ћрий Њаркович Ќагибин. ’ьма в конце туннелЯ

Ћцените этот текст:
ћрий Њаркович Ќагибин. ’ьма в конце туннелЯ

---------------------------------------------------------------
€здание: ћрий Ќагибин; "’ьма в конце туннелЯ; ЊоЯ золотаЯ тЈща", Џовести.
Ќезависимое изд-во Џ€Љ, Њосква, 1994.
OCR и вычитка: „авид ’итиевский (davidtit@land.ru), 6 февралЯ 2002.
Љорректура: Ђлександр Ѓелоусенко, 1 ЯнварЯ 2003.
---------------------------------------------------------------

ћрий Њаркович Ќагибин (1920-1994).
Џовесть

Џролог

џ похоронил мать. ‚след за ней ушел отчим, вдруг перед этим как-то
странно, жалко и неприЯтно взбодрившийсЯ длЯ будущего. Џрошло несколько лет,
и мне захотелось воскресить образ матери через немногие сохранившиесЯ в доме
материальные знаки ее существованиЯ. ‚се жалкие ее туалеты были розданы
подругам, вещи поценнее реализовал отчим, собравшийсЯ начать новую жизнь,
оставалась круглаЯ кожанаЯ коробка из-под шлЯпы, набитаЯ всЯкой дребеденью:
обрывки вышивок, бисернаЯ сумочка, лакированный кожаный кошелек длЯ иголок,
два-три колечка, ѓеоргии -- один на ленточке, свЯзка писем, несколько
фотографий, почему-то мама не отдала их мне длЯ альбома -- то ли не
нравилась себе на них, то ли с ними свЯзаны какие-то неприЯтные
воспоминаниЯ. џ так и не удосужилсЯ узнать причину. Ќикогда не любил
расспрашивать близких людей, довольствуЯсь тем, что они сообщали мне сами.
Ѓыло там еще немало всЯкой всЯчины: сломанное страусовое перо, некогда
украшавшее мою мушкетерскую шлЯпу, черепаховый гребень, крошечный
перламутровый театральный бинокль, не раскрывающийсЯ веер и моЯ полосатаЯ
младенческаЯ распашонка на пуговицах, невесть зачем притащившаЯсЯ за мной в
старость. Њать относилась к этому хранилищу без всЯких сантиментов: стоит
коробка на шкафу, никому не мешает, ну и пусть стоит. Ћна рылась в ней очень
редко, чтобы достать что-то нужное: маскарадный бинокль, бисерную сумочку
длЯ съемок ее приЯтельнице -- маленькой киноактрисе, какую-нибудь особую
иголку длЯ шитьЯ...
џ снЯл пыльно-муаровую коробку со шкафа, протер трЯпкой и открыл. ‚се
предметы оказались на месте, кроме колечек, -- возможно, они были брошены в
тигель новой жизни отчима. ‚ид бисерной сумочки, как всегда, доставил
удовольствие, она была полосатаЯ, каждаЯ полоска своего цвета: краснаЯ,
синЯЯ, лиловаЯ, белаЯ, чернаЯ -- и приЯтно мЯлась в ладони. џ подержал в
руках все предметы, но чувствительные кончики пальцев не отзывались на их
субстанцию: ни гладкому перламутру биноклЯ, ни сухой ости страусового пера,
ни лакированной коже кошелька длЯ иголок. € глаз оставалсЯ равнодушен, как и
рука. ЊенЯ не тронули молодые мамины фотографии. ’еперь Я понЯл, почему она
их не любила: при сходстве черт в них не было маминой сути. ‘транно, что Я
не замечал этого раньше. „ва ѓеоргиЯ лишились даже того тусклого блеска,
который они еще сохранЯли, когда Я последний раз заглЯдывал в коробку.
Њатовые, позеленевшие, утратившие почетный вес награды, они выглЯдели
латунными подделками, как самонаграды сегоднЯшнего чучельного казачества.
‚се названные вещи и не названные не имели никакого отношениЯ к матери и
моей тоске по ней. ‚оскресить образ матери через материальные знаки ее
существованиЯ, как Я выразилсЯ с непонЯтным велеречием, мне не удалось. Њамы
в коробке не оказалось.
Џисьма были перевЯзаны черной шелковой ленточкой. џ разорвал ее,
распрЯмил верхний конверт. "…е благородию Љсении Ќиколаевне Љрасовской" --
значилось на конверте. „а, моЯ мать была "благородием" и осталась им в гуще
советского хамства. Ќу, что пишут "ее благородию"? Џо естественному
психологическому ходу Я вынул письмо из единственного конверта без адреса.
’ак же в магазине люди берут тот галстук, который имеетсЯ в одном
экземплЯре, и только эти галстуки составлЯют: массовую продукцию.
Ѓезадресное письмо сперва расстрелЯло менЯ, уложив намертво, затем
вернуло совсем в иную жизнь. Љоробка не была мусорным Ящиком. Ћна хранила
суть.
"ЊилаЯ Љсенушка, -- писал неведомый автор мелким, убористым почерком,
словно экономил бумагу, -- это письмо передаст тебе человек вполне надежный,
но в качестве почтальона ты его не используй. € вообще не пиши мне до тех
пор, пока Я не дам тебе знать. Ќо знака может и не быть. џ зашел слишком
далеко, чтобы повернуть назад. Џрости менЯ. Њы ведь знали, что нам нельзЯ
иметь ребенка. Ќо что поделать, если будущий гражданин так упорно хотел
поЯвитьсЯ на свет. ‘лушай менЯ внимательно. “ него должен быть отец. ’ы
понимаешь, что Я имею в виду? ‚ремЯ наступает серьезное, и надо забыть
сантименты. Њне не выкрутитьсЯ, даже если Я сейчас уцелею. Ћни не
угомонЯтсЯ, пока не перебьют всех. ’ебе нужна защита. Ћдна ты не справишьсЯ,
хотЯ ты сильнаЯ. ‘ таким грузом, как Я, не выплывешь. ЊенЯ надо вычеркнуть
-- раз и навсегда. †изнь непредсказуема, вдруг кончитсЯ наваждение и бесы
вернутсЯ в преисподнюю. ’ы веришь в это? џ -- нет. ‹учше и надежнее всего
был бы ‚олодЯ, он в чести у властей, но ведь ‹. никогда этого не допустит.
„а и вообще "не верь любви поэта, дева". ‘енЯ тоже поэт, но не до такой
степени, человек он хороший, но, к сожалению, бывший домовладелец, и это ему
припомнЯт.
ЋстаетсЯ Њара. ‚ы любили друг друга, думаю, он до сих пор любит тебЯ,
что, конечно, не мешает его летучим романам. џ не верю в его отцовские
качества, да ведь они и не требуютсЯ. ‡ато за ним прекраснаЯ семьЯ, могучий
отец, чудеснаЯ мать, очаровательный брат. ќто бастион -- тебе не дадут
пропасть. џ не берусь советовать, как все это устроить, в житейских делах ты
умнее менЯ. Џрости и прощай. Љ.".
‘ейчас Я не могу передать, что Я чувствовал, читаЯ это письмо. Ќо Я и
тогда не мог бы этого сделать, слишком много всего навалилось. Џомню с
абсолютной достоверностью ощущение грубой усталости и хамскую фразу, которую
Я произнес вслух:
-- Ќадо было гондон надеть.
’ак Я приветствовал возвращение моего отца.
€ не то чтобы мне не понравилсЯ этот загробный голос. ‘корее
понравилсЯ. Ћн был мЯгок, серьезен, решителен, без всЯкого балласта
раскаЯниЯ, сожалениЯ, чувства вины и прочих интеллигентских слюней. ‚се по
правде жизни, котораЯ не бывает безукоризненной и предусмотрительной в
каждом движении. ќто было в духе и характере моей матери: когда судьба
подносила ей очередную пакость, она не расплескивала эмоций, а сразу
начинала действовать. € еще Я подумал, что у них все равно ничего бы не
вышло, люди должны отличатьсЯ друг от друга, чтобы выдержать долгую
совместную жизнь. —уть бы суше, насмешливей, и во мне это письмо прозвучало
бы голосом матери.
‘воей грубой фразой Я ответил свинцовой усталости, вдруг навалившейсЯ
на менЯ. Љак будто всЯ прожитаЯ жизнь медленно прокатилась по мне своим
тЯжелым колесом.

‚начале Я, как Њаугли, не знал, кто Я, уверенный, что ничем не
отличаюсь от остальной волчьей стаи. Ќо Њаугли было легче обнаружить свою
несхожесть с окружающим его одушевленным миром (звери Љиплинга одушевлены),
он был один такой -- голый, бесшерстый, бесклыкий и бескогтистый, умеющий не
только стоЯть, но и бегать на двух ногах. Ђ вокруг все живые существа были
на менЯ похожи -- домашние животные не в счет, -- и Я долго не догадывалсЯ,
что общность двуногих обманчива, что в людской несмети немало таких, что
помечены незримым знаком неполноценности.
‡атруднЯюсь сказать, когда Я обнаружил, что большинство мужчин и часть
женщин, приходЯщих к нам в дом, принадлежат к этому племени изгоев, равно
как и мой лучший друг Њиша (на детских фотографиЯх, сделанных чистопруд-ным
фотографе м-пушкарем, рЯдом со мной, на фоне белого замка, пальм и дирижаблЯ
в курчавом небе, неизменно стоит, красиво выставив ногу, элегантный мальчик,
сливоглазый брюнетик с прической, которую называли "бубикопф") тоже
принадлежит к касте меченых, и что ббльшаЯ часть детей, с которыми мы играем
каждый день в Ђбрикосовском саду и обмениваемсЯ времЯ от времени визитами,
из того же племени.
Ђ ведь Я знал чуть ли не с рождениЯ о неодинаковости людей, казавшейсЯ
мне естественной и ни длЯ кого не обидной. ЊоЯ семьЯ, Я сам, наши гости, мои
друзьЯ по саду, прогулкам и детским праздникам -- интеллигенты, а все
остальные: соседи по квартире, обитатели нашего большого дома, за редчайшим
исключением, дворовые сверстники, с которыми Я до поры не водилсЯ, -- холуи.
’ак, во всЯком случае, называла их моЯ мать, что не мешало ей легко находить
с ними общий Язык. Џотом Я понЯл, что взаимопонимание было замешано не на
родности, а на прЯмо противоположном -- мгновенном и радостном узнавании
плебеЯми барской -- высшей -- сути моей матери. ‚идимо, революциЯ не смогла
уничтожить вместе с сотнЯми тысЯч бар неизъЯснимого очарованиЯ барства.
•олуЯми -- мама не вкладывала презрительного, уничижительного смысла в
это слово, просто констатировала социальную принадлежность -- были: и
хранительница моих детских лет, добрый гений дома, любимейшаЯ из любимых
‚еронЯ, и ее сестра, чудеснаЯ ЉатЯ, недолгое времЯ состоЯвшаЯ в моих
нЯньках, и те огромные семьи, что вселЯлись в освобождающиесЯ со смертью или
по другим причинам убываниЯ моих родных комнаты некогда принадлежавшей нам
целиком квартиры, любаЯ обслуга, будь то дворник, истопник, монтер, продавец
в магазине, парикмахер, зеленщик из деревни, привозивший на розвальнЯх
квашеную капусту и соленые огурцы, молочница с жестЯными бидонами, пахнущими
антоновским Яблоком, холуем был и управдом, первый представитель советской
власти в моей жизни, которого Я почитал, боЯлсЯ и ненавидел.
ЊенЯ удивило сунувшеесЯ под перо слово "почитать". Ќеужели Я "почитал"
мрачного, молчаливого, с ножевым выблеском угрюмого взглЯда исподлобьЯ холуЯ
„едкова? „а, таково было предписанное дедом, главой семьи, отношение всех,
кроме матери, позволЯвшей себе взбрыкивать, к молодой, смертельно опасной
власти. ќтот урок рабства осталсЯ со мной на всю жизнь. Љ любому начальству,
встречавшемусЯ мне на моем пути: руководителЯм ‘оюза писателей, партийным
секретарЯм разного ранга, вызывавшим менЯ на правеж, директорам издательств,
главным редакторам журналов и газет, армейским командирам в дни войны, -- Я
относилсЯ с ненавистью, презрением и почтением, благодарный им за все то
зло, которое они могли мне сделать, но делали не до конца.
Ђ теперь менЯ остановило слово "молодой" в приложении к дьЯволиаде,
искалечившей жизнь моих родителей, мою собственную, моих детей и внуков, не
прекрати Я род. "Њолодой" -- это что-то свежее, обещающее, летЯщее. „ико
звучит "молодой палач" или "молодой убийца". Ќо власть действительно была
очень молода, всего на три года старше менЯ. Ѓоже, на какую же малость
разминулсЯ Я со временем, заставлЯвшим так мечтательно вспыхивать зеленые,
вечно озабоченные глаза матери! Ћна была тогда "их благородием Љсенией
Ќиколаевной Љрасовской", так значитсЯ на конвертах немногих сохранившихсЯ
старых писем. Њать слишком любила свое прошлое, чтобы лакомитьсЯ им в
засушенном виде.
…два осознав свое бытие, Я стал ощущать эпоху, оставшуюсЯ за чертой,
как единый временной пласт. “ менЯ было такое же отношение к времени, как у
древних греков. „лЯ современников Џерикла историческаЯ война с персами и
разрушение легендарной ’рои не имели временного разрыва, и то и другое
происходило раньше, не теперь. Ђ когда -- греческое сознание это не
занимало, было за пределами постижениЯ. џ ужасно раздражал маму расспросами
о наполеоновском нашествии, требуЯ частных подробностей, как от очевидицы
тех волнующих событий. ЋбъЯснить такой идиотизм -- или тут что-то другое? --
невозможно, но уже школьником, влюбленный в "’рех мушкетеров", Я допускал
встречу со старым д'ЂртаньЯном и трепетно ждал ее. ’акой ли уж это брел?
Ѓоборыкин, поЯвившись на свет, год прожил при Џушкине, а покидаЯ земную
юдоль, год прожил при мне. Ћдна-единственнаЯ жизнь разделЯет и вместе --
соединЯет менЯ с Џушкиным.
‚ернемсЯ к холуЯм. Ћни делились на тех, кто зависел от нас: ‚еронЯ, ее
многочисленнаЯ роднЯ, соседи, бесплатно лечившиесЯ у моего деда, -- как во
всех холуйских семьЯх, у них беспрерывно болели дети всеми подрЯд
инфекционными болезнЯми (дыша этим пропитанным микробами воздухом, Я ни разу
ничем не заразилсЯ), и на холуев, которые от нас не завчсели, -- их мы
побаивались, опЯть же все, кроме мамы. ’аким образом, первое различие людей,
открывшеесЯ мне, лежало в области социальной, хотЯ Я не уверен, что это
слово подходит, ведь интеллигенциЯ -- не класс, а прослойка, холуи же вообще
понЯтие аморфное. Ќо читатель поймет, что Я имею в виду. € вот не домашнЯЯ
легенда, а истина, подтвержденнаЯ многочислен-ными свидетельствами: после
младенческого каннибальского Языка, всех этих "мнЯм-мнЯм", "тпруа", "бо-бо"
и тому подобного, после "мамы", "‚ерони", чуть позже "папы", так назвал Я
под общим давлением малознакомого человека, чье назначение в доме мне было
неЯсно, Я отчетливо и громко произнес "интеллигенциЯ". ‡атем, помолчав и
словно подумав, Я сказал: "электричество", после чего, потрЯсенный этими
лингвистическими подвигами, заткнулсЯ на целый год. ђодные ужасались, что Я
онемел, но, исполнив невесть кому данный обет молчаниЯ, Я принЯлсЯ болтать и
не могу остановитьсЯ до сегоднЯшнего днЯ. ‘амое поразительное, что,
произнесЯ слово "интеллигенциЯ", Я знал, что оно означает. ќта Ясность с
годами затуманилась, а в близости исхода Я окончательно запуталсЯ. •уже
обстоЯло с "электричеством", Я и тогда не понимал и сейчас не понимаю, что
это такое. Њне вдруг пришло в голову, что мое младенческое, дремлющее
сознание искало нечго похожее на знаменитую ленинскую формулу коммунизма.
ЏонЯтие "интеллигент" допускает широкое толкование, наше было не лучше
и не хуже всех других, а вот "холуй" в нашем семейном понимании не совпадал
с общеупотребительным, производЯщим от него глагол "холуйничать" --
пресмыкатьсЯ, заискивать перед власть имущими, длЯ нас "холуй" -- это
простолюдин, чернаЯ кость или, более старое, хам.
‚скоре Я стал догадыватьсЯ, что в большом мире, а большим миром были
длЯ менЯ в ту пору два наших двора, интеллигентов не слишком жалуют. ‡то
знали и мои интеллигентные друзьЯ, старательно обходЯ дворовую вольницу. Ђ
менЯ туда тЯнуло. Њне чего-то не хватало в компании тихих мальчиков,
выбранных родителЯми мне в друзьЯ. ‘ шести лет менЯ определили в немецкую
группу, которую вела милаЯ Ђнна ”едоровна Ѓорхарт, каким-то образом
свЯзаннаЯ в прошлом с домом художника ‹ансере, что менЯ в детском неведении
ничуть не волновало, а длЯ родителей было, как теперь говорЯт, знаком
качества.
Ћна учила нас немецкому Языку между делом, главным нашим занЯтием было
рукомесло. Њы клеили из тонкого картона коробочки непонЯтного назначениЯ,
мастерили аппликации из [!веткой бумаги, вызывавшей во мне какое-то
плотоЯдное чувство; она была так приЯтна на вид и на ощупь, гладкаЯ,
плотнаЯ, туго-телеснаЯ, каждый цвет -- с отливом и переливом, к этому
примешивалсЯ едкий и вкусный запах синдетикона, и довольно пустое занЯтие --
ни один из нас не отличалсЯ художественными наклонностЯми -- превращалось в
радение, служение чему-то тайному, тут присутствовал несомненно чувственный
момент, столь Яростно отвергаемый Ќабоковым, который при всем своем
дерзостном уме, проницательности, иронии и бесстрашии застрЯл в тенетах
золотого невинного детства -- совсем по —арской.
Џочти столь же волнующим на этих уроках было длЯ менЯ ритуальное
принЯтие нашей наставницей йода; она накапывала его из темной бутылочки в
чашку с молоком, каплЯ тонула в белой жидкости, затем всплывала со дна,
окрашиваЯ молоко Янтарной желтизной, и мне казалось, что Ђнна ”едоровна
вкушает небесный нектар. џ придумал вкус этого напитка, напоминающий вкус не
известного мне тогда ликера "Љакао-шуа", и мучительно завидовал ей, не
подозреваЯ, что она усмирЯет щитовидную железу.
Њоими соучениками были интеллигентные мальчики: ЉолЯ, ‚енЯ и ЊулЯ,
называю их в порЯдке старшинства. ЉолЯ был моим ровесником, ‚енЯ на год
младше, ЊулЯ на год младше ‚ени. Ћн сразу стал писклей, изгоем -- жалкое
маленькое существо в нарЯдной бархатной курточке, с Ямочками на щеках и
кудрЯвой головенкой. Њы с Љолей не были великодушны к этому беззащитному
человечку. „ругого мальчика мы не задевали из почтительно-брезгливой
жалости: он недавно перенес стригущий лишай и носил чепчик на лысой голове.
Ћбрастал он медленно, каким-то страусиным пухом, лишь когда кончилась наша
домашнЯЯ лицеЯ и мы пошли в школу, ‚енЯ обзавелсЯ шапкой густых темных
волос.
Њальчики были благовоспитанны, шаркали ножкой, то и дело благодарили,
не выставлЯлись друг перед другом, не соперничали. џ хорошо к ним относилсЯ,
даже к Њуле, хотЯ и донимал его, но мне было с ними скучно, особенно когда
мы подросли и впереди забрезжила школа, манившаЯ менЯ, как д'ЂртаньЯна
мушкетерский полк. € как же Я ее возненавидел -- почти сразу!..
‹ишь раз в Љоле пробудилась мужскаЯ лихость. …го крупнаЯ, ЯркаЯ, с
пепельными волосами и сиЯющими сиреневыми глазами мать была актрисой
•удожественного театра на вторых или третьих ролЯх. Ќо длЯ чего-то она была
нужна труппе, раз ее держали. Ћднажды она взЯла нас на утренний спектакль.
џ впервые попал в театр, и сразу на такое острое, ошеломлЯющее зрелище,
как "‘инЯЯ птица", с олицетворенными стихиЯми и пищевыми продуктами, с
очеловеченными домашними животными, с душами умерших, гигантскими
привидениЯми и огненным кузнецом, с поэзией, заглЯнувшей в еще глухое длЯ
звуков сладких и молитв сердце. ‚прочем, молилсЯ Я то и дело, но крайне
прагматично, всегда что-то выпрашиваЯ. ќта низкаЯ привычка сохранилась у
менЯ по сию пору, Я все времЯ докучаю ‚севышнему деловыми и хозЯйственными
просьбами. ќтот спектакль был открытием второго мира, лежащего за
поверхностью вещей и Явлений, там были смерть, о которой Я смутно
догадывалсЯ, и печаль, которую Я предчувствовал, и тоска по неведомому,
разрушившаЯ самодостаточную цельность моего благополучного мира. ‘пектакль
вырывал менЯ из детства, а Я не хотел с ним расставатьсЯ и стал противитьсЯ,
обернувшись вдруг таким сорванцом, каким никогда не был.
‚ антракте Я будто с цепи сорвалсЯ, втЯнув в свои безумства
благоразумного Љолю. Њы едва не разнесли бельэтаж, где находились наши
места. Њы носились как угорелые, перепрыгивали через спинки кресел,
боролись, рушась на грЯзные коврики проходов, чуть не сбиваЯ с ног оробевших
зрителей, задевали весьма чувствительно -- до рева -- чинных детей,
обмазываю-щих рот шоколадкой из буфета, и довели до слез пожилую
капельдинершу, пытавшуюсЯ нас угомонить. Њы не вылетели из театра лишь
потому, что находились под высоким покровитель-ством Љолиной матери. Ћна
видела наши бесчинства, но не могла вмешатьсЯ, потому что находилась в
плотном кольце кавалеров, которых ЉолЯ называл незнакомым словом
"поклонники". ‹ишь иногда доносилсЯ ее потерЯнный, далекий, как из леса,
жалобный голос:
-- Ќу, мальчики, перестаньте!..
Љак ни странно, эта безумнаЯ, лихаЯ мужскаЯ вознЯ нас не сблизила. “же
на другой день ЉолЯ ЯвилсЯ в группу тем же прилизанным, послушным,
воспитанным мальчиком, каким Я привык его видеть. ’о ли ему нагорело за
вчерашнее, то ли буйство было органически чуждо его вЯлой душе и он против
воли поддалсЯ моему неистовству. џ не хотел смиритьсЯ с его отступничеством,
и едва закончились занЯтиЯ и Ђнна ”едоровна, забрав оставшуюсЯ цветную
бумагу, синдетикон и ножницы, выплыла из комнаты, Я кинулсЯ на него и стал
валить. ќто было естественное продолжение вчерашних мускульных игр, в
которых он вел себЯ отважно и стойко, но ЉолЯ не принЯл боЯ и противно
раскуксилсЯ. Џартнерства не получилось. ’ем сильнее потЯнулсЯ Я к дворовому
хулиганью.

Љонечно, в нашем доме жили разные ребЯта, были и тихони, как ЊулЯ,они
не поЯвлЯлись во дворе, их водили за ручку на —истые Џруды, в садик
‹азаревского института и другие безопасные места. …диный холуйский состав
двух дворов нарушал лишь ‘ережа ‹епковский, внук знаменитого актера, рослый,
стройный, благородный и храбрый мальчик, способный постоЯть за себЯ.
‚прочем, это только так казалось, потому что он смело шел на бой. ‘ережа не
лез первым в драку и никогда не дралсЯ по злобе, как остальные дворовые
ребЯта. „лЯ него каждаЯ схватка была благородным поединком, дуэлью, но
задирали его всегда ребЯта заведомо сильнее. Џоэтому он неизменно оказывалсЯ
бит. Ћн не обижалсЯ, не плакал, не грозилсЯ сквозь сопли из-за спасительных
дверей своего подъезда, он утирал кровь, вымученно улыбалсЯ разбитым ртом и
с обескураживающим добродушием говорил: "’воЯ взЯла". …го благородство
никого не умилЯло, скорее наоборот, как и должно быть в державе холуев.
Ќаш дом был известен в округе как „ом печатников, так называли в ту
пору всех типографских работников без разбору. ‚ ЂрмЯнском и прилегающих
переулках находилось несколько больших типографий, а во времЯ революции в
нашем доме располагалсЯ штаб революционных печатников. Ќо, конечно, тут были
представлены и другие профессии: торговцы, ставшие после ликвидации нэпа
красными продавцами -- так, во всЯком случае, именовал себЯ бывший
палаточник Њельников, отец моего злейшего врага †еньки, были служащие
почтамта, доживало несколько настоЯщих нэпманских семей, в год, когда
началась перваЯ пЯтилетка и коллективизациЯ, главы этих семей отправились в
‘оловки, а мой отец на берег ‹ены, под †иганск, он был всего лишь
незадачливым биржевиком, с ним поступили мЯгче; украшали дом: артист
‹епковский, седовласый, с зычным голосом, шофер грузовика Љозлов в кожаной
тужурке, кучер Џотапыч с ватным задом -- в первом дворе, глЯдевшем на
ЂрмЯнский, имелась конюшнЯ, где хрумкали овсом два бывших рысака, •апун и
Њагарыч. Љогда-то на них ездила миллионщица ‚ысоцкаЯ (чаеторговлЯ), потом
бриллиантщик ‘аматис, а затем какой-то советский чин с тонкими ногами, тесно
обжатыми хромом высоких сапог. € вдруг все исчезло: чин в сапогах, кучер,
лошади, а конюшню превратили в домашний клуб.
Њы жили в той части дома, котораЯ выходила на ‘верчков и Ђрхангельский
(позже ставший ’елеграфным), но адрес писали по ЂрмЯнскому переулку, хотЯ
нас отделЯл от него другой двор. ‘ самого своего возникновениЯ советскаЯ
власть наложила запрет на парадные двери и проходные дворы. € в тех, и в
других виделась возможность бегства. ‹ишь в середине тридцатых открыли
ворота на ‘верчков, а перед войной отомкнули парадный ход. Љ этому времени
уже всех поймали, и бежать стало некому.
Џо традиции ребЯтам двух смежных дворов полагаетсЯ враждовать, но,
вероЯтно, нас объединЯл общий адрес, мы жили мирно, а врага имели общего --
девЯткинских, населЯвших всегда бессолнечный, мрачный „евЯткин переулок.
„вадцать восьмой год был переломным в жизни страны и в моей жизни: Я
пошел в школу, распалась немецкаЯ группа, исчезли навсегда Ђнна ”едоровна,
ЉолЯ и ‚енЯ, Њулю Я изредка мельком видел, но мы даже не здоровались, двор
хмуро смирилсЯ с моим присутствием, и посадили отца. ЏеречислЯю событиЯ по
степени важности их в моей тогдашней жизни. Њожет показатьсЯ странным, что
самое важное и трагичное Я ставлю на конец, но так оно длЯ менЯ тогда и
было. џ не понимал, что такое арест, и даже немного гордилсЯ избранничеством
отца, видЯ в этом какую-то его лихость и молодечество. "Ћтца посадили!" --
небрежно бросал Я дворовым ребЯтам и сплевывал в дыру от выпавшего молочного
зуба. Ћни хмуро отмалчивались.
‚ новых приЯтелЯх -- такими Я их до поры считал -- менЯ восхищало все:
облик, столь непохожий на вылощенную, выхоленную гладкость моих коллег по
немецкой группе, многие были стрижены под машинку от вшей и гнид, у всех
нагноивались прыщи, болЯчки, чирушки на лицах, а руки усеЯны цыпками; мне
нравились их длинные штаны из туальденера (Я мучилсЯ от стыда в коротких) и
такие же рубашки, не заправленные в штаны, а перехваченные поЯском или
ремнем, их страннаЯ угрюмость, не исчезавшаЯ, скорее усиливающаЯсЯ в играх,
лаконичнаЯ матернаЯ речь и виртуозное умение гонЯть колесо, чего Я
неимоверными усилиЯми тоже достиг. ђечь идет о времени моей первой
очарованности; в середине тридцатых, когда пришла пора отрочества,
единообразие нарушилось, зачатки цивилизации проникли в наш странно
замкнутый мир, поЯвились свои франты, спортсмены, театралы, музыканты,
авиамоделисты, уголовники, туальденер был отменен, как маоцзедуновки в Љитае
после смерти великого кормчего, одни ребЯта стали к чему-то тЯнутьсЯ,
другие, напротив, пошли на дно.
‘транно, что в исходе двадцатых посреди Њосквы эти пролетарские дети
имели вполне деревенский вид. џ чувствовал себЯ среди них белой вороной. €
что было непонЯтно: †енька Њельников, сын красного торговца, выделЯлсЯ не
меньше, может, больше моего -- родители одевали его, как принца, он даже
белые перчатки носил, за что его дразнили "пидорасом". „разнить-то дразнили,
а все-таки он был своим, равным, а Я чужаком. ’рудно объЯснить, в чем это
выражалось, но Я на всю жизнь запомнил тот долгий, угрюмо не узнающий
взглЯд, каким менЯ пронзали, стоило мне хоть чуть высунутьсЯ. ќтот взглЯд
означал: тебЯ терпЯт, ну и сиди, не рыпайсЯ.
Ѓоже, как мне хотелось заслужить их расположение! џ научилсЯ виртуозно
гонЯть колесо с помощью загнутого на конце железного прута. џ стрелЯл из
рогатки с меткостью ‚ильгельма ’еллЯ кусочками чугуна, отбитого от
лестничной батареи. Ѓесстрашно воровал пустые бутылки -- у нас во дворе
находились громадные винные подвалы, был мастаком в фантики -- в пристеночек
и расшибалку, а в футбол и в факе (хоккей) менЯ брали в команду даже старшие
ребЯта. ‹ишь в тpex дворовых занЯтиЯх Я не принимал участиЯ: не играл в
деньги, поклЯвшись маме, что хоть этот порок обойдет менЯ стороной, не гонЯл
голубей -- не умел, да и не было их у менЯ, и не ходил "трахать"
восьмилетнюю Ќинку Љотлову на помойку. Ћт этого менЯ отвращал какой-то
темный страх. Ћ сути столь частого на Языке моих приЯтелей глагола Я имел
смутное и скорее комическое представление. Ќо от возможности проверить
умозрительные построениЯ нутро сжималось сладким ужасом. ’щетно добивалсЯ Я
у своего приЯтелЯ и соседа по квартире ’ольки ‘оленкова, участника помоечных
забав, что они делают с Ќинкой. Џохоже, он этого и сам не знал. џ понЯл
лишь, что юные сладострастники пользуютсЯ ее ласками поочередно, как
ремарковские солдаты.
Ћ ’ольке стоит сказать несколько слов. Њаленького роста, но сильный,
драчливый, редкостно музыкальный заика -- когда пел, не заикалсЯ, -- он
проделал свою короткую жизнь в обратном порЯдке. „о второго класса пил
водку, напиваЯсь допьЯна во времЯ нередких домашних гульбищ, посещал
помоечный публичный дом, а ушел на войну трезвенником и девственником. Ћн
погиб при попытке бегства из Ћсвенцима двадцати двух лет. ’олька или не
хотел или не мог открыть мне жгучую тайну. Ќо вскоре Я убедилсЯ, что эта
озорнаЯ любовь, голубиный гон, игра в деньги считаютсЯ как бы предметами
факультативными, не обЯзательными длЯ всех. Људа важнее было стыкатьсЯ, к
чему Я не имел склонности, хотЯ был физически развит (дед приучил менЯ к
турнику и гантелЯм) и силен длЯ своих лет. џ любил возитьсЯ, боротьсЯ, чем
мы занимались с Љолей в театре, но двор признавал только кулачную расправу.
Ђ мне не хотелось причинЯть никому боли, и Я всЯчески избегал столкновений.
…сли же они становились неизбежны, Я припечатывал противника к земле
простейшим борцовским приемом, что вызывало удивление, смех, но не чувство
обиды. Ћни видели и этом уклончивую, хитрую слабину, а не превосходство.
‹ишь одному ’ольке ‘оленкову, которого Я искренне любил, удавалось завести
менЯ на драку. Ћт неуемной злобы маленького, всех и всЯ ненавидЯщего заики
некуда было деватьсЯ. ‚ Ярости отчаЯниЯ Я быстро избивал его, а потом,
глотаЯ слезы, просил прощениЯ.
Ќо мне хотелось дружить, а не дратьсЯ, и Я старалсЯ завоевать эту
дружбу не разбитыми носами, а поступками товарищества. џ затаскивал к себе в
дом дворовую элиту -- братьев Ђрхаровых, ЉовбоЯ, ћрку ‹укина, Џашку
Њоисеева, Ѓорьку ‘оломатина и выкладывал свои сокровища: набор акварельных
красок, цветные карандаши "”абер", металлический конструктор -- мекано,
лобзик и настоЯщий пистолет "монте-кристо", который в десЯти шагах убивает
человека. Љаждый выбирал себе занЯтие по душе. ‚овка-Љовбой оказалсЯ
художником, он блестЯще нарисовал убийственный "монте-кристо", щедро
расходуЯ редкую серебрЯную краску, ћрка ‹укин заинтересовалсЯ мекано и сразу
стал собирать самые сложные конструкции, вроде карусели, до которой Я за год
не добралсЯ, Ѓорька ‘оломатин увлексЯ лобзиком, Џашка Њоисеев -- "’омом
‘ойером", а братьЯ Ђрхаровы -- воровством. Ќеудивительно, почему после
двух-трех визитов все мальчики, кроме Ђрхаровых, перестали ко мне ходить,
они знали, что братьЯ воруют, и не хотели, чтобы на них пало подозрение.
‚ыдать воришек по кодексу дворовой чести они не могли, кроме того, старший
из братьев, ‚итька, считалсЯ в доме первым силачом. Џостепенно менЯ
освободили от красок, карандашей, лобзика, конструктора и, наконец, от
пистолета "монте-кристо", убивающего в десЯти шагах человека. џ осталсЯ с
"’омом ‘ойером", который в глазах братьев никакой ценности не представлЯл. џ
давно понЯл, что менЯ обворовывают, но крепилсЯ, никому не говорил,
обманываЯ себЯ надеждой, что братьЯ берут чужие вещи просто поиграть.
Ћпустошив мои закрома, братьЯ не стали дожидатьсЯ, пока их выгонЯт, и сами
прекратили визиты. ‹юбопытно, что, наподлив, они не исполнились ко мне
свЯщенной ненависти, как обычно бывает. ‚итька даже заступалсЯ за менЯ во
времЯ дворовых разборок.
Људа хуже относились ко мне не задержавшиесЯ в доме гостЯ. Ћни злились
на мое богатство и еще больше на то, что Я его так бездарно спустил.
Џочему-то все эти ребЯта запомнились мне в разном возрасте. Љостю
Ђрхарова Я вижу совсем заморышем, каким он и был в пору нашей быстро
погасшей дружбы, затем он стал набирать кость и мЯсо и почти сравнЯлсЯ со
своим братом-атлетом, но Я при всем усилии не могу вспомнить ни его
заматеревшей внешности, ни нового характера. ‚ вороненую пору он отличалсЯ
телЯчьей ласковостью и какой-то беспомощной добротой, воровать его заставлЯл
брат, у которого он был в рабстве. Ђ вот ‚итьку Я совсем не помню шкетом, он
будто перепрыгнул из детства в юность, миновав подростковый возраст; в
четырнадцать лет рослый, волоокий, чуть малахольныи красавец сводил с ума
фигурально -- всех домработниц нашего дома, буквально -- билетершу киношки
"ЊаЯк" возле —истых Џрудов. Џри виде ‚итьки она с опрокинувшимсЯ лицом
задирала юбку, под которой даже зимой не было трусов. Ћна делала это
прилюдно, раз на глазах его семьи, ЯвившейсЯ в полном составе смотреть "Џат
и Џаташон -- путешественники". € ‚итька, эта орЯсина, убежал в слезах.
Ѓилетерша ЯвлЯла собой клинически чистый образ крайне редкого женского
эксгибиционизма. ‘колько раз возмущеннаЯ публика требовала уволить
"нахалку", так квалифицировалсЯ странный недуг, но коллектив неизменно брал
ее на поруки, обещаЯ перевоспитать. Ћна проработала в "ЊаЯке" до самого его
закрытиЯ, бедный ‚итька должен был терпеть свой позор, потому что в самой
дешевой киношке Њосквы шли самые лучшие немые, а потом и звуковые фильмы. ‚
последний раз она продемонстрирова-ла ‚итьке увЯдший сад пыток и страстей в
начале войны, с которой он не вернулсЯ. Ђ работал ‚итька перед войной в
угрозыске, искупаЯ грехи молодости.
„ругого красавца, сероглазого смуглого ‚овку-ЉовбоЯ, Я помню в
отроческом цветении, когда он, оправдываЯ свою кличку, что ни день поражал
дом невероЯтными подвигами: то спуститсЯ с крыши по водосточной трубе, то
перепрыгнет с балкона на балкон, то подеретсЯ с дюжим сторожем винного
подвала, то, угнав из конюшни Њагарыча, проскачет на нем до немецкой церкви
в ‘таросадском переулке.
’оже сильного, мог держатьсЯ против самого ‚итьки, кривоногого ћру
‹укина Я помню лишь нa футбольном поле -- потное, веснушчатое, поглощенное
единой страстью, голое лицо крупного мальчика, которого взрослые по каждому
поводу оскорблЯют "здоровенным оболтусом". ‡доровенный -- это так, но вовсе
не оболтус: в мгновенном промельке вижу бледное, в пЯтнышках погасших
веснушек лицо студента-очкарика, под мышкой туго скатанный в трубку чертеж.
Ђ вот мальчика Џашку Њоисеева начисто вытеснил демобилизованный, но не
расставшийсЯ с формой, только погоны спорол, матрос, встретившийсЯ мне на
улице ѓорького в годовщину „нЯ Џобеды. ‡агорелое печальное лицо под белой
бескозыркой, треугольничек тельнЯшки в распахе ворота и много-много
орденских ленточек на рубашке. џ узнал его каким-то наитием, в этом
загадочном меланхолическом военморе не сохранилось ни одной черты
рассеЯнного увальнЯ-книгочеЯ.
Ђ Ѓорька ‘оломатин осталсЯ длЯ менЯ глистой в огромной кепке. ‡акусив
Язык и вытаращив глаза, он следит за извилистым ходом тонкой лобзиковой
пилки, ноздри втЯгивают сытный запах фанерных опилок. Ђ ведь Я видел его
учащимсЯ техникума, записным кавалером и даже молодым отцом, каким он
умудрилсЯ стать в восемнадцать лет. Ќо такого Ѓорьки длЯ менЯ нет, есть
громаднаЯ кепка, а под ней до самого пола нечто длинное, извивающеесЯ.
‚споминаЯ непроизвольно о своем дворовом детстве или специально думаЯ о
нем, как это происходит сейчас, Я невольно свожу в реальном пейзаже тех лет,
в наших играх, драках, спортивных схватках, редких, но все же случавшихсЯ
разговорах людей разного возраста, то есть таких, какими они живут в не
насилуемой памЯти. ‚прочем, Я все равно не смог бы привести их облик в
согласие с тем временем, которое мне вспоминаетсЯ. Ќо Я не чувствую
дискомфорта, когда вижу, как ножичек поочередно кидают малыш ЉостЯ, его
фунда- ментальный брат па распутье между уголовщиной и уголовным розыском,
смуглый подросток Љовбой, меланхолический герой-военмор Њоисеев и глиста в
кепке ‘оломатин.
Љруг моей любви к дворовым ребЯтам был гораздо шире, чем в этом
перечне, он включал ребЯт, и Явно ко мне не расположенных, хотЯ причина их
нерасположениЯ оставалась до времени темна длЯ менЯ: Љукурузу с мрачным
взглЯдом исподлобьЯ, вздорного задиристого †еньку Њельникова, заносчивого
Љурицу, всегда нацеленного на драку, ему нужно было все времЯ доказывать,
что вопреки прозвищу он парень боевой и бесстрашный, даже презираемого всеми
задумчивого дрочилу †орика...

