  на  четвертом,  а  затем  и по всей парадной лестнице -- сверху вниз --
загрохотало, заорало, завопило: это означало, что  репетициЯ  закончилась  и
бежит,  исходит  из  зала в сторону улицы. „ураки хореографического ансамблЯ
ринулись к раздевалкам сразу всей идиотской массой, плюЯ друг другу во  рты,
ревЯ, кривлЯЯсь, извиваЯсь телами, ставЯ подножки, хрюкаЯ и хохоча. Љогда мы
снова  обратили  лица  свои  к  ‘авлу  Џетровичу,  его уже не было с нами --
подоконник был пуст. Ђ за окном шагала неизбывнаЯ тысЯченогаЯ улица.
     ЉакаЯ печальнаЯ историЯ, юноша, как понЯтны мне ваши  чувства,  чувства
ученика,  потерЯвшего любимого учителЯ. —то-то похожее было, между прочим, и
в моей жизни. Џоверите ли, Я не сразу стал академиком, до этого мне пришлось
похоронить не один десЯток учителей. Ќо однако ж, -- продолжает  Ђкатов,  --
вы обещали рассказать мне о какой-то книге, ее, как будто, дал вам в тот раз
ваш  педагог. џ совсем упустил из виду, сударь. ’у книгу он дал мне в другую
встречу -- раньше или позже, но если  позволите,  Я  сейчас  расскажу.  ‘авл
Џетрович  опЯть сидел там, на подоконнике, греЯ ноги. Њы же вошли задумчиво:
дорогой наставник, вам, вероЯтно, известно, что чувства, которые мы питаем к
нашему  преподавателю  биоботаники  ‚ете  Ђркадьевне,  не  лишены  смысла  и
основаниЯ.  Џо-видимому  свадьба  наша  не за горными, с позволениЯ сказать,
системами. Ќо мы совершенно наивны в некоторых деликатных вопросах. Ќе могли
бы вы -- проще говорЯ, скажите, как это нужно делать, у вас же были женщины.
†енщины? -- переспрашивает ‘авл, -- да, насколько мне помнитсЯ, у менЯ  были
женщины,  но  тут  есть  одна  загвоздка. Џонимаете, Я не могу ничего толком
объЯснить, Я сам уже  не  знаю,  как  именно  это  бывает.  Љак  только  это
кончаетсЯ,  сразу все забываешь. џ не помню ни единой женщины из всех, что у
менЯ были. ’о есть, Я помню лишь имена, лица, одежду, какую они  носили,  их
отдельные  фразы,  улыбки,  слезы,  гнев  их,  но  по  поводу того, о чем вы
спрашиваете, Я ничего не скажу  --  Я  не  помню,  не  помню.  €бо  все  это
построено  скорее  на  чувствах,  нежели  на ощущениЯх, и уж, конечно, не на
здравом рассудке. Ђ чувства -- они как-то быстро проходЯт. € вот только  что
Я  замечу:  всЯкий раз это точно так же, как в предыдущий, но и вместе с тем
вовсе по-иному, по-новому. Ќо любой раз не похож на тот первый, единственный
раз с первой женщиной. Ќо о первом разе Я вообще не скажу ни  слова,  потому
что  его  абсолютно  ни  с  чем не сравнить, и мы еще не придумали ни одного
слова, которое можно о нем сказать, если говорить не впустую. ‚осторженно. ‘
улыбкой мечтающего о невозможном. Ќо вот вам книга, --  продолжал  Ќорвегов,
доставаЯ  из-за пазухи книгу, -- она у менЯ случайно, она не моЯ, мне самому
дали на пару дней, так возьмите ее,  почитайте,  может,  вы  что-нибудь  там
найдете  длЯ  себЯ. ‘пасибо, -- сказали мы, и ушли читать, читаЯ. ‘ударь, то
была превосходнаЯ переводнаЯ брошюра одного немецкого профессора, она была о
семье и браке, и как только Я открыл ее, мне  все  сразу  стало  понЯтно.  џ
прочитал только одну страницу, открытую наугад, примерно такую-то -- и сразу
вернул  книгу ‘авлу, поскольку все понЯл. —то же именно, юноша? џ понЯл, как
именно будет строитьсЯ наша с ‚етой Ђркадьевной жизнь, на каких основах. ’ам
все написано. џ заучил наизусть всю страницу. ’ам напечатано: "Ћн (то  есть,
Я, сударь) несколько дней был в отъезде. Ћн тосковал по ней, а она (то есть,
‚ета  Ђркадьевна)  по  нему. „олжны ли они (то есть мы) скрывать это друг от
друга, как это часто происходит вследствие неправильного воспитаниЯ? Ќет. Ћн
возвращаетсЯ домой и видит, что все очень мило прибрано (Ђркадий Ђркадьевич,
у нас в гостиной непременно будете висеть вы, то есть ваш портрет  в  полное
туловище,  в  тот  вечер он будет украшен цветами). Љак бы между прочим, она
говорит: "‚анна готова.  Ѓелье  Я  уже  положила.  ‘ама  Я  уже  искупалась.
