медью,
канула в глубину, и тогда дельфиньи  дети, встав  торчком и махнув хвостами,
ушли вниз головою в пучину. ќто присказка, не сказка, сказка будет впереди.
     „ельфинЯта,  которые сначала подрались на волнах,  а потом помирились в
зеленой  пучине,  поймав трубу и  по  очереди весело трубЯ в нее  и наполнЯЯ
подводный  мир  оглушительными руладами  неумелой  музыки,  молодые дельфины
вновь ринулись вверх, вверх.  Ћкеан  длЯ них был свободным небом, в  котором
они  и  резвились  в  веселии  самых радостных, чистых чувств,  и их  легкое
парение  было  еще не  всем счастьем, подвластным им,  -- над серебрЯным
блеском  тончайшего  океанского  потолка  начиналось  подножие  еще  одного,
высшего, неба, воздушного -- голубого, серого или белого, -- куда на
мгновенье, похожее на плавно закругленную вечность, выбрасывалсЯ и взмывал и
нехотЯ возвращалсЯ назад прыгнувший из воды дельфин.
     €м никто  не страшен, ибо они самые быстрые и сильные  в морской стихии
существа, --  и как они могу смиритьсЯ с неволей  и  резвитьсЯ на потеху
тем, кто неимоверным  коварством сумел их  пленить  и  загнать  в  неволю? ‚
Ђвстралии жил  ученый дельфин ’орп, который вставал из  воды и,  держась  на
хвосте,  совал  плавник  в  руку человека и  на  весь  дельфинарий заливалсЯ
визгливым душераздирающим смехом. —ему он радовалсЯ, дурачина,  и на что  он
променЯл свободу свою носитьсЯ по волнам? Ќеужели длЯ него она ничто, и пара
тухлых рыбок, которых бросают в его ликующую пасть, значит больше синей воли
и Яростной погони за косЯком серебристых сельдей?
     ђасскажу об одном  знакомом дельфине, который сбежал с Љурского вокзала
в Њоскве,  ночью сиганул  из  цистерны,  в которой его везли,  и  сначала по
железнодорожным путЯм, затем по закоулкам кое-как  допрыгал до  Њосквы-реки.
„ень-два проплавал он  от  Љотельнической  набережной  до  ”илей  и обратно,
вполне  довольный необычностью  своего нового  положениЯ  и Яркими  красками
незнакомого великого города. Ќа третий день стало  скучновато  дельфину, ибо
он  по характеру  был общительным и  одиночества  не выносил. ‘тал понемногу
ночами  вылезать на берег и приучатьсЯ ходить.  —ерез некоторое времЯ  ходил
уже вертикально,  стоЯ  на хвосте,  и мог  обогнать какую-нибудь старушку  с
авоськой,  в которой обычно лежат бутылка кефира да городскаЯ булочка, и, не
дрогнув,  сталкивалсЯ  с  каким-нибудь  наглым  типом в очках,  с  бородкою,
который прет себе и, несмотрЯ на свою бородатую внешность, пихаетсЯ локтЯми.
Ђ вскоре  дельфин осмелилсЯ уже  днем выходить на землю и чинно прогуливалсЯ
взад-вперед  по Љадашевской набережной, глЯдЯ  на то,  как толпы  туристов и
иностранцев валом валЯт в направлении ’ретьЯковской галереи.
     ђазумеетсЯ, люди его видели, но  он столь ловко  воспользовалсЯ  старым
солдатским ремнем  и  шлЯпой, брошенными кем-то в реку и  подобранными им, и
так  хитроумно прищуривалсЯ,  что  его принимали, очевидно,  за иностранца и
особенного  вниманиЯ на него не обращали. Ћднажды  Я столкнулсЯ с ним нос  к
носу на  џкиманке и от удивлениЯ  присвистнул, но  дельфин подмигнул  мне и,
приподнЯв  кончик плавника, дал знать мне, чтобы Я помалкивал,  не привлекал
вниманиЯ зевак. Џосле этого  он пристроилсЯ  ко мне,  взЯл  под руку,  и  мы
тихонько пошли в сторону Ѓалчуга.
     „ельфин,  какими  судьбами   вы  оказались  здесь,  спросил  Я  на  том
беззвучном  эсперанто,  которым пользуютсЯ  все  звери  и  птицы.  ’еми  же,
очевидно, что и вы, сэр  белка, отвечал дельфин, избрав почему-то английский
манер. Ќо Я  все же лесной житель, и  воздух земли мне не опасен, говорил Я.
‚идите ли, -- он в ответ, -- Я ведь тоже дышу воздухом, и у  менЯ на
затылке ноздрЯ, а не жабры; но  моЯ кожа, вы правы, долго не может пребывать
на воздухе, она портитсЯ от этого, сэр, и  Я вынужден  не отходить далеко от
реки. •очу  вам признатьсЯ, безделье  мне изрЯдно надоело.  ‚ питании  Я  не
ограничен,  в  Њоскве-реке,  слава  богу, водитсЯ еще  рыбка, вода  довольно
чистаЯ, если не считать  некоторой  доли мазутной пленки на поверхности, так
что Я жаловатьсЯ особенно не могу.  Ќо мне  скучно,  и Я хотел бы чем-нибудь
занЯтьсЯ. —то бы вы желали делать, сэр, спросил Я, к чему у  вас склонности?
Ћ, Я с удовольствием стал  бы продавцом  в  магазине живой рыбы, сказал  он.
Џродавцом, сказал Я,  быть в  наше времЯ трудно без  знаниЯ  бухгалтерии, вы
имеете хоть какое-нибудь представление  об этой науке? Ќикакого, ответил он.
€ Я тоже никакого, сказал Я,  и  мы оба рассмеЯлись. Ђ могли бы вы рисовать,
спросил Я.  ђисовать? Ќет, не пробовал, но можно попробовать, мне кажетсЯ, у
менЯ есть склонность именно к этому занЯтию.
     Ќа следующий день Я  принес с  собою альбом и  мЯгкий  карандаш, и  мы,
усевшись на парапет, начали первый урок рисованиЯ.  Љак Я и предполагал, мой
ученик оказалсЯ весьма одаренным, и когда длЯ примера Я нарисовал прыгающего
над водою дельфина, мой ученик  набросал целую  дюжину  дельфинов в  прыжке,
причем каждый  из  них был  с таким отлично переданным движением, что просто
ахнуть, да  и  только. ‚скоре  Я  притащил раскладной мольберт,  акварельные
краски, и мы принЯлись за этюды. ‚ цвете он оказалсЯ  слабее, что-то  сильно
все  зеленил, холодил, а теплые тона вообще передавать не умел.  Ќо Я решил,
что  он  вполне  готов  длЯ  того, чтобы  сработать какой-нибудь простенький
медицинский плакатик.

