м глазом,
опухшего,  сизого  от  побоев.  "Џострадал  Я  из--за  тебЯ,--  сообщил   он
торжественно  после минуты  неловкого  молчаниЯ.--  Њы  вчера  день рождениЯ
‘ветки--санитарки  отмечали". "Ќу и чего?"  "—его, чего...-- забасил  он уже
обиженно.-- Њне нет, чтоб остатьсЯ, так Я дай, думаю, домой пойду..." "Ќу? Ђ
чего ты менЯ сюда приплетаешь?" "€шь ты, да как же так, если мне из--за тебЯ
вон  всю морду набили. ’ьфу, лучше б Я молчал! џ  ж думал, ты сила, а ты..."
"Џавел, ну хватит дурить,  что случилось?" "—то случилось, что  случилось...
ЏовЯзали  менЯ вчера. Ђ Я решил -- все, больше  терпеть этого  безобразиЯ не
стану! ‘казал им про тебЯ... Ќу, что ты есть... ‘лыхали, говорю, вот это мой
лучший друг  и напарник,  скажу  ему, он вас, быдло такое, по  первое  число
пропишет! џ там на слова не скупилсЯ, ну,  думал, они понимают,  с кем имеют
дело... Ђ  они мне что? Ћни мне в морду! Ђх  так,  говорЯт,  писатель у тебЯ
друг  -- тогда получай! ’ак и кричали,  издеваЯсь. ‘пать не давали. ’ри раза
голого водили под шланг. Ћдно страдание".
     Џаша, однако, что бы ни было, продолжал  менЯ по--своему уважать и имел
какую--то свою душевную нужду в том,  чтобы ждать от менЯ  новых романов. Ћн
уже  втайне надеЯлсЯ попасть  в один  из  них в виде  героЯ  и сам ненароком
подсказывал:  "џ ведь  романтический  герой...  ’еперь  таких уж нет..."  Ћн
никогда не звонил,  а тут вот звонок  -- был  в подпитии, радостно звал менЯ
приехать  срочно к  нему  домой,  куда--то  на  ‘окол:  "‡дорово,  писатель,
приезжай,  Я  тебе  его  отдаю...  Ќе бойсЯ, все будет в  порЯдке...  ‚ыпьем
коньЯка, а потом  поедешь с ним домой...-- проговорил таинственно.-- ќто то,
о чем ты мечтаешь..."
     —естно  сказать,  мне  было тЯгостно даже  вообразить, что Я окажусь  в
гостЯх у  Џаши.  Ќо отказать в ответ такой отчаЯнной  радости не  повернулсЯ
Язык.  ‘  порога  попал  в  объЯтиЯ  тоскующего, будто  б  по  Ќовому  году,
разудалого одинокого  хозЯйчика. Љвартира  сиротливаЯ,  холостЯцкаЯ:  пустые
стены, диванчик, два стула. ЉоньЯк был  в  хрустальном графинчике, и из него
Џаша с  умилением, как  из семейной реликвии -- "это  дедушки  моего, купца,
была вещь, соль  он в Њоскву из Љостромы возил",-- разлил по стопкам коньЯк.
"‚от  он,  бери,  пиши,  раз  такое  дело...--  щедрым  жестом указывает  на
коробку.-- џ их сам когда--то делал этими вот руками, последний осталсЯ, еще
с прошлых времен... „умал продать его тебе  со временем,  а  потом думаю: ну
что  Я с теми деньгами буду делать? Ќу нет...  Ќет, говорю сам себе!  „еньги
эти проклЯтые мою жизнь сгубили. Џора, думаю, разрубить этот вопрос -- и вот
решил не брать с тебЯ денег. Ђ дай, думаю, подарю!" Џодарка этого не принЯть
было уже  невозможно. Џаша  то  замыкалсЯ,  то  шумно  бунтовал,  стоило мне
промолвить словечко, что вещь эта  все же стоит денег. Ћни, деньги, были его
мукой -- жизнь его  сгубил миллион.  €  Я выслушал печальную, но и отчаЯнную
исповедь человека, который, "если б знал", то "никогда б не взЯл".
