        ‚асилий Љондратьев. ђассказы


        ‘одержание

     Џутешествие ‹уки „евушка с башни
     Ѓутылка писем ‡еленый монокль
     ‘казка с западного окна Ќигилисты
     Њурзилка ‘оломон
     Љнижка, забытаЯ в натюрморте


        Ѓ“’›‹ЉЂ Џ€‘…Њ
     ‚ а л ь р а н у
     Ќичто в свете, любезный приЯтель,
     ничто не забываетсЯ и не уничтожаетсЯ.
     ‚.Ћдоевский


        I
     Љак переводчик  и  вообще как  читатель, иногда публикующий заново  или
впервые редкие и любимые  страницы своей  мысленной коллекции,  охватывающей
разнообразие   фантастических   и  натуральных  курьезов,  Я  доволен.   Љак
самостоЯтельного автора, менЯ никогда не увлекала область  фантазии, котораЯ
по сути ограничена и предсказуема; то, что  Я принимаю за откровение, всегда
оказываетсЯ   недостающей  карточкой  моей   дезидераты,   тем   сновидением
нескольких поколений предшествовавших мне визионеров, которого Я еще не знал
по  недостатку  воображениЯ и усердиЯ. —астые дежа  вю  и попутные  иллюзии,
которые Я испытываю всюду как рассеЯнный и склонный к эпилепсии невротик, не
дают мне особой  разницы  наЯву и во  сне (во сне,  впрочем, Я привык иногда
летать) и в  принципе сопровождают мои прогулки в рЯду других исторических и
художественных памЯтников, которыми вполне  богаты улицы, музеи и библиотеки
нашего города,  среди впечатлений, которые  мне  дают на памЯть мои  друзьЯ.
Љогда-нибудь  в будущем именно в их сочинениЯх,  фильмах  и прочих  картинах
покажетсЯ  тот образ сегоднЯшней  жизни,  которого Я не нахожу в собственных
строгих  журнальных записЯх, хотЯ и стараюсь вести их скрупулезно как чистое
и  трезвое  свидетельство. ќти  записи говорЯт  мне  только  о  своеобразном
одиночестве их автора, или, точнее сказать, рЯда авторов, потому что изо днЯ
в день Я прослеживаю  по ним каждый  раз новую личность рассказчика  одних и
тех же  непреложных фактов. ЉажетсЯ, что это не Я,  а  окружающаЯ менЯ жизнь
застыла  в  своем  усиливающемсЯ  солипсизме,  и  что  в  то  же  времЯ  мой
собственный неизменный и некогда уютный образ жизни стремительно отчуждаетсЯ
от нее.  Љаждый  вечер Я возвращаюсь  в  одну  и ту же квартиру,  но разве Я
удивлюсь, однажды  вернувшись в другую? Њои привычки  терЯют  свои  места  и
своих людей, и если в один из этих дней непредсказуемые  обстоЯтельства вмиг
перенесут  менЯ в другую эпоху, в иной город или даже  мир, Я врЯд  ли пойму
это сразу  же, и в  любом случае буду чувствовать себЯ здесь ничуть не менее
уверенным, чем обычно. Љто, в конце концов, сможет мне объЯснить, что это не
ђоссиЯ, не ‘анкт-Џетербург,  и  что те ультразвуковые  колебаниЯ, из которых
складываетсЯ  идиом прохожих, на  самом  деле не текущаЯ, еще не  замеченнаЯ
мной, модификациЯ местного жаргона? џ почти отказалсЯ от любого  общества и,
странным образом, пристрастилсЯ к картам, хотЯ они в общем никак не изменили
моей жизни и не дали мне новых увлечений  взамен той моей прежней  компании,
которую Я растерЯл. Џри  этом Я  даже забываю те немногие  игры  и пасьЯнсы,
которые знал, а мое будущее не настолько менЯ волнует, чтобы о нем гадать. €
все  же  Я отдаю картам все времЯ,  свободное  от  моих  редких и  случайных
занЯтий, которые Я никогда не считаю обЯзанностЯми и  всегда готов отложить,
чтобы  снова  принЯтьсЯ  за  колоду,  которую  раскидываю  так,  как  кто-то
перебирает четки или  смотрит в калейдоскоп. ‚ этом смысле  семьдесЯт восемь
картинок  вполне  заменЯют  мне   книги,  иллюстрированные  журналы  и  даже
программу   новостей.  Џоэтому  Я  и   не  берусь   рассказывать  конкретные
наблюдениЯ, которые избегают менЯ, так же, как и Я сам избегаю их в толкучке
и  занЯтости повседневного  быта. ‚  мире событий,  разыгрывающихсЯ вокруг и
помимо менЯ,  скрытность  и занЯтаЯ  ночнаЯ  жизнь  сделали  из менЯ  арапа,
проживающего в страхе своих дней на редкие подачки: Я разве что задумываюсь,
какое же мое  изумительно редкое уродство  дает  мне  этот  надежный хлеб, и
насколько оно поблекнет или разовьетсЯ в пестроте возможных дней. ‚прочем, Я
уже заметил, что мое будущее мне безразлично.
     Ќе знаю, интересно ли  мне будущее моих записок, и насколько мне вообще
дорога  судьба того неисчислимого множества прошлых и ожидаемых сочинений, в
основном  неизвестных  или  уже  недоступных,  которому  Я  обЯзан  и  этими
строками, и, подозреваю, существованием. ’олько наедине Я ощущаю себЯ вполне
реальным. ‚  одиночестве  Я  оглЯдываюсь  на  моих любимых,  на моих  редких
друзей, а также на моих мастеров, чьи черты Я обнаруживаю в себе уже вопреки
личным воспоминаниЯм. ’огда стыд подсказывает  мне,  кто Я сам.  ‚ остальном
мне не трудно представить себЯ кем-то вполне иным, тем более,  что Я наделен
слепым  воображением.  ЏеречитываЯ  собственные  записи, Я  часто гадаю, чьи
минувшие замыслы и прах каких страниц Я поневоле перевожу набело, и вместе с
тем не могу избавитьсЯ от ощущениЯ, что эти воображаемые мной слова приходЯт
на  ум  совсем  другому человеку из  еще ожидаемой эпохи.  ‚се, составлЯющее
смысл  и  счастье моей  жизни, убеждает менЯ  в том,  что Я жив, по законам,
которые Ђгвиллон в своей  "Ћптике" называет орфографической проекцией вещей.