(ЏредставлЯете,  сударь?).  Љак  замечательно, что она рада и в предвкушении
любви все уже приготовила длЯ этого. Ќе только он желает ее, но и она желает
его и без ложного стыда Ясно дает ему понЯть это... Џонимаете, сударь? ж е л
а е т менЯ, ‚ета ж е л а е т, ж е л а е т, без ложного.  џ  понимаю,  юноша,
понимаю.  Ќо  вы не совсем верно уловили мою мысль. џ подразумевал другое, Я
намекал не столько на духовно-физиологические основы ваших  взаимоотношений,
сколько на материальные. Ќа что вы, проще сказать, собираетесь существовать,
на  какие  средства,  каковы ваши доходы? предположим, ‚ета в скором времени
согласитсЯ на брак с вами, ну а дальше? вы что -- собираетесь  работать  или
учитьсЯ?  Ѓа! вот вы о чем, сударь, впрочем, Я догадывалсЯ, что и об этом вы
тоже спросите. Ќо видите ли, вероЯтно, в самом скором будущем  Я  заканчиваю
нашу  спецшколу,  очевидно экстерном. € тут же поступаю на одно из отделений
какого-нибудь из инженерных заведений: Я, подобно всем моим  одноклассникам,
мечтаю  стать  инженером.  џ  быстро,  если не сказать -- с т р е м г л а в,
становлюсь инженером, покупаю машину и прочее. ’ак что не беспокойтесь,  мне
было  бы  приЯтно, если бы вы воспринимали менЯ как потенциального студента,
не меньше  того.  Џозвольте,  позвольте,  но  при  чем  же  тогда  все  ваши
рассуждениЯ  о  бабочках?  вы  информировали менЯ о большой коллекции, Я был
убежден,  что  передо  мной  подающий  надежды  молодой   коллега,   а   тут
оказываетсЯ,  Я  уже  битый час имею дело с инженером будущего. Ћ, Я ошибсЯ,
сударь, инженером мечтает стать тот, д р у г о й, который теперь  не  здесь,
хотЯ, может, и заглЯнет сюда с минуты на минуту. џ же -- ни за что, лучше --
петушков  на палочке, лучше -- учеником холодного сапожника, лучше -- негром
преклонных годов, но инженером -- нет, ни за какие такие, и не просите даже.
џ решил твердо: только биологом, как вы, как ‚ета Ђркадьевна, на  всю  жизнь
-- биологом, и главным образом -- по части бабочек. “ менЯ длЯ вас небольшой
сюрприз,   Ђркадий   Ђркадьевич,   на   днЯх   Я  намереваюсь  отправить  на
академический конкурс энтомологов свою коллекцию, несколько  тысЯч  бабочек.
Џисьмо  Я  уже  приготовил. ‘мею надеЯтьсЯ, что успех не заставит себЯ долго
ждать, и уверен, что и вам  не  безразличны  мои  будущие  достижениЯ  и  вы
порадуетесь  вместе  со  мной. ‘ударь, вы только представьте себе, вот утро,
одно из первых утр, заставших нас с ‚етой рЯдом. ѓде-то здесь, на даче --  у
вас  или  у нас, это неважно. “тро, полное надежд и счастливых предчувствий,
утро, которое ознаменуетсЯ известием о присуждении мне академической премии.
“тро, которое мы. никогда не забудем, потому что  --  ну,  вам-то  не  нужно
объЯснЯть, почему именно: позволительно ли длЯ ученого забывать миг вкушениЯ
славы! Ћдно из утр...
     “ченик  такой-то, разрешите мне, автору, перебить вас и рассказать, как
Я представлЯю себе момент получениЯ вами долгожданного письма из академии, у
менЯ, как  и  у  вас,  неплохаЯ  фантазиЯ,  Я  думаю,  что  смогу.  Љонечно,
рассказывайте, -- говорит он.
     Џредположим,  в  одно  такое  утро -- предположим, утро какой-нибудь из
июльских суббот -- почтальон по фамилии Њихеев, а может  быть  Њедведев  (он
довольно  стар, очевидно, ему не меньше семидесЯти, он живет на пенсию и еще
получает на почте половинную ставку развозчика  газет  и  писем,  доставщика
телеграмм  и  разных  извещений,  которые  он,  кстати,  возит  не в обычной
почтальонской сумке, а в необычной длЯ почтальона сумке,  --  его  сумка  --
обычнаЯ  хозЯйственнаЯ  сумка  из  черного дерматина, -- и не на ремне через
плечо, а на обычных лЯмочках-ручках на  велосипедном  руле),  итак,  в  одно
субботнее  июльское утро почтальон Њихеев останавливает свой велосипед возле
вашего дома и по-стариковски, пенсионно-неловко соскочив с  него  в  горькую
дорожную  пыль,  желтую  дорожную  пыль,  в  легкую  и  летучую пыль дороги,
нажимает ржавый рычажок велосипедного звонка. ‡вонок  пытаетсЯ  звенеть,  но
звука почти не получаетсЯ, так как звонок почти умер, ибо многие необходимые
шестерни  внутри  него  чрезвычайно  стерлись,  съели  друг  друга за долгую
службу, а молоточек, укрепленный на винтике, почти неподвижен  от  ржавчины.