     „ва раза бросал Я свою работу в охране: сначала, испугавшись, что гонка
тамошнЯЯ за длинным рублем  менЯ  сожрет, а потом в конце концов оттого, что
платить  стали мало,  задерживали  по месЯцам зарплату. Љ тому же выгнали за
пьЯнство Џашу, а без него менЯ одолевала на посту  тоска.  Ћн  пропал -- как
пропадали  и  многие, будто б его и  не было. Њашина, собраннаЯ его золотыми
руками,  работала  исправно,  стала  кормилицей,  а  свою старую,  проклЯтую
’имуром,  из любопытства,  по искушению  разобрал  Я  на куски,  чтобы  хоть
увидать, как же устроено ее подлое нутро.
     „омик  тещи под ‡апорожьем все облагораживалсЯ: вот она  сообщила,  что
покрыла его шифером, а через  месЯц -- что залила цементом над  погребами, а
то они  текли.  ‡асадила  огород.  Љупила  полтонны углЯ  всего--то  за  сто
пЯтьдесЯт гривен. € уже читалась в письмах ее новаЯ тихаЯ мольба, что истлел
совсем заборчик, надо б оградку новую, лучше б из железа, а гривен нет! Ђ  у
менЯ в душе Явилось что--то навроде гармонии -- было так хорошо, что где--то
под ‡апорожьем обретает  смысл и мой труд. Ѓудь у менЯ свой дом, Я мечтал бы
покрыть его шифером. ’еща  полжизни копила, даже  не на дом, а хоть на  свой
домишко. Ћна, душа крестьЯнскаЯ,  плавала по ’ихому  океану,  добываЯ стране
икру,  рыбу, печень трески,-- и знала полжизни,  длЯ  чего работает.  ‚сЯкаЯ
работа нужна  человеку в конце концов длЯ покоЯ. Њне же нужен был  покой длЯ
работы,  и делал Я что--то не ради  Ясной, осЯзаемой  цели, а либо из страха
оказатьсЯ в долгах, либо от страха не отдать долгов, либо от страха  застыть
на месте -- умереть в лежку на диване. Ќо зачем копил втайне ото всех деньги
мой дед? „лЯ пишущей дурацкой машинки, которую никогда  б не позволил купить
даже самому себе?
     ’еперь  Я ощутил вкус к эпилогам... ќпилог -- это начало нового смысла.
‘транное  дело,  но если  в истории  волос  стал  носить короткую спортивную
стрижку.  Ђ объЯвилсЯ  он потому,  что продавал  по  дешевке свой  маленький
компьютер: ему  надо  было платить ежемесЯчно за снЯтую  у  злобливых пьЯниц
комнатушку. ‘мыслом жизни его стало одно непристойное и доступное только длЯ
избранных развлечение: применЯЯ  весь свой технический талант, чтоб воровать
времЯ в €нтернете, с утра до ночи он лазил  по всем порнографическим сайтам,
какие   только  есть  в   мировой  этой  полукосмической  сети,  интересуЯсь
педофилией, зоофилией, свальным грехом,  содомией,  а  также  половой жизнью
птиц, зверей, рыб, насекомых -- и микробов.
     Њаленький устаревший компьютер оказалсЯ ему  не нужен, а  Я получил как
раз очередную порцию своей стипендии от Њинистерства  культуры.  Џолучать ее
можно  всего  три  года. ѓод Я  стоЯл в очереди на ту стипендию как активист
‘оюза  писателей и автор нескольких  все же известных обруганных романов,  и
когда кто--то ее наконец лишилсЯ, то и подошла  моЯ очередь.  џ получил свою
порцию этих  дармовых  денег,  вдруг чувствуЯ  себЯ у  окошка  сберкассы  не
активистом  ‘оюза  писателей,  а  инвалидом  детства,  и  понес  эти  деньги
’имурушке --  бережно да  спешно  Я  вез  их по  заснеженной  Њоскве,  будто
драгоценный  горЯчий  бульон,  уже  воображаЯ,  что  еду со своим сиротливым
маленьким компьютером в  тещин домик. “еду, уеду, уеду! -- и  стану  там, на
“краине, как на чужбине, задушевно писать о родном и родных!
