”едор ”едорович Љнорре. Љаменный венок

Ћцените этот текст:
”едор ”едорович Љнорре. Љаменный венок

-----------------------------------------------------------------------
Љнорре ”.”. €збранные произведениЯ. ‚ 2-х т. ’.2.
Њ.: •удож. лит., 1984.
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 11 маЯ 2003 года
-----------------------------------------------------------------------

„евчонки, голоногие, крикливые, хохочут на бегу, прыгаЯ через две
ступеньки, наперегонки со спускающимсЯ лифтом скатываЯсь по лестнице. €з
сумрака полутемного подъезда, толкаЯсь в дверЯх, точно за ними с собаками
гонЯтсЯ, вырываютсЯ в залитый солнцем дворовый скверик, хохоча оттого, что
кто-то первый засмеЯлсЯ, и вот все расхохотались, да так, что никак и не
остановитьсЯ.
„омовые старухи и старики, с утра молчаливо разместившиесЯ в тени на
скамейках или на собственных, вынесенных из квартир стульЯх и табуретках со
сплющенными черными подушечками, обрадованно встрепенулись, все разом
возмущенно заговорили:
- ‘умасшедшие!.. ‚от уж сумасшедшие!
„евчонки взвизгивают от восторга на десЯть ладов, фыркают и взрываютсЯ
неудержимым хохотом, теперь уж оттого, что они, оказываетсЯ, "сумасшедшие".
Ћни и есть сейчас немножко сумасшедшие. Ћттого, что начались каникулы,
на улице жара такаЯ, что можно наконец надеть летние платьЯ, сбросить
чулки, и вот они все вместе бесЯтсЯ, сами не знают отчего.
Ћни убегают, приплЯсываЯ, и теперь во дворе, как в зрительном зале,
после того как кончилось представление и опустилсЯ занавес, начинаетсЯ
обсуждение.
‚ наше времЯ таких девчонок не было и молодежь была другаЯ, - на этом
сходЯтсЯ все. Ќеважно, что "наше времЯ" у каждого совсем другое. ЏЯтнадцать
- двадцать лет одним было до революции, а другим в двадцатых годах, но это
не мешает разговору. ‚сплывают обрывки бестолковых рассуждений,
утверждений, доказывающих совсем что-нибудь противоположное тому, что
пытаютсЯ доказать, но все кивают, соглашаЯсь. ‚се объединены общим
желанием: осуждать. ‘о стороны может показатьсЯ, что все эти старушки,
старухи и старушонки полны злобы и негодованиЯ, но это вовсе не так. ќто
все судьи, выносЯщие беспощадные приговоры, знаЯ, что они никогда не будут
приведены в исполнение. ‘лова, слова...
„ругаЯ партиЯ стариков - все больше мужчин, сгрудившись у дощатого
столика, играет в домино. Ћни уже столько навидались карикатур и начитались
всЯких юморесок про стариков, забивающих "козла" на дворовом столике, что
отлично усвоили юмористическую сторону этого занЯтиЯ и ведут себЯ именно
так, как герои фельетонов и карикатур: с треском кладут костЯшки, изображаЯ
азарт, насмешливо гудЯт и громко гогочут на проигравшего.
‘амый дрЯхлый из всех, ‡ахар ‡ахарович, сидит вдвоем со своей кривой
палочкой всегда в сторонке и на всЯкий случай неопределенно улыбаетсЯ,
скрываЯ свою отъединенность.
…му трудно принимать участие в пересудах других стариков, он медленно
соображает, плоховато слышит и тихо говорит. € он сидит в сторонке, как
мальчик, слишком маленький, чтоб его принЯли взрослые дети в игру.
€ногда он начинает вслушиватьсЯ и вдруг кое-что улавливает,
оживлЯетсЯ, собираетсЯ и сам что-то сказать, но каждый раз оказываетсЯ
поздно: разговор уже утек дальше, и ‡ахар ‡ахарович, виновато улыбаЯсь,
смотрит ему вслед, будто бумажному кораблику, упущенному в уличной канавке.
—ерез двор мимо сидЯщих проходит, возвращаЯсь из магазина, пожилаЯ
женщина. ‚ руке у нее покачиваетсЯ сетка, в которой, как в гамаке, лежат
две бутылки кефира, пакетик творога, хлеб. „есЯть пар старушечьих глаз
проверЯют машинально, но внимательно, что она сегоднЯ несет: на двоих или
на одну себЯ. ќто вроде дворового таможенного досмотра.
‡ачем? Ђ просто так, ни за чем. Џока они сидЯт на свежем воздухе во
дворе (так называемо "гулЯют"), все, что происходит у них перед глазами,
это вроде живых картин или медленной пьесы, в которой им ужасно хочетсЯ
тоже сыграть хоть минутную, в два слова рольку.
‚се здоровались с ней полчаса назад, когда она шла через двор в
магазин, и поэтому заговорить уже нет предлога, а хочетсЯ. € вопрос
остаетсЯ неЯсным: бутылки-то две, но это еще ничего не доказывает. —еловек
может и один выпить две бутылки. Ќо на самом деле две бутылки куплены мною
именно на двоих - по привычке, и только сейчас, проходЯ таможенный досмотр,
Я вспоминаю, что одна теперь совершенно лишнЯЯ, раз ушла ЉатЯ.
- ЉакаЯ была нелюдимка, такаЯ осталась.
- ЌеобщительнаЯ... ‚от уж до чего необщительнаЯ...
џ этого не слышу, но знаю, что именно что-нибудь в этом роде сказано
мне вслед. „а, мне, потому что, к сожалению, необщительнаЯ стараЯ женщина -
это Я. —то ж, разве Я спорю? Ћни видЯт действительно необщительную,
пожилую, стареющую женщину.
Ђ Я вижу стариков в пикейных панамках и выгоревших фуражках,
бормочущих старух, и мы кажемсЯ друг другу такими похожими и скучными, как
выписка из домовой книги или краткаЯ автобиографиЯ, нацарапаннаЯ на
полулистке бумаги.
Њою Љатю тут все знают с детства - понЯтно, с ее детства. € вот
недавно по всем семи этажам громадного дома, со скоростью негритЯнских
барабанных сигналов в джунглЯх, разнеслась весть, что ЉатЯ выписываетсЯ,
уезжает, уходит, бросает менЯ! "‚от уж ихнЯЯ благодарность-то! ‡а все за
хорошее! —то ночей недосыпала! Ћт себЯ кусок отрывала! Ђ эта, на вот тебе,
плюнула да и уехала! ‚от она, молодежь-то!.. •отЯ, с другой стороны, и эта
ее тетка ли, бабка ли, а все может, и мать пожилаЯ такаЯ? - что-то у них
больно напутано там, но все равно - нелюдимка, ни с кем не поделитсЯ,
постороннЯЯ какаЯ-то - тоже хорош перец, с такой не очень-то и
уживешьсЯ!.."
Ћдним словом, что-то произошло, и все затаив дыхание ждали, что
что-нибудь разразитсЯ.
Ћни были как пожарнаЯ команда, примчавшаЯсЯ по ложному сигналу, - уже
подключили шланги и замерли в ожидании хоть какого-нибудь дымка. Ћни так
готовы были грудью стать на чью-нибудь сторону и стоЯть до конца.
Џриготовились запоминать, в надежде на будущее разбирательство, все: кто
сказал первым такое-то слово, кто откуда шел и кто где стоЯл, все, все,
начинаЯ с того момента, как свидетель проснулсЯ и собралсЯ было пить чай
утром, накануне того днЯ, когда все произошло.
Ќо ничего не произошло, в воздухе и не запахло даже товарищеским
судом. ЉатЯ простилась и спокойно уехала, и даже слез не было пролито. ‚о
всЯком случае, совместных. „о того как за ней захлопнулась дверь.
Њне казалось, что немного осталось на мне такого живого места, куда
можно очень уж больно укусить. ЋказываетсЯ, есть еще, осталось. ‚от когда
дверь хлопнула, убедилась...
€ вот Я уже у себЯ в комнате мельком вспоминаю сборище дворовых
стариков, мимо которых только что пронесла свои бутылки с кефиром.
Ќаверное, на том балу, который мы все каким-то чудом знаем, на том
придворном балу люди тоже казались такими же чужими, одинаковыми, несмотрЯ
на мундиры и фраки и бальные платьЯ, неинтересными друг другу,
раскланивались, прохаживались, сплетничали, а ведь среди них, оказываетсЯ,
были Ќаташа ђостова и Ѓолконский. € эта простенькаЯ мысль мне вдруг кажетсЯ
утешительной: Ќаташа!
„а, Я осталась совсем одна, все ушло, все у менЯ позади, и ЉатЯ ушла,
но Ќаташа-то останетсЯ со мной? „а, да, хоть она-то останетсЯ, не хлопнет
дверью, не уйдет.
‚ дальнем конце улицы, в которую упираетсЯ, как в горизонт, вид из
моего окна, начинаетсЯ закат. ‘олнце уже коснулось вершин горной цепи
домов, замыкающей этот горизонт, и теперь его косые лучи обливают светом
россыпь мелких блестЯщих листиков берез, растущих в ущельЯх улиц.
Ќаверное, здесь когда-то кругом был лес и ушел, а они остались одни, и
им тут одиноко, как людЯм, оставшимсЯ в пустыне.
€ вдруг Я, точно проснувшись в незнакомом месте, широко раскрыв глаза,
осматриваюсь по сторонам: где Я? Љомната знакома и незнакома, Я к ней так
привыкла, что давно перестала ее замечать, а сейчас вот увидела ее всю, как
она есть, со стенами, мебелью и окнами... ‚от оно что!.. ‡начит, это и есть
та комната, в которой Я останусь одна до конца. Џересадок больше не
предвидитсЯ. —то ж, славнаЯ комнатка, а за окном весенний закат.
‡начит, мне дана еще одна, вот эта весна, вот эта тишина и этот закат,
а ведь если бы Я сейчас не опомнилась, не оглЯделась, Я бы его прозевала,
уткнувшись носом в книгу или запутавшись в своей обиде, перебираЯ горькие
слова, в этой комнате сказанные, и те, что не были сказаны, а надо бы было
сказать.
Ђ сейчас Я с каким-то новым интересом смотрю и смотрю в конец улицы,
где над зубчатой каменной стеной сиЯют, налитые светом, разноцветные полосы
- широкаЯ лимонно-желтаЯ и узкие алые, розовые - и над ними негородское,
нездешнее, весеннее вольное небо какой-то далекой страны, где облака ходЯт
на просторе, не заходЯ за крыши.
Ќемного погодЯ в дверь ко мне скребетсЯ мышинаЯ лапка, так неуверенно
†анна ЃоЯрскаЯ пугливо проситсЯ в комнату, зовет менЯ пить чай.
‘транное она существо. ЌачинаЯ с того, что про нее хочетсЯ сказать
"существо", - про другого ведь так не скажешь.
‹егкаЯ, сухонькаЯ, как кузнечик, с прЯмо развернутыми худенькими
плечиками и твердо выпрЯмленной спиной, она и к старости не потерЯла этой
гвардейской балетной выправки - это сразу в глаза бросаетсЯ, а вот лицо ее
как-то плохо запоминаетсЯ.
Њы долго жили с нею рЯдом вежливо-незнакомыми соседЯми. „о того как
случилсЯ у нас откровенный день и она, краснеЯ, конфузЯсь и вымученно
усмехаЯсь, мне приоткрылась, поминутно пугливо вглЯдываЯсь мне в глаза
своими наплаканными глазами: можно ли продолжать? - а благодарно убеждаЯсь,
что можно.
€ сама полнейшаЯ непохожесть наша с ней, именно непохожесть всего -
характеров, среды, жизни - как-то помогла мне с легкостью понЯть и
представить себе все о ней и, главное, ее тогдашнее, на мое непохожее горе.
‚ общем, у нас пошла дружба на прочной основе неравенства, вернее,
неодинаковости. …й хочетсЯ все рассказывать, а Я легко и дружелюбно слушаю.
Ђ рассказывать Я не могу. ’олько вспоминать наедине. Љонечно, дружбой это,
может, и не назовешь. Ќу, пускай так: полюбовное соглашение по взаимному
облегчению одиночества. Ќе так уж плохо.
†анне незадолго перед тем объЯвили, что надо выходить на пенсию, и,
значит, она никогда больше не выбежит в белой торчащей юбочке, изЯщно
округлив руки, постукиваЯ твердыми носками туфель, в цепочке белых лебедей,
под волшебную музыку, в чащу заколдованного леса на берегу ‹ебединого
озера. ’огда она только виновато ужасно покраснела и, храбро улыбаЯсь, ушла
к себе домой, отплакатьсЯ в подушку. Џотом, не сразу собравшись с духом,
пошла за своими пуховками и гримом и пила лимонад в буфете со своими
подругами, такими же рЯдовыми лебедЯми, которые ей очень сочувствовали и в
утешение говорили, до чего несправедливо ее выпихивать на пенсию, когда она
еще гораздо лучше многих других, кто остаетсЯ, а она с отчаЯнием думала,
что вот и лимонад здесь пьет в последний раз, и эту милую буфетную комнату
больше не увидит. …ще горше было ей стоЯть в сверкающей освещенными
зеркалами, пропахшей пудрой, духами и потом уборной, среди своих девочек,
только что оттанцевавших в воздушных белых пачках первый акт и теперь,
оживленно блестЯ подведенными глазами, поправлЯЯ корсажи и прически,
переминаЯсь обтЯнутыми трико, утомленными работой ногами, которые из
партера кажутсЯ "ножками", в ожидании сигнала на выход столпившихсЯ вокруг
нее с сочувственным пугливым любопытством, - стоЯть одной в городском,
"штатском", сером костюмчике, никому не нужной, уже чужой, чей пропуск в
волшебный мир больше недействителен.
’ак, в каком-то смутном недоумении, как во сне, она навсегда
рассталась с миром, населенным Ћдеттами и ќсмеральдами, ‡аремами и
„жульеттами, и вот переселилась в царство соседей по квартире, заверенных
справок и споров о сроках дежурств по уборке мест общего пользованиЯ.
ЉажетсЯ, Я теперь единственный человек, кого она почему-то не
стеснЯетсЯ, перед кем не конфузитсЯ, не краснеет и не извинЯетсЯ.
Њы сидим, не зажигаЯ света, в ее чистенькой комнатке, где на нижней
полке очень мало книг, а на верхней тесно от целого стада фигурок:
фарфоровых, деревЯнных, бронзовых.
- Ќу что же, это мой музей, - с извинЯющейсЯ улыбкой говорит про них
†анна. - Ћчень безвкусно, да? Ќо ведь Я же никому не мешаю, правда? —ерную
антилопу мне девочки подарили... в последний день. Ђ вот этот, под
мухомором сидит, в колпачке... тоже памЯть, только стараЯ... Ђ малиновый
чертик верхом на поросенке скачет и показывает нос, он старше менЯ, он от
мамы, ей в детстве подарили, вот сколько времени прошло, а он все еще жив и
вот скачет и всем показывает нос. џ глупаЯ?..
ѓромаднаЯ, увеличеннаЯ фотографиЯ знаменитой балерины, застывшей в
прыжке, висит на стене. †анна с ней вместе училась, упорно, до самозабвениЯ
занималась, вместе поступала в театр, жила на даче, купалась, делилась
пирожками с повидлом, но сама знаменитой не стала.
- Ћна такаЯ славнаЯ. ’акаЯ была хорошенькаЯ девочка, такаЯ... такаЯ! -
восторженно вглЯдываетсЯ в фотографию †анна. - …сли б вы ее знали, сразу
тоже полюбили бы.
Џортрет другой знакомой балерины хранитсЯ у нее в большой подарочной
коробке от конфет, среди других фотографий.
ЏоказываЯ его, †анна всЯкий раз недоуменно отодвигает его от себЯ,
смотрит, наклонив голову набок, и дергает худым плечиком:
- Ћна страннаЯ... Ќе знаю, как назвать... ’акаЯ стерва, ужас! Ќехорошо
так про людей говорить?
- Љоли правда?
- Џравда, правда, - †анна, умиротворенно улыбаЯсь, укладывает карточку
на место в общую растрепанную пачку. - ‚от уж ей ни за что бы... даже по
телефону не брЯкнула, чтоб напомнить, как мы вместе учились.
- Ђ этой вы можете позвонить?
- ‘колько угодно! Ћна такой человек!.. - ‡апнувшись, она ласково
кивает застывшей в великолепном прыжке балерине. - ’олько Я не знаю,
конечно. ‡ачем ей это... ‚от наша с вами любимаЯ пастила, кушайте.
Ћна берет маленький чайник, наклонЯет очень осторожно и внимательно
следит за струйкой воды, наполнЯющей мою чашку.
- „о чего же Я все-таки нелепое существо.
„а, вот откуда это взЯлось, она ведь сама про себЯ говорит:
"существо".
- Џоследнее времЯ вот что мне вбилось в голову. Ђ вдруг Я стрекоза?
‹ето красное пропела. Ђ теперь в глаза прикатила зима. Ќу, пожалуйста. Ђ
длЯ чего тогда все это было? Ќе знаю. Ќеужели просто так, все зрЯ?
- ЃаснЯ вовсе не про вас. Ќеудачно вы ее подобрали.
- Ќе знаю. ‚ы менЯ всегда только ободрЯете. Ђ Я чуть не реву, как
начну думать. Ђ вдруг это все был обман и он правду говорит?
- Љто это - он? Љто говорит?
- Ќу, все равно... Ќу Љоршунов, ‚италь ‚итальич, он мне напомнил
басню. € сказал про балет... ЏлЯсуны, ну и все такое, а вот попробовали бы,
как мы... Љирпичи класть...
- Ќашли у кого учитьсЯ жизненной мудрости. Ћн еще выпивши был?
- Љак раз трезвый.
- ‚от от этого, значит. ’резвый он злой. ‚прочем, и пьЯный злой.
Ќеужели об нем стоит говорить?
- Ћн странный, но неважно, а вдруг он прав? „аже дух захватывает от
страха, как будто через перила балкона перегнулсЯ и заглЯнул с десЯтого
этажа: а вдруг да правда?.. Ќу, разве не правда, что ничего этого нет и
никогда не было. Ќу какие могут быть на свете все эти ”еи розового цветка,
Џризраки розы, фавны, добрые волшебницы, эльфы и мышиные короли? Њы же
знаем, что этого нет. Ђ кирпичи-то есть... кругом... Ђ что Я могла ему
ответить, когда он насмехаетсЯ? —то?
- Ќичего не ответишь. Ћн все равно будет думать свое.
- „а пускай он думает что хочет, мне бы только длЯ себЯ знать, что это
не смешно и что Я все-таки, наверное, была длЯ чего-то... а не обманывала,
представлЯЯ разных фей, чтоб отлынивать от настоЯщей жизни? —то-то Я
спуталась, сбилась, и мне нехорошо стало... Џоговорите мне чего-нибудь,
а?.. ’олько попроще, чтоб Я понЯла?
Њы долго молчим, не зажигаЯ огнЯ, и свет уличного фонарЯ, который
почему-то покачиваетсЯ, бегает по потолку - туда-назад.
- Ќесколько деревенских мальчиков, - говорю Я, усмехаЯсь, - сидели у
костра ночью и болтали о том о сем, о суевериЯх каких-то; какой-то
дореволюционный кнЯзь лежал тЯжело раненный на поле Ђустерлица, и смотрел в
небо, и думал; двое старичков, любивших покушать, жили в домике со
скрипучими дверЯми; какаЯ-то провинциальнаЯ барышнЯ писала ночью письмо
заезжему помещику и начала его словами: "џ к вам пишу..."; и какой-то
уродливый утенок оказалсЯ лебедем. —то же это, все обман?
†анна не отвечает, только пальцы ее неуверенно танцуют на коленЯх,
точно репетируЯ танцевальный ответ.
- ќто Я понимаю... Ђ какие мальчики?.. Ђ-а, ’ургенев это, "Ѓежин
луг"... Љонечно, мальчики... Ќо ведь это не ”еЯ сирени!
- Ђ семьЯ ђостовых была?
‘ возмущением:
- —то ж, вы менЯ совсем за дурочку считаете? Љонечно, была, это
все-таки каждый школьник знает!
- ‘ точки зрениЯ ‚италь ‚итальича - нет, не было никакой семьи
ђостовых: ни Џети, ни Ќаташи, ни ЌиколаЯ, никого. ‘правка из жилуправлепиЯ
не может быть выдана. Ќи в коем случае, никому из них. Ќаташе ђостовой - не
больше, чем гадкому утенку.
- Љакой ужас... или, собственно, как хорошо. ’еперь мне надо это
обдумать до завтра, посмотреть, что у менЯ получитсЯ.
Њы обе слышим, как рЯдом по коридору кто-то прошел, отворилась моЯ
дверь. Њы не хуже старосветских помещиков узнаем по звуку, какаЯ дверь
отворилась.
‘тук в дверь †анны. ќто ЉатЯ пришла. Њы идем вместе в мою комнату, она
пропускает менЯ вперед, потом входит сама и, притворив дверь, прислонЯетсЯ
к ней спиной.
‚ыражение мрачной пресыщенности на лице.
„линные, совершенно прЯмые волосы отброшены на одну сторону так, что
один глаз прикрыт ими наполовину. ђуки воткнуты в глубь карманов клетчатой
спортивной куртки. ‚ углу рта закушена какаЯ-то соломинка.
Ћчень она, несмотрЯ на все это, хороша. ‚от так она, наверное, и
снималась в фильме, и сейчас любому дураку Ясно с первого взглЯда, что она,
небрежно захлопнув за собой дверцу спортивной машины, выскочила у подъезда
нашего дома проездом по пути в блистательную область круизов, лайнеров,
аэропортов, эр-кондишенов, сертификатов, отелей или в крайнем случае хоть
молодежных кафе, шашлычных "—айка" длЯ романтиков, фестивалей современной
музыки поп и прочих бикини, причем всем этим она даже как бы пресыщена и
там не удивитсЯ ничему, и там не выпустит соломинки, зажатой в зубах.
- џ на минутку! - сухо сообщает она кому-то, глЯдЯ в сторону, потом
поворачиваетсЯ и взглЯдывает на менЯ. Њинуту губы ее все еще как бы
пренебрежительно и равнодушно кривЯтсЯ, одним уголком, где шевелитсЯ
соломинка, которую она лениво пожевывает.
џ тоже смотрю на нее, жду. џ так знаю этот взглЯд, это настроение, всю
ее знаю, от загнутого вверх колечка на кончике блестЯщих, тщательно
приглаженных волос до золотой прЯжки на туфлЯх. Њогу угадать цвет трусиков,
которые на пой сейчас, с точностью один к двум. Љак-никак два десЯтка лет
прожили бок о бок.
- ’олько на минутку! - хмурЯсь от моего взглЯда, вызывающе повторЯет
ЉатЯ.
- Ћчень рада. - џ говорю это спокойно, так, чтобы не слышалось ни
малейшей радости, и потихоньку думаю: "‚от хорошо было бы, если бы ты менЯ
вдруг сейчас поцеловала".
- Џозабыла кое-что из мелочей. …сли нет возражений, Я хочу захватить с
собой.
Ћна проходит мимо менЯ и, повернувшись спиной, долго роетсЯ, выдвигаЯ
Ящики своего шкафчика, задвинутого за угол дивана, на котором она спала все
последние годы, с тех пор как мы одолели такую фундаментальную покупку -
диван.
- ’ебе эта кастрюльчонка не нужна? џ могу и оставить.
ќто полуигрушечнаЯ кастрюлечка, куда едва умещаютсЯ два Яйца. џ не
отвечаю.
- ‡начит, нет? Ћтлично, - оживленно говорит ЉатЯ. - ’огда Я забираю.
‚о что бы мне уложить только? ’ут еще мой электрический фонарик и кое-что в
коробке, мелочь кое-какаЯ...
- ‚озьми авоську. ЉотораЯ с ручками.
- Ќу она же тебе самой нужна... ЏридетсЯ из-за нее еще раз
возвращатьсЯ.
- Ќе надо. “ менЯ есть другаЯ.
- †елтаЯ? Ћна дырЯваЯ.
- ‡аштопаю.
Ћтвета нет. ‚ шкафчике громыхают жестЯные коробки, потом все Ящики
один за другим задвигаютсЯ с треском.
- Ќа черта мне кастрюльки! - „верца шкафчика захлопываетсЯ, да так,
что отскакивает обратно. - Ќа какого пса мне фонарики!
Џока она безобразничает, Я думаю: пускай! ‚се-таки она тут, можно на
нее посмотреть, голос ее слышать, как она мила мне, какаЯ роднаЯ, даже
сейчас, когда бес в нее вселилсЯ. Љонечно, этому бесу ее Я не уступлю все
равно, и она это знает. Ђ все-таки как тепло, пока она тут. Љак станет
холодно, когда опЯть уйдет.
- џ пришла просто спросить, - может быть, тебе что-нибудь нужно? ‚от
зачем Я пришла.
- Ќет, совершенно ничего, - говорю Я безразлично, и мне уже становитсЯ
тоскливо - она сейчас уйдет.
Ћна смотрит на менЯ в упор, с ненавистью:
- ‡наешь, Я тебе верю. ’ебе правда ничего не надо. Ђ мне тебЯ все
времЯ не хватает! ’ы счастливаЯ, ты можешь одна, а мне не хватает! - Ћна
топает ногой от злости. - Ќичего, привыкну, обойдусь!
- ‡начит, это Я тебЯ выгнала?
- Љонечно. - ‘делав страшные глаза, она приближает свое лицо к моему,
чтоб было страшнее, убежденно, торжествующе еще повторЯет: - Љоне-ешно! “
тебЯ же ненависть!
- ѓлупаЯ дура, - говорю Я. ЊЯгко, с участием.
- Ђх, как это здорово! ‘лыхали? „ура, вот и все! ‚се вопросы решены!
Џрелесть! - Ћна захлебываетсЯ от иронического восторга, восклицает: - ‚от!
Њожете полюбоватьсЯ! Џожалуйста! - ™елкает каблуками в холодном
полупоклоне, приглашаЯ всю толпу невидимых слушателей, сгрудившихсЯ за
дверьми, входить полюбоватьсЯ. - „ура, и все!
Љ ее чести надо заметить, что все это говоритсЯ вполголоса, даже тише,
с учетом, что общий коридор рЯдом.
- …сли в тот раз тебе показалось что-нибудь обидное в моих словах, ты
менЯ прости. џ не хотела тебЯ обижать.
- ‚от то-то и обидно, что даже не хотела!
- Џросто Я плохо воспринимаю некоторые новшества, как все старые люди.
Ђ Я совсем уж, видно, отживший...
- —ерта с два, отживший!.. - „ергаЯ от раздражениЯ то одним, то другим
плечом, ЉатЯ мечетсЯ по диагонали взад и вперед по комнате, так круто
поворачиваЯсь в углах, будто ждет, что кто-то на нее наброситсЯ сзади.
‘ейчас уже, пожалуй, у нее нет гоночной машины - это просто Љатька, только
разобиженнаЯ, разозленнаЯ, как десЯть тысЯч Љатек. Џросто бешенаЯ. - ќто
вполне точно! - выкрикивает она приглушенным голосом то из левого, то из
правого угла. - “ тебЯ ко мне ненависть! ’лела, тлела и... выпрыгнула!..
ѓосподи! —ужие, равнодушные люди, кого Я даже видела в первый раз,
радовались за менЯ. ЏоздравлЯли! ‘амые простые, рЯдовые зрители... „аже
такие... Ќу, тебе неважно... Љто смотрел передачу, почему-то всем было
интересно и приЯтно, нравилось всем, а ты менЯ взЯла и подкосила! ќто
неважно, что ты не права, Я это знаю, а ты в менЯ впустила, или как это
называетсЯ, червЯка сомнениЯ! џ в себЯ, может быть, перестала верить! ’ы
менЯ уверенности лишила!
- “ тебЯ еще осталось, детка. Ќа двоих.
- Ђх, даже на двоих? ’очно подсчитано?
- „а нет, Я хочу сказать только: больше даже, чем необходимо, вот и
все.
ЉатЯ вдруг подходит к дивану и садитсЯ, томно откинувшись на спинку.
‡акидывает ногу на ногу... ѓоворит с медлительной рассудительностью, хотЯ
все еще кипит:
- Њне просто чисто психологически... Я хочу осознать, то есть
освоить... и понЯть... Љак может человек, пускай самый равнодушный к
другому, пускай который нисколько не уважает и никого ни капельки... не
привЯзан даже, это пожалуйста, это его дело, но зачем у него презрение,
ненависть зачем? ‡а что? ‡а что менЯ?.. ‡а что другого старатьсЯ в самое
больное место? —то это за удовольствие?.. Ќикто мне ничего плохого! ‚се ко
мне хорошо, а ты одним тем разговором хотела все затоптать, убить...
Љак-нибудь угне... сти! Ќу вогнать менЯ в ничтожество, в пустышку!.. Ќу?
’еперь тебе легко молчать - свое дело сделала!
’еперь она, кажетсЯ, все выплеснула и, наверное, вот-вот уйдет. Џока
она буЯнит, в комнате все-таки полно жизни, а уйдет - тут точно часы
остановЯтсЯ, перестанут тикать, и мы останемсЯ наедине - Я и моЯ стараЯ
комната. ЏоследнЯЯ моЯ комната.
- Ќе обращай ты вниманиЯ. џ даже не помню, что Я тебе наговорила...
Ќу, мне почему-то неловко за тебЯ... показалось.
- Ќеправда! Ќеловко! ’ы сказала хуже! џ никому... никого не просила,
никому не позволю за менЯ краснеть!
Ћна, подскочив на месте, топает ногой и опЯть откидываетсЯ на спинку.
€ даже глаза наполовину прикрывает.
- Ќикто не отнимает у тебЯ права краснеть за себЯ. ќто право каждого
человека. Ќе все умеют только им пользоватьсЯ... џ просто чего-то очень
другого ожидала. ‚от мне и показалось как-то уж очень нескромно. Ќо,
наверное, это так принЯто, что с менЯ спрашивать, Я и телевизор-то смотрю
раз в неделю у †анны. џ старый человек, "не в курсе сегоднЯшних вопросов",
как про менЯ говорЯт...
- ‚италий ‚итальич говорит, да. Ќо ты воображаешь, что ты сейчас
прибеднЯешьсЯ, а это и на самом деле так оно и есть: ты действительно не в
курсе!
Ћна вскакивает, оживленно разглаживает ладонЯми короткую юбчонку.
- ‚ общем, все Ясно. - € очень любезным голоском: - ’ак тебе, может
быть, что-нибудь нужно помочь, принести?.. Ђ чье дежурство сегоднЯ? џ могу
полы вымыть. Џожалуйста!
- ‚се хорошо, спасибо, ты можешь идти со спокойной совестью.
- Ђ за кефиром сходить?.. Ђ-а... принесла? ‡начит, все в порЯдке?
’огда Я пошла.
- ‘частливо тебе.
- € тебе счастливо... Ќу так... ‚от Я ухожу... ‚от сейчас... - Ћна,
деловито хмурЯсь, осматриваетсЯ по сторонам рассеЯнным взглЯдом, чего-то
ждет. - Ќу, кажетсЯ, все?.. ’огда Я пошла... џ еще зайду тебЯ проведать,
ладно?.. Ќу, все...
Ћна уходит, а Я слушаю ее шаги по коридору. Ћни звонко щелкают,
удалЯЯсь. Ћткрылась и захлопнулась дверь на лестницу, Я сижу не шевелЯсь,
не думаЯ, не оглЯдываЯсь, жду, пока перестанет так стучать сердце,
торопитьсЯ мне больше некуда. џ даже не слышу ее возвращающихсЯ шагов.
ђазом отворЯетсЯ дверь, и снова поЯвлЯетсЯ ЉатЯ. Џо ее виду сразу Я
понимаю, что хорошего ничего не случилось.
- ђазговор получилсЯ какой-то... а Я желаю без эмоций, чего-то
конкретного. Њожет быть, мне объЯснит? (Ћна так и говорит: "объЯснит".) Џо
порЯдку!
џ нехотЯ собираюсь с мыслЯми. —то-нибудь смЯгчать, уступать - не
поможет; даже если бы Я попробовала, она не поверит, мы хорошо друг друга
знаем.
- Џо порЯдку. •орошо. †анна постучала ко мне: "‘корей-скорей, Љатю
показывают!" џ вхожу и вижу на экране - вы все сидите в креслах вокруг
столика и радостно улыбаетесь, как именинники...
- Џравильно! џ и радовалась! Њне козой скакать хотелось, если желают
знать! Ђ это нельзЯ? Џлохо?
- Љозой? •орошо. Ѓез телевизора. ‚ы сидели, сиЯли и сами себе, то есть
друг другу, по очереди говорили, какие вы талантливые и как вы довольны
тем, что сделали...
- Ќеправда, неправда!.. џ так не говорила.
- џ только про тебЯ, на других мне, в общем, наплевать. ’ы трогательно
запиналась от наплыва волнующих чувств, от смущениЯ, которого не
испытывала, так как весь текст, именно даже с этими трогательными
запинками, выучила дома. Љак бы борЯсь с застенчивостью, мешающей тебе
открывать глубоко затаенные чувства, наивно моргаЯ подклеенными ресницами,
ты сообщила нам, какой замечательно тонкий и глубокий мастер тот мордастый,
что сидел с тобой рЯдом, и как ты благодарна ему, что без его руководства
тебе бы нипочем не создать такого замечательного образа.
- џ не говорила "замечательного"!
- Ќо ведь это подразумеваетсЯ, иначе за что же тебе было его так
благодарить? „а Я ведь не записывала слов-это просто мое впечатление.
Ќеловко мне за тебЯ было, и все.
- ’ы сказала, что тебе хотелось протЯнуть руку и вытащить менЯ с
экрана в комнату. ‡а уши.
- џ не говорила: за уши. Џросто вытащить... Џодумай! Ќу, фильм... Ђ
вдруг он окажетсЯ самый обыкновенный и даже не очень удачный, а вы уже
собрались, восхищаетесь собой и празднуете.
- Њы все повторЯли, что фильм выйдет на экран и тогда уж дело зрителЯ
будет судить нашу работу! ’ы не слыхала?
- ‘лова!.. Ќет, все равно получилось у вас, как если бы в опере еще до
начала спектаклЯ певцы вышли и стала раскланиватьсЯ и принимать цветы,
прежде чем зрители в зале услышали хоть одну пропетую ими нотку. Ђ там
принЯто почему-то раньше спеть, а потом уже ждать, будут хлопать или нет.
Њы молчим некоторое времЯ, потом ЉатЯ задумчиво произносит в воздух:
- ‘колько Яду бывает в людЯх... ’ак даже легче... Њогу тебЯ
обрадовать, моЯ лучшаЯ подруга ‘тэлка вполне с тобой солидарна. Ћт зависти,
что ее не взЯли сниматьсЯ.
- Ќу вот. ЊенЯ тоже не взЯли.
- ‹адно, все выЯснено: Я очумелаЯ от мелкого успеха хвастунишка,
зазнайка, нахалка...
- Ќет, нет... нет!
- Љак же так?
- Ќи то, ни другое, ни третье. ‚сего этого еще очень понемножку
завелось, и Я побаиваюсь, как бы не пошло разрастатьсЯ.
- Ћ-о, это противное зрелище, надо других от него избавить... ЏридетсЯ
как-нибудь разрастатьсЯ на свободе, самой...
‚от теперь уж дверь хлопает по-настоЯщему.
€сториЯ с телевизором, конечно, не причина всему. Ќо и не "последнЯЯ
каплЯ". ‘корее, последний ушат, плюхнутый в полное корыто, после чего
мыльнаЯ вода плещет на ноги прачке и разливаетсЯ мутными лужами по всему
полу.
‚се, все это не главное. ѓлавное - это то, что ей нужно было и
хотелось уйти. Џросто молодые всегда уходЯт от старых. „аже если остаютсЯ
около них. —удом надо считать другое: что мы так долго и так хорошо были
вместе. —удо, что это тЯнулось столько лет. Ђ конец - всегда есть конец.
„олгое времЯ спустЯ в дверь скребетсЯ †анна. €спуганным шепотом,
полнаЯ сочувствиЯ, спрашивает:
- Ћна ушла? - то есть совсем ушла, хочет она сказать. џ киваю, и она
понимает и еще что-то спрашивает, Я не слушаю, отвечаю:
- ‚се правильно... ’Яжело? ‘транный вопрос. „а. џ как раз об этом
думаю: почему-то настоЯщую цену всего дорогого в жизни мы узнаем, только
терЯЯ его. Љак будто надо, чтоб это у тебЯ отнЯли, взЯли из рук и положили
отдельно от тебЯ на какие-то весы. € только тогда узнаешь, сколько это
весило - то, что было в твоих руках. Ђ пока это с тобой - оно как бы в
тебе, отдельно не взвесишь, правда?
ќтой ночью Я лежу в постели с новым ощущением какой-то невольно
доставшейсЯ свободы, одна в затишье, в полной завершенности моей
закончившейсЯ жизни.
ќто совсем не означает, что Я собираюсь завтра помереть. €ли, скажем,
прохныкать остаток жизни. ‚овсе нет. Џросто Я способна трезво отдать себе
отчет вот в каком простом обстоЯтельстве: прошла моЯ жизнь.
‘екунднаЯ стрелка моей жизни с постоЯнно трепещущими на ее кончике
событиЯми, крутыми переломами, неожиданными катастрофами - эта сумасшедшаЯ
стрелка, так неотступно своими торопливыми толчками всегда мчавшаЯсЯ у менЯ
перед глазами, больше не нужна длЯ измерениЯ дней моих и дел.
Љакие уж секунды! ’еперь мне хватит неторопливо оторванного листка
календарЯ на стенке.
ЏолнаЯ шапка лотерейных билетиков с предсказаниЯми судьбы на каждый
день - некогда свернутых в тугие, такие волшебно-загадочные трубочки -
теперь пуста. Ѓилетики развернуты, расправлены, прочитаны. ‚се до единого.
‚се уже исполнилось. ‘тало достоверным. Љак прогноз погоды на прошлый
год...
‚се с тем же неЯсным удивлением человека, проснувшегосЯ совсем не там,
где заснул, Я вижу ночную комнату, квадрат света от уличного фонарЯ на
потолке, полку с книгами, Љатин диван и шкафчик, старый, старинный
приемник, гардероб, отгораживающий нас от общего коридора, и вижу себЯ в
этой комнате тоже новыми какими-то глазами, и мне хочетсЯ спросить: кто Я?
Љак Я сюда попала? € Я оглЯдываюсь. ‘ закрытыми глазами. ЊоЯ самаЯ
обыкновеннаЯ жизнь, без великих дел и взлетов, мне сейчас представлЯетсЯ
бесконечно длинным путем через какую-то каменистую равнину с зарослЯми,
которую мне видно теперь, в конце пути, с пригорка или начинающегосЯ
подъема, что ли.
џ лежу и думаю ночью в полутьме, и потому, наверное, мне и равнина
представлЯетсЯ как будто в сумерках, когда виден становитсЯ тлеющий свет
даже самых дальних, полупотухших костров покинутых стоЯнок на долгом пути.
„линнаЯ, неровнаЯ цепочка оставленных стоЯнок около костров, обогревавших в
дальние годы нас. Ќе менЯ - нас - всех моих милых, всех, кто были моими и
были милыми, и потом умерли или ушли, а длЯ менЯ остались навсегда у этих
тлеющих еще костров, излучающих тепло, к которому тЯнутсЯ мои руки.
’олько не надо думать о том, что было сегоднЯ, вчера. Џодальше,
подальше надо, ведь надо все вспомнить: кто Я? Ћткуда? € как Я сюда попала,
в эту комнату. Ћсталась тут одна.

џ тихонько повторЯю: ‘анька... ‘анька... - зову себЯ из прошлого.
„а, когда-то на свете была деревенскаЯ девчонка ‘анька - маленькаЯ,
белобрысаЯ заика.
ќта девчонка и была Я. Ќеужели Я? Ђ может быть, так получилось, что
просто Я откуда-то много чего знаю про эту девчонку?
Ќо все-таки считаетсЯ, что это была Я.
Ќаверное, так оно и есть. Ќо ведь ‘аньки все равно давным-давно нет.
Ќигде нет. …е не существует. ’олько в моей памЯти Я вижу ее странным,
двойным взглЯдом: знаю, что ‘анька делала, видела, думала. € одновременно
вижу ее со стороны - издалека, из "сегоднЯ"...
ђоду своего Я совсем не знаю. Ќеинтересно было прежде узнавать, а
потом и спросить стало не у кого.
„аже мать не могу вспомнить, только голос помню, даже не голос, а как
она менЯ откуда-то издали звала, а Я дурачилась, прЯталась, не откликаЯсь.
ѓлавный человек моего детства был дедушка ‚асЯ, уже совсем на склоне
своей жизни вдруг поЯвившийсЯ снова в деревне в нашей запустелой избе, где,
кроме менЯ, никого в живых не оставалось, после того как бабушку увезли
хоронить.
Њы с ним стали жить вдвоем, не помню когда, мне казалось, что всегда
так и было; мы с дедом ‚асей - всЯ семьЯ. …ще была сестра Ќюрка, да та в
городе, так что ее будто и вовсе у нас нет.
„ед ‚асЯ был громадный и еще сильный, но полуслепой, и потому,
наверное, мы все времЯ проводили вместе и он все рассказывал мне, вспоминал
и, странное дело, смеЯлсЯ над собой, а не жалобилсЯ, вспоминаЯ ушедшее,
даже мою умершую бабушку, которую он страшно любил. Ћн как будто только
радовалсЯ, что она была такой чудной да молоденькой, что так все хорошо
было когда-то и сам он добилсЯ исполнениЯ своего несбыточного мечтаниЯ -
сколько лет плавал на волжских буксирах машинистом. Џоследним был
"Њуравей", и с него-то ему пришлось сойти на берег - из-за плохого зрениЯ.
‚ деревне он был уже не работник, и мы все придумывали, как быть
дальше? € вот в то последнее наше с ним счастливое лето удалось ему в
конторе, можно сказать обманным образом, нанЯтьсЯ бахчу сторожить, а он
дорогу-то под ногами плохо видел: через тени ноги поднимает - переступить,
а об корни запинаетсЯ...
‘ам он ничего укараулить, конечно, не мог, но кое-как скрывал этот
свой недостаток при содействии двух собачонок, как он сам выражалсЯ.
‘тепка и был псенок расторопный, звонкий, злой, как чертенок, веселый,
ласковый, и неусыпный. ‘тоило кому-нибудь только подступить к дальнему краю
бахчи, ‘тепка весь сразу закипал, как котелок на огне, от негодованиЯ и
мчалсЯ сломЯ голову разбиратьсЯ, что там случилось, да с Яростью такой,
будто это у него прЯмо изо рта собственный его последний арбуз вырывают!
Ђ Я была вроде второй собачонки, мне тогда лет шесть-семь было, что
ли, - хитро помогала деду скрывать его предательскую полуслепоту. ‚сегда
вовремЯ, незаметно поворачивала деда лицом туда, откуда грозила опасность
дынЯм и арбузам, подсказывала, кто там поЯвилсЯ - девки ли, ребЯта. € дед
‚асЯ сейчас же поднималсЯ во весь свой могучий рост и кричал в ту сторону,
хотЯ ничего не видел, грозно помахиваЯ посошком, а то и берданкой длЯ
острастки.
Ќо это было еще самое легкое. ’рудное, даже очень опасное длЯ деда
было, когда приходилось ему за чем-нибудь ходить в контору или вообще на
люди. Ќо и тут Я его выручала, помогала скрывать слепоту, цеплЯлась, вроде
пугливо, деду ‚асе за руку или штанину, а на самом-то деле это Я его вела и
останавливала, где надо, и на ступеньки незаметно помогала взойти, и все с
таким дурашливым видом, чтоб со стороны всем казалось: вот уж истинно
дурочка деревенскаЯ, до чего за старика цеплЯетсЯ, без него шагу ступить
боитсЯ.
Џотом это все разоблачилось и рухнуло, но то лето было у нас
счастливое, и дед ‚асЯ, точно чувствовал, что хорошее недолго протЯнетсЯ,
все вспоминал про свою старину: как это удивительно у него получилось в
жизни. Ѓыл он когда-то деревенским, жил в батраках, потом выбилсЯ на
фабрику, потом плавал даже на волжских буксирах...
Њальчишки деревенские поЯвлЯлись в сумерках у костра с наворованной
картошкой за пазухой и до ночи просиживали, слушали навострив уши, не хуже
‘тепки, тем более что рассказы деда ‚аси чаще всего длЯ ребЯт были самые
неподходЯщие.
‘тепка сидел скособочившись, обЯзательно приваливалсЯ ко мне лохматым
плечом, и дед ‚асЯ, не отводЯ глаз от костра, - наверное, свет радовал его
гаснущие глаза, - что-нибудь неторопливо говорил. Ћсобенно часто повторЯл
давно сложившийсЯ, любимый свой рассказ, как это в молодости он ни за что
не хотел женитьсЯ до тех самых пор, пока вдруг не женилсЯ на шальной
пучеглазой девчонке, как это ни смешно, оказавшейсЯ потом моей бабушкой.
"...…ще при котором-то царе было, - с усмешкой начинал дед ‚асЯ, - не
припомню только, при котором, не то при предпоследнем или, скорей всего,
при самом последнем.
‚ каком году по календарю, тоже неточно помню. Ќо сапоги у менЯ уже
были. ‘апоги в том году Я себе купил! ЏоЯвились у менЯ сапоги - первые в
жизни. € по этому случаю все дороги передо мной разом открылись.
Ѓез сапог Я в город-то совестилсЯ даже заходить, не говорЯ уж про
гулЯнье. ’ак, существовал как-то при фабрике, в рабочих казармах. ђазве так
где-нибудь по оврагам от скуки побродишь другой раз.
Ѓыл у менЯ там приЯтель и отчасти покровитель, насчет тонкостей
городской фабричной жизни, - Њонахов. џ ему тоже покровитель был -
возьметсЯ его кто-нибудь бить, он менЯ кричит. џ здоровый был. „аже очень.
—то было, то было, гордитьсЯ нечем, не Я себЯ таким задумал - родители
родили.
Њонахов моих сапог едва дождалсЯ, вот наконец-то мы вместе можем с ним
идти за ЉудрЯвую рощу на загородный гулЯнный луг. Њонахов там как рыба в
воде, а Я ни души не знаю. € не длЯ всЯкой компании Я пригодный человек. ‘
восьми лет хорошо грамотный, сколько календарей, книжонок, и глупых, и
всЯких, перечел, а все-таки с первого взглЯда видать - недавний
деревенский. € в кабак менЯ не затащишь. •арактер упрЯмый. € к тому еще: во
мне затаена мечта, и людЯм это немножко заметно и странно. ‚добавок Њонахов
недоверчиво замечал и все диву давалсЯ - неужто это правда, что Я девок
сторонюсь?
Џравда, сторонюсь. ‘ам не рад, а приходитсЯ, потому что от этого дела
при моем характере - самое лучшее сторонитьсЯ.
‚ деревне бывало - начнем мы с какой-нибудь девчонкой пересмеиватьсЯ,
снежками перекидыватьсЯ, локтЯми толкатьсЯ, и все у нас очень весело, пока
не заиграемсЯ. € вдруг Я замечаю, что она мне уже чем-то мила, да и Я ей
мил. € как только она мне поправитсЯ, у менЯ ЯвлЯетсЯ к ней какое-то глупое
сочувствие.
Љ чему это оно - Я сам не знаю, и вовсе Я ему не рад, однако начинаю
ее жалеть. € чем она мне милей кажетсЯ, тем мне ее все жальче становитсЯ.
ЏрЯмо горе!
’акаЯ досада возьмет, сам себЯ готов кулаком по башке долбануть и
ругаю себЯ, потому что совершенно не желаю Я никого жалеть! ’ьфу ты! „а раз
она сама себЯ не жалеет, чего ж мне-то?
Ќо ничего не помогает, поделать с собой ничего не могу: раз упустил
эту жалость - ничем ее не уймешь. ‡адумалсЯ, а что с ней дальше будет? „а
куда она пойдет, куда денетсЯ, дурочка? „а вдруг ей горевать и плакать
придетсЯ? - считай, пропало твое дело, будь оно все проклЯто, нечего тебе
делать на этом месте, все веселье кончилось, хватай шапку, спасайсЯ кто
может и не оглЯдывайсЯ...
’ак вот, мой опытный покровитель, этот Њонахов, приводит менЯ на
гулЯнье.
‹уг громадный, зеленый, с мельницами на высоком берегу ‚олги, в одной
стороне ларьки-палатки, в другой карусель вертитсЯ с музыкой, со звонками,
барабан бухает, флажки-ленточки летЯт, девки визжат, и весь луг самым
разноцветным народом залит, и этот народ по лугу толпами крутитсЯ, как вода
в водовороте.
“ Њонахова тут заведено знакомство, и он прЯмо ведет менЯ к мельнице.
ѓлЯжу, девка его поджидает: красавица, коса в руку толщиной, румЯнец
блюдцами во всю щеку, а в сарафане ей, похоже, на все стороны тесновато. €
с ней, как это бывает при красавице, какаЯ-то ее подружка, худшенькаЯ.
€ вот начинаетсЯ наше гулЯнье. Њонахов подхватывает красавицу, а на
мою долю, вот уж удружил Њонахов, остаетсЯ черненькаЯ худышка. ѓоре
невелико, обижатьсЯ не приходитсЯ - Њонахово знакомство.
€дем, прогуливаемсЯ, молчим, друг на друга косимсЯ - разглЯдеть
стараемсЯ.
•отЯ смотреть не на что: фигуры никакой нет, лобик гладенький,
платочек стираный, подлинЯлый - это все еще ничего бы, но глаза! —ересчур
большущие глаза. ‹ичико худенькое, невидное, и вдруг к нему такие глаза
непомерные! €з-за них и лица не видать. „аже объЯснить трудно: будто
шла-шла, наткнулась на что-то, ужасно удивилась, да так при своем удивлении
и осталась, смотрит, глаза раскрыв.
“дружил Њонахов. Ћднако себЯ ронЯть не хочетсЯ, вижу, он своей берет
на две копеечки семечек. џ поглЯдел-поглЯдел. ’оже взЯл на две. € опЯть
ходим кругами по лугу, а чего ходим, неизвестно. Ќу и гулЯнье...
‚округ карусельки загородка, толпа, навалившись, стоит, любуетсЯ. € мы
подошли, кое-как протиснулись посмотреть, ух ты, Њонахов-то со своей на
карусели мимо нас летают. Ћн на лошадке верхом, а она боком сидит, на льву
с кудрЯвой гривой, и каждый раз, мимо нас пролетаЯ, взвизгивает -
показывает, до чего у ней дух захватывает. ‚звизгнет и так платочком
красным взмахнет, вроде нас за собой зовет.
‡ови-зови, думаю, не на того напала, деньгами бросатьсЯ, надпись-то
вон она: пЯть копеек с человека.
‘ию минуту, думаю, моЯ красотка попроситсЯ прокатитьсЯ. Њожет, у них
это так сговорено меж собой, но это уж извините, дураков нету. ‘тою и
усмехаюсь, спокойно дожидаюсь, когда эта всЯ ерунда кончитсЯ, и вдруг
замечаю: моЯ тоже своим блеклым платочком взмахивает в ответ и кивает,
смеетсЯ.
Ѓатюшки мои, да, никак, это она радуетсЯ! ќто она так веселитсЯ, что
вот и ей с карусели платочком машут. € ничего-то она от этого праздника не
ожидает, кроме удовольствиЯ в толпе постоЯть и поглазеть. € в мыслЯх у нее
нет, чтоб кого-нибудь попросить... Ђх, медведь тебЯ погрызи, вот попал!
“жасно она изумилась, даже понЯла не сразу, когда Я ее за руку взЯл и
через толпу потащил к проходу, где карусельщик деньги за вход отбирает.
“селись мы, и стали нас вертеть, мне и смешно, и на свою глупость
досадно. Ќу что ж, думаю, пускай, не иначе ведь как в первый и в последний
раз, пускай, раз так вышло. •оть вспомнит после, у себЯ в деревне сидЯ, что
на льву каталась.
‘лезаем мы при остановке, и она незаметно своему льву к деревЯнной его
морде ласково притронулась, будто погладила. „евчонка!
ЏродолжаетсЯ дальше наше гулЯнье. ’опчемсЯ, разговариваем кое-чего:
кто откуда и тому подобное, она называет свое село, и Я соображаю, что это
далеко что-то.
- Ќе так далеко, - говорит, - у нас считаетсЯ четырнадцать верст по
дороге.
- € это вы сюда за столько верст топаете?
- Ћх нет, мы очень просто на лодке вниз по реке, нам по течению.
- Ђ обратно как?
- Ћбратно?.. Ќичего и обратно, мы привычные.
Ѓерет мою руку и стискивает. „а, видно, привычные.
ЋпЯть мы с Њонаховым сходимсЯ. Ћн уже разгорЯчилсЯ, сиЯет как медный
самовар.
- Џошли, не отставай, - нас за собой манит.
€ оказываемсЯ мы у палатки прЯнишника. ‚от куда нас затЯнуло. ќтого
мне не хватало.
ђазложено там прЯников, каких только нету! Љовриги громадные под
названием "ЊосковскаЯ мостоваЯ", все в шишечках, вроде прЯничных
булыжников. ”игуры разные, темные медовые, розовые сахарные и мЯтные белые
в виде лошадок, мужичков или барыни с зонтиком - по пЯть, по шесть, по
восемь копеек фигурочка, а один на верхней полке, больше длЯ вывески, фунта
три весом - ѓеоргий Џобедоносец на коне змеЯ протыкает пикой - сорок
копеек! Ќу и прЯничек, кто спросит, только фыркнут в кулак и отходЯт.
Њы все это осмотрели и пошли дальше, и, как назло, эта палатка нам все
стала по дороге попадатьсЯ...
ђаз пЯть мимо идем, и народ своим точением нас еще поближе
подталкивает, все тЯнутсЯ поглЯдеть. € она глЯдит.
€ дергает менЯ черт зачем-то спросить, с глупой насмешкой.
- ’ы что? - говорю. - Ѓольно прЯники любишь?
- ЏрЯники?.. Ђ ничего...
- —то за "ничего". Љоторые тебе нравЯтсЯ, какие из всех, по-твоему,
лучше?
- Љоторые нравЯтсЯ? „а и не знаю, право... ‚от эти, пожалуй, лошадки
белые, всех красивей, ай нет?
- Џравильно, - говорю, - красивые лошадки.
„урак и тот догадаетсЯ, что на вкус она их не пробовала. Ќу и что? Ђ
мне почему-то за нее делаетсЯ до того обидно, что Я прЯмо шесть копеек
своих отдаю прЯнишнику - выбирай себе лошадку, она сперва своими
удивленными глазами на менЯ взглЯдывает и еще пуще изумлЯетсЯ, потом
нерешительно тЯнетсЯ рукой: "‚от эту можно?" ЏрЯнишник говорит: "Ѓери, не
бойсЯ!"
Ќемного погодЯ Я спрашиваю:
- —его это ты на него любуешьсЯ, а не ешь? ’ы ешь!
- Ђ погожу. ‚ такой теснотище и не расчувствуешь. Ћтойдем к сторонке,
тогда.
Џрошли через рощу, сбежали на дно оврага, вскарабкались наверх и сели
в черемухах, в ромашках на высоком обрыве над ‚олгой.
’ут ветерок, у нас по ногам кузнечики скачут, птички торопЯтсЯ,
пересвистываютсЯ, а на той стороне луговой - все ровно-зелено, куда глаз
хватает. Џо ‚олге буксир длинные плоты тащит с избушкой, еле ползет... Џар
столбиком взлетает из трубы и уже давно растаЯл, а тогда гудок до нас
доноситсЯ, хрипатый, как от натуги, ему плоты трудно тащить. Ђ из-за
поворота ему навстречу - пассажирский, розовый подает гудок в ответ,
густой, красивый.
€ нам сверху, как птицам, все видно и кажетсЯ все это как игрушечное.
Ќатоптались мы, устали с самого утра от всей пестроты, от солнца -
даже до какого-то пустого приЯтного в голове кружениЯ. „ень, что ли, такой
длинный был или уж очень за зиму насиделсЯ Я без сапог - все при фабрике,
без тихого разговора, теперь уж не знаю, и какими словами, не помню, а
как-то само собой мне легко рассказалось, при чужой этой девчонке, чего
другим не рассказывал, - какаЯ во мне мечта, или стремление жизни. Ђ в ту
пору Я много лет стремилсЯ какими угодно трудами пробить себе путь,
сделатьсЯ машинистом при паровой молотилке. ‚от именно при молотилке, и
больше мне ничего и во сне не снитсЯ, а снитсЯ громадное поле, скошенное, и
синее небо над ним. Џо самой середине этого полЯ стоит молотилка, стучит,
бабы снопы подают, возы еще подвозЯт, полова метелью несетсЯ, суета, шум -
чисто сраженье, и всему этому делу мой паровик дает свою силу, и в самой
точке нахожусь на своем месте Я, а эта чугуннаЯ громадина из всех людей
одного менЯ признает и слушаетсЯ, а Я один понимаю, чего она требует...
Ђ эта моЯ слушает и только пришептывает: "„а... да..." - будто
понимает. †муритсЯ на солнце заходное, маленькими кусочками от лошадки
откусывает и шепчет: "„а... да..."
Њолотилку эту Я еще дома у помещика видел, и тем моЯ судьба решилась,
и хотЯ потом Я и на станцию ходил, видел поезда и паровозы, мне они
показались ни к чему. „ействительно, катитсЯ машина, куда рельсы уложены,
тЯнет, крюком зацепивши, вагоны. €з окошек рожи выглЯдывают. …дут. Ђ зачем?
Ќу, туда поехали, ладно, может, и правда вдруг занадобилось. Џускай. Ќет,
глЯжу, и в обратную сторону паровоз такие самые вагоны тащит, народ обратно
едет. Ќе было бы этого паровоза, они, скорей всего, сидели бы дома,
что-нибудь делали, а не мотались взад-назад. ‘емь раз подумали бы, прежде
чем в дорогу пускатьсЯ. Љакое может быть сравнение с молотилкой? ‘ноп в нее
закинь - из нее чистое зерно ручьем бежит прЯмо в мешок. ‚от это уж чудо и
действительнаЯ польза людЯм. Ќе то что в будке на колесах у окошечка
сидеть, щеку кулаком подперевши!.. —то, скажешь, неправду говорю?
"„а... да... - жмуритсЯ, с ладони прЯничные крошки подбирает и шепчет:
- ...„а... да..."
€ тут опЯть Я понимаю вдруг то, чего Я вовсе понимать не желаю: сидит
на траве рЯдом со мной эта какаЯ-то мухрышечка невиднаЯ, Языком крошки
подбирает с ладони, слушает менЯ, улыбаетсЯ, как спросоньЯ, и вот почему-то
видно, что счастлива она до себЯ забвениЯ.
€ от этого Я замечаю - подступает мне прЯмо к горлу окаЯннаЯ моЯ
жалостность. Ѓудто не то Я ее подло обманул, не то собираюсь. ‡начит, дело
очень плохо - не иначе, она мне уже чем-то занравилась. Ђ чем? —его нашел,
скажите, пожалуйста!
Ћблака плывут, солнце садитсЯ за рекой, за лугами - нам сверху на все
стороны просторно видно, где еще свет светит, где тень ложитсЯ, а где в
далекой дали полоской дождик идет.
- „о чего же эти прЯники умеют сладкие делать. ѓубы облизываю, а все
сладко и мЯтой пахнет. Џравда?
ЏотЯнулась ко мне, приоткрыла губы и дохнула.
Ќу, правда, оказалось, мЯтой. € сладкие...
Ќа следующее воскресенье Њонахов менЯ стыдит, удивлЯетсЯ и на смех
подымает, почему Я не желаю идти на этот гулЯнный луг. Ћхмурил девку да и к
сторонке? ’ак чего ты испугалсЯ больно скоро? Ђй да ‚асЯ! € тому подобное.
џ ему ничего не объЯснЯю, стараюсь, длЯ вида, бодро усмехатьсЯ себе на
уме, ложусь на койку, босые ноги на стенку задираю и наблюдаю, как
шевелЯтсЯ у менЯ пальцы. ‘апоги начищенные стоЯт у изголовьЯ, пропадают
зазрЯ.
Љ вечеру ребЯта в казарму собираютсЯ, и Њонахов приходит - Я все на
койке лежу, пальцами шевелю.
- Ќу как, сосчитать поспел?
- “ж совсем было счел, да вот ты менЯ опЯть сбил.
- Ќачинай сначала. Џарочка очень из вас приЯтнаЯ: один пальцы считает,
другаЯ около мельницы дотемна простоЯла.
- „а ну?.. Ђ кто ей велит? ла бы домой.
- „а отчасти верно. •отЯ если б и захотела, так и то трудно. ‹одка у
них общаЯ. ’ы лодку-то ихнюю видел? Ќу - то-то. Ѓаржа баржой. Ќоев ковчег.
—етыре девки выгребают, а еще пЯтеро напеременки ждут. ‚есла полпуда
каждое. € как это они могут, и как еще до другого раза живы остаютсЯ -
удивительно.
ЋпЯть воскресенье приходит, и Њонахов пуще менЯ увлекает вместе идти.
- „а чего ты, дикий человек, боишьсЯ-то? —его заробел?
џ-то знаю, чего боюсь, да молчу, лежу, насильно себЯ на койке
удерживаю - еле держу.
‚ечером Њонахов возвращаетсЯ веселый и опЯть менЯ бодрит:
- ’ы в толк возьми: не ты первый, но она последнЯЯ. Ќасильно тебЯ под
венец не потащит - некому! „а и жених ты уж очень незавидный, а смытьсЯ
всегда успеешь. ’ак и будешь в казарме валЯтьсЯ? „овалЯешъсЯ, под тобой
плесень заведетсЯ. €мей в виду, это только одним кончитсЯ: запьешь мертвую.
‘ задумчивыми обЯзательно так кончаетсЯ. € ты еще, дурак, здоровый как бык,
напьешьсЯ, сейчас кого-нибудь и пришибешь и прЯмой дорогой пойдешь
цепочками позванивать по ‘ибирскому тракту...
Ћднажды ЯвлЯетсЯ Њонахов с гулЯньЯ раньше времени с подбитой мордой,
рубаха от ворота до голого пуза разорвана, он ее осторожно стаскивает,
садитсЯ на койку со вздохом, ее на все стороны вертит, раскладывает,
прикидывает, можно ли починить.
- ’ы рожу сперва бы помочил, - говорю, - глЯди, глаз заплывает.
- Њорда сама заживет, а рубаха не срастетсЯ, и как ему помогло еще
наискось разодрать, пропала рубаха, ей-богу, пропала. Ђ все ты виноват, что
тебЯ со мной не было, - вместе мы бы сами их изорвали в клочки.
- Љого их-то? €з-за чего у вас вышло?
- „а пес их знает... ‘кушно стало, а тут какие-то... - и засмеЯлсЯ. -
Љакие-то какие, а какие - мы и не разглЯдели... ‘лышь, а твоЯ красавица, до
чего, однако, она настырнаЯ - ведь опЯть у мельницы тебЯ дожидаетсЯ.
- Ќеправда?
Ђ прошлые два воскресеньЯ подрЯд ее не было, и Я уверилсЯ, что больше
не будет. € успокоилсЯ. „о того успокоилсЯ, такаЯ тоска сделалась, что Я
даже на луг ходил, издали на мельницу смотрел, вокруг карусели прошел -
нету ее, очень хорошо, Я своего добилсЯ, и до того мне от этого весело,
будто у менЯ кошелек вытащили.
- ‘то-ит! - говорит Њонахов. - “ж не Я один, ее многие приметили. Љак
же нет? ‘тоит все на одном месте. Љоторые гулЯющие повеселей нарочно
подходЯт, кричат: стой, никуда не отлучайсЯ, хахаль твой просил передать: к
масленой будет обЯзательно! - и - ха-ха-ха!
„ругой раз кружком окружат: ты что, мельника стережешь? ђебЯта, не
видел кто, куда мельник сбежал?.. Ђ она обернетсЯ, на них же усмехнетсЯ и
отворачиваетсЯ, смотрит опЯть в свою сторону... Ђга, за сапоги схватилсЯ?
Џоди сходи сам поглЯди... ‚ крайнем случае поступи, как благородный
кавалер, скажи, что тебЯ в солдаты забрали или уезжаешь на Ѓалкан, так она
хоть мельницу-то в покое оставит...
‡ахожу Я на луг в обход, совсем с другого краю, в голове у менЯ
никакой Ясной мысли нет, однако иду.
„ождалсЯ немножко знакомой компании своих фабричных, пристал к ним.
€дем, делаем круг, и, загородившись этой компанией, Я из-за нее, как из-за
кустов, выглЯдываю осторожно очень издали и вижу - стоит она у мельницы и
смотрит прЯмо в менЯ.
- —той-то, молодой человек, с вами? - мне говорит девка, котораЯ
рЯдом. - Ѓольно невпопад говорить стали? џзык у вас заплетаетсЯ?
…ще немножко она потерпела рЯдом со мной и не выдержала:
- …ще не легче! Ќа гладком месте спотыкаетсЯ! …ще и менЯ уронит, к
свиньЯм таких кавалеров! - фыркнула, отвернулась, отошла, и Я осталсЯ
посреди чистого места один.
ЏовернулсЯ Я, зубы стиснул и зашагал напрЯмик к мельнице. Ђ она - в
точности как Њонахов говорил: локти руками сцепила, всЯ сжалась, стоит,
ждет.
Џодошел Я очень бодро, а что говорить, не найду.
- ‡дравствуй!
- ‡дравствуйте!
- ’ы что это стоишь? ‚се так и будешь стоЯть?.. Ќу, стой, стой, дело
твое.
- џ и так стою.
- Ђх, стоишь?.. Ќу-ну... Ђ длЯ чего ты стоишь? ‘мотришь длЯ чего,
будто впилась? ќто зачем?
- ‹юбуюсь, как это вы гулЯете.
- •орошо гулЯнье... ’ы так любому гулЯнье перепортишь.
- ќто не Я, ‚асЯ, это ваша же собственнаЯ совесть вам все портит.
Џодумать только: совесть! „осадно мне слушать или нет! Ќу, при чем тут
совесть, когда Я ничего худого не сделал? “бил Я кого? “крал? Ћбманул?.. Ќо
Я свою досаду сдерживаю, потому что знаю свой характер.
- ’ы, - говорю, - пойми, ведь ты не кого-нибудь, а самое себЯ
страмишь. ‚едь над тобой люди смеютсЯ, неужто ты сама не видишь, не
замечаешь. ‹юдЯм из себЯ посмешище устраиваешь?
- Ћчень Я это замечаю, ‚асЯ... Ђ за посмешище Я вам еще припомню.
џ сперва и не обратил вниманиЯ на эти ее слова и все стараюсь с ней
построже, вразумить, хотЯ без грубости, - до чего это несуразно ей так себЯ
вести, и так далее, и так еще далее, все Я говорю, говорю и наконец замечаю
- смотрит она на менЯ, смотрит светлым взглЯдом, а слушать менЯ вовсе не
слушает. ’о есть вроде бы и слушает, но будто от менЯ к ней не
вразумительное рассуждение доноситсЯ, а, например, приЯтное жужжание или
дудочки гудение, и она со своим удовольствием эти звуки слушает.
“ менЯ все мысли и расплескались.
- Ќеужто же тебе самой-то не надоело?
- —то?.. Ќет, ‚асЯ, мне на вас глЯдеть во всю жизнь никогда не
надоест!
- Ћпомнись! Ќе про то ты говоришь!.. ’ы что, людей не знаешь? ‹юди-то,
они знаешь какой народ! Ћни ведь бог знает что вообразить могут!
- Ќу и пускай про нас чего хотЯт воображают!
- „а ты дурочка или маленькаЯ? Џро каких про нас: про тебЯ думают, над
тобой насмехаютсЯ.
- Љак же про менЯ?.. Ќеужто вы? Ќеужто от менЯ отказыватьсЯ?.. Ћй, до
чего вам, наверное, даже совестно сейчас так говорить!.. Ћй!.. - ‡а голову
схватилась, того глЯди во весь голос завоет.
- Ћпомнись! - кричу ей. - Ћпомнись поскорей, замолчи.
‚озможно, Я при этом от досады ногой притопнул. ‚озможно. Ќе помню, но
заметил. ’олько вижу, она пальцем на мою ногу показывает, палец у нее
дрожит, но сквозь слезы очень Явственно выговаривает:
- Ђ это Я тоже вам припомню, как вы сапогом! ‘ами от менЯ
отказатьсЯ... отказатьсЯ задумали, а на менЯ же бессовестно сапожищем
топаете!
џ опЯть других слов не найду, свое кричу:
- Ћпомнись! Ћт чего мне отказыватьсЯ-то? ‚едь не было же у нас с тобой
ничего, да люди-то, они какой народ?..
Ћна прЯмо пошатнулась даже, руками всплескала.
- Ќе было?.. Ћтрекаетесь? —ужие мы, значит, теперь, да? —ужие!
- Ћх, да не про то Я тебе: чужие - не чужие!.. џ тебе про поведение...
насчет, например, чтоб у мельницы стоЯть!.. ’ьфу, да ты понимаешь ли, про
что разговор у нас идет?..
- Ђ про что? Ќу, может, не понимаю...
- Џро что народ думает!.. Ќу?.. ‹юди-то про то только думают: было
промеж нас с тобой что или не было! ‚от о чем, понЯла?
Ћна прЯмо со стоном на землю так и села:
- Ћ-ой... ну, понЯла Я наконец, про что вы менЯ так упрекаете...
ЏонЯла Я... Ќу, не было.
‘хватилась ладонЯми, лицо стиснула со всех сил, слезы между пальцев
бегут. ‘идит на земле. Ѓезутешно со стороны на сторону качаетсЯ.
- Ќе было... ЏонЯла!.. Ќу да, не было, Я же сознаюсЯ... ‚от вы чего,
значит, добивались, ну, сознаюсь: не было!..
- Ќу вот, раз сама же ты сознаешь...
- „а-а!.. - ревет в голос. - ‘ознаю!.. „обились!.. ’еперь можете
отрекатьсЯ от менЯ, да?.. Ѓессовестно!.. Љак будто это Я, что ли, виновата,
что не было? ‚се одна Я, да?.. џ, Я?.. Џо совести скажите!..
- Ћчнись-опомнись! ’ы только прислушайсЯ! ’ебе самой-то слышно, что ты
такое говоришь? „оноситсЯ до тебЯ хоть издалЯ?
Ћна головой мотает.
- Ќе слышу ничего и слушать больше нечего, раз Я сама же выхожу у вас
виноватаЯ и всЯ жизнь у менЯ теперь порушиласЯ! Ђ?.. - Њне в глаза
заглЯнуть стараетсЯ, а сама и не видит ничего, много ли сквозь такой ливень
разглЯдишь.
- Љончай только реветь, слышишь?.. Љончай! Џо совести сказать, ты,
скорей всего, пожалуй, и вправду не виновата. Ќет...
‡начит, что-то донеслось до нее: прислушалась и чуть приутихла.
- ‡ачем же вы менЯ, ‚асЯ, этими разговорами мучили?..
- ’еперь-то ты можешь слышать?
- Ќичего и теперь не могу, кроме как до чего же вы человек хороший и
как Я вас люблю без памЯти.
- ‘кажешь тоже... •ороший... ’о мне все что-то припомнить грозишьсЯ,
то теперь вот хороший... —то ж ты не припоминаешь?
- Ѓудет, может, еще времЯ... ‡аживем, поженимсЯ, тогда, может, и
припомню.
- Ћ-о? - говорю. - ’ак мы, оказываетсЯ, уж женитьсЯ собрались? ќто
когда же это будет?
- Љак это можно, чтоб Я вам назначала. ‚ы, ‚асЯ, хозЯин. Љогда вы
скажете, все по-вашему и будет! - ќто она мне так говорит, а глаза ее
непомерные сквозь все слезы, как сквозь туман, проЯснЯютсЯ. ’очно в
фонарике за запотевшим стеклышком свеча еле затеплилась и вот там все Ярче
пошел огонек разгоратьсЯ.
’ихонько подымаетсЯ она с земли, и вот мы стоим друг против друга, и
все слова, худые и добрые, умные и глупые, которые мы говорили друг другу,
оказываютсЯ больше недействительные, и до того мне делаетсЯ трудно
поддерживать себЯ ради своего достоинства хоть чуточку погрубей!..
‘ великим трудом мы и с места-то сдвинулись и пошли в какую-то
сторону... Њолчим, и она идет, ступает рЯдом со мной, будто до краев
налитую миску с молоком по жердочке через овраг несет и оступитьсЯ,
расплескать боитсЯ - до того это ей опасливо да радостно.
- Ќу что?.. ЏрЯника тебе купить, что ли?
- Љупить.
- ѓлаза бы утерла, ведь ты будто из-под ливнЯ выскочила. Ќароду
сколько смотрит.
- Ћчень рада, что смотрит, пускай бы побольше.
’ут взЯл Я у прЯнишника его ѓеоргиЯ Џобедоносца, мЯтного, с самой
верхней полки. Ћкаменел он окончательно, ожидавши дурака, который его
решитсЯ за сорок копеек купить. Ћднако дождалсЯ, подсох, но все разобрать
можно, где конь, где змей.
„винулись мы от палаток через всю толпу. Ћна идет, за менЯ держитсЯ, а
прЯник в обеих руках несет - точно это ей золотую корону в бриллиантовом
футлЯре подарили.
€дем. € Я как глЯну, поглЯжу на нее сбоку, уж ничего не разберу: да
правда ли когда-то она мне какой-то худшенькой представлЯлась, а может, и
глаза-то у ней такие - краше по всему свету не сыщешь?"

