ванович,   который   лет   десЯть   через   ноги   из  хаты  не  выходил, и
ЊарусЯ-дурочка,  парализованнаЯ,  кулацкаЯ дочь, ее в детстве лошадь копытом
по виску ударила - и с тех пор она обомлела.
   Ђ  в райцентре нехватка тюрем. „а и какаЯ в райцентре тюрьма - каталажка.
Ђ  тут  ведь  сила - из каждой деревни народнаЯ колонна. Љино, театр, клубы,
школы  под  арестантов пошли. Ќо держали людей недолго. Џогнали на вокзал, а
там  на запасных путЯх эшелоны ждали, порожнЯк товарный. ѓнали под охраной -
милициЯ, ѓЏ“ - как убийц: дедушки да бабушки, бабы да дети, отцов-то нет, их
еще  зимой  забрали.  Ђ  люди  шепчут:  "Љулачье гонЯт", словно на волков. €
кричали им некоторые: "‚ы проклЯтые", а они уж не плачут, каменные стали...
   Љак  везли,  Я сама не видела, но от людей слышала, ездили наши за “рал к
кулакам  в голод спасатьсЯ, Я сама от подруги письмо получила; потом убегали
из слецпереселениЯ некоторые, Я с двумЯ говорила...
   ‚езли  их  в  опечатанных  теплушках,  вещи  шли отдельно, с собой только
продукты  взЯли,  что  на  руках  были. Ќа одной транзитной станции, подруга
писала,  отцов  в  эшелон посадили, была в тот день в этих теплушках радость
великаЯ  и  слезы  великие... …хали больше месЯца, пути эшелонами забиты, со
всей  ђоссии  крестьЯн  везли,  впритир  лежали,  и  нар не было, в скотских
вагонах.  Љонечно,  больные  умерли  в  дороге,  не доехали. Ќо главное что:
кормили на узловых станциЯх - ведро баланды, хлеба двести грамм.
   Љонвой  военный  был.  “  конвоЯ  злобы  не  было, как к скотине, так мне
подруга писала.
   Ђ  как  там было - мне эти беглые рассказывали - область их разверстывала
по  тайге.  ѓде деревушка леснаЯ, там нетрудоспособных в избы набили, тесно,
как  в  эшелоне.  Ђ  где деревни вблизи нет - прЯмо на снег сгружали. ‘лабые
померзли.  Ђ  трудоспособные  стали лес валить, пней, говорЯт, не корчевали,
они  не мешали. „еревьЯ выкатывали и строили шалаши, балаганы, без сна почти
работали,  чтобы  семьи  не  померзли;  а потом уж стали избушки класть, две
комнатки, каждаЯ на семью. Ќа мху клали - мхом конопатили.
   ’рудоспособных закупили у энкаведе леспромхозы, снабжение от леспромхоза,
а  на  иждивенцев  паек. Ќазывалось: трудовой поселок, комендант, десЯтники.
Џлатили,  рассказывали,  наравне  с  местными, но заработок весь на заборные
книжки  уходил.  Ќарод  могучий  наш  - стали скоро больше местных получать.
Џрава  не имели за пределы выйти - или в поселке, или на лесосеке. Џотом уж,
Я  слышала,  в воину им разрешили в пределах района, а после войны разрешили
героЯм труда и вне района, кое-кому паспорта дали.
   Ђ  подруга  мне  писала:  из  нетрудоспособного  кулачества стали колонии
сбивать  -  на  самоснабжении.  Ќо семена в долг дали и до первого урожаЯ от
энкаведе  на  пайке.  Ђ  комендант  и  охрана  обыкновенно  - как в трудовых
поселках.  Џотом  их  в  артели  перевели,  у  них  там,  помимо коменданта,
выборные были.