„вор все больше значил длЯ менЯ, потому что со школой, о которой Я так
мечтал, романа не получилось. џ поступал в другую школу, бывшую ‚иноградова,
с устоЯвшейсЯ высокой репутацией. Ћна помещалась в красивом старом доме с
высокими тЯжелыми дверЯми напротив Џокровских казарм. Њама взЯла менЯ с
собой, когда относила заЯвление о приеме, и Я сразу влюбилсЯ в эту школу,
отвечавшую солидностью сноси и чинностью моему представлению о гимназии.
‚олновала близость величественных казарм, куда Я с полной уверенностью, хотЯ
и без всЯких оснований, поместил ‘амагидский полк, в котором отец проходил
действительную службу. € менЯ не просто огорчило -- потрЯсло, когда в канун
начала занЯтий нам объЯвили что мои бумаги переданы в 40-ю школу в
‹обковском переулке и там Я должен учитьсЯ. ђешение районо обжалованию не
подлежало, оно диктовалось заботой о безопасности детей, живущих по другую
сторону Џокровки, -- па пути в школу нам пришлось бы переходить трамвайные
пути. ’о же самое было сказано родителЯм моего старого друга Њиши и
нескольких других мальчиков, живших по соседству с нами. ’рогательную эту
заботу несколько снижало то обстоЯтельство, что по пути в ‹обковский нам
предстоЯло тоже топать через рельсы, по которым бегала любимаЯ москвичами
"Ђннушка", да еще пересечь кишащий хулиганьем —истопрудный бульвар. ‡десь и
крылась настоЯщаЯ причина перевода нас в 40-ю школу, самую хулиганскую и не
успевающую в районе, несмотрЯ на прекрасный подбор учителей, многие из
которых преподавали здесь еще во времЯ знаменитого ”идлера. Ќами хотели
озонировать смрадный дух —истопрудной бурсы. ЊенЯ не могло примирить с этой
школой даже то обстоЯтельство, что фидлеровцем был мой отчим, его перочинный
ножик когда-то вволю потрудилсЯ над терпеливыми телами старых парт, не
трогала и мемориальнаЯ доска, удостоверЯвшаЯ, что в 1905 году здесь
находилсЯ революционный штаб.
‘о временем состав учеников значительно изменилсЯ: шпана отсеЯлась,
пришли хорошие ребЯта из новостроечных домов, и школа, дважды сменившаЯ свой
номер, стала одной из лучших, если не лучшей в районе. Ќо пока это сталось,
мальчики, призванные сюда длЯ оздоровлениЯ атмосферы, своими боками и
загривками оплачивали находчивый педагогический эксперимент.
€ Я все сильнее привЯзывалсЯ к двору.
ЊенЯ с ранних лет отличала крайнЯЯ чувствительность в отношениЯх с
окружающими. € Я знал это, хотЯ не мог назвать подсознанием те тайные
глубины, где возникало безошибочное чувство человека и того, как он ко мне
относитсЯ. Ќо с этим свойством странно сочеталась редкаЯ способность к
самообману. “же все знаЯ, все понимаЯ, видЯ до дна, Я мог в два счета
заморочить себе душу и голову, если не хотел правды. Ђ не хотел Я ее
частенько, ибо в тайном тайных прозревал великую путаницу жизни. € все-таки
истинное знание просверкивало порой даже самый густой, мною же напущенный
туман, и, отзываЯсь болезненным вздрогом, сжатием души на больную правду, Я
быстро избавлЯлсЯ от нее. ’ак вот, тайное чувство не раз подсказывало мне,
что Я не стал своим во дворе, что не про мою честь его истиннаЯ жизнь -- Я
сторонний наблюдатель не только голубиного гона, игры в деньги, эпохальных
драк с девЯткинскими, но и того, в чем мое партнерство ценитсЯ: футбол и
факе. џ выключен из общего переживаниЯ победы, поражениЯ, азарта, Я --
наемник. ‚месте с тем Я коренной житель дома, к моему деду нередко
обращаютсЯ за медицинской помощью, и он оказывает ее безвозмездно, Я никому
не наступаю на ноги, и наконец, без менЯ не выиграешь в футбол у
‘таросадских, в факе -- у златоустинских. ЏриходитсЯ терпеть, как терпит
отара приблудную овцу. Ђ вернее, терпЯт потому, что старшие ребЯта не дают
менЯ на правеж.
—ужак. —ужак, что бы Я ни делал. Њне не помог прыжок с двумЯ парашютами
со второго этажа. ‹егкое сотрЯсение мозга, каким Я оплатил свой подвиг, не
было занесено мне в актив. Ќичего не дал и выстрел из рогатки по крупу
громадного битюга, перевернувшего от укуса такого слепнЯ платформу с
бочками. Ќе улучшила моего положениЯ кража Ящика с пустыми бутылками. Љто-то
настучал, и, когда Я возвращалсЯ после факе на коньках домой, сторож настиг
менЯ, избил и почти оторвал ухо, которое пришили на место в поликлинике.
Ѓыла такаЯ игра: перебегать улицу под носом у автомобилЯ. ЊенЯ сшибло
носорожьим рылом такси "рено" и протащило по асфальту. Ќо, когда Я на другой
день вышел во двор с забинтованной головой, никто и вниманиЯ не обратил. Ђ
Љурица целую неделю бахвалилсЯ вырезанным на шее чирьем. џ уже подумывал, не
отправитьсЯ ли в помоечный дом свиданий длЯ скреплениЯ братских уз с
многочисленными любовниками Ќинки Љотловой, но ‘оленков сказал, что она
совсем скурвилась: не дает.
‡атем Я решил, что менЯ презирают за неучастие в драках. Њое миролюбие
принимают за трусость, а этого не прощают в мужской компании. “ менЯ была
болезнь молодого ѓорького: невозможность поднЯть руку на человека. Ќо
Ђлексей Њаксимович не мог нанести даже ответного удара, Я же на это
способен, в чем не раз убеждалсЯ мой друг ‘оленков. Ќадо дратьсЯ.
Љукуруза ничего не знал о моем героическом решении, когда в очередной
раз стал приставать ко мне, мешаЯ гонЯть колесико. ‚ таких случаЯх Я либо
прекращал свое занЯтие, либо уходил в другую часть двора. Ќа этот раз нашла
коса на камень, Я продолжал выписывать вензелЯ, ускользаЯ от Љукурузы. Ћн
хотел вырвать у менЯ железный прут с крюком, каким Я управлЯл чугунной
печной вьюшкой, Я оттолкнул его. Ћн поскользнулсЯ и упал. € странное дело,
то ли ушибсЯ, то ли оторопел от непривычного отпора, но, поднЯвшись, стал
отрЯхивать курточку, будто забыл о моем существовании. ‚осхищенный своей
легкой победой, Я похвасталсЯ кому-то из ребЯт, что навтыкал Љукурузе. ќто
слышал зловредный †енька Њельников и тут же насплетничал самолюбивому
богатырю. Љукуруза отложил все дела -- он искал партнеров длЯ расшибалки, --
деловито направилсЯ ко мне, сжимаЯ в карманах страшные кулаки.
-- ’ы навтыкал Љукурузе, да? -- сказал он почти ласковым голосом.
…го вкрадчивый голос не на шутку испугал менЯ. Ђ то, что он добровольно
назвалсЯ своей кличкой (нигде картавое "р" не звучит так раскатисто, так
горохово, как в слове "кукуруза"), превратило мой испуг в панику. џ хотел
бежать -- некуда, мы в кольце ребЯт. џзык прилип к гортани, и прежде чем Я
успел пролепетать какое-то оправдание, он ударил -- с "хеком", как мЯсник. џ
успел отдернуть голову, и сокрушительный удар вместо подбородка угодил в
узел туго повЯзанного шарфа. џ с удивлением обнаружил, что жив и что мне
ничуть не больно. Њой ответный удар был ослаблен остатком почтениЯ к одному
из хозЯев двора. џ угодил в скулу. Ћщущение незащищенной плоти под кулаком
освободило мою душу длЯ более глубоких чувств. џ стал бить и бил не только
Љукурузу, а всю несправедливость, упорно отторгавшую мою любовь двора. „раки
не получилось, это было избиение. џ расквасил ему нос и губы, но, поскольку
Љукуруза не заЯвил ритуальным ревом о своей капитулЯции, продолжал лупить
его по мордасам. Љровавые сопли забивали ему сопатку, он отсмаркивалсЯ,
пЯтЯсь и прикрываЯ лицо локтЯми. Ћступившись, он упал, уронив с головы
шапку, а когда подымалсЯ, Я изо всей силы наподдал ему ногой в зад. € тут
Љукуруза разревелсЯ -- не от боли, от унижениЯ. ѓромко, не стеснЯЯсь,
обревывал свой позор. Ћн поплелсЯ домой, забыв о шапке и обсмаркиваЯ снег
кровью. Љто-то из младших ребЯт поднЯл его бедный треух и побежал за ним.
“кол жалости на миг пронизал мое ликование.
‚есь двор видел его поражение, но тщетно ждал Я, когда "герольды начнут
славить мой удар". ’рубы молчали, уста не отверзлись. Њожно было подумать,
что никакой драки не было и Љукуруза не валЯлсЯ на желтом от смерзшейсЯ
лошадиной мочи снегу. Ђ ведь хорошие драки обсуждались на помойке, рассказ о
них переходил из уст в уста, обогащаЯ дворовый фольклор. Ќо этому
единоборству Явно не суждено было ни войти в летопись, ни стать легендой.
’ворЯ собственный мир и в нем находЯ если не утешение, то надежду, Я
придумал, что по сказочной традиции должно быть три испытаниЯ, и только
после этого двор распахнет мне свои объЯтиЯ.
…сли Љукуруза считалсЯ самым сильным в нашей возрастной категории, то
самым заносчивым и драчливым был вечно цеплЯющийсЯ ко мне †енька Њельников,
сын "красного торговца". •орошо бы длЯ второй проверки получить этого
клейкого гада в белых перчатках. Ќо Я не умел завЯзывать драку, а †енька
после позора Љукурузы едва ли захочет менЯ тронуть. ’ак думал Я, плохо
представлЯЯ зловредный †енькин характер. Љукуруза еще стеснЯлсЯ выйти во
двор, а †енька открыл боевые действиЯ. Ћн нарочно выбрал тот час, когда двор
уже полнитсЯ, но никто еще не нашел себе занЯтиЯ, ему нужны были зрители.
Џовод длЯ издевательства подал Я сам.
-- “ нас на лестнице опЯть лампу кокнули, -- принес Я свежую новость.
-- ‚ампу? -- переспросил †енька с простодушным видом. -- Ђ что такое
"вампа"?
Љругом ухмылЯлись. џ сник, крыть было нечем, Я действительно произносил
твердое "л" как "в".
-- ‚ампа, вужа, вошадь, вуна, -- будто пробуЯ слова на вкус, с лакомым
видом произносил †енька. -- Ђ ты супчик вожкой ешь? ‹етом на водке
катаешьсЯ? —его гвазами хвопаешь?
џ молчал. ‚ правой руке он сжимал белую перчатку, как будто собиралсЯ
вызвать менЯ на дуэль. Ќо вопреки кодексу чести он не бросил перчатку мне
под ноги, а хлестнул по лицу. Ћтвет тоже был далек от светских правил: в
рыло, в зубы, в глаз и на закуску по шее. Ћн мгновенно зашелсЯ в плаче -- на
такой высокой, пронзительной ноте, что встревоженные битюги повелись в
оглоблЯх и громко охнули, сшибившись, пустые бочки. ‡адрав голову, чтобы не
испачкать юшкой светлый шарфик, †енька покинул ристалище.
џ победоносно оглЯделсЯ. Ќикто не смотрел в мою сторону. Љто
обменивалсЯ фантиками, кто прЯмил железную погонЯлку колесика, кто целилсЯ
из рогатки по воробьЯм, обсевшим свежедымЯщуюсЯ кучу, кто наблюдал голубиную
стаю в поднебесье. Ќикому не было дела до нашей стычки. Ќо Я видел их кривые
ухмылки, когда †енька издевалсЯ над моим глухим "л". Љстати, у ЉовбоЯ тоже
были нелады с этой буквой, но он мог сколько угодно "вавакать", где надо
"лалакать", попробовал бы кто усмехнутьсЯ.
‚ чем же дело? Њожет быть, †енька слишком мелкаЯ дичь и после победы
над Љукурузой расправа с ним ничего не стоит? Ћт менЯ требуетсЯ нечто куда
более героическое. џ спровоцировал на драку Ѓорьку ‘оломатина из старшей
возрастной группы и разделал его под орех. ќто равносильно тому, чтобы
средневес побил тЯжеловеса. Ћбычно такие схватки запрещены. €сториЯ бокса
знает лишь два случаЯ, оба свЯзаны с победами великого Ћгуренкова над
Ќавасар-довым. џ опередил нашего многолетнего чемпиона-средневеса, однако
мой подвиг не вошел в героическую летопись. ЋказываетсЯ, Я нарушил главный
закон двора: драки допускаютсЯ лишь между одногодками. ‚роде бы этим
защищены маленькие и слабые. Ќичуть не бывало: закон выгоден только старшим,
они могут беспрепЯтственно чинить суд и расправу над мелюзгой без риска
нарватьсЯ на нежданный отпор.
ќту истину открыл мне ’олька ‘оленков, после чего Я довольно долго не
поЯвлЯлсЯ во дворе, даваЯ выветритьсЯ памЯти о моем неосмотрительном деЯнии.
Ќо когда сошел снег и маленький каток посреди двора превратилсЯ в футбольное
поле, когда выставили рамы и гулкий, свежий, пахнущий весной мир ворвалсЯ в
комнаты, Я поверил обновлению, смывающему старые грехи, и спустилсЯ во двор.
Њожно подумать, что менЯ там только и ждали. Ќе успел Я сойти с крыльца, как
ко мне подскочил Љурица и, ткнув костлЯвым плечом в грудь, сказал загадочно
и страшно:
-- ’ы что развоевалсЯ, жид?
‘уть вопроса от менЯ ускользнула, настолько ошеломлЯющим было короткое
слово "жид". ЊенЯ так никогда не называли, да Я и не думал о себе как о
жиде, вообще не задавалсЯ вопросом, какой Я национальности. џ знал, что мать
у менЯ русскаЯ, а отец еврей, выходит, Я вообще без национальности, ни то ни
се, что менЯ вполне устраивало. џ не знал, что быть евреем стыдно, а вместе
с тем сам участвовал в травле евреЯ -- врача ‹есюка из соседнего подъезда.
Ћн был далеко не единственным евреем в нашем доме, но только его упорно
преследовали дразнилкой "‡ида маленькаЯ". Ћн вовсе не был коротышкой,
худощавый человек среднего роста с энергичной поступью, хороший, безотказный
врач, которого куда чаще, чем моего деда, тревожили жильцы нашего дома
своими хворостЯми. Ќо деда никогда не задевали, к нему относились с
почтением. ‘ановитый, внешне очень уверенный в себе, дед был потомственным
москвичом, популЯрным врачом, одним из лучших диагностов города. € он крепко
сжимал в руке массивную трость с золотым набалдашником, такого не заденешь.
Ђ на ‹есюке лежал безнадежный налет местечковости, что сразу улавливают
чуткие русские носы, даже детские. ‚се эти соображениЯ принадлежат куда
более позднему времени, а тогда, остановленный Љурицей, Я просто растерЯлсЯ
настолько, что не расслышал угрозы скорой расправы. ‡ато мгновенно рухнувшей
душой Я понЯл, что жид -- это плохо, хуже некуда, что сейчас случилось
непоправимое, кончилась прежнЯЯ безмЯтежнаЯ жизнь. € Я не ошибсЯ.
‚ каком-то полусне Я отстранил Љурицу и пошел к садику, служившему
попеременно то катком, то футбольным полем. “ самого входа на скамейке сидел
старший брат Љурицы ‹елик и зашнуровывал свеженадутый футбольный мЯч.
’от машинальный, но силовой жест, каким Я убрал Љурицу с дороги,
поубавил у него пылу, но в присутствии брата он снова осмелел:
-- ’ы зачем ‘оломатина тронул?.. „умаешь, тебе сойдет?..
‡начит, менЯ будут бить за Ѓорьку ‘оломатина, а не за то, что Я жид?
ќто принесло облегчение, и когда Љурица с молчаливой подначки брата (Я
заметил, как тот ему подмигивал) наконец-то бросилсЯ на менЯ, Я и не думал
сопротивлЯтьсЯ. Џочему-то Љурица избрал самый ненадежный способ расправы со
мной -- борьбу. џ поддалсЯ и упал на землю, Љурица сел на менЯ верхом и
трижды вдавил мою голову в землю. Ћн не хочет драки, боитсЯ, понЯл Я, просто
выполнЯет общественное поручение. Ѓыло ничуть не больно, и грела мысль, что
Я могу в два счета разделатьсЯ с Љурицей.
Љурица слез, и Я поднЯлсЯ.
-- ‡аработал? -- сказал он мстительно.
-- „авай деньги, -- проворчал Я.
‹елик захохотал, восхищенный моим остроумием. Ћн менЯ боЯлсЯ. € Љурица
боЯлсЯ, и Я мог врезать им обоим, несмотрЯ на все дворовые запреты, если б
не одно парализующее слово -- жид...
-- Њама, что такое жид? -- спросил Я, вернувшись домой.
-- ’о же, что и еврей, только ругательное, -- чуть удивленно ответила
мама. -- Ќеужели ты сам не знаешь?
-- Ќет, -- сказал Я со странным ощущением, что это и правда, и ложь.
џ знал, что такое слово есть, но не думал о нем. Ѓыли и другие
известные мне слова, смысл которых темен, да Я и не старалсЯ узнать его. Њне
это ни к чему. Ќо когда Я дразнил ‹есюка "‡ида маленькаЯ", разве Я делал ему
комплимент? Ќет, Я высмеивал его. Ќо центр тЯжести, коли так позволено
выразитьсЯ, приходилсЯ на слово "маленькаЯ", а что такое "зида", Я как-то не
задумывалсЯ. …сли рыжего кличут ђыжик, его обижают? Љогда кличка присохла,
нет. ‚ каждом дворе есть ђыжик, Љосой, •ромой, †иртрест. Ќу, а ‹есюк --
‡ида. Ђ кто ж еще? „а не рассуждал Я так, дразнилсЯ просто за компанию,
чтобы быть, как все.
Ћднажды ‹есюк все-таки не выдержал. Ћн остановилсЯ посреди весенней
лужи в своих разношенных ботинках, обвел нас усталыми, воспаленными глазами
и тихо сказал:
-- —ем Я виноват перед вами, дети?
Ѓыл миг тишины, а затем опЯть хохот, гик, улюлюканье: "‡ида
маленькаЯ!.. ‡ида маленькаЯ!.." Ќо моего голоса больше не было в хоре..
-- Ђ это плохо? -- спросил Я мать.
-- —его же хорошего?!..
џ не понимал ее веселого настроениЯ, разговор шел об очень серьезном.
-- Ђ ты кто?
-- ђусскаЯ. ’ы дурачишьсЯ?
-- ’ак почему Я жид?
-- Ђ кто же? †ид пархатый, номер пЯтый, на веревочке распЯтый!
Џочему ей так весело? Ќеужели она не понимает?..
Њама, в которой слились две хорошие крови: известного на “краине
старинного рода Љрасовских (по отцу) и столбовых дворЯн ЊЯсоедовых (по
матери), подтверждала открытие ЏаулЯ ‚айнингера, что антисемит -- этот тот,
в ком есть хоть долЯ еврейства, или физического или психологического. ‚
матери не было ни того, ни другого.
-- ‡ачем же ты вышла замуж за евреЯ? -- спросил Я.
-- ‚от те раз! ’ы хотел бы иметь другого отца?
џ не хотел этого. џ был к нему вполне равнодушен в раннем детстве, ибо
видел его очень мало и не чувствовал интереса к себе, но в пору, о которой
идет речь, он уже получил свой первый срок ленской ссылки, Я жалел его, и
это было началом той любви, котораЯ и сейчас живет во мне неизбывной болью.
-- Ќет... Ђ зачем было рожать менЯ от евреЯ?
-- Ђ какаЯ разница? -- сказала мать все еще беспечно. -- ’ы крещеный.
-- € тут же погасила вспыхнувшую было надежду: -- †ид крещеный, что вор
прощеный.
-- ‚от видишь! -- сказал Я с отчаЯнием. Њать не заметила интонации.
-- Ђ ведь „альберги не были евреЯми до революции, -- задумчиво, словно
это впервые пришло ей в голову (а наверное, так оно и было), сказала мать.
-- Ћни лютеране. “же отец твоего деда был директором гимназии в Њоскве. Љем
были военные „альберги, не знаю. Њожет, даже православными. Ћдин вошел в
историю -- генерал-майор, начальник порохового запаса в ђевеле при Џетре. Ћн
не то героически защитил этот запас от шведов, не то героически изорвал. Ђ
совсем недавно был генерал-лейтенант „альберг, и тоже вошел в историю: лихо
подавлЯл крестьЯнские бунты. ‚от кто мне по душе! Ђ были еще чемпион
ѓермании по шахматам и французский маршал. ќто огромнаЯ и очень интереснаЯ
семьЯ, они в родстве с музыкантом Ѓлуменфельдом и философом ѓербертом
Њаркузе, он Њарин двоюродный брат.
‚се эти сведениЯ менЯ ничуть не радовали. Џусть они выдумывают,
взрывают или держат сухим порох, пусть играют на роЯлЯх, скрипках,
контрабасах, философствуют, становЯтсЯ чемпионами, что мне до всего этого,
если даже лучший из них не сумел подавить самого главного бунта, сделавшего
из менЯ евреЯ?
Љакой-то выход брезжил все-таки в революции, менЯющей людЯм
национальность. Ќадо сделать еще одну революцию и превратить всех евреев в
русских. џ высказал маме свою мысль.
-- ’ы не понЯл. „о революции люди делились не по нациЯм, а по вере:
православные, католики, протестанты, иудеи.
џ вдруг сообразил, что мы живем на скрещении всех вер: в ЂрмЯнском --
церковь Ќиколы в ‘толпах, в ‘таросадском -- кирха, в Њилютинском -- костел,
в ‘пас-ѓлинищев-ском -- синагога.
-- …сли ты ходил в любую церковь, кроме синагоги, ты в полном порЯдке,
а если в синагогу, должен был жить в черте оседлости.
-- ќто где?
-- Ќу, в Ѓердичеве... в Ѓобруйске, -- мама Явно не была сильна в
еврейской географии, -- еще в каких-то местечках.
-- € они все ездЯт в ‘пас-ѓлинищевский?
-- Ќет, там московские... Љакой-то процент евреев допускалсЯ в Њоскву.
Ѓыла норма в гимназиЯх, в университете... „а Я сама толком не знаю, что ты
ко мне пристал?
-- „о революции было лучше, -- сказал Я со вздохом.
-- —то случилось? -- ‹ицо матери стало серьезным, наконец-то до нее
дошло, что Я спрашиваю неспроста.
-- Љурица назвал менЯ жидом.
-- Ќу, и дал бы ему в морду.
-- Џопробуй дай...
-- ‚от не знала, что мой сын трус, -- искренне огорчилась мать.
-- Џри чем тут трус? -- безнадежно сказал Я, уже предвидЯ, что стану
трусом. -- ђазве сладишь со всем двором?
-- ’ы что, один такой?
-- Љакой?
Ћтвета не последовало. ‚ матери происходила какаЯ-то внутреннЯЯ
перестройка.
-- ‚от не ожидала, что у нас возникнет такой разговор. ’вои самые
близкие друзьЯ -- евреи, наши знакомые -- почти сплошь евреи. ђазве это
плохие люди?
џ слушал ее с ужасом. Њне никогда не приходило в голову, что Я окружен
евреЯми. џ стал называть про себЯ фамилии моих товарищей, фамилии тех
мужчин, которые делились на поклонников мамы и на друзей семьи, --
безрадостнаЯ картина. ‡начит, евреи не растворены в общей людской массе, а
образуют какую-то отдельность, общину, касту, и Я должен находитьсЯ внутри
этого круга, не посЯгаЯ на то пространство, где сверкают ‚овка-Љовбой, ћрка
‹укин, ‘ережа ‹епковский -- мои любимые герои, и на то, где ползают такие
гады, как †енька Њельников, Љукуруза, Љурица с ‹еликом, а мне не хочетсЯ
жертвовать даже ими. ’олько сейчас мне открылась схожесть людей маминого
круга, казалось бы, таких разных: кто тихий, задумчивый, кто шумный,
развЯзный, кто витающий в облаках, кто очень земной, они все несли в себе
нечто такое, что объединЯло их в единый клуб. Љакое-то изначальное смирение,
готовность склонитьсЯ, их взглЯд был вкрадчив, улыбка словно просила о
прощении. Љаждого из них ничего не стоило поставить на место. ђаньше Я
относил это за счет интеллигентности, но теперь понЯл, что дело в другом. €
чтобы получить подтверждение своему открытию, Я спросил:
-- Њама, а у тебЯ есть русские знакомые?
-- ‚олодЯ... -- Њама подумала. -- ‘аша. -- € радостно: -- ЌастЯ!
…е неуверенность естественна: разгар дружбы с ЊаЯковским относилсЯ к
более ранним годам. •удожник Ћсмеркин бывал у нас очень редко, а вот
артистка-синеблузница ЌастЯ –аплина действительно была маминой закадычной
подругой. Ќо все эти интеллигенты были совсем другой закваски, даже самый
скромный из них Ћсмеркин очень твердо попирал родную землю подметками
старомодных башмаков с фестонами.
-- Ђ ‘бруев? -- напомнил Я.
-- „а, ‚итька тоже.
ђыжий ‘бруев, ответственный работник, бывший чекист, стал часто бывать
у нас в доме после того, как посадили отца. џ уже тогда знал, что через него
ведутсЯ какие-то хлопоты по облегчению отцовой участи. џ его очень любил.
‘лово "чекист" звучало совсем иначе, чем "гепеушник", от него веЯло
героической молодостью революции. € совсем не лишним был эпитет "бывший".
‘бруев был огненно-рыжий, размашистый, веселый, с ослепительно белыми
искусственными зубами, Я почему-то думал, что у него фарфоровые челюсти.
Џринимала его мама чаще в комнате цветочницы Љати, моей бывшей нЯньки,
возможно, ей не хотелось, чтобы пили на моих глазах. Ђ каждый приход ‘бруева
сопровождалсЯ выдающейсЯ пьЯнкой. ‚ыпив. он пел, вернее, орал на всю
квартиру:

‘идит ‘талин на лугу,
ѓложет коневу ногу.
Ђх, какаЯ гадина --
‘оветскаЯ говЯдина.

€ еще одну, котораЯ нравилась мне еще больше:

Џо торгсинам, по торгсинам
Њасло, сыр и колбаса,
Ђ в советских магазинах
‘талин выпучил глаза.

‚от какие были либеральные времена! Џочти каждое поЯвление ‘бруева
означало перемену в отцовой судьбе -- стараниЯми рыжего весельчака он
неуклонно продвигалсЯ с диких берегов ‹ены в сторону цивилизации: €ркутск,
Ќовосибирск, ‘аратов, и наконец, через четыре года ‘бруев вернул его в
Њоскву. Ќе надолго, и года не минуло, как началась паспортизациЯ, отцу
отказали в московской прописке, и он вынужден был уехать па Ѓакшеевские
торфоразработки, питавшие атурскую электростанцию. ‚ тридцать седьмом его
снопа арестовали: порьма, лагерь, другой лагерь, затем ссылка до конца дней.
‚се же он оказалсЯ счастливее своего бывшего избавителЯ -- в тридцать
седьмом году ‘бруева расстрелЯли. Ќо не за частушки о ‘талине, ему придумали
участие в каком-то заговоре.
Ќо ‘бруев, редко посещавший нас, и ЌастЯ, что ни день наполнЯвшаЯ
квартиру своим поставленным, зычным голосом и раскатистым смехом, не делали
погоды -- у нас был еврейский дом. Ќичего не попишешь, Љурица был прав,
осадив развоевавшегосЯ жида. ‚се по справедливости, и все-таки Я сделал еще
одну попытку к спасению:
-- ‘кажи, а длЯ евреев Я русский?
-- —то это значит? -- не понЯла мать и закурила -- чуть нервно.
џ чувствовал, что разговор начинает раздражать ее, но не мог
остановитьсЯ.
-- ђусские считают менЯ евреем, потому что у менЯ отец еврей, евреи
должны считать менЯ русским, потому что ты русскаЯ.
-- Ќет, -- сказала мать. -- Њне лично начхать, какой человек нации,
хотЯ Я предпочитаю евреев, они веселее, умнее и воспитаннее. Ќо длЯ русских
людей, если у тебЯ есть хоть каплЯ еврейской крови, ты еврей. Ћткуда такаЯ
чувствительность к инородной крови -- непонЯтно. ђусские понЯтиЯ не имеют,
кто они такие. ‘читают себЯ славЯнами. Ќо славЯне так и были славЯнами,
когда поЯвились какие-то загадочные русы... Љто они? ‘месь славЯн с
норманнами? Ђ кто такие сами норманны? Ќи черта не разберешь. “ евреев свое
помешательство: если есть хоть малейшаЯ возможность зачислить тебЯ в евреи,
будь спокоен, ты их. ђусских много, а у евреев каждый штык на счету.
‚се эти рассуждениЯ менЯ не интересовали, Я понЯл главное и сказал с
мечтательной болью:
-- …сли б ты родила менЯ от русского! Њать поперхнулась дымом.
Ќесколько мгновений она глЯдела на менЯ, не мигаЯ, вытаращив свои зеленые
глаза, потом размахнулась и влепила мне пощечину.
ќто было больно и непривычно, мать крайне редко поднимала на менЯ руку.
Џо-настоЯщему она отлупила менЯ дважды, оба раза за катание на буферах
трамваев. ‹еньке-Ђмериканцу с нашего двора эта забава стоила обеих ног. Ћн
умер на операционном столе в полном сознании, бессмысленно и жалко просЯ
врачей: "’олько не говорите маме". Љонечно, моЯ мама видела менЯ на месте
несчастного ‹еньки, и суровость наказаниЯ не вызывала протеста. Ќо за что
эта оплеуха?
Ћна сама рассказывала в доверительную минуту, что не хотела ребенка и
пыталась избавитьсЯ от менЯ всеми доступными способами. Њожет показатьсЯ
странным, что мать говорила с весьма юным сыном о таких вещах, но она была
врагом всЯческих запретов. Њне позволЯли читать любую литературу, включаЯ
"„екамерон", Ћктава Њирбо и ‡олЯ. Џо правде сказать, все это было
скучновато, особенно ‡олЯ, и темновато. џ расспрашивал маму и получал
ответы, которые, даваЯ мне известное представление об интересующем предмете,
вместе с тем гасили чрезмерный интерес. Џол очень рано перестал быть длЯ
менЯ жгучей и стыдной тайной, но более доскональное изучение проблемы Я по
какому-то уговору с самим собой, конечно, подведенный к тому исподволь
матерью, отложил на будущее. џ не очень понимал, почему мать хотела
избавитьсЯ от менЯ, ведь принЯто считать, что рождение ребенка -- радость.
Ќо, любЯ мать, Я сочувствовал ей и относилсЯ с неприЯзнью к себе -- плоду,
так упорно желавшему вылезти на свет божий. Ќаверное, в этом коренитсЯ мое
нежелание иметь детей. ‘ оплеухой, горЯщей на щеке, Я с небывалой силой
почувствовал, какое счастье не быть.
-- Џочему ты не сделала аборт? -- сказал Я с горьким упреком и тут же
схлопотал по другой щеке.
‚ пору нашего разговора моЯ жалость к отцу-изгнаннику еще не стала
любовью. ‚ дни, когда мы были вместе, Я считал, что люблю отца, но лишь
потому, что так полагалось. ќдипов комплекс тут ни при чем -- объектом моей
страсти была ‚еронЯ, а не мать. ЊенЯ спрашивали, кого Я люблю больше, маму
или папу, Я со всей серьезностью, ничуть не рисуЯсь, отвечал: ‚ероню.
‘роднение с матерью началось на подходе к отрочеству. ‚еронЯ, простаЯ душа,
не смогла последовать туда за мною и безропотно уступила свое место.
‘ отцом мы были далеки хотЯ бы потому, что Я его очень мало видел.
‚ечером он неизменно куда-то исчезал. џ не знал куда, да и не особенно
интересовалсЯ этим. џ засыпал до его возвращениЯ, но утром он всегда
оказывалсЯ дома. Њы спали в одной комнате и просыпались одновременно. —тобы
не мешать, Я давал ему уйти на службу, а потом уже вставал сам. Џо утрам Я
его ненавидел и боЯлсЯ -- и тут нельзЯ не вспомнить о великом венце, так
раздражавшем сидЯщую в авторе "‹олиты" —арскую. ЊенЯ пугало одно его
движение: уже умытый, побритый, спрыснутый одеколоном, причесанный, в брюках
с волочащимисЯ сзади помочами, он вдруг спускал штаны, расклЯчивал ноги и
сильными движениЯми заправлЯл рубашку в фиолетовые подштанники. Ѓыло в этих
движениЯх что-то вульгарное, запретное, опасное -- нет, Я не могу найти
верных слов длЯ объЯснениЯ моего ужаса и отвращениЯ. ’ут работало
подсознание: не посылаЯ в мозг картин, способных объЯснить переживание, оно
награждало менЯ страхом.
Џотом отца не стало с нами, поЯвилась жалость, годы ссылок, тюрем,
лагерей, мучительных свиданий и тЯжких расставаний превратили это чувство в
какую-то больную любовь. †изнь поставила нас в обратную зависимость друг от
друга: Я стал длЯ него отцом, когда, неизлечимо больной, оголодавший почти
до полного истреблениЯ плоти, он притащилсЯ из последнего лагерЯ в последнее
изгнание. џ вытащил его из смерти и голодного истощениЯ и дал восемь лет
жизни, доставлЯвшей ему радость. ’еперь Я знал ему цену и внутренне
склонЯлсЯ перед ним, как положено сыну перед отцом. ’акой маленький --
гармонично маленький, какими были Японцы, пока не научились растЯгивать
себЯ, словно резину, -- хрупкий, он душевно неизмеримо превосходил менЯ, мне
и не снились его сила и мужество. ’о страшное существование, которое выпало
ему на долю, не только не сломало его, но не лишило природной доброты,
чудной благожелательности, веселости и остроумиЯ. Ћн ничем не поступилсЯ в
себе, даже не научилсЯ молчанию, не говорЯ уже о лжи. ‚ проклЯтой Љохме, где
он кончал жизнь, лишь доброхотство начальника спасло его от нового ареста.
Ћн рассказал в отделе, как в лагере ели крыс. "ќто зачем же?" -- спросила с
подлой интонацией сотрудница-стукачка. Ћтец понЯл, что попалсЯ, и с усмешкой
принЯл неизбежное. "—тобы не было грызунов", -- прозвучал ответ. …го
начальник, фанатичный огородник, смахнувший на отца всю работу и не желавший
его терЯть, окоротил доносчицу. Ќо больше всего восхищала и поражала менЯ в
отце легкость, с какой он нес свое еврейство. ‚ чем он черпает силы?
ђасспрашивать его не представлЯлось удобным, а постигнуть этого Я не мог,
как невозможно постигнуть подвиг человека, затыкающего своим телом амбразуру
или взрывающего себЯ вместе с танком, как нельзЯ понЯть подвига камикадзе.
’ы или можешь так, или нет, научитьсЯ героизму нельзЯ. Ћтец вел себЯ среди
страшноватого населениЯ Љохмы с простотой и непосредственностью Њикулы
‘елЯниновича, ничуть не играл в русачка. € ему сходило с рук.
Ќо Я заговорил о том, что стало потом. Ђ тогда, потрЯсенный открытием
своей безнадежной неполноценности в глазах двора, которую мне до поры
прощали за тихость и смирение, Я не мог проЯвить той деликатности в
отношении отца, какую требовал предмет разговора. Њать надавала мне по морде
за отца, о чем Я тогда в эгоистическом страдании своем не догадалсЯ.
‚ наплевательском интернационализме матери претворЯлась заповедь
апостола Џавла: "Ќесть эллин, несть иудей". Ћна не придавала значениЯ
антисемитизму, поскольку выросла и жила в той среде, где он не допускалсЯ.
„емократизм матери, позволЯвший ей так легко сходитьсЯ с простыми людьми,
находить мгновенно общий Язык с татарином старьевщиком или зеленщиком, был
на самом деле высокомерием. ‚ молодости она имела дело с настоЯщими
кнЯзьЯми, а не с теми, чьЯ перваЯ забота: "Ѓрука есть?" -- и чувствовала
себЯ с ними весьма комфортно. …й очень повезло на видных людей. —ерез своего
дЯдю ЊЯсоедова, издателЯ театральной газеты, она узнала элиту мира искусств:
от ‘обинова до Ѓунина, от ‘умбатова-ћжина до ‹еонида Ђндреева, от Ѓалиева до
ЊаЯковского; через другую тетку, Њарию ‘аввишну Њорозову, ей открылсЯ мир
крупных предпринимателей-меценатов, государственных деЯтелей и художников,
которых привечали в особнЯке на ‘пиридоновке; она дружила с московским
губернатором -- у менЯ сохранились их фотографии на прогулке, а генерал
ђузский, за которого она поднЯла тост в ресторане, приезжал к ней с букетом
цветов. Ћна видела больших людей без котурн и грима и научилась не
переносить восхищение талантом на личность. ‚ дальнейшем, попав через мою
женитьбу в круг советских бонз, она обращалась с министрами, маршалами,
генералами, как с дворниками, какими они и были. џ получил в отцы евреЯ, мог
получить негра или водопроводчика, истопника, маленького актера и с таким же
успехом -- маркиза или герцога. Ќи социальные, ни имущественные, ни
национальные соображениЯ ничего не стоили длЯ матери, ей важно было лишь ее
собственное отношение. ’ут проЯвлЯлась известнаЯ ограниченность, впрочем, ни
один человек не может вышагнуть из своих пределов. Ћна не представлЯла себе,
что какой-то ее поступок мог подвергнутьсЯ осуждению. ‚прочем, все это
пустопорожние рассуждениЯ сегоднЯшнего днЯ. ’огда Я ни о чем таком не думал,
а собиралсЯ в путь. Ќаверное, каждый мальчик хоть раз да уходит из дома,
иные делают это дерзко и решительно, вон ’атлин в ’уретчину на паруснике
сходил, других снимают с поезда или ловЯт на пристани, где они выжидают
случаЯ пробратьсЯ на корабль и спрЯтатьсЯ в трюме, полном крыс. Ќо здесь в
поход собралсЯ ручной зверек, заласканный домашними и павший духом при
первом же столкновении с жизнью. “же по моим сборам можно было понЯть, что
до Ђмерики Я не доберусь и даже не ставлю себе такой романтической цели:
беглец положил и чемодан вместе с парой бельЯ, носками, лыжным костюмом
школьные учебники и англо-русский словарь ЃоЯнуса (в ту пору Я начал
наниматьсЯ английским). Џредставление о том, где Я буду ютитьсЯ, у менЯ было
самое смутное: от котла, в котором варили асфальт, а ночью ютились
беспризорники, до гостеприимной семьи ЊоставлЯнских в Љривоколенном
переулке. Њне важно было уйти из этого опостылевшего дома, где менЯ никто не
понимает: ни роднаЯ мать, ни Љурица.
Њама, краем глаза наблюдавшаЯ за моими сборами из другой комнаты,
приметила ЃоЯнуса, понЯла, что никакой опасности нет, и потерЯла ко мне
интерес. Ќапротив, ‚еронЯ в педантизме беглеца усмотрела серьезность
намерений и устроила бурную сцену. ‹юбопытно, что ‚еронЯ проЯвила гораздо
большее понимание моего характера, нежели мама. ЋглЯдываЯсь на прожитую
жизнь, с войной, куда Я попал с черного хода как сын репрессированного, с
целой флотилией любовных лодок, разбившихсЯ о быт, жизнь разгульную, залитую
вином, как гусарскаЯ скатерть, Я вижу необычное сочетание в ней
дионисийского начала с железной рабочей дисциплиной и строгой
обЯзательностью в делах. Љак бы Я ни пировал и как бы ни был влюблен, Я
никогда не задержал сдачу заказанной статьи и обещанного рассказа в редакцию
и очередного варианта сценариЯ на студию. Љогда умирала моЯ мать, а с нею
умирал Я сам, положенные четыре страницы в день сходили с моего письменного
стола. Ќаверное, эта обЯзательность бессознательно выработалась во мне в
противовес разрушительным силам, генетически заложенным в мою суть.
„аже в котле с черным густым варом Я делал бы уроки и зубрил английские
слова. Ќо из моего бегства ничего не вышло. ‚еронЯ, рыдаЯ, отнЯла у менЯ
сидор бродЯги, сразу ставший буржуазным чемоданом, и увела на кухню пить чай
из самовара с ситным хлебом. Њать, демонстрируЯ совершенную
бесчувственность, так и не вышла из комнаты.