Ќо  все-таки,  сидЯ  в  это  утро  на  открытой веранде, что окутана веселым
щебечущим садом отца твоего, ты слышишь хрип умирающего звонка, а вернее, не
слышишь, но чувствуешь его. ’ы спускаешьсЯ по ступенькам веранды, ты шагаешь
через веселый  пчелиный  сад,  ты  отворЯешь  калитку  и  видишь  Њихеева  и
здороваешьсЯ с ним: здравствуйте, почтальон Њихеев (Њедведев). ‡дравствуйте,
говорит  он, Я привез вам письмо из академии. „авайте, спасибо, говоришь ты,
улыбаЯсь, хотЯ от твоей улыбки нет никакого проку, потому  что  твоЯ  улыбка
ничего  не  изменит  ни  в  ваших  обыденных отношениЯх, ни в судьбе старого
загородного почтальона, как не изменили ее тысЯчи других -- вот таких же  ни
к  чему  не обЯзывающих улыбок, встречавших его всЯкий день у сотен дачных и
не дачных калиток, дверей, у ворот и заборных  лазов.  €  ты  не  можешь  не
согласитьсЯ  со  мною,  ты  отлично  понимаешь  все  это  сам, но привычка к
вежливым  поступкам,  которую  внушали  тебе  с  детства  в  школе  и  дома,
срабатывает сама по себе, помимо твоего сознаниЯ: говорЯ Њихееву -- давайте,
спасибо,  --  ты  берешь  из  его  пожилой венозной руки желтый конверт и --
улыбаешьсЯ. ‚ один из моментов вашей короткой встречи, вашего традиционного,
то  есть,  никому  из  вас  не  нужного,  а  все-таки  неизбежного   диалога
("‡дравствуйте,  почтальон  Њихеев",  "‡дравствуйте,  Я привез вам письмо из
академии", "„авайте, спасибо"),  в  момент  твоей  и  его  жизни,  в  минуту
существованиЯ  поющих  у тебЯ за спиной синих садовых птиц, в час скольжениЯ
голубых весельных лодок, скользЯщих по  невидимой  отсюда  реке  ‹ете  и  по
другим  невидимым  рекам,  его  голубаЯ  и рЯбаЯ от старости и некрасиваЯ от
рождениЯ рука протЯгивает тебе желтый  конверт  и  едва  касаетсЯ  твоей  --
молодой,  темной  от  загара  и,  в  сущности,  лишенной морщин. Ќеужели, --
размышлЯешь ты в эту секунду, -- неужели  и  моЯ  рука  станет  когда-нибудь
такой  же?  Ќо  тут же успокаиваешь себЯ: нет-нет, не станет, Я ведь бегаю в
школе укреплЯющие кроссы, а Њихеев не бегал. ‚от отчего у него  такие  руки,
-- заключаешь  ты, улыбаЯсь. "„авайте, спасибо". "Џожалуйста", -- невнЯтно и
без улыбки  произносит  Њихеев  (Њедведев),  загородный  развозчик  писем  и
телеграмм,   доставщик   извещений  и  газет,  старик,  пенсионер-почтальон,
невеселый  велосипедист  с  необычно-обычной   сумкой   на   руле,   человек
мечтательный,  угрюмый  и  пьющий.  ‚от он, не оглЯдываЯсь ни на тебЯ, ни на
сад, полный синих птиц, вот он так же  неловко,  как  слезал  минуту  назад,
садитсЯ  на  велосипед  и,  неумело  педалируЯ,  везет свои, а вернее, чужие
письма в сторону дома отдыха  и  водокачки,  в  сторону  поселковых  окраин,
цветочных  полЯн,  бабочек  и фундуковых серебристых орешников. Ћн немного с
похмельЯ,  ему,  пожалуй,  стоит  поскорее  развезти  оставшиесЯ  письма   и
письмена,  будь  они все неладны, а потом отправитьсЯ домой и развести водой
небольшое количество спирта -- его старуха  работает  санитаркой  в  местной
больнице  и это добро в доме никогда не переводитсЯ и не переводитсЯ зрЯ, --
а затем, закусив малосольным помидором из дубовой кадушки  (в  подвале,  где
она  стоит,  -- пауки, холодок, проросшаЯ картошка и запах плесени), поехать
куда-нибудь в сосны, в рЯбины, или в те же самые орешники  за  водокачкой  и
поспать  в  тени,  покуда  не  перестанет  печь  солнце. Љогда почтальону за
семьдесЯт, ему нету пользы кататьсЯ весь день  по  такой  жаре,  надо  же  и
отдохнуть.  Ќо  в  сумке  еще  есть  кое-какие письма: кто-то кому-то пишет,
кому-то не лень отвечать, всЯкий раз занимать у  соседей  конверт,  покупать
марку, вспоминать адрес и ходить по жаре искать Ящик. „а, есть еще кое-какие
письма  и  нужно  их  развезти.  €  вот  он едет сейчас в сторону водокачки.
’ропинка, едва намеченнаЯ в некошенной траве, идет в гору, и  ноги  Њихеева,
обутые  в  черные  ботинки,  с высокими, чуть ли не дамскими каблуками, то и
дело срываютсЯ с педалей, и руль при этом перестает подчинЯтьсЯ письмоносцу,
переднее колесо пытаетсЯ  встать  поперек  движениЯ  остальных  частей  этой
несложной  машины,  колесо  дает  юз, спицы его по ходу дела срезают головки
одуванчикам -- белые парашютики семЯн  взлетают  и  медленно  опускаютсЯ  на
Њихеева    (Њедведева),   осыпают   старого   почтарЯ,   будто   намереваЯсь
оплодотворить собою его шлЯпу из фетра и черную  драповую  и,  верно,  очень
душную  в  такую  погоду,  косоворотку.  Џарашютики опускаютсЯ и на брюки из
прорезиненной ткани, одна  штанина  которых  --  праваЯ  --  стЯнута  повыше
михеевской щиколотки липовой бельевой прищепкой, чтобы материЯ, паче чаЯниЯ,
не попала в передаточный механизм -- цепь, маленькаЯ шестеренка, соединеннаЯ
с  задним  колесом при помощи втулки, большаЯ шестернЯ, с приваренными к ней
педальными рычагами, -- иначе Њихеев сразу упадет в травы, в цветы, рассыпав
при этом все письма. €х подхватит ветер и унесет за реку, в  заливные  луга:
так  уже  случалось, или могло случитьсЯ, а значит -- как бы случалось, -- и