Ќочью  и особенно  днем  Я часто испытываю видениЯ, а иногда продолжительные
кошмары, которых  Я, однако, не вижу, хотЯ  мысленно они все же выражаютсЯ в
более  или менее  свЯзных фразах, за  которыми так и не складываетсЯ никакой
картины. ќти стихи  Я записываю на полосках папиросной бумаги,  набиваю их и
выкуриваю один за другим, разглЯдываЯ привычный вид из моего окна.


        II
     џ вернулсЯ в Џетербург (хотЯ такого города, строго говорЯ, еще не было)
осенью  восемьдесЯт восьмого года.  „олжно  быть,  осенью.  ќто было как раз
обычное  здесь  смутное времЯ года,  когда в  городе  день  за днем путаютсЯ
признаки всех  четырех сезонов,  метелица,  солнечный теплый  ветер,  грозы,
паводок;  только вечера стали кстати и скорее смеркатьсЯ, и бывшим прогулкам
пришла пора. „рузей уже никого не было, а может, и не бывало, и как будто бы
все  ангелы отлетели  от  прежних  кафейных столиков, а  чужие лица  вокруг,
раньше   казавшиесЯ   безотчетно  знакомыми,   лишились   прежней  поруки  и
привлекательности.  Ѓез  дела и  без денег тЯжело бродить,  как Я привык, по
старым улицам, мимо ничего не обещающих фасадов. €х иногда украшали меандр и
маски,  не  то  из  трагедии,  не  то  из  пантомимы; попадались  солдаты  и
полуобнаженные  дамы, сталевары в каскетках,  чаши, звезды, знамена,  увитые
лавром и хмелем; были  и букрании из черепов и цветов, и самые разные твари,
и  целые  лепные  гротески  на стенах.  Љогда уже не веришь ни вывескам,  ни
афишам,  этот  узор  на  зданиЯх  складываетсЯ  в  иероглифические  надписи,
какие-то изречениЯ  или  параболы,  происходЯщие из  истории  архитектуры  и
навернЯка непонЯтные даже тем людЯм, которые когда-то украшали ими  эти дома
и арки.  —асовые  циферблаты  на  их  стенах  везде  были  без  стрелок  или
показывали  каждый  по-своему.  Ћкружающие  сады  и  скверы  даже  в  цвету,
вероЯтно,  выглЯдели бы  голыми, и  по их  аллеЯм гулЯющие выделывали  самые
причудливые тропы, поневоле наводившие на разные мысли. ’рудно сказать, были
ли это  мысли или  опЯть безотчетные и дерзкие  ребусы из жизни  и  славного
прошлого нашего  города, который у менЯ на глазах выглЯдел все более реально
и поэтому как-то постыдно: поэт  сказал бы, что  времЯ отступило,  и настало
пространство. ‚ общем, Я с  радостью переселилсЯ  подальше,  на край ‹есного
проспекта, когда приЯтель оставил мне комнату.
     Њестность,   где  Я  оказалсЯ  на  квартире,  сперва  точно  напоминала
живописное полусонное банлье со станцией, поселком, редкими  дачами в рощах,
и если бы по ней не были вопреки ландшафту разбросаны тонущие  в тополЯх или
соснах кварталы блочных домов и  "точечные" башни, на которые редко обращают
внимание  даже их многочисленные жильцы, эти краЯ представлЯли бы интересный
вид.  Џо  дороге  из  Џолитехнического  €нститута  Я обычно  пересекал, мимо
вросшей в землю дачки и большого пруда, в котором  все лето плескались утки,
мертвый Яблоневый  сад  и, обогнув школьный дом  в  новоклассическом  стиле,
оказывалсЯ  на  широком   шумном  проспекте.   Ќа  другой  его   стороне  за
двенадцатиэтажной башней  начиналась долгаЯ  ухабистаЯ  тропа,  терЯющаЯсЯ в
высоком  глухом кустарнике. €ногда за изгородью акации показывались бараки и
пустыри, тихие бульвары или далекий базар городской площади, но за весь путь
Я  никогда не понимал,  как и  где сходЯтсЯ эти  разнообразные  перспективы,
открывающиесЯ  то  в  гору,  то под  откос на самые  разные  виды и мысленно
образующие   невозможный  фантастический  пейзаж,  по  которому  однообразно
строЯтсЯ блочные  микрорайоны. ќто  могли быть  минутные  эфемериды, которые
город насаждает наподобие "лесов" Њакса  ќрнста; однако они были всегда одни
и те же, складывающиесЯ по пути, который Я теперь помню. џ выходил на пустую
улицу,  и  немного  спустЯ  шел  уже  по  деревЯнному  тротуару мимо  низких
бревенчатых и  кирпичных домиков  какого-то поселка, прислушиваЯсь к собакам
на огородах; за углом достаточно невзрачного приземистого зданиЯ открывалась
длиннаЯ галереЯ, уводЯщаЯ дальше, туда, где высилась чернаЯ стена деревьев.
     ЏрЯмо под окном  комнаты, доставшейсЯ  мне от ‘амарина, были трамвайные
пути,  а  впереди  на   виду  высилась  поросшаЯ   кустарниками  и  бурьЯном
железнодорожнаЯ насыпь, и за мостом ее  переезда  была видна  уходЯщаЯ между
холмов аллеЯ парка. ‡а этими холмами угадывались разделенные густыми рощами,
прудами   и  системой  каналов  корпуса  домов,  памЯтные  урочища,   фермы,
выглЯдевшие  в  этом  лесу как  иллюзиЯ  воздушного театра,  которую вдалеке
продолжал вид на город с новыми башнЯми и проспектами: непонЯтно, вторгаетсЯ
ли  этот  город в  лес или  перспективы его зданий тают  на глазах,  выдаваЯ
непроходимую чащу. Ќа краю  этого фантомного города  и,  с  другой  стороны,
унылого  гетто заводских  кварталов Я  ощущал себЯ в  безопасности камеры, в
промежутке между майей и уверенной жизнью, из которой времЯ выкуривает суть.
Ќа  стене были перекидной календарь за 1982 год и  репродукциЯ  с  картины в
неоромантическом вкусе, в сумерках напоминавшаЯ круглое, не то выпуклое,  не
то вогнутое, зеркало,  отражающее нечто свое.  ‚ комнате  не  было  лампы, и
ночью на сквознЯке бумаги, разложенные по фанерному столу у самого окна, как
бы тихо скреблись  и пищали.  ‘обственно говорЯ,  всЯ библиотека ‘амарина  и
заключалась в  Ящике  этих  бумаг, --  листков  и всЯческих  бумажек,  --  с
обрывками записей,  выписками и  просто каракулЯми: ничего целого, ни  одной
понЯтной подробности.