—ерез несколько дней мы с мамой помирились, как всегда, без выЯснениЯ
отношений. „омашнЯЯ жизнь пошла своим чередом, но проблема, вставшаЯ передо
мной, осталась. џ не мог отказатьсЯ от двора. ‚ зимнее времЯ туда не так
тЯнуло, вот только в факс менЯ вызывали играть. ђовно и толсто устланные
снегом тихие переулки: ‘верчков, ’елеграфный, ‡латоустинские -- ЯвлЯлись
прекрасной лыжной дорогой, чуть не каждый вечер Я ходил на дикий
—истопрудный каток, а по воскресеньЯм на уютный каток "„инамо" между
Ќеглинной и Џетровкой. Ќо в пору, о которой идет речь, уже были отворены
рамы, и двор посылал в квартиру свои зазывные сигналы: стук футбольного мЯча
и стук деревЯнных мечей, звонки велосипедис-тов, крики голубЯтников, храп
битюгов и звЯк винной тары, звонкие весенние голоса. Ќо это все принадлежало
очевидности, куда более волнующими были те таинственные вздохи и стенаниЯ,
порой влетавшие в окно, природу которых Я не мог установить. ќто стенал и
вздыхал сам двор, просыпаЯсь от зимней спЯчки, потЯгиваЯсь, хрустЯ
суставами, прочищаЯ горло и грудь. ‘ейчас его дыхание отдает пропитанной
талым снегом землей, мокрым асфальтом, побежавшими по капиллЯрам ветвей
соками, влажной шерстью битюгов и Ядреным навозом. ‘коро запахнет тополем,
потом сиренью, у нас даже сирень росла во дворе по всем углам, правда, кисти
ее соцветий были немощны, не махристы и от рождениЯ тронуты ржавью, но так
душисты, что глушили все иные терпкие запахи.
Љогда темнело, двор становилсЯ частью ночи, частью единого
безграничного пространства и оттуда выбирал звуки, неслышные днем, и посылал
их в открытую форточку. Ќе в уши, а прЯмо в захолонувшее сердце вонзались
томительные, печальные, потерЯнные и влекущие паровозные гудки.
"ђадость-страданье -- одно", -- пел блоковский ѓаэтан, и окружающим это
казалось тайной. Њальчиком у распахнутой форточки, с мокрыми то ли от ветра,
то ли от души глазами, и раскрыл эту тайну в паровозных гудках.
Љаким наслаждением было сбежать по щербатой лестнице черного хода в
теплый, благоуханный и вонький, дивно гулкий и звонкий двор. ‚олнение
первого выхода окрашивалось легким (беспокойством, тот ли это мир, которого
ты ждешь. Љурица дал мне исчерпывающий ответ: того мира больше не
существует. € мне не восстановить прежних робких, но доверительных, почти
равных отношении с дворовыми ребЯтами. ’ак и оказалось, да иначе и быть не
могло. ‚озможно, они порой забывали о моем позорном клейме, ну, хотЯ бы,
когда Я, получив хороший пасс от ћрки ‹укина и обыграв защитников, выходил
один на один с вратарем и точным ударом поражал ворота, но сам Я никогда не
забывал. ѓол не был длЯ менЯ победной точкой в комбинации спортивной борьбы,
а искуплением, конечно, не искуплением всего моего не знающего прощениЯ
греха, но коротким милосердным отпущением в постоЯнно творимой казни.
—то случилось со мной после экзекуции, произведенной Љурицей? џ оробел?
Њожно сказать прЯмее -- струсил. ЏонЯтно, что Я трусил не кулаков
хвастливого заморыша, а того, что за ним -- все. Ђ все -- это не драка, даже
не избиение, это то, что превратит тебЯ в плевок, растертый ногой по
асфальту. џ узнал, что Я недочеловек, и во мне сменилась кровь, Я стал
трусом. ЏредставлЯю, как они издевались над моими потугами казатьсЯ своим! Ђ
мое настоЯщее место -- с такими, как ЊулЯ, что и носа во двор не кажут.
Џосле того как распалась наша группа, Я почти не видел Њулю, а ведь он жил в
соседнем подъезде. Ћн не уехал из нашего дома, но стал невидимкой. Ђ Я не
мог стать невидимкой, тогда лучше вообще не жить. Ќадо смиритьсЯ, помнить о
том расстоЯнии, которое отделЯет таких, как Я, от настоЯщих людей, и не
переступать его. ЊенЯ же не гонЯт прочь, просто указали на место. Ѓорька
‘оломатин -- предлог, моЯ участь решилась, когда Я отлупил Љукурузу, хотЯ
это было законно -- мы ровесники. ‹ишь покровительство ‚итьки Ђрхарова и
футбольное партнерство с ‹укиным отсрочили расправу. ‚едь мне дали понЯть,
что победа над Љукурузой не вызвала восхищениЯ. џ почувствовал это, но
сделал неверные выводы: избил †еньку Њельникова и вздул ‘оломатина. ’акое
поведение парии, инородца не могли одобрить и самые снисходительные из
дворовых предводителей. ‘о мной пора было кончать, что и осуществили не
столько кулаками Љурицы, сколько убийственным, как пулЯ, словом: жид.
’огда Я впервые задумалсЯ: за что так ненавидЯт евреев? ‡а казнь
•риста? Ќо ведь большинство ненавидЯщих -- безбожники, им нет дела до
•риста, к тому же евреЯ. Љазнив •риста, евреи дали миру новую религию,
котораЯ стала и религией русских. € первых свЯтых, ‘рди них ЂндреЯ
Џервозванного -- покровителЯ ђуси. Ђ Ѓогородица, заступница перед ѓосподом,
кто она?.. …врейский нос, картавость, развЯзность -- все это чепуха. ‚ моем
широкоскулом, чисто русском лице если и есть подмес, то татарский; и в моем
произношении и во всей повадке не было ни следа еврейства, а разве это мне
помогло? …сть еще много объЯснений, по-моему, иные из них, скрыто
хвастливые, придуманы самими евреЯми: зависть к уму, ловкости, нахрапу,
деловой сметке сынов €зраилЯ. ќто случаетсЯ порой, и тогда на свет
извлекаютсЯ старые штампы: гешефтмахеры, ловкачи, проныры. Ќо ведь русские
люди куда сильнее завидуют друг другу. Ќе где-нибудь, а в ђоссии поЯвилась
поговорка: пусть у менЯ изба сгорит, лишь бы у соседа корова сдохла. €
зависть эта отличаетсЯ от зависти к инородцам лишь усугублЯющим ее
отсутствием ссылки на национальную испорченность.
Ѓездомность евреев -- но разве это повод длЯ ненависти? ‘корее уж длЯ
сочувствиЯ. Ќечто тайное генетическое, заложенное в неевреЯх? ЋпЯть же нет.
‘ какой охотой отдают должное музыкантам-евреЯм, шахматистам-евреЯм,
певцам-евреЯм, артистам-евреЯм и евреЯм -- зубным врачам. ЋстаетсЯ одно --
беззащитность. Ѓеззащитность -- значит, ничтожность. ќто дарует сознанием
своего дарового преимущества. ‹юбой подонок, любаЯ мразь, ни в чем не
преуспевшаЯ, любой обсевок жизни рЯдом с евреем чувствует себЯ гордо. Ћн
король, орел, умница и красавец. Ћн исходит соком превосходства. Џоследний
из последних среди своих, и вдруг без всЯкого стараниЯ, на которое он и не
способен, некаЯ подъемнаЯ сила возносит его выспрь. ќта подъемнаЯ сила идет
от беззащитности евреев, пасынков его законной родины. Ќет лучше карты длЯ
дурных правителей, чем играть на жидофобии низших слоев населениЯ. Ђ
население в своей массе принадлежит к низам, даже те, кому светит семейнаЯ
люстра, а не трущобнаЯ лампочка-соплЯ. ‹юдей высшего качества ничтожно мало,
они не образуют слоЯ, так, прозрачнаЯ пленка.
€ все же почему Я сразу капитулировал? Ђ если бы поборотьсЯ за себЯ,
стать чем-то вроде дворового "верт-юде", то бишь "ценным евреем"? “ менЯ не
было личного опыта унижениЯ, не было, как потом выЯснитсЯ, родового опыта
унижениЯ, отчего же Я так послушно стал рабом? €сториков не перестает
удивлЯть, почему в ‚арфоломеевскую ночь гугеноты, превосходившие католиков
воинской закалкой и мужеством, позволили вырезать себЯ как баранов. Ќа их
глазах убивали жен и детей, а почти никто не оказал сопротивлениЯ. Ћни не
сознанием, а всем телесным составом ощутили свое меньшинство, свою
потерЯнность в нации, и это их парализовало. „ругое дело -- большевики,
ведомые ‹ениным: оказавшись в меньшинстве, они сразу объЯвили себЯ
большинством и уничтожили противников, которых было гораздо больше. ‚от это
политическаЯ мудрость! ЊенЯ же, как и жертв кровавой ночи, обессилило
проникшее в мозг, сердце, желудок, кишки, позвоночник, нервы сознание своей
принадлежности к обреченному меньшинству.
Џервый мой выход в качестве презренного нацмена ознаменовалсЯ странной
сценой, котораЯ могла бы придать мне бодрости, но вместо этого усугубила
уныние и потерЯнность.
Љогда Я под вечер спустилсЯ во двор, там было пусто, только в скверике
Љурица маниакаль-но вонзал ножичек в землю. ’о была пора повального
увлечениЯ игрой в "ножичек". Љурице страстно хотелось хоть в чем-то стать
первым. ‚се его бойцовские и спортивные притЯзаниЯ не имели успеха, в
расшибалке и пристеночке он тоже не блистал, но вот ножичек втыкал в землю
довольно ловко. ‘ейчас он отрабатывал приемы, и Я решил дать ему возможность
обыграть менЯ.
-- ‡дорово, Љурица! -- сказал Я фальшиво-бодрым голосом.
Ћн вскочил, успев схватить свой перочинный ножичек, и, наставив его на
менЯ, заорал истерично:
-- Ќе подходи! ‡арежу!..
-- —то ты, Љурица, очумел? -- Ћт такой встречи Я совсем пал духом.
-- ‹елик! -- завизжал он, как будто его режут.
Ћни жили на втором этаже, и ‹елик с невероЯтной быстротой оказалсЯ
возле нас. ‚ руке он сжимал кухонный тесак.
-- ’олько тронь его! -- произнес он, кривЯ бледные губы. -- Ѓашку
снесу.
-- —то с вами, братцы? -- чуть не плача, сказал Я. -- —то Я вам сделал?
-- „ай ему, ‹елик! „ай ему! -- надрывалсЯ Љурица. Ќо ‹елик был умнее
брата и, похоже, понЯл недоразумение.
-- ‹адно, чеши отсюда! -- приказал он, но голос звучал довольно
миролюбиво.
џ понуро пошел прочь.
„умаЯ об этом столкновении, Я вторично убедилсЯ, что братьЯ отчаЯнные
трусы. ‹елик был на два года старше менЯ, неужели, чтобы справитьсЯ со мной,
ему нужен тесак? € до моего падениЯ Я не осмелилсЯ бы поднЯть на него руку.
Ђ если б осмелилсЯ? Ќадавал бы ему по первое число. Њне не по плечу лишь те,
кто с мелюзгой не свЯзываетсЯ: ‚итька Ђрхаров, ‹укин, Љовбой и, возможно,
‘ережа ‹епковский. ‘ остальными Я справлюсь, они знают это, боЯтсЯ и
ненавидЯт. €х много. Џротив стаи Я бессилен. ЌельзЯ ни с кем свЯзыватьсЯ,
надо уступать, отходить в сторону. ’ак постигал Я науку трусости.
џ вернулсЯ во двор, но двор ко мне не вернулсЯ. ’ут знали, что Я
укрощен, что есть слово, которым можно мгновенно поставить менЯ на место.
ќтим словом не злоупотреблЯли, Я не превратилсЯ в нового ‹есюка, но оно
всегда было наготове. ‡ато менЯ стали часто задевать -- старые враги и те,
что раньше пикнуть боЯлись. Ћсобенно обнаглел укрощенный в свое времЯ †енька
Њельников. Ћн задаривал старших ребЯт папиросами дорогих сортов и вел себЯ с
развЯзностью фаворита. Ћн не пропускал случаЯ дать мне подножку, толкнуть,
наступить на ногу, Я делал вид, что это дружеские подначки.
‹есковскому старцу Џамве удалось кротостью безмерной укротить самого
‘атану. џ был куда менее счастлив с †енькой Њельниковым.
Њне очень хочетсЯ в этих записЯх точно следовать тому, что было, а не
играть по-прустовски в памЯть, формируЯ с помощью соображениЯ из реалий
прошлого некий параллельный мир. џ сам не понимаю, зачем мне это надо, ведь
документальнаЯ точность в главном вполне может соседствовать с полной
свободой в подробностЯх и во всех второстепенных обстоЯтельствах, никто не
схватит менЯ за руку. Ќо тогда это будет другаЯ книга, может быть, живее,
интереснее, а мне хочетсЯ написать именно эту. Љоли уж решил быть верным
прожитой жизни, памЯти о ней, так не отступай с избранной дороги.
„лЯ упругости и цельности повествованиЯ мне нужен пейзаж поздней весны,
а мерзкаЯ сцена между мной и †енькой Њельниковым видитсЯ сопливой
ростепельной порой, значит, мое повествование сделает скачок почти в год
длиной. Ђ это нехорошо и художественно и по существу. џ будто делаю
временной шаг назад -- из апрелЯ в март, на самом деле прорываюсь далеко
вперед над странной пустотой года. Ћткуда этот провал памЯти? Ќаверное,
очень тусклой стала моЯ двороваЯ жизнь от постоЯнной неуверенности, опаски,
уступок, оглЯдок. Ќе знаю, не помню. ‚ памЯти осталсЯ лишь хороший футбол --
два-три раза, да бой на мечах между ‘ережей ‹епковским и ћркой ‹укиным,
окончившийсЯ грандиозной дракой. “ ‹укина сломалсЯ меч, и он совсем не
по-рыцарски пошел врукопашную. Љончилось, как всегда, ‘ережиной улыбкой
сквозь слезы: "’воЯ взЯла!" Ќо тут Я был просто зрителем задних рЯдов. € это
не имеет отношениЯ к моей теме, как и все последующее: деревнЯ на три
месЯца, школьнаЯ осень и зима; нить сюжета снова завЯзываетсЯ слЯкотным
мартом, когда особенно щемЯщи залетающие в форточку паровозные гудки и ты
смЯтенно чувствуешь, что стал старше. Њожет быть, у других это иначе
происходит, а менЯ тревожное ощущение возрастного сдвига постигает ранней
весной.
Ќаверное, то был выходной день, пустой, тЯгомотный, когда не хочетсЯ
сидеть дома -- надо же реализовать свободу -- и на улице делать нечего.
’алый снег, лужи, уже не замерзающие, но подернутые какой-то шершавой
корочкой, способной выдержать на себе умЯтую в плоский круг консервную
банку, которой гонЯли зимой в факе; серые бороды сосулек лишены блеска,
солнца нет, и тусклое бесцветное небо лежит прЯмо на крышах; иногда по
водосточным трубам с грохотом рушитсЯ наледь, ноги промокли, знобко, занЯть
себЯ нечем, а упорно не идешь домой, надеЯсь невесть на что. Њы слонЯлись по
двору, то соединЯЯсь в группы, то рассеиваЯсь длЯ персонального наблюдениЯ
за битюгом, выкладывающим Ядреные дымЯщиесЯ шары, или вороной у пожарной
лестницы, полирующей нос о перекладину, или еще за чем-то столь же
содержательным. € в течение всего этого неприбранного, тЯгомотного и не
отпускающего от себЯ днЯ †енька Њельников настырно придиралсЯ ко мне. ’о ли
на него погода действовала, то ли он тоже перешел в другой возраст и хотел
получить по старым долгам. ‚ нем не было импульсивности Љурицы, который
наскакивал на врага, никак не подготовив атаку словесно. „аже самые тупые и
темные ребЯта никогда не начинали драку, не обменЯвшись традиционным: "Ђ
фигли?", "„а не фига. Ђ фигли ты?", "„а не фига!", все времЯ менЯЯ
интонацию, как мастеровые у „остоевского, сумевшие провести захватывающую
беседу с помощью одного-единственного слова. ’е, что поразвитее и поумнее,
успевали вылить на противника ушат упреков и оскорблений, что психологически
правильно, ибо это деморализует. Ќо †енька цеплЯлсЯ ко мне как-то не по
делу, и мне легко было парировать его придирки без ответных обид. Џохоже, он
сам не мог толком разогретьсЯ. Ќо в близости ранних мартовских сумерек (иды
марта наступили, но не прошли) он нащупал тему, котораЯ менЯ задела и
смутила. "’ебЯ нЯнечка в ванне моет?" -- спросил он громко, чтобы все
слышали. ‚еронЯ действительно купала менЯ, значит, мне было не больше
двенадцати лет, в тринадцать пришли первые содроганиЯ пола, а с ними
стыдливость -- золотое детство кончилось.
’огда Я еще не стыдилсЯ ‚ерони, на руках которой вырос, но †енькин тон
подсказал мне, что нельзЯ в этом признаватьсЯ, и Я довольно неискусно --
только училсЯ врать -- сделал вид, будто менЯ смешит его дикий вопрос. "‚ри
больше!" -- сказал он с той необъЯснимой, мгновенно раскалившейсЯ добела
ненавистью, что потрЯсала и обессиливала менЯ, как никакаЯ реальнаЯ
опасность. ’огда Я собиралсЯ, начинал контролировать себЯ и порой ускользал
благополучно. Ќо когда видел, что менЯ ненавидЯт, а это составлЯло такой
страшный контраст привычной атмосфере дома, атмосфере любви, Я терЯлсЯ до
утраты разума. "‚ри больше! -- повторил он. -- Њоет тебЯ нЯнечка -- пониже
пупка, повыше колен". ‚се захохотали, а Я, балда несчастный, тупо соображал,
где менЯ моет ‚еронЯ, наконец понЯл, что имел в виду †енька, но не
оскорбилсЯ, поскольку не считал это стыдным. Њочалка в руках ‚ерони не
обходила мой крантик, но длЯ менЯ прикосновение к этому месту ничем не
отличалось от всех остальных. “ †еньки был несоизмеримо больший сексуальный
опыт, он был верным клиентом Ќинки Љотловой.
џ не нашелсЯ, что ответить, и тоже стал смеЯтьсЯ вместе со всеми, но не
над собой, а как бы отдаваЯ дань блестЯщему остроумию †еньки. Њне было
больно и за себЯ, и за ‚ероню, и за весь милый обрЯд, который Я так любил и
вдруг представший чем-то стыдным, дурным, унизительным в глазах двора. ЊоЯ
пассивность, безволие или трусость лишили сцену ожидаемого финала. Љак в
драматургии без катарсиса, публика осталась не удовлетворена. ђебЯта хмуро
разбрелись, Я тоже пошел домой. џ уже занес ногу на ступеньку крыльца, когда
кто-то дернул менЯ за хлЯстик. џ обернулсЯ -- †енька.
-- —его тебе?
-- Џоговорить. -- € он знакомыми движениЯми стал подтЯгивать свои белые
перчатки.
-- Ќеужели тебе не надоело? -- спросил Я с тоской.
-- Ќадоело. ‚от как! -- Ћн провел ребром ладони по горлу. -- †идовнЯ
надоела.
Ћн играл на публику, которую по нерасторопности упустил. …му бы сказать
это при всех и взЯть менЯ голыми руками. Ќо мы были одни, а за спиной
спасительный подъезд.
-- ЋпЯть хочешь получить?
-- Џоговори еще, жидок!
…го круглое лицо покрылось пЯтнистым румЯнцем, он выставил вперед руки
в белых перчатках, похожие на кошачьи лапы, и раздвинул пальцы, как делают
кошки, выпускаЯ когти.
Џижон, мелочь, ломака, и все же Я трусил. Љонечно, не †енькиных
кулаков, он был частью того целого, перед которым Я раз и навсегда спасовал.
џ физически ощущал сковывающие менЯ путы, кулак не сжималсЯ, рука не
подымалась. ‚арфоломеевскаЯ ночь окутала менЯ.
†енька ударил, целЯ в лицо, но попал в плечо. џ схватил его руку,
заломил, повернув его спиной к себе, и с силой толкнул. Ћн засеменил,
пытаЯсь удержать равновесие, упал на четвереньки -- белизной перчаток в
желтую от лошадиной мочи снежную грЯзь.
џ думал, он угомонитсЯ, понЯв, что соотношение сил не изменилось, но,
ругаЯсь на чем свет стоит и угрожаЯ мне чудовищной расправой, он снова пошел
в наступление. Џравда, довольно медленно. ‘вою неторопливость он маскировал
хищным приглЯдом к моей обреченнбй фигуре, выбираЯ наискорейший и
наижесточайший способ ее уничтожениЯ.
€ тут невесть откуда возник Љукуруза. ‚от этого Я и боЯлсЯ. ‘ейчас
поЯвЯтсЯ Ѓорька ‘оломатин, Љурица, ‹елик, весь двор.
-- —его тут у вас? -- поинтересовалсЯ Љукуруза.
-- Ќичего, -- отмахнулсЯ †енька, -- без тебЯ разберемсЯ.
-- Ћн хвалитсЯ, что самый сильный, -- быстро сказал Я. -- Ќавтыкаю,
говорит, тебе, потом Љукурузу поймаю.
’акую тухлую приманку мог взЯть только Љукуруза, что он и не преминул
сделать.
-- „ерьмо собачье! -- ѓлаза Љукурузы сузились в щелки. -- ’ы менЯ
поймаешь? ‘виной потрох! ‹авочник сраный!..
-- Љукуруза, ты что? Ѓелены объелсЯ? -- залепетал белоперчаточник.
џ повернулсЯ и вошел в подъезд. ‚ослед донессЯ поросЯчий визг. џ
победил мозгами -- чисто по-еврейски. Ќо это не гарантировало спокойствиЯ...

Ќе лучше обстоЯли дела в школе. ‚ начальных классах, как уже
говорилось, аборигены -- чистопруд-ные -- терроризировали всех остальных
ребЯт, но в дальнейшем объединЯющее начало школьных стен погасило рознь. џ
уже начал привЯзыватьсЯ к школе, ища в ней противовес двору, когда в наш
класс пришел Ђгафонов. ‘транно, он отравил мне несколько лет жизни, был
кошмаром моих дней и ночей, а Я не помню его имени. € даже не уверен, что
знал это в школе. “ нас всех звали по фамилиЯм. Ѓыли еще прозвища, у него --
Ђгапеша.
џ сроду не видел среди детей такого здоровЯка. “ менЯ сохранились
школьные карточки той поры, нас времЯ от времени фотографировали всем
классом. € на каждой карточке центром ЯвлЯетсЯ громаднаЯ фигура рЯзанского
Ѓудды: тело -- как набитый отрубЯми мешок, рожа блином и челочка пшеничных
волос над плошками бледных глаз. ‚округ этого изваЯниЯ располагаютсЯ хилые
-- по контрасту -- дети и бедно одетые пожилые люди -- учителЯ. ‚ каждом
классе есть †иртрест -- квелый, слабый толстЯк, над которым все издеваютсЯ.
Ѓыл он и у нас. Ќо Ђгапеша был не толстЯк, а громадина -- костЯком, мышечной
массой, проложенной слегка жирком, что не мешало его поворотливости и
спорости.
Ќаверное, он не был злодеем, но переизбыток мощи требовал воплощениЯ, к
тому же в атмосфере всеобщего трепета и подхалимства пышно расцвели дурные
свойства его характера. Ќа мое несчастье, до прихода Ђгапеши Я считалсЯ
самым сильным в классе. Ќо это была легкаЯ, гибкаЯ, воспитаннаЯ гимнастикой
сила мальчика моих лет, и что она стоила перед грубой силой молодого
грузчика? џ мог повалить его, что, на беду свою, и делал, когда он только
поЯвилсЯ в классе, и мы шуточно стыкались на перемене. Ђгапеша недолго
раздумывал и пустил в ход пудовые кулаки. ’ут Я ничего не мог поделать. Њне
казалось, он бьет менЯ не по телу, а по внутренним органам: сердцу, легким,
желудку, печени, почкам. ќти проникающие удары оставались во мне болью на
весь день. Ђ ведь то не было настоЯщей дракой -- товарищеские стычки, так,
во всЯком случае, мне тогда казалось. ’еперь Я в этом не уверен. џ стыкалсЯ
бескорыстно, им же владела цель, ожесточавшаЯ его действиЯ: надо было
утвердитьсЯ в своем безоговорочном превосходстве, и лучше всего это сделать,
уничтожаЯ бывшего чемпиона. џ никогда не дралсЯ в школе, только боролсЯ --
на переменках и после занЯтий в физкультурном зале. ‚се было по-доброму,
по-спортивному, ребЯта приходили смотреть. џ часто боролсЯ один против двоих
и никогда не давал положить себЯ. Љроме того, Я был первым на уроках
физкультуры, лучше всех прыгал, бегал, подтЯгивалсЯ на канате, работал на
турнике. Ђгапеша убедительно доказал, что истинной богатырской силушке не
нужны ни бег, ни прыжки, ни спортивные снарЯды, ни обитый искусственной
кожей конь, ни шведскаЯ стенка, ни турник. Ћн не мог подтЯнутьсЯ более
двух-трех раз; перепрыгиваЯ через конЯ, садилсЯ верхом; с турника срывалсЯ.
Ќо по окончании занЯтий подходил ко мне и давал под ребро или в солнечное
сплетение, и сразу становилось Ясно, кто чего стоит. џ все же оказывал
посильное сопротивление вплоть до того рокового днЯ, когда, сощурив
бледно-голубые пустые глаза, Ђгапеша сказал:
-- …хал бы в свой Ѓердич.
-- Људа? -- не понЯл Я.
-- ‚ Ѓердич, жидовскую столицу, -- поЯснил Ђгапеша.
‚первые услышал Я в стенах школы слово "жид" и был потрЯсен, как
чапековский швейцар Џовондра, увидев в водах ‚лтавы черное склизкое тело
саламандры. "Љак, они и сюда пробрались? Ќам всем конец!"
Џо-моему, это было в шестом классе, самом неудачном по составу. Ќас что
ни год перетасовывали во славу педагогическому эксперименту: группы (тогда
классы назывались группами) то дробились, то укрупнЯлись. ‚ дальнейшем то же
самое стали делать с колхозами и предприЯтиЯми. Љрыловские неумелые
музыканты все времЯ пересаживались в надежде таким путем добитьсЯ гармонии,
бездарный строй рассчитывал на успех посредством перестановок, укрупнений,
раздроблений, но музыка оставалась все та же: какофониЯ. ‚ моем классе
собралась на редкость недоброкачественнаЯ компаниЯ.
Ћна сложилась вокруг Ђгапеши. Њозгом ее был интеллигентный парень по
кличке ђыльник, игравший -- и очень убедительно -- в приблатненного: всегда
расстегнутый от ширинки туальденеровых штанов до ворота какой-то бабской
кофты, на голове фуражка с лакированным сломанным козырьком, объЯснЯлсЯ он
только на воровском жаргоне и невероЯтно хамил учителЯм. Џочему-то ему все
сходило с рук. “чилсЯ он играючи, мог бы -- на одни пЯтерки, если б захотел.
Ќо он не хотел, чтобы не уронить репутацию блатарЯ. Ђгапеша относилсЯ к нему
любовно-покровительственно. Џридет времЯ, и нас сблизЯт с ђыльником шахматы
и книги, но в ту пору он настраивал Ђгапешу против менЯ. …го раздражало, что
Я не опростилсЯ в угоду холуйскому составу нашего класса.
„ругим фаворитом Ђгапеши был самый маленький парень в классе с красивой
кличкой ‘икель, ловкий, как черт, и, как черт, злой. Ћн нанес чувствительный
удар по моей репутации спортсмена, перепрыгав менЯ на коне. Ћн превращал
свой прыжок в акробатический номер. …му помогали малый рост и низко
расположенный центр тЯжести. € все-таки Я убежден, что не уступил бы ‘икелю,
если б не опасный прищур Ђгапеши и его присных, когда Я выполнЯл прыжок.
—еловек, представлЯющий на состЯзаниЯх Ѓердич, заранее обречен. ЏовторЯлась
„вороваЯ историЯ.
Ќо хуже всех был рослый парень Ѓобров с огромным „егенеративным
затылком. Ћн громко пукал на уроках, а на большой перемене мочилсЯ в одну из
задних парт. ‚ечно задевал слабых и пресмыкалсЯ перед Ђгапешей, который к
нему благоволил, ибо рЯдом с ним чувствовал себЯ не только самым сильным, но
и самым умным, красивым и грациозным.
€ была атаманша-второгодница из другой школы ’амарка, хулиганистаЯ,
драчливаЯ и не лишеннаЯ привлекательности девка, которую все боЯлись. Љак-то
раз Я услышал хвастливое рассуждение Ѓоброва: "‘ ’амаркой только Я и Ђгапеша
можем справитьсЯ, остальным она навтыкает". Ђгапеша ее уважал и опасалсЯ, за
ней чувствовалась какаЯ-то другаЯ, внешкольнаЯ сила. “ менЯ с этой амазонкой
сложились добрые отношениЯ. џ помогал ей по арифметике, но, кажетсЯ,
затронул иные струны чувствительной души, скрывавшейсЯ под личиной бой-бабы.
Њне довелось в этом убедитьсЯ.
Њы все поочередно дежурили по классу. ѓлавнаЯ забота дежурного --
выгнать всех в коридор во времЯ большой перемены и проветрить класс. Ќо
никому не удавалось выгнать упрЯмого кретина Ѓоброва, опорожнЯвшего в парту
мочевой пузырь. ЏредельнаЯ исполнительность была и осталась самым прочным из
моих качеств. џ из кожи лез вон, чтобы изгнать Ѓоброва. Ћднажды мне удалось
выхватить его из-за парты, прервав мочеиспускание.
-- †идовскаЯ морда! -- процедил сквозь зубы Ѓобров и ударил менЯ в
грудь.
’ут же прозвенел звонок, и Я сделал вид, что лишь это помешало мне
расправитьсЯ с Ѓобровым. Ќо ’амарка не дала себЯ обмануть.
-- Џочему ты не дашь ему? -- горЯчим шепотом сказала она во времЯ урока
-- мы сидели за одной партой, чтобы она могла списывать у менЯ решениЯ
задач. -- —его ты его боишьсЯ?
ЊилаЯ ’амарка-интернационалистка, если тебе попадутсЯ на глаза эти
строки, то знай, что Я не забыл твоей доброты, пусть на малое времЯ
вернувшей мне душу. ђавно на всю жизнь запомнил Я бойкие струйки крови,
побежавшие из глупых ноздрей Ѓоброва. Ќаверное, он страдал гемофилией, как
наследник престола, или нарочно расковыривал нос, чтобы оправдать свою
небоеспособность.
Ѓобров был укрощен, но и менЯ ждала расплата. ’амарка служила мне
надежным прикрыти-ем, но когда она заболела крупозным воспалением легких,
мой час настал. “же прозвенел звонок, мы ждали поЯвлениЯ учителЯ, дверь
отворилась, и вошел Ђгапеша, видимо, куривший в уборной. Ћн неторопливо
приблизилсЯ к моей парте и врезал мне сперва в одно ухо, потом в другое.
Ѓыло больно, Я оглох, но самое ужасное -- по ноге побежала струйка. џ
обмочилсЯ. ‚ыскочив из-за парты, Я кинулсЯ в уборную. ‡аметили или не
заметили ребЯта мой позор? ЏриведЯ себЯ в порЯдок, Я долго не решалсЯ
вернутьсЯ в класс. Ќо что было делать? ’ам осталсЯ ранец, учебники,
тетрадки, да и не мог же Я сбежать с уроков. ‘о смертью в душе Я прошмыгнул
в дверь. Љозлобородый ‘тепан ‘тепаныч, учитель черчениЯ, долго отчитывал
менЯ своим лающим басом за опоздание, но Я не очень переживал, понЯв по
равнодушным лицам однокашников, что они видели только оплеухи, которыми
Ђгапеша никого не мог удивить.
Ќочью мне приснилсЯ мой славный предок генерал-лейтенант „альберг. ‘идЯ
на коне и раздуваЯ усы, он проводил очередную экзекуцию над усмиренными
бунтовщиками. „южие солдаты выхватывали из толпы то одного, то другого
бунтарЯ и распластывали на колоде. “ всех наказуемых было плоское лицо
Ђгапеши...
Ђнтисемитизм приносили из дома, как бутерброд с колбасой или Яблоко. ‚
школе нас до отвала пичкали дружбой народов. Ћднажды менЯ заставили
участвовать в праздничном представлении, посвЯщенном угнетенным народам. џ
должен был изображать индейца. Њама покрасила в коричневый цвет свою тонкую
ночную рубашку, ставшую моей смуглой кожей. ѓолову украсил набор из перьев,
которому позавидовал бы сам ѓайавата. Ќа него ушли все перьЯ от маминых
дореволюционных шлЯп, хранившихсЯ в круглых коробках на верхотуре старого
платЯного шкафа. ироченные брюки ‚ерониного племЯнника, украшенные
бахромой, споротой с вольтеровского кресла, и мокасины -- восточные ночные
туфли с загнутыми носами -- завершали нарЯд.
„ва других индейца, Ѓобров и ђыльник, были не скажешь одеты, а раздеты
под детей прерий: голое тело, трусики, сандалии и воронье перо в волосах.
Ћни дрожали от холода и зависти ко мне, когда мы вышли на сцену школьного
зала. Њы принЯлись скандировать ужасные вирши о страданиЯх обитателей
резерваций, и Я заметил, что на реснице Ѓоброва повисла слеза. Џочему он
может так искренне и глубоко; сочувствовать далеким краснокожим братьЯм, но
не чувствует и тени состраданиЯ к более близким территориально бледнолицым
братьЯм, которым тоже приходитсЯ несладко?
€ еще мне хотелось понЯть, почему другие еврейские мальчики, а наш
класс уступал разве что синагоге по чистоте неарийской крови, живут
припеваючи, их никто не преследует, не шпынЯет, и если Ђгапеша порой
напоминает о Ѓердиче или †меринке, то как рачительный городовой длЯ порЯдка,
а на менЯ все шишки валЯтсЯ? Ќаверное, все дело в том, что они смирились со
своим положением, надели желтую повЯзку на рукав и обрели в этом известную
свободу. Ђ Я не надел повЯзки, мешает другаЯ моЯ половинка, пусть Я никогда
не вспоминаю о ней, она не забывает менЯ. ‘амому мне кажетсЯ, что Я тих и
незаметен, но это самообман. џ слишком заметен и на Ђгапешу с присными
действую, как трЯпка на быка. ЏовторЯлась двороваЯ историЯ, и не было
выхода...
Ќо облегчение пришло. Ќа следующий год нас снова перетасовали, и в
новом классе кончилось царство Ђгапеши. Ѓобров, ‘икель и еще несколько
хулиганствующих из свиты Ђгапеши отсеЯлись, пошли в какие-то рабочие школы,
а ђыльник уже открыл длЯ себЯ очарование ферзевого гамбита, застегнул штаны,
а кофту сменил на рубашку. Џротив Ђгапеши составилсЯ заговор, менЯ туда не
вовлекли, а Я не стал напрашиватьсЯ, поскольку хотел получить с него мой
личный должок. џ очень окреп на пороге отрочества. "Ћдесский грузчик!" --
сказал однажды Ђгапеша, измерив вершками ширину моих плеч. "Ќе одесский, а
московский" , -- ответил Я и дал ему в морду. "џ этот удар тебе сроду не
прощу", -- сказал Ђгапеша и тут же опрометью кинулсЯ вон из класса. Ћн
заметил своих преследователей, двинувшихсЯ в нашу сторону.
Њесть не доставила радости. Ђгапеша был обложен со всех сторон,как волк
в загоне. Ћн не решилсЯ ответить мне, и в тайнике души Я рассчитывал на это.
Ђгапеша по-прежнему мог справитьсЯ со мной, но был бессилен против
восставшего класса, поддержанного, как потом выЯснилось, чистопрудными
наемниками. Ђ эти ребЯта могли пустить в ход и кастет, и нож. џ поступил
низко и, как ни искал длЯ себЯ оправданий, не находил их. —еловек всегда
устраиваетсЯ с собой, но Я не устроилсЯ, и сейчас, по прошествии жизни, мне
так же стыдно, как в те неправдоподобно далекие времена. Ќеужели во мне
действительно продолжаетсЯ тот мальчик?..
Ђгапеша в класс не вернулсЯ, он бежал из школы, и дальнейшаЯ его судьба
мне неизвестна. ‘ уходом Ђгапеши изменилсЯ самый школьный воздух. €счез
запах серы -- запах ‘атаны и кошек, живущих в подъезде. Ђгапеша несомненно
был сделан из того же материала, что и "величайшие гении человечества",
поэтому так благостен и освежающ был его уход...

€ все-таки страх, подлый рабский страх глубоко угнездилсЯ в душе. Ћдин
унизительный случай особенно цепко вклещилсЯ в памЯть. Ћн свЯзан с катком
"„инамо", уже упоминавшимсЯ выше. Љаким-то чудом его серебрЯное блюдо
уместилось в густотище застроенного-перезастро-енного центра Њосквы. ‡десь
дом лезет на дом, не найдешь свободного пЯтачка: между помойкой и гаражом
встроен крольчатник, рЯдом чистильщик сапог развесил макароны шнурков и
насмердил сладкой гуталиновой вонью, вгнездилсЯ в какую-то нишу кепочник, а
на него напирает электросварщик, обладатель слепЯщей искры, сараи,
подстанции, всевозможные мастерские теснЯт друг дружку, толкаЯсь локтЯми, и
вдруг город расступаетсЯ и с голландской щедростью дарит своим гражданам
чистое пространство льда.
‡десь были запрещены беговые норвежские коньки, что определило лицо
катка -- не грубо спортивное, а романтичное, галантное. Љатались чаще всего
парами: рЯдом, взЯвшись наперекрест за руки. –ентр катка был выделен длЯ
фигурис-тов и танцоров. ‹едовый флирт творилсЯ под льющуюсЯ из черных
рупоров музыку. ‹ещенко тосковал о ’атьЯне, ликовал за самоваром с Њашей и
признавалсЯ в скуке, мешающей забытью; “тесов, рыдаЯ, прощалсЯ с любимой;
Љозин воспевал дружбу, а резкий, с грузинским акцентом тенор Ѓадридзе
жаловалсЯ на "образ один", что не дает ему ни сна, ни покоЯ.
‘амые счастливые часы зимней жизни отроческих лет Я провел на этом
катке. Ќе помню уже, кто открыл мне его, но затем Я перетащил сюда всех моих
школьных друзей, ломавших ноги на бугристом, в трещинах, полыньЯх и снежных
наметах естественном льду —истопрудного катка.
Ќо мы забыли, что есть люди, считающие себЯ законными хозЯевами
"„инамо", им наше свободное поведение, веселье и беззаботность, наши летучие
ледовые романы -- что вострый нож живому сердцу. Ќами попрано свЯтое право
места. € они устроили нам баню в длинном переходе, соединЯющем Џетровку с
Ќеглинной, когда мы, перебесившись, перенаслаждавшись, усталые до
изнеможениЯ, возвращались домой. € предвестьем грЯдущих апокалипсических
забав человечества в талом воздухе прозвучал древний русский клич: "Ѓей
жидов!" Ћ второй части призыва к этому времени еще не вспомнили. ’огда Я
впервые обнаружил, что "жид" -- понЯтие очень растЯжимое, условное и крайне
удобное длЯ тех, кто решил разделатьсЯ с неугодными людьми. ‚ жиды попал
ћрка, Џавлов, наш лучший школьный конькобежец, признававший лишь скоростные
трассы Џарка культуры и отдыха. Њы затащили его в наш ледовый ‚ерсаль
соблазнами не спортивного, а галантного рода. …му очень хотелось промчатьсЯ
по льду, скрестив руки с Ќиной ‚аракиной -- будущей своей женой. Ћн оплатил
зубом короткие минуты блаженства. ‚оистину, в чужом пиру похмелье. џ
убежден, что группа решительных евреев с криком "Ѓей жидов!" могла бы
устроить русский погром посреди Њосквы. ‡то не менее реально, чем прЯмо
противоположное: наладившийсЯ в последнее времЯ отъезд русских в €зраиль и
другие благосклонные к еврейской эмиграции места. Џризнание: "џ жид" --
распахивает заветные двери с непреложностью пресловутого: "‘езам, откройсЯ".
Ќо в тот роковой день мне было не до пустопорожних рассуждений. Џосле
зычного и все расставившего по своим местам клича Я был как под наркозом и
даже не почувствовал боли, когда рослый парень лет семнадцати, с румЯным
лицом былинного доброго молодца, разбил мне нос и губу. €збиение произошло
на глазах наших подруг -- позор, стыд, но никому не вспало в голову
сопротивлЯтьсЯ, даже ћрке Џавлову, получившему со словом "жид" местечковый
трепет.
ЋтсмаркиваЯ кровавые сопли, Я думал вовсе не о мести, а о том, что
вечером мне идти на "€спанского свЯщенника" в Њ•Ђ’-2. Њила ”едотова сказала,
что тоже придет. џ боЯлсЯ, что распухший нос лишит менЯ двойного удовольст-
виЯ. џ хватал горстЯми снег и прикладывал к лицу. Ћчевидно, Њилу тоже
озаботило состоЯние моего носа, она подошла и стала помогать мне унЯть
кровь. ‘лавные девочки! Ћни видели нашу слабость и несостоЯтельность в
беспощадно враждебном мире и все нам прощали. Ћни даже влюблЯлись. в нас.
‚ театре Я видел сцену сквозь багровый отсвет, исходивший от моего
распухшего носа -- примочки снегом несколько | уменьшили его размеры, но
снЯть багрец не могли. ‚ том же в красноватом мареве Я видел со своего Яруса
сидЯщую в партере Њилу. Ќаши глаза встретились, и вспышка Њилиного румЯнца
была Ярче пожарных тонов моего тогдашнего мира.
Њы вместе возвращались домой через ’еатральную площадь, намело свежего
снега, и все искрилось под фонарЯми; вверх по ’еатральному проезду, по
ЊЯсницкой, Љривоколенному пере- улку, обогнули мой дом и вошли в тишайший в
этой тихой ночи ‘верчков переулок. Њы миновали, не задержав взглЯда, дом
номер десЯть, где жил стройный армЯнский мальчик, счастливый обладатель
мотоцикла, кожаных краг и перчаток с раструбами; этот мальчик вырастет,
станет Њилиным мужем, уйдет на фронт и погибнет в первом же бою. Ђ вот и
новостроечный массив в Џотаповском, заселенный крупными военными. Ћдин из
самых, крупных -- Њилин отец, молодой красавец и весельчак. †изни ему
оставалось менее трех лет, он пойдет по делу ’ухачевского, а золотоволосаЯ
Њилина мать отправитсЯ в лагерь и ссылку на; восемнадцать лет.
“ ворот Њилиного дома ей поклонилсЯ высокий человек с седыми висками,
прогуливавший большелапого щенка-дога. Ћн старомодным жестом приподнЯл
меховой пирожок, как будто Њила была взрослаЯ дама.
-- „обрый вечер! -- сказала Њила, покраснев от гордости.
-- Љто это? -- спросил Я.
Ћна назвала одну из самых распространенных фамилий, упомЯнула почему-то
о балетной школе. џ уже не слушал, какое мне дело до случайного прохожего.
‘топ! Ќаверное, это просто совпадение, но ведь жизнь очень грубый и
решительный драматург, не боЯщийсЯ никаких совпадений. џ никогда не
задумывалсЯ над тем, что у тЯжелораненого лейтенанта, однофамильца этого
человека, были сестры-балерины.
‚ дни войны выпускницу стоматологического института в свЯзи с нехваткой
хирургических кадров послали в госпиталь оперировать. …й доверЯли... нет,
скидывали случаи теоретически безнадежные. Ќо безнадежнее безнадежного
казалсЯ молодой офицер с развороченным животом. есть часов длилась
операциЯ. ‹ейтенант несколько раз умирал, а хирург терЯл сознание. Њиле
казалось, что она спасает -жизнь раненому, -- она спасала свою собственную
судьбу и судьбу своих детей и судьбу матери, чтобы лагерница и
ссыльнопоселенка стала прапрабабушкой. ‚сего лишь месЯц не дожила она до
золотой свадьбы своей дочери и лейтенанта с того света.
’ак совершили мы путешествие по Њилиной судьбе, конечно, ничуть о том
не подозреваЯ, занЯтые друг другом и снегом и ночью. Њила, застенчиваЯ,
легко краснеющаЯ, робко и нежно заглЯдывала в мое разбитое рыло...
џ ушел далеко в сторону от своей темы. Њне не хочетсЯ, чтобы у читателЯ
сложилось впечатление, будто Я ухлопал всю жизнь на возню с национальным
вопросом. Љонечно, это не так. Ѓыли, не раз были -- чистый снег, Ясные ночи,
теплый, доверчивый локоть...

Ћсенью тридцать седьмого года, по выходе отчима из тюрьмы, мы переехали
в Џриарбатье,. Ћтчима) посадили за год до так называемой "ежовщины" по
чистому недоразумению, случаетсЯ и такое в большом хозЯйстве, ЏисателЯ
пустили по делу экономической контр- революции. Џоскольку он лишь путалсЯ
под| ногами, через год его выпустили, зачтЯ ему этот год как наказание за
невмененную вину. ‚ообще же никакой "ежовщины" не было, это легенда. ЃылаЯ
сталинщина, независимо от того, чьи руки держали щит и меч: џгоды, …жова,
Ѓерии, Ђбакумова, Њеркулова или кого другого.
Ћтъезд из дома, где Я родилсЯ и провел семнадцать лет : своей
единственной и неповторимой жизни -- от первого крика до первой любви, где
было пережито столько милого, трогательного, больного и страшного: ночной
солдат, ворвавшийсЯ в сон, голос ‚ерони: "‘пи, маленький!" -- попытки дружб
и прикипевшие к груди плевки, сумасшедшие паровозные гудки в мартовской
черноте; где Я начал писать, бросил и снова начал, уже навсегда, -- оказалсЯ
сух и холоден, без прощальных слов, без раскаЯниЯ и сожалений, неотделимых
от всЯкого расставаниЯ. Њы уезжали днем, когда взрослые жильцы были на
работе, а дети в школе. ‘ ’олькой ‘оленковым мы давно порвали. Ѓез ссоры и
объЯснений, просто нам нечего стало делать друг с другом. ‚о дворе мои
несостоЯвшиесЯ дружбы и забытые вражды тоже давно кончились, Я ходил через
парадный ход, а черный ход, дворы и ЂрмЯнский переулок стали не нужны.
ЏокидаЯ свою комнату, Я посмотрел в окно на помойку, голубЯтню, общую
плоскую крышу дровЯных сараев -- ничто не шелохнулось в душе. –ерковь Ќиколы
в ‘толпах, где было столько намолено, давно уже закрыли два надстроечных
этажа нашего дома, какое-то времЯ торчала верхушка креста центрального
купола, затем и она исчезла -- церковь снесли. Ќикакой печали, ни тени
лирического чувства Я не испытал -- этот мир давно изжил себЯ; те же, кого Я
любил, уезжали вместе со мной, а ЉатЯ останетсЯ в нашей жизни.
—ерез год после окончаниЯ школы Я побывал в своей старой квартире и
удивилсЯ, как она мала, темна, тесна и убога. Ќо так и обычно бывает при
свидании с родным пепелищем. ЊенЯ послала мама с каким-то поручением к Љате.
Џоскольку Я хотел заглЯнуть на книжный развал у Љитайской стены, мне удобней
было пройти черным ходом. Ѓез всЯкого волнениЯ спустилсЯ Я по знакомой
каждой щербатой ступенькой грЯзной лестнице.
Ќа коротком пути к подворотне дорогу мне заступил невысокий франтоватый
молодой человек в белых перчатках. џ не узнал его, а догадалсЯ, что это
†енька Њельников, лишь когда он схватил менЯ за лацкан пальто и с каким-то
присвистом высказалсЯ по национальному вопросу.
Ѓоже мой, какаЯ духота! ‡а прошедшие годы столько было страшного,
столько людей ушло в смерть, в никуда, столько пролито слез, и другое было:
минули детство и школа, пришла пора пусть не мЯтежной, пусть взЯвшей "на
прикус серебристую мышь" юности, да ведь юности, черт побери! Ђ здесь ничего
не изменилось, не сдвинулось, те же тухлые стоЯчие воды. —асто удивлЯютсЯ:
откуда беретсЯ фашизм? „а ниоткуда он не беретсЯ, он всегда есть, как есть
холера и чума, только до поры не видны, он всегда есть, ибо есть охлос,
люмпены, городскаЯ протерь и саблезубое мещанство, терпеливо выжидающее
своего часа. Ќастал час -- и закрутилась чумнаЯ крыса, настал час -- и
вырвалсЯ из подпольЯ фашизм, уже готовый к действию.
‡а эти годы Я стал другим. Џрежде всего, Я уже не принадлежал этому
двору, не зависел от него и не считалсЯ с ним. ‚ кармане пиджака лежала
тугаЯ розоватаЯ бумажка -- паспорт допризывника, где в графе
"национальность" значилось: русский. Ђ мою взрослость удостоверЯл
студенческий билет. ‚озможно, подсознание произвело мгновенный расчет на
основе названных данных и вынесло решение, но мне казалось, что Я чисто
рефлекторно отбросил †енькину руку и столь же рефлекторно дал ему в глаз. Ћн
упал, тут же вскочил, сжимаЯ в руке булыжник.
-- Ѓрось камень, говно, -- послышалсЯ ленивый голос.
€з подворотни выдвинулсЯ огромный, как коннаЯ статуЯ, ‚итька Ђрхаров с
прилипшей к губе папироской. Ћн глЯдел поверх наших голов в какую-то свою
даль.
-- Ђ чего он лезет? -- плаксиво сказал †енька Њельников.
-- џ видел, кто полез, говно, -- изнемогаЯ от взрослой тоски, уронил
‚итька.
†енька не мог ослушатьсЯ и выпустил булыжник. Ќе хотелось бить этого
фанфаронишку, но тут Я понЯл, что ‚итька Ђрхаров дарит его мне, возможно, в
компенсацию за нанесенный прежде урон: краски, цветные карандаши, мекано и
настоЯщий "монте-кристо", что в десЯти шагах убивает человека. …му нужна
была искупительнаЯ жертва, чтобы рассчитатьсЯ с темным прошлым и чистым как
стеклышко ступить на стезю борьбы с преступностью. Ћн был мне всегда
симпатичен, и не хотелось обижать его отказом. џ сделал, что мог.
‚итька даже не оглЯнулсЯ, ему довольно было музыкального сопровождениЯ
экзекуции, такого поросЯчьего визга, такого ослиного рева не слышал наш
двор.
џ кивнул широкой ‚итькиной спине и пошел в свою новую жизнь, чтобы уж
никогда сюда не возвращатьсЯ...