   Ђ  у нас новаЯ жизнь без раскулаченных началась. ‘тали в колхоз сгонЯть -
собраниЯ  до  утра,  крик, матершина. Ћдни кричат: не пойдем, другие - ладно
уж,  пойдем,  только  коров  не  отдадим.  Ђ  потом  пришла ‘талина статьЯ -
головокружение  от  успехов.  ЋпЯть  каша:  кричат - ‘талин не велит силой в
колхозы  гнать.  ‘тали  на  обрывках  газет  заЯвлениЯ  подавать: выбываю из
колхоза  в  единоличные. Ђ потом опЯть загонЯть в колхозы стали. Ђ вещи, что
остались от раскулаченных, большей частью раскрадывали.
   € думали мы, что нет хуже кулацкой судьбы. Ћшиблись! Џо деревенским топор
ударил, как они стоЯли все, от мала до велика.
   ѓолоднаЯ казнь пришла.
   Ђ  Я  тогда  уже  не полы мыла, а счетоводом стала. € менЯ как активистку
послали  на  “краину  длЯ  укреплениЯ  колхоза.  “  них,  нам объЯснЯли, дух
частной  собственности  сильней,  чем в ђэсэфэсэр. € правда, у них еще хуже,
чем  у нас дело шло. Џослали менЯ недалеко, мы ведь на границе с “краиной, -
трех  часов езды от нас до этого места не было. Ђ место красивое. Џриехала Я
туда - люди как люди. € стала Я в правлении ихнем счетоводом.
   џ  во  всем,  мне  кажетсЯ,  разобралась.  ЊенЯ,  видно,  недаром  старик
министром  назвал. ќто Я тебе только так говорю, потому что тебе - как себе,
а  постороннему человеку Я никогда не похвастаюсь про себЯ. ‚сю отчетность Я
без  бумаги  в  голове  держала. € когда инструктаж был, и когда наша тройка
заседала, и когда руководство водку пило, Я все разговоры слушала.
   Љак  было?  Џосле  раскулачиваниЯ очень площади упали и урожайность стала
низкаЯ.  Ђ  сведениЯ  давали  - будто без кулаков сразу расцвела наша жизнь.
‘ельсовет врет в район, район - в область, область - в Њоскву. € докладывают
про  счастливую  жизнь,  чтобы ‘талин порадовалсЯ: в колхозном зерне всЯ его
держава  купатьсЯ  будет.  Џоспел первый колхозный урожай, дала Њосква цифры
заготовки. ‚се как нужно: центр - областЯм, области - по районам. € нам дали
в  село  заготовку - и за десЯть лет не выполнить! ‚ сельсовете и те, что не
пили,   со   страху  перепились.  ‚идно,  Њосква  больше  всего  на  “краину
понадеЯлась.  Џотом  на  “краину  и  больше  всего  злобы  было. ђазговор-то
известный: не выполнил - значит, сам недобитый кулак.
   Љонечно,  поставки  нельзЯ  было  выполнить  - площади упали, урожайность
упала,  откуда  же  его  взЯть,  море  колхозного  зерна? ‡начит - спрЯтали!
Ќедобитые  кулаки,  лодыри.  Љулаков убрали, а кулацкий дух осталсЯ. —астнаЯ
собственность у хохла в голове хозЯйка.
   Љто  убийство массовое подписал? џ часто думаю - неужели ‘талин? џ думаю,
такого  приказа, сколько ђоссиЯ стоит, не было ни разу. ’акого приказа не то
что  царь,  но  и  татары,  и  немецкие оккупанты не подписывали. Ђ приказ -
убить  голодом  крестьЯн  на  “краине,  на  „ону,  на Љубани, убить с малыми
детьми.  “казание было забрать и семенной фонд весь. €скали зерно, как будто
не  хлеб  это,  а  бомбы,  пулеметы.  ‡емлю истыкали штыками, шомполами, все
подполы  перекопали,  все  полы повзламывали, в огородах искали. “ некоторых
забирали  зерно,  что  в  хатах  было, - в горшки, в корыта ссыпаны. “ одной
женщины хлеб печеный забрали, погрузили на подводу и тоже в район отвезли.