     ‘  тех  пор  Я  не  возвращалсЯ назад,  туда, где исторические красоты,
способствующие, судЯ по всему, раскрытию личности, не дают мне зато радостей
тихой и частной жизни. џ не отказываюсь от наследства и от  воспоминаний, но
должен признать,  что открытие из года в год всегда нового наследиЯ  и новой
генеалогии заставлЯет  менЯ  искать  свое подлинное  происхождение  во мраке
стыда.  ‚  "новом городе",  где  Я  поселилсЯ,  передвигаЯсь  с квартиры  на
очередное место, Я никогда не узнаю в новосельи ничего от старого, хотЯ и не
уверен, далеко ли это Я перебралсЯ или это нечто  изменилось со  временем. џ
даже  не могу  назвать  себЯ жителем  центра,  окраины  или пригорода  этого
метрополиса из вполне самостоЯтельных частей, отличающихсЯ только природой и
архитектурой, и  составлЯющих некий архипелаг. …сли  бы  Я  сохранил  в себе
дерзость  ребенка, жить здесь и было  бы счастьем детства, когда все находка
или изобретение.  ‚  метро, замечаЯ за окнами мелькающие  во  мраке  тоннелЯ
двери, Я спрашиваю себЯ, нет ли за ними пути: мне кажетсЯ, что Я каждый день
слепо  проезжаю по неузнаваемо  чуждому  городу, хотЯ  замечаю  тот, который
старательно удерживаю еще в памЯти.


        III
     Ќе знаю, что  была длЯ менЯ эта моЯ  комната, кроме  удобного помещениЯ
длЯ времени, которое  Я  мог  переждать,  сидЯ  или  лежа на  диване, иногда
нетерпеливо  прохаживаЯсь. ‘перва ненадолго,  днем или ночью, чтобы придти в
себЯ; постепенно  Я стал прибегать к ней все чаще,  несколько раз  по часу и
больше в сутки, и  так до тех пор,  пока Я не  начал проводить здесь день за
днем, только изредка  выбираЯсь  на  улицу  за кофе и бутербродами.  Ќе могу
сказать, что с тех пор эта  комната изменилась: однако просыпаЯсь, Я  иногда
застаю за окном новый вид,  а спускаЯсь  на  улицу, Я, бывает, не могу найти
моего кафе или  магазина, и возвращаюсь домой голодным. Ќо чаще всего наутро
какой-нибудь  особенно  приЯтной  ночи  Я  с  трудом  узнаю  самого  себЯ  в
зеркальце,  которое достаю из секретера, чтобы привести себЯ в порЯдок. ЊенЯ
удивлЯет то, что  ни один  из моих  редких друзей не замечает, кажетсЯ, этих
разительных перемен моей внешности.  Џохоже, что со временем Я превратилсЯ в
новейшего  „ориана  ѓреЯ,  чудом  уцелевшего после своей катастрофы. ‚ таком
случае, Я достаточно умелый имперсонатор,  которого выдают только зеркала  и
тень.
     Њожет быть поэтому до моего слуха иногда доносит то, чего Я не  вижу ни
наЯву,  ни  во сне,  как будто бы  Я могу  испытывать  еще многое,  о чем не
подозреваю. ќто началось, когда Я вел еще вполне  занЯтую и светскую  жизнь.
Ћднажды,  вернувшись домой после веселого  вечера, Я сразу же  упал спать на
диван,  и  во  сне  передо  мной все  еще мерцало то же танцующее и  громкое
застолье   многочисленных   гостей,  чьи  голоса  постепенно   сливались   в
однообразно резкий щебет, в котором Я мог различить лингвистические пируэты,
рождающие чрезвычайные  метафоры, в  то времЯ, пока картина  меркла прЯмо на
глазах, как зал перед концертом. ’ут Я проснулсЯ от какого-то толчка, и сел,
еще ничего не понимаЯ вокруг, оглЯдываЯ комнату, с пока непонЯтной  головной
болью. ќто  щебет, когда  Я очнулсЯ, не перестал и звенел у менЯ в ушах, как
глухаЯ  неотвЯзнаЯ мантра.  Њне слышались  то понЯтные,  то  непонЯтные  или
совсем   неразличимые  слова,   иногда   в  скомканных  фразах,  в   которых
проскакивали  просто  несусветные  фонемы. ’ак  бормотало, однако, все тише,
сливаЯсь с шумом, доносившимсЯ из окна, и потом еще различимое в  этом шуме,
хотЯ бы как отзвук в памЯти. Ќаконец Я овладел собой и, побродив по комнате,
пришел к  тому, что от алкоголЯ со мной ночью  случилсЯ припадок музыкальной
эпилепсии.  ‘ейчас, судЯ  по  рассвету, было около пЯти утра; Я привел себЯ,
как всегда,  в порЯдок, и отправилсЯ из дома на воздух, в парк; прЯмо передо
мной, лЯзгаЯ и раскачиваЯсь, проехал ранний трамвай; когда Я уже направлЯлсЯ
по аллее, сверху по железнодорожному мосту прогрохотал первый поезд.
     Ѓлиже  к  осени,  Я  как-то  раз пришел  к себе  под утро, после долгой
неодинокой прогулки по  Ћстровам; однако мне не  спалось,  ложитьсЯ было  не
нужно, и Я развлекалсЯ, разглЯдываЯ красивые  открытки,  которыми обклеил  и
стены и даже потолок  комнаты. ЌачиналсЯ дождик, и его шепот очень  сладко и
гармонично слышалсЯ с улицы, напоминаЯ песенку "Ђнни ‹ори". Џод эту мелодию,
неотвЯзную, как прежние  галлюцинации моего слуха, Я почти забылсЯ, если  бы
через несколько минут звук не обострилсЯ, снова перерастаЯ в резкий наговор,
в то  времЯ, как огненные стекла вдруг  задрожали, и  заныли,  кажетсЯ, даже
стены и тот диван, на котором Я растЯнулсЯ. Ќеоткуда сверху, особенно громко
после ночного перерыва, простучала электричка. Џочти тут же внизу под  окном
пошел и  трамвай, с  тем же лЯзганьем,  передающимсЯ как  бы всей  комнате и
опЯть рождающим в моей  голове  странные звукосочетаниЯ. Њне удалось поймать
отрывками  несколько фраз: если  не  ошибаюсь,  на очень странном  романском
диалекте. —уть позже Я смог уловить и невнЯтные отзвуки родной речи.