Њы жили в первом писательском доме на улице ”урманова, бывшем
Ќащокинском переулке. Љвартирен-ку дали отчиму взамен кооперативной в
‹аврушинском, которой его лишили в свЯзи с арестом. ЃратьЯ-писатели вынесли
свой вердикт, опередив правосудие. Ћтчим, как и прежде, поселилсЯ отдельно,
обменЯв наши полторы комнаты в ЂрмЯнском на однокомнатную квартиру. ‘
переездом в Ќащокинский сменилось все наше окружение. ‚ новой среде
обитаниЯ, литературно-киношной, национальнаЯ тема потерЯла свою жгучесть в
силу решительного преобладаниЯ евреев. ‹юбой выпад не сдержавшего сердце
русачка вызывал такой мощный отпор, что несчастный готов был сделать себе
обрезание, как Японский, самурай харакири, во искупление вины. „лЯ
национальной розни не было пищи еще и потому, что тут всех, кого можно и
нельзЯ, спешили зачислить в евреи. Џевец советской деревни, поэт гармони
Ђлександр †аров, горбоносый брюнет из смоленской глубинки, был объЯвлен
тайным жидом; вполне возможно, что среди его предков был наполеоновский
солдат, через его деревню шли французские войска на Њоскву, но дружба с
“ткиным, Ѓезыменским и „жеком Ђлтаузеном отмела все варианты происхождениЯ,
кроме наипозорнейшего.
џ мог бы безмЯтежно варитьсЯ в еврейском супе, если б не одно весьма
существенное обстоЯтельство. „ома, в нашей новой крошечной квартиренке, Я
все времЯ терсЯ среди русских, терсЯ буквально, сталкиваЯсь боками и с
трудом разминуЯсь в узеньком коридорчике. Њоими соседЯми были: мама, ‚еронЯ
и „жек -- тоже русский, ибо дворнЯга. ‚ родной мне русской атмосфере Я никак
не мог быть плохо замаскированным евреем, каким числилсЯ в киношных и
литературных кругах. …сть замечательное высказывание: еврей -- тот, кто на
это согласен. Ђ Я не был согласен, несмотрЯ на всю натужную готовность.
€ногда Я вел про себЯ такие разговоры с неким собирательным евреем: дайте
мне ваш нос, ваши темные глаза, вечный двигатель вашего юмора, ваш дивный
музыкальный слух -- за одно это готов повесить свитки торы в своей комнате,
вашу безунывность, наглость и смирение. Ќо дать мало, надо кое-что отобрать.
’ак отберите у менЯ жест молитвы, больную любовь к природе -- она ведь не
нужна? -- и слезу о •ристе. € Я навеки ваш.
‘ловом, ничего не кончилось. € тут произошел домашний разговор,
странность которого Я поначалу не понЯл. Ћтчим сказал, что мне надо выбрать
литературную фамилию и носить ее как свою.
-- Љрасовский, -- сказала мама.
-- Ќе пойдет, был цензор, душитель Џушкина.
-- ЊЯсоедов.
-- Ѓыл лицеист ЊЯсоедов -- дурак из дураков. „ельвиг предлагал ему
праздновать именины в день усекновениЯ главы.
-- ’огда -- Љалитин, -- сказала мать, будто на что-то решившись.
-- Ђ тебЯ не?.. -- отчим не договорил.
-- „а ну их к черту! --сказала мать, кусаЯ губы. -- Љого это теперь
интересует?
-- Ћ чем вы? -- спросил Я, ничуть не настороженный, фамилиЯ мне
понравилась, и Я не понимал, чего они мнутсЯ.
-- Џетр Љалитин -- хорошо, -- одобрил отчим.
-- Ћткуда эта фамилиЯ? -- спросил Я.
-- ‘тараЯ русскаЯ фамилиЯ. “ менЯ были дальние родственники Љалитины,
-- ответила мать. џ сказал, что поменЯю фамилию на Љалитин.
-- Ћтчество ты, надеюсь, оставишь? -- спросила мать, и опЯть что-то
странное было в ее тоне.
’ак поЯвилсЯ на свет Љалитин Џетр Њаркович, русский, крещеный, еврей
длЯ всех, кто его знал, и уже подавно длЯ тех, кто его не знал, ибо всем
хватало отчества. ЃеднаЯ, беднаЯ Њарковна, жена неистового протопопа
Ђввакума!.. ђусские плотнее сомкнули рЯды, евреи еще шире распахнули
объЯтиЯ...
‘ чем можно сравнить страданиЯ, которые причинЯла мне моЯ
"недорусскость"? ђазве что с тоской и муками бедного Џетера лемилЯ,
человека, потерЯвшего свою тень, о чем поведал амиссо. Ќеужели это правда
так стыдно, так мучительно стыдно не иметь тени? „а на кой черт она сдалась?
Ќо, видимо, надо лишитьсЯ тени, чтоб понЯть ее важность, и как
обесцениваетсЯ человек, если хотЯ бы крошечнаЯ, прозрачнаЯ тень не
сворачиваетсЯ у его ног в солнечный день. Ђ вот трагедиЯ пострашнее
лемилевой: быть русским и отбрасывать еврейскую тень. џ не видел евреев,
несчастливых своим еврейством. € очень мало видел таких, которые от своего
еврейства отказывались. Ћчевидно, последние были не согласны -- по той или
иной причине -- быть евреЯми. Ќо со страниц одной книги прозвучал крик
возмущениЯ нелепицей быть евреем в ђоссии -- один из персонажей "„октора
†иваго" с ужасом и отвращением осознает, что неизвестно за какие грехи
вынужден нести на себе печать еврейства. ’от, кто это почувствовал,
несчастный человек. •леб жизни навсегда отравлен длЯ него. Ћн никогда не
поверит в хорошее отношение людей, не отмеченных роковым знаком, и будет
относить каждый их жест добра за счет брезгливой снисходительности,
вышколенной терпимости к низшим -- из религиозных, нравственных или иных
искусственных соображений.
‹ично Я никогда, даже в упоении любви, дружб, спортивных баталий,
гульбищ, захватывающих развлечений, не забывал, что у менЯ нет тени.
Ќеточный образ. џ чувствовал себЯ человеком, отбрасывающим чужую тень.
Ђ потом пришла война и поставила менЯ перед грозным выбором. ‚ армию
менЯ не брали. џ сунулсЯ в школу лейтенантов, потом пошел в обычный
райвоенкомат -- мне предложили спокойно кончать институт. Њол, государство
затратило на менЯ столько средств, мой долг получить диплом. ќто было
вранье. ЊенЯ не брали по анкете -- сын репрессированного не годилсЯ даже на
пушечное мЯсо. ‚ школе лейтенантов Я не стал спорить, общее безумие
заразительно, мне и самому показалось абсурдным, что можно доверЯть взвод
человеку, у которого сидит отец. Ќо в военкомате Я заупрЯмилсЯ. ’огда менЯ
послали на медицинскую комиссию, которую Я покинул с белым билетом в
кармане. џ был здоров как бык, мне „али психушечную статью, пойди докажи,
что ты не сумасшедший. ‚от когда был найден изЯщный способ избавлЯтьсЯ от
неугодных людей. ‡десь ставили заслон человеку, пытавшемусЯ проник-нуть в
армию и развалить ее изнутри. ‚последствии тот же метод применЯли к
диссидентам, инакомыслЯщим, но с ними поступали круче -- их совали в
больницы с тюремным режимом, мне же просто дали под зад коленом. Ќикогда еще
Я не чувствовал так обреченно свою низкопробность в стране, которую считал
родиной.
Ќеожиданный вывод из всего случившегосЯ сделала мать. ђадиокомитет, где
работал тогда отчим, эвакуировалсЯ в Љуйбышев, мой институт уезжал в
Ђлма-Ђту. Њать сказала: "Љатитесь колбасой, Я никуда не поеду". "Ќо ведь
Њоскву возьмут", -- сказал отчим. ‚скоре эта мысль станет общим достоЯнием и
приведет к московской панике 16 октЯбрЯ. "Џусть берут, -- сказала мать. -- џ
переелась сталинским социализмом, менЯ от него тошнит. Џосмотрим, что такое
гитлеровский социализм, наверное, такаЯ же помойка, но хотЯ бы с другой
вонью. Ђ главное, Я останусь дома".
џ был уже женат. Њы расписались с „ашей, когда Я решил уйти на фронт,
чтобы не потерЯтьсЯ в сутолоке войны. …е семьЯ оставалась в Њоскве. €х
патриотизм не допускал и мысли, что Њосква может быть сдана. Ќа самом деле
они не сомневались, что Њоскву возьмут. Њать и приемный отец жены были
чистокровными немцами с русскими паспортами, а „аша наполовину полька. …е
отца, известного художника, расстрелЯли в восемнадцатом, это было настолько
обычно, что Я даже не поинтересовалсЯ, за что. Њне мучительно не хотелось
расставатьсЯ с „ашей, но что было делать, гитлеровскому социализму русский
по матери и паспорту годилсЯ лишь в виде трупа. € вдруг мать сказала:
"ЋставайсЯ, сынок, куда ты поедешь? Ћни тебЯ даже на бойню не берут. Ќу их к
лешему!"
Њое доверие к матери было безгранично, Я не задал ей ни одного вопроса.
€ осталсЯ.
Њы с „ашей проводили отчима на Љазанский вокзал и видели то, что потом
выдавалось за невероЯтную панику, но, по-моему, мало чем отличалось от
обычного московского вокзального бардака поры летних отпусков. Њелькала
высокаЯ, стройнаЯ фигура Љозловского в сером габардиновом плаще, он был в
меру озабочен, не терЯЯ достоинства. …го вечный соперник ‹емешев
прогуливалсЯ в это времЯ по ’верскому бульвару, покашливаЯ и кутаЯ горло, --
открылсЯ процесс в легких, что помешало эвакуации. Љак недавно выЯснилось,
власти сочли его немецким шпионом и взЯли под неусыпный надзор. ‚идел Я
седую голову ”адеева -- он потом возглавлЯл список писателей, награжденных
медалью "‡а оборону Њосквы", награждали только удравших, все остальные были
под подозрением. ’ам же на перроне мы услышали, что ‹ебедев-Љумач сошел с
ума, срывал с груди ордена и клеймил вождей как предателей. Ѓольше ничего
панического не было. ‚озможно, это произошло позже, если произошло.
—ерез несколько дней после отъезда отчима мы отправились грабить его
квартиру. Њы -- это мама, моЯ бывшаЯ нЯнька ЉатЯ, ее муж ЏетЯ Ѓогачев и Я.
ЉатЯ и ЏетЯ пили, как сельский поп из знаменитого анекдота: если без
закуски, то безгранично, а если с закуской, то безгранично и еще сто
граммов. Љогда по утрам нечем было опохмелитьсЯ, они пили собственную
проспиртованную мочу из ночного горшка. ‚о времЯ частых гулЯнок -- они
любили кутить, а не осаживатьсЯ сивухой на пару, ЏетЯ должен был исполнить
"украинский" романс: "Ѓедное сэрце навеки разбито". Ћн пел дребезжащим
тенором, ударЯЯ себЯ кулаком в грудь, и плакал. ‚се были в восторге и
требовали повторениЯ. “дивлЯтьсЯ тут нечему: знаменитый ’артарен одерживал
вокальные триумфы, обходЯсь еще более скромными средствами -- троекратным
повторением: "Ќэт! Ќэт! Ќэт!"
‚о времЯ революции ЏетЯ Ѓогачев, носивший кличку ЏетЯ Њаленький, был
свЯзным между передовым отрЯдом революционных печатников и штабом,
находившимсЯ в нашем доме. Џотом его скромнаЯ роль в революции выросла в
помраченном рассудке до исполинских размеров. Ќапившись, он шел к висЯщему в
коридоре телефону и властно требовал у телефонистки:
-- Љремль!.. Ѓогачев!
ќто пугало другого квартирного революционера -- „ани-лыча. Ћн
выскакивал в коридор и отнимал у Ѓогачева трубку.
-- џ их всех в люди вывел! -- сопротивлЯлсЯ ЏетЯ. -- € Њолотова, и
Љагановича, и ’роцкого!
-- Њолотова и Љагановича ты вывел, -- сердито бухал „анилыч. -- Ђ
’роцкого нет!
Ћни начинали спорить -- дЯдЯ ЏетЯ в своем беспробудном пьЯнстве не
уследил за падением ’роцкого, -- и „анилычу удавалось отвлечь его от
телефона.
Ќезабываема осень середины октЯбрЯ сорок первого года, когда Њосква
стрЯхнула с себЯ -- увы, ненадолго -- советскую скверну. Љонечно, в городе
оставалось еще достаточно мерзости: и в опустевших зданиЯх –Љ партии и
комсомола, и в доме на площади „зержинского, и в райкомах, и под землей,
куда укрылсЯ по-кротиному ‘талин (был слух, что поначалу он драпанул, но
потом взЯл себЯ в руки и вернулсЯ). Ќа шоссе ќнтузиастов (название -- к
месту) рабочие заслоны возвращали назад машины привилегированных беглецов,
но они все равно удирали, цеплЯЯсь за вагонные поручни. Ќенаселенные улицы
были широки, чисты, будто разметены гигантскими метлами, горьковато пахли
сухим кленовым и вЯзовым листом, просматривались из конца в конец. € как-то
много было эмалево-голубого, прозрачного, дореволюционного неба -- заводы,
что ли, перестали дымить?
Њы с мамой приехали к Љате на метро, а от нее пошли пешком к
Џодколокольному переулку, избрав кружной путь по —истопрудному и џузскому
бульварам. Ќам некуда было спешить. Ћдна громаднаЯ ложь рухнула, другаЯ еще
не пришла, мы чувствовали себЯ в щемЯщей пустоте безвременьЯ. Ќам не о чем
было говорить, мы выпали из мира привычных ценностей и забот, выпали из
истории, растерЯв все координаты и указатели. Љак много значила прежнЯЯ
всеохватнаЯ ложь! Ћна подсказывала слова и жесты, мысли и поступки, манеру
поведениЯ и выражение лица. ‘ейчас все предписанное было отнЯто, мы потерЯли
точку опоры, повисли в воздухе. Њы не умели черпать жизнь из реалий
окружающего: домов, деревьев, тротуаров, проводов, палых листьев, неба,
самих себЯ. Ќам нужны были указатели, а их не стало. ‘ четырьмЯ людьми,
бредущими опустелым городом, оставалась лишь, даваЯ силы, их высокаЯ цель:
поживитьсЯ чем-нибудь в брошенном спартанском жилье, а награбленное
превратить в водку.
џ был не столь деморализован, как мои спутники, менЯ укреплЯла
гордость: впервые Я на равных участвовал в настоЯщем русском деле.
Џодколокольный переулок, спускающийсЯ от џузского бульвара к •итрову
рынку, был похож на театральную декорацию, ждущую выхода актеров, -- ни
души. „ома казались необитаемыми, а высоченный вЯз возле дома отчима с
нарочито золотой листвой -- искусственным; низенькие зданиЯ бывших ночлежных
домов в глубине -- нарисованными на заднике. Ѓыть может, из-за
неестественности, сделанности, нарочитости этого городского пейзажа мне
вдруг легко стало представить, как сюда входЯт вражеские солдаты. Ќе
гитлеров-ские -- в зеленом сукне и рогатых касках, потные, грЯзные,
небритые, в скрежете движущегосЯ металла, а нарЯдное, стройными рЯдами, с
развевающимисЯ знаменами, под музыку трауса, опереточное воинство.
Ћтчим всегда жил один. ‘читалось, что одиночество необходимо ему длЯ
размышлений, а был он глубоко и сильно думающим человеком. ‚скоре после
войны он создал концепцию гибели мира. Ћн считал: придет времЯ, когда
сделать атомную бомбу станет по силам одному человеку. ‘ этого момента мир
обречен. Љак известно, американский студент смастерил атомную бомбу в
лабораторных условиЯх. € то, что мы обречены, ни у кого не вызывает
сомнений. ѓрустное это открытие принадлежит моему отчиму. ЉонцепциЯ --
тоненькаЯ тетрадка, вроде знаменитого "мемуара" ќйнштейна, не была
опубликована, хотЯ отчим переслал рукопись своим родственникам в ”инлЯндию.
Џосле его смерти Я не нашел в немногочисленных бумагах копии этого труда.
…сли верить газетам, немецкие ефрейторы (почему-то именно ефрейторы, а
не рЯдовые, не унтер-офицеры, не фельдфебели) при поспешном отступлении
забывают в окопах интимные дневники, позволЯющие нашим остроумцам, вроде
ќренбурга, предавать на всеобщее осмеЯние духовное убожество гитлеровских
воЯк, а стало быть, и всего народа, живущего под знаком свастики.
Ћтступление отчима на заранее подготовленные волжские рубежи не было столь
поспешным, он имел времЯ почистить за собой, но первое, что мы обнаружили,
проникнув в квартиру, был лежащий на столе дневник.
Њама взЯла его, полистала и с брезгливой гримасой передала мне.
-- „невник немецкого ефрейтора, -- сказала она. -- ’еперь Ясно, каким
высоким раздумьЯм предавалсЯ наш схимник в своей келье.
‚ голосе ее не звучало ни горечи, ни возмущениЯ, ни разочарованиЯ,
презрительно-насмешливаЯ интонациЯ была не лишена добродушиЯ. ѓоворЯт, что
ревность -- это недостаток любви. Ќо и полное отсутствие ревности -- тоже
недостаток любви. џ подозревал, что мать не любила по-женски отчима. …й надо
было прикрыть менЯ, защитить после несчастьЯ, случивше-госЯ с отцом, длЯ
этой цели отчим вполне годилсЯ. Ћн годилсЯ и на большее: руководил моим
чтением, моим развитием, толкнул менЯ на писательский путь, навсегда став
непререкаемым авторитетом во всем, что касалось литературы, да и культуры в
целом. “ него был -- при полном отсутствии музыкального слуха -- абсолютный
слух на поэзию, прозу, изобразительные искусства, он был открыт и любому
мышлению. ’ут не было порабощениЯ, Я совпадал с ним во многом, но пришло
времЯ, когда Я обрел необходимое пространство свободы. ‚ преклонные годы
мать и отчим наконец-то станут жить вместе в загородном доме, который Я
построил в середине пЯтидесЯтых годов. Љ тому времени накопленнаЯ матерью
привЯзанность к нему стала почти любовью. —увство отчима к матери было
всегда гораздо живее, но и свободнее, в чем мы не преминули убедитьсЯ.
„невничок был и впрЯмь хоть куда. Ћн содержал подробную историю
увлечениЯ отчима какой-то €ришкой „ерен. Џоначалу менЯ больше всего
поразило, что возлюбленнаЯ отчима носит фамилию знаменитого французского
фовиста, затем покоробила стилистическаЯ безвкусица и бытоваЯ неценность
записей. Ћтчим написал несколько неплохих исторических повестей, но он не
был художником, его сила -- в интеллектуальной прозе, поразившей некогда
ѓорького и, как Я совсем недавно узнал, аламова. Ђ здесь отчим писал как бы
не от себЯ, а стилизуЯсь под дневник житейского человека. Љонечно, ефрейтору
‡адрипке так было не написать, но интеллигентный обер-лейтенант, знакомый с
творчеством немецких романистов двадцатых годов, мог бы сходным образом
воспевать далекую возлюбленную. ’омные вздохи: "Ђх, €ришка!.. €ришка!" --
чередовались с восторгами перед ее красотой, где главенствовало золото:
золото волос, золотой загар, золотые искорки в глазах, всЯ золотаЯ. џ
подумал было, что отчим не так уж любит свою €ришку-фовистку, но затем
вспомнил о другом. •емингуэй говорил: беда ”олкнера в том, что он часто
пишет, когда писать ему вовсе не хочетсЯ. Ћтчиму не хотелось писать этот
дневник. Ќо в ту пору он был помешан на ’олстом и считал себЯ обЯзанным
нарЯду с "умственными" записЯми, подобно своему кумиру, поверЯть бумаге
личное, интимное, бытовое. € тут мама подтвердила мою догадку. ‘реди прочих
записей Я наткнулсЯ на такую: "ЏетЯ получил деньги и сразу охамел". џ
спросил маму: неужели это было? "ѓрЯзный бред, -- ответила она. --
Џридуманный дневник придуманного человека. ”альшивка". ђазумеетсЯ, дневник
не был весь высосан из пальца. €мелсЯ в наличии Я, имелась €ришка. Ќо Я
никогда не хамел от тех небольших денег, которые с некоторых пор стал
регулЯрно зарабатывать и все отдавать маме. €ришка же состоЯла не только из
золота, в ее состав входила и грубаЯ порода, что получило нежданное
подтверждение.
‚ дневник было вложено письмо без конверта. Ћсвобожденные
предательством хозЯина квартиры от излишней деликатности, мы с мамой вместе
прочли эпистолу, подписанную уже близким нам именем €ришки „ерен. •орошо
монтировалось письмо с золотыми грезами сентиментального обер-лейтенанта.
Ћно представлЯло из себЯ Яростную брань по поводу каких-то наручных часов,
которые €ришка дала отчиму заложить в ломбарде -- в трудную длЯ него или длЯ
них обоих минуту -- и которые он забыл выкупить, а может, перезаложил в
другую трудную минуту, короче говорЯ, не вернул ни в должный, ни в
пролонгированный срок. ђазгневаннаЯ дама грозила покарать отчима собственной
дланью, десницей брата, после чего востребовать "украденную вещь" -- именно
так характеризовала она действиЯ возлюбленного -- через советский суд.
Ќенужное слово "советский" было привлечено длЯ пущего запугиваниЯ человека,
уже дважды пострадавшего от советского правосудиЯ. Ћб аресте его в тридцать
шестом году Я говорил, а до этого он отсидел три года за своего брата,
обвиненного в халатном отношении к государственному имуществу. ’от заведовал
книжной лавкой, которую под его рассеЯнным присмотром действительно
разворовали. Ѓрат только что женилсЯ, у него болела нога -- позже это
приведет к ампутации, -- и отчим принЯл его вину на себЯ. ‘идел он легко,
написал в тюрьме свою первую серьезную повесть, пользовалсЯ отпускными
днЯми, но все же сидел. Ќе знаю, многие ли способны на такую жертву. -- ќтим
и должно было кончитьсЯ, -- сказала мать без тени торжества. -- Ћн помешан
на ломбарде. ‘ тех пор как он поЯвилсЯ в нашем доме, у нас заложено все, что
принимают в заклад. Ћн заложил бы и нас с тобой, и самого себЯ, будь это
возможно. Љрасивый финал романа. €нтересно, успел ли он перед отъездом
выкупить эти часы? Ђ то они пропадут. , ќтот вопрос мне ужасно хотелось
задать седой сгорбленной старухе, навестившей нас на даче лет через тридцать
после набега домушников на квартиру отчима. џ тщетно пыталсЯ найти в ней
отсвет той светозарности, солнечности, которыми наделЯл ее отчим в
злополучном дневнике. Ћна отдыхала в соседнем санатории и услышала, что мы
живем поблизости. ‘таренькаЯ €ришка обедала у нас, пила чай, добродушно
болтаЯ с мамой о всЯкой житейской чепухе. Ћтчим был не сказать смущен, но
как-то не нашел тона. Њожет, часы все-таки пропали, но при его беспечности в
отношении к чужой собственности это не могло его особенно волновать. џ не
хочу сказать, что он был нечист на руку, боже упаси, но не отдать вовремЯ
или вовсе замотать долг, не вернуть книгу, аванс, какую-нибудь хозЯйственную
вещь было вполне в его духе. Ћн без спроса брал мои вещи, использовал их,
иногда терЯл или портил, но не испытывал от этого ни малейшего дискомфорта.
Ћн успел до своего побега загнать мою библиотеку, мол, книги -- это первое,
что пропадает во времЯ войны. џ собрал -- не без его активного участиЯ --
почти все изданное "Ђкадемией", включаЯ, разумеетсЯ, моих любимых
"Њушкетеров", и много других хороших книг. Љак ни странно, мать, сочетавшаЯ
своеволие с щепетильностью, в таких делах шла на поводу у отчима. Ѓыть
может, присущий ей широкомасштабный эпатаж, не находЯ применениЯ в суровой
советской действительности, обернулсЯ небрежением чужими вещами.
ЊатериальнаЯ бесцеремонность в сочетании с душевным изЯществом и
деликатностью делали длЯ менЯ отчима -- при всей нашей близости -- фигурой
загадочной. џ так и не разобралсЯ в человеке, сквозь утонченную
интеллигентность которого нет-нет да и прорывалсЯ босЯк.
-- Ћх, дорогой ты наш человек! ‘вЯтаЯ душа! -- послышалсЯ умиленный,
плачущий голос Џети Ѓогачева из прихожей.
Њы ринулись туда. ‘вЯзной революции, подхлебываЯ носом, обнимал
трЯсущимисЯ руками бутылку "столичной" водки.
-- Ћн еще и алкоголик? -- сказала мать.
-- Ђ ты этого раньше не знала? -- удивилсЯ Я.
-- џ не о Џете, -- раздраженно сказала мать. -- Ћ нашем отшельнике.
-- Ѓутылка непочатаЯ.
-- Ћтдай! ђазобьешь! -- ЉатЯ попыталась завладеть бутылкой.
-- –ыть! -- гаркнул ЏетЯ, и мы понЯли, каким он был в дни революции:
глаза сверкали из-под насупленных бровей, желваки играли на резко
обозначившихсЯ скулах, цыплЯчьЯ грудь по-соколиному взбугрилась -- сейчас
ЏетЯ Њаленький ринетсЯ в свой последний решительный бой.
€ ЉатЯ оробела.
-- ’ы чего взъерепенилсЯ? Џросто помочь хотела.
-- Ќечего мне помогать. џ тЯжельше носил, не ронЯл. Ќеужто бутылку не
удержу?
-- “ него, когда волнуетсЯ, руки дрожат, -- поЯснила нам ЉатЯ.
-- Ѓолтай, да знай меру! Љогда это у Џети Њаленького дрогнула рука?
ЉатЯ не ответила. …е блекло-голубые глаза напрЯглись, нежданно ловким,
кошачьим прыжком она скакнула в угол и вытащила из-за помойного ведра темную
бутылку с этикеткой "Њадера", в которой что-то плескалось. Ќе раздумываЯ,
она всосалась в горлышко.
-- Ћсторожнее, -- сказала мама, -- не отравитесь.
-- ’ы тут не одна, -- жестко напомнил свЯзной, успевший опустить
"столичную" в карман своей тужурки.
-- Ќе поймешь, -- сказала ЉатЯ, отрываЯсь от бутылки. -- ’о ли вино, то
ли пиво, то ли моча.
-- —то ты несешь? ‡ачем ему в бутылку мочитьсЯ? ЏетЯ Њаленький забрал у
нее бутылку, обтер горлышко рукавом и сделал хороший глоток.
-- Ќормалек, -- сказал он, но в голосе не было уверенности. Ћн рыгнул,
пожевал губами, что-то соображаЯ, и твердо заключил: -- ѓрадус, во всЯком
случйе, есть.
-- „ай-ка на глоточек, -- попросила ЉатЯ.
Ћн отдал жене бутылку и с каким-то сомнамбулическим видом шагнул к
стенному шкафчику над крошечной, в одну конфорку газовой плиткой, распахнул
дверцы и достал липкую бутылку с остатками вкусного ликера "Љакао-шуа".
-- ѓосподи! -- сказала мама и прошла в комнату.
џ последовал за ней.
Њама закурила, села на тахту, но сразу пересела в кресло у письменного
стола. Ќа нем красовалсЯ "ундервуд" без футлЯра, от каретки тЯнулась
веревка, спускавшаЯсЯ за край стола. џ потЯнул за нее и почувствовал
тЯжесть. Ћказалось, на веревке висели подкова и половинка кирпича.
-- ‡ачем это? -- удивилсЯ Я.
-- „лЯ тЯги, -- поЯснила мама. -- џ помню, он говорил в прошлом году,
что лопнула пружина.
‚ошли торжествующие ЏетЯ и ЉатЯ, они обнаружили в аптечке полпузырька
медицинского спирта.
-- Њне что-то надоело, -- сказала мама. -- Ћтбирай книги, и пойдем.
ЉатЯ шутливо попросила разрешениЯ "пошукать по сусекам", а Я стал
нагружать чемодан разрозненными томами брокгаузовского словарЯ и другими
приглЯнувшимисЯ книгами: помню, там было что-то ђозанова, "‡амогильные
записки" Џечерина и несколько книг о ”ранцузской революции и Ќаполеоне --
эта эпоха особенно интересовала отчима. Ћн был прав -- война не щадит
библиотеки.
Ћбщим советом решили забрать весьма скромную кухонную утварь, две
фарфоровые чашки с блюдцами, две тарелки, вилки, ножи, штопор, банку с
какао, черную настольную лампу, пишущую машинку, освободив ее от кирпича и
подковы. ЉатЯ обнаружила какой-то подозрите-льный ситцевый халатик, который
мама разрешила ей взЯть. Џете Њаленькому достались шлепанцы, брючный ремень
и пиджак с кожаными латками на локтЯх. ЏетЯ нашел на окне за шторой какой-то
странный каменный сосуд -- не то стариннаЯ бутыль, не то ваза. Ћн стал
встрЯхивать его, прикладывать к уху в надежде услышать заветный бульк. Ќо
тут мама вспомнила, что это урна с прахом мачехи отчима, умершей пЯтнадцать
лет назад. “ отчима все как-то не доходили руки, чтобы предать земле дорогой
прах. ђазочарование свЯзного несколько компенсировали бычки в томате,
извлеченные Љатей из залавка. Џри такой закуси незачем было откладывать дело
в долгий Ящик, и мы прикончили "столичную" на месте. ‡атем при всеобщем
согласии ЏетЯ выпил медицинский спирт, разбавив его в стаканчике длЯ бритьЯ,
а мы разлили по чашкам "Љакао-шуа".
ЏетЯ Њаленький все времЯ плакал -- то были слезы благодарности судьбе,
сделавшей ему такой праздник. Ќо радость боролась в нем с раскаЯнием. Ћн
представлЯл себе состоЯние беглеца, вернувшегосЯ на родное пепелище и не
нашедшего там ни "столичной", ни остатков "Љакао-шуа", ни пузырька с
медицинским спиртом, ни бутылки с загадочной крепленой жидкостью. "‚ойна все
спишет", -- приговаривал он, самоутешаЯсь сквозь слезы.
Њаме все это надоело. Њы быстро покончили со сборами и покинули
гостеприимный кров. џ тащил чемодан с книгами, ЉатЯ -- сумку с
хозЯйственными мелочами, ЏетЯ Њаленький нес в одной руке пишущую машинку,
футлЯр от которой мы обнаружили под кроватью, в другой -- авоську с пустыми
бутылками. Њама шла налегке.
Ќа улице, еще дневной, хотЯ голубизна неба казалась усталой, Я словно с
высоты увидел наше шествие: хорошие, правильные, малость подвыпившие русские
люди идут по осажденному городу, ничуть не озабоченные ни его, ни
собственной судьбой. Ќикакой суеты, никакой тревоги, ибо во всеобщем
подсознании нашего народа таитсЯ глубокаЯ уверенность, что ђоссиЯ все
перемелет, все переварит и в конечном счете обернет на свой лад. …й
безразлично, кто над ней мудрует, напасти не страшны, в русском брюхе и
долото сгниет. †изнь -- это выбор, но ђоссиЯ не живет, а пропускает жизнь
мимо себЯ, пассивно подчинЯЯсь ее выкрутасам. ЏетЯ Њаленький был свЯзным
революции, вывел в люди все Џолитбюро. ‘ейчас он стар, но, если понадобитсЯ,
станет свЯзным у новой власти и выведет в люди кучу гаулЯйтеров, не
испытываЯ душевного дискомфорта. ‚ласть, которой он присЯгал, не защитила
его, бросила на произвол судьбы, ну и лЯд с ней! € ведь он был когда-то
членом партии, а потом выпал из нее, как лишний гриб из кузовка. Ћн не
выходил из рЯдов, боже упаси, и не был исключен, длЯ этого надо его
заметить, а он слишком ничтожен, мал, почти невидимка, -- выпал, и все.
’акое случалось и с более заметными людьми: ЊаЯковский вступил, нет,
ворвалсЯ, в партию в 1908 году, а после революции вдруг оказалсЯ
беспартийным и вместо партбилета предъЯвлЯл "все сто томов своих партийных
книжек". ЏетЯ даже этого не мог сделать. ‘ейчас он так же легко выпадет из
числа советских граждан. ’ут не было и тени цинизма, только смирение и
безразличие. Ђ вообще он изумительный переплетчик -- руки трЯсутсЯ, в глазах
пьЯный туман, а книгу обрЯжает, как невесту к венцу.
џ чувствовал величие Џети Њаленького и мучилсЯ страхом, что не сумею
быть на его высоте. Њы оба рабы, но он раб, плюющий на своих хозЯев, Я же
раб преданный. ЏетЯ хочет переплетать, пить водку и петь про "бедное сэрце".
Ђ длЯ этого ему вовсе не обЯзательно, чтобы вокруг пламенел алый цвет его
республик, что требовалось -- даже в любви -- другому выпавшему из
партийного кузовка. џ сумел избежать комсомола, что было неправдоподобно по
тем временам, Я ненавидел строй, уничтоживший моего отца, сломавший хребет
отчиму, отказавший мне в праве умереть за него, но с алым цветом у менЯ
обстоЯло не так просто. џ не мог принЯть ѓитлера. Ќе мог, и все тут! ’ак
менЯ воспитали. Ќичего не могли втемЯшить в мою башку, кроме лютой ненависти
к свастике. Ђ мне тогда казалось, что красный и коричневый цвета не
сливаютсЯ, более того, что красный враг коричневому. ЏонадобилсЯ опыт целой
жизни, чтобы убедитьсЯ в своей ошибке...

‚от Я пишу о том времени, думаю о себе молодом, и мне многое остаетсЯ
непонЯтным. …сли б Я писал другую книгу, то, наверное, сумел бы придать
цельность и убе-дительность картине своей тогдашней душевной жизни. Ќо Я
пишу эту книгу и не хочу быть умным сегоднЯшним умом. Љ тому же Я не
убежден, что понимаю себЯ тогдашнего. Џочему в мои переживаниЯ, размышлениЯ,
тревоги тех дней не вклинилась мысль о Њаре, о любимых друзьЯх Џавлике и
Ћське? Џавлик воевал, Ћська был призван. Њне кажетсЯ, с Њарой Я тогда
мысленно простилсЯ, не верилось, что можно выжить в дни войны в лагере, к
тому же попавшем в зону боевых действий. Ќо с Џавликом и Ћськой не
прекращалась свЯзь надежды. Ђ ведь мой выбор раз и навсегда отрывал менЯ от
них. Њы еще не знали о дыме бухенвальдских печей, растопивших свои топки, но
хорошо знали, что евреЯм под знаком свастики не жить. Џочему же Я не думал
об этом, почему вообще не старалсЯ представить себе будущее, когда ѓитлер
все ближе подползал к Њоскве? џ нахожу лишь единственный ответ, в который
верю: моЯ тайнаЯ душа знала, что ѓитлеру не видать Њосквы. €наче почему Я
так легко, без малейших гарантий принЯл предложение мамы остатьсЯ? џ даже не
спросил: на что она рассчитывает? Ќа свое дворЯнство и антисоветизм, за
которые ей проститсЯ маленькое заблуждение в моем лице? €ли надежду ей
давала смешаннаЯ кровь „альбергов, включавшаЯ и немецкую, да ведь в таком
решении нельзЯ руководствоватьсЯ надеждой, не могла же мать так легко
поставить на карту мою жизнь? ЋстаетсЯ третье и последнее: Я не Њарин сын. џ
не думал об этом так четко, как пишу сейчас, но смутные образы подобных
мыслей проплывали на дальнем плане сознаниЯ, л их не задерживал, не пыталсЯ
вглЯдетьсЯ в реющие тени, а от последней -- и самой вероЯтной -- брезгливо
шарахалсЯ.
Џочему Я не задал матери прЯмого и естественного вопроса? Ќе знаю. Ќе
задал, и все. Ѓыть может, мне отбил охоту касатьсЯ известных тем тот давний
разговор, когда Я получил по морде. € вообще Я принадлежу к тем людЯм,
которые не спрашивают. ’акие бывают. ѓарринча никогда не знал, против какой
команды играет. …го это не интересовало, важно было играть. „а и зачем
спрашивать? Џравду люди говорЯт сами, а отвечаЯ на вопросы, врут -- больше
или меньше. Ќе надо спрашивать, надо играть...
Ќекоторое времЯ Я жил беспечной русской жизнью в духе Џети Њаленького,
чему очень помогали ликеры Ѓачевского из реквизированного Љлубом писателей
погребка ЂлексеЯ ’олстого, бежавшего в ‘реднюю Ђзию. Љлуб в это времЯ
захватили какие-то проходимцы, которые завели там бойкую торговлю
прекрасными заграничными винами и ликерами, а также зеленой водкой "’архун"
-- все из запасов советского графа. Њосква жила нешумной уголовной жизнью:
обчищали и захватывали оставленные квартиры, разворовывали склады,
спекулировали и очень много пили.
‚ Њоскве было немало народа, который ждал немцев -- не в смысле
горЯчего желаниЯ их увидеть, а от усталости, безнадеги и веры, что с их
приходом кончитсЯ проклЯтаЯ, страшнаЯ война, уже принесшаЯ неисчислимые
потери и обнаружившаЯ нашу неподготовленность, бездарность главного
командованиЯ и жалкую растерЯнность того, кому верили, как богу. Ћбыватели
хотели, чтобы скорее наступил конец, втихарЯ ругали ѓитлера... и т. д.
‚тихарЯ ругали ѓитлера, расплескавшего весь наступательный пыл у стен
Њосквы, втихарЯ злились на трех полковников -- ђокоссовского, ‹изюкова,
„оватора, продолжавших безнадежные бои с превосходЯщими силами противника,
который это превосходство никак не мог реализовать. € чем дольше длилась эта
непонЯтнаЯ нуда, тем хуже становились лица в свинцовом налете лжи и грЯзи --
горЯчей воды не было, тем сильнее косили глаза, а уста несли несусветную
чушь, призванную объЯснить и оправдать причину неотьезда.
€ тут поЯвилась •айкина. Ћткуда она взЯлась, не помню.
‚о времЯ войны то и дело возникали какие-то люди и, просуществовав длЯ
непонЯтной надобности малое времЯ, исчезали навсегда. Џришел черед •айкиной.
Ћна была инструктором –Љ ‚‹Љ‘Њ и входила в группу, котораЯ должна была
последней покинуть Њоскву. ЊаленькаЯ, невзрачнаЯ, •айкина носила
полувоенное: китель, сатиноваЯ юбка, сапоги, на тощей заднице болталсЯ не то
маузер, не то мой старый друг "монте-кристо", убивающий в десЯти шагах
человека. ѓолова ее была всегда опущена, а в редком выблеске серых глаз
светилась мрачнаЯ решимость. •айкина не ждала ѓитлера, и ѓитлер едва ли ждал
встречи с •айкиной в Њоскве.
Ћна предложила мне работать длЯ отдела агитации и пропаганды, у них
завал работы, а людей не хватает. џ сразу согласилсЯ. ’ак же легко и
бездумно, как согласилсЯ на предложение матери остатьсЯ в Њоскве. Ђ ведь
одно согласие начисто исключало другое. Ћб этом мне напомнила теща, узнав,
длЯ кого Я буду работать: "ѓеббельс сказал, что намыливает веревку длЯ
сталинских писак". € белозубо рассмеЯлась, представив ожидающую менЯ участь.
Ћна менЯ ненавидела, считаЯ, что Я разбил жизнь ее дочери. џ принЯл это к
сведению. Ќу что ж, уйду последним, вместе с •айкиной.
Љонечно, мы все жили тогда, как в бреду. Њама не возражала против моей
работы в комсомольском штабе, а ведь судьба Њосквы еще не была решена. Ќу,
уйду Я с •айкиной в леса, а что будет с матерью кандидата на виселицу? €ли
она уйдет вместе с нами? Ќо она об этом не говорила. Ћна раскладывала
пасьЯнс, курила и потЯгивала ликер Ѓачевского.
Ќас заморочили войной только на чужой территории, крепостью брони и
быстротой наших танков, точностью прицела наших артиллеристов и беззаветной
отвагой сталинских соколов, а главное, полководческим гением ‘талина, и
чудовищнаЯ реальность войны, разгром, окружениЯ, неисчислимые потери и враг
под стенами Њосквы -- все это не укладывалось в сознание, в душу, мы были
полностью деморализованы и не отвечали ни за себЯ самих, ни за близких
людей.
џ больше месЯца таскалсЯ в пустынное здание –Љ комсомола, написал длЯ
них кучу всЯкой дрЯни, но о чем была эта писанина, убей бог, не помню.
Њысленно перебираю всевозможные темы, но не слышу в себе ответного толчка
узнаваниЯ. € длЯ кого Я писал, не помню. „лЯ фронта или длЯ тыла, или длЯ
жителей оккупированных территорий, чтобы их подбодрить, а может, длЯ юных
фронтовиков, обращаЯсь к горЯчему комсомольскому сердцу. ’вердо убежден, что
это было никому не нужно. Њне думаетсЯ, мои материалы просматривались
•айкиной и ее начальством, визировались и выбрасывались. Ќо навернЯка
попадали в отчет о проделанной работе, с которым знакомились другие
бездельники, скреплЯли своей подписью и передавали выше. ‘клонен думать, что
мой скорбный труд значилсЯ в отчетах, так же идущих с этажа на этаж в здании
наискосок от комсомольской цитадели -- в сером доме на ‘тарой площади. „о
‚ерховного ѓлавнокомандующего эти отчеты все же не доходили, успокаиваЯсь
недалеко от вершины пирамиды в сейфе отдела пропаганды под кодом либо
"хранить вечно", либо "совершенно секретно".
„енег мне не платили и даже указали на бестактность подписи под
материалами. Ќадо было довольствоватьсЯ сознанием, что ты включен в большое
конспиративное дело. џ понимаю, зачем это было нужно •айкиной, ее
начальнику, начальнику ее начальника и все выше и выше и выше, они получали
за это оклад, паек, некомплектное обмундирование, личное оружие и боеприпас,
но зачем это было нужно мне, так и осталось тайной.
ЊосковскаЯ победа все расставила по своим местам. …сли б не •айкина, Я
бы считал, что холодное, мрачное, пустынное здание на Њаросейке, мои походы
туда с таинственной писаниной мне просто приснились в похмельном сне, но
•айкина объЯвилась через много-много лет в виде старой, седой, довольно
благообразной, все времЯ плачущей еврейской бабушки, чтобы попрощатьсЯ в
свЯзи с ее отъездом на историческую родину в ‘Ђ. Ђнтисемитизм доконал-таки
эту комсомольскую †анну д'Ђрк. Њне кажетсЯ, она отыскала менЯ, чтобы в моем
лице проститьсЯ со своим героическим прошлым. Ћна должна была уйти последней
из горЯщей Њосквы с пистолетом на тощей Ягодице, она уходила в общем потоке,
безоружнаЯ, с обуглившимсЯ сердцем...
Ћдин наш знакомый порекомендовал менЯ отделу контрпропаганды ѓлавЏ“ђа.
‚ это времЯ формировались новые фронты со всеми полагающимисЯ службами,
газетами и т.п. ‹юди, владеющие немецким, шли нарасхват в седьмых отделах и
газетах длЯ войск противника. “ менЯ даже не спросили документов, оформили с
быстротой, невероЯтной длЯ советских учреждений, особенно военных, где
принЯто медленно поспешать -- кутузовскаЯ страгетиЯ, выдали обмундирование
-- офицерское, сапоги -- кирзовые, бойцовские, дерматиновую сумку, из того
же материала кобуру -- без наполнениЯ, и шапку-ушанку из поддельного
Ярко-рыжего демаскирующего меха, навесили кубари и вручили предписание со
зловещим словом "убыть" на ‚олховский фронт, в расположение Џ“, что Я
незамедлительно выполнил.
€ тут еврейскаЯ тема надолго закрылась длЯ менЯ. ‘талин ненавидел
евреев, но, поскольку он разыгрывал в борьбе с ѓитлером и еврейскую карту,
приходилось маскировать свою жидофобию. ‘талин всегда старалсЯ решать две
задачи одновременно: блокадным ‹енинградом он сдерживал значительные силы
немцев и заодно изводил голодом ненавистный с революционных дней город.
‘трах перед ‹енинградом питалсЯ памЯтью о Љронштадтском мЯтеже, зиновьевской
самостоЯтельности, объЯвленной оппозицией, и -- поразительнаЯ наивность в
таком ушлом человеке -- революционностью ленинградского пролетариата.
ђафинированную интеллигенцию бывшей российской столицы он тоже не выносил.
‹юбопытно, что высокий замысел ‘талина разгадали крысы, дружно
покинувшие незадолго перед началом блокады Ѓадаевские склады. Љрысы прошли
Ќевским, остановив все уличное движение, и скрылись в портовых складских
помещениЯх и трюмах кораблей, а ночью запылали ни с того ни с сего
гигантские Ѓадаевские склады, оставив ‹енинград без продовольствиЯ.
Љонечно, ‘талину хотелось бы под шумок войны разделатьсЯ с евреЯми, но
он не мог стать дублером ѓитлера. Ђдольф так далеко зашел на этом пути, что
при всем старании ‘талин обречен был оставатьсЯ его слабой тенью. ќто
унизительно. Ђ главное, невыгодно политически. „о поры ѓитлер, отнюдь того
не желаЯ, спасал русских евреев.
џ читал в каких-то зарубежных изданиЯх, что подспудный антисемитизм
начиналсЯ во времЯ войны в армии. Ќо, очевидно, это касалось высших этажей
командного состава, ни на передовой, ни во втором эшелоне Я ничего подобного
не наблюдал. ‚ угоду союзникам и в пику ѓитлеру в победных сталинских
приказах -- когда начались победы -- неизменно звучали две-три еврейские
фамилии, чаще других „рагунского и Љрейзера. „умаю, что и лихой
кавалерий-ский генерал, бывший бухгалтер Љомитета кинематографии Ћсликовский
был тоже грамотен по-еврейски. •отЯ, как уверЯл один из персонажей ЃабелЯ,
еврей, севший на лошадь, уже не еврей.
€осифу ‚иссарионовичу пришлось потерпеть еще несколько лет после
окончаниЯ войны, хотЯ нервы были на пределе. есть миллионов уничтоженных
евреев произвели впечатление даже на ледЯное сердце мира, слово "геноцид"
означало преступление против человечества, люди плакали над дневником
девочки Ђнны ”ранк и подвигом учителЯ Љорчака. Ќо подспуднаЯ работа уже
велась, и руководЯщие кадры ориентировались должным образом...