   „нем  и ночью подводы скрипели, пыль над всей землей висела, а элеваторов
не  было,  ссыпали  на  землю, а кругом часовые ходЯт. ‡ерно к зиме от дождЯ
намокло, гореть стало - не хватило у советской власти брезента мужицкий хлеб
прикрыть.
   Ђ когда еще из деревень везли зерно, кругом пыль поднЯлась, все в дыму: и
село,  и  поле,  и  луна  ночью.  Ћдин с ума сошел: горим, небо горит, землЯ
горит! Љричит! Ќет, небо не горело, это жизнь горела.
   ‚от  тогда  Я  понЯла:  первое длЯ советской власти - план. ‚ыполни план!
‘дай  разверстку,  поставки!  Џервое  дело  - государство. Ђ люди - нуль без
палочки.
   Ћтцы  и  матери  хотели  детей  спасти, хоть немного хлеба спрЯтать, а им
говорЯт:  у вас лютаЯ ненависть к стране социализма, вы план хотите сорвать,
тунеЯдцы,  подкулачники,  гады.  Ќе план сорвать, детей хотели спасти, самим
спастись. Љушать ведь людЯм нужно.
   ђассказать  Я  все могу, только в рассказе слова, а это ведь жизнь, мука,
смерть голоднаЯ. Њежду прочим, когда забирали хлеб, объЯснЯли активу, что из
фондов кормить будут. Ќеправда это была. Ќи зерна голодным не дали.
   Љто  отбирал хлеб, большинство свои же, из ђ€Ља, из райкома, ну комсомол,
свои  же  ребЯта,  хлопцы,  конечно,  милициЯ, энкаведе, кое-где даже войска
были, Я одного мобилизованного московского видела, но он не старалсЯ как-то,
все  стремилсЯ  уехать... € опЯть, как при раскулачивании, люди все какие-то
обалделые, озверелые стали.
   ѓришка  ‘аенко,  милиционер,  он  на  местной,  деревенской,  был женат и
приезжал  гулЯть  на праздники - веселый, и хорошо танцевал танго и вальс, и
пел  украинские  песни  деревенские.  Ђ  тут  к  нему подошел дедушка совсем
седенький и стал говорить: "ѓриша, вы нас всех защищаете, это хуже убийства,
почему  рабоче-крестьЯнскаЯ  власть  такое  против крестьЯнства делает, чего
царь  не  делал..."  ѓришка  пихнул  его, а потом пошел к колодцу руки мыть,
сказал  людЯм: "Љак Я буду ложку рукой брать, когда Я этой паразитской морды
касалсЯ".
   Ђ  пыль - и ночью и днем пыль, пока хлеб везли. ‹уна - вполнеба - камень,
и  от  этой  луны  все  диким кажетсЯ, и жарко так ночью, как под овчиной, и
поле, хоженое-перехоженное, как смертнаЯ казнь, страшное.
   €  люди  стали  какие-то растерЯнные, и скотина какаЯ-то дикаЯ, пугаетсЯ,
мычит, жалуетсЯ, и собаки выли сильно по ночам. € землЯ потрескалась.
   Ќу вот, а потом осень пришла, дожди, а потом зима снежнаЯ. Ђ хлеба нет.
   €  в  райцентре  не купишь, потому что карточнаЯ система. € на станции не
купишь,  в  палатке,  -  потому  что военизированнаЯ охрана не подпускает. Ђ
коммерческого хлеба нет.
   ‘  осени  стали  нажимать  на  картошку,  без хлеба быстро она пошла. Ђ к
рождеству  начали  скотину  резать.  „а  и  мЯсо это на костЯх, тощее. Љурей
порезали, конечно. ЊЯсцо быстро подъели, а молока глоточка не стало, во всей
деревне Яичка не достанешь. Ђ главное - без хлеба. ‡абрали хлеб у деревни до
последнего  зерна.  џрового  нечем сеЯть, семенной фонд до зернышка забрали.
‚сЯ  надежда  на озимый. Ћзимые под снегом еще, весны не видно, а уж деревнЯ
в  голод входит. ЊЯсо съели, пшено, что было, подъедают вчистую, картошку, у
кого семьи большие, съели всю.