     ‚се  это навело менЯ на идею,  что изредка  испытываемые мной  "голоса"
ЯвлЯютсЯ  своего  рода  радио,  на  передачи которого можно настраиватьсЯ по
желанию,  и что их, кроме того,  можно записать. „лЯ этого мне потребовалось
изучить, кроме  стенографии,  азбуку  фонетической  транскрипции,  и  только
маниакальное упрЯмство, с которым Я начал вникать во все более занимательный
ропот  эфира,  заставило  менЯ  научитьсЯ  сочетанию  того  и  другого.  ќто
оказалось намного труднее, чем составить точное расписание, по которому мимо
моего окна проходили трамваи и поезда. ЋстаетсЯ  представить себе, насколько
Я  привЯзалсЯ  к дому, постепенно  терЯЯ  интерес к прежним уличным забавам.
Ќекоторое времЯ Я еще много  бродил по городу,  разыскиваЯ по магазинам и по
друзьЯм  всЯкие  мелочи, которые могли бы  сыграть как удачные резонаторы, и
понемногу уставлЯл этими вещицами  подоконник. Џод конец,  Я  нашел  простое
решение. ‘жимаЯ в зубах  лезвие  бритвы,  Я  водил им по  очереди по  разным
предметам, которые лучше всего передавали желаемый трепет.
     џ  уже многое слышал и  много  записал,  складываЯ нарастающий  архив в
большие  картонные коробки, которые теперь составлЯют  основной  груз  моего
багажа.   Џреодолены   многие  затруднениЯ,   и   единственное   неудобство,
приобретенное мной с новым образом жизни, в моей рассеЯнности и в том, как Я
глотаю слова,  которые от менЯ иногда требуютсЯ по  делу. ‡десь тоже причина
моего уединениЯ. Њои занЯтиЯ выработали во мне тонкий слух, и теперь  Я могу
уже без усилий прослушивать  все вокруг. ќто труднаЯ жизнь. ‚ремЯ от времени
мои  посиделки   навевают  тихие  мелодичные  риторики  или  хотЯ  бы  нечто
осмысленное. Ќо в основном  менЯ,  как будто Я сумасшедший, обуревает птичий
базар, который не только невразумителен, но кажетсЯ напрасным и угрожающим.


        IV
     Џередо  мной непростаЯ  задача: сложить и  упорЯдочить  множество самых
разнородных  записей,  оказавшихсЯ  у  менЯ  под  рукой в  итоге  загадочных
импровизированных сеансов. …ще мне нужно определить точное авторство каждой.
Ќа первый  взглЯд все  эти отрывки выглЯдЯт как сумбурные произведениЯ  т.н.
заумной  или  абстрактной  поэзии;  наиболее  стройные  фразы   зачастую  не
согласованы,  как  чисто  автоматические. Ћднако  тщательнаЯ  транслитерациЯ
обнаруживает в  них достаточно причудливую макароническую запись, котораЯ не
без усилий  принимает  вид вполне  свЯзных, иногда частично переложенных  на
русский  Язык, стихов и  прозы.  ‚прочем,  бывает  и так, что мне вообще  не
удаетсЯ  расшифровать сочетаниЯ букв, совсем непохожие  на слова, которые  Я
опознал  бы  по  словарЯм и  справочникам.  Ќо Я не большой полиглот,  а моЯ
эрудициЯ ограничена, и кто  скажет,  не относЯтсЯ ли эти темные выражениЯ  к
неизвестным до сих пор мертвым Языкам древности или к устному творчеству все
еще  первобытных  народностей?  Љ  тому  же, недолгие  фрагментарные  сеансы
никогда  не  гарантируют полноценной  передачи,  а  частые  помехи создают в
записи  безнадежные  лакуны. ’ак или  иначе,  мне  пока  удаетсЯ  определить
некоторые  тексты и подготовить их к выходу в свет. џ особенно горжусь  тем,
что из непрерывно морочившей менЯ  многие вечера отрывочной неразберихи  мне
на  сегоднЯ  удалось  извлечь  около  дюжины  писем,   рассказов  и  этюдов,
безусловно принадлежащих Џолу Ѓоулзу и недавно скончавшемусЯ ќдуарду ђодити.
ђаньше Я  уже печатал  в журналах доставшиесЯ мне работы Ђнри Њишо  и Љларка
Љулиджа. ‚се указанные тексты  исправлены и дополнены мной по опубликованным
сочинениЯм  авторов  (в будущем  Я  надеюсь  на  качественно  новый  уровень
текстологической работы, и  остаютсЯ  еще  вопросы,  свЯзанные  с  авторским
правом). Љроме них, Я  сейчас  уже располагаю вполне узнаваемыми, хотЯ  пока
предположительно, работами ђене „омалЯ, ЊарселЯ ‹екомта и Њайкла  Џалмера; у
менЯ  есть еще  работы  пока  неизвестных  мне  французских  и  англоЯзычных
писателей,  а также некоторое количество  приЯтных на вид и, кажетсЯ, вполне
свЯзных текстов  на греческом, португальском и  сербском  (или  хорватском),
кроме  многочисленных  и  очевидно  тюркоЯзычных  отрывков,  среди  которых,
впрочем, мой друг и  литературовед ѓлеб Њорев указал мне  на одно из заумных
стихотворений ћриЯ „егена.
     Ћднако в моем собрании остаетсЯ многое, что Я не  надеюсь  когда-нибудь
опубликовать. ќто  прежде  всего  многочисленные импромптю на русском Языке,
где  авторство  затруднено. €х  резкое несоответствие принЯтым  литературным
нормам, и бесплодные попытки сличить их по  существующим архивам самиздата и
по страницам антологии  "ѓолубой ‹агуны",  значимы и наводЯт на  обобщениЯ о
характере и  смысле  коллекции в целом. € это двоЯко. Ќужно ли мне  понимать
себЯ  как  хранителЯ  небывалой  библиотеки,  охватывающей,  кроме  наличных
произведений  литературы, замыслы и несохранившиесЯ  творениЯ, и  (возможно)
еще только подспудные произведениЯ будущего? €ли же Я стал жертвой  иллюзии,
сомнительных  и  бессмысленных  совпадений, происходЯщих  в  непредсказуемой
работе случаЯ?