’акие его рассказы Я как сказку запоминала и чуть ли не слово в слово
выучивала и все понимала, кроме одного: дедушку молодым Я без труда себе
представлЯю: красивый и добрый и громадный, как богатырь, а вот как он мог
в мою бабушку влюбитьсЯ - никак не могла представить. Ѓабушка, она и есть
бабушка. “ ней и зубов-то нет! Ќет, наверное, та молоденькаЯ с мЯтным
прЯником все-таки какаЯ-нибудь другаЯ была...
Љончив рассказывать, дед ‚асЯ говорит мне: "Ќу, полезай спать", а сам
остаетсЯ сидеть у костра в темноте летней звездной ночи и, глЯдЯ в огонь,
все улыбаетсЯ, и Я думаю, кому это он?
џ залезаю в шалаш, там душно пахнет укропом, сеном, огурцами, а Я
думаю: это пахнет сном.
Ђ к зиме, как пошли первые морозы, нам вовсе нечем стало кормитьсЯ, и,
не помню как, мы с дедом ‚асей все бросили и ушли в город, в Џитер, попали
совсем в иную, чужую ѓородскую страну из своей „еревенской и оказались тут
точно пришлые, какого-то дикого царства жители, бесприютные, бестолковые,
перед всеми виноватые, последние люди. ‚се бродили, расспрашивали, а дед
‚асЯ еще к тому конверт с Ќюшкиным адресом сослепу потерЯл. ’ак уж берег,
прЯтал, да и упустил, со страху потерЯл, наверное.
Њорозы держались лютые. „осталось морозов за всю жизнь той девчонке
‘аньке, как вспомню.
‚от она спит, а дедушка неумолимо ее трЯсет, расталкивает. ‚о сне ей
было тепло в глухих зарослЯх мЯгких, прогретых солнцем лопухов - она там
барахталась в обнимку с лохматой, теплой, весело рычащей собакой, а чей-то
голос протЯжно, с нарастающей тревогой, издалека ее звал, а она не
слушалась, и ей это радостно - не слушатьсЯ, когда о ней тревожатсЯ,
кличут, где-то ждут ее. Ќаверное, это голос матери?
‚семи силами она цеплЯетсЯ за сон, хоть помереть бы сию минуту, только
бы не просыпатьсЯ, но ничего не помогает, дед ‚асЯ ее подхватывает под
мышки, поднимает, усаживает. € она, не успев открыть слипающиесЯ глаза, уже
всхлипывает от страха-отвращениЯ к тому ненавистному миру, в котором, она
знает, сейчас вот насильно очутитсЯ.
‡имнее, пустынное темное утро. Ќочлежный дом закрываетсЯ, надо уходить
куда хочешь, в промерзлые улицы. ‘разу за порогом мороз хватает за щеки, а
скоро уже заноют ноги выше колен, потом заболит грудь, спина. € это день
только-только начинаетсЯ!
ѓород весь в белых дымах, скрипит от мороза. “личные фонари еще горЯт,
как ночью, и еле видны в морозном тумане. ђедкие ранние прохожие бегут,
прЯча лица от мороза, точно от злой погони.
’рактиры открыты. ‘частливые люди туда забегают, и за ними сейчас же
захлопываютсЯ, бухаЯ о намерзший ледЯной порог, двери с тЯжелыми
противовесами, и клубы пара вырываютсЯ из тепла на улицу.
‡айти туда можно, только нужно за чай пЯтачок отдать. “ деда ‚аси
пЯтачок и есть, да тратить очень уж боЯзно.
Ќочной извозчик спит, уронив голову, согнувшись дугой, туго обхватив
себЯ руками, далеко спрЯтанными в рукава; лохматаЯ, всЯ белаЯ от инеЯ
лошаденка не шевелитсЯ, тоже низко понурив голову. €х тоже не пускают в
тепло.
„ень только начинаетсЯ, до ночи далеко, а ‘анька уже хнычет с закрытым
ртом, так ноет в груди, а они все куда-то идут, цеплЯЯсь друг за друга,
куда им присоветовал последний советчик в ночлежке.
ЏротЯжно визжат на поворотах трамваи с толсто намерзшими белыми
стеклами; за оградой железных копий стынут кудрЯвые от инеЯ деревьЯ
какой-то рощи. ‘анька думает: это, наверное, у них тут кладбище такое -
обмерзшие статуи, какие-то черные чугунные люди поставлены на высоких
подставках, толстыми цепЯми кругом оцеплены.
‘транно вспомнить - ‘аньку в городе решительно ничто не удивлЯло:
соскочил бы железный человек со своей подставки, сел да и поехал на
извозчике, - она бы только и подумала: "Ђга, вон они как тут, железные
люди, делают..." ’ут как во сне, ничему удивлЯтьсЯ не приходитсЯ.
ѓде-то в этом бессмысленном, бесприютном, раскаленном стужей чужом
мире была Ќюшка, сестра, деревенскаЯ живаЯ Ќюшка. ‚едь все то чудное,
страшное, чего вовек не понЯть, что носило название "город", имело только
один смысл: это такое место, где устроилась, прижилась как-то Ќюшка. ’олько
дороги к ней никак не найти.
Љак-то вдруг увидела. „ом каменный, а целаЯ стена чисто-прозрачнаЯ:
все видно насквозь. Љругом мороз лютый, люди торопЯтсЯ, у всех пар изо рта
валит, а за прозрачной стенкой - лето, зеленаЯ травка и стоЯт, растопырив
руки, деревЯнные люди с усиками, одеты во все новое, господское, и тут же
бабы ихние, улыбаютсЯ, в большущих шлЯпах все и с зонтиками...
‡аглЯделась и вдруг обмерла: руки-то пустые! “пустила дедушкину полу,
и как - не помнит! ЏотерЯлась! ’еперь пропадать! ‡амерзнет и снегом
заметет, как бездомную сучку под чужим забором! Ћт страха она одурела,
ослепла, заметалась, завыла, запричитала не своим голосом, как по
покойнику... не чувствовала, как дедушка трЯсет за плечи. Ќаконец вцепилась
в полу его тужурки, прижалась плечом к его ноге, подвываЯ потихоньку. Ђ
дедушка растерЯнно бормочет, благодарит кого-то. Ќеловко ронЯет себе под
ноги из одеревенелой на морозе руки монетки, которые торопливо на ходу суют
ему какие-то люди...
‘ того нечаЯнного случаЯ дед ‚асЯ сдалсЯ. ‚ первый раз в своей рабочей
жизни, с тоской, со стыдом попробовал встать среди нищих у церкви. „а куда
там! ЌастоЯщие нищие - сидЯчие, безносые, черные плаксивые старушонки,
слепые с бельмами, полуголые верзилы в Язвах, босые на морозе, - зашипели,
загрозились, затолкали, отогнали их чуть не в шею... Џосле он пробовал
становитьсЯ наугад где-нибудь в неприметном уголку. ‘танет, виновато
кланЯетсЯ невпопад, а сам и руку-то не то тЯнет, не то прЯчет, креститсЯ, а
глаза со стыда отводит, и получаетсЯ ни капли не жалобно. ’аким не подают.
Љакое-то времЯ спустЯ из какого-то разговора узналось, что есть
‚аргупина фабрика, и деду как будто вспомнилось, что вроде у ‚аргунина и
должна находитьсЯ Ќюшка.
‚есь день ходили, совсем уж стемнело, пока разыскали Ќюшкину квартиру.
“видев в дверЯх их с дедом, Ќюшка так и схватилась за голову, стала от них
пЯтитьсЯ, будто вовсе хотела убежать, и с ужасом на разные голоса стала
выкликать:
- Ќу, ополоумели!.. Ћй, ополоумели!.. € куда это вас принесло!.. -
Џотом, разматываЯ на ‘аньке тугой платок, с отчаЯниЯ так дергала за концы,
что ту так и пошатывало из стороны в сторону.
Љакие-то девки стали выглЯдывать из-за занавесок, сошлись, окружили
их, дедушка ‚асЯ принЯлсЯ рассказывать, почему пришлось уходить из деревни,
а ‘анька макала горбушку в чай, медленно прогревалась всЯ снаружи и изнутри
и не слушала, ей все и так было известно, а доев горбушку, сползла с
табуретки, пошла поглЯдеть, где это тут поют недалеко. Џодошла поближе к
поющим, раскрыв рот слушала. Џели интересное, не деревенское, - как ЊарусЯ
отравилась, в больницу повезут, про купца какого-то “харЯ и про ‘еньку, как
он бросает кнЯжну в какую-то, не разберешь какую, волну.
Џомещение вроде сараЯ, только длиннющее, стены все кирпичные. Џосреди
проход, а по обе стороны поставлены койки, хорошие, железные, кое-где
завешено занавесками, или пары, тоже хорошие, с одеЯлами, и всюду сидЯт,
ходЯт одни девки, бабы, - мужиков ни одного.
Ќюшка стала совсем чужой, еле узнаешь, а живет, чертовка, вот до чего
хорошо, до того хорошо, век бы не ушел: тепло, щами пахнет, тараканы и те
веселые бегают, не то что у них в избе - все до одного повымерзли.
‡а занавесками лампочки керосиновые горЯт, напросвет ситцевые цветики
на них покачиваютсЯ, красиво, как все равно в раю, тени играют, шевелЯтсЯ:
кто там руками рассуждает, кто голову чешет, кто одеваетсЯ... людно...
весело...
„аже теперь, целую жизнь спустЯ, прекрасно понимаЯ, до чего убогаЯ и
нищаЯ была эта казарма ‚аргушинской текстильной фабрики, неизменным
хранитсЯ в ее памЯти испытанный тогда восторг, и удивление, и зависть к
Ќюшкиной богатой жизни...
ѓде-то далеко сейчас была до окон заметаемаЯ вьюгой, брошеннаЯ среди
зимы изба, где не оставалось уже ни тепла, ни хлеба, один только горький
запах сырой холодной сажи, похоронный запах окончившей существование
старой-престарой, толстой, кособокой печи, согревавшей, кормившей теплым
хлебом весь их кончившийсЯ семейный род. € вот остыла, умерла печь,
кончилась жизнь избы, и им с дедом ‚асей, последним в роду, осталось одно -
уходить без оглЯдки...
„ед сидит распаренный, вытираЯ шапкой пот со лба, и все слабее
повторЯет: "Ќу, мне идти!" - и все не уходит.
- Људа ж ты теперь, горе ты мое? Ќу, куда? - морщась и от жалости
грубо кричит на него, как на неразумного, Ќюшка. - Људа ты пойдешь, куда
направишьсЯ, легкомысленный?
- Љонечно, - уклончиво соглашаетсЯ дед ‚асЯ, - это мне теперь придетсЯ
обдумать.
- „а чего ты можешь обдумать, чего ты обдумаешь, говори...
- Љонечно, пожалуй, что обдумывать тут тоже нечего, - покладисто
соглашаетсЯ дед. - ђазве какой бы хозЯин в караульщики взЯл. Џосторожишь
чего-нибудь, хоть бы до лета, а летом уж как-нибудь...
- „а какой ты караульщик! Љто же тебЯ возьмет такого? ѓлаза-то у тебЯ
слепые!
„ед рассеЯнно улыбаетсЯ:
- Ђ не прогадал бы хозЯин! —ем сторож хорош? —тоб не спал, вот что
главное, а Я спать-то разучилсЯ, нарочно и то никак не засну.
‚сЯ Ќюркина жалость, всЯ тревога за него уходит в злость, она трЯсет
его за плечо, как пьЯного, все допытываЯсь, куда он сейчас пойдет, в какую
сторону двинетсЯ, выйдЯ за двери.
„ед ‚асЯ наконец поднимаетсЯ из-за стола:
- Људа ни идти, идти, однако, надо... Људа? Ђ на воздух, в направлении
куда-нибудь, спасибо, Ќюша, за угощение. Џрощайте все.
‘анька сидела не дыша, только одного до смерти боЯсь, как бы дед ‚асЯ
не взЯл за руку, не повел опЯть за собой, опЯть на мороз, в темноту, на
улицу. ‚сЯ даже передернулась, когда он, уходЯ, вскользь дотронулсЯ,
поискав в воздухе ладонью, до ее волос на макушке... Ќет, слава богу,
ничего, это он только прощалсЯ.
- ‚ какое воскресенье ты все ж таки зайди, понаведайсЯ! - в последнюю
минуту сердито крикнула, стыдЯсь невольного своего облегчениЯ, Ќюра,
проводив деда ‚асю до двери. ‘анька в это времЯ, всЯ натужась, даже живот
надула, замерев от страха, что вот-вот Ќюрка об ней вспомнит, сидела не
шевелЯсь: только бы он ушел, только бы ушел поскорей.
„ед ‚асЯ двумЯ руками надел шапку, согнулсЯ, отворил дверь и,
споткнувшись сослепу на пороге, шагнул в темноту. „верь за ним сама со
стуком захлопнулась.
‡ахлопнулась, и дед ‚асЯ ушел в эту дверь. Људа-то навсегда, больше
его и не видел никто, ни в воскресенье, ни в другой какой день...
Џозабыла ‘анька его удивительно быстро почему-то. Ќаглухо, надолго
позабыла. Ќо, оказываетсЯ, не навсегда. —ерез годы и годы это далекое
воспоминание - дед ‚асЯ - стало приближатьсЯ к ней, точно памЯть, описав
какой-то круг, возвращалась к своим истокам...
€ вот теперь, в конце моего длинного пути, когда дед ‚асЯ как бы стал
моим ровесником, Я постоЯнно снова вижу эту захлопнувшуюсЯ дверь, точно
проклЯтие какое-то. ‚ тЯжелых снах теперь Я открывала ее много раз и
выбегала следом за дедом ‚асей в темноту ледЯной ветреной набережной,
звала, догонЯла, искала и никогда не могла догнать.
—его бы вот сегоднЯ Я не отдала - снова отворить эту дверь и за руку,
чтоб не споткнулсЯ сослепу, ввести через порог с мороза к себе, в тепло, в
мое сегоднЯ, деда ‚асю, напоить его горЯчим чаем, обнадежить, утешить,
укрыть.
Ђ тогда ‘анька с ужасом, насторожив уши, слушала разговор, что казармы
только длЯ холостых, тут с детьми не держат. Ќо ее все-таки, все сообща,
девки порешили временно укрыть. "Ќа подпольных правах, вроде мышонка!" -
объЯвили ей. € она понЯла и полезла под пару, показываЯ, как будет
прЯтатьсЯ в случае чего.
Ќюшка со всеми уходила затемно на фабрику, и ‘анька оставалась одна со
старухой Ђнисьей. ЂнисьЯ топила печки и учила ‘аньку, как надо просить дЯдю
‘ильвестра, чтобы он пустил ее к себе, хоть ненадолго. ‚ообще-то он и не
дЯдЯ им вовсе, а только муж тетки Ђнфисы. Ђ Ђнфиса от него сбежала с одним
булочником. € булочник бросил булочную, дом и семью и уехал с Ђнфисой в
какой-то иной город. ‘ильвестр теперь Ђнфискиных родичей близко терпеть не
может и видеть не желает, на Ќюшку сапогами топал и выгнал, и все-таки
попытатьсЯ придетсЯ. ‘корей всего, конечно, без толку, а как не
попробовать, когда больше и пробовать-то нечего: некуда ‘аньку девать.
ЂнисьЯ вычесывала ей голову, драла волосы, ‘анька хныкала, и тогда та
еще больней стукала по голове ребром острого частого гребнЯ.
“чила, как кланЯтьсЯ и просить дЯдю, если ее к нему допустЯт. ‘анька
кланЯлась, повторЯла за ней жалобные, нищенские слова.
- ’ы, девка, заикаешьсЯ-то всегда? €ли это ты сейчас нарочно?
- ‚-вот та-ак? ‚сегда.
- ќто ничего, - одобрЯла ЂнисьЯ. - ‡аикайсЯ. ќто будто жалобней
получаетсЯ.
Џо вечерам то одна, то другаЯ девка подзывали ее к себе, прикидывали
на ней разные обрезки. ‘метали ей кофтенку, рубашку. Ќюшка ее понемногу
отмыла, причесала и гребенку воткнула в пушистые светлые волосы.
„ве девки сшили ей штаны и со смехом, в первый раз в жизни, натЯнули
на тоненькие ножки, застегнули на тощем, продавленном животишке большой
пуговицей.
‘анька сперва не давалась, пока не заметила, что кругом все смеютсЯ...
’огда отставила ногу, носок торчком, сделала пьЯную рожу:
- Ђ вот камаринский мужик! - и на потеху стала пошатыватьсЯ, плЯсать
вприсЯдку.
‚ первое же воскресенье они с Ќюшкой ходили к церкви, прЯчась за
углами, подстерегали ‘ильвестра, Ќюшка сунулась было, да подойти не
посмела. Ћн на нее как глЯнул, всЯ рожа бурой кровищей налилась, зверь
зверем сделалсЯ! - так она девкам рассказывала, и все ругали ‘ильвестра:
хорошо живет, машинист на железной дороге - жалованье круглый год получает,
а такой бессердечный, мстительный, все мужики такие, подумаешь: Ђнфиса! Ђ
сами-то они свЯтые?
‚се храбрили и подзуживали Ќюшку: нечего разговаривать, а без спросу
вести ‘аньку прЯмо к дЯде ‘ильвестру - так и так, ее все равно девать
некуда. € вот в воскресенье они оказались у какой-то двери, обитой серым
войлоком, в дырах с обожженными краЯми, точно тут пожар был.
Ќюшка дернула ручку, за дверью брЯкнул колокольчик. Ќюшка перевела дух
и быстро, мелко перекрестилась.
Ћтворил кудлатый парень в черной расстегнутой косоворотке. Ћн что-то
жевал, а увидев их, от удивлениЯ перестал. € сделал круглые глаза.
- ‘ильвестра Ђнтоныча? Ѓудьте настолько любезны. Ђнтоныч! - закричал
он, но оборачиваЯсь, веселым голосом, поперхнулсЯ, быстро прожевал и
проглотил. - ’ут к тебе две ефектные дамы!
Ћни прошли через кухню мимо русской печи и очутились в комнате - там и
кончалась всЯ квартира. “ стенки возвышались на постели красные в белый
горошек ситцевые подушки высокой горкой, мал мала меньше.
€з-за стола с закуской медленно, грозно подымалсЯ им навстречу мужик,
а двое других равнодушно смотрели, как посторонние.
- ќто что такое значит?.. ќто опЯть зачем?.. - сдавливаЯ Ярость в
голосе от стеснениЯ перед чужими, забормотал мужик - конечно же дЯдЯ
‘ильвестр, - тЯжело упираЯсь руками о стол и все ниже нагибаЯ голову, будто
готовилсЯ бодатьсЯ. - —то оно такое, спрашиваю? Љакие такие у нас могут
быть дела? - ѓлазами он воткнулсЯ прЯмо перед собой, точно допрашивал
селедочную морду с хвостом, без туловища, котораЯ, высунувшись из тарелки,
слушала его с разинутым ртом.
Ќюшка не своим голосом, смиренным, покладистым, заговорила, умильно
поджимала губы, чтоб не сказать лишнего. ‘анька знала, что про нее
разговор, но слушать ей скоро надоело и, только когда Ќюшка, вдруг перестав
канючить и подлизыватьсЯ, заспорила задиристо, смело, - сразу понЯла, что
все дело лопнуло, Ќюшке терЯть нечего, сейчас она даст себе волю,
заругаетсЯ.
‘аньку вдруг в пот ударило - ведь сама-то она, дура, позабыла все,
чему ее ЂнисьЯ учила, простоЯла, как пень! Ћна выскочила из-за Ќюшкиной
спины, торопливо отбила поЯсной поклон дЯде ‘ильвестру и бесперебойно
заголосила Ђнисьиным голосом:
- Ѓлагодетель ты наш, дЯденька р-родименький, пожалей с-сиротинушку,
одна Я одинешенька во всеем беглом свете... - заикалась сильней обычного и
после каждого заиканиЯ еще больше спешила. "‘вет" так ей и представлЯлсЯ
"беглым", где ее с дедом ‚асей все гонЯт, все надо дальше бежать, сама
разжалобилась и даже всхлипнула, хотЯ не очень-то хотелось. - Џо всей, по
всей земле у нас ни родни, ни крова, ни коровы... ни приюта...
Ѓольше вспомнить не могла, кажетсЯ, все правильно высказала - уж
только после Ќюшка ругала, к чему еще корову приплела. Ђ она про корову и
вспомнила.
‚се вроде слегка остолбенели, слушаЯ ее трудное заиканье, наверное
как-то уж очень жалко осветившее бессмысленно выученные слова. ’ут она
вспомнила, что надо дальше делать, потЯнулась и ухватила ‘ильвестра за
большой палец.
- ќто еще чего?.. „а чего ж это такое?.. - в изумлении закричал дЯдЯ
‘ильвестр, пЯтЯсь, выдергиваЯ и судорожно прЯча руки за спину.
‘анька проворно заскочила ему за спину, поймала руку, чуть было не
достала чмокнуть, да он опЯть выдернул и еще попЯтилсЯ.
- „а!.. - Ћна упрЯмо, уже со злым азартом гналась за его рукой, ей,
наверное, думалось, что тут все дело - вроде как в пЯтнашках - ухватить и
чмокнуть, и тогда дЯдька пропал и сдастсЯ, как ЂнисьЯ учила. Џарень вдруг
схватил ее, поднЯл на воздух и, не отпускаЯ, крепко прижал к груди.
- Ћх ты чертенок! Ѓелены объелась? ’ы что? ЉусатьсЯ? - Ћн встрЯхнул и
еще потрЯс ее так, что ‘анька, как трЯпочнаЯ, всем телом заболталась из
стороны в сторону.
- „у-урак! - Ћна с возмущением, всхлипываЯ, извивалась, отталкивалась,
стараЯсь вырватьсЯ. - Џусти, дурак такой!.. - Ќо он не отпускал, держал нос
к носу на руках, чуть не лопалсЯ, надувал щеки, удерживаЯ смех.
Ќюшка, отвернувшись от всей этой возни, безразлично и презрительно,
уже завЯзываЯ головной платок, сказала, глЯдЯ в окно:
- ЉусатьсЯ!.. ќто она, дура, ручку поцеловать стремилась. Љто только
выучил? “нижатьсЯ!
- ’акое дело? - удивилсЯ парень и примирительно подмигнул ‘аньке: -
’ак ты лучше менЯ поцелуй, а?
‘анька искоса сердито, но уже с интересом близко смотрела ему в
улыбающиесЯ глаза, перестала всхлипывать. Џрищурила глаз и вдруг
пронзительно тоненьким, заплаканным голоском, заикаЯсь, выпалила:
- €х ты!.. Ѓольно надо!.. ‹-лЯгушку поди в з-задницу поцелуй!
—то было потом - в этот день и через неделю, - совершенно не помню,
будто и не было ничего. „а и знаменитые слова про лЯгушку, которые Я среди
рева выпалила на руках у ‚олоди, Я не помню, только знаю по тому, как Ќюшка
сперва, а потом девки в казарме потешались, менЯ дразнили, до чего это Я
ловко к дЯде ‘ильвестру подольстилась.
Ђ как-то и вправду получилось так, что ‘ильвестр уже вот до чего
нехотЯ, а временно позволил менЯ оставить у себЯ на квартире.
ЊенЯ?.. ђазве ‘анька - это "Я"? ‚едь Я-то стараЯ женщина. ђазве это
‘аньку звали потом "мама"? ђазве есть что-то общее у ‘аньки со мной,
которую теперь называют "бабушка"?
ђазве "Я" не совсем другой человек сейчас, когда лежу в комнате и
слышу, как шумит совсем другой город за окнами? ЉажетсЯ, мне проще бывает
думать про ‘аньку - "она", страннаЯ "она", про которую Я много чего забыла,
а много чего знаю... Ђ-а, вот это славно, помню: Џетрушка!
...Љакой-то питерский двор - каменный колодец, бугристый булыжник в
черных лужах тающего грЯзного снега, ноги застыли, одеревенели, ‘анька,
затиснутаЯ в толпу обалдевших от восторга ребЯтишек и взрослых. ЏрЯмо
посреди двора трехстворчатаЯ пестраЯ ширма, и из-за ее краЯ выскакивает
румЯный долгоносый Џетрушка, мечетсЯ взад и вперед, болтаЯ деревЯнными
сапожками, беснуетсЯ, верещит пронзительным и нечеловеческим голосом,
перекрываЯ уличный шум и хохот зрителей, деретсЯ с цыганом, барином и
лохматым чертом, с треском щелкает всех дубинкой по деревЯнным башкам,
хвастливо петушитсЯ, распеваЯ дурацкие разудалые песни, как он "был в
Џариже, был и ближе!" - и через минуту безутешно рыдает на весь двор, что
пропала его головушка с колпачком и с кисточкой!
Љогда ‘анька, полднЯ прошлЯвшись по дворам с толпой ребЯтишек за
бродЯчим петрушечником, Явилась наконец домой, дЯдЯ ‘ильвестр ее выдрал
ремнем. Ћн сперва только грозилсЯ пальцем, стыдил и потом нерешительно
дернул ее за косенку; скорее всего, тем бы все и обошлось, да она, дура,
лучшего не нашла: заверещала, зарыдала, приквакиваЯ по-петрушкиному, сама
не знаЯ почему - просто уж очень была переполнена восторгом от Џетрушки.
’ут-то он ее и выдрал. Ѓыл уже выпивши и, значит, вспоминал Ђнфису.
‘тал обличать не то ‘аньку, не то Ђнфису, выкрикивать, возглашать во
всеуслышание, как перед народом, хоть слушать-то, кроме ‘аньки, было
некому.
- Џо той же дорожке? Џо стезе погибельной?.. Џовадилась? ѓлазами
жалостно вы умеете, а на уме-то у вас что? ‘корпионы!..
Љричал, точно кому-то приказывал, а тот ни с места, никак не
слушаетсЯ... „а так оно, пожалуй, и было... ‚се-таки расстегнул ремешок на
рубахе, сложил вдвое, пригнул ‘аньку за шею и ударил, стиснув зубы, но
совсем слабо.
“ ‘аньки о испугу мелькнула мысль: вывернутьсЯ да бегом через огород,
по задам, скатитьсЯ в овраг, в орешник, и там отсидетьсЯ. € вдруг понЯла:
ничего этого нету, бежать-то некуда, кругом город и ‘ильвестр ее изобьет
сейчас и выгонит - и от безысходного страха завыла в голос, и вот, услыхав
ее тонкое, точно откуда-то издалека донесшеесЯ, прерывистое подвывание,
‘ильвестр почему-то сорвалсЯ, стал ее хлестать, себЯ не помнЯ, торопливо,
очень больно и вдруг, будто за змею схватилсЯ, с испугом от себЯ оттолкнул
и сам, тЯжко дыша, отскочил.
- ‘еть и прельщение... ловушка человеков! Џро вас сказано!
‚се это про прельщение и сеть она уже слыхала каждый раз, когда он,
выпивши, грозилсЯ Ђнфисе. Ќо тут ее поразило: от волнениЯ, что ли,
‘ильвестр сам стал заикатьсЯ, в точности как ‘анька...
€ вот ночь: дЯдЯ ‘ильвестр тЯжело всхрапывает во сне, а ‘анька не
спит, лежит на сундуке, прислушиваетсЯ, подстерегает. ‚ комнате полумрак,
мирными - зелеными и синими, прозрачными огоньками теплЯтсЯ лампадки в углу
перед образом.
Ќожницы давно припасены, ‘анька, стиснув в груди дыхание от страха,
босиком подкрадываетсЯ, прЯча ножницы за спиной. Љровать, на которой дЯдЯ
спит, широкаЯ. ЏриходитсЯ оперетьсЯ на край коленом, чтоб дотЯнутьсЯ до его
головы.
‚ыпучив глаза, не прозевать бы, вдруг он проснетсЯ, отчаЯнно стиснув
зубы, точно по живому собираетсЯ резать, она отделЯет у спЯщего со лба одну
прЯдь... вж-ж-жик ножницами, и прЯдь у нее в руке. Ѓережно, чтоб по
рассыпать волосы, она сползает на пол и из кухни, через форточку, пускает
ее по ветру. "Ѓудешь знать, как дратьсЯ, черт пьЯный".
‚се в первый раз сошло гладко, все тихо. € тогда она, точно осмелевший
от удачи ночной убийца, опЯть преспокойно босиком подошла к ‘ильвестру,
влезла на край постели и нагнулась над ним, проваливаЯсь коленками в
колючую перинку. ђаскрыла ножницы, злодейски скривила рот, высунула Язык и
вдруг увидела, что дЯдЯ ‘ильвестр, раскрыв глаза, не шевелЯсь, очень
внимательно на нее смотрит.
‘анька хотела спрЯтать ножницы за спину, а шевельнутьсЯ не могла, всЯ
расслабла: "‘ейчас уж убьет". Ѓез памЯти пролепетала, заикаЯсь:
- џ ду-думала, ты с-спишь!.. - Ћн все смотрел на нее странными
далекими глазами, думал и не шевелилсЯ.
€ вдруг тихо сказал:
- Ќу иди, ложись, сии...
Џосле как будто ничего не было. Ќичего не помнитсЯ... ’уман лет...
џ сижу за самоваром, перетираЯ чашки после чаепитиЯ... џ?.. Ќет,
скорее, все-таки это ‘анька.
‚ытерла чашки и блюдца полотенцем, дЯдЯ ‘ильвестр промерз на своем
паровозе, а теперь обогрелсЯ, раскраснелсЯ, выпив чашек шесть... Ђга,
значит, он водку в то времЯ уже забросил. ќто зима была. ‚ойны еще не было.
Ќаверное, она в том же году летом началась, в 1914-м, - значит, там, за
самоваром, мне было уже лет двенадцать, кажетсЯ.
‘ ‘ильвестром у нас мир. „о того мир, что он теперь и Ќюшку в дом
пускает. Љаждое воскресенье посылает менЯ в лавку, Я покупаю пирог с
горохом или с картошкой, с луком. ‘такан вареньЯ. € Ќюшка приходит, сидит у
нас в гостЯх, угощаетсЯ пирогом. …ще разные дЯдьки приходЯт с железной
дороги. ‚олодька ЯвлЯетсЯ обЯзательно, и Ќюшка в него влюблена. Ћчень
противно. Ћн все пошучивает. ‘высока. Ћтчего же нет, если видит, что девка
краснеет, белеет, потеет, глупеет от одного его косого насмешливого
взглЯда... Ќу, если она такаЯ бывает, эта самаЯ любовь, про которую у нас
все заборы исписаны, так пропади она пропадом!
џ-то с ‚олодькой запросто: он слово, Я ему пЯть. Ђ то поссоримсЯ и
подеремсЯ в шутку - в шутку, а Я стараюсь его дернуть побольнее за его
кудрЯшки. Џомощник машиниста, а кудри как у гармониста. ’ак ‘ильвестр ему
говорит.
’ак-то он славный, если думать про него отдельно от этой любви.
...Љакой-то будний вечер, мы с дЯдей ‘ильвестром вдвоем, Я... нет, это
‘анька приносит на стол Ѓиблию, толстую, в два столбца печатанную, и бойко
читает вслух главу. Џо-церковнославЯнски.
ќта ЃиблиЯ всЯ полна намеков про тетю Ђнфису. ЏрЯмо как про нее
написана! Ќа каждой странице про нее говоритсЯ, только понимать надо: из-за
таких блудниц гибли города и царства и всЯкие люди. Џрельщали своими
прельщениЯми, а после вот сами и оказывались суетой сует! € ждала их всех
огненнаЯ геенна и адские муки, как с торжеством и ужасом объЯснЯл
‘ильвестр.
- ‡начит, и тетю Ђнфису в геенну огненную! Ђ ты рад, что ее туда
запихнут?
- ‚вергнут! - сурово поправлЯл ‘ильвестр.
- Ќу, ввергнут. Ђ ты и рад?
- ќто не от менЯ... ’ут уж менЯ не спросЯт! —ему тут радоватьсЯ,
глупости какие спрашиваешь... ‚едь она вечнаЯ и огненнаЯ! Џомыслить ужасно.
- Ђ булочника? ‚от его бы за шкирку да в самую геенну помакать!..
Њордой его туда! ‚от бы знал!
- ’ы не болтай, не нашего ума дело... - хмуритсЯ дЯдЯ.
- Ђ вдруг Ђнфиса придет? ‚друг у тебЯ прощениЯ станет просить!..
Џростил бы?
- Ћна в грех впала. ѓрехи людЯм может отпускать только кто к этому
назначен... Џастырь духовный... Ђ Я кто таков, грехи отпускать?
- Ђ если она на колени встанет?
- Ќе встанет.
- Ђ вот если вдруг да встанет?
‘ильвестр тоскливо молчит, думает.
- Ќе встанет она никогда, - и вздыхает тЯжко, со скрипом в горле.
Љогда летом четырнадцатого года все государства, одно за другим,
пообъЯвлЯли друг другу войну, мы с дЯдей ‘ильвестром сперва даже путали,
кто с кем и против кого воюет. Џотом, читаЯ "ѓазету-копейку", стали
считать, сколько наши взЯли в плен. „осчитали в первые недели тысЯч до
двенадцати и радовались, что теперь уже война скоро кончитсЯ. „олго ли они
еще станут кобенитьсЯ, когда мы у них такую толпу, целых уже двенадцать
тысЯч забрали!
Ќаступила зима и опЯть лето, а война все шла, и мы, все соседи
перестали считать, когда кончитсЯ, и только говорили, как стало тЯжело
жить. Њы точно беднели и беднели с каждым месЯцем. ‘мешно сказать, мы
всегда были бедные, но сытые и обутые и без дров не сидели. Ђ теперь вот
получилось так: магазины, бакалейные лавки, рынок - все на своем месте, все
бы и купить, кажетсЯ, можно, но мы-то обеднели - так мне казалось, дров
мало, за хлебом очереди, жалованье ‘ильвестру будто каждый месЯц кто-то
урезывает. ‘коро стало так, что, кроме еды, самой дешевой, ничего нельзЯ
было купить. —улки? Љофту? - думать нечего, а Я, как на грех, пошла расти
как на дрожжах, все мне коротко, руки длинные, из рукавов вылезают на
четверть!
Њы живем теперь не в Џетрограде - дЯдю ‘ильвестра по военному времени
перевели в депо ’орхово, по псковской дороге.
џ только два раза ездила в Џетроград на паровозе со знакомыми
машинистами навестить Ќюру. Њануфактуру ее закрыли, она поступила на
военный завод, а в революцию и оттуда ее уволили, или она ушла, не помню,
но переехала она к нам с ‘ильвестром. Ќаше ’орхово местечко маленькое и к
деревне ближе, тут с хлебом полегче, чем в Џитере.
€ тут приехал с фронта ‚олодЯ ‚ереницын. Ќа фронт его отправили за
неблагонадежность, но пробыл он там меньше года - и тут революциЯ,
понемногу все стали возвращатьсЯ, и он, как бездомный, моталсЯ-моталсЯ и
разыскал ‘ильвестра и подбилсЯ к нашему дому, и опЯть на свой паровоз
‘ильвестр его взЯл.
Ђ Ќюра обратно в Џитер не поехала. ‚сЯ ее прежнЯЯ страсть в ней
разгорелась и загудела, вроде как паровой котел, у которого
предохранительный клапан заело. Ќичего ей не надо, только ‚олодьку на себе
женить. ’ут война, революциЯ, землетрЯсение - это все ей нипочем, ей только
‚олодьку надо.
Ђ ‚олодька что? “хмылЯетсЯ. ‘высока пошучивает, будто он на лавке
сидит, а она на коленЯх перед ним, сапоги ему стаскивает...
“била бы их обоих, менЯ даже трЯсет от отвращениЯ, на эту парочку
глЯдЯ. Ќу, при мне ‚олодька сразу трепатьсЯ и величатьсЯ кончает.
…му передо мной стыдно, и длЯ виду он сразу Ќюрку забывает и
разговаривает со мной. Ћсторожно разговаривает. ‡нает мой Язык.
‡има, темнота, снег и глушь кругом нашего поселка, неспокойно, всЯ
ђоссиЯ бурлит, и половина голодает, и никто не знает, что будет через
неделю и чем все кончитсЯ.
Ђх, как стройно и гладко все и спокойно представлЯетсЯ, когда
вспоминаешь через десЯтки лет.
Ђ ведь тогда мы хотЯ и верили в победу, а ведь не знали, не знали, чем
кончитсЯ даже какой-нибудь поход на Џетроград ћденича или наступление
„еникина. Ќе знали еще, чем кончитсЯ война с ‚ильгельмом у англичан с
французами, - не знали имен тех, кто умрет, и тех, кто изменит, и названий
мест сражений и побед, катастроф и мЯтежей - все это было впереди, в дыму,
в темноте, было трепещущей загадкой, все наши судьбы еще решались, все, что
сейчас кажетсЯ так азбучно просто, стройно и неизбежно, все только-только
узнавалось. € с каким замиранием сердца от страха мы жили, с какой
ненавистью к сильному и побеждающему, удачливому, готовому восторжествовать
врагу...
Џотом, спустЯ целую жизнь, мне часто приходилось, сидЯ в кино, в
театре, смотреть героев-актеров, с озорной усмешкой, самоуверенно глЯдЯщих
в глаза белогвардейским палачам, не от бесстрашиЯ, а просто оттого, что они
уже знают все наперед и прочитали конец пьесы, и потому так непохожи на тех
людей, которым было очень страшно и которые отчаЯнно не хотели умирать, у
которых сердце мучительно трепетало и томилось, щемило от тревоги за
будущее, и они горЯчо верили, страстно надеЯлись, но только не знали, чем
кончитсЯ длЯ них сегоднЯшний день и какаЯ будет общаЯ судьба народа и
революции...
џ стоЯла часа четыре в очереди за хлебом, вернулась - дом пустой.
‘ильвестр в депо, а Ќюрки нет.
‚ечером вернулсЯ ‘ильвестр без ‚олоди - тот куда-то смылсЯ с полднЯ.
Џропали оба, с Ќюркой.
“катили в чьих-то санЯх в деревню на свадьбу. ‘оседи рассказали.
Њы с ‘ильвестром молчали. „вое суток молчали.
€з нашего красногвардейского отрЯда приходили двое, спрашивали ‚олодю.
—тоб был наготове. џ сказала: в депо, на работе.
…два они ушли, Я вскочила, оделась и пошла пешком в деревню. ’уда
верст двадцать, дорога заметеннаЯ. Џопросила подвезти каких-то попутных
мужиков. Људа там. ‘ами едут пустые, а не оглЯнутсЯ даже.
„умала, ни за что не дойти. Ќачало темнеть, шла под конец как во сне -
перед глазами мечетсЯ белое, завивает воронки сухой снежок, заметает следы
полозьев, вот-вот след пропадет, и Я осталась среди полЯ - ни столбов, ни
деревца, одни голые кусты да обледенелые кочки чухонского болота.
Ќочью дотащилась до первых домов. Ћкна темные, ни огонька, ни души,
только собаки осипшие на морозе задыхаютсЯ, давЯтсЯ со злости.
Џостучалась в одно окошко, менЯ послали по-русски, прошла еще,
постучалась в другое, менЯ обругали по-чухонски, народ приветливый, того
глЯди замерзнешь под окнами. Џрошла всю деревню. ‚се по собачьему лаю
слышали, как Я прошла улицу из конца в конец и пошла обратно, и только
тогда кого-то любопытство взЯло. ‚ыглЯнул из ворот какой-то косматый,
дождалсЯ, пока Я подойду, назвал менЯ дурой, это уж ласково было после
того, что Я наслушалась под окнами, и, главное, объЯснил, что свадьба идет
в баронском имении, а не в деревне. Ђ где имение? "„а сожгли, конечно!" -
сказал он и ушел, захлопнув калитку, однако перед тем махнул рукой в
какую-то сторону. џ туда и поплелась по следам, перешла по льду через речку
и пошла-пошла в горку и разглЯдела - деревьЯ стоЯт четырехугольником без
снега, черные, обугленные деревьЯ. Џотом фундамент разглЯдела, где ветер
сдул снег с черных кирпичей.
Ћбыкновенно трубы остаютсЯ - а тут труб не было, но Я догадалась, это
баронское имение, услышала пьЯную гармошку и скоро нашла и самую гулЯнку по
случаю свадьбы, мужики все в солдатском, бабы и девки толпЯтсЯ в
сарае-сушилке, дым столбом от махры, свету только в двух концах, в одном
углу поют одно, в другом - другое, и гармонист пьЯной мордой на мехи падает
и тЯнет что попало, вразброд. „ва пожилых солдата топчутсЯ, схватившись за
руки, думаЯ, что плЯшут, счастливо пьЯные, полюбуютсЯ-полюбуютсЯ друг на
друга и поцелуютсЯ с размаху, наглЯдетьсЯ не могут. Ќаверное, празднуют,
что отделались от войны, от фронта, от старого режима и вот опЯть очутились
в родной деревне, выпили, напились, третий день пьют и на чьей-то свадьбе
плЯшут.
џ, по стенке пробираЯсь, стала осматриватьсЯ, протискиватьсЯ между
пьЯных, через плечи заглЯдывать. ‘прашивать было некого, тут свою-то
фамилию не всЯкий бы выговорил.
Ќюрки нигде не было, ‚олоди тоже.
ЏышущаЯ баба с разгону наткнулась и уцепилась за менЯ, еле устоЯла на
ногах, потом отодвинулась, чтоб получше менЯ рассмотреть, и вдруг
восторженно изумилась: "„оченька!.." Ќежно стала гладить по лицу шершавыми
руками и залилась слезами. „остала со стола кусок ржаного пирога с кашей и
стала менЯ кормить из рук, давала откусить, подставив ладонь ковшиком, чтоб
каша не сыпалась на пол. Љогда набиралось порЯдочно каши у нее в ладони,
она говорила: "Ќу-ка!" - Я открывала рот, и она с маху забрасывала кашу и
хвалила менЯ, радостно приговариваЯ: "‚от как у нас!" Љазалось ли ей, что Я
маленькаЯ, или она понЯла, что Я совсем дохожу от холода, руки мои не
держат от усталости и голода, крошки тепла во мне не осталось.
Ѓаба потЯнулась и схватилась за жестЯную кружку, которую подносил ко
рту бородатый пучеглазый мужик. Ћн стал не давать кружку, даже возмутилсЯ,
что хотЯт у него отнЯть, тогда моЯ баба ткнула его кулаком в щеку и отнЯла
кружку. Њужик загрозилсЯ, вскочил, споткнулсЯ, чуть не упал, но потерЯл нас
из виду и стал оглЯдыватьсЯ, выпучив глаза.
џ глотнула из кружки, мне стало горЯчо в груди, в животе, баба
привалила менЯ к толстому плечу, и Я как в темный погреб оступилась,
заснула, но ненадолго, наверное. Џахнуло морозом со двора, Я пришла в себЯ
- ничего не изменилось вокруг, только двери на мороз были открыты, какаЯ-то
компаниЯ, галдЯ и спотыкаЯсь, валила к нам со двора, и там была Ќюрка.
џ пошевелилась, баба моЯ, не открываЯ глаз, сквозь сон прикрикнула:
"‘пи, спи...", но Я высвободилась и встала. Ќюрка менЯ увидела, и ее всю
перекосило от досады и испуга, а ‚олодька растопырил руки и закричал:
- Љого Я вижу!.. - дурацки обрадовалсЯ, а когда Ќюрка отпихнула его
локтем в грудь, он удивилсЯ, замолчал, хмурЯсь. ЏьЯн он был, как на третий
день бывают, - не совсем на этом свете, а на каком-то другом, своем пьЯном,
где все по-своему - перекошено, плывет, качаетсЯ, как отражение в колодце,
когда туда бухнетсЯ с размаху ведро.
џ подошла вплотную и сквозь шум, говор и мычанье гармошки стала
кричать прЯмо в его бессмысленную рожу, ругала его паразитом, уговаривала
ласково, и все повторЯла, что за ним пришли, пришли, пришли из отрЯда, его
ждут, ждут, ждут, надо скорей возвращатьсЯ, а то отрЯд уйдет, а он
останетсЯ, - а он жалобно морщил лоб, когда Я ругалась, и начинал весело
ухмылЯтьсЯ, когда Я его ласково упрашивала, а когда Я его хватала за
гимнастерку - встрЯхнуть, Ќюрка остервенело отрывала мою руку, отшвыривала
от него. “била бы Я этих обоих, если б могла.
‚друг в ‚олодьке что-то проЯснилось, и он сказал:
- ’ак ты хочешь-то чего? ‚ депо надо?.. ‚ чем дело? Њахнем в депо!..
‚округ нас уже прислушивались: что за крик?
- ’ы в депо? - удивилсЯ какой-то солдат, услышав ‚олодьку. - Ђ чего
тебе в депо?
- ‚ депо!.. - сказал ‚олодька, но Я видела по глазам, что он опЯть уже
уплывает в пьЯную муть.
џ ухватилась за солдата, он был из поселка.
- ЋтрЯд собирают! ѓудок дают! - џ соврала, гудка не было, но мы его
все времЯ ждали - это был сигнал собиратьсЯ и вообще бедствиЯ
какого-нибудь, пожара, аварии, тревоги.
- ‚от оно! ѓудок!.. Ќу, давай кончай гулЯнку, поехали.
- ќто куда? - удивлЯлсЯ ‚олодька, он уже опЯть потерЯл сознание, но
солдат его повернул и толкнул в плечо, потом под руку подхватил. Ќюрка
вцепилась не пускать солдата, Я изо всех сил потащила ‚олодьку за другую
руку, кто-то завизжал, поднЯлсЯ хохот, мы чуть всей компанией не грохнулись
на пол, споткнулись на спЯщего поперек прохода мужика, в дверЯх кто-то менЯ
на прощание треснул в суматохе по затылку так, что Я через порог полетела
на обледенелую, вытоптанную в снегу дорожку, разбила колени да еще и лбом
стукнулась.
Ћчухалась и увидела, что в розвальнЯх вповалку лежат какие-то люди, -
потом убедилась, что и ‚олодька с Ќюркой там, а солдат нахлестывает лошадь.
Љакие-то мужики выскочили и пробежали мимо с руганью - ловить - и чуть
было не догнали, да лошадь пошла вскачь. Њужики, возвращаЯсь, ругались,
сморкались, хрипло переводЯ дух, и Я подумала, что вот сейчас они менЯ
убьют, но они почему-то не догадались, наверно потому, что какие-то парни,
с хохоту помираЯ, стали дразнить, что хозЯева кобылу упустили, и те полезли
дратьсЯ с ними.
€ Я поплелась опЯть той же дорогой домой. Љровь застыла на голых
коленках - чулок на коленЯх не осталось вовсе, а это у менЯ была
единственнаЯ пара. € за что по затылку стукнули? € кто? Ђ эти уехали,
сволочи, могли бы отъехать и подождать... Ђ может быть, Я и не так думала и
мне только теперь кажетсЯ?
Ќет, чулки-то Я помню: они менЯ приводили в отчаЯние - Я навсегда без
чулок осталась. Ќаверное, во всей ђоссии нет нигде длЯ менЯ целой пары
чулок, вот о чем Я думала и больше ничего не помню - все стерлось, слишком
Я устала.
Ќо ведь дошла!.. џ уже близко была от поселка, серело утро, когда
услышала тЯгучий паровозный гудок и по голосу узнала - это ‘ильвестров
паровоз дает сигнал. “ него был особенный гудок, паровоз был џрославской
дороги, на них были "волжские" такие гудки, тройные, сразу можно узнать.
џ хотела побежать, но только плелась и всхлипывала от бессильного
отчаЯниЯ: гудок зовет, а где ‚олодька, в каком он виде? ЋчухаетсЯ ли?
Џока дошла до дому, гудок оборвалсЯ, и тут мне стало еще страшнее от
тишины.
‚ доме было тоже тихо, пусто, никого, Я, как была, повалилась на
постель в полусне от усталости и ото всего, что было, даже думать ни о чем
не могла, и как будто во сне стала видеть, как Я все иду, слушаю долгий
гудок, как опЯть вхожу во двор, поднимаюсь на крыльцо, заметенное свежим,
чистым снегом.
‚ дверь стукнули, и вошел красногвардеец, не наш деповский, а с
химического. ЋпЯть спрашивал ‚олодю. џ опЯть соврала, что он, наверное, уже
ушел на товарную, где сборный пункт.
- Ќичего подобного, - сказал красногвардеец и осмотрелсЯ по сторонам,
будто подозревал, что ‚олодька мог под стол спрЯтатьсЯ.
- Ђ чего гудок? ќто сбор или учение какое?
- “чение? „а. ‘амое учение началось. ѓерманские войска начали
наступление на Џетроград.
Ћн ушел, а Я все сидела и думала, как Я сюда пришла, как поднималась
на крыльцо, какой снег лежал на ступеньках... € вдруг менЯ что-то так и
приподнЯло: Я протерла глаза, пошла выглЯнула на крыльцо и уставилась на
ступеньки. „ва следа красногвардейца вели в дом и из дома, и рЯдом мои
следы. џ пошла к калитке и там отыскала двойной след по снегу через весь
двор, за угол сараЯ, вокруг кустов наискосок... прЯмо к двери в баньку. џ
толкнула дверь, сорвала крючок, Я так и знала: ‚олодька лежал на
раздевальной полке, икал и таращилсЯ в потолок - и был еще пьЯнее, чем на
свадьбе.
- Џронюхала! - закричала на менЯ Ќюрка. - пиониха! ’ы чего это
шпионничать за нами взЯлась, дрЯнь девчонка! - замахнулась и зубы стиснула,
но тронуть менЯ не посмела.
џ оставила дверь настежь, вышла за калитку на улицу - и тут чуть в
снег не села, ноги подогнулись.
- Љто тебЯ по лбу треснул? - Џередо мной стоЯли две девочки - ‚арька и
еще одна, - они вечно приставали и умолЯли им почитать "Ќатпиркиртона" - у
менЯ сохранилсЯ десЯток тоненьких, как тетрадки, книжонок, недельных
выпусков про знаменитых сыщиков Ќат Џинкертона и Ќик Љартера с картинками
цветными на обложках, там обЯзательно кто-нибудь палил с огнем и дымом из
револьвера, рушилсЯ, взмахнув руками, в бездну или замахивалсЯ
окровавленным ножом. ‘ама-то Я уже давно такого не читала - из "старого" Я
теперь только стихи читала, плакала от жалости к Ќаполеону, про которого
знала только, что у него треугольнаЯ шлЯпа и серый походный сюртук, и
дальше, что в "‚оздушном корабле" сказано у ‹ермонтова, как он зовет
гренадеров и сына, и никто его не слышит, и капают горькие слезы из глаз на
холодный песок, а у менЯ сердце надрываетсЯ от сочувствиЯ...
џ показываю ‚арьке разбитые коленки с застывшими ссадинами, и девчонки
ахают, и, пока они не очухались, гоню их, чтоб бежали в депо к дЯде
‘ильвестру, - пускай скорей идет домой. Ћни бегут, оглЯдываютсЯ на менЯ, а
Я машу - бегите скорей.
џ нагребла ладонЯми большой комок снега, ткнулась в дверь баньки,
опЯть заперто, Ќюрка, значит, опЯть крючок загнула, Я толкала ногой,
плечом, все-таки вбилась в дверь, кричу:
- ’ы гудок слышала, дура?!
Ђ она и рада, что уже отгудело, считает себЯ победительницей, идиотка
несчастнаЯ, что удалсЯ ее хитроумный план ‚олодьку увезти на свадьбу,
перепоить, спрЯтать.
- Ќам тут не слышно! - и лобик ‚олодьке трЯпочкой утирает. - ‚идишь,
он больной!
џ подскочила к этому больному, влепила в рожу полную пригоршню снега и
хотела растереть, да Ќюрка на менЯ кинулась, чтоб Я, значит, его не смела
трогать.
Ћна менЯ колотит и отрывает, а Я ее не трогаю, а тащу и дергаю
‚олодьку и наконец его, как свиную тушу, с полки свалила на пол, а Ќюрка
над своим цыпленочком квохчет, как наседка, на менЯ кидаетсЯ, вопит:
"‡меЯ!", "Ќе смей!..", "Ћн больной..." - как самаЯ темнаЯ деревенскаЯ дура
баба! Ђ ее цыпленочек по полу сапожищами скребет и мычит, будто у него во
рту коровий Язык ворочаетсЯ. ’ьфу!..
€ наконец поЯвилсЯ дЯдЯ ‘ильвестр. Ќюру он отодвинул рукой так, что
она к стенке отлетела, села на пол и запричитала: за что мы ее ненавидим и
за что ‚олоденьку погубить задумали...
„ЯдЯ ‘ильвестр сейчас же принес лоханку и пучок перьев, велел мне
держать ‚олодьке голову и всунул ему перьЯ в пасть. ‘редство безотказно
сработало, Ќюшка увидела, что ‚олодЯ начинает возвращатьсЯ с пьЯного света
на вашу землю и, значит, всЯ ее хитраЯ интрига лопаетсЯ.
’огда она от злости стала Язвить ‘ильвестра в больное место - что у
него иконы висЯт, в церковь ходит, менЯ по Ѓиблии читать выучил, а теперь
стал с безбожниками заодно.
- „урища вавилонскаЯ, - спокойно сказал ‘ильвестр, обмакнул трЯпку в
ведро и стал возить по ‚олодькиной пьЯной морде, да так, что тот начал за
него руками хвататьсЯ и на ноги привставать.
’ут Ќюрка совсем осатанела, стала тонко выкликать:
- Ђх, как это приЯтно видеть, в безбожники перекинулись, в безбожники!
ЏоздравлЯем, дЯдечка!.. Ћчень поздравлЯем! - ™еки у нее горели как в
лихорадке или как у кликуши, и тут-то мне стало окончательно видно, как это
все заранее, не случайно было задумано - увезти ‚олодьку в деревню, чтобы
укрыть от беды. - Ђ что поп говорил намедни? ‚спомните-ка, что поп! Ђ?
- Ћн не поп, а батюшка.
- Ђ если батюшка, что ж вы на его проповедь плюете?
- ЋпЯть ты дура... Ќу-ка, стой сам, голову подыми!.. ‘той, ‚олодька,
тебе говорЯт! Ќу!.. ‚ церкви он батюшка. Ђ на базаре - он мне всего ничего.
‘корее всего, подозрительнаЯ личность.
Ќюрка стала реветь без слов, а ‚олодЯ, белый как бумага, лепетал и
точно боролсЯ с кем-то, кто подшибал его под коленки, опрокидывал навзничь
и душил.
Ќюрку ‘ильвестр послал караулить у калитки, чтоб с улицы никто не
увидел, как мы втаскиваем ‚олодьку в дом.
Џотом Я села его сторожить, он лежал в темноте за печкой и стонал, что
у него голова разрываетсЯ. ‘ильвестр ушел на паровоз - в депо, там все
томились в ожидании самых страшных известий, а их все не было.
- Џить хочешь, ты, несчастный?
- Ќе хочу, а ты возьми почитай мне... до того все кругом ходит...
‡ацепитьсЯ бы за что...
- €шь, захотел!
- Ќу, поговори чего-нибудь. ‘кажи чего ни на есть...
- Ќечего мне с паразитом разговаривать.
- Џочитай... Њученье... ѓолова!..
- ’ак тебе как раз и надо. ЊучайсЯ. ‚от сейчас дадут гудок, отрЯд
уйдет, а ты валЯтьсЯ за печкой останешьсЯ. Џозорный человек.
- џ подымусь.
- Ќа корЯчки... Џаразит! Џогибший ты человек сегоднЯ станешь!
‘ейчас мне даже не совсем понЯтно, с чего это началось. ‘нега за
окном, фиолетовые сумерки, кончаетсЯ короткий зимний день, Я все сижу на
табуретке за печкой Я повторЯю, читаю вслух наизусть, а он все просит еще:
"по синим волнам океана, лишь звезды блеснут в небесах, корабль одинокий
несетсЯ, несетсЯ на всех парусах..."
ЉажетсЯ, он плохо понимает, что дальше, все просит повторить "по синим
волнам океана..." и тогда, вслушиваЯсь, перестает даже зубами скрипеть и
постанывать.
џ читать могу это хоть целый день, мне не надоест и каждый раз плакать
хочетсЯ, так жалко этого, в сером походном сюртуке, никто ему не
откликаетсЯ, пока не озаритсЯ восток...
Љогда Я читаю громко и медленно - мне хоть не слышно, как ‚олодька
боретсЯ со своим мерзким похмельем и как в соседней комнате икает
изнемогшаЯ от долгого рева Ќюрка.
Џомолчу-помолчу и опЯть начинаю нараспев - тогда Я совсем не заикаюсь,
- точно молитву-заклинание от злого духа: по синим вол-нам оке-аа-на!.. - и
от усталости, бессонницы все плывет и волнами качаетсЯ перед глазами.
‚друг ‚олодЯ внЯтно произносит ругательство. џ настораживаюсь:
очухалсЯ!
- ќто ты кому?
- Џро этих... гадов. ’ы читаешь, изменили и продали...
- ‚от-вот: другие ему изменили. € пропили шпагу свою! ‘лыхал? Џропили!
- „у-ура! - ‚олодЯ рывком пытаетсЯ вскочить, ему опЯть делаетсЯ худо,
потом он цеплЯетсЯ за менЯ, поднимаетсЯ потихоньку, Я его обнимаю под мышки
и помогаю. Ћн встает и долго стоит, держась за печку.
Џотом Я провожаю, поддерживаЯ под руку, до калитки, там он буркает: "џ
сам" - и идет, уходит по улице. џ снова на минуту вижу его уже вдали, под
фонарем, когда он перешагивает через рельсовые пути и совсем пропадает в
глухих сумерках.
’емнеет, темнеет. ЌачинаетсЯ эта ночь.
Ќачалась и идет эта ночь. џ стою, укрывшись от метельного ветра за
углом пакгауза, засунув руки под мышки. „аже скулы ломит, так устала
стискивать зубы - чтоб хоть не стучали. ѓлаза горЯт от бессонницы, холодно,
холодно, даже тут, за углом, ветер продувает всю мою одежонку, точно Я
голаЯ стою на снегу.
‚аленки худые и короткие, опорки какие-то уродские, рукава на кофте
коротки... ‚ыросла - Я теперь долговЯзаЯ девчонка-подросток. „евушкой менЯ
не назовешь, нет... •ороша девушка: худаЯ как щепка, да еще заика, ни кожи
ни рожи - одни глаза. ’еперь носЯт челку, Я сама себе подстригла, глЯнула в
зеркало, да так и отскочила. Џравда, Я насмешливаЯ - за это менЯ немножко
уважают. € не любЯт за это.
’оварнаЯ станциЯ, пути, пакгаузы - все тонет в темноте, ничего не
разглЯдишь, только два керосиновых фонарЯ, далеко друг от друга, качаютсЯ,
качаютсЯ, и вокруг них вьетсЯ сухой снежок, как мотыльки вокруг свечки...
летом... у открытого окна... џ заснула, оказываетсЯ, стоЯ, но проснулась
сейчас же, услышав отдаленное знакомое погромыхивание медленно катЯщегосЯ
товарного состава.
€з темноты выползали, пЯтЯсь задом, без фонарей, теплушки с белыми от
снега крышами.
џ дождалась, пока не подошел паровоз - на нем маслЯнисто горел огонек,
- на тихом ходу подбежала, уцепилась за поручни и вскарабкалась наверх.
‘ильвестр и ‚олодька наперебой закричали, что Я сумасшедшаЯ,
ополоумела, нечего мне здесь делать: они были очень рады, что Я вдруг
оказалась тут, видно уже не надеЯлись, что менЯ увидЯт.
’ак она началась и пошла, наверное, самаЯ долгаЯ в моей жизни ночь;
помню только налетающие из темноты клубы дыма, раскаленный жар и свет из
топки, когда ‚олодЯ подбрасывает дрова и шурует, с ожесточением гремЯ
железом, - и снова темнота и холод. Џаровоз то пЯтитсЯ, то ползет на другой
путь - ‚олодька соскакивает и сам перекладывает стрелки, гремЯт,
перекликаЯсь, буфера, и, главное, мы все чего-то ждем. € на товарной
платформе, где неловко строитсЯ и перекликаетсЯ красногвардейский отрЯд,
тоже все ждут. ‚се знают, что началась какаЯ-то новаЯ война - германские
вильгельмовские войска, которые воевали с нашими царскими, теперь идут на
нас, на революционный Џетроград, на Џсков. Ќет никакого "фронта", сообщений
‘тавки командующего, а просто вон оттуда, куда уходЯт эти рельсовые пути,
прЯмо по нашей дороге на нас надвигаетсЯ германскаЯ армиЯ с пушками,
пулеметами, газами, с мерно топающими солдатами, по-прежнему послушными
своим офицерам и генералам.
€ против них собралсЯ, топчетсЯ и стынет на морозном ветру наш отрЯд с
винтовками, в солдатских шинелЯх и черных пальто, в папахах и картузах. € у
них два пулемета, которые наши смазчики прикрывают промасленными трЯпками
от снега.
‘вЯзь плохаЯ, приказа никакого нет, ночь не думает идти к концу, а
будто растЯгиваетсЯ все длиннее - чем больше ее проходит, тем больше
впереди остаетсЯ, и уж не помнишь: устал ты или нет, спал или нет, и когда
и чем все началось, не помнишь, точно ты в какой-то особый мир попал -
ночи, ожиданиЯ, тревоги.
Ќаконец отрЯд погрузилсЯ, и откуда-то стало известно: "‘ейчас
отправЯт!.."
Џодходит какой-то солдат, подзывает к себе ‘ильвестра и дает ему
винтовку, одну на двоих. Џока ‘ильвестр распихивает по карманам обоймы, Я
насмешливо спрашиваю ‚олодю:
- Ќу, говори, что мне Ќюшке передать от тебЯ?
- —его еще говорить?
- “х ты! ‚месте пировали, неразлучные такие!.. Ђ тут на прощание и
никакого звука вЯкнуть не может!.. Ќу?
- ЋтвЯжись-ка ты. Ќечего мне говорить. Ќе до того.
- Ќе до того? Ќу ладно, так и быть, сама скажу за тебЯ. ‘кажу: просил
хранить в глубине груди воспоминание незабвенной встречи.
- Ќе смеешь ты ничего этого говорить, чего ты ко мне пристала?
‘бесилась, что ли?
- Ќадо же по-приличному вам проститьсЯ. Ќюрочка небось сейчас такие
переживает страданиЯ, ведь мы тебЯ от ней силком увели!
- ‹адно уж, молчи ты... ‘кажи спасибо за угощение... ’ьфу!
- Ђ-а! ’ебЯ угостили! ’ы уж молчи лучше.
- ЋтвЯжись к черту со своей Ќюшкой вместе. ’ошно. ’ошно же мне!
- € выходишь подлец за такие разговоры.
- Ќу и слазь к черту с локомотива.
- Ќе твой локомотив, ты тут не начальник, ты подручный, не командуй,
шуруй лучше в топке, давление упустишь.
џ спрыгиваю, чуть не падаю на землю и стою жду, чтоб проститьсЯ с
дЯдей ‘ильвестром, когда он кончит разговаривать.
џ презираю Ќюшку, ненавижу ‚олодьку, в особенности их вместе, только
‘ильвестра люблю, он и ‚олодьку вытащил из такого позора, что тому бы весь
век не отмытьсЯ.
џ целую дЯдю ‘ильвестра в щеку, он что-то бурчит и тоже тычетсЯ
холодными губами мне в щеку. Ќикогда менЯ не целовал, завода у нас не было
- целоватьсЯ, даже когда Я маленькаЯ была.
Џотом подает наверх винтовку ‚олоде и сам лезет за ней следом на
паровоз. Љто-то бежит к нам из помещениЯ станции, где телеграф. Ќаверное,
дадут отправление.
Њы знаем, что уж последнЯЯ самаЯ минута пошла. ‚олодЯ, свесившись на
вытЯнутой руке, протЯгивает ко мне в темноту другую руку и говорит:
- Џрощай, однако!
‚от и все, думаю Я с тоской и насмешливо передразниваю:
- Ќу, однако, прощай! - издали протЯгиваю и быстро отдергиваю руку.
Џаровоз, готовый к отправлению, тЯжело бухает, выпускаЯ пар; дым из
трубы кидаетсЯ по сторонам, книзу, окутывает менЯ. џ минуту ничего не вижу.
‚се кончилось, а Я просто стою и дожидаюсь отправлениЯ. џ себЯ ничем
не выдала, не опозорилась, а теперь уж все равно: спутались они с Ќюркой и
когда, противна Я ему или нет, ненавидит он менЯ, смеетсЯ или что другое, -
все, все равно. …сли б Я была настоЯщаЯ девушка, красиваЯ, в шлЯпе... „а
пес с ней, со шлЯпой. Ѓыли бы хоть валенки и кофта по росту и не будь Я
такой щепкой... Ќу будь Я вот как Ќюрка, только без ее бабьего характера, -
Я бы... Ќет, Я и тогда бы ничего не показала...
ќто все мысли давние, привычные, они не тут на платформе, в ожидании,
складываютсЯ в голове - только Я все выводы из них держу в голове этой
ночью, когда стою на морозе и дым клубами мечетсЯ на ветру, взлетает к небу
и снова бросаетсЯ к самой земле.
Ђ отправлениЯ все нет.
‚друг Я вижу ‘ильвестра и ‚олодю - они торопливо шагают по платформе,
а около паровоза остаетсЯ Ћкунчиков из нашего депо, маленький, сутулый, в
долгополом пальто. ‚интовка с примкнутым штыком кажетсЯ больше его ростом.
ќто странно, но в странном, совершенно особенном мире этой ночи ничему не
удивлЯешьсЯ. „аже когда Я вижу, что отрЯд начинает выгружатьсЯ из вагонов!
Љрасногвардейцы толпЯтсЯ у вагонов, строЯтсЯ и, топаЯ вразброд,
проходЯт вдоль платформы до самого ее конца. ’ам они приостанавливаютсЯ и
один за другим приседают и, стукаЯсь штыками, спрыгивают в темноту. Џотом Я
сквозь снег вижу их вдали, как они проходЯт мимо фонарЯ. ‚ ту сторону. Љ
Џскову. —то ж они, пешком пошли навстречу германцам?
‚озвращаютсЯ ‘ильвестр с ‚олодей.
- ’ы что ж не ушла? ’ы иди!.. - озабоченно говорит ‘ильвестр, Я не
двигаюсь с места, и он сейчас же делает мне знак залезать на паровоз.
€ все начинаетсЯ сначала, наш паровоз маневрирует по запасным путЯм,
какие-то люди бегут впереди, переводЯт нам стрелки, мы толкаем вагоны, нас
отцеплЯют, спереди прицеплЯют платформы. ‚се кричат, торопЯтсЯ, а Я стою,
прижавшись, в уголке, ночь не кончаетсЯ, или совсем не идет, стоит на
месте. „а, отрЯд ушел пешком навстречу германским войскам. ‘оседнЯЯ
станциЯ, ‚олковы ЃелЯны, нам уже не отвечает, - значит, немцев пропустили -
они двигаютсЯ прЯмо эшелонами на Џетроград. Џо рельсам!
“жасное это слово: пропустили!
€ вот теперь перед нашим локомотивом две платформы с грузом длЯ
химического завода - глыбы желтоватые чего-то - просто балласт. Њы опЯть у
товарной стоим и ждем, но теперь мы уже знаем, чего мы ждем: должны дать
знать с разъезда - и тогда паровоз с балластом пойдет навстречу, на
столкновение, чтоб закупорить путь сразу за мостом. ‘ разъезда дадут знать.
€ли не успеют и не дадут. ’огда нужно самим решить; только бы не упустить
момента. Ќе "пропустить".
џ сошла на платформу, смотрю туда, где светЯтсЯ два окна станционного
домика. € все смотрЯт туда, где за окнами горит керосиноваЯ лампа, ходЯт,
курЯт какие-то люди, сидит у двери бородатый солдат с винтовкой, а рЯдом за
занавешенным освещенным окном, мы знаем, сидит телеграфист и тоже ждет.
€ вдруг ожидание кончилось. ‚се ожило. Љто-то выскочил из помещениЯ,
вглЯделсЯ в нашу сторону, махнул рукой, крикнул: "‘ейчас!" - и опрометью
кинулсЯ обратно.
‚олодЯ спрыгнул совсем рЯдом со мной на платформу.
- Ќу! - сказал он, быстро и весело дыша после горЯчей работы у топки.
- ‡начит, дают отправление!.. Џрощай же!
- Џрощай, - отзываюсь Я и с удивлением вижу, что он улыбаетсЯ, как
будто радуетсЯ.
- Џрощай. Џрощай же ты, моЯ ненаглЯднаЯ, - это он очень тихо и правда
радостно сказал.
Њы стоЯли не шевелЯсь, близко лицом к лицу, рЯдом шумно бухал и шипел
паром паровоз, клубы дыма налетали на нас, но Я все равно видела его лицо,
в темноте видела - точно с глазами у менЯ что-то случилось, и Я знала, что
вот сейчас, сию минуту все кончитсЯ и ничего больше не будет, но это мне
теперь все равно, во мне уже все повернулось, запело, расцвело, точно Я в
эту минуту перестала быть озлобленно-несчастной, кусачей, колючей
девчонкой, стала красиваЯ, счастливаЯ, любимаЯ, ни перед кем не виноватаЯ.
€ то невозможное мое, тайное-претайное ото всего света, от себЯ самой даже
спрЯтанное, что от одного своего имени, произнесенного шепотом, сразу
сжималось в жалкий больной комочек, - моЯ любовь с этой минуты стала чем-то
неизмеримо прекраснее менЯ самой.
‚переди громко щелкнула стрелка - давали путь, мы слышали, но стоЯли,
как скованные страхом, - упустить из рук то, что в них вдруг очутилось. ‘
двух сторон у нас все было отрезано: прошлого с гульбой, пьЯнкой, с
влюбленной Ќюркой - уже нет. Ѓудущего - всего одиннадцать километров, до
столкновениЯ со встречным эшелоном за мостом, - значит, тоже нет, есть
только то, что есть: сказанные слова и лицо, светЯщеесЯ в темноте.
- Ќу!.. - тихонько вдруг вскрикнул маленький Ћкунчиков и, как-то
сгорбившись, бросилсЯ, ткнулсЯ, прижалсЯ и обнЯлсЯ с ‘ильвестром. € все
кончилось. Ћкунчиков быстро обнЯл ‚олодю, ‘ильвестр поцеловал менЯ - во
второй раз в жизни - и, ото всех загородившись, незаметно перекрестил менЯ
торопливым крестом и, не оглЯдываЯсь, вскарабкалсЯ на паровоз.
Њедленно разгонЯЯсь к полному своему ходу, паровоз нетерпеливо зарычал
и пошел. Ћгней никаких не было, скоро звук затих в далекой тишине. ‚се, кто
были на платформе, так и стоЯли, не двигаЯсь, глЯдЯ вслед.
Ќе помню, совсем не помню, что Я думала, глЯдЯ в пустоту, туда, где
затих последний отзвук колес. „умала ли, что простилась с ними обоими
навсегда? Ќет, наверное, нет - ведь Я вовсе тогда не знала, что значит это
- "навсегда"... „а понимаю ли Я его и теперь?
‚ ту ночь только гораздо позже мы все, кто был на товарной, узнали,
что было дальше: у разъезда навстречу паровозу ‘ильвестра выбежали
красногвардейцы - издали размахивали красным фонарем, но увидели, что он и
не думает сбавлЯть хода, ничему не верит, приготовилсЯ только к одному -
идти полным ходом до столкновениЯ в лоб. Љ счастью, кто-то догадалсЯ -
осветили фонарЯми красное знамЯ и людей около него. ‚олодЯ рвал изо всех
сил и еле оторвал руку ‘ильвестра от рычага, чтоб начать тормозить.
‘ильвестр как бы застыл, отрешилсЯ от жизни, сомнений, надежды ради одного
- не пропустить, закрыть путь. € нехотЯ возвращалсЯ к сознанию
окружающего... Ѓои в те дни уже завЯзались под Џсковом, но эшелонов с
германскими войсками на путЯх не было...
„а, это все прошло. Џотом и то, что после этого было, тоже прошло.
‚стречались мы с ‚олодей редко, при всех. ѓлЯдели и молчали. Ѓыло отчего
молчать. ЋбыкновеннаЯ жизнь пошла дальше, а та ночь, с ее сумасшедшим
дымом, мечущимсЯ на морозном ветру, не могла продолжатьсЯ в этой жизни. „лЯ
менЯ все было так, будто ‚олодЯ вправду погиб в ту ночь, а Я опЯть стала
долговЯзой девчонкой-подростком. „аже если бы Ќюры вовсе на свете не было,
все равно у той ночи не могло быть ни утра, ни днЯ...
€ все-таки, значит, зажило. ‚ начале жизни - в ее раннем апреле -
такое заживает... ќто нам только обманчиво кажетсЯ, что мы живем все в
одних и тех же неподвижных домах, среди неизменных городов, - нет, скорее,
мы живем в вагонах какого-то неустанно бегущего поезда и каждое утро
просыпаемсЯ уже не на той остановке, где так спокойно легли спать
накануне...
џ опЯть в Џетербурге-Џетрограде, но его уже вовсе нет на свете - того
города, по улицам которого мы, бесприютные, слонЯлись с дедом ‚асей.
Љак будто все осталось на своем месте, все как было: прЯмые, как по
линейке, проспекты, приземистые бастионы крепости над водой, черные, как
чугун, памЯтники на просторных площадЯх, молчаливые пустые дворцы и
бесконечные мосты, перекинутые над темной шириной реки, стоЯт на своих
местах, упираЯсь в берега, - все как было, но изменилось все, прежнЯЯ жизнь
безвозвратно ушла из города - он завоеван ђеволюцией, опустел, а новый
город на его месте только-только начинает свою жизнь: зеленаЯ травка
тихонько пробиваетсЯ среди камней мостовой, с которой исчезли все экипажи,
кареты и извозчики. Њы-то ходим пешком...
...ЉажетсЯ, какой-то июнь или май, потому что белаЯ ночь, кругом
светло, но так пусто и безлюдно, что мы с ‘ережей стоим, обнЯвшись, и
целуемсЯ на набережной, невдалеке от ‡имнего дворца.
Њаленькие волночки непрестанно поплескивают внизу под нами о ступени,
Я чувствую ладонью прохладную каменную шершавость гранитного парапета.
Ќи души на длинной набережной, белесое ночное небо отсвечивает в
зеркальных окнах обезлюдевших особнЯков, ровно вытЯнувшихсЯ вдоль всего
берега Ќевы. Ќемые, притихшие окна домов, города, покинутого неприЯтелем.
€ свежаЯ зелень ‹етнего сада, горбатые мостики, по каменным плитам
которых так звонко щелкают наши шаги, пустаЯ гладь необъЯтных площадей -
все это громаднаЯ расчищеннаЯ площадка, где начнет строитьсЯ совершенно
небывалаЯ наша новаЯ жизнь, где все будет по-другому, все!
Љак буквы Ять и твердого знака и рукопожатий - не станет бедности,
несправедливости, угнетениЯ, насилиЯ, уродства, подлости, болезней. Ѓудет
новаЯ семьЯ, новаЯ гордаЯ, как у нас, свободнаЯ любовь, новые стихи, новаЯ
неслыханнаЯ музыка - не знаю какаЯ, просто старого ничего не останетсЯ -
только музеи. ‚ особенности где стоЯт греческие статуи - Я уже много раз их
видела, и потом менЯ поразила перваЯ в жизни лекциЯ, когда Я впервые
услышала эти волшебные слова: ќллада, ќвбеЯ, ќгейское море, какой-то
Ђхиллес, Џелеев сын, Ђфины и ’роЯ...
’акое, как "Њертвые души", Я тогда не читала, да и не хотела.
Џопробовала: обывательщина, чиновники, помещики, все отжившее такое, чего и
на свете уже нет, - кому это интересно? Ќу их! ’о ли дело шумные народные
собраниЯ, клЯтвы, битвы с персидскими царЯми...
џ пробовала кое-что рассказать ‘ереже, но ему это неинтересно, и вот
мы просто целуемсЯ на набережной, хотЯ идем к себе домой, и все никак не
можем дойти, очень давно идем, наверное уже часа четыре, - вдоль
набережных, через мосты. “же около самого дома мы замечаем, что морды у нас
перепачканы в угольной пыли, - мы работали, разбираЯ развалины сгоревшего
деревЯнного цирка "Њодерн". €, наверное, гладили друг друга по лицу черными
лапами.
Њы хохочем и бегом спускаемсЯ к самой воде по каменным ступенЯм, туда,
где висЯт громадные чугунные баранки - толстые кольца, вделанные в
гранитную стену набережной, - длЯ причала каких-то там старинных галер или
шхун.
‘тановимсЯ на колени и, по очереди придерживаЯ друг друга, чтоб не
нырнуть, черпаем ладонЯми холодную воду из веющей бездонной глубиной
реки...
Џотом мы уходим в какой-то туман продолжениЯ нашей жизни, Я долго
после этого ничего не могу вспомнить. „а и зачем?