‚ мою задачу не входит рассмотрение вопроса о положении евреев в
‘оветском ‘оюзе, мне это не по плечу, Я пишу о себе, о судьбе и
мировосприЯтии человека, прошедшего, по выражению острЯка ѓубермана,
"нелегкий путь из евреев в греки".
Џоэтому о могучем антисемитском взрыве, произошедшем у нас в последние
годы жизни ‘талина, Я скажу кратко, он менЯ не коснулсЯ. ’о был взрыв
замедленного, если так позволено сказать, действиЯ. Ќе единаЯ, все
уничтожающаЯ вспышка, как в •иросиме, а некий постепенно нарастающий, с
временными затуханиЯми, огневой вал.
‘амые сильные взвей: борьба с космополитизмом, дело Џролетарского
района, дело "врачей-отравителей".
Ќа ‡ападе существует мнение, что ‘талин видел в евреЯх "пЯтую" колонну.
Ћн мог им полностью доверЯть во времЯ войны с ѓитлером, длЯ евреев, в
отличие от русских, не существовало плена, но не мог испытывать того же
довериЯ, когда главным врагом стала насквозь проеврееннаЯ Ђмерика. Ђ на этот
грунт накладывалось личное отношение. ‚оистину зоологическаЯ ненависть не
мешала ему держать в личном приближении омерзительного евреЯ Љагановича. Ћн
был ему нужен? Ќаверное, но ‘талин легко жертвовал и более нужными и куда
более ценными людьми. Љаганович удостоверЯл в глазах мира его лоЯльность к
евреЯм. „а, ‘талин умел, когда требовалось, наступать на горло собственной
песне. Ђ евреЯм он не доверЯл в той же мере, что и всем остальным народам
советской державы, включаЯ русских, не больше. Ћн не мог серьезно относитьсЯ
к еврейской "пЯтой" колонне, ибо хорошо знал, что все заговоры и
злоумышлениЯ против советской власти, равно вредительство и шпионаж,
рождаютсЯ в его собственном воображении на предмет профилактической чистки и
утверждениЯ себЯ единствен-ного. ЌесмотрЯ на трогательные усилиЯ высоколобых
…вропы оправдывать любое злодейство страны социализма и ее лидера,
антисемитизм вплетал плевелы и тернии в венок из белых роз, которым увенчала
‘талина победа над ѓитлером. ЏаранойЯ ‘талина сказывалась в чрезмерной,
ненужной жестокости, кровавом перехлесте всех его деЯний, извращенной
подлости в отношении близких людей, но изначальный замысел был неизменно
точен, логичен с позиции его цели -- ни следа, безумиЯ. Ћн просчиталсЯ с
ѓитлером не потому, что свЯто верил ему или был по уши влюблен -- это
годитсЯ длЯ сатиры, гротеска (ѓитлер, конечно, импонировал ему, как и он
ѓитлеру), а потому, что случай нарушил точный расчет. ‚се было сделано
безукориз-ненно: он запудрил мозги Ђдольфу договором о дружбе, дележом
Џольши, всемерной помощью сражающемусЯ рейху, одновременно заказал нашей
промышленности танки на резиновом ходу -- длЯ гладких европейских дорог и
самолеты-штурмовики без заднего прикрытиЯ -- все только на атаку, на
мгновенный сокрушительный удар. ђаздавить ѓитлера и пройти, как нагретый нож
сквозь масло, уже распотрошенную его временным другом и союзником …вропу --
вот в чем состоЯл сталинский план. …му не хватило какого-то темпа, ѓитлер
опередил его себе на погибель. Ђ ведь неизвестно, как бы повела себЯ
наступательнаЯ машина ‘талина, если бы оборонительнаЯ развалилась, словно
трухлЯвый забор. ѓитлер узнал о быстроходных танках и рискованных
штурмовиках, понЯл все коварство ‘талина и нанес превентивный удар. €сторию
сделали не главные действующие лица мировой трагедии, а шустраЯ немецкаЯ
разведка. ѓитлер был слишком импульсивен -- художественнаЯ натура, -- он же
видел в ”инлЯндии, как воюет ‘талин.
Ќе менее точен был и расчет ‘талина в отношении евреев. Ќенависть тут
ни при чем -- остраЯ приправа к блюду, -- он не истерик ѓитлер. Ќо он уже
понЯл до конца, что длЯ его глобальных планов в отношении …вропы и всего
мира ему нужен только русский народ, самый большой, самый терпеливый,
покорный, безответный, мЯгкаЯ глина в руках ‚аЯтелЯ истории. ‚се остальные
народы, населЯющие четырнадцать союзных республик, длЯ этих целей
непригодны, а держать их на привЯзи можно с помощью уже действующей,
отлаженной системы угнетениЯ, ослаблЯЯ удавку лишь на "дни культуры" в
Ѓольшом театре, когда беспрерывный гопак, или удары локтем по бубну, или
заунывный вздерг струны дутара, зурны, или протЯжнаЯ дойна компенсируют
колониальному народу утрату национальной самостоЯтельности. Ћт русских
дробцами не откупишьсЯ, надо что-то посущественней. Ќо ничего существенного
дать народу, предназначенному на беспрерывное заклание, ‘талин не мог: ни
земли, ни жилища, ни еды, ни одежды, ни предметов быта, ни тем паче свободы,
да и кому она нужна? Ќо он мог дать нечто большее, довлеющее самой глубинной
сути русского народа, такое желанное и сладимое, что с ним и водка
становитсЯ крепче, и хлеб вкуснее, и душа горЯчее, -- антисемитизм. ’о была
воистину высокаЯ плата за подвиг русского народа в Ћтечественную войну, за
все неисчислимые потери, уже понесенные и предстоЯщие, за обреченность на
дурную, нищую жизнь и новые чудовищные эксперименты. Џараноиком был не
‘талин, а все остальные, кто не верил в его антисемитизм, доказывал
теоретическую невозможность расизма в социалистической и к тому же
многонациональной стране. ‘талин блистательно опроверг этих недоумков.
‚акханалиЯ антисемитизма началась как будто бы с чепухи: с раскрытиЯ
псевдонима, что, кстати сказать, в стране с действующим авторским правом
ЯвлЯетсЯ противозаконным. Ќо поскольку в нашей стране никогда не было ни
права, ни закона, новациЯ лишь слегка встревожила интеллигентскую среду:
зачем это сделали? ‚ мрачной газете "Љультура и жизнь", возглавлЯемой
сталинской идеологической дубинкой Ђлександровым, поЯвилась разноснаЯ статьЯ
"ѓнилаЯ повесть и неразборчиваЯ редакциЯ". ’ут была изЯщнаЯ игра слов, ибо
"ђедакцией" называлась сама гнилаЯ повесть молодого писателЯ-фронтовика Ќ.
Њельникова, опубликованнаЯ неразборчивой редакцией "‡намени". Џочему
прицепились к этой небольшой скромной талантливой повести, было бы вовсе
непонЯтно, если б не одна маленькаЯ подробность. Ћклеветал фронтовую печать
и военных журналистов не просто Ќ. Њельников, а Ќ. Њельников (Њельман). Џора
было выступать в поход, сигнал был дан, труба сыграла, а ничего более
подходЯщего, как на грех, в этот исторический момент не оказалось. „лЯ
пользы дела пожертвовали высокопатриотическим журналом и сверхпреданным --
до подлости, до предательства -- главным редактором ‚севолодом ‚ишневским,
которого в свое времЯ использовали длЯ травли Ѓулгакова. “помЯну как о
курьезе, Я тоже попал в эту статью. ‚ том же номере "‡намени" был
опубликован мой очерк о председателе колхоза ’атьЯне „ьЯченко, фигуре
изумительно колоритной. Ћчерк был вскользь назван "слабым" и
противопоставлен "хорошему" очерку ѓалины Ќиколаевой, напечатанному раньше.
Љто помнит этот "хороший" очерк, а мой очерк стал много раз издававшейсЯ
киноповестью, известным фильмом "Ѓабье царство" (премиЯ в ‘ан-‘ебастиан),
пьесой, годы не сходившей со сцены ‹енкома, оперой, в золотом фонде
радиокомитета хранитсЯ трехчасоваЯ запись великой артистки ’урчаниновой,
читавшей этот "слабый" очерк. Ќо Я понадобилсЯ лишь длЯ общей картины упадка
журнала, больше обо мне не вспоминали, а моего друга Њельникова (Њельмана)
принЯлись травить столь усердно, что, проснувшись однажды поутру, он
обнаружил все свои красивые пепельные волосы на подушке. ’о было
единственное, чем он отозвалсЯ на "партийную критику". Ћн не каЯлсЯ, не
писал жалких писем "наверх", не бил себЯ в грудь на собраниЯх. Ћн жил, как
жил прежде, с друзьЯми, выпивкой, писал в стол, и, что крайне редко бывает,
его волосы отросли, хотЯ цвет их стал как-то печальнее.
Њежду тем выЯснилось, что его зЯть, известный критик Ѓорис ђунин -- вот
умора! -- ђубинштейн, и пошло обвалом раскрытие псевдонимов. Ћказалось, что
наша литература поражена смертельно опасным грибком, имЯ которому
космополитизм -- раболепное преклонение перед ‡ападом, и распространЯют этот
грибок люди, прикрывшиесЯ русскими фамилиЯми. …сть, конечно, и вовсе
бесстыжие, вроде театральных критиков ћзовского и ѓурвича, но подавлЯющее
большинство из трусости или коварства замаскировались под русских. Ќу и
веселились же, читаЯ о Џетрове (ђабиновиче), разом всплывшие из темных
глубин уже сговорившиесЯ, сорганизовавшиесЯ в крепкую команду черносотенцы.
‘емЯ упало на хорошо подготовленную и унавоженную почву -- выступление
"Љультуры и жизни" было громом с Ясного неба длЯ таких лопухов, как мы, а в
эшелонах власти, в том числе литературных, все было давно известно. “ них и
своЯ поэмка имелась "Љому на ђуси жить хорошо". Љонечно, жидам, которые,
"наевшись чесноку", собираютсЯ в "Ђрагви" длЯ своих заговорщицких -- против
эусского народа -- дел. Џодлы, но простодушны эти заговорщики -- избрали
конспиративным штабом самый популЯрный в Њоскве ресторан, под боком у
Њоссовета. Ќо глупость в политике всегда желаннаЯ гостьЯ. ‚едь политика
имеет целью не избранных, а массу, то есть стадо идиотов, длЯ которых чем
глупее, тем доходчивей и лучше.
ђедкаЯ кампаниЯ проходила с таким успехом и неподдельным энтузиазмом.
Џародией на некрасовскую скорбь упивались. Љосмополитов ненавидели и
презирали. Ќаконец-то русским людЯм открылось, почему они плохо живут, а как
еще жить, когда безродные схватили за горло! ’рудЯщиесЯ возмущались,
коллективы требовали расправы. Ќизкопоклонников поносили едва ли не хлеще,
чем в свое времЯ инженеров-вредителей, троцкистов и всех осужденных по
процессам тридцатых годов. ‘ литературы перекинулось в кино, изобразительное
искусство, науку, и пошло-поехало! € поднималсЯ в темных душах извечный
русский вопрос: уж не начать ли спасать ђоссию старым проверенным способом?
Ќо длЯ этого, видимо, еще не настал час. ‘талин не спешил. …му некуда было
спешить. Ћн следил за реакцией ‡апада. Ћна, как всегда, была благоприЯтной.
‘ чисто азиатской, примитивной, но безошибочно действующей на тех, кто хочет
быть обманут, хитростью он позаботилсЯ, чтобы в первый и главный список
безродных космополитов включили писателЯ с русской фамилией, котораЯ была
его собственной: в жертву принесли драматурга Њалюгина. …го вина заключалась
в том, что он сделал когда-то инсцени-ровку "Ќочного автобуса" -- сценариЯ
нашумевшего фильма. ‚ысоколобые Љембриджа, Ћксфорда и всех других мест
обитаниЯ высоколобых немедленно заглотали наживку жадными ротиками и
принЯлись галдеть: "Љакой еще антисемитизм? Ђ мистер Њалюгин?" Џройдет
немного времени, и те же "быстрые разумом Ќевтоны" будут отрицать
антисемитскую подоплеку дела "врачей-отравителей": "Љакой антисемитизм? Ђ
мистер ‚иноградов?" Ѓоже, милый боже, покарай этих самодовольных и
самоуверенных кретинов!..
‘талинский апокалипсис странно тЯготел к комизму. ќто его качество в
полной мере проЯвилось в борьбе с безродными космополитами и
низкопоклонством перед ‡ападом. ЋтстаиваЯ русский приоритет во всех областЯх
человеческой деЯтельности, дошли до полного маразма. Ђтом первым расщепил
€вашка •мырев в XII веке, когда колол дрова. ‘‘‘ђ -- родина слонов. ќто ведь
не анекдоты, а крошечный сдвиг вполне серьезных утверждений советской
пропаганды тех лет. Ќаследство ‘талина не разбазарили его преемники,
сохранив и комическую окраску злодеЯний. —его стоили людоедские -требованиЯ
трудовых коллективов уничтожить Џастернака, начинающиесЯ стереотип-но: "Њы
Џастернака, конечно, не читали, но..." •рущевские разборки породили самую
длинную фамилию в мире: "€примкнувший-книмшепилов".
ЉампаниЯ борьбы с космополитизмом была глупа по изна- чальной
формулировке, ведь космополит, космополитизм -- от века высокие слова,
означающие приЯтие мира в целом, свободу от узких национальных амбиций, в
сущности, это тот же интернационализм -- основа советской идеологии, которую
‘талин предал. Ќо при всей глупости и смехотворности кампаниЯ эта была
предельно, трагически серьезна, что тогда мало кто понЯл, ибо означала
решительный поворот к фашизму. Ћтныне между идеологиЯми коммунизма и
национал-социализма можно было поставить знак равенства. Љак бы потом ни
колебалась линиЯ партии, какие бы оттепели и перестройки ни тревожили
стоЯчих вод нашего бытиЯ, лишенного действительности, отно- шение к евреЯм
-- лакмусоваЯ бумажка любой политики -- не менЯлось, ибо неизменным
оставалась основа -- русский шовинизм. € никакой другой эта страна быть не
может, не следует обманыватьсЯ.
’аковы сегоднЯшние рассуждениЯ, а тогда рассуждали по- другому. Ѓорьба
с космополитиз-мом оказалась первым советским мероприЯтием, не затронувшим
нашу семью, до этого мы регулЯрно приносили искупительную жертву, а то и
две. Љак Я уже говорил, статьЯ-затравка "Љультуры и жизни" задела менЯ
крылышком, последствий это не имело, кроме того, что Я долго не мог
опубликовать "слабый" очерк в книге. Џрогнозы отчима звучали оптимистически.
…вреи и в самом деле зарвались, после войны с ними носЯтсЯ во всем мире, как
нищий с писаной торбой. ‘талин обЯзан был сделать жест в сторону русского
народа. …го цель не растоптать евреев, а поднЯть самосознание русских.
ЌастоЯщий антисемитизм у нас невозможен. Ќикто не станет копатьсЯ в прошлом
человека, у которого в паспорте стоит "русский" и русскаЯ фамилиЯ. ѓрузин
‘талин не может вести национальную русскую политику. Њать ему возражала. ‚
настоЯщий махровый антисемитизм Я тоже не верю, говорила она, гитлеризм у
всех на памЯти. Ќо насчет ‘талина ты ошибаешьсЯ. €менно потому, что он
грузин, он будет русопЯт-ствовать. ‘мотри, он хочет, чтобы забыли о его
грузинском происхождении. Љак его играли раньше в кино и как играют сейчас?
ѓеловани играл грузина: внешность, акцент, интонациЯ, характерный жест.
’еперь играет Ђлешка „икий, сырой русак, пьЯница, играет без акцента, без
всЯкой восточной специфики -- умного русского мужика.
џ вспоминаю об этом разговоре, и он сразу переходит в другой -- исхода
пЯтьдесЯт второго года, словно мать и отчим продолжали его без перерыва. Ќа
этот раз отчим отвергал антисемитскую подоплеку дела "врачей-отравителей",
потому что не допускал их невиновности.
€ чего Я ополчаюсь на высоколобых, сидЯщих в своих закупоренных
кабинетах в разных Ћксфордах и ѓарвардах, лишенных объективной информации,
зашоренных воспитанием и моралью и потому начисто неспособных судить о
глухих советских делах, когда в нашей собственной измученной семье человек,
на своей шкуре испытавший бред и ужас тридцать седьмого года, распрощавшийсЯ
с наивными интеллигентскими иллюзиЯми, с "запечатанным" ртом, никак не мог
поверить в абсолютный уголовный цинизм этого строЯ и взглЯнуть в истинное
лицо ‘талина.
-- ‚едь это так понЯтно и так соблазнительно длЯ людей, распорЯжающихсЯ
здоровьем и жизнью ‘талина, убрать его подтихую, -- рассуждал отчим. --
Ќикому бы и в голову не вспало, что дело нечисто. “дивлЯтьсЯ надо другому,
почему этого до сих пор не сделали. Ќе решались, тЯнули и попались. Ќеужели
можно допустить, что в официальном сообщении будут называть разведки,
заказавшие убийство, без достаточных оснований? ’от же "„жойнт" немедленно
опровергнет поклеп и осрамит нас перед всем миром. ’ак грубо никто не
работает.
-- Ќе работает? -- Њать гладила белье электрическим утюгом. Ћна
проверила пальцем жар утюга и болезненно сморщилась. -- Ђ процессы тридцатых
годов? ’ам тоже были обвинениЯ в свЯзЯх с иностранными разведками.
-- Ђ ты думаешь, их не было?
-- Ѓоже мой! ’ы так ничему не научилсЯ. Љак был доверчивым дурнем, так
и осталсЯ. ‡начит, Њара поджигал Ѓакшеевские торфоразработки, Њейерхольд
шпионил, ‚ерочка Џрохорова подготовлЯла покушение на ‘талина, певичка ђазина
возглавлЯла террористический центр, а вечно пьЯный ‹еонид ‘оловьев --
неуловимый разведчик "€нтел-лидженс сервис"?
-- Ќе надо передергивать...
-- Ќадо! -- € мать запустила ему утюгом в голову.
Ћтчим уклонилсЯ, не столь ловко, как ”едор €ванович ’ютчев от утюга,
посланного слабой рукой „енисьевой, ему задело надбровную дугу. Ћн плохо
держал боль, закричал, стал метатьсЯ в поисках йода, ваты, бинта. Њать не
сдвинулась с места, чтобы ему помочь. ‘вой жест в этом происшествии Я не
помню.
‡алив ранку йодом и заклеив пластырем, отчим объЯвил мать сумасшедшей.
-- „а, -- печально согласилась мать, -- Я действительно сумасшедшаЯ,
если прожила четверть века с таким дебилом. Њне казалось, ты хоть чему-то
научилсЯ, а ты застыл на том времени, когда хотел отдать руку за ‘талина.
-- Љогда это было? -- смутилсЯ отчим.
-- Љогда Я тебЯ чуть не убила в первый раз. Ќо в третий -- Я не
промахнусь.
-- Ћставь утюг в покое! -- закричал отчим...
Њне захотелось соединить два разговора между мамой и отчимом в одну
дискуссию, и Я пропустил целый период жизни. Ћ нем стоит вспомнить, он имеет
отношение к моей теме...

‡а годы, предшествовавшие бескровному еврейскому погрому... ‘топ! џ
написал эти слова, как бы провалившись в те далекие дни, когда мы и знать не
знали, что в подвалах ЌЉ‚„ расстрелЯны ни в чем не повинные крупнейшие
еврейские писатели: €цик ”ефер, Џерец Њаркиш, ‹ев Љвитко... ‘ловом, в эти
годы Я чрезвычайно укрепилсЯ в своей русской сути, чему способствовала
втораЯ женитьба, приведшаЯ менЯ в истинно русский и высокосоветский
номенклатурный дом. ’ут к евреЯм было двоЯкое отношение. …сли они просто
поЯвлЯлись в доме,, что случалось нечасто, к ним относились как к
иностранцам -- предупредительно и вежливо-отчужденно. …сли же они
оказывались в родне, то как к больным стыдной и неизлечимой болезнью. ќтой
болезнью страдал близкий родственник моего тестЯ, инженер-полковник
Ђлександр €ванович Ђртюхин, пьЯница, хулиган, сорвиголова, по матери еврей.
Љруглолицый, курносый, правда, черноволосый, но брюнетов русских не меньше,
чем блондинов-евреев, Ђртюхин и внешне, и внутренне был русским вахлаком.
Ћн, как говорЯт в психиатрии, еще и огравировал свою сермЯжность, тщательно
следЯ, чтобы не проскользнула чужероднаЯ -- от мамочки -- тонкость. ‚
светло-карих грустных глазах его порой мелькал далекий свет разума, не
подходившего к кабацким речам и разнузданному поведению. …го принимали, им
не брезговали, но не было случаЯ, чтобы новому гостю не сообщили
двусмысленным шепотком: а знаете, Ђртюхин еврей! € это звучало так: не
доверЯйте видимости, у него спиннаЯ сухотка.
„о сих пор не понимаю, почему этот дом не споткнулсЯ на моем отчестве,
менЯ сразу и навсегда принЯли как своего, русского без сучка и задоринки и
даже с юдофобским душком. ќто льстило. џ подмечал порой на себе
недоуменно-завистливый взглЯд грустных глаз Ђртюхина, его томили подозрениЯ
и ранила моЯ полнаЯ ангажированность в доме, где он ходит с незримой
шестиконечной звездой. џ всем обЯзан моей матери, в которой они, люди
простые, взволнованно почувствовали барыню -- из т е х. € так этим
пленились, что не могли заподозрить ее в мезальЯнсе. Ћни легко поверили бы,
что Я принц или сын губернатора, но никак не одноделец Ђртюхина.
ЌоваЯ семьЯ сильно русифицировала менЯ. џ научилсЯ не пить, а
осаживатьсЯ водкой, научилсЯ опохмелЯтьсЯ так основательно, что нередко это
переходило в новую пьЯнку. ђаньше Я покорно мучилсЯ разрывной головной болью
и думать не мог о водке, а теперь освоил разные способы опохмелки: водкой,
пивом, огуречным рассолом. ЌаучилсЯ -- при полном отсутствии слуха и чувства
ритма -- плЯсать русскую и польку-бабочку; стал пользоватьсЯ матом не только
длЯ ругани, но и длЯ дружеского общениЯ (странно, что армиЯ не научила менЯ
всем этим полезным вещам). Ѓыли важные открытиЯ. Ћдно из них: пьЯный русский
человек не отвечает за свое поведение во хмелю, и никто не вправе
предъЯвлЯть ему претензий. Ќекоторые промахи гостей обсуждались на кухне за
опохмелкой: один пукнул в лицо домработнице, помогавшей ему надеть ботики;
другой кончил на единственное выходное платье нашей приЯтельницы, когда та
позволила ему ночью прилечь к ней на диван; третий наблевал в ванну, потому
что в уборной блевал другой гость; кто-то вынул член за столом и пыталсЯ
всучить малознакомой соседке; сестра тещи обмочилась во времЯ плЯски; стараЯ
ее подруга танцевала шуточный канкан, забыв, что на ней нет штанишек, но эти
"бетизы", как говаривал ‹есков, вызывали скорее усмешливое удивление, нежели
осуждение. …сли же и был укор, то касалсЯ он не самого проступка, а побочных
обстоЯтельств. Ќапример: какой молодой мужчина носит сейчас ботики? €ли:
когда член с наперсток, неудобно его даже своим предлагать, не то что
незнакомой даме.
’ут жили и гулЯли бурно: со слезами, скандалами, иногда мордобитием,
все это служило хорошей подпиткой моей расцветающей русской душе.
џ не оскотинилсЯ вконец, потому что менЯ поддерживал нравственно другой
дом, с которым Я был свЯзан едва ли не теснее, чем с домом моей жены. џ имею
в виду не семейную нашу коробочку в писательском доме по улице ”урманова,
там было нехорошо и печально: долго болел отчим тромбофлебитом -- эта
болезнь стоила ноги его брату; мама умудрилась подхватить сыпнотифозную вошь
в электричке (первый раз она болела сыпным тифом в гражданскую войну);
тЯжело недужила переходЯщими из одной в другую хворостЯми стараЯ ‚еронЯ, --
а дом напротив, где в квартире первого этажа жила семьЯ Ќадежды Ќиколаевны
Џрохоровой, вдовы наследника хозЯина "’рех гор". Њогучий старец, создавший
самую мощную мануфактуру в Њоскве, был любимцем рабочих, но это ничуть не
расположило советскую власть к его потомкам. Џрохоров-сын успел умереть
своей смертью, оставив семью в благород-ной бедности, чтобы не сказать --
нищете. Ѓыть может, холодность властей объЯснЯлась тем, что по отцу Ќадежда
Ќиколаевна была ѓучкова, дочь министра ‚ременного правительства. …е не
посадили, и на том спасибо. Џосадили ее сестру, котораЯ изображена рЯдом с
ней на очаровательном рисунке ‚. ‘ерова "‘естры ѓучковы". „очь этой ѓучковой
находилась на попечении Ќадежды Ќиколаевны.
Џосле контузии и возвращениЯ в Њоскву менЯ направили в страшную
психушку Љащенко, откуда Я бежал в тот же день. Њне стали восстанавливать
душу в домашних условиЯх с помощью психиатра Њаргулиса и невропатолога
Њинора. —тобы занЯть мой день, мне взЯли учительницу английского Языка
Ќадежду Ќиколаевну Џрохорову. ’ак познакомилсЯ Я с ней, затем с ее дочерью
‚ерочкой и племЯнницей ‹юбочкой, буду называть их милыми именами нашей
молодости. ‚ошел Я в их дом уже после внезапной кончины Ќадежды Ќиколаевны и
тогда познакомилсЯ, а там и сдружилсЯ еще с одним членом семьи -- худющим,
длинновЯзым рыжим гением ‘вЯтославом ђихтером. Ћн был другом ‚ерочки и,
бездомный, жил у них.
‚стретилсЯ Я там с личностью куда менее привлекательной -- €горем
апаревичем, другом ‹юбочки. Џрофессор к доктор математических наук в
двадцать лет, он решал задачу ѓалуа, завещанную поколениЯм математиков юным
французским гением, погибшим на дуэли. апаревич эту задачу блистательно
решил, за что был увенчан академическими лаврами, высшей премией, после
чего, устав от формул и вычислений, на какое-то времЯ стал активным
участником правозащитного движениЯ, сподвижником и другом ‘олженицына,
автором замечательной книги "‘оциализм как волЯ к смерти". Ќо завершил свои
духовные исканиЯ самым неожиданным образом, превратившись в теоретика
еврейского погрома и одного из самых Яростных юдофобов страны. ‚от чем
успокоилось его сердце, как говорЯт в карточном гадании. Џрохоровы объЯснЯли
падение их друга, отца ‹юбочкиной дочери, тем, что он был учеником слепого
математика ЏонтрЯгина, зоологического антисемита, а тот прошел науку у
академика ‚иноградова, отца новой математической школы и дедушки нового
антисемитизма. €горь (в доме Џрохоровых его звали ласково -- €рочка)
подхватил эстафету своих учителей. Џочему в ђоссии математический гений
переплетен с жидоедством, мне непонЯтно. апареви-чу евреи обЯзаны прозвищем
"малый народ". Oн создал теорию, согласно которой малый народ проник в
утробу большому народу, как хорек в медведЯ, и выгрызает его изнутри. …сли
медведь -- ђоссиЯ не спохватитсЯ и не задушит в своем чреве хорька -- жида,
ей конец.
апаревич, чернЯвый, темноглазый и смугловатый, выдает себЯ за
белоруса, но мне кажетсЯ, он ЯвлЯетсЯ типичным подтверждением закона
‚ейнингера: антисемитами обычно бывают люди, несущие евреЯ в себе. …сли даже
так, то "ЏамЯть" и все черносотенное движение закрывают на это глаза,
счастливые иметь в своих непросвещенных рЯдах такого теоретика.
Ќо в ту пору €рочка таилсЯ -- совсем по-тютчевски: "Њолчи, скрывайсЯ и
таи / € мысли и мечты свои", или еще не прониксЯ свЯтой верой своих
учителей, да его бы в два счета выгнали из дома, как навонЯвшего конюха,
здесь молились на Џастернака, здесь царил чистый дух всемирности. €
казалось, он дышит тем же воздухом.
Ћдно настораживало: в нем не было присущих всем нам естественности и
открытости. Ћн играл в человека другой эпохи, случайно заброшенного в нашу
грубую действительность, от которой он защищалсЯ старомодной, чуть
отстранЯющей, нелюбезной вежливостью, словоерсами, высвистываемыми в зубные
щели, рассеЯнным прищуром человека, разбуженного среди ночи. Џозже он
добавил к этому некоторую сумасшедшинку.
Ќалет безумиЯ поЯвилсЯ, когда ‹юбочка захотела ребенка. ќгоист и
эгоцентрик до мозга костей, безобразно забалованный родителЯми, видевшими в
нем гениЯ из гениев, €рочка не хотел никакой ответственности, не хотел
становитьсЯ взрослым. Ћн предупредил ‹юбочку, что не увидит лица своего
ребенка. Ќо разве может что-нибудь остановить женщину, когда взыграл
инстинкт материнства? ‘о второго захода ‹юбочке удалось выносить дитЯ,
родилась девочка. €рочка сдержал слово: он давал деньги на ребенка, но
отказалсЯ его видеть. Ћднажды -- это было годы спустЯ, когда гнездо
распалось: ‘лава ђихтер женилсЯ, ‚ера находилась в лагере, -- дочь
апаревича Ћлечка вбежала в комнату, где находилсЯ отец-невидимка. ‘ воплем
боли и ужаса апаревич выпрыгнул в окно. Ћн не слишком рисковал, квартира
находилась на первом этаже.
“наследовав способности отца, ЋлЯ поступила на математическое отделение
Њѓ“. Ћднажды в университетском коридоре она столкнулась нос к носу с отцом,
сделавшим вид, что он ее не знает. ЋлЯ заступила ему дорогу: "‡наешь, папа,
хватит валЯть дурака".
Љазалось, апаревич смирилсЯ. ЋлЯ делала ему честь: живаЯ, одареннаЯ,
очень умнаЯ, она была похожа на обоих родителей, сумев растворить в
материнской, но юной, свежей милоте непривлекательность отцовых черт. ‹етом
все вместе поехали на дачу. “сталаЯ, измотаннаЯ неблагой жизнью ‹юбочка
думала, что наконец-то ей засветило солнце. Ћна плохо знала характер своего
долговременного спутника. ‚скоре он привел в лом некрасивую, скучную, не
нужную самой себе женщину и представил как свою жену. Ќе заставил себЯ ждать
и ребенок. ђастоптав преданное сердце безответного человека, унизив
собственную дочь, апаревич великодушно разрешил им оставатьсЯ при нем.
ќто хладнокровный негодЯй. Ќедавно ЂмериканскаЯ академиЯ, нерасчетливо
принЯвшаЯ апаревича в свои рЯды, попросила его эти рЯды добровольно
оставить. ‚ыгнать его по статусу нельзЯ, но расизм, антисемитизм
несовместимы со званием американского академика. ‹юбой человек, обладающий
хоть элементарным чувством приличиЯ, немедленно вернул бы билет, но только
не апаревич. Ћн ответил, что не видит оснований длЯ своего ухода.
Ѓесстыдство -- непременнаЯ черта антисемита. ‚ математике гений и злодейство
вполне совместимы.
‚ ту пору дом Џрохоровых служил мне противоЯдием от моей новой семьи. џ
сбрасывал личину разухабистого, свойского малого и становилсЯ самим собой.
Њы с ђихтером почти одновременно вышли на Џруста и поселились на круче
‘ен-†ерменского предместьЯ. Љогда Я шел с улицы ѓорького в Ќащокинский
переулок, то как бы проделывал путь от ‚аськи Ѓуслаева к арлю ‘вану.
Џрекрасные лица сиЯли вокруг менЯ; если исключить апаревича,
завсегдатаЯми дома были последние могикане той духовности, интеллигентности,
веселой доброты, что вызрели в московском предреволюционном обществе на
почве щедрого меценатства Њорозовых, Њамонтовых, ’ретьЯковых, ™укиных,
Ѓахрушиных, ‘олдатенковых, Џрохоровых. Њногие из них смотрели на менЯ с
бледно-порыжелых фотографий в резных деревЯнных рамочках, развешенных по
залоснившимсЯ от старости обоЯм. Џушкина вскормил крестьЯнский оброк, а
скольким обЯзана русскаЯ культура щедрой мошне российских предпринимателей!
€з их бездонной сумы времЯ черпало новую живопись и скульптуру, стили и
манеры, музыку и стихи, издательства, журналы, газеты, музеи, выставки --
все богатство серебрЯного века и очень много тучного зерна, на котором
жировала несытаЯ от века русскаЯ интеллигенциЯ. € сами толстосумы, Љит
Љитычи темного царства, раскрывались талантами ‘аввы Њамонтова, дивной
неврастенией ‘аввы Њорозова, сильной и нежной красотой своих жен. Ѓуквально
на глазах возникал новый, безмерно привлекательный тип русского человека, но
все рухнуло, и место Њамонтовых и Њорозовых за пиршественным столом занЯла
моЯ новаЯ роднЯ. ‚ их салонах замолк рахманиновский романс и зазвучало:
"ѓоп, стоп, ‡оЯ, кому давала стоЯ?.."
Ќо с этой раздвоенностью Я еще мог бы жить. ‚скоре произошел куда более
страшный разлом. €з лагерЯ вернулсЯ "актированный по состоЯнию здоровьЯ",
что значит: отпущенный из-за колючей проволоки длЯ скорой смерти, -- мой
отец. …му определили и место длЯ умираниЯ -- городок Љохму, под боком у
текстильного €ванова. џ стал ездить к нему и вытЯгивать из смерти. Њы
тщательно скрывали его существование от моей новой семьи и от всех, кто мог
нас заложить. ќто было унизительно, мерзко с точки зрениЯ естественной
морали, но никто по такой морали не жил. ‚се жили по уставу: лишь бы
уцелеть. ђазница лишь в том, что одни согласны были уцелеть любой ценой,
другие повышали эту цену лишь до определенного предела, за которым им
уцелеть уже не хотелось. Џервые -- кто беззаботно, а кто мучительно --
переходили от устного доноса к письменному, от предательства к клевете, хотЯ
даже это не гарантировало спасениЯ, другие ЯвлЯли собой мышей-героев. €м все
равно приходилось поступатьсЯ совестью на каждом шагу, ведь и молчание перед
злом -- грех, да и нельзЯ было всегда молчать, жить следовало вслух, а
значит, врать.
џ ездил к отцу, придумываЯ себе командировки от разных газет, иначе не
достанешь билета, а без билета ездили лишь слепцы и поездные солисты, возил
ему баулы и мешки с продовольствием, а в доме жены подшучивали, что фронт
проходит через €ваново. џ ездил к нему и после войны, а в доме стали
подозревать, что у менЯ в €ванове любовница-ткачиха, возможно, с ребенком.
‚се это было оскорбительно, противно, глупо, но Я боЯлсЯ своего сановного
тестЯ, боЯлсЯ и за себЯ, и за Њару. ‚едь срок наказаниЯ еще не истек и
формально он оставалсЯ политическим преступником. ’есть не спустит сыну
врага народа, обманом проникшему в его дом, его длиннаЯ рука может
дотЯнутьсЯ и до Љохмы. ‚едь он сгноил в тюрьме младшего брата, пошедшего по
дурной дорожке.
Ќо еще сильнее менЯ угнетало другое. ЏриезжаЯ в Љохму, Я из русака
становилсЯ евреем. ’ут уже не открутишьсЯ, не забьешь баки, -- отец рЯдом,
он смотрит на менЯ снизу вверх, такой он маленький, ведь Я тоже не гигант,
любЯщими бедными глазами, он все времЯ держит менЯ за руку, словно боЯсь,
что Я убегу. € Я убегаю через три-четыре днЯ, потому что мне нужно назад, в
мою фальшивую, искусственную и такую ненадежную жизнь.
Ќо Я еще не убежал. Њы гулЯем по улицам Љохмы, и слово "жид" преследует
менЯ. †ид!.. †ид!.. †ид!.. -- кричат прохожие, уличные мальчишки, собаки с
потными, грЯзными Языками, козы в огородах, пыльные кусты акации, рослые
вЯзы, кирпичные стены џсюнинской фабрики, где служит отец. Љонечно, никто не
кричит, но что мне до этого, если слово кричит внутри менЯ.
Њы выходим на главную площадь с розовой каланчой. Џлощадь носит имЯ
‡аменгофа, создателЯ Языка эсперанто. Љакое отношение имеет он к Љохме и
какое отношение имеет Љохма к искусственному, никому не нужному Языку и его
изобретателю, непонЯтно. Ќикто здесь не знает, кто такой ‡аменгоф. Ќо
площадь не переименовывают. Њожет быть, кохмомчане любЯт евреев,
единственные на всю ђоссию, души в них не чают и ничего не могут с собой
поделать? Ќе исключено, что они составлЯют секту, вроде мормонов или
молокан, секту жидовствующих, и готовы распахнуть мне объЯтиЯ, если Я сделаю
хоть шаг им навстречу. Ќо Я не сделаю. џ не верю в их любовь. џ боюсь их,
смертельно боюсь свидетелей моего позора.
Њы покупаем водку в ларьке возле каланчи. Њедленно бредем домой, у отца
все времЯ прихватывает сердце. € Я напиваюсь. € плачу. Џлачу от горЯ, что
стыжусь того, что дано мне отцом. ‚едь Я люблю его. џ восхищаюсь им. ‚от
человек, который уцелел, в отличие от менЯ, хотЯ прошел ад. ‚се его осталось
при нем. ќта удивительнаЯ незлобивость при полном понимании низости
окружающих. € он вовсе не стеснЯетсЯ быть евреем. ‚едь он не был им до
революции, но стал им по собственному выбору. Ћн выбрал то, что хуже, другой
выбор был бы длЯ него унизителен. Ѓоже мой, почему Я не могу быть евреем,
как все?!
џ думал о том, сколько времени мы с ним потерЯли, ведь в детстве Я
видел его так мало, он жил какой-то своей жизнью и не давал себЯ любить.
Џотом, когда он вернулсЯ из ссылки на короткое времЯ, отпущенное ему до
паспортизации, у нас не склеилось. Ћн чуть натужно и запоздало начал играть
в отца: пыталсЯ помогать мне по математике, дававшейсЯ мне с трудом, но
легко раздражалсЯ, а это верный способ оттолкнуть менЯ. џ обидчив и
злопамЯтен -- приЯтный характер! -- при этом добр и немстителен, так что
злопамЯтство доставлЯет неудобство лишь мне самому. ’ы вроде бы простил
человеку свою обиду, вернулсЯ к дружеским, доверчивым отношениЯм, а заноза в
душе сидит и колетсЯ. ‚о мне нет свойственной многим людЯм настороженности,
боЯзни обнаружить мЯгкое подбрюшье, может, поэтому Я и нарываюсь чаще
других, и вошедший в менЯ шип, как бы ни сложились отношениЯ, уже не
отпадет. Љонечно, отцу Я простил маленькие давние обиды, он был слишком
несчастен, и жалость перекрывала все, но мы не сблизились за тот без малого
год, что жили вместе. Ќас соединила навсегда колючаЯ проволока Џинозерского
лагерЯ, куда Я к нему ездил перед войной.
’еперь Я понимаю, откуда шли его нервность и нетерпЯ-честь, столь
несвойственные ему, в доме была двусмысленнаЯ обстановка, ведь фактически
мать уже имела другого мужа, который стал моим отчимом, как только Њаре
отказали в московском паспорте и возникла опасность, что мать ждет та же
участь. ’огда они мгновенно развелись, и в тот же день, в том же загсе мать
расписалась с отчимом -- это делалось с идиллической простотой. Ћна получила
чистый паспорт, тот самый "серпастый, молоткастый", которым так гордилсЯ на
страх и зависть врагам ЊаЯковский, и Я был в него вписан. Њы остались в
Њоскве. “ отца с ђогачевым всегда были отношениЯ взаимоуважениЯ и живой
приЯзни. Ћни нравились „ђ“ѓ другу. Ћтец наивно побла-годарил его за
оперативную помощь. Џотом были грустные проводы отца в новый круг ада.
‘овки, исповедующие героическую мораль, но лишенные обычной, на каждый
день, могут строго спросить: почему моЯ мать не последовала за мужем в его
изгнание? ‚едь декабристки через всю огромную, грЯзную и снежную ђоссию
устремились на Ќерчинские рудники к своим мужьЯм и суженым. Ћбладатель
"гордого взора иноплеменного" с удивлением добавит: разве в Ѓакшееве нельзЯ
было жить? Ћтвечу сперва на второй вопрос: нельзЯ, и Њйрина судьба это
доказала. ‘лучайный сброд, осевший на болотистой, смрадно дышащей подземным
тлением почве, исходил скукой, злобой, завистью и доносительством -- в
тщетной надежде такой ценой выгадать у судьбы. Њать скорее наложила бы на
себЯ руки, чем обрекла менЯ на жизнь в Ѓакшееве. Ќе надо думать, что
Ѓакшеево ЯвлЯлось каким-то монстром, всЯ страна сплошное Ѓакшеево, но в
Њоскве и ‹енинграде можно было создать себе непрочную изолЯцию.
Ћтвечаю поклонникам декабристок. Њать давно уже была с другим, но ради
Њары сохранЯла видимость брака и семьи, чтобы ему было куда вернутьсЯ,
сберегла его место. € не ее вина, что это оказалось гнездо кукушки...
Њара умер в канун моего днЯ рождениЯ в 1952 году, он хотел сделать мне
подарок: освободить от излишней низости. Љ тому времени моЯ московскаЯ
географиЯ изменилась: в ней не стало престижного дома на улице ѓорького. џ
не сказал бы, что "была без радости любовь", но вот разлука обошлась без
печали. Љ этому времени мы с женой слишком далеко ушли друг от друга. Љ
сожалению, не стало и милого дома в Ќащокинском. ђазумеетсЯ, физически не
исчез этот крепкий дореволюционный доходный дом, но стал длЯ менЯ чужим. €з
него ушла душа -- ‚ерочка, которую посадили на десЯть лет по доносу ее
нового друга, заменившего ей... сама пишет рука, нет, не заменившего
ђихтера. Ђ ‹юбочка была занЯта своим молодым материнством, тЯжелой борьбой
за существование и за апаревича -- расчетливого безумца.
Џоследние два года приезды отца (по истечении срока наказаниЯ ему
разрешили проводить отпуск в Њоскве) стали чуть менее унизительны. Ћн
познакомилсЯ с моей новой женой, близкой подругой матери, не было уже
поспешных прЯтаний в ванную комнату при внезапном стуке в дверь. …сли же
кто-то непрошеный ЯвлЯлсЯ, его выставлЯли вон, не слишком затруднЯЯсь
предлогом. Њы устали боЯтьсЯ. •отЯ времЯ было страшное: уже разделались с
Џролетарским районом, где сосредоточена чуть не всЯ московскаЯ
промышленность; это смутное дело так и не попало на страницы газет (ходили
слухи о шпионаже, вредительстве, все старые, знакомые мотивы, но звучали они
как-то приглушенно). Љогда же смрадные волны улеглись и можно было
подсчитать потери, то оказалось, что пострадали, за редчайшим исключением,
одни евреи: многих расстрелЯли, в том числе любимого помощника моего тестЯ и
врачей из заводской поликлиники. ‘амого тестЯ за потерю бдительности
понизили до директора небольшого авиационного завода. „ругие получили
предельно крупные сроки. ЌепонЯтное дело, в котором смешались директор
завода "„инамо" и зубной врач, знаменитый конструктор автомобильного гиганта
-- да еще с женой -- и заведующий заводским клубом. ‘остав был очень
пестрый, объединЯло одно -- жиды. ‹итературные евреи, еще не оправившиесЯ от
борьбы с космополитизмом, упорно не хотели видеть в трагедии Џролетарского
района антиеврейской подкладки. Ђ уже зрело в страшном лоне власти дело
"врачей-отравителей". € в то же времЯ, повторЯю, наш привычный страх
полинЯл.
‘ейчас тЯжело и стыдно писать о надругательствах над отцом. Ќо тогда
всЯ наша конспирациЯ была так же естественна, как ночной ужас, холодный пот
при резком автомобильном гудке под утро, как двоемыслие: что длЯ дома, что
на вынос, как участие в комедии выборов. џ вел рубрику в
сельскохозЯйственной газете "‚ ‘талинском избирательном округе", и мне не
только не плевали в лицо, но еще завидовали, что Я нашел такую кормушку. Џри
поЯвлении очередного опуса Њара с доброй улыбкой говорил: "…ще одно
достижение социалистического реализма".
Ќо на эту тему равное собеседование может быть лишь с теми, кто сам
прошел все круги ада. € все-таки самым позорным воспоминанием тех лет во мне
осталось то, что мы и Њоскву сделали длЯ отца зоной...

†енщина, которую Я назвал своей женой и котораЯ была мне прекрасной
женой, официально ею так и не стала. Џоначалу этому помешало то, что она не
была разведена со своим первым мужем, севшим еще в тридцать седьмом году,
через месЯц после женитьбы. Љо времени, о котором идет речь, он был отпущен
на поселение, где женилсЯ вторично. Ђ был указ: за двоеженство -- два года
тюрьмы, по году за каждую жену. ‹елЯ боЯлась привлечь к нему внимание
заочным разводом, она и со вторым мужем, от которого имела ребенка, прожила
нерасписанной. ‚ дальнейшем нам помешали узаконить наши отношениЯ другие
причины, о них -- ниже.
‹елЯ ездила в Љохму хоронить Њару, Я в ту пору надолго вышел из строЯ
-- рецидив контузии. Ћна была мне всем: лучшей из любовниц, самым верным и
надежным другом, защитой от всех напастей, удивительно умела проникатьсЯ
всеми моими интересами, будь это ‹емешев, бега, грибнаЯ охота, балет,
волейбол, автомобиль; она помогала мне собирать материал длЯ идиотских
статей о ‘талинском избирательном участке, позднее -- переводить прелестного
"Ѓэмби" с немецкого. џ могу еще много говорить о ней: о ее поразительной
ручной умелости, она умела руками все -- шить, вышивать, делать шлЯпы,
починить любой испорчен-ный прибор, о ее уме и остроумии, собачьем нюхе на
людей. Ќо и это еще не все. Ћна была чудовищной врушкой -- и длЯ дела, и
совершенно бескорыстно. Џоследнее преобладало. Џриведу один лишь пример. џ
приехал поздравить ‹елю с днем рождениЯ, она ждала к ужину школьных подруг.
џ спросил об одной из них, с чудными ореховыми волосами и странным именем:
ЊарысЯ. ‹елЯ на мгновение задумалась, лицо ее опечалилось, на ресницу
набежала слеза. "Ћчень плохо. Ќе спрашивайте. Ћна в сумасшедшем доме". --
"Ѓоже мой, а есть надежда?" -- "“вы... Ћна ест собственный кал". ‹елЯ чуть
не плакала. „ернула же менЯ нелегкаЯ завести этот разговор в день ее
рождениЯ! џ подыскивал слова длЯ утешениЯ, но тут в дверь позвонили, пришла
ЊарысЯ. ЋживленнаЯ, радостнаЯ, вокруг румЯного лица метались легкие ореховые
волосы. "Ќадеюсь, она не переела, у вас же ужин", -- прошипел Я в лицо ‹еле.
’а сделала губами -- пр! -- и развела руками: мол, бывает. ‡ачем она
наврала? …й показалось, что наша короткаЯ встреча слишком пресна, не
останетсЯ в памЯти. ‚озможно, она недавно читала о Њопассане в сумасшедшем
доме. “ него есть запись: "ѓосподин Њопассан превратилсЯ в свинью",
сделаннаЯ в коротком просветлении, когда несчастный обнаружил, что он делает
то самое, в чем ‹елЯ обвинила Њарысю. ‹елЯ казалась смущенной, но не
пристыженной. Ќикто ведь не пострадал, но какой-то миг бытиЯ наполнилсЯ
ужасом, болью, состраданием, значит, он не скользнул мимо, а был пережит.
‘ама ‹елЯ называла себЯ выдумщицей, фантазеркой, врунью -- отвергала.
Ћна зарабатывала на жизнь тем, что делала шлЯпки (по образованию историк) и
постоЯнно обманывала заказчиц -- умело и вдохновенно; она развила в себе
воображение, как развивают мускулы, ее распирала потребность разнообразить
рутинную жизнь.
‚се перечисленные мною качества ‹ели, которые в таком сборе могут быть
утомительны, были растворены в стихии женственности. Ќи одна женщина не
вызывала во мне такого желаниЯ, как ‹елЯ, и ни одна не шла навстречу с такой
охотой. Њы занимались любовью там, где нас застало желание: в подворотнЯх,
подъездах, на снежном сугробе у нее во дворе, на угольной куче в моем дворе,
на крыше, на дереве, в реке, в машине, в лесу, на лугу, в городском саду,
где всегда играет духовой оркестр, просто на улице, у водосточной трубы под
шум дождЯ.
‚ старости она растолстела, перестала следить за собой, но в ту пору
ЯвлЯла собой мой любимый тип "бельфам". —уть выше среднего женского роста,
она казалась высокой, статнаЯ, с красивыми ногами, добрым, мЯгким лицом,
носом уточкой, кареглазаЯ, с пухлым ртом, она воплощала в себе ту скромную,
уютную русскую милоту, лучше которой нет ничего на свете. € каково же было
мое потрЯсение, когда оказалось, что она еврейка. “ менЯ уже возникали
подозрениЯ на ее счет после знакомства с ее матерью -- та же ‹елЯ, но
осдобневшаЯ, с чертами очень схожими, но как бы сместившимисЯ в сторону
Ѓлижнего ‚остока. ‹елЯ со снисходитель-ной улыбкой завзЯтой вруньи уверила
менЯ, что это бред. Њне хотелось верить, Я знал ее дЯдю по отцу (черту
лысому он был дЯдей), актера Њалого театра €вана Џетровича Џоварского
(Џоварешкина), и это укреплЯло менЯ в желанном заблуждении. Ђ потом все
открылось, почти так же наивно и некрасиво, как в случае с сумасшедшей
Њарысей. ‹елЯ издала губами "пр!" и развела руками -- номер не удалсЯ. Ќа
этот раз трагически длЯ нее, џ сказал прЯмо и твердо, что никогда не свЯжу с
ней судьбу. •ватит мне мучений с самим собой, еще корчитьсЯ из-за
жены-еврейки у менЯ нет душевных сил. ‘амое удивительное, что она со мной
согласилась, до такой степени понимала менЯ.
“ нас ничего не изменилось. Ћна менЯ так же любила, и Я ее, и она
оставалась длЯ менЯ не менее желанной, стареЯ, дурнеЯ, это уже ничего не
значило в той физиологической тайне, какой она длЯ менЯ была. Ќи с кем
никогда не достигал Я такой благостной исчерпанности, как с ней. ’ак длилось
до моей последней женитьбы двадцать пЯть лет назад. Ќо душевную мою близость
с ней не прервала и ее раннЯЯ смерть.
Ќе так давно Я узнал, что она говорила близким людЯм о моей жестокости.
Ќаверное, она права, хотЯ Я этой жестокости в себе не ощущал. € все же Я
предал ее, как предал отца, как предал самого себЯ. Ќо если б весь мир
заорал на менЯ голосом во сто крат мощнее иерихонской трубы: опомнись,
устыдись, это же фашизм наизнанку, -- Я не дрогнул бы. Њне не вышагнуть из
самого себЯ, как, впрочем, и любому другому человеку. Њне понЯтно отчаЯние
‚алтасара, хотЯ на моей стене начертаны другие огненные письмена: жид...
жид... жид...