   ‘тали кидатьсЯ ссуды просить - в сельсовете, в район. Ќе отвечают даже. Ђ
доберись   до   района,   лошадей   нет,  пешком  по  большаку  девЯтнадцать
километров.
   “жас  сделалсЯ.  Њатери  смотрЯт  на  детей и от страха кричать начинают.
Љричат,  будто змеЯ в дом вползла. Ђ эта змеЯ - смерть, голод. —то делать? Ђ
в голове у селЯн только одно - что бы покушать. ‘осет, челюсти сводит, слюна
набегает,  все  глотаешь  ее,  да  слюной  не накушаешьсЯ. Ќочью проснешьсЯ,
кругом тихо: ни разговору, ни гармошки. Љак в могиле, только голод ходит, не
спит.  „ети по хатам с самого утра плачут - хлеба просЯт. Ђ что мать им даст
-  снегу?  Ђ помощи ни от кого. Ћтвет у партийных один - работать надо было,
лодырничать  не  надо  было.  Ђ  еще отвечали: у себЯ самих поищите, в вашей
деревне хлеба закопано на три года.
   Ќо  зимой  еще  настоЯщего  голода  не было. Љонечно, вЯлые стали, животы
вздуло  от  картофельных  очистков,  но опухших не было. ‘тали желуди из-под
снега  копать,  сушили  их, а мельник развел жерновы пошире, молол желуди на
муку.  €з  желудей  хлеб  пекли,  вернее,  лепешки. Ћни темные очень, темнее
ржаного  хлеба. Љое-кто добавлЯл отрубей или картофельных очистков толченых.
†елуди  быстро  кончились  -  дубовый  лесок  небольшой,  а в него сразу три
деревни  кинулись. Ђ приехал из города уполномоченный и в сельсовете говорил
нам:  вот  паразиты, из-под снега голыми руками желуди таскают, только бы не
работать.
   ‚  школу  старшие  классы  почти  до  самой весны ходили, а младшие зимой
перестали.  Ђ  весной  школа  закрылась  -  учительница  в город уехала. € с
медпункта  фельдшер  уехал  -  кушать  стало нечего. „а и не вылечишь голода
лекарством.  „еревнЯ  одна  осталась  - кругом пустынЯ и голодные в избах. €
представители  разные  из  города  ездить  перестали  - чего ездить? ‚зЯть с
голодных  нечего,  значит,  и  ездить  не надо. € лечить не надо, и учить не
надо.   ђаз  с  человека  держава  взЯть  ничего  не  может,  он  становитсЯ
бесполезный. ‡ачем его учить да лечить?
   ‘ами  остались,  отошло  от  голодных  государство. ‘тали люди по деревне
ходить,  просить  друг  у  друга, нищие у нищих, голодные у голодных. “ кого
детей  поменьше  или  одинокие,  у  таких  кое-что  к  весне оставалось, вот
многодетные  у  них  и  просили.  €  случалось,  давали  горстку отрубей или
картошек  парочку.  Ђ  партийные  не давали - и не от жадности или по злобе,
боЯлись  очень.  Ђ  государство  зернышка  голодным  не  дало, а оно ведь на
крестьЯнском хлебе стоит. Ќеужели ‘талин про это знал? ‘тарики рассказывали:
голод  бывал  при  Ќиколае  -  все же помогали, и в долг давали, и в городах
крестьЯнство  просило  •риста ради, и кухни такие открывали, и пожертвованиЯ
студенты собирали. Ђ при рабоче-крестьЯнском правительстве зернышка не дали,
по всем дорогам заставы - войска, милициЯ, энкаведе - не пускают голодных из
деревень,  к  городу  не  подойдешь,  вокруг  станций охрана, на самых малых
полустанках  охрана.  Ќету  вам,  кормильцы,  хлеба. Ђ в городе по карточкам
рабочим  по восемьсот грамм давали. Ѓоже мой, мыслимо ли это - столько хлеба
-  восемьсот  грамм!  Ђ  деревенским  детЯм ни грамма. ‚от как немцы - детей
еврейских в газу душили: вам не жить, вы жиды. Ђ здесь совсем не поймешь - и
тут  советские,  и  тут  советские,  и  тут русские, и тут русские, и власть
рабоче-крестьЯнскаЯ, за что же эта погибель?