џ чувствую-помню себЯ узкой, длинно-вытЯнутой, скользЯщей, обтекаемой,
что-то во мне холодеет и замирает от все растущей радости и страха. ’олща
воды все времЯ хочет вытолкнуть менЯ на поверхность, но Я плавными сильными
толчками ухожу все глубже в холодный бездонный сумрак, запас воздуха,
кажетсЯ, уже кончилсЯ, но Я еще могу терпеть, хочу дойти до предела и потом
не торопЯсь всплываю, медленно, с широко раскрытыми глазами. ‚округ
становитсЯ все светлее, зеленее, Я вижу снизу дно лодки, вдавившеесЯ в
воду, отклонЯюсь в сторону, чтоб не зацепитьсЯ за весло, точно
переломленное у поверхности, и, с всплеском вынырнув, вдыхаю и жадно, почти
с болью, хватаю открытым ртом живой, желанный, вкусный воздух, которого мне
так не хватало.
‹одка кренитсЯ, все навалились на один борт в мою сторону. € наперебой
кричат с облегчением, досадой, восторгом, протЯгивают мне руки:
- ‘ ума сошла! —ерт какой! ’ак и думали, не вынырнешь. „авай в лодку!
Љак хорошо из подводного царства очутитьсЯ в мире, освещенном солнцем,
сколько воздуха, вкусного, сладкого, дыши - не хочу! џ смеюсь, винтом
верчусь в воде так, что все мелькает и слепит мне глаза, как на карусели:
гладь реки в солнечных вспышках - зеленые кудрЯвые громады деревьев у
нашего берега - Яркое синее небо - далекаЯ зелень и лодки у пристани
другого, дальнего берега, и все снова, по кругу. џ плыву к берегу, это мне
не труднее, чем ходить по траве, у менЯ правильное дыхание и стиль, и Я
узкаЯ, длиннаЯ, гибкаЯ, тело повинуетсЯ мне с наслаждением - плывет,
гнетсЯ, твердеет, напрЯгаЯ мышцы. € просит: еще, дай еще какую-нибудь
веселую работу, даже когда инструктор плаваньЯ останавливает, удерживает и
ругаетсЯ, скрываЯ гордость мною.
Ћн готовит нас длЯ показательных выступлений на празднике, и Я знаю,
что он волнуетсЯ, когда Я плыву стометровку, подстерегает момент, когда Я
ударю ладонью по краю плота, и, щелкнув в кармане секундомером, рассеЯнно
отходит в сторонку, отвернувшись, воровски бросает быстрый взглЯд на
циферблат и оборачиваетсЯ с равнодушным видом, а глаза у него
торжествующие, азартные...
‚се мое похолодевшее в воде тело обливает сухой солнечный жар, босым
подошвам горЯчо от нагретых белых досок плавучих мостков. Љто-то менЯ
зовет, и Я бегу, оставлЯЯ мокрые следы на сухих досках.
Ћколо раздевалки сидит дЯдЯ ‘ильвестр. ЌесмотрЯ на жару, он в пыльных
грубых сапогах и в выгоревшей суконной пыльной куртке, застегнутой на все
пуговицы.
„евчонки в плавках и купальниках, пересмеиваЯсь, шлепают мимо него
босиком, а он мучаетсЯ и угрюмо терпит, внимательно, хмуро смотрит вдаль,
чтоб не оглЯнутьсЯ, как несчастный человек, которого усадили дожидатьсЯ в
женской бане.
џ давно его не видела - он живет с семьей: Ќюрой, с мужем ее ‚олодей,
с детьми, - и мы совсем не видимсЯ, незачем нам видетьсЯ, и Я их почти
забыла, они где-то далеко в полудетских воспоминаниЯх, прошло всего
несколько лет, но каких - революциЯ, моЯ взрослость. ‚се, что было, - это
прошлое, а все "прошлое" сейчас длЯ менЯ так неинтересно.
…ще какой-то пузырь сидит на корточках, спиной прислонЯсь к барьеру,
рЯдом с ‘ильвестром. ќто Ѓорька, старший их сын. ’огда Я его, кажетсЯ, в
первый раз увидела, и показалось мне почему-то, что он горбунчик. ѓорба,
конечно, никакого нет, но глаза смотрЯт как-то исподнизу и слишком упорные,
не то обозленные, не то страдальческие, такие бывают у рано надолго
обиженных чем-то детей.
- ќто что ж у вас тут?.. ‚се купанье идет? - спрашивает ‘ильвестр, не
глЯдЯ, и, видно, ему, очень совестно за нас. - Ќу, ну... ’ы бы хоть пошла
оделась бы.
Џотом медленно, из-за Ѓорьки, мы идем по знакомым аллеЯм Љрестовского
острова, вдоль зеленого берега реки.
‘ильвестр осуждающим тоном рассказывает: сестра Ќюра болеет, с
мальчиком ей трудно, девочка тоже болеет - какаЯ девочка? - удивлЯюсь Я;
оказываетсЯ, есть и девочка. …ще и девочку родили! "Ќашли времЯ", - думаю Я
брезгливо и презрительно. Ђ ‚ладимир где-то воюет, еще не демобилизован.
Ќадо бы зайти, помочь...
‡начит, хоть его тут нет, думаю Я и молчу.
Њаленький горбунчик со злобно-страдальческими глазами все слушает,
слушает и, поддаваЯ рваным ботинком обломки кирпича, вдруг сипло объЯвлЯет:
- Џускай катитсЯ! - ќто про менЯ, конечно. - Ќа что она нам сдаласЯ!
‘ильвестр поворачиваетсЯ ко мне, и Я вижу его красные, утомленные,
больные глаза, - и печально замечает:
- ‚от какие дети... ‘овсем задичают... Џоследний облик потерЯют.
џ не помню, как было дальше и куда мы пришли, знаю только, что начала
против воли к ним забегать в свободные часы - постирать, вымыть пол, хлеб и
воблу получить по карточкам.
Џриходила, наскоро мыла, выкладывала полученные продукты на стол и
торопилась уйти. Ћни жили тесно, опЯть на старой квартире у дЯди
‘ильвестра. ‘естра все лежала и, повернув голову, следила за мной
блестЯщими, недобрыми глазами, еле терпела, что Я хозЯйничаю в ее доме. Ђ
на детей Я, кажетсЯ, и не смотрела, не замечала, какое мне дело? „евочка
возилась, лепетала на постели, в ногах у матери. Ђ когда она поднимала рев,
Ѓорька стаскивал ее на пол, хмуро совал ей какие-то струганные щепки с
черными глазками и показывал, что они сейчас начнут дратьсЯ, и Љатька, как
ни странно, в слезах, гипнотически затихала и, когда щепки начинали
кусатьсЯ, хохотала каким-то насильным нервным смехом.
‘транные дети, что-то отталкивающее было в них.
—асто случалось - Я обещала прийти к ним в какую-нибудь субботу и не
приходила. „о того уже не хотелось, да и вечно некогда было. Џосле работы
на почтамте - туда нас из железнодорожных мастерских, временно, человек
десЯть рабочей молодежи перебросили на пустующие места саботажников - Я по
вечерам еще бегала на лекции в институт истории искусств...
Ђх, как Я помню вечер битвы при ‘аламине!
ЉажетсЯ, верно, при ‘аламине, да не в этом слове дело, а вот помню,
как бушевала битва, как бурлила вода от торопливых ударов длинных весел
узких боевых триер, в такт воплЯм рулевого; и хрип до обрыва последнего
дыханиЯ гребущих матросов, треск мачт, обрушенных на палубу в гущу вопЯщих
воинов в медных шлемах, и глухой хруст подводных таранов, когда они
пробивают с отчаЯнного разгона днища широких, раззолоченных корабельных
громад персидского царЯ - проклЯтого деспота, империалиста, захватчика с
его золотым троном, надушенной бородой, колечками и рабами - придворными,
падающими ниц, выпЯтив зады, мордой в землю, - холуи несчастные, сатрапы!..
Њне даже стыдно своего волнениЯ, а дух замирает: что же будет? ‚едь Я
всей душой за моих дорогих греков - у них свобода, и народное голосование,
и светлые города, и залитые солнцем стадионы, и белые статуи гордых,
бесстрашных воинов и легконогих девушек, и строй белых колонн на зеленых
холмах, и философы, и рабочие-мастера, и ведь вот тут все решаетсЯ, сейчас,
под свист стрел и гул медных ударов, среди предсмертных стонов и угрожающих
воплей, проклЯтий, угроз, молитв и клЯтв, - все решаетсЯ тем, как будут
грести эти матросы, как поведут корабли рулевые, устоЯт ли в своих
немноголюдных рЯдах афинские тЯжело вооруженные гоплиты, когда на них
накатитсЯ несметнаЯ, завывающаЯ многоплеменнаЯ персидскаЯ орда?
Њы сидим все в пальто и шапках, в не топленном уже несколько лет
высоком зале „ворца €скусств. …динственнаЯ лампочка желтеет слабым накалом,
освещаЯ облезлую шапку лектора и угол сходЯщихсЯ под лепным карнизом
золотистых гобеленов с гончими собаками и нимфами.
... - и вот тогда - трирема ’имократа!.. - восклицает лектор голосом,
торжественную, напевную пискливость которого мы уже давно не замечаем, и
высоко поднимает худущую руку, далеко высунувшуюсЯ из тощего засаленного
рукава зимнего пальто. Џророчески указующий ввысь палец белеет, выскочив из
дырЯвой вЯзаной перчатки, голос делаетсЯ еще тоньше, и с великолепным
пафосом, нараспев, размеренно, точно стихи, он двигает битву дальше.
’рирема ’имократа вырвалась вперед и ударила тараном царское пузатое
судно, и пошло! Ќаши греки сломили врага, мы ликуем, правда победила, да
здравствуют греки, долой империалистов; лекциЯ окончена, в следующий раз мы
узнаем, что и как было дальше.
џ выхожу на темную площадь, вспоминаю, что обещала зайти к сестре, но
мне так тошно об этим думать, Я иду, и у менЯ слезы на глазах, так Я рада и
горда за афинЯн. ’ак у нас много общего, так удивительно и хорошо похожи
наши чувства, наша борьба, словно мы с ними братьЯ, родившиесЯ в разные
века.
Ђ впереди Я смутно различаю менЯ ожидающий невиданно прекрасный мир:
точно в утреннем тумане встают какие-то ”ивы, Џарфенон, какой-то
изумительный ”идий, Џерикл, €лион, Ћдиссей, Ђндромаха... Ќо как они, эти-то
трое, мне мешают, как путаютсЯ под ногами и мешают жить! ‘ильвестру опЯть
дали паровоз, который латали в депо целые полгода, и теперь он ползает на
короткой рабочей линии, на ближние дровозаготовки, дети через день остаютсЯ
совсем одни, надо им сварить и еще поделить, чтоб вдруг не обожрались с
голоду, как один раз уже было, полусырой пшеницей, от которой у них чуть
животы не полопались. Ђ в воскресенье надо навестить Ќюру в больнице - куда
мне так не хочетсЯ ходить. Њне и знать не хочетсЯ, что есть еще на свете
такие места, как больницы. Ќюру мне жалко, но ведь она и сама виновата.
Ќикаких интересов нет, общественных идей, по старинке, точно до революции,
расплодили семью, детей нарожали - ничего себе, нашли времЯ, - вот и
расплачиваютсЯ. Љогда Я вижу ее белое лицо на серой плоской больничной
подушке, Я ее жалею, а ухожу с великим облегчением и потом ожесточенно
отмываю руки, лицо, чтоб смыть больничный дух.
‚ последний раз... но Я ведь вовсе не знала, что это в последний, Я
шла, волоча ноги по обочине облетевшей длинной больничной аллеи, зацеплЯЯ
носками осыпавшиесЯ листьЯ, сгребаЯ их в шуршащие сугробы, чтоб подольше
идти, оттЯнуть времЯ, как делают дети, когда их насильно за руку тЯнут с
гулЯньЯ, а им не хочетсЯ домой.
ЋпЯть Я оказываюсь в этом чужом, зловещем и безрадостном мире, где
очень тихо и никто не спешит. ’олько некоторые лежат, а другие бродЯт
потихоньку с желто-белыми лицами, в обвислых, с чужого плеча халатах.
ЋпЯть Я сижу с Ќюрой, рассказываю ей про детей, спрашиваю, что ей
сказал врач, а Ќюра упрЯмо говорит: "Ќу, а теперь ты иди, иди... спасибо,
навестила, иди!.." - и ей хочетсЯ, чтоб Я посидела подольше, - а мне
хочетсЯ поскорее уйти, но Я говорю, что мне некуда спешить. џ бодро
усмехаюсь, дружелюбно похлопываю ее по ноге, и у менЯ вдруг сердце
замирает. ‘квозь вытертое, тонкое одеЯло чувствую, до чего исхудалаЯ у нее
нога.
Ќюрина койка стоит в одном из длинных рЯдов, какие тЯнутсЯ по всей
высокой палате, похожей на зал ожиданиЯ вокзала.
‚се неслышно бродЯт или лежат и тихо переговариваютсЯ вполголоса,
точно ждут, прислушиваЯсь, не пропустить бы приход своего поезда, такого же
тихого и странного, как этот зал и сами ожидающие...
- Ћтдай это мне... а? - просит вдруг Ќюра, а Я замечаю, что кручу в
пальцах стебелек желтого кленового листа, подобранного в аллее.
- Ќасовсем? €ли поигратьсЯ? - шучу Я, повторЯЯ наши детские слова,
когда мы клЯнчили друг у друга какую-нибудь сосульку, пеструю трЯпочку или
свистушку - глинЯного петушка.
Ћна кладет лист на подушку у своей щеки, и Я понимаю, что она
откладывает его себе "на потом", когда останетсЯ одна.
- Ќасовсем, - после молчаниЯ произносит она и на минуту прикрывает
глаза, но Я не желаю понимать того смысла, который она придает, кажетсЯ,
этому слову. ’олько потом, может быть через годы, и особенно сейчас, через
целую почти жизнь, вспоминаЯ его, знаЯ, что это почти последнее мной
услышанное в ее жизни слово, - оно покажетсЯ мне ужасным, требовавшим от
менЯ какого-то ответа.
Њы молчим. ‡а окнами ветер - вздрагивают, вертЯтсЯ на слабых
стебельках редкие кленовые листьЯ в больничном саду, а вокруг нас тихо -
шаркают ноги, потихоньку переговариваютсЯ, вздыхают - все ждут, стараЯсь не
шуметь, точно прислушиваютсЯ, чтоб не пропустить чего-то.
Ќюра медленно, как-то неожиданно доверчиво поднимает руку, беретсЯ за
пуговицу кофточки у менЯ на груди, пробует ее ногтем, тихонько тЯнет менЯ к
себе и смотрит прЯмо в глаза. џ, не смеЯ оторвать глаз, наклонЯюсь к ней
поближе, потом еще ближе.
- ‚от... - торопливо и тайно шепчет она мне, улыбаЯсь. - ‚от...
сестренка... сидим мы сейчас с тобой... Ђ?.. - “голки все еще улыбающегосЯ
рта у нее начинают дрожать, она совсем новым, тонким, точно детским,
голосом нежно повторЯет: - ‚от сидим мы с тобой, сестренка?.. - как будто
допытываЯсь от менЯ сама не знаЯ чего, все повторЯет, повторЯет эти одни и
те же слова с отчаЯнным и безнадежным упорством, не то что-то спрашиваЯ, не
то как будто силЯсь мне объЯснить свою растерЯнность и, главное, изумление.
Џеред тем, что вот: оказываетсЯ, и все! ‚от так и кончаетсЯ то, что было ее
жизнью.
џ впервые за многие годы поцеловала ее холодную, мокрую щеку, вдохнув
больной, затхлый запах серой подушки, и обещала опЯть прийти.
‚ыйдЯ в аллею, Я еще продолжала хлюпать, но не дошла до середины, как
чувство освобождениЯ, сознание собственной благополучности, веселость
здорового тела вернулись ко мне полностью. Њне уже легко стало уверить -
или обмануть? - себЯ, что ничего ведь не случилось, Я могу приходить сюда
еще не раз, и сестра может поправитьсЯ, но где-то в глубине тлело, как
слабаЯ искорка, сознание какой-то непоправимости, и нужно было его бодро,
жизнерадостно все времЯ затаптывать, гасить, не замечать. € мне это
удавалось.
’ак мы поговорили в последний раз, и моЯ жизнь продолжалась, только не
было в ней больше сестры. Љогда Я пришла в следующее воскресенье и принесла
с собой хорошо подобранный букетик лимонных кленовых листьев - ее уже не
было в зале ожиданиЯ.
џ могла забежать, правда, в среду и тогда еще успела бы ее застать. Ќо
Я не забежала, мне так хорошо удавалось загородитьсЯ неотложными делами от
мыслей о кленовой аллее, о тихом зале ожиданиЯ и о бледных пальцах, тЯнущих
за пуговку у менЯ на груди.
Ђ как это стало близко, и странно, и горько, и стыдно мне сейчас.
Ќаверное, так же, как богатые люди ужасно не любЯт думать, ни за что
не желают, с ожесточением выталкивают из своего сознаниЯ все напоминающее о
том, что есть где-то бедность, тЯжкаЯ нужда, голод, - так же мы, здоровые и
благополучные люди, с ожесточением или с брезгливым недовольством
отталкиваем от себЯ все касающеесЯ несчастий, болезней, бед и смерти.
Ќесколько дней Я не приходила почему-то к ‘ильвестру, никак не могла
вырватьсЯ. Ќарастала тревога - что там делаетсЯ с ребЯтами ‚ереницыными. Ќо
росло и раздражение и злость на то, что вообще на менЯ свалилась эта чужаЯ
забота.
…сть, в конце концов, детские дома, куда даже беспризорников забирают,
трудовые колонии, и при чем тут вдруг Я?.. Ќе знаю, при чем...
Њы все постоЯнно были голодны в те годы, но по-настоЯщему вообразить,
представить себе, что это было за чувство, Я бы сейчас уже не могла. „аже
если бы захотела. Џомню только, что мы засыпали и просыпались голодными,
были голодны перед едой и оставались голодными после еды. € странно, Я
помню, что мы мало думали о еде - меньше, гораздо меньше, чем в те годы,
когда ее было вдоволь.
Џо утрам мы с ‘ережей уходили на работу без хлеба. Ќа какое-то времЯ у
нас поЯвилась овсЯнка, не помню, где ее выдали, но, наверное, ее было очень
мало, потому что мы варили ее очень жидкой, вечером съедали половину, а
другую половину оставлЯли на утро, наливали - она прекрасно лилась - на две
мелкие тарелки поровну и, когда остывала, получалось каждому вроде блина -
и прЯтали сами от себЯ поскорей в шкафчик.
€, просыпаЯсь в темноте зимней ночи в остывшей комнате, Я думала:
скоро утро и можно будет съесть овсЯнку.
‘мешно, но среди бесчисленного множества слов, дней, картин, целого
леса наглухо забытых вещей и событий - спустЯ жизнь - памЯть бережно
сохранила эту тарелку с плоской, разлившейсЯ, не доставаЯ до краев, овсЯной
холодной лепешкой, отложенной на утро...
џ читала, сидЯ на полу перед раскрытой дверцей железной печурки. ‹ицо
горело, ногам было холодно, в руках у менЯ была какаЯ-то желтаЯ с шершавыми
страницами книжка "‚семирной литературы" - она начала великое дело:
печатать все сокровища мировой мысли на этой серой толстой бумаге в
промерзших типографиЯх со сбитыми шрифтами - и мы читали, читали все
подрЯд, что успевали.
џ прислушалась - кто-то чужой, неуверенно шаркаЯ, пробиралсЯ в темноте
по длиннющему коридору нашей громадной пустынной барской квартиры - от
парадной двери к черному ходу, где мы жили в комнатке у самой кухни.
џ приоткрыла свою дверь в черную тьму заиндевелого коридора, и шаги
сразу стали уверенными, быстро приближались, точно на огонь маЯка; это
ЯвилсЯ ‘ильвестр, к моему удивлению.
„авно мы с ним не виделись, Я виновато обрадовалась его приходу,
налила ему стакан горЯчего чаЯ с сахарином. Ќет, он не насчет детей, к
счастью, нашлась какаЯ-то соседка за ними смотреть, тетка ‘илина. Ћчень она
ими повелевает, они даже и хвосты поджали, это хорошо - слушаютсЯ. „етские
карточки получают, ничего, дождутсЯ, а там все фронты кончатсЯ, отец
вернетсЯ.
‡аглЯнуть, проведать, конечно, нужно бы... џ быстро соглашаюсь
заглЯдывать. ‹ишь бы совсем они на мои руки не свалились.
Џечурка потрескивает, сладкаЯ горЯчаЯ вода удивительно подбадривает
голодного усталого человека.
‘ильвестр очень постарел - сидит согнувшись на обрубке поленца, на
моем месте перед жаром излучающей свет печурки, наслаждаетсЯ теплом.
џ смотрю на его постаревшее лицо, глубокие морщины огрубевшей, плохо
мытой кожи, усталые, отЯжелевшие веки, слушаю его сиплый голос, его
разговор равнодушный, как будто без всЯкого выражениЯ. ќто, наверное,
оттого, что он думает все времЯ о чем-то своем.
Њне приходит в голову - хорошо бы встать, открыть дверцу шкафчика,
достать с полки тарелку с застывшей овсЯной лепешкой и подать ее
‘ильвестру.
€ от одной мысли о лепешке рот у менЯ наполнЯетсЯ слюной и перед
глазами встает завтрашнее утреннее вставание, зимнЯЯ тьма, холод рваных
ботинок, когда всовываешь в них холодные ноги, и единственнаЯ отрада -
тарелка с расплывшейсЯ кашей - пуста, а впереди, как всегда, долгий путь в
медленно ползущем трамвае с толсто намерзшими стеклами, и ноги на
ребристом, затоптанном нетающим снегом полу замерзают сразу же и начинают
болеть, болЯт всю долгую дорогу, пока трамвай ползет через пустынные белые
площади, продуваемые метелью мосты, с долгим пронзительным визгом колес
медленно заворачивает на стрелках...
џ в ужасе отшатываюсь от мысли встать и подойти к шкафчику и
взглЯдываю на ‘ильвестра, и что-то подсказывает мне ловкую мысль добродушно
помечтать: ах, как хорошо, чтоб у менЯ было сейчас много каши, целаЯ груда
жареной картошки, и Я бы его угостила! €ли еще спокойнее подумать: скоро
все на продовольственном фронте наладитсЯ, и тогда-то Я позову ‘ильвестра и
устрою настоЯщий обед до отвала! Ђ ‘ильвестр греет лицо у печурки и даже
чему-то почти улыбаетсЯ, а веки так медленно моргают, будто ему и поднимать
их трудно.
"Ђх ты сволочь!" - с отчаЯнием говорю Я этому мечтателю о том, что
будет, этому шкурнику, который думает про завтрашнее голодное вставание, и
так как они оба - это Я сама, Я повторЯю: "Ђх ты сволочь, - самой себе, -
сейчас Я тебе покажу!"
€ Я показываю! џ встаю, быстро открываю шкафчик, достаю и ставлю
тарелку с овсЯнкой на колени ‘ильвестру.
- ‘ейчас Я ложку дам!
џ смотрю, как он медленно, сдерживаЯ желание набить рот разом,
начинает есть, и замечаю, что каша уже перестала быть кашей. ’еперь это мой
подарок ‘ильвестру, то, что мною отдано, и это не съедобно, этого нельзЯ
есть так же, как если бы Я подарила ему рубашку или шапку.
џ с наслаждением смотрю, как он ест. € ест он с наслаждением.
- „авно Я ее... эту овсЯнку, не ел... - он почти не жует, а медленно
двигает челюстью, и она тает у него во рту, исчезает сама, как мороженое.
џ напоминаю ему, как однажды, давным-давно, по моей вине подгорела у
нас овсЯнка и он хотел мне за это надрать уши. € надрал бы, да Я спрЯталась
под кровать и оттуда вела с ним переговоры, пока он менЯ не простил.
’еперь ‘ильвестр сразу никак не мог вспомнить, все переспрашивал,
хмурил лоб и вдруг просиЯл - вспомнил все: кровать, подгорелую овсЯнку - и
обрадовалсЯ необыкновенно тому, что он в этом воспоминании не одинок - мы
делим его с ним вместе. Ћн смеЯлсЯ от радости чуть не до слез и все
повторЯл за мной каждое слово, что Я пищала когда-то, прЯчась под кроватью,
выговариваЯ себе условиЯ перемириЯ.
“же вернулсЯ с работы ‘ережа, мы и ему стараемсЯ кое-что рассказать
про разные происшествиЯ в нашей общей жизни, как Я представлЯла Џетрушку,
как Явилась на паровоз с игрушечным ведерком помогать уголь грузить, чтоб
загладить какой-то свой грех...
‘ереже все это ничего не говорит, он стараетсЯ заинтересоватьсЯ, но
ему неинтересно, и мы понемногу остываем.
‘ильвестру уже пора собиратьсЯ - он это повторЯет, и все не уходит, и
молчит. Ќаконец, вместо того чтобы встать, он, собравшись с духом,
застенчиво, как бы на самого себЯ удивлЯЯсь, неодобрительно усмехаетсЯ и
опЯть молчит. ЋпЯть усмехаетсЯ и даже слегка поеживаетсЯ плечами.
- ’ак вот, брат ‘аша, как оно получилось. ‘овершил ведь Я путешествие,
можешь себе вообразить.
џ сразу понимаю, в чем дело. Ћн к Ђнфисе ездил.
- Љак же ты ее нашел? Ћткуда ты адрес узнал?
- “знал... Љак узнал? „а Я сколько лет знаю. € все замышлЯл, как это Я
поеду. € вдруг поЯвлюсь. ‚ виде обличителЯ, что ли... ‘лова подбирал, чем
их уЯзвить. €з всей Ѓиблии Я по всем страницам собирал, где только кому
какаЯ кара обещаетсЯ. ‚се огненные дожди и всЯкие бедствиЯ и возмездиЯ за
ее грехи. „а ты ведь помнишь, наверно? Ђ, ‘аш?..
- Ќу как же!.. ‚месте читали... Њного чего мы там подыскали длЯ нее
хорошенького... —то огнЯ, что серы, что плача и стенаний всЯких...
- ‚ыискивал, верно. ‚ерно! —его ищешь, то и находишь. —его крупицы
раскиданы, все щепоткой выберешь, а чего лежат целые горы - как песок
пропустишь сквозь пальцы.
- Ќу, там порЯдочно про это написано. Ќе щепотки.
- Ќе про Ѓиблию говорю, - он слегка отмахиваетсЯ. - Џро жизнь...
Џравда, годов прошло много... € все-таки Я поЯвлЯюсь, - он опЯть начинает
усмехатьсЯ. - ЏоЯвлЯюсь - и вдруг сам не знаю, в виде кого это Я поЯвилсЯ?
€ чего мне надо? Ђнфиса, конечно, не испугалась. Ћна и прежде не пугливаЯ
была. ќто при старом режиме, когда жену без паспорта можно было по этапу
препроводить. Џо требованию мужа. Љонечно, это фараонский закон. € от менЯ
она этого ни при каком режиме не ожидала... Ђ теперь что? Џригласила в
комнату. —ай подала. †ивут они с этим булочником ничего. Љомната с
перегородкой, кухнЯ. ‚одопровода нет, света нет, городишко маленький. Ћн в
пекарне работает. ‘идим, чай пьем, она поплакала немножко, на менЯ глЯдЯ,
потом говорит: а что ж ты такой запущенный? ‘ними, говорит, тужурку, Я тебе
хоть пуговки пришью... “ менЯ пуговиц правда не хватало... џ ей говорю,
пуговиц-то у менЯ нету, а она говорит, Я свои найду, пошла за перегородку,
слышу - хрусть-хрусть, от чего-то отрезала и принесла, мне пришила. ‚от
эти, видишь?
- икарные пуговицы! - похвалила Я.
- ‚се менЯ расспрашивала, а то у нее, говорит, на душе тЯжесть висит
за старое, за все!.. ’ебе вот привет просила... „а, благодарила, удивлЯЯсь,
как это Я тебЯ к себе принЯл... Ђ Я ей сказал: сам, говорю, удивилсЯ, не
знаю как. Ћна, говорю, все сама. Џришла да и осталась...
Ќу, посмеЯлись мы: не в нее ли ты родом...
"‚от и повидались, - говорит она. - ’ы на менЯ не сердись, у нас горе
с тобой одинаковое: ты, говорит, полюбил менЯ, дуру... а Я вот дурака
полюбила, что с нас спросить - неудачливые!.."
ќто она все посмеивалась так, а в глазах слезы. ѓлаза прежние у ней,
красивые... Џростились хорошо. Ќаверное, уж совсем... ‚от какое мое
путешествие...
‚ечер был длинный, ‘ережа даже заснул, кажетсЯ, под наши разговоры...
Џотом времЯ побежало дальше, или мы понеслись по времени, но этот вечер
среди всех бед, пожаров, расставаний, событий и перемен так и осталсЯ со
мной, как маленький зеленый лужок, минута затишьЯ, благополучиЯ.
џ уезжала на лесозаготовки, ‘ережа давно уехал на “краину с
продотрЯдом хлеб добывать. ‚олнами по стране шли фронты, вспыхивали
неожиданные известиЯ, то радостные, то тревожные. Ќаконец Я забежала
навестить ‚ереницыных ребЯт. ‘ильвестра не было. ѓде?.. ’ак... ушел!.. „ети
встретили менЯ, как волчата, - цапнули, что Я принесла, спрЯтали и ждали,
пока Я уйду. џ и рада была от них уйти.
Џотом Я узнала, в чем дело, только когда Ћкунчиков мне прислал
записку.
‘ильвестра тогда уже три недели как похоронили, дети жили совсем одни,
когда Я приходила, но сговорились про ‘ильвестра молчать.
’ак их научила тетка ‘илина - молчать, пока она будет на рынке
продавать ‘ильвестровы вещи - сапоги, тужурку, подушки, полотенца. Ћна им
приносила, конечно обманываЯ безбожно, кое-какую еду, и они хитро молчали и
все ей отдавали, пока кто-то не сказал Ћкунчикову. ’от тетке сильно
пригрозил, отогнал от ребЯт и послал мне записку.
џ сразу же пошла, все думаЯ о ‘ильвестре, о том нашем с ним тихом
вечере у печурки. Џришла. ‚хожу.
Љатька сидит одна на подоконнике и смотрит в окошко. ѓолоднаЯ,
грЯзнаЯ, как печной горшок. Ѓорька с ‹евкой ушли за мЯсом, обещались, что
будут суп варить, и вот Љатька не отходит от окна, дожидаетсЯ, когда они
поЯвЯтсЯ с мЯсом. ‚ доме ни крошки еды.
Ћткуда у них мЯсо? Љто им даст? € Я иду их поискать в ту сторону, куда
Љатька, глаз не отрываЯ, уставилась в страстном ожидании супа, даже сажу
вытереть со щек не даетсЯ.
ЏрЯмо под окнами начинаетсЯ пустырь, а за ним набережнаЯ, вернее
просто берег речки ’арховки. €з реки они мЯсо будут добывать, что ли? €ли
просто посмеЯлись Я обманули Љатьку? Ќо и на это не похоже - оба они как-то
по-дурацки, грубо, безобразно, но любЯт ее как будто.
ѓородской пустырь твердый и мертвый, как пустынЯ. •рустит битый кирпич
под ногами, на окаменелых буграх заброшенной свалки поблескивают зеленые
осколки бутылок, сухие, пепельного цвета, точно в мертвой степи, в пустыне,
метелки травы шуршат под ногами. џ иду, иду, оглЯдываЯсь, и вдруг вижу
‹евку. Ћн ползет на бугор, подкрадываетсЯ.
„обралсЯ до верху, приподнЯлсЯ, осторожно заглЯнул через бугор, замер
и вдруг кубарем покатилсЯ обратно, вскочил на ноги и тут увидел совсем
близко менЯ, отшатнулсЯ, хотел было кинутьсЯ от менЯ бежать, но, видно,
совсем запуталсЯ и бросилсЯ ко мне, уткнулсЯ мне носом в колени, уцепилсЯ
за менЯ. ’Яжело дыша и громко сопЯ, молчит, цеплЯетсЯ, дрожит - не то от
ужаса, не то от восторга. ЉажетсЯ, и сам не разбираетсЯ.
Ќадо самой посмотреть, что там происходит. џ отцеплЯю ‹евкины руки от
юбки, обхожу кругом бугор, по которому он ползал, и вижу все.
ЃольшаЯ кастрюлЯ, подвешеннаЯ к торчащему из земли обломку железной
койки, коптитсЯ в жидком дыму над мусорным костерчиком, и Я вижу Ѓорьку -
его бледное, искаженное ненавистью лицо. Ћдновременно слышу прерывистый,
плачущий, не то собачий, не то детский вопль. ‹евка снова хватаетсЯ обеими
руками за мою ногу так, что Я двинутьсЯ не могу и не могу понЯть, что тут
происходит. Њальчишка, с башкой лохматой, как у лешего или беспризорника, в
долгополой кофте землЯного цвета, перекосив рот, с гиканьем несколько раз
замахиваетсЯ и наконец швырЯет булыжник куда-то, почти себе под ноги.
Љамень с силой ударЯетсЯ об твердую землю, подпрыгивает и с отскока бьет в
бок пЯтнистого черно-белого щенка.
‘нова с удивительной силой взвиваетсЯ в воздух прерывистый
детски-собачий вопль удивлениЯ и боли, щенок, пЯтЯсь задом, рветсЯ из
веревочной петли, которой он привЯзан к ножке кровати, петлЯ уже сползла до
половины морды к самым ушам - все это Я вижу разом, как на мгновенной
фотографии. Ћт удара камнЯ щенок падает на спину, кажетсЯ больше от
отчаЯниЯ и паники, чем от самого удара, судорожно торопитсЯ вскочить и
бросаетсЯ бежать, забыв про веревку; она снова сбивает его с ног,
опрокидывает, и он уже не понимает, куда метнутьсЯ, где верх, где низ, и,
валЯЯсь на спине, отчаЯнно мчитсЯ, перебираЯ в воздухе пестрыми лапками, и
тут, плохо различимое на черной половине его морды, блестЯщее что-то, что Я
уже заметила, наползает, стекает на белую шерстку, и Я понимаю, что это
кровь.
Њорда у щенка в крови, а у Ѓорьки в руках громадный кухонный нож.
Ѓеспризорник исступленно орет, размахиваЯ руками:
- ѓлотку надо резать! ‘разу!.. —его боисси!
Ѓорька далеко вытЯгивает руку с ножом, и слабо замахиваетсЯ,
посильней, со все возрастающей ненавистью, тонким злорадным голосом
повторЯет:
- Ђх, ты орать?.. Ђх, орать?.. ‡аткнись, молчи! Ђх, ты так?.. Ќу,
погоди!
Ѓорька тычет ножом, точно боитсЯ промахнутьсЯ, да и попасть боитсЯ, а
щенок перекатываетсЯ по земле, рветсЯ и истошно кричит.
‹евка, вцепившийсЯ мне в ногу, начинает громко икать, Я отрываю от
себЯ его руки, кричу:
- Ѓорька! Ѓорька, черт! ‚ы что делаете, сволочи! - Ћни ничего не
слышат - сами орут, все трое, Я мгновенно соображаю, что сейчас будет
поздно - Ѓорька уже разъЯрил себЯ собственными словами, он в каком-то
пьЯном забытьи, уже помнит только одно: он велит щенку молчать, а тот его
нарочно, назло не желает слушатьсЯ, мучает его своим визгливым плачем, -
значит, сам виноват. Ѓорьке невыносимо режет уши этот плач, и один способ
избавитьсЯ - заставить его замолчать, поскорей его прирезать. ѓлавное, что
тот "сам виноват", и Я понимаю (это все Ясно только потом, конечно, при
воспоминании), что Ѓорька теперь уже способен перешагнуть через порог и
ударить как следует своим кухонным ножом.
Ќаконец Я добежала до Ѓорьки, стала отнимать нож, выкручивала его
слабую, но вдруг судорожно окрепшую руку, а он злобно вырывалсЯ, не отрываЯ
глаз от щенка, и вдруг заморгал в разжал руку, - оказываетсЯ, это Я влепила
ему пощечину, и тогда Я дала ему еще, и он стал похож на человека, будто
его разбудили от мерзкого сна.
Ќож был у менЯ в руках, весь красный от ржавчины, без рукоЯтки,
кухонный старинный нож.
™енок захлебнулсЯ, взвыл еще пуще, хотЯ, кажетсЯ, уже некуда было, -
оказываетсЯ, он влетел в костер, обжег лапы, веревка загорелась - в оба
конца побежали, как по фитилю, огоньки - один к кровати, другой к щенку. Ћн
рванулсЯ, обгорелаЯ веревка оборвалась, и щенок помчалсЯ, мотаЯ надрезанным
до половины ухом, волоча за собой тлеющий обрывок веревки.
‚опли оборвались где-то под откосом берега. Ѓеспризорник испугалсЯ,
что и ему влетит по морде, отбежал подальше, подобрал обломки кирпича и
швырнул раза два в менЯ издали, но не попал.
џ пошла в ту сторону, куда умчалсЯ щенок, - посмотреть, что с ним
случилось и отчего оборвались вдруг разом его вопли. „ошла до берега речки.
™енок молча, старательно работал лапками, плыл к другому берегу.
Ќабережной тут не было, но скаты берегов были крутые и понизу, у самой
воды, укрепленные бревнами. ‚ыбратьсЯ на берег щенок никак не мог.
„оплыл и слепо потыкалсЯ носом в бревно, поискал еще рЯдом, ничего не
нашел - бревна были ему как высокаЯ стена, повернул и поплыл обратно, уже
гораздо медленнее работаЯ лапками и глубже погружаЯсь в воду.
џ присела у самого краЯ воды на корточки и потихоньку стала его
подзывать к себе.
Њедленным течением его понемногу сносило вдоль берега, и Я пошла за
ним и все времЯ потихоньку его звала, а он не слышал, или не понимал, или
не верил, Я заговорила с ним еще спокойнее и ласковее, и он вдруг обернулсЯ
и поплыл ко мне, очень медленно, с трудом.
Ћн совсем ослабел и медленно греб лапками, поднЯв над водой
черно-белую глупую морду, смаргиваЯ розовые подтеки, заливавшие глаза.
џ нагнулась, встала на колени, потом легла на бок и протЯнула руку к
нему навстречу, и он плыл прЯмо к моей руке. ‘овсем близко Я видела
наморщенный в складки лобик, скошенные вверх, на менЯ, замершие в
непосильном напрЯжениЯ глаза и две светлые желтые горошинки вместо бровей.
€ тут мальчишки - они, оказываетсЯ, вразброд тЯнулись все времЯ за мной -
все трое стали чмокать: "Ѓобик... ’узик!.." - звать на разные голоса
собачонку, и та круто повернула обратно к середине реки, а эти дураки
загалдели еще громче, и щенок в ужасе рвалсЯ от них подальше - отплыл на
несколько шагов и перестал плыть, совсем уж вЯло перебирал лапками и,
задираЯ нос, старалсЯ держать его над водой, а течение его несло и медленно
поворачивало, как щепку.
Њы все продолжали зачем-то идти за ним по берегу, спотыкались,
скользили на крутом откосе, но старались не отставать.
Ѓорька промчалсЯ, обгонЯЯ менЯ, сполз на животе ногами вперед, к самой
воде, и вдруг оттолкнулсЯ от берега. Љаким-то чудом удерживаЯ равновесие,
он стоЯл на черном, набухшем водой обрубке бревна, неустойчиво балансируЯ
растопыренными руками. Ѓревно от толчка, плавно рассекаЯ воду, все
медленнее плыло наперерез щенку, не доплыло совсем немного, и дальше все
произошло в одно мгновение: Ѓорька присел и потЯнулсЯ рукой к щенку, бревно
повернулось вокруг своей оси и клюнуло скользким концом, а Ѓорька без
всЯкой суеты исчез под водой. ђазошлись круги по воде, бревно, продолжаЯ
потихоньку вращатьсЯ, безмЯтежно уплывало туда, где уже невдалеке виден был
необъЯтный простор Ќевы.
Ќикогда бы не поверила, что человек может так разом бесповоротно
утонуть, даже не попытавшись барахтатьсЯ.
Џрикинув, куда его успеет отнести течение, Я забежала вперед и
прыгнула, чисто, без брызг, вошла в воду - впоследствии это оказалось очень
существенным, - нырнула, поплавала взад и вперед, зигзагами, и ничего не
нашла, поднЯлась, глотнула воздух и снова пошла в глубину на том самом
месте, где Ѓорька утонул, и тут увидела его: он лежал, зацепившись за ребро
затонувшей баржи, похожей на скелет кита. ‹ежал смирно и с открытыми
глазами.
џ оторвала его от громадного барочного гвоздЯ, поднЯлась с ним на
поверхность, выкарабкалась на берег в выволокла его, как кулек, за собой.
Љогда Я вылила, вытрЯсла, выдавила из него воду, он закашлЯлсЯ и стал
дышать, до менЯ дошло, что менЯ дергают и рвут с двух сторон, ‹евка все еще
икает, а беспризорник канючит, умолЯЯ: "’етенька! Ѓобик!.. ’етенька,
миленькаЯ!.."
‚се равно Я была уже мокраЯ. џ со злостью отпихнула их обоих,
пробежала вдоль берега, опЯть прыгнула в догнала щенка.
Џочувствовав мою руку, он сразу и грести бросил, обхватил ее обеими
лапками у запЯстьЯ, обнЯл и доверчиво прижалсЯ к ней своей глупой мордой с
надрезанным ухом.
џ так и поплыла с ним к берегу, работаЯ одной рукой, держа его над
водой.
€ эти три дурака - двое сухих и один мокрый, свешиваЯсь с самого краЯ
берега, рискуЯ свалитьсЯ в воду, тЯнулись принЯть у менЯ из рук
недорезанного щенка.
Џодплыв, Я ухватилась за бревно и, тЯжело дыша, сказала:
- Ќу вы и сволочи!
Ћни нисколько не возражали.
Ѓорька трЯссЯ после купаньЯ, еле шевелил посиневшими губами -
бормотал:
- Ќу, дай... Ђ?
џ всмотрелась в их рожи и отдала.
Ћни принЯли его бережно в четыре руки и, сгрудившись в кучу, толкаЯсь,
мешаЯ друг другу и спотыкаЯсь, понесли к дому.
џ вылила воду из кастрюли в костер и пошла вслед за ними сушитьсЯ.
Љогда Я вошла на кухню, щенок лежал у плиты, завернутый в трЯпку.
- Ћн есть хочет! - озабоченно объЯвила мне Љатька. - …го покормить
надо!
‚от и это все осталось позади, ушло, отодвинулось от менЯ. ‚олодЯ уже
вернулсЯ домой. ‘транный, усталый, с лицом, как измЯтаЯ бумага. Ћн не
оправилсЯ после ранениЯ, но и еще что-то есть. Џришибленность какаЯ-то. Ћн
как будто не знает, что делать, и боитсЯ оставатьсЯ надолго дома с
ребЯтами. Ќаверное, это у него из-за смерти Ќюры, из-за непривычной,
затЯнувшейсЯ слабости телесной.
‘ детьми он пугливо и холодно ласков. Ќа менЯ и поглЯдеть боитсЯ.
џ сейчас же ушла из их дома, но он, кажетсЯ, все равно не решаетсЯ
перейти домой, уверЯет, что должен жить в своей казарме команды
выздоравливающих.
...‘ейчас все это от менЯ далеко и уходит все дальше. џ в поезде, в
вагоне, втиснутаЯ в рассыпанную по полу, стиснутую по лавкам толпу,
забившую все проходы, тамбуры, буфера, уборные, - Я еду. Џоезд тЯнетсЯ
куда-то к югу, а все, кому хоть приблизительно в ту сторону, точно по
течению плывут на попутном плоту в этом поезде без билетов, без всЯкого
расписаниЯ, проводников, без освещениЯ, который неизвестно почему, но
все-таки ползет и ползет.
Љогда рассветает, Я вижу вокруг себЯ запыленные мученические лица
людей, которым и во сне душно, тревожно и нехорошо. Ќаверное, и Я такаЯ же.
Љ счастью, Я тут почти ничего и вспомнить не могу - чьЯ-то добраЯ мокраЯ
губка стерла с доски всю безотрадную долготу этих дней безвольного, тупого
ожиданиЯ в духоте, неподвижной давке и всЯкой нечистоте случайного
человеческого разношерстного стада.
‡ато когда это кончилось, какое блаженное чувство окружающего
простора, одиночества - отделенности от чужих сапог, толкающихсЯ колен,
напирающих спин, дышащих на тебЯ ртов.
Џод ногами у менЯ чистаЯ, нежнаЯ сераЯ пыль степной дороги, с молодыми
подсолнухами по краЯм, с пестрыми птицами на телеграфных проводах.
ЏридорожнаЯ трава звенит на горЯчем солнце, и после всей духоты облупленных
желтых стенок вагонного угла - Я дышу сразу всем бездонным небом с его
облаками, всей степью с травами, с шелестЯщим ветром...
Ђ потом Я нашла, что искала. ЃосоногаЯ девчонка ведет менЯ по голому
пустырю к длинному бараку.
Џустые проемы окон и дверей. ‚нутри парнаЯ духота, неистовое жужжание
громадных мух, запах дезинфекции, молодаЯ травка пробиваетсЯ сквозь
прибитый землЯной пол.
‚кривь и вкось по рыхлой поверхности осыпающейсЯ чешуйками стены
нацарапаны чьи-то фамилии вперемежку с ругательствами. ќто и есть тот
барак, где умирал ‘ережа.
€вантеев мне все очень правильно описал, и найти оказалось легко. Ћни
лежали рЯдом, но €вантеева на телеге вывезли мужики, а остальных не успели,
и никого не осталось в живых.
- Џорубали, усих порубали!.. - рассеЯнно оглЯдываЯсь по сторонам,
тЯнет нараспев девочка жалостным, ради вежливости, голосом и вдруг
нагибаетсЯ, прихлопывает ладошкой в траве кузнечика. Ћн высоко взлетает,
она снова к нему подкрадываетсЯ, делает ладошку ковшиком, проворно хлопает
по траве. ‚ысунув Язык, двумЯ пальцами осторожно как щипчиками вытаскивает
кузнечика из горсти, переворачивает вверх лапками и, опЯть вспомнив, зачем
привели менЯ к бараку, жалостно привычно вздыхает: - “сих, усих позамучили
- порубали бандитики окаЯнненьки!
€ в сельсовете знают столько же, сколько девочка. ‚едь тот сельсовет
тоже "порубали", теперь там все люди новые...
Ћн долго видел этот потолок, эту стену. „умал он обо мне? Ћ нашей
бесконечной, долгой, ни у кого еще не бывалой, гордой и прекрасной жизни,
вдруг уткнувшейсЯ в тупик этого барака с осыпающейсЯ чешуей известки, под
которой видна коричневаЯ глина.
џ благодарю девочку и медленно поворачиваю обратно - тропинка, дорога,
подсолнухи, и станциЯ, и снова такой же поезд, но в него еще надо попасть,
втиснутьсЯ, а это невозможно, немыслимо, и все-таки, значит, как-то Я
втиснулась, потому что Я снова в Џетрограде, иду по улицам с вокзала, и у
менЯ ужасно болит голова.
‹омит, горит голова, Я даже плохо соображаю, куда мне идти. Њне
хочетсЯ остатьсЯ одной, в тишине, в покое, - значит, пойти в свою комнату,
но Я почему-то оказываюсь в переулке, где ‘ильвестрова квартира, вхожу во
двор. Љак сквозь сон, в ушах стоит какой-то пронзительный, звонкий визг -
и-и-и!.. ‹естница оказываетсЯ такой крутой или это ноги стали такие
тЯжелые, что Я долго поднимаюсь, хватаЯсь за перила, глЯдЯ себе под ноги,
на ступеньки, которые вырастают на глазах, становЯтсЯ все выше. Љто-то все
неистово визжит, размахивает руками, визжит и скачет, и Я не сразу понимаю,
каким образом ‹евка и потом Љатька попали сюда в поезд. Ќо Я вдруг понимаю,
что это не поезд, Я стою посреди кухни и вижу по их лицам, что они чему-то
радуютсЯ, а мне бы только прилечь, мне все равно.
‘мутно помню, что лежала, а они старались менЯ приподнЯть все втроем
за плечи, пыхтели от натуги, что-то подпихивали под голову мЯгкое, потом
как-то Я пришла в себЯ ночью, увидела незнакомый потолок у себЯ над головой
и с отвращением закрыла глаза, чтоб не видеть. —то это было? Љонечно, тиф.
€ мне рассказали, когда за мной приехала карета из инфекционной больницы,
мои дураки заперлись и не впускали. € после того как санитары менЯ все-таки
уложили на носилки - не давали менЯ уносить, а Ѓорька бросалсЯ на них с
кухонным ножом, кусалсЯ и лЯгал их ногами. “верен был, что, если менЯ
унесут, Я там тоже обЯзательно умру. Љак мать, как ‘ильвестр.
Љогда все кончилось, Я выздоровела и снова оказалась на той постели,
которую оборонЯли ребЯта, Я долго тихо лежала - сил не было.
Љатька сидела около менЯ, гладила против шерсти мою наголо обритую,
теперь покрытую короткой щеточкой светлых волос голову и весело
приговаривала:
- ‘трижка... бры-ыська!..
ЊенЯ по возвращении сразу же ждало письмо от ‘ережи, и в нем было
такое:
"Ќе скрою, твой поступок считаю глубоко малодушным. Ќеужели ты не
нашла выхода, чтоб отдать все свои силы на служение хотЯ бы нашей новой
Џролетарской Љультуре?
Ќе ожидал от тебЯ, что ты так быстро и легко откажешьсЯ от своих
взглЯдов и убеждений на цель жизни человека нашего времени и способна
сдатьсЯ и искать "счастьЯ" в болотце семейного благополучиЯ!
’ебе видней. ‡а менЯ не беспокойсЯ, как бы Я ни устроил свою личную
жизнь, она будет длЯ менЯ всегда на третьем, на последнем плане!
’ак что дошедшие через €вантеева до тебЯ слухи о моей смерти - прошу
считать соответствующими действительности.
Џривет мужу!"
џ перечла письмо несколько раз, чтоб убедитьсЯ, что все так вот там в
написано, нет ошибки и не приснилось мне.
Џотом поднЯлась кое-как, пошла к плите, открыла дверцы и смотрела, как
оно вспыхнуло, сгорело и пепельными лепестками улетело, подхваченное тЯгой.
џ хожу, пошатываЯсь, цеплЯЯсь за притолоки, - от постели до стола, как
люди плавают от берега до островка, чтобы не утонуть. ‘ил у менЯ нет, даже
на горе.
‚ "доме" - старой ‘ильвестровой кухне и комнате с единственной
кроватью, покрытой лоскутовым одеЯлом, - пахнет заговорами, враждой и
ненавистью, не хуже, чем в каком-нибудь родовом замке.
€ самое худшее из всего, что быть могло, - ребЯта менЯ ждали и верЯт,
что Я все спасу, устрою, выручу, грозили отцу: "Џогоди, вот она вернетсЯ,
она тебе покажет!"
‚ первый же день Я узнаю все.
‚олодЯ... ‚ладимир Ќиколаевич... два раза уже менЯл на рынке
десЯтидневный паек сахара на самогон.
‘ широко раскрытыми от ужаса и возмущениЯ глазами они показывают мне,
протЯгиваЯ пустые пригоршни, какие громадные, по их мнению, были эти куски
драгоценного колотого сахара, которые он должен был им принести, а вместо
того пропил, пришел гадкий и глупый и выгнал из дому ‡евса, а когда ребЯта
взбунтовались, хотел выгнать и ‚афлю.
‡евс - это все тот же, подросший черно-белый щенок, который стал уже
нашей собакой. Ќеизвестно почему. ’ак же, как и беспризорник ‚афлЯ.
Џрижились в стали "свои".
€ выгнать их теперь представлЯетсЯ таким же нелепым, даже чудовищным
поступком - все равно что ‹евку или Љатьку вытолкать на мороз. ‘амое
смешное, что и мне теперь тоже так кажетсЯ! ‚ыЯснилось, что без менЯ, пока
Я лежала в больнице, они по вечерам сбивались в кучу, даже в жару, все
равно, накрывались с головой одеЯлом и кофтами, как прежде делали в самые
холода, когда Я им читала прошлой зимой, - и сами читали разные
неподходЯщие мои книжки, вроде жизнеописаний Џлутарха и мифов древней
ќллады.
ЌепонЯтно почему - читать вслух заставлЯли Љатьку, хотЯ она читала
хуже всех. Џочему? ЏереглЯдываютсЯ. Њолчат.
џ спросила ‚афлю. Ћн, как всегда, сперва испуганно поглЯдел мне в
лицо, подумал и ухмыльнулсЯ своей придурковатой с виду, но доброй усмешкой
и, как всегда, повернувшись сначала ко мне спиной, ответил через плечо:
- Ќу, зато она так умеет... заикатьсЯ. Љак ты все равно!..
—итали и ревели, когда кто-нибудь умирал: €фигениЯ, Џатрокл, все
равно. Ћни воображали, что это Я в больнице. € первым зарев начинал ‚афлЯ,
- в каких асфальтовых котлах и рыночных подвалах он таких сантиментов
набралсЯ - право, не знаю.
€так, мы вступили в период скрытой, жестокой борьбы в нашем родовом
замке. ‘ заговорами, подсматриванием и бурными столкновениЯми. ‡а сахарный
паек длЯ ребЯт, за место у плиты длЯ ‚афли, за подстилку длЯ ‡евса.
‘обственно, это и была борьба за какую-то семью, за ее шатающуюсЯ опору -
отца.
Ђ Я сама по себе - борюсь изо всех сил за свою собственную свободу. џ
должна все наладить, поставить на ноги и тогда наконец уйду.
џ получила удостоверение на право чтениЯ лекций по истории в рабочих и
красноармейских клубах.
‘ продовольствием уже становитсЯ полегче, и ‚ладимир Ќиколаевич уже
работает в “правлении дороги, в отделе тЯги. ‘правлЯетсЯ кое-как, хотЯ с
грамотой у него плохо. Ђ летом откроетсЯ интернат длЯ детей
железнодорожников.
‚се устроитсЯ, и Я свободна. —ерез полтора месЯца. Ќу, через два самое
большее. Њогу учитьсЯ дальше, нагонЯть упущенное, работать как зверь, опЯть
плавать... жить как хочу, расправить плечи, сбросив пЯтипудовый мешок,
пригнувший менЯ к земле...
Ќе желаю Я их помнить, Я имею полное право не помнить, это просто
какое-то проклЯтие моей жизни - эти детские глаза. ‚едь Я уходила из теплой
комнаты, где пахло вымытым полом и пшенной кашей, худые портчонки на всех
троих мальчишках перестираны, заштопаны моими руками, и Љатька топает в
валенках, сшитых мною из солдатского шинельного сукна, Я с чистой совестью
уходила, Я освободилась, Я счастлива была бы, если бы не проклЯтые эти
глаза, устремленные мне вслед, приутихшие после всех напрасных криков,
попреков и слез, - глаза, ставшие такими растерЯнно и робко-недоуменными в
самую минуту нашего как будто примиренного прощаниЯ...
—то делать, Я создана длЯ одинокой жизни. € вот Я одна, и мне хорошо.
—итаю лекции в красноармейских клубах, получаю солдатский паек, и Я,
наконец, опЯть в роскошном, промерзшем зале „ворца €скусств.
Ќежно-розовые обнаженные тела улыбающихсЯ богинь и крылатых богов в
легких одеждах, развевающихсЯ на лету, мчатсЯ по потолку, сверкающему
инеем.
Џрофессор, не то чтобы старый по возрасту, но сам весь какой-то
старинный, не наших времен, вытЯгиваЯ тощую шею из облезлой шубы, читает
нараспев, и вместо с клубами морозного пара каким-то волшебным образом
вылетают из его рта роковые восклицаниЯ, патетические клЯтвы и стихи,
выбитые на мраморе за пЯть веков до нашей эры.
ќто как чудо, и Я позабываю, что у менЯ немеют и стынут ноги, и
минутами путаю, да снитсЯ ли мне эта солнечнаЯ ќллада, ее великие герои и
битвы за свободу, или Я вправду где-то в толпе на шумной городской площади
слушаю полную величиЯ и благородства мудрую речь, обращенную к народу, и
только снитсЯ мне какаЯ-то девчонка, у которой отмерзают ноги и дрожит душа
от восторга и холода, когда она слушает: "‚перед, сыны ќллады! ‘пасайте
родину, спасайте жен, детей своих, богов отцовских храмы, гробницы предков!
Ѓой теперь за все!.."
Џочему Я чувствую такую кровную, неразрывную свЯзь со всем этим? Ќет,
и не кровную, а больше - какую-то общелюдскую свЯзь тех времен со всем, чем
живем мы эти первые годы революции?.. џ очень мало чего знала, и мне на всю
жизнь запало в душу первое, что узнала, радостно ошеломило восторгом, что
вот давно-давно уже люди начали борьбу, такую похожую на нашу, будто она
наша общаЯ... Ќе одинаковаЯ, но общаЯ, вот уже столько тысЯч лет
разгораетсЯ по всей ‡емле...
ѓремЯ отодвигаемыми скамейками, толпЯсь у выхода, закуриваЯ на ходу,
расходЯтсЯ красноармейцы из комнаты клуба в старинном толстенном крепостном
здании. ђЯдом со мной остаетсЯ только несколько человек, у кого есть еще
вопросы о Џарижской коммуне. Њы последними понемногу подвигаемсЯ к двери.
Њы знакомы, Я не в первый раз у них читаю, поэтому они уважительно менЯ
называют на "вы" - как-никак Я доклад читаю без бумажки, знаю, как там все
произошло, и на вопросы могу отвечать, как будто сама там была и только
вспоминаю подробности. Ќо на ученого "специалиста" Я до того не похожа, что
они то и дело сбиваютсЯ в разговоре на "ты". ‚ особенности когда мы выходим
после лекции во двор.
Џо крепостным дворам метет и крутит вьюга, через десЯть шагов уже еле
просвечивает сквозь белую летЯщую пелену лампочка у входа в клуб.
Ѓеглым шагом Я спешу, низко пригибаЯ голову, через крепостные дворы,
мимо бастионов и казематов, мимо пустого собора с ангелом на верхушке
шпилЯ, утонувшим в снежной вьюге. Ќо настоЯщаЯ пурга менЯ подхватывает,
только когда Я выхожу из последних ворот на открытое место, к замерзшей
Ќеве, на совершенно пустынный и бесконечный ’роицкий мост.
Ќа всем мосту Я одна. ‚ьюга и комендантский час. Ђ впереди еще пустыни
занесенного сугробами Њарсова полЯ, а слева безлюдный, как зимний лес,
‹етний сад.
Ќаконец горбатый мостик и два рЯда домов темной без единого фонарЯ
улицы. € тут менЯ бесшумно и мгновенно окружает молчаливый патруль.
- „окументы!
Њы входим в темный подъезд. ‘лабо вспыхивает желтый лучик карманного
фонарЯ, освещаЯ карточку моего пропуска. ‹уч гаснет.
- ’ак. •орошо, - с каким-то даже одобрением говорит человек, которого
Я не вижу в темноте.
џ ни капли не испугалась, когда менЯ окружили, но, когда спрЯтала
пропуск опЯть за пазуху и быстро пошла дальше, какое-то ликование менЯ
охватило: вот, длЯ врагов комендантский час, а длЯ менЯ нет! џ свой
человек, даже не просто свой, а очень нужный, раз мне выдали в табе
Џетроградского укрепрайона ночной пропуск. € он не сказал мне "ладно" или
"иди", а сказал "хорошо!", как будто похвалил менЯ и им приЯтно было
встретить менЯ и мне поверить.
Ќаверное, Я что-то бормотала или даже, может быть, подпевала со
сжатыми губами, пробираЯсь по ледЯным комнатам, длинному "ничейному"
коридору барской квартиры и отворЯЯ свою, никогда не запиравшуюсЯ дверь. џ
почему-то сразу почувствовала, что тут кто-то есть - комната не пуста, и Я
остановилась в дверЯх и, нелепым машинальным движением протЯнув руку,
повернула выключатель - и сейчас же зажмурилась от неожиданности: вспыхнула
лампочка под потолком. Ѓывали такие часы, что вдруг давали свет.
’ак и есть, кто-то был. Ќа моей кровати, привскочив спросоньЯ, точно
три маленьких трепаных чучела, сидели, чесались и, морщась, моргали на свет
‹евка, Љатька, Ѓорька.
- Ђга, вот ты поешь? - злорадно прохныкала Љатька, запускаЯ пальцы в
волосы. - —ерт какой...
- ќто что вы задумали? —то это за номера? - ‘ердце у менЯ сжималось от
недоброго ожиданиЯ.
Ѓорька тихо сказал:
- Ћн ‚афлю выгнал. ‘овсем выгнал.
- Џочему ж это?
- Ќу, чужой, говорит. Ќе нашей семьи... € ‡евку выгонЯл сколько раз.
- ЏьЯный он, что ли?
Ѓорька нехотЯ, долго пожимает плечами.
- „а-а-а... нельзЯ сказать, что так уж...
- Људа же ‚афлЯ девалсЯ?
- Љ своим. Људа ему еще? ЋбиделсЯ...
- Ђ вы что? ‘мотрели, рот разинули, молчали, когда он его выгонЯл?
- Ќу, молчали! Ћрали во как!.. - угрюмо забурчала Љатька. Ћна сердито
дернула, потЯнула и еще дернула менЯ за руку, усаживаЯ с собой рЯдом на
постель. - лЯетсЯ, шлЯетсЯ, сама не знает, чего шлЯетсЯ... как бешенаЯ, -
сердито и полусонно продолжаЯ ворчать, полезла ко мне на колени. —ерез
минуту она уже мирно посапывала во сне, припав ко мне щекой, обхватив
горЯчей, тоненькой сонной рукой менЯ за шею.
- ’огда Я вот тут буду! - угрожающе объЯвил ‹евка, на четвереньках
заползаЯ и подбиваЯсь мне за спину.
Њы остались вдвоем с Ѓорькой обсуждать положение. Ћн странно
повзрослел, даже как будто хмуро состарилсЯ, оставшись вроде старшего в
семье. Ѓезрадостно-озабоченный карлик-старичок скрипучим голосом равнодушно
докладывает: отец пьет, но на работу ходит, паек приносит, да не весь -
самогон-то дорогой, сколько он за него отдает!..
Њы с ним двое взрослых, тут уж ничего не поделаешь.
- Њожет быть, баба? - спрашиваю Я.
- Ѓабы нет... џ прослеживал. Ќету. ’ак пьет... - Ѓорька устало
вздыхает, потихоньку продолжает, сидЯ сгорбившись, уставЯсь в пол: - ‚афлю
найти? Џожалуй, можно, если только сразу. Ђ то его дружки утЯнут куда
подальше. ‘корее всего, он ночует в доме, где раньше. ‚афлЯ и менЯ
уговаривал, чтоб с ним на “краину, в Љрым... только весной.
- Ђ ты ему что же?
- ќтих-то куда девать?
- Ђ то бы уехал?
- Ќе знаю, надоело. “стал Я, что ли...
- Ћбовшивели без менЯ?
- Ќичего. џ их в баню таскаю. ‚ санпропускник железнодорожный нас
пускают.
- Ђ Љатьку?
- ‚ожу в женский день. Џодсуну каким бабам прЯмо у входа. Ћни ее там
моют, чешут, а она еще перед ними важничает - вы, говорит, поскорей, мне
некогда, менЯ там папа дожидает... ќто Я, значит... Ѓабы покатываютсЯ: "Љто
же он есть-то, папа твой?" Ђ Љатька: "Љак кто? Њашинист, говорит. Ћн на
паровозе ездит!.."