‚ иной исторической действительности, лет через десЯть после нашего
объЯснениЯ с ‹елей, в один из тех доверительных разговоров, что у нас
сохранились с дней моей юности, Я рассказал матери о том, что ныне поведал
"городу и миру". -- Љак странно, -- сказала мать, покусываЯ губы, что было
признаком волнениЯ и озабоченности. -- џ не знала, что это длЯ тебЯ так
серьезно.
€нтонациЯ искренности не могла ввести менЯ в заблуждение, она множество
раз, с той неправдоподобной поры ЂрмЯнского переулка, когда слово "жид"
впервые обожгло мне душу, могла убедитьсЯ, как остро и болезненно отношусь Я
к своему нерусскому происхождению. Ќо ведь человек слышит лишь то, что
слышит, видит лишь то, что видит, угадывает лишь то, что хочет угадать, всЯк
служит только своему нраву, и ничего с этим не поделать. „умаю, что мать и
сама за истекшие мрачные годы пересмотрела свое беспечное отношение к
национальному вопросу, говорЯ Языком газет. …е фраза означала совсем другое,
нежели сообщение о неосведомленности, -- попытку самооправданиЯ,
сожаление...
ќтот разговор происходил в исходе хрущевской оттепели, когда все
перестали верить, что выдохшийсЯ, отЯжелевший Ќикита ‘ергеевич приведет нас
из сопливой, насморочной поры, в которой мы безнадежно застрЯли, к пышному
расцвету настоЯщей примаверы. Ќо мы привыкли к нему, к его хамству,
пьЯнству, негубительным разносам и угрозам, к его честной некомпетентности и
наивности, и все как-то устроились посреди квелой социальной бестолочи.
Њы вели наш разговор на даче, которую построили из моего первого
киношного заработка, кругом были наши деревьЯ и кусты, наши цветы и трава,
наши клубника, малина, Яблони, сливы, все это было длЯ нас с отчимом ново и
непривычно, а длЯ матери наоборот -- возвращение к старому, к собственности,
пусть в очень скромном виде. € теперь у нее было главное -- челЯдь: шофер,
две домработницы, садовник, их можно считать дворовыми, а были еще оброчные:
молочница, электрик, газовщик и "навсеруки" -- он бралсЯ починить часы,
сложить печь, принЯть ребенка, ни о чем, естественно, не имеЯ понЯтиЯ. Њама
могла с полным правом повторить слова летописца Џимена: "Ќа старости Я
сызнова живу". € жизнь эта казалась гарантированной. Ќикто не ждал ночного
визита и гудка "черного воронка", даже доносы не слишком заботили. ‹юди
потихоньку, полегоньку возвращались к себе, к своей истинной сути. ‚озможно,
мать решила, что пора и мне узнать печальную быль своего начала.
Ћна посоветовалась с отчимом, потому что и он присутствовал при ее
рассказе. Њоим отцом был Љирилл Ђлександрович Љалитин, расстрелЯнный на
реке, увековеченной ’ургеневым, Љрасивой Њече, и длЯ верности утопленный в
ней в одно времЯ с моим поЯвлением на свет. ’очнаЯ дата его гибели
неизвестна. ќто были те места, которые вскоре оказались плацдармом
"антоновщины", как зловеще назвали власти всплеск крестьЯнского отчаЯниЯ.
„вижение было беспощадно, с неимоверной жестокостью подавлено крупным
соединением молодой Љрасной Ђрмии под командованием ’ухачевского. ЉрестьЯне
просто хотели получить обещанную ‹ениным землю. —еловек с ружьем, крестьЯнин
в солдатской шинели, длЯ того и пошел в революцию. Ђ студенту Љалитину,
уроженцу …фремова, под боком которого находилось именьице его родителей,
хотелось помочь землЯкам.
-- …сли б не Њара, неизвестно, остались бы мы с тобой живы, -- сказала
в заключение мать слова, определЯвшие все ее поведение. Ћна не хотела, чтобы
кто-то потеснил его в моей душе. Ќо когда Я рассказал о ‹еле, она решилась.
-- ‡а что его расстрелЯли? -- спросил Я.
-- € утопили, -- уточнил отчим.
-- Ћн это уже знает, -- холодно сказала мать. -- „а ни за что. ‚ойна
там еще не началась.
-- ‡а Язык, -- сказал отчим. -- Љак всех интеллигентов.
Ѓыло бы куда лучше, если б он стрелЯл. Њать напрасно опасалась, что
романтический образ отца-жертвы вытеснит из моей души Њару. “знавание
прибавило мне ненависти, омерзениЯ, но не любви.
Љогда-то мне подарили изданный в Ђнглии альбом с фотографиЯми,
посвЯщенными исходу старой ђоссии и революции. ’ам был ужасающий снимок. Ќа
длинный острый сук дерева нанизан через зад голый польский (почему-то)
офицер, а вокруг лыбитсЯ краснаЯ солдатнЯ, все те же крестьЯне с ружьем.
Ќасадив пленного на вертел, они потопают дальше убивать и умирать за землю и
за волю. ќта отвратительнаЯ фотографиЯ мгновенно впечаталась мне в мозг,
едва Я услышал о расправе над ефремовским студентом. Љонечно, на Љрасивой
Њече было опрЯтнее: пулЯ и вода, еще подернутаЯ вешним ледком. Ќаверное,
ледок потрескивал, когда просовывали в воду тело мальчика, полюбившего
больше жизни русского мужика. Ђ в Њоскве его ждала женщина, котораЯ так и не
смогла выкурить из чрева нежеланный, никому не нужный плод, то есть менЯ.
—его бы Я ни отдал, если б хоть один из моих многочисленных отцов был
виноват перед этой проклЯтой властью. Ћни все страдали ни за что, даже
студент, которому так дорог русский мужик, но помочь ему он пыталсЯ Языком.
Џолучив от судьбы столь ошеломлЯющий подарок, Я повел себЯ как хищник,
перед которым внезапно распахнули дверцу клетки. €звестно, что ни один
хищник не совершает прыжка в долгожданную свободу, а довольно долго снует
челноком возле отверстой дыры, как-то негодующе рыча, утробно ворча, и уж
затем не прыжком, а мелко семенЯ, выходит наружу, чтобы принЯтьсЯ за дело.
џ, правда, не рычал, не ходил взад-вперед на мЯгких лапах, но укрылсЯ на
даче, целыми днЯми валЯлсЯ на диване в кабинете и прокатывал через душу
прожитую жизнь. „елал Я это удивительно неэнергично, то и дело обрываЯ
течение мысли и начинаЯ сначала, и не понЯть, выверЯл ли Я ход воспоминаний
или терЯл нить. Љонечно, Я очень устал душевно, несЯ свой груз, но привык к
нему и, сбросив, испытывал не облегчение, а утрату державшего менЯ стержнЯ.
џ обвалилсЯ, запал в самого себЯ. Њне надо было разобратьсЯ в себе, прежде
чем начать жить дальше, с новым знанием своей сути.
’еперь Я понимал те странности в поведении матери, которые не раз
озадачивали, а порой тЯжело ошеломлЯли... Љогда мы выбирали мне литературный
псевдоним и отчим забраковал мамины родовые фамилии, она, будто решившись,
но неуверенно предложила: Љалитин, и Я сразу согласилсЯ, прозвучала страннаЯ
фраза: отчество ты, надеюсь, не станешь менЯть? Ћна понимала, что первый шаг
прочь от Њары сделан, и не хотела, чтобы он выбыл из моей биографии. Ћна
честно отслуживала ему свой долг и хотела от менЯ такой же преданности
человеку, которому Я обЯзан жизнью больше, чем случаю, неосмотрительности и
несостоЯвшемусЯ убийству.
ЏонЯтно было, и почему она с легкостью предложила остатьсЯ в
обреченной, как тогда казалось, Њоскве, мне в самом деле ничего не грозило.
Ђ моей безымЯнной деЯтельности у •айкиной она не придала значениЯ, уже
понЯв, что смены диктатора не будет.
Ќо мне надо было разобратьсЯ не только с этим. Џочему-то лезут
ассоциации из мира животных. —то почувствует павлин, если ему разом -- без
боли -- выдрать хвост? Ќаверное, ужасный дискомфорт, стыд и горе, что
лишилсЯ такой красоты. “ менЯ тоже вырвали хвост, стыда Я не чувствовал,
скорее наоборот, но дискомфорт и сожаление были. Њамин род был длЯ менЯ
эфемерен. џ не знал ни дедушки, ни бабушки, покончивших самоубийством
задолго до моего рождениЯ, о тех же, кто им предшествовал, не имел никакого
понЯтиЯ, кроме того, что иные подвизались при дворе. Ђ за Њарой были живые
лица: едва-едва мерцающий, дискретный, но милый образ бабушки и -- весь
плоть и жизнь, тепло и любовь -- мой чудесный дед; через эту семью Я был
свЯзан с историей вплоть до Џетра, когда геройствовал ревельский, в
пороховом дыму, генерал-майор „альберг, но особенно жаль мне было лишитьсЯ
генерал-лейтенанта „альберга, повернутого к мужичкам совсем иной стороной,
чем бедный ефремов-ский студент, и немецкого чемпиона, игравшего с
гениальным Њорфи. Ќе хотелось терЯть -- из другого рукава -- знаменитого
ѓерберта Њаркузе и пианиста Ѓлуменфельда, тут были личности, одолевшие времЯ
и безмолвие, а сейчас за мной зиЯла пустота, сбоку припека маЯчили -- плохой
художник ЊЯсоедов да пушкинский дурак.
Ђ почему Я должен отказыватьсЯ от тех, кто за Њарой, в нем наша
нерасторжимаЯ свЯзь...

Ќаконец Я очухалсЯ, до конца осознав случившеесЯ. €так, Я сын ђоссии, а
не гость нежелан-ный. € Я не обременен излишней благодарностью к стране
березового ситца, ибо видел ее изнаночью, нет, истинную суть. џ в отличной
физической форме и. не боюсь драк, в том числе с применением вспомогательных
режущих, колющих и дробЯщих кость предметов. џ могу дать кому угодно в
морду, не опасаЯсь, что за плечами обиженного встанет всЯ страна огромнаЯ,
готоваЯ на смертный бой, ибо та же страна за моими плечами. ’ак что разборка
пойдет один на один. „умалось об этом со сластью и зубовным скрежетом.
Џочему-то иного способа реализовать обретенное богатство Я не видел.
‹екарство, полученное от мамы, было сугубо внутреннего, но никак не
наружного применениЯ. “точнениЯми в моей биографии Я не мог ни украсить
личное дело в отделе кадров ‘оюза писателей, ни поделитьсЯ с друзьЯми. ‘реди
преступлений коммунистического режима было два, которыми этот режим особенно
дорожил: разгром Љронштадтского мЯтежа и ликвидациЯ антоновщины. Ѓыть может,
потому, что здесь имелсЯ не вымышленный, а реальный враг. ‘ мЯтежными
матросами и взбунтовавшимисЯ крестьЯнами не надо иметь никаких свЯзей.
ЃоЯсь разворошить много боли, Я ни о чем не спрашивал мать. Ќо
любопытство мое было все же растревожено. ЊенЯ не устраивала причина гибели
студента, котораЯ с подсказки отчима прозвучала: за Язык. € что значит "за
Язык"? …сли он просто болтал -- это одно, если вел агитацию среди крестьЯн
-- другое. Ќадо было бы съездить в …фремов, но ведь у нас невозможны
нецелевые поездки. ‚ гостиницу без командировочного удостоверениЯ не
попадешь, да и бдительность в райцентрах ничуть не уступает столичной. …сли
Я буду мотатьсЯ по городу и расспрашивать встречных людей о человеке, чье
имЯ может быть здесь одиозным, это плохо кончитсЯ. € тут мне повезло. †урнал
"‡намЯ", членом редколлегии и постоЯнным автором которого Я был, отправилсЯ
в …фремов длЯ выступлениЯ на химическом комбинате имени ‹ебедева.
Ќа подъезде к …фремову мы миновали Љрасивую Њечу, узенькую невзрачную
речушку, никак не отвечающую своему названию. „ело было ранней весной, речка
то ли вскрылась, то ли не замерзала -- угольно-чернаЯ полоска воды меж белых
от снега плоских голых берегов как-то не свЯзывалась со злодейством.
Џосле выступлениЯ Я все ждал, что кто-то из старых производственников
пришлет мне записку или подойдет по окончании вечера с вопросом, не в
родстве ли Я с живущими и …фремове Љалитиными или проживавшими здесь раньше,
но не дождалсЯ. Ќадежда не оставлЯла менЯ и во времЯ затЯжного банкета и на
другой день, когда мы осматривали предприЯтие. џ уже смирилсЯ с неудачей, и
вдруг что-то засветило. Џо существующей традиции нас водили по городу, хотЯ
смотреть не на что, но пришлось подчинЯтьсЯ кропотливому энтузиазму
гида-добровольца, учителЯ-пенсионера, основателЯ краевого музеЯ. ‡авершив
свою нудную экскурсию, он подошел ко мне и спросил, не в родстве ли Я с
ефремовскими старожилами Љалитиными, последний из которых умер в глубокой
старости два года назад. ќто было до того похоже на то, что Я придумал, что
у менЯ слегка закружилась голова -- нельзЯ предвидеть настолько буквально. џ
ответил, что нахожусь в дальнем родстве с Љалитиными, у которых под городом
было имение. Ћн задумалсЯ. „а, он слышал об этих Љалитиных, но спрашивал о
„ругих. Ћни не дворЯнского званиЯ, из купцов. "Ќет, к этим Я отношениЯ не
имею. Ђ вот подгородние менЯ интересуют". -- "‚ам надо поговорить с Ѓуниным.
Њожет, он знает". -- "ќто что -- прозвище?" -- спросил Я. Ћн засмеЯлсЯ. "„а
нет, самый настоЯщий Ѓунин, сын младшего брата писателЯ. Ћн оказалсЯ
единственным наследником €вана Ђлексеевича, но ни за что не хотел принЯть
наследство, мол, никакого отношениЯ он к этой семье не имеет". -- "ЃоЯлсЯ
родствен-ников за границей?" -- "Ќет, он ужасно стыдилсЯ, что
незаконнорожденный. ђодители не были повенчаны". -- "‚ы это серьезно?" --
"—естное, благородное слово. Ћн так ничего и не взЯл, все передали в
орловский дом ‹ескова". -- "Ђ что там было?" -- "—то-то из мебели, книги,
ничего ценного, если не знать, что это бунинское. Ќо еще деньги следовали".
-- "ЉакаЯ страннаЯ гордость! „ругой бы помер от счастьЯ быть племЯнником
автора "‹ики". -- "Ђ он не читал. Ћн имени Ѓунина слышать не может. Ќо вам
стоит с ним повидатьсЯ. Ћн старше вас и помнит прежнее времЯ".
ќтот славный человек устроил мне встречу с незаконным племЯнником моего
любимого писателЯ. Ќаученный им, Я словом не обмолвилсЯ о Ѓунине, просто
спросил как старожила, не знал ли он студента Љалитина, пропавшего в годы
гражданской войны.
Ћн долго молчал, жуЯ губами, и, как мне показалось, не только не
пыталсЯ вспомнить, а, похоже, изгонЯл из сознаниЯ все воспоминаниЯ. …го
мыслительный аппарат был направлен на разгадку подвоха, содержащегосЯ в моем
желании увидеть его и в заданном ему невинном вопросе. Ћдно неосторожное
слово, и Я, хитраЯ московскаЯ рожа, тут же приплету сюда Ѓунина и нанесу
удар в самое больное место тонкой души бастарда.
’огда Я ему сказал, что это мой отец, которого Я в глаза не видал и
лишь недавно узнал о его существовании. џ не боЯлсЯ этого совестливого и
замкнутого человека. ‚озможно, ему привиделось тут что-то схожее с его
бедой, но устричные створки разомкнулись и бесцветным голосом он сказал, что
фамилиЯ ему знакома.
-- ’ут были две семьи. ‚ы, очевидно, говорите о хуторЯнах... Љирилл
Ђлександрович... Ѓыл такой, носил студенческую тужурку... Ђ где училсЯ, не
помню... ‚ Њоскве? Ћн, похоже, учение бросил...
-- …го расстрелЯли? -- спросил Я в упор.
-- Ќе знаю! -- ЏлемЯнник Ѓунина чуть отстранилсЯ. -- Ћн пропал.
-- …го расстрелЯли на Љрасивой Њече.
-- ‚ те годы многих... прекратили.
-- ‡а что?
Ћн как-то странно посмотрел на менЯ.
-- ‡а сочувствие мужику. Ђ подробностей не знаю. џ тогда мальчонкой
был. -- Ћн улыбнулсЯ, показав кариозные зубы. -- “ него, как у вас, уши были
прижаты к голове. Ђ так не похож. ‚ысокий, худой, лицо мЯгкое... ‚ы
простите.
Љогда мы возвращались в Њоскву и переезжали по мосту, уже в сумерках,
Љрасивую Њечу, мы увидели голого человека, он стоЯл на берегу у самой кромки
черной воды, спиной к реке, лицом в поле, прикрываЯ руками низ живота.
Љругом ни души.
-- ‘мотрите, морж! -- воскликнул Љатинов, ответственный секретарь
журнала.
-- Ќет, это мой отец, -- сказал Я...

Њожет ли человек чувствовать происходЯщую в нем перемену? Њне кажетсЯ,
нет. ‚о всЯком случае, Я этого никогда не чувствовал, хотЯ на протЯжении
долгой жизни такие перемены со мной происходили. €з дали лет их можно
увидеть, особенно если тебЯ что-то подтолкнет. Љогда-то одна известнаЯ
писательница прислала мне письмо, где вспоминала свою литературную
молодость. џ имел некоторое отношение к самому началу ее пути. "Џочему-то в
ту пору, -- пишет она, -- ‚ы очень много дрались". ’ак оно и было, Я
расквитывалсЯ за того несчастного мальчика, который безропотно принЯл
столько побоев и унижений. Ќикогда не был он трусом к слабаком, но каждый
нанесенный ему удар подкреплЯлсЯ авторитетом и мощью великой страны,
простершейсЯ от океана до океана, от южных гор до северных морей, где
человек проходит, как хозЯин, если он, конечно, не еврей. ’еперь пришла пора
расплаты, страна тоже возвращала мне должок. џ бил в нос и в “ральский
хребет, в скулу и в горный Ђлтай, в зубы и в волжские утесы, по уху и по
‘редне-ђусской возвышенности.
џ не только дралсЯ, но и безобразно много пил, курил как оглашенный, не
пропускал ни одной бабы, учинЯл дебоши, постоЯнно окруженный друзьЯми,
собутыльниками, прихлебателЯ-ми, и был противен себе самому гораздо чаще,
нежели окружающим. ‹юдЯм вообще не противно чужое разложение, если им
перепадает кусок, а Я сорил деньгами, много зарабатываЯ в кино. ЊоЯ квартира
попеременно была то кабаком, то бардаком, а нередко совмещала в себе эти
институции.
‘лавнаЯ историЯ разыгралась на глазах всего –„‹. Ћна так показательна
длЯ моего тогдашнего стилЯ жизни, что стоит рассказать о ней подробней.
Ћднажды после затЯжной попойки, пресыщенный писательским клубом, фальшивой
сердечностью его завсегдатаев, ласковым жульничеством официанток,
однообразием подгорелых блюд, Я возжаждал перемены мест. € тут же вспомнил,
что менЯ ждут в съемочной группе "Ѓратьев Љошаровых", раскинувшей свои шатры
на окраине ’арусы. џ никогда не был в этом литературном окском городке,
вотчине Џаустовского, где все зремЯ с шумом, преодолеваЯ сопротивление
властей, закладывают камень в памЯть Њарины –ветаевой, где издали
талантливый альманах, открывший Ћкуджаву-прозаика. џ эбъЯвил сидЯщим за моим
столиком Њише —ернову, прекрасному водителю и верному собутыльнику,
сопровождавшему менЯ на все охоты, рыбалки и попойки, и работнику
€ностранной комиссии, переводчику с французского ‚ладу —елнокову, что еду в
’арусу немедленно и предлагаю им сопутствовать мне. Њишина рука рванулась к
бутылке. ""Њукузку" хочешь?" -- предложение выпить было длЯ него формулой
согласиЯ, радости и признательности. ‚лад мило покраснел, представив себе
гомерическое застолье, которым группа отметит приезд автора (за его,
разумеетсЯ, счет), но ехать он не мог -- вечером встреча с ‘имоной де
Ѓовуар, он должен переводить. Ђ ‚лад при всей очаровательной беспечности и
вопиющей трудовой необЯзательности боЯлсЯ свЯзыватьсЯ со старушкой,
известной крутым нравом. Ќо коли Я еду, он попросит о дружеской услуге:
захватить с собой его приЯтельницу, котораЯ мечтает показать свои рассказы
Џаустовскому. Џропустив мимо ушей слова о Џаустовском, Я сказал, что после
затЯжного кутежа едва ли окажусь достойным партнером этой новеллистке. "Ђ
это и не требуетсЯ, -- сказал ‚лад. -- Ћна вроде вообще не дает. …й бы
рассказы показать. Ђ девка заводнаЯ, компанейскаЯ, хорошо пьет, любит
природу, словом, не будет в тЯгость". ‚ладу никто не мог отказать, он
производил впечатление человека, который за друга готов хоть в воду. € не
делает этого единственно по причине, что с воды его рвет, как бетховенского
пьЯницу.
Њы захватили знакомую ‚лада на ‡убовской площади, возле ее дома.
"Њарина", -- назвала она себЯ. Џервое впечатление было довольно неважным:
неопрЯтнаЯ, с густыми немытыми волосами, маленьким бледным лицом и чуть
кривоватыми ногами, с которых она, едва сев в машину, скинула босоножки,
положив грЯзные ступни на спинку переднего сиденьЯ. ‚торое впечатление было
не лучше: развЯзнаЯ без натуги, самоувереннаЯ, наготове и хамство, но сквозь
все это сквозило что-то жалкое, неустроенное. ‚ шестидесЯтых годах таких
было много: сознательное пренебрежение внешностью и правилами гигиены,
гонористость, натренированное остромыслие и острословие, обманчивое
впечатление легкодоступности. Ќо ‚лад был умный парень, он ее хвалил, так
что не стоит спешить с выводами.
‚скоре Я перестал жалеть, что мы взЯли ее с собой. Ћна легко и не
банально говорила, едко характеризовала людей, у нас оказалась куча общих
знакомых, много читала и в литературных оценках была точна и неожиданно
скромна. „остаточно долгий и нудный из-за пробок на переездах путь в ’арусу
летел- незаметно.
Ѓыла лишь одна накладка. ’ревожась о впечатлении, которое ее рассказы
произведут на Џаустовского, она решила проверить их на мне. џ чувствовал,
что мое мнение не больно ее интересует, и, прочтЯ коротенькие рассказы,
которые мне резко не понравились -- не люблю вычурную, нарочито современную
и не поддающуюсЯ проверке прозу, Я не счел нужным деликатничать, выложил,
что думаю, без обинЯков. Ћна, понЯтное дело, разозлилась и долго молчала,
надменно вскинув голову, -- поза, означавшаЯ презрение к моей литературной
отсталости. џ сразу зажалел ее и стал думать, как бы загладить свой промах.
-- Љто поцелует менЯ в пЯтку, -- раздалсЯ стеклЯнно-резкий голос, --
дам прЯмо в машине.
Њиша притормозил.
-- ‚ымой ноги в канаве, Я подумаю.
-- ‡аткнись, недоносок! -- взорвалась она истерической злобой.
-- Њожно, Я дам ей по хлебалу? -- спросил менЯ Њиша.
’ут нас сильно подбросило на колдобине.
-- ‹учше за дорогой следи, -- посоветовал Я.
Њиша самолюбиво относилсЯ к своей шоферской репутации и сосредоточилсЯ
на разбитой бетонке.
„оехали мы благополучно и вроде бы помирились, чему способствовала
распитаЯ из горлышка бутылка "Њукузани".
‚ ’арусе мы расстались на времЯ с Њариной, она пошла искать
Џаустовского, а мы поехали на съемочную площадку в ближайший березовый
лесок. ‚стречу назначили в пустующей по летнему времени школе, где
разместилась киногруппа.
Њарина вернулась неожиданно скоро, застав нас еще на съемках. “
Џаустовского разыгра-лась астма, и его отправили в Њоскву. Ћна была меньше
разочарована, чем можно было ожидать, наверное, в ней возникли сомнениЯ, что
"фигуративный абстракционизм" -- так она определЯла стиль своих рассказов --
придетсЯ по душе прозаику-традиционалисту. Њне понравилось, с какой
легкостью она пережила неудачу и включилась в киноигры. Ћна впервые попала
на съемки, и ее захватила царЯщаЯ на площадке взволнованнаЯ бестолковщина.
—асов в семь мы уже сидели в палисаднике школы за столами, щедро
заставленными бутылками и нехитрой снедью: малосольные огурцы, помидоры,
жареные грибы, крутые Яйца, сметана -- все рыночное, и дары местного сельпо
-- сераЯ колбаса и тюлька в томате.
‡астолье получилось выдающеесЯ, чему в немалой мере способствовала
Њарина. џ даже начал гордитьсЯ, что привез такое чудо. Ћна оказалась не
только речевиком, но и певуньей, репертуар ее отличалсЯ разнообразием жанров
и цельностью наполнениЯ -- сплошной мат. џ запомнил две попевки: про „уньку,
едущую на пароходе без билета в надежде расплатитьсЯ натурой, и про девок,
услышавших в лесу жутковатое "чирик-пиздык-хуЯк-куку".
‚ последующие часы застольЯ, продолжавшегосЯ до рассвета, мы хором
исполнили эти полюбившиесЯ нам песенки не меньше ста раз. Ќаконец директор
картины напомнил, что скоро на съемочную площадку, а режиссеру и автору надо
еще решить несколько творческих (в кино, которое не искусство, ужасно любЯт
это слово) задач. ѓости разошлись, первой исчезла Њарина. џ уже заметил, что
она стала стремительно выдыхатьсЯ, словно из нее разом вылилось горючее.
Њы довольно быстро решили наши проблемы, и директор погнал менЯ спать,
предупредив, что поместил нас с Њариной вместе. Њилый человек, он, наверное,
думал сделать приЯтное. ‘удьба его оказалась печальна. Ћн все острил, что мы
не получим за эту картину венецианского ‡олотого льва, вышло еще хуже: он
получил два года лагерей за разбазаривание государствен-ных средств.
Њаленький, спесивый, но беззлобный киношный человечек вышел из лагерЯ
религиозно-нравственным мыслителем в духе о. Ѓулгакова. Ћн держал себЯ и
рассуждал так, будто провел времЯ не на лесоповале, а в Ћптиной пустыни. Ќо
величие открывшихсЯ ему истин оказалось непосильным длЯ его легкокрылой
души, и вскоре после возвращениЯ он сгинул: то ли вознессЯ, то ли ушел в
глухой скит, то ли умер.
Њарина занЯла лучшую из двух кроватей, котораЯ была Явно велика ее
цыплЯчьему телу. Џожалев ее убожество, неудачу с Џаустовским и огонь
тщеславиЯ, отпылавший впустую, а может, и раздраженный бесцеремонностью, Я
тронул ее за плечо и спросил: собираетсЯ ли она в одиночку пользоватьсЯ
двухспальным ложем?
†ест мой носил чисто символический характер, Я не думал, что он
проникнет в ее сознание сквозь наволочь тЯжелого ц хмельного сна, но она
вскочила с дико горЯщими глазами, с искаженным ненавистью лицом.
-- ’олько тронь! џ выброшусь в окно!
ќтот прыжок был бы столь же неопасен по своим последствиЯм, как прыжок
апаревича из квартиры Џрохоровых, и по той же причине -- малаЯ удаленность
оконницы от земли.
-- ’ы что, сказилась?
-- ’олько посмей!.. ’олько тронь!.. -- Ћна лЯзгала зубами, маленькое
лицо ее стало мордочкой какого-то: хищного, остервенело-злобного зверька.
-- „а кому ты нужна!.. -- € Я поплелсЯ к своему лежаку.
“тром об этом происшествии не вспоминали. Њарина была усталой,
разбитой, опустошенной, не ела, не пила, но держалась довольно приветливо. Ђ
мне вспомнилсЯ рассказ моего друга-ленинградца. Ћн познакомилсЯ в московском
„оме кино с бабой, котораЯ пригласила его к себе в гости. Ћни пили, болтали,
смеЯлись, баба оказалась при внешней ничтожности острой, умной, даже
обаЯтельной. “ них все шло путем, но, когда он пожелал остатьсЯ на ночь, она
без разбега, не переводЯ дух, учинила чудовищную истерику и выгнала его вон.
Ћн полночи слонЯлсЯ по Њоскве в поисках ночлега. ЉажетсЯ, он упоминал
‘адовое кольцо, похоже, это была Њарина. Њой друг решил, что имел дело с
динамисткой, но, по-моему, тут другое: какой-то психический сдвиг. ‚ нашей
среде в ласках отказывают столь же спокойно, как и соглашаютсЯ на них. ’ак
вести себЯ, как Њарина, могла какаЯ-нибудь закосневшаЯ в своем девстве
монашка-фанатичка.
џ ничего не сказал ей о своей догадке, у менЯ были заботы поважнее. Љак
Я понЯл, проблемы, возникшие у режиссера, объЯснЯлись тем, что он никак не
мог выйти из запоЯ, начавшегосЯ еще во времЯ павильонных съемок. Њне
предстоЯл тЯжелый разговор, а Њарина путалась под ногами. € тут она сама
сказала, что ей надо вернутьсЯ в Њоскву. џ попросил Њишу отвезти ее на
станцию. ’уда было километров пЯтьдесЯт, а Њиша настолько проспиртовалсЯ,
что потел водкой. …хать ему, естественно, не хотелось. Џришлось пообещать
"Њукузани" -- под завЯзку.
-- Ђ где ты его возьмешь? -- спросил он хмуро, но с ноткой
пробуждающегосЯ интереса.
-- Њое дело. -- џ заметил бутылки "Њукузани" в витрине винной лавочки,
когда мы ехали сюда, слабое винцо, видать, не пользовалось успехом в этом
поэтичном городке. “точнЯть адреса Я не стал, опасаЯсь, что у Њиши может
оказатьсЯ завалЯщаЯ бумажка в загашнике.
Њарина сердечно попрощалась с теми, кто был под рукой, поблагодарила
менЯ, принЯла деньги на поездной билет с усмешкой светской дамы, забывшей
дома мелочь, и отбыла.
†изнь продолжалась, и Я не вспоминал о существовании Њарины вплоть до
рокового вечера в –„‹, где Я играл на бильЯрде, а моЯ жена ѓелла вздумала
пригласить на ужин кучу милых, но каких-то неожиданных в таком сборе людей:
здесь оказалась ‹елЯ с уже взрослым сыном Џашей, сценарист и прозаик Ќиколай
‘адкович с женой и мой друг по литературе, жизни и охоте, чудесный ѓеоргий
‘еменов. Ѓыла суббота, и –„‹ гудел, как в последний день.
џ пришел к столу, когда все уже были в сборе, успели сделать заказ и
выпить по рюмке-другой. џ поспешил их нагнать, заказал бифштекс
по-гамбургски и пришел в то отменное настроение, каким менЯ награждает
согласие между действующей женой и хотЯ бы одной из предшественниц. џ долгое
времЯ мечтал справить золотую свадьбу по совокупности своих браков, но
преждевременнаЯ смерть ‹ели все разрушила. џ чувствую, что многовато жен длЯ
небольшой повести, и сократил бы их число, если б писал другую книгу.
џ не успел включитьсЯ в ритм застольЯ, когда ко мне подошли два
высоких, приЯтных молодых человека и, вежливо извинившись, попросили на
"пару слов". џ поднЯлсЯ и вышел в проход между столиками.
-- Џетр Њаркович, -- сказал один из них, сероглазый блондин,
широкогрудый и плечистый, самый любимый мною мужской тип. -- ‚ы знаете
Њарину „митриевну?
-- Ќет, -- ответил Я с сожалением, мне хотелось быть полезным этим
славным молодым людЯм.
-- ‚ы знаете ее, -- мЯгко сказал другой, тоже видный парень, но
очкарик, что сообщало ему некоторую ущербность в сравнении с его другом.
-- Љто она? € откуда Я могу ее знать?
-- ЊолодаЯ писательница. Ћна ездила с вами в ’арусу, -- с укором, чуть
излишне суровым, сказал блондин.
Ћни из радиокомитета! -- осенило менЯ, и Я не ошибсЯ. ‚идимо, она дала
им свои фигуративно-абстракционистские рассказы, и они хотЯт знать мое
мнение. џ тут же подтвердил, что мы с Њариной знакомы, просто Я не знал ее
полного имени.
€х интересовало не мое мнение, а мнение Џаустовского. ЃоЯсь ее
подвести, Я ответил уклончиво:
-- „умаю, что ему понравилось. Џодробностей не знаю. Ћна ходила без
менЯ. џ был на съемках.
Ћни обменЯлись странным взглЯдом. џ перестал понимать, что им от менЯ
нужно. …сли Њарина наврала, что Џаустовский в восторге от ее творчества, то
мой ответ вполне корректен. …сли же она сказала правду, то зачем вообще было
спрашивать.
-- Џетр Њаркович, -- как-то очень значительно и тЯгуче произнес
блондин. -- Ђ сколько от ’арусы до станции?
‘овершенно сбитый с толку, Я пробормотал, что километров пЯтьдесЯт.
-- Ђга. ЏЯтьдесЯт километров, -- повторил блондин и снова переглЯнулсЯ
с очкариком. -- ‘овершенно верно. ’ак же верно, как и то, что вы, Џетр
Њаркович, подлец и негодЯй.
ќто настолько не соответствовало моему ожиданию, что Я растерЯлсЯ самым
жалким образом. ’ем более что не понимал, как свЯзано расстоЯние от ’арусы
до железнодорожной станции с моим нравственным обликом. ‘уть этой истории и
сейчас, по прошествии стольких лет, темна длЯ менЯ. Ќо уже тогда Я понЯл
сквозь все свое обалдение, что Њарина зачем-то наврала, будто ей пришлось
проделать пешком эти пЯтьдесЯт километров. Њожет быть, Я поступил с ней так
варварски из-за того, что она отвергла мои домогательства? „лЯ чего
понадобилась ей эта ложь?
-- Њне кажетсЯ, здесь не место длЯ таких объЯснений, -- как-то
пришибленно промЯмлил Я и хотел вернутьсЯ за свой столик.
„ва не очень сильных, но звучных, как и всегда, когда бьют по
околоушной кости, удара обрушились на менЯ сзади.
„ешевых лавров захотелось этому дураку-блондину. Љак же, на глазах
всего –„‹ набил морду известному писателю! ‡а честь женщины, на глазах его
жены и друзей, на глазах всего писательского сборища дал предметный урок
негодЯю. Ђ то, что наказуемый лет на двадцать старше, роли не играет. Ќет,
играет, именно поэтому он не посмеет ответить, утретсЯ или будет жалко
взывать к администрации. Ѓыло мгновение странной грезы, когда передо мной
проплыла косаЯ смуглаЯ скула то ли Ђлеши Џоповича, то ли —урилы Ћпленковича,
то ли другого какого богатырЯ, а в груди мощно зазвучала увертюра 1812 года,
и сразу Я стал весь в сборе и восторге: вот оно, долгожданное!
џ, конечно, понЯл, что ударил менЯ блондин, но первый удар Я нанес не
ему, а его другу -- по очкам, чтобы вырубить его из дальнейшего. ‘лабоглазые
больше всего опасаютсЯ за свои очки. ђасчет был верен, больше Я его не
видел. Џотом Я занЯлсЯ блондином. ’от, видимо, посчитал, что дело сделано, и
был настроен на увенчание лаврами, а не на продолжение драки. Ћн стоЯл,
опустив руки, и улыбалсЯ расслабленно-горделивой улыбкой. џ сразу разрушил
эту его улыбку, окровавив рот. Ћн попЯтилсЯ, оступилсЯ на ковровой дорожке и
упал навзничь на чей-то столик, передавив посуду и сбросив на пол бутылки и
блюда. џ стал рубить в песи, крушить в хузары, как призывает русский боевой
клич, пока менЯ не оторвали от него какие-то доброхоты. ‚мешательство
посторонних не понравилось ‹елиному сыну Џаше, здоровенному малому,
занимающемусЯ каратэ. Ћн освободил менЯ, а блондина ударил в солнечное
сплетение. џ не заметил удара, видел только, что блондин сложилсЯ, и нанес
ему снизу несколько сильных ударов в лицо. Ћн упал на пол, а Я вернулсЯ за
столик, куда только что подали мой бифштекс. џ, конечно, запыхалсЯ, но был
совершенно спокоен, налил себе водки, с удовольствием выпил и принЯлсЯ за
бифштекс. Ќад блондином уже хлопотали клубные служители, его поднЯли и
увели.
ѓелла едва успела расплатитьсЯ за побитую посуду и прочий урон,
нанесенный соседЯм по столику, когда возле нас возникло гофманское существо,
но не из добрых фей, а из отрицатель-ной нежити: костлЯво-зеленое, с
чудовищной копной волос, острым личиком насекомого, мокрым от слез, и
оглушительно горластое. …й-богу, грЯзнулька злосчастной тарусской поездки
была куда привлекательней. Ќо ей, верно, казалось, что она нарЯдна, ухоженна
и вполне достойна высокого места и торжественного акта возмездиЯ.
-- ’ам милициЯ! ‘пасите моего мужа! € опЯть Я проЯвил поразительную
тупость. —то-то не везло мне с ней.
-- Ђ разве вы замужем?
-- ‚идали! -- завопила она. -- Њой муж набил ему морду, а он его не
знает. Њуж защитил мою честь! ѓелла звонко расхохоталась.
-- …ще одна такаЯ защита, и вы останетесь вдовой.
’ут в Њарине иссЯкли и пафос, и чувство юмора, ответ прозвучал
по-босЯцки:
-- Ђ ты вообще молчи, курва!
Ќаша официантка ’анЯ, кустодиевскаЯ красавица с железными мышцами,
взЯла Њарину за волосы у загривка, другой рукой ухватила за тощий зад,
поднЯла, странно замолкшую, не сопротивлЯющуюсЯ, отнесла к двери и
вышвырнула вон.
Њы выпили за здоровье ’ани, но расслабитьсЯ нам не дал ходивший на
разведку ЉолЯ ‘адкович.
-- ‚сем быстро смыватьсЯ. џ с машиной. ‚ыходите на ‚оровского.
Џродолжим у нас дома.
-- Џочему мы должны бежать? -- возмутилсЯ Я. -- Ћн же на менЯ напал!
-- Ћн исходит кровищей. ’вои дружки тебЯ заложили, говорЯт, что его
били скопом.
-- Ќо это брехнЯ!
-- џ не бил его, -- сказал Џаша, -- только применил прием.
-- ЂдминистрациЯ на твоей стороне. Ћни все уладЯт. Ќо нам надо делать
ноги.
Ћн был не на шутку встревожен, и мы послушались. ‘емь человек набились
в "‚олгу", просевшую до земли.
-- „ай бог, чтоб выдержали рессоры, -- сказал ‘адкович.
Ћни выдержали. € мы долго гулЯли в его гостеприимном доме.
Ќа другой день Я пошел в –„‹ узнать, чем кончилось дело. ЂдминистрациЯ
клуба переусердствовала, защищаЯ своего; о дебоше мнимого мужа Њарины,
оказавшегосЯ и впрЯмь работником радиокомитета, сообщили его начальству. Њне
это было неприЯтно, хотЯ симпатии к пострадавшему Я не испытывал. Њне куда
жальче было бедную, расфуфырившуюсЯ, как на бал, истеричку Њарину.
џ осталсЯ обедать в ресторане и услышал о своем подвиге в чеканной
формулировке легенды: "’рахнул жену, избил мужа и доел бифштекс".

“поенный своей победой, Я мечтал о новых лаврах. € они не заставили
себЯ ждать. Ќо Я никак не думал, что полем битвы снова окажетсЯ –„‹.
‡десь-то, горделиво и наивно думал Я, менЯ будут опасатьсЯ. „а ведь чужой
опыт всегда пропадает втуне. Ђ возможно, мой будущий противник даже не
слыхал, что Я самый страшный аллигатор в мутных водах –„‹; Ћднажды после
затЯжного обеда (поЯвлЯлись все новые друзьЯ, и обед начиналсЯ сначала),
перешедшего в неторопливый ужин, по пути к выходу мы с ѓеллой обнаружили в
пивном зале, украшенном шутливой стенной росписью, группу молодых грузинских
поэтов, возглавлЯемых мэтром, грузином московского разлива Љоберидзе. ѓелла
с ее блистательными переводами из ѓалактиона ’абидзе и ‘имона —иковани была
длЯ грузин чем-то вроде свЯщенной коровы. …е сразу окружили, потащили за
столик. Џосле велеречивого тоста в ее честь все возжаждали стихов, и ѓелла с
величайшей охотой откликнулась на призыв.
Ћна читала своим поющим голосом, грузины восхищались, рыдали, целовали
ей руки, вино лилось рекой, и ѓелла начала распадатьсЯ. Џри этом она читала
все равно прекрасно, но между стихами ее речи напоминали бульканье, словно
из бочки с портвейном, в которой топили несчастного герцога Љларенса. Ќо в
отличие от брата коварного ђичарда, она выныривала, быстро налаживала
дыхание, и снова лилось расплавленное серебро:

Њир состоит из гор,
€з неба и лесов.
Њир -- это только спор
„вух детских голосов...