     Ќашло после  этой чужеватой  склизкой зимы взлелеЯнное  мое лето...  Ќо
место это оказалось  вовсе не приспособленным длЯ мук творчества: у менЯ там
отсохли руки  от  блаженства  чистейшего,  настоЯнного  на  садах  и  травах
воздуха, а  душа упорхнула на свободу днепровских просторов, так что было ее
не поймать, да  еще  и теща вечно что--то  жарила  да  варила, мучаЯ старый,
ржавый  керогаз;  она  уверовала  тем  летом,  что  готовить на  керосине ей
обойдетсЯ  дешевле,  чем на газе. € надо  было возвратитьсЯ в Њоскву, чтобы,
как в клетке, снова сидЯ  в  четырех опостылевших стенах, начать выдавливать
из себЯ тоскливую трель: "Ѓоже, храни “краину..."
     Ђ тут дал знать о себе Џаша -- он устроилсЯ уже не просто охранником, а
начальником  охраны какого--то супермаркета  и звал менЯ  к себе работать на
условиЯх самых  выгодных: Я должен ничего не  делать,  никаких там  постов и
обходов, а буду сидеть  у него в кабинете и писать в  полном покое да тишине
новый роман. Ћн так был озадачен моим отказом,  что не находил слов и только
возмущенно восклицал: "„а ты же писатель! Џисатель!" "Џаша, друг дорогой, ну
что  мне  делать у  тебЯ в  супермаркете,  раз Я писатель?" "„а как это что?
„урак ты -- писать, писать!"
     ”ирма сестры разорилась  -- упал у  нас спрос на французский дезодорант
"„юшес", а у них, во ”ранции, упал  спрос на наши из Ђрхангельска  доску  да
фанеру,-- и вот уж  сестра моЯ два года  была безработной,  не знала, чем же
торговать,  а Я  учил  ее эти  два года,  как  надо  правильно жить.  Ђ  как
правильно? -- хватит дурить, иди работать училкой, раз у тебЯ диплом, это же
покой да уважение. ‚ Ѓиблии как сказано,  внушаю ей: лучше щепоть без труда,
чем охапка с трудом, будь, как птица небеснаЯ!
     ѓолубовский прочитал  в  €нтернете тот  роман, что спас от  уничтожениЯ
проклЯтой  машиной,  позвонил вдруг  из своего  ниоткуда и предложил  начать
вместе с  ним  размораживатьсЯ,  будто Я  когда--то  превращалсЯ  в  лед. Њы
встречались  с  ним,   как   заговорщики,  растратили   месЯц  жизни,  будто
командировочные, на то, чтоб основать  новое литературное  течение, а  потом
еще месЯц -- чтобы в  нем разочароватьсЯ. €  он снова ушел молитьсЯ  в  свой
€нтернет. Ђ  Я подарил ему на прощание белый, как океанский лайнер, телефон,
памЯтуЯ, что было плохо слышно его голос  в  трубке,-- тот телефон,  который
выменЯл  в больнице  на бутылку водки  у  забулдыги--телефониста, потому что
жалко было  глЯдеть,  как  уходит на  сторону  за  бесценок  такой  красивый
аппарат... ’олько вот не знаю  Я спустЯ годы, что произошло с  соседом  моим
Њалофеевым.  Њы  разменЯли  квартиру и  в  ‘олнцеве  больше не  живем. Љогда
переезжали мы, Њалофеев  утащил к себе все, чего не хотел Я тащить за собой:
гирю, лыжи  "ЉарелиЯ" без  палок, два горшка  с засушенными в  их каменистой
почве  цветами,  старый,  продавленный  диван   и  что--то  еще.   ’о,   что
принадлежало  мне, тащил  он на удивление жадно и  даже  подобострастно, как
если б всЯ эта рухлЯдь, перешедшаЯ от менЯ, оказавшись у него в доме, должна
была несказанно  изменить  его  жизнь  (соседство  многолетнее  со  мной  --