        V
     ‚рЯд ли  невежество  и  бессилие  сделали  мою тихую  жизнь и  одинокий
промысел.  Њой  опыт  достаточно  богат  и  своеобразен, чтобы  существовали
немыслимые длЯ  менЯ вещи. Љроме того, Я человек всЯчески деловитой жизни, с
многосторонними  интересами и способностЯми, как говоритсЯ, на все  руки. Ќо
их  противоречиЯ   или  неудачи   привели,   вероЯтно,  к  однообразию  моих
сегоднЯшних   занЯтий,   к   труду,  затруднЯюсь  сказать,   прожектера  или
мемуариста.  Њои   записи   могли   бы,  все  же,  оказатьсЯ  полезными  как
исторический документ.  Ћднако боюсь, что  невероЯтный в чужих глазах опыт и
личнаЯ  дерзость делают  такие намерениЯ сомнительными и  бесплодными. ’аким
образом, мои  усилиЯ  выражаютсЯ только  в моем  усиливающемсЯ уединении,  к
которому  обЯзывают. …сли  бы  не  телефон,  Я  сравнил  бы  себЯ с  наемным
анахоретом  при частном английском парке  классической эпохи. „аже мои гости
видЯт во мне немую фигуру из кабинета.
     Ќо вместе  с тем записи, разложенные здесь  на столе, свидетельствуют о
некой жизни  помимо менЯ: о жизни, к которой Я причастен случайно, и которой
всего лишь следую, да и то слишком чутко и спесиво.  Ќеужели мое одиночество
так типично,  что даже здесь Я не один и не оригинален? € какова должна быть
судьба этих  записей,  с которыми  Я  уже  настолько  отождествил себЯ?  Њне
следовало бы завещать сжечь их, как личный дневник, или же опубликовать, как
записки. Ќо что, если они, как и Я, оказываютсЯ самостоЯтельными, замкнутыми
существованиЯми? ’огда мне нельзЯ подписатьсЯ под  ними, и стыдно принуждать
к моему  заточению. џ запечатываю их в бутылки, как  кораблики,  и отдаю  на
выбор плавающих и путешествующих.


       1993.

        ‘ЉЂ‡ЉЂ ‘ ‡ЂЏЂ„ЌЋѓЋ ЋЉЌЂ
     Џри  запутанных  обстоЯтельствах  девЯносто первого  года,  когда  сама
надежда, кажетсЯ, оставлена "до выЯснениЯ обстоЯтельств" (тех самых, которые
редактор  у —естертона  записал  поверх зачеркнутого слова  "господь"),  нет
ничего лучше рождественской истории на американский лад. Ќе потому, конечно,
что из  пристрастиЯ  ко всЯческому плюрализму и соединенным штатам мы скоро,
наверно,  запутаемсЯ  в точном  числе  праздника ђождества. Џросто  историЯ,
свЯзаннаЯ с ђоманом  Џетровичем  ’ыртовым, петербуржцем,  столетие  рождениЯ
которого скоро будут  повсеместно отмечать в Ђмерике, и в …вропе, составлЯет
саму сказку мечты, процветаниЯ и звездного блеска, легенду, которой мы любим
предаватьсЯ, полеживаЯ у окна на  западную сторону. Ќам не  хочетсЯ верить в
сказки,  но  воспоминаниЯ  и  сохранившиесЯ  иллюстрации  можно,  ничего  не
выдумываЯ, перемешать так, чтобы вышел примерный калейдоскоп.
     €сториЯ начинаетсЯ  в Џетербурге, в  четвертом доме  по  ‡оологическому
переулку,  недалеко от крепости.  ‚прочем,  по адресной книге  спустЯ  почти
вечность трудно сразу найти  то,  что нужно: ’ыртовы были известной фамилией
военных и морЯков, среди них были  и генералы, и адмиралы,  как  отец ђомана
Џетровича. Њальчик рос в имперской столице, ее  роскошество, вольные  летние
месЯцы в усадьбе, тихие прогулки по богатым коллекциЯм ќрмитажа, мама,  дама
того самого  типа, который  парижские художники начала века  прославлЯли как
"Les Elegantes",  любившаЯ во всем вкус и моду, все развивало в  нем легкий,
мечтательный нрав, приглашающий к таким путешествиЯм, которые начинаютсЯ как
со страниц видовых альбомов из отцовской библиотеки,  картин ‘иама, €ндии  и
Џерсии (говорЯт, что персидские  сады дали само  название "парадиза"), так и
журналов  мод  с  их  светским, неудаленным  блеском,  фантазией  очевидной,
сочетающей красоту,  волю и, разумеетсЯ,  успех. Ѓольше  всего  этот мальчик
любил  рисовать,  он  и  буквы  выучилсЯ  рисовать, как  картинки, такие же,
которые  рассматривал в своих любимых маминых  журналах,  где авторства в те
времена не чуждались  ни Ѓакст, ни Љузмин.  ‚озможно, длЯ  него все началось
тогда, когда он шести лет нарисовал платье, которое, как это  было ни чудно,
захотела и сшила себе мама. Љогда мальчик подрос,  он стал ходить слушателем
к ђепину, а  рисунки посылал в "„амский Њир". ќтот журнал так охотно печатал
его модели и  фантазии,  что дальнейший путь  юноши  определилсЯ. ‚ступив на
этот путь, он был вынужден  отказатьсЯ от своей осененной  боевыми знаменами
фамилии  ради нового nom  de  guerre, которым  к девЯтьсот двенадцатому году
стало  "ђ.’.",  ќрте.  ‚  столетие Ѓородинской  битвы г-н ђомэн  де  ’иртофф
оказалсЯ   в  Џариже,  рекомендованный   как  корреспондент   петербургского
"„амского Њира", с запасом рисунков,  моделей и  всЯческих  намерений. € все
это  оказалось  в  корзинке  длЯ  бумаг, а его  выгнала из  своей  маленькой
мастерской  мод  мадемуазель, которой  надоел  изнеженный юноша-студент,  не
имеющий -  да,  мсье!  -  никакого  таланта  не  только кутюрье,  но  даже и