что тогда делать старому почтарю, как не брать  у  перевозчика  лодку  и  не
плыть  туда,  за  реку,  ловить  и  собирать  свои,  а  точнее чужие письма:
выкраивают же люди времЯ писать, хватает же у кого-то терпениЯ, а о том, что
всЯ их дурацкаЯ писанина, все эти поздравительные открытки и  Якобы  срочные
телеграммы  могут в одно прекрасное утро улететь за реку, стоит лишь Њихееву
упасть с велосипеда в травы, -- об этом никто из них ни разу не подумал, ибо
каждый стараетсЯ не упасть сам, со своего собственного велосипеда, а тут уж,
конечно, не до старика-письмоносца, который всю жизнь только  и  знает,  что
развозит  по  разным  домам  их несчастные каракули. ‚етер-то, -- вполголоса
рассказывает сам себе Њихеев (Њедведев), -- ветер-то какой по  верхам  идет,
не  иначе,  дождь  нагонЯет.  Ќо  это  неправда:  никакого  ветра  нет -- ни
верхового, ни понизу. € прежде чем над поселком прольетсЯ дождь, минует  еще
не  меньше  недели,  и все это времЯ будет Ясно и безветренно и дневное небо
будет синим вощеным ватманом, а  ночное  --  черным  карнавальным  шелком  с
крупными  влажными  звездами  из  разноцветной фольги. Ђ Њихеев -- он просто
обманывает себЯ сейчас, ему  просто  надоела  эта  жара,  эти  письма,  этот
велосипед,  эти  безразлично-вежливые  адресаты,  которые  всегда улыбаютсЯ,
приветствуЯ его на порогах своих садов, где наливаютсЯ и гудЯт Яблоки, и он,
Њихеев, хочет обнадежить себЯ хоть какой-нибудь переменой  в  этой  знойной,
скучной  и  однообразной  длЯ  него  дачной  жизни,  которой  он, как будто,
принадлежит, но в которой почти не участвует, хотЯ всЯкий,  кто  имеет  свой
дом  здесь или за рекой, знает Њихеева в лицо; и когда он проезжает на своем
старинном велосе с беззвучным звонком, встречные дачники улыбаютсЯ  Њихееву,
но  он  угрюмо  или печально, или по-стариковски мечтательно, словно любуЯсь
ими, оглЯдывает их молча и катит дальше --  в  сторону  станции,  в  сторону
пристани  или  -- как теперь -- в сторону водокачки. Њолча. Њихеев близорук,
носит очки без оправы, времЯ от времени отпускает бороду и времЯ от  времени
сбривает  ее,  а  может,  ее  обрывает  ветер,  но  и с бородой, и без, он в
представлении дачников ЯвлЯет собою редкий тип пожилого мечтателЯ,  любителЯ
велосипедной  езды  и  мастера почтовых манипулЯций. ‚етер, -- продолжает он
лгать самому себе, -- к вечеру непременно бурЯ, гроза, сады все  взлохматит,
будут мокры и лохматы, а кошки -- лохматы и мокры: спрЯчутсЯ по чердакам, по
цоколЯм дач, станут выть, а река разольетсЯ, выплеснетсЯ из берегов и зальет
дачи,  зальет  все  эти  кипЯщие  на  верандах самовары и чадЯщие керосинки,
зальет почтовые Ящики на заборах, и все письма, что лежат теперь  у  него  в
сумке,  и  которые  он скоро развезет по Ящикам, обратЯтсЯ в ничто, в пустые
клочки бумаги с размытыми и  потерЯвшими  смысл  словами,  а  лодки  --  эти
дурацкие  ободранные  плоскодонки,  на  которых катаютсЯ бездельники из дома
отдыха и лодыри-дачники, -- эти лодки поплывут вверх дном вниз по течению до
самого морЯ. „а, -- мечтает Њихеев, -- ветер перевернет вверх дном  всю  эту
садово-самоварную  жизнь  и  хоть  на времЯ прибьет пыль. "€з пыли, -- вдруг
вспоминает пенсионер читанное где-то и когда-то, -- бриз мастерит серебрЯные
кили". ‚от именно, из пыли, анализирует Њихеев, и именно кили, то есть  кили
к  лодкам,  килевые  лодки,  значит,  а  не плоскодонки, чтоб им пусто было.
‘корей бы уж ветер. "‚етер в полЯх, ветерок в тополЯх",  --  опЯть  цитирует
Њихеев  в  уме,  меж тем как тропинка поворачивает вправо и идет немного под
гору. ’еперь до самого мостика через овраг, где растут  в  обилии  лопухи  и
навернЯка  живут  змеи,  можно  оставить  педали в покое и дать отдых ногам:
пусть они свободно висЯт, покачиваЯсь по сторонам рамы, и не трогают  педали
и пусть машина катитсЯ сама по себе -- навстречу ветру. Ќасылающий ‚етер? --
думаешь  ты  о Њихееве. ’ы уже не видишь его, он, как иногда говорЯт, пропал
за поворотом -- растаЯл в дачном июльском мареве. ‚есь  обсыпанный  летучими
семенами  одуванчиков,  рискующий  на  каждом  метре  велосипедного  пробега
потерЯть  летние  открытки,  писанные  от  нечего  делать,  он   со   своими
старческими  венозными  руками  мчитсЯ теперь навстречу мечтаемому. Ћн полон
забот и волнений, он почти выброшен за борт  дачного  бытиЯ  и  это  ему  не
нравитсЯ. ЃеднЯга Њихеев, -- думаешь ты, -- скоро, скоро отойдут боли твои и
сам  ты  станешь встречным металлическим ветром, горным одуванчиком, мЯчиком
шестилетней девочки, педалью шоссейного  велосипеда,  обЯзательной  воинской
повинностью,  алюминием  аэродромов,  пеплом  лесных пожарищ, дымом станешь,
дымом ритмичных пищевых и  текстильных  фабрик,  скрипом  виадуков,  галькой
морских  побережий,  светом  днЯ  и стручками колючих акаций. €ли -- дорогой
станешь, частью дороги, камнем дороги, придорожным кустом, тенью  на  зимней
дороге  станешь, побегом бамбука станешь, вечным будешь. ‘частливчик Њихеев.
Њедведев?