подслушивание и  подглЯдывание  за  тем,  кто у менЯ  собиралсЯ и  что несли
собравшиесЯ спьЯну,-- внушило беднЯге Њалофееву мысль, что он проник наконец
в тот заветный  секрет,  как  добитьсЯ  почета  и денег, нигде  не работаЯ и
ничего  целыми днЯми  не делаЯ). Ђ литератор поднаторел, и  давно не слышно,
чтоб кто--нибудь звал ѓолубовского на помощь. ‚о всех  журналах  и редакциЯх
-- компьютеры да еще и с начинкой из самых быстрых умных программ. џвилсЯ  в
ђоссии уже  один поэт, так у него такой прогресс, что компьютер сам  рифмует
импульсы его  мозга: он  только глЯнет  на  кусочек колбаски,  а уж готова в
компьютере  ода колбасе и все  читают  нарасхват. ѓоворЯт, даже кушать потом
долго не хочетсЯ, так натурально  выходЯт стишки похожими  на  колбасу!  ‘ие
чудо называетсЯ  виртуальной реальностью. Ќо в последнее времЯ, к сожалению,
стало  оно общедоступным: нашлись ушлые люди,  которые придумали этому  чуду
оригинальное  именование  (виртуальный  реализм) и покатились  колобками  по
всему миру читать лекции о "русском виртуальном реализме".
     ’а программа,  что у менЯ,-- уже давно дура,  да такаЯ дура, что  умные
программы в редакциЯх не могут  написанное  расшифровать. Ќужен "виндоуз", у
всех давно кругом "виндоузы", и что ни год новые да  новые, а Я боюсь  их --
не хочу того менЯть,  к  чему, как  к своим  рукам да глазам,  привык. Њоему
компьютеру, что стоил  столько денег,-- нынче грош цена, его не возьмут даже
на детальки. Ђ сохрани Я пишущую машинку с бухгалтерской кареткой, то на лом
бы только и пошла, даром, что ли, теперь каждый второй бухгалтер под статьей
ходит, какие там машинки... Ђ тут и голос  дедушкин: "•ватит, говорю ж тебе,
людЯм  брехать!" Ќо Я ему в ответ: "’ак Я ж,  дедулечка,  про себЯ... џ ни у
кого ничего не отнимаю... —то же мне, до самой смерти ждать?"

     Џо  дороге  из ћрЯтина,  в  поезде, когда возвращалсЯ в прошлом году  с
какой--то   литературной   конференции,  на  подъезде  к  Ќижнему  Ќовгороду
приснилсЯ  сон.  •ожу  по комнатам квартиры, очень напоминающей дедовскую  в
Љиеве, но и чужой, новой. ‚ижу  деда. Ћн сидит в кресле, насупилсЯ и молчит.
“  менЯ  он  угрюмостью своей  вызвал  робость.  ЉажетсЯ,  бабка  ходила  по
комнатам,  стыдила менЯ, что  Я с дедом по--людски не поговорю. „ед вдруг не
вытерпел -- и мы крепко--крепко обнЯлись, а потом он повел менЯ  по квартире
и стал жаловатьсЯ  как  родному:  сказал, что очень хочет,  чтоб купили  ему
унитаз, и рассказывал  какой  --  пластмассовый,  превращающий  все Якобы  в
порошок,  ну,  словом, чудо  техники, отчего  Я понЯл, что  это должен  быть
биотуалет. € что--то детское, щемЯщее было в его желании иметь то, чего даже
в глаза не видел, о чем  только  слышал --  как у  ребенка,  что  мечтает об
игрушке... Ќо трЯхнуло, наверное, вагон -- и Я очнулсЯ. Џоезд не двигалсЯ. ‚
запотевшем оконце, как  в  аквариуме, был  виден  безмолвный кирпичный замок
станции,  погруженный  в  ночь,  и  проплыл  одинокой рыбкой,  золотЯсь  под
фонарЯми, какой--то маленький человек. “снул Я, когда поезд наконец пустилсЯ
стрелой в свой прЯмой кромешный полет, но до самой Њосквы сон этот так и  не
возвратилсЯ; не возвращаетсЯ и по сей день.