художника. ђомэн  очень  вежливо  попросил  разрешениЯ забрать эти, вероЯтно
ненужные, бумажки, вынул их из мусора и вышел. Ќа улице, как ему показалось,
шел  снег, падавший обрывками  любовного письма из рук девушки, плачущей над
замерзшей статуей амура. ќто называетсЯ "Љонец одной идиллии", и не снег,  а
белые  печальные цветы осыпаютсЯ с  дерева на девушку, струЯтсЯ ее слезами в
ручей. Ќе дерево, зонтик. Љ тому же солнце так Ярко, что  эта  белаЯ вьюга в
зеленом парке - только пух, пыльца, летний снег, а  неудачи, печали -  разве
что  тронутаЯ   чувственность,   картинка,   заставлЯющаЯ  обложку   журнала
запомнитьсЯ  навсегда.  ”антазиЯ,  спичка,  неверно затеплившаЯсЯ в ладошках
маленькой ’юхэ, продрогшей у модной витрины одного из бесчисленных переулков
зимнего  Џарижа, стоит  подарков с елки. „аже тот, кто  всего однажды провел
долгую  рождественскую  ночь в  холоде, без надежды, навсегда  сбережет этот
колеблющийсЯ огонек, на  памЯть о том,  как  впервые кристалл, потревоженный
им, зажег зеркала в тот мир, которого - как понЯть? - и не возникло бы. € мы
знаем, что хотЯ в спальне г-на  ђомэна и не стоЯло игрушки, вертепа, звезда,
а может  быть, просто ЯркаЯ  петарда, вспыхнула  у него за окном. “тром  его
горечь несколько  смЯгчилась, после  ванны, когда,  за столом, к нему всегда
приходили лучшие, удивительные мысли. Ћн взЯлсЯ  за письмо, и когда дошел до
буквы "ђ", она вдруг  поплыла, хрупкой нагой  девушкой  на  осеннем листе, а
ветер задул ее длинные волосы. Њолодой  плющ  открыл другую девушку, котораЯ
раскинула  руками свою кружевную шаль,  так,  что получилось "’". ‚се знаки,
буквы  и  цифры, пока он  писал, закружились в  балете,  похожие на хороводы
апсар под сводами индуистского храма: двойка, перо, выстрелившее  из диадемы
мулатки, пЯтерка, сфинкс... Ќо конверт, ожидавший его  еще  не  разрезанным,
все  же   скрывал   в  себе  нечто,  превосходившее  воображение.  ќто  было
приглашение, подписанное Џолем Џуаре. Џуаре был тогда кнЯзем парижской моды,
но, пожалуй,  и больше того. ‚ свое времЯ, когда  Џариж  еще  только начинал
перестраиватьсЯ, он выстроил особнЯк  на невыигрышной  окраине, заметив, что
будет, и Џариж сам обустроитсЯ вокруг дома  Џуаре. ќто случилось. ЏолЯ Џуаре
не  зрЯ  называли  парижским  шахом,  не  только  потому,  что  он   устроил
непревзойденный до сих  пор  "Ѓал ехерезады". Ћн определЯл элегантности. Ћн
первым   освободил   дамское  платье,  сделал  его  сказочным;   он   первым
провозгласил  "стиль русских  балетов",  открыл  новые декоративные  ателье,
пригласил в свой дом художников, создавших публичную славу  нового стилЯ, Ђр
„еко: ‹епапа, €риба, Ѓарбье и ќрте. ќто был человек, который если не сам был
рожден  сказку  сделать  былью,  то  щедро  создавал длЯ  этого других.  ‚се
завершают, и начинают, аплодисменты. Ќа следующий, тринадцатый год, именитый
театр "ђенессанс" открыл новую феерическую постановку по "Њинарету" ђишпена.
Љогда  раздались привередливые  парижские рукоплесканиЯ, на  сцену  вслед за
исполнившей героиню Њата •ари вышел художник, молодой, высокий и элегантный,
похожий на римлЯнина,  ќрте. Ћн еще  очарует бесчисленные  театральные залы,
одно  их  перечисление  грозит  превратить сказку  во всеобщую историю "века
джаза".  ‡десь  мюзик-холл "”оли-Ѓержер",  "Ѓа-’а-Љлана", "‡игфелд  ”оллиз",
"Ђльгамбры",  "Њулен ђуж", оперные  залы "Ђдельфи", "Њетрополитан",  —икаго,
Ѓарселоны,  ‹азурного  Ѓерега,  и  Ѓродвей,  и  еще  многое.  ЌачавшиесЯ   с
иллюстраций к повестЯм  ‹е ѓаллиена и  ‹орда  „ансени  в  "•арперз  Ѓазаар",
обложки, заставки и модели ќрте  наполнЯт  и "•арперз", и "‘кетч", "”емину",
"Љосмополитан", "€ллюстрасьон",  оживут в голливудских фильмах, будут отлиты
в  бронзах, вытканы  в коврах,  тканЯх  - чтобы  в нашей памЯти по мановению
кисти волшебника стал прекрасный женственный  образ.  ќрте  сотворил женщину
эпохи.  ’ак скажет написавший  о нем книгу ђолан Ѓарт. …сли  прочесть заново
древнюю легенду, кинематограф  и мода, сотворив „иву, заспорили, кто  вызвал
ее к жизни.  "‚еликий Ќемой" создал Явление, его славу. Ќо  только мода дала
неизбывные, всегда желанные  очертаниЯ мечты. Љак  ваЯтель,  ќрте вылепил ее
черты. Љак портной, он одел ее  вольными, прихотливо  цветущими  орнаментами
тканей, плетениЯ и перьев, соединив  греческую простоту  с роскошью Џерсии и
€ндокитаЯ. Љак ювелир, он  украсил ее с  изобретательностью престидижитатора
нитками нефритовых и жемчужных бус, складывающимисЯ,  платиновыми подвесками
и кольцами  в  бриллиантах,  масками  из ожерелий  и  шелка,  из  омелы,  из
страусовых перьев,  выложил  золотом  и  камнЯми,  в виде  часиков,  очков и
заколок, замшу, лаковое дерево и соломку. Ќаконец, как  чародей, он дал ей и
душу; но душа странница и переменчива,  чтобы увидеть  ее  близко, нам нужно
перенестись  назад,  в  Џетербург, проживший войны,  революции  и  крушение,
потерЯвший и само имЯ.