     Џо-моему, вы прекрасно рассказали о нашем почтальоне, дорогой автор,  и
неплохо  описали утро получениЯ письма, Я ни за что не сумел бы так выпукло,
вы очень талантливы, и Я рад, что именно вы взЯли на себЯ труд написать  обо
мне,  о  всех  нас  такую интересную повесть, право, не знаю, кто еще мог бы
сделать это с таким  успехом,  спасибо.  “ченик  такой-то,  мне  чрезвычайно
приЯтна  ваша высокаЯ оценка моей скромной работы, знаете, Я последнее времЯ
немало стараюсь, пишу по нескольку часов в день, а в остальные  часы  --  то
есть,  когда не пишу -- размышлЯю о том, как бы получше написать завтра, как
бы написать так, чтобы  понравилось  всем  будущим  читателЯм  и,  в  первую
очередь,  естественно,  вам, героЯм книги: ‘авлу Џетровичу, ‚ете Ђркадьевне,
Ђркадию Ђркадьевичу, вам, ЌимфеЯм, вашим родителЯм,  Њихееву  (Њедведеву)  и
даже  Џерилло.  Ќо  боюсь,  что ему, Ќиколаю ѓоримировичу, не понравитсЯ: он
все-таки, как писали в прежних романах, н е м н о г о с л и ш к о м устал  и
угрюм.  „умаю, попадись ему только в руки моЯ книга, он позвонит вашему отцу
-- они с отцом,  насколько  мне  известно,  старые  товарищи  по  батальону,
служили  вместе  с  самим  Љузутовым -- и скажет: знаете, мол, какой о нас с
вами пасквиль сострЯпали? Ќет, скажет прокурор,  а  какой?  Ђнтинаш,  скажет
директор.  Ђ  кто  автор?  --  поинтересуетсЯ  прокурор,  --  дайте  автора.
‘очинитель такой-то, -- доложит директор. € боюсь, после этого у менЯ  будут
большие неприЯтности, вплоть до самых неприЯтных, боюсь, менЯ сразу отправЯт
туда,  к доктору ‡аузе. ќто верно, дорогой автор, наш отец служит как раз по
этой части, по части неприЯтностей, но отчего вы обЯзательно хотите  указать
не  титуле  свое  настоЯщее  имЯ,  почему бы вам не взЯть м и н о д в е с п?
’огда ведь вас днем с огнем не найдут. ‚ообще  говорЯ,  неплохаЯ  мысль,  Я,
вероЯтно,  так  и сделаю, но тогда мне будет неудобно перед ‘авлом: смелый и
несгибаемый, он сам никогда в жизни так бы не поступил. ђыцарь без страха  и
упрека,  географ  шел  один против всех с открытым забралом, разгневанно. Ћн
может подумать обо мне плохо, решит, пожалуй, что Я никуда не гожусь  --  ни
как  поэт,  ни  как  гражданин,  а  его мнение длЯ менЯ крайне ценно. “ченик
такой-то, посоветуйте, пожалуйста, как тут быть. „орогой автор, мне кажетсЯ,
что хоть ‘авла Џетровича и нет с нами, и он, по-видимому, уже ничего  о  вас
не подумает, все-таки лучше поступить так, как поступил бы в подобном случае
он  сам,  наш  учитель:  он бы не брал псевдонима. ЏонЯтно, благодарю вас, а
теперь Я хочу узнать ваше мнение относительно названиЯ книги. ‘удЯ.по всему,
повествование наше близитсЯ к  концу  и  времЯ  решать,  какое  заглавие  мы
поставим  на  обложке.  „орогой  автор,  Я  назвал  бы  вашу книгу ЉЋ‹Ђ „‹џ
„“ђЂЉЋ‚; знаете, есть кола игры на фортепьЯно, кола игры на барракуде, а у
вас пусть будет ЉЋ‹Ђ „‹џ „“ђЂЉЋ‚, тем более, что книга не только  про  менЯ
или  про  н  е г о, д р у г о г о, а про всех нас, вместе взЯтых, учеников и
учителей, не так ли? „а, здесь участвует несколько человек из  вашей  школы,
но  мне  представлЯетсЯ,  что  если  назвать ЉЋ‹Ђ „‹џ „“ђЂЉЋ‚, то некоторые
читатели удивЯтсЯ: называетсЯ ЉЋ‹Ђ, а рассказываетсЯ только о двух или трех
учениках, а где же, мол, остальные, где все те юные характеры,  удивительные
в  своем  разнообразии,  коими  столь  богаты  наши  сегоднЯшние  школы!  Ќе
беспокойтесь, дорогой автор, передайте своим  читателЯм,  да,  прЯмо  так  и
скажите,  что  ученик такой-то просил передать, что во всей школе, кроме них
двоих, да еще, быть может, ђозы ‚етровой, нет абсолютно ничего  интересного,
никакого  там удивительного разнообразиЯ нет, все -- жуткие дураки, скажите,
что ЌимфеЯ сказал, что писать можно только о нем, потому что только о нем  и
следует  писать,  поскольку  он  настолько  лучше и умнее остальных, что это
сознает даже Џерилло, так  что,  говорЯ  о  школе  длЯ  дураков,  достаточно
рассказать  об ученике таком-то -- и все сразу станет Ясно, так и передайте,
да и вообще, почему вас заботит, кто  там  что  скажет  или  подумает,  ведь
книга-то  ваша,  дорогой  автор,  вы  вправе  поступать  с  нами,  героЯми и
заголовками, как вам понравитсЯ, так что, как заметил ‘авл  Џетрович,  когда
мы  спросили  его  насчет  торта,  --  валЯйте:  ЉЋ‹Ђ „‹џ „“ђЂЉЋ‚. ‹адно, Я
согласен, но давайте все же на всЯкий случай заполним еще несколько  страниц
беседой  о  чем-нибудь  школьном,  поведайте  читателЯм  об  уроке ботаники,
например, ведь его ведет ‚ета Ђркадьевна Ђкатова, по отношению к которой  вы
столь  долго питаете свои чувства. „а, дорогой автор, Я с удовольствием, мне
так  приЯтно,  Я  полагаю,  что  все  скоро   окончательно   решитсЯ,   наши
взаимоотношениЯ  все  более  определЯютсЯ,  все резче и резче, словно это не
отношениЯ, но лодка, идущаЯ по затуманенной ‹ете ранним утром,  когда  туман
все  рассеиваетсЯ,  и  лодка  все  ближе,  да, давайте напишем еще несколько
страниц о моей ‚ете, но Я, как это нередко бывает,  Я  не  понимаю,  с  чего
начать,  какими  словами,  подскажите.  “ченик  такой-то, мне кажетсЯ, лучше
всего начатьсловами: и в о т.
     € вот она входила. Ћна входила в биологический кабинет, где  стоЯли  по
углам   два   скелета.  Ћдин  был  искусственный,  а  другой  --  настоЯщий.
ЂдминистрациЯ школы купила  их  в  специализированном  магазине  ‘Љ…‹…’›,  в
центре   нашего   города,   причем,   настоЯщие  там  стоЯт  гораздо  дороже
искусственных -- и это понЯтно, и с таким положением л е щ  е  й  трудно  не
согласитьсЯ.  Ћднажды,  проходЯ  вместе  с нашей доброй любимой матерью мимо
‘Љ…‹…’Ћ‚ -- было это вскоре после смерти ‘авла Џетровича, -- мы увидели  его
стоЯщим  у витрины, где расставлены были образцы товаров и висело: з д е с ь
п р о и з в о д и т с Я п р и е м с к е л е т о в у н а с е л е н  и  Я.  ’ы
помнишь,  надвигалась осень, всЯ улица куталась в длинные мушкетерские плащи
и  ее  разбрызгивали  своими  колесами  и  копытами  прозЯбшие,   утратившие
торжественность  пролетки  и  фаэтоны, и все только и говорили что о погоде,
сожалеЯ об утраченном лете. Ђ ‘авл Џетрович -- небрито и худощаво -- стоЯл у
витрины в одной ковбойке и в парусиновых, подвернутых  до  колен  брюках,  и
единственное,  что  выступало в его облике в пользу осени -- были мокроступы
на босу ногу. Њама  увидела  преподавателЯ  и  всплеснула  руками  в  черных
нитЯных  перчатках:  батюшки,  Џавел  Џетрович, что вы здесь делаете в такую
нехорошую пору, на вас лица нет, на  вас  только  рубашка  и  брюки,  вы  же
схватите  воспаление  легких,  где ваш выходной теплый костюм и коверкотовое
пальто, которое мы подарили вам на прощанье; а шапка, мы так долго  выбирали
ее  все  вместе,  всем  родительским комитетом! Ђх, мамаша, -- отвечал ‘авл,
улыбаЯсь, -- не беспокойтесь вы, ради аллаха, со мной все  обойдетсЯ,  лучше
поберегите  сына,  у  него вон уже сопли побежали, а насчет той одежды Я так
скажу: черт с ней, ну ее, не могу, задыхаюсь, там трет, там  жмет  и  давит,
понимаете?  —ужое  это  все  было,  нетрудовое,  не  на мои куплено -- вот и
продал. Ћсторожнее, -- Ќорвегов  взЯл  маму  под  руку,  --  вас  забрызгает
омнибус,  отойдите  от  краЯ.  Ђ почему, -- спросила она, стараЯсь побыстрее
освободитьсЯ от его прикосновениЯ, и это было слишком заметно, -- почему  вы
здесь,  возле такого странного магазина? џ только что продал свой скелет, --
сказал учитель, -- Я продал его в  рассрочку,  завещаЯ.  Џередайте  Џерилло,
пусть  берет  машину и приезжает, Я завещал скелет нашей школе. Ќо зачем, --
удивилась мама, -- неужели вам это не дорого?  „орого,  мамаша,  дорого,  но
приходитсЯ  как-то  зарабатывать  на  хлеб  насущный:  хочешь  жить  -- умей
вертетьсЯ, не так ли? ‚ы же знаете -- в школе Я больше не числюсь, а  одними
частными  уроками  пробавлЯтьсЯ  -- так недолго и ноги протЯнуть: подумайте,
много ли в теперешних школах неуспевающих по моему предмету? Ќу да,  ну  да,
-- сказала мама, -- ну да. € больше мама ничего не сказала, мы повернулись и
пошли.  „о свиданиЯ, ‘авл Џетрович! Љогда мы станем такими, как вы, то есть,
когда нас не станет, мы тоже завещаем наши скелеты нашей  любимой  школе,  и
тогда  целые  поколениЯ  дураков -- отличники, хорошисты, двоечники -- будут
изучать строение человеческого костЯка по нашим нетленным  остовам.  „орогой
‘авл  Џетрович,  это  ли  не  кратчайший путь в бессмертие, о котором мы все
столь лихорадочно  мыслим,  оказываЯсь  наедине  с  честолюбием!  Љогда  она
входила,  мы вставали и загораживали собой скелеты и она не могла их видеть,
а когда мы садились, скелеты продолжали стоЯть и она снова видела их. ‚ерно,
они стоЯли всегда -- на черных металлических треногах. ЏризнайсЯ, ты немного
любил их, особенно тот, настоЯщий. Ђ Я и не скрываю, Я действительно любил и
до сих пор, спустЯ много лет, люблю их за то, что они как-то сами  по  себе,
они  независимы  и  спокойны  в любых ситуациЯх, особенно тот, в левом углу,
кого мы называли ‘авлом. Џослушай, а почему ты произнес только что  какие-то
непонЯтные  слова:  д  о с и х п о р, с п у с т Я м н о г о л е т, -- что ты
хочешь этим сказать, Я не понимаю, мы что -- разве не учимсЯ больше в школе,
не занимаемсЯ ботаникой, не бегаем укреплЯющих кроссов, не носим в  мешочках
белые  полутапочки,  не  пишем  объЯснительных записок о потерЯнном доверии?
Џожалуй, что нет, пожалуй, не пишем, не бегаем и не учимсЯ, нас давно нет  в
школе,  мы то ли окончили ее с отличием, то ли нас выгнали за неуспеваемость
-- теперь не вспомню. •орошо, но чем же мы занимались с тобой все  эти  годы
после  школы?  Њы  работали.  ‚от как, а где, кем? Ћ, в самых разных местах.
Џервое времЯ мы служили в  прокуратуре  у  отца,  он  взЯл  нас  к  себе  на
должность   точильщиков   карандашей   и  мы  побывали  на  многих  судебных
заседаниЯх. ‚ те дни наш отец возбудил дело против покойного Ќорвегова. Ђ  в
чем  дело, неужели учитель сделал что-то не так? „а, несмотрЯ на новый закон
о флюгерах, предписывающий уничтожение таковых, имеющихсЯ  на  крышах  и  во
дворах  частных  домов,  ‘авл  не убрал свой флюгер, и наш отец потребовал у
судей и присЯжных самой суровой статьи длЯ географа.  …го  судили  заочно  и
приговорили  к  высшей  мере  наказаниЯ.  —ерт  возьми,  но  отчего никто не
заступилсЯ за него? Ћ деле Ќорвегова кое-где узнали, прошли демонстрации, но
приговор осталсЯ в силе. ‡атем мы работали дворниками в Њинистерстве тревог,
и один из министров  нередко  вызывал  нас  к  себе,  чтобы  за  чашкой  чаЯ
проконсультироватьсЯ  относительно  погоды. Ќас уважали и мы были на хорошем
счету и считались ценными сотрудниками, ибо ни у кого в Њинистерстве не было
таких встревоженных лиц, как у нас. Ќас уже собирались повысить, перевести в
лифтеры, но тут мы подали заЯвление по-щучьему  и  по  рекомендации  доктора
‡аузе поступили в мастерскую ‹еонардо. Њы были учениками в его мастерской во
рву  Њиланской  крепости.  Њы были лишь скромными учениками, но сколь многим
этот прославленный художник обЯзан нам, ученикам таким-то! Њы  помогали  ему
наблюдать  летание  на четырех крыльЯх, месили глину, возили мрамор, строили
метательные снарЯды, но главным образом  --  клеили  картонные  коробочки  и
разгадывали  ребусы.  Ђ однажды он попросил нас: юноша, Я работаю сейчас над
одним женским портретом и написал уже все, кроме лица; Я  терЯюсь,  Я  стар,
фантазиЯ  начинает  отказывать  мне в своих проЯвлениЯх, посоветуйте, каким,
по-вашему, должно быть это лицо. € мы сказали: это  должно  быть  лицо  ‚еты
Ђркадьевны  Ђкатовой, нашей любимой учительницы, когда она входит в класс на
очередной урок. ќто идеЯ, сказал старый мастер, так  опишите  мне  ее  лицо,
опишите,  Я  хочу  видеть  этого  человека.  € мы описали. ‚скоре мы взЯли у
‹еонардо расчет: надоело, вечно приходитсЯ тереть краски, и  руки  ничем  не
отмоешь.   Џотом   мы   работали   контролерами,  кондукторами,  сцепщиками,
ревизорами железнодорожных почтовых отделений, санитарами, экскаваторщиками,
стекольщиками,  ночными  сторожами,  перевозчиками  на   реке,   аптекарЯми,
плотниками  в  пустыне,  откатчиками,  истопниками,  зачинщиками,  вернее --
заточниками, а точнее -- точильщиками карандашей. Њы  работали  там  и  тут,
здесь  и  там  -- повсюду, где была возможность наложить, то есть, приложить
руки. € куда бы мы ни пришли, о нас говорили: смотрите, вот они  --  ’е  Љто
Џришли.   †адные  до  знаний,  смелые  правдолюбцы,  наследники  ‘авла,  его
принципов и высказываний, мы гордились друг другом. †изнь наша была все  эти
годы необычайно интересной и полной, но во всех переплетах ее мы не забывали
нашу  специальную школу, наших учителей, особенно ‚ету Ђркадьевну. Њы обычно
представлЯли ее себе в тот момент, когда она входит в  класс,  а  мы  стоим,
смотрим  на  нее,  и  все,  что  мы  знали о чем-либо до сих пор, все это --
становитсЯ совершенно ненужным, глупым, лишенным смысла  --  и  в  мгновение
отлетает  подобно  шелухе, кожуре или птице. Ђ почему бы тебе не рассказать,
как именно она выглЯдела, когда входила, почему  бы  не  дать,  как  говорит
‚одокачка,  портретную  характеристику? Ќет-нет, невозможно, бесполезно, это
лишь загромоздит нашу беседу, мы запутаемсЯ в определениЯх и  тонкостЯх.  Ќо
ты  только что вспоминал о просьбе ‹еонардо. ’огда, у него в мастерской, мы,
кажетсЯ, сумели описать ‚ету. ‘умели, но описание наше было лаконичным,  ибо
и  тогда  мы  не  могли  сказать больше того, что сказали: дорогой ‹еонардо,
представьте себе женщину, она столь прекрасна, что когда вы вглЯдываетесь  в
черты  ее, то не можете сказать н е т радостным слезам своим. €, -- спасибо,
юноша, спасибо, -- отвечал художник, -- этого достаточно, Я уже  вижу  этого
человека.  •орошо,  но  в таком случае опиши хотЯ бы кабинет биологии и нас,
тех, кто сначала стоЯл, а затем сидел, расскажи коротко  об  одноклассниках,
присутствовавших на уроке.
     —учела  птиц  были там, аквариумы, террариумы там были, портрет ученого
Џавлова на велосипедной прогулке в возрасте девЯноста  лет  висел,  зависаЯ,
горшки  и Ящики с травами и цветами стоЯли на подоконниках, в том числе были
растениЯ очень дальние и давние, откуда-то из мелового периода.  Љроме  того
-- коллекциЯ  бабочек  и  гербарий,  собранные  усилиЯми поколений. € мы там
были, потерЯнные в кущах, пущах и  зарослЯх,  среди  микроскопов,  опадающих
листьев  и раскрашенных мулЯжей человеческих и не человеческих внутренностей
-- и мы учились. Џожалуйста, дай перечисление кораблей  речного  реестра,  а
точнее  --  расскажи  теперь  о  нас, сидЯщих. ‘ейчас Я не помню большинства
фамилий, но Я помню, что среди нас был, например, мальчик, который  на  спор
мог  съесть  несколько  мух  подрЯд,  была девочка, котораЯ вдруг вставала и
догола раздевалась, потому что думала, что у нее красиваЯ фигура --  догола.
Ѓыл  мальчик, подолгу державший руку в кармане, и он не мог поступать иначе,
потому что был слабовольный. Ѓыла девочка, котораЯ писала письма самой  себе
и  сама себе отвечала. Ѓыл мальчик с очень маленькими руками. € была девочка
с очень большими глазами, с длинной черной косой и длинными  ресницами,  она
училась  на  одни  пЯтерки,  но она умерла примерно в седьмом классе, вскоре
после Ќорвегова, к которому она питала счастливое и мучительное  чувство,  а
он,  наш ‘авл Џетрович, тоже любил ее. Ћни любили друг друга у него на даче,
на берегах восхитительной ‹еты, и здесь, в школе, на списанных физкультурных
матах,  на  этажах  черной  лестницы,  под  стук  методичного  перилловского
маЯтника.  €,  возможно,  именно  эту  девочку мы с учителем ‘авлом называли
ђозой ‚етровой. „а, возможно, а возможно, что такой девочки никогда не было,
и мы придумали ее сами, как и все остальное на свете. ‚от почему, когда твоЯ
терпеливаЯ мать спрашивает тебЯ: а девочка, она действительно умерла? -- то:
не знаю, про девочку Я ничего не знаю, -- должен  ответить  ты.  €  вот  она
входила,  наша любимаЯ ‚ета Ђркадьевна. ЏоднЯвшись на кафедру, она открывала
журнал и кого-нибудь вызывала: ученик такой-то, расскажите о  рододендронах.
’от начинал что-то говорить, говорить, но что бы он ни рассказывал, и что бы
ни  рассказывали  о  рододендронах другие люди и научные ботанические книги,
никто никогда не говорил о рододендронах самого главного -- вы слышите менЯ,
‚ета Ђркадьевна? -- самого главного: что они,  рододендроны,  всЯкую  минуту
растущие  где-то в альпийских лугах, намного счастливее нас, ибо не знают ни
любви, ни ненависти, ни тапочной системы имени Џерилло, и даже  не  умирают,
так как всЯ природа, исключаЯ человека, представлЯет собою одно неумирающее,
неистребимое  целое.  …сли  где-то  в лесу погибает от старости одно дерево,
оно, прежде чем умереть, отдает на ветер  столько  семЯн,  и  столько  новых
деревьев  вырастает  вокруг  на  земле, близко и далеко, что старому дереву,
особенно  рододендрону,  --  а  ведь  рододендрон,  ‚ета  Ђркадьевна,   это,
наверное,  огромное  дерево с листьЯми величиной с небольшой таз, -- умирать
не обидно. € дереву безразлично, оно растет там, на серебристом  холме,  или
новое,  выросшее  из его семени. Ќет, дереву не обидно. € траве, и собаке, и
дождю. ’олько человеку, обремененному эгоистической жалостью к самому  себе,
умирать  обидно и горько. Џомните, даже ‘авл, отдавший всего себЯ науке и ее
ученикам, сказал, умерев: умер, просто зло берет.
     “ченик  такой-то,  позвольте   мне,   автору,   снова   прервать   ваше
повествование.  „ело в том, что книгу пора заканчивать: у менЯ вышла бумага.
Џравда, если вы собираетесь добавить  сюда  еще  две-три  истории  из  своей
жизни, то Я сбегаю в магазин и куплю сразу несколько пачек. ‘ удовольствием,
дорогой  автор, Я хотел бы, но вы все равно не поверите. џ мог бы рассказать
о нашей с ‚етой Ђркадьевной свадьбе, о нашем большом с ней счастье, а  также
о том, что случилось в нашем дачном поселке в один из дней, когда Ќасылающий
взЯлсЯ,  наконец,  за работу: в тот день река вышли из берегов, затопила все
дачи  и  унесла  все  лодки.  “ченик   такой-то,   этовесьма   интересно   и
представлЯетсЯ  вполне достоверным, так что давайте вместе с вами отправимсЯ
за бумагой, и вы по дороге расскажете все по порЯдку и подробно. „авайте, --
говорит ЌимфеЯ. ‚есело болтаЯ и пересчитываЯ карманную мелочь,  хлопаЯ  друг
друга  по  плечу  и  насвистываЯ дурацкие песенки, мы выходим на тысЯченогую
улицу и чудесным образом превращаемсЯ в прохожих.