Ќо тут грузин попросили на сцену -- был их вечер, -- мы остались одни,
к нам тут же кто-то подсел, вернулсЯ мой ‹епорелло -- Њиша, относивший в
машину картонный Ящик с неизбежной "мукузкой", ѓелла продолжала читать, не
заметив смены аудитории. Ћна читала не длЯ нас, даже не длЯ себЯ, а длЯ
внимающих ей из вечности ѓалактиона и слепого ‘имона. € тут Я обратил
внимание, что ее голос отдаетсЯ каким-то уродливым эхом. ‡а соседним
столиком, залитым пивной пеной, резвилась компаниЯ молодых литин-ститутских
поэтов. Ћдин из них, с доверчивой внешностью пионера из стихов Ђгнии Ѓарто,
но с тухлыми, дурными глазами, издевательски копировал ѓеллу. ’ам, где у нее
нежный стон, он выл, ее потерЯнным междометием "Ћ!" насмешник давилсЯ, как
перед блевом, порой она чуть вскидывала рыжую голову, обормот делал вид, что
его шею захлестнула удавка, и вываливал мерзкий обметанный Язык.
Џредставление шло под гомерический хохот собутыльников. …го ломанье не
осталось незамеченным и другими посетителЯми. ‚ пивном зале чистаЯ публика
задерживалась редко, тут обычно гулЯли студенты литвуза, члены каких-то
литературных кружков при –„‹, просто всЯкаЯ уличнаЯ протерь, обманувшаЯ
близорукую бдительность стареньких вахтерш. € эта нечисть в контраверзе
поэта и хулигана, конечно, предпочла последнего. —ернь всегда милует
разбойника и казнит •риста.
-- ‹адно, -- сказал Я громко. -- Џошли. ’ут не место стихам. •ватит
метать бисер перед свиньЯми.
ѓелла покорно, уже отключеннаЯ от действительности, поднЯлась. Њиша
подхватил ее и повел к выходу. џ задержалсЯ, чтобы расплатитьсЯ с
официанткой. ‚есельчак выскочил из-за стола, с ним еще двое. —то и
требовалось. Ќадо было отколоть их от кодлы, забившей пивной зал, с ней не
справитьсЯ и самому страшному аллигатору мутных вод –„‹.
џ нагнал медленно продвигающихсЯ к выходу ѓеллу и Њишу возле вестибюлЯ.
Џародист продолжал резвитьсЯ, теперь он передразнивал неверную походку
ѓеллы, спотыкалсЯ, вис на руке воображаемого спутника. …го болельщики
держались немного в стороне.
-- Џодержи ѓеллу, -- сказал Њиша. -- џ ему врежу.
-- „ержи сам ѓеллу, без тебЯ обойдетсЯ, -- ответил Я и остановил
мгновение, уже ставшее прекрасным.
’еперь Я разглЯдел студента. Ќа свету он не был похож на примерного
пионера из Ђгнии Ѓарто -- плохой, совсем плохой мальчик, к тому же и не
русский: нос приплюснут, плоское лицо, желток в узковатых глазах. ѓосподи, с
кем он , свЯзалсЯ, этот метис! ‡а менЯ были сибирские реки, тайга, †игули и
астраханские плавни, за менЯ был Ђлтай, черт побери, —усоваЯ, Љама, медные
уральские горы. ‡а него были лишь молодость, несытаЯ литинститутскаЯ
молодость, а за менЯ орловский чернозем, ‘евернаЯ „вина, кишащаЯ сигами,
Џалех, Њстера и ”едоскино, за менЯ вЯтскаЯ игрушка и новосибирские
черносотенцы, ‹юберцы, Џетергоф и ’еплый ‘тан!
‘колько прошло времени с той поры, всЯ жизнь прошла, забылись старые
дружбы, забылась моЯ любовь к ѓелле, но Я до сих пор помню блаженную тЯжесть
удара, столкновение кулака с мордой хама. Љак много в жизни неоплаченных
счетов, как много безответных унижений, неотмщенных ударов, издевательств, и
какое счастье, когда ты можешь вколотить назад в тупую, вздорную, злую башку
извергае- мую ею мерзость. ‚едь этот гад был уверен в своей безнаказанности,
а как же -- их больше, они молоды, решительны, не знают табу приличий. Љогда
он упал, Я врезал ему каблуком в ребро. Њне потом говорили: лежачего не
бьют. —епуха! „остойного человека не надо бить ни стоЯчего, ни сидЯчего, ни
лежачего, а негодЯЯ -- круши во всех позициЯх. Џочитатели этого артиста
почему-то не восполь- зовались численным преимуществом...
‘ледующей жертвой вечерней был таинственный человек, которого принЯли
за дачного вора, теперь Я склонен думать, что если он и хотел украсть, то
разве что георгины. Њы приехали из Њосквы на машине переводчика ђомашина. Ћн
подвез нас к дому, уже посмерклось, мы ехали с зажженными фарами. Љогда
ђомашин переключил свет на ближний и отсеклись долгие сиреневые лучи, через
наш забор со стороны сада перемахнул какой-то мужчина и быстрыми шагами
направилсЯ к воротам поселка.
-- „ержи вора! -- заорал Я и выскочил из машины. —еловек перешел на
рысь без паники, даже с изЯществом.
-- ђомашин, гони вперед! -- крикнул Я и припустил за нарушителем.
‘транно, но он не убыстрил бега. џ нагнал его и ударил наотмашь по уху.
Ћн дернул головой и так же неспешно продолжал бежать. џ ударил его снова.
ќто был плотный, выше среднего роста человек лет тридцати пЯти, хорошо,
модно одетый. џ ударил еще и вдруг разом потерЯл охоту к продолжению. Ћн не
отвечал мне из моральной подавленности, что усугублЯлось страхом (совершенно
напрасным) перед сидЯщими в машине. Ђ он мог бы ответить, Я бил по тугой
плоти.
‚ первый и в последний раз, когда Я поднЯл руку на человека, мне стало
не по себе. џ оставил его в покое и вернулсЯ к машине. ђомашин накинулсЯ на
менЯ: как можно бить человека, который хотел подарить цветок любимой
девушке? ѓелла молчала, она тоже осуждала менЯ за поступок, враждебный
поэзии.
€х дружное осуждение -- визгливое со стороны ђомашина, прикрывавшего
трусость лицемерной добротой, молчаливое со стороны ѓеллы, ей и вообще
перестала импонировать моЯ воинственность, -- привело совсем к иному
результату, чем можно было ждать. ‚место того чтобы выкинуть из головы
чепуховое происшествие, Я снова прокатил его через себЯ и понЯл, что
поступил не по-русски. Ќа Ярмарке цыгана, еще только собравшегосЯ украсть
кобылу, бьют насмерть, несовершеннолетнему воришке отбивают почки, легкие,
печень, заупрЯмившуюсЯ на вздыме ломовую лошадь хлещут кнутом по глазам. џ
слишком долго носил отравленную Ядом жидовского мЯгкосердиЯ шкуру и потерЯл
категоричный настрой моих смиренных и беспощадных соплеменников. Ќадо взЯть
себЯ в руки...
‘лучай проверить свою решимость не заставил себЯ ждать. ‚ „оме кино
состоЯлась премьера фильма ‚италиЯ урпина "’акаЯ вот жизнь", в котором
ѓелла играла небольшую, но важную роль журналистки. ‘ этого блистательного
дебюта началось головокружительное восхождение этого необыкновенного
человека, равно талантливого во всех своих ипостасЯх: режиссера, писателЯ,
актера. € был то, наверное, последний день бедности урпина, он не мог даже
устроить положенного после премьеры банкета. Ќо чествование урпина все же
состоЯлось, об этом позаботились мы с ѓеллой.
‚ конце хорошего вечера поЯвилсЯ мой старый друг режиссер редель, он
приехал из ‹енинграда и остановилсЯ у нас. Ћн был в восторге от шурпинской
картины и взволнованно говорил ему об этом. ‚ышли мы вместе, Я был без
машины, и мы пошли на стоЯнку такси. ѓеллу пошатывало, урпин печатал шаг
по-солдатски, но был еще пьЯнее ее.
Ќа стоЯнке грудилась толпа, пытающаЯсЯ стать очередью, но, поскольку
она состоЯла в основном из киношников, порЯдок был невозможен. € все-таки
джентльменство не вовсе угасло в косматых душах -- при виде шатающейсЯ ѓеллы
толпа расступилась. ’акси как раз подъехало, Я распахнул дверцу, и ѓелла
рухнула на заднее сиденье. џ убрал ее ноги, чтобы сесть рЯдом, оставив
переднее место ределю. Ќо мы и оглЯнутьсЯ не успели, как рЯдом с шофером
плюхнулсЯ урпин.
-- ‚ас отвезти? -- спросил Я, прикидываЯ, как бы сдвинуть ѓеллу, чтобы
сзади поместилсЯ тучный редель.
-- Људа еще везти? -- слишком саркастично длЯ пьЯного спросил урпин.
-- …дем к вам.
-- Љ нам нельзЯ. ѓелле плохо. Џраздник кончилсЯ.
-- †иду можно, а мне нельзЯ? -- едко сказал дебютант о своем старшем
собрате.
-- Ќу вот, -- устало произнес редель, -- Я так и знал, что этим
кончитсЯ.
€ менЯ охватила тоска: вечно одно и то же. ЉакаЯ во всем этом
безнадега, невыносимаЯ, рвотнаЯ духота! …ще не будучи знаком с урпиным, Я
прочел его рассказы -- с подачи ѓеллы, -- написал ему восторженное письмо и
помог их напечатать. Њы устроили сегоднЯ ему праздник, наговорили столько
добрых слов (Я еще не знал в тот момент, что он куда комплекснее обслужен
нашей семьей), но вот подвернулась возможность -- и полезла смраднаЯ чернаЯ
пена.
џ взЯл его за ворот, под коленки и вынул из машины. "‘адись!" -- сказал
Я ределю. € тут, за какие-то мгновениЯ, во мне разыгралось сложное
драматическое действо. џ держал на руках маленькое, легкое тело притихшего и
будто враз постаревшего человечка, и это походило на "‘нЯтие с креста"
одного старого немецкого художника: человек, держащий тело •риста -- Я не
удосужилсЯ узнать, кто это, благочестивый ‘имон или апостол €оанн, --
выглЯдит растерЯн-ным, словно не знает, что ему делать с бесценной и
горестной ношей. џ тоже не знал, ибо в моем обостренном и сбитом алкоголем
сознании происходила стремительнаЯ смена образов: еврей истинный, которым Я
признавал себЯ некогда, требовал прислонить его бережно к стене, русский,
которым Я и тогда был, не знаЯ о том, хотел размозжить его об эту стену,
еврей, которого Я, воспитанный в долгом рабстве, тайно нес в себе и сейчас,
просил о пощаде, русский, каким Я грозил стать, толкал под руку размозжить
ределЯ, а сородича взЯть с собой и уложить в постель. € тут легкую тЯжесть
его тела Я почувствовал как бы через ощущение моей жены и все понЯл про него
и ѓеллу. € сразу исчезла гнуснаЯ муть, остались человек против человека. €
тот человек, который истинно был во мне, мог бы прикончить урпина, если б
не понЯл каким-то счастливым, освобождающим чувством, что уже не любит ѓеллу
страстью. ќто снЯло с души много тЯжелого, освободило от собственной вины и
обЯзанности играть в то, чего уж нет. џ с какой-то нежностью ощущал кошачий
вес урпина на своих руках. ’ут Я увидел испуганное лицо моего старшего
друга, режиссера „онского, что-то, видать, ухватившего в происходЯщем. ‚
молодости он играл в футбол -- вратарем, Я крикнул ему: "„ержите!" -- и
метнул тело урпина. Ћн поступил вполне профессионально: пружинно присев,
выбросив вперед согнутые в локтЯх руки, принЯл послание в гнездо между
лЯжками и грудобрюшной преградой.
џ сел в машину, и мы уехали.
‚ толпе на стоЯнке находилсЯ ‚алерий ‡илов, злой карлик. Ћн стал
распространЯть слухи, что Я избил пьЯного, беспомощного урпина. Ђ что же он
не вмешалсЯ, что же не вмешались многочисленные свидетели этой сцены?..
џ встретилсЯ с урпиным через много лет на заседании редколлегии
журнала "Ќаш сотрапезник", тогда еще честного и талантливого. ќто была
совсем другаЯ жизнь, из которой ушла ѓелла и многие другие, обременЯвшие мне
душу. ѓлавный редактор журнала „икулов представлЯл нам нового члена
редколлегии. урпин, знаменитый, вознесенный выше неба, трезвый как
стеклышко -- он бросил пить и сейчас добивал свой разрушенный организм
крепчайшим черным кофе, курением и бессонной работой, -- обходил всех нас, с
искусственным актерским радушием пожимаЯ руки. „ошло дело до менЯ.
-- Љалитин, -- неуверенным голосом произнес „икулов, видимо,
проинформированный ‡иловым о моем зверском поступке.
-- Ќе надо, -- улыбнулсЯ урпин своей прекрасной улыбкой. -- ќто мой
литературный крестный.
€ поскольку Я сидел, он наклонилсЯ и поцеловал менЯ в голову...

‚се вышеизложенное -- детский лепет перед боем с танком, который Я
провел примерно в то же времЯ на съемках фильма "Џредшественник" на
опаленной многими войнами можайской земле. џ приехал туда, как считалось,
длЯ работы. Џо обыкновению, бледное, но сейчас непривычно серьезное,
озабоченное лицо режиссера Љалмыкова подсказало мне, что в группе
неблагополучно. Њне уже надо было бы привыкнуть к неизбежности и
негибельности киноужасов: советское кино живет катастрофами, но Я, мгновенно
никнущий даже перед малыми бытовыми трудностЯми, расстроилсЯ и пожалел, что
приехал. Љиногруппа нашла себе странное прибежище, что-то вроде
монастырского подворьЯ. Џравда, монастырЯ тут не было, но небольшаЯ нарЯднаЯ
церковка с золотыми луковичками имелась, примыкаЯ к сараевидному зданию
странноприимного дома с высокими потолками, толстыми стенами, в которых
прорублены узенькие окошки. ‚озможно, тут когда-то был монастырь, от него
остались переоборудованные хозЯйственные постройки. ќто загадочное, давЯщее
помещение усугубило мое невеселое настроение.
-- Ќу, что тут у вас? -- спросил Я Љалмыкова, проходЯ следом за ним в
отведенный мне номер-келью.
-- Њатушка, -- мимо моего вопроса больным голосом сказал Љалмыков. --
‚ы не представлЯете, какое это чудо!
Љалмыков недавно начал делитьсЯ со мной гаремом, именуемым съемочной
группой и состоЯщим, за исключением второго режиссера и директора --
евнухов, сплошь из женщин. ‚ материальном плане Љалмыков был болезненно
скуп, но в сексуальном -- меценат. Ќезадолго до отъезда в экспедицию он
прислал мне на дом -- в мою одинокую минуту -- костюмершу с такой
сенсационной грудью, что в Ђмерике она была бы миллионершей, а здесь
радовалась бутылке водки с неприхотливой закуской и по-советски торопливому
объЯтию на незастланном шершавом диване. Џочему-то мы, не обремененные ни
делом, ни ответственностью, ни заботой о помещении денег или укрывании
доходов, ни поиском хоть какой-то выгоды, все времЯ спешим. Њожет, это идет
от ощущениЯ неподлинности нашей жизни и надежды, что настоЯщаЯ жизнь
притаилась где-то рЯдом, за углом.
‚ нашу первую и пока что единственную встречу ничто не мешало нам: ее
никто не ждал, и Я был соломенным вдовцом, но она вдруг панически
заторопилась, и Я, тоже охваченный бессмысленным нетерпением, не только не
удерживал ее, но принЯлсЯ лихорадочно помогать сборам, уминаЯ волшебные
холмы в изнемогающий от постоЯнного напрЯжениЯ лифчик. Њы расстались,
уговорившись встретитьсЯ в экспедиции. ‘обственно говорЯ, Я и ехал сюда "по
груди". Ђ Љалмыков сбивает менЯ с толка, предлагаЯ услуги собственной
матушки. ’акого цинизма Я не ожидал даже от него. € к тому же она старуха.
Ќо оказалось, Љалмыков неповинен в эдиповом комплексе навыворот. ђечь шла о
матушке -- жене здешнего свЯщенника. Ћн -- старый хрыч, развалина, а она
юнаЯ, прекраснаЯ, с огненными глазами и вечно рдеющими скулами. …сли уж
Љалмыков заговорил о женщине в столь возвышенном стиле вместо обычных
полублатных банальностей, значит, матушка была и впрЯмь чудо.
Љалмыкова всего трЯсло, ноздри его красиво раздувались, оттуда валил
сухой жар. Љ этому времени он уже дал волю сладострастию, предав
единственную -- как окажетсЯ -- за всю жизнь настоЯщую любовь,
очаровательную, нежную ‘оню. ‘ейчас он был охвачен неподдельным пылом и все
же в необъЯснимой щедрости отдавал свою мечту. Љак это по-русски!.. ‚от оно
то, что не понЯть умом, не измерить общим аршином. ‘колько таинственного
смирениЯ в этом жесте, какаЯ жертвенность! € сколько чисто русского
безобразиЯ: он же считает себЯ верующим, даже церковным человеком -- внук
сельского попа, но без малейшего колебаниЯ готов превратить храм в бардак.
—то-то жало менЯ в этой истории, но как русский Я не мог отказатьсЯ.
-- ‚еди менЯ, искуситель!
Џуть до матушки был таинствен, как до катакомбной церкви. Њы то
опускались в подземе-лье по изъеденным временем ступенЯм, то возносились в
глухие коридоры, то протискивались в сырые щели, чтобы оказатьсЯ в каменной
западне, но мой ‚ергилий с уверенностью шел вперед, неизменно находЯ лаз,
нужный поворот, и мы влеклись дальше сквозь завалы неразличимой в полутьме
рухлЯди, из прохода в проход, из клети в клеть, где воздуха не хватало на
глоток, и не понЯть было, как мы очутились в прохладной свежести деревЯнных
сеней и в пугающей близости увидели …е -- высокую, статную, с гордо
посаженной головой и матово-бледным лицом. Ћна стоЯла посреди комнаты и
смотрела в нашу сторону, но почему-то не видела нас. џ помню каждую черточку
ее благодатного облика, но памЯть не удержала, во что она была одета. Ћна
видитсЯ мне то в изумрудном штофном платье брюлловской красавицы, то в
строго черном, облегающем одеЯнии, как на матери "Ѓезутешного горЯ"
Љрамского, то в белом подвенечном, как на печальной невесте в "Ќеравном
браке". Ќаверное, она была в чем-то простом, скромном, вполне современном, а
на плечах шаль. Ќезаметно, без малейшего шелоха осыпалсЯ песок вечности,
времЯ в нас остановилось. џ уверен, что мой спутник разделЯл это чувство. Њы
даже не таились, но она нас не видела, поглощеннаЯ собственной
самоуглубленной жизнью. Ћна стоЯла неподвижно, вперив черный горЯщий взор в
какую-то бесконечно далекую цель, наделЯЯ прозрачностью пустоты все, что
оказывалось между нею и этой целью. ‚друг она резко повернулась, прошлась по
комнате, остановилась, закинув голову, поднЯла руки и положила их под
затылок, словно голова стала тЯжела ее шее. Њожет быть, все дело в том, что
мы жили в разных ритмах, мы выпали из времени, она же пребывала в обычных
временных координатах. ‚есьма вероЯтно, она сделала всего два-три быстрых
движениЯ, вполне безотчетных, какими человек, находЯщийсЯ в одиночестве,
предварЯет несложный целевой поступок. Ћна опустила руки и решительным шагом
покинула комнату.
-- Џошли, -- сказал Я Љалмыкову. -- ЌельзЯ разрушать.
-- —его разрушать? -- мгновенно спустившись с горних высей, насмешливо
спросил он. -- ‘емью?
-- Ќет, того, чего мы не знаем. …е ауру.
Љалмыков был обормот, ‘тенька ђазин, но с какой-то пищалкой в груди.
Ѓеспечно относЯсь к земному существованию, он побаивалсЯ запредельного.
‘колько раз слышал Я его непроизвольный, детски испуганный бормот: а чего Я
сделал? Ћн отзывалсЯ неслышному голосу, нездешнему укору. Љалмыков не знал,
что такое "аура" (Я -- тоже), но чувствовал, что это принадлежит тому рЯду,
который он старалсЯ не задевать, находЯ достаточно увлекательного в зримых,
земных очевидностЯх.
„ень завершилсЯ тусклой, проходной пьЯнкой. Ќочевье было мучительным.
Њне снились ужасные горные обвалы, Я задыхалсЯ, погибал, кричал и просыпалсЯ
как раз вовремЯ, чтобы впрЯмь не задохнутьсЯ под громоздом упавшей на менЯ
груди костюмерши. ‚се это было так ужасно после дневного видениЯ, что Я чуть
было не уехал на другой день в Њоскву. Ќо, конечно, не уехал, а отправилсЯ в
деревню на съемки.
Љалмыкову хотелось снЯть сцену, котораЯ давно уже тревожила его
творческое воображение, он не раз просил менЯ дописать ее, но Я так этого и
не сделал. Ќа каком-то съезде ‘талин рассказал о своей встрече с
колхозниками только что созданной артели. ’емнаЯ и воинственнаЯ баба, не
понимавшаЯ преимуществ коллективного труда, задрала подол и, выставив свое
непомерное женское естество, гаркнула: "‚от тебе твой колхоз!" ЏомнЯ о
ночном кошмаре, Я предложил Љалмыкову заменить "сад пыток и страстей" грудью
костюмерши, эффект будет еще сильней. Ќо Љалмыков, нутрЯной реалист, хотел
быть ближе к жизненной правде. Џосле долгих препирательств мы решили
поручить сцену хорошей и правдивой актрисе ‚аре ‚ладимировой. Ћна отнеслась
с пониманием к режиссерской задумке, но в реквизите не оказалось больших
крестьЯнских женских штанов, а на ‚аре были деликатные мосторговские
трусишки. "‡ритель в них не поверит!" -- горевал Љалмыков. џ вспомнил, что в
деревне бабы в страду вообще штанов не носЯт. Љалмыков приободрилсЯ, напрЯг
мысль, прикидываЯ эту сцену. "Ќет, не вижу, -- сказал он сокрушенно. --
Ќужна поэтапность. ‡адрала подол -- удар, сдернула штаны -- второй,
смертельный".
Ќо тут произошло два событиЯ, которые отвлекли ищущую мысль режиссера.
Џервое -- бухгалтерша привезла мне положенную авторскую зарплату за два
месЯца, в свЯзи с чем был объЯвлен банкет длЯ всей съемочной группы, и
деньги, не коснувшись моих рук, ушли к организаторам пиршества. ‚торое --
Љалмыкову подали танк. Њне предстоЯло оценить его водительское умение.
Ќикаких танков в моем сценарии не было в помине, но поЯвление мощной
"тридцатьчетвер-ки" менЯ не слишком удивило. ‘ таким же успехом мог
возникнуть паровоз, самолет, портальный кран, омулевый невод, водолаз в
скафандре, понтонный мост или кордебалет в пачках -- в зависимости от
пристрастий режиссера. Љалмыков по годам не мог участвовать в Ћтечественной
войне, в нем осталсЯ неизжитый мальчишеский героизм: обожал ножи, стрелковое
оружие, военные песни. Ќа "Њосфильме" находилсЯ в простое тЯжелый танк,
Љалмыков затребовал его к себе. ’анк прибыл и замер на краю вЯзкой пашни, а
танкист включилсЯ в напрЯженную жизнь группы с ежевечерним пьЯнством и
ухаживанием за красавицей гримершей. ќта молодаЯ женщина, избалованнаЯ
вниманием кинограндов, не хотела задержать ленивый взглЯд своих серо-голубых
с поволокой на скромной фигуре танкиста. Ћн страдал и завивал горе
веревочкой. Љалмыкова осенило: чтоб не ржавела даром военнаЯ техника,
научитьсЯ водить танк.
Ћн за неделю овладел этой не очень хитрой наукой -- водить танк куда
легче, чем машину, и с блеском продемонстрировал мне свое умение. Љ
сожалению, он перестаралсЯ и, заехав слишком далеко в набухшее дождевой
влагой поле, застрЯл. Џришлось уступить штурвал сержанту, а самому
возвращатьсЯ пешим ходом по колено в грЯзи.
ђадужное настроение режиссера было подпорчено, это обернулось Яркой
дракой между ним и директором картины в финале застольЯ. Ѓанкет проходил
посреди пустого скотного двора, заброшенного после очередной перестройки
громадного нищего колхоза, тут же разыгралась и битва.
‘провоцировав драку, Љалмыков вскоре спохватилсЯ и, будучи моложе и
сильнее своего противника, стремилсЯ не отлупить его, а утихомирить. Ќо
директор ‡ахаров с серебрЯным клапаном в пробитом пулей горле был
бесстрашным бойцом и, получив урон в начале схватки, Яростно пер на рожон.
Ћн разорвал в клочьЯ рубашку на Љалмыкове, и тот сбросил мешающие лохмотьЯ.
Џри полной луне, ставшей над опустевшим скотным двором (второй режиссер увел
группу за ворота потанцевать под баЯн, на котором играл влюбленный танкист),
шла эта полуантичнаЯ схватка, где Љалмыков с обнаженным, молочно светЯщимсЯ
торсом уклонЯлсЯ от ударов седовласого воина -- глубокие лицевые морщины
казались рассеками меча, а в горле звездой сверкала серебрЯнаЯ кнопка. ќто
было энергическое и на редкость пластичное зрелище, а недвижное тело пьЯного
осветителЯ посреди двора придавало ему величие боЯ над телом Џатрокла.
Ќаконец Љалмыкову удалось скрутить противника, повалить на землю и
придавить коленом.
-- Њожет, хватит? —то вы, шуток не понимаете? Џредлагаю разойтись.
-- ‹адно, -- прохрипел ‡ахаров из своей серебрЯной кнопки.
€ как-то без перехода мы опЯть оказались за столом: полуголый Љалмыков,
суровый ‡ахаров и всЯ остальнаЯ группа, мгновенно прекратившаЯ танцы, как
только услышала слабый звон бокалов. ’олько за воротами не столь душевно
подвижный танкист доигрывал "„унайские волны".
‡ахарова усадили возле менЯ. ќто было сделано не случайно. Љалмыков
наклонилсЯ к моему уху:
-- ‘кажите, что он здорово дралсЯ. …му будет приЯтно. Њне понравилось
его великодушие, и Я поздравил директора с победой.
-- Ќадоело терпеть хамство, -- небрежно бросил изрЯдно помЯтый
победитель.
џ провозгласил тост за его здоровье. ‚се выпили. Џосле чего довольно
странный тост предложил за менЯ второй режиссер:
-- ‘воим сценарием автор всем нам поставил пистон. ‚ыпьем за нашего
пистонного папу! ’ост был принЯт с энтузиазмом.
-- Ћй, как здорово сказано! -- воскликнула гримерша.
џ посмотрел в ее серо-голубые с поволокой и дал себе слово оправдать
высокое звание...
’о ли Я на какое-то времЯ отключилсЯ, то ли часть вечера ушла из
памЯти. џ снова помню себЯ уже за пустым грЯзным столом, луну выключили, и
двор погружен в темень, никого нет, менЯ бросили на произвол судьбы.
‘ледующаЯ ступень опамЯтованиЯ: Я обнаруживаю, что не брошен -- со мной
Љалмыков, гримерша и мой шофер. Ћстальные отправлены на квартиры, в том
числе бывшаЯ фаворитка. “мница Љалмыков догадалсЯ, что времЯ ‹авальер
кончилось, начинаетсЯ эпоха госпожи де Њонтеспан. Њы все не заметили, что
осталсЯ еще один человек, который вскоре дал о себе знать.
Њы тронулись в обратный путь. Љалмыков сидел рЯдом с шофером, мы с
милой сзади; опустив пушистые ресницы на серо-голубые с поволокой, она
дремала на моем плече. Ѓыла классическаЯ ситуациЯ длЯ кровавого дорожного
происшествиЯ: тЯжелый рассветный час после бессонной пьЯной ночи, усталый и
не очень крепкий к вину водитель, перебравшие, сонные, утратившие
бдительность пассажиры, плохаЯ дорога.
‘обственно, дороги вообще не было. оссе от колхозного угодьЯ, где мы
сеЯли неразумное, недоброе и невечное, почти до самого Њожайска было
перекрыто в свЯзи с ремонтом, который никогда не кончитсЯ и вроде бы даже не
начиналсЯ, и весь транспорт корЯчилсЯ на глинистой, будто гофрированной
полосе, тЯнущейсЯ между обочиной и опушкой леса, на ней было ни разъехатьсЯ,
ни развить скорости.
‚се, находЯщиесЯ в машине, как-то очень быстро сморились и задремали,
включаЯ водителЯ. Џервым очнулсЯ Я. “видел впереди показавшеесЯ оранжевым
небо -- этот дикий оттенок сообщили нежной розовости восхода мои
проспиртованные глаза, испытал знакомую всем пьЯницам ознобливую дрожь, от
которой не спрЯчешьсЯ, ибо она идет изнутри, попыталсЯ смочить наждачным
Языком пересохшую полость рта, ощутил что-то милое у левого плеча и в нем
возможность возрождениЯ, умилилсЯ круглому затылку Љалмыкова, прикорнувшего
на плече дремлющего шофера, и тут, словно пробки вылетели из ушей, Я услышал
грозный, настигающий рев тЯжелого мотора позади нашей машины.
џ оглЯнулсЯ и увидел в заднем стекле преследующий нас танк. ђассвет еще
не достиг запада, в бредовой полумгле танк, и без того большой, казалсЯ
громадным, как собор, и этот металли-ческий, иссинЯ-стальной -- такой тон
обрел сейчас защитный цвет -- собор неудержимо надвигалсЯ, чтобы раздавить
жалкую коробочку нашей машины, сжевать ее гусеницами со всей начинкой.
џ растолкал Љалмыкова, попутно помешав сну шофера. ‘ упорством
идиотического благодушиЯ Љалмыков, посмеива- Ясь, уверЯл, что нам ничего не
грозит: ‚асЯ-танкист -- чудный парень, телок, аккордеонист, золотаЯ душа.
-- Ћн раздавит нас! -- вдруг дико закричала гримерша.
Ћна глЯдела в заднее стекло, вытаращив от ужаса свои серо-голубые с
поволокой. …е крик отрезвил Љалмыкова, он мгновенно просчитал ситуацию и
понЯл, что дело пахнет керосином.
-- Џрибавь, -- нарочито небрежно бросил он водителю.
€спуганный Ѓатурин газанул. Ќас повело, колеса пробуксовывали на мокром
песке. Ћн справилсЯ с заносом, но прибавить скорость не удалось.
’анк приближалсЯ, он грохотал над ухом.
-- ‘пишь, твою мать! -- выдав свой страх, заорал Љалмыков. -- Џусти
менЯ за баранку!
-- Ќе надо пьЯнь в танк сажать, -- огрызнулсЯ Ѓатурин, Ћн был хороший,
опытный шофер, но на этой дороге . быстрее не поедешь. Љалмыков распахнул
дверцу, вывалилсЯ из машины, вскочил и кинулсЯ навстречу танку, размахиваЯ
крест-накрест руками. ’анк не остановилсЯ, и Љалмыков едва успел отскочите в
сторону. € тут у нас поЯвилсЯ шанс: справа к шоссе подходила бетонка, если
мы успеем свернуть, уйдем от танка.
Ќе успели. Ћн настиг нас сразу за поворотом, куда вписалсЯ с
пронзительным скрежетом, и ударил в зад машины. Њы взлетели на воздух.
‚округ было только небо, и мы унеслись в оранжевый отсвет золотого чертога
вечности. Њы не попали туда, не одолев земного притЯжениЯ. ’еперь повсюду
был зеленый ворс травы, и мы мЯгко врезались в болотистую топь. ќто нас и
спасло. —тобы выбратьсЯ наружу, мне пришлось перелезть через лежащую кулем
гримершу.
’анк стоЯл, вид у него был удовлетворенный. Љ нему, хромаЯ, приближалсЯ
Љалмыков. џ опередил его. Љогда Я взобралсЯ на гусеницу, крышка башни
приподнЯлась и показалась макушка, а там и ошалелое лицо танкиста.
Ќесколькими ударами Я вогнал его назад, но, успев ухватить за шиворот,
вытащил наружу и повторил обработку. Ќа этот раз Я его упустил, отвлеченный
криками Љалмыкова.
-- ќто мой человек, -- вопил режиссер. -- џ должен его кончить!
џ боЯлсЯ, что танкист больше не поЯвитсЯ, но он вынырнул, как будто
что-то выталкивало его оттуда. ќкзекуциЯ повторилась. Ћн успел оперетьсЯ о
край люка и выпростать верхнюю часть туловища. ќто дало ему некоторую
свободу, но сопротивлениЯ не получилось, Я был в лучшем положении и слишком
разъЯрен. Џрикрыв руками разбитое лицо, он снова провалилсЯ в нутро танка,
как в преисподнюю.
’ут только Я сообразил, что надо было выпустить его и продолжить
разборку на земле, ибо ничто не мешает ему сейчас повторить нападение и
додавить беспомощную маши-ну. Џравда, его целью были люди, а не техника.
Љалмыков казалсЯ встревоженным. Ћн тоже влез на танк, заглЯнул внутрь, долго
всматривалсЯ и вслушивалсЯ.
-- Џлачет, -- сказал успокоенно.
’анкист так и не показалсЯ, пока мы ждали проезжий грузовик, чтобы
вытащить машину. Џотери оказались не столь велики, как можно было ждать по
силе удара: перерублен ровно посредине задний бампер, там же вмЯтина,
погнуто крыло, поцарапана дверь. Њотор и ходоваЯ часть уцелели, мы
самостоЯтельно добрались до гостиницы, Я даже успел воспользоватьсЯ
последним усталым светом серо-голубых с поволокой.
Ђ наутро обнаружил, что потерЯл в бою часы. Ћни были на кожаном ремешке
и сорватьсЯ не могли, очевидно, Я перерезал ремешок об острый край люка.
џ так расстроилсЯ, что тут же собралсЯ в отъезд. Џоездка оказалась
слишком накладной: двухмесЯчнаЯ зарплата, часы "Ћмега", бампер, жестЯные
работы и моральное потрЯсение. Љалмыков был безутешен.
‚ечером он взЯл "козла" и поехал искать мои часы; то был рискованный
поступок, поскольку он обладал опытом вождениЯ лишь танка. ’ем не менее он
благополучно добралсЯ до места происшествиЯ, увидел развороченную землю,
траву, еще хранЯщую след машины, выщербины от гусеничных траков. Ћн завел
"козла" в кусты, чтобы не привлекать вниманиЯ дорожной инспекции, и занЯлсЯ
поисками. Ћшари-ваЯ засохшую грЯзь, он с ужасом услышал знакомый, слишком
хорошо знакомый, грохот приближающегосЯ танка. …го не было ни на съемочной
площадке, ни на можайской базе, но Љалмыков не тревожилсЯ, полагаЯ, что
танкист зализывает раны. ‘ейчас он сильно перетрусил: не иначе, танкист его
выследил, чтобы покарать за сводничество. Ќо откуда тот мог знать, что он
поедет искать часы? ‡начит, это звуковаЯ галлюцинациЯ, а Љалмыков, как уже
говорилось, терЯл всю свою смелость в близости потусто-ронних сил. ’ут он
почуЯл вонь солЯрки и немного успокоилсЯ -- слишком много реальности длЯ
видениЯ. Ќо береженого бог бережет, и он спрЯталсЯ в придорожных кустах.
’анк, огромный, горЯчий, вонький, подъехал к перекрестку, свернул
по-давешнему резко, со скрежетом и остановилсЯ. Љрышка люка откинулась,
вылез танкист с опухшим лицом, оглЯделсЯ и спрыгнул на землю. Ћн повел себЯ
точно так же, как Љалмыков, стал обшаривать землю вокруг танка, откидываЯ
сухие комьЯ грЯзи, разгребаЯ прах. € в какой-то миг острым звериным чутьем
уловил присутствие постороннего. Љалмыков, Явив не меньшую чуткость,
догадалсЯ о его угадке и вышел из укрытиЯ. Ћн боЯлсЯ танкиста, лишь пока тот
сжимал штурвал или был духом.
-- ‚ы что тут делаете? -- испуганно спросил танкист.
-- Ђ ты что тут делаешь? -- властным режиссерским голосом спросил
Љалмыков.
-- €щу фиксу, которую сшиб Џетр Њаркович.
-- Ђ Я ищу часы, которые потерЯл Џетр Њаркович.
“достоверившись во взаимной неопасности, режиссер и танкист продолжали
искать до наступлениЯ темноты и даже позже, под свет фар, но так ничего и не
нашли.
-- ’ы особо не переживай, -- обормот в Љалмыкове пожалел хулигана в
танкисте. -- Џетр Њаркович капать не будет.
џ и не капал, но скрыть происшествие не удалось. Ќе знаю, кто
протрепалсЯ: Љалмыков, гримерша или сам танкист по пьЯнке, но на "Њосфильм"
пришла "телега". ‘лавную "тридцать-четверку" отозвали в Њоскву. ’анкист
покинул базу, но далеко не уехал. ‚ первые две ночи слышалось отдаленное
рычание мотора, словно тигр вызывал самку, а затем горестные взвой
прекратились. Ќо в Њоскву танк не пришел, он пропал. ’е, кто читал "‚зЯтие
‚еликошумска" ‹еонида ‹еонова, помнЯт рейды нашего танка по тылам врага.
‡десь эта историЯ повторилась, только шуровал танк в собственном тылу, но
был так же дерзок и неуловим. Ђ уловить его пытались. Џосле неудач местных
властей из "Њосфильма" выступил конный полк. ќта привилегированнаЯ часть
предназначалась длЯ съемок, а кроме того, в ней комфортно отбывали
действительную дети и родственники видных кинематографистов, которых не
удалось почему-либо освободить от военной службы.
‚ойско повел однофамилец героЯ 1812 года старший лейтенант
ѓоленищев-Љутузов. Љомандующего привЯзали к седлу, поскольку за делами и
заботами многими -- он по-суворовски брал пробу из солдатского котла, а
также тех разносолов, которые присылали кавалергардам из дома, "Ђрагви" или
"“збекистана", -- не пренебрегал и солдатской чаркой. ѓоле-нищеву-Љутузову
предстоЯло обогатить военную науку новаторским боем кавалерии с танком, но
он никак не мог обнаружить противника в грустных подмосковных просторах.
Ћбезумевший танк металсЯ по можайской земле: сегоднЯ его видели возле
закусочной на Ѓородинском поле, завтра у новорузскои пельменной, целые сутки
он курсировал между лесным баром под ’учковом и рестораном станции „орохове;
он уже приближалсЯ к пивному ларьку в Ћдинцове и вдруг сделал резкий бросок
на запад, к "ѓолубому „унаю" ‚ереи. ‡десь его и взЯли хитрым маневром: пока
танкист пил свои боевые сто граммов под сардельку, спешившиесЯ конники
ѓоленищева-Љутузова отрезали его от танка, спрЯтанного за кухонной помойкой.
Џосле ожесточенного сопротивлениЯ сержанта скрутили и доставили в Њоскву.
’анк пригнали позже. ’анкист не попал под трибунал, ибо оказалсЯ внучатым
племЯнником домработницы режиссера €вана Џырьева. Ћ его дальнейшей судьбе
мне ничего не известно, а танк до сих пор ржавеет на машинном дворе студии.
Ћ часах "Ћмега". ЋказываетсЯ, Я зрЯ грешил на танковый люк. —асы снЯла
с менЯ, спЯщего, на памЯть, одарив поцелуем и прощальным взглЯдом
серо-голубых с поволокой, гримерша-изменница...

Ѓыли еще боевые эпизоды в моей практике, хотЯ и не столь Яркие, но мне
рукоприкладство порЯдком надоело. џ по душе не бойцовый человек, и, сколько
бы ни хорохорилсЯ, мне всегда жалко пострадавшего: даже дурака танкиста,
даже радиокомитетчика, обманутого скверной бабой (ее тоже жалко), не говорЯ
уже о романтическом дачном воре. Ѓыло и более существенное. џ понЯл, что в
драке побеждает не сильнейший, а более нахрапистый и внутренне защищенный.
ђезультат драки можно предсказать заранее. Њои вздорные соотечественники
легко заводЯтсЯ, но душонка дрожит боЯзнью последствий; кто меньше боитсЯ,
тот и возьмет верх. Ќаши жалкие советские разборки не имеют ничего общего с
мушкетерскими поединками: сила против силы, ловкость против ловкости,
храбрость против храбрости. ”изические расправы стали мне противны, да и сам
себе Я стал противен. ЊоЯ русификациЯ пошла по дурному пути, Я
оскотини-валсЯ на глазах. ‚ пору своей раздвоенности Я не был таким хамом,
во мне шла тонкаЯ душевнаЯ жизнь. Ќеужели Я длЯ того рвалсЯ в русские, чтобы
стать свиньей?
ЏротивоЯдием послужили рыбалка и охота, особенно последнЯЯ. џ очень
много писал о своей мещерской охоте и не стану повторЯтьсЯ. Љонечно, лучшей
порой мещерских зорек была деревенскаЯ охота с кострами на берегу озера, с
промозглыми ночевками в стоге сена, с неспешными, тихими разговорами в кругу
местных мужиков. ‚се опоганилось с созданием на ‚еликом охотничьей базы:
хлынул поток номенклатурных горлопанов, пьЯных, хвастливых, пошлых. Ћхота
превратилась в необЯзательное добавление к застолью. џ продолжал ездить туда
из привЯзанности к егерю Ђнатолию €вановичу, другу по старым охотам, и
мудреным подсвЯтьинским обитателЯм.
€ еще Я соприкасалсЯ с русской идеей, сам глубоко проникаЯсь ею, в
журнале "Ќаш сотрапезник", ставшем средоточием прекрасной прозы,
преимущественно деревенской. …го ждала печальнаЯ метаморфоза: в
восьмидесЯтых годах пшенично-лазоревый цвет сменилсЯ на густо-коричневый --
обычнаЯ судьба тех, кто слишком заласкивает национальную идею.
џ вошел в редколлегию "Ќашего сотрапезника" еще при даровитом и милом
Ѓорисе ‡убилове, здесь царила чистаЯ и сердечнаЯ атмосфера, но журнал не мог
обрести своего лица. ‡адуман он был как приют малой прозы, а по объему стоЯл
между тонким и толстым журналом. Ћбъемом лими- тировалсЯ отбор: приходилось
отказыватьсЯ от хороших вещей, если они не вмещались в малое пространство.
„ержать высокий уровень только на чистой новеллистике не удавалось,
приходилось хвататьсЯ за повести, но критерием служило не столько качество,
сколько "вмещаемость". ‚ результате "Ќаш сотрапезник" выглЯдел недоноском
толстого журнала.
‡убилов, не защищенный ни литературной группировкой, ни
покровительством руководителей ‘оюза писателей -- эти лепилы толстых сырых
кирпичей рассказов писать не уме ли, -- конечно, лишилсЯ редакторского
места. Ќазначили -- довольно неожиданно -- поэта …гора „икулова. Ћн был из
числа тогда еще полуподпольных квасных патриотов. Љосог-лавый лысый поэт, в
отличие от Ѓориса ‡убилова, не отличалсЯ ни дарованием, ни симпатичностью,
тем не менее в короткий срок вывел журнал в первачи. "Ќаш сотрапезник"
подравнЯли по объему с толстыми журналами, он получил возможность печатать
большие повести и даже романы с продолжением. Џриоритетом пользовалась
деревенскаЯ тематика. †урнал этот породило само времЯ. ђусскаЯ деревнЯ
погибала на глазах. €з всплеска боли по ней родилась великолепнаЯ проза
семидесЯтых, длЯ которой "Ќаш сотрапезник" стал родным домом. “мный и гибкий
редактор, „икулов не отказывалсЯ от хорошей прозы и на другие темы, что
избавлЯло журнал от зашоренности. € непременно в каждом номере было два-три
хороших рассказа.
‚ редакции царил истинно русский дух. "‡десь русский дух, здесь ђусью
пахнет" -- это о "Ќашем сотрапезнике", и дух этот был вполне материален.
Љак пленительно вонЯло на долгих наших редколлегиЯх, в конце которых
поЯвлЯлись бутерброды и, словно контрабандой, бутылка-другаЯ водки. ѓлавный
редактор как бы не замечал наших подстольных манипулЯций с бутылкой из
сочувствиЯ к приезжим членам редколлегии, сильно промерзшим в дороге.
Џодразумевалось, что они добирались до столицы из своих медвежьих углов --
‚ологды, Љурска, €ркутска -- на перекладных или на розвальнЯх по санному
пути, а не поездом или самолетом. ќти странники нуждались в угреве, даже
если ЯвлЯлись на редколлегию цветущим маем, теплым бабьим летом. Ѓедолаги
всегда казались замерзшими, красные носы сочились, они потирали руки и
охлопывали по-Ямщицки бока крест-накрест.
“ нас вонЯло грЯзными носками, немытым телом, селедкой, перегаром,
чем-то прелым, кислым, устоЯвшимсЯ, как плотный избЯной дух, который нельзЯ
вытравить, вывести, заглушить никакими способами. ‚ основе избЯного запаха
-- кислое тесто, такие растениЯ, как лук, паслен, капуста. ЋколевшаЯ под
полом крыса и стараЯ одежда вносЯт свою струю.
Ќаши корифеи отправлЯлись в Њоскву, напЯлив на себЯ все, что имелось в
доме: на подштанники -- лыжные штаны, а сверху брюки; так же многослойно был
укутан торс: нательнаЯ рубашка, шерстЯнаЯ и верхнЯЯ, какой-нибудь свитерок,
на все это натЯгивалсЯ пиджак, который топорщилсЯ, не застегивалсЯ и так жал
в проймах, что руки становились ластами; не менее заботливо утеплены ноги:
портЯнки, носки домашней вЯзки, тонкие носки, обухоженные таким образом
ступни вколачивались либо в бурки, либо в войлочные ботики, реже в
шнурованные ботинки с калошами. Њать говорила, что на бедных людЯх всегда
много надето. Ћтчасти из-за холода, отчасти из желаниЯ придать себе хоть
какой-то вид. Њои друзьЯ по редколлегии не были так уж бедны, чтобы не
укрытьсЯ от стужи более цивилизованным способом, и в изобилии их одежд не
проглЯдывало франтовство, причина была в дикости, в полном отсутствии
бытовой культуры.
ђаспадов называл менЯ "барин", не вкладываЯ в это чего-либо
осудительного, но в других Я замечал открытое недоброжелательство.
ѓлавнаЯ причина нелюбви: фильм "Џредшественник" по моему сценарию. ’ак
уж получилось, что первое правдивое произведение о деревне, вызвавшее бурный
резонанс, поЯвилось не в литературе, а в кино. ”ильм сильно пострадал от
идеологических крутохватов: около четверти картины было вырезано, убраны
острые реплики и целые диалоги, переснЯт финал, и все равно успех фильма был
воистину народен. ќтого не могли простить мне деревенщики, чье правдивое,
горестное слово, чей плач о деревне уже зазвучали, но еще не были услышаны.
ќто придет несколько позже. €м было и досадно, и больно, что поток
бессовестной лжи о деревне остановили не они своими тихими песнЯми, а
городские люди, не имевшие, по их мнению, никакого отношениЯ к деревне. Ћни
отказывали в праве говорить о деревне равно мне и сибирЯку “льЯнову, и внуку
сельского попа Љалмыкову.
Ќа вопросы интервьюеров всех мастей, когда и как вышел Я на сельскую
тему, Я отвечал, что очень давно -- восьмилетним; Я жил в деревне Ђкуловке,
у ‚ероникой старшей сестры ‘аши, и видел, как раскулачивали прекрасную
трудовую семью, котораЯ только выбивалась в средний достаток. ’ой страшной
ночью, под голошенье баб, рев скотины, матерную брань мужиков, стеснЯвшихсЯ
чинить насилие над своими соседЯми. ‚от когда крестьЯнскаЯ боль стала и моей
болью.
џ как-то умудрЯлсЯ вычленить злобу на "Џредшественника" из отношениЯ к
себе, которое считал добрым хотЯ бы в силу нашего союзничества, участиЯ в
едином деле. €скренне восхи-щаЯсь их литературой, твердостью жизненной
позиции, даже внешней непрезентабельностью, в которой виделось презрение к
материальным благам жизни, Я любил их так же восторженно и преданно, как
‚овку-ЉовбоЯ, ћрку ‹укина, братьев-воров Ђрхаровых и прочих героев моего
раннего детства. џ полагал, что и они видЯт во мне хотЯ бы... дальнего
родственника. ’о было глубокое заблуждение, и открыл мне глаза не злобный
‡илов или двуликий ђогов, а человек, в чьем добром отношении Я не
сомневалсЯ.
Џомню тот вечер во всех подробностЯх. Њы встретились после редколлегии
в –„‹, взЯли столик и запретили официанткам подсаживать к нам настырных
друзей, не ждущих приглашениЯ.
Ћтчего случаютсЯ провалы странной тишины, успокоениЯ, умиротворениЯ
даже в самых бурных и шумных структурах: ресторанах, бардаках, парламентах?
“сталость, перебор страстей, какое-то особенно бурное действо накануне,
выжавшее людей, как лимон, расположение планет, укрощающее или парализующее
воздействие космоса, игры антимиров -- не знаю, но набитый, пусть не битком,
„убовый зал был тих, задумчив, созерцателен: каждый сосредоточен на самом
себе, никто не моталсЯ по залу, не подсаживалсЯ к чужим столикам, не просил
взаймы, не орал, не скандалил, и подавальщицы не терлись возле любимых
посетителей в надежде -- не тщетной, -- что те полезут под юбку, шлепнут по
заду и поднесут рюмочку. Ћ мгновении тишины говорЯт: тихий ангел пролетел. Ђ
тут тихий ангел парил под дымными сводами, и –„‹ напоминал налитую доверху
чашу, которую несет без малого шелоха на вытЯнутых руках небожитель. ’их,
молчалив, сумрачен был и мой собутыльник.
-- —то с тобой? -- спросил Я после третьей молчаливой рюмки.
-- Њожаев, -- проговорил он с усилием. -- ЏредставлЯешь, Я не знал, что
такое давление. Ђ врач говорит: гипертонический криз.
-- ‚ыпей, и все пройдет.
-- Ђ Я что делаю?
ђазговор происходил в дни, когда деревенскаЯ литература праздновала
свой лучший праздник, авторы "Ќашего сотрапезника", кроме, разумеетсЯ, менЯ,
были награждены, увенчаны всеми существующими лаврами, гордую стаю победно
вели два вожака: Ђстафьев и ђаспутин. Ќо именно в эту пору наивысшего
преуспеЯниЯ выЯснилось, что их крЯжистость, независимость духа, землЯнаЯ
силушка -- не более чем личина, все оказались невероЯтно чувствительны,
ранимы, нетерпимы даже к самой слабой критике. €х и не трогали, пока за дело
не взЯлсЯ тоже деревенщик Њожаев, почему-то оставленный на обочине славы.
Ћн, кстати, не был автором "Ќашего сотрапезника". €з зависти к избЯным
сомученикам, так хорошо нажившимсЯ на своих муках, он пошел на них войной. ‚
первой большой статье, опубликованной "‹итературной газетой", удар пришелсЯ
по …вгению Ќосову и поверг того в длительный запой. Њожаев поступил очень
хитро и неожиданно: не касаЯсь художественной стороны дела, он убедительно
доказал, что Ќосов ни черта не смыслит в сельском хозЯйстве. ЋказываетсЯ,
курский соловей фальшивит, когда касаетсЯ в песне крестьЯнской страды. ЊенЯ
это не удивило, Ќосов не настоЯщий мужик, он художник-график, в войну --
солдат, после войны -- писатель. Љстати, любой писатель все знает
приблизительно, по памЯти детства, понаслышке, по летучим наездам; если же
он захочет узнать что-то досконально, глубоко и профессионально, то не
сможет писать, времени не останетсЯ. „а ведь писание не фиксациЯ жизненных
Явлений, а переживание их. € с переживанием деревенских забот у Ќосова все в
порЯдке, и так ли уж важно, если он что напутал с глубинной запашкой или
навозом-сыпцом. Љстати, все деревенщики давно обжились в городах, столь ими
презираемых, а в деревню заглЯдывали на свадьбу, крестины или похороны
родственников.
‘ейчас стало известно, что Њожаев готовит второй Ќикто толком не знал,
по кому именно этот удар придетсЯ но певцы деревни заметались, затосковали,
обнаружили у себЯ загадочное кровЯное давление, да еще подскочившее ‚от
ужас!.. ‚чера еще небо было в алмазах, а сегоднЯ?..
ѓипертоник нарушил молчание после пЯтой рюмки. Bсе дерьмо, нет ни
людей, ни литературы, торжествуют бездарность, конформизм, кругом интриги,
заговоры, надо скорее бежать из этой клоаки, сиречь Њосквы.
џ молчал, даваЯ ему выговоритьсЯ. ‚се более мрачнеЯ, он сказал, что
никому нельзЯ верить, кругом вранье и обман. "‚от и ты тоже... Ћ тебе
говорЯт, что ты жид".
Ќациональный вопрос никогда не возникал между нами. џ думал, что его
вполне устраивает мой официальный статус и то, что в моем поведении нет
ничего, этот статус опровергающего. „а и вообще мне в голову не приходило,
что черносотенные мотивы могут быть ему близки.
Ќенавистное слово в его устах ошеломило менЯ. Џрока-тились через душу
двор в ЂрмЯнском переулке, Ђгапеша с его советами "отмыливать в Ѓердич", всЯ
стараЯ, полузабы-гаЯ духота заложила грудь. ѓосподи, воистину все течет, но
ничего не изменЯетсЯ.
Ђ почему он об этом заговорил? …го собираютсЯ долбануть в газете, при
его репутации это ровным счетом ничего не значит. џ -- битый-перебитый, не
защищенный ни журналом, ни соратниками, плюю на подобные разносы, а ему-то
что? "Ќаш сотрапезник" или "‹итературнаЯ ђоссиЯ" отбрешутсЯ за него,
оскорбЯт ответно Њожаева, и весь сказ. Ќо этот крепыш, забалованный и
тонкокожий, морально развалилсЯ, едва противник занес руку. Њожаева в
еврействе никак не заподозришь, да и вообще он свой, не узнавший своих, а
душе нужен супостат, "истинный" виновник нападениЯ, прочный объект
ненависти. Ќе иначе, тут заговор, Њожаев -- игрушка в руках исконных врагов
русского народа, подлинно русской литературы.
“ него стало темное и далекое лицо. Ћно вскоре отойдет, высветитсЯ,
вернет привычные краски и выражение, но ”раза, брошеннаЯ им, и скрытаЯ
работа подсознаниЯ, ее породившаЯ, -- не случайность, а проговор уже
начавшегосЯ в нем процесса, который через годы и годы приведет его в
черносотенный стан. Ћн быстро одумаетсЯ, очувствуетсЯ и порвет с
новоЯвлен-ным союзом Њихаила Ђрхангела -- ранним детищем едва начавшейсЯ
демократической перестройки. ‚се первые Яйца, снесенные российским
обновлением, которое до поры само не ведало своей разрушительной силы, были
сплошь тухлые, из них вылупились антисемитизм, национализм, общество
"ЏамЯть" и ЯраЯ сталинистка Ќина Ђндреева. ќто были сильные, жилистые, сразу
взрослые и задиристые цыплаки; последующий помет, в котором были свобода
слова, выборы взамен голосованиЯ, многопартийность и другие бледные копии
западных свобод, оказалсЯ хилым, слабосильным, маложизнеспособным...
‚скоре Я ушел из "Ќашего сотрапезника". „икулов, перестал считатьсЯ с
мнением членов редколлегии и дажеи формально привлекать нас к формированию
журнального портфелЯ. Ќи с кем не посоветовавшись, кроме тех лиц, которые
начали глубоко вникать в дела журнала, не будучи с ним формально свЯзанными
(они и определЯт дальнейшее его коммуно-фашистское лицо), он напечатал в
нескольких номерах толстый бездарный и откровенно юдофобский роман. Њне этот
роман на ознакомление не давали, а когда он поЯвилсЯ, Я его читать не стал,
как и все другие писаниЯ советского „юма. Ќо стали приходить читательские
письма: "Њы считали ‚ас порЯдочным человеком, как ‚ы могли напечатать такую
мерзость?" —итатели наивно считали, что член редколлегии обладает решающими
правами в журнале. џ оставил "Ќаш сотрапезник" тихо, без шума, сославшись на
свою загруженность в кино. Љонечно, это не могло никого обмануть, прежде
всего такого проницательного человека, как „икулов, и Я был отпущен "без
мундира", то есть без полагающейсЯ в таких случаЯх благодарности. ќто менЯ
не волновало, Я сам был благодарен журналу за годы работы в нем, за то, что
Я варилсЯ в сытных и духовитых щах тогдашней деревенской прозы, за общение с
интересными людьми, за умные и проникно-венные речи, которые звучали на
редколлегиЯх, за новый душевный опыт. € Я не хотел осложнЯть жизнь журналу,
который уже попал под прицел недружественных сил. ‹юди проницательные
отчетливо видели, куда ведет выбранный журналом прЯмой курс...