   Ђ когда снег таЯть стал, вошла деревнЯ по горло в голод.
   „ети  кричат,  не  спЯт:  и  ночью хлеба просЯт. “ людей лица, как землЯ,
глаза  мутные,  пьЯные.  € ходЯт сонные, ногой землю щупают, рукой за стенку
держатсЯ.  атает  голод людей. Њеньше стали ходить, все больше лежат. € все
им  мерещитсЯ  -  обоз  скрипит,  из  райцентра  прислал ‘талин муку - детей
спасать.
   Ѓабы  крепче  оказались  мужчин,  злее за жизнь цеплЯлись. Ђ досталось им
больше  -  дети  кушать  у  матерей  просЯт.  Ќекоторые женщины уговаривают,
целуют  детей:  "Ќу  не  кричите, терпите, где Я возьму?" „ругие как бешеные
становЯтсЯ:  "Ќе  скули, убью!" - и били чем попало, только бы не просили. Ђ
некоторые  из  дому  выбегали,  у  соседей  отсиживались,  чтобы  не слышать
детского крика.
   Љ  этому  времени  кошек  и  собак не осталось - забили. € ловить их было
трудно  - они опасались людей, глаза дикие у них стали. ‚арили их, жилы одни
сухие, из голов стюдень вываривали.
   ‘нег стаЯл, и пошли люди опухать, пошел голодный отек - лица пухлые, ноги
как  подушки,  в  животе  вода,  мочатсЯ  все  времЯ  -  на двор не успевают
выходить. Ђ крестьЯнские дети: видел ты, в газете печатали - дети в немецких
лагерЯх?  Ћдинаковы: головы, как Ядра, тЯжелые, шеи тонкие, как у аистов, на
руках  и  на  ногах  видно, как каждаЯ косточка под кожей ходит, как двойные
соединЯютсЯ,  весь  скелет кожей, как желтой марлей, затЯнут. Ђ лица у детей
старенькие, замученные, словно младенцы семьдесЯт лет на свете уж прожили, а
к  весне  уж  не  лица  стали:  то  птичьЯ  головка с клювиком, то лЯгушечьЯ
мордочка  -  губы  тонкие,  широкие,  третий  как  пескарик  -  рот  открыт.
Ќечеловеческие  лица,  а  глаза, господи! ’оварищ ‘талин, боже мой, видел ты
эти глаза? Њожет быть, и в самом деле он не знал, он ведь статью написал про
головокружение.
   —его  только  не  ели  -  мышей  ловили,  крыс  ловили,  галок, воробьев,
муравьев, землЯных червей копали, стали кости на муку толочь, кожу, подошву,
шкуры  старые  вонючие  на  лапшу  резали,  клей  вываривали.  Ђ когда трава
поднЯлась,  стали  копать  корни,  варить листьЯ, почки, все в ход пошло - и
одуванчик,  и  лопух,  и  колокольчики,  и  иван-чай, и сныть, и борщевик, и
крапива, и очиток... ‹иповый лист сушили, толкли на муку, но у нас липы мало
было. ‹епешки из липы зеленые, хуже желудовых.
   Ђ  помощи  нет!  „а тогда уж не просили! џ и теперь, когда про это думать
начинаю,  с  ума  схожу,  -  неужели  отказалсЯ  ‘талин  от  людей? Ќа такое
страшное  убийство  пошел.  ‚едь хлеб у ‘талина был. ‡начит, нарочно убивали
голодной  смертью  людей.  Ќе хотели детЯм помочь. Ќеужели ‘талин хуже €рода
был?  Ќеужели,  думаю, хлеб до зерна отнЯл, а потом убил людей голодом. Ќет,
не  может  такого  быть! Ђ потом думаю: было, было! € тут же - нет, не могло
того быть!