ѓромадный угловой дом в двух шагах от Ќевского, семь этажей голого
красного кирпича. ‘тройка замерла, как только объЯвили войну... Ћн простоЯл
всю войну, все годы революции, к нему привыкли, только растащили леса на
дрова - и в доме завелись беспризорники. €х редко кто видел, просто
известно было, что завелись и завладели подвалами, подземными переходами, и
по вечерам одинокие пешеходы старались обходить дом по другой стороне улицы
- всЯкие страшные слухи ходили.
„нем туда идти было бессмысленно - беспризорники расходились на
промысел, а ночью - страшно. џ пошла с переулка, как Ѓорька показал, под
вечер, но еще засветло и спустилась в какой-то подвальный ход или темный
коридор в фундаменте. „ошла до последней светлой точки - какой-то отдушины
- через нее виден был снег во дворе и серость зимнего вечера, зажгла
спичкой крученую бумажку, заранее приготовленную, спичек-то жалко было.
Џошла, оглЯдываЯсь, чтобы не заблудитьсЯ; начались какие-то ходы,
выложенные кирпичом своды, все белое от изморози, инеЯ, и вдруг слышу, за
спиной шепчутсЯ, а бумажка, уже не перваЯ, погасла.
џ хотела спокойно заговорить, а голос сорвалсЯ, слышу, в темноте
подбираютсЯ все ближе, сдавленно дышат, да не впереди, а между мной и
выходом. џ громко откашлЯлась, чувствую, они ждут, может быть, первого
моего слова, чтоб все решить - хватить менЯ кирпичом по голове, готовы
рассвирепеть, впасть в истерику со страху - у них это просто. џ как-то все
это почувствовала и сказала негромко:
- ќй, вы! „ело есть!
‡адышали посвободней, а молчат.
Џонемногу завЯзалсЯ такой разговор: Я просила, чтоб мне позвали ‚афлю,
а подростковый, с баса на петуха ломающийсЯ и тем особенно мерзкий голос из
темноты на каждое слово тотчас же отвечал мне без запинки матерщиной,
дурацкими похабно-бессмысленными приговорками, все в рифму, а детские
сипатые голоса выжидательно хихикали, вымученно, вроде со злорадством. ќти
присказки были деревенские, сразу можно было узнать.
џ вслух усмехнулась и равнодушно спросила:
- ђебЯта, а кроме этого деревенского, никого у вас нет? - и попала. Ћн
и вправду был деревенский, и то, что Я это узнала, как-то его морально
принижало перед городскими шпанЯтами - он заругалсЯ уже не в лад,
бессмысленно, и чей-то голос мне ответил наконец:
- Љакую тебе еще вафлю?.. ‚афлюЯ, что ли?
- Ќу, ‚афлюЯ.
- Ђ тебе на что? Ћн утопилсЯ!
„ругие поддержали: наперебой сообщили разные варианты - в бочке с чем
именно он утопилсЯ, соленым огурцом застрелилсЯ, с какого моста сиганул, и
на чем удавилсЯ, и каким способом сумел набить себЯ порохом, чтоб
взорватьсЯ.
ѓолосов становилось что-то многовато, мне до смерти хотелось повернуть
обратно, пока настроение было еще неопределенное.
- ’ак вот, передайте ‚афлюю, Я завтра, как стемнеет, приду опЯть, буду
тут на углу ждать, дурак будет, если не придет, дело интересное, пальцы
кусать будет потом!
џ чиркнула спичку, она пыхнула и погасла, вторую Я сама нечаЯнно
погасила, слишком торопливо ткнув в бумажный жгут, наконец огонек медленно
стал переползать на край газеты, а Я всем затылком и шеей чувствовала, что
вот именно туда менЯ сейчас стукнут кирпичом или железной палкой, пока Я
стою в темноте, не отрываЯ глаз от еле разгорающегосЯ огонька.
ЊенЯ не пропустили и не задержали. џ протиснулась через толпу, освещаЯ
себе дорогу, и сердце у менЯ колотилось, как Язык колокольчика, и думала:
вот сейчас они опомнЯтсЯ и бросЯтсЯ за мной, а Я в темноте даже не знаю,
куда бежать по этим бесконечным подвальным коридорам.
- ‘той, зарЯзза-а! - истерически заверещал все тот же мерзкий голос
подростка.
Ќе остановлюсь - они все начнут орать "стой!", кинутсЯ менЯ догонЯть,
хватать, сами не знаЯ еще зачем.
џ остановилась, обернулась и повторила:
- ЏонЯли? ‡автра Я приду обЯзательно! Џока! †ивите весело!
…ле удерживаЯсь, неторопливо пошла дальше к темной дыре поворота
кирпичного хода. ’олько бы не сбитьсЯ. ‘вернула и увидела надвигающуюсЯ
стену тупика! Ќе туда! џ быстро повернула, остаток крученой бумаги жег мне
пальцы, гаснул, тлел по краЯм гаснущей дорожкой, ничего не освещаЯ.
џ завернула за угол и шла в темноте, пока не почувствовала какое-то
облегчение глазам и не сразу понЯла: они стали что-то видеть - это был
серый слабый свет, сочившийсЯ из отдушины. ‚ыход был близко, и Я выбралась
на землю, под серое небо и с удивлением осмотрелась - Я вышла совсем не
там, где входила. Ќо тут уж все было видно, двор, стены, слышны были живые
голоса людей и шум проехавшего с громким тарахтением автомобилЯ.
џ пролезла через пустой проем окна и соскочила прЯмо на тротуар, на
улицу, а не в переулок, и какие-то прохожие в страхе шарахнулись от менЯ,
чуть не опрокинув детские саночки с мелкими дровишками.
‚се благополучно сошло. Ђ могло кончитьсЯ худо.
’ак мне сказал дежурный в уголовном розыске, к которому Я зашла
посоветоватьсЯ. Ћн пожимал плечами, качал головой и ругал менЯ за
легкомыслие, объЯснЯЯ, какаЯ это проблема, годы потребуютсЯ, чтоб
справитьсЯ с беспризорностью, - среди них есть всЯкие, тут дурачок какой -
у него где-нибудь на “краине родителей убили, и он, голодный, одичалый,
крадетсЯ, рыщет, ходит, как галчонок какой или, например, обезьЯнка, и
смотрит, где клюнуть или ухватить какой-нибудь плод. —то этот плод растет
не длЯ его пропитаниЯ в чьем-нибудь ларьке или в лавке - это ему ноль
вниманиЯ, он же галчонок, обезьЯненок. …му клевать надо. Ђ рЯдом с ним в
той же стае может быть уже вокзальный, поездной вор, карманник с некоторой
квалификацией. € происходит обмен опытом, то есть заразой, социально
опасной. Џоймаешь такого и разбирайсЯ - мартышка голоднаЯ на тебЯ глазки
пЯлит или, может, уголовный элемент, соцопасный.
- “ менЯ мартышка.
- ‘мотрЯ сколько он в ихнем котле варилсЯ. ’олько не вздумайте туда
путешествовать больше, ни в коем случае. Ђ своего если выловите, мы поможем
его на вас оформить в полчаса. ’олько трудности будут в семье. Ћн что,
совсем чужой?
- „а вот прибилсЯ к нам, а его напугали, он и сбежал.
- Ќу что ж... †елаю успеха.
Ќа другой день вечером Я долго зрЯ простоЯла на углу против пустой
громады недостроенного дома, чувствовала, что подсматривает кто-то из
темноты пустых проемов окон.
Ѓорька волновалсЯ ужасно и на следующий день увЯзалсЯ за мной.
“говорились так, что он будет стоЯть с нашим ‡евсом на другом углу и
издалека наблюдать. …сли что-нибудь со мной случитсЯ, например менЯ станут
бить, или тащить, или еще что-нибудь, - он подымет крик и станет звать на
помощь. ќто, конечно, его собственнаЯ идеЯ была, и удержать его сил не
было.
ЋпЯть Я стоЯла и ждала, ждала, пока менЯ зло не взЯло: черт с ним,
пойду опЯть! ‚ карманах пальто у менЯ было полно свернутых газетных листов
и две коробки спичек.
џ перешла через улицу и быстрыми шагами шла ко входу в подвал, когда
оттуда мне навстречу вдруг стали выползать ребЯта.
ЏоЯвилсЯ сам ‚афлЯ в каком-то бабьем капоте, засунув руки под мышки,
вразвалку, с нахальной неторопливостью направилсЯ ко мне. „вое таких же
красавцев шаркали опорками следом за ним поодаль, и с ними еще один, до
того маленький, прЯмо именно обезьЯненок - лохматый, черный, вертлЯвый.
‚афлЯ подошел и, покачиваЯсь, стал было передо мной, но сейчас же
попЯтилсЯ и отвернулсЯ, даже глаза прижмурил, точно от жара перед открытой
горЯчей топкой.
џ видела, что на все мои вопросы им уже обдуманы, заготовлены ответы и
нет смысла его расспрашивать или уговаривать, и вдруг сказала:
- “ менЯ к тебе одна просьба.
- Ќикуда Я не пойду. Ђ тебе какое дело? —его ходишь?
’ак и думала, ответ у него был до того готов, что он должен был
выпалить, что приготовил, что бы Я ни говорила.
- “ менЯ. Џросьба, дурак. Њне помочь. „ошло, идиотина?
Ћт удивлениЯ он даже обернулсЯ, поглЯдел мне в лицо, но поскорей
отвернулсЯ и просипел через плечо:
- —его еще там? Џридумала!
- ЉатЯ больна. ‡аболела, очень, понЯл? …е нельзЯ одну оставлЯть, ты бы
хоть зашел с ней посидеть, ну хоть денька два-три, сколько можешь, а то она
одна.
- —ей-то одна?.. - он туго, как спросоньЯ, соображал. - Ђ ‹евка?
—ей-то Я пойду?
- ‘казал! ‹евка маленький, на него разве можно оставлЯть.
- Ћн менЯ выгнал. Ђ Я теперь очень рад. •рен его заешь!
- Ќикто тебЯ не имеет права выгнать, раз ты наш. Ћб этом не
беспокойсЯ. Њое дело.
’ройка подобралась поближе и слушает наш разговор. Њаленький
вытЯгивает руку и тычет мне в живот черным обезьЯньим пальцем:
- ќто она на дно нырЯть, под воду, умеет? ќта?
‚афлЯ хмуро кивает.
- Ђ, пес! …й-бо, она? - хмыкает обезьЯненок.
‚се рассматривают менЯ с новым любопытством.
Ѓорька, с ‡евсом на веревочке, опасливо подходит поближе, увидев, что
вокруг менЯ собралась целаЯ компаниЯ.
- ‡евка, черт недорезанный! “йди, пришибу! - грубо отпихивает
запрыгавшую перед ним собачонку ‚афлЯ.
‡евс хватает ‚афлю за лохмотный рукав, весело треплет и рычит с тем же
притворным ожесточением, с каким его отпихивает ‚афлЯ.
- Љустюм мой попортишь! - рассмеиваЯсь, кричит ‚афлЯ. - ‡араза!
ЋбезьЯненок садитсЯ на тротуар, жадно вопит: "„ай!", тЯнет к себе
‡евса и кладет его лапы себе на плечи. Ќи на кого не обращаЯ вниманиЯ, он
тискает его, треплет уши, гладит, ерошит шерсть на ‡евсе, тычетсЯ к нему
носом к носу, с самозабвенным восторгом смеетсЯ и нежно воркует сипатым
голоском. …го никак не оторвать.
ќто последнее в тот день, что Я помню: сидЯщий на земле в обнимку с
собакой маленький, черный человечек и его лепет: сплошнаЯ, беспробуднаЯ
ласковаЯ, ужасающаЯ матерщина почти без единого русского слова. …го сиплый
голосок, радостный до того, что мне зубами заскрипеть хочетсЯ... ‚зЯть бы
этого, всех взЯть, увести с собой, промыть в десЯти щелочных водах - а
как?.. —то Я могу?..
—ерез несколько дней ‚афлЯ украдкой прошмыгнул в подъезд и дождалсЯ
менЯ, сидЯ на полу в углу на темной площадке, чтоб войти вместе в дом.

џ еще читаю по нарЯдам Љультпросвета свои лекции-доклады в клубах,
урывками бегаю на занЯтиЯ в институт, но Я уже остановилась. Ќекогда
готовить новые доклады. ‚едь Я и прежде знала только свой маленький отрезок
истории, о котором рассказывала в клубе, а что было дальше, только смутно
представлЯла или не знала вовсе. ’еперь Я остановилась, а историЯ уходила
от менЯ все дальше, Я все больше отставала. Џрибежав в институт, Я
растерЯнно слышала новые имена тиранов и философов, полководцев и
предателей, понимала, что пропустила решающий переворот, прозевала роковую
битву, поспела как раз к разрушению города, который при мне только начинали
укреплЯть стенами и украшать храмами и статуЯми, театрами и стадионами, -
все пропустила безвозвратно...
„ети... Ћни и на детей-то не похожи - слишком много поразнюхали раньше
времени по грЯзным закоулкам пригорода. ‘ голоду они и без менЯ не
пропадут. ’еперь уж нет. Џросто вырастут хитрыми и злыми, увертливыми
городскими дикарЯми, какими полна окраина. ќто из теперешнего далека нам
представлЯетсЯ все так стройно и Ясно в прошлом: старого режима не стало,
помещиков нет, на фабриках нет капиталистов, - значит, все светло, чисто и
радостно, безоблачно. Ќо все кулаки, лабазники, нищие, проститутки, воры,
налетчики, бандырши, гадалки, барахольщики, сифилитики, дезертиры всех
армий, алкоголики, рыночные жулики, сводни, мальчишки-форточники,
фальшивомонетчики, трактирщики, перекупщики и прочие - имЯ им легион, - все
остались и все роют свои подземные ходы, приспосабливаЯсь к новой жизни, и
вовсе не думают вымирать и уходить из жизни сами собой.
‚ те дни, когда Я у них, - в доме мир. ‚олодЯ тоскует, но никогда не
пьЯн, и дети, глЯдЯ на него, изумлЯютсЯ, сбитые с толку, побаиваютсЯ, что Я
не поверю, каково тут у них бывало без менЯ, успокоюсь и брошу их опЯть.
‚афлЯ сидит тихо и смотрит всегда в сторону. Џрежде чем улыбнутьсЯ,
сначала отвернетсЯ ото всех и тогда уже засмеетсЯ в угол, ко всем спиной.
‘ильвестрову старую квартиру бросили, им дали две комнаты. ‘вободных
пустых квартир в Џетербурге сколько угодно - бери бумажку с печатью и
поселЯйсЯ. Ћднажды остаюсь ночевать, после долгого недосыпа.
Џросыпаюсь с ломотой в спине на маленьком диванчике, вместе с Љатькой.
„иванчик изЯщно изогнут, стеган витыми шнурами - спать на нем хуже, чем на
нарах. Ќо нар в квартире нет, а атласные диванчики и столики, дрожащие на
изогнутых тонких ножках, сохранились от прежних хозЯев.
Џросыпаюсь и сразу взглЯдом натыкаюсь на подстерегающие менЯ глаза. Ќе
дыша смотрЯт, ждут. “видели, что Я проснулась, сползают с тахты, на которой
спали все трое вповалку, потихоньку подбираютсЯ ко мне поближе, один
другого лучше: лохматые, в серых солдатских подштанниках до подмышек с
черными ротными штемпелЯми. € все - потихоньку почему-то. ’очно боЯтсЯ, что
спугнут менЯ, Я вспорхну и улечу в окно. ЋпЯть от них уйду...
‚се это давно копитсЯ, назревает. Ќочью, когда никто не слышит, Љатька
горЯчим умолЯющим, потаенным шепотом, дыша и целуЯ менЯ в самое ухо,
повторЯет: "‘анЯ, ну, ‘анечка, ‘ань, а ‘ань!.. Ќу собачка, ну что тебе
стоит, выходи ты за нас замуж! ‚от хорошо будет... ‚афлю возьмем в дети!.."
џ смотрю на этих троих лохматых мал мала меньше. Ќадо их постричь.
Џора вставать кормить, надо с ‚афлей решить... џ долго думаю, а они стоЯт и
ждут чего-то. ЌечаЯнно вслух выговорила последнюю мысль, с тоской, с
отчаЯнием от чувства петли на шее:
- Ђх, чтоб вам всем подохнуть!..
Ћни понЯли, как им хотелось. ‚ восторге подохли: заблеЯли, попадали
навзничь на пол, дрыгаЯ ногами-руками, и замерли, высунув набок кончики
Языков, как положено подохшим.
€ пример показал Ѓорька - вот что менЯ поразило так, как если бы
настоЯщий старый старичок повалилсЯ бы вдруг на пол и стал играть и
баловатьсЯ по-детски.
„о чего же банальнаЯ историЯ. „а, да, да... ’ак оно и есть. †аль
только, что банальные раны болЯт ничуть не меньше всЯких других.
ѓоды понадобились, чтоб менЯ усмирить, но Я все-таки усмирилась,
потому что незаметно стала их любить, если это так называетсЯ... Ћни стали
моей жизнью, а куда от себЯ убежишь? ‚се равно что старатьсЯ не знать того,
что уже знаешь. џ вышла в конце концов за них замуж - за всех пЯтерых.
Џравда ли было то, что он мне говорил? Џравда, конечно, правда. ‚ тот день
- правда. € даже целые годы потом, пожалуй, - правда, когда он повторЯЯ
мне: ненаглЯднаЯ.
‚сЯ сила этого слова была в том, что оно все-таки жило во мне,
сказанное той ночью, когда не лгут перед смертью, ночью, когда в мечущихсЯ
клубах не находЯщего себе места дыма еще все колебалось, не устоЯлось -
война, мир, революциЯ, - все еще было в кипении и ничего не решилось, и мы
не знали, что будет с нами завтра утром, и Я, дрожа от холода, со
сдавленной грудью, ждала, какаЯ судьба мне откроетсЯ после того, как ветер
разгонит этот дым, ждала, переполненнаЯ таким напрЯжением ожиданиЯ, таким
страхом и ледЯным восторгом, какой, наверное, испытывает росток, готовый
прорватьсЯ к теплу из мокрой холодной земли, не знаЯ еще, в каком мире
очутитсЯ и кем он будет в этом мире сам, - эти последние часы у самого
порога жизни, которые потом уже никогда не повторЯтсЯ...
Ћни и не повторились, но слово все-таки было, и знали его только мы
двое.
Љакое волшебное оно было когда-то. Џотом волшебства в нем осталось
чуть-чуть. Ѓедное, потускневшее, полинЯвшее и до того уж запоздалое, но
все-таки, мне тогда казалось, чуточку волшебное слово.
џ вслушивалась с каким-то горьким состраданием в самое это слово,
когда он опЯть его мне повторЯл, и все вспоминала, каким прекрасным,
молодым, полным силы и сверкающей надежды оно было, когда только родилось в
ту дымную, долгую ночь на самом пороге едва забрезжившего неверным светом
будущего...
Ќа улице гремели трамваи, надрывались от чириканьЯ, прыгали среди
пешеходов захмелевшие от солнца воробьи, порывами налетал весенний ветер,
какой-то не городской, а загородный, деревенский, в лужах оттаЯвшего снега
на тротуаре ослепительно вспыхивали иглистые звездочки солнца.
џ шла и думала о море, которого никогда не видела, о том, что на его
поверхности, наверное, так же вот вспыхивают - пропадают - вспыхивают
звездочки. Љонечно, воды там гораздо больше. Ќо и эти, мои уличные, тоже
очень красивы и так же слепЯт и радуют глаз.
џ шла ровным, размеренным шагом, каким приучилась носить тЯжести, чтоб
раздувшиесЯ авоськи, оттЯнувшие руки, не стукались по ногам краЯми
консервных банок.
џ шла, огибаЯ по тротуару большую шумную площадь, и вдруг, далеко
впереди, среди пешеходов увидела ‘ережу. Ћн шел мне навстречу, то пропадаЯ
среди идущих, то снова показываЯсь, все ближе ко мне, и Я шла все
медленнее, не спускаЯ с него глаз. Ќи разу Я его не встречала за все годы и
давно примирилась, совершенно привыкла к мысли, что никогда его и не увижу.
џ даже не знала, что он тоже теперь, как и мы, живет в Њоскве, мы жили
точно в разных мирах или в разном времени - так мне казалось, и вот он шел,
огибаЯ площадь, мне навстречу, по тому же тротуару.
ЋпЯть он пропал, его загородили чьи-то спины, и вдруг, разом, Я
увидела его в десЯти шагах от себЯ - это был совершенно чужой человек,
незнакомый, непохожий.
Џочему вдруг мне ‘ережа пришел в голову?
Ќе глЯдЯ, Я прошла мимо этого человека, опустив голову, щурЯсь на
лужи, и почему-то опЯть подумала: вот такие же солнечные вспышки слепЯт
глаза, когда смотришь на поверхность какого-нибудь Љарибского морЯ.
Љоторого Я никогда не увижу.
Ќароду на тротуаре было не очень много - был наш час - домашних
хозЯек, когда все настоЯщие люди на работе.
„ождавшись сигнала светофора, Я перешла на другую сторону улицы -
одной из четырех, разделЯвших круг площади на отрезки дуги, и тут чуть не
наткнулась на какого-то человека, который мне загородил дорогу. Џоневоле Я
остановилась, недоуменно поднЯла голову и увидела высокого худого человека
в серой шлЯпе. Ћн стоЯл передо мной и смотрел растерЯнно, будто это Я его
неожиданно остановила посреди улицы; это был ‘ережа. џ его и узнала, и не
понЯла, потому что с ним что-то случилось. Ђх, да, пЯтнадцать лет прошло и,
тут же Я и себЯ увидела мгновенно - со стороны, - как Я стою перед ним: две
набитые, раздувшиесЯ пузырЯми авоськи в обеих руках и на мне самой печать
десЯти тысЯч перетасканных мною за эти годы таких же кульков и авосек.
—то-то понеслось, замелькало мимо менЯ и вдруг успокоилось и
проЯснилось, точно остановилась пестраЯ карусель, и Я начала понимать: вот
стоит передо мной ‘ережа, смотрит мне в глаза, начинаЯ неуверенно улыбатьсЯ
знакомой своей, слегка кривой улыбкой. ‚ычеркнутый из моей жизни, не
существующий в ней ‘ережа, и на лбу, и около глаз, и около уголков рта
какие-то тени, складки, вмЯтины - а их вовсе не было на том лице, которое Я
знала когда-то, в моей прежней жизни, где осталась моЯ раннЯЯ молодость,
пустынные шаги на безлюдных набережных и это, ни с чем не сравнимое, ни на
что не похожее чувство, что все только-только начинаетсЯ, все вокруг нас, в
городе, во всем мире, и мы сами только начинаемсЯ. € вдруг Я и это все
позабыла, такаЯ схватила менЯ за сердце нестерпимаЯ жалость, одна только
жалость, - как будто Я только вчера видела его полным сил и молодости, и
вот с ним случилось какое-то несчастье, и он за одну ночь постарел, заболел
и, главное, очень устал.
‚ыпустив из рук авоськи, Я шагнула к нему и, с подступающими слезами,
в тревоге, в страхе, схватила его за руки:
- —то с тобой? ’ебе очень было плохо?
Ћн, уклончиво улыбаЯсь, стал менЯ успокаивать:
- Ќет, нет!.. Ќичего... ЉажетсЯ, ничего... —то ты? Њне ничего.
„ве стеклЯнные банки в авоське разбились и потекли.
Њы стали вытаскивать разбитые стекла из сетки. ‡еленый горошек
разбежалсЯ по тротуару, а маленькие огурцы застревали в Ячейках, как
зеленые рыбки. Њы сгребли и спихнули все к краю, в обтаЯвший снежный валик
у мостовой.
Ћн поднЯл мои авоськи, но Я отнЯла одну, и мы пошли и понесли их
рЯдом, молча. Љто-то стал менЯ толкать сзади, Я обернулась. Њаленький
мальчик, в толстых байковых шароварах и старом летном шлеме, протЯгивал мне
подобранный в снегу огурец:
- ‚от, на еще!
Ћн запыхалсЯ, догонЯЯ нас, и Я сказала ему "спасибо" и взЯла грЯзный
огурец. Ћн великодушно сказал "ничего" и, довольный, ушел.
Ќе разговариваЯ, не глЯдЯ друг на друга, мы довольно долго шли рЯдом,
как будто у нас не было никакой цели, как только дотащить авоськи. €ли,
может быть, мы и говорили о чем-то, что не запомнилось, вот помню только,
как Я спросила:
- ’ы никогда не молчал по телефону?
- Љак это? - удивилсЯ ‘ережа. - Љак это: молчал по телефону?
- Џросто так, в голову пришло. “ тебЯ семьЯ?
- „а. ‘ын, дочь, жена.
- ‚ таком порЯдке?..
- џ нечаЯнно так сказал. Џожалуй, да, в таком порЯдке. Ќу, ничего.
ѓремели трамваи, автомобили нетерпеливо гудели на перекрестках, мы все
шли рЯдом, и Я помню этот очень ранний весенний городской запах холодной
воды, подтекающей из-под снега, тающего на солнце.
- ’ак как же молчат по телефону? - спросил вдруг ‘ережа. - ЏозвонЯт,
держат трубку и ничего не говорЯт?
- „ышат и молчат, да.
- Ќу, Я молчал.
- ‚ понедельник?
- „а, и в понедельник. ‚ообще ты, пожалуй, права, Я об этом как-то
перестал раздумывать, но живу Я, скорей всего, плоховато. ‚роде градусника
за окном. ‘мотрю сквозь стекло, как идет жизнь в комнате, а мне не слышно,
и тепло не доходит. џ за окном, на морозе, а они сами по себе.
’ут мы оказались уже у самых ворот моего дома. Њоего тогдашнего
дома...
- Њожно Я тебе запишу свой служебный телефон? Ќу, на всЯкий случай? -
спросил ‘ережа.
- ‘кажи.
- Ђ ты не забудешь?
- џ не забываю.
- Џравда?.. - сказал он и тихо заглЯнул мне в глаза. - ќто ужасно. ‚от
и Я тоже.
Њы разошлись поскорее.

‚ремЯ коротеньких, краденых встреч. ‡азвонивший телефон, точно выстрел
над ухом, встрЯхивает тебЯ так, что вскакиваешь и с пересохшими губами еле
можешь выговорить в трубку что-нибудь свЯзное.
‚ремЯ второпЯх назначенного свиданиЯ, от приближениЯ которого целую
неделю все сильнее замирает сердце, а потом стоишь на условленном углу, с
отчаЯнием чувствуЯ, как уходит минута за минутой, безвозвратно истекает
драгоценное, отпущенное судьбой времЯ. ѓаснет радость, потом надежда. ‘нег
сбоку несетсЯ по ветру на черную голову Џушкина, который стоит без шлЯпы,
на ветру, времЯ уже ушло, а ты все стоишь, стоишь, и у Џушкина голова уже
всЯ белаЯ, и плечи в снегу... Џотом все объЯснЯетсЯ, никто не виноват, но
этого днЯ уже не вернуть.
‚стреча на набережной, где темно и безлюдно, но ветер не дает
остановитьсЯ, надо все времЯ идти, идти, держась за руки, мимо рЯдов
освещенных окон, за которыми счастливые люди в безветрии и тепле своих
комнат могут сидеть, держась за руки, друг против друга и говорить,
говорить, и горЯчие губы не стынут от ветра после поцелуЯ, и можно обнЯтьсЯ
без толстого пальто, и можно вместе пить чай, вспоминать, рассказывать,
мечтать, насмотретьсЯ в глаза и пожалеть друг друга.
€ так можно жить каждый вечер, а люди за теми окнами, наверное, и не
понимают своего счастьЯ.
Њы бездомно бродим по темным переулкам, наугад сворачиваЯ туда, где
поменьше прохожих, все идем и идем, пока не наступит час, когда надо опЯть
расставатьсЯ до следующей, такой же встречи на углу, и этот час наступает,
но мы не расстаемсЯ, а продолжаем, идти, знаЯ, что упустили времЯ, уже
опаздываем, все больше, донельзЯ, до стыда опаздываем, и все идем, и Я с
упрЯмой тоской смотрю на чужие окна во втором, третьем этаже стареньких
переулочных домов и думаю, как там хорошо. ‚ыбираю себе еле освещенное, в
самом плохоньком домишке: вот хоть бы это было наше, нам бы хоть такое
досталось в жизни теперь, когда мы нашли друг друга.
Њы как два человека, которые разошлись в разные стороны и уходили все
дальше и дальше друг от друга и вдруг, пройдЯ такой тЯжелый и трудный путь,
что стали, кажетсЯ, совсем другими людьми, непохожими на тех, что когда-то
попрощались, вдруг увидели, что шли все времЯ по какому-то кругу и
одновременно подошли с двух сторон к одной в той же точке, встретились,
закончив свой долгий круг.
Њы очень изменились с ‘ережей, но как-то одинаково изменились и,
каждый раз спрашиваЯ: "Ђ ты?", уже не удивлЯлись, слыша в ответ: "„а Я ведь
тоже!"
€ все-таки на углу мы расходимсЯ. Ћба идем туда, куда не хочетсЯ идти,
но идти надо, и пока можно только строить планы, мечтать. ќтим мы и живем.
ЃанальнаЯ историЯ, пошлаЯ историЯ, если ее рассказать. Ќо Я ведь ее
никому не рассказываю, да и давно уже она прошла, и, вспоминаЯ тогдашнюю
нашу бездомность, стыд, виноватость и счастье, Я точно к кому-то другому
чувствую жалость и нежность - к тем двоим, кем были когда-то мы...
…сли вы спасли тонувшего человека - вами восхищаютсЯ, переполнены
благодарностью, прислушиваютсЯ к каждому слову. Ќо если вам случитсЯ его
вытащить во второй раз - все восторги повторЯютсЯ только наполовину. Ђ
вдруг то же самое произойдет в третий, не дай бог в пЯтый раз?
„о чего надоедливым, привычным и скучным спасальщиком вы станете!
‚от таким Я и стала. ‚ первые годы восстановлениЯ семьи моего слова
было довольно, чтоб ‚афлю взЯли обратно в дом, менЯ боготворили и все
такое.
Ќа третий год историЯ повторилась. Љак-то незаметно ‚олодЯ внутренне
опустилсЯ, незаметно втЯнулсЯ и начал пить, все больше упускаЯ из рук
работу, так что все повисло на ниточке - всЯ будущность его самого и семьи.
€ произошло все исподволь, незаметно. џ еле успела ухватитьсЯ в последнюю
минуту и... так еще раз оказалась в спасателЯх, и жизнь наладилась и
покатилась дальше по гладкой дороге. ‘тало даже казатьсЯ, что теперь-то уж
навсегда.
„авным-давно, после смерти ‘ильвестра, в газете была заметка о том,
как они погнали паровоз на столкновение с эшелоном. ќто в памЯть ‘ильвестра
товарищи рассказали газетчикам.
€ странным образом эта заметка всплыла через несколько лет, когда
стали освобождатьсЯ места начальников на железной дороге, - ее вспомнили, и
‚олодю она толкнула вперед, а потом он, как уже однажды продвинувшийсЯ, был
продвинут и дальше. € вот, когда его послали учитьсЯ, он сорвалсЯ еще раз.
Џросто как человек, которому надо лезть в гору, попробовал, ужаснулсЯ
крутизне и трудности, махнул рукой и совсем было покатилсЯ вниз!
€ тут опЯть Я, окаЯннаЯ! Ћх, как он менЯ возненавидел. Љак утопленник,
которого вытаскивают в третий раз, когда он окончательно утоп и больше
нипочем не желает быть спасенным.
’ак Я окончательно сделалась длЯ него надоедливым, назойливым
спасателем. € одно ему только могло помочь: доказать себе, что он и не
тонул и спасать его было вовсе не надо.
Ћн так и сделал. ЌоваЯ сила в нем поЯвилась - он почувствовал прелесть
и вкус честолюбиЯ, стал вдруг осторожен и крепко уцепилсЯ за тот уступ
горы, до которого удалось добратьсЯ.
Љак ни странно, это была правда, и он ее скоро подметил - его
благополучному продвижению не только не мешало то, что он осталсЯ
малообразованным и имел слабость к вину - совсем скрыть это было все-таки
нельзЯ, - наоборот, это располагало к нему многих. ‘ами его слабости
говорили в его пользу - он не вызывал опасеньЯ, что может кого-нибудь
вытеснить, подсидеть, отпихнуть в сторону, стараЯсь выдвинутьсЯ.
€ это тоже было правдой - он никогда не стремилсЯ занЯть чье-нибудь
более удобное или почетное, высокое место, и это тоже благодушно
располагало к нему людей, от которых он зависел...
Ћчень печальное это дело: год за годом видеть, как уходит любовь.
Њожно долго обманыватьсЯ, закрывать глаза - долго, но не без конца. џ
подстелила свою жизнь, как охапку хвороста под колеса завЯзшего на болотной
дороге грузовика, колеса сдвинулись и проехали, и мне хотелось думать, что
Я сделала очень полезное, нужное дело не одним только детЯм.
Ќо что-то уходило, утекало, ничего нельзЯ было остановить до тех пор,
пока не убедишьсЯ, - что пусто, то пусто: Я его разлюбила. Њожет быть, в
ответ на его нелюбовь, но, вернее, Я разлюбила бы все равно, даже если бы
его любовь не оказалась не то что плохой, а просто такой же, как он сам.
Ћн сам развенчивал себЯ все времЯ, неустанно, неутомимо, и Я
разлюблЯла его тоже мало-помалу все времЯ, понемногу и неустанно, все годы,
до тех пор, пока не осталось ничего, кроме снисходительного чувства
жалости, простой боЯзни заставить страдать человека, которого все-таки
знаешь много лет и про которого знаешь много и плохого и хорошего, и
жалкого, и смешного, и доброго.
‘овсем не нарочно, да Я бы и не знала, как это можно сделать нарочно,
давно уже стало так, что дети со мной, а не с ним. ‘наружи ничего видно не
было, но ‚олодЯ чувствовал, что, приходЯ домой, он вместе с пальто снимает
с себЯ свое служебное звание и в семье делаетсЯ обыкновенным ее членом, не
слишком уважаемым и не слишком обожаемым, тут ошибитьсЯ было невозможно
именно потому, что с ним не спорили всерьез, услужливо уступали место,
чмокали в щеку, ласково и равнодушно здоровались и прощались. € главное,
все были всегда вместе, а он среди них один.
Џочему? „о конца не знаю. џ пыталась боротьсЯ с этим, но нет ничего
нелепее, как пытатьсЯ убедить кого-нибудь, что ему надо чувствовать не то,
что он чувствует, а что-то другое.
’еперь Я особенно торопливо, нетерпеливо читала и перечитывала книжки.
Ќе то что мне хотелось найти ответ, нет, просто сравнить с собой, как это
происходит у других людей, когда их настигает в середине жизни такое.
‚ыходило, эта историЯ самаЯ пошлаЯ и обыкновеннаЯ. Ћдни книжки
высмеивали, издевались, хихикали, другие поучали и грозили, третьи прощали,
четвертые опоэтизировали, и все было не то, что мне нужно.
ѓероини страдали, кончали самоубийством - а Я не чувствовала за собой
и греха. ѓероини ловко и пикантно устраивали двойное существование - это
было уж вовсе не длЯ менЯ. †ертвовали собой ради возлюбленного. €х убивали
мужьЯ из ревности - все было не то.
‚се ко мне не подходило. Ђ вот такое, что Я часто замечала вокруг,
пожалуй, подходило: снаружи все как будто остаетсЯ на месте: семьЯ, дом. Ђ
внутри все выветрилось, нет ничего - живут люди, раз сложилось так,
проживают вместе или доживают, махнув рукой, разуверившиесЯ в существовании
разных там распрекрасных чувств. ’ерпЯт, тупеют, мирЯтсЯ...
‚ пьесах, в романах, какие мне попадались, люди много произносЯт
горЯчих монологов, беснуютсЯ, грозЯт, проклинают, ужасные сцены
разыгрываютсЯ с рыданиЯми, раскаЯниЯми и угрызениЯми.
Ђ вокруг себЯ Я вижу - как-то чаще все очень тихо происходит.
€ наша совместнаЯ жизнь рухнула беззвучно, как рушатсЯ дома от
авиабомбы на экране немого кино. € нельзЯ даже назвать день или год - когда
именно рухнула окончательно.
Ђ снаружи не изменилось ничего: дети учились, ‚олодЯ работал, все
обедали, вставали и ложились, возникали тысЯчи маленьких дел, и каждый день
надо было их делать. € то же самое было у ‘ережи, только у них куда труднее
было материально, вот и всЯ разница.
€ теперь, встречаЯ людей, Я вглЯдывалась в них, стараЯсь понЯть, что
там у них на самом деле, за обыкновенностью уличных, трамвайных, магазинных
выражений их лиц? Ѓлагополучие? ѓоре? Џустота? ‘частье? ‘покойствие
безнадежности? € что они могут увидеть по мне самой?.. „а ничего!.. Љроме
того, что на мне некрасивое пальто, отслужившее свой срок, что Я не девочка
и не старуха.
џ как-то не замечала прежде, как Я одета, а теперь вдруг иногда так
хочетсЯ хорошего платьЯ, незаштопанных чулок, даже светлых перчаток, черт
возьми!..
џ потихоньку ото всех вспоминаю, усмехаюсь, пожимаю плечами, говорю
себе "дура", а все-таки помню, как это было: этот скандал в бане. —то-то
там пропало или перепуталось у гардеробщицы, поднЯлсЯ спор, и гардеробщица
в белом халате распахнула дверь в отделение, где все мылись и Я стоЯла под
душем. Ћна одной рукой держала дверь, а другой махала, подзываЯ менЯ, и
кричала, кипЯ от негодованиЯ, стоЯ на пороге: "„евушка! ‚ы, вы!
Џодойдите сюда на минуточку!" џ даже испугалась немножко, подошла, как
была, и стоЯла, слушаЯ, как гардеробщица спорит, и кричит, защищаЯсь, потом
нападаЯ, потом побеждаЯ и торжествуЯ и обличаЯ какую-то полуодетую бабу, и
при этом все времЯ показывает на менЯ: "‚от девушка видела!", "Ќет, вот
пускай девушка скажет!"...
‚от какое банное происшествие могло радовать дуру...
…ле началась весна, городскаЯ, очень еще раннЯЯ. ’еперь, встречаЯсь с
‘ережей, мы шли всегда одной и той же дорогой, туда, где кончалась у
железнодорожного пути улица и начиналсЯ пустырь, а за ним лесок.
ЏрекраснейшаЯ моей жизни весна и лучшие дни этой весны - все
прекрасно, будто тебе сорвали черные очки с глаз. ‚етер напоен тревожным
запахом какой-то проснувшейсЯ неЯсной надежды - знакомой, позабытой, давно
обманувшей и вот теперь вдруг снова готовой протЯнуть мне навстречу свои
невидимые, милые руки.
€зумлением наполнЯет высокое голубое небо, ведь Я, кажетсЯ, совсем его
позабыла? € этот неуемный, живой плеск воды. ‘лышала ли Я его когда?.. ‚
детстве разве?
Њы идем вдоль канавы, полной бегущей снежной, холодной воды, над
которой распустились нежные пушки серой вербы.
ЉажетсЯ, вчера еще тут повсюду лежал грЯзный снег, а сейчас, когда мы
шагаем к лесу через мокрые шпалы железной дороги, под ногами с хрустом
рассыпаютсЯ последние его крупно-зернистые мыски.
Ќа пустыре все обнажилось: открылась трава прошлого лета, раздавленнаЯ
пачка от сигарет, перезимовавшаЯ под снегом, доска, бывшаЯ когда-то частью
чьей-то двери, Ярко-красный лоскуток, начисто промытый водой, подсыхающие
на солнце пригорочки, похожие на карликовые курганы, чьи-то прошлогодние
следы, вдавленные в глину.
Ѓуйно развеваетсЯ по ветру пушистый хвост жалкой тощей собачонки,
неподвижно застывшей, жадно нюхаЯ воздух, на крыше сараЯ.
Ќа пустыре, в канавах, в этом бедном пригородном лесу, где голые кусты
чернеют вдоль мокрых дорожек, происходит весна, такаЯ же, как в громадных
лесах, в тайге, в степЯх, - по одному и тому же закону все занЯто своей
великой молчаливой работой: каждый черный кривой кустик, и эти сосны,
высоко поднЯвшие свои зеленые верхушки в светлое небо, и травинки,
собирающиесЯ с силами, готовые пробитьсЯ зеленым тоненьким острием сквозь
комки черной земли.
Љанавы, заросшие вербой, журчат тем же весенним голосом, как все ручьи
во всем мире, и эта перваЯ сераЯ верба так же знает свой срок приготовитьсЯ
и срок распустить пушинки, как знают свой срок все виктории-регии, анютины
глазки, олеандры и пальмы, все лопухи, эвкалипты и осины всего мира.
’ак после долгого, долгого перерыва Я стала вдруг замечать себЯ. ’ак
называемо: видеть себЯ со стороны. Ђ сколько лет мне это было просто все
равно - что там отражаетсЯ в зеркале, - лишь бы не было криво застегнуто и
испачкано.
Љак говоритсЯ, Я стала следить за собой, но в чем это могло
выразитьсЯ? џ замечала всю мешковатость потертого моего пальто, но ничего
не могла с ним поделать, видела, какие грубые на мне чулки и полуботинки,
все видела, и Я старательно вывЯзывала небрежным узлом клетчатый шарфик -
мое единственное украшение, немножко набок надевала, открываЯ прЯдь волос,
свою шапочку, насмешливо и грустно подмигивала своему изображению в
зеркале: "ќх, ты!.." - и, зажмурившись, отворачивалась, повернувшись на
каблуке.
€ когда по вечерам чернаЯ картоннаЯ тарелка репродуктора после сладких
песенок вдруг начинала передавать в моей комнате настоЯщую музыку - что-то
громадное, могучее и непонЯтное (играл оркестр), - это отзывалось во мне с
такой силой, что мне хотелось вскочить с места, будто менЯ позвали, мне
надо бежать на этот зов; а Я не знаю как, и только рвусь туда, где может
жить эта музыка. Њне этого мало было - ее слушать, Я сама хотела быть с
ней, быть такой, как она, и мне казалось, что это можно. Љогда-нибудь,
кому-нибудь будет можно, а мне - только у самого ее порога, рватьсЯ к ней,
зажмурив мокрые глаза, не в силах сдвинутьсЯ с места.
Њне часто говорили в то времЯ: ах, как хорошо вы воспитали детей, и
мне всегда неловко, даже стыдно это было слушать. Ќикак Я их не
воспитывала, честное слово. Ћни мне что-то свое передавали, Я - свое. € они
- друг другу. Ћчень дружны были между собой, даже когда ссорились и
ругались. џ только одно длЯ себЯ понЯла: если у ребЯт остаетсЯ какаЯ-нибудь
пропущеннаЯ, пустаЯ страница в них самих, внутри, тогда уж, не обижайсЯ,
заполнит ее кто-нибудь другой - на улице или еще где-нибудь.
џ открываю входную дверь и, позабыв от неожиданности захлопнуть,
останавливаюсь на пороге передней, прислушиваюсь, насторожившись. —то-то
странное. ‚оскресенье, светлый день, а ребЯта дома, все до одного, и
какой-то у них горЯчий разговор вскипает, выплескиваетсЯ нетерпеливым
перекрикиванием и, вдруг притихнув, взволнованно бурлит вполголоса, снова
ключом закипает.
„авно у них свои дела у каждого - занЯтиЯ, комсомольские рейды,
собраниЯ, друзьЯ свои. € только когда какаЯ-нибудь беда у одного - все
сбегаютсЯ к нему на помощь, сбиваютсЯ в кучку, как индюшата перед грозой.
—то же случилось?
џ захлопываю дверь, голоса сразу смолкают, и Я из общего коридора
вхожу в нашу комнату. ‚се четверо тут, все молчат, но так и кажетсЯ, что
комната полна их голосами, волнением, как прокуреннаЯ комната дымом после
бурного заседаниЯ.
џ обвожу по очереди всех взглЯдом - угадать, с кем же беда? ‹евка под
моим взглЯдом замотал отрицательно головой, быстро проговорил как-то
умолЯюще:
- Њама, ты только не волнуйсЯ!
- Ќе думает она волноватьсЯ! —то ты к ней пристал, идивотик! -
крикнула ЉатЯ.
€ вот в эту минуту, когда ничего еще не было сказано, Я вдруг замечаю,
вижу, какие они стали. •орошенький ‹евка, круглый, кудрЯвый, один еще похож
на мальчишку; у Ѓорьки усики темнеют над тонкими губами. Љате еще чуть-чуть
осталось, чтоб расцвести девушкой, да нет, она уже в цвету, только в самом
раннем, мелком, апрельском цвету. “ ‚афельки крутые округлые плечи,
здоровенный парень, только румЯнец отроческий, темный.
Ќе замечаешь, как дети растут у тебЯ все времЯ на глазах, как не
помнишь каждого рЯда кирпичей дома, строЯщегосЯ перед твоими окнами,
помнишь, как началась кладка, начали расти стены, и в один прекрасный день
вдруг ахнешь! Ѓатюшки, малЯры уже крышу красЯт!
- „ействительно, мама, решительно никакой беды не произошло, - ЃорЯ
произносит это ровным, чрезмерно, до неубедительности равнодушным тоном
учителЯ, читающего в классе диктант.
- ’ы никуда, мамочка, сейчас не торопишьсЯ? - как бы невзначай
осведомлЯетсЯ ЉатЯ. - Ќикуда не собираешьсЯ? ’огда посиди с нами.
Ћна усадила менЯ на диванчик, села рЯдом и взЯла менЯ за руку. џ
смотрю на нее, вижу, что ей трудно, и жду молча. Ћна, высоко вздергиваЯ
плечи, набирает полную грудь воздуха - пф-ф, с шумом выдыхает, разом ронЯЯ
плечи, и вдруг крепко целует менЯ в щеку.
- ЉончитсЯ это? - продиктовал тем же голосом Ѓорис.
ЉатЯ досадливо поморщилась, дернулась щекой, точно сгонЯЯ с лица муху.
- „а, да... ќто так нелепо, то, что Я сейчас скажу, мама. Ќелепо и
противно. € безобразно... Ќу и ладно... в общем, знаешь что, мама? Ћн от
нас уходит... то есть от тебЯ. …й-богу, вслух звучит до того по-дурацки...
точно Я вру! Ќо это правда, он взЯл и ушел из дома... Ѓэ-э-э!.. - Ћна
безобразно мычит, далеко высунув Язык. - „умала, вот прЯмо сейчас менЯ
стошнит... ‚идишь, ничего страшного не случилось! - облегченно улыбнувшись,
она быстро целует мне руку, перевернув ладонью вверх. - Њожет, это даже и
очень к лучшему будет, а?
‹евка подбираетсЯ ко мне поближе, начинаЯ невнЯтно сочувственно и
капризно похныкивать:
- Ќу, ма-ам!.. Ќу почему же ты молчишь?.. Џочему ты ничего не
говоришь? - ‘адитсЯ со мной рЯдом, сердито тащит к себе мою руку и чмокает
в ладонь, в то самое место, куда поцеловала ЉатЯ. Ћн ласковый, но сам
придумывать не умеет. Љогда кому-нибудь плохо, он очень сочувствует, даже
плачет и сердитсЯ. Ќа тех, кто его расстроил.
- ’ы не ожидала, мама? - ‚афлЯ сурово хмуритсЯ. - џ сам не ожидал!..
ќта полнаЯ мучительного сочувствиЯ, доброты ко мне и удивительно
нелепаЯ фраза: "џ сам не ожидал" - останетсЯ надолго, но в ту минуту никто
не обратил на нее вниманиЯ.
џ с трудом собираюсь с мыслЯми:
- Џостойте-ка, а почему это вы мне об этом сообщаете? ‘обственно,
откуда вы это взЯли?
- —то ж мы могли поделать? - глЯдЯ от неловкости в сторону, как можно
равнодушнее продолжает свой диктант Ѓорис. - Ћн нас просил тебе передать.
‘ам он никак не мог. ќто ему трудно, или еще что-нибудь, не знаю, - в
общем, он позвал менЯ с Љатькой и попросил... „а, он все старалсЯ тебе в
письме написать и объЯснить, - наверное, не получилось.
- Ќу вот, сказали, а дальше что?
- Ђ дальше - секретарша. …му скоро дадут квартиру.
‹евка проблеЯл:
- Ћна не секретарша, она рэфэрэнт!
- ‚от как раз на это нам наплевать, удержись, - строго сказал Ѓорис. -
Ќе хватало, чтоб мы стали обсуждать, какие она носит трЯпки, красит ли
волосы и тому подобное.
- Ђ красит, - презрительно хмыкнула ЉатЯ.
- Џускай хоть вовсе лысаЯ ходит. Ќам-то что?
- ‚от и начали разговор?
- Љончили. Љончили.
џ должна бы почувствовать радость освобождениЯ, великое облегчение, а
чувствую горькую обиду какого-то громадного обмана, какое-то последнее
тЯжелое разочарование. „авно уже у нас только "семьЯ" - общие дети,
квартира, хлеб и никаких собственных отношений. ’ак, ноль градусов, какой
часто в конце концов с годами устанавливаетсЯ, когда у одного больше тепла,
а у другого меньше, и один теплеет за счет другого, а другой остывает от
его холода, отдаваЯ свое тепло, и так выравниваетсЯ... выравниваетсЯ и,
наконец, застывает где-то около нулЯ.
џ совсем, уж совсем перестала ‚олодю любить, задолго до встречи с
‘ережей. Ќе могу даже вспомнить: любила ли когда-нибудь? Џомню только, что
очень старалась когда-то уверить себЯ, что могу и должна его любить. ‚се
это так. Ђ в эту минуту, когда Я наконец получила это, желанное ведь,
объЯснение во взаимной нелюбви, мне нехорошо и обидно.
- Љонечно, Я понимаю, все равно тебе это все-таки обидно, -
безошибочно отмечает ЉатЯ.
- Џравда, что-то обидно, - с удивлением соглашаюсь Я и, задумавшись,
нечаЯнно как-то упускаю слезы, чувствую, как это глупо, сама стараюсь
насмешливо над собой усмехнутьсЯ и плечами пожимаю, удивлЯЯсь самой себе, и
все-таки никак не могу сразу остановитьсЯ.
- €ли перестань, или Я тоже взреву, только уж вдвое, ты менЯ знаешь! -
ЉатЯ угрожающе нахмурилась, губы стиснуты, углы рта книзу, и осторожно
растирает кончиками пальцев мне слезы по всей щеке.
- Ћн, между прочим, сказал, что вы с ним не зарегистрированы... Ќу, в
загсе.
- Ћн сказал?..
- Љ сожалению, сказал, - продолжает диктовать куда-то просто в воздух
ЃорЯ. - ќто верно?
- ‚ерно, верно... Ќе знаю почему, но мы как-то не думали об этом.
‚ернее, в те времена это и не обЯзательно считалось, и как-то ни к чему
было. Џодписи и печати были очень в ходу, это правда, но только длЯ
каких-то более крупных дел: мандат, делегатский билет, ночной пропуск при
осадном положении. ђади детей, конечно, нужно бы, а у нас все дети были
готовые...
- Ћчень хорошо. Џравильно! ‚ообще-то по идее это прекрасно!
Љогда-нибудь это опЯть так будет, уверен - людЯм длЯ того, чтоб им верили,
не нужно будет давать друг другу заверенные расписки! џ просто должен был
тебе все передать, о чем этот разговор был, вот и все.
- Ќу, а как с вами? - Я уже просохла и говорю спокойно. - Ћн вас
позвал с собой?
- ќто куда? Љ секретарше?..
- Љатька, воздержись! - ЃорЯ терпеливо вздохнул. - Љак ты это себе
представлЯешь, мамочка, подумай? ‘ложат нас четверых в корзинку, сунут в
рот, чтоб не мЯукали, бутылочки с молоком и унесут на другую квартиру?
- ’ак он вас звал или не звал?
- Џриглашал. Џриезжать к нему летом на дачу, отдыхать, купатьсЯ. ѓрибы
тоже можно собирать!.. - Ѓорька вдруг с силой втыкает крепко стиснутые
кулаки в карманы своих мЯтых полушерстЯных брючонок и, стоЯ посреди
комнаты, вскрикивает: - Њама! - резким голосом, каким окликают человека,
готового неосторожно шагнуть с тротуара под машину. Њы все поворачиваемсЯ и
смотрим на него, насторожившись, - он долго удерживалсЯ на бесстрастном
диктанте и вот наконец не выдержал, дал себе волю: - џ думал, мама, тебе не
нужно объЯснЯть: если ты ему не жена, значит, мы ему не дети. Ќаше родство
- только через тебЯ. ’олько ты нас с ним свЯзываешь... Љстати, даже он это
понимает...
‚афлЯ просиЯл: видно, до чего он любит Ѓорьку, и радуетсЯ, и
восхищаетсЯ тем, что тот говорит:
- ‚от, видали?.. ‚ыразилсЯ! ‚се Ясно? Ђ?.. ‚се!
- ...Џогоди еще минутку, мама, Я договорю. ’ы хочешь сказать, что
нехорошо и недопустимо так говорить об отце. ‘читай, что ты выполнила свой
долг и сказала и мы признали твою правоту и больше не будем. ‚сю жизнь ты
очень старалась его немножко приукрасить, ты загораживала его от нас и
прикрывала, ах, как ты старалась, чтоб у нас была хорошаЯ семьЯ и чтоб мы
его уважали и почитали. …сли хочешь знать, мы его жалеем и даже любим,
как... ну, как отколовшегосЯ от семьи неудачливого брата, что ли...
- Џошел на выдумки! ”антазиЯ у тебЯ, Ѓорька, придумываешь ты все... Ќа
пЯтачок правды, а фантазиЯ, фантазиЯ!..
- …сли разобратьсЯ, все так просто, - заговорила ЉатЯ. - Њы теперь все
понЯли, ты, мамочка, у нас конек-горбунок, которого приставили служить
верную службу €ванушке. Љонек умненький, а €ванушка известно кто. Ћн
служит, а ему обидно, что службу-то от него требуют - все не ту, не ту...
- “мненький? ‚олшебный! - подхватывает Ѓорька. - …му бы в одну ночь
хрустальный дворец поставить да серебрЯный мост через светлую реку
перекинуть, а на нем только дрова из лесу возЯт да воду в старой бочке. Ћн,
бедненький, возит и молчит, а дураки не замечают, что он ведь волшебный...
‚от он терпит, и возит, возит, да еще стараетсЯ других утешить, уверить,
что €ванушка-де не такой уж, чтоб совсем... а как будто вроде и ничего
себе...
- ќ-э, куда заехали!.. - как могу грубее говорю Я, всем пересохшим
сердцем впитываЯ влагу всех этих детских глупостей.
- Ќет, хорошо! - озорно восклицает ‚афлЯ. - ’олько дурак-то кто? ќто
мы? Ќичего подобного, Я не дурак, Я всегда знал... что волшебный, в все...
- Љто волшебный?.. Ќу? Љто? - хитрит, сбиваЯ, ‹евка.
Ќа минуту ‚афлЯ и сбиваетсЯ, темнеет. …го тЯнет даже отвернутьсЯ, как
в детстве, но он удерживаетсЯ:
- Љто? Њама.
“ж если ‚афлЯ так заговорил! Ќаступает какаЯ-то редкаЯ среди близких
минута, когда почему-то не неловко, не стыдно сказать в глаза хорошее, то,
что вечно откладываетсЯ и так часто никогда не успеваетсЯ. Ћх, как легко
обругатьсЯ, снасмешничать, даже обидеть в глаза и как невообразимо трудно
найти минуту - сказать вдруг всерьез, без шуточек другу, сестре или матерЯ:
"џ тебЯ люблю"! Ѓескорыстное в точное "люблю", ничего не имеющее общего с
весьма гадательным, сомнительным смыслом тех же слов, Якобы полных поэзии и
значениЯ, промЯуканных при луне или в лирической песенке.
- Њы ведь сидим тут давно, тебЯ ожидаем. ђешали, как лучше тебе все
сказать... Ђ потом просто сидели, о тебе разговаривали - разговаривали и
вдруг стали вспоминать нашу жизнь, о тебе вспоминать. —то было бы, если бы
тебЯ вообще не было. €ли ты бы вдруг нас бросила и ушла... Ќу, просто
надоели тебе, ты взЯла бы да и ушла!.. ‡наешь, оказалось, мы много чего
помним, только вспоминать как-то было некогда.
- “ вас еще будет времЯ длЯ воспоминаний, много времени впереди! -
кажетсЯ, говорю Я. €ли что-то в том же роде, шутливое, не очень-то
показываЯ, как мне нужен сейчас их разговор.
- Љто знает! - ЃорЯ просто отмахиваетсЯ от моих слов. "Љто знает!.." €
вправду, кто знал?
Љто мог тогда знать, что времени уже не будет. ‚ойна начнетсЯ в
середине какого-то лета, и хотЯ лето еще и не началось, и мы будем еще
видетьсЯ каждый день и все вместе обедать, болтать и смеЯтьсЯ, ходить в
кино, но так вот, открыто и беззащитно, поговорить о самих себе нам
почему-то больше не удастсЯ - наверное, по какому-то косному закону
близкого общежитиЯ.
’ак же как не разглЯдишь картину, когда она слишком близко, у самых
твоих глаз, - а ты все не соберешьсЯ отодвинутьсЯ и взглЯнуть хоть немножко
издали, чтоб привычные цветные пЯтна вдруг проЯснились в деревьЯ, лица,
дома, и облака, и корабли, - так же вот, наверное, и мы опЯть в
каждодневной суете и спешке потом опЯть обсуждали в среду то, что предстоит
нам в пЯтницу, и в субботу вспоминали, что было в прошлый понедельник, и не
дальше, - и все думали: о нашем общем, большом в главном еще успеем. €
вечно не успевали. Ќаверное, длЯ этого был нужен опЯть какой-то главный
день...
ЃорЯ все говорит:
- Њы сообразили вот как - ведь это, в общем, слепаЯ лотереЯ: некоторым
ребЯтам попадаетсЯ хорошаЯ, удачнаЯ мать, другим - так себе, а то и вовсе
никудышнаЯ. ’ак? “ нас совсем другое дело, ведь мы же сами выбрали тебЯ
себе в матери. ’ы не можешь этого отрицать. Њы тебЯ выбрали, и мы тебЯ
любим, вот что Я тебе хочу сказать. € если ты поколотишь нас палкой, мы все
равно будем тебЯ любить...
ЉатЯ засмеЯлась и, обнимаЯ, стиснула менЯ обеими руками. ѓлаза она не
отрывала от Ѓори и даже кивала ему все времЯ, пока он говорил. Љивала и
потом каждый раз радостно заглЯдывала мне в лицо.
- Ђ если ты попробуешь от нас уйти - мы тебЯ повсюду разыщем, в твое
отсутствие проберемсЯ к тебе в комнату и в темноте станем дожидатьсЯ твоего
прихода. Ђ потом улЯжемсЯ спать у двери с двух сторон и будем сторожить,
чтоб от нас не сбежала.
- ‹Яжем, лЯжем! —естное слово, сторожить будем! - клЯнетсЯ ‚афлЯ.
€ больше уж говорить было не нужно, все почувствовали, что больше уже
будет меньше. ‹егко на душе всем стало, хотелось двигатьсЯ, делать что-то,
громко смеЯтьсЯ, если говорить, то что-нибудь пустое, и тут вспомнили, как
‚афлЯ сказал: "џ сам не ожидал!" - и это показалось до того замечательно
смешным, что все покатились со смеху, и первым и громче всех ‚афлЯ, ужасно
довольный, что так удачно высказалсЯ.

ла какаЯ-то удивительнаЯ весна, стремительнаЯ и такаЯ долгаЯ, всЯ
запоминавшаЯсЯ навсегда, точно никогда Я ни одной весны не видела прежде и
теперь вот вижу, изумленно раскрыв глаза, в себЯ прийти не могу от
неожиданности.
Ќа теневой стороне лесной просеки нашего диковатого парка по дну
канавы тЯнетсЯ полоса грЯзного, тЯжелого снега, но стоит перейти на
солнечную сторону дороги - там по канаве течет полноводный прозрачный
ручей.
„но устлано прошлогодними листьЯми, дочиста промытыми камушками,
какими-то ожившими круглыми листиками, и мы, останавливаЯсь, подолгу следим
за быстрым течением и оба замечаем, что тут все как в полноводной дикой
реке, какой-нибудь Ђмазонке, что ли. ‚от образовалась запруда, вода течет
спокойно и высоко, перед тем как с шумом обрушитьсЯ водопадиком. Ќа
маленьких порогах громко бурлит, обтекаЯ камушки, волна. ’равЯные кустики,
точно большие деревьЯ в половодье, стоЯт нагнувшись, окунаЯ концы веточек в
воду, и длиннаЯ подводнаЯ трава - зеленые русалочьи волосы - лежит,
расстилаЯсь в одну сторону по дну, точно гребнем, причесаннаЯ течением.
‘ейчас же, как только все немножко наладитсЯ, мы уедем к настоЯщему
морю, но сейчас нам интересно следить за этой, такой маленькой и такой
все-таки тоже настоЯщей, крошечной речонкой.
Љак только все устроитсЯ. Ќо все как-то не устраиваетсЯ. ‹ева много
болеет, хотЯ сейчас уже поправлЯетсЯ. ‚се времЯ возникают дела... ’еперь
мне их и припомнить трудно, но это не значит, что они не были необходимыми,
неотложными.
„ети! „вое у ‘ережи, четверо у менЯ, и с каждым вечно что-нибудь
случаетсЯ, и мы терпеливо или нетерпеливо распутываем узлы, которые они
завЯзывают, налаживаем, улаживаем, твердо решив: как только удастсЯ нам все
наладить как следует - бросим все и уедем к морю и наконец поживем длЯ
себЯ, друг длЯ друга, оглЯнемсЯ на прожитое, отдохнем, все вспомним и все
поймем...
Љак только все... Ќо странным образом жизнь все не устраиваетсЯ "как
следует".
‘колько уже раз все налаживалось, налаживалось, и вдруг с ревом
обрушивалсЯ шторм каких-нибудь экзаменов на хлипкий кораблик одного из
ребЯт, и надо было, бросив все, кидатьсЯ на помощь отчаЯвшемусЯ, уже
закрывшему глаза мореплавателю, выпустившему руль... ’о вдруг ЉатЯ, по
таинственной, стихийно-необъЯснимой, загадочной причине, а именно
совершенно сдуру, непреклонно решала немедленно выходить замуж... €ли ‚афле
нужно было ехать на север, и попросту необходимы были деньги на теплые
свитера, подштанники и куртки. € путешествие к морю на этот год
откладывалось.
€ли ‹ева опЯть тЯжело заболевал. € опЯть, когда все налаживалось, было
поздно ехать. ‚се как у всех... Ѓыла с Ѓорькой историЯ, когда он начал
вдруг с катастрофической быстротой взрослеть. “спешно проклюнувшись и
сокрушив свою цыплЯчью скорлупу, как победитель гордо встал на ее обломках,
уверенный, что это каменные своды и купола всех храмов, дворцов и академий
мира в прах повержены его натиском, что никто на свете не умел как следует
кукарекнуть до того, как он лично вылупилсЯ! € что вот именно он призван
теперь всем показать пример...
€ снова приходилось отложить путешествие, опЯть нужно было терпеливо
ждать, прислушиваЯсь, чтоб не пропустить момента, когда твой бедный,
притихший, больно пощипанный петушонок тихонько заскребетсЯ обратно в
рЯдную дверь, которую он так недавно беззаботно захлопнул за собой. Ќадо
быть настороже, чтобы вовремЯ открыть дверь, как будто ничего не случилось.
‚пустить недавнего сокрушителЯ, принЯть обратно - длЯ дальнейшего
прохождениЯ отрочества и юности под родным кровом...
‚се в конце концов улаживалось, но ехать к морю уже было поздно,
приходилось ждать следующего апрелЯ.
€ мы опЯть встречаемсЯ у остановки, садимсЯ в трамвае рЯдом, и тут мы
- дома. Њоросит дождь, вагон трЯсет и мотает, мокрые пассажиры цеплЯютсЯ за
кожаные петли, звЯкает звонок, и после остановки с громом дергаетсЯ вагон -
у нас перед глазами чьи-то сырые от дождЯ пальто, спины и выпирающие
животы, кошелки - но мы у себЯ дома, в уюте, совсем одни, и нам так хорошо,
что мы почти всю дорогу молчим.
Ћт конечной остановки идем через пустыри, входим в лес и там наконец
здороваемсЯ, целуемсЯ, стоЯ, прислонившись к белому стволу березы среди
влажной, капающей тишины... €дем потихоньку и торопливо вполголоса
разговариваем. —ас... полтора...
€ целуемсЯ снова на прощание, и он гладит мне плечи сквозь драповое
пальто, перед тем как нам уйти из леса...
Ђ иногда мы ездим на вокзал в час отхода поезда "туда", куда мы
поедем, когда все устроитсЯ, - к морю.
Њы пьем чай в буфете, дожидаЯсь, пока не объЯвЯт скорое отправление.
’огда мы спешим расплатитьсЯ, чтоб не опоздать.
Њы выходим на платформу среди людей с чемоданами. “ нас вещей нет, но
это ничего не значит - мы могли их заранее уложить на свои места и теперь,
не спеша, как опытные путешественники, идем, поглЯдываЯ в окна длинной
цепочки вагонов, вдоль платформы, где нам знакомы уже все узоры на чугунных
столбиках, поддерживающих навес, и номера вагонов, и деревца в конце
перрона, в разбегающиесЯ рельсовые пути, и весь вид, открывающийсЯ после
ухода поезда: заборы, склады, отдыхающие составы на запасных путЯх, и
пустой клочок неба там, где только что исчез последний вагон. € где-то
прЯмо там, где открылось небо, - наше море, куда мы поедем очень скоро, как
только все наладитсЯ.
“же все провожающие прошли по платформе, оставатьсЯ одним становитсЯ
неловко, и мы уходим медленно, оглЯдываЯсь в сторону морЯ.
Њы нисколько не завидуем тем, кто на наших глазах уехал к морю. ‚едь
им никак не может быть так хорошо, как будет нам, когда мы наконец туда
поедем!
’ак поезд за поездом уходЯт к морю на наших глазах, и годы эти мне
кажутсЯ очень короткими, когда их вспоминаю. Њожет быть, потому, что если
сложить все часы, когда мы бывали вместе за год, получитсЯ три или четыре
днЯ, ну, может, неделЯ... ќто мало?.. Љак знать! ‹юди, живущие годами бок о
бок в одной квартире, часто ли бывают вместе: видЯт зоркими глазами, и
слышат чутким слухом, и чувствуют друг друга? џ знаю многих, у кого и этих
трех дней не наберетсЯ в год "чистого" времени вниманиЯ, общениЯ -
со-чувствиЯ, со-радости и со-жалениЯ...
„октор со все большими пропусками, неохотно поЯвлЯлсЯ в нашем доме, и
винить его за это нельзЯ. "џ приходил бы к вам каждый день, если бы было
нужно. Ќо Я ведь только все повторЯю каждый раз названиЯ болезней, которые
он перенес в детстве и в отрочестве. ‚ы эти названиЯ знаете не хуже менЯ.
„а, при такой слабой сопротивлЯемости организма опасно все. …сли организм
не сопротивлЯетсЯ - все лекарства действуют только успокаивающе. Ќа вас. €
на менЯ. ‘ейчас наступает лето. ќто благоприЯтный фактор. Ѓудем надеЯтьсЯ
на лето".
„октор усталый, старый, дореволюционный. “мный, опытный, растерЯвший
весь свой наигранный оптимизм на платных визитах. Ќам он говорит правду. Ќе
от жестокости, он скорее добрый человек, а просто от долгой усталости.
Ћсмотрев ‹еву, потрепав его по щеке, назвав цыпленком, он сидит во
второй комнате, отдыхаЯ с полузакрытыми глазами.
- ’еперь вы ждете, какие Я вам дам советы. ’ак?.. џ посоветовал бы
отвезти вашего мальчика к морю. ‘кажем, на год. Њожет, на полгода. Њорской
воздух, легкие купаньЯ, виноград, крепкий бульон, фрукты, солнце... Ќу и
мЯсо, черт возьми: телЯтина, бифштексы, Яйца... Ќе огорчайтесь, что
кое-чего из этого у вас нет под руками сию минуту. ‚се это Я посоветовал
бы... Ѓы! ‚ам Ясно? „есЯть лет назад, после второго воспалениЯ легких... ‚
детстве! Ђ сейчас? Њасло вы ему даете? ‘ахар и так далее. ђыбий жир. Ђ
окончательное слово скажет организм, а не старый шаман в пенсне.
Ћн тЯжело поднимаетсЯ, на ходу подцеплЯЯ ручку саквоЯжа, уходит,
шаркаЯ подошвами, а Я, проводив его, стою, уткнувшись лбом в дверь,
собираЯсь с силами, чтоб вернутьсЯ к ‹еве, опЯть встретить его
недоверчивый, безразличный взглЯд.
Ћн давно болеет, давно лежит и так привык к общему вниманию и так ему
одиноко и плохо, что он ужасно обижаетсЯ, если, проснувшись ночью, видит,
что Я сплю. ‚ неудобной позе, на жестком стуле, но все-таки заснула. Њне
самой стыдно, но что сделаешь? Ќе на десЯтую, так на тридцатую ночь
бессонницы, полусна вдруг падаешь в сон, как в омут с камнем на шее. €
просыпаешьсЯ виноватаЯ, просишь прощениЯ, а он плачет от нестерпимой обиды,
что вот бросили его одного, никому он не нужен и лучше бы ему поскорей
умереть.
Џотом и ему делаетсЯ стыдно, целует мне руку, тЯнетсЯ к щеке, и
никогда мы друг друга не любим так хорошо и ласково, как в эти ночные
минуты, когда он умолЯет менЯ пойти лечь, поспать и даже притворЯетсЯ, что
засыпает, и Я сквозь неодолимую дрему смутно вижу, а больше чувствую, что
он и вправду радуетсЯ, что Я наконец отдыхаю.
’огда годы уходЯт назад, он опЯть совсем маленький, и нам обоим от
этого хорошо. ќто не игра, не воображение - со мной он такой, каким был.
‚ысокий рост, погрубевший голос и запах табака изо рта, ботинки ќ 42,
презрение к нежностЯм, трамвайные остроты, словечки, притопывание в такт
эстрадным куплетцам - всЯ эта взрослость вдруг осыпаетсЯ с него, и он, как
ощипанный гусенок, остаетсЯ опЯть моим маленьким заморышем, которого надо
греть, и укрывать, и пожалеть.
‚ прошлом году ему дали отсрочку от призыва в армию. Ћн вернулсЯ домой
совсем растерЯнный. "‚от так штука, они мне сказали, по состоЯнию здоровьЯ
менЯ не хотЯт брать".
Ђ ведь он так мечтал стать силачом. …ще маленьким, он следом за
здоровЯком ‚афлей, отчаЯнно тужась, отрывал от пола своими тонкими ручками
чугунную гирю и радостно кричал: "‘егоднЯ Я уже сильнее!"
Џотом он еще болел и наконец смирилсЯ, понЯл, что никогда не станет
силачом, и тут загорелсЯ новой, Ясной мечтой - стать летчиком. ‚афлЯ уже
училсЯ в летном училище. ‹ева шел на призыв - проситьсЯ в летное, а его не
взЯли вовсе. Ћн бросилсЯ отчаЯнно "закалЯтьсЯ", плавать, и вот плеврит,
который унес все его остальные силенки. “же не гирЯ, а чашка дрожит на
блюдечке, когда он двумЯ руками подносит ее ко рту.
€ времЯ от времени, вспоминаЯ, как было на прошлой неделе, Я замечаю,
как он все слабеет, слабеет...
’еперь Я люблю его больше всех остальных моих, здоровых. € он без менЯ
совсем не может оставатьсЯ.
џ опЯть ушла с работы, уже во второй раз. Њы все собрались - ЃорЯ,
ЉатЯ и ‚афлЯ, мы его так и зовем, когда одни, и только при посторонних
‚алькой, как полагаетсЯ, - мы собрались, и ЃорЯ понуро сказал:
- Њама, опЯть тебе уходить?.. Ђ что делать. Њаленький без тебЯ
пропадет.
- ‡аедаем мы твою жизнь, мама, ох, заедаем... - сказала ЉатЯ.
- “же заели, - сказала Я: так уж всегда мы разговариваем, чем хуже
дела, тем несерьезней.
- Ќу, не скажи, мы, наверное, еще долго будем заедать, по очереди...
Џотом ЃорЯ отдал мне пЯтьдесЯт рублей - громадную сумму по нашей
жизни.
- Ћт отца.
- ’ы у него был? - ахнули от удивлениЯ ЉатЯ и ‚афлЯ.
- Ќа работе. Џослал записку с секретаршей. Ћн сразу выскочил ко мне.
Ќу, потом усадил у себЯ. Ќу, Я сел... “ менЯ все было приготовлено. Ћн
спросит про ‹еву: это опасно? Ђ Я холодно отвечу: "„лЯ тебЯ? Ќет..."
- ”у, как противно, - не выдержала Я.
- „а, - кивнул ЃорЯ. - Ќе то чтобы очень благородно. Ќо у менЯ и
почище было наготовлено. € вот Я сел на место посетителЯ, а он на свое
кресло за столом с разными пепельницами и чернильницей с фигуркой:
локомотивчик, и в трубу можно макать перо. џ посмотрел на него... € мне
стало его жалко... не знаю, как объЯснить, но похоже было, будто ему очень
не по себе, он просто побаиваетсЯ, не то что менЯ, а может быть, того, что
Я скажу... Њне так его жалко стало и до того неловко за него, что Я даже
чаю выпил. € он обрадовалсЯ, до восторга, что Я согласилсЯ выпить, тогда
уже Я и плюшку сжевал и проглотил... Ђ думал, что ни за что не соглашусь.
Ќо деньги Я у него все равно отнЯл. ‚от эти пЯтьдесЯт. Ђ у него больше
и не было в бумажнике. Ћн сразу отдал и повеселел. € успокоилсЯ. џ уходил,
и мне было его уже не жалко. ѓлавное - теперь пускай маленький лопает
ветчину, он когда-то ее так нежно любил, и все больше заочно...
€ снова - ночи, медленно угасающие надежды, сливающиесЯ в одну
какую-то долгую ночь. „ней Я не запомнила, их, кажетсЯ, не было - одна
долгаЯ ночь у постели ‹евы, который все дальше уходит от нас, куда-то в
детство возвращаетсЯ и вот-вот еще дальше уйдет, куда-то за его начало.
Џриходит доктор, еще не переступив порога, смотрит на менЯ. ‚ глазах
настороженный вопрос. џ говорю: пожалуйста, доктор, входите. € тогда он
входит, убедившись, что еще есть нужда в его приходе.
ЋпЯть ночь, уже должна весна наступить, но холодно. ’емно в комнате,
слабаЯ ночнаЯ лампочка закрыта с трех сторон газетой и освещает только край
ночного столика, полупустой пузырек с черным лекарством. € медный лист на
полу у печки отсвечивает самоварным блеском.
Ћткрываю глаза - он смотрит на менЯ томным, ласковым взглЯдом и
начинает улыбатьсЯ с таким же трудом, как когда-то тЯнул с пола черные
непосильные гири.
- Ђ Я тебЯ не будил. - Ћн гордитсЯ таким подвигом, и Я его целую. -
Њама, знаешь что? ‚озьми менЯ обратно в кролики!
Љроликом он любил бывать, когда заболевал, очень уставал, был обижен
насмерть или напуган - совсем маленьким, - он приходил ко мне в кролики,
прЯталсЯ под мою руку - в норку, - а Я его сторожила. ‚ кролики - это
значит отказатьсЯ от надежды, от всЯкой борьбы, даже просто сопротивлениЯ.
- Љроликов не берут в летчики! - бодро отвечаю Я. - ЌельзЯ в кролики!
- € менЯ не возьмут. •очу в кролики.
- …ще как возьмут! ‘коро Џервое маЯ, мы посмотрим парад, ты съешь пЯть
кило ветчины, и потом мы поедем в деревню, а осенью ты у нас солдатик!..
Ћн безнадежно, вЯло перебивает менЯ, но Я не сдаюсь, тЯну его за
собой. Људа? ‚ какую-то сказку, про гадкого крольчонка, который оказалсЯ
изумительным летчиком.
Ћн засыпает с болезненной улыбкой, как будто жалуЯсь, боЯсь поверить и
чуточку утешенный.
Ќа другой день ему еще хуже. Ќочью Я слушаю его дыхание и думаю: хоть
бы до утра... •оть бы самое страшное времЯ перед рассветом нам пережить,
одолеть. •оть бы солнышко ему увидеть еще разок.
‚от так Я думала, только неЯсно, смутно до того, что минутами путала -
кто из нас умирает, кто ждет не дождетсЯ утра - Я? Ћн?
Њы дотЯнули все-таки до Џервого маЯ. “же с вечера громадные черные
трубы репродукторов - их устанавливали высоко над крышами, нацеливаЯ вниз
на улицу, где-нибудь на перекрестке, - дали знать о себе щелканьем,
поскрипыванием, богатырским покашливанием, наконец голосом: один... два...
три... Џотом вдруг оглушительно грЯнула лирическаЯ песенка из кинофильма. €
все стихло в праздничном ожидании утра.
‚се те годы мы жили в ожидании войны, мы жили с ней бок о бок, мы
привыкли к ее нависающей тЯжести, чувствовали, как она надвигаетсЯ на нас
все ближе. Љак свинцоваЯ туча. Њы знали, что на нас нападут, вопрос только,
с какой стороны и когда? ѓод за годом каждаЯ весна начиналась длЯ нас днем
Џервого маЯ, когда на утренние, еще пустынные улицы города сверху
обрушивались праздничным гулом марши; сотрЯсение и оглушающий гром медленно
ползущих танков; звонкое цоканье по каменной мостовой эскадронов кавалерии,
как будто тоже празднично пританцовываЯ выезжавших на Љрасную площадь, где
уж прошла плотными квадратами марширующаЯ пехота с винтовками, все еще
старыми трехлинейными, да и пушки первые годы были старые, знакомые еще по
гражданской войне - трехдюймовки, и в рЯдах солдат и командиров еще
очень-очень много было тех, кто всего несколько лет назад перестали петь
"это 278 будет последний и решительный бой..." и запели вместо "будет" -
"это есть наш последний"...
Ђ Я, домашнЯЯ хозЯйка, стоЯ в праздник с краю в огромной толпе, помню,
как сейчас помню день, когда вдруг заметила, что все вокруг менЯ и Я со
всеми поем уже по-новому...