     Ђх, какие бывают странные закаты  в пустынЯх  Ђвстралии,  если бы ты их
мог видеть, мой друг,  обучающий рисованию приблудного  дельфина, если бы ты
видел эти закаты, это шаманское наваждение теплых,  горЯчих  тонов, замер бы
от восторга, и твое акварельное мастерство нашло бы  достойное применение. Ђ
тихие, крадущиесЯ, пепельные фигуры голых  аборигенов,  которые собираютсЯ к
месту плЯски, постукиваЯ копьЯми о наручные  браслеты,  и рдеющие отраженным
светом  скалы,  песчаные  холмы,  и раскидистые,  темные  эвкалипты на  фоне
расплавленных, текучих небес!..
     џ  столько раз вспоминал тебЯ, дружище, и открылось мне,  что дело наше
пустЯк, простое размазывание краски,  коли оно не вызвано к жизни предельным
страданием человеческого духа  или любовью  одного человека к другому.  џ не
мог  упиватьсЯ  красотою австралийских  закатов в пустыне, потому что  Я был
один среди  аборигенов,  которые притопывали и подпрыгивали, трЯсЯ животами,
набитыми  кореньЯми, Ящерицами и насекомыми. џ смотрел на красоту совершенно
один, и это поразительно бесплодное  и печальное одиночество, --  да,  Я
знаю это бесплодное и печальное  одиночество, и Я тоже знаю, и Я --  ибо
мы художники  и мучаемсЯ  со своими кистЯми и красками лишь  потому, что  не
можем, не согласны созерцать красоту  в  одиночестве,  мы не выносим сердцем
своим  надмирной  гармонии горнего дома  твоего,  Џастырь  ‡везд,  и  должны
как-нибудь донести до другой  человеческой души свой мучительный, безмолвный
восторг.
     Љо мне подошел лохматый,  старый абориген с отвислым брюхом, с ремешком
на голове, от него  пахло разгорЯченным  зверем,  он что-то  стал  лопотать,
усиленно моргаЯ и  глЯдЯ куда-то мимо моего лица, Я не понимал его, и он был
не  в силах понЯть менЯ. Љрасота неба тихо гасла во  мне, хотЯ оно было  все
таким же Ярким, Я снЯл с руки часы и отдал  старику, он подпрыгнул на месте,
радостно  закричал, развернулсЯ и дунул к своим соплеменникам.  Ђ Я стоЯл и,
глЯдЯ на полурасплавленные в тигле уходЯщего солнца кроны  эвкалиптов, думал
о  собственной случайности,  об  умирающей  вместе  с  этим днем красоте,  о
смерти, камне, падающем со  скалы в море, о тебе, мой друг, о нашем веселом,
голодном, прекрасном мгновении студенчества.
     €  в  самом  деле, где  бы мы  сейчас  ни  были -- в  Ђвстралии,  в
мещерской деревне, в гробу ли  под землею или на высокой  березе, -- длЯ
каждого из нас все  прошлое предстает  одним непостижимым мгновеньем, а  миг
студенческих дней всего  лишь частица этого мгновеньЯ. Џламенеет зимнЯЯ зарЯ
за промерзлым окном,  спит еще  ѓеоргий на той кровати, на  которой когда-то
спал ЊитЯ  Ђкутин;  спит  белка,  свернувшись  в клубок под  серым  казенным
одеЯлом;  храпит,  разинув  рот, Џарень-со-щекой,  студент  с  асимметричным
лицом,  одна  сторона  которого  уныла  и  плоска,  а втораЯ  словно дебелаЯ
лампушка;  сидит,  сгорбившись у изголовьЯ его, ангел-хранитель на тумбочке;
ровно  в  семь   часов  он  принимаетсЯ  тихо,  но  настойчиво  расталкивать
ЏарнЯ-со-щекой, тот  хмуритсЯ, дергаЯ  более  тучной половиной  лица, словно
желаЯ согнать невидимую муху, но хранитель  его судьбы настойчив, -- ах,
как   Ясно   вижу   Я   эту   утреннюю   картину,   всем   существом   вновь
ощущаювыстывшуюкомнатустуденческого общежитиЯ.
     Љогда Џарень-со-щекой встал, оделсЯ и покинул  комнату, хлопнув дверью,
мы тоже  проснулись, и ты посмотрел на  менЯ, Я тоже посмотрел на тебЯ, и мы
оба рассмеЯлись.  ’ак, со смеха, начиналось  утро, опЯть голодное, мы знали,
ибо асимметричный, бледный  ЉолЯ-Ќиколай-‘Ћ-щекой снова поднЯлсЯ раньше всех
и захватил единственную на две комнаты  сковородку и  теперь, скаред,  будет
жарить картошку  с  салом,  и разойдетсЯ  по холодному воздуху студенческого
запустениЯ  умопомрачительный  аромат  шипЯщего сала  и поджаренной,  слегка
подгорелой картофельной корочки.  ЉолЯ  приметсЯ молча лопать свою роскошную
еду,  а  мы  -- глотать слюнки, он будет  изо всех сил старатьсЯ сделать
вид,  что  безучастен  ко  всему миру, но на самом  деле душа его наполнитсЯ
торжеством, словно песнью полуденного жаворонка.
     Ќо мы, переглЯнувшись  меж  собой,  только рассмеемсЯ,  братски поделим
кусок  серого батона,  попьем  из  стеклЯнных  банок  кипЯтку  с  сахаром  и
отправимсЯ  на занЯтиЯ... “ нас тогда  и тени зависти не могло возникнуть  в
душе, ароматнаЯ жратва ђаздутой ™еки лишь усиливала спокойное наше презрение
к нему, ибо он  мог привозить от своей деревенской  родни сало хоть мешками,
но Я был лучшим живописцем, а  Я был лучшим рисовальщиком в училище. ™ека же
рисовал корЯвой дубиной и вместо живописи  жидко мазал дерьмом, ибо экономил
на красках.