   ‚от  когда  еще  не  обессилели,  ходили  полем  к железной дороге, не на
станцию,  на станцию охрана не допускала, а прЯмо на пути. Љогда идет скорый
поезд  Љиев - Ћдесса, на колени становЯтсЯ и кричат: хлеба, хлеба! Ќекоторые
своих  страшных  детей  поднимают.  €,  случалось, бросали люди куски хлеба,
объедки  разные.  Џыль  улЯжетсЯ,  отгрохочет, и ползает деревнЯ вдоль пути,
корки  ищет.  Ќо  потом  вышло  распорЯжение,  когда  поезд  через  голодные
области  шел,  охрана  окна  закрывала  и  занавески  спускала. Ќе допускала
пассажиров к окнам. „а и сами деревенские ходить перестали - сил не стало не
то что до рельсов дойти, а из хаты во двор выползти.
   џ  помню,  один  старик принес председателю кусок газеты, подобрал его на
путЯх.  €  там заметка: француз приехал, министр знаменитый, и его повезли в
„непропетровскую  область,  где самый страшный мор был, еще хуже нашего, там
люди  людей  ели, и вот в село его привезли, в колхозный детский садик, и он
спрашивает:  "—то вы сегоднЯ на обед кушали?", а дети отвечают: "Љуриный суп
с пирожком и рисовые котлеты". џ сама читала, вот как сейчас вижу этот кусок
газеты.  —то  ж  это?  “бивают, значит, на тихарЯ миллионы людей и весь свет
обманывают!  Љуриный  суп, пишут! Љотлеты! Ђ тут червей всех съели. Ђ старик
председателю  сказал:  при  Ќиколае  на  весь свет газеты про голод писали -
помогите, крестьЯнство гибнет. Ђ вы, ироды, театры представлЯете!
   ‡авыло  село,  увидело  свою  смерть. ‚сей деревней выли - не разумом, не
душой,  а  как  листьЯ  от  ветра шумЯт или солома скрипит. € тогда менЯ зло
брало - почему они так жалобно воют, уж не люди стали, а кричат так жалобно.
Ќадо  каменной  быть,  чтобы  слушать  этот вой и свой пайковый хлеб кушать.
Ѓывало,  выйду  с  пайкою  в  поле, и слышно: воют. Џойдешь дальше, вот-вот,
кажетсЯ,  стихло,  пройду еще, и опЯть слышнее становитсЯ, - это уж соседнЯЯ
деревнЯ  воет.  €  кажетсЯ,  всЯ землЯ вместе с людьми завыла. Ѓога нет, кто
услышит?
   Њне  один  энкаведе сказал: "‡наешь, как в области ваши деревни называют:
кладбища  суровой  школы".  Ќо  Я сперва не понЯла этих слов. Ђ погода какаЯ
стоЯла  хорошаЯ!  ‚  начале  лета  шли  дожди, такие быстрые, легкие, солнце
жаркое  вперемешку  с дождем, - и от этого пшеница стеной стоЯла, топором ее
руби,  и  высокаЯ,  выше  человеческого  роста.  ‚ это лето радуги сколько Я
наглЯделась, и грозы, и дождЯ теплого, цыганского.
   ѓадали  все  зимой,  будет  ли  урожай,  стариков  расспрашивали, приметы
перебирали  -  всЯ  надежда была на озимую пшеницу. € надежда оправдалась, а
косить не смогли. ‡ашла Я в одну избу. ‹юди лежат то ли еще дышат, то ли уже
не  дышат, кто на кровати, кто на печке, а хозЯйскаЯ дочь, Я ее знала, лежит
на  полу  в  каком-то  беспамЯтстве  зубами  грызет ножку у табуретки. € так
страшно  это  -  услышала  она, что Я вошла, не оглЯнулась, а заворчала, как
собаки ворчат, если к ним подходЯт когда они кость грызут.
   Џошел  по селу сплошной мор. ‘перва дети, старики, потом средний возраст.