‘егоднЯ холодновато, но ЯркаЯ солнечнаЯ погода, точно по заказу ее
включили вместе с громкоговорителЯми с раннего-раннего утра.
ЃорЯ с Љатей, прежде чем убежать на демонстрацию, поднЯли и пристроили
наклонно у окна ‹евкину кровать так, что ему видна улица.
Ћн полусидит на высоко подбитых подушках, ему видно небо, крыши и один
косой уголок улицы, куда выходит наш переулок. Ћн так высоко посажен, что
Я, стоЯ у него за спиной, почти не нагибаЯсь, касаюсь щекой его щеки.
‘ улицы, все нарастаЯ, несетсЯ гул голосов, волны радиомузыки
раскатываютсЯ над крышами, играют невпопад оркестры, качаЯсь плывут плакаты
над медленно движущейсЯ, поминутно останавливающейсЯ толпой - все это
проходит в одном косом уголке, который нам открывают угловые дома, но все
равно у нас праздник.
Џотом мы слушаем парад, и в конце наступает самое главное: слышитсЯ
далекий гул, он все нарастает, и почти прЯмо над нашими головами, над
крышами города медленно проплывают эскадрильи самолетов, и ‹ева торопливо,
жадно, вслух, вместе со мной считает, сколько прибавилось с прошлого года.
- ’ы записывай, мы спутаемсЯ! - волнуЯсь, слабо вскрикивает он. -
естьдесЯт четыре! ќто тЯжелые бомбардировщики. …ще, еще...
Њы считаем пролетающие машины, а потом вечером, слушаЯ сообщениЯ,
будем складывать, сколько их было на парадах в Љиеве, в Њинске в тот же
день, с возрастающей гордостью, перекрикиваЯ друг друга, изумлЯтьсЯ: триста
семьдесЯт пЯть и еще двести двадцать! …ще не все, слушай...
ќтот праздник прошел, и потом была какаЯ-то ночь, окна были настежь
раскрыты, и пахло цветущей липой, которой совсем не слышно днем, так же как
не слышно днем далеких гудков маневрирующих паровозов. џ их каждую ночь
слушала, и мне казалось, что они не с дальней станции на окраине города, а
из далекого моего детства дают о себе знать: ты помнишь?.. - да, помню,
помню! - и Я вдруг, точно проснувшись, с удивлением узнавала себЯ. Ќеужели
это Я? ‚зрослаЯ, почти настоЯщаЯ мать этого ‹евы, сижу у его постели и,
кажетсЯ, ничего не желаю от жизни, ничего не прошу, кроме того, чтобы он
осталсЯ жить, выздоровел и пожил, беднЯжка.
ђазве длЯ этого начиналась моЯ ослепительнаЯ, небывалаЯ жизнь? ђазве
это она мне обещала? Њне сейчас не снитсЯ?
Ќет, теплаЯ ночь, Я сижу у постели ‹евы, и пахнет липой, и гудки моего
детства по ночам дают о себе весть. •риплые и грубые вблизи, манЯщие, как
журавлиный крик при отлете, - издали.
Њой долговЯзый маленький всю ночь проспал, не просыпаЯсь. џ касалась
пальцами его лба, трогала шею - он не потел. ‚ первый раз. џ могла бы
прилечь, но от страха радости не могла заснуть, так же как прежде не могла
от страха несчастьЯ.
Џозвонил ‘ережа в какой-то день, мы не виделись совсем не помню с
каких пор - с начала болезни. € звонил он редко, да мы и не разговаривали
почти - так подержим трубку, выговорим два-три слова: "Ќу как?" - "‚се так
же". - "Ђ как ты?" - "‚се так же". - "…сли что надо - позвонишь?" - "Ќу
да". € вот он позвонил в какой-то день, Я поднЯла трубку: "„а, слушаю", - а
он вдруг закричал: "—то случилось?" - так смешно, неожиданно вдруг сразу
испуганно закричал. "Ќичего не случилось". - "’ы разве не плачешь?" - это
поспокойнее спросил, но еще волнуЯсь. "„а нет же!" - сказала Я. "Љак ты
менЯ напугала, - с невероЯтным облегчением выговорил он. - ’огда, значит,
ему лучше?" - "„а". - "Ќеужели гораздо лучше?" - "ѓораздо-гораздо!.." € он
замолчал... еще минуту нам нечем было говорить, дыханьЯ не было.
…сли бы Я его не любила, наверное полюбила за один этот разговор... Ћн
позвонил немного погодЯ еще раз.
- ‚едь Я тебе почему позвонил, все из головы выскочило - твой ЃорЯ на
третий курс перешел - знаешь, очень-очень здорово!.. Њне звонили из
архитектурного, мне всегда про него звонЯт - что-то есть у него!.. ‚от Я
зачем позвонил.
‘ тех пор как мы все поверили, что ‹ева поправитсЯ, и он действительно
стал поправлЯтьсЯ, - у нас дома пошел какой-то непрерывный праздник, просто
балаган.
‹еву смешили, смеЯлись, предсказываЯ, что на будущий год его возьмут в
армию, но обЯзательно в повара, и читали ему вслух поваренную книгу с
невозможными старорежимными рецептами: как приготовлЯть цесарку а-лЯ
Џомпадур, в хорошей мадере со всЯкими пармезанами и фритюрами - про которые
мы даже не знаем, что это такое.
Ѓезошибочно угадав, что именно насмешки, грубоватое веселье скорее
всего помогут ‹еве стать человеком, ребЯта даже сочинЯли длЯ него журнал. €
одна тетрадочка у менЯ сохранилась. ‘колько из моей жизни пропало всего:
людей, вещей, писем, фотографий, документов... а тетрадка спаслась, выжила,
и Я читаю иногда написанное торопливым неровным почерком, и опЯть слышу
Ѓорькин голос, когда он читает свое сочинение под взрывы смеха, читает
нарочно гнусавым, напыщенным голосом.
Џочему-то это у них был средневековый номер - вот эта синЯЯ тетрадка с
таблицей умножениЯ, напечатанной на обороте обложки, и заголовком
"ЌравоучительнаЯ повесть длЯ юношества".

‚ самом разгаре мрачных ‘редних веков, в одном из средневековых
городов училсЯ на монаха юноша по имени Ѓертольд. ‘лучайно в тех же самых
‘редних веках, в том же самом городе проживала молодаЯ девица - Њатильда.
—итатель, наверное, уже догадалсЯ, к чему должна была привести эта
цепь случайных совпадений: молодые люди быстро сообразили, что это не иначе
как судьба, и горЯчо полюбили друг друга.
€ вот однажды бедный монашек дрожащей рукой постучалсЯ в дубовую дверь
старого средневекового дома, кое-где украшенного узкими готическими окнами.
‡агремели засовы, и сам домовладелец, старый Њатильд-отец, предстал
перед монахом с громадной пивной кружкой в руках.
‘ виду это был крЯжистый ломовой извозчик, но под обманчивой маской
слегка грубоватой внешности в нем таилось глубокое внутреннее хамство.
…два узнав, что какой-то тщедушный, недоучившийсЯ монах просит руки
его дочери, старый Њатильд сейчас же изменилсЯ в лице, и, к сожалению,
далеко не в лучшую сторону.
‘воим грубым, но сильным голосом он в упор стал задавать трепещущему
монаху вопросы: "‘ парой жеребцов справишьсЯ? —инить сбрую умеешь? Љолесо
смазать можешь?"
Џолучив по всем пунктам своей шорно-извозчичьей анкеты ответы: "нет",
"не пробовал", "не умею", старый биндюжник взревел, как разъЯренный ломовой
извозчик, и попыталсЯ прихлопнуть Ѓертольда, как муху, своей средневековой
свинцовой кружкой.
”изически хлипкий, но умственно развитой и сообразительный монах
уклонилсЯ от удара, не терЯЯ времени, выскочил обратно на улицу и уныло
зашагал прочь по грубо отесанным камнЯм примитивной средневековой мостовой.
- џ вижу, что не понравилсЯ твоему отцу! - горько сказал монах,
встретившись со своей возлюбленной. - Ћн менЯ, кажетсЯ, дураком считает?
- ‚роде этого... - вздохнула Њатильда. - ’ы показалсЯ ему недалеким...
Ћн так и сказал: "Ќу, этот уж пороху не выдумает!.. Ќикогда ему не вырасти
в настоЯщего ломового извозчика".
- Ђх, вот как! - сверкнул глазами монах. - Ќу, мы еще посмотрим! - €,
круто повернувшись, с достоинством удалилсЯ большими шагами, изредка
спотыкаЯсь на грубо отесанных камнЯх мостовой.
ли годы. ‚се еще тЯнулись мрачные ‘редние века, но жители кое-как
мирились с этим, потому что не подозревали, что бывают какие-нибудь другие.
ѓод за годом с наступлением темноты в башне монастырЯ, далеко за
полночь, светилсЯ огонек в узеньком готическом окошечке кельи бедного
монаха.
€ вот наступил день, когда бледный и изможденный монах снова
постучалсЯ у двери старого биндюжника. Ћн застал того на прежнем месте, за
грубо сколоченным средневековым столом, с оловЯнной кружкой в руках.
“знав гостЯ, старый Њатильд так и закатилсЯ грубым хохотом:
- ѓлЯди-ка! Ћн опЯть тут! € еще ступку какую-то приволок под мышкой!
—его тебе, заморыш?
- ’ак, кое-что вам на памЯть, - кротко ответил монах. - …сли позволите
так выразитьсЯ, в памЯть нашей прошлой встречи!
- „а зачем ты ступку свою дурацкую под мою табуретку суешь?.. Ќу,
совсем чокнутый! - потешалсЯ грубиЯн.
- ‚ы, папашенька, знайте сидите себе спокойненько! - ласково
приговаривал монах и сунул спичку в ступку под табуреткой.
ѓрЯнул довольно сильный, по скромным средневековым представлениЯм,
взрыв. —ерствый старик вместе с табуреткой взвилсЯ в воздух и, пробив
характерную длЯ той эпохи острую черепичную крышу, исчез из вида.
‚бежала встревоженнаЯ Њатильда в сопровождении своих двенадцати
ребЯтишек, бодро помахивавших кнутиками.
Ѓертольд улыбнулсЯ бледными губами, не скрываЯ торжества:
- Ќу как? ‚ыдумал Я его или не выдумал?
- Ћй, лишенько мне! - всплеснула руками несчастнаЯ мать двенадцати
маленьких биндюжонков. - Ћх, Ѓертольд, да уж не варц ли твоЯ фамилиЯ?
- ‘похватилась? - холодно проговорил мстительный монах. - Ѓыло бы
прежде спрашивать!
€ великий благодетель человечества, гениальный изобретатель пороха
Ѓертольд варц, подобрав с пола еще тепленькую ступку, удалилсЯ с гордо
поднЯтой головой..."

Љак они хохотали у ‹евкиной постели, радуЯсь своим выдумкам. Њне,
наверное, нужно было их утихомиривать, пристыдить... а Я сама смеЯлась с
ними.
џ и сегоднЯ помню их смех, и мне радостно сейчас, через десЯтки лет,
знать, что все это было, они дурачились и потешались, счастливые своей
молодостью, своим бесконечным, только начавшим так радостно приоткрыватьсЯ
будущим.
‚споминаЯ то времЯ, мне сейчас кажетсЯ, что мы все знали наперед, но
по удивительной или спасительной способности людей знать, что тебЯ ждет, и,
не оглЯдываЯсь, спокойно жить сегоднЯшними делами и заботами, смутной
надеждой, что вдруг все как-то чудом обойдетсЯ, - мы жили, как жили, без
мрачных предчувствий.
Ѓыть может, надежда, хотЯ бы самаЯ неразумнаЯ, несбыточнаЯ, необходима
как воздух и хлеб? Ќе знаю. Џомню только, что мы надеЯлись и тогда, когда
надеЯтьсЯ было не на что, на ‡ападе, перекидываЯсь из одной страны на
другую, уже шла война, вспыхивала все в новых местах.
ќто было как пожар в большой, тесно застроенной деревне, когда с
одного конца уже заполыхало, но до нашего краЯ еще не дошло, только
взлетают и мчатсЯ по ветру над нами искры, все Ярче разгораетсЯ в небе
зарево и все ближе, все новые избы вспыхивают, как солома, и к нам с того
конца несетсЯ рев обезумевшей скотины, детский крик и гул толпы.
Ќо в деревне разве только дурачок станет запевать и приплЯсывать,
глЯдЯ на пожар, а оттуда, включаЯ радио, мы слышали танцевальную музыку и
бодрую болтовню. €з тех изб, которым предстоЯло так вскоре запылать и
рассыпатьсЯ в пепел.
ЉакаЯ-то тишь, замершее ожидание, пустота мне казались повсюду вокруг,
даже на вокзале. Ќичего не изменилось, но все стало другое. „аже билет мне
продали в кассе со странной легкостью - ни очереди, ни - "брони", -
кажетсЯ, никто не собиралсЯ ехать в ту сторону - на запад.
„ожидаЯсь посадки, Я сижу и читаю на таблице расписаниЯ список
белорусских городов и станций, которые вскоре потом наполнЯтсЯ зловещим
смыслом, когда придетсЯ слушать по радио: "Ќаши части оставили..." Ђ сейчас
там только мирные имена городов, час и минуты прихода и ухода поезда номер
такой-то.
€ в вагоне нет обычной тесноты, как-то никто не торопитсЯ, точно
где-то решаетсЯ общаЯ судьба, а каждому за себЯ уже хлопотать не о чем, все
равно - будет, как будет.
Ќа маленькой белорусской станции Я ранним утром выхожу из вагона.
ЏустыннаЯ платформа, кроме менЯ, кажетсЯ, никто не сходит.
‘ережа увидел менЯ, медленно идет навстречу, Я вижу, как трудно ему
идти медленно. Ћн похудел, форма на нем сидит не блестЯще - он ведь не
кадровый, а мобилизованный. Њы смотрим друг на друга и улыбаемсЯ одной и
той же мысли - вот как мы оказались наконец вместе, не на берегу морЯ, а
почему-то здесь, на платформе чужого городишка, и не знаем, что будет
завтра.
џ спускаюсь по крутым ступенькам вагона на дощатую платформу, и мы
медленно идем друг другу навстречу, все ближе, Я вижу, что воротник ему
свободен, широковат, и его улыбку вижу, чудную, кривоватую - больше одним
углом рта, чем другим, сдержанно-виноватую. …му неловко очень уж открыто
обрадоватьсЯ. Ћн чувствует себЯ не очень-то красивым и не очень молодым, да
еще в этой плохо пригнанной форме - и уж вовсе совестно вдруг при всем
пароде просиЯть, точно счастливому мальчику-влюбленному.
€ вот он с моим чемоданчиком, Я с сумочкой, в которой привезла ему
Яблоки и пирожки, идем рЯдом, куда-то по улице, которую Я вижу в первый
раз, идем и боимсЯ друг на друга глЯдеть, и на каком-то углу он говорит:
вот это самаЯ главнаЯ улица - наши казармы налево, а направо - в том конце,
только подальше, там замок посреди пруда в парке, и Я ничего не слышу того,
что он говорит, а как будто записываю - потом вспомню, когда успокоюсь, все
улЯжетсЯ во мне.
- „авай Я вот сюда повешу, - и Я чувствую на своих плечах
прикосновение его рук, когда он бережно в темном, тесном коридорчике в
первый раз в жизни снимает с менЯ пальто, вешает на гвоздь рЯдом со своей
шинелью и чужой ватной курткой.
- ‚от это наша комната, темноватаЯ, а? - нерешительно спрашивает он,
как будто Я еще должна решить этот вопрос, и тревожно ждет, на пороге
пропустив менЯ вперед.
†иденькаЯ щелЯстаЯ верандочка в две ступеньки над землей вместо
крылечка прикрывает выход в сад.
Ќа глаженой чистой солдатской простыне, постеленной на стол, накрыт
завтрак - черный и белый хлеб, консервные банки с зазубренными отогнутыми
крышками, две совсем разные большие чашки, пЯть штук одинаковых сероватых
пирожных. Џосреди стола горкой наложены в плетушку Яблоки - крупные,
свежие, восково-желтые, в легком румЯнце с одного боку, - не то что
кисловатые уродцы, зеленые, которых Я привезла ему из города.
„ва прибора: тарелка, нож, вилка и ложка - большаЯ суповаЯ.
- Ђ эти ложки зачем? - спрашиваю Я.
- Ќу действительно, зачем? - он даже руками разводит. - ќто Я, знаешь
ли, сам накрывал.
Њы точно двое людей, до того долго в одиночестве проживших среди немых
или иноЯзычных племен, что разучились родному Языку, и вот теперь заново
учимсЯ говорить друг с другом, и с каждым словом и каждым звуком голоса нам
делаетсЯ все понЯтнее услышанное и легче говорить самому, а что говорить -
почти безразлично.
‘ережа приносит из кухни чайник, Я нарезаю хлеб, мы садимсЯ и пьем
чай, пододвигаем друг другу тарелки, все делаем озабоченно и старательно,
боЯсь и на минуту остатьсЯ без дела.
’ЯжелаЯ ветка с осенними темными усталыми листьЯми сгибаетсЯ, шуршит и
постукивает о частый переплет стеклЯшек терраски.
Ќемного погодЯ он испуганным шепотом спросил, заметив, верно, у менЯ
слезы в глазах, хотЯ Я в это времЯ оживленно и храбро прихлебывала и
жевала:
- —то ты?
- Ќичего, ну совершенно ничего. Џросто: вот мы пьем чай.
- „а, - коротко сказал он, сдерживаЯ волнение, подтверждаЯ,
соглашаЯсь, все понимаЯ. - „а, да!..
- ‚от мы наконец дома, - сказала Я, открыто плача и улыбаЯсь ему.
’огда он, ронЯЯ что-то со стола на пол, неловко кинулсЯ, схватил менЯ
за руку и, опустившись рЯдом, уронил голову ко мне на колени, крепко
прижимаЯ мою ладонь к своему лицу; мы снова коснулись друг друга и
поцеловались впервые не в лесу, не на вечерней набережной в тени моста, не
на ветру, не под дождем. “чились говорить, касатьсЯ, продираЯсь сквозь
колючую, холодную чащу прожитых лет.
‘ережа ушел в свою пулеметную роту, которой теперь командовал, а Я его
проводила до ворот.
Љогда Я уже не могла различить его зеленую гимнастерку и фуражку среди
великого множества других, среди солдат, стоЯвших, перебегавших,
расхаживавших взад и вперед по плацу каким-то новым длЯ менЯ, странным,
печатающим шагом, круто поворачивавшихсЯ на ходу, Я пошла обратно,
равнодушно побродила по незнакомым улицам и вернулась в комнату, чтоб
поскорее начать его ждать...
џ читаю второе в жизни письмо от ‘ережи... Џервое было написано в дни
нашей молодости, нашей едва начинающейсЯ молодости, когда нам решительно
все на свете было Ясно, все было по колено, не только что море, а все эти
"сантименты", любовные страданиЯ, какие-то "измены", ревности и прочаЯ
ерунда, да и вообще все решительно, что относилось к презираемой нами
категории "личного", все было невыносимо устаревшее, отжившее, что к нашей
жизни не имело никакого отношениЯ. Њесто этому было разве что в старинных
спектаклЯх бывших императорских театров, куда мы ходили изредка в
культпоходы; с отчужденным сочувствием людей с другой планеты мы
прислушивались к мольбам и стенаниЯм страдающих героев, запутавшихсЯ в трех
соснах. Џустили бы нас туда, мы бы живо распутали: этого вытолкать в шею,
того сдать, как вредный элемент, в милицию, а ей разъЯснить, что делом надо
заниматьсЯ, а не руки ломать из-за какого-то паразита...
‚прочем, ведь это было когда-то, в старину, даже до 1905 года! Ќу, не
повезло им. Њы пожимали плечами и в антрактах пели в фойе свои развеселые
песни...
€ наверное, то, какими мы были, а может быть, только хотели быть, и
отразилось в первом письме, полном ледЯного рассудочного холода, иронии, а
то просто мальчишеской заносчивости и жестокости.
€ больше всего того, что мы тогда считали гордостью.
€ вот теперь - второе, недописанное, которое он по вечерам все
собиралсЯ дописать и мне послать, а по утрам со стыдом закладывал в книгу и
прЯтал под подушку.
Џисал, боЯсь, что Я не приеду и мы не увидимсЯ никогда... € ошибсЯ-то
всего на четыре днЯ. Ќо, к счастью, ошибсЯ.
Ђ мне отдать постеснЯлсЯ, Я сама под подушкой нашла его, вот такое
письмо...
"’ы все знаешь про этого человека, почему и как все с ним случилось.
Ћн решил, что поступает твердо и разумно, - значит, правильно, и нечего
больше рассуждать, долг человека неуклонно поступать согласно своим
убеждениЯм, и точка.
Ћн оттолкнул от себЯ свою ненужную, неправильную, неразумную любовь,
столкнул ее в погреб, захлопнул крышку люка, выполнил долг и стал свободен
длЯ дальнейшей полезной деЯтельности.
Џравда, по ночам ему долго казалось, что он слышит, как она тихонько
плачет и, вскрикиваЯ полушепотом, то проклинает его, то нежно просит все
вспомнить...
Ћн был, наверное, очень гордый и очень твердый тогда, этот человек, он
затыкал уши, скрипел зубами, чтоб ничего не слышать и продолжать выполнЯть
свое разумное, трезвое решение.
€ наконец он перестал мучитьсЯ, раскаиватьсЯ и ничего не слышал по
ночам, все стало ему все равно, он вовсе перестал испытывать боль, спокойно
слушаЯ музыку, от которой у него прежде, как сумасшедшее, колотилось
сердце, и он удивительно стал холодеть ко всем людЯм, и вот он вдруг понЯл,
что сам начинает умирать, наполовину уже умер, и вот тогда он кинулсЯ в
погреб и уже едва узнал свою любовь, она в темноте и одиночестве тоже
умирала, еле дышала, когда он подхватил ее на руки, укачиваЯ, как ребенка,
и он понЯл, что в ней была всЯ его жизнь, без нее он был бы мертвый
человек, а разве..."
Њы не говорили никогда об этом письме, - наверное, такое пишут перед
близкой смертью или вечной разлукой, и так это и было у нас с ‘ережей, хотЯ
мы этого не знали.
Ћн, кажетсЯ, догадывалсЯ, что Я и письмо нашла, но молчал. Ќе все
человеку хочетсЯ повторЯть два раза...
џ долго днем сидела одна, сложив руки, и так хорошо, так незнакомо мне
было тут одной в пустой комнате, потому что было чего ждать.
„верь с коротким взвизгом, порывисто распахиваетсЯ, Я вздрагиваю от
неожиданности.
- ‘такан чаЯ? - панически выпаливает Њеер џковлевич, всовываЯсь, как
бы впадаЯ в комнату до половины туловища, еле удерживаЯсь за ручку и за
косЯк, чтоб действительно не упасть, но из деликатности не переступаЯ
порога комнаты.
Ћн выстреливает это "стакан чаЯ", в точности как другой человек
крикнул бы во времЯ наводнениЯ: "‚ас затопило!"
ќто вдовец, хозЯин квартиры.
Њинуту, дожидаЯсь ответа, он висит, вывернувшись на руках, как гимнаст
на кольцах, потом исчезает, притворив дверь.
Ќемного погодЯ все повторЯетсЯ, потом опЯть: "‘такан горЯчего чаЯ?.."
џ приглашаю его войти, и тогда он ведет менЯ через терраску,
показывает свой дворик, Я как-то не различаю его лица, заросшего округлой
белой бородой, ничего не различаю, кроме надменно страдальческих глаз.
’олько по кажущейсЯ шелковой от древнего маслЯнистого лоска круглой шапочке
на его голове отчего-то видно, что и сам он очень стар.
‚ садике-дворике маленькие клены, заросшаЯ мокрицей и подорожником
узкаЯ тропинка вокруг неровного бугра.
- ‚ы видите? ќто? - ‘ каким-то скорбным торжеством он тЯнет менЯ за
собой и показывает: - ’ут они стоЯли, все равно как какаЯ-нибудь стенка:
эти астры и георгины!.. Ќо? Љогда-то!.. - Ћн прикрывает глаза и минуту
покачивает головой, потом ведет в другой угол заросшего бурьЯном дворика. -
‚ам видно камень? Ћн лежит нарочно. ‚округ него это были исключительно одни
тюльпаны!.. - и горделиво улыбаетсЯ, ждет, даваЯ мне времЯ представить себе
тюльпаны.
Џока Я смотрю на шершавый камень, выглЯдывающий из лопухов и
папоротника, он проникновенно, приглушенным голосом добавлЯет:
- „а. ‚ свое времЯ!.. - € долго покачивает головой с закрытыми
глазами, чуть улыбаЯсь, горько и высокомерно. …му, наверное, кажетсЯ, что
он рассказал мне необыкновенно многое. ЏосвЯтил менЯ во все, о чем он
думает, покачиваЯ головой в молчании.
Џотом он уходит в дом и возвращаетсЯ с плетеным камышовым креслом. Ћно
качаетсЯ и скрипит, когда он вдавливает его ножки в сырую землю. Ћн делает
торжественный жест, приглашаЯ садитьсЯ, дожидаетсЯ, пока Я с опаской сЯду,
и опЯть надолго закрывает глаза. џ жду, и он действительно опЯть
произносит:
- ‚ свое времЯ... „а. Љогда-то!.. Љресло моей супруги. ‚от это. ќто и
есть.
€ уходит, шаркаЯ, не оглЯнувшись.
Ђ Я сижу в камышовом кресле, жду и смотрю в светлое, медленно
темнеющее небо, по которому носЯтсЯ с писком ласточки, а вокруг, за низкими
заборчиками тесных двориков, идет вечернЯЯ жизнь: переговариваютсЯ с
крыльца на крыльцо соседи, их пронзительные голоса несутсЯ из-за левого
забора, перелетают через мою голову, и ответы возвращаютсЯ опЯть через менЯ
из-за правого.
Џрекрасно слышен каждый тихий смешок и каждый сочный шлепок об землю
воды, выплеснутой с размаху из таза с крыльца, но они переговариваютсЯ так,
будто одна стоит на земле, а другаЯ на колокольне.
’омно квохчут куры, захлебываютсЯ на бегу детские голоса в игре и
стучит о стенку мЯч, пахнет жареным луком, кончаетсЯ день, слабо и
тоненько, как игрушечнаЯ, поет скрипка по радио, а вдалеке, за деревьЯми,
поют живые женские голоса, надвигаетсЯ ночь, и все звуки делаютсЯ слышней,
свежо пахнет трава, не знающаЯ, что ее называют сорной. Љогда открываетсЯ
чьЯ-нибудь дверь во двор, в освещенном розовом квадрате возникают женские
фигуры, оживленно снующие возле дымЯщих на плите кастрюль. ЋчертаниЯ домов
делаютсЯ черными, гаснет розоваЯ полоса на западе, неторопливо шаркают
подошвы за воротами, где слышен смех гулЯющих в переулке. џ жду,
прислушиваЯсь к его шагам, хотЯ откуда Я могу их знать, Я столько лет их не
могла слышать, а когда могла - кажетсЯ, не слушала. „еревьЯ шелестЯт уже
по-ночному...
ЃеднаЯ, обыденнаЯ, десЯтки лет повторЯемаЯ скрипучаЯ вечернЯЯ симфониЯ
мирных звуков и света маленького белорусского города, который доживал в то
времЯ последние месЯцы своей жизни, прежде чем был превращен в развалины, в
лагерь, оцепленный тремЯ рЯдами колючей проволоки, - где умирали, напрасно
надеЯлись и умерли эти крикливые женщины, эти дети, игравшие в мЯч, и,
наверное, наш хозЯин Њеер џковлевич, все вспоминавший свое "когда-то"...
’еперь на его месте стоит новый город, но тогда никто не знал, что его
придетсЯ строить на развалинах и кладбищах, и ласточки проносились в
вечереющем небе, пахло хлебом, голоса затихали, успокаивались после
крикливого днЯ, а Я ждала шагов, но услышала цоканье копыт, услышала голос
‘ережи, когда он прощалсЯ у ворот с кем-то, кто уводил его лошадь, и он,
согнувшись, прошел через калитку прЯмо во двор.
Њы опЯть были вместе.
‚от так она снова началась и пошла - уж ничем никогда не омраченнаЯ,
наша счастливаЯ общаЯ жизнь.
Љогда-то после Я с полным равнодушием отмечу, что по календарю,
оказываетсЯ, этой жизни было у нас только четыре днЯ. Ќу что ж? ќто ни мало
ни много. Џросто - все. ‚от так же - все, как человеку, который утонул,
наверное, безразлично, было ли в том месте, где он тонул, два метра или три
километра глубины. …му-то хватило, чтоб утонуть.
„лЯ нас это было как двадцать лет совместной жизни - от пугливой
встречи первого днЯ до днЯ прощаниЯ, когда мы, оглЯдываЯсь, с удивлением
убеждались, насколько холоднее, рассеЯннее и черствее мы любили друг друга
вначале, чем в этот последний день, когда мы просили прощениЯ и плакали от
жалости друг к другу и от радости, что вот все плохое в нашей жизни наконец
кончилось.
Љонечно, если придетсЯ, мы пройдем вместе со всеми, со всей страной,
неизбежное, может не слишком долгое, испытание - войну, но уж тогда поедем
наконец к какому-то морю, наконец вместе, вот так, как сейчас, и наконец
уже навсегда...
Ѓлаженные минуты полного равновесиЯ и покоЯ в полутьме, когда кажетсЯ,
тихаЯ вода тебЯ покачивает вместе с зелеными листьЯми кувшинок, вместе с
лунными тенЯми веток на потолке, и вдруг понимаешь, в первый раз в жизни,
как это прекрасно.
Њы оба лежали и смотрели, как качаютсЯ, перебегаЯ по потолку и по
стоне, голубые пЯтна света и отпечатки лапчатых листьев, и только тень
цветка на подоконнике в комнатном безветрии стоит неподвижно. ‚сю ночь эта
луна не уходит, и мы догадываемсЯ наконец, что это голубой свет уличного
фонарЯ в переулке: ну что ж? ‘пасибо уличному фонарю, милой луне городов.
„еревЯнный Ящик радио послушно передает музыку, стоит тронуть ручку.
‘ каждым часом ночи затихают ближние станции. —ем дальше на запад, тем
позже кончают они работу, и мы все дальше переводим ручку настройки. ‘перва
подвывают скрипки в ђумынии, хохочут и поют в ‚енгрии, военные, бухающие
марши, топот сапог в какой-то военной церемонии и рев толпы - в фашистской
ѓермании, а Џольша уже молчит.
‚ самом конце мы, проскользнув над €талией, Ђлжиром, слушаем
Џортугалию.
…сли кто-нибудь с другой, разумной планеты слушал бы вместе с нами все
передачи, он сказал бы: "ќто сумасшедшие, сумасшедшаЯ жизнь у них там";
кто-то слезливо жалуетсЯ, напеваЯ под музыку; толпа заливаетсЯ хохотом,
слушаЯ перебранку комиков; поет чистый детский голосок о чем-то очень
грустном длЯ всех; умиротворенно-торжественно гудЯт трубы органа; а рЯдом
бьют со зловещей угрозой мрачные барабаны, озверело ревет каким-то
доисторическим пещерным ревом громаднаЯ толпа и грохают о мостовую сапоги
марширующих солдат; а еще на одно деление, чуть дальше по шкале, в туманной
и сладкой истоме, мечтательно и усыплЯюще млеет какое-то "ночное танго".
Њы ощущаем огромность мира, переходЯ от одной страны к другой, и
откуда-то, точно сверху, оттуда, где бегут радиоволны, мы видим сами себЯ в
этом чужом городке, в комнате, у этой стены, на которой шевелЯтсЯ лунные
(все равно лунные) тени, посреди громадной страны и мира, и сознаем свою и
малость и хрупкость перед ожидающими нас жерновами войны и судьбы. Ќа весах
вселенной - мы песчинки, но на других весах мы не меньше никого. †ернова
нас могут раздавить, но повернуть, куда мы не хотим, не могут.
Ќас никогда не оставлЯет это чувство надвигающегосЯ испытаниЯ, и мы
догадываемсЯ, что оно будет не таким, как его показывают в кинофильме "…сли
завтра война", где все фашистские танки взрываютсЯ на фугасах и потом
играет веселый марш.
- Љак ты думаешь - скоро начнетсЯ?
- Ќикто не знает. Њожет быть, не очень скоро. Ђ может, уже началась...
“видим! - отвечает ‘ережа, Я чувствую его улыбающиесЯ губы на руке выше
локтЯ, когда он ее целует.
Њы не говорим больше. Њы не даем друг другу клЯтв. Њы их выполнЯем.
ќто совсем разнаЯ работа...
ЉачаютсЯ, смыкаЯсь, убегаЯ друг от друга, волнуЯсь и успокаиваЯсь,
листьЯ в свете луны-фонарЯ, играют далекие ночные оркестры, уходЯт все
дальше.
Њы просыпаемсЯ и засыпаем под музыку, пока не просыпаемсЯ от чириканьЯ
воробьев, и день опЯть проходит в ожидании, и опЯть ночь и наша луна, -
музыка еще из близких стран - не поздний вечер.
Њы мечтаем - у нас будет ребенок, все начнетсЯ сначала, и пусть у нас
будет совсем маленький, который начнет с нами свою жизнь с самого начала.
- Ђ то у менЯ все дети, - шучу Я, - родились уже в штанишках и в
сапогах. € все больше в рваных.
€ вдруг вспоминаю дедушку ‚асю. Ћт краЯ до краЯ необъЯтное ночное
синее небо, усыпанное звездами, и такаЯ же необъЯтнаЯ темнота вокруг по
всей земле, наш костерчик перед шалашом, и мы вокруг него втроем, Я,
дедушка и ‘тепка - собачонка, глаза наши притЯнуты к огню, потому что
больше смотреть некуда - необъЯтнаЯ ночь по всей земле.
Ћсобенно дедушка ‚асЯ, точно на прощанье, не насмотритсЯ на огонь
широко открытыми, уже слепнущими глазами.
Њы долго сидим, подкладываЯ ветки, сухие стебли подсолнухов, чтоб
видели: тут сторожа не спЯт. €з шалаша пахнет огурцами, укропом и серым
пшеничным хлебом, который дедушка к ужину вытащит из-под изголовьЯ, где он
зарыт, завернутый в дерюжку.
‘тепка сидит, прижавшись ко мне вплотную, все сильнее приваливаЯсь
головой и боком, Я отталкиваю его: "—его ты, медведище, всей тушей-то на
менЯ облокотилсЯ!" ‘тепка, обернувшись, коситсЯ на менЯ, садитсЯ прЯмо,
вздыхает. € опЯть понемногу начинает приваливатьсЯ ко мне лохматым боком.
ѓлаза начинают слипатьсЯ, а уходить в шалаш спать все не хочетсЯ...
ђассказываЯ, Я так и чувствую, как слипаютсЯ глаза, и, упустив момент,
проваливаюсь в глубокий сон.
’ак же внезапно просыпаюсь, вижу голубую стену с играющими пЯтнами.
- Ћх, Я заснула?.. Ђ ты и не спал? џ тебЯ бросила одного? ‚от дура! ’ы
скучал?
- —то ты! Њы же со ‘тепкой сидели и спокойно ждали тебЯ, нам и не
скучно. ’ы его медведищем обозвала, разве он был большой?
џ опЯть возвращаюсь в воспоминание, к звездной ночи, костерчику,
примериваю на памЯть, какаЯ же Я была рЯдом со ‘тепкой. Џлечо мое помнит с
упрЯмой лаской прижавшуюсЯ к нему ушастую голову. € Я с неожиданной
нежностью зову: "‘тепа!.." Њаленький был ‘тепка!.. Њаленький, вот такой!..
Ќа третью, кажетсЯ, ночь нашей жизни мне приснилсЯ страшный сон: будто
вокруг менЯ - пусто. ‘трах весь был не в том, что Я оказалась одна, а в
том, что как будто именно пусто - ничего вокруг менЯ нет и никогда ничего
не было, и мне необходимо поскорей, чтоб спастись от этой великой пустоты,
- сказать что-то, доказать, что это неправда, а Я ничего не могу найти,
только думаю: "Ќет, было, было!" - повторЯю это с отчаЯнием, но это не
помогает, это что-то не то. џ замираю от страха, уже сбиваюсь: а вдруг
правда ничего и не было? € Я вижу Ясно пустоту - это необъЯтнаЯ гладь
спокойной воды, точно очень широкаЯ река в разливе, в ней ничего страшного,
только пусто, безжизненно; может быть, так река выглЯдела до поЯвлениЯ
людей? Ђ Я все ищу что сказать, и вдруг рождаютсЯ такие слова: "Ћни же
смеютсЯ!" - Я их повторЯю, повторЯю, почему-то верЯ, что в них все мое
спасение, избавление от пустоты сна, хотЯ сама не понимаю их смысла. €
вдруг сердце у менЯ разжимаетсЯ, освобождаЯсь от тоскливого страха:
"‘меютсЯ дети!", да, смеютсЯ мои дети, - значит, все правда, все было, а
это значит, что есть, - это ведь одно и то же, и Я, сбросив обрывки
разорванного сна, просыпаюсь и с великим облегчением узнаю знакомый узор
листьев на стене...
Љак отрадно вернутьсЯ издалека!..
’оварищи ‘ережи, ближние начальники просто из сил выбивались,
освобождаЯ его от дежурств, от занЯтий, подменЯЯ где можно, - он был
единственным, к кому "приехала жена", - ему завидовали и охранЯли его
свободу всеми правдами и неправдами, но все могло кончитьсЯ каждый день, мы
знали и, пока не кончилось, принимали каждую встречу как подарок - да это и
был подарок какого-нибудь до смерти усталого комбата или комроты, который
его заменЯл на вечер или шел на ночное дежурство, вместо того чтобы
ложитьсЯ спать.
Ќеожиданно выпал ранний снег и долго лежал на свежих, еще зеленых
листьЯх деревьев, по краЯм тротуаров в пашем переулке.
‚ последний вечер, мы совершенно не знали, что он последний, мы дошли
до реки и постоЯли на берегу, глЯдЯ, как собираетсЯ уходить и уходит
пароход, может быть, тоже последний? Ѓез огней, полупустой, с какими-то
растерЯнными пассажирами.
’ак о многом мы намолчались за прошлые годы, что и теперь редко
говорили свЯзно, все не переставаЯ изумлЯтьсЯ своему счастью, тому, что мы
вдруг опЯть вместе и так снова полюбили друг друга за эти дни.
Ђ раньше? Џросто все было просыпающимсЯ счастьем, самый воздух, само
дыхание и, главное, это, ни с чем не сравнимое, неповторимое чувство
Ќачала. Ќачала всего: молодости, новой жизни, нового века, покончившего со
всей грЯзью, гнилью и ветхой мерзостью долгого темного прошлого.
‹юбили мы тогда? Љонечно, была любовь, но... не понимали мы, что ли?
Ќе умели? Ќе узнали ее по молодости? - не уставаЯ удивлЯтьсЯ и смутно
начинаЯ понимать, спрашивали мы друг друга.
„а ведь она живаЯ, это не вещь - купил, поставил в своей комнате, она
и стоит. ‹юбовь - живое, она или растет, или вЯнет и глохнет, болеет,
сохнет без пищи. € завтра она уж не такаЯ, как вчера.
Џро какой-нибудь цветок в горшке на подоконнике мы это понимаем. Ђ про
любовь - нет. Ѓыла вот любовь, а куда же она делась? Њожет, просто
"заспали", как баба ребенка во сне. Џрозевали, упустили, не узнали, а то
узнали, да не поверили - мало ли что бывает.
- Ќаверное, нету слова на человеческом Языке, которое значило бы столь
совершенно разное и даже непохожее, как эта "любовь", - говорила Я. - …сли
б Я не встретилась с тобой, Я просто думала бы, что так не бывает. Џрожила
бы жизнь и не узнала. Ђ ведь все годы Я тебЯ не переставала любить
подпольно, в одиночку, сама себе не только не признаваЯсь, да почти и не
знаЯ сама, заглушаЯ в себе то, что вдруг начинало просыпатьсЯ в какие-то
редкие, чистые, свободные минуты, - когда вдруг особеннаЯ музыка трогала за
душу, вдруг будто обещала что-то, звала за собой... и как все это скоро
гасло.
- „а, да... Љто ее не испытал, уверен, что знает, что это за штука. Ђ
кто испытал - не знает, как ее даже и назвать-то!..
Џотом мы узнали, что вечер был последний. Ќо, даже купив на завтра мне
билет на поезд, мы еще не знали, до чего он последний. Ђ был он последний в
жизни.
‘начала мы думали, что это просто "последний вечер", - мне нужно
уезжать, оттого что полк выступает куда-то на запад - поближе к тем местам,
где может вспыхнуть война.
’еперь, когда срок был уже отмечен цифрами в расписании поездов, когда
стрелки часов неумолимо съедали отведенное нам времЯ, ожидание делалось все
тЯжелее, уже ни о чем и думать почти невозможно стало.
‚еликолепное, хотЯ и ложное, ощущение бесконечности жизни ускользало
от нас. Ђ ведь все, кроме приговоренных, кому объЯвлен срок казни, живут,
как жили эти дни и мы, с чувством бесконечности. € так тЯгостно было
лишатьсЯ его. „аже не знаЯ всего того, что знаю Я сегоднЯ.
—ем ближе к ночи, тем сильнее охватывало нас странное ощущение
какой-то неопределенности, ненастоЯщести, будто не полной реальности всего
окружающего. Њы все шли и шли по очень спокойным улицам города, мимо темных
домов, которые скоро будут разрушены до основаниЯ, и он держал мою руку в
своей тЯжелой и теплой руке - это было тоже почти в последний раз, и Я
говорила себе: "‡апомни все, все это" - и думала: "Ѓесполезно, все
ускользнет".
Њы прощались утром в оцепенении от усталости, бесплодности попыток
суметь попрощатьсЯ как надо, как-то особенно, найти простые, великие,
незабываемые слова, которые утешат и все объЯснЯт навсегда. € устало
повторЯли: "Ќу ничего", "Њы еще увидимсЯ скоро!", "Ќе опоздай". ’олько о
море мы уже ничего не говорили.
€ у ворот казармы мы поцеловались - у сквозных железных ворот. Ћн
переступил порог и навсегда ушел из моей жизни.
•олодными, уже как бы не нашими губами мы поцеловались второпЯх. Ћдин
шаг нас разделЯл, пЯть шагов, он еще успел обернутьсЯ и криво улыбнутьсЯ
мне, вроде как подсмеиваЯсь над собой...
Џоезд уходил только вечером. џ вернулась в мертвый дом и просто
споткнулась от страха на пороге этой комнаты, где началась и прошла наша
жизнь. Џоскорей вытащила скрипучее качающеесЯ кресло, села на дворе, где
все-таки слышны были детские крики, голоса соседок, невнЯтное бормотанье
радио за чужими дверьми, и просидела там в оцепенении до темноты. Љогда
совсем стемнело, Я пошла проститьсЯ с хозЯином.
- „о свиданиЯ и вам, - сказал он мне, все кланЯЯсь. - Њилости просим
еще... Ќо едва ли... едва ли... - и меланхолично-безнадежно медленно кивал
мне с порога, когда Я уходила на станцию. ’ой самой улицей, которой Я
десЯть, или двадцать лет, или четыре днЯ тому назад шла с ‘ережей с
вокзала, сразу после приезда, когда все еще было впереди, только начиналась
снова наша жизнь.
„есЯтилетиЯ, одно за другим, - подумать только! - ушли с этого днЯ.
Љогда-то мне казалось: "через десЯть лет" - это почти то же, что "через сто
лет", - то есть неизвестно когда - где-то за обозримым горизонтом. Ђ теперь
какой-нибудь дальний вечер, от которого дорога шла через целые десЯтилетиЯ,
- это как позавчера, совсем рЯдом. ’олько война прошла, как гигантский
плуг, через мою жизнь, развалив ее надвое: то, что было "до" и что стало
"после".
ѓде-то живет теперь в ‹енинграде ‘ережа. џ даже слышу иногда оттуда
его знакомый голос по телефону с переговорной станции, но никогда мы не
решимсЯ больше увидетьсЯ. ќто времЯ упущено. „о его ‹енинграда от моей
Њосквы семь тысЯч километров и не ходЯт поезда.
Ђ ‚олодЯ живет где-то в Њоскве - наверное, несколько остановок метро.
’уда тоже семь тысЯч километров.
€ вот вдруг менЯ позвали к телефону соседи - они никогда не
отказываютсЯ менЯ позвать и каждый раз говорЯт: "Џожалуйста, вы только не
стеснЯйтесь, если вам понадобитсЯ что-нибудь действительно срочное", но,
когда Я вхожу в их квартиру, они перестают разговаривать, есть, мыть
посуду, выключают радио и не шевелЯтсЯ, пока Я не кончу говорить, и поэтому
Я начинаю спешить и еле могу понЯть, с кем разговариваю...
’ак и в этот раз, Я никак сразу не могла понЯть: кто? ‡вонила в первый
раз в жизни - Я и голос-то ее впервые слышала - жена ‚олоди. ЋказываетсЯ,
он очень просит, чтоб Я к нему, или к ним, приехала. Ќа дачу, где они
живут. „авно он задумал и все собираетсЯ мне позвонить, но боитсЯ, что Я
ему откажу, и это его так волнует, что все не решаетсЯ. Ђ волноватьсЯ ему
вредно, он очень нездоров. ’ак вот, звонит его ‚ера €лларионовна
‚ереницына:
- Њожно, он вам сам позвонит?
- Ќет, лучше не надо, - отвечаю Я; она это понЯла по-своему, а Я
думала только о тЯгостной неловкости разговора с ним из этой замершей в
ожидании конца разговора соседской квартиры.
- Њожет быть, Я плохо объЯснила. Ћн очень нездоровый человек. …сли Я
решилась вас побеспокоить... Њне казалось, прошло столько лет, что все
прежние обиды...
Њне трудно говорить спокойно и оживленно, все времЯ следить за собой,
чтоб не сказать ни одного такого слова, которое могло бы дать пищу длЯ
догадок и расспросов владельцам телефона.
‚ера €лларионовна с терпеливым осуждением что-то говорит еще, и Я
перебиваю, совершенно невпопад, но именно таким тоном, каким надо
разговаривать по чужому телефону, когда решительно ничего особенного и
интересного не произошло:
- Ќу что ж, пожалуйста, зачем откладывать. „авайте договоримсЯ когда,
и Я приеду.
Ћна уже совсем другого ждала.
- ’ак вы правда приедете?
- •орошо, Я запишу ваш адрес, - опЯть невпопад, бодро перебиваю Я, -
только нет под рукой карандаша.
‡а спиной у менЯ слышу шуршанье, оклик вполголоса. Џередо мной
поЯвлЯетсЯ посланный Љолька с желтым цветным карандашом в кулаке и старым
конвертом.
џ записываю еле различимыми буквами адрес на обороте конверта.
Џеред уходом опЯть извинЯюсь и благодарю владельцев телефона и, так
как они ждут разгадки, сообщаю, что знакомые приглашают менЯ на дачу.
Ћчень-очень старые знакомые. „авнишние.
- Ќу, как давнишние? …ще до войны! “х ты, когда! - соседка удивлЯетсЯ,
бывает же такаЯ даль времени! “ нее до войны знакомые были только в
детсадике.
Џотом она мне приветливо повторЯет то же, что всегда: бывают такие
бестактичные нахалы, которым протЯни только палец, а они и рады, покою не
дадут, пойдут названивать кому попало, а Я не такаЯ, и пускай Я и дальше не
стеснЯюсь, если в случае какое срочное или - вот такое неожиданное дело,
вдруг такие старые знакомые вспомнили - это пожалуйста!..
Љогда Я возвращаюсь к себе по коридору, мне кажетсЯ, что дверь в
комнату †анны слегка вздуваетсЯ и опадает от волнениЯ ожиданиЯ. џ физически
чувствую, до чего она (†анна, а не дверь) волнуетсЯ и ждет. ќто не
любопытство, а сочувствие. Њне стыдно пройти мимо, и Я захожу и спокойно
рассказываю, зачем менЯ звали соседи.
- ‚ы будете волноватьсЯ, да? Ќу как же нет? џ с ума бы сошла.
‘только-столько прошло лет! € вы не виделись. € вдруг увиделись. ‚ы рады?
- —ему тут радоватьсЯ?
- „а, это, наверное, тЯжело, Я глупо спросила.
- € не тЯжело. Ђ не хочетсЯ. Ќи к чему. Ќо не поехать - нельзЯ, раз
просЯт. Ќе враги же мы.
€ Я поехала. Ќазвание станции было чем-то знакомое, Я все не могла
вспомнить чем. Њетро, потом электричка, там пришлось стоЯть, но недолго, и
Я старалась не думать, куда и зачем Я еду, и, только сойдЯ с поезда, на
просеке, когда Я шла потихоньку, обгонЯемаЯ пассажирами, сошедшими вместе
со мной, что-то стала узнавать. џ прошлым, кажетсЯ, летом тут шла с Љатей,
тогда было очень жарко и даже в лесу душно, пока мы не добрались до реки.
ЉатЯ разделась и, постанываЯ от наслаждениЯ, влезла и окунулась в
воду, поплыла.
—то она подумает, если скажу, что плавала гораздо лучше нее? Ћна
представит себе менЯ сегоднЯшнюю, как Я вдруг бухнусь в воду и пойду
нырЯть. Њне и самой смешно это представить. ‹учше промолчать, Я и
промолчала, стерегла ее платьишко, сложенное у моих ног, вокруг загорали -
стоЯ, как статуи, лежа и сидЯ - пузатые здоровЯки в детских трусиках, тощие
мальчишки с бакенбардами. „евушки в купальниках безалаберно играли в мЯч на
траве, больше прыгали и визжали, чем играли.
‚от откуда и название станции мне показалось знакомым...
‘ейчас времЯ еще совсем не дачное, на реке клубитсЯ туман, берег
безлюден, откуда-то взЯлись гуси, завладели плЯжем и задумчиво
прохаживаютсЯ, погогатываЯ.
Ќа дачной улице Я нахожу ворота с табличкой, на которой написано: "“л.
ЊолодежнаЯ, ќ 68. ‚.‚ереницын". ‡начит, тут. џ нажимаю какую-то очень
толстую кнопку звонка у ворот и жду. € тут замечаю под звонком надпись:
"„лЯ авто".
‚орота начинают погромыхивать, раздвигаЯсь в обе стороны. ирокий
въезд открываетсЯ передо мной, дача, сад и какие-то люди, которые все
смотрЯт на менЯ с ожиданием, потом с удивлением.
Љакой-то человек, обходЯ лужи между грЯдок, подходит поближе, сбоку
заглЯдывает на менЯ - нас разделЯет еще одна грЯзнаЯ лужа.
- Ђ машина? Ќет?
- Ќет. џ просто позвонила, потому что...
- ’огда вы по тротуарчику пройдите еще немножко дальше, там калитка, а
то тут грЯзно, видите?
ЊенЯ ведут в дом, и на крыльце менЯ встречает хозЯйка, ‚ера
€лларионовна.
- ќто Я вам звонила! ‘пасибо, что вы приехали! ‚ладимир, ну вот
видишь, она приехала! ‚ходите же, пожалуйста! ‚ходите!
‚ доме гости, и почти все уже разбрелись после обеда.
- •о-хо-хо! - ‚олодЯ, вытираЯ губы, обрадованно спешит, ронЯЯ вилку на
стол, нерасчетливо привстав рывком, снова садитсЯ и тотчас нетерпеливо
отталкивает кресло, быстро встает и идет ко мне навстречу какими-то
торопливыми, но не очень быстрыми, тЯжелыми шагами.
…сли б Я его встретила на улице, Я бы его узнала, подумала бы: вот
идет ‚олодин отец, сразу видно.
џ не могу сразу привыкнуть к мысли, что это он сам. Ќаверное, мне
казалось, что так же, как те мои близкие, что умерли - или навсегда исчезли
из моей жизни, - ‚олодЯ навсегда осталсЯ таким, как Я видела его последний
раз...
ЊенЯ усадили за стол, на менЯ все смотрЯт немножко недоуменно, но
сочувственно улыбаЯсь, после горЯчей встречи с ‚олодей, а Я стараюсь
привыкнуть к странной мысли: ‚олодЯ сейчас старше ‘ильвестра!
‚се, кто за столом, чокаютсЯ и еще раз как будто поздравлЯют ‚олодю, а
он отмахиваетсЯ, шумит, и все пытаетсЯ менЯ представить гостЯм как-нибудь,
чтоб они понЯли, что Я не кто-нибудь, а... и вот тут-то ничего он не может
найти.
Њне за него даже делаетсЯ неловко: рассказывать-то при представлении
действительно нечего.
- ‚едь Я ее вот такой знал!.. Ђ про лЯгушку помнишь?.. ‚ общем,
подруга дней моих суровых!.. ’олько какаЯ ты старушка, это Я старик, а она
вон какаЯ!
џ выпиваю из дымчатого бокала очень теплое и пахучее винцо, от него
становитсЯ тепло и не то чтобы весело, но как-то снисходительно на душе.
- —то это у вас тут, именины?
‚олодЯ хохочет, Я что-то смешное, значит, сказала.
Ћн обнимает менЯ за плечи и уводит от стола, подводит к окнам,
показывает: вон там парник, а тут будут гладиолусы - всЯ дорожка, за ними
ирисы. †аль, сейчас еще времЯ такое, еще ничего не видно, впрочем, все это
чепуха, он на это вниманиЯ не обращает - из садоводства предлагают, ну и
пускай они все сами: приедут, насажают, все-таки приЯтно, а? ‹учше, чем
бурьЯном зарастет, верно? Ћн опЯть смеетсЯ и тащит менЯ дальше.
џ почему-то, глЯдЯ на голые еще грЯдки и клумбы, вспоминаю, как менЯ
водил по заглохшему дворику владелец домишка с продуваемой верандой в
белорусском городке, в тот далекий год, на самом пороге войны.
- „а ну это все к черту! - смеетсЯ ‚олодЯ.
€ пока мы проходим по комнатам, он все презрительно отмахиваетсЯ от
мебели, от каких-то рыбок, плавающих среди водорослей, в подводном царстве
аквариума, освещенном, как балетнаЯ сцена, зеленоватым светом.
„етей тут нету, почему же Я осматриваюсь, ожидаЯ их увидеть? Ђх, вот
оно что: ведь ‚олодЯ говорит про цветы, мебель и рыбок совершенно так, как
говорЯт про детей, разбросавших по полу игрушки, - с добродушной насмешкой,
прикрывающей родительскую гордость.
Ђ может, во мне говорит зависть комнатовладельца, у которого цветов -
три горшочка на подоконнике?.. †аль только, что он зачем-то, хотЯ и
вскользь, небрежно назвал, какое садоводство его обслуживает, как будто
цветы его радуют не только цветом и запахом, но и тем, что они не простые,
а из такого хорошего и не всем доступного садоводства... „а какое мне-то
дело!
€ вот мы сидим в его комнате, в глубоких креслах, смотрим друг на
друга и выжидательно неопределенно улыбаемсЯ. ‚олодЯ перестает шуметь,
понемногу утихает.
‡а стеной поет телевизор.
- „а, - говорит он значительно, - большую жизнь мы прожили.
- „линную, да...
- —то?.. Ћх, ты все такаЯ же!
- џ только про себЯ.
- ’ак и поверил... „а расскажи же про себЯ, как ты живешь, и вообще...
Џодумать, начинаешь вспоминать и путаешь вдруг десЯтилетиЯ: не то двадцать,
не то тридцать лет назад что было...
- Ѓлиже к тридцати всегда вернее будет. „а чего тебе воспоминаниЯми
заниматьсЯ - жизнь вокруг тебЯ так и кипит.
- ќто верно. ЋглЯдыватьсЯ некогда. Ђ у тебЯ? Њного времени?
- ‘колько угодно, и еще полчаса лишних.
- ’ы, значит, все с Љатей, так и живешь?
- „а, - отвечаю неправду.
- Ќесправедливо в жизни как-то получилось с тобой, Я это, думаешь, не
понимаю? ’ак неудачно у тебЯ сложилось, столько всего на тебЯ обрушилось.
- „а ведь теперь уж все равно... Џусть неудачник... ведет себЯ, как
ему положено.
- ѓлупости, это Я не то слово сказал... џ ведь помню, у тебЯ какие
мечты были, и ведь ты до того способнаЯ, даже Я другой раз сомневаюсь:
правда ли? ‚едь читала доклады по истории этих... древних? Ћткуда бралось у
тебЯ? Ђ ведь было?
- Ѓыло. Љрасноармейцам рассказывала, что знала... € что любила,
конечно. „а это уже тоже древнЯЯ историЯ, ты про себЯ расскажи. —то это ты
менЯ вздумал звать?
- —то ж тут странного? Ќе видались столько вот... Ќу, ладно, тебе Я не
лгал раньше, так уж и теперь не стану... ‚ообще ты страннаЯ!.. - џ чуть не
вздрогнула, так вдруг у него упал и потеплел голос. - —то было, то было, не
воротишь. Ђ знаешь, мне всегда перед тобой только и было стыдно... Ќу,
что-нибудь... и ни перед кем не стыдно, а вот перед тобой. Џускай ты про то
и узнать не можешь, и никто... Ђ Я думаю, так чего же это Я морщусь, -
оказываетсЯ, это о тебе вспомню и морщусь, перед тобой неловко. “х, как...
’ак о чем это Я?.. „а, представлЯешь себе, стал Я о тебе последнее времЯ
думать. ‚се думаю и думаю. ќто знаешь с чего у менЯ началось? Њне очень
худо было, и Я даже подумал: вот-вот помру, однако не помер, но, однако,
поверил, что помру. ђаньше Я не верил, а теперь верю, ты понимаешь?
- —его понЯтнее? Џонимаю.
- € Я подумал: а что напишут обо мне в некрологе? Ќу, в нашей
ведомственной газете?
- —то ты был чуткий, напишут. Ћтзывчивый.
- „а, да, да!.. ‚от как подметили, что Я чуткий и отзывчивый, так и
выдвинули менЯ в начальники отдела... ’ы спрашивала: именины? ќто они
сегоднЯ собрались пошуметь по этому поводу, что менЯ назначили... џ не
хотел, чтоб ты приезжала в такой день, как-то получилось, уж не знаю... ’ак
Я о чем? „а, Я подумал, что помру и тебЯ не увижу, вот о чем Я хочу
сказать. …ще насчет совести - Я подлостей, пакостей не творил. ’ы мне
веришь?
- Ќу конечно, верю.
- ‘лава богу, вижу, что веришь. ‘мешно это... Њне как-то легче.
Ѓезалаберщины всЯкой - было, покривить душой - случалось, и вот тогда
обЯзательно о тебе вспоминалось. Ќехорошо, лежишь ночью, и тут в тебе оно и
скрипит, вот тут!..
- ќ-э, у всЯкого что-нибудь да скрипит.
- „а не всЯкому слышно... ќто у менЯ сон был. ‘ повторением сон.
Ќаверное, Я все передачи смотрю - спортивные, вот и приснилось. Ѓудто Я на
помосте. ‘тою на ступенечке. € на менЯ все любуютсЯ: на менЯ медаль надета
на ленте - не знаю, золотаЯ, серебрЯнаЯ, ну - медаль, и Я соображаю, что
это почему-то за плавание мне такой приз. •отЯ стою в пиджаке, в ботинках,
как есть в жизни. € тут начинаетсЯ самый кошмар, что менЯ сейчас позовут
опЯть плыть, и все смотрЯт и ждут, как Я опЯть покажу класс, а Я один знаю,
что плавать-то, в общем, не умею. ђазве саженками, и то в молодости. € вот
Я мнусь, и все оттЯгиваю, и томлюсь ужасно. „умаю, зачем на менЯ эту медаль
надели? € весь в поту просыпаюсь... ’ьфу!.. ‚от Я тебе рассказал. Џервой и
последней. Ќикому не признавалсЯ.
Ћтвечать ничего не надо, Я только выслушиваю и понимаю, понимаю и
молчу. Џотом и ‚олодЯ молчит, довольно долго.
- Ђ ребЯта?.. Џодумать только: ребЯтишки. „о сих пор вообразить не
могу, ‹ева... џ все мальчонком его вижу. € как-то нелепо погиб.
- Ќелепо? —ем же нелепо?
- Ћн ведь каким-то мотоциклистом, кажетсЯ, был? €ли Я уж все путаю?
- Ќет, не путаешь.
- € что же? —уть ли не в первый день, едва война началась? Ќелепость.
‚ообразить не могу.
- ’ут уж Я тебЯ не понимаю.
- џ думаю почему-то, он, может, и выстрелить не успел, беднЯжка. € вот
зачем-то...
- Ќе знаю. ‚се равно, никакой тут нет нелепости. „аже хоть в первый
час, хоть в последний. ЉакаЯ уж справедливость - ведь война. „олжен кто-то
был стоЯть на своем месте в первый час. € кто-то в последний. Ћни и стоЯли
на своих местах, и принЯли, что пришлось на их долю.
- „а ведь это ‹евка. „о того он какое-то печенье все обожал и столько
болел маленький. ’ы еще за ним тогда все ухаживала.
- Ћн и потом часто болел.
- Ђ ты его все-таки выходила?
- „а, он окреп, совсем поправилсЯ.
- Ћкреп. € школу кончил? ’рудно было?
- ќто из-за болезни ему трудно было.
- Љак ты можешь так говорить об этом? ‚едь это же ‹евка, ‹евочка,
маленький ‹евочка!.. Џойми!
ќто мне. ќто он говорит! ‚от Я, дескать, рассуждаю, а чувствительности
во мне не видно. Њне, кто десЯть лет бессонницы провел все в этой мысли:
почему же ‹ева? ‡ачем же в первый день? Њне - кому даже глаза закрывать не
надо, чтобы со всей Ясностью увидеть: высоко подоткнутую подушку, его
прищуренные от удовольствиЯ глаза, ночную его рубашонку с еле заметной
вылинЯвшей каемочкой на неровном вырезе ворота - моей, еще неумелой работы.
€ эти тоненькие от болезни, белые запЯстьЯ, высунувшиесЯ из коротких
рукавчиков, и распечатанную пачку обожаемых вафель (вовсе не печеньЯ) на
одеЯле, смЯтую постель, где он столько месЯцев жизни провел и говорил, что
с вафлЯми он согласен немножко поболеть. € худые, надутые щеки ‹евки,
битком набитые хрустЯщими сладкими вафельными крошками...
- ‹ева... ‹евушка... - он произносит имЯ с нежностью к своему горю, но
больше всего со странной мечтательностью и наконец расплакиваетсЯ в
открытую, а Я сижу с сухими глазами, Я не плачу. ќто все - мое, касаетсЯ
одной менЯ, и когда он произносит эти мои имена - они становЯтсЯ совсем
другими, они ничего не значат. џ слушаю их, как стук в мою дверь, которую и
не подумаю открывать длЯ посторонних.
’ак мы и сидим. џ - запертаЯ наглухо, а ‚олодЯ растроганный. Ћн сладко
плачет, мечтательно скорбит. Ќемножечко о детЯх, но больше, гораздо больше
о самом себе, что у него такое горе и что он его так чувствует.
- „а, ты всегда была сильной, - горестно, но уже суховато, косЯсь на
менЯ, вздыхает ‚олодЯ. Ћн просит ему побольше рассказать о детЯх, и Я ему
ничего не рассказываю, и он этого не замечает, слушает анкетные, общие
ответы и думает, что что-то узнает. ЃорЯ? „а, он окончил архитектурный. Ќа
войну пошел сапером. „а, уже ближе к победе, прошел почти всю Џрибалтику, в
самый год великих наступлений. Ћ Љате он читал заметку в газете.
Џарашютистка-радистка, в десанте. Ќаграждена посмертно. ‚от и все. „очка?
„а, уже большаЯ. „евочка как девочка...
- ’ы привезла бы ее ко мне, хоть показала бы.
- Љак ее привезешь, она взрослаЯ. ‡ахочет - поедет, не захочет - нет.
„а ты, может, видел ее по телевизору, на прошлой неделе ее показывали.
”ильм скоро будет выпущен, и вот они, кто участвовал там... не знаю, как
сказать, в общем, поздравлЯли друг друга с успехом, что ли...
- ‚идел Я, да видел же Я, там девушка ведь только одна была, хотЯ с
середины смотрел... ’ак это она? Џодумать, а? џ слушаю, этот лохматый все
ее называет Љатюша, мне и в голову не пришло, что за Љатюша! Ќет, ты во что
бы то ни стало ее привози, ты скажи: дед! џ машину за вами пришлю, подумать
только! ‚ера! ‚ера, поди скорей! - нетерпеливо кричит он в соседнюю
комнату. Ћна неторопливо поЯвлЯетсЯ в дверЯх, снисходительно улыбаЯсь. -
Њожешь себе представить, кого мы с тобой по телевизору смотрели!
„евушка-то, помнишь? ‡наешь, это кто?
Ќа этом все и кончаетсЯ.
Њы выходим к гостЯм, и гости идут к нам навстречу, и Я слышу, как
‚олодЯ у всех спрашивает про телевизор и всем возбужденно рассказывает,
шумит и похохатывает от удовольствиЯ.
Ќа минуту мы остаемсЯ в стороне с ‚ерой €лларионовной.
- ѓоре! - говорит она мне тихонько. - ЋпЯть разволновалсЯ,
раскричалсЯ, а ему нельзЯ. …му запретили. „а, да... Љак за ребенком
следишь. ‚от было осенью - собралсЯ со всеми вместе идти в лес за грибами!
€ спорит, сердитсЯ, как будто мне жалко. Љорзинку достал, просто не
удержишь. ђазве можно ему...
- ‡а грибами? - удивлЯюсь Я.
- „а это ничего бы, если бы грибов не было или какие-нибудь сыроежки.
Ђ если он вдруг белый гриб найдет, он ведь вскрикнет, заволнуетсЯ, даже
покраснеет, а потом расплачиваетсЯ... - “лыбнувшись мне заговорщицкой
улыбкой, она отходит, извинившись.
’еперь мне хочетсЯ только поскорее уйти, но тут оказываетсЯ, что
многие уже уезжают на машинах. Ђ мне идти до станции, стоЯть в электричке,
ехать через весь город!..
‚олодЯ опЯть шумит, требует, чтоб обо мне позаботились. Ќе хватает
духу отказатьсЯ сразу, а потом уже неловко: передо мной распахнутаЯ дверца,
какой-то "деЯтель" - его так назвала ‚ера €лларионовна, - чуть подвыпивший,
протЯгивает мне руку из машины.
ЊенЯ втискивают в уголок и обо мне позабывают. Њы едем. Љроме менЯ в
машине двое выпивших в разной, но вполне пристойной степени, солидных
мужчин, жена одного из них, только чуть захмелевшаЯ, и каменный, ничего не
слышащий, отсутствующий, ни разу не обернувшийсЯ шофер, вообще, видимо,
полностью выключенный из внутреннего мира машины.
ќто Я вскоре понЯла по разговорам, какие, конечно, не могли бы вестись
при постороннем. џ-то не в счет. ЊенЯ они, наверное, принимают за
незначительную родственницу с периферии и внимание ‚олоди ко мне оценивают
как проЯвление чуткости, деликатности именно к никому по-настоЯщему не
нужному человеку, которого грех обидеть.
Њашина выезжает на асфальт, ровно шумит мотор, ветер треплет
занавесочки, дует в лицо, и сидЯщие рЯдом со мной двое, лениво поддакиваЯ
друг другу, всю дорогу говорЯт-говорЯт, похваливают с сомнительной
усмешкой, порицают с уважением, завидуют с показным презрением.
џ присутствую при их разговоре, как родственник больного,
подслушивающий разговор медиков после какой-нибудь операции или консилиума.
ђазговор совершенно специальный, Я не понимаю и половины из того, что
они говорЯт.
џ уже знаю, что никаких именин сегоднЯ не было. Ћтмечалось совсем
другое событие, какое-то очень удачное длЯ ‚олоди, они так и не говорЯт
какое. ’олько с двусмысленным восторгом: "„а-а, это называетсЯ: ход
конем!", "ЏропуделЯл ’ерентий!", "‡абодали!" - и тому подобное.
Ћни разговаривают при мне без стеснениЯ, как будто Я иностранка, ни
слова не понимающаЯ на их Языке. Љак ни смешно, это близко к истине.
Љартина рисуетсЯ мне по их еле понЯтному разговору, конечно, очень
туманнаЯ, даже фантастическаЯ. ЏредставлЯетсЯ мне громадное здание, Я его
иногда видела проездом, на площади, знаЯ, что где-то, на одном из этажей,
кажетсЯ, работает ‚олодЯ, и оно теперь представлЯетсЯ громадным, сложным
механизмом вроде башенных часов, и Я присутствую при техническом разговоре
тонких специалистов, разбирающихсЯ во всех подробностЯх его устройства и
условиЯх исправного действиЯ.
Њеханизм этот безусловно очень полезный и необходимый, но, странным
образом, мне кажетсЯ, что вовсе не полезность действиЯ его занимает и
служит предметом разговора этих людей.
ќтот вопрос длЯ них решен был, наверное, когда-то давным-давно и
теперь осталсЯ в далеком отдалении комсомольской юности, институтских
проектов, первых захватывающих восторгов и страхов ответственной должности,
- и им больше к этому нечего возвращатьсЯ. ’еперь их как бы занимает только
та внутреннЯЯ жизнь, котораЯ самостоЯтельно идет среди этих зубчатых
больших, малых и малюсеньких колес, пружин и приводов громадного механизма.
€ это празднование на даче вовсе не означает, что какие-то добрые
новаторы одолели злых консерваторов, как показывают в театре, или,
наоборот, выиграли консерваторы, - скорее всего, ничего в работе механизма
не изменитсЯ, не станут быстрее ходить поезда, меньше простаивать вагоны,
перевозить больше грузов, и пассажирам не станет мЯгче сидеть в вагонах.
‚сЯ эта победа, этот сдвиг имеет значение только длЯ тех, кто живет
интересами самого механизма, и именно тем он так и волнует и радует этих
людей.
ЊенЯ высаживают на площади, и они уезжают, не прерываЯ разговора,
который, наверное, им никогда не надоест.
џ вовсе не уверена, что вот все так Я и думала во времЯ их разговора.
‘корее, это все сложилось вместе - то, что Я знала прежде, что ожидала
услышать и что подтверждало мои предположениЯ. Њои невеселые ожиданиЯ.
џ иду потихоньку к дому и почему-то вспоминаю - первые годы и
"Џравду", где каждый день печаталась сводка: "‘егоднЯ в Џетроград прибыло
четыре вагона хлеба. Ќа карточки будет выдаватьсЯ..." и так далее. € мы
радовались, когда было шесть вагонов, и мрачнели, когда только два и сразу
падала норма выдачи... Ќе в том дело, что хлеба тогда было мало, а теперь
много. Ђ в том, что машинисты, и дежурные, и грузчики, и стрелки охраны, и
шоферы грузовиков чувствовали самую прЯмую, кровную, очевидную свЯзь этой
сводки и своей работы с тем кусочком сырого карточного хлеба, к которому
жадно наутро протЯнутсЯ детские руки...
‡ачем Я ездила? Ќичего Я не ждала, и ничего не случилось. —еловек как
человек. € жизнь его как жизнь, наверное... Ђ что-то нехорошо. € грустно
что-то, хотЯ уж до того мне все чужое, чужей чужого. Ќу, мимо!..
...€з Њосквы Я уезжаю под дождем.
Џоезд, еле двигаЯсь, медленно, все медленнее подполз и стал у
платформы под проливным дождем.
ЋбъЯвили посадку. ‚ыскочили из дверей вокзала и побежали, высоко
подпрыгиваЯ, разбрызгиваЯ на мокрой платформе лужи, лохматые парни без
шапок, с разноцветными рюкзаками, изрезанными блестЯщими молниЯми.
•лынула озабоченнаЯ, торопливаЯ толпа обгонЯющих друг друга пассажиров
с тЯжелыми чемоданами, ребЯтами, никак не поспевающими за взрослыми.
ЋтставаЯ от всех, Я медленно шла вдоль длинной цепи вагонов, читаЯ
номера. Ќесколько раз опускала на землю чемодан, перехватывала его другой
рукой, прежде чем двинутьсЯ дальше.
Џроводник, проверив мой билет, терпеливо, но очень неодобрительно
наблюдал за тем, как Я неуклюже взбираюсь на площадку: в три приема,
стукаЯсь о каждую ступеньку чемоданом. …два вытЯнула его наверх за
осклизлую мокрую ручку.
Ћтыскала свое место в многолюдном вагоне и сразу вышла, вытираЯ
платком мокрые ладони, в коридор и, уткнувшись лбом в забрызганное стекло,
стала смотреть на платформу.
“ менЯ перед глазами возникают все новые дождевые капли, ползут по
запыленному стеклу, оставлЯЯ извилистый след, и Я уже едва различаю двери у
выхода на платформу.
Ќикто не пришел провожать. Ќикто не должен был прийти менЯ провожать.
џ стою у окна просто длЯ того, чтобы своими глазами увидеть и убедитьсЯ:
да, действительно, никто не пришел!
‚от поезд мЯгко дрогнул. ‚окзал чуть сдвинулсЯ с места и стал уходить
за правый обрез окна. Љапли на стекле точно ожили, задрожали. ‚се быстрее
побежала и вдруг разом оборвалась платформа. ‡а окном на минуту даже
посветлело, как будто городской вокзальный дождь осталсЯ позади и началсЯ
какой-то другой - загородный.
‘квозь редкие деревьЯ перелесков зачернели заливаемые дождем безлюдные
по весне дачи с редкими огоньками.
‡ажгли свет, уже наладилась вагоннаЯ жизнь, пошли разговоры,
позвЯкивание ложечек в стаканах, запахло подкопченной колбасой, сдобным
хлебом, громко шуршит грубаЯ оберточнаЯ бумага.
‡а моей спиной Я слышу, как отвечает кому-то соседка, прихлебываЯ, с
полным ртом, невнЯтно, но так, чтоб Я могла и услышать, если пожелаю:
- Ћсобого приглашениЯ не будет. —ай всем предлагали!
‡а окном уже черным-черно, только от вагонных окоп бежит по мокрой
траве цепочка световых квадратов, нырЯЯ в овражки, взлетаЯ на пригорки.
‚агон на бегу погромыхивает, пол покачиваетсЯ под ногами, и больше не
слышно разговоров.
Ќочь. ’онко, беспрерывно звенит одна забытаЯ в пустом стакане ложечка.
Ќаконец Я одна. Њне сегоднЯ особенно не хочетсЯ, чтоб чужие менЯ
разглЯдывали. ’огда Я сама начинаю видеть себЯ их глазами, и это не
очень-то приЯтно и немножко мешает мне.
’олько сейчас, когда менЯ никто не видит, Я становлюсь сама собой.
Ќикто не мешает, Я одна среди спЯщих, в уединении своей нижней полки, в
полутьме, в тени, под навесом верхней полки.
Њне все ново и интересно сейчас, и Я думать не хочу о сне - ведь
началось и идет мое путешествие. Џоезд отошел под дождем от "нашего"
вокзала и вот идет теперь, и грустно, и сладко подумать - поезд идет к
морю!
ѓлухой ночью он остановилсЯ у какой-то станции, и, как только затих
стук колес и скрип вагонов, сразу стало слышно, что дождь все еще шумит по
крышам вагонов со всех сторон, далеко вокруг, наверное на сотни километров.
Ќачалась, идет еще одна весна в моей жизни.
‘колько у менЯ их было? Ќе вспомнить. Ќекоторые считают, что в каждом
году ровно 365 дней. Ќе знаю. ‚озможно. “ менЯ никогда не хватало терпениЯ
проверить.
Џомню только, что бывали очень коротенькие годы, пустые, бесследно
скользнувшие в памЯти. € вдруг, вспыхнув, остановившийсЯ на месте
бесконечный „ень. €ли один час!.. –елые годы, все целиком - унылаЯ вереница
темных декабрей, без единого маЯ, и потом вдруг долгий, мЯгким негаснущим
солнцем светЯщий вот до сегоднЯшнего моего днЯ - апрель.
€ вот сейчас, целую жизнь спустЯ, за окнами вагона шумит еще один
апрель, торопливо стучат колеса под полом, Яростно дышит паровоз где-то
впереди, пробиваЯ дорогу сквозь дождевую тьму. ѓулко прогремел мост через
речку, над которой мы пронеслись. Ќикогда Я не видела этой речки, этого
моста и никогда не увижу - просто пронеслись!
џ лежу и тихо думаю об этой речке. Ћ речках, об апрелЯх и дождЯх моей
жизни.
“баюкивающее покачивание, мотание полки с маленькой железнодорожной
подушкой под головой, это удивительное одновременное ощущение покоЯ и
движениЯ: ничего не делаешь, лежишь, укрытаЯ от всех тенью верхней полки, в
полуосвещенном вагоне и ни минуты не остаешьсЯ на месте - стремительно
мчишьсЯ сквозь ночь и дождь, к цели, приближаЯсь к морю.
Љогда-то давно мы так мечтали о каком-то море, чьи берега так и
забыли, наверное, начертить на карте нашего мира и залить Ярко-синей
краской.
„о чего же поздно и совсем по-другому Я еду. €з своей пустой комнаты -
в чужие, вовсе незнакомые места, где Я не знаю никого. € ничего не знаю,
кроме одного картонного плакатика, написанного скорописью окурком,
обмакнутым в чернила, плакатика и двери, к которой он был прибит. ‚
последний год войны.
€ вот Я еду. —тоб увидать эту дверь? —то ж, и это великое событие в
жизни человека, не ездившего так давно. ’ак много раз Я провожала, так
часто стоЯла, глЯдЯ вслед уходЯщим поездам, а сама все оставалась на
месте... Ќу вот наконец и Я поехала, еду...
…два рассвело, за мутными стеклами побежали лоснЯщиесЯ, размытые после
дождей лесные дороги, полные до краев канавы по опушке черного ельника,
потом лес оборвалсЯ, кончилсЯ одинокой раскидистой сосной на пригорке -
открылсЯ заболоченный луг, мокрый как губка, и низкое небо, тоже напитанное
влагой.
‘ыро, промозгло за окном, холодно. ‡азеленевшие березы недоуменно
смотрЯт себе под ноги, залитые водой; и вот все уже ушло вправо, а из-за
левого краЯ вагона вдалеке поЯвились и стали расти, приближатьсЯ старые
черные деревьЯ, нагнувшие голые ветки над изгибом маленькой речки. ‡а
деревьЯми вдруг открылсЯ домик путевого обходчика, заборчик, белье на
длинной веревке, и вдруг что-то случилось: побежали по земле Яркие
солнечные полосы, канавы и лужи поголубели, и белье на веревке
расцветилось, оживленно заиграло рукавами и штанинами. € вот все уже
закрылось углом нового леса, вынырнувшего слева...
„орога подходила к концу, и пассажиры, с такой готовностью затевавшие
между собой дружеские разговоры в начале пути - когда впереди было
восемнадцать часов сидениЯ на лавочках друг против друга, - теперь, на
исходе последнего часа, сидели уже молча, позабыв про попутчиков, в
застегнутых пальто, придерживаЯ за ручки защелкнутые чемоданы, готовые к
выходу в город.
Џоезд был полон, ни одного свободного места, и все ехали до конечной
станции, в один в тот же, но длЯ каждого другой город. Љак будто совсем в
разные города, точно в свои разные страны ехали пассажиры, - до того
непохоже было все, что каждого ждало в этом городе и чего они сами ждали от
него...
‚ городе мокрые крыши дымились, подсыхаЯ на солнце, а на платформе,
где мне надо было пересаживатьсЯ на электричку, пахло морем, хотЯ разве Я
знаю, как пахнет море?..
‚от наконец и моЯ маленькаЯ станциЯ в лесу. ђаннее утро ранней весны,
- наверное, поэтому тут никто, кроме менЯ, из вагона не выходит. ќлектричка
умчалась, точно ее ветром сдуло, и как-то неожиданно оказалось, что кругом
очень тихо и шумит потихоньку лес.
‘ чемоданом в руке Я медленно спускаюсь по деревЯнной, вымытой дождЯми
лестнице с высокой платформы, прЯмо в сосновый лес. ‚переди дорога, прЯмаЯ
и гладкаЯ, точно зовет: "€ди сюда". џ и иду. Њне все равно. ’олько надо
найти какое-нибудь пристанище на несколько дней.
‘осны растут на песчаных валах-перекатах, поросших брусничными
кустиками, - наверное, совсем недавно, лет сто или триста назад, тут было
волнистое морское дно.
Џередо мной, не спеша, прихрамываЯ, идет с толстой старой собакой
пожилаЯ грузнаЯ женщина. ‚ руках у нее маленькие, будто игрушечные, грабли
и корзинка, в которой покачиваютсЯ на длинных стебельках цветки, названиЯ
которых Я не знаю.
‘права от дороги началась ограда, небольшое опрЯтное кладбище. Ќа
каменной плите стоит стеклЯннаЯ банка с водой и в ней два цикламена.
–ветков у женщины в корзине восемь. „ва, четыре, восемь бледных,
всегда четных цветочков. †ивым полагаетсЯ дарить нечетное число - длЯ них
счет еще не сравнЯлсЯ.
†енщина впереди менЯ вошла в открытую калитку, а стараЯ собака
остановилась, не смеЯ переступить порог. †енщина знала, что собака
остановитсЯ, она обернулась и тихо, ободрительно ей что-то сказала. ‘обака
того только и ждала, быстро перешагнула порог, догнала хозЯйку, и они обе,
прихрамываЯ, пошли медленно куда-то вглубь, по дорожке, между деревьев и
каменных плит.
ЏотЯнулись ровными рЯдами низкие штакетные заборчики, за которыми
видны дачки с балконами, разрытаЯ землЯ на клумбах и черные грЯдки.
ѓорьковатый дым ползет среди сосен - где-нибудь жгут прошлогодние листьЯ.
- ќто моЯ белочка!.. ќто моЯ белочка!.. - заливаетсЯ ликующим криком
детский голос.
Њаленький мальчик, весь вывернувшись в руке у матери, оглЯдывалсЯ,
задираЯ голову вверх, туда, где покачивались от толчка ветки: на одной
сосне, потом другой - целаЯ дорожка закачавшихсЯ веток.
Њать, не оборачиваЯсь, равнодушно тащила его за руку, лениво
усмехнулась:
- Ќу, когда твоЯ, ты ее поймай!
Ћни выходили с боковой тропинки на дорогу, по которой Я шла, и мне
хорошо все было видно.
Њальчик растерЯнно замолчал, запнувшись в каком-то глубоком, тЯгостном
недоумении, но это было только одно мгновение, он вдруг, разом просиЯв, с
еще пущим восторгом закричал:
- Џускай побегает! - и взмахнул рукой радостным и щедрым движением,
точно отпускаЯ ее на свободу.
Ћни уже пересекли мою дорогу и далеко ушли по другой тропинке между
сосен, а Я все слышала звонкий голосок, полный великодушной щедрости:
"Џускай побегает!"
Ћн и вправду ее отпускал, свою белку, бегать по лесу. ќто была "его"
белка, потому что он ее любил и радовалсЯ, встречаЯ все на том же месте в
лесочке, среди "его" сосен.
Ђ длЯ этой бабы - его мамы - "ее" белка была бы только та, которую она
ухватила за хвост и не отпустила, а "ее" сосна - та, которую она себе
добыла на дрова...
џ шла потихоньку дальше, мне и хорошо было, точно родную душу
встретила, и тревожно: пожалуй, ведь баба-то, чего доброго, со временем его
воспитает.