     ќто  лицо,  полускрытое  маской  из  шелка,  нефритовых  бус и  перьев,
напоминает  один роман,  роман, названный  так по причине  и литературной, и
романтической.  Ћдной   из  первых   милых,  уютных  выставок,  устраиваемых
ахматовским музеем во  флигеле  ”онтанного  „ома,  была небольшаЯ  комнатка,
отведеннаЯ под акварели, коллекции и редкостные сегоднЯ книги ћриЯ €вановича
ћркуна, писателЯ, едва раскрывшегосЯ и сразу же исчезнувшего, расстрелЯнного
и сгоревшего  в  самые отвратительные советские годы. ћркун был  мечтатель и
дэнди.  ‚озможно,  что вслед  за написанным „'Ћрвильи, Ѓирбомом  и „идекерке
некогда поЯвитсЯ  и  очерк советского,  особенно  ленинградского,  дэндизма,
ЯвлениЯ героического, как все советское. ћркун был человеком породы, которой
завидовали и которую пародировали футуристы, но  от  которой и остались одни
пародии.  Ћн  мог бы считатьсЯ первым русским сюрреалистом, если бы  все это
вполне сохранилось. Љ слову сказать, он, как и  мессиЯ этого  движениЯ,  †ак
‚аше, обожал журнальную графику, это заметно и по их очень похожим рисункам.
†урналы,  вырезки, альбомы картинок  были  у  него  в  целом  собрании.  Ћни
заменЯли ему путешествиЯ, города, по которым ему было не суждено  пройти, но
которые  все  соединились длЯ него  в один.  Ќам не трудно представить  себе
‹енинград,   ‹етербург,  город  фантастических,   абсурдных  неочевидностей.
Љомнату,  кабинет  коллекции, составлЯющей  карточный домик  тепла,  уюта  и
сердца.  €  мечтателЯ,  сидЯщего с папиросой  у  окна  на  западную сторону,
рассматривающего  такие  дали,  которых,  наверное,  никогда  не  было.   Ќе
исключено,  что  это  "•арперовский Ѓазар"  с картинками  к  рассказу  ‹орда
„ансени,  где человек  гашиша,  покинув  свое  тело  в  серой,  затерЯнной в
ненастных  кварталах комнате,  бродит по городам  в  пустыне, отдыхает среди
древних  развалин, удивлЯетсЯ  райским садам,  в  сиамском дворце  стоит  на
приеме императора, наблюдаЯ, как плавитсЯ  и кипит  бандж в  золотых  чанах,
превращаЯсь  в  кровь;  очнувшись  на  званом  вечере, он  рассказывает свою
историю нашему герою, выходит в  окно и не возвращаетсЯ никогда. ‚ двадцатые
годы  ћркун  составлЯл  странный роман,  его  по-разному называют  "’уман за
решеткой",  "’уманный город", "„ело о многомиллионном  наследстве", "Ќэлли",
возможно,  найдутсЯ  еще названиЯ.  ђоман,  кроме  отрывков, не  сохранилсЯ;
иногда кажетсЯ, мог ли он сохранитьсЯ в рукописи, и насколько сама жизнь его
автора  составлЯла с этими  отрывками  целое. „невниковые записи, записанные
сны переплетаютсЯ со  снами  героини,  маленькой  миллионерши,  и  картинами
сиЯтельного города. Љак в стихах, обращенных к ћркуну:
     "ђаспирает муза капризную грудь.
     ‚ сферу изумленного взора
     Ђлмазный Ќью-‰орк беретсЯ
     € океанский, горный, полевой путь".
     "ђоман о Ќью-‰орке", если бы новаЯ европейскаЯ литература изучалась так
же  предметно, полно  и  без пристрастий,  как  древнЯЯ,  мог  бы  составить
особенный и  эпический свод. ‘опоставлЯть  его с городом на  ѓудзоне было бы
так же нелепо, как искать уолполовский Љрампокраггири  в историческом атласе
ћстуса Џертеса, или высчитывать, в каком месте Њирового Ћкеана располагаютсЯ
‹илипутиЯ и Ѓлефуску.  ’ак поступил  †ак ђиго, тоже  дэнди  и сюрреалист, он
нашел всего  лишь "долгий город без загадок, который так же легко распутать,
как и его улицы, хорошо устроенные длЯ сквознЯков". Ќо удивительное чувство,
когда читаешь роман  ћркуна и настолько  похожий, тоже незавершенный, "Ќовый
ђитм" ђональда ”ирбенка,  этого наследника  “айльда, прозванного genius loci
послевоенного времени.  ’о,  что старые  романтики  предполагали  в  далеком
прошлом или на том ‚остоке, которого после русских географических открытий и
завоеваний   не  осталось,  теперь   в  обновлении,  роскоши  и  всемирности
показалось на атлантическом  берегу, как ”ата  Њоргана. ќтот  город возник и
наЯву,  в  двадцать пЯтом году,  в  Џариже; записки  о ‚ыставке „екоративных
€скусств  составлЯют,  в каком-то  смысле,  исторические  сведениЯ  об  этой
внутренней   столице.  Ћна,  действительно,   была  внутренней:  само  времЯ
требовало  того,  чтобы  кругосветное  путешествие  ЏолЯ  Њорана  напоминало
прогулку по метрополису,  город был, как большой отель "палас",  дома похожи
на его номера люкс, замкнутые павильоны. Џавильоны коллекционера, до мелочей
инкрустированные  ќмиль-†аком  ђульманном,  признававшим  только  уникальное
исполнение и  называвшего  соперником  старого ђентгена: плетениЯ немыслимых
пород  дерева,  металлов,  камней  и стекла. Џокои, расписанные, затканные и
отделанные  мастерами ателье Џуаре  под сады  €сфахана, так,  что  кажутсЯ и
цветы, и  пение птиц, и ветер. Ѓассейн, украшенный Ђрманом  ђато под  летнюю
усыпальницу персидского Ђгамемнона, продолжали залы, по их стенам он  пустил
наперегонки золотых ланей, лианы и обезьЯн, которые собирались к дверЯм, над
ними  два пышно распустившиесЯ павлина, рЯдом такие же, лаликовские, сиЯющие
электричеством   в  стекле.  ‡а  лаковой  ширмой  шли  комнаты,   отделанные
зеркалами, где  книжные  полки оказывались баром, бар  - туалетным столиком,
кованый, золоченый ларь - радиатором; можно было бесконечно  блуждать в этих
маленьких  лабиринтах,   пока  статуэтка  танцовщицы  не  ломалась  пополам,
выкидываЯ длинный Язычок пламени длЯ сигареты. ѓероинЯ,  заметил однажды сэр
‘есил  Ѓитон,  держит  ее так,  как будто  только  что  из постели, и  хочет
обратно. ‚исЯчие сады, такие же, какие ќрте  делал длЯ голливудского фильма,
с фонтанами и галереЯми, вели в большой зал, который шел в огромную золотую,
зеркальную  стену,  по  которой,  казалось,  плывут  черные  тени  кораблей,
поЯвлЯютсЯ  причудливые  города,  базарные  площади, кувыркаютсЯ  на жирафах
карлики,  пролетают  всадники  в  смерче,  а  воздушные  шары  качаютсЯ, как
привЯзанные.  ќтот зал был пустым, слуги отказывались ходить  мимо  росписей
†озе-Њари-‘ерта. ‚ темном зеркале  у  ћркуна с вихрем искр проноситсЯ  целаЯ
панорама,  а  голос  зовет,  как  новаЯ  …лена,  и во сне  приходит  фигурка
маленькой дамы, "маленькой дамы" потерЯнной в тысЯче складок шелка, в блеске
колец и  ожерелий, забронировавших, как  сеть шлема  средневековых  рыцарей,
даже ее прохладное личико".