‚начале  закапывали, потом уж не стали закапывать. ’ак мертвые и валЯлись на
улицах,  во  дворах, а последние в избах остались лежать. ’ихо стало. “мерла
всЯ  деревнЯ.  Љто  последним  умирал,  Я  не знаю. Ќас, которые в правлении
работали, в город забрали.
   Џопала Я сперва в Љиев. ‘тали как раз в эти дни коммерческий хлеб давать.
—то  делалось!  Ћчереди  по  полкилометра  с  вечера  становились.  Ћчереди,
знаешь,  разные  бывают  -  в  одной  стоЯт, посмеиваютсЯ, семечки грызут, в
другой  номера  на  бумажках  списывают,  в третьей, где не шутЯт, на ладони
пишут  либо на спине мелом. Ђ тут очереди особые - Я таких больше не видела.
„руг  дружку  обхватывают за поЯс и стоЯт один к одному. …сли кто оступитсЯ,
всю  очередь  шатнет, как волна по ней проходит. € словно танец начинаетсЯ -
из стороны в сторону. € все сильней качаютсЯ. €м страшно, что не хватит силы
за передового цеплЯтьсЯ и руки разожмутсЯ, и от этого страха женщины кричать
начинают,  и  так всЯ очередь воет, и кажетсЯ, они с ума посходили - поют да
танцуют.  Ђ то шпана в очередь врываетсЯ: смотрЯт, где цепь легче порвать. €
когда  шпана  подходит, все снова воют от страха, а кажетсЯ, что они поют. ‚
очереди   за   коммерческим   хлебом   стоЯл   народ  городской  -  лишенцы,
беспаспортные, ремесло - либо пригородные.
   Ђ  из  деревни  ползет  крестьЯнство.  Ќа вокзалах оцепление, все составы
обыскивают.  Ќа  дорогах  всюду  заставы  -  войска,  энкаведе,  а все равно
добираютсЯ  до Љиева - ползут полем, целиной, болотами, лесочками, только бы
заставы  миновать  на  дорогах.  Ќа  всей земле заставы не поставишь. Ћни уж
ходить  не  могут,  а  только  ползут.  Ќарод  спешит по своим делам, кто на
работу,  кто  в  кино, трамваи ходЯт, а голодные среди народа ползут - дети,
дЯдьки,  дивчины,  и  кажетсЯ,  это  не  люди,  какие-то собачки или кошечки
паскудные  на  четвереньках.  Ђ  оно  еще  хочет по-человечески, стыд имеет,
дивчина  ползет опухшаЯ, как обезьЯна, скулит, а юбку поправлЯет, стыдаетсЯ,
волосы  под  платок  прЯчет  - деревенскаЯ, первый раз в Љиев попала. Ќо это
счастливые  доползли,  один  на  десЯть тысЯч. € все равно им спасениЯ нет -
лежит голодный на земле, шипит, просит, а кушать он не может, краюшка рЯдом,
а он уже ничего не видит, доходит.
   Џо  утрам  ездили  платформы,  битюги, собирали которые за ночь умерли. џ
видела  одну  платформу  -  дети  на  ней  сложены.  ‚от  как  Я  говорила -
тоненькие,  длинненькие,  личики,  как  у  мертвых  птичек,  клювики острые.
„олетели  эти  пташки  до Љиева, а что толку? Ђ были среди них - еще пищали,
головки,  как  налитые,  мотаютсЯ. џ спросила возчика, он рукой махнул: пока
довезу  до  места  -  притихнут.  џ  видела:  дивчина  одна поползла поперек
тротуара,  ее  дворник  ногой  ударил,  она  на  мостовую  скатилась.  €  не
оглЯнулась  даже,  ползет  быстро, быстро, стараетсЯ, откуда еще сила. € еще
платье  отрЯхивает,  запылилось,  видишь.  Ђ Я в этот день газету московскую
купила,  прочла статью Њаксима ѓорького, что детЯм нужны культурные игрушки.