Ћвощной магазин, за витриной видна маленькаЯ очередь. ‘реди женщин
стоит, отчужденно выпрЯмившись, человек с профилем старого викинга и держит
за руку маленького мальчика. “сталый викинг в потертой куртке с клеенчатой
овощной сумкой.
џ иду-иду и наконец попадаю в совсем уж тихий, безлюдный переулок.
’олько в дальнем конце кто-то размашисто подметает тротуар метлой на очень
длинной ручке. „альше домов не видно, переулок упираетсЯ в поросший
деревьЯми холм.
—ем ближе Я подхожу к подметающему, тем медленнее он взмахивает метлой
и наконец совсем останавливаетсЯ, рассматриваЯ менЯ и мой чемодан.
- ’ам дальше ничего нет! - любезно предупреждает он. - ’ам море!
- •орошо, спасибо, - неловко благодарю и иду дальше, поднимаюсь,
поднимаюсь по тропинке, лес кончаетсЯ, и Я вдруг вижу прЯмо перед собой
море.
ќто то самое "море", к которому мы так мечтали поехать, "когда все
наладитсЯ и устроитсЯ".
- ‘мотри же, смотри, ведь это же море! - повторЯю, долблю Я себе и все
равно не вижу того, что мне надо, Џростор, много воды, немножко шумит... и
все.
џ возвращаюсь в переулок, подметальщик, широкоплечий старик, опЯть
перестает подметать и ждет, точно знакомую, когда Я пойду.
- Ќу, Я вас не обманул?
џ ставлю чемодан на подметенные плиты узенького тротуарчика, и мы
разговариваем.
‚се кончаетсЯ тем, что он прислонЯет свою длинную метлу к забору,
ведет менЯ в дом напротив и представлЯет хозЯйке. Ћни разговаривают
по-латышски, Я ничего не понимаю, но кажетсЯ, он менЯ рекомендует как
подходЯщего, падежного человека и вообще стараетсЯ все уладить.
€ все улаживаетсЯ. ‘ейчас не сезон, дачи пустые, и мне недорого
достаетсЯ комнатка на втором этаже. ‘кажем, на неделю. “ходЯ, старичок,
ободрЯЯ менЯ, объЯснЯет, что неделЯ - это вовсе не обЯзательно. ќто может
быть шесть дней или даже десЯть. € опЯть что-то объЯснЯет хозЯйке,
оглЯдывает нас с довольным видом. Ѓудто мы поссорились, а он нам все
объЯснил по-хорошему и нас помирил, все уладил и теперь спокойно может идти
опЯть подметать.
€ вот Я на втором этаже, в своей комнатке. ‚ своей собственной
комнатке, в одной из своих собственных комнат, которые доставались мне в
жизни на неделю, на год или на несколько лет и из которых все равно всегда
приходитсЯ уходить.
ЉажетсЯ, самое нелепое чувство у человека - это чувство собственности.
‚се равно на что. Ќа близкого человека, на дом, на собственную судьбу.
’еперь-то Я знаю: не владеешь ничем. Њы не собственники, мы арендаторы на
срок...
’ак вот она, еще одна "моЯ" комнатка. ‚се чужое: обои, трещина на
потолке, две железные кровати, затхлый воздух. џ села на холодную кровать,
и она недовольно зарычала.
…сли бы ‘ережа мог быть со мной - до чего бы ему все тут не
понравилось! ќта мысль заставлЯет менЯ встать. џ достаю из чемодана старый
будильник. …два очутившись на столе, он сразу наполнЯет комнату своим
настырным звонким щелканьем. „елаетсЯ уютнее. ’очно Я привезла с собой
старого домашнего петуха и вот он принЯлсЯ, надменно задираЯ когтистые
лапы, вышагивать взад и вперед по столу, как по медному подносу.
Џальто Я повесила на стену, туда, где вбиты большие гвозди. Њое
пальто, уныло уронившее рукава, выглЯдит очень одиноким. Њогло бы висеть
тут два пальто: его большое длинное и мое короткое. Ќо висит только одно,
мое. „ругого не будет.
џ поскорее отворачиваюсь к окну. ђаскрываю тугую раму, распахиваю
настежь, оттолкнув прильнувшую к стеклу ветку.
‘разу потоком влилсЯ в комнату, вместе с шумом морЯ, бодрый, немного
шальной воздух едва начавшейсЯ весны, отогнутаЯ окошком ветка вдруг
распрЯмлЯетсЯ и, хлестнув по воздуху, врываетсЯ ко мне в комнату и тут,
успокаиваЯсь, покачиваетсЯ. ЏогретьсЯ, что ли, пришла?
’еперь Я узнаю шум морЯ и этот бодрый запах едва начинающейсЯ весенней
жизни и вдруг чувствую, как тут хорошо. Љак тут прекрасно могло быть. Ћн
мог стоЯть вот тут, рЯдом со мной, у этого самого окна, и радоватьсЯ. €,
как всегда, когда мне хорошо одной, мне хочетсЯ зареветь от этого окаЯнного
бессилиЯ - поделитьсЯ хорошим.
џ и реву. ‘овсем недолго. •озЯйка снизу кричит, приглашаЯ менЯ к чаю.
Љонечно, Я, как и собиралась, приехала гораздо раньше, боЯлась
опоздать. „о самой субботы мне нечего делать, только гулЯть, отдыхать.
‚ыходЯ в переулок, Я почти каждый раз встречаю моего покровителЯ,
старичка с метлой. Ћн в курсе всЯких Я всех местных дел. ‡анимаЯ
административный пост (он дворник), встречаетсЯ с каким-то управлЯющим,
который часто бывает в исполкоме. € вот через него Я и узнаю, что надо
ждать до субботы.
Љаждый раз при встрече мы задерживаемсЯ, чтоб поболтать, и каждый раз
он рассказывает мне что-нибудь смешное, что он будто бы подумал, увидев,
как Я с чемоданом иду "прЯмо в море".
‘пустЯ несколько дней он уже не может больше ничего придумать, только
здороваетсЯ: "Ђга, сегоднЯ мы решили уже без чемодана?" - и нам обоим
приЯтно, мы улыбаемсЯ друг другу.
џ так давно не была совсем свободна, что мне все странно сейчас.
‘вободные руки, и голова ничем не занЯта, и Я оказываюсь просто беззащитна
перед воспоминаниЯми. џ вовсе не собираюсь им "предаватьсЯ", они на менЯ не
"нахлынули" - просто моЯ освободившаЯсЯ голова работает. Љак ручной
фонарик, которым обычно освещаешь дорогу перед собой на день вперед, пока
спешишь куда-то. Ђ когда остановилсЯ на месте, невольно направлЯешь его
лучик назад, освещаешь пройденную дорогу - все, что там на ней потерЯл или
нашел. €ли просто прошел мимо.

€з сегоднЯшнего моего далекого далека, в чужой комнате у самого морЯ,
вспоминаЯ дни, когда началась война, и все, что со мной потом было, мне
как-то странно думаетсЯ: не "Я", "со мной", "у менЯ" - но: "мы", "у нас"...
“ кого у "нас"? џ точно не знаю. Џросто у нас, а не у одной менЯ.
‘ын. Њой сынок ‹ева - убит. Ћба другие были у менЯ сыновьЯ, ‹ева
всегда был сынок. Ћн ведь так долго никак не мог вырасти, повзрослеть, но
мы в конце концов побороли, победили все болезни, слабости, малокровие, как
на именины провожали его в армию, когда мирное времЯ истекало, но еще не
истекло...
€ вот теперь все это кончено, - значит, вот это и была моЯ тропинка,
по которой мне суждено было идти, а где-то рЯдом шли другие - каждый своей
тропинкой, но одним, общим путем всего народа, - шли все "мы" - вот как Я
стала думать. Ќе сразу стала. ќто потом пришло...
Њиллионы выстрелов на фронте вчера, сегоднЯ, и завтра миллионы. € вот
один - мой! Ќа травЯнистый пригорок или в рыхлый снег падает убитый солдат,
и за тысЯчу верст от этого пригорка падает женщина, вскрикнув, хватаЯсь за
сердце.
Ћна потом встанет, но жизнь ее уже никогда не сделаетсЯ такой, какой
была до того, как ей подали в руки бумажку...
џ была одна в квартире и упала около холодной плиты на кухне. џ помню,
с каким недоумением Я увидела потом, что все вокруг менЯ осталось на
местах: кухнЯ, дверь, стол с грЯзными кастрюльками. ‚се как-то изменилось,
опустело, но осталось на тех же местах - точно после какого-то странного
бесшумного взрыва, который все убивает, не изменЯЯ по виду ничего.
’олько долгое времЯ спустЯ стала думать о других кухнЯх, детских,
прихожих, обледенелых колодцах, почтовых отделениЯх, куда так же бьют
осколки и пули, пролетев в бумажных конвертах через полЯ и города, - бьют в
сердце без промаха.
†изнь получивших осколок в конверте подсечена, как у того, кто упал,
ронЯЯ автомат, на рубеже огнЯ. Ќо этого не увидит никто, и в сводках про
это не напишешь. “тром женщина, кончена ее жизнь или нет, должна вставать в
положенный час.
€ Я встала. Ќасыпала в маленькую кастрюльку мерочку крупы, налила
воды, посыпала щепотку соли, поставила на еле розовевшую спиральку
электроплитки и стала ждать, чтоб покормить Љатьку, дочку моей Љатьки,
потом вышла на улицу, смешалась с пасмурной военной утренней толпой женщин.
Њы стоЯли вместе рЯдом в очереди, и на моем лице никто не прочел бы ничего,
и Я не прочла ничего на лицах других. Ђ к нам уже шли издалека такие же
бумажки, стаи бумажек, потоки, реки бумажек текли после каждой вспышки
боев, и в гуще их, может быть, уже и новые, мои?
ЉатЯ кончает курсы радистов - иногда приходит, хмуро, не даваЯ себе
воли, играет со своей Љатей. Ћна как скрученнаЯ пружина, которую все туже
скручивает что-то.
Њы не разговариваем об этом, Я и так знаю, что это. ‚ойна идет ужасно,
совсем не так, как мы ждали. Њы не ждали легкой победы, ждали тЯжелых
кровопролитных боев, бури, огнЯ, воздушных бомбежек. Ќо не того, что
происходит, - бесконечного списка городов, областей, республик, которые мы
оставлЯем и уходим, - и в нас все туже закручиваетсЯ эта пружина -
всенародной нестерпимой обиды, личного оскорблениЯ за ђодину и стыда за
себЯ, что ты ничего не можешь сделать. Ќам больно об этом говорить, и мы об
этом молчим, ничего друг другу не обещаем, ничего не объЯснЯем даже в тот
день, когда ЉатЯ уходит из дома совсем. Ђдреса полевой почты у нее не
будет, Я знала заранее. Ћна целует менЯ холодными губами в щеку, целует,
целует влажную крошечную Љатькину лапку, маленькаЯ вдруг решает, что это
очень смешно, приходит в восторг, начинает, отрывисто попискиваЯ,
похлопывать ее по щекам, и ЉатЯ стоит, улыбаЯсь застывшей улыбкой, опустив
руки, в которых зажата лЯмка от солдатского мешка, и терпит, ждет, когда
это кончитсЯ. Џотом она поднимает мешок и уходит. “ менЯ на руке остаетсЯ
Љатька. ЌевнЯтно болтаЯ, пускает пузыри и мешает запереть дверь. ‘ трудом
накидываю тугой черный крюк, вдавливаю его в толстую железную петлю...
Џотом, много времени спустЯ, Я помню, как однажды зазвонил телефон в
коридоре. џ слышу: "‚ас вызывают...", чьи-то торопливо кричащие вразнобой
голоса, путаница слов, треск, шуршание, опЯть, уже нетерпеливо, вызывают
менЯ, и вдруг все начинает затихать. ЊертваЯ тишина.
џ знаю, что делать, бегу за рефлектором, открываю коробку телефона и
держу так, чтоб луч тепла его грел. “же бывало так несколько раз - не
работает телефон, застывший на холодной промерзшей стене, погреешь - он
оживет!
€ он оживает. ЋпЯть: "‚ас вызывают... ‡ачем бросаете трубку!..", Я
кричу: "„а!.. да!.. ‘лушаю!.." - и слышу сдавленный, квакающий голос и едва
узнаю Ѓорю, вернее, Я вовсе и не узнаю его, просто понимаю, что это он -
никто не может ведь мне кричать: "ќто Я, ЃорЯ, мама, это ты? ‘лушай!.. - €
потом: - ‘егоднЯ вечером, мама, ‘еверный вокзал!.. ’ы менЯ слышишь? ‘егоднЯ
вечером!.. Њожет быть! ‘лышишь, может быть!.." - и так до тех пор, пока
вдруг все не обрываетсЯ на полуслове щелчком...
...ЉажетсЯ, все это уже было. џ стоЯла когда-то давным-давно и так же
ждала со стиснутым сердцем, вглЯдываЯсь в темноту ночи, куда, разбегаЯсь,
уходЯт скользкие рельсы.
ЏроходЯт поезда, возникают из темноты, предупреждаЯ о своем поЯвлении
отдаленным нарастающим гулом, потом затихающим вдали. ‘колько эшелонов,
поездов проходит мимо. ‚агонов в них как песчинок на берегу морЯ. Ћни
мелькают у менЯ перед глазами, а Я все стою, жду и надеюсь найти песчинку
среди песчинок - одного-единственного своего человека, затерЯнного среди
этих бесконечных цепей вагонов, бегущих в эту ночь через все вокзалы и узлы
и окружные дороги Њосквы.
Џо дальнему пути, загороженному от менЯ стоЯщим составом, замедленно
погромыхиваЯ, прокатываетсЯ воинский эшелон, и, может, быть, именно в эту
минуту мой сын, мой дорогой сын приближаетсЯ ко мне... видит мелькнувшее
синее пЯтно света у часов, где Я стою... и вот уже удалЯетсЯ, уходит в
темноту, в навсегда.
џ стараюсь не думать, поеживаюсь продрогшими плечами и снова
вслушиваюсь, не оживет ли отдаленный гул, чтоб не дать заглохнуть надежде.
Ћна еще держитсЯ во мне, повиснув как на мокрой расползающейсЯ ниточке. “ж
не приснилсЯ ли мне тот еле расслышанный голос в разноголосой телефонной
сумЯтице шорохов дальнего спешного разговора?
џ держусь все времЯ подальше от людей, чтоб менЯ легче было увидеть.
ЏЯть шагов вперед, пЯть шагов назад, под синими светЯщимисЯ часами, где
все-таки чуть светлее.
Ћчень холодно, ноги застыли, но Я боюсь сделать даже десЯть шагов в
одном направлении - мне кажетсЯ, что тогда Я покидаю свой пост.
…ще один эшелон провожаю глазами: теплушки с наглухо задвинутыми
дверьми, платформы с потрепанными грузовиками, неровно уложенные грузы,
накрытые грубым брезентом, снег в его промерзших складках. …сли это мой -
все кончено: он проходит мимо, мелькаЯ в просветах за вагонами, не замедлЯЯ
хода, с незатихающим стуком колес, в темноту и белую пелену ночного,
медленно падающего снега, и звук его пропадает в пыхтенье и грохоте
накатывающегосЯ встречного пассажирского.
Ќочные пассажиры откуда-то издалека странно медленно выходЯт на
платформу, осматриваютсЯ, им некуда торопитьсЯ, они будут ждать утра в
холодных залах вокзала, около запертых газетных киосков, неработающих
буфетов, вокзального ресторана, на котором остались золотые буквы вывески -
памЯть о мирных временах, - но все запахи съестного давно выветрились,
забиты духом дезинфицирующего состава, которым моют полы...
ЏЯть шагов туда, пЯть обратно. Џлатформа почти уже опустела.
„олговЯзый солдат в коротких сапогах зигзагами шнырЯет среди редких
последних пассажиров, запыхавшись добираетсЯ до менЯ и искоса
присматриваетсЯ. џ смотрю на него, он на менЯ, вид у него сердитый,
озабоченный, он очень спешит, вдруг поворачиваетсЯ и исчезает.
ЏЯть шагов от часов, пЯть шагов назад вдоль платформы к часам. ЏЯть
шагов в другую сторону, и опЯть Я возвращаюсь под часы. џ успела уже
совершенно позабыть про долговЯзого солдата, когда он снова стремительно
выныривает из дверей. ‚ытЯгиваЯ длинную шею, точно гонитсЯ по следу,
торопливо оборачиваетсЯ и нетерпеливо манит кого-то, и за ним быстро
выходит, прихрамываЯ, другой военный. ‚ темноте Я не различаю его лица, и
только по тому, как вдруг переменилась его походка в ту минуту, как он
заметил менЯ под часами, - он почти вовсе перестал хромать, - Я понЯла, что
это мой. џ еще слышу деловито взволнованный голос солдата:
- Ќу, а эта как? Ќе наша?.. - слышу даже, как он икнул, ахнул,
подавившись неуверенным возгласом изумлениЯ.
Њы с Ѓорей, столкнувшись на ходу, обнимаемсЯ, отталкиваемсЯ, спеша
вглЯдетьсЯ, и тут же снова крепко прижимаемсЯ друг к другу, не помню уж
сколько раз, а голос солдата, все сильнее наливаЯсь восторгом на все лады
повторЯет:
- ’оварищ капитан, а товарищ капитан! ’ак и есть? Ђ? Ќаша? Ђ? Њама?..
Ђ?..
- „а что ж ты пристал? ‘ам не видишь? - покашливаЯ, смеетсЯ ЃорЯ.
- џсно... Ђ Я так и думал, а вдруг опЯть нет!
Њы идем куда-то, держась за руки, а солдат все забегает вперед и
оглЯдываетсЯ на нас.
- Ќадо ‹окшина позвать, сказать, что нашли, - говорит ЃорЯ.
- ‹ожкин. Ћн у первого подъезда публику прочесывает. џ его вмиг
доставлю.
Џотом мы все вместе, с подоспевшим ‹окшиным, молча, торопливо шагаем
через пути, идем мимо мертвенно-синих огней по вытоптанным в грЯзном снегу
тропкам, перелезаем через тормозные площадки товарных вагонов, пробираЯсь к
нашему эшелону.
„обрались и сразу перестали спешить, тут нам можно спокойно быть
вместе до самого отправлениЯ: может быть, десЯть минут, может быть,
полсуток.
- Ћ?.. Ќашли? - радостно встречают нас голоса из темной щели
призадвинутой двери длинного товарного вагона. - Ђй да ‹ожкин.
- Ќеужели как раз это важно - кто?.. Ђ кроме: нашел-то Я, коли тебЯ
волнуют детали!
€так, у нас с Ѓорей есть десЯть минут, или час, или двенадцать часов,
мы усаживаемсЯ на Ящик, который нам подали из вагона, всматриваемсЯ в
темноту, еле различаЯ лицо, и после первых расспросов не знаем, за что
схватитьсЯ в разговоре. „есЯть минут!
Њы держимсЯ за руки, волнуемсЯ, судорожно торопимсЯ спрашивать и
стараемсЯ отвечать покороче, как будто обмениваемсЯ текстами телеграмм, так
боимсЯ, что не хватит минут даже так договорить, и ничего не успеваем,
гулкий толчок со звоном буферов прокатываетсЯ из краЯ в край эшелона,
где-то в темноте ожил, шумно задышал, забухал паровоз.
- ќх, ты! ’ак и есть, отправлЯет, козинаЯ его морда! ‚от как назло! -
горестно восклицает чей-то голос в темноте.
Ќадо прощатьсЯ, а мы ничего не успели, Я ничего не сумела найти и
отдать ему на дорогу, чтобы унес с собой.
- Џойдут гонЯть по окружной! Ђ то утащат на какой разъезд, там и
завЯзнем!
Љто-то кидает уже в вагон Ящик, на котором мы сидели, лЯзгают буфера,
и наступает мгновение тишины, неподвижности, и вот уже вагоны неудержимо
начинают двигатьсЯ со спокойным, нарастающим гулом.
ЃорЯ, обнимаЯ, торопливо гладит мне плечо и на все лады, втолковываЯ,
уверЯЯ, успокаиваЯ, обещаЯ, повторЯет одно и то же.
’очно заговор, отводЯщий всЯкую беду:
- Ќичего... Ќичего, мама! Ќичего... - Ђ гул и перестук колес
разрастаютсЯ, широкий проем двери ушел от нас, и уже проходит следующий
вагон. ‚от и все. Љончено. ЃорЯ быстрыми, прихрамывающими шагами догонЯет
свой вагон, ему протЯгивают руки, он ловко взбираетсЯ и, высунувшись, машет
мне, а Я иду, отставаЯ, между двух путей, следом за вагонами и
останавливаюсь у синего фонарЯ, где менЯ, может быть, лучше видно, и стою,
поднЯв руку с платком.
‚агоны, не убыстрЯЯ хода, один за другим, поЯвлЯютсЯ в синем свете из
темноты и уходЯт в темноту, и возникают все новые.
’олько в одной теплушке приоткрыта дверь, виден розовый мерцающий
свет.
Љакие-то солдаты стоЯт, опершись о перекладину. Ћни помахали мне,
вернее моему платку, на прощанье, и Я махала им вслед до тех пор, пока менЯ
могло быть видно.
„ождалась красного огонька на последнем вагоне и долго смотрела, как
он уходит, уменьшаетсЯ, гаснет...
‚друг замечаю, что книжка, которую Я зачем-то принесла Ѓоре, так и
осталась у менЯ в руках. Ќу, что ж... Я бреду обратно к станции...
останавливаюсь, чтоб еще раз обернутьсЯ, и снова как будто различаю красную
точку последнего сигнального фонарЯ.
џ зажмуриваюсь и минуту стою с закрытыми глазами, и, когда снова их
открываю, оказываетсЯ, точка не исчезла - тлеет где-то в далекой темноте
ночи. Њигнет, пропадет и снова тлеет.
џ стою и жду, когда же она исчезнет совсем? Ћна не исчезает. ѓде-то
между мной и звездами мне мерещитсЯ или взаправду живет эта рубиноваЯ точка
и удерживает менЯ, не позволЯет уйти. џ, спотыкаЯсь, делаю шаг, другой, и
вот Я уже иду, начинаЯ спешить, не думаЯ, не надеЯсь, не останавливаЯсь,
все быстрее иду, как на свет путеводной звезды.
џ отлично понимаю, до чего нелепо и безнадежно гнатьсЯ за поездом,
который к тому же каждую минуту может уйти, и Я говорю себе: да, Я не
догоню, но по крайней мере не буду всю жизнь терзатьсЯ мыслью, что ЃорЯ был
так близко, а Я, потерЯв надежду, не пошла.
ЋбгонЯЯ менЯ, проноситсЯ поезд, обдав вихрем снежной пыли; Я едва
успеваю отскочить в сторону, потом уже заблаговременно сторонюсь от
встречного и оказываюсь на обочине насыпи, откуда моего огонька вовсе не
видно. Љругом по белым пустырЯм ветер метет снег, заносЯ белые заборы,
темные сараи.
Љакой-то будто новый огонек мигнул впереди. “же не первый. Ћткуда мне
знать, мой это или нет? џ иду вдоль бесконечного спЯщего или безлюдного
состава темных, с наглухо задвинутыми дверьми вагонов и вдруг понимаю, что
так Я могу пройти в двух шагах от его теплушки.
Ћкликаю солдата-часового, который застыл, привалившись к борту амфибии
на платформе. Ћн менЯ сперва не слышит, потом грубо, кажетсЯ спросоньЯ,
кричит: "Џроходи!"... и Я иду дальше вдоль цепочки запертых вагонов.
‘тучу, менЯ не слышат. Љое-где дымЯт трубы печурок, Я стучу в толстые
доски, снЯв перчатку, замерзшей рукой, а сама почти не слышу своего стука.
‘права снежный пустырь, слева задвинутые двери, - мне кажетсЯ, что Я тут
одна на свете, как вдруг замечаю двух военных, которые стоЯт со мною рЯдом.
џ опускаю руку, не постучав, и отвечаю на вопросы, которые мне задает
лейтенант, - грубоватые, угрожающе-властные, краткие вопросы, какие задают
подозрительной личности, котораЯ околачиваетсЯ ночью около воинского
эшелона, направлЯющегосЯ к фронту. Џосле того как Я называю фамилию
капитана ‚ереницына, лейтенант, слегка смЯгчившись, спрашивает наконец
документы.
џ виновато произношу ужасное по тем временам признание:
- “ менЯ нет с собой! - и все опЯть рушитсЯ.
Њолчание. Њне в лицо утыкаетсЯ луч электрического фонарика, ползет,
ощупываЯ мое пальто, руки, пробегает по кустам около насыпи, возвращаетсЯ
ко мне.
“достоверение у менЯ есть, только очень плохонькое, да и фамилиЯ-то
моЯ вовсе не ‚ереницына, а ’верскаЯ, в который уже раз это путает мою
жизнь. € тогда Я протЯгиваю лейтенанту книжку "€сториЯ императорского
ђима", в замусоленном школьном переплете. „ежурный фонарик лейтенанта
выхватывает из тьмы заглавную страничку, выбитый в бронзе профиль
императора ’ита ”лавиЯ ‚еспасиана с челкой на лбу. ‚ верхнем правом углу
фиолетовыми чернилами, детским старательным почерком выведено: "‚ереницын
Ѓ.". ‹егкие снежинки влетают в свет, садЯтсЯ вокруг ‚еспасиана, на его
лоб...
‹ейтенант выключает фонарь и, захлопнув книгу, возвращает ее мне с
вдруг откуда-то взЯвшейсЯ щеголеватой вежливостью.
- џсно!
Ћн идет вдоль вагонов и светит мне под ноги фонариком, поэтому Я и не
вижу ничего, кроме белой от снега травы на обочине, иду как в чернилах.
‹ейтенант властно стучит в какой-то вагон. ‚агон оказываетсЯ не тот,
он опЯть бодро говорит: "џсно!", и опЯть немного погодЯ стучит не в тот, и
опЯть: "џсно!", нам вслед уже выглЯдывают какие-то солдаты из щели слабо
освещенного вагона.
- Љапитан ‚ереницын, тут к вам!
‚ новом вагоне взрыв негромких голосов. ЋткатываетсЯ дверь. Ѓорин
голос менЯ окликает, Я что-то отвечаю.
- Ќу, как? ЏорЯдок? џсно! - с прежней официальной щеголеватой
рапортовой бесстрастностью на прощание заключает лейтенант. џ думаю, что он
ушел, но тут неожиданно до менЯ доноситсЯ долгий подавленный смешок, так
исподтишка смеютсЯ мальчишки, когда их душит смех на уроке.
- •оссподи!.. ‚едь это надо!..
- ЃорЯ, понимаешь, в чем дело, - говорю Я, почему-то оправдываЯсь. -
‚едь Я книжку-то забыла тебе отдать.
ЊенЯ втЯгивают в вагон. —уть только улеглась суматоха, вызваннаЯ моим
поЯвлением, солдаты разбредаютсЯ по своим местам, ложатсЯ, натЯгиваЯ шинели
до самых глаз, и принимаютсЯ спать.
€х всего несколько человек, большаЯ часть вагона завалена какой-то
техникой в толстых брезентовых чехлах, они, оказываетсЯ, ездили на завод ее
получать, и вот поэтому-то мы и увиделись.
Ѓоже мой, как они спали! ‘тарательно, добросовестно, изо всех сил,
чтоб мы с Ѓорей остались вдвоем. ‚ вагоне затишье. ‘онное дыхание людей,
огонек приплЯсывает в какой-то плошке, и ветер с пустынного полЯ
посвистывает в щелЯх вагона, точно мы оказались в каком-то тихом убежище у
огонька, в одном из тех обжитых уголков, какие в течение жизни мы зовем
"наш дом".
џ рассказываю Ѓоре, как мне вдруг показалось, будто эшелон
остановилсЯ, и Я пошла на огонек, а оказалсЯ это чужой товарный состав,
бесконечно длинный. џ прошла до самого его конца, чтоб уж навернЯка
убедитьсЯ, что ошиблась, и увидела далеко впереди еще один огонек. € вот
дошла.
- Ќе-ет! ’олько ты, - не то восхищаЯсь, не то ужасаЯсь, повторЯет
ЃорЯ. - ќто только ты могла!.. € книжку только ты!.. - Ћн раскрывает
книжку, прижав пальцем, сгибает и пускает страницы веером, низко
наклонившись над ней, вдыхает ветерок от мелькающих страничек и улыбаетсЯ.
- џ прежде был уверен, что это вот и есть волшебный "римский" запах
каких-то непонЯтных сикомор того древнего ветра, что надувал паруса триер,
запах дыма их очагов, золотой пыли, поднЯтой шагающими легионами.
- Ђ чем пахнет сейчас?
- Љонечно, синим изюмом, горЯчими лепешками, ты их нам пекла по
субботам после бани. Ќашим детством пахнет... ‚от славно, теперь все у менЯ
будет при себе... ‘идим мы на постели по-турецки, накрывшись с головой
одеЯлами, как индейцы, едим лепешки, и деревЯннаЯ миска с изюмом стоит
посредине, с синим изюмом, длинным, сморщенным, с хвостиками, и мы берем по
очереди по три штуки в щепотку, ЉатЯ, ‹ева, ‚афлЯ, все... а в это времЯ...
ты нам, наверное, какого-нибудь Џлутарха читала про подвиги великодушиЯ и
благородства - помнишь, - полководца, который должен был взЯть приступом
вражеский город и взЯл. € когда город на его глазах горел и рушилсЯ и
жители погибали на глазах победителЯ, он стоЯл на вершине холма и плакал от
жалости к побежденным...
Ђ как мы ненавидели Ќерона за его мерзости, хотЯ и знали, что через
несколько страниц ему придет конец, и говорили: ну, погоди, Ќерошка, знал
бы ты, что там про тебЯ написано через три страницы, опомнилсЯ бы небось,
так и затрЯссЯ бы! ѓитлер тоже затрЯссЯ бы, но нам еще придетсЯ самим
две-три странички перевернуть, чтоб показать - что там ему приготовлено...
- ’ы прихрамываешь, Я вижу, скажи честно - больно?
- "ЏустЯки, царапина!" - как говорЯт, прежде чем рухнуть без чувств,
мушкетеры, а теперь говорЯт герои кинофильмов... Ћсколки все вытащили, Я
могу теперь, когда захочу, даже не хромать. ’олько когда забываю... ’ы
похудела, мама... € помолодела.
‚друг опомнившись, что, может быть, через минуту придетсЯ прощатьсЯ,
мы опЯть торопливо задаем вопросы друг другу; забывшись, ЃорЯ закрывает
книгу, откладывает в сторону, и его леваЯ рука на минуту оказываетсЯ
открытой.
- ’ы мне не писал, ой, ну уж теперь не прЯчь! „ай мне!
- Ђх, мама, ну просто с непривычки тебе это покажетсЯ нехорошо. Ђ Я
уже почти и позабыл. Ќу, на... Ќе бойсЯ, это теперь не больно.
‘хватив обеими руками, подношу его руку к свету, потом к своему лицу,
эти зажившие, грубо припухшие рубцы на месте недостающих пальцев, и тихо,
еле касаЯсь губами с разных сторон, сдавив в груди ужас, тихонько целую, а
он смотрит и улыбаетсЯ, как старший, умудренный сын над наивной матерью,
нежно и снисходительно улыбаетсЯ, потихоньку подергивает, стараЯсь
высвободить, руку, и как раз в эту минуту далеко впереди возникает, быстро
разрастаЯсь, гром буферов, прокатываетсЯ из конца в конец, а докатившись до
нас, превращаетсЯ в толчок. € вот тишина, за которой сейчас последует новый
толчок паровоза и должно начатьсЯ медленное, но уже неотвратимо
ускорЯющеесЯ движение.
‚се. Љонец. Ќадо прощатьсЯ второпЯх.
‚се спЯщие оказываютсЯ неспЯщими, открывают дверь, менЯ успокаивают,
подбадривают, торопЯт выходить. ‹окшин спрыгивает на землю, чтобы
поддержать, когда Я буду спускатьсЯ:
- ‚ы не очень спешите, вы спокойно... он ведь помалу сперва потЯнет.
Њы опЯть прощаемсЯ, и почему-то это нам невыносимо тЯжелее, чем в
первый раз.
џ стою уже на пороге, готовЯсь сходить, прислушиваЯсь. ‚ поле мгла,
ветер, посвистываЯ, метет снег по кочкам, за спиной - вагон, загроможденный
брезентовыми тюками, наше место у огнЯ, где мы только что сидели с Ѓорей,
‹окшин и другие какие-то, уже будто не совсем чужие, и мне уходить отсюда
точно из дому!
Њы все ждем наступлениЯ последнего мгновениЯ, когда уже окончательно
"пора".
’ишина длитсЯ, тЯнетсЯ что-то слишком уж долго. ‘ каждой минутой
крепнет глупаЯ, нелепаЯ надежда.
- ’олько попугал!
- ќто часто: потЯнут-потЯнут и бросЯт...
€ тут, точно набат, проноситсЯ новый тревожный, короткий перезвон
буферов. ’олчок - и вслед за ним зарождаетсЯ медленно разрастающийсЯ гул
движениЯ покатившихсЯ колес. "‚от и все, вот и все..." - стучат колеса,
‹окшин протЯгивает мне снизу руки, ЃорЯ поддерживает сбоку. "„аль-нЯЯ
доро-га!..", "„аль-нЯЯ доро-га!.." - менЯЯ перестук, уже бодрее побежали
колеса, ‹окшин идет быстрым шагом, чтоб не отстать, а Я все стою на
последнем краю, на пороге, и что-то во мне в испуге мечетсЯ из стороны в
сторону, не находЯ выхода, и от этого Я не могу ни двинутьсЯ, ни решитьсЯ,
и чем меньше времени остаетсЯ, чем больше надо спешить, тем труднее решать,
и вдруг Я говорю:
- „а Я, пожалуй, погожу сходить! - € мне делаетсЯ спокойно.
’еперь уж ‹окшину протЯгивают руки, он не сразу понимает, что
случилось, почти бежит, держась за край двери, наконец его почти
втаскивают, и он вылетает на середину вагона, споткнувшись на пороге от
спешки и удивлениЯ.
- —то ты наделала? Људа же ты едешь? - ошеломленно теребит менЯ ЃорЯ.
- ’ы просто отчаЯнный человек, мама!
- „о какой-нибудь остановки, велика важность, тут же еще электрички
ходЯт, как-нибудь доберусь!
Љолоса стучат мерно, больше не угрожаЯ, не торопЯ, мирно,
успокоительно, на тесной печурке, прижавшись один к другому, греютсЯ
котелки.
Џожилой солдат вдумчиво, неторопливо говорит:
- ќто в действительности товарищ капитан отметил. Ќасчет истории...
- „а вы же все спали!
‹окшин смеетсЯ:
- ‡а эту дорогу мы за весь прошлый год отоспались. ‘пим в счет первого
квартала будущего!
- ђазрешите поглЯдеть, - пожилой протЯгивает руку за книжкой, - ага,
даже с картинками... ќто он и есть? Ђй-ой! „о чего богато красуетсЯ поверх
остального человечества! ЏоглЯдите-ка! Ѓалахон с каемкой, венок нахлобучил
на лысину и на народ глЯдит, как с крыши на каких тараканов.
- ‚ерно, чистый Ќерон как есть!
Ћднако Ќерон и его самого не очень интересует - это только плавное
вступление, чтоб разговор стал общим.
ЊенЯ гостеприимно угощают гороховым концентратом, оказываетсЯ, его длЯ
менЯ и разогревали, поЯт жидким, но сладчайшим чаем и деликатно стараютсЯ
не очень смотреть, как Я ем.
€ в то же времЯ так, как будто менЯ тут и нет вовсе, расспрашивают
Ѓорю обо мне: как зовут, где работаю, сколько ребЯт, из какой деревни и
губернии в город Явились, и Я еще не покончила с чаем, а они уже до бабушка
с дедушкой добрались.
- Џро деда Я вам на свободе, после как-нибудь расскажу, как он все не
желал ни за что женитьсЯ до тех самых пор, пока вдруг не женилсЯ.
- ќто в каком смысле, чтоб дед и вдруг женилсЯ? ќто ему зачем же?
- „а ведь он сперва женилсЯ, а дедом уж потом сделалсЯ... џ вам потом
расскажу!
- ’ы им что хочешь рассказывать? Џро прЯники? ’ы разве сам-то помнишь?
- Ќу, ма-ама! Џомнишь! Ќаизусть знаю. ќто же наше родовое сказание.
ЋдиссеЯ... ’олько тут у менЯ какой-то провал, или Я что-то путаю? Ћткуда-то
кажетсЯ, что дед у нас был нищим? Ќет?
- ‚от уж правда путаешь! Ќикогда в жизни. „ед ‚асЯ уж вот работник
был! ‘илач, на ‚олге когда машинистом плавал, он с бурлаками боротьсЯ
любил!.. Ќищим!.. ќто ты слышал, да не понЯл. ‚ы, молодые, и нищих-то не
видали, наверное... „а, это было, когда мы в Џитере... он несколько раз
просил, протЯгивал руку, боЯлсЯ, что Я на улице замерзну, а он уже почти
слепой был... ќто совсем другое дело, чем нищий. Ќищий - это специальность,
профессиЯ была. ’ы из головы выкинь про деда ‚асю - не было у нас нищих.
- Ђ что с дедом потом было?
- Ћн ушел.
- Љак это? Људа?
- ЊенЯ пристроил и ушел. Људа. Ќекуда ему было идти. Ќекуда. ‚от туда
и ушел.
- € ты больше его никогда?
- € больше никогда.
Џоезд идет все медленнее и останавливаетсЯ в глухом снежном лесу. Љ
нам в дверь стучат, и наши приоткрывают щель.
- Ќе сошла? - с радостным любопытством кричит солдат, заглЯдываЯ снизу
в наш вагон. - ‚от это да!.. Њожно с вами посидеть? Ћтсунь-ка дверь пошире!
ќто соседи, прослышавшие про мое путешествие.
„альше как-то все сливаетсЯ и смутно помнитсЯ, но все только хорошее:
поезд мерно стучал, уносЯ менЯ от дома в ночную даль, и от этого слегка
замирало сердце, ветер свистел в трубе; кто-то привел за собой во времЯ
остановки баЯниста, и он, не поднимаЯ глаз и угрюмо хмурЯсь от стараниЯ,
слегка запинаЯсь, играл "‘иний платочек" и "Љатюшу"; лицо у менЯ горело от
жара печурки, наплывавшего волнами. Ѓорина больнаЯ рука лежала в моих
ладонЯх, мы были вместе, и было все вокруг хорошо...
Џотом были только письма. Њного бодрых писем, и одно, очень бодрое,
оказалось последним. ‚ самом после той ночи первом он написал, как один из
его саперов после долгого раздумьЯ с глубоким чувством сказал, вспоминаЯ
менЯ: "„а... вот это заЯдлаЯ мама!"
„ругие просто говорили: "ќто та мама, что до сто шестого километра
доехала!"
Ђ в тот день, на позднем, печальном и дымном зимнем рассвете, у
незнакомой станции Я стоЯла, их провожаЯ, в снегу, среди подъездных путей и
улыбалась, да, улыбалась, точно после какой-то своей минутной победы над
непреклонностью военной судьбы, жестокой длЯ нас, остающихсЯ дома женщин:
вечно ждать и ждать и провожать уходЯщие поезда, глЯдЯ вслед на вдруг
опустевшие бесконечные рельсы, которые так часто ведут только в одну
сторону.
‚агоны уходили в морозном тумане, и двери их были закрыты. ‚се, кроме
одной. …два эшелон тронулсЯ с места, там громко опЯть заиграл баЯн, тот же
"‘иний платочек", быстро заглушаемый нарастающим стуком колес.
‚ руках у менЯ сложеннаЯ, засунутаЯ в перчатку справка, которую принес
дежурный лейтенант. ‘ам сочинил и носил на подпись: "„ано т.‚ереницыной в
том, что она действительно направлЯетсЯ обратно по месту жительства в
г.Њоскву после посещениЯ с целью свиданиЯ с сыном, военнослужащим капитаном
т.‚ереницыным Ѓ.‚. —то и удостоверЯетсЯ".
Ѓумажка, конечно, не сохранилась, сгорела, кажетсЯ. Ќо Я помню ее. €
этого лейтенанта. € ‹окшина. € всех. € все, что было в ту ночь, когда мы в
последний раз были вместе. ќтого больше нет. Ќо ведь это было! Ѓыло,
значит, случилось, действительно произошло, это не выдумка, а правда, и,
значит, это у менЯ всегда есть. ќто всегда будет со мной. ЊоЯ
собственность. …динственнаЯ подлиннаЯ, неотъемлемаЯ, несгораемаЯ,
драгоценнаЯ собственность, какаЯ есть у человека на свете.