’еперь о главном обстоЯтельстве, перевернувшем всю мою душевную жизнь.
‘лишком долго шел до менЯ голос настоЯщего отца. џ не собиралсЯ трезвонить о
своем открытии, размахивать его письмом, как патентом на равноправие, да это
и не было заверенным в домоуправлении и тем обретшим официальную
непреложность документом (вроде той справки о порЯдочности, которую носит в
наплечной сумке один итальЯнский журналист-проходимец). Њне необходимо было
длЯ самого себЯ подтверждение, без которого Љирилл Ђлександрович оставалсЯ
чем-то вроде рабочей предпосылки.
Њожет показатьсЯ странным, но когда окончательно отпало то, что было
кошмаром всей моей жизни, Я начал как-то глухо сопротивлЯтьсЯ столь
желанному дару. ЊатериализовавшийсЯ виновник (воистину виновник) моего
поЯвлениЯ на свет -- Я и сейчас избегаю называть отцом обмолвившегосЯ мною
незнакомца -- оказалсЯ третьим лишним. Ѓыли Њара и отчим, которых -- каждого
по-своему -- Я любил. Ќо отчим менЯ не беспокоил, его статус осталсЯ без
изменениЯ, а как быть с Њарой, которого Я в глубине души и вопреки всему
считал своим отцом? Ћчень трудно объЯснить двойственность моего отношениЯ к
нашей семейной ситуации. Ћбрести свою национальность значило длЯ менЯ
потерЯть Њару как отца. Ќе знаю, выжили бы мы с матерью, если б не он. џ
обЯзан ему жизнью в силу его сознательного великодушного решениЯ, а не по
физиологическому разгильдЯйству. € он опЯть спас нас с мамой, когда посадили
отчима и мы остались без хлеба и друзей. Ќаверное, все эти рассуждениЯ
излишни, Я любил его не из благодарности. ‹юбил и сейчас люблю.
‘тало Ясным, почему мать с такой неохотой, натужностью приближала менЯ
к правде моего рождениЯ. …й виделось в этом предательство Њары. Ќа последнее
и окончательное предательство она так и не решилась, но и уничтожить письмо
не могла, не считаЯ себЯ вправе решать мою судьбу за менЯ. Ћна предоставила
мне самому разобратьсЯ в этой тонкой материи, когда ее уже не будет. ‡начит,
она не была уверена в качестве моего нравственного чувства.
џ не испытывал ни малейшего подъема, ничего похожего на то буйство
чувств, которое владело мною прежде -- при первооткрытии. џ был в смуте,
самое отчетливое ощущение -- убыток любви к трудовому крестьЯнству, за
которое отдал жизнь Љирилл Ђлександрович. ђасстрелЯли и утопили его те же
мужички, тот человек с ружьем, который делал революцию. € когда Я думал о
бездарной судьбе прекрасно-душного студента, в густом тумане возникал и -- с
расцеживанием марева -- насыщалсЯ веществом жизни и красками всадник --
генерал-лейтенант „альберг, бунташных дел усмиритель. Ќе дожил он до
окаЯнных дней и оставил ђоссию беззащитной...
Џрилив русскости неизменно ожесточал менЯ, только теперь это стало куда
серьезней, не изливаЯсь в мальчишес-кое рукоприкладство. ‚о мне происходил
душевный переворот.
Љак ночь обнажает мироздание, скрытое за голубой завесой днЯ, так
восемьдесЯт пЯтый год сдернул "ткань благодатную покрова" с нашей страны,
народа, общества, с каждого отдельного человека. Ћбнажилась истиннаЯ
сущность власти, институций, всего нашего тщательно замаски-рованного бытиЯ.
€з-под всеразъедающей фальши стали проступать под-линность,
всамделишность обстоЯтельств и лиц. Ѓыло немало открытий, самое удивительное
то, что русский народ -- фикциЯ, его не существует. ќто особенно Ясно стало,
когда на останках рухнувшей коммунистической империи возникли
самостоЯтельные республики и высветились задавленные народы: украинцы,
казахи, грузины, азербайджанцы, армЯне, татары и прочие, не видно и не
слышно лишь русского народа, ибо он не определил себЯ ни целью -- пусть
ошибочной, ни замахом -- хоть на что-то, ни объединЯющим чувством, …сть
население, жители, а народа нет.
‘оциальный пейзаж страны уже не оживлен многомилли-нным крестьЯнством.
‘еЯтели и хранители попрЯтались, как тараканы, в какие-то таинственные щели.
Ђ от их лица витийствуют никем не уполномоченные хитрые и нахрапис-тые
горлопаны (преимущественно колхозной ориентации); сельские жители ни в чем
не участвуют, ничего не хотЯт и по-прежнему ничего не делают: хлеб, картошку
и капусту все гак же убирают силами армии, студенчества и других посланцев
города. „аже на экране телевидениЯ не мелькнет трудовое крестьЯнское лицо.
€зредка показывают каких-то замшелых дедов или изморщиненных пйрок,
прекративших трудовую деЯтельность еще в прошлом веке, в их маразматичес-ком
шамканье -- предсказаниЯ конца света, как будто он когда-то начиналсЯ в
ђоссии, от огненного змеЯ и тому подобнаЯ тарабарщина. Ђ Я-то думал, что с
отменой социалистического крепостного права колхозники кинутсЯ врассыпную --
по своим дворам и личным наделам, но двинулось лишь жалкое меньшинство. €х
потуги беспощадно гасЯтсЯ верной колхозам пьЯнью и бездельниками. ‘ельское
население живет вне политики, вне истории, вне дискуссии о будущем, вне
надежд, не участвует в выборах, референдумах. Ќа устах его печать.
…сть еще рабочие, но их так же неприметно. Ђктивность -- и немалую --
проЯвлЯют лишь шахтеры, словно всЯ страна -- сплошнаЯ угольнаЯ шахта, но их
добрый пример не вдохновлЯет остальной пролетариат, пребывающий в
летаргическом сне.
Ќу, а где самый многочисленный слой населениЯ -- городской обыватель:
инженеры, техники, служащие, работники торговли, транспорта, почты и
телеграфа, пенсионеры, те скромные и необходимые люди, которых ‘талин
ласково-убийственно окрестил винтиками? Ћт забитости и невериЯ в лучшее они
тоже самоустранились, выпали из общественной жизни: достают еду, ходЯт на
службу или в парк, торчат у говорливых деревЯнных Ящиков, злобствуют на всех
и всЯ, не проЯвлЯЯ никакой гражданской активности.
…сть еще студенты, школьники. ‚месте с лучшей части рабочей и служащей
молодежи они в решительную минуту делегируют сколько-то тысЯч человек (в
Њоскве до тридцати, даже более) и помогают отстоЯть надежду на демократию а
если быть определеннее, не пустить фашизм. —есть им и хвала, у них
прекрасные, легкие и гибельные лица. ‚ их крови на московской мостовой --
единственный залог спасет ђоссии. Ќо их слишком мало, этих светлых и чистых,
чтобы считатьсЯ народом.
џ ничего не говорю об армии и милиции: слегка поколебав-шись во времЯ
октЯбрьских событий, они выполнили свой долг на высшем профессиональном
уровне. Ќо они не народ. Љогда тележурналист спрашивал,что ими двигало в те
решающие минуты, одни отмалчивались, другие иронично улыбались третьи
говорили: верность приказу или верность командиру. ќтого достаточно длЯ
солдата, но мало длЯ гражданина Ђмериканец вспомнил бы о своем
звездно-полосатом флаге Ќаш солдат делегировал гражданское чувство, долг и
прово командиру. Њирное же население либо вовсе самоустранилось либо
равнодушно сдало свои полномочиЯ трибунам-добровольцам, преследующим лишь
собственные корыстные цели власть и обогащение.
Ќо ведь есть и весьма активнаЯ часть населениЯ,та котораЯ устраивала
многочисленные митинги и демонстра-ции, превращала Ћстанкинскую площадь в
гигантский сортир, штурмовала телевидение и мэрию, оборонЯла Ѓелый дом со
всей его коммуно-фашистской начинкой. ќто антинарод, фашиствующие и
откровенные национал-социалисты они держали над головой символы -- серп и
молот и свастика, портреты ‹енина, ‘талина и ѓитлера; одни из них хотЯт
генсека, другие -- монарха, третьи -- генерала диктатора, но всех троих -- в
охотнорЯдском исполнении.
€х фюреры претендуют говорить от лица народа, но идущие за ними пока
что не так многочисленны, чтобы считатьсЯ народом или хотЯ бы частью его,
это люмпены, бомжи, пьЯнь, наркоманы, городские отбросы, которые по свистку
поЯвлЯютсЯ и по свистку разбегаютсЯ по смрадным укрытиЯм, что подтвердили
октЯбрьские дни. ЉорЯвые руки жадно потЯнулись за оружием, в затуманенных
мозгах нет сдерживающих центров, а в косматых сердцах -- жалости. џ не очень
верю в национальный характер. ЏостоЯнные эпитеты, определЯющие суть
француза, англичанина, немца, испанца, Японца, -- просто пошлость. Ќа крутых
поворотах истории -- революции, большие войны -- флегматичные англичане,
легкомысленные французы, импульсивные италь-Янцы, добродушные голландцы
ведут себЯ одинаково, и все привычные эпитеты съеживаютсЯ перед одним:
кровожадный. ‚ русских удивлЯет сплав расслабленной доброты с крайней
жестокостью, причем переход от одного к другому молниеносен. Ќо в известной
степени это относитсЯ и к испанцам, и к Японцам.
€ все же есть одно общее свойство, которое превращает население ђоссии
в некое целое, Я не произношу слова "народ", ибо, повторЯю, народ без
демократии -- чернь. ќто свойство -- антисемитизм. ’олько не надо говорить:
позвольте, а такой-то?! ќто ничего не означает, кроме того, что такой-то по
причинам, не ведомым ему самому, не антисемит. …сть негры альбиносы, в
Ђмерике они встречаютсЯ сплошь да рЯдом, но это не отменЯет того факта, что
негр черен, ‘лучаютсЯ волки, настолько привыкающие к человеку, что едЯт из
его рук, но остаетсЯ справед-ливым утверждение, что волки не поддаютсЯ ни
приручению, ни дрессировке. Ђнтисемитизму не препЯтствует ни высокий
интеллектуальный, духовный и душевный уровень -- антисемитами были
„остоевский, —ехов, ‡. ѓиппиус, ни искреннее отвращение к черносотенцам,
погромам и слову "жид", такому же короткому и общеупотребительному, как
самое любимое слово русского народа.
„ва заветных трехбуквенных слова да боевой клич, нечто вроде "Љирие
элейсон!" -- родимое "... твою мать!" -- объединЯют разбросанное по
огромному пространству население в целостность, единственную в мире, котораЯ
может считатьсЯ народом. ’аким образом, мы приходим к выводу, прЯмо
противоположному тому, с чего начались наши рассуждениЯ.
€ скажу прЯмо, народ, к которому Я принадлежу, мне не нравитсЯ. Ќе по
душе мне тупой, непоколебимый в своей бессмысленной ненависти охотнорЯдец.
Љак с ним непродышно и безнадежно! ‘ него, как с гусЯ вода, стекли все ужасы
века: кроваваЯ война, печи гитлеровских лагерей, Ѓабий џр и варшавское
гетто, Љолыма и ‚оркута и... стоп, надоело брызгать слюной, всем и так
хорошо известны грЯзь и кровь гитлеризма и сталинщины. Ќо вот разрЯдилась
мгла, "встала младаЯ с перстами пурпурными ќос", продрал очи народ после
тЯжелого похмельного сна, потЯнулсЯ и... начал расчищать поле длЯ
строительства другой, разумной, опрЯтной, достаточной жизни -- ничуть не
бывало, -- потЯнулсЯ богатырь и кинулсЯ добивать евреев. Ђ надо бы,
перекрестЯсь, признатьсЯ в соучастии в великом преступлении и покаЯтьсЯ
перед всем миром. Ќо он же вечно безвинен, мой народ, младенчик-убийца. Ђ
виноватые -- вот они. Ќа свет извлекаетсЯ старое, дореволюционное, давно
иступившеесЯ, проржавевшее -- да иного нету! -- оружие: жандармскаЯ липа --
протоколы сионских мудрецов, мировой жидо-масонский заговор, ритуальные
убийства... ‚се это было, было, но не прошло. —ерносотенец-охотнорЯдец
поднимаетсЯ во весь свой исполинский рост. ’от, что возник в конце
сороковых-начале пЯтидесЯтых, был карликом в сравнении с ним.
Џослеперестроечный антисемитизм взЯл на вооружение весь тухлый бред из
своих затхлых закромов: давно разоблаченные фальшивки, поддельные документы,
лжесвидетельства, -- ничем не брезгуЯ, ничего не стеснЯЯсь, ибо все это не
очень-то и нужно. €стиннаЯ вера не требует доказательств. Ђ что может быть
истиннее, чище и незыблемее веры антисемита: все зло от евреев. „аже
непонЯтно, зачем черносотенцам понадобились такие крупные теоретики погрома,
как апаревич и иже с ним. Ѓыть может, длЯ солидности, длЯ западных идиотов,
чтобы те поверили в глубокие, научно обоснованные корни примитивной
зоологической ненависти и страсти к душегубству.
‚озникнув как государство и народ на берегу „непра, под ласковым
солнцем Љиева, „ревнЯЯ ђусь удивительно быстро взамен самопознаниЯ и
самоуглублениЯ, плодотворной разработки собственных духовных и физических
ресурсов стала заритьсЯ на окружающие земли, обуЯннаЯ страстью к расширению.
€ стала московской ђусью, еще более загребистой. ‚едь расширЯтьсЯ,
захватываЯ то, что тебе не принадлежит, куда веселее, вольготнее и слаще,
нежели достигать преуспеЯниЯ на ограниченном материале собственных
возможностей.
“йдЯ от места своего рождениЯ и пересидев татарское нашествие, ђусь с
освеженной силой ринулась во все стороны света, но мощнее всего на восток,
покорЯЯ, истреблЯЯ, развращаЯ другие народы, дорвалась до океана и сменила
направление главного удара: бросок на юг, в "рынь-пески" и Љавказские горы.
Њенее удачным было продвижение на запад, но и тут достигнуты немалые успехи:
ђоссиЯ присоединила ”инлЯндию, Џрибалтику, вторглась в сердце Џольши.
‡а всеми этими делами почти забыли о первородине, но потом вспомнили,
пристегнули к стремени и нарекли Њалороссией, или “краиной, то бишь малой
окраиной великой ђуси. € стали великороссами, сами так себЯ назвав. ‡аодно
обзавелись предками -- славЯнами, исконными обитателЯми тех земель, где
зачалась ђусь. Ќикаких славЯн в помине не было, а были словеньские племена,
пришедшие из –ентральной …вропы. ЏатриотическаЯ смекалка двух братьев
духовного званиЯ, живших в семнадцатом веке, буква "о" в заветном слове была
заменена на "а" ("он" на "аз"), так возникли первожители бескрайних
пространств будущей ђуси славЯне, а засим великаЯ троица: славЯне, слава,
православие...
’рудно любить тех, кого ты подчинил мечом и пулей, обездолил, ограбил.
Ќе приходитсЯ ждать и любви от них, надо все времЯ быть начеку ("Ќе спи,
казак..."), во всеоружии, в не отпускающем напрЯжении. Ћттого и приучились
русские видеть в каждом иноземце врага, непримиримого, хитрого, подлого.
"‡лой чечен ползет на берег, точит свой кинжал". Ђ почему этот берег
оказалсЯ так далек от славЯнских полей и лугов и так близок к чеченским
горам? € как вознегодовали москвичи, когда чечен приполз на берег
Њосквы-реки!
Џри таком отношении к инородцам легко представить себе гнев, Ярость,
недоумение, растерЯнность великороссов, когда они обнаружили, что инороднаЯ
нечисть пробралась в их собственный дом, пока они помогали другим народам
избавитьсЯ от своей независимости. Ѓез выстрелов и крови, со скрипочкой, с
коробом разного товара, да и с водочкой в шинке -- будто своих кабаков,
трактиров, кружал, пивных не хватало, -- с аршином портного, "козьей ножкой"
зубодера прокралсЯ супостат. ќто мирное и поначалу малочисленное нашествие
ничем не грозило, скорее помогало бытовому комфорту коренного населениЯ, но
разве думает о выгоде русский человек! ќти вкрадчивые длинноносые и картавые
пришельцы распЯли нашего... нет, ихнего... нет, нашего-ихнего •риста и, мало
того, не могут произнести слово "кукуруза", и нельзЯ их ни завоевать, ни
покорить мирным путем, ибо нет у них своей земли, своего угла, тогда
остаетсЯ одно: гаркнуть во всю могучую великоросскую глотку: "Ђту его!" €
гаркнули... Ђ он все лезет, и черта оседлости ему не указ. Ђ как пала
корона, то и вовсе никакой жизни не стало.
’Яжело обидели евреи ђоссию, да только ли они? Ђ неблагодарнаЯ окраина,
•охландиЯ, забыла, кто ее от лЯхов спас? Љто в тридцатые годы помог голодом
повальным извести под корень кулака, а с ним и еще несколько миллионов
несознательного крестьЯнства? Њощный удар по идиотизму деревенской жизни
поддержали химики и мелиораторы, прикончившие чернозем. Ќа окисленных почвах
исчез хвастливый украинский урожай. Ђ теперь, порвав договор, скрепленный
подписью народного героЯ •мельницкого Ѓогдана -- воистину Ѓогом был он дан,
-- ‚краина-мати заводит склоку вокруг груды ржавого железа, колыша-щего воды
черноморского пруда, и вульгарный спор об атомных бомбах, истекающих в почву
Ядовитым гноем, да и других бесстыжих претензий хватает.
ђусский народ никому ничего не должен. Ќапротив, это ему все должны за
то зло, которое он мог причинить миру -- и сейчас еще может, -- но не
причинил. Ђ если и причинил -- —ернобыль, то не по злу, а по простоте своей
технической. Љто защитил …вропу от —ингисхана и Ѓатыги ценой двухсотлетнего
ига, кто спас ее от ’амерлана, вовремЯ перенесЯ в Њоскву из ‚ладимира
чудотворную икону Ѓожьей матери, кто Ќаполеона окоротил, кто своим мЯсом
забил стволы гитлеровских орудий? ‡абыли? Ђ надо бы помнить и дать отдохнуть
русскому народу от всех переживаний, обеспечиваЯ его колбасой, тушенкой,
крупами, картошкой, хлебом, капустой, кефиром, минтаем, детским питанием,
табаком, водкой, закуской, кедами, джинсами, спортинвентарем, лекарствами,
ватой. € баснословно дешевыми подержанными автомобилЯми. € жвачкой.
Ќо никто нас не любит, кроме евреев, которые, даже оказавшись в
безопасности, на земле своих предков, продолжают изнывать от неразделенной
любви к ђоссии. ќта преданнаЯ, до стона и до бормотаниЯ, не то бабьЯ, не то
рабьЯ любовь была единственным, что менЯ раздражало в €зраиле.

‘о мной произошло странное, а может, вполне естественное превращение.
Љак только Я окончательно и бесповоротно установил свою национальную
принадлежность, сразу началось резкое охлаждение к тому, что было мне
вожделенно с самых ранних лет. ’еперь Я плевать хотел, за кого менЯ
принимают, мне важно самому это знать. џ не горжусь и не радуюсь и вместо
ожидаемого чувства полноценности испытываю чаще всего стыд. Њое
окончательное вхождение в русскую семью пришлось на крайне неблагоприЯтное
длЯ морального тонуса этой семьи времЯ. Џочему-то падение тоталитарного
режима пробудило в моих соотечественниках все самое темное и дурное, что
таилось в укромьЯх их пришибленных душ.
Ќарод, считавшийсЯ интернационалистом, обернулсЯ
черносотенцем-охотнорЯдцем. Џровозгласив демократию, он всем существом своим
потЯнулсЯ к фашизму. Џолучив свободу, он спит и видит задушить ее хилые
ростки: независимую прессу и другие средства информации, шумную музыку
молодежи, отказ от тошнотворных сексуальных табу. ’елевидение завалено
требованиЯми: прекратить, запретить, не пускать, посадить, расстрелЯть --
рок-певцов, художников-концептуалистов, композиторов авангарда,
поэтов-заумщиков, всех, кто не соответствует нормам старого, доброго
соцреализма. € больше жизни возлюбил мой странный народ несчастного придурка
ЌиколаЯ II, принЯвшего мученическую смерть. Ќо ведь недаром же последнего
царЯ называли в старой ђоссии "кровавым". Џри нем пролилось много невинной
крови, стрелЯли по мирным гражданам. "Џатронов не жалеть!" -- дворец не
отменил приказа ’репова. ‚еликий поэт Њандельштам, великий режиссер
Њейерхольд, великий ученый и религиозный мыслитель о. ”лоренский принЯли еще
более мученическую смерть, сами не повинные ни в единой кровиночке,
одарившие страну и мир великими дарами души и ума, но о них народ не рыдал.
ќтот липовый монархизм можно сравнить лишь с внезапной и такой же липовой
религиозностью. …два ли найдетсЯ на свете другой народ, столь чуждый
истинному религиозному чувству, как русский. ’епло верующих всю жизнь искал
‹есков и находил лишь в бедных чудаках, теперь бы он и таких не нашел.
‚место веры какаЯ-то холоднаЯ, остервенелаЯ церковность, сухаЯ страсть к
обрЯду, без бога в душе. Ќеверующие люди, выламываЯсь друг перед другом,
крестЯт детей, освЯщают все, что можно и нельзЯ: магазины, клубы, конторы,
жульнические банки, блудодейные сауны, кабаки, игорные дома. ђусские всегда
были сильны в ересЯх, сектантстве, их нынешнее усердие в православии отдает
сектантским вызовом и перехлестом.
џ не был молчаливым свидетелем фашистского разгула, начавшегосЯ с
первым веем свобо-ды, и, кажетсЯ, единственный из всех пишущих ввел тему
национал-шовинизма в беллетристику. € тут произошло странное: фашиствующие
осыпали менЯ злобной бранью в своих дурно пахнущих листках, телефон с
завидным упорством обещал мне что-то "оторвать", если Я не перестану
жидовствовать, а интернационалисты застенчиво помалкивали. ђавно как и те,
кого Я взЯлсЯ защищать. Џри личных встречах Я слышал немало прЯмо-таки
захлебных слов: мол, выдал по первое число черносотенной банде! Ќо на
страницах газет -- ни упоминаниЯ, будто этих моих рассказов и повестей не
существует. Ћни не сговаривались, у единомышленников и единочувству-ющих (в
данном случае общее чувство -- страх, нежелание дразнить медведЯ) есть
таинственный, неслышный и невидный код, позволЯющий держать единую линию
поведениЯ; здесь она состоЯла в том, чтобы не считать это литературой.
‹юбопытно, что в нескольких отзывах, прорвавшихсЯ на страницы пристойных
газет, как раз подчеркивалось, что, хоть в сатирическом жанре Љалитин не
похож на себЯ прежнего, это настоЯщаЯ и хорошаЯ литература. ’о был прЯмой
ответ -- опЯть же без сговора -- на фальшиво-брезгливую гримасу мнимых
ревнителей изЯщной словесности. Ћдин из сатирических рассказов перепечатали
в Ђмерике, два других в €зраиле, но пугливо, словно боЯсь испортить с кем-то
отношениЯ. Ђ моЯ бывшаЯ соотечественница, талантливаЯ новеллистка и
прекрасный человек, говорила мне укоризненно: Я никогда не поверю, что все
так плохо, вы преувеличиваете, это слишком страшно. Њы встретились недавно в
Џариже, где издана в двух книжках моЯ сатира, она уныло признала, что Я
ничего не преувеличиваю.
“ совкового гиганта -- всЯ таблица Њенделеева в недрах, самый мощный на
свете пласт чернозема и самые обширные леса, все климатические поЯса -- от
Ђрктики до субтропиков, а люди нищенствуют, разлагаютсЯ, злобствуют друг на
друга, скопом -- на весь остальной мир.
‡атем случилось то, что заставило было поверить: не все пропало, есть
народ, есть, он просто сбилсЯ с пути, потерЯлсЯ, но вот он -- горЯчие лица,
сверкающие глаза, упругие движениЯ, чистые шеи. џ говорю об августе
девЯносто первого года.
Љак ни усердствовали сторонники проигравшей стороны в попытках
скомпрометировать это событие, оно навсегда останетсЯ золотым взблеском в
черной мгле проклЯтой нашей жизни. Ѓездарность, нерешительность и
несостоЯтельность бунтовщиков ничуть не снижают героичес-кого порыва
москвичей, в первую очередь молодежи, ставших в буквальном смысле слова, а
не в агитационном, грудью против танков. ’о был ужасный и подлый лозунг
начала Ћтечественной войны, когда население, принесшее неисчислимые жертвы
ради боеспособности своей армии, недоедавшее и недосыпавшее, чтобы боеваЯ
техника соответствовала хвастливой песне "ЃронЯ крепка, и танки наши
быстры", призвали подставить немецкому бронированному кулаку свое бедное
нагое тело. ‘ейчас все было не так: по своему почину мальчики и девочки
Њосквы пошли грудью на танковые колонны своей армии, и молодые парни,
сидЯщие в танках, пожалели сверстников и в эти свЯтые часы стали народом.
‚первые столкнувшись с непонЯтным, необъЯснимым длЯ них Явлением народа,
организаторы путча, люди тертые, опытные, безжалостные, растерЯлись, пали
духом. Ћни испугались не в житейском смысле слова, чего им боЯтьсЯ
безоружных сосунков, .они испытали мистический ужас перед неведомой им
силой. ќтим, а не чем иным объЯснЯетсЯ воистину смехотворный провал
затеЯнного отнюдь не в шутку переворота. ‘лишком быстрый провал путча дал
повод противникам демократии назвать его опереточным. €х презрение к
августовским событиЯм подкреплЯетсЯ малым числом жертв: несколько раненых и
всего трое убитых -- разве это серьезно длЯ ђоссии, привыкшей каждый виток
своего исторического бытиЯ оплачивать потоками крови? „а и сама ђоссиЯ,
похоже, так считает...
ЊоЯ очарованность вскоре минула. ‚озникший невесть откуда народ снова
исчез. …го дыхание, его тепло, легшие на стекла вечности, смыло без следа.
€счез, растаЯл народ в осенней сырости и тумане, лишь въевшаЯсЯ в
асфальт близ тоннелЯ на ‘адовой кровь напоминала, что он был.
‡ато поЯвилсЯ другой народ, ведомый косомордым трибуном Ђнпиловым, не
народ, конечно, а чернь, довольно многочисленнаЯ, смердЯщаЯ пьЯнь,
отключеннаЯ от сети мирового сознаниЯ, готоваЯ на любое зло. ‹юмпены -- да,
быдло -- да, бомжи -- да, охлос -- да, тина, поднЯвшаЯсЯ со дна
взбаламученного российского пруда, называйте как хотите, но они не
дискретны, они постоЯнны, цельны, их злоба и разрушительнаЯ страсть настоЯны
на Яростном шовинизме, и, за неимением ничего другого, этот сброд приходитсЯ
считать народом. ’ем самым великим русским, богоносным, благословенным
ѓосподом за смирение, кротость и незлобивость, в умилительной своей
самобытности так стойко противостоЯщим западной стертости и безликости. Ћт
лица этого народа говорЯт, кричат, вопЯт, визжат самые алчные, самые
циничные, самые подлые и опустившиесЯ из коммунистического болота. Ќеужели
мне хотелось быть частицей этого народа?..
Ђ ведь в расчете именно на этот вот народ, с твердой верой, что этим
народом населено российское пространство, затеЯли в октЯбре девЯносто
третьего кровавый переворот, который уж никто не назовет шутейным, "патриоты
ђоссии", властолюбцы, коммуно-фашистскаЯ нечисть. € поначалу казалось,
расчет верен: тысЯчи и тысЯчи москвичей разного возраста, вооруженные
заточками, ножами, огнестрельным оружием, двинулись штурмовать мэрию,
–ентральное телевидение, телеграфное агентство.
‡аконнаЯ власть, как положено, не была готова к такому повороту
событий, хотЯ ничего другого быть не могло. ЊилициЯ и армиЯ выжидали, чей
будет верх, чтобы присоединитьсЯ к победившей стороне.
Љогда-то Џушкин вопрошал, что спасло ђоссию в двенадцатом году: зима,
Ѓарклай иль русский бог? Ћн пренебрег официальными мнимостЯми: гений
Љутузова, героизм армии, народное сопротивление. —то спасло нас в ночь с
третьего на четвертое от уже близкой победы фашистов? Џогода была теплаЯ,
ЃарклаЯ с его преданностью, выдержкой и твердостью в нашем командном составе
не оказалось, а бог Явил-таки свою милость. Џринесли из ’ретьЯковской
галереи в ЃогоЯвленский кафедральный собор чудотворную икону ‚ладимирской
Ѓожьей Њатери, уже спасшей в давние времена Њоскву от нашествиЯ ’амерлана, а
ныне усилившей перед ѓосподом свЯтую молитву патриарха. Ќо ѓосподь ЯвлЯет
свои чудеса не жестом фокусника, а через физическое Явление или через живое
слово живого человека. Љогда землЯ дрожала под копытами конницы †елезного
•ромца, выдалась раннЯЯ осень с утренниками, солившими траву инеем. ’амерлан
испугалсЯ, что лошади падут от бескормицы, и повернул на юг свою рать. Ђ
сейчас к народу обратилсЯ захаЯнный псевдопарламентом, снЯтый с поста,
мужественный и умный …гор ѓайдар и призвал москвичей защищать законную
власть и демократию. € к зданию Њоссовета, заполнив ’верскую, стеклись
десЯтки тысЯч безоружных, но готовых стоЯть насмерть москвичей. Љазалось,
они пришли из августа девЯносто первого, только стало их куда больше.
ѓенералы-матерщинники из Ѓелого дома не отважились бросить на них свою
грЯзную рать -- и проиграли.
Ђ дальше все пошло по знакомому сценарию: прекрасный народ сгинул, как
не бывал, а побежденный охлос воспрЯл и с ходу стал накачивать мускулы длЯ
реванша. € будто после громового кошмара ‚ердена на ветку прилетел
демократический воробышек и зачирикал об общей (?) вине и что нет победивших
и побежденных и, боже упаси, чтобы пострадал хоть волос в красивой прическе
ђуцкого, чтобы морщинка прорезала лоб Њакашова под беретом ‘аддама •усейна и
чтобы наркотическаЯ ломота не корежила обхудавшее тело спикера. ‘идела бы
эта проклЯтаЯ птичка в свежедымЯщемсЯ навозе, копалась бы в поисках овсинок
и не чирикала!..
ѓосподи, прости менЯ и помилуй, не так бы хотелось мне говорить о моей
стране и моем народе! Ќеужели об этом мечтала душа, неужели отсюда звучал
мне таинственный и завораживающий зов? € ради этого Я столько мучилсЯ! Њне
пришлось выстрадать, выболеть то, что было дано от рождениЯ. Ђ сейчас Я
стыжусь столь желанного наследства. џ хочу назад в евреи. ’ам светлее и
человечней.
—то с тобою творитсЯ, мой народ! ’ы так и не захотел взЯть свободу,
взЯть толкающиесЯ тебе в руки права, так и не захотел глЯнуть в ждущие глаза
мира, угрюмо прЯча воспаленный взор. ’ы цеплЯешьсЯ за свое рабство и не
хочешь правды о себе, ты чужд раскаЯниЯ и не ждешь раскаЯниЯ от той нежити,
котораЯ корежила, унижала, топтала тебЯ семьдесЯт лет. „а что там, в массе
своей -- исключениЯ не в счет -- ты мечтаешь опЯть подползти под грЯзное,
кишащее насекомыми, но такое надежное, избавлЯющее от всех забот, выбора и
решений брюхо.
‚о что ты превратилсЯ, мой народ! Ќи о чем не думающий, ничего не
читающий, не причастный ни культуре, ни экологической заботе мира, его
поискам и усилиЯм, нашедший второго великого утешителЯ -- после водки -- в
деревЯнном Ящике, откуда бесконечным ленточным глистом ползет одурЯющаЯ
пошлость мировой провинции, заменЯющаЯ тебе собственную любовь, собственное
переживание жизни, но не делающаЯ тебЯ ни добрее, ни радостней...
‘тихийные бедствиЯ слишком локальны, чтобы пронЯть современного
человека, если он был далеко от эпицентра встрЯски. „аже уцелевшие жертвы не
слишком переживают гибель родных стен, имущества, близких. Џлачут, конечно,
длЯ порЯдка, даже голосЯт, требуют "гуманитарной" помощи, но как-то не от
души, словно актеры на тысЯчном спектакле. €стинно довлеет сердцу
человеческому, жаждущему обновлениЯ, большаЯ кровопролитнаЯ война, местные
разборки не в счет. ЏерваЯ и втораЯ мировые войны вполне потрафили
современникам. Ћни ответили этим мЯсорубкам поЯвлением новой поэзии и прозы,
новой живописи и скульптуры, новым зодчеством и музыкой, новым театром и
кино, новым способом мышлениЯ. ‹юди никогда так не любЯт друг друга всЯкой
любовью: родительской, сыновьей, супружеской, братской, грешной,
возвышенной, духовной и плотской -- как во времЯ массовых убийств, и, выходЯ
из побоища, будто кровью умытые, готовы к тихой, глубокой мирной жизни, к
творчеству и песнЯм, которых не было. Ђ затем все начинаетсЯ сначала.
‹юди часто спрашивают -- себЯ самих, друг друга: что же будет? ’от же
вопрос задают нам с доверчивым ужасом иностранцы. —то же будет с ђоссией? Ђ
ничего, ровным счетом ничего. Ѓудет все та же неопределенность, зыбь,
болото, вспышки дурных страстей. ќто в лучшем случае. ‚ худшем -- фашизм.
Ќеужели это возможно? ‘ таким народом возможно все самое дурное.
‘ерьезные люди -- ‘олженицын в их числе -- считают аксиомой, что народ
никогда не виноват. Ђ почему, собственно? Ќе виноваты крысы, пауки,
тарантулы, Ядовитые змеи, Яростные тасманские дьЯволы, перекусывающие
железный прут, никто не виноват в природе, ибо все совершенны в своем роде и
не могут быть другими. “ человека, увы, эта безвинность отобрана, в нем
природа сделала попытку создать мыслЯщую материю. Ђ раз он мыслит, раз
способен выбирать из рЯда возможностей, лучших и худших, то действиЯ его не
инстинктивны и он отвечает за все, что делает. Ћтвечает перед самим собой,
то есть перед совестью, перед окружающими, то есть перед обществом, отвечает
перед законом, отвечает перед богом, если он бога обрел. Ќарод состоит из
людей, он так же ответственен, как и отдельный человек, недаром ѓосподь
карал за общий грех целые народы. Ќемецкий народ осознал свою общую вину,
покаЯлсЯ в ней, вновь обретЯ нравственное достоинство.
‘амаЯ большаЯ вина русского народа в том, что он всегда безвинен в
собственных глазах. Њы ни в чем не раскаиваемсЯ, нам гуманитарную помощь
подавай. Џомочь нам нельзЯ, мы сжуем любую помощь: зерном, продуктами,
одеждой, деньгами, техникой, машинами, технологией, советами. € опЯть
разверзнем пасть: давай еще!..
Њожет, пора перестать валЯть дурака, что русский народ был и осталсЯ
игралищем лежащих вне его сил, мол, инородцы, пришельцы делали русскую
историю, а первожитель скорбных пространств или прикрывал голову от
колотушек, или, доведенный до пределов отчаЯниЯ, восставал на супостатов?
“добнаЯ, хитраЯ, подлаЯ ложь. ‚се в ђоссии делалось русскими руками, с
русского согласиЯ, сами и хлеб сеЯли, сами и веревки намыливали. Ќи ‹енин,
ни ‘талин не были бы нашим роком, если б мы этого не хотели. ’ем паче
бессильны были бы нынешние пигмеи-властолюбцы, а ведь они сумели пустить
Њоскве кровь. ђуцкой и Њакаиюв только матерились с трибуны, а перли на
мэрию, Ћстанкино и ’Ђ‘‘ рЯдовые граждане, те самые, из которых состоит
народ. Ќо их сразу вывели из-под ответственности. Ќезаконные милости столь
же растлевающи, как и незаконные репрессии.
џ взЯл бы в качестве эпиграфа первую строчку из стихотворениЯ Џечерина:
"Љак сладостно отчизну ненавидеть", рука не повернулась добавить к ней
вторую: "€ жадно ждать ее уничтожениЯ". Љогда-то русофил Љонстантин ‹еонтьев
в мучительном прозрении сказал: "Џредназначение ђоссии окончить историю,
погубив человечество". Џечерин разделЯет его точку зрениЯ, он видит "в
разрушении отчизны" денницу всеобщего спасениЯ. „о какого же отчаЯниЯ довела
ђоссиЯ двух прекрасных сыновей своих!
‘ этим свЯзано и отношение к нам мира. „о восемьдесЯт пЯтого года --
ненависть и боЯзнь; после восемьдесЯт пЯтого пропала боЯзнь, поЯвилось
расположение, сменившеесЯ вскоре презрением; ныне к презрению вновь
добавилась боЯзнь. Ќа то есть все основаниЯ: в безумных и слабых наших руках
-- оружие, способное в два счета осуществить предсказание ‹еонтьева. Ќо еще
хуже, что тысЯчи людей, владеющие секретом этого оружиЯ, разбежались по
странам, вожделеющим смертоносного атома и не обременным излишним
человеколюбием.
Ђ если не дать погибнуть всему миру и не уничтожать превентивно ђоссию
-- возможно ли это? ЏридетсЯ вспомнить свЯтые, в зубах навЯзшие и ни на кого
не действующие слова апостола Џавла: "Ќесть эллин, несть иудей". Џодставим
под эллина русского, а под иудеЯ все остальные нации, существующие на
планете. ‘пасение только в одном: стать из народов многих, из вавилонского
столпотворениЯ, не прекратившегосЯ по сей день, человечеством. ’аким же
честным единством, как львы, как крысы, как олени, как тасманские дьЯволы,
как орлы или воробьи. ‚ единстве этом никто не лучше, не хуже, все делают
одно дело: спасают среду обитаниЯ, вместе стараютсЯ выжить в почти
задушенной природе. Ђ в свободные часы и праздники пусть каждый гулЯет как
хочет. ‘ одним условием, чтобы праздничный бифштекс был без крови.
ђусские, конечно, перепугаютсЯ: пропадет богатство национальных красок.
Ќичего не пропадет, каждый волен бить дробцы или чечетку, орать в микрофон
или петь жаворонком, носить сарафан или бикини.
Љак хочетсЯ поверить, что есть выход! Љак хочетсЯ поверить в свою
страну!
’рудно быть евреем в ђоссии.
Ќо куда труднее быть русским.

Last-modified: Sun, 28 Dec 2003 19:25:05 GMT
Ћцените этот текст:

ћрий Њаркович Ќагибин. ’ьма в конце туннелЯ

Џролог

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20