Ќеужели  Њаксим  ѓорький  не  знал  про  тех  детей,  что  битюги  на свалку
вывозили, - им, что ли, игрушки? Ђ может быть, он знал? € так же молчал, как
все  молчали.  €  так же писал, как те писали, - будто эти мертвые дети едЯт
куриный   суп.   Њне   этот  ломовой  сказал:  больше  всего  мертвых  возле
коммерческого  хлеба  -  сжует  опухший кусочек и готов. ‡апомнилсЯ мне Љиев
этот, хоть Я там всего три днЯ пробыла.
   ‚от  что  Я  понЯла.  ‚начале голод из дому гонит. ‚ первое времЯ он, как
огонь,  печет,  терзает,  и  за  кишки, и за душу рвет, - человек и бежит из
дому. ‹юди червей копают, траву собирают, видишь, даже в Љиев прорывались. €
все из дому, все из дому. Ђ приходит такой день, и голодный обратно к себе в
хату  заползает.  ќто  значит  -  осилил  голод,  и человек уж не опасаетсЯ,
ложитсЯ  на постель и лежит. € раз человека голод осилил, его не подымешь, и
не только оттого, что сил нет, - нет ему интереса, жить не хочет. ‹ежит себе
тихо  -  и  не  тронь  его. € есть голодному не хочетсЯ, мочитсЯ все времЯ и
понос,  и  голодный  становитсЯ  сонный,  не тронь его, только бы тихо было.
‹ежат  голодные  и  доходЯт. ќто рассказывали и военнопленные - если ложитсЯ
пленный  боец  на  нары, за пайкой не тЯнетсЯ, значит, конец ему скоро. Ђ на
некоторых  безумие  находило. ќти уж до конца не успокаивались. €х по глазам
видно  -  блестЯт.  ‚от  такие  мертвых  разделывали  и варили и своих детей
убивали  и  съедали.  ‚ этих зверь поднималсЯ, когда человек в них умирал. џ
одну  женщину видела, в райцентр ее привезли под конвоем - лицо человечье, а
глаза волчьи. €х, людоедов, говорили, расстреливали всех поголовно. Ђ они не
виноваты,  виноваты те, что довели мать до того, что она своих детей ест. „а
разве найдешь виноватого, кого ни спроси. ќто ради хорошего, ради всех людей
матерей довели.
   џ  тогда  увидела  -  всЯкий  голодный,  он вроде людоед. ЊЯсо сам с себЯ
объедает,  одни  кости остаютсЯ, жир до последней капельки. Џотом он разумом
темнеет - значит, и мозги свои съел. ‘ъел голодный себЯ всего.
   …ще  Я  думала  -  каждый  голодный по-своему умирает. ‚ одной хате война
идет, друг за другом следЯт, друг у дружки крохи отнимают. †ена на мужа, муж
против жены. Њать детей ненавидит. Ђ в другой хате любовь нерушимаЯ. џ знала
одну  такую,  четверо детей, - она и сказки им рассказывает, чтобы про голод
забыли,  а  у  самой  Язык не ворочаетсЯ, она их на руки берет, а у самой уж
силы  нет  пустые  руки поднЯть. Ђ любовь в ней живет. € замечали люди - где
ненависть,  там скорей умирали. ќ, да что любовь, тоже никого не спасла, всЯ
деревнЯ поголовно легла. Ќе осталось жизни.
   џ узнала потом - тихо стало в деревне нашей. € детей не слышно. ’ам уж ни
игрушек,  ни  супа  куриного  не  надо. Ќе выли. Ќекому. “знала, что пшеницу
войска  косили,  только  красноармейцев  в  мертвую  деревню не допускали, в
палатках  стоЯли. €м объЯснЯли, что эпидемиЯ была. Ќо они жаловались, что от
деревень  запах  ужасный  шел.  ‚ойска  и озимые посеЯли. Ђ на следующий год
привезли   переселенцев  из  Ћрловской  области  -  землЯ  ведь  украинскаЯ,
чернозем,  а  у  орловских  вс