- ’верскаЯ! Ќикуда не уходить. Џоедешь сопровождать. џсно?
- ќто куда? - спрашиваю Я.
- Људа прикажут, туда и отправишьсЯ. Ќу, в •отуново.
‚ •отуново - это значит до ночи. Џо шоссе, кажетсЯ, километров
шестьдесЯт. Ђ маленькаЯ Љатька дома сидит одна, только соседки заглЯдывают
на минутку. Џравда, она уже и привыкла. Ћдна и одна, и днем больше спит,
как ночной какой-нибудь кролик или другой зверек, зато когда Я возвращаюсь
с дежурства, она вылезает из норки и начинает играть, разговаривать на
своем Языке и поет мне, дергает за ухо, чтоб слушала, если Я начинаю
засыпать.
Ђртамкин ушел в свое помещение при кладовой, через которую идет ход в
склад, где хранЯтсЯ госпитальные ценности: лекарства, гипс, бинты, спирт.
•отЯ (или потому что) под командой у него только санитары, шоферы,
истопники и нЯни или такие, вроде менЯ, сестры военного времени - не
считаЯ, конечно, бидонов со спиртом, придающих ему известный вес, - с нами
он разговаривает, как будто ведет со шпагой в руке штурмовую колонну на
приступ вражеского бастиона. ЌастоЯщие офицеры-фронтовики выглЯдЯт рЯдом с
ним плохо переодетыми штатскими.
џ возвращаюсь по двору нашего госпиталЯ с пустыми ведрами, когда он
поЯвлЯетсЯ снова и кричит мне вслед непреклонно-штурмовым голосом:
- ’верскаЯ! Ќикуда не поедешь! Ћтставить. …всеева поедет. ‚се.
Ќемного погодЯ менЯ вызывает к себе главврач Ќиколай Ќиколаич.
- ‘ейчас машину мы посылаем в •отуново, так не могли бы вы туда
съездить?
- ‘опровождать? Ђ мне Ђртамкин сказал, что …всеева поедет.
- Џоедет, это ничего не значит. € вы тоже съездите, Я прошу вас,
найдете там сестру Џортугалову, она в курсе дела. —то-то там у них с одним
неопознанным, она вам все скажет... “ вас дети есть? ‚ том смысле, что на
фронте?
- Ѓыли. ’рое.
- џсно, но вы повидайтесь там с Џортугаловой. ’ам есть какой-то,
фамилиЯ, возможно, похожа на вашу. Њожет быть, родич какой-нибудь окажетсЯ.
- ђодичей у менЯ никого нет. Ђ у детей не моЯ фамилиЯ. “ нас разные
фамилии. Ћни все ‚ереницыны, не ’верские.
- Ђх, так? Ќу, значит, что-нибудь не то. Ќо Я обещал, что вы заедете,
да тут машина как раз. „а, правду сказать, вы сами знаете - в •отунове-то
радостного мало найдешь.
- „а, радостного мало. •орошо, Я поеду.
- Џортугалова - сестра, старшаЯ, вы, значит, к ней. ‡апомнили фамилию?
- ‘траннаЯ такаЯ, ее легко запомнить.
- Ћтлично. ‚ы обедали?
- „авно. “же позабыли.
- Џозабыли?.. - Ћн удивилсЯ, потом улыбнулсЯ. - Ђх, да, да... верно...
€ скажите Ђртамкину, что Я приказал вас отправить на санитарной машине.
ЋбЯзательно!
џ выхожу снова во двор, как раз вовремЯ, чтобы увидеть, как Ђртамкин
выноситсЯ за ворота на новенькой санитарной машине - куда-нибудь в город по
своим делам, по учреждениЯм.
- ‚идала фрукта? - в каком-то злобном восхищении …всеева разводит
руками. - ‚идала такого?.. Ќачальник на третьем этаже еще только задумал
нам дать санитарную, а этот тут во дворе своим крысЯчим носом уже учуЯл!
€ди догони... ЏопремсЯ теперь в пикапе.
- Џеремерзнем, как собаки!
‘тарый санитар Љраюхин пинком открывает дверь с тугой пружиной и,
придерживаЯ ее ногой, протискиваетсЯ с носилками на крыльцо.
Ћсторожно, ступаЯ боком, спускаетсЯ по промерзшим потрескивающим
ступенькам крыльца. ЊолодаЯ неопытнаЯ санитарка ЌадЯ идет сзади и по его
знаку неловко, чуть запоздав опустить свою сторону, ставит носилки на
землю.
Ќа носилках - раненый, туго укутанный до подбородка в одеЯло. Џоверх
бинтов на голову нахлобучена ушанка.
- Ђ машина где?
- “катил. Џо своим делам. € почему таких вот на фронт не отправлЯют?
- Ђ не дай бог. - Љраюхин достает металлическую коробочку от
английского шоколада Ќ‡, защипывает махорки, насыпает в бумажный желобок и
начинает сворачивать козью ножку. - Ќа фронт!.. Џодобных, наоборот, лучше
держать где подальше. Ћт них и тут нехорошо.
Њы одобрительно хмыкаем. Љраюхин такое и в глаза кому хочешь скажет.
Ћн что-то вроде старейшины госпиталЯ.
Џопал сюда с фронта с тЯжелейшими ранениЯми, после операции в полевых
условиЯх, "в общих чертах тут его восстановили", как он выражаетсЯ, тут он
и осталсЯ по своей воле.
…всеева пошла через двор в гараж, поругатьсЯ, чтоб скорей давали
машину, а мы остались у носилок.
ђаненый лежит, не обращаЯ на нас вниманиЯ, и широко открытыми светлыми
глазами удивленно, не отрываЯсь, смотрит в небо, радуетсЯ, наверное, после
низких потолков в разных палатах глЯнуть в это высокое просторное небо.
- ‚от ты новый человек, - попыхиваЯ цигаркой, Љраюхин говорит Ќаде. -
Џравильно Я говорю?
- ќто правильно, - с уважительной готовностью она кивает.
- ‡начит, правильно... ‚ таком случае ты посмотри на менЯ... Ќу, чего
не понЯла? Ќа внешность моего лица. Џосмотрела? Ћпредели, сколько мне лет.
Џо возрасту? Ќу?..
- ‚ы пожилые...
- ‡наю, не молодые. ’ы года определи, сколько дашь?
- Њожет, вам даже пЯтьдесЯт, или кажетсЯ только?
- ќ-э, кажетсЯ!.. Ќе можешь ты ничего определить! - он недовольно
отмахиваетсЯ от нее и отворачиваетсЯ.
ЌовенькаЯ виновато моргает, коситсЯ на менЯ, не знаЯ, как лучше
отвечать. џ-то знаю как и говорю:
- ’ы ему отвечай по правде, чего ты терЯешьсЯ? Ќу, сколько ему на вид?
‡а шестьдесЯт далеко, а то и под семьдесЯт? - это уж Я ему немножко льщу. -
Љак тебе видитсЯ, так и говори.
- ‚от. Ћна-то понимает, - со своей насмешливой гордостью Љраюхин
приосаниваетсЯ, делает паузу. - Ђ между прочим, по годам мне, чтоб ты
знала, знаешь сколько? ‘орок четыре. € когда ты что глазами видишь, имей
привычку отвечай смело и ничего не бойсЯ... ќто у нас весь род такой.
ЏонЯла? ‘емейственность наша. Ќа изумление жилистый и выносливый род. Ќо
старообразный на лицо. Ћтец, дЯдьЯ, все даже смолоду как дубленые и
мореные, вообще морщинистые. ќто при обыкновенной жизни. џсно? Ђ при
моей?.. Џоставь сегоднЯшний день менЯ, такого, как Я есть, и рЯдом поставь
моего родного пожилого папашу. € что?.. „а он передо мной еще жених!
Љто разберет, прЯчет он горечь за пошучиванием, гордитсЯ ли вправду
или все это вместе, вперемешку? Њожет, он и сам забыл, с чего началось, во
что перешло; наверное, решил когда-то держатьсЯ до конца вот таким
молодцом. „а он и есть молодец, мы с ним дружим.
Џодают пикап, не из гаража, а со склада. Њесто рЯдом с шофером занЯто
какими-то громадными бутылЯми в плетенках, с зеленой жидкостью. Љраюхин
бодро приседает, чтоб ухватитьсЯ за ручки носилок, - спина-то у него не
гнетсЯ, а тЯжести носит, кажетсЯ, легко.
офер злобно, опасливо стараетсЯ отодвинуть от себЯ подальше громадную
бутыль.
Љраюхин ловко задвигает носилки в машину, потом мы с …всеевой, низко
нагибаЯ головы, влезаем по очереди и усаживаемсЯ на жесткую холодную
боковую скамейку.
- —его ты ее боишьсЯ? - спрашивает Љраюхин шофера, который все теснит
в угол от себЯ бутыль.
- Ђ черт знает, какой они туда химии насобачили. Ќа голове мне у себЯ
их возить, идолов окаЯнных? …ще лопнет по дороге, обольет!..
Љонечно, он не упоминал идолов и прочего, тут в ходу совсем другие
выражениЯ, но они до того привычные, что их просто не замечаешь.
‡амечали обратное. Љраюхин никогда матерно не ругалсЯ, не знаю почему.
- ‹опнет, тебЯ же насквозь обдезинфекцирует! - насмешливо ободрЯет он
шофера. - Ќи одной воши к тебе пЯть лет не подступитсЯ!
Њы трогаемсЯ и на ходу стараемсЯ застегнуть занавеску над задней
дверцей - надо просунуть в веревочные петли вместо пуговиц продолговатые
деревЯшки, тогда не будет так дуть. Њы долго возимсЯ, но ничего не
получаетсЯ: петли оборваны, а где сохранилась петлЯ, нет деревЯшки.
Њы прижимаемсЯ друг к другу, потом даже обнимаемсЯ длЯ тепла, прЯчем
руки.
‹ежащий на носилках, редко мигаЯ, смотрит в потолок машины все теми же
широко, удивленно раскрытыми глазами.
- ‚от кому горЯ мало, он и холода-то небось не чувствует!
џ толкаю …всееву боком:
- ’ы все-таки потише!
- Ћ-о? „а он глухой. Ќачисто оглохший.
- ѓлухие все по губам могут понимать.
- „а что ты? ќто которые настоЯщие глухие. Љоторые с детства или
вообще давно. Ђ этот в голову контуженный. Ћн же недавний глухой... ’ы
разве не видишь? …го же тут нет, с нами. Ћн тихий. …му, может, какаЯ
спокойнаЯ картина сейчас чудитсЯ, что его мамка на руках качает. ‚от
увидишь, так и будет лежать, не понимаю, зачем еще тебЯ со мной послали?
Љакое соображение? Џросто сдуру? ’ебе кто ехать-то велел? Ђртамкин? ќто
сдуру.
- Ќет, врач.
- Ђ-а... Ќу, возможно, какое соображение... Ћх и холодюга исподнизу
задувает...
Њашина медленно бежит за городом, по обледенелому шоссе. ‘права и
слева нечистый, как будто прошлогодний, снег. Ѓыла грЯзнаЯ оттепель, потом
разом все схватило морозом, обледенело, а нового снега нет.
Ќаверное, и прежде много раз бывала такаЯ погода: небо, размытое
мутными водЯнистыми подтеками на серых облаках, но сейчас мне кажетсЯ: вот
именно такаЯ погода и должна быть, когда все идет и идет эта война. Љак-то
по всему окружающему видно. ‚се на месте, а все изменилось: люди цепочкой
шагают по обочине вдоль длинного заводского забора. €м скользко идти и
холодно. ђаньше тоже бывало скользко и мороз, и забор был тот же, но сейчас
точно написано на нем во всю длину: в-о-й-н-а.
Џоселок, баба несет через двор в тазу белье, Я даже лица ее не вижу,
но уверена, она бы совсем не так шла, если б не война.
Џотом навстречу нам попадаютсЯ ребЯтишки, идут из школы. Ћни вЯло
пробуют баловатьсЯ, толкают друг друга, раскатываютсЯ по ледЯной дорожке,
но как-то скованно, не по-настоЯщему у них получаетсЯ, точно они и сами
знают, что главное война, а все остальное - это так, по привычке делаетсЯ,
без настоЯщей радости...
„а так и есть: Я помню эти места, когда деревьЯ стоЯли зеленые,
густые, а теперь как будто всЯ радость опала с деревьев вместе с
разноцветными осенними листьЯми, всю ее выдуло начисто, начисто вымело с
улиц и дворов этих поселков, изо всех уголков, так что нигде не осталось ни
листика ее, ни тоненького стебелька...
Љогда мы, своротив с шоссе, колыхались и переваливались по дороге к
•отунову, начало совсем уже темнеть.
Џроехали под жидкой приветственной аркой бывшего дома отдыха, мимо
занесенных снегом качелей, замерзшего пруда и танцплощадки, утонувшей в
сугробах.
‘дали раненого, и наш шофер поехал сдавать бутылки на склад и искать
завхоза, который их должен принимать. Ђ мы с …всеевой отогреваемсЯ в уголке
на кухне, пьем чай около кипЯтильника и греем руки о кружки. ‘обственно, не
на кухне, а в комнатке, где кипЯтильник, и мелкие дрова длЯ него сложены, и
чайники, громадные, выстроенные на полке, шесть штук, смотрЯт на нас
носами. —айники вычищены и стоЯт нос в нос - одинаково повернутые, - тут у
них порЯдок, по всему видно.
- ‘ейчас нас отсюда шибанут, - говорит …всеева, торопливо прихлебываЯ.
- Ќачальство какое-то ужасное поЯвилось.
‘удомойки, которые нас сюда пустили, объЯснЯют, кто мы такие, с кем
приехали, мы не слышим, что они объЯснЯют, но все очень понЯтно, а эта
стоит не шелохнувшись и слушает. Љак непроницаемый, беспристрастный судьЯ
перед вынесением приговора. €ли как недобраЯ баба, небольшой и даже вот
именно тем особенно и Ядовитой, что небольшой власти.
•алат на ней - хоть на выставку халатов, а на судомойках такие, какие
и бывают, когда вымоешь по двести мисок, двести тарелок в смену, да еще и
полы в придачу.
- ‚се равно посторонние не допускаютсЯ.
- ‘лышим, слышим, - хотЯ говоритсЯ это не нам, очень громко отвечает
…всеева.
Њы встали, оставив недопитые кружки со сладким чаем.
‚се молчат и смотрЯт, пока мы проходим мимо, через кухню и выходим во
двор.
Ћбходим по снегу вокруг дома, машины еще нет, и входим снова с
парадного подъезда, через терраску, где прежде отдыхающие, наверное, играли
в домино или в шашки по вечерам.
- Њогли в коридор выйти, а ты сразу на мороз, на улицу... “х, какаЯ...
непокореннаЯ! - хмыкает …всеева.
- ’ы бы и пошла в коридор, а не на мороз!
- Ђ Я хуже тебЯ?
Њы сидим у тепловатой батареи отоплениЯ в вестибюле - от дверей дует
вовсю. ђаненых не видно. Ћни, кажетсЯ, все тут такие, что не разгуливают по
коридорам.
Џроходит какаЯ-то женщина в медицинском халате. ‚от такой Я почему-то
и представлЯла себе сестру по фамилии Џортугалова.
- ‚ы не Џортугалова? - спрашиваю Я.
- Ќет, - она останавливаетсЯ с удивлением. - Џочему вы подумали? Ђ вам
нужна Џортугалова?
џ ей объЯснЯю, что просил наш главврач, она пожимает плечами:
- Џонимаете, вы поздно уж очень приехали, она ушла с дежурства.
- Љогда же у вас дежурства кончаютсЯ? Ќе с утра?
- „а, конечно. „ежурство у нее сегоднЯ утром кончилось, а ушла она
совсем недавно, перед ужином, бывает всЯкое...
Ћна не уходит, хмуритсЯ, что-то неЯсно припоминаЯ, неуверенно
предлагает:
- џ не знаю, право, про кого там разговор был, и насчет фамилии ничего
не слышала. …сли хотите, пойдемте со мной, Я вам могу показать.
- €ди, иди, - говорит …всеева. - ђаз он тебЯ просил. Ђ мы подождем, Я
его не пущу, черта, без тебЯ уехать.
Њы поднимаемсЯ по лестницам, входим в какой-то удивительно тихий и
безлюдный, будто и, нежилой вовсе, коридор.
Џол блестит, пахнет дезинфекцией, а так вовсе не похоже на наш
обыкновенный госпиталь - двери закрыты, никто не бродит по коридору, и
очень уж тихо.
‚ходим в какую-то комнатку, узенькую, в одно окно, вместо стен справа
и слева стеклЯнные перегородки в мелких переплетах, закрытые одинаковыми
старыми плакатами, - видно, от дома отдыха остались: Яркое солнце, пышнаЯ
зелень, веселаЯ девушка прыгает за мЯчом, смеетсЯ парень в майке, и все
повторЯетсЯ, прыгает девушка за мЯчом, парень смеетсЯ, и опЯть все сначала.
†енщина отгибает угол одного плаката.
- Ќу вот, поглЯдите на этого, у самой перегородки.
—ерез стекло Я вижу койку, лежащего на спине человека.
- Џлохо видно, темно.
- ‘ейчас зажгут. ‚ы не спешите... ‚ы волнуетесь?
- Ќет, что вы, просто видно неважно... џ ничего не думаю.
- Џогодите. ‚от ему несут ужин, сейчас увидите.
џ вижу, как за стеклЯнной перегородкой зажигаетсЯ новаЯ лампочка,
входит нЯнЯ с подносом, на котором только одна миска, одна кружка и хлеб.
Ћна присаживаетсЯ на край постели, и когда сетка под ней прогибаетсЯ,
белое лицо лежащего, похожее мертвой неподвижностью на слепок, на маску,
какие снимают с великих людей на памЯть, только странно видеть такую маску,
хмурую, курносую, с отсутствием осмысленного выражениЯ, какое даже у
спЯщего не бывает, вдруг угрюмо оживлЯетсЯ: из-под одеЯла выползает худаЯ
рука.
ЌЯнЯ его начинает кормить, а он, как маленький, который хочет и не
умеет "сам", цеплЯетсЯ за ее руку, когда она несет ложку ему ко рту, и
заранее широко открывает рот.
- Ќет, - говорю Я. - Ќет! Ђ что вы так смотрите? Ќе видала Я его, в
жизни не видала.
- џ разве смотрю? - удивлЯетсЯ сестра. - •отЯ, может, правда. ‚ы
думаете, не бывает, что так вот посмотрЯт и отказываютсЯ? Ѓывает.
- Ћт своих?
- Ѓывает все на свете. “-у, как еще бывает!
- ‚от этого знаю, - говорю Я.
- Ћ?
- Њы его к вам привезли сегоднЯ! ‚ы только одеЯло сменили, одеЯло не
наше.
- „а, это сегоднЯшний... †алко, вы так поздно приехали, про кого же
это ’атьЯна звонила?
- Љто это ’атьЯна?
- ‘естра Џортугалова, вы же ее спрашивали.
Њы выходим в коридор, спускаемсЯ в вестибюль опЯть. …ще издали слышно,
как …всеева ругаетсЯ с нашим шофером, который рветсЯ ехать домой.
ЋказываетсЯ, девушка, которую просили сходить за Џортугаловой, не застала
ее дома, и теперь шофер бунтует, не желает больше ждать.
- Ђх, дома ее нет? - удивлЯетсЯ сестра, котораЯ водила менЯ наверх. -
‡начит, она и не уходила никуда. ѓде-нибудь здесь.
‚от отсюда, с этой минуты, Я вдруг плохо помню, что было, то есть все
помню, но путаю, что после чего. Ќаверное, кто-то нашел Џортуталову и это
она менЯ повела, а Я опЯть шла, куда менЯ вели, и через перегородку с
мелкими стеклами увидела, узнала на подушке лицо, родное лицо моего
мальчика, постаревшее длЯ других, но длЯ менЯ только усталое, замученное
лицо мальчика, моего ‚али, ‚афельки.
Џортугалова стоит и ждет, Я не знаю, что сказать, она все ждет, пока Я
наконец наберу столько воздуха, что смогу выговорить:
- Њой.
- ’очно?.. Ќу, вижу, вижу... Џочему же вы, однако, сказали, что у
ваших детей другаЯ фамилиЯ?
- ќто правда. Ќаверное, Я с ума сошла... ‡атмение. “ него-то... “ него
же одного из всех фамилиЯ моЯ... ’верской, да.
- —то же он, не родной? “ вас что, не все родные?
- ‚се, и он родной, Я же говорю, мой.
- “ нас кое-какие данные были: ’верской. Ђ что такое ’верской?
”амилиЯ? €ли так кто-то вспомнил, что был тверской парень!..
‘иделка присаживаетсЯ к нему и начинает кормить, но лицо у него
остаетсЯ неподвижным, замкнутым. Ћна привычно, ложкой слегка разжимает ему
зубы, и он слабо сопротивлЯетсЯ, с отвращением, нехотЯ проглатывает жидкую
кашу и опЯть сжимает зубы, до следующей ложки.
Џортугалова ждет, потом смотрит мне в лицо и еще раз спрашивает:
- Ќу?
- Њой же, мой! - повторЯю Я. - —то вы еще спрашиваете? Њожно мне к
нему?
- ”амилиЯ его, значит, ’верской действительно? ‘пешить, к сожалению,
вам нечего. …ще все увидите. ‘начала пойдемте со мной.
ЋпЯть она менЯ куда-то ведет, приводит в комнату, зажигает настольную
лампу.
- ‚ы писать сами сейчас сможете?
- —то писать?.. Ђ что с ним?
- ‚ам все объЯснит врач. Џишите, что опознали, и все его данные.
Њожете?
- ѓоворите. џ могу.
- џ только позвоню врачу. ‡начит, фамилиЯ? “ нас камень с души - ведь
он неопознанный: мало их, рЯзанских, тверских и всЯких...
- Ђ он сам не говорит?.. Ћн... - Я все хотела, никак не могла задать
этот вопрос. - Ћн... не слышит, а глаза?
- ЉонтузиЯ, да и потерЯ зрениЯ в результате контузии... Ќет, Я не вам,
ѓригорий Њихайлович... ѓоворит Џортугалова, вы можете представить, тут
опознали нашего последнего, насчет кого мы сегоднЯ звонили, действительно
’верской, и отыскалась мать... Ћна тут у вашего кабинета сидит, пишет...
•орошо, конечно, подождет... - вешает трубку.
- Ћн просит подождать, сюда идет... Ђ вы лист весь испортили,
погодите, Я вам другой дам. ‚от. ‚ы же в госпитале работаете, пора
привыкнуть. ѓлаза у него целы, контузиЯ, это часто восстанавливаетсЯ.
—астично или совсем... Ќо наше положение - лежит, не говорит, не слышит и
слепой. …го вывезли на самолете из партизанского района - с ним одна
записка была. ‚ообще немножко загадочный, потому что слух-то вроде у него
есть, но слова до сознаниЯ не доходЯт, смысл... —то же вы с бумагой
делаете? ЋпЯть испортили, всю закапали. ‚се-таки он живой, его лечить
будут, вы подумайте, а скольким хуже бывает?
- Ђ потом мне его отдадут?
- Џодлечат же его у нас сперва. ‚ы его возьмете? “словиЯ у вас есть?
- Љакие условиЯ? ‚се есть... —его еще?.. Љонечно, хоть сейчас возьму.
Љак отдадут. Љровать есть, комната. —его еще?
- Џрекратите это! - слышу Я голос. - џ сказал!
‚оенврач входит стремительно, так что распахнутый халат развеваетсЯ на
нем, как плащ. Ћн тут какой-то главный, по голосу сразу слышно: показалось,
что он рЯвкнул на человека, который так и отскочил обратно за дверь. Ђ ведь
он вполголоса сказал. „аже тише, чем обычно разговаривают два человека,
сидЯ рЯдом за столом.
- Ќу, что тут? - Ћн говорил все так же властно и быстро, вполголоса.
- ‚от она заЯвлЯет, что опознает. —то ЯвлЯетсЯ матерью этого...
- ‡наю которого. ’ак это вы? ‡начит, вы его видели?
- —ерез стекло только. Ђ мне к нему вы разрешите?
- ‚ы знаете, что он не видит и не слышит?
- ‘казали вот... Ђ это... навсегда?
- Њы же тут лечим, ничего не бывает навсегда, кроме смерти.
- Ќо жить-то он будет?
- „а, отчего же ему не жить. ‚полне.
- ‘лава богу... € тогда вы его мне отдадите?
‚рач оборачиваетсЯ к Џортугаловой:
- ‡аЯвлЯет, что ЯвлЯетсЯ... ‚ы что, сами не видите, что мать? Ђ не
"ЯвлЯетсЯ"...
- ‘тароверцева тоже была мать, - обиженно, глЯдЯ в сторону, говорит
Џортугалова.
- ‘терва, а не мать.
- Ќе одна она. Ђ эта...
- ‘терва, а не жена!
- Ђ можно мне сейчас к нему, а, товарищ военврач?
- ‘ейчас мы пойдем вместе. ‘перва только выслушайте, что Я вам
скажу... Ѓросьте вы эту писанину, вы менЯ слушайте. …го доставили после
аварии самолета в таком состоЯнии. ‘обственно, какаЯ там авариЯ, их сбили
при перелете линии фронта, с какого-то партизанского пЯтачка летели. Ќаши
даже видели, как падал и горел самолет. Ќо на нем ожоги несущественные
были. …му повезло... его наши подобрали - вот в таком состоЯнии. Ѓольше
никого.
‚ каком он состоЯнии был до аварии? Ћн был забинтован, заживающие
раны, - значит, его переправлЯли на Ѓольшую землю раненым. ‹егких не
переправлЯют, как вы понимаете.
Џри нем нашли записку карандашом: "’верской, по предположению". Ћн кем
был?
- џ написала. €стребитель, летчик.
- „а, да... ‚есьма возможно. ’ак вот что, идемте, если хотите, но не
ждите ничего хорошего, вообще ничего не ждите, хорошо? ‘луховой аппарат у
него как бы действует, то есть он может действовать, но в сознании он не
облекаетсЯ в определенную форму, слышит, но не понимает, что ли... Њежду
сигналом и сознанием - заслонка, - это не то что просто весь аппарат
сломан... Њы будем, конечно, принимать свои меры. ‚ы мою мысль понимаете?
Ќапример, и с глазами - если их нет, то и суда нет. Ђ когда они целы, но не
видЯт, тут поле деЯтельности длЯ нас не закрыто...
Њы проходим через вестибюль, и …всеева кидаетсЯ мне наперерез. Ќе с
радостью, а с ужасом.
- ’ы что, неужели тут сына нашла? Ћй, судьба какаЯ. Љакой, какой он?
Ѓезнадежный? Ћй... ђодной сын?
- ќто еще кто? - быстро проходЯ мимо, отмахиваетсЯ военврач. - Ќе
мешайтесь... ‚едите себЯ спокойно, Я вам скажу, когда можно будет подойти.
Џалата маленькаЯ, на четыре койки, прохладно, шипит в тишине
отопление. Ћчень уж тихие все четверо, что тут лежат. ‡а черными окнами на
морозе голые сучьЯ, освещенные лампой из комнаты.
‚оенврач, обе сестры и нЯнЯ, собиравшаЯ миски после ужина,
разговаривают так, будто никого, кроме них, в палате нет.
Џортугалова по знаку врача откидывает одеЯло, оголЯет живот одному.
‚рач подсаживаетсЯ на койку. Ќажимает рукой на живот, мнет потихоньку,
сосредоточенно-вдумчиво глЯдЯ в сторону:
- ќтого готовить на операцию...
‹ежит с закрытыми глазами, морщитсЯ, слегка мычит, когда давЯт на
живот, а когда говорЯт про операцию, это его как будто не касаетсЯ. Ђ вот
когда его снова прикрыли, опЯть - касаетсЯ, это он чувствует.
‘реди громких разговоров, пока они переходЯт от одной койки к другой,
Я стою, смотрю в лицо сыну, моему последнему сыну, и все крепче зажимаю рот
ладонью. ‹ицо безжизненное, тупое, даже страшнее - отключенное от того, что
здесь, вокруг него. ’очно он в каком-то другом месте... Њожет быть, это
теперь только Я так думаю? ‘корей всего, только теперь. Џотому что так оно
и было на самом деле тогда - он и был в другом месте, совсем другом,
ужасном, но узнала Я это после.
‚оенврач подходит энергичной походкой, властно берет ‚алю за руку,
стоЯ слушает пульс, но его отзывают, он быстро откладывает руку от себЯ, и
она так и остаетсЯ, неудобно, нелепо повернутаЯ ладонью вверх, лежать
поперек груди, как неживаЯ.
- Ќу что? Њожет, пойдемте отсюда?
Џортугалова трогает менЯ за локоть, а Я все жду, когда врач мне
разрешит подойти, все боюсь что-нибудь испортить, не знаю что.
- Њожно мне подойти ему руку поправить? - спрашиваю Я, еле разжав
ладонь на губах.
- Џодойдите, подойдите, - говорит врач. - џ сейчас подойду тоже.
ђука, длЯ менЯ неожиданно теплаЯ, страшно худаЯ, но тЯжелаЯ, Я бережно
поворачиваю, кладу ее ладонью книзу, прижимаюсь к ней щекой и целую и, став
на колени у койки, глажу ее своей щекой, кажетсЯ, мокрой щекой.
- Ќу вот, нашли... - говорит доктор очень неопределенным, совершенно
неслужебным тоном и не торопит менЯ, хотЯ Я мешаю ему, не отпускаю руку,
котораЯ ему нужна прощупать пульс.
- Ќашла... Њне можно теперь к нему приходить?
€ тут Я слышу испуганный, торопливый голос, почти крик Џортугаловой,
она говорит что-то вроде: "Ћй, товарищ доктор, что это такое? ‚ы
посмотрите. ‹ицо... лицо, поскорей!"
џ вскидываюсь, выпрЯмлЯюсь, и мы, наверное все, кто есть в комнате,
смотрим ему в лицо, с которым происходит что-то пугающее. …сли бы это
неподвижное лицо было покрыто известью и вдруг застывшаЯ корка стала
лопатьсЯ у нас на глазах, рассыпаЯсь в куски, - вот так бы это выглЯдело.
…го глаза слепы, но лицо - стало видеть, это невозможно по-другому
сказать, все оно оживало у нас на глазах: лоб, затрепетавшие веки невидЯщих
глаз, углы рта, складки кожи, он глотал воздух, как твердые комки, с
напрЯжением, с трудом, у него перекатывалсЯ кадык, он закашлЯлсЯ коротко,
грубо, хрипло, промычал невнЯтно и вдруг легко и прерывисто, Ясным детским
голосом очень тонко выговорил: "Ња-ма... ма" - и протЯнутыми в воздух
руками потЯнулсЯ, стал шарить и схватилсЯ за менЯ...
- Њама, где Я? - Ћн, вцепившись, не отпускает менЯ, как будто боитсЯ,
что Я вырвусь, и повторЯет: - Њама, мы где? ѓде Я сейчас?
€ тут Я совсем ничего не могу вспоминать подрЯд. “же не могу теперь не
знать того, что узнала потом. Ќе могу вспомнить, что думала, как было,
когда Я только без памЯти его обнимала, еще не знаЯ. Ќичего не знаЯ, как
знаю теперь. ‚се, что он рассказал мне потом.
"...‚се обыкновенно так было на аэродроме в тот день. Њы позавтракали,
Я вышел во двор покурить, воздух до того свежий, Ясный, осень только
начинаетсЯ - кое-где понемножку желтеет, а так все еще зелено.
Џрохоров †енЯ мне говорит:
- Љакой воздух, чисто длЯ загородных экскурсий! Џрозрачность до чего!
- „а, - говорю, - очень подходЯщий длЯ экскурсий. € особенно длЯ
прицельной бомбежки!
‘меетсЯ:
- Љто про что, а заЯц все про морковку. Ќа-ка возьми пачку - попробуй
сигареты трофейные, нам пехота прислала целый Ящик. ‡а наш подвиг.
- ‡а какой?
- Ђ прошлую пЯтницу. ‡абыл? €м очень понравилось, как мы перехватили
тех... ну, которые их бомбить начали. Џехота этого не любит.
џ попробовал сигарету, даже закашлЯлсЯ, очень паршиваЯ.
- Ќет, ты не бросай! - говорит †енЯ. - ‘перва противно, а немножко
втЯнешьсЯ, терпеть можно.
Ќу, Я потЯнул, потЯнул и все-таки бросил:
- Џускай ее ѓитлер курит!
‚от и все... Ќет, еще подавальщица нашей столовой ЌадЯ, симпатичнаЯ,
выходит и мне говорит:
- —то ж вы поросенка на столе бросили? Ќе совестно? - и подает мне
поросенка. ќто она мне на счастье подарила, а Я его на столе забыл.
Џоросенок мЯгкий, ватный, что ли, такой розовый, с мизинец величиной. џ
извинилсЯ и кладу его в карман. Ќу и все. …ще в воздухе, когда мы круг
делали, Я глЯнул вниз: леса, желтеет, кое-где красное рдеет, сверху
красиво.
€ дальше все было одинаково, как всегда. Ќе так все складно и ловко,
как рисуетсЯ приезжему корреспонденту в штабе дивизии, ну и не так ужасно и
страшно, как другим кажетсЯ. ‚се сколько раз уже бывало. ‚озвращались
домой, бомбардировщики, которых мы прикрывали, и трое истребителей:
Џрохоров †енЯ, Я и еще Џрохоров Ђльберт, два Џрохоровых было, только они не
братьЯ, не родственники, а просто вместе летали, и вот мы видим:
выскакивают из облаков истребители фашистские. ‘тараютсЯ к бомбардировщикам
добратьсЯ. Њы, конечно, ввЯзались с ними в бой. џ одного выбрал, иду в лоб,
однако он тоже в лоб и никак не думает отворачивать. ‚от черт, упрЯмый. џ
открыл огонь в подходЯщий момент, не поторопилсЯ, даже уверен, что хорошо,
прЯмо чувствую, что не мимо. ‚се как со мной уже бывало, и вдруг что-то
такое, чего никогда не было. —то такое?.. ‚идимость пропала, и Я будто
нырнул куда-то. Ќу, думаю, все - сбили, а вроде будто и нет. Ќо почему-то и
видимости нет. Њотор работает, и Я, к удивлению, лечу! ‘о лба течет что-то,
заливает глаза. Ђга, думаю, это где-нибудь голову задело, залило глаза. €
вот перчаткой протираю глаза, протираю, ничего не понимаю, все на месте,
только мне как-то немножко равнодушно все, вроде сквозь сон. Ќо в общем-то
понЯтно, что Я ничего не вижу, а лечу, куда сама идет машина. € даже не
знаю, в какую сторону - к фронту, или вдоль линии, или вообще прЯмо в
ѓерманию. „алеко так не долетишь, конечно. Џотом и мотор начинает давать
перебои, и Я нахожусь, может быть, над облаками, и надо мной сиЯет чистое
небо, а Я может быть, уже иду на бреющем и сейчас в какой-нибудь пригорок
врежусь.
‘ижу, сцепив зубы, и жду. Џеребои все хуже. Ќет, уж какие там облака,
с такими перебоЯми мы проваливаемсЯ начисто, сейчас все! ‘лышу какой-то
посвист, треск, толчок, удар! Њотора уже не слышно, менЯ наклонило на один
бок, покачнуло на другой, и все. ќто мы по верхушкам леса резанули. џ жду
удара, нет удара. ‡астрЯли мы где-то на деревьЯх. ‚едь это надо!
‚ голове у менЯ муть и глупаЯ мысль: ай да поросенок, все-таки помог,
значит! Ђ больше ничего умного в голове нет, даже не помню - ремни Я
отстегивал или нет. Њожет, Я вывалилсЯ из кабины, потому что чувствовал,
как лицу горЯчо делаетсЯ, слышал, как потрескивает огонь, машина горит и
ветки кругом горЯт, хвойный дым. ѓорелой хвоей пахнет, слышу, и больше
ничего...
ЊенЯ вроде вовсе не было, и времени не было, ничего не было, и вот
понемногу чувствую, что Я где-то есть. „ышу, могу пальцами пошевелить,
только ничего не вижу, и в голове гул такой, будто в ней мощный мотор
работает, и даже голову трЯсет от его работы.
Џонемногу Я соображаю даже, что сижу и менЯ под мышки поддерживают,
чтоб Я не свалилсЯ, и что-то мне на ухо кричат, спрашивают, а у менЯ мотор
работает, Я плохо разбираю, что мне говорЯт, и стараюсь, стараюсь
разобрать, потому что соображаю, что тут все решаетсЯ - где Я? Људа попал?
‚есь вопрос жизни, ну, это Ясно каждому... € вдруг до менЯ доходит:
русские! Џо-русски менЯ спрашивают, вот какое счастье! Љ своим попал.
џ шевелил губами, наверное, и слышу, тот же голос мне говорит: "Ќу на,
бери, пей! ’ы что, окосел, не видишь?.. џ ж тебе даю!" Ќемного погодЯ,
чувствую, мне тычут к губам какую-то жестЯнку, Я взЯл ее тогда в обо руки,
одной мне не удержать было, отпил немного, и в это времЯ тот же голос
хмыкает и произносит по-немецки что-то коротко, что - Я не понимаю, да и не
слышу почти, только что-то по-немецки. „окладывает, и не докладывает, а
просто, по всей дисциплине, коротко, четко, почтительно. € вот это передо
мной как на картинке все нарисовали. ‚се мне стало Ясно.
џ молчу, ничего не отвечаю, начинаетсЯ допрос по всей форме: кто?
какой части? сколько машин? где аэродром? Ђ Я, идиот несчастный, чуть у них
попить не просил, а? ќто одно счастье, что они не заметили раньше, что Я
слепой! ќто повезло.
’олкает менЯ, орет какой-то дурак, думаю: ты ори, надрывайсЯ, мне-то
тебЯ еле слышно, во мне мотор стучит. Џотом пистолетом в менЯ тыкали.
ЏридавЯт к виску и держат, долго. „о того, что ствол холодный даже
согреетсЯ.
‘перва в животе что-то напрЯгаетсЯ, ждешь, вот сейчас бахнет, и все!..
Ђ когда долго это потЯнулось, Я потерЯл эту надежду, думаю, нет, не
застрелит менЯ, сразу бы могли, а теперь что-нибудь другое будет, похуже.
’ак и вышло - этот разговорщик-то русский на прощанье мне безо всЯкого
смысла, просто от себЯ лично, со злости, как даст по зубам, и тут же менЯ
куда-то поволокли. Џускай тащат, думаю, ногами Я ради вас двигать не стану.
Људа-то привезли, протащили через порог - в дом какой-то, значит, опЯть
посадили на лавку и держат, чтоб Я не свалилсЯ как куль. Љто-то мне тут
глаза промыл. ђука грубаЯ, но, чувствую, умелаЯ, какой-нибудь медик ихний.
Џотом пальцами мне веки растопырил, ощупал. ™елк! ‡ажигалкой у менЯ
водит перед глазами - Я тепло чувствую, и бензин горит - по запаху слышу.
‚олосы на голове стали выстригать, какой-то дезинфекцией промывать,
потом чем-то острым ковырЯли - боль такаЯ, мне кажетсЯ, дырка, наверное, у
менЯ в полчерепа, - и вдруг разом потерЯл Я сознание. •отЯ это самое
неподходЯщее к этому случаю выражение: "потерЯл"! Ѓудто держалсЯ, держалсЯ,
ах, да и выронил! Ђ тут наоборот: избавилсЯ Я от сознаниЯ, освободилсЯ, как
от проклЯтиЯ, но, к сожалению, вернулось-таки оно ко мне, окаЯнное, через
сколько-то времени вернулось! € опЯть Я с тоской соображаю, кто Я и где Я.
Љругом тишина, прелой сырой соломой пахнет, навозом. Џодо мной солома
теплаЯ, а вокруг холоднаЯ, - значит, Я давно на ней уже валЯюсь. ‡апахи
деревенские, но до того тишина! Ќе то что просто тишина, а еще и воздух
ночной, чувствуетсЯ - хорошей ночью пахнет. Љалитка заскрипела, прошли
невдалеке солдаты, куда-то мимо, переговариваютсЯ по-своему, по-немецки. Џо
мЯгкому шаги глухие, а на камнЯх, где замощено, слышно - солдатские
подкованные сапоги. Џошаркали, обтираЯ подошвы, звЯкнули - это автоматы
когда снимали, кольца на ремнЯх, наверное. ‡аговорили - один подвыпивши,
болтает, другой на него вроде шикнет и сам смеетсЯ. ‡ахлопнулась дверь за
ними. ЋпЯть тишина: от ветра сухаЯ трава третсЯ о стенку снаружи -
чертополох ли, вообще бурьЯн какой-то. ‘олома начинает сильно шуршать, ко
мне какой-то человек подкатываетсЯ, шарит рукой, прижимаетсЯ ко мне, к
самому уху даже, шепчет, дышит:
- Ђ тебЯ они били? - џ молчу и молчу, а он горЯчо так шепчет: - Ђ менЯ
ух били! „а теперь так и так расстрел, что тебе, что мне. Ђ в погребе
четверо наших заперты, до утра... ’ы двигатьсЯ можешь? —то молчишь-то,
струсил?.. Ќу молчи, черт с тобой, Я один попробую...
Њне слышно, что он осторожно, быстро начинает копать чем-то. ‘тенка
деревЯннаЯ подрагивает, развороченным навозом сильно потЯнуло, потом сырой
землей. Љопает не на шутку человек, по дыханию слышно. ‡амрет, прислушаетсЯ
и опЯть беретсЯ за свое.
ЏьЯные голоса заспорили недалеко, он все бросил, опЯть ко мне
подкатилсЯ, привалилсЯ.
- ЏьЯнствуете, сволочи!.. Љабы все знали, что Я знаю, так шнапс бы на
землю вылили, дьЯволы! Ћни знаешь чего боЯтсЯ? Ќервничают, ожидают нашего
наступлениЯ, и вот им прощупать до зарезу - на каком участке что
сосредоточивают и все такое! Ћго, да они, никак, тебе голову перевЯзали? -
Ћн, прищелкиваЯ Языком, ощупал менЯ... - –-ц-ц!.. „ело плохо - это они тебЯ
берегут, надеютсЯ из тебЯ что-нибудь выпытать!.. ’ебЯ запросто не
расстрелЯют, нет... ’ы сам покопать-то немножко не можешь? “ менЯ руки
устали... „оски там подгнивши, вдруг да выберемсЯ... а коли подстрелЯт -
так с ходу! ‚се-таки лучше... Ќу лежи, не отвечай, Я без тебЯ... Џес с
тобой. Њы таких повидали: в строю - грудь колесом, а от своих отбилсЯ - в
одиночку и руки по швам... ‚алЯйсЯ тут...
€ он опЯть копает, отчаЯнно, слышу, с хрипом даже, а Я лежу, сердце
колотитсЯ, думаю, а вдруг правда? Ђ вдруг обман?
Ќа дворе опЯть калитка проскрипела... туда... обратно, громко
загорланили, кто-то входил, и тут доска хрустнула, он удачно момент выбрал.
„а, слышно, гнилаЯ доска, как всегда в том месте, где она не на воздухе, не
в земле, а так, присыпана землей на четверть.
- Џротиснусь, пожалуй, - шепчет, - только отдышусь. Џротиснусь, была
не была! џ тут кругом все знаю, мне бы только через огород, а там по ручью
вброд и до самого лесу! Ђ уж там свое царство... ”-фу, вот никак не
отдышусь... Џрощай, браток. †иви до утра. Ђ мне до некоторой степени пожить
тоже охота! ‘частливо оставатьсЯ...
ЋпЯть он копает, возитсЯ, ругаетсЯ сквозь зубы, шепотом:
- ‘атана, и гвоздь откуда-то!.. Ќикак ведь не протиснешьсЯ!
ќто Я все слышу и думаю: а вдруг Я это лежу таким подлецом, не помогаю
товарищу, а он надрываетсЯ, стремитсЯ вырватьсЯ? Ќет у менЯ сил все лежать
да прислушиватьсЯ.
џ приподнЯлсЯ и кое-как пополз, пока прЯмо в него не ткнулсЯ, и он
вкладывает мне в руку обломок косы, и Я рукой ощупываю подкопанный лаз,
соображаю, откуда лучше копнуть. ‘илы у менЯ в руках совсем мало, но Я
напрЯгаюсь, выгребаю землю.
- Џотише ты, - он говорит, - вон уже фонарь во дворе видать, надо
выглЯнуть, что там у них творитсЯ.
- Ђ Я не вижу ничего. џ, кажись, ослеп начисто.
- Ќеужто совсем? Ќу и ну!.. Љак же ты со мной пойдешь?
- Људа мне идти? Ќикуда не уйду. ќто Я тебе копал, иди сам, - и
отодвигаюсь, даю ему место и слышу, как он протискиваетсЯ толчками, с
усилием, и никак не пролезет мимо менЯ в этот подкопанный лаз, и уже
сапогами по земле скребет, отталкиваетсЯ, и Я ему плечо подставлЯю длЯ
упора - и чувствую, весь он ушел наружу. “хо мне ободрал каблуком, а Я лежу
затаив дыхание и жду - уйдет ли, нет ли? ЉаждаЯ минута проходит, и мне на
сердце за него все легче, уже отполз, наверное... а может, до ограды
добралсЯ, и так Я за него радуюсь: ох, думаю, он, может, уже в огородах! €
вдруг он снаружи опЯть ко мне в сарай головой просунулсЯ: "‚ылезай! -
шипит. - ‚ылезай, Я тебЯ выведу. ‡а руку поведу, вылезай живей, может, и
уйдем!"
‚от какой парень, обратно за мной возвратилсЯ, за слепым.
‚ытиснулсЯ Я, куда - сам не знаю. ‘лышу: вставай! џ поднЯлсЯ кое-как
на ноги - ничего, оказываетсЯ, стою. € он хватает менЯ сейчас же за руку и
тащит. ’о он шепнет, и мы к стенке прижмемсЯ, замрем, дышать боимсЯ, то он
менЯ толкнет, и мы ничком на землю повалимсЯ, а то побежим вслепую,
споткнемсЯ да о разгона сами попадаем. € наконец Я чувствую на ощупь, землЯ
рыхлаЯ и пахнет ботвой картофельной, укропом, - значит, мы на огородах, до
огородов добрались.
Џерешли речонку какую-то вброд, держась рука за руку, и по ровному
полю шли долго, сворачивали туда-сюда, мелкие елочки стали ветками
цеплЯтьсЯ. € вот он идет все тише и останавливаетсЯ совсем: кажетсЯ,
говорит, пришли... стой, а то как бы свои не пристрелили. Ќочной птичкой
подает условный сигнал - плачевным птичьим голоском посвистывает протЯжно и
тоненько. € мы стоим, ждем, ждем...
€ наконец отвечает такаЯ же птичка издали.
Њой спаситель дут перевел, будто из-под воды вынырнул.
- ”ф-у... Ќаши. ’еперь все в норме... ќто уж партизаны, точно. - €
правда, шуршат шаги по траве, трещат по сухим веточкам.
- Љто такие? - спрашивают издали чисто по-русски.
- ‘вои, свои!
- —то за свои! Џароль давай.
- ’аганка!
‘лышу, подходЯт ближе.
- „а это Њитька ’елЯгин, никак? “драл?.. Ќу... ну, молодец, а с собой
кого привел?
- ‹етчик, наш, он, понимаешь, сейчас слепой вроде.
- Ђ тебе кто сказал, что летчик?
- ’ьфу ты... ‘амолет давеча в лес врезалсЯ, не видали, что ли?
- Ђ ты, значит, его вытащил и к нам привел? Ђ нам причудилось, будто
того немцы тащили.
- „а... кажись, это он и должен быть. „а говорю, ведь он слепой.
- ‚идали мы и слепых, и косых. ђасшифровывали!.. Ђ ты, дурень, в лес
ведешь за руку, а кого - не знаешь! ‡а это знаешь что полагаетсЯ?
- „а, братцы, свой же парень, что вы... Ќу, сразу же можно определить.
- —то он сам-то молчит? Џо-русски плохо выучилсЯ? ’ы погоди за него
разглагольствовать... Ќу-ка, летчик-пулеметчик, кто ты такой есть? ’олько
не крути кривду, разом давай. “ нас времЯ на учете!
- Ћн все верно сказал, - отвечаю.
- Џроверим. Љак звать?
- ’верской.
- Ќу, дальше, какой части, как командира фамилиЯ, мы проверим, не
беспокойсЯ.
ѓолос басистый, злой, властный. Ђ с чего ему добрым быть - партизаны.
Ћни живут кругом карателЯми окружены, Я все радостно усмехаюсь и отвечаю
ему терпеливо, мне даже его злоба приЯтна - таким, думаю, тут им и надо
быть, таких голыми руками не возьмут! Ћни переругиваютсЯ с моим товарищем,
тот менЯ защищает, а мне их обоих обнЯть хочетсЯ - свои же, свои, это
понЯть надо, и Язык такой хороший, хотЯ и со всЯкой руганью, да это-то
наплевать.
Ћднако болтать Я с ними не стал, говорю, чтоб вели к командиру ихнему,
там поговорим, а не тут, на лесной опушке.
Ћни сперва поспорили, потом зашептались, ладно, говорЯт, пошли, -
опЯть дают мне руку, идем, вправо, влево сворачиваем, в самую чащобу, в
глубь леса менЯ уводЯт и уже идут не таЯсь, - значит, тут они полные
хозЯева. Џо дощатому мосточку через ручеек или речонку переходим, и
привели. Њне слышно: кругом люди стоЯт, один шевельнулсЯ, другой кашлЯнул в
кулак, на менЯ уставились, наверное, и Я представлЯю себе - тут какаЯ-то
леснаЯ полЯна, землЯнки, значит.
ђуку мою бросили, и Я стою и жду, когда позовут командира и Я ему все
четко объЯсню.
‘тою, будто на какой-то вышке, очень высокой, с закрытыми глазами, и
дощечка подо мной узенькаЯ, и менЯ уже пошатывать начинает, и именно тут
слышу звук, ужаснее какого длЯ менЯ в то времЯ и быть не могло: заскрипела
калитка, отворилась, заскрипела, пристукнула, затворилась, и звук этот Я ни
с чем не спутаю: Я его будто целый год слыхал, пока валЯлсЯ в сарае на
соломе. Ќа всю жизнь запомнил. Џривели менЯ в аккурат в тот двор, откуда
вывели! Љругом, значит, поводили и обратно привели.
- Ќу вот, браток, - говорит мне мой сволочь-спаситель, - ты на месте.
’ребовал командира - командир отрЯда перед тобой! Ћтвечай...
€ тут от этой невыносимой подлости Я сошел с ума: кинулсЯ прЯмо на
этот голос, схватил кого-то и стал рвать его и душить, менЯ бьют, а Я всех
рву, вслепую, кого могу достать. Ѓезусловно, Я тогда был бешеный, потому
что был же Я очень ослабевший, и все это вслепую, а они-то видЯт, куда
бить, но все равно получилась свалка - менЯ кто-то сапогом, а Я в ногу
вцепилсЯ и его к себе рву, и тот весь на менЯ рушитсЯ, и они никак менЯ
из-под него не могут окончательно достать, удивительно даже, сколько
возились.
Џотом менЯ одолели, и было все, как бывает, - одинаково: допрашивали,
повЯзку с головы сорвали, все вообще срывали и по голове били, сперва
осторожно тыкали, боЯлись вовсе убить, потом разошлись и потерЯли всЯкую
осторожность.
џ мертво молчу, но одного боюсь ужасно - вдруг, очутившись без памЯти,
Я что-нибудь проболтаю в бреду. € вот, к примеру, они менЯ спрашивают,
сколько каких машин, и Я, предположим, знаю: истребителей двадцать один, а
Я себе внушаю, что восемь, восемь, восемь, сам себЯ путаю. Љогда прибыло
пополнение? џ знаю, что позавчера, а себе твержу - весной, весной,
представлЯю себе весну. € знаю рощу с оврагами, где наши танки
сосредоточиваютсЯ, и Я ее стираю из памЯти - нету такой рощи, хотЯ Я ее с
воздуха видел. Ќету! € она стараетсЯ, и делаетсЯ пустое место, потом даже
озеро заливает это место, и Я говорю себе: да, озеро там, озеро!.. € уже
сам путаю, где правда...
‚оскресаю к жизни в полной тишине, ну и во тьме, конечно, добили они,
что оглохнул наконец. Ћчень мне холодно, Я трЯсусь от холода. ‚алЯюсь Я на
мокром в одном белье, а менЯ еще кто-то трЯсет и теребит, а что с менЯ
взЯть? џ не ваш, Я ушел...
џ и вспомнить не смогу, даже если захочу теперь. Ђ кто захочет
вспоминать? Ћдного раза хватит, не то что опЯть вспоминать. Џочему-то Я не
умер, похоже, менЯ куда-то тащили, перекладывали. ‡убы разжимали. ‹ьют
воду, глотаю. Ќе Я, горло глотает, чтоб не захлебнутьсЯ. € это так долго
было...
€ вот Я покачиваюсь где-то между небом и землей и вдруг с изумлением,
как сквозь сон, начинаю расслышивать слабый звук, и он все громче, быстро
нарастает, потом прЯмо гремит - непонЯтный своей громкостью, и долго спустЯ
Я соображаю, что это капли, дождевые капли капают в воду, в лужицу, и после
глухоты и тишины этот вернувшийсЯ звук мне показалсЯ такой, будто барабаны
бухают.
Џотом Я нормально стал понимать все на слух. Ќо Я уж начал молчать, ни
за что не показываю, что слышу, а они, эти, кто вокруг, не то верЯт, не то
нет - свою тЯнут какую-то линию. џ не рассуждал, что они там затеЯли, мне
сперва и думать-то свЯзно не удавалось. Ѓыло во мне только одно: молчать.
Њолчать до смерти.
Љормит менЯ какаЯ-то, по голосу вроде старушка, ведьма слащаваЯ,
подколоднаЯ. ‚ рот мне кашу сует и все приговаривает, и все чисто
по-русски, а с фальшью, вроде бы баюкает. € между делом проклинает
фашистов, совсем даже не к месту, среди разных присказок да причитаний
вставит. џзык-то русский, да Я-то его хуже всех и боюсь. Њолчу.
Љакие-то приходЯт, про менЯ все расспрашивают, не говорил ли чего? €
фамилию мою знают. Ћткуда же? Ђ так, по разговору, они вроде партизанские
дела обсуждают.
џ молчу.
„ругой раз эти же приходЯт, слышу, как дверь отворилась и на менЯ
морозным воздухом пахнуло, со снега, - значит, уже крепкаЯ зима.
€ менЯ так это добродушно, так ловко расспрашивать стали. ђаз уж зимой
запахло, менЯ сомнение берет - что же из менЯ они выпытать хотЯт? Љак будто
все всЯкое значение потерЯло. Ђ ведь что-нибудь, значит, длЯ ихней пользы
нужно, раз они менЯ кормЯт. € старуху ко мне подсадили.
Ћдин присел и стал закуривать. Ђ автомат около менЯ прислонил, у самой
моей руки. џ медленно, медленно, как букашка ползет, пальцами повел
потихонечку и ощупал. ’очно. Ђвтомат немецкий. € тут во мне так и
вспыхнуло: закурил он с шиком от зажигалки. Ќе скручиваЯ самокрутку, а
готовую сигарету, и запах этой сигареты Я запомнил: немецкаЯ сигарета,
знаю, пробовал.
џ и так молчал. Ђ тут уж Я как мертвую задвижку за собой задвинул.
Ќавсегда.
џ даже во сне молчал. ЏриснитсЯ мне, что Я сейчас заговорю сонным
разговором, и Я от страха, от тревоги просыпаюсь. џ во сне всегда помнил
свое главное: молчать. ’ут уж не в военной тайне какой-нибудь дело стало, а
так: ответ за всю подлость, за все, за все, одно у менЯ оружие боротьсЯ -
молчать. џ никому, ни в чем ни на сколько не мог верить. Љак-то музыку
потом услышал, Я и музыке не верю - это она менЯ усыпить, успокоить хочет,
сволочь, играй, Я тебЯ все равно как не слушаю.
Џотом мне стало казатьсЯ, что вправду разучилсЯ говорить, Я стал
вспоминать слова про себЯ... стал старатьсЯ думать по порЯдку - направлЯть
свою мысль, куда мне хочетсЯ, потому что без порЯдка с ума сойдешь. Љто Я?
‘олдат, летчик. ’ак. Ќо Я списан, как моЯ машина, что сгорела в лесу. Ќо Я
два с половиной самолета сбил - один вдвоем с Ђльбертом. ќто точно... Ќет,
последний-то тоже не ушел, упрЯмый этот черт, который так и не отвернул,
одинаково со мной упрЯмый!..
ќто все так, и теперь Я как в отпуске. ‚ вечном отпуске, бессрочном.
Њолчу.
Љому Я теперь нужен? —то мне осталось? Љто тут сейчас со мной? Љто со
мной в темноте? Ќа чужой койке, среди врагов и всЯких этих предателей, кто
со мной в постоЯнном ожидании еще худшего? ‚едь не зрЯ менЯ держат. Ќет.
—то-то еще будет!
€ вот Я начал разбиратьсЯ: кто Я и что во мне есть. Ѓабку вспомнил. Ќе
хочу бабку. Ѓеспризорщину - не хочу, да и смазалось это все во мне, точно
во сне снилось: чумазые ребЯта, одичалые, гремучие тормозные площадки и
буфера, какие-то подвалы, чужие огороды, асфальтовые котлы, вшивые вокзалы
- не надо мне этого.
€ вот, странно как-то, не подрЯд, а скорее от конца к началу, стало
мне вспоминатьсЯ, как это мы жили так хорошо, семьей, Ѓорю вдруг вспомню,
как он чертил и разрисовывал, как всегда, какой-то невообразимый будущий
дом, где все будут жить среди такой красоты и удобства, что все будут
счастливы и никто не будет ссоритьсЯ. Ђ когда он вышел из комнаты, ЉатЯ
пририсовала чертенка на трубе, сидит, йогами болтает, и ЃорЯ возмутилсЯ,
покраснел, и они передрались на диване, вернее, он ее здорово отшлепал, а
она оцарапала ему ухо и сама разревелась, просто ужас, и ЃорЯ длЯ ее
утешениЯ к своему дому пририсовал повсюду всЯких чертенЯт и мартышек,
уродцев - очень смешных, и они как будто высовываютсЯ из окон, танцуют на
крыше и вообще по всему дому валЯют дурака. € ЃорЯ подсовывал рисунок Љате
под нос, а она от обиды отталкивает его, хлюпает распухлым носом, а мельком
взглЯнет и уже рассмеиваетсЯ, и опЯть отворачиваетсЯ плакать, но как
следует уже не получаетсЯ, и она сама ужасаетсЯ и смеетсЯ: "€диотик, ты же
теперь весь чертежик испортил!"
€ Я радуюсь, что они помирились, но главное - Я их люблю обоих, Я даже
тогда знал, что люблю! € тут входит мама и просто зовет пить чай, и это
почему-то до того хорошо! Њы сидим все за столом, слева ЉатЯ, а сбоку за
углом стола ЃорЯ, а у менЯ свое кресло, низенькое, продавленное - мое,
потому что Я самый здоровенный, а ЉатЯ сидит на †юль ‚ерне - толстом, с
иллюстрациЯми, в обложке с красными уголками - старинное издание. € Я долго
это вспоминаю - вижу не наглЯжусь. Ћ другом даже стараюсь в этот день не
думать, а то вдруг мало останетсЯ на потом. Ђ в другой раз опЯть припомню
другое, и так до самого начала, до щенка ‡евки, как он вырос потом и
состарилсЯ. ‘ него ведь началось мое детство и всЯ остальнаЯ жизнь пошла...
вот до этой темной койки...
€ все Я переношу уже без страха. ЋпЯть у менЯ разными голосами
выпытывают, один успокаивает, другой строгостью со мной стараетсЯ.
ђаза два менЯ куда-то перетаскивали. ‘таруха уже исчезла, другие
какие-то поЯвились, потом стали все про самолет говорить и менЯ вроде в
самолет втащили, а Я и в самолет не верю. Ќет, потом чувствую, летит!.. Ќу,
значит, в самую глубь менЯ решили отвезти, от ђоссии, наверно, за тысЯчу
километров, это ведь все недалеко от фронта было все-таки, а теперь,
значит, в лагерь или в гестапо, так Я жду.
€ тут Я часто стал как-то отходить в сторонку от сознаниЯ и стал
путать - не то Я опЯть на фронте куда-то лечу, не то менЯ в Ѓерлин везут.
ЋпомнишьсЯ, лежишь в тишине, кто-то около менЯ в тихое времЯ, ночью,
наверное, сопит, показывает, будто спит.
‘о мной и тут заговаривать начинают, но осторожно прощупывают. Ќу, Я
понимаю, все это цветочки, возьмутсЯ за менЯ и по-настоЯщему. †ду. Њолчу.
Људа же это менЯ привезли? ‚се равно в плену. џ молчу, а вокруг так
мелькнет, будто нечаЯнно: "‚ Њоскву бы надо"... или "из Њосквы сейчас
привезли". ‹адно, думаю, в этой Њоскве Я уже был, хотЯ тут работа тонкаЯ,
сигарет не курЯт, и по-немецки никто не проболтаетсЯ, и у девушки одной
голос такой приЯтный. “ такой стервы, служительницы тюремной, а голос такой
- вот ее бы первую, именно за этот голос, по башке бы кулаком и трахнул...
так подумал, и самому смешно - в кулаке у менЯ силы, как у трехлетнего, и
весь Я высох, как сушеный стал.
Ќемного у них времени на их эксперименты со мной осталось - оно и
лучше, а то другой раз от слабости жалко себЯ делаетсЯ, да не того себЯ,
какой Я тут лежу, в этой камере заключениЯ с решетчатыми окнами, в
берлинском дворе, а того, какой Я был когда-то с ребЯтами, с мамой... „а,
того жалко, а этот все равно пропал.
Ћднажды лежу Я в своем подземном гестапо, толкают мне кашу в рот, жую,
глотаю, да и каша-то не русскаЯ - рисоваЯ каша! „а и рис какой-то не тот.
Џокормили.
Љругом ходЯт, говорЯт, Я уже и не прислушиваюсь, менЯ тут как будто
нет, только тоска ужаснаЯ, очень Я устал последнее времЯ, и кажетсЯ, все,
что вспоминать мог, уже вспомнил, и такое оцепенение нападает, что мне уже
все равно, только бы кончилось поскорей.
€ прорываютсЯ ко мне какие-то звуки, что это - не пойму, только из
другого мира, вдруг сквозь стены и все решетки моего подвала, сквозь
подлюжные, проклЯтые голоса - почему-то прорезываютсЯ. € Я не понимаю, что
они значат, а хватают менЯ прЯмо за живое сердце, и все во мне
переворачиваетсЯ, и как будто гремит сигнал тревоги.
€ вдруг как чудо какое... ѓолос мне говорит одно: "Ќашла"... € еще
что-то... ќто неважно, Я по одному голосу ее как будто уже все знаю! ‘тены
вокруг менЯ рассыпались, мир зашаталсЯ, Я как из-под земли вырвалсЯ,
потЯнулсЯ к ней, только спрашиваю: "ѓде Я?", чтоб она мне еще сказала, хотЯ
ведь уже знаю по одному звуку ее голоса, что Я на ђодине, разве она могла
бы так говорить, если б мы не на ђодине были. Њама-то?.. џ уже разом, с
первого звука все понЯл, только растерЯлсЯ, вцепилсЯ, испугалсЯ, дурак: а
вдруг да она опЯть исчезнет..."
...ќто все потом, потом он мне рассказал, а в ту минуту, когда мы
схватились друг за друга и он все повторЯл: "ѓде Я?", а потом: "Њама, где
мы?", Я всего этого не знала, но, как мне кажетсЯ теперь, все главное Я
сразу понЯла. „а нет, не кажетсЯ, понЯла, что с ним. ’олько не знала, как и
отчего. Ђ вот теперь, вспоминаЯ, уже путаю, что знала и что узнала после
этих первых минут встречи, когда Я его только нашла.
‚оенврач, крепко потираЯ руки, наблюдал за нами и говорил кому-то,
кажетсЯ вовсе не нам:
- ‘покойно... ‘овершенно спокойно. ‚полне закономерно... - или что-то
в таком роде.
џ тоже потом только понЯла, отчего встрепенулись, взволновались даже
сестры и нЯнечки, Я ведь не знала, что он уже пЯтый месЯц лежит, не
разжимаЯ губ, и молчит, один в темноте лежит, в плену, в гестапо, среди
предателей, и насмерть молчит, как замолчал на первом допросе.
Ћн сжимал мои руки в своих, не выпускаЯ, а Я ему как сказку
рассказывала, глЯдЯ в его костлЯвое, со впалыми щеками и темными глазницами
лицо, а он и слушал как волшебную сказку, когда Я говорила слова: дом
отдыха... военврач... нЯнечка... столько-то километров по шоссе, а там
Њосква... за окном деревьЯ в снегу, слева два окна, а нЯнечку, правда,
зовут ”росЯ, вот она рЯдом стоит с пустыми мисками от рисовой каши, на тебЯ
смотрит - это она тебЯ кормит.
- „а, а зубищи как стиснет, еле разожмешь, ложку просунуть, каждый
раз.
- ”росЯ?.. џ больше не стану.
- Ћй, да ну уж ладно тебе!.. - ”росЯ как будто с возмущением рванула
со стола поднос и, жалостно сморщась, быстро пошла к двери, на ходу
стараЯсь вытереть щеку о плечо.
џ все рассказываю, и он менЯ не отпускает, Я точно создаю заново длЯ
него мир из пустоты, строю дом, накрываю его крышей, сажаю деревьЯ, уже
большие, белые от снега, населЯю мир людьми, рассказываю комнату, потолок и
даже койку, на которой он лежит, строю Њоскву неподалеку и поселЯю там себЯ
и Љатьку-маленькую. Ћ Ѓоре и Љате Я ничего не говорю - еще успеет он
узнать, что никого у нас уже нет, - Я думала в это времЯ, что ЃорЯ убит,
так же как про ‚алю думала. Ќо ЃорЯ был жив - он погиб гораздо позже, но в
тот день Я думала, что его нет.
Џотом надо было прощатьсЯ, уговариватьсЯ, когда Я опЯть приеду.
Џортугалова сказала, что Я могу звонить ей по телефону, она будет
передавать.
Ќадо прощатьсЯ, и мы прощаемсЯ успокоенные, шофер беситсЯ, грозитсЯ
уехать один, а …всеева тоже беситсЯ и не дает ему уехать, и оба грозЯт друг
другу военным трибуналом и вечными мучениЯми совести на том свете.
џ спускаюсь по той же лестнице, и вокруг менЯ, сзади и спереди,
спускаютсЯ какие-то сочувствующие провожающие, изумлЯютсЯ: такое
происшествие - пЯть месЯцев молчал, а мог говорить, оказываетсЯ!
оферу менЯ убить хочетсЯ, но при военвраче он еще держитсЯ. џ
одеваюсь, кто-то мне даже помогает, когда Я не сразу попадаю в рукава.
- —то такое? - повелительно спрашивает кого-то военврач. ‘верху следом
за нами спускаетсЯ дежурнаЯ сестра и останавливаетсЯ, не дойдЯ пЯти
ступенек до низу. ‘тоит над нами и ждет бесстрастно.
‚рач с вопросительным видом поднимаетсЯ на четыре ступеньки, они о
чем-то очень тихо говорЯт.
- Ћтлично! - громко произносит он. - Ћтлично, что ж, вполне
закономерно... Џройдите с сестрой! ’оварищ ’верскаЯ!
’ут шофер наш просто взрываетсЯ. Ѓьет себЯ ушанкой по колену,
дергаетсЯ, бросаетсЯ к двери.
џ ничего не успеваю спросить, мы с сестрой рЯдом поднимаемсЯ по
лестнице. Ќа площадке она останавливаетсЯ, чуть пожимает плечами и тихо
говорит:
- Ќичего не случилось. Џросто он плачет.
ќто, оказываетсЯ, правда. “спокоившись, он притЯгивает менЯ к себе и в
самое ухо шепчет, еле слышно:
- џ испугалсЯ опЯть без тебЯ!
Љак-то все устраиваетсЯ без менЯ. џ на всю ночь остаюсь.
„о утра мы разговариваем шепотом, вот тут, обрывками, он мне уже
кое-что рассказывал, неохотно, и много еще времени пройдет, прежде чем
узнаю побольше - ему все только слушать менЯ хочетсЯ. Џод утро он засыпает,
и рука его во сне вздрагивает.
Ђ Я смотрю, как смутно проступают за окном веточки, на которые ложитсЯ
тихий, успокоительный, такой мирный, новый снежок, такой чистый, молодой,
как будто детский, праздничный снег, укрывающий всю грЯзь, и лед, и копоть,
и раны земли, будто говорит - все пройдет, все обойдетсЯ. € Я его на весь
остаток жизни запоминаю, как он шел и шел, неторопливо, умиротворенно, а у
менЯ в голове одна мысль: у менЯ будет сын! “ менЯ сын! “ менЯ опЯть есть
сын. Ѓедный, слепой, но живой! Њой сын.
Џо чьему-то приказанию мне ”росЯ приносит завтрак, и Я ем, волнуЯсь,
что опоздаю и как буду добиратьсЯ до города.
Љ моему изумлению, машина не ушла. Ќачальник сговорилсЯ с нашим -
кого-то утром надо отсюда отправлЯть в город.
Њы сидим рЯдом и ждем, когда нас отправЯт, все смотрим на дверь
канцелЯрии: Я, …всеева и молодаЯ женщина в черном ладном ватнике и пуховом
платке, в хороших валенках.
- ќто, знаете, мы вас задерживаем! - дружелюбно извинЯЯсь,
заговаривает она и улыбаетсЯ мне. Ћна и всЯ дружелюбно-счастливаЯ, очень
черноброваЯ, темноглазаЯ, с нежным округлым овалом щек, туго повЯзаннаЯ
платком.
- ќто вы поедете с нами?
- „а, это менЯ с мужем обещались отправить на машине. Ќам бы только до
города, а до вокзала - мы уж сами. ’ам сейчас документы на нас выправлЯют.
Ћна сдерживаетсЯ и замолкает, но видно, до чего ей трудно сидеть молча
и так хочетсЯ поговорить, и Я заставлЯю себЯ спросить, далеко ли им ехать,
заставлЯю себЯ через силу.
Ћна быстро, радостно поворачиваетсЯ ко мне и, блестЯ глазами,
сдерживаЯ голос, чтоб не услышали за дверью, говорит, Я слушаю и не могу
сообразить. Ћживленно, как доброй соседке, без тени горечи, да нет, какой
там горечи? - она чем-то хорошим, что у нее на душе, делитсЯ со мной, и Я
наконец начинаю вслушиватьсЯ.
- ...и он обеих рук лишилсЯ, ну леваЯ вот по сих пор у него все-таки
сохранилась, спасибо врачам, спасли все-таки, хотЯ вот столечко... Ђ
остальное состоЯние здоровьЯ у него хорошее... - € совсем просиЯв: - € вот
везу его домой!
- Ѓез рук? - пытаетсЯ сочувственно ужаснутьсЯ …всеева и осекаетсЯ. -
—то ж ты его увозишь? Џодождать бы. Џротезы бывают...
- Ќу-у... ќто еще все когда успеетсЯ, посмотрим... Ђ сейчас мы
домой... мы домой приедем! Њне все бабы ой завидовать будут до чего!.. “ж
скольких в деревне поубивало насмерть, а ты, скажут мне, ‹изка, ведьма!
‘воего заговорила от смерти, живого привезла!
- Џротезы теперь делают, можно пальцами шевелить, - говорит …всеева.
- ЏоглЯдим, там видно будет... ‘ейчас не до того и всем нужно... Ђ по
мне... џ-то ведь помню его руки! Љакие у него были... Ћх, эти руки!.. ‚ы не
смотрите, что Я веселаЯ, Я давно про руки знаю по письму, сперва выла, его
жалела, а как самого увидела! —то руки!.. „а Я его и одену, и вымою, и
накормлю, да и водкой напою... € обойму сама.
Њожно подумать, что она от радости немножко пьЯна, и …всееву это злит,
раздражает почему-то. Ћна угрюмо насмешничает:
- € ребЯтишек еще народишь тоже сама?
- Ђ сама! - Ћна засмеЯлась совсем беззвучно, озорно.
ЋтворЯетсЯ дверь, ее зовут в канцелЯрию, и скоро они оттуда выходЯт
вдвоем с безруким солдатом, один рукав у него не совсем пустой, пониже
плеча.
“ него толстое, скуластое лицо, толстый нос, толстые губы, глазки
маленькие, утопленные в выпуклых щеках. ђазбойничьЯ такаЯ физиономиЯ, какие
часто достаютсЯ очень добрым, безобидным людЯм.
Ћна засовывает документы ему в карман гимнастерки, застегивает ему
карман, потом и шинель, а он стоит и ждет, будто ему щекотно, а он
удерживаетсЯ.
Џотом что-то тихо спрашивает, и она, вынув из кармана пачку папирос,
неумело закуривает, пускаЯ дым изо рта, раскуривает сыроватый табак. Џотом
радостно как-то, вроде шутЯ, всовывает папиросу ему в рот.
- ‚от мы с ними и поедем! - говорит она. - ‚от и мой муж.
- Ѓудем знакомы, - спокойно говорит он, попыхиваЯ папиросой.
Њы довезли их до города, до самого вокзала, и едем к себе в госпиталь.
- Ќет, а ты все-таки счастливаЯ!.. - …всеева трЯсетсЯ на скамеечке
пикапа рЯдом со мной. - „а, счастливаЯ!.. Ѓыл бы у менЯ хоть какой-нибудь
да свой, Я бы его хоть проклинала, что вот он, урод, мою жизнь загубил... џ
бы хоть людЯм жаловалась, до чего Я несчастнаЯ, а вот терплю... “х, Я бы
его, черта, укорЯла, проклинала...
- Ќа что он нужен длЯ проклЯтий? —то тебе радости проклинать?
- Љак на что?.. „а ведь Я бы не все проклинала, Я бы когда и прощала и
миловала когда... ‚се жизнь какаЯ-нибудь.
- ‡а что прощала-то?
- Ћткуда Я знаю, раз его у менЯ и нету?.. —то ты пристала?.. ‚друг
пьЯнствовать бы стал? Џочем Я знаю? ‚сЯкого прощать есть за что... ’олько
мне некого. € война кончитсЯ, мужика своего у менЯ не будет... Ќу неоткуда
же ему будет взЯтьсЯ.
- ‚ернутсЯ с фронта, целые армии по домам разойдутсЯ.
- „а-а, как раз... ЂрмиЯ!.. Ђ длЯ них целый фронт девчонок за этот
срок подрос... Ђ мой срок подошел перед войной, а в войну весь вышел. € не
спорь! ’ы, со всем горем, все равно еще счастливаЯ... ќто подло с моей
стороны так говорить, ‘анЯ, Я понимаю, ты не обижайсЯ, а все-таки правда.
Џотом, какое-то времЯ спустЯ, Я стою в нашей шумной канцелЯрии, откуда
мне разрешают звонить, и, отвернувшись ото всех в угол, прикрываЯ трубку
рукой, звоню, звоню в •отуново, разыскиваю сестру Џортугалову, и вдруг
наконец она подходит.
Њы уже не раз с ней переговаривались, и она сразу узнает мой голос.
- ‘лышу, слышу, что ты звонишь, - и почему-то у нее голос смеющийсЯ. -
‡наешь, нам твоего пришлось в другую палату перевести... а то, что очень
буйный стал... „а нет, он смирный, Я шучу, только говорить стал много! ’ы
когда приедешь-то?.. Џросит, если достанешь, ему покурить привози... †дет
тебЯ. “ менЯ переночуешь!..
€ когда после этого Я, освободившись после дежурства, приезжаю в
госпиталь, Џортугалова встречает менЯ, как всегда, не то чтобы радостно, но
с удовольствием - мы нравимсЯ друг другу и есть у нас общее, хорошее - это
‚алЯ.
Ћна ведет менЯ по коридору и, насмешливо-дружески поглЯдываЯ на менЯ,
говорит:
- ќто ты его от немоты вылечила, да так, что уж вроде и чересчур. ‚едь
теперь его и молчать-то еле заставишь, все рассказывает про семью вашу, про
тебЯ!.. •ороший мужик... Ђ ребЯтам нравитсЯ, он часто смешно рассказывает.
ЏодходЯ к палате, мы слышим смех.
- Ќу вот, ораторствует, - Џортугалова понижает голос. - Џослушай, если
не слышала.
€ мы стоим у раскрытой двери в коридоре, и Я слушаю сиповатый, глухой
голос ‚али. ђассказывает он очень серьезно, даже как-то жалостливо и с
сочувствием, о своей бабке:
- ‘уществовала когда-то бабка, мы с ней на селе жили. —то? Ќет, про
родителей она мне никогда ничего не говорила. Џравда, она мне вообще-то
мало что говорила. ђазве что: "Ќу, погоди, сатаненыш, вот Я тебЯ достигну,
ты узнаешь!" € сейчас погонитсЯ за мной с чем попало - с помелом, с
лопатой, хоть с топором - с чем попало, это ей все равно!.. †иваЯ такаЯ
бабка!
Ђ другой раз ничего, вдруг добраЯ делаетсЯ, нальет похлебки - сЯдет
напротив, глЯдит, как Я ем, и вздыхает: "•лебай, хлебай, сатаненыш, объедай
старуху!" - потЯнетсЯ, как треснет по затылку и опЯть сидит, вздыхает.
’олько она не очень часто такаЯ добраЯ бывала.
Љругом гражданскаЯ война туда-сюда перекатываетсЯ, голод, а у бабки
огород посажен, она никак не дождетсЯ, когда что у нее там поспеет. Џойдет,
морковку выдернет из грЯдки, повертит-повертит перед носом, нет, маленькаЯ,
- она ее на место обратно в землю воткнет, пускай подрастет, значит!..
Ќичего была бабка, ну чуднаЯ.
Ћсенью начались за наше село бои. џ шкетик был еще совсем глупый, не
пойму. Ќу что хорошего в нашем селе, чтоб из-за него дратьсЯ? •атки
плохонькие, народ поразбежалсЯ, одни старики да бабы или вроде менЯ такие
пацанЯта, ну чего сражатьсЯ? Ѓрал бы кому надо на здоровье!..
Ћднако из пушки с двух сторон бьют, и мы, мальчишки, с колокольни
любуемсЯ: бахнет на пустом месте посреди площади у церкви, а у пономарЯ
хата на все четыре стороны так и развалилась нараспашку, и старуха, котораЯ
там сто лет на печи лежит, не слезаЯ, рот разинула, озираетсЯ, куда это ее
унесло, что на таком просторе вдруг посреди площади на своей печи
очутилась?
Џотом все успокоилось, бой где-то вдали погромыхивает, жители
повылезли из погребов, и мы, дураки мальчишки, с колокольни слезли. ‚езде
вой и плач, причитаниЯ: кто по своей хате, кто по родственнику, кто по
корове своей. “ всех горе.
€ наша хата завалилась набок, и бабку засыпало, лежит, не ругаетсЯ и
даже не дышит. Ќету бабки.
‡начит, приходитсЯ мне ее хоронить... Ќа подмогу позвать - разве кто
пойдет? ‚сем своего хватает. Љ тому же бабка слабым авторитетом
пользовалась у соседей. Ћчень слабым. € времЯ дикое. Ќикому ни до кого!
‘тал Я копать бабке могилу. Љопал-копал, вспотел, еле дышу, посмотрел,
какаЯ получилась Ямка, и руки опустились: хорошего кота если туда уложить,
ему, может, места и хватит, да и то, пожалуй, мелковато будет! Ђ то бабка!
’ут копать не день, не два надо, просто сил у менЯ не хватит: трава там,
корни.
Ќо бабку мне бросить совесть не позволЯет.
‚ общем, Я додумалсЯ: на грЯдках-то ведь землЯ вскопаннаЯ, рыхлаЯ!
€ отправилась моЯ бабка, как говоритсЯ, в последний путь таким
манером... подсунул Я под нее половик и тащу вокруг дома по тропинке, и где
она застрЯнет, Я тЯну, дергаю, еле сдвину, чуть сам не брЯкнусь навзничь.
Љак-никак доехали. џ грЯдку раскапываю, это дело привычное, полными
лопатами землю так и откидываю назад. Ќемного погодЯ мне кто-то, прохожий,
что ли, замечает, зачем Я грЯдку порчу, и Я не оборачиваюсь:
проходи-проходи, не твоЯ грЯдка, и знай швырЯю дальше, а тот, вроде пьЯный,
все на менЯ ворчит...
"—его пристал, говорю, не видишь, бабку хороню", - а сам думаю: вот
как получилось, в морковной грЯдке будет лежать моЯ бабка, да только не
прорастет, и мне стало ее от этих мыслей жалко, и тут кто-то, слышно,
плюетсЯ у менЯ за спиной, и голос доноситсЯ уже вполне Явственно: "Ђх ты,
сатана, грЯдки портить? ‚от Я сейчас тебЯ достигну!"
Ћй, батюшки, сидит на половике моЯ бабка, отплевываетсЯ и вот уже
привстает и ко мне тЯнетсЯ!
‘корей всего, она очнулась. €ли оправилась от потрЯсениЯ. €ли
очухалась от обалдениЯ - Я тогда этих медицинских понЯтий не знал, а одно
думал: бабка с того свету вернулась. —ерти ее к себе не впустили,
отмежевались от нее, и теперь-то уж она менЯ достигнет и, пожалуй, в эту ж
морковную грЯдку самого уложит.
‚ общем, кинулсЯ Я бежать, весь день бежал, на ночь в овраге
спрЯталсЯ, а утром дальше побежал.
Њожет, через месЯц Я решилсЯ все-таки наведатьсЯ в село. Ђ там ничего
почти нету. Ќу, пустаЯ церковь, кладбище на пригорке, все черно от пожара,
кое-где навесы к уцелевшим стенкам прилеплены, на все село одна собачонка
тЯвкает и кое-где дымок из труб, - значит, все-таки люди. € Я к дымку
подбираюсь поближе, и тут взвиваетсЯ в воздух полено, до менЯ чуток не
долетев, по земле кувыркаетсЯ, еще бы немножко, и менЯ бы под ноги
подшибло. ќто моЯ бабка под навесом над котлом хлопочет, менЯ увидела и
оказывает мне такой знак вниманиЯ.
џ полено схватил, не отдаю, а она кричит: "Ћтдай мое полено", Я
отвечаю: "Ќа-ка, выкуси!" - в общем, разговор прЯмо будто мы с ней и не
расставались. Ћднако, глЯжу, вдруг бабка моЯ на четвереньки и лезет под
печь, шарит там чего-то. арит и поЯвлЯетсЯ обратно с громаднейшим немецким
пистолетищем!
Ћбеими руками его держит и норовит на менЯ его длинный ствол навести,
и лицо у ней черней углЯ, но радостное такое, один глаз сощурен, вот,
думает, Я его сейчас уж достигну!
Љак она сумела немецкий пистолет себе добыть - по тем временам это не
очень удивительно, да вот, скажите, пожалуйста, где она прицеливатьсЯ
выучилась?
Џравда, она в менЯ не попала, промахнулась. „а ведь с такой пожилой
женщины и спрашивать нельзЯ, чтоб она по движущейсЯ мишени с первого
выстрела без промаха била, ведьма-ведьма, а все-таки возраст себЯ дает
знать! Ђ то бы она мне влепила!
Ђ второго выстрела Я уж не дожидалсЯ... Ќа этом наши родственные
отношениЯ как-то оборвались...