     †ак  ђиго,  не  писавший романа, но  завЯзавший  его, уехал в  Ќью-‰орк
пакетботом,  женилсЯ  там  на американской  миллионерше,  спустЯ  три  года,
покинутый ей и привыкший к героину, застрелилсЯ в парижской клинике. ђональд
”ирбенк,  не  собиравшийсЯ в  Ђмерику,  умер  в  ђиме,  не закончив романа о
неразделенной  (это  можно  предполагать  по его  вкусам) любви американской
миллионерши. ћрий €ванович  ћркун, петербургский мечтатель, узнал ее в  лицо
и,   может  быть,   вспомнил  его  перед   своим  расстрелом.   Љогда-нибудь
"ЂмериканскаЯ миллионерша" из уже пожелтевшего журнала мод займет в  истории
культуры место Џрекрасной „амы "сумасшедших двадцатых", пока что последней в
историческом рЯду. ’огда, вероЯтно, ученые, сверЯЯсь по запискам ќрте, будут
спорить,  насколько  она  внешне  похожа  на ‹ину  Љавальери,  насколько  ее
напоминают „иана  Љупер, ѓерцогинЯ ѓрамон или Ѓаба „'ќрланже, модельные дивы
"‚ога". Љакое  в этой даме опасное, кровосмесительное совпадение искусства с
жизнью  и ее savoir-vivre! Ќикогда прежде ЏсихеЯ,  возлюбленнаЯ  поэтов,  не
была так обманчиво близка, доступнаЯ и дневным мечтам; уже не  бесплотность,
а  femme fatale, она  стала случайной,  изменчивой  ’юхэ, несбыточностью или
коротким мигом, разлитым в бесконечности воображениЯ. ‚от  почему любовник и
не проснетсЯ, когда она  ночью склонитсЯ над ним, шепнет и исчезнув, обожжет
своей "русской сигаретой", выпавшей из пальцев.


       1991

        Њ“ђ‡€‹ЉЂ
     амшаду Ђбдуллаеву
     ...‚ы же знавали того самого Њюгюэта, всегда
     с флердоранжем в руке? ’ак вот! Ћн отравил себЯ
     глазом трупа.
     Љсавье ”орнере
     „лЯ  читателЯ лучшее, что удалось в  наши  глЯнцевые, сказочные времена
Ђндре Ѓретону, - то, как  он заставлЯл его признавать за одиноким искусством
жизни   подлинное,   сродни   магии,   творчество.   €з   всеобщей   истории
экстравагантностей он вынес перед нами его философский камень, преображающее
косность любых условий доблестное бескорыстие. ’ак или  иначе, его рассказам
мы обЯзаны примерами чистоты  "деЯниЯ",  прогулок по жизни, за  которыми все
качество творениЯ проЯвлЯетсЯ очевидно и, как говоритсЯ,  без рук.  ќти люди
никем не занЯты,  от  них поочередно отказались  историЯ, этика  и медицина,
поэтому  случайные  доброжелатели принимают  их  за художников,  и по-своему
правы.  Ћднако  это  художество  темное,  как  ночнаЯ  ‚енера,   котораЯ  не
продаетсЯ,   и   не  купить.  ‘транности  судьбы,  напоминающей  истовый   и
бесполезный труд китайского резчика, ближе всего поэзии, искусству настолько
же неуловимому, избегающему слов таким образом, что те переворачиваютсЯ, как
побитые   мишени,  картинка,  котораЯ,  по   воле  своего  лукавого  мастера
подвешеннаЯ  вниз  головой,  дает  неожиданный  пейзаж.  Ѓретон,   учившийсЯ
медицине, разбиралсЯ  в  симптомах. Љак испытанный библиофил,  поэт  искушал
своего   читателЯ   Љнигой  €стории,   раскрываЯ  ему  незамеченные  ссылки,
комментарии  и  нота  бене, так,  что  она  вдруг  каббалистическим  образом
исчезала вокруг него. џ слышал, это та самаЯ "—ернаЯ Љнига", о которой давно
рассказывают  на “краине,  что она  под  спудом,  ее знают  только волхвы  и
чаровницы,  а  найдетсЯ она  в  последние времена.  …ще  говорили,  и  более
правдоподобно,  что  это  -  рукопись  сошедшего  после   переворота  с  ума
профессора  из  Џетербурга,   одно  времЯ  ходившаЯ  у  оккультистов,  после
расстрела  последних  то  ли  сгоревшаЯ,  то  ли  пропавшаЯ  в  коммунальных
катакомбах. ‚озможно, кто-то  и  сейчас надеетсЯ  найти  ее неразобранной, в
спецхране или в одном Ѓольшом „оме на ‹итейном проспекте. Џризраки желаемого
чувства, восковые персоны и  дежа вю, сквознЯки, гулЯющие в  провалах  нашей
сентиментальности, дают эти легенды,  привычки, упрЯмые суевериЯ. ‚едь почти
все,  что  мы  помним  из  нашей  жизни  еще  сорока лет  тому,  сказки.  Ќо
неизвестное,  скрытое от уверенной  подслеповатости,  обладает  еще  большей
силой,  чем  знание. ќто незримаЯ сумма  судеб, забытых или обманутых  нашим
воображением, ведет нас по  Џетербургу  в тумане, постукиваЯ  белой тростью.
Џозже, вечером, когда  проходишь по  недавно еще  солнечной стороне Ќевского
проспекта,  в  толпе  возникает  ощущение,  что,  как  в "Ћле  ‹укойе",  дух
прожигателЯ  жизни  бродит,  заглЯдываЯ  в витрины,  выстукивает по запертым
дверЯм,  прислу