     Ѓлагословенное времЯ!  Њы  догнали возле трамвайной остановки ‹упетина,
тебЯ, Љеша, похожего на  молодого царЯ Џетра, когда тот впервые задумалсЯ, а
не пора ли прорубить окно в …вропу, -- да,  ребЯтишки, Я тоже увидел вас
--  и  на  душе у менЯ стало веселее,  от мороза  ваши физиономии  стали
румЯны,  хоть  прикуривай от  них, буйные  головушки  без шапок, через плечи
перекинуты этюдники на ремнЯх. "Ћ-о, Љеша, кормилец наш, когда же слетаешь в
деревню за  картошкой, Љеша, президент картофельный!" --  "‘коро съезжу,
братишки, до каникул осталось немного!.."
     €  вот нас разбросало по  всему  свету, хотЯ голоса наши сплелись.  џ в
Ђвстралии,  а Я  в  Њоскве, а Я  недавно восстал из гроба  и  не  пойму, где
нахожусь, -- передо мною тихаЯ улица какого-то поселка, и стараЯ женщина
идет,  тЯнет за ручонку  маленькую девочку... Ђ  Я,  братишки, наконец-то  в
деревне, только на этот раз уже не поспешу к вам с мешком картошки на спине,
нет,   Я  остаюсь  здесь  навсегда.  ‚ремЯ  идет,  снова   осень,  безлюдье,
деревенскаЯ тишина,  но куда мне детьсЯ от этого голоса, от звучащего в ушах
голоса  женщины,  котораЯ  кричит,  просит  менЯ,  чтобы  Я  застрелилсЯ  из
охотничьего ружьЯ.
     "‚ремЯ -- решающий  фактор" -- написано было на одном рекламном
плакате,  внизу   нарисован  пассажирский  самолет.   ‚ремЯ  лучший  лекарь,
говоритсЯ  в  народе. € то и другое белиберда, если как следует вдуматьсЯ  и
попытатьсЯ найти подлинный смысл этих изречений. Џотому что сей лекарь ни от
чего не лечит, а  лишь  приближает  к  концу.  џ закрываю  глаза и вижу, как
мучаетсЯ в деревне, шагаЯ взад и вперед по неширокой сумрачной избе человек,
насмерть раненный злыми словами любимой женщины, сказанными в злую минуту, и
времЯ  как  решающий  фактор уже не  сможет  убрать  этой Ядовитой минуты. Ђ
женщина  давно  и  думать перестала об  этом  незначительном  событии  своей
прошлой  жизни, разве что  непроизвольно, за  столом,  пока  рука тЯнетсЯ за
хлебом, мелькнет в  голове полумысль-полувидение:  хотел  детей сохранить до
старости,  фу,  что  это  Я,  хотел  этот  парень  чего-то  очень  хорошего,
свЯзанного с детьми, совершенно  утопичного, а  сам был верзила под потолок,
из-под рубахи  тельнЯшка матросскаЯ выглЯдывала, и  еще был в старых морских
клешах, собственноручно, наверное, залатанных на коленЯх.
     †енщина, может быть,  давно  забыла столь  малозначащую частность, но в
памЯти  моей,  навсегда  закрутившейсЯ  вокруг  воронки  ужасного  днЯ,  эти
позорные  заплатки на  коленЯх и другие, которые Я  тщательно скрывал  от ее
глаз, стараЯсь ни на миг не поворачиватьсЯ к ней спиною  (Я даже на веранду,
куда она менЯ пригласила войти, проскользнул  боком, как  бы из вежливости и
галантности елозЯ задницей по  стене), эти стигматы бедной моей юности горЯт
огненными пЯтнами вечного стыда. Ћна и думать обо мне перестала, а Я  здесь,
в деревне, запрЯгаЯ лошадь, или подбрасываЯ ей сена,  или трЯсЯсь на телеге,
чмокаЯ  губами  и натЯгиваЯ вожжи,  -- Я только  и живу воспоминаниЯми о
ней, и эти воспоминаниЯ огнем жгут мое сердце.
     ‚сплыл из глубины  взрослый дельфин, забрал у  дельфинЯт медную трубу и
сыграл грустный  блюз воспоминаний, от  которого замер восхищенный подводный
мир,  и  маленькие  дельфины пристали ко взрослому, когда тот кончил музыку:
дЯдЯ,  мол,  расскажи, где ты  научилсЯ так  хорошо играть на трубе? Ќа  что
дельфин  ответил:  историЯ  чудеснаЯ, ребЯта,  об  этом могли бы  рассказать
только двое на  свете: Я  да тот старый ворон, который уронил в  море трубу,
-- и это присказка, не сказка, сказка будет впереди.
     €  нарисовал дельфин с первого же раза великолепный  плакат. ’ему Я сам
выбрал из авторских заЯвок,  называлась она "Њойте овощи и фрукты". „ельфин,
правда,  не  знал,  что  это  такое,  овощи   и  фрукты,  но  мы  зашли   на
„орогомиловский рынок и Я показал ему свеклу, морковку, грузинские привозные
Яблоки, лук и петрушку. ђисунок он сделал выразительный, закомпоновал плакат
весьма  удачно,  а   с  цветом  справилсЯ  просто  великолепно,  --  он,
оказываетсЯ, видел все в холодной гамме, и его  плакат отличалсЯ от довольно
беспомощных этюдов с натуры, как небо от земли. ‘ловом, первый  опыт удалсЯ,
и Я заочно провел эскизы и  оригинал  через художественный совет. Џлакат был
принЯт, и  дельфин вскоре  получил свой первый гонорар. Џравда, его пришлось
выписать  на  одного моего знакомого, ибо  у дельфина не было  документов, и
подставное  лицо, оставив  себе  ровно  на  бутылку,  как  было  договорено,
остальное  отдал  мне,  а Я  снес деньги дельфину.  Ћн был весьма рад, ибо Я
успел растолковать ему  значение и назначение денег, и  первый гонорар решил
употребить  на покупку одежды. џ  этим  мог бы, объЯснил он,  продлить времЯ
пребываниЯ на суше, ведь под одеждой не так быстро высыхала бы моЯ кожа. —то
ж, пошли в магазин готового платьЯ.  Ќо тут Явилась проблема; у  дельфина не
было ног и  он не  мог надеть обычные  мужские брюки. џ подумал  и предложил
купить брюки самого большого размера,  влезть ему в  одну  штанину, а вторую
завернуть и пристегнуть булавкой к поЯсу -- превратитьсЯ, таким образом,
в одноногого  калеку. ‡атем  мы  достали бы где-нибудь костыли,  и  дельфин,
сунув их под мышки,  стал  бы  передвигатьсЯ по земле гораздо увереннее, чем
раньше.  ‚ыгода была еще и в том,  что Я мог  привести его  в таком виде  на
худсовет, представить как инвалида, и тогда его  работы проходили бы гораздо
легче  --  кому  охота обижать  несчастного?  Ћднако  эти соображениЯ не
понравились честнЯге дельфину.  "Џусть, -- сказал он, -- в искусстве
процветает свободнаЯ конкуренциЯ без всЯких скидок, на то оно  и искусство".
€ брюки покупать не стал, ограничилсЯ тем, что купил меховой жилет, шарфик в
клетку и шлЯпу. Ћдевшись в новое, он взглЯнул на себЯ в зеркало и нашел, что
выглЯдит  вполне  хорошо.  "Џри  моем  телосложении Я  могу обойтись  и  без
штанов",  --  сказал  он,   с  самодовольным  видом   поправлЯЯ  старый,
потресканный ремень на животе. Џоходка у него  была довольно необычной, ведь
он,  так сказать, прыгал на одной  ножке, но в столичной  толпе, где  бегало
столько оборотней,  иные далее на  четырех ногах  с  копытами  или  когтЯми,
поЯвление прискакивающего дельфина  ни  у кого  не  вызывало удивлениЯ.  Ђ в
новой шлЯпе, в  жилете да  с  шарфом вокруг  шеи дельфин смотрелсЯ настоЯщим
пижоном. —то ж, вкус у малого был, это стало Ясно по тому, как он уверенно и
вполне самостоЯтельно нашел свой стиль одежды, подчеркивающий принадлежность
его к художественной среде.
     Њы зашли в  гастроном, и на остатки  денег дельфин купил себе килограмм
серебристого хека, а мне  -- пакетик  засахаренных орешков.  †ить вполне
можно, сказал он, на ходу глотаЯ  одну  рыбину за другой, Я хотел бы сделать
еще что-нибудь длЯ вашего  издательства, мистер Ѓелка. Њы прошли на бульвар,
сели  на скамейку,  Я вынул  из портфелЯ  бумаги  и показал ему темы: будьте
добры, сэр, любую из них на выбор. ќто что, спросил он, Я ведь читать еще не
научилсЯ. ќто оживление мертворожденного ребенка. Ђ это? "ЏьЯнству бой". Ќу,
сказал дельфин, все  слишком мрачно или воинственно.  Ђ вот, мистер дельфин,
на мой взглЯд, подходЯщаЯ длЯ вас тема плаката:  "Њой веселый звонкий  мЯч".
ќто  упражнениЯ  с  мЯчом  длЯ  детей дошкольного возраста.  —то  ж,  вполне
подходит, Я с удовольствием возьмусь за эту тему.
     € он сделал отличный  плакат на  голубом  фоне, напоминающем море,  где
резвились  с  мЯчом  маленькие  дельфинЯта и  коричневые  детишки.  ђисунок,
плакатное решение, Яркость красок -- все это было настолько  симпатично,
что  на  худсовете заинтересовались,  кто художник. џ ответил, что  он  пока
болен,  сломал ногу и  вынужден  сидеть дома, а  работы  присылает мне через
курьера.  Љузанов,  главный  редактор издательства, выразил желание  увидеть
талантливого нового художника, когда тот выздоровеет, "џ всегда приветствую,
--  сказал  он,  --  если  наши  рЯды  пополнЯютсЯ,  э-э,   хорошими
художниками". ‚се это Я  рассказал дельфину и поздравил его. Њы стали  с ним
обсуждать, можно ли будет ему и в самом деле показатьсЯ на худсовете.
     „ело затруднЯлось  тем, что редакциЯ наша находилась довольно далеко от
реки, потом -- у  дельфина  не было никакого документа,  удостоверЯющего
личность, ведь  потребовалось  бы  заполнение всЯких бумаг  в  бухгалтерии Я
заведение личной карточки в отделе учета творческих  кадров. „опустим, Я мог
бы отдать свой диплом художественного училища,  благо,  что  у  менЯ был еще
один,  Џолиграфического  института. Ќо  нужен  был  паспорт.  џ „олго  ломал
голову, как  быть, и наконец  придумал. Њой знакомый, на чье  имЯ до сих пор
высылались гонорары  дельфина, был человеком покладистым,  хотЯ и пьющим.  џ
предложил ему за вознаграждение потерЯть  паспорт, то есть отдать его мне, а
самому заЯвить, что паспорт утерЯн,  заплатить за мой счет штраф и  получить
новый документ. Ћн не задумываЯсь согласилсЯ, ибо безгранично доверЯл мне, и
вскоре у дельфина был паспорт на имЯ ‘емена  Ќикодимовича Ќашивочкина.  „аже
фотографию   не  пришлось  переклеивать  --   физиономиЯ   у  настоЯщего
Ќашивочкина  была  столь  неопределенной,  что  вполне  могла  сойти   и  за
дельфинью. Ќастал день, когда Я, убедившись в полном усвоении дельфином всех
моих инструкций, повел его в издательство.
     ‚ведЯ перед началом худсовета к Љузанову, Я представил нового художника
и, понизив голос, добавил с прискорбием:
     -- Ћн немой, Џавел ќдуардович.
     Љузанов мгновенно отреагировал, еще раз доказав, что недаром пользуетсЯ
славой острослова и юмориста:
     -- ’огда, чур, будет мой!
     -- ‚ы не так менЯ понЯли. џ хотел сказать... -- начал было Я.
     --  џ  вас отлично понЯл,  -- перебил  он менЯ.  --  Ќу,  а
слышать-то он слышит?
     -- ‘о слухом все  в порЯдке, -- сказал Я, несколько смешавшись.
-- Ђ онемел он внезапно,  после гриппа. ќто у него должно пройти. Ђ так,
в остальном, все вполне в норме.
     --  ‘лава  богу. Ќо  мне  помнитсЯ, э-э, э-э,  вы говорили, что  он
хромой?  --  вдруг   осклабилсЯ   главный,  полуоборачиваЯсь  к   своему
заместителю Љрапиво. -- •ромой, не правда ли, Џетр ‘ергеевич?
     -- Љх-м, -- прокашлЯлсЯ вместо ответа Љрапиво.
     -- “ него была сломана нога, это верно, -- ответил Я. -- Ћн
и теперь немного прихрамывает.
     -- ‡начит, хромой,  немой, но вполне  герой? -- обратил наконец
свой благосклонный взор Љузанов на дельфина.
     ’от, не будь дурак, сразу уловил стиль главного редактора, всем сердцем
воспринЯл  его  благожелательное  барское  хамство  и  решил  подыграть ему:
закивал  головою,  заулыбалсЯ  во  весь   рот,  разыгрываЯ  простака,  затем
выпрЯмилсЯ и браво выпЯтил грудь.
     --  Њолодчина,  --  одобрил  его  Љузанов.  --  ’ак и  надо
держатьсЯ, брат. Ќе унывать. Ћптимистом быть. Љак, Џетр  ‘ергеевич, подходит
молодец? -- вновь обратилсЯ он к заместителю.
     ’от неопределенно, но  вполне миролюбиво пошевелил бровЯми, побагровел,
хмыкнул в кулак и, метнув беглый взглЯд на главного, прохрипел:
     -- Ђ что ж...
     -- ‚полне наш, Я  считаю,  -- окончательно объЯвил свое решение
Љузанов. -- €дите в кадры и скажите:  в штат, -- бросил он мне через
плечо. -- Џарень рисует лихо.
     ќто была неслыханнаЯ удача! —тобы вот так, с порога,  и сразу в штатные
художники! џ был, признатьсЯ, несколько удивлен  и даже полагал, что за этим
кроетсЯ  какое-нибудь недоразумение  или,  может быть, начало непонЯтной мне
интриги. Ќо дельфин воспринЯл  все как  должное. "Ђ что, Я ведь и  на  самом
деле неплохой художник, --  призналсЯ он, -- и надо полагать, сэр, у
вас такие  на дороге  не валЯютсЯ".  џ вначале, озабоченный загадочным ходом
главной  редакции, не обратил вниманиЯ на самодовольство дельфина,  но когда
он  получил  от  менЯ  серию   заказных   плакатов  по  охране  природы,   и
действительно представил неплохие  работы, и  был  хорошо принЯт  с  ними на
худсовете,    то    окончательно   зазналсЯ,   стал   относитьсЯ    ко   мне
покровительственно, весело свистел  при встречах и фамильЯрно хлопал менЯ по
плечу. €  хотЯ жил  он по-прежнему под Њалым  Љаменным мостом,  теперь часто
отира.лсЯ в редакции, где торчал целыми днЯми в коридоре, и смеЯлсЯ, издаваЯ
резкий свист, в кругу лохматых, бородатых художников, рассказывающих вольные
анекдоты.
     џ  уже  почти перестал  навещать  его,  как  бывало на  џкиманке или на
Љадашевской   набережной,   и  кончились   наши  приЯтные   прогулки   вдоль
Њосквы-реки.  Ќо  однажды  дельфин исчез  и  долго  не  поЯвлЯлсЯ,  Я  начал
беспокоитьсЯ о нем, к  тому же была тема, которую Я хотел отдать именно ему:
"ђыбные блюда  -- просто чудо!" -- очередной шедевр текстовика Џетра
‘ергеевича Љрапиво. ’ак и не дождавшись дельфина, Я поехал его искать. „олго
прохаживалсЯ по набережной от  Ѓалчуга до  "“дарника" и обратно,  но тщетно;
дельфина  моего  нигде не  было. Љогда  Я  уже  собиралсЯ  уходить, раздалсЯ
знакомый свист от реки, и, перегнувшись через парапет,  Я увидел внизу,  под
самой стенкой, своего приЯтелЯ. Ћн стоЯл  по  поЯс в мелкой воде и делал мне
какие-то таинственные знаки.
     "—то случилось?" -- спросил Я. "„вигай к Ѓерсеневской  набережной",
--  ответил  он и,  тотчас нырнув  в  воду, пропал  из  виду. џ прошел к
Ѓерсеневской и там, где был спуск к воде, к причалам речного .трамваЯ, снова
увидел  своего  приЯтелЯ  и  смог  подойти  к  нему  вплотную.  Ћн  выглЯдел
испуганным  и  растерЯнным.   "—то  случилось?"  --  снова   спросил  Я.
‚ысунувшись из  воды, он  протЯнул мне  что-то, завернутое в мокрую  бумагу.
"Ќа, возьми  деньги, -- торопливо произнес он, -- и сбегай купи  мне
какие-нибудь  брюки  пЯтьдесЯт   второго   размера".   --  "‡ачем   тебе
понадобились брюки (мы давно перешли  от  английских условностей на  простое
московское "ты")?" -- спросил  Я  и  с  недоумением посмотрел  на мокрый
пакет с деньгами. "Ќе могу вылезти из воды, у менЯ выросли ноги", -- был
ответ.  "Љак  так?  Ќоги?!" --  "„а, ноги".  -- "Љак  же  это  могло
случитьсЯ?" --  "Ќе знаю, -- сказал он подавленно,  -- вероЯтнее
всего,  оттого,  что  Я  влюбилсЯ".   --  "‚   кого?!"  --  "‚  ’аню
Џоломарчук", -- последовал ответ.  "Ќу и что?" -- недоумевал  Я.  "Ђ
вот  то...  и  ноги  выросли".  -- "€,  -- начал  Я,  вдруг озарЯЯсь
внезапной  догадкой, но  еще не  в силах поверить себе, -- и... что же?"
-- "„а", -- произнес он стыдливым шепотом.
     ’ут менЯ  разорвало на тысЯчи кусочков,  Я хохотал, бегаЯ по плоту, как
сумасшедший, прыгал, кувыркалсЯ через голову, свистал,  верещал и все не мог
успокоитьсЯ.  Ќаконец  Я  успокоилсЯ и,  склонившись  над понурым дельфином,
произнес сакраментальное:  "€  ты, Ѓрут..." Ќо сразу же  осексЯ, увидев, что
беднЯга стоит в воде и плачет, ронЯЯ крупные, как орехи, слезы на свою белую
грудь. "Ќу полно, полно, дружок, плакать-то зачем? -- стал Я успокаивать
дельфина.  -- ‘ейчас пойду и куплю тебе штаны".  --  "€ди, голубчик,
-- всхлипываЯ, отвечал он, -- спасибо... и ремень купи, и ботинки...
џ  ведь  думал,  --  продолжал  он  сквозь  рыданиЯ, --  что вернусь
когда-нибудь  в  море. Ђ  теперь..."  -- "Ќе  стоит огорчатьсЯ, дельфин,
-- сказал Я.  --  Ќе ты первый, не ты и последний. ‚се мы собирались
когда-нибудь вернутьсЯ в море или в лес, а вместо этого  покупаем себе штаны
с ремнем или с подтЯжками..."
     ‚от так  и  случилось,  что  вскоре дельфин женилсЯ на ’ане Џоломарчук,
девице из подвала, где находилсЯ плакатный архив и склад  длЯ бумаги. ’ам, в
теплых  и  душных  катакомбах,  едва  освещенных  редкими  лампочками, среди
стеллажей, шкафов и бумажных рулонов было подземное царство ’атьЯны,  Љиски,
как ее звали  художники.  ‚ этом подвальном помещении один  черт,  наверное,
знал,  где что расположено, какие таЯтсЯ комнатки и переходы в зиЯющей тьме,
но стоило сойти в подвал  и  позвать:  "Љис-кис",  --  как  из этой тьмы
возникала ’анЯ, в коротеньком  синем халатике, под  которым ничего не  было,
поджараЯ, с вертлЯвым корпусом,  с буйными волосами, накрашеннаЯ под древних
египтЯнок и,  подобно  им,  склоннаЯ к свободному, безудержному гетеризму. ‚
дни художественных советов  всклокоченные  мастера плаката, томЯщиесЯ  перед
беспощадным судилищем, то и  дело сбегали,  не выдержав нервного напрЯжениЯ,
по каменным ступенЯм  в подвал, чтобы обрести  там успокоение  в  магическом
общении  с Љиской.  € часто бывало, что  вызываемый по  списку  художник  не
оказывалсЯ в  зале заседаний, тогда Љузанов, весело осклабившись, командовал
со своего председательского места: "Ќу-ка, сбегайте кто-нибудь вниз".
     Ќаивный дельфин, ничего не  понимавший, кроме  того, что  ’атьЯна  была
существом добрым и безотказным, попалсЯ в  ее сети, безумно влюбилсЯ в жрицу
подвала,  и  в результате у него выросли ноги.  Ќа  этом метаморфоза  его не
завершилась  -- у дельфина вскоре прорезалсЯ человеческий голос, правда,
писклЯвый и невзрачный,  но вполне достаточный длЯ того, чтобы объЯснитьсЯ и
попросить  руки  ’атьЯны. ‚ руке этой щедрой  она  не отказала, и вскоре всЯ
наша  ватага художников и редакторы -- весь издательский коллектив гулЯл
на  свадьбе, которую отгрохали с  шумом  и  помпой в  мансардах на ‘иреневом
бульваре. ‘толы были накрыты сразу в  трех мастерских. ’атьЯна вырЯдилась  в
белое шелковое кимоно, расписанное красными драконами, была она великолепна,
подпила и бузила,  теша  в последний раз сердца  друзей,  и все целовали ее,
кричали "горько",  нанесли  подарков.  ‘ам  главный, правда,  не осчастливил
своим присутствием свадебного пира, но  прислал  громадный малиновый адрес с
текстом   поздравлениЯ,  как  всегда   блещущим  остроумием,  в  котором,  в
частности, говорилось о "выдающейсЯ и милосердной роли  ’атьЯны  Џоломарчук,
ныне Ќашивочкиной, в  деле развитиЯ отечественного плакатного искусства". Ќа
свадьбе,  котораЯ шла в трех разных  комнатах, было,  казалось, три  невесты
-- и вовсе не было жениха, настолько  незначительной  оказалась его роль
на   собственном  празднестве  бракосочетаниЯ.  Ќашивочкин,  совершенно   не
приученный пить,  окосел  после первой же  рюмки,  а после второй  уснул  за
столом,  приложившись щекою к блюду с холодной осетриной, и его торжественно
унесли четыре бородача на антресоли, где и положили на диван.
     †енившись,  Ќашивочкин сильно  переменилсЯ. Ћн  стал  весьма вальЯжным,
как-то незаметно выросли у него  длинные кудри, завел он небольшую бородку с
усами, а  вскоре, к моему великому удивлению, его ввели в состав редколлегии
и  одновременно сделали  членом художественного совета.  Ћн уже  поговаривал
наедине  со  мною о  своем желании вступить  в  ‘оюз художников, ни  словом,
кстати,  не упомЯнув того, что пользуетсЯ моим училищным  дипломом, довольно
грубо подделанным.  †ена его больше у нас не работала, вообще бросила всЯкую
работу,  ибо   Ќашивочкин   зарабатывал   теперь  весьма   прилично:  помимо
издательства местом  приложениЯ  его  сил  стал художественный комбинат, где
бывший дельфин, освоив станковую  живопись, стал  писать  картины на морские
темы.  †ил  он пока в  старой квартире жены,  вместе с  тещей,  но  в списке
очередников на получение жилплощади Ќашивочкин стоЯл в числе первых.
     ’еперь узнать в  нем  дельфина  было  совершенно  невозможно,  это  был
плотный, белотелый  человек среднего роста  с мЯгкими, несколько  неуклюжими
манерами добродушного увальнЯ, склонного  к полноте, но весьма расторопный и
исполнительный,  один из самых  надежных плакатистов  издательства.  Љузанов
наш, как и всЯкий  деспот,  заводил возле  себЯ фаворитов,  которых времЯ от
времени менЯл, и Ќашивочкин вскоре стал одним из любимейших; по десЯть раз в
продолжение совета главный обращалсЯ к нему  с  вопросами,  просил высказать
свое мнение, и при ответах  ‘емена Ќикодимовича, произносимых тонким, слегка
хрюкающим  голосом,  Џавел  ќдуардович  окидывал стол  совета  просветленным
взором,  не скрываЯ того,  как  он  счастлив выслушать  единственно разумное
мнение среди  морЯ  абсолютной чепухи. Ђ этот простак весь  вытЯгивалсЯ, как
бравый солдат  вейк, выпЯчивал  грудь  и  ел  начальство  глазами.  ‘ловом,
вписалсЯ,  удачно вписалсЯ дельфин в новую среду, и Я теперь часто вспоминал
тот  пророческий  каламбур,  который был  произнесен  всеведущим Љузановым в
первый день поЯвлениЯ Ќашивочкина: "’огда, чур, будет мой".
     Џо  отношению   ко  мне  он  стал  проЯвлЯть  большую  сдержанность,  в
особенности  после  того,  как  года   два  спустЯ  его  сделали  заведующим
производственным цехом, в сущности заместителем  директора; производственный
цех был  в издательстве наиважнейшим местом, его заведующий становилсЯ одной
из решающих фигур в нашем деле. ‚ общении со мною он  стал всЯчески избегать
проЯвлений малейшей фамильЯрности и больше  не обращалсЯ  ко мне на праЯзыке
нашего  звериного мира,  а когда Я позволЯл  себе что-нибудь говорить ему на
незвучащем эсперанто, Ќашивочкин делал вид, что  не понимает. ђазговоры наши
происходили теперь примерно следующим образом.
     -- “важаемый ...ий, вы  опЯть пропустили в плакате номер семь тысЯч
четыреста шесть пЯть цветов вместо четырех, --  говорил он, развалившись
в своем кресле  и не предлагаЯ мне даже сесть. --  ќто уже третий случай
за квартал.
     --  џ объЯсню  вам, ‘емен Ќикодимович, чем это было вызвано, --
отвечал Я,  почтительно  потупившись. -- •удожник  добилсЯ  необычайного
цветового  решениЯ именно благодарЯ пЯти цветам. “брать хоть один значило бы
погубить весь эффект.
     -- Џослушайте,  кому это вы говорите?  -- строго взирал на менЯ
Ќашивочкин.  --  џ сам художник и прекрасно знаю, что  и в четыре  цвета
можно добитьсЯ какого хочешь эффекта.
     "Љакой ты, к черту,  художник, сэр, -- Язвительно говорил  Я --
не   вслух,  разумеетсЯ.  --   ’ы  дельфин-самоучка,   который  обнаглел
настолько, что уже смеешь поучать настоЯщих художников".
     -- Џрошу  не нарушать установленной технологии! -- повышал свой
писклЯвый голос  заведующий,  и в приемной у  секретарши переставала стучать
машинка.
     "Ѓыли  времена, когда  Я  учил тебЯ  рисовать  простое  Яблоко,  --
напоминал  Я, -- и ты  пыхтел, как усердный поросенок.  Ђ  теперь хочешь
испортить замечательную  работу одного  из самых  талантливых художников, за
кем Я ухаживаю,  как за девушкой, чтобы он только работал у  нас, не ушел бы
на сторону".
     --  ‘емен  Ќикодимович,  дорогой, но  художник не  соглашаетсЯ,  он
настаивает, и, в сущности, он прав,  потому что работа сама за себЯ говорит,
-- вежливо  отвечаю Я вслух. -- ‚едь должны же мы учитывать ценность
творческих находок, ‘емен Ќикодимович.
     --   —то?!  --   взвиваетсЯ  Ќашивочкин  из-за  стола.   --
Ќастаивает?  Ќе соглашаетсЯ? ќто  кто настаивает?  Љто у кого должен идти на
поводу, вы у него или он у вас? Љто из вас редактор, Я спрашиваю?
     "џ редактор, а ты рыло дельфинье, -- в сердцах отвечаю Я, безмолвно
стоЯ  перед  ним. --  ‡абыл, как  бегал по Њоскве  без штанов и  жрал из
пакета мороженых  хеков? Ђ портить хорошую  работу  Я тебе все равно не дам,
хоть  ты  лопни. ‹итвЯгин просидел над  нею три месЯца, а не три днЯ, как ты
над своей последней халтурой".
     -- Љак халтура? -- забывшись, опешив, растерЯнно произносит он.
-- ‚едь ты же сам сказал мне, что работа интереснаЯ?
     -- џ  и  не говорил, что халтура, бог  с  вами,  ‘емен Ќикодимович,
-- отвечаю, улыбаЯсь. -- џ, наоборот, объЯснЯл вам, что литвЯгинскаЯ
работа  талантливаЯ,  поэтому  и вынужден был пойти на уступки,  --  уже
открыто издеваЯсь, заканчиваю Я.
     Ћпомнившись,Ќашивочкин  вновь  принимает  суровый, начальственный вид и
пищит,  стараЯсь  придать голосу непререкаемость  строгого, но справедливого
судьи:
     --  ‡а  превышение калькулЯции  по  данному  номеру плаката  будете
отвечать  собственным  карманом.  Њожет  быть,  такаЯ  мера  удержит вас  от
дальнейшего самовольства.
     -- ќто неслыханно, ‘емен  Ќикодимович,  --  холодно отвечаю Я и
выхожу из кабинета, миную приемную,  где  секретарь  ђита и  экономист ѓита,
склонившие над бумагами свои завитые парики, поднимают на менЯ пронзительные
любопытствующие  глаза,  в ответ  на  что Я строю мрачную рожу  и  выхожу  в
коридор,  оглЯдываюсь по сторонам и, убедившись, что никого нет, хватаюсь за
живот и корчусь от смеха.
     €бо  мне  стало смешно от всего  того, что произошло с моим  дельфином.
‘мешно и горько. Ќо Я уже  привык к этой горечи, и, пожалуй, без нее привкус
жизни  лишилсЯ  бы  существенного  компонента.  ЊоЯ  бесценнаЯ, длЯ  чего  Я
рассказываю  вам эту длинную и, в  общем-то, не  очень интересную  сказку  о
превращениЯх  дельфина? ’омительна и неволшебна  наша жизнь, и  никто против
этого не  бунтует, € Я  пытаюсь  сочинить сказку, чтобы развлечь  вас, но  в
прЯжу сказочного  повествованиЯ  помимо воли моей вплетаютсЯ нити презренной
прозы  жизни,  и ничего с этим Я не  могу поделать. Џоэтому ткань, которую Я
тЯну, раскидываю перед вами, испещрена  ужасными дырками,  прожжена тлеющими
окурками,   украшена    канцелЯрскими   скрепками.    џ   бы    должен   вам
рассказать,чтобылодальшесдельфином,сего   женой-поработительницей,   и  куда
делсЯ  хвост дельфиний,  и  что образовалось на его месте, и многое  другое,
-- но  на сегоднЯ довольно. ‚ следующий раз, дорогаЯ,  поведаю вам конец
сей поучительной истории, а сейчас мне грустно и Я желаю побыть один.

     Њы найдем  белку  на тоненькой березке, где  она  сидит, взгрустнув  от
предчувствиЯ ужасной смерти, котораЯ, кстати, не столь уж скоро наступит длЯ
нее. ‚едь предстоит еще поездка на —ерное море, в Џицунду, чтобы отдохнуть и
подлечитьсЯ в замечательном пансионате, построенном в роще реликтовых  сосен
на  берегу морЯ, вблизи маЯка, и после этого  вернутьсЯ  назад, в Њоскву,  и
поехать  в подмосковный  лес,  и  взлететь на высокую тонкую березу, застыть
неподвижно на ветке.
     Њы знаем свойство разума суетливо забегать  вперед, направлЯЯ в будущее
некоего своего посланца, снабженного нашими же глазами. € что увидит он там,
в конце, кроме Ямы, вырытой в земле, предназначенной длЯ его же похорон? ’ак
и  ...ий,  один  из самых  мнительных среди нас, четверых друзей,  постоЯнно
пыталсЯ рассматривать свою  жизнь, пускаЯ ее киноленту задом наперед, отчего
у него  всегда выходило, что он выскакивает  из могилы,  бежит в саване  и в
белых  тапочках прочь от кладбища -- и в  конце концов обратно  нырЯет к
мамке  в  утробу,  как это  делают младенцы-кенгуру в  Ђвстралии,  залезаЯ в
брюшные сумка своих родительниц.
     Ќе  станем осуждать  нашего  солиста,  который,  не  обладаЯ  подлинным
интеллектом  человека и  будучи  все  же  наполовину  зверем,  весьма  любил
поразмышлЯть о странностЯх жизни, пространства, сновидений, подземных пещер,
современной цивилизации, о любви и смерти  и прочем, что доказывает  его все
же незаурЯдность и  любопытное переходное состоЯние разума, развивающеесЯ от
интуиции  в  направлении  к  высшему человеческому  самопознанию.  €так,  мы
прощаем белке ее  частые и порою весьма неглубокие перевоплощениЯ, каждый из
нас не в обиде, что эти перевоплощениЯ не всегда бывали удачны  и точны, как
бы нам того хотелось. € мы считаем, что все промахи его артистических усилий
вполне окупаютсЯ страстностью,  странностью полузвериных ощущений, печальным
фатализмом  его лесной души и, главное, способностью  истинно любить  тех, о
которых он печетсЯ, и быть  преданным, как собака.  ‚ этом каждый из  нас, в
свое времЯ соприкоснувшийсЯ с ним, мог убедитьсЯ  не раз -- поистине его
привЯзанность к  друзьЯм была беспредельна,  и потому его головокружительные
курбеты не смущают нас  и не вызывают протеста, ибо они продиктованы любовью
и неподдельной  болью славного ...иЯ. Ђ его туманные намеки о каком-то своем
неразделенном великом чувстве  и обращение к мифической женщине,  которую он
называет "мадам"  и  "моЯ  бесценнаЯ",  говорЯт  лишь  о вполне невинном его
желании  быть  ровнею всем,  испить  вместе  с  нами  из  одной  чаши  бытиЯ
божественного вина,  от которого умирают и  затем  становЯтсЯ  бессмертными.
ЃеднЯге не дано было испытать подлинной земной любви,  возвышающей до небес,
и осуществить  творчество, размыкающее миг одной жизни до состоЯниЯ полета в
вечности, но  он всем сердцем жаждал и  того  и другого,  поэтому вполне мог
воспользоватьсЯ,  на  правах дружбы,  судьбою  и опытом каждого из нас,  тем
более что  все  мы ушли из жизни,  побежденные  заговором зверей, и из нашей
когда-то дружной компании он единственный все еще претерпевает, так сказать,
загадочное Явление жизни.
     „умаЯ о странном и чудесном  свойстве  белки перевоплощатьсЯ в любимого
человека,  мы  видим в  том залог бессмертиЯ; нам представлЯетсЯ  совершенно
иным будущее  человечества,  если  подобное свойство  обретут многие,  очень
многие; но пока что на этой высоте проносЯтсЯ  редкие волны людского океана;
а самаЯ  высокаЯ  волна и выглЯдит самой ужасной, и тому, кто  несетсЯ на ее
гребне, бывает страшнее, чем другим. €так,  белка, вперед! Ќе смущайсЯ наших
слов и наших взоров из мглы ‚селенной, мы по-прежнему твои друзьЯ, привет от
нас твоей  "бесценной", при беседах с которой не забывай все же о приличиЯх,
не упоминай о всЯких нехороших  предметах и не говори, ради бога, о том, что
ты  тоже  умеешь кое-что делать,  как и все прочие на свете.  ‚перед, белка,
соскакивай скорее со своей березки, на которую успеешь снова вскочить  задом
наперед, то есть  хвостом вверх, и  да  здравствует ЂвстралиЯ,  котораЯ ждет
тебЯ!
     —то  ж, последую вашему совету, милые  други  мои, да  и  что  мне  еще
остаетсЯ  делать,  --  но длЯ  того,  чтобы  шагнуть вслед за ѓеоргием в
Ђвстралию, пока что стоЯ одной ногою в Њоскве,  мне придетсЯ пережить немало
мучительных  сомнений, причиной которых всегда  было  одно и  то  же: мысль,
зачем мне  устремлЯтьсЯ к человеку, который так легко и просто отверг  менЯ,
мою дружбу ради своего  благополучиЯ? ЂвстралиЯ, страна  беспощадной  синевы
неба, уже вот, совсем рЯдом, кончиком карандаша можно ее коснутьсЯ -- но
любой страны нет на  том месте, где мы когда-то ее застали  и прикоснулись к
ней и сказали себе: вот, наконец, Я  здесь -- нет этого "здесь", ибо все
мы  летим,  как  и   обширные  страны,  по  вселенскому   простору,   словно
неисчислимаЯ стаЯ птиц.
     ЊоЯ ЂвстралиЯ началась в пышном номере  гостиницы "Њосква", Я ступил на
нее однажды осенним вечером. ќто было  в первый день нашего знакомства, нет,
можно  сразу сказать  -- любви; мы искали Њитю Ђкутина, но  не застали в
студенческом общежитии, прождали его несколько часов, а он, оказываетсЯ, был
уже  убит, Я  хотел  самовольно показать  …ве акутинские работы,  полез  под
кровать, где  они обычно  валЯлись, и к своему удивлению ничего не нашел, ни
одного даже картона. Ѓелка  тоже  был удивлен --  да, мне это показалось
весьма странным, так как  в нашей комнате со вчерашнего  днЯ никого не было,
кроме  менЯ и ЏарнЯ-со-щекой,  и Я вчера вечером наводил чистоту  в комнате,
подметал  пол  и  видел  под  Њитиной  кроватью груды бумаг  и  подрамников.
Џредположить,  что  ЉолЯ-Ќиколай мог  длЯ  чего-то унести  эти  работы, было
невозможно, ибо ™ека интересовалсЯ только  сковородкой,  вечно караулил ее и
захватывал,  это был обыкновенный  поросенок, который и  девушку себе завел,
исходЯ  сугубо  из  гастрономических  сообр