Џотом настал день, когда ‚алю отпустили со мной до вечера в город, уже
шло к весне, он окреп, хорошо ходил, и Я привезла его домой на побывку, под
руку ввела в комнату, усадила рЯдом с Љатькой и ушла на кухню, оставила
вдвоем, чтоб попривыкли.
Љатька исподлобьЯ, враждебно надувшись, внимательно следила за его
руками, которые потихоньку, еле касаЯсь кончиками пальцев, машинально все
бродили по одеЯлу вокруг того места, где он сидел.
’акими Я их запомнила и потом, не в этот день, а в какой-то совсем
другой. Џомню их опЯть: Љатька сидит у ‚али на руках и, высунув кончик
Языка, старательно растопыривает ему двумЯ пальцами веки и спрашивает:
- Ђ теперь лучше?.. Ђ теперь лучше?.. ‚идно тебе что-нибудь?
Ќо в тот, первый раз она только все бдительно приглЯдывалась и все
времЯ отодвигала от его рук подальше свои коробки, матрешку и катушки.
ќто было времЯ, когда над Њосквой салют взрывалсЯ за салютом - война
шла к концу, и в этот день тоже объЯвлено было, что будет салют, и он
упросил менЯ пойти на набережную погулЯть. џ повела его под руку - он
первый раз шел по улицам Њосквы, и Я говорила не переставаЯ, как переводчик
с иностранного, со своего Языка зрЯчих на его слепой, стараЯсь, чтоб он все
времЯ видел: вот слева от нас сад, тут решетка, дай сюда руку, дотроньсЯ,
помнишь? Ђ дальше откос и там деревьЯ, еще голые, там все мокрое, дорожки в
лужах, воронье кричит, слышишь? ќто они на ночевку слетаютсЯ.
- ‚едь уже темно?
- ’емно, а фонари горЯт.
- ”онари какие?
- Ћбыкновенные уличные фонари.
- Ќе синие?.. - џ вижу, как он себе стараетсЯ представить фонари, и
неуверенно спрашивает: - Ђ окна?.. …ще маскировка?..
- Ћкна светлые, очень много окон освещено, на всех этажах. ‹ампы
видны, люди за окнами двигаютсЯ. Ђ мы поднимаемсЯ в горку - это мост,
узнаешь?
Њы останавливаемсЯ на высоте моста, над рекой, и он сам мне называет
все: "Љремль сзади, слева, да? Ђ впереди, справа, кино "“дарник", и темнаЯ
вода под нами... Ќароду много кругом. ‘алюта ждут?"
“дарЯют пушки, трескаютсЯ, опоЯсываЯ весь городской горизонт темных
крыш, разноцветные звездочки.
‚ волнении он нетерпеливо теребит менЯ за рукав, потихоньку торопливо
спрашивает:
- Њама, а люди что? €м все видно? Ћни как, радуютсЯ? „а? ‚идно, что
радуютсЯ?
–ветные фонтаны огней взлетают, рассыпаютсЯ раз за разом в небе и
отражаютсЯ в черной воде под мостом, а Я смотрю на его запрокинутое к небу,
сиЯющее радостью, торжеством, жадно слушающее слепое лицо, по которому
перебегают, скользЯт цветные тени отсветов ракет.
Њысли странные мне приходЯт: может быть, в этом хоть маленькаЯ блестка
оправданиЯ и моей, такой несбывшейсЯ и долгой жизни?
Џотом был день - далеко от этого днЯ - они опЯть сидели друг против
друга, - Љатька и ‚алЯ, и она стукала его по руке пустой матрешкой,
командовала:
- Ђ ну, открывай! џ тебЯ выучу!.. Њало!.. Ђга!
ќто повторЯетсЯ каждый день с тех пор, как после двух операций ‚алю
отпустили ко мне совсем. ’еперь он немного видит. “ него слабое зрение,
возможно, будет улучшатьсЯ, но и сейчас он не слепой, и Љатька убеждена,
что это она его вылечила, выучила широко раскрывать веки. € он терпеливо,
да нет, с радостью сносит ее уроки.
€ вот приходит похороннаЯ в наш дом, где уже некого хоронить. Џогиб
ЃорЯ. “ какого-то городка в Џрибалтике, всего две недели назад. Ђ мы
считали его погибшим больше полугода. Ћн был жив, а Я не знала, где-то
что-то оборвалось, не дошло, спуталось... Ђ теперь - все точно. ’олько длЯ
менЯ это так, как будто он погиб два раза.
џ сижу каменнаЯ, молчу, а ‚алЯ плачет и менЯ утешает и уговаривает,
гладит плечи и обнимает, успокаивает, как будто это у менЯ ручьем льютсЯ
слезы, а не у него.
- џ был тупой, мама. џ был из всех нас самый тупой, это правда. Љогда
ты менЯ взЯла в дети. Ќо Я был как губка, как сухаЯ жаднаЯ губка, все тЯнул
в себЯ, впитывал...
€ когда Я молчал эти месЯцы, все равно что годы, Я стал из себЯ
выжимать, что у менЯ накоплено внутри. џ сошел бы с ума, если бы у менЯ там
ничего не было дорогого, доброго. ‘ ума бы сошел. €ли заговорил, не знаю.
Ќо Я стал вспоминать, и это менЯ все времЯ спасало. џ уже знал, что не
заговорю, потому что этим все предам - тебЯ, Љатю, Ѓорю, ‹евушку, твой
мечты, твою жизнь, доброту и весь наш мир.
џ все вспомнил с того момента, как ты отдала нам в руки щенка,
которого мы хотели зарезать... да не хотели, очень не хотели, а все-таки
могли...
Ђ ты поверила, что мы не хотим, и отдала нам же, негодЯЯм, в руки...
‘ этого началось: Я впитал это и ждал, что будет дальше.
Ћн как будто не к месту, все про себЯ, говорит, говорит, до тех пор,
пока во мне что-то не растворилось и Я сама не заревела:
- Ћдни мы с тобой теперь остались.
- „а никогда! Љак ты сказать могла! ‚едь мы их любим одинаково, Љатю,
и ‹еву, и Ѓорю - всех, а это слово прошедшего времени не имеет. € они не
имеют длЯ нас прошедшего времени. ќто у людей от их рассеЯнности или еще от
чего бывает, а у нас нет. Ћни останутсЯ с нами, слышишь? ‚сегда будут с
нами, Я теперь знаю, как надо думать, думать молча, в темноте, и если ты
хорошо научилсЯ думать, ты этим как будто держишь закрытой дверь, не
отпускаешь ручку, и тогда они остаютсЯ с тобой, кого ты любишь, надо только
не отпускать ручку, и они не уйдут, те, кого ты любишь... Ќет никакого
прошедшего времени длЯ этого. џ ручку не отпущу, Я знаю. “мею уже.
ЌаучилсЯ.
Ѓыло, наверное, очень странно, что это ‚алЯ так говорил. Ќе знаю, кто
кого научил больше - Я его или он менЯ, но, кажетсЯ, мы очень похоже
думали.
‘ейчас май, сейчас утро. ЋпЯть какой-то май и еще одно утро, и
невдалеке за соснами мирно, широко и неумолчно шумит море - Я по утрам
выхожу на него посмотреть. ‘тою и смотрю, но совсем недолго. ‚от, значит,
какое оно бывает - море. џ прекрасно понимаю, что есть и другие морЯ, и это
самое море не всегда такое смирное. Ќо вот мне досталось такое - без
ревущих пенистых валов и свиста урагана.
Њне оно даже нравитсЯ, и мне уже вовсе не хотелось бы на его месте
вдруг увидеть фиолетовые волны под синими небесами, омывающие подножиЯ гор,
поросших олеандром, и желтые камни развалин древних храмов... ‚се новое,
что Я могу еще увидеть, так мало трогает менЯ, так бледно рЯдом с тем, что
уже живет во мне, тем, что так неточно называетсЯ воспоминаниЯми, рЯдом с
тем, что есть моЯ сложившаЯсЯ, прожитаЯ, свершившаЯсЯ жизнь.
Љогда вокруг менЯ не очень шумЯт, не суматошат, не отвлекают, все
оживает во мне. ’еперь Я рада, что все так устроилось: приехала слишком
рано и вот уже целую неделю живу тут, среди полупустых дач в соснах, где в
глубине садиков, за кустами, по вечерам зажигаютсЯ редкие окна, просвечиваЯ
сквозь зелень кустов.
„авно Я не чувствовала себЯ такой неодинокой, как тут, одна, в
прохладной комнатке, в сознании своей полной силы: все помнить и возвращать
памЯтью сердца - что будет всегда моим, нет, не моим, а мной самой, пока
жива.
Ќо вот и настал день, ради которого Я приехала, хотЯ не день мне
важен, давным-давно Я все собираюсь, вернее, просто думаю, что хорошо бы
съездить, поглЯдеть, а тут все так совпало, что и день назначен. € даже за
кефиром мне стало не нужно ходить, не нужно готовить длЯ Љати. Ћткладывать
уже стало не из-за чего!
Њой приЯтель, главный дворник всего квартала, ‚алдис нарочно ради менЯ
еще раз ходил в исполком и там все выЯснил: ничего больше откладывать не
будут - открытие состоитсЯ в эту субботу в 12 часов. ’еперь уж это точно.
- ќто Я теперь не у кого-нибудь, это Я у самого заместителЯ
председателЯ выЯснил! џ больше не стал спрашивать у этих девчонок - знаете,
секретарши там сидЯт за гладкими, как зеркало, столами и целый день только
обдергивают юбчонки на голых коленках... € ты входишь, а они тебЯ не видЯт.
Ђ почему - вы менЯ спросите? Ђ потому, что всЯ жизнь у них ушла в
телефонную трубку. „а, точно! ‘хватитсЯ за трубку и вдруг всЯ даже засиЯет.
€ли бросит, точно змеЯ укусила, а другой раз зарумЯнитсЯ, защебечет, будто
они с этой трубкой одни в комнате, так что постороннему человеку неудобно
там находитьсЯ, честное слово!..
џ уже знаю, что с заместителем они когда-то вместо рыли колодцы,
ставили насосы. "ќто было, когда он не был заместитель, а Я не был дворник.
€ он был мой подручный. ’еперь Я дворник, а он заместитель, но что было, то
было. …го звали ћрка, а менЯ ‚алдис. ’еперь мы тоже так друг друга зовем. Ђ
как же еще? Ќас ведь не переименовали, а?"
Ћн советует мне выехать пораньше, - в автобусах будет тесно, а ехать
больше трех часов. Ћт исполкома пойдет специальный автобус, но это только
длЯ приглашенных и участников церемонии. Ђ вы ведь просто посмотреть? - это
‚алдис спрашивает вскользь, озабоченно при этом постукиваЯ, как древком
копьЯ, по тротуару ручкой метлы, будто бы проверЯЯ, хорошо ли она насажена.
- „а, конечно, посмотреть.
„а, это правда, Я действительно еду посмотреть. —то мне еще надо?
‚сю ночь шелестел дождь, и мне его было слышно сквозь сон, он как
будто старалсЯ никого не разбудить, только все шуршал тихонько по листьЯм,
шепталсЯ с деревьЯми, с травой и ветками: тихо, тише, тихо... Я знаю, что
делаю!
џ с этими словами в мыслЯх и проснулась, оттого что дождик перестал,
за окном очень рано просветлело, потеплело, все заблестело от воды.
‚се дни было холодно. ‘ирени давно пора было расцвесть, тысЯчи ее
бутончиков давно усеивали ветки, но, видно, старались ни за что не
расцвесть в холод, крепились изо всех сил, сжимаЯ белые и розовые маленькие
кулачки готовых развернутьсЯ бутонов, и вот сегоднЯ их прорвало, они
дождались этого теплого, тихого дождЯ, в одну ночь дали себе волю и пошли
распускатьсЯ.
‘тарые люди радуютсЯ, когда ночь уже позади и начинаетсЯ утро. ЊоЯ
хозЯйка устерегла мой неслышный ранний уход, обрадовавшись, что уже утро,
можно вставать, силком усадила менЯ пить с ней кофе...
€ вправду, мне еще приходитсЯ дожидатьсЯ у площадки автобусной
остановки, усыпанной мокрыми хвойными иголками, пока поЯвитсЯ из-за
поворота длинной просеки самый первый ранний автобус.
џ сажусь у окошка, и скоро солнце сквозь стекло начинает пригревать
мне лицо, отвыкшее от тепла за долгую зиму.
„орога очень долгаЯ, но Я ведь никуда не тороплюсь, если б у менЯ было
времЯ и силы, Я бы прошла ее всю пешком. Њы едем почти прЯмо на запад, и
этой дорогой, мимо этих вот поросших соснами дюн, за которыми проблескивает
по временам полоска морЯ, шли наши солдаты на запад, когда война шла к
концу... ла!.. Ћна не шла сама, они ее тащили, приканчивали, добивали, не
выпускаЯ из усталых, окровавленных рук, вот с такими же грубыми рубцами,
какие Я целовала в тот последний раз на ладонЯх у Ѓори, тогда, тогда...
џ знаю - он тоже шел где-то здесь, вместе со всеми, и дошел до того
самого городка, куда идет этот автобус. € вот, столько времени спустЯ, Я на
этой дороге, и мои глаза видЯт все то, что видели его глаза тогда, тогда.
’олько сейчас выросло много одинаковых розовых домиков, где, наверное,
живут новые люди, и повсюду у жильЯ видны заросли зацветающей сирени, и
часто мелькают стеклЯнные магазины, где за витринами видны мотоциклы и
детские колЯски, и редко в стороне заметишь заросшую травой длинную
извилистую Яму с осыпавшимисЯ песчаными краЯми, подпертыми гнилыми кольЯми,
- остатки окопов войны, и опЯть бегут нам навстречу розовые рыбачьи
поселки, и кругом все больше сирени...
џ смотрю внимательно и жадно запоминаю все вокруг. ’ак, как будто мне
придетсЯ кому-то давать отчет и рассказывать все, что видела. Ќо Я ведь
никому рассказывать не буду. € все-таки Я еду не длЯ одной себЯ.
Љогда-то ЃорЯ мне сказал... или это Я ему сказала?.. Ќе помню... Ќу,
мы сказали друг другу: когда мне очень хорошо или красивое вижу что-то, ну,
дом, цветок, камень или закат необыкновенный, Я не могу спокойно долго
любоватьсЯ один. Ќет, мне нужно все рассмотреть и поскорей притащить к
тебе, чтоб поделитьсЯ...
Ќаверное, если б на земле жил один-единственный человек, ему не нужно
было б ничего, даже заката. Љогда не с кем поделитьсЯ...
Ђ Я вот еду, смотрю и думаю - разве длЯ себЯ? Ќет, не длЯ себЯ одной -
длЯ них, длЯ всех, потому что они у менЯ есть, они - это Я, и их глазами Я
смотрю, длЯ них, вместе с ними. ‘нова той дорогой, котораЯ ведет в один
конец длЯ Ѓори, - теперь, следом за ним еду Я.
‚друг Я слышу название городка, и сразу те автобус делает полукруг и
останавливаетсЯ, распахнув обе двери. ЉонечнаЯ станциЯ, и Я выхожу на
незнакомую площадь, может быть, главную площадь моей жизни. Њожет быть, и Я
жила ради этой площади? Ђх, это все слова!
‚от темный готический собор, мрачный, весь узкий, стиснутый с боков
длЯ обтекаемости, весь устремленный ввысь. ’ЯжелаЯ прекраснаЯ,
фантастическаЯ ракета из камнЯ, сложеннаЯ безымЯнными средневековыми
мастерами, в безумной надежде - взлететь.
“ полукруглой арки входа над стертыми ступенЯми идут ниши, там стоЯт
каменные свЯтые, и тут же мраморнаЯ доска, на которой выбиты цифры - когда
начата постройка, когда закончена и какому свЯтому посвЯщен храм. Ћн
охранЯетсЯ теперь законом. Ќет только имени строителЯ. € еще одного имени
нет. Ђ оно было тут - имЯ того, кто спас и дал продление жизни этому
собору, статуЯм, башенкам. Ћно было крупными буквами написано на листе
картона, как пропуск в будущее, где собор будет жить, не сделавшись грудой
развалин. "ђазминировано. Љап. ‚ереницын" - там стоЯло...
Љакой-нибудь безымЯнный ѓотфрид или Ѓенвенуто его построил в честь,
кажетсЯ, свЯтой Њагдалины. ‘обор в честь трех свЯтых: ѓотфрида, Њагдалины и
капитана ‚ереницына...
“зкаЯ, стариннаЯ или просто очень уж стараЯ улочка, мощеннаЯ
брусчаткой, изгибаЯсь, спускаетсЯ вниз, как ручеек, делает плавный поворот
и, точно натолкнувшись на скалу - на острый угол дома, разделЯетсЯ на два
рукава и выливаетсЯ на набережную канала.
џ выхожу на набережную под стены старинной крепости, где в бойницах
пророс шиповник, и снова наугад сворачиваю в какую-то улицу, и опЯть на
углу сворачиваю наугад.
Њедленно хожу по тихим, тесным, незнакомым, очень непохожим на наши
улицам, разглЯдываЯ скаты черепичных крыш, башенки с флюгерами и особенно
тЯжелые арки ворот больших старых домов, их темные подъезды. џ знаю, вот
именно тут на дверЯх, на воротах белели бумажки, и люди с несказанным
облегчением вздыхали, увидев, как ее наклеивают на дверь их дома, потом,
наверное, постепенно привыкли к ним и, встречаЯ на улицах плакатики: "Њин
нет. Љап. ‚ереницын", или: "ђазминировано. Љап. ‚ереницын", написанные
окурком, обмакнутым в чернила, только кивали и говорили: "Ђга! ‡начит, и
тут!"...
Њагазины еще закрыты, кроме булочных. џ купила булку и мороженого в
ларьке и села на скамейку в тени старой аллеи в крепости. Ќадо отдохнуть, Я
уже столько видела, что стала точно исписаннаЯ страница, на которой не
осталось свободного уголка. Ќадо передохнуть, чтобы перевернулась страничка
памЯти, и с новой Ясностью смотреть - запоминать.
џ ем мороженое с булочкой, с которой осыпаетсЯ что-то сладкое.
Ћтдыхаю, откинувшись на ребристую круглую спинку парковой скамейки, и рЯдом
со мной садитсЯ воробей, наскакивает, требует и подбирает крошки.
…сли б не письмо, Я ничего бы не узнала. ’акое было письмо.

"“важаемаЯ, хотЯ лучше дорогаЯ тов. ‚ереницына, пишет вам бывший
солдат ‹окшин, если помните, которого все называли ‹ожкин. ‚ том вагоне,
где вы с нами следовали по пути к фронту, как мать нашего погибшего
капитана, что вам давно известно.
Њы вас все вспоминали, как нам было весело, так что мы почувствовали
бодрость и отдых, будто побывали во внеочередном отпуску у себЯ дома.
€ про вас, как вы вдруг поехали, хотели даже сложить какую-нибудь
песенку, но не сумели, а потом не стало времени.
’еперь, длЯ чего Я спустЯ такой длинный период времени вам посылаю
письмо. ‘кажу по совести. Ђ что было писать, когда нашего капитана нет и
вам все официально известно? Ђ теперь такаЯ куча годов навалилась сверху
всех этих событий. Ђ надо бы написать, Я сознаю. € вот все не написал.
€звините.
Џрочитал Я, что в мае месЯце состоитсЯ открытие памЯтника у переправы,
в восьми километрах от города ‚алда. € Я сразу вспомнил, что этот городок
последний, который мы разминировали под командой капитана ‚ереницына. ‚ том
числе ценный собор и многие дома, сильно было заминировано. € работы было
до упаду. € в нескольких километрах, пройдЯ ‚алду, окончил свой боевой путь
капитан ‚ереницын.
Њожет быть, вы менЯ и не припомните? ќто не так важно - Я один из тех,
кто вас искал на вокзале, а потом в вагоне все подкладывал щепки в печку.
…ще раз прошу извинениЯ, добавлю о себе лично, что работаю в должности
техника-оператора на заводе, у менЯ жена, двое детей, оба сыновьЯ, сам
постарел, но еще ничего, низко кланЯемсЯ вам всей семьей, они в курсе дела.
“важающий
‘.‹окшин".

‘нова Я взбираюсь на подножку автобуса, который стоит на конечной
остановке против собора. ’емновато, и Я несколько минут стою, потом
пробираюсь вперед, наконец мне уступают место, но, оказываетсЯ, на
следующей остановке мне уже сходить. …два отъехали от города, как все уже
стало совсем деревенское. ‡еленый луг птицефермы, точно хлопьЯми выпавшего
снега покрытый несметными толпами белых кур... ‘тадо коров - все одной
бурой масти - все одинаковые, как из одной игрушечной мастерской...
Љонечно, и тут Я приехала раньше всех.
Ќа непримЯтом придорожном лугу, поросшем одуванчиками, - накрытый
белым холстом памЯтник, вокруг которого по-хозЯйски неторопливо
прохаживаютсЯ люди в черных очках.
‚ сторонке - две крытые машины и аппарат на трех ногах, - наверное,
все это кино- или телехроника.
€з березовой рощицы вышла, мерно и сыто шагаЯ, большаЯ бураЯ корова,
следом за ней белоголоваЯ девочка, помахиваЯ веточкой, и маленький мальчик
с собачонкой. Ќаискосок они пересекли луг, приостанавливаЯсь поглазеть на
машины, совсем было отстали от коровы и бросились ее бегом догонЯть.
„ве большие машины свернули с шоссе и, осторожно переваливаЯсь по
кочкам, прЯмо по лугу подъезжают к тому месту, где Я стою. џ отхожу от них
подальше, но люди, выскочившие из машины, начинают разматывать и тЯнуть по
траве какие-то толстые провода, и опЯть, чтоб не мешатьсЯ у них под ногами,
отхожу и совсем издали наблюдаю, как укреплЯют на дереве репродуктор,
выносЯт и устанавливают маленькую трибунку вроде учительской кафедры и
потом стучат молотками, приколачиваЯ к ней складки кумачовой материи.
‘тали подходить понемногу какие-то местные жители, наверное из
поселка, мимо которого мы проезжали, потом пришел автобус, полный парадно
одетых школьниц с цветами. ‚ыходЯ из автобуса, они сразу переставали
смеЯтьсЯ и болтать и молчаливо стали строитьсЯ слева от закрытого
памЯтника. ђаспорЯдитель в очках дирижерскими взмахами раскинутых рук
повернул и выровнЯл их двойной рЯд и озабоченно поспешил к шоссе встречать
новые подъезжающие машины.
ЏоЯвилсЯ оркестр с неожиданной стороны. €з густо заросшего оврага
музыканты вышли гуськом, пробираЯсь по узкой тропинке среди кустов.
Ќемножко странные музыканты: почти все очень немолодые люди, можно сказать
даже старики, в темных пиджаках, многие в очках, неторопливые, молчаливые.
Ћни несли скрипки в клеенчатых футлЯрах, флейты, трубы, два
аккордеона.
Њолча сложили футлЯры в сторонке, снЯли фуражки и шлЯпы, сложили их на
футлЯры и неторопливо встали в два рЯда, приготовились играть. ’ем временем
большаЯ, пестраЯ и тихаЯ толпа собралась на лугу и стоЯла не двигаЯсь,
обступив пустой четырехугольник, очерченный строем школьников и пионеров.
“же приехали все главные машины. ’ут были и какие-то пожилые люди, их
повели на оставленное длЯ них нарочно место - перед кафедрой.
„олжно быть, к старости у менЯ образовалсЯ талант попадать в неловкие
положениЯ. Џриехавшие шли мимо менЯ, и мне, конечно, нужно было оказатьсЯ
как-то прЯмо у них на пути, в проходе на стыке между рЯдов школьников.
‚ысокий старик в потертом, парадно вычищенном костюме наткнулсЯ на менЯ,
растерЯнно извинЯЯсь, попЯтилсЯ немножко и, посторонившись, вежливо, даже
каким-то торжественным жестом пригласил проходить впереди него.
‚ растерЯнности Я двинулась по проходу вперед и увидела перед собой
лицо хлопотливого распорЯдителЯ. ‘трого-вопросительное,
сдержанно-негодующее лицо, прилично случаю скорбно-озабоченное, но,
главное, как бы воспаленное разгоревшимсЯ в нем сознанием своей
значительности, руководЯщей главности своей во всем происходЯщем.
Љак-то отступаЯ и одновременно оттираЯ менЯ и придерживаЯ, он быстрым
полушепотом спросил: "„елегациЯ?" џ не успела понЯть, что он спрашивает, а
он, все еще отступаЯ от менЯ, но уже загораживаЯ грудью мне путь,
остановилсЯ: "Џо приглашению?"
- „а нет... - начала Я и сама остановилась, чтоб на него не
натолкнутьсЯ.
- Џожалуйте! - тихо, решительно сказал он и очень понЯтно показал мне
рукой, куда мне жаловать: обратно в толпу, за линию квадрата.
„олжно быть, его лично очень обидело, что Я чуть не попала куда не
полагаетсЯ, - Я уже уходила, не оглЯдываЯсь, слыша, как он менЯ точно
подгонЯет полушепотом, быстро приговариваЯ: "Џрошу, прошу, прошу!"
’еперь уже мое место в первых рЯдах заполнила толпа, остановитьсЯ, не
загораживаЯ другим, было нельзЯ, и Я неловко выбралась и стала с самого
краю, где было совсем свободно, где стоЯли люди, которые только что подошли
и не могли слышать, когда мне говорили: "Џрошу!.. Џрошу!"
‚друг заиграл оркестр, медленно и негромко. џ мельком заметила, что из
двух аккордеонистов только один старик, другой совсем молодой, и тут же
белое покрывало поползло и упало складками к подножию памЯтника. ќто
оказалсЯ вовсе не солдат атлетического сложениЯ с автоматом наперевес,
какого Я, признатьсЯ, ожидала. ќто менЯ очень поразило.
Џонизу это был простой, шершавый, грубо отесанный красноватый камень,
в котором постепенно проЯснились складки длинной одежды, и чем выше, тем
четче выступала фигура девушки, ее руки, лицо.
‡адумчиво и чуточку удивленно-грустно смотрела она перед собой поверх
голов собравшейсЯ толпы, на залитые солнцем травЯнистые пригорки, на
овражки, поросшие кустами орешника и бузины, на вересковую пустошь. ђуку
она только начала поднимать и как бы приостановилась в застенчивой
неуверенности - протЯгиваЯ и не решаЯсь, куда положить венок.
‘олнце светило так Ярко, ветер относил в сторону слабые звуки скрипок
оркестра и голоса что-то говоривших с трибуны людей, а Я все едва слышала,
Я только все смотрела не отрываЯсь на эту девушку со странным, совсем
неожиданным чувством, похожим на нежность. Њне так ей хотелось сказать: ты
не знаешь, куда положить свой веночек, девочка? Ќе задумывайсЯ - положи, и
где он ни лЯжет, он будет венком на могилу моего сына. Њоего и всех наших
сыновей.
Џригретый луг звенел на солнце, покачивались на ветру кусты и
вздрагивала трава, торопливо, в весенней спешке, щебетали птицы, и детский,
как будто почти до какого-то испуга взволнованный голос все звенел с
трибунки на незнакомом мне Языке - все было мне такое понЯтное и без слов.
„олго Я всматривалась, пока в голову не пришла мысль - этот памЯтник с
девушкой похож на памЯтник Ќеизвестной невесте... Ќеизвестной матери и
Ќеизвестной вдове. €х осталось, наверное, больше, чем было убито солдат на
земле...
Ћх, он опЯть дал о себе знать - мой новый талант - попадать в неловкое
положение. Ќа этот раз Я и шагу не сделала и пальцем не шевельнула - и
оказалось, именно это лучший способ обратить на себЯ внимание!
‚се давно кончилось, Я и сама это как-то безучастно отметила про себЯ:
уехали последние машины, люди поразошлись, и луг опустел, Я это замечала,
но мне было все равно, мне не хотелось отсюда уходить. ЉажетсЯ, Я даже
ждала, когда наконец все разойдутсЯ, хотЯ очень неЯсно отдавала себе отчет,
зачем мне это нужно.
‚ последнюю какую-то минуту Я опомнилась, заметила, что на менЯ упорно
смотрЯт и вот-вот начнут что-нибудь спрашивать, а разговаривать мне сейчас
хотелось меньше всего в жизни.
џ постаралась сделать непринужденное лицо, пригладила волосы,
осмотрелась вокруг и сделала несколько шагов.
Ћт торжества ничего не осталось. ‘олнце шло в сторону заката и
по-новому освещало лицо девушки с венком, оно изменилось, и у менЯ
мелькнула мысль: значит, она менЯетсЯ, когда остаетсЯ одна.
Ќа менЯ оборачивались, даже подходили поближе - рассмотреть.
‘колько Я так простоЯла? € какое у менЯ было лицо? џ от всех
отвернулась. Њимо менЯ маленькаЯ девочка тащила за собой на веревке козу, а
та упиралась и останавливалась, как будто именно длЯ того, чтоб уставитьсЯ
желтым глазом прЯмо на менЯ. ’огда девочка, позабыв тЯнуть за веревку, тоже
начинала глазеть на менЯ о любопытством, и они вдвоем с козой менЯ
разглЯдывали. ќто было уж так глупо, мне даже смешно чуть не стало. ’огда
Я, не оглЯдываЯсь, решительно пошла прЯмо на шоссе к остановке автобуса,
чтоб никто на менЯ больше не смотрел, даже коза.
Ќа шоссе у автобусной остановки Я окончательно пришла в себЯ, стою, по
крайней мере, как все люди, дожидаюсь автобуса.
’ут и автобус подошел. Ћжидающих было всего несколько человек, и
стоило мне запнутьсЯ в нерешительности, те, кто были позади менЯ, тоже
запнулись, терпеливо выжидаЯ, пока Я войду.
ЋпЯть неловко, нелепо получилось. џ поднЯлась по приступочкам,
заплатила за проезд и села к окну. Ђвтобус, мне показалось, что-то уж очень
быстро зашуршал, помчал менЯ обратно к городу. џ не сразу понЯла, что со
мной, - такое чувство, что менЯ насильно увозЯт, откуда Я уезжать ни за что
не хочу! Џросто страх какой-то во мне стал разрастатьсЯ, менЯ увозЯт,
увезут менЯ, а Я не хочу!
Ќа остановке у птицефермы Я разом решилась, заспешила, чуть не
опоздав, выбралась из машины на волю и осталась опЯть одна на пустом шоссе.
Њне сразу спокойно стало, и Я не торопЯсь пошла обратно по мЯгкой травЯной
обочине.
„о чего по-другому все выглЯдит, когда идешь пешкой. Ќет, не
по-другому, а просто - все другое, совсем!
‡елень превращаетсЯ в траву, и "трава" становитсЯ непохожими одна на
другую травинками, стебельками с длинными листиками, крошечными зелеными
деревцами с мохнатыми веточками, а "птички" оказываютсЯ проворно бегающими
пешком среди травы скворцами, которые по очереди оживленно плескаютсЯ в
лужице, блестЯ своими крапчатыми перышками, или вот красноголовыми дЯтлами,
что стучат по стволам сосен, постучат и коротко вскрикнут: "џ тут!", а
издалека им отвечают: "Ђ Я тут!" - и опЯть по опушке рассыпаетсЯ их частаЯ
дробь...
‘овсем как с людьми. —ем более мельком их знаешь, тем одинаковее они
тебе кажутсЯ. € тем они тебе проще и понЯтнее... Џобывает проездом в разных
странах турист или бойкий журналист. "Ќу как, - спросЯт у него, - что за
народ неаполитанцы?" - "Ћ-о, неаполитанцы? ќто, Я вам доложу, народ вот
такой-то!" - "Ђ шотландцы?" - "Ќу-у, это совсем другое дело - они все вот
какие!" € все ему, проездом, Ясно. Ђ вот спроси у него, что за народ в доме
живет с ним рЯдом, бок о бок десЯть лет?.. Љак тут сразу ответить? ђазный
ведь народ, всЯкие есть, да и в душу, пожалуй, не каждому влезешь!..
‚от на дорогу, оказываетсЯ, выходит под прЯмым углом разросшаЯсЯ
стараЯ еловаЯ аллеЯ: Я и не заметила ее, проезжаЯ.
Љогда-то давно это была дорога от шоссе к старому хутору, она и
кончаетсЯ там, где был хутор. ЂллеЯ, как протЯнутаЯ рука, приглашала сойти
с дороги, указывала путь. „еревьЯ и сейчас в конце обступили
четырехугольником, заботливо загораживаЯ от ветров и заносов место, где
стоЯл хутор, сожженный войной.
—то ж, стараЯ, заросшаЯ аллеЯ выполнила то самое, что было задачей и
смыслом ее долгой жизни, - указывать путь днем и непроглЯдной ночью, в
слепЯщую метель - встречать у дороги и вести до самого дома людей, которые
отогревались, спали, работали, умирали и родились тут, чтоб работать на
хуторе, которого больше нет.
ЃеднаЯ ты, никому давно не нужнаЯ аллеЯ, все зовешь к сгоревшему дому,
точно вернаЯ, глупаЯ собака, котораЯ все сидит на берегу и неотступно
смотрит в воду - сторожит одежду давно утонувшего хозЯина...
ЏамЯтник издалека был виден, он стоЯл на пригорке, вокруг которого
шоссе обходило плавным поворотом. ЌадеЯсь сократить путь, Я свернула с
шоссе и пошла напрЯмик, по шуршавшему вереску, через пустошь.
—ерез овраг в кустах протоптаны были тропинки, Я пошла по одной,
наугад, и она повела менЯ вниз, под откос. Ќа самом дне, по песчаному ложу,
неслышно бежал ручей - широкий, мелкий и быстрый.
ЊаленькаЯ форель, неподвижно, как палочка, прЯтавшаЯсЯ у камнЯ,
стрельнула и умчалась, когда Я подошла зачерпнуть пригоршней воды. Њостик
через ручей был в одно бревно, с кривой жердью, за которую можно было
держатьсЯ. џ перешла на ту сторону. ’ут было так сумрачно, казалось, что
совсем ночь надвигаетсЯ.
“же выбравшись наверх, у самой опушки зеленых зарослей Я заметила
желтевший увЯдшими ветками, лохматый и несуразный шалашик детской работы.
‹истьЯ зашуршали от моего прикосновениЯ, когда Я заглЯнула внутрь, там
висела гирлЯнда, сплетеннаЯ из одуванчиков, лежала кучка примЯтой травы, а
по самой середине прорастал ствол березки.
џ села, прилегла наполовину, чтоб протиснутьсЯ внутрь, и оперлась о
ствол березы.
Ћтсюда сквозь ветки кустов, когда они раскачивались от ветра, то
открывалась всЯ полЯна с памЯтником и, дальше, остановкой автобуса на
шоссе, то закрывалась успокоившимисЯ ветками.
’еперь-то Я почувствовала, до чего устала, до какой томной ломоты в
ногах, во всем теле, даже постонать вслух хотелось!
„етское чувство радости, что Я от чего-то убежала, нарушила скучные
правила, - это детское праздничное чувство во мне как-то легко сживалось с
печалью. ‘ какой-то праздничностью печали.
џ стала смотреть вверх, между верхушек деревьев. Ћблачков, белых и
крутых, в небе было как на рисунке малыша, у которого осталось пол-листа
свободных, и он пририсовал туда сколько влезло круглых облачков, больших и
маленьких, пока все небо не стало поровну белым и голубым.
“сталость тела вовсе не мешает мне думать - Я как-то отдельно от него
сейчас. ѓолова свободна, и все в ней четко и Ясно, как в этом детском небе.
€здалека долетел длинный, сердитый паровозный гудок, и Я вскочила даже
- не показалось же мне? Ќет, вдалеке, по мосту, где пробегали весь день
одни электрички, эти странные, хотЯ и привычные поезда без головы и хвоста,
теперь, мелькаЯ в переплетениЯх пролетов моста, выкидываЯ вверх клубы дыма,
громадный паровоз с ревом вел за собой бесконечный состав нефтЯных цистерн,
им конца еще не было видно за поворотом.
џ успела еще и увидеть гудок: белый столбик пара, клокочущий на ветру.
‡вук нескончаемо тЯнулсЯ над полем и лугом, улетаЯ далеко вдаль, потом и
столбик пара исчез, а гудок еще ревел, заполнЯЯ воздух, пока не оборвалась
где-то его невидимаЯ нить.
…сть еще на свете паровозы! Ђ скоро про них позабудут, и никто уже не
поймет, что чувствовали мы, заслышав этот хриплый, долгий и мощный крик.
"Ќаш паровоз, вперед лети! ‚ коммуне остановка!.." —то значил он в нашей
судьбе, в моей жизни, к каким горьким и гордым разлукам звал, какой
неутолимой жаждой подвига закипало от него сердце, как мы рвались за его
железным, таким земным и грубым ревом, к взлету в неизведанное, к новым
радужным мирам и далеким звездам!
Ќеужели его позабудут, а услышав где-нибудь в кинокартине, так ничего
и не почувствуют?.. Љак мы ничего не чувствуем, читаЯ о бередЯщем душу,
зовущем, роковом звуке почтового рожка или дорожного колокольчика под дугой
перед дальней, опасной дорогой, разлукой?..
Ќа шоссе, встретившись на остановке, разошлись два автобуса - в город
и из города, - два двойных рубиновых огонька побежали в разные стороны,
светЯсь в ранних весенних сумерках.
Њожет быть, это последние автобусы?
‚се равно. “ менЯ шалашик. Ќикчемный, лохматый, низенький и
короткий... а все-таки какой-то приют. Ќе было бы шалашика, ведь не
осталась бы Я так спокойно сидеть на ночь глЯдЯ в чужом лесочке?
‘умеречнаЯ прохлада стала понемногу окутывать землю, только в небе все
еще было празднично светло.
џ вышла на полЯну, пока совсем не стемнело, посмотреть на девушку с
венком и сама удивилась приливу благодарной, тихой радости - Я вдруг
заметила, только сейчас, какой маленький веночек она держит в руке, как
будто свой собственный, вот только что снЯтый со своей головы.
џ все смотрю и смотрю, потому что ведь уже никогда больше ее не увижу.
€ как это Я могла подумать уехать от нее вместе со всеми, когда могу вот
побыть тут, около нее, целую ночь, обо всем подумать, и запомнить эту ночь,
и все увезти с собой. Љогда наступит зима, Я буду помнить, как она стоит
тут, думать, что снежинки запорошили ее лицо, и каменный веночек в ее руке,
и кругом все в белом снегу, а новой весной, теплыми ночами луна будет
светить перед ней на луг, где расцветут новые одуванчики...
‚се стою перед ней. “ менЯ даже цветка нет положить к ее подножию, да
мне и не хочетсЯ цветка. Њне странно кажетсЯ - вот Я стою, в конце своей
жизни, точно на отчете, перед памЯтником, и мне нужно что-то сложить перед
ним. Ђ что Я принесла? € моЯ долгаЯ жизнь представлЯетсЯ мне маленьким
узелочком, куда все завЯзано. € он такой тощий и маленький.
ѓде вы все мои сто сверкающих подвигами и великими делами жизней, к
которым разбегалось сто дорог, одна прекраснее и заманчивей другой? Ћ, если
бы мне тогда, на первых шагах, злой волшебник показал ту избитую пошлую
дорогу, котораЯ оказалась моей единственной, Я отшатнулась бы в ужасе и
отвращении.
Ќо это была бы только глупаЯ гордость моей заносчивой юности. Ќу, не
сбылись девЯносто девЯть сверкающих! „а, если сбылись бы все мечты и
сказки, - мир полон был бы одними прославленными летчиками, великими
землепроходцами, открывателЯми законов физики! ѓде-нибудь в ѓреции нельзЯ
было бы на улицу выйти, не повстречав дюжины Ђлександров Њакедонских, кучи
‘ократов и толпы ќвклидов... Ќо мир полон простых людей, и где весы, чтоб
взвесить цену великих и невеликих?
џ со своим узелком стою, не чувствуЯ себЯ такой уж обойденной,
обманутой, виноватой.
џ жила просто, так, как все кругом жили!.. „а ведь все живут
по-разному! џ была как все?.. Ђ все такие разные... „елала, что каждый бы
сделал на моем месте? Ђх, да ведь и это не просто. ’олько кажетсЯ просто:
делал, что мог? Ќет. „елал ту работу. ‚ том месте. ‚ тот час, когда ее
потребовала общаЯ наша жизнь. ‚от и все, что Я, пожалуй, имею право сказать
в отчет: именно ту, и как раз в том месте, где она менЯ застала, и в то
самое времЯ, когда она пришлась на мою долю. џ вижу, что он тощенький, мой
узелок, и не стыжусь уже, не прЯчу его за спину, а стою без гордости и
уничижениЯ, тут, в темноте, на полЯне перед маленькой статуей на могиле
моего сына, у крайней точки, у предпоследней путевой отметки на долгом моем
пути, и молча отвечаю на ее немые вопросы и, кажетсЯ, стараюсь оправдатьсЯ?
џ опЯть возвращаюсь к шалашику, ноги менЯ не держат от усталости, и Я
сажусь отдохнуть и вдруг падаю лицом в шуршащую травЯную подстилку - и
плачу, плачу и зову шепотом по именам их всех, моих милых, всех троих.
‘овсем никак не ожидала от себЯ этих поздних в их детской безутешной
отчаЯнности слез, не приготовилась Я к ним и долго удержать не могу - точно
они все трое где-то тут, рЯдом, так близко подошли ко мне, что еще немного
- и можно руки к ним протЯнуть, и Я начала в слезах, прерывисто вдыхаЯ
запах вЯнущей травы, засыпать от усталости, и уже во сне, или сквозь сон,
смутно помню, все стало путатьсЯ, и мне как-то все спокойнее или
утешительней становилось, и только одно что-то мучило, мучило, и Я наконец
понЯла - это Ѓорина рука с ее рубцами и шрамами на месте оторванных
пальцев, и во сне мне за нее больно, эта рука мне кажетсЯ непереносимей
всего остального случившегосЯ...
џ проснулась от хлопаньЯ дверей автобуса у остановки на шоссе и сразу
привстала, вытираЯ лицо, - мне показалось, что уже утро и менЯ врасплох
застали какие-то люди...
Ќет, еще темно кругом. Ђвтобус весь светитсЯ изнутри и почему-то долго
стоит... много людей гуськом выходЯт, что-то несут, и Я, кажетсЯ, начинаю
узнавать их. „а это давешние музыканты. џ узнаю громоздкие футлЯры
аккордеонов... Ћткуда-то приехали. џ вспоминаю, что было что-то очень много
среди них скрипачей. ’ак и есть, они проходЯт один за другим в свете окон
автобуса, несут свои скрипки... шесть, семь.
ЏоджидаЯ друг друга, они собираютсЯ в кучу у остановки. Ђвтобус
уходит, и тогда они идут все вместе мимо памЯтника через полЯну, где играли
днем. Џочти на том же месте складывают инструменты и рассаживаютсЯ в кружок
на траве.
Ќетрудно угадать - они играли где-то на вечере, ведь суббота сегоднЯ,
а может быть, на свадьбе? € теперь, усталые, возвращаютсЯ домой. џ слышу
щелканье и чмоканье открываемых железных пивных пробок. ‚есь оркестр
неторопливо принимаетсЯ за пиво. Љаждый из своей бутылки. Ќа минуту
вспыхивает огонек зажигалки, и Я вижу, как тЯнутсЯ руки к картузу и все
туда складывают железные кружочки пробок. —тоб не валЯлись тут на полЯне.
Њне очень хочетсЯ их поблагодарить за это. џ и благодарю. Њолча. Љак почти
все, что Я говорю теперь людЯм.
Ћни очень долго, неторопливо пьют прЯмо из бутылок и почти не
разговаривают. Ћни старые и очень устали и вот отдыхают в тишине - если бы
Я прежде не видела их при свете, Я все равно понЯла бы это теперь, хотЯ
плохо вижу их в темноте.
Џокончив с пивом, они немножко ожили, стали переговариватьсЯ
вполголоса, звЯкнули собираемые вместе бутылки, и вот тогда это и
произошло.
џ отодвинулась под свой шалашик, чтоб менЯ не могли увидеть как-нибудь
случайно с тропинки, и ждала, когда они пройдут мимо, а они все не шли, и
мне как-то беспокойно от этого стало, Я отвела рукой ветку и тогда увидела.
Њузыканты с инструментами в руках подходили к памЯтнику. џ уже почти
догадалась, только мне страшно было, что что-нибудь окажетсЯ не так и все
испортит.
Ѓыло тихо на шоссе, автобусы кончили ходить, ветер улегсЯ, тихо горели
вдалеке огоньки на мосту, а в небе проходили облака, открываЯ бездонные
озера глубин, полных звезд, и тогда мне хорошо была видна девушка с
веночком, и в этой, совсем ночной, совсем безлюдной, тишине у подножиЯ, к
ней лицом выстраивались, становились в два рЯда на свои места старые
музыканты из поселка, на минуту замерли и вдруг заиграли старательно и
торжественно, в очень медленном темпе, траурный марш.
„лЯ кого? „лЯ тех, кому был памЯтник? „лЯ травы и пустого шоссе? „лЯ
звезд? „лЯ менЯ или длЯ самих себЯ? „лЯ всех нас, наверное.
‘о всеми повторениЯми, трижды они проиграли марш, и так странен был
этот звук многих скрипок в не очень твердых и гибких руках, все было
странно и так отрадно и горько, как редко бывает в жизни...
„оиграв, они минуту молча постоЯли, как в строю, опустив смычки, как
преклонЯют знамена, и, снова устало сгорбившись, пошли, разобрали сложенные
на лугу футлЯры и, один за другим, прошли гуськом мимо менЯ по извилистой
тропинке к мостику через овраг.
...€ это все - ноЯ поездка, ночнаЯ музыка на пустынной полЯне, - все
тоже уже воспоминание, и когда Я прохожу через двор, возвращаЯсь из
молочной, никого из старух, "гулЯющих" сидЯ на табуретках с подложенным"
подушечками, не интересует моЯ сетка с единственной бутылкой кефира.
Ђ Я прохожу сквозь двор, как через смутный сон, который забываешь,
проснувшись поутру. € возвращаюсь поскорей к себе.
„нЯ через два после приезда Я собралась с силами, поехала на
переговорную и позвонила, как раз в обеденный перерыв, ‘ереже на работу -
так уж у нас условлено, если звонить, то в четверг и в перерыв. Ќо это не
каждый месЯц бывает.
Џо голосу Я сразу слышу, что он в комнате не один, что ж, нам часто
так не везет, у него ведь нет отдельного кабинета.
- „а, все благополучно, Я вернулась, побывала у нашего морЯ... - Я
усмехнулась в трубку. - Љакое оно оказалось? ‘еренькое и смирное. „а, Я
была и там. ‘обор Я городок. ‘таринный, да... там, где переправа? •одЯт по
мосту электрички и, знаешь, иногда и старые паровозы тоже...
Ќет, Я ничего... но все рассказывать по телефону совсем не могу, Я
лучше напишу... нет, и написать Я не сумею ничего, Я тебе потом напишу
когда-нибудь, а сейчас не могу... Џлохое?.. Џора бы знать, что от плохого Я
уж разучилась реветь... хорошее, но только трудно рассказать.
Ђ как твои? †ена?.. „а, понимаю. € никогда не встанет? Ќо ей не
больно? Ќе очень?.. —то делать. ’ак жаль ее. € тебЯ. Ќу, в какой-нибудь
четверг поговорим еще, тогда, может, никого в комнате не будет. ’ы ничего
не говори сейчас, Я понимаю. Џрощай, милый... „а, мы разговор закончили,
спасибо...
Ђ вечером мы с †анной пьем чай с пастилой, в ее комнате, и ей ужасно
хочетсЯ задержать менЯ подольше, но Я безжалостно ухожу к себе, устав от
одиночества среди людей, без своих... не знаю, как назвать... мыслей? Ѓез
того, что возвращаетсЯ к человеку в тишине и равновесии внутри.
џ хочу не пропустить сегоднЯ закат. Џо правде говорЯ, он не так-то
часто бывает виден за домами и облаками, за городскими дымами - из моего
окошка. Ќо сегоднЯ виден, и вот Я спешу, чтоб одной посидеть у окошка, и
все-таки почти опаздываю, неистово раскаленный шар без лучей очень быстро
уходит за тот угол дома, куда ему положено садитьсЯ весной, Я точно знаю
это место. Џотом он будет садитьсЯ все правее, а к осени пойдет уходить
влево, и зимой его не станет видно из моего окна вовсе...
‘тена далеких домов, замыкающих мой горизонт, становитсЯ черной, как
фотобумага, и такой же плоской, хотЯ небо еще светитсЯ лимонным нежным
светом, и когда в окнах в разных местах стены зажигаютсЯ огни, они мне
издали кажутсЯ проколотыми в черной бумаге дырочками, сквозь которые виден
светлый простор заката.
‚доль улиц зажигаютсЯ фонари, воздух теплый, через мое открытое окно
мне слышен шум города, гудение моторов и шорох множества шагов людей, и Я,
облокотЯсь о подоконник, смотрю на них сверху и думаю, как невозможно
отличить среди них тех, кто в эту минуту считают себЯ самыми несчастными,
уверены, что жизнь - это цепь страданий и горЯ, от тех счастливых, кто в
эту минуту уверен, что жизнь - это сплошнаЯ сласть и удовольствие. € не
узнаешь, как они поменЯютсЯ местами! €дут удачливые ловкачи, свысока
уверенные, что все кругом либо ловкачи, либо ротозеи и только не надо
зевать! €дут дураки, считающие, что мир и люди - глупы. €дут и добрые, и
умные настолько, что считают себЯ не очень умными, корЯщие себЯ, что
недостаточно добры. € горит свет за занавесками миллиона окон на всех
этажах, только проезжим по жизни кажетсЯ, что все там очень понЯтно и все
одинаково ровно и неинтересно, раз все пьют чай, и спать укладывают ребЯт,
и смотрЯт телевизор, и не кричат во сне.
€ мое окно такое же - одно из миллиона, и тем, кто смотрит издалека,
оно видно, как точка, как квадратик света, где так уютно и благополучно:
горит лампа под одним из миллиона розовых и желтых абажуров...
Џотом наступила пасмурнаЯ погода, никаких закатов не было несколько
дней подрЯд, и Я ходила вечерами потоптатьсЯ взад-вперед по шумному
скверику, где за редкой полоской деревьев все времЯ мелькали автобусы.
‚ернувшись домой, Я отворила дверь в комнату и, прЯмо как на
притолоку, наткнулась на твердый, горЯщий возмущением взглЯд: ЉатЯ сидит в
углу дивана и в упор, не двигаЯсь, смотрит, как Я вхожу.
џ спокойно притворЯю за собой дверь и говорю: "‡дравствуй". џ и
вправду спокойна, как-то не чувствую на этот раз ни волнениЯ, ни радости.
Њало ли зачем она заглЯнула.
- Ќет, не здравствуй! - неукротимо, ненавистно, еще глубже
втискиваетсЯ спиной в угол, подальше от менЯ. - Ќе здравствуй!.. ‚едешь
себЯ, как девчонка!.. ѓде ты была?
- џ давно приехала. Ђ что?
- Ђ Я только два часа назад. € вот сижу, жду. ’ебе не приходило в
голову, что ты... Ђ вдруг ты была мне позарез нужна, а тебЯ не было? ‚зЯла
и укатила! …сть люди, которые только о себе способны думать, а другие длЯ
них - это... как куклы или просто соседки... или собачонки, или... —то?
“езжала? „а, Я тоже уезжала! „а! Ђ потому и уехала... ’олько когда увидела,
что ты преспокойно села и уехала, тогда и Я!.. Љак будто это Я перваЯ! ќто
мне нравитсЯ: Я уехала!.. ЌазываетсЯ, пожилаЯ женщина!
- ‘тараЯ.
- ’ем более! Ќикогда ты не исправишьсЯ!
- Ќаверное, уже нет.
- ’ы не отвечаешь на вопрос. ѓде ты пропадала?
- Ќе хочетсЯ. - џ сажусь к себе на кровать, хорошо бы закрыть глаза и
прилечь, но Я сижу прЯмо и говорю тихонько: - Ќе хочетсЯ сейчас об этом...
Ќе хочу. €мею Я тоже право не хотеть говорить?
- ‘ соседкой? €меешь! Ђ со мной?.. ’огда и Я имею право!
- „а, имеешь.
- ‘пасибо за разрешение, а Я вот скажу, мне незачем скрывать, как
другие. џ ездила в Ћренбург. Љ дЯде ‚але... Ђга, про него тебе интересно?
- „а.
- Ђга! Ќу так слушай... —то ж, все там обошлось, в общем,
благополучно. Ћн даже не дал мне по морде. Ќечего глаза раскрывать. „а, ему
бедному, очень хотелось. џ ему все рассказала, ты что, не понимаешь?
ђассказала, и по его лицу Я увидела, как ему хочетсЯ развернутьсЯ и дать
мне раза...
- Љак у ‚али с глазами?
- Ќичего. ’олько телевизор ему нельзЯ смотреть, вредно. ’ак что он
менЯ тогда не видел. Ќо слышал, и очень был рад, ему понравилось. ‚о всЯком
случае, приЯтно было слышать мой голос. Ћн сказал. ‚от, стоит про него
заговорить, и ты всЯ светлеешь! Ђ менЯ тут уж нет? ’ы уже отрЯхнула прах
моих ног от своего порога? €ли как это делаетсЯ... „а? џ вижу... Ќу что ж,
пожалуйста... Ћн тоже темнеет, когда... ’о есть он потемнел как черт, когда
Я ему сказала, что ты менЯ выгнала.
- Ќе может быть! - с изумлением вырываетсЯ у менЯ.
- Ќет, Я правда так и сказала. Њне так нужно было, чтоб он мне
посочувствовал. Ћн, к сожалению, не поверил, и Я созналась, что Я сама
решила, самостоЯтельно... ну, и мне дали комнату, и... и вот тут он
потемнел и размахнулсЯ, мысленно, и влепил мне, то есть руку-то он удержал,
она у него и не дрогнула, но все остальное было. Љроме руки. „о того, что Я
спросила: за что ты менЯ ударил? € он нисколько не удивилсЯ, а сказал
только: "ќх, ты!..", или что-то еще, и отвернулсЯ с отвращением, так что Я
тут же решила ехать обратно и уехала, - правда, перед этим почему-то мы
прожили еще мирно вместе почти целую неделю.
Ћн мне рассказывал, только урывками, работа у него такаЯ - он ведь в
милиции начальник чего-то, времени у него мало, и Я сидела, дожидалась,
когда можно опЯть поговорить, иногда весь день ждала, а поговорим
полчасика, и Я опЯть его ждала и думала: как это удивительно: мне было два
года? ЏЯть лет? Ћн мне рассказывал, а Я ничего не помню. Ђ?.. —то ты
молчишь?
- „а, это всегда так: в двадцать лет ничего не помнишь и неинтересно,
что было в десЯть, в начале дороги, оборачиватьсЯ назад неинтересно, все
хочетсЯ что впереди разглЯдеть, это у всех так, наверное... „ругое дело мы,
старые...
- „а, да, вот, наверное, Я там в Ћренбурге здорово постарела. Ћн мало
мне говорил. Њы как-то общими силами припоминали, что у нас общее. ’ы
этого, наверное, не знаешь, ты тогда работала, а ‚алЯ еще не вылечилсЯ и
все сидел дома, со мной нЯнчилсЯ. џ этого ничего не помню. Џомню только,
что ‚алЯ всегда был со мной, как себЯ помню. џ и сейчас стараюсь, и никак
не выходило его дЯдей ‚алей называть. џ как-то считаю, что он мне брат.
Ћчень-очень старший брат, и все...
’ак вот, он мне про то времЯ рассказывает, рассказывает, а Я ничего не
помню, все забыто. џ отлично знаю, что был у нас какой-то ЃорЯ - да, у нас!
- прикрикнула она запальчиво на кого-то, кто хотел возразить. - џ объЯсню,
почему - у нас, потом объЯсню, какой-то ЃорЯ и ‹ева какой-то, и будто даже
была у менЯ мама ЉатЯ, какаЯ-то другаЯ, а не ты. € все они были молодые,
все остались молодые, - один Я вырос и постарел, сказал мне ‚алЯ. € вот,
оказываетсЯ, было когда-то так: Я сидела у него на коленЯх, сосала колечко
и без конца к нему приставала, все расспрашивала и допытывалась: почему на
Ѓорю прислали похоронку, на маму Љатю прислали, на ‹еву прислали, а на тебЯ
не прислали? € он не знал, как лучше отвечать, говорил: не знаю, позабыли,
наверное... €ли на почте потерЯлась... € вот эти слова, что "на почте
потерЯлась", Я вдруг вспомнила, как Я их слышала, совсем маленькой, и это
было в наших разговорах уже самое последнее! ќто как мостиком соединило
менЯ. Њне стало все как-то по-другому. ќто все и просто, и объЯснить
невозможно. ’ы это лучше менЯ знаешь. „лЯ менЯ существовала Я сама. џ, и
то, что у менЯ уже есть, и то, что станет моим в будущем, то, чего Я хочу
достичь, получить, узнать, изведать... Љогда начинаешь говорить, это очень
глупо, ну и пускай глупо, даже лучше, все Яснее делаетсЯ. ’ак вот. Ќу, ты
жила длЯ менЯ. ‡ачем же еще? ќто Ясно, это же каждый дурак знает, что мама
на свете существует ради него. Ђ дом? Ћн, чтоб Я в нем жила, и, если
подольше вдуматьсЯ (только не стоит), и мужики какие-то косматые, на
пригорке, длЯ чего-то своего первые избы рубили на берегу речки, закладываЯ
городище, из которого потом стала Њосква, всего этого настоЯщий-то смысл
был в том, чтобы в конце концов настало "сегоднЯ", "сегоднЯшний день", в
котором буду жить Я... Ќе одна, конечно, а с некоторыми другими ребЯтами и
всЯкими людьми, тоже моими, без которых мне, конечно, тоже не прожить...
€ вдруг, не знаю как, не то чтобы Я понЯла, а прЯмо вот оказалось, и
все, что Я вовсе не "конец концов".
Ћт этого совершенно все менЯетсЯ, когда вдруг из своего замкнутого
закута очутишьсЯ высоко на мостике и в уши хлынет шум каких-то океанов,
которые, оказываетсЯ, были до тебЯ и будут после. ‚друг Ясно: что "Я
откуда-то" и "Я куда-то", а это решительно все менЯет, потому что не
головой рассуждаю, а просто живое в тебе, какаЯ-то неслышнаЯ, неразрывнаЯ
любовь в тебе пульсирует живой жилкой и соединЯет с ними, чьи похоронки не
пропали на почте, с нашими, кто были "наша семьЯ", да, нашей семьей. Ђ
сейчас с нами троими, нас ведь только трое: Я, ты, ‚алЯ, с еще целым
океаном таких же, какими были они и будем мы. Ќу, что ты на менЯ смотришь?
‚ерить - не верить? ‘ чего менЯ прорвало на ночь глЯдЯ такую речугу
толкать? —то смотришь? ’ы-то уж знаешь, когда Я наигрываю, а когда нет. Ќу
то-то. Ћткуда у менЯ это? Ђ ты менЯ воспитала, ты потихоньку заронила в
менЯ такие семена, пошли, наверно, прорастать, вот менЯ и поводит в разные
стороны! ’ы за менЯ и отвечай!
ЉатЯ через силу усмехаетсЯ, но до чего же плохо у нее получаетсЯ,
такаЯ она еще, со всего разгона, задохнувшаЯсЯ, бешенаЯ, с воспаленными
щеками.
‚ старых романах, даже очень хороших, в такой момент люди "бросались
друг другу в объЯтиЯ, обливаЯсь слезами". Ќо ЉатЯ слишком хорошо знает, как
это несовременно и смешно. ‘амое главное, что она перваЯ раскрылась, а это
может оказатьсЯ "чуйствительно", что тоже подлежит осмеЯнию. ‡начит, надо
поскорей сделать защитный ход. € она делает его. ѓубы не слушаютсЯ, она
только кривит их, но насмешливо произносит:
- ‡дорово Я высказалась? ’ерпи, ничего, ты ведь моЯ незаконнорожденнаЯ
мать!
‚о все времЯ рассказа она была похожа на прыгуна с шестом, медленно и
неуклюже берущего разбег и потом взлетевшего очертЯ голову в воздух. Ђ
теперь, перелетев планку или нет, она, шлепнувшись в опилки, сидит, приходЯ
в себЯ, успокаиваЯсь, и вот острит даже.
- Ќу вот, доклад подошел к концу, спасибо за внимание... Њне идтить?..
Џочему ты мне так мало рассказывала?
- ђазве? Ќе знаю, может быть... Ђ ‚алЯ тебе много говорил?
- Ќет, не много, он не из разговорчивых.
- Џочему?.. Ќа все нужен день и час. €менно тот, в который ты сумеешь
сказать и тебЯ готовы понЯть. Ђ ты была все маленькаЯ, а после сразу стала
большаЯ...
Ћна менЯ не слушает, хмуритсЯ, собираЯсь с мыслЯми и вдруг
недоуменно-сердито спрашивает:
- Џочему вдруг собаку звали ‚севолод? Џочему? Ќу что, ты уже забыла?
Ѓыла у вас когда-то собака?
- ЉакаЯ собака?
- Ќу, какаЯ тонула! Ќеужели не помнишь?
- Џочему ‚севолод?.. Ѓыла... щенок, ‡евс. ’ебе ‚алЯ все рассказал?
- „а, да, да, ну вот ты опЯть просветлела! ‚спомнила?
- ќто вот, наверное, откуда... ђебЯта его сами звали ‡евка, а чужим во
дворе не позволЯли. “важениЯ требовали, чтоб не смели кричать ‘евка, ‘евка,
и тогда ЃорЯ, наверное, придумал всем объЯвить, что его полное имЯ не
‘евка, а ‚севолод. ‡евса дворовые не могли понЯть... ‚от какие у вас
разговоры там шли!..
- ’акие и всЯкие... Њама, давай пойдем немножко походим. Џо улице, а?
- ќто он тебе тоже сказал?
- Ќет, это Я тебе говорю. Џри чем тут он? —то ты смотришь?
- ’ы раньше так не говорила.
- џ же постарела, а ты позабыла? ‚от мне и пришло в голову. Ќу,
немножко, пойдем?
ќто правда, ей самой пришло в голову, Я это вижу. ’ак всегда говорил
ЃорЯ, когда что-нибудь очень неурЯдилось в его жизни: "Њама, пойдем
походим".
€ вот мы с Љатей снова в том же сквозЯщем, гремЯщем автобусном сквере.
ђазговариваем, прохаживаЯсь потихоньку взад и вперед, в искусственной
тени от веток деревьев, чьи листьЯ ночью и не спЯт, и не живут в мертвом
свете длинных, сгорбленных фонарей.
- ќто еще оттого, что Я давно ни с кем не говорила, как мне нужно.
Џонимаешь, когда Я с кем говорю, Я, как на экране радара, вижу, в каком
виде доходЯт мои слова, и Я вдруг замечаю: не то нужно, так Я
неинтересна... как бы сказать: мои слова не имеют успеха. € обрываю.
ѓлавное, Я чувствую, что и как нужно этому человеку, чтоб Я имела успех.
‚ключаюсь на его волну и вижу - прекрасно доходит, успех!.. Ќо это не Я. €
Я себе делаюсь противна. Ђ тот, кто восхищаетсЯ этой "не мной", - еще во
сто раз противнее.
- “же?
- “же... „аже что-то хорошее осталось, немножко хорошее. Њы знали друг
друга, но не обращали вниманиЯ, и вдруг мы сидим рЯдом в столовой, то есть
Я напротив, а не рЯдом. “ него праваЯ рука в черной перчатке и не
сгибаетсЯ, чуть придерживает вилку, и он одной левой режет на тарелке
какой-то бифштекс, и видно, что ему больно, губы сжаты, нож тупой, мЯсо
будь здоров, и он молчит и медленно пилит, скулы побелели даже, Я сказала:
давайте Я вам сделаю, и он хмуро на менЯ поглЯдел, сказал "ничего, спасибо"
и взЯлсЯ пилить дальше, и тогда уж конечно Я села рЯдом и стала ему
нарезать, а он молча ждал, пока Я приготовлю... € потом так было много раз,
он ждал, чтоб Я помогла, а Я помнила и спешила не опоздать... “ него был
ужасный ожог - прЯмо на ладони отпечаталсЯ рисунок газовой горелки.
Џотом понемногу зажило. Ћн перчатку снЯл, потом и повЯзку, и все
как-то стало уже не так чтоб очень, но ведь у нас произошло объЯснение в
любви, и мы старались бодритьсЯ и не показывать виду... „а ты, может, не
знаешь, что такое объЯснение в любви?
ќто как будто такаЯ хорошаЯ игра с определенными условиЯми и
правилами, которые ты даешь обещание соблюдать... Ќе обращай вниманиЯ на
это слово "игра" - это Я не длЯ насмешки, не длЯ того, чтоб показать, что
это все петрушка и баловство. Џросто Я говорю про то, что знаю, а не про
то, что читала. ќто бывает хорошаЯ, интереснаЯ и честнаЯ игра, бывает
веселаЯ и добраЯ, бывает просто дрЯнь... Ќу вот, значит,
встречались-встречались, болтали, гулЯли, смотрели-смотрели друг на друга,
и все ничего, и вдруг один объЯвлЯет: "џ тебЯ люблю!" - и смотрит, что ты
ответишь - согласна принЯть условиЯ такой игры? ’еперь твоЯ очередь, и если
ты говоришь: "€ Я тоже!" - то начинаетсЯ сама игра, мы уже по ее правилам
все должны делать, смотреть и думать, надо все времЯ помнить, что мы теперь
не просто, а "любим", и что-то менЯетсЯ, мы делаемсЯ не как все, а
особенными друг длЯ друга. ќто вот можно, потому что Я ведь его люблю, a
этого нельзЯ, потому что Я люблю его. ’ут по условию всЯкие запреты одного
или как бы оправданиЯ длЯ другого... Ќаверное... даже наверное, но Я-то
только про то, что знаю, говорю (вот почему и наверное), бывает, что люди
как-нибудь незаметно и по-другому как-то полюбЯт друг друга за времЯ этой
игры... Ќаверное, бывает... Ђ осталось хорошее во мне только от тех часов,
когда Я, нагнувшись над его тарелкой, резала на мелкие кусочки ему бифштекс
и он ждал, подобрав больную руку, а потом Я смотрела, как левой рукой
натыкает на вилку и ест и стеснЯетсЯ на менЯ смотреть... € все. Ђх эта
современнаЯ молодежь! „а?
Њинуту-другую мы идем молча, огибаЯ самый шумный угол сквера, и снова
уходим под деревьЯ, ближе к переулку, где уличное движение потише.
ЉатЯ со мной. ‚от мы с ней гулЯем вечером перед сном. Ћна ко мне
вернулась. Ќе в мою комнату, этого мне и не нужно, и это все равно могло бы
быть только на времЯ. Ќо все-таки она ко мне как-то вернулась, и вот мы
гулЯем поздно, и ноги болЯт от усталости, и Я терплю это почти с радостью.
- Ќикогда не могла Я понЯть, что такое за молодежь? - "—то ж так?" -
быстро, с интересом заглЯдывает мне в лицо ЉатЯ. - „а так. …сли бы люди по
всему свету родились раз в десЯть лет, сериЯми, так было бы легко решать,
кто молодежь, кто детвора, кто старики. Ђ то ведь ты твердо уверилсЯ, что
уж кто-кто, а ты-то молодежь, самое свежее, стопроцентное новое, юное
поколение, и поутру, глЯдЯ в зеркало, видишь, что ты такой же, как лег
спать вчера вечером. ќто потому, что ты сдвинулсЯ чуть-чуть. Ђ сдвиг
все-таки есть, и через год-другой ты все еще молодежь, но уже не
стопроцентнаЯ, а только на девЯносто! Џотом не замечаешь, что всего
шестьдесЯт, а то и двадцать процентов в тебе осталось этой молодежности, а
рЯдом уже другие, стопроцентные и еще те, кто никак не сообразЯт, что в них
и одного процента не осталось, а все мальчишествуют, и, оказываетсЯ, есть
молодаЯ молодежь, и стараЯ, и всЯкаЯ, а одной какой-то нету вовсе. ќто -
скользЯщее понЯтие. ‚роде эскалатора - ты все на одной ступеньке. ’вердо
занЯл постоЯнное свое место, да ступенька-то все едет!
- “х ты! ‚от оно что? „а никак тут мораль длЯ молодежи, мама?
- „а ну тебЯ! џ и сказать-то вовсе не про то хотела! Љак-то странно
себе многие представлЯют, что есть какое-то поколение умудренных и
степенных, спокойно-уравновешенных и самоотверженных матерей. € другое
поколение - их легкомысленных дочерей, шумливых, увлекающихсЯ, сбивающихсЯ
с пути, суматошных и задиристых, и все такое... Љак бы не замечаЯ, что все
бабушки - это те же состарившиесЯ девчонки, а все эти крикливые, суматошные
девчонки - это ведь матери и бабушки, у которых только еще не истек срок их
молодости, но он все-таки все времЯ течет...
- Њораль: не прозевай своего времени?
- Њорали нет, а ходить Я устала.
- џ тебЯ замучила?
- Ќе менЯ, а только ноги.
Ћколо моего подъезда Я останавливаюсь, чтоб попрощатьсЯ.
ЉатЯ машинально целует подставленную щеку и тут же, ухватив за плечо,
задерживает, не даваЯ уйти.
- ’ы ведь не думаешь, что Я переродилась? ђаспиналась, чтоб тебЯ
уверить, какаЯ Я стала другаЯ и получше?
- Ќет, не думаю.
- Џравильно. Ђ что ты подумала?
- ’акое настроение. •орошее.
- Ќастроение, да. ѓоворить правду. џ даже устала, никогда столько
правды разом, подрЯд, в один присест не говорила. џ тебЯ провожу доверху.
‚ходим в квартиру, вместе идем по коридору, Я молчу, и мы входим
вдвоем в комнату.
- ’ы менЯ не выгонишь? - џ молчу. - Ќу, извинЯюсь, это не Я, это дурак
сказал. Њожно, Я сегоднЯ один разок у тебЯ посплю, а? Ќа моем диванчике?
ЊоЯ безлюднаЯ, притихшаЯ комната делаетсЯ полна Љатей. Ћна бегает
умыватьсЯ, возвращаетсЯ, стелит себе постель, взмахиваЯ простынЯми,
взбивает подушку на диване, потом достает из кармана размЯкшую половинку
шоколадной плитки, внимательно делит ее пополам, и вот мы лежим по своим
местам, сосем шоколад и, потушив свет, смотрим в потолок, по которому,
скользЯ, уходЯт и расплываютсЯ пЯтна и полосы отсветов уличных огней.
- Њы начали с того, - с полным ртом говорит ЉатЯ, - куда ты ездила?
- Ќет, начали с того, что Я веду себЯ, как девчонка.
- „а, правда!.. - ЉатЯ смеетсЯ. - џ припоминаю. ќто было давно
когда-то... Ќо это, в общем, правда, знаешь ли! ’ак куда?
- ‘ъездила к морю. џ никогда не была у морЯ.
- Ќикогда?.. Ђ Я!.. Ќеужели никогда?.. Ќет, зачем, что там было? Њне
нужно знать.
џ не рассказываю, а коротко, сухо информирую: где, почему, что Я
увидела.
„иван отчаЯнно скрипнул, Я повернула голову: ЉатЯ, вскочив,
выпрЯмившись, сидит на диване, блестЯщими глазами смотрит мимо менЯ. Њы
долго молчим, потом она медленно откидываетсЯ обратно на подушку.
- џ завтра туда поеду, - не мне, а просто в воздух произносит она
тихим и ровным голосом и опЯть молчит. - Ќет, не завтра, а когда ты мне
расскажешь. „а? ‚се, что ты знаешь, чтоб знала и Я.
- ќтого не один человек не может, детка. Ќе умею назвать многого
словами. € сами слова так часто менЯют свой смысл, переходЯ к другому
человеку.
- ’ы сказала: каменный венок, и Я понЯла. ’Яжелый и вечный, да?..
Љ моему удивлению, слышу, что она плачет потихоньку, так, что не надо
замечать, и Я лежу, прислушиваЯсь, и глажу ее упрЯмый лоб, целую глаза,
утешаю и ласкаю ее волосы, все, конечно, не двигаЯсь со своей постели. €
слышу, как она всхлипывает, засыпаЯ, все реже, и вот уже дышит ровно во
сне, и все-таки изредка прерывисто вздыхает, но уже крепко спит. ‘нова Я
слышу ее в этой комнате, где слышала ее детское сонное дыхание, и хриплое в
болезни, и вот опЯть как будто детское, со слезами во сне. Љомната полна
присутствием Љати, ее существом, жизнью, дыханием. € то, что завтра она
убежит в свою жизнь, не ужасает менЯ, не пугает. Ћна не уйдет из моей жизни
совсем, но скорлупа разбита, и цыплЯта не влезают обратно в свою скорлупу -
да ведь иначе и жизнь остановилась бы.
’ело отдыхает, успокаиваетсЯ, и снова мое подернутое дымкой "сегоднЯ"
отходит назад, становитсЯ будто призрачней моего остального "всего", что
составлЯет мою жизнь.
‘начала Я пытаюсь думать о том, как Я смогу рассказать Љате. •отЯ бы
"когда-нибудь". ЉажетсЯ, начинают с детства?.. „а, Я помню васильки во ржи
у пыльной дороги. џ его раз видела, потом другие, но помню, то есть вижу,
только вот эти, и ту минуту, когда Я увидела, разглЯдела их и понЯла, что
это вот васильки, и они мне понравились. Њои ноги тонут в теплой, нежной
пыли, жарко светит солнце, и Я обрываю неумело, у самой головки, цветочек и
понимаю на всю жизнь: василек, - и мне почему-то от этого хорошо; и еще
помню - менЯ мЯгко покачивает на страшной высоте, Я цеплЯюсь за веревку,
лежа на животе, и еду куда-то, мне отчаЯнно страшно, душисто и интересно -
это Я на возу с сеном, и сверху мне видны спина и уши натужно шагающей
маленькой пузатой лошадки и дуга, а кто-то идет с возом, к кому в руки
уходЯт вожжи, а кто? Ќе знаю, не могу туда заглЯнуть, там темнота.
Ќет, не это, надо другое ей рассказать, надо начать с того... но не
знаю Я, с чего начать, и Я устала старатьсЯ думать об этом. Ќаверное, так
никогда и не сумею даже то, что помню, передать необесцвеченным моими
сегоднЯшними словами.
џ разжимаю руки, пускаю свои мысли брести, куда они сами хотЯт.
Ћни дорогу знают.
Ќет, Я не стану никому рассказывать про то, что они всегда со мной,
когда менЯ не очень уж отвлекает шум и суета вокруг.
€ всегда останутсЯ со мной, до самой той минуты, когда начнет никнуть,
мигать и гаснуть еще светЯщий мне сегоднЯ костер моей последней стоЯнки на
долгом-долгом пути и последний уголек пыхнет голубым огоньком, затлеет и
утонет в теплой ночной успокоенной тьме, и Я без капли страха думаю о том
последнем закате, который увидЯт мои выцветшие, усталые глаза. џ столько
видела закатов, и каждый мог оказатьсЯ последним, и всЯкий раз все-таки
думала: идет закат, это началось приготовление к началу рассвета, и, увижу
Я его или нет, люди опЯть будут радоватьсЯ солнцу.
ЉатЯ так мирно спит и дышит, как наплакавшийсЯ ребенок. €дет, медленно
проходит ночь... Ќет, все рассказывать другим Я не буду, а то еще те, кто
этого не испытал, покачают головой и скажут: старушка-то немножечко уж
перебарщивает... ќто уж ни к чему!
‡ачем Я стану говорить? —то тут расскажешь? ‚едь Я вижу их всех
беспомощными и такими маленькими, дрЯнными и дикими, и все более мне
милыми, и, наконец, такими, какими стали потом. Ћни стоЯт у менЯ перед
глазами, совсем живые. € только звезды всего неба просвечивают сквозь их
пыльные фронтовые гимнастерки.

1973
Last-modified: Wed, 14 May 2003 08:51:00 GMT
Ћцените этот текст: