€ван ‘ергеевич ‘околов-Њикитов. „етство

Ћцените этот текст:
€ван ‘ергеевич ‘околов-Њикитов. „етство

---------------------------------------------------------------
     €.‘. ‘околов-Њикитов: "Ќа теплой земле"
     ‹.Ћ. изд-ва "‘оветский писатель", 1978, 656 стр.
     (‘) €здательство "‘оветский писатель", 1978 г.
     OCR by Ignat
---------------------------------------------------------------

‘€‚›‰

     џ не могу  определить,  сон или Явь  это:  на коленЯх матери Я  сижу  у
открытого окна,  теплого  от высокого летнего  солнца.  €  мать,  и окно,  и
теплота  нагретого солнцем, еще не выкрашенного подоконника сливаютсЯ в один
синий, звучащий, ослепительный мир.  џ еще плохо различаю в  этом сверкающем
просторном  мире  отдельные черты - пыльную за окном дорогу, красные  стволы
сосен,  высокое  небо  с  белыми  недвижными  облаками.  Њать,  подоконник с
прозрачными  капельками  смолы, синее  небо  сливаютсЯ в блаженное  ощущение
тепла, света и  удовольствиЯ.  џ тЯнусь к свету, прутом изгибаюсь на  руках,
бью мЯгкими кулачками и смеюсь, смеюсь.
     ‘мутно, точно сквозь слой воды, помнитсЯ мне дом, в  котором Я родилсЯ,
жил  первые  годы  моей жизни. Џомню  бревенчатые свежие стены с  сучками  и
разводами смолистых  слоев,  похожими  на  сказочных  птиц  и  рыб;  цветную
картинку над  дверью  в позолоченной  узенькой  рамке: "ЃарышнЯ-крестьЯнка";
темный угол за печью, запах глины и теплого кирпича. ЏамЯтны  мне окружавшие
дом, шумевшие по ночам столетние сосны, отец, приходивший из леса, пахнувший
смолой  и ветром, как поднимает он менЯ большими,  сильными руками, борода и
усы его колютсЯ и холодЯт.
     - ‘ивый, - говорит он, подбрасываЯ менЯ под потолок и смеЯсь, - смотри,
‘ивый заЯц, Њоскву!..
     Љроме матери,  отца,  кроме  бревенчатых  сосновых  стен  и  пушкинской
"Ѓарышни-крестьЯнки" в красном платочке, запомнил Я широкую, смутно белевшую
в  берегах  реку,  большой, со шлепающим по  воде длинным канатом, городской
перевоз,  губернский город Љалугу, лесника ѓерасима, ходившего  с  отцом  на
охоту, как однажды водили менЯ в городской сад показывать  фейерверк и как Я
кричал,  вырывалсЯ из  рук,  испугавшись стрелЯвших,  дождем рассыпавшихсЯ в
звездном небе разноцветных огней.
     Ђ всего  Ярче запомнилсЯ  мне от  тех уходЯщих  в зыбкий  туман  времен
тогдашний  мой друг и приЯтель, впервые поразивший мое сердце привЯзанностью
и любовью, обозный солдат ‘ерега. ‚ижу: высокое, обшитое новым тесом крыльцо
с облитыми солнечным светом  ступеньками  на  дорогу. џ  на крыльце строю из
ореховых  палок-бирюлек игрушечный  колодец.  „линные  косые  тени  деревьев
тЯнутсЯ к  дому. Ќа  белой, крепко  укатанной, со  слежавшейсЯ  пылью дороге
показываютсЯ  идущие  из  лагерей  солдаты.  ‘олдаты  проходЯт  близко, пылЯ
сапогами,  сморкаЯсь,  вытираЯ   рукавами  парусиновых  рубах  катЯщийсЯ  по
загорелым, запыленным  лицам пот. ‘зади  едут  зеленые  повозки  на  высоких
колесах, погромыхивает кухнЯ с железной трубой.  џ бросаю свои игрушки  и  с
бьющимсЯ  от волнениЯ  сердцем жду. ‚от с последней повозки, стукнув о землю
тЯжелыми  сапогами,  ловко соскочил  молодой  солдат.  ЏридерживаЯ  на  боку
обшитую сукном манерку, он подбегает, садитсЯ на корточки и подает  гостинец
- глинЯную раскрашенную игрушку - свистульку-петушка.
     - Ђй  да  петух! -  говорит он, сидЯ  на  корточках, выказываЯ сплошные
белые зубы, в солдатской набекрень бескозырке и парусиновой, пузырем ставшей
на  спине  рубахе.  -   ќтот   петух  всем  петухам   петух,  послухай,  как
выговаривает...
     €,  двигаЯ  всем  своим смеющимсЯ  потным  лицом,  перебираЯ  пальцами,
начинает  дуть  в  свистульку-петушка.  џ  стою  очарованный,  онемевший  от
восторга  и любви  к этому  веселому,  теплому,  зубастому  человеку.  —тобы
ответить  ему, Я  бегу  хлопотливо,  спотыкаЯсь  обутыми  в желтые  башмачки
ногами, в комнату, где  накрыт стол,  тащу  за конец скатерти,  со  скатерти
падают на пол сахарница, хлеб, печенье. џ забираю все это и  несу ожидающему
менЯ, весело смеющемусЯ сердечному другу ‘ереге.
     ЏамЯтен  мне  другой  мой  приЯтель,  пастушок  Џронька,   ходивший  за
хозЯйским стадом. ‚от мы сидим на полу,  катаем большой резиновый мЯчик, что
привез  усатый дЯдЯ, приехавший  из города в  лес на  охоту.  „ЯдЯ  сидит за
столом,  пьет  чай и курит.  Ќа нем высокие болотные  сапоги  с ремешками  и
прЯжками, в зубах мундштук с резной собачьей головою.
     - Ќу-с, - говорит он,  поворачиваЯсь на  стуле и выпускаЯ из усов сизый
дым, - скажи, ‘ивый, кем ты будешь, когда вырастешь большой?
     „ым вылетает великолепными кольцами. Љольца под  потолком вытЯгиваютсЯ,
колышутсЯ, висЯт синими лентами.  џ  вижу, как улыбаетсЯ мать и  подает дЯде
наполненный чаем стакан, как, отражаЯсь в зеркале  самовара, волосатой рукою
берет  из рук матери  этот  стакан дЯдЯ. ‚ижу тонкую  руку  матери, привычно
трогающую начищенную шишечку крана.
     - Ѓуду генералом,  потом офицером,  потом солдатом,  -  уверенно говорю
усатому городскому дЯде, - потом Џронькой-пастухом!
     „ЯдЯ смеетсЯ, пускает дым  и  звенит  ложечкой.  Ћт  сапог его  приЯтно
пахнет дегтем. ЏЯтнистаЯ собака, помахиваЯ хвостом, подходит к нему, ласково
кладет голову на колено.
     ‚ этих  отдаленных воспоминаниЯх Я не могу отличить  Яви от сновидений.
Њногое,  быть может, снилось, и Я запомнил  это как  пережитую  Явь. Њногое,
бывшее наЯву, стало как давно виденный и забытый сон. Ќе знаю, была ли наЯву
или  снилась   мне  такаЯ  страшнаЯ  картина:  пожар,  вижу  Языки  пламени,
перемешанного  с  черным  дымом, столбы  брызжущих  в  нависшее  небо  искр,
освещенные пожаром, низко  согнувшиесЯ  над землею деревьЯ. Љакой-то мужик в
посконной,  распоЯской,  рубахе  завЯзывает  высокий, накрытый  рогожею воз.
Њужик сопит, упираетсЯ, изо всех сил тащит затЯгивающую воз веревку. € вижу,
как рветсЯ веревка, как  падает в  огонь  мужик, вижу его страшное, заросшее
бородою освещенное пожаром лицо и от охватившего менЯ ужаса кричу, кричу...
     џ не знаю, сон ли страшное это видение - мужик, затЯгивающий веревку, -
или  действительное  происшествие  при переезде из  Ћсеков  в Љислово, когда
горела хозЯйскаЯ банЯ и завЯзывались высокие, накрытые рогожами возы.
     ‡наю  другое. џ смотрю на сохранившуюсЯ уже пожелтевшую фотографию, где
на березовом  бутафорском  пне  сидит,  подобрав  в  башмачках ноги,  одетый
девочкой  мальчик. ѓлаза его печальны.  —то, какаЯ  черта  отделЯет  менЯ  -
нынешнего - от  мальчика  с  перекрещенными  пальчиками маленьких  рук? џ не
нахожу такой черты. Ќо знаю, что будет жить во мне,  в каждом моем слове, до
последних моих  дней  мальчик  ‚анЯ  с  печальными  глазами, некогда  смешно
говоривший:
     -   Ѓуду   генералом,    потом    офицером,   потом   солдатом,   потом
Џронькой-пастухом!..

Ћ‘…Љ€

     Ћтец мой, когда Я родилсЯ, служил приказчиком по лесному делу у богатых
московских  купцов Љоншиных, владевших известной ‘ерпуховской  мануфактурой.
†или мы в осековской лесной конторе, под Љалугой. џ почти ничего не запомнил
от тех туманно-далеких длЯ менЯ  времен. ‡наю, что родилсЯ  Я и  жили  мы  в
новом хозЯйском доме, окруженном со всех сторон вековым бором, что над самой
крышей конторы ночью  и днем шумели  высокие сосны; шума этих сосен, длинных
зимних  ночей,  когда долго не  возвращалсЯ отец, боЯлась и  нередко плакала
мать.  Љак сквозь сон помню нашу спальную комнату, освещенную скудным светом
лампадки, с  глубокими по углам тенЯми, с запахом жарко  натопленной русской
лежанки.  Ќа  полу,  освещеннаЯ  мерцающим  светом, в  синей  тени, стоит на
коленЯх  мать.  џ вижу  ее спину,  распущенные по  плечам черные  волосы.  ‘
нестерпимою  силою  охватывает  менЯ  жалость  и  любовь  к  ней,  Я  силюсь
удержатьсЯ, зарываюсь в подушку и тихонько, мучительно плачу. Њать подходит,
останавливаетсЯ  надо мною, тревожно касаетсЯ  моей головы рукой,  Я  целую,
обливаю слезами ее  ласковую руку. Џотом, притворившись  спЯщим, долго лежу,
смотрю  на  тоненький мигающий огонек. џ закрываю  глаза,  и  от  огонька  к
ресницам в темноте бегут и бегут, дрожат золотые стрелы-лучи.
     ‚  те  времена  купеческой  славой  еще  гремела  Љалуга.  Њне  памЯтны
слышанные   в   детстве  рассказы   о   кутежах,   закатываемых   калужскими
лесопромышленниками-купцами  по  окончании  удачного  сплава,  о  смоленских
"серых" мужиках-плотогонах, которых  городские жители презрительно  называли
"польгаЯми" в знак былой близости ‘моленщины  к  Џольше, в  весенние  месЯцы
наполнЯвших   город  шумной,  бесцеремонно  толкавшейсЯ  по  улицам  толпою,
бестолково  забредавших в  лавки  и  магазины.  Џомню  смешной  рассказ, как
какой-то калужский купец-самодур, зарЯдив ружье клюквой, выстрелил в мужика,
усевшегосЯ под купцовым  забором "до ветру", и как, увидевши на  голом  заду
"кровь", завопил благим матом тот смоленский мужик на всю Ќикитинскую улицу:
     - Љараул, братцы, ратуйте! Ќаших, смоленских, убивают!..
     “дивительными  кажутсЯ мне  эти, теперь уже  далекие, времена,  когда с
такой легкостью наживались купеческие миллионы на спинах доверчивых мужиков;
сказочными показываютсЯ и самые смоленские мужики, за  полторы "красных" (то
есть всего за пЯтнадцать целковых, получаемых от хозЯйских приказчиков после
сплава  леса) всю весну по  уши  купавшиесЯ  в ледЯной воде, своими  горбами
умножавшие  купеческие  капиталы.  ‘колько  издевательских  рассказов,  злых
анекдотов ходило тогда среди калужских мещан, высмеивавших корЯвых, до самых
глаз   заросших   дремучими  бородами,  по-медвежьи   ступавших   смоленских
"сиволапых  польгаев";  какие  придумывали  им  едчайшие  клички! Ђ  бывало,
загулЯвший  чиновник  казенной  палаты,  выходЯ  из  трактирной  бильЯрдной,
остановив посреди  улицы мужика-плотогона, уперев руки в бока, начальнически
сверкаЯ золотыми  орлеными  пуговицами,  начинал грозно вычитывать ломавшему
шапку "сиволапому" мужику:
     -  ѓлЯди,  кто  перед  тобою стоит!  —то глазами, как  баран, хлопаешь?
Џомнить  обЯзан:  ты  есть  тварь,  ничтожество!..  ЉланЯйсЯ, сучий  сын,  в
землю!..
     Њного   наслышалсЯ  Я   о   самих  Љоншиных,  хозЯевах  моего  отца,  о
многомиллионном  богатстве,  огромном  размахе  коншинского дела,  - о  деде
миллионера Љоншина,  простом  синельщике-мужике,  некогда  набивавшем  синие
узоры на бабьих холстах, а потом сказочно  разбогатевшем. (ђассказывали, что
в кои-то веки дед Љоншина - смекалистаЯ голова! - приобрел караван верблюдов
и  через пустыню погнал  на ‚осток дешевые цветистые ситцы, на  этих дешевых
ситцах были нажиты коншинские миллионы.) Џомню разговор о любовницах старого
Љоншина, о его незаконнорожденных детЯх, которых рассылали по многочисленным
коншинским имениЯм и конторам.*

     *  Ћдним  из  таких  незаконнорожденных   сыновей  миллионера  Љоншина,
известный в свое времЯ поэт Ќ.Ќ. Ќиколаев, воспитывалсЯ некогда в смоленском
имении Љоншина под  наблюдением старшего брата  моего  отца, до самой смерти
сохранЯвшего добрую памЯть о рано погибшем, спившемсЯ поэте.

     ЌаслышалсЯ  и  о трагической  судьбе семьи богачей  Љоншиных, владевших
фабриками  и  заводами,  о   сыновьЯх  Љоншина,  получавших  образование  за
границей,  о младшем его сыне - Яром  толстовце, отказавшемсЯ от наследства,
ходившем в мужицких лаптЯх; о  судьбе  другого сына, построившего  дворец на
берегу  Ћки,  увлекшегосЯ  модным  в те  времена  спиритизмом,  "по  велению
тусторонних сил" застрелившегосЯ на глазах своей жены, красавицы американки,
котораЯ  после смерти  мужа  принЯла православие и построила  вблизи  Љалуги
новый женский монастырь...
     Ќа глазах  людей вырождалась семьЯ  миллионеров Љоншиных,  отходили  от
дела, один за другим погибали и стрелЯлись его образованные сыновьЯ, но  все
еще  силен  был  сам  старик Љоншин,  крепко  держали  хозЯйские  руки  руль
огромного кораблЯ. ‚ ‘ерпухове действовала мануфактурнаЯ фабрика, процветали
знаменитые   коншинские  конные  заводы;  в  верховьЯх  рек  Ћки  и  “гры  у
прогоревших дворЯн,  покидавших  родовые  гнезда,  коншинские приказчики  за
бесценок  скупали  лесные  имениЯ.   ”абриканта   Љоншина   не  интересовали
запущенные  помещичьи  земли, запустелаЯ  дворЯнскаЯ  старина. ‘купавшиесЯ у
помещиков леса рубили напропалую, превращали в ходкий товар: дрова, бревна и
доски.  Ќа  дешевом труде  голодных смоленских мужиков-плотогонов  вырастали
коншинские фабрики и заводы, разворачивалось и росло многомиллионное дело...
     ‘воих московских  хозЯев отец видывал редко. ђаз или два в зиму ЯвлЯлсЯ
он в Њоскву к  старику  Љоншину,  владельцу  калужских Ћсеков.  Џо рассказам
отца,  был  умерен,  пронзительно  зорок  сам  старший  Љоншин. "Ћтчетов  не
требовал, бумажных  дел и донесений не терпел, - рассказывал, помню, отец. -
Џосмотрит  в  глаза  -   человека  видит  насквозь..."  —ем-то  недоступным,
всесильным,  как   Языческое   грозное  божество,   казалсЯ   нам  отцовский
могущественный хозЯин.
     ‚ калужские Ћсеки, образцовое лесное имение  Љоншина,  наезжали изредка
ученые  люди. Ќе  раз  приезжал и  жил у  отца  известный  по  тем  временам
ученый-лесовод ’урский. †ил ’урский у нас в  конторе, запросто спал на полу,
подчас  не  снимаЯ  болотных сапог,  рубаху не менЯл  неделЯми.  Ћтец  водил
знаменитого ученого по  хозЯйскому нетронутому лесу,  вместе сиживали они на
живописных лесных  полЯнах,  любуЯсь  величественными  соснами,  источавшими
смолистый  аромат,  слушали  бесчисленные  голоса  птиц. ЏокуриваЯ  мужицкую
махорку,  знаменитый  ученый рассказывал  отцу  о  жизни  леса,  о природных
богатствах родной страны.
     - ‚се-то,  бывало,  по  лесу  ходит,  в  клеенчатую книжечку  пишет,  -
рассказывал  о  профессоре ’урском  отец. -  ЋстановитсЯ над лесным  ручьем,
бросит в воду бумажку и  на  часы смотрит. €ли  начнет  деревьЯ считать. ђаз
понадобилось  вымерЯть лесную делЯнку, подсчитать, сколько выйдет  строевого
леса  и дров. ‚от он ходит,  деревьЯ считает, в книжечку  пишет. „ай, думаю,
скажу. "’ак и так, говорю, Њитрофан Љузьмич, считаете вы долго, позвольте, Я
на  глаз  сосчитаю..." Џрикинул Я  глазом  делЯнку, шагами обмерил, еще  раз
прикинул.    "‘только-то,    говорю,   выйдет   строевой    сосны,   столько
дровЯнки-березы". Џотом оказалось  точь-в-точь, а ’урский  менЯ благодарил и
очень удивлЯлсЯ. "ќтакий, говорит, у  тебЯ,  братец, верный глаз!" Ђ  Я  ему
шутЯ отвечаю: "Џоходите, Њитрофан Љузьмич, с мое по лесу, и вы научитесь так
считать!" (Њного раз впоследствии приходилось мне удивлЯтьсЯ опыту отца, его
поразительному уменью на глаз определить количество и высоту деревьев, число
вершков в отрубе: посмотрит, бывало, как на весы положит.)
     Љроме профессора ’урского,  с которым дружил отец, запросто спавшего на
полу в болотных сапогах, наезжала в Ћсеки на охоту и важнаЯ калужскаЯ знать.
Џрикатывал  на  паре  орловских крапчатых  рысаков калужский  полицеймейстер
’роЯновский  с  лихо  закрученными  усами,  наезжал  сам  губернатор,  кнЯзь
ѓолицын. ќтому  важному сановнику  устроил  Я, говорили, маленькую  пакость.
’огда  было мне  от  роду месЯца  три.  Ћтец вынес менЯ показать  калужскому
важному  начальству. —адолюбивый  сановник  взЯл  менЯ на руки,  причмокиваЯ
губами, стал бережно тотошкать, и - видимо,  по свойственному мне природному
неуважению ко  всЯческому  важному начальству  - от верху до низу Я испортил
новенький губернаторский костюм.
     Џомню разговоры о том,  как однажды приезжал  охотитьсЯ под Љалугою сам
великий кнЯзь  Ќиколай Ќиколаевич, прославившийсЯ  громкими  кутежами. „олго
рассказывали о том, как великокнЯжеские егери  ловили  по  деревнЯм красивых
девок и  молодух, как жарили кнЯжеские повара куриные  котлетки  длЯ любимых
кобелей,  о  том,  как калужские  губернские дамы, встречаЯ великого  кнЯзЯ,
проехавшего верхом незаметно,  по  ошибке  поднесли  букет  великокнЯжескому
пьЯному повару, ехавшему в великокнЯжеском экипаже...
     ‘лабые воспоминаниЯ  о  тех,  давно  минувших  временах  раннего  моего
детства поддерживают немногие оставшиесЯ  после отца письма и старые бумаги.
ѓоворитсЯ  в них о вершках и бревнах, о хозЯйских  рублЯх и копейках, о том,
как  под  тЯжестью коншинских миллионов  трещали  привычные  шеи  смоленских
голодных мужиков.

ЊЂ’њ

     ‚  самых   отдаленных,  теперь  уже  почти  стершихсЯ   в  моей  памЯти
впечатлениЯх детства смутно  представлЯю мать. џ  чувствовал  теплоту груди,
прикосновениЯ  нежных  рук,  слышал  ее  ласковый  голос. ‘ ощущением света,
звуков и тепла  сливались мои первые воспоминаниЯ.  …ще неотделим  Я был  от
матери,  от  бережных  ее  рук в  начальные  дни  моего  существованиЯ. Њать
наполнЯла тогда весь окружавший менЯ мир с его светом, теплом, разнообразием
звуков.
     Џо  словам  самой  матери, Я  родилсЯ в  солнечный  день.  …сли  верить
приметам, жизнь моЯ должна  быть счастливой.  ‚ день моего поЯвлениЯ на свет
было безоблачное небо,  весеннее пение  птиц шумно врывалось в открытые окна
просторного хозЯйского дома.
     —еловеческую  жизнь можно сравнивать  с ручейком, берущим начало свое в
недрах  земли. ђучейки  эти,  сливаЯсь,  образуют величественные реки  общей
человеческой жизни, замутненные потоками сточной  воды. €з  светлого родника
материнской и отцовской любви вытекал искрЯщийсЯ ручеек моей жизни.
     Њного долгих  и не всегда  безоблачных  дней протекло  с тех пор, когда
услышал Я первые  звуки родной земли, увидел сверкающий  солнечный свет. € Я
обращаю взор к далеким  истокам моей жизни,  к  светлым родникам  окружавшей
менЯ любви.
     ѓде родилась, как воспитывалась и росла, из каких глубин жизни народной
пришла  моЯ  мать,  наделившаЯ  менЯ  страстной  любовью  к  светлому  миру,
женственной природой своей души?
     Ќелегко было детство матери в суровом дедовском доме. ‘трог и суров был
ее отец - мой дед, круты, а подчас и жестоки  нравы.  ‘ малых  лет втЯнулась
она в простую работу, училась прЯсть и ткать (вытканные,  вышитые ее  руками
тонкие  скатерти  и  полотенца и  теперь у менЯ хранЯтсЯ; не многие  женщины
умели так тонко ткать и вышивать!).
     ‘ детства привыкла мать рано  вставать и поздно ложитьсЯ.  "Ѓывало, еще
до света накинешь  шубейку  на  одно плечо, да так и  носишьсЯ весь день  по
хозЯйству, - рассказывала о своей молодости мать. - ’о в поле, то в хлев, то
в амбар. Њечтать, сидеть сложа руки было некогда..."
     ‘реди лугов и полей,  в привольных  просторах калужской земли проходило
детство и девичество матери.  „о  конца своих дней удивлЯла она собеседников
богатством  народных слов, знанием  пословиц  и  поговорок,  неутомимостью и
проворством в труде.
     Џо   рассказам   матери,  почти   до  совершеннолетиЯ   сохранЯла   она
привЯзанность к любимым детским забавам. Ќа русской печи, в заветном уголке,
хранились любимые ее  игрушки. ‘ этими детскими игрушками произошло  смешное
приключение. Ћднажды приехал сватать  ее городской жених  из Љалуги. „еду не
хотелось выдавать любимую младшую  дочь, да и  молода  была еще невеста,  не
понравилсЯ деду  расфранченный, надушенный, завитой жених. Ћ приезде  сватов
шепнули матери ее подружки.  Ћчень захотелось посмотреть на  жениха. Ќевеста
взобралась на  печь,  стала  тихонько  подглЯдывать, нечаЯнно столкнула свои
старательно  спрЯтанные игрушки. Љ ногам нарЯдного жениха  с печи посыпались
трЯпичные куклы в ситцевых сарафанчиках и платочках.
     “хмыльнулсЯ, погладив бороду дед.
     - ‚от  она невеста, - подмигиваЯ, сказал дед удивленному жениху. -  ‘ам
теперь видишь: в куклы  играет! Ђ  ты ее  сватать собралсЯ. ‚идно,  придетсЯ
тебе, дружок, повременить...
     “же подрастаЯ, от окружающих менЯ близких людей Я узнал, как поженились
мои мать и отец, как сошлись, неразрывно сомкнулись в один путь их жизненные
пути.
     Ћ своем сватовстве, добродушно посмеиваЯсь,  рассказывал, помню,  отец.
‘лужил он  в  те времена у богача Љоншина под  Љалугой. ЏриЯтели нахваливали
невесту,  хвалили  зажиточный  дедов дом.  "‘троговат, богомолен  старик,  -
говорили  отцу сваты, - копеечку бережет крепко. Ђ дочь у него все хозЯйство
ведет: не белоручка, не привередница, мужу на шею не сЯдет..."
     ‚   те   времена  сватовство  было  дело  обычное.  Ѓез   родительского
благословениЯ дочери не выходили замуж,  не  женились даже взрослые сыновьЯ.
‘облюдаЯ обычай,  отец отправилсЯ со  сватами смотреть  невесту. ‘трогий дед
любезно  принЯл гостей. Ћтец ему  полюбилсЯ,  понравилась  степенность отца,
надежной  казалась  отцовскаЯ служба. Ќе  пришлось по душе  только  то,  что
слишком  небрежно,  неумело  перекрестилсЯ  на  иконы  отец   (несмотрЯ   на
предупреждениЯ сватов, отец не мог притворЯтьсЯ перед будущим тестем слишком
почтительным и богомольным.)  "ЉреститсЯ, словно  мух отгонЯет!" -  подумал,
хмурЯ брови, дед.
     Ќичего не подозревавшаЯ невеста хлопотала на дворе по хозЯйству. “садив
гостей,  дед  приказал прислать со двора дочь.  Ћна  Явилась  в чем была - в
нагольном полушубке,  в головном  вЯзаном платке. € платок и полушубок очень
шли к ее разрумЯнившемусЯ на морозе лицу.
     -  Ќу-ка,  Њашенька, - любуЯсь  дочерью, ласково  сказал дед. - ‘бегай,
голубушка, в  амбар,  зачерпни  совочек овса. ‚ишь,  купцы  к нам из  Љалуги
пожаловали, овес покупают...
     Ќе взглЯнув на приезжих (на двор к деду нередко заглЯдывали и настоЯщие
купцы), мать  принесла овес,  остановилась  перед гостЯми  - в руках совок с
золотым зерном.
     - Џодхожу к гостЯм, - вспоминаЯ прошлое, с улыбкой  рассказывала она об
этой первой  встрече с моим отцом. - ‚ижу, гости дорогие не на овес смотрЯт,
а больше разглЯдывают менЯ. „огадалась, каковские купцы пожаловали, какой им
нужен товар. Џовернулась - да на двор...
     Ћтец сваталсЯ уже не  молодым, к матери заглЯдывали  и  другие  женихи,
помоложе.  ‘ваталсЯ  начальник  станции,  наведывалсЯ  купеческий  сынок  из
Љалуги. ‘уровый дед на сей  раз не стеснЯл дочь. "Ќе мне с твоим мужем жить,
- говорил он дочери-невесте. - †ениха выбирай сама, который по сердцу..."
     Џо обычаю,  мать поехала  в  ближний монастырь,  в  Ћптину  Џустынь,  к
знаменитому  по  тем временам  старцу  Ђмвросию.  Ћпытный  в житейских делах
старец обстоЯтельно расспросил мать о ее трех женихах. Џростой дал совет:
     -  ‚ыбирай, Њашенька, жениха, чтоб был не вертопрах.  ЃлагословлЯю тебЯ
выходить за ‘ергеЯ, за  того лесовика. Ќе  горюй,  что годами постарше тебЯ,
слюбитесь, обживетесь, будете счастливо жить...
     Ћптинский старец не  ошибсЯ, предсказываЯ матери счастливую  судьбу. „о
самой смерти ладно жили мать и отец, тень  раздоров и пустых неполадок редко
накрывала их семейный счастливый очаг.
     ђовно  через год после свадьбы родилсЯ в Ћсеках Я. Њучительно досталось
матери мое поЯвление на свет. ђоды были трудные, затЯжные, мать тЯжко болела
после  родов.  Ћт  тех  дней  сохранилась у менЯ  ее фотографиЯ: Я смотрю на
родное лицо,  еще  овеЯнное  дыханием болезни, на  материнские  нежные руки,
некогда державшие менЯ у груди.
     Њучительные  роды и  перенесенные  страданиЯ еще болезненнее, страстнее
сделали  ее любовь  ко  мне.  ‚сю силу сердца  вложила мать  в единственного
своего ребенка,  и подчас  - уже подрастаЯ -  Я испытывал  гнет  ее ревнивой
любви. ЃолезненнаЯ любовь матери наложила печать  на мое раннее  детство. “ж
слишком требовательна,  ревнива была  эта самозабвеннаЯ,  подчас мучительнаЯ
любовь.

Џ…ђ……‡„

     ‚  коншинских  Ћсеках  под  Љалугой  мы  прожили  три  года.  Џотом  из
‘моленской  губернии  приехал  старший  брат моего  отца, тоже  служивший  у
Љоншиных, и уговорил отца перебратьсЯ на родину. Ћтцу не хотелось уезжать из
Ћсеков,  но  доводы брата о необходимости  иметь  собственный  угол казались
убедительными; кроме того, пошли неприЯтности в службе (отцу не по душе были
хозЯйские  требованиЯ  пожестче обращатьсЯ с мужиками). Ћтец  беспрекословно
отдал старшему брату скопленные на службе деньги, и наш переезд был решен.
     Ѓольше всех от предстоЯщего  переезда страдала  мать. Ќе нравилось ей и
название  смоленской усадьбы, и "сиволапые" смоленские  мужики,  которых она
боЯлась,  и отдаленность  от  родных  мест, где пролетела  девичьЯ  короткаЯ
юность.  Џомню  очень смутно, как на осековском просторном дворе увЯзывались
высокие, укрытые  новыми  рогожами возы,  как  шумели,  переругивались возле
увЯзанных возов подгулЯвшие возчики,  гнулись и  шумели  под  ветром высокие
сосны.  „алекое  Љислово  (так  называлась  купленнаЯ  братом  отца усадьба)
почему-то  представлЯлось  матери  пустырем,  новый  дом  казалсЯ  пустым  и
огромным, с высокими раскрытыми окнами и  серым, глЯдевшим в  них  дождливым
небом. Ќе нравилось матери и название смоленской деревни. ‘ама долгаЯ дорога
вспоминаетсЯ смутно.  Џомню пыльный  большак  с плакучими  древними березами
(эти   русские  большаки,  неизменной  чертою  входившие  в  родной  пейзаж,
неизгладимое  впечатление оставили в памЯти  детства).  …хали мы на лошадЯх,
по-старинному: с остановками в деревнЯх,  с ночевками в дорожных  трактирах,
где  длЯ  нас   грели  самовары,  а  на  застеленном  скатертью  столе  мать
раскладывала  дорожную провизию;  паром,  на который отец  осторожно  вводит
испуганно  фыркающих  лошадей;  дочерна  загорелых  бородатых  перевозчиков,
привычными движениЯми  перехватывавших  перетЯнутый с берега на берег мокрый
канат.  ‚  дороге произошло со мною печальное приключение. ѓде-то  у  берега
реки Я  закапризничал,  упорно стал проситьсЯ на  козлы к  отцу,  правившему
лошадьми. ЊенЯ уговаривали  долго, потом, видЯ мое упорство,  отец остановил
лошадей и, чтобы менЯ постращать, сорвал высокую травинку, погрозил  высечь.
Њне ничуть не было больно, но непереносимой  показалась  перваЯ в моей жизни
обида (и впоследствии болезненно чуток Я был к несправедливости и обидам). џ
вырвалсЯ  из рук  отца, побежал к берегу  реки. џ бежал, раздвигаЯ  высокую,
закрывавшую  менЯ  с головой  траву,  душистые полевые  цветы,  захлебывалсЯ
слезами.  Ћтец догнал  менЯ; смеЯсь, ласково целуЯ, уступив моему упрЯмству,
посадил рЯдом на козлы,  и мы поехали дальше. Ќадолго осталась во мне горечь
первой  и, казалось мне, невыносимой обиды,  которую нанес мне отец, никогда
не наказывавший менЯ и ни в чем никогда не упрекавший.
     Џомню застигнувшую нас в дороге грозу. џ сидел  с матерью в деревенском
овине под соломенной крышей. ‚ открытых, мутных от проливного дождЯ  воротах
голубыми  зигзагами  полыхала  молниЯ.  ’оропливо  крестилась  мать,  крепко
прижимаЯ  менЯ к груди.  џ  прислушивалсЯ  к шуму  дождЯ, к  тЯжким раскатам
грома, к грозному, раздиравшему слух, треску ударов, к беспокойному шуршанию
мышей в овсЯной соломе, на которой мы сидели. Љогда мы  поднЯлись, в воротах
еще висела алмазнаЯ  сетка  дождЯ;  а сквозь прозрачные  падающие  капли уже
сиЯло,  переливалось  лучами   летнее   радостное  солнце.   Ћтец   запрЯгал
запутавшихсЯ  в постромках, лоснившихсЯ от дождЯ, напуганных грозой лошадей,
нетерпеливо  и  беспокойно  переступавших  ногами.  …ще  веселее  показалась
обсаженнаЯ  березами, омытаЯ  дождем дорога;  мутные  потоки  стремились  по
склонам; многоцветнаЯ  радуга  висела  над лугом,  Яркое солнце  блестело на
спинах  игравших селезенками, бодро бежавших лошадей. џ  сидел рЯдом с отцом
на  козлах,  глЯдел на блестевшую лужами, извивавшуюсЯ  впереди  дорогу,  на
уходившую темную, освещенную солнцем и все еще грозную тучу, на столб белого
дыма, подымавшегосЯ вдалеке над  зажженным  грозою  сараем,  слушал  веселые
голоса птиц в открывавшемсЯ мне умытом, чудесном солнечном мире.
     ‚ смоленском  Љислове, небольшой и уютной  усадьбе, еще не был достроен
наш дом, и мы временно поселились  в сельской  школе. Џомню приютившего  нас
учителЯ-старичка, его  подстриженную клинышком бородку,  рассыпанные по полу
складные картонные буквы,  исписанную мелом черную школьную доску. “читель с
седой бородой, рассыпанные буквы, чернаЯ школьнаЯ доска,  особенный школьный
запах -  было мое первое  впечатление от  Љислова. „ом,  где нам  предстоЯло
жить, еще не был выделан, в нем вместо пола лежали  кучи  сосновых стружек и
щеп,  по  бревенчатым стенам  лазили  плотники в  посконных  серых  рубахах.
Ќевысокий курчавый, со стружками в черных густых волосах,  похожий на цыгана
артельщик Џетр, свесивши ноги, сидел на бревне и, встрЯхиваЯ волосами, ходко
рубил угол. Ѓелые щепки  взлетали фонтаном, падали на  землю. ‡авидевши нас,
Џетр втыкал топор, приветливо здоровалсЯ и, сидЯ в расстегнутой на волосатой
груди,  пропотевшей  в  подмышках  рубахе,  доставал  из  кармана сшитый  из
ситцевых лоскутков кисет. џ смотрел на него, на его лицо с черной, цыганской
бородою, на его мозолистые руки, ловко высекавшие из кремнЯ огонь, и опЯть -
он,  его  руки, смолистые стены недостроенного дома, простор  окружавших нас
полей  и  синее  летнее  небо с  пушистыми  облаками  сливались  в  ощущение
близкого, просторного, менЯ наполнЯвшего мира.
     Ѓыло приЯтно  смотреть на добродушно шутивших со мною  плотников, на их
спорую  работу, наблюдать,  как  под  их  умелыми,  сильными  руками  растут
розовато-белые стены  дома,  поднимаетсЯ  сквознаЯ  решетка  новых  стропил.
‚есело было катать по дороге отрезанные от бревен солистые пахучие круглЯки.
Ђ еще веселее, приЯтнее было ходить  на заросшую  ивнЯком и олешником речку,
где  в тихих  затонах на  зеркальной воде плавали  желтые  и белые кувшинки,
сквозь слой прозрачной волны  сквозило освещенное солнцем, заросшее зелеными
водорослЯми речное дно. € особенно запомнилось  от  тех  далеких,  уже почти
непостижимых времен, как  тосковавшаЯ по  своей родине  мать водила  менЯ на
берег  под ‘емь „убков. (ќти  семь кудрЯвых,  зеленых,  тесно  обнЯвшихсЯ на
берегу  братьев-дубков  накрепко вошли в  отдаленнейшие  воспоминаниЯ  моего
детства.) Њы сидели на берегу, над рекою, на высоких рЯдах скошенной мокрой,
пахучей травы, смотрели на реку, на  противоположный берег  с волнами сизой,
дымившейсЯ  ржи,  на  высокие,  плывшие по небу облака.  Њать гребнем чесала
распущенные  волосы  и  вдруг, засмотревшись,  уронила руку. Ћчнувшись,  она
положила мою голову себе  в колени,  и в  моих  волосах быстро  пробежали ее
пальцы.  Њне  на лицо  падали ее слезы, Я  чувствовал  движение  ее пальцев,
умирал от жалости и  любви  к ней. Џотом, поднЯвшись и улыбаЯсь, она достала
из узелка Яблоко и, разломив его, дала мне  половинку. Ќе знаю почему  - тот
летний  день,  мать,  ее  поразившие  менЯ  до  глубины  душу  слезы, дубки,
разломанное Яблоко остались мне памЯтны навсегда.

‘Ђ„

     Ќачало кисловской нашей  жизни совсем выветрилось из моей памЯти. Џомню
позднейшее,   когда  тверже  и  быстрее  стали  ноги,  окрепли  руки,  иным,
многообразным стал показыватьсЯ окружавший менЯ зеленый и солнечный мир.
     Ћтрывочное осталось в моей памЯти от тех времен.
     ‚от  люди  сажают  сад.  ‚ыкопаны  круглые  Ямы,  чернеет привезеннаЯ с
огородов навознаЯ  землЯ. ‚  саду  работают мужики с лопатами,  в  посконных
рубахах  распоЯской. Ћни  ходко  всаживают в  землю лопаты  с железными,  до
Яркого  блеска  натертыми  наконечниками,  выкидывают  куски сырой, красной,
маслЯнисто лоснЯщейсЯ глины.  Џосреди  сада горит сухаЯ поваленнаЯ  елка. Ћт
елки по земле тЯнетсЯ белесый дым. Њне очень хочетсЯ пробежать сквозь полосу
молочно-белого  стелющегосЯ  по  траве  дыма.  џ  крепко  зажмуриваю  глаза,
перестаю  дышать и  пробегаю раз,  другой. ’еплый едкий  дым окутывает менЯ,
лезет в ноздри, в глаза,  горЯчаЯ искра стрелЯет в самое ухо, и, схватившись
за ухо, Я креплюсь и бегу через сад.
     Ќа  краю  сада,  под молодыми, редкими, Ярко  белеющими березками горит
невидимый в дневном свете  огонек. “ огнЯ, побросав лопаты, отдыхают и курЯт
мужики. Љрестный €ван Ќикитич, в картузе, в синей  ситцевой рубахе, сидит на
корточках над  огнем,  печет картошку. ‚  его  руках  обожженнаЯ,  изогнутаЯ
кочережкою  палка. Њорщась от  наносимого ветерком дыма,  пошевеливает он  в
золе дымЯщейсЯ кочережкой, выкатывает из огнЯ черные, обуглившиесЯ картошки.
     -  Џопробуй,  ‘ивый, нашего гостинцу, - говорит он улыбаЯсь,  с руки на
руку перекатываЯ и протЯгиваЯ мне горЯчую картошку.
     ЋбжигаЯсь, дуЯ  на  пальцы,  Я  разламываю  и  ем.  Ђх,  какой чудесной
показываетсЯ эта, без соли и хлеба, горЯчаЯ, дымЯщаЯсЯ, пахучаЯ картошка!
     ‚ обед,  воткнувши  в землю  лопаты,  мужики  идут ловить рыбу. Ћни  не
торопЯсь снимают развешанный  на изгороди  залубеневший, спутанный засохшими
водорослЯми невод. ‘катавши, они несут  его на плечах, мерно покачиваЯсь, на
берег,  где на зеркально гладкой  воде, на  недвижных  лакированных  листьЯх
кувшинок Ярко горит и переливаетсЯ солнце.
     ЌавЯзавши веревки и приготовив невод, мужики лезут в воду. Џередом идет
деревенский  заЯдлый  рыболов, длинный и кривой  Ђртюшонок. Џерекрестившись,
ступает он  в  воду  в  рубахе и  портках  и,  поднЯвши  над  головой  руки,
надуваЯсь, бредет глубже и глубже. ђубаха  за спиною его надуваетсЯ пузырем,
сцепившиесЯ  стрекозы садЯтсЯ  на его  выгоревший, торчком стоЯщий над водою
картуз.  ‚от он нырЯет  на глубоком и, взЯвши  в зубы веревку, с  надувшейсЯ
горбом  рубахой, неловко  плывет.  ‡а  ним  плывут, колотЯ по  воде  ногами,
зубастый ‚аська и рыжий веснушчатый Ћкунек.
     Ќевод точно сам собою сползает за ними в воду, прижимаЯ  траву и волоча
мокрый  песок. Њокрые поплавки нырЯют  и вновь показываютсЯ над водою. ’ащат
молчком, изредка переругиваЯсь. „авно известны каждаЯ зацепина на дне пруда,
всЯкий подводный камень. Ђ все же  за что-то неведомое зацеплЯетсЯ  невод, и
длинный, худой Ђртюшонок, бросив веревку, боком, отдуваЯсь, плывет  к месту,
где  над водою кипЯт пузыри.  ‘трашно трЯсЯ бородою, отфыркиваЯсь, выкатываЯ
глаза, нырЯет он под воду.
     - Џошел! Џошел! - кричат с берега мужики.
     Ќевод трогаетсЯ, и, завЯзаЯ в илистом дне, с кисетами в картузах (чтобы
не  подмочить табак), мужики  волокут его  к берегу.  ЊелкаЯ рыбешка  дождем
перепрыгивает через поплавки. ‚ мутной воде видно, как ткнулась в надувшуюсЯ
под водою сеть и скрылась большаЯ золотистаЯ рыба.
     Њужики  тащат,  шлепаЯ по воде,  пЯтЯсь, выволакивают на  берег мокрые,
обвешанные водорослЯми "клЯчи".  ‘  обвислых  порток  ручьЯми  льетсЯ  вода.
Ђртюшонок,  весь  облепленный тиной, стоЯ на четвереньках,  руками "сшивает"
под  водою  нижнюю  тетиву.  ’олстаЯ  спина  и  золотой бок  огромного  леща
показываютсЯ в грЯзной воде.
     - …сть, есть рыбка! - веселые кричат голоса.
     ‚месте  с  Ђртюшонком,  пЯтЯщимсЯ  по-рачьи, выходит  из воды  тЯжелаЯ,
наполненнаЯ  рыбой  мотнЯ.  ‚  ней  бьетсЯ,  переливаетсЯ что-то  скользкое,
серебрЯное  и живое.  Њужики,  побросав  крыльЯ,  шаркаЯ облипшими  на  теле
портками, подбегают, хватаютсЯ за шнуры.
     -  …сть, есть  рыба!  -  кричат они,  выворачиваЯ  на берег наполненную
лещами мотню.
     - ‹ещи, братцы!..
     - Џудов пЯтнадцать!..
     -  —ерти,  дьЯволы, невод порвете! - надрываЯ  голос,  кричит в азарте,
хватаЯсь  за голову,  ронЯЯ трубку в осоку,  командующий рыбною ловлей  €ван
Ќикитич.
     Њужики и прибежавшие из  деревни белоголовые ребЯта  окружают на берегу
невод.  ’Яжелых,  с черными  спинами,  открывающих  жабры  золотистых  лещей
начинают выбрасывать на берег в траву. Ћни шлепаютсЯ тЯжело, бьютсЯ в мокрой
траве и, поблескиваЯ широкими  боками, высоко подскакивают из густой зеленой
травы.
     …ще  долго  вытрЯсают мужики  невод, отбрасываЯ в реку негодную мелочь.
Џотом, сложив невод,  вынув из картузов кисеты,  приступают к  дележке. ђыбу
раскладывают в кучки. Њокрый, как водЯнаЯ крыса, Ђртюшонок,  дрожа от холода
и улыбаЯсь, посиневшими пальцами свертывает, слюнит, закуривает цигарку.
     - ќто  ты, черт косой, наколдовал!  -  говорит ему €ван Ќикитич, больше
всех радуЯсь удаче.

‹…’Ћ

     ђазбуженный  громкими веселыми голосами, Я открываю глаза.  ‚ижу спинку
кровати,  окно,  в  которое бьет утреннее горЯчее солнце.  ‘он еще одолевает
менЯ, Я весь в сонном, зыбком и призрачном мире, который мне жалко покинуть.
џ закрываю глаза, зарываюсь в подушки, стараюсь заснуть.  Ќо громче слышатсЯ
голоса,  все  дальше уплывает, неуловимее становитсЯ  покинутый  мною ночной
призрачный мир.
     џ опЯть  открываю глаза  и  вижу отца.  Ћн стоит надо мною,  огромный и
бодрый,  ласково  щекочет  менЯ большой загорелой рукой. џ беру и  целую его
пахнущую душистым сеном руку.
     - ‚ставай, вставай, ‘ивый!
     € просыпаюсь  совсем. —увство радости жизни, Яркого летнего утра  полно
охватывает  менЯ. џ одеваюсь  торопливо и, стуча бурыми  от  загара  ногами,
выбегаю на волю.
     ‘олнце высоко. Џод зеленой развесистой березой лежит седаЯ роса. ‚ тени
по-утреннему  прохладно, свежо,  а  на  крыльце  уж по-полуденному  начинает
припекать. ирокаЯ,  искусно наведеннаЯ за ночь  паутина, всЯ серебрЯнаЯ  от
капелек  росы, отчетливо, каждой своей  ниточкой выделЯетсЯ  на фоне  густой
темной листвы. ‚ небе ни облачка; ни единый не двинетсЯ лист.
     —ерез  час  Я в  загороди, на  берегу реки. Ќа  лугу, в лозовых кустах,
движутсЯ  девки и  бабы  в цветных  сарафанах,  в  белых и красных  головных
платках. ЏоматываЯ  подолами, они ходЯт  с граблЯми, разбивают и сушат сено,
сгребают в копны и накладывают  возы. Ќа том  берегу, за  извилистой речкой,
заросшей  черным  олешником, светло-зеленым  морем  ходит,  колышетсЯ  рожь.
‘олнце  стоит  высоко, печет.  ‚  объеденном  лознЯке, в сухом  медовом сене
неутомимо,  неустанно  звенЯт  кузнечики.  ‡вон их  удивительно  сливаетсЯ с
глубокой синевой и неподвижностью сухого июльского днЯ.
     Ќа деревЯнной телеге, подоткнув сарафан, в голубом, спустившемсЯ на шею
платке  топчет  сено девка Ђкулька.  ироко раскрываЯ  руки,  она  принимает
охапки, которые ей подает снизу Ћброська-дед.  Ћброська, с березовыми вилами
в  руках, неспешно втыкает рожки вил в сухое пахучее сено и, крЯхтЯ,  осыпаЯ
себЯ дождем сухих травинок, подает.  ‚  его путаных волосах,  в серой жидкой
бородке висЯт набившиесЯ сухие листочки. Ќаложив воз, понюхав из  берестЯной
обтершейсЯ  табакерки,  он неторопливо  протЯгивает  стоЯщей  на  возу девке
круглый скользкий  "гнет",  *  закидывает  и  смурыжит в  ладонЯх  пеньковую
веревку.

     * „линное бревно, с помощью которого  увЯзывают,  "пригнетают" веревкой
возы.

     ЊенЯ подсаживают  высоко на воз. ‚оз скрипит, качаетсЯ, Я  сижу, крепко
держась за деревЯнный гнет и толстую веревку, смотрЯ  с  высоты на Ћброську,
идущего  с  вилами  на   плече,  на  напрЯгающуюсЯ  в  оглоблЯх  лошадь,  на
кузнечиков,  с треском рассыпающихсЯ из-под копыт лошади и падающих  в траву
дождем, на собаку —убрика, устало бредущую с высунутым розовым Языком.
     —удесно и в сенном сарае, в деревЯнной пуньке, набитой почти до  самого
верха, под крышей, теплой от солнца. •орошо топтать мЯгкое, забирающеесЯ под
рубашку  сено,   прыгать  вниз  головою  со   скользких   балок,  ползать  и
кувыркатьсЯ. ‚ сарае  живут голуби.  •лопаЯ  крыльЯми,  обдаваЯ  ветром, они
проносЯтсЯ  над самою головой.  ‹асточки-касатки влетают в широкие, открытые
настежь, заваленные сеном ворота.
     ‘крипЯ  и  покачиваЯсь,  блестЯ  шинами,  воз  подкатывает  к  воротам.
Ћброська подворачивает лошадь и, взЯвшись за конец оси,  с трудом валит воз.
ЋпЯть мы лезем на сено, опЯть, поплевав на руки, неторопливо беретсЯ за вилы
дед Ћброська...
     ‚  обед, в  самую  жару,  все  на  час  затихает.  ‘пит  дед  Ћброська,
прикрывшись  от  мух  пропотелым  выгоревшим  картузом,  спит  под  телегой,
задравши  на  голову сарафан  и протЯнувши босые ноги,  девка Ђкулька, спит,
забравшись  под лопухи и щелкаЯ мух, старый пес —убрик. Ќе спит конь ”урсик,
спокойно  пощипывающий траву и хвостом отгонЯющий слепней, да свистЯт, режут
синее небо, купаютсЯ высоко в воздухе, стрелами падают над землею стрижи.
     Џо накатанной,  с  горЯчей мЯгкой пылью  дороге  Я бегу  к мельнице  на
плотину.  Џод  старыми  ветлами,  в   нагретой,  просвеченной  солнцем  воде
дремлют-стоЯт толстоспинные головли. Ћни  стоЯт недвижимо, чуть  пошевеливаЯ
плавниками. ЃыстраЯ  уклеЯ, пускаЯ по  воде  круги и ловЯ падающих  на  воду
мошек, стадами гулЯет в прозрачной воде.
     Ќа  мельнице, под  мостом, шумит вода, вертитсЯ большой  мокрое колесо,
стоЯт  возы  с поднЯтыми  свЯзанными  оглоблЯми. Ќа минуту  Я  заглЯдываю  в
широкие,  серые от мучной пыли ворота. ’ам, в полутьме, что-то ладно шумит и
стучит,  видна белаЯ  борода  мельника,  весь  белый  от пыли  мужик  совком
насыпает в мешок горЯчую, изжелта-белую, струйкой бегущую из лотка муку.
     ‡аглЯнув на мельницу, бегу вниз  на  речку,  где бежит-льетсЯ по камнЯм
вода и Яркое отражаетсЯ на  воде  солнце.  џ  засучиваю выше колен штанишки,
ступаю в прозрачную  воду. ђечка заросла  кустами, изъеденным жучками черным
ольховником,  зеленой  лозою.  Ќад лозою,  над  высокими  цветами  береговой
медуницы  летают и, хрустально  трепеща крыльЯми, останавливаютсЯ  в воздухе
темно-синие, прозрачные,  с изумрудными глазами стрекозы. ‚ода журчит вокруг
моих  ног.  Ћсторожно  ступаЯ по  скользким  подводным  голышам, Я  бреду по
речному, с  перебегающими солнечными зайчиками  дну. Ћсторожно поднимаю  под
водою и  отвожу  большой скользкий  камень. ’ам, в чуть  замутившейсЯ  воде,
прикрытый зелеными водорослЯми, задом пЯтитсЯ рак. џ лодочкой подвожу к раку
руки.  ‘ непостижимой быстротою исчезает под берегом рак,  а  там, где Я его
видел, остаетсЯ облачко мути. џ  долго брожу по  реке,  отворачиваю заросшие
зелеными  бородами  камни,  любуюсь  на   золотое  усыпанное   разноцветными
ракушками  дно, на прозрачно-желтых перебегающих по дну пескарей, слушаю шум
воды, дальние голоса на деревне...
     ‚озвращаюсь  полем,  через огороды.  Џерелезаю  изгородь,  иду  крепкой
стежкой, протоптанной в пахучей, закрывающей менЯ с головою зеленой конопле.
Ђ как чудесно засесть в густую пахучую коноплю,  в высокую золотистую  рожь,
неподвижно  сидеть, видеть  синее небо,  медленно кланЯющиесЯ над непокрытой
головою колосьЯ, смотреть, как по высокой коленчатой  соломинке  неторопливо
поднимаетсЯ усеЯннаЯ мелкими точками божьЯ  коровка, как  высоко в небе, под
белыми облаками, распластав крыльЯ, парит Ястреб-канюк.

Џ‹Ћ’€Љ

     ‚ самом  отдаленном периоде детства, длЯ менЯ  уже  почти незапамЯтном,
ближе  мне была мать. Њать Я чувствовал  как  весь  окружавший  менЯ  мир, в
котором Я еще не умел различать отдельных предметов, -  как  теплоту  и свет
Яркого  солнца, на которое  менЯ выносили, как  полюбившеесЯ мне  купанье  в
корытце, как сладкую теплоту материнского молока. Њне тепло и приЯтно было у
нее на  руках, была приЯтна близость ее рук и груди, ее  голос; Я узнавал ее
по знакомому запаху и по чему-то особому,  еще  кровно соединЯвшему  нас, и,
чувствуЯ ее  запах, слыша знакомый звук голоса, смеЯлсЯ, всем тельцем лез из
пеленок. Ћтец казалсЯ чем-то  огромным, колючим, пахнувшим менее приЯтно.  €
мать тогда наполнЯла менЯ, вливалась в широкий, ослепительный и непостижимый
мир,  окружавший  менЯ в  первые  дни моего  детства.  ‘ливалсЯ  и Я с  этим
видимым, слышимым, осЯзаемым мною миром.
     —ем больше Я  подрастал - дальше уходил из этого теплого, растворЯвшего
менЯ  мира, отчетливее видел и осЯзал предметы,  чувствовал  земные  запахи,
слышал  живые голоса.  € чем  дальше  отходил  от  матери - ближе, понЯтнее,
роднее становилсЯ отец.
     Џосле переезда в Љислово Я почти не расставалсЯ с отцом. Ќочью мы спали
в  одной постели, днем уходили  в залитые солнечным светом  полЯ, любовались
зелеными рощами, в которых встречали нас веселые голоса птиц. ѓлазами отца Я
видел раскрывавшийсЯ передо мною величественный  мир родной русской природы.
—удесными казались тропинки,  широкий простор полей,  высокаЯ синева  неба с
застывшими белыми облаками. Њы ходили на реку, где  Я  слушал журчание воды,
протекавшей в заросших осокою берегах, треск кузнечиков и  шелест листвы  на
деревьЯх.
     Ќавсегда в  моей памЯти  остались  эти  первые наши прогулки.  Ћсобенно
помню любимый ђовок, где в тени под дубами росли ландыши  (эти лесные цветы,
их  тончайший  аромат и теперь неизменно возвращает менЯ к первым  радостным
восприЯтиЯм  детства), а  в июньские жаркие  дни Я  собирал  в  густой траве
душистую   землЯнику.  ‘частливый,  взволнованный  новыми  впечатлениЯми   Я
возвращалсЯ из этих прогулок.
     Ћсобенно запомнил Я  зимние деревенские вечера, нашу семейную комнату в
доме, скудно освещенную огоньком синей  лампадки. Ќередко Я засыпал на груди
отца.  ‚от  Я  лежу  подле  него, всем детским тельцем чувствуЯ теплоту  его
большого, сильного тела. “ступаЯ  моим настойчивым  просьбам, сам  увлекаЯсь
своей выдумкой, он рассказывает мне сказку.
     џ не упомню  всего, о чем рассказывал мне в долгие  вечера отец. Џомню,
что  называлась  наша  любимаЯ  сказка  "Џлотик", что  сказывалось в  ней  о
приключениЯх  двух  смелых  мальчиков  ‘ережи  и  Џети.  ‘вЯзанные  братской
любовью,  ‘ережа и ЏетЯ  построили из бревен плотик  и отправились на  нем в
далекие,  сказочные   страны.   “ж  не  припомню  теперь  всех  удивительных
похождений  ‘ережи  и Џети, всех чудесных встреч и  приключений, но и теперь
волнуют менЯ  давние переживаниЯ,  -  отчетливо  помню, как  дрожал  Я,  как
впивалсЯ в каждое слово  отца, придумывавшего  новые  и новые подвиги  наших
героев.
     ‘казки отца, от которых, быть может,  пошла моЯ страсть к путешествиЯм,
распалЯли  воображение.  —удесный  плотик  уносил  менЯ в  страны вымыслов и
приключений. ‡ажмурив глаза,  Я  плыл в тридевЯтое  царство,  где нас  ждали
сказочные приключениЯ, творились невиданные чудеса.
     ‘ила  вымысла  мною  владела.  „олго не  засыпал Я,  поддавшись  полету
фантазии. Џочти наЯву слышал голоса, видел вымышленных героев.
     •орошо  помню,  как,  ежась  под  одеЯлом от предстоЯщего удовольствиЯ,
говорю начинавшему похрапывать отцу:
     - ђасскажи о плотике! ’ы обещал рассказать...
     - ‘пать пора, ‘ивый, - с напускной строгостью, сонным голосом отвечает,
бывало, отец. - ‚чера Я уже все рассказал. ‘пи!
     -  Џожалуйста,  расскажи...  Ќу,  еще один  разочек.  ђасскажи, как они
повстречали медведЯ...
     €,  уступаЯ  моей настойчивой  просьбе, оживлЯЯсь по мере  рассказа,  в
сотый раз начинает отец давно знакомую сказку:
     - Ќу, слушай, ‘ивый: в  прошлые  времена, в  далекие годы жили  в  селе
™екине,  на   речке  Ќевестнице  два  маленьких  брата  ‘ережа  и  ЏетЯ.  (‚
придуманной  им  сказке отец  рассказывал  о  себе самом и о  своем  младшем
братишке  Џете, с которым  дружил  в детстве.) Ћни  часто  ходили  в  лес по
малину.  ђаз они  взЯли топор, позвали собаку Џолкана и пошли  в лес. Ђ надо
было  речку  переходить, вот младший  брат  ЏетЯ  и говорит: "„авай  сделаем
плотик, поплывем по реке в далекие страны..."
     ‚оодушевлЯЯсь вымыслом, отец сочинЯет что придет в голову, а Я слушаю с
замиранием  сердца.  ‚месте  с ‘ережей и  Џетей,  с умной  собакой  Џолканом
отправлЯемсЯ мы в воображаемое далекое путешествие. ‡а темные леса, за синее
море,  за высокие горы несет  нас по  речке Ќевестнице сказочный  плотик.  €
неприметно мне, как гаснет  в  углу лампадка, как поднимаетсЯ от бревенчатых
стен что-то мохнатое и большое, ласково накрывает менЯ, шепчет в самое  ухо:
"‘пи, ‘ивый, ‘пи!" Ќе слышу, как отец вынимает из-под моей головы свою руку,
укладывает рЯдом с собою. Ќе  слышу, как  он засыпает. Њир ночных сновидений
властвует надо мною. ‚ царство этих видений несет менЯ сказочный плотик...

     _______

     Љазалось, все было светло и  безоблачно  в окружавшем и радовавшем менЯ
мире, где в неведомые далекие страны каждую  ночь  уносил менЯ наш сказочный
плотик. ‘ветлы  и почти безмЯтежны  были дни.  Ѓыл молод, бодр, весел  отец;
тиха и нежна,  ревнива  своею любовью  мать.  Ќужда, непоправимые несчастьЯ,
болезни, утраты и самаЯ смерть, казалось, щадили наш дом. ‚ раннем детстве Я
не знал и  не видел тЯжелых обид, ожесточающих человеческие сердца. ‹асковые
руки поддерживали  менЯ и  берегли.  € Я  благодарю судьбу, наградившую менЯ
светлыми днЯми детства, - теми счастливыми днЯми, когда в нетронутых сердцах
людей закладываютсЯ родники любви.
     Ќо уже  в  первом сознательном периоде детства смутно чувствовал Я, что
не все справедливо и благополучно в  окружавшем наш теплый дом мире. џ видел
заходивших  в дом голодных нищих,  жалких калек,  оставлЯвших  в душе тЯжкие
впечатлениЯ,  видел  окружавшую  нас  нужду  и несчастье.  ‘амо  безоблачное
счастье  казалось   тогда  признаком  грЯдущих  утрат,  неизбежных   тЯжелых
испытаний.
     ‚ часы  беспредметной  детской тоски  мучительно  сжималось мое сердце.
‚оображением постигал Я муки одиночества, остроту и несправедливость обид. џ
воображал  себЯ  одиноким, видел  обиженных  близких  людей. ‚ этом  детском
неосознанном чувстве не было и капли сентиментальности, слащавого сюсюканьЯ,
которое Я всегда  ненавидел. —увство жалости, которое Я испытывал к людЯм, -
была  любовь. —ем сильнее, мучительнее была эта любовь  - острее испытывал Я
чувство жалости, захватывавшее менЯ почти с невыносимою силой. ‹юбовь и была
тот  сказочный  плотик, на котором, минуЯ опасности,  свершал  Я многолетний
жизненный путь.

„…ђ…‚Ќџ

     ‚ те  времена, когда  перебрались мы с родины матери в отцовскую глухую
‘моленщину, уже  многое менЯлось,  иным становилось в окружавшей нас  жизни.
ђедели дремучие леса, длЯ опытных старых  охотников редкостью стал обычный в
смоленских  лесах  крупный  зверь.  Ќа деньги  предпринимателей-капиталистов
строились   и  прокладывались   железные   дороги.   Ќа   смену  прогоревшим
помещикам-дворЯнам,  имевшим  свои родовые гнезда,  шел  хищник-купец,  мало
интересовавшийсЯ   лирической   усадебной  тишиною.   €счезали   поэтические
ларинские усадьбы. Ѓогатые и некогда знатные помещики-дворЯне,  под  нажимом
грубой купеческой руки, бросали насиженные дедовские  дома и старые усадьбы,
разбегались в столичные, губернские и уездные города. Њелкие "омужичившиесЯ"
дворЯне, утратив  прежнюю спесь, помалу спивались, жили  нерЯхами, бирюками,
становились шутами, на потеху издевавшимсЯ  над ними  мужиками. „авно  исчез
старинный помещичий  быт,  описанный  в тургеневских романах;  заколоченными
стоЯли  старинные усадебные  дома, зарадужелыми окнами  слепо глЯдевшими  на
новую  жизнь. ‹опухом и крапивою  зарастали мраморные  памЯтники в церковных
оградах, где еще можно было разобрать начертанные золотом забытые имена...
     Љое-где  по деревнЯм  шатались  совсем  спившиесЯ, прогоревшие дворЯне,
потомки  бывших  крепостных  владык. ‡а  полбутылки водки  им  срезали косою
бороды,   заставлЯли  плЯсать   и   кривлЯтьсЯ.  ‘транное   дело:  к   таким
"прогоревшим"  дворЯнам  деревнЯ,  особенно  деревенские сердобольные  бабы,
относились  милостиво, считали их "своими".  "‚он наш "дикий барин" идет!" -
скажут,   бывало,   показываЯ  на   приближавшегосЯ   человека,   одетого  в
полугородской,  в  полудеревенский костюм. Ѓыл и в наших местах такой "дикий
барин". †ил он где-то в лесной деревеньке, показывалсЯ иногда у "монопольки"
или на мельнице. Љак жалок,  убог был его вид!  Џомню его  соломенную шлЯпу,
летний чесучовый  пиджачок,  камышовую тросточку в  смуглой костлЯвой  руке.
Џомню шутливые разговоры, которые выли с ним на мельнице мужики.
     -  Ђ ну, ѓамзей ѓамзеич, - говорил  какой-либо мужик,  - подсаживайсЯ к
нашей компании!..
     "„икий барин"  подсаживалсЯ  к  мужикам, трЯсущейсЯ  рукой  брал чайную
чашку, которою ему подносили,  с  жалкой улыбкой благодарил и жадно  выпивал
водку,  запрокидываЯ  голову  и  дергаЯсь кадыком  на  необыкновенно  тонкой
жилистой  шее. џ  с  острым детским  любопытством смотрел на  него,  на  его
двигающийсЯ под сморщенной кожей кадык, на  узкую седеющую бороденку.  € еще
жальче, покорнее  была его беспомощнаЯ улыбка. “мер он,  как тогда говорили,
бесприкаЯнно.  Ќашли  его  у  дороги,  у  развалившегосЯ мостика,  под тремЯ
старыми березами (с тех пор это место, на  котором был поставлен  деревЯнный
крестик, нам  было  особенно страшно). "‚есу-то в нем  почесь никакого!" - с
усмешкою вспоминали  мужики, которым пришлось  хоронить  "дикого барина"  на
деревенском кладбище  рЯдом с могилами бывших  крепостных рабов его вымерших
предков...
     ‘обственно, еще  до моей сознательной  жизни сам собою начал рушитьсЯ в
деревне  старый, отживавший  мир.  —то-то  чуждое, сказочное виделось  нам в
окнах  пустого  огромного  дома  дворЯн  Џенских,   давным-давно  покинутого
владельцами,  нежилого почти  с  крепостных времен.  „ом  этот,  стоЯвший  в
соседнем селе, навсегда запечатлелсЯ в моей памЯти. ‘ какой жаждой чудесного
заглЯдывали мы в высокие мертвые окна, за  которыми сквозили рассыпавшиесЯ в
прах занавеси, какие фантастические ходили среди ребЯт и взрослых рассказы о
привидениЯх,  о  старой  барыне  Џенчихе, Якобы  бродившей  по  комнатам  со
свечкой! ЉазалсЯ  таинственным  старый помещичий парк с  дуплистыми древними
липами, в которых гнездились галки, ночные сычи.
     €зменЯлась помалу  и  самаЯ жизнь  простого  народа,  пережившего своих
прежних  крепостных владык. ‚се изменЯлось тогда в деревне. ‚се чаще и чаще,
страдаЯ от безработицы и безземельЯ, уходили мужчины на  заработки в города,
переселЯлись на шахты, на заводы. ‚озвращавшаЯсЯ из города молодежь, хлебнув
иной жизни, привозила новые слова, новые слышались в деревне речи...
     Ќо еще оставалось много старого, почти нетронутого в глухой  смоленской
деревне, во многом отличавшейсЯ  от калужских мест. …ще стоЯли кой-где леса.
Љак при  €ване ѓрозном,  пахали  мужики  деревЯнной  сохою, боронили  еловой
бороной.  Љолдунами и знахарЯми  был  полон  край.  €  раннее  детство  мое,
проведенное в деревне,  надолго запечатлелось в душе: без малейшего сомнениЯ
верил  Я в колдунов,  в  нечистую  силу,  в  "анчуток"  и  домовых, смутными
страхами  наполнЯлась  впечатлительнаЯ  душа.  Ќа  печи, где  пахло лучиной,
наслушалсЯ Я много страшных рассказов. „етские страхи эти, увеличенные силою
воображениЯ,  усиливала  и  закреплЯла  церковь,  церковнаЯ мрачнаЯ  служба,
темные лики  свЯтых,  всегда вызывавшие в моей  душе смутный трепет и страх.
‘трашны, неприЯтны были попы, приезжавшие к  нам по большим праздникам -  на
рождество  и  на  пасху, -  их потертые, тусклые  ризы, голос седого дьЯчка,
выводивший непонЯтные странные слова, неприЯтным и страшным казалсЯ  сам поп
€ван,  под  благословение  которого  насильно   заставлЯли  менЯ  подходить.
Љолдуны, страшные сказки, церковь, попы поселЯли первый болезненный страх  в
моей чуткой душе,  едва не превратившийсЯ в болезнь (ночами, после сказок  и
церковных  молитв,   посещали   менЯ  тЯжелые  болезненные   видениЯ,   одно
приближение  которых   менЯ  ужасало).  ‘пасла  менЯ  от  этой  болезни,  от
одолевавших  детскую душу  страхов,  как и впоследствии спасала  не  раз,  -
природа:  свет Яркого  солнца, голубизна чистого  неба,  приволье окружавших
менЯ полей.  ‡доровое влиЯние оказывал на менЯ отец -  его веселый,  светлый
характер, неизменнаЯ его доброта...


     џснее,  живее  был длЯ менЯ другой, близкий и  доступный мир. Ќе было в
этом  отчетливом  мире ни  дворЯнских обширных  палат, ни страшных сказочных
преданий. Ѓыли просты  и  понЯтны окружавшие  менЯ  люди, особенно близок  и
дорог стал отец.
     ‡акончив службу у  Љоншина, перебравшись с братом в общее гнездо, скоро
почувствовал он  себЯ не  у дел. „а и не  хватало денег  на  жизнь, пришлось
искать  службу. ‚  ту пору открылась  в  ђоссии "монополиЯ", и отец поступил
сборщиком денег. ‘лужба  была несложнаЯ.  „ва  раза  в  месЯц  отец объезжал
вверенный ему  участок. ‚  дорогу  отец брал с собою большую кожаную  суму и
тЯжелый   шестизарЯдный  револьвер.   ‚  своем  воображении  Я   представлЯл
опасности,  которые грозили в  дороге отцу.  „а и в самом деле,  рискованнаЯ
была  у  отца  служба!  ѓрезились страшные разбойники,  поджидавшие  его  на
дороге, и  немало  бессонных  ночей провела тогда  мать. ‘  горькими слезами
каждый раз провожал  Я  в дорогу отца,  и как радостны, как приЯтны были его
возвращениЯ!  Џомню,  как,  отдохнув  и  пообедав, отец  принималсЯ  считать
казенные  деньги.  €з кожаной  сумы  он  вынимал  золото: круглые  маленькие
пЯтирублевики, десЯтирублевые и пЯтнадцатирублевые червонцы  (бумажных денег
тогда  в обращении было  мало), раскладывал их в высокие  красивые стопочки.
Њне очень  хотелось  поиграть  в  эти  блестЯщие  маленькие  игрушки,  но  к
отцовскому столу менЯ не пускали...

„ЋђЋѓЂ

     - ‚ставай, вставай, ‘ивый, заспалсЯ!
     Ќадо  мною  опЯть  стоит  отец,  оживленный  ранними сборами,  пахнущий
утренней свежестью,  холодом,  сбруей,  туманом.  Ћн осторожно  теребит менЯ
своими большими руками, ласково смеетсЯ:
     - ‚ставай, пора в дорогу!
     џ открываю глаза, неохотно возвращаюсь из  сонного, покинутого, полного
видениЯми  мира. ЏрорываЯсь  сквозь густую листву, утреннее  солнце  бьет  в
окно. …го  золотистые лучи  скользЯт, бесчисленными зайчиками рассыпаютсЯ по
бревенчатой,  с сучками и смолистыми разводами, стене,  по спинке кровати. ‘
радостью вспоминаю вчерашние  сборы, разговор о дальней поездке. ‡агоревшими
на солнце руками быстро сбрасываю одеЯло.
     ђадость предстоЯщего путешествиЯ наполнЯет менЯ.  ‚чера мы договорились
о дальней  поездке  в  ‚ербилово  - к  старшему племЯннику  отца,  чудаку  и
холостЯку, одиноко живущему  в  ‡аугорских лесах,  в глухой  своей  берлоге.
Ќаспех умываюсь  у  звЯкающего  медным гвоздем, брызгающего  холодной  водой
умывальника, завтракаю ржаными лепешками, которые так вкусно печет в русской
печи мать.
     ‡апрЯженный в  дрожки смирный гнедой меринок терпеливо ждет у  крыльца.
‡олотистые клочьЯ тумана стелютсЯ  над рекою. Ѓесчисленными алмазами блестит
на листьЯх деревьев роса.
     ЋтвЯзав  меринка,  усаживаемсЯ  на  кожаном   сидении  дрожек,  и  отец
отвЯзывает, разбирает в руках вожжи.
     -  Ќу, с  богом! - говорит мать, целуЯ менЯ  в голову. - Ѓудь молодцом,
слушайсЯ отца!
     џ отвечаю ей что-то совсем невпопад, дрожки трогаютсЯ с места, оставлЯЯ
за собою темные полосы следов на покрытой росою траве.
     …дем по  пыльной, крепко  накатанной проселочной дороге. Љрепко держась
за  нагретую солнцем подушку, сижу  за  спиною отца. Ќа небе ни  облачка, на
открытых местах  начинает уже припекать.  ‘ераЯ клубитсЯ  под колесами пыль.
Ќад вымазанной дегтем  седелкой, над  потемневшей спиной меринка жадно снуют
слепни. Љонцом кнутовища и вожжами отец сбивает липнущих к потной лошади мух
и оводов. ‘реди полей и кудрЯвых перелесков вьетсЯ веселаЯ укатаннаЯ дорога.
     ЏогромыхиваЯ  шкворнем,  мЯгко  катЯтсЯ  дрожки  по  наполненным  пылью
колеЯм. ‚округ - родные, знакомые места: золотЯтсЯ, колосЯтсЯ овсы, голубыми
нежными звездочками цветет лен.  €сконные краЯ, наша роднаЯ ‘моленщина: полЯ
и  перелески, старинные  большаки  с  вековыми  плакучими  березами,  голые,
безлюдные проселки!  ђазбросанные деревеньки, жердЯные  околицы, за которыми
качаетсЯ,  душно  пахнет  высокаЯ  зеленаЯ коноплЯ.  ‚ысоко над  соломенными
крышами, задираЯ голову, скрипЯт колодезные журавли...
     Ќебольшие, с соломенными крышами деревеньки как бы затерЯлись в полЯх и
лесах. ‚ летний день на улицах одни беловолосые ребЯтишки. ‚ деревнЯх пахнет
навозом, дымком. ‚ некоторых избах под окнами белеют холщовые полотенца. ќто
значит,  что здесь  был покойник, закончивший  земное  свое  бытие  человек.
‘транным,  страшным кажетсЯ  мне  старинный  Языческий  обычай.  "‘орок  ден
душенька  по родному дому  тоскует, - вспоминаю  разговоры баб,  - прилетит,
хлебца откушает, водички напьетсЯ, ручником утретсЯ!" Ќо и волнуют, разжигаЯ
воображение,  эти  народные  поверьЯ.  ђадуют  дорожные  встречи:  одетые  в
сарафаны бабы,  бородатые  мужики в  картузах,  приветливо  здоровающиесЯ  с
отцом.  ђадостно  волнует  и самаЯ дорога:  полЯ  и  леса,  заросшие  черным
олешником овраги и речки,  бревенчатые  дырЯвые мосты, по которым с грохотом
катЯтсЯ наши дрожки...
     „алекие времена, почти сказочные воспоминаниЯ! Ќо все ли так радостно и
безоблачно в этих детских  воспоминаниЯх? ‘квозь туман отжитых годов Я  вижу
много  печального.  џ  вижу  узенькие, жалкие  нивы, засеЯнные  крестьЯнским
хлебом.  ("Љолос  от колоса -  не слыхать человечьего голоса!" - говаривали,
бывало,  в деревне.)  Ѓоже  мой,  сколько  бесхозных,  запустелых,  заросших
сорнЯками "вдовьих" нив! Њножество васильков синевеет по бесчисленным межам.
Ђ  как  жалки покрытые ветхой  соломой,  по  окна  вросшие в  землю  хатенки
деревенских  безземельных  беднЯков-бобылей.   “боги   деревЯнные  сохи,  за
которыми, переступаЯ  по сырой борозде босыми,  залубенелыми  ногами, ходили
длиннобородые  пахари,  не раз  воспетые  поэтами в стихах. „опотопны еловые
рогатые  бороны,  которыми  наши  смоленские  мужички еще  при  царе  ѓорохе
ковырЯли "неродимую", тощую землицу...
     ‚от,  как  бы подчеркиваЯ  острое чувство контраста  между  бедностью и
богатством, катит со станции в  новой заграничной  колЯске  богатаЯ помещица
Љужалиха. Ључер, в  плисовой  безрукавке, в  шапке  с  павлиньими перьЯми, с
широкими,  раздувающимисЯ  на  ветру рукавами шелковой  рубахи, туго  держит
плетеные вожжи. ЉолЯска с кружевной старой барыней проноситсЯ как видение, и
надолго  наполнЯет мою  душу недоброе  чувство  отчужденности  и  неприЯзни.
‘ледом  за  Љужалихой  едет  волостное  начальство:  полицейский  урЯдник  и
волостной  старшина.  ђожа  урЯдника  сиЯет  как  тульский  самовар,  черную
старшинину бороду  относит в  стороны  ветер. ‘таршина и  урЯдник косЯтсЯ на
дрожки, на отца и, поднимаЯ облако пыли, прокатывают мимо.
     Ќо все  покрывает и скрашивает счастливаЯ  молодость,  светлое детство!
Њир кажетсЯ Ясным  -  пусть  пропадут все  барыни  Љужалихи!  -  по-прежнему
веселой кажетсЯ дорога, чудесными  - кудрЯвые  перелески, нарЯдными - бедные
нивы, заросшие васильками!
     Ќа краю глухой, маленькой деревеньки ‚ыгорь (это название деревеньки  и
теперь осталось  в  моей памЯти) отец останавливает лошадь. €з узкого оконца
амбарушки,  у самой дороги,  высовываетсЯ  обнаженнаЯ, высохшаЯ  как  чернаЯ
кость,  рука.  ‡десь,  в  пустой амбарушке, живет разбитый  параличом  мужик
(калеки, нищие, слепые особенно  поражали тогда детское мое воображение). Ћн
мычит  что-то  непонЯтное,  кивает  заросшей  густым  волосьем головою. Ћтец
слезает  с дрожек и,  передав мне вожжи,  достав из кармана старый, потертый
кошелек, кладет в руку калеки милостыню. Ќа всю жизнь памЯтна мне эта глухаЯ
деревенька, несчастный калека, отец, подающий милостыню!..
     Ќо как  чудесен, несказанно свеж, хорош и пахуч казенный бор, в который
въезжаем  мы за  деревенькой! Ќаправо и налево  над  нами высЯтсЯ  столетние
сосны.   ‚  голубое,  с   легкими  летними   облаками  небо  возносЯтсЯ   их
темно-зеленые вершины,  красноватой бронзой отсвечивают освещенные  солнцем,
покрытые толстой корою стволы.
     ‘оскочив с дрожек, мы идем по обочине песчаной лесной дороги.  ’олстые,
узластые, изъезженные  колесами корни стелютсЯ  над землею.  ‚  лесу  пахнет
багульником,  смолой,  землЯникой.  ‚верху,  на   березах,  пересвистываютсЯ
невидимые  иволги,  барабанЯт  дЯтлы.  ‚  глубине бора таинственно  дудукает
сказочнаЯ птица удод.


     Џодъезжаем  к  ‚ербилову  под  вечер.  ‚едЯ  под  уздцы  меринка,  отец
осторожно спускаетсЯ по крутому размытому косогору  на берег  реки, к броду,
отвЯзывает от дуги повод, распускает чересседельник.  Ћбнюхав бегущую  у ног
воду,  прижав уши, осторожно и долго пьет  меринок. Ќапившись, отфыркиваЯсь,
поводЯ боками,  он  задумчиво  поднимает голову. ‘  отвисшей  бархатной губы
меринка прозрачными каплЯми стекает вода.
     Ћтец  опЯть  усаживаетсЯ  на дрожки,  берет из моих рук  вожжи.  ‹ошадь
осторожно  ступает  в  быстро бегущую, играющую  солнечными зайчиками  воду.
ѓремЯт  по хрЯщеватому  дну  колеса, блестит  обмытое железо  шин.  ѓлубже и
глубже, поводЯ ушами,  входит меринок  в воду;  подобрав  ноги,  все  крепче
держусь Я за жесткую кожаную подушку за спиною отца.
     ЏерейдЯ вброд реку, напрЯгаЯсь, блестЯ обмытыми лЯжками, меринок быстро
выносит  на берег  дрожки. ‚есело светит  солнце, серебрЯной  лентой блестит
река. ЏропадаЯ в небе,  над дорогой заливаютсЯ жаворонки. ‹егкаЯ пыль вьетсЯ
под копытами меринка.
     Џьем  чай  и  останавливаемсЯ   ночевать  у  моего  двоюродного  брата,
племЯнника отца.  ЊенЯ поражают  маленькие комнатки,  нежилой странный запах
одинокого,  холостЯцкого жильЯ. ‘ обычным своим добродушием отец подшучивает
над племЯнником --  старым  холостЯком, уговаривает  его  женитьсЯ,  обещает
подыскать невесту...
     ‘пим в сарае,  на  сеновале.  „ушно, медово пахнет сено:  всю  ночь над
головою что-то ползает  и шуршит. ‚  щели драночной крыши пробиваетсЯ  Яркий
свет месЯца, серебрЯ в сене травинки.
     џ  долго  не  сплю,  взволнованный  переживаниЯми  днЯ.  Џотом  засыпаю
внезапно и  просыпаюсь, когда  уже высоко  пригревает  солнце,  а над  самой
головою -- то и дело нырЯЯ в раскрытые ворота -- весело носЯтсЯ длиннокрылые
касатки-ласточки...

Љђ…‘’Ќ›‰

     џ вижу его так, точно это было вчера. ‚от он сидит за освещенным лампой
с  голубым  абажуром,  накрытым  суровой скатертью  столом.  Ћн  только  что
вернулсЯ из бани, где, по слову добрых людей,  был такой  дух, что трещал на
голове  волос. ‚оротник  широкой,  стираной, с  нераспустившимисЯ  складками
рубахи как-то особенно опрЯтно обнимает его стариковскую красную,  в  мелких
морщинках, шею.  ‘едые на  висках волосы аккуратно зачесаны на косой пробор.
‹аднаЯ, с мучнистой проседью, аккуратно подстриженнаЯ борода особенно идет к
его загорелому приЯтному лицу. Џахнет от него веником, дегтЯрным мылом и еще
чем-то,  похожим на  запах печеного хлеба и на  то,  как  пахнет осенью  под
дубами,  -- и этот приЯтный  смешанный запах мыла, стираного ситца, крепкого
трубочного  табака и печеного хлеба создает особенное впечатление старческой
крепости и чистоты.
     Ћн  сидит на  своем месте,  расставив  под  столом  ноги  в коротеньких
шерстЯных носках  и  кожаных  опорках,  в  очках на  большом,  с  поперечной
складкой, носу. ‘такан крепкого, как деготь,  чаю стоит  перед ним на столе.
‹ицо его до половины освещено лампой, левой рукой с оттопыренным мизинцем он
подпирает голову, козырьком  держа над глазами сложенные пальцы,  праваЯ,  с
узлами  старческих жил, с крепкими  горбатыми ногтЯми,  лежит на развернутой
газете.  —итаЯ газету, он трЯсет  под  столом  коленкой, изредка  поглЯдываЯ
поверх очков.
     ‚  комнате светло,  шумит самовар.  ‚ запотевших  окнах сине отражаетсЯ
ночь. ЏроснувшиесЯ большие зимние мухи бьютсЯ над лампой о потолок.
     ‚  нем  много  оригинального,  своего,  принадлежащего  ему  одному:  в
походке, в манере смеЯтьсЯ и говорить, даже в том, как он держит за столом в
кулаке свою  деревЯнную ложку. ѓлЯдЯ, бывало,  как бежит он под  ветлами  по
мельничной плотине мелкими своими шажками,  с накинутым на  руку  пиджачком,
добродушно говаривали о моем крестном отце сидевшие на мельнице мужики:
     - ѓлЯди, глЯди, Њикитов строчит!..
     ‘о  времен коншинской службы крестьЯн он знал наперечет во всей широкой
округе, всех  узнавал  в  лицо, и далеко  знали люди о самом  €ване Ќикитиче
Њикитове. ’ерпеть он не мог начальства, воевал с приставами и урЯдниками,  с
хозЯйскими приказчиками-плутами, ненавидевшими  его  за  доброе отношение  к
мужикам  (да  и со службы  пришлось  ему  уйти за  это хорошее  отношение  к
мужикам; так и сказал ему на прощанье хозЯин: "‘лаб, слаб, с мужика надо три
шкуры  драть,  а у тебЯ на то руки  непригодные!").  ‘амые  замечательные, с
необыкновенной меткостью, умел он давать мужикам клички, и чуть не  половина
уезда ходила с Њикитовыми меткими кличками.
     Ѓывало, сидЯ  на бревнышке, выколачиваЯ трубку,  смеЯсь особенным своим
смехом, притопываЯ ножкой, говорил  он лохматому, вспыльчивому  куму ‚едехе,
дравшемусЯ со своей бабой, всегда и везде лезшему на рожон:
     - ’ы, брат, как самовар, - глЯди, конфорку собьют...
     € на весь век свой, по крылатому слову крестного, вздорный мужик ‚едеха
осталсЯ ‘амоваром.
     Ќе знаю, была ли  в его жизни любовь. Џомню смешной рассказ  о том, как
еще  в  молодые  годы задумал крестный  женитьсЯ на француженке, гувернантке
соседних помещиков-господ,  но  неведомо почему расстроилась  свадьба. Џомню
его холостЯцкую комнату, всегда чисто прибранную, с волчьей на стене шкурой.
ЏорЯдок он  любил  необыкновенно,  жары  и  холода не страшилсЯ. €  до самой
смерти  своей никогда не хворал, никогда не баливали у него зубы, никогда не
жаловалсЯ он на недомоганье.
     „лЯ менЯ самое значительное в комнате крестного был столЯрный верстак и
черный,  висевший   над  верстаком  шкафчик.  кафчик  открывалсЯ  редко,  в
исключительных  случаЯх,  когда  требовалась  в  хозЯйстве починка.  џ очень
любил,  когда  распахивались  дверцы  заветного  шкафчика,  за   которыми  в
аккуратнейшем порЯдке были разложены всевозможные инструменты, висели долота
и стамески,  лежали рубанки,  клещи и молотки. Ђ сколько бывало шуму,  когда
сам €ван  Ќикитич  бралсЯ  за  дело,  сколько  на  все  стороны  выпускалось
добродушных ругательных  словечек. (ќтим  самым  словечкам, со  свойственной
детЯм подражательностью, быстро Я научилсЯ; помню, с каким ужасом замахал на
менЯ  в  монастырской гостинице, где  мы  однажды  остановились  с  матерью,
старичок  монах,  услышав,  как  с  каждым  словом   поминаю  Я  черта;  как
сконфузилась за менЯ мать.)
     ’еперь,  когда  €вана  Ќикитича   нет  и  все  это  стало  давнишним  и
трогательным прошлым, понимаю  Я,  какой в сущности  добрейший, а  по-своему
одинокий он был человек. ‡амечательны  были и отношениЯ его  с  братом, моим
отцом.  ѓодами жили они вместе,  всЯкий день садились за один  стол, глубоко
друг друга  любили,  а случалось, по  целым  месЯцам не вымолвЯт  слова. …ще
задумав женитьсЯ, приезжал  €ван Ќикитич  в  Љалугу к моему  отцу,  три  днЯ
промолчал  и уж на вокзале, прощаЯсь,  когда  пробил  третий звонок, наконец
молвил:
     - Ђ Я, брат, женюсь, к тебе приехал посоветоватьсЯ...
     ’ак и недослышал отец,  о  чем хотел  посоветоватьсЯ с ним мой крестный
€ван Ќикитич, какую выбрал себе  невесту,  -- паровоз громко свистнул, поезд
пошел.
     Џостороннему  глазу могло  показатьсЯ, что в нашей семье не все  ладно,
ненаблюдательному  человеку  мог  и  сам  €ван  Ќикитич  показатьсЯ  слишком
неразговорчивым   и  угрюмым.   Ђ  как  расходилсЯ  он,  как   веселел,  как
заразительно  смеЯлсЯ, рассказывал и притопывал  ножкой,  когда  заходило  о
медвежьей охоте, об охотничьих приключениЯх, рассказывать о которых крестный
был большой мастер!
     ‹юбимым  же  коньком  крестного  были   рассказы  о  прежней  службе  у
Џогодиных,  о знаменитом  историке Њихайле Џетровиче  Џогодине,  которого он
нередко видел, о виденных чудесах в  московском погодинском  доме, куда €ван
Ќикитич  возил  в подарок хозЯину  мед и  убитых медведей. ђассказывал  и об
Ђрсеньевых, родственниках ‹ермонтова, в доме которых был принЯт и любим.
     ‘лужбу   свою  четырнадцатилетним  мальчишкой  начал   €ван  Ќикитич  в
…льнинском уезде, у генеральши Ѓологовской, близкой  родственницы Џогодиных.
Ћт нее перешел  конторщиком к  Џогодиным в село ѓнездилово  (всю  дальнейшую
судьбу нашей семьи решила эта служба у Џогодиных). ‚  те времена еще был жив
сам  знаменитый  историк  Њихайло  Џетрович,  наезжавший  гостить  к  своему
женатому  сыну,  писавший  в ѓнездилове историю  Џетра. €ван  Ќикитич хорошо
запомнил его  -  черный  длиннополый  сюртук,  мохнатые брови, шишку на щеке
возле носа. Ѓыл похож Њихайло Џогодин на корЯвого  крепкого мужичка. Ѓывало,
придет  в  церковь,  станет  в  уголку,  за   свечным  Ящиком,  с  суковатой
можжевеловой  палкой  в руках. —уть разговорЯтсЯ о своих делах бабы,  он тюк
костылем по макушке:
     - ‡десь вам, бабы, не Ярмарка!
     ђаз встретил  его  в парке €ван  Ќикитич.  €дет по  дорожке, задумалсЯ,
мохнатые брови висЯт. Љрестный  €ван Ќикитич,  чтобы не помешать, отбежал на
цыпочках за старую липу, схоронилсЯ. Ђ он - зоркий! - увидел.
     - ’ы зачем стал? ’ы стал, и Я стал, а дело кто будет делать?
     Џостучал костылем, бровь поднЯл. ‹учше бы €вану Ќикитичу провалитьсЯ.
     „ругой раз в поле, во ржах, на дороге остановил, спросил:
     - Љарандаш у тебЯ есть?
     ‘тал €ван Ќикитич по карманам шарить, а карандаша, как на грех, нет.
     - Џлохо, плохо, - наставительно  сказал старик,  - у всЯкого грамотного
должен быть в кармане карандаш.
     Ѓывал  крестный €ван  Ќикитич и в московском  доме, на „евичьем Џоле, у
Џогодина,  который  за что-то полюбил и  приласкал его,  -  видел знаменитое
древлехранилище,  что  после  смерти  Џогодина по рукам  разволокла  челЯдь,
своими глазами видел гоголевскую замусоленную жилетку, видел сюртук Џушкина,
простреленный  на дуэли, бережно хранимый Џогодиным в стеклЯнном футлЯре. Ќа
памЯть о себе Џогодин подарил €вану Ќикитичу с надписью свою книжку "ЏростаЯ
речь о  мудреных вещах".  ќтою Џогодинской  книжкой до самой смерти гордилсЯ
мой крестный €ван Ќикитич.
     Ќаивна и трогательно была жизнь  нашего  дома. ‚  смоленских краЯх €ван
Ќикитич  слыл  чудаком, был не  похож на окружающих людей. €менно поэтому не
совсем   долюбливало  его   местное   начальство.  Ќещадно   воевал   он   с
"долгогривыми"  попами  (что ему не  помешало  быть  избранным  от  крестьЯн
церковным старостой, стоЯть в церкви за свечным  Ящиком), не ладил с местной
полицией,  урЯдниками и приставами,  косо  поглЯдывавшими  на  дружбу его  с
мужиками, в которой усматривалось опасное "вольнодумство".
     Њне  странно   перебирать   теперь  оставшеесЯ  после  €вана   Ќикитича
"наследство":  старательно  подшитые его рукою, успевшие пожелтеть письма  и
деловые  хозЯйственные бумаги.  ‘  удивлением,  странным  бережным  чувством
смотрю  на  них,  вспоминаю  его  лицо,  его голос,  быструю  торопливую его
походку. ’еперь это лишь пепел, прах.

Ћ’…–

     Њикитовыми стали нас кликать по деду моему, дьЯкону щекинской заштатной
церкви. ‚ те времена стоЯло село ™екино  в  большом дремучем лесу, на берегу
тихой  и светлой  речки “гры, и белаЯ  светилась между деревьЯми колокольнЯ.
‘ело было  бедное, деревни  кругом -- голытьба, и кормилсЯ дьЯкон, как Ђдам,
на земле:  пчелами  и  садом.  Ѓыло  у деда  девЯть  человек  детей.  ЏонЯть
невозможно, как он успел выходить, вырастить, всех выпустить в люди.
     „еда мне не довелось видеть,  а по рассказам отца,  был  дед  невеликий
ростом, сухой, любивший всЯкую деЯтельность, очень веселый и очень подвижной
человек.  ‚  прошлые  времена  был на нем грех: любил дьЯкон выпить.  “мираЯ
после родов,  жена  его,  моЯ бабка,  просила деда бросить пить, детей  всех
поставить на ноги. €  обливаЯсь слезами,  прощаЯсь  с  ней, дал дед  крепкое
слово, слово  выдержал до  конца.  Џоследние  времена жил он у еще холостого
отца моего,  имевшего маленькое на службе хозЯйство (по окончании городского
училища  отец мой некоторое  времЯ  был  сельским  учителем, потом бросил,--
слишком ответственным  показалось ему  учительское дело), водил пчел и ловил
раков, с колодою карт в кармане подрЯсника бегал на  мельницу играть в "свои
козыри"  с замельщиками-мужиками.  „о  самой  своей смерти не переставал  он
суетитьсЯ, ездить и хлопотать. Ћтлично знали его в смоленской консистории, и
старичок архиерей однажды ему  сказал так: "’ы,  Ќикита, как ерш, покою тебе
нету,  все  суетишьсЯ, все  судишьсЯ, пора  бы и  остепенитьсЯ..." € видимо,
любил дьЯкон  складный  словесный  оборот, красно вымолвленное  словечко.  ‚
единственно  сохранившемсЯ  у менЯ писанном  его рукою  письме, адресованном
какому-то московскому  гостю, начальству  моего отца,  в особенных  складных
выражениЯх  сообщает  он  о  "пламенном  своем  желании  побывать  в Њоскве,
привезти  подарок  -  кутьи  и  липового  лучшего меду". Ѓыл  дьЯкон, как  и
свойственно подвижному, живому человеку, большой  рыболов и охотник. ‡а  век
свой пережил  он на селе полдесЯтка попов,  великую вел  дружбу  с пономарем
‘еменом,  во всем ему покорЯвшимсЯ,  и не раз,  сострЯпав прошение, выживали
они из села нелюбых  попов. Џомню много раз слышанный от отца рассказ о том,
как  однажды в  весеннее  времЯ, крепко  попарившись в  бане  и  выскочив на
крыльцо отдышатьсЯ,  увидел  дед,  что  в осоке  у  самого  берега  "третсЯ"
превеликаЯ щука. € так обуЯла дьЯкона охотничьЯ страсть, что, побросав шайку
и ковшик, прикрывши веником  наготу. —ерез все село побежал он к пономарю за
французским длинным ружьем и, схвативши ружье, примчалсЯ на берег. ‚ыстрелив
из ружьЯ, верхом засел дьЯкон на  щуку,  и - уж верить не верить  - потащила
щука деда под воду, а и там не помиловал ее дед, и, покатавши его под водою,
покорилась, сама вынесла деда на берег...
     Ќе  могу  Я  похвастать ни дворЯнскою чистою кровью,  ни происхождением
знатным, ни  бывшим богатством,  ни чинами и орденами  моих  босых  предков.
‡наю, что был у менЯ прадед пономарь €ван …горыч, что ходил прадед в лаптЯх,
наравне с  мужиками ковырЯл сохою землицу,  что ни  единаЯ теперь не  укажет
душа, где, в  каких  местах, под которой березою лежат  прадедовы  кости.  Ћ
™екине, о деде, о щекинской поэтической речке Ќевестнице слышал  Я от самого
отца. ђаза  два ездили мы в ™екино,  на его  родину,  на могилу  моего деда.
•орошо помню  эти поездки - зыбучую песчаную лесную дорогу, протЯнутые через
дорогу узластые сосновые кореньЯ, цветущий сухой вереск, Ягоды - толокнЯнку,
за которой, соскочив с дрожек,  хожу по сухой,  мЯгкой,  покрытой  скользкой
сосновой хвоей земле. Џомню и самое село ™екино  - церковь, чай  у заросшего
львиною  гривою  седого  попа,   толстую  матушку;  помню   могилу   деда  с
похинувшимсЯ крестиком,  на которой отец  заказывал  панихиду;  дым  и запах
кадила, странно не идущий к  ослепительному летнему дню, Љ треску кузнечиков
в  зеленой,  покрывавшей могилу  траве, слабый  на ветру голос дьЯчка; блеск
парчи на поповской ризе.
     Ћсобенными, полными  значительности  показывались  отцовские  места  --
место, где стоЯл  дедовский  домик, одна уцелевшаЯ  ЯблонЯ,  берег  реки, на
котором некогда играл и бегал отец; строилсЯ, плыл в  тридевЯтое царство наш
сказочный плотик...
     „етство  отца,  о  котором он  сам  рассказывал мне в наши таинственные
вечера,   казалось  мне  сказкой.  ‘казочным  представлЯетсЯ  мне  тогдашнее
отцовское ™екино с косматыми медведЯми, приплывавшими через реку ломать пчел
на огород к моему деду; речка  Ќевестница, в которой водились необыкновенные
лини и  щуки,  а раков было  столь  великое  множество,  что  в  пору, когда
зацветает на полЯх лен, нужно было брать с собою на ловлю большой  осьминный
мешок.  ‘казочным  представлЯетсЯ отцовское  ученье  в городе „орогобуже,  в
городском училище, куда, наклавши сухарей в сумку, с младшим братишкой Џетей
пешком сорок верст босиком топали они по лесным  дорогам, рассказ о том, как
встречал  их каждый  раз  на  полдороге  любимый пес Џолкан.  ’еперь,  когда
вспоминаю  отца, его простую Ясную душу, по-прежнему со всею силою чувствую,
как  значителен  был нас свЯзывавший нерушимый и  светлый мир взаимной нашей
любви.

“—…Ќњ…

     —итать  и  писать  менЯ   учила  вдова  младшего  брата  отца,  ЌатальЯ
„аниловна, одинокаЯ, несчастнаЯ женщина, которую Я звал просто Ќатальей. “же
тогда Я  знал  о печальной  смерти единственного  сына ее, двоюродного моего
братца  Њитрофанчика,  фотографическаЯ  карточка  которого хранилась в нашем
семейном альбоме. Ќеобычайною смертью умер ее  муж, любимый брат отца, также
служивший  у  Љоншиных,  неудержимо и  много пивший. ‚  зимнюю морозную ночь
мертвого из гостей привезла его на двор лошадь.
     ‚сем сердцем Я привЯзалсЯ к моей тетке Ќаталье.  Ѓолезненно привЯзалась
и  она  ко  мне, заменившему  ей  погибшего  Њитрофанчика  (эта  болезненнаЯ
привЯзанность нередко делала менЯ предметом ревности и раздора между матерью
и  Ќатальей).  “дивительно умела  она делать и  вырезать  игрушки, клеить из
бумаги цветы. ‘трогий крестный  €ван Ќикитич недолюбливал Ќаталью „аниловну,
считал  ее повинной  в  неудержимом  пьЯнстве  покойного  брата. Џила и сама
несчастнаЯ тетушка ЌатальЯ.  ђаз в году  ездила она на свою родину,  в  село
‚еликополье,  на могилу  сына, возвращалась  оттуда странно  возбужденнаЯ, с
неестественно блестевшими глазами, с незнакомой конфузливой улыбкой.  ‘урово
поглЯдывал на нее крестный, хмурилась и сердилась мать.
     Ћ Ќаталье, учившей менЯ читать и писать, вырезавшей и клеившей игрушки,
Я знал,  что родилась  и выросла она при каком-то помещичьем доме, а ее отец
был у помещика крепостным музыкантом. Ћт отца ей осталось старинное разбитое
фортепьЯно с  порванными струнами  и пожелтевшими  провалившимисЯ клавишами,
хранившеесЯ в амбаре...
     „альнейшее   мое  обучение  было  поручено  проживавшей  в  нашем  доме
деревенской   учительнице  Љлавдии  ‚ладимировне,  очень  худой  и  высокой,
окончившей  городскую  гимназию женщине со  странной  прической  и холодными
бледными пальцами, которыми она  помогала  мне  выводить буквы. ‘ двоюродной
сестрой Њаней мы сидели за  маленьким столом у замерзшего, покрытого узорами
окна, на котором были нарисованы диковинные цветы и снежные сказочные птицы.
     ‚ раскрытых тетрадЯх с линейками старательно писали мы толстые и тонкие
палочки, крючочки.  Џоставив  клЯксу,  сестра  ЊанЯ  делала гримасу,  трЯсла
головою, косички ее смешно шевелились.
     ‘ Љлавдией ‚ладимировной мы зубрили таблицу умножениЯ, "коренные" слова
с "Ятью":
     -  Ѓег,  беда,   белый,  бес...   -   назубок,  торопливой   деревЯнной
скороговоркой выпаливали мы эти заученные слова.
     Ќаизусть, в один голос, читали стишки из грамматики, в которых наглЯдно
разъЯснЯлось правило ударений:

     Ќа пути Я вижу срок
     ђезво скачущих сорк.
     ќтот вид мне очень дрог
     ‘редь неведомых дорг...

     Ќе знаю почему, именно эти нелепые придуманные стишки произвели на менЯ
тогда особое впечатление  (может быть, больше всего и поражала их навЯзчиваЯ
нелепость). Ќеобузданное детское воображение рисовало белую снежную пустыню,
разбегавшиесЯ ленты "неведомых" дорог, одинаково  скачущих по  этим  дорогам
сказочных  длиннохвостых  сорок, своим присутствием  подчеркивавших грустную
безлюдность воображаемой пустыни...
     Љаждое  слово, каждое  движение,  всЯкий  доносившийсЯ  звук дополнЯл Я
тогда своим воображением, все сливалось в сказочные образы и представлениЯ.
     Ќеобыкновенно  быстро Я  научилсЯ  читать. € каким  мученьем и радостью
стало  длЯ  менЯ  ненасытное  чтение  книг! ‘еми-восьми лет от  роду  Я  уже
проглатывал  книги,  подчас  совсем  не  по  возрасту.  Џервыми прочитанными
книжками были нерЯшливо напечатанные, с выпадавшими серыми листками лубочные
брошюрки с раскрашенными картинками: "…руслан ‹азаревич",  "Љоролевич Ѓова",
"‚олшебный   рог  Ћберона".  ‘одержание   книг  до  болезненности  распалЯло
воображение, ночами мне снились богатыри, рыцари  в шлемах  (впечатление  от
этих  лубочных  книжек  равнЯлось впечатлению от  страшных  сказок,  которые
рассказывал мне на печи работник Џанкрат). ђешительно ничего  не осталось  в
моей памЯти от  выписанного отцом  детского журнала "Њалютка",  наполненного
слащавыми  картинками  и стишками,  рассчитанными на  городских  маменькиных
сынков...
     ђаз,   два  раза  в  зиму  происходило  в  доме  событие,  надолго  нас
потрЯсавшее. “ засыпанного снегом крыльца останавливались два воза, закрытые
рогожами  и  крепко  увЯзанные  веревками.  Џо  ступенькам  крыльца,  обиваЯ
кнутовищем высокие  валенки, не  спеша  поднималсЯ черноволосый, похожий  на
цыгана,  уже  знакомый  нам человек. Ћт него пахло  овчиной, морозом  и  тем
самым,  чем  пахнет  за  прилавками в  лавках:  ситцами,  рогожами, краской.
‚еселаЯ,  возбужденнаЯ вбегала  со двора  девка Ђкулька, сообщала  радостную
весть:
     - ‚енгерцы приехали!
     €з развЯзанных, раскрытых возов в  дом  вносили  тЯжелые холодные тюки,
наполненные "красным товаром". ђазъезжие купцы (их  почему-то  было  принЯто
называть  "венгерцами")  раскладывали  на столах  пахучие  ситцы,  сарпинки,
свертки красного кумача и синей китайки, цветастые женские платки.
     †енщины  тесным   кругом  собирались  у   заваленного   товаром  стола,
рассматривали, отбирали понравившиесЯ  гостинцы. ‘ удовольствием наблюдал Я,
как мелькает  в  руках  венгерца железный аршин, как ловко, с сухим треском,
отрезает он от куска ситец, холодный накрахмаленный коленкор...
     ‘  великим нетерпением  ожидали мы,  когда принесут и раскроют  большой
лубЯной  короб с "мелочами". Ќа глазах наших развЯзывалась, снималась крышка
тЯжелого  короба. Ћдин за  другим на  столе  поЯвлЯлись раскладные картонные
листы с разложенным "мелким  товаром": катушками, пуговицами, мылом, духами,
гребешками, наперстками, стеклЯнными  бусами, зеркальцами.  Љак  сейчас вижу
эти раскрывавшиесЯ перед глазами, потрЯсавшие  нас  богатства. Ќа самом  дне
короба  лежали  игрушки: картонные плЯсуны, мЯчики,  раскрашенные  картинки,
книжки.  ‚от  эти-то  лубочные  книжки,  вместе  с  детскими  пистолетами  и
картонными плЯсунами, были длЯ нас главной приманкой...
     “же хорошо грамотным пошел Я в деревенскую школу.
     „о  сих  пор  отчетливо  памЯтно  мне  исслеженное  детскими  лапотками
крылечко, кислый запах холодной прихожей,  где висели на  стенах полушубки и
суконные зипунишки учеников,  бревенчатый класс с  иконой в углу, с доскою и
длинными  партами,  за  которыми  сидели  мы  по  четыре  человека.  ЏамЯтны
пахнувшие  хлебом, овчиною деревенские  приЯтели-ребЯтишки, в одних холщовых
рубашках вываливавшие с  крыльца  на снег...  „обрую памЯть  оставил учитель
Џетр Ђнаньич, высокий, обросший бородою, похожий на медведЯ человек, нередко
захаживавший в  наш  дом. Џомню, как усаживал он менЯ за парту (в  классе по
возрасту Я был самый младший), как заставлЯл петь, наклонЯЯ к моему лицу ухо
(петь Я не умел и не имел хорошего  голоса,  музыкального слуха), помню, как
приезжал  из села  раз в неделю батюшка о. €оанн, неприветливый и волосатый,
учивший читать по-славЯнски из "—асослова", спрашивал строго молитвы...
     € весь этот школьный  деревенский период детства осталсЯ  как  далекое,
почти исчезнувшее воспоминание.

ЉЋ—ЂЌЋ‚‘ЉЂџ ЃЂЃ“ЉЂ

     Џо  словам отца,  наш микитовский род славилсЯ наследственной  красотою
женщин,  необычайной подчас их  судьбою.  ‘праведливо  слыла красавицей ЊанЯ
ЂтлЯрскаЯ,  дочь  покойной  сестры  отца, круглаЯ  сирота, вместе  с  другой
двоюродной сестрой, „обровой Њаней, воспитывавшаЯсЯ в нашем кисловском доме.
‡а писаную красоту сосватал некогда  мою бабушку, родную тетку отца, помещик
‘мирнов. Љо  времени  нашего  переезда  недалеко  от Љислова жида  эта давно
овдовевшаЯ богатаЯ  бабушка в  своем небольшом имении со  странным названием
Љочаны.  „аже в глубокой  старости сохранила  она на своем лице  следы былой
красоты.  •одили  слухи,  что  еще  в  молодости,  выйдЯ   замуж  из  бедной
дьЯчковской семьи, скоро стала она показывать в супружеской жизни строптивый
характер.  Њуж  бабушки, мелкий помещик  ‘мирнов,  чудаковатый,  болезненный
человек, во вред своему  слабому здоровью любивший прикладыватьсЯ к рюмочке,
до  страсти  увлекалсЯ чтением книг (остатки  его  старинной библиотеки, уже
много лет  спустЯ, Я обнаружил  в углу бабушкиного амбара:  переплетенные  в
кожу книги  были  изгрызены  крысами  и мышами).  Љрасавица  бабушка держала
покойного мужа под башмаком. ђассказывали, что однажды, вернувшись из города
с  Ярмарки, привез  он  молодой  жене ценный  подарок. Џоссорившись с мужем,
бабушка выбросила из сундука  драгоценный голубой  атлас и, схватив ножницы,
стала резать,  кромсать. Џерепуганный муж бегал вокруг,  со  слезами  умолЯЯ
супругу не  портить  его  подарок.  “же  много позже.  ‚споминаЯ  молодость,
признавалась бабушка, что хотела тогда припугнуть мужа:
     - Љромсаю,  ножницами  режу,  а он-то вокруг  менЯ  куропаткою  бегает,
ладошки  сложил,  •ристом-богом  молит:  "ѓолубушка,  опомнись!   ѓолубушка,
очнись!" Ќе понимает того, -  лукаво  улыбаЯсь, рассказывала бабушка, -  что
ножницами  орудую  лишь  длЯ  одного  виду:  режу,  как  длЯ  кройки  платьЯ
полагаетсЯ, ни одного кусочка атласа не испортила!..
     ‘кончалсЯ бабушкин  муж еще  молодым,  от скоротечной чахотки,  оставив
вдове   небольшое  именьице  в  смоленской  глуши.  ‚о  младенчестве   погиб
единственный  сын   бабушки.  "Љуском   сахару  за   столом  подавилсЯ!"   -
рассказывали, помню, люди о нелепой смерти бабушкиного сына. Џечально угасла
жизнь взрослой  дочери,  Њарьи ‚асильевны,  тихой,  спокойной  женщины  (мне
хорошо  запомнилась ее тихаЯ улыбка, пуховый белый  платок, в  который зЯбко
кутала  она  свои  плечи):  жестоко   обманул  ее  городской  "образованный"
проходимец, испытанными  путЯми пробравшийсЯ к доверчивому женскому  сердцу.
Ќикогда не езживала  кочановскаЯ бабушка по железным  дорогам,  не бывала  в
больших городах.  Ћтжитыми, гоголевскими,  временами  веЯло  от  бабушкиного
старого   дома   с  обвитым  хмелем  крылечком,   с  крошечными  комнатками,
обклеенными бумажными  обоЯми,  от  изразцовых  печей  и  жарко  натопленных
лежанок. Ћтец недолюбливал  богатую и капризную кочановскую  бабушку, падкую
на лесть и притворство.  Ќедолюбливала и она моего отца, не умевшего лгать и
прикидыватьсЯ, кривить душою.
     Ќесколько раз  в году,  по большим праздникам,  мы навещали кочановскую
бабушку.  Њне особенно  запомнились свЯточные поездки  (уступаЯ  настойчивым
просьбам,  мать  иногда брала и  менЯ): скрипучаЯ  зимнЯЯ  дорога,  алмазное
мерцание снегов, набегавшие  из темноты вешки, которые  детское  воображение
превращало  в  живых  волков. Џрокатив  деревенской  улицей  со светившимисЯ
пЯтнами мерзлых окон, сани со скрипом останавливались у бабушкиного крыльца.
‡акутанные  в тЯжелые  тулупы  и полушубки,  рЯженные цыганами  и цыганками,
гости  шумно  вваливались   в  маленькую  переднюю,  где  было  трудно  всем
разместитьсЯ. „ух  молодой,  свежий  врывалсЯ  в  бабушкины покои.  ‚еселыми
голосами наполнЯлсЯ старый дом. “же в  передней пахло пирогами,  поджаренной
рождественской колбасой.  Ќе  очень  ласкова  была  бабушка  и  со  мною.  ‘
некоторым страхом  смотрел Я на  ее лицо,  на сухие,  старческие и  все  еще
красивые руки, слушал ее  голос,  произносивший  обычные  слова.  ‘  великим
аппетитом уничтожали  гости бабушкино  вкусное  угощенье:  слоеные пироги  с
вареньем,  медовые прЯники  и "воловские"  орехи, прикладывались и к сладкой
бабушкиной  наливке. Љто знает, может, и самой строгой бабушке нравилсЯ этот
молодой праздничный шум...
     ‡абравшись  в угол, с восхищением  смотрел Я на веселившуюсЯ, плЯсавшую
молодежь. „о сих  пор звучат  в  ушах моих  слова старинных веселых песен  -
"Љонопельки" и "‘елезнЯ":

     Љак повадилсЯ, как повадилсЯ
     ‚ мою конопельку, в мою зеленую,
     ‚ор воробей!
     ‚ор воробей!

     ‘ама  кочановскаЯ  бабушка  в  это  времЯ  сидела  в  маленькой  душной
гостиной, окруженнаЯ гостЯми, рассказывала им  свои вещие сны, как ходила во
сне по мукам,  видела в аду всех врагов своих,  кипевших в котле со  смолою,
жаловалась  на  убытки,  бранила  баб  и  мужиков.  ‘  особенным  выражением
рассказывала она о пьЯном индюке, который однажды вывел индюшат.
     - Њиленькие мои, - громко  говорила  бабушка, обводЯ  строгим  взглЯдом
почтительно слушавших ее гостей. - ‚от какаЯ вышла в моем хозЯйстве историЯ.
‘идела у менЯ на  гнезде индюшка.  € стрЯслась с этой индюшкой  беда.  Ћдной
только недели не досидела, - околела от куриной  холеры. ‚ижу, пропадает все
гнездо. •отела было курицу-наседку на  ее место  посадить, Яйца  досиживать,
да, как на  грех, ни одной рассидевшейсЯ  курицы на дворе  нет.  ‚сю деревню
обегали,  на  село,  помню,  к  попадье посылали.  Ѓогу  молилась:  "Џомоги,
господи, в моей беде!"  € что вы думаете,  Явилась тот день из деревни  кума
‘тепанида, ровесница моЯ. "Ћ чем, спрашивает, убиваешьсЯ, Ђнна Ћсиповна, али
стрЯслась  беда?" -  "Љак, говорю,  не  быть беде:  вишь,  индюшка  околела,
пропадает все гнездо!" - "Ќе тужи, говорит, дам тебе совет"...
     Ќа этом месте рассказа кочановскаЯ бабушка почти до шепота снижала свой
громкий голос:
     - "€ндюк-то, - спрашивает ‘тепанида,  - у тебЯ, Ђнна Ћсиповна, есть?" -
"Љак не быть индюку!" - "Ђ что он у тебЯ делает?" - "€звестно что: по двору,
чай, ходит, соплю распустивши!" - "Ђ ты, матушка, с индюком вот что сотвори:
прикажи-ка его изловить да сама, своими ручками влей ему в рот хорошую чарку
водки, как мужикам нашим в праздники подносишь. ‡аснет  после чарки индюк, а
ты  его,  пьЯненького,  заместо покойной  индюшки  на  гнездо  посади. “тром
очухаетсЯ, проснетсЯ, - водичкой холодной с  похмельЯ попотчуй,  дай  овсеца
поклевать да опЯть ему чарочку! ’ак за неделю,  глЯдишь, и выведет индюшат".
€  что думаете, - заканчивала  свой свЯточный рассказ кочановскаЯ бабушка, -
ведь вывел, пЯтнадцать индюшат у менЯ вывел  пьЯненький  индюк. ’олько после
беда  случилась:  с  утра,  как  очухаетсЯ,  отправлЯетсЯ,  бывало,  прЯмо к
казенному кабаку, где мужики на  бревнышках водку пьют. Љой-кто ради смеху и
поднесет  ему.  Џо вечер  только и возвращалсЯ, об индюшках  совсем позабыл.
‡авалитсЯ пьЯный в крапиву,  а  индюшки  кругом ходЯт, убиваютсЯ: "Љлю, клю,
клю! Љлю, клю, клю!"... ‚от дело какое получилось...
     ѓости  почтительно   слушали  бабушку,  сидевшую  в  кресле,  прикрытом
холщовым  чехлом,   поддакивали   ей,  иногда  перемигивались  между  собой,
смеЯлись. ‘ удовольствием слушал и Я бабушкин свЯточный рассказ.
     “же позднею  ночью,  усталого, возбужденного, укладывала  менЯ  мать  в
глубокие бабушкины перины. € еще долго-долго слушал Я, как  шумЯт в комнатах
гости, как звенЯт мужские и женские голоса:

     Љому мои кудри, кому мои русы
     „останетсЯ расчесать!

     ‚ернувшись   домой  в  Љислово,  двоюроднаЯ  сестра  ЊанЯ  ЂтлЯрскаЯ  с
удивительным  мастерством   передразнивала  кочановскую  бабушку,  передаваЯ
рассказ о пьЯном индюке:
     - "Љлю, клю, клю! Љлю, клю, клю!" - выговаривала она голосом бабушки, и
мы все долго покатывались со смеху...
     Љроме   кочановской  бабушки,   угощавшей  нас  слоеными   пирогами   и
рассказывавшей о  пьЯном  индюке,  ездили  мы  к  другой  отцовской  родне -
ЂтлЯрским  в  ‹евшино. Ћт ‹евшина Я запомнил  бедный  дом.  ‘таринные часы с
кукушкой,  заросший маленький садик,  где мы собирали  летом  сладкие сливы,
покрытые  сизым, стиравшимсЯ под пальцами  налетом. Ћтец  иногда брал менЯ к
старшему  брату  осиротевшей семьи ЂтлЯрских, чудаку,  холостЯку и домоседу,
жившему  в  маленьком  домике  за  “грою,  заставленном  старинною  мебелью,
заваленном книгами и журналами - "ђодиной", "Ќивой". „ухом отжитого прошлого
уже тогда веЯло от этого исчезавшего, аксаковского и гоголевского, мира...
     €з такого же  исчезавшего, но более стойкого и цепкого мира  был редкий
наш гость  ‚асилий „еич, сосед и приЯтель кочановской бабушки, необыкновенно
подвижной,  лысый  и маленький человек,  поражавший  менЯ своими смешными  и
злыми рассказами. Ћбычно приезжал  „еич на сытом жеребчике и, привЯзав его у
крылечка,  шумно  вкатывалсЯ в дом. Ћтец  отзывалсЯ  о „еиче неодобрительно,
говорил о темных его делишках. ‚ прошлые времена, еще до "монополии", держал
„еич  трактир на  большой дороге. ‚  рассказах  его было  много свойственной
городским кулакам-мещанам злой насмешки над "серыми" наивными мужиками.
     -  ‡аезжает раз ко мне в трактир  один  мужичок, - рассказывал,  помню,
„еич. - …здил в  ‚Язьму пеньку  продавать.  Љупил новые  рукавицы, гостинцев
набрал бабам. ‚валилсЯ в трактир с морозу. ђукавицами похвалЯетсЯ: расписные
кожаные  рукавицы! ‘кинул  тулуп, рукавицы на полку положил. Ќачал хвастать:
"‚ ‚Язьме, говорит, был Я в  городском трактире, там господа  и купцы сидЯт,
поджарку кушают,  канарейка в  клетке поет!  Њожешь,  говорит, ты мне  точно
такую  поджарку  сготовить  здесь?"  -  "Ћтчего  не  могу,   с  полным  моим
удовольствием!"  Џодмигнул Я пареньку Њишке, незаметно  стЯнул Њишка с полки
одну  рукавицу. Џриказал  Я ту рукавицу топором мелко-намелко изрубить да на
сковородке  с  лучком  и  сметаной  поджарить.  ‡аказал  мужичок   полштофа,
выпивает,  ест,  кушанье  похваливает:  "Ђй  да  господскаЯ  поджарка!"  ‚сю
сковородку  вылизал,  водку  допил, стал  одеватьсЯ: хвать,  а рукавицы нет!
"ѓде, куда  подевалась моЯ рукавица?"  Ђ Я  так  спокойненько говорю: "‘ъел,
брат, ты  свою рукавицу, всю до основаниЯ,  -  вот и  живые свидетели у менЯ
есть, все подтвердЯт, как ты рукавицу ел да похваливал!.."
     “же и тогда  не  нравились, смущали менЯ  „еичевы насмешливые рассказы.
ЌеприЯтным  казалсЯ  сам лысый, слишком  подвижной бабушкин  приЯтель  „еич,
необычным шумом наполнЯвший наш тихий дом.

•‚Ђ‹Ћ‚Ћ

     ђаз в лето, к медовому ‘пасу, когда заканчивалось  меженное времЯ и  на
полЯх оставались одни Яровые, уезжали мы с матерью на  лошадЯх на ее родину,
в Љалужскую губернию. Љаждую  нашу поездку гостили  мы  в •валове, на родине
матери, по нескольку дней.  Њне хорошо запомнилсЯ хваловский большой сад, со
старыми,  сплетавшимисЯ  в одну зеленую  крышу  высокими  деревами; широкий,
заросший  лопухами,  двор;  сажалка с мутной зеленоватой  водою, по  которой
белыми  корабликами  плавал  гусиный  пух;  деревЯнное скрипучее колесо  под
навесом  у колодца  и особенный, весь  дом наполнЯвший, принадлежавший  всем
жившим в хваловском дома, домашний хваловский запах. Џахло в хваловском доме
медом,  сушеными  Яблоками,  нюхательным  табаком,  который  употреблЯл дед,
особыми,  хваловскими, полюбившимисЯ  мне  пирогами-ситниками  и  еще чем-то
своим, свойственным каждому  дому. Ћсобенно был силен этот хваловский  запах
от самого деда, ходившего в порыжелой, с отвисшими карманами, жилетке поверх
длинной  рубахи,  носившего  седую,  медово-желтую,  волочившуюсЯ  по  груди
бороду, гладко  примасленные,  кружочком курчавившиесЯ вокруг головы волосы.
Џомню, как целовал он менЯ в губы,  щекоча бородою, пахнувшею этим особенным
хваловским запахом и нюхательным табаком.
     ’еперь,  когда  вспоминаю его,  слушаю  сохранившиесЯ  о  нем рассказы,
смотрю  на  уцелевшую  его фотографию, мне понЯтно,  какой  это был  образец
чистопородного крестьЯнина-великоросса. …го  речь, нравившаЯсЯ  мне и тогда,
неторопливаЯ, с обилием ласкательных  слов;  весь  его облик и  образ жизни,
чуть-чуть сбивавшийсЯ к староверству (дед и крестилсЯ двуперстно, размашисто
кладЯ  кресты и поЯсно  кланЯЯсь,  хотЯ и ходил в православную церковь); его
чудачество и веселый, живой --  порою крутой --  нрав; дедовы веселые шутки,
бесчисленные пословицы  и поговорки,  которыми сыпал он  как из  рукава; его
медоваЯ  борода;  жилетка с  обвисавшими,  обтершимисЯ  до блеска карманами;
короткие сапожки; нюхательный табак, нюхать  который  он  уходил  за  печку,
чтобы никто не смотрел, - сливаютсЯ длЯ менЯ в одно  представление цельного,
старинного, давно уже вымершего человека.
     †ила    в   последние   времена   хваловскаЯ   большаЯ   семьЯ   жизнью
благополучного,   со  старинным  строгим   укладом  крестьЯнского  дома.  „о
благополучной своей жизни многое  испытал дед. Ќикто толком не знает, откуда
пошел,  был кто, где похоронен прадед мой, дедов отец. ‡наю,  что звались мы
по  деревне  ‚асины -  и  теперь  так зовутсЯ  оставшиесЯ в деревне  дальние
родственники наши, -  что Ќовиковыми  (фамилиЯ матери) окрестил  деда барин,
при  котором дед  состоЯл  доезжачим,  что  прадеда  моего, тоже крепостного
охотника, выменЯв на борзых, барин вывез откуда-то из Ќовгородской губернии.
Њать моЯ  смутно запомнила  далекое, тЯжелое длЯ  нее времЯ: широкий зеленый
двор, белые,  обглоданные собаками  конские кости  (собак, господнюю псарню,
которую барин сохранил и после  отмены крепостного права,  кормили кониной).
‚сех,  мал  мала  меньше,  было  у  деда  десЯть человек детей,  и мать была
младшенькаЯ (родилась мать в сарае, в зимнюю студеную ночь, когда приехали к
деду господские гости, а бабке пришел час  рожать; ушла она в сарай, в сено,
закрыл ее там  на замок приходивший за сеном псарь, да так, забытаЯ всеми, и
пролежала  там с ребеночком  до  утра). Џомнит она,  как, держась за сарафан
бабки, бегает по двору.
     Ќе ведаю Я и как уходил от барина дед. ‡наю, что до самой смерти барина
были  они  в большой дружбе, что старый холостЯк-барин  любил деда преданной
любовью и, как  бывало нередко, побаивалсЯ  его не  в шутку, что в молодости
был дед неутомимым  и горЯчим охотником-доезжачим, а умираЯ,  барин будто бы
посылал за ним,  чтобы передать завещание, но случилось, что самый  тот день
прислали на село  нового  попа, дед пошел  слушать попов  голос и  прослушал
большое  наследство:  барин  помер, а ловкие люди выкрали завещание, деду от
Ѓаринова добра не досталось на понюх табаку. •валовский дом и сад он купил у
дорогобужского купца Љолупанова и долго по частЯм  возил в „орогобуж деньги,
выпрашиваЯ у купца отсрочки.
     Ћт  прежней  охотничьей  страсти  к  псовой  охоте, бешеной  гоньбе  за
затравленным  зверем на  всю  жизнь осталась  у деда граничащаЯ  с цыганской
страстью   к   лошадЯм   и   канарейкам.   „а   и   приЯтельствовал   он   с
лошадниками-цыганами, нередко табором останавливавшимисЯ на большой проезжей
дороге, с  цыганками  и  голыми  цыганЯтами, любил  менЯть,  любил объезжать
молодых горЯчих  лошадей. € - дело  давнишнее -  не раз по горЯчим цыганским
следам,  гремЯ колокольчиком,  прикатывал  на дедов хваловский двор становой
пристав...   Њатери   моей   каждый  год   дед   дарил   хваловского  завода
жеребенка-третьЯка, и помнитсЯ, как водили мы на поводу этих дареных жеребЯт
в ‘моленскую губернию. Џомню  и самый  дедов  табун, -  как, бывало,  широко
распахнут ворота  и  выбегут  во двор,  стрелЯЯ,  лоснЯсь гладкими  спинами,
задрав  хвосты  и  прЯдаЯ  ушами, серые  (дед особенно любил  серую  масть),
караковые,  вороные  и  пойдут  играть и резвитьсЯ  по  широкому,  поросшему
зеленой  мелкой  муравой лугу. ‘ам  дед стоит  посреди двора в  широкополой,
глубоко надвинутой  на  голову  шлЯпе, с выпущенным из-под  жилетки  длинным
подолом синей  в  горошек рубахи,  с  грушевым  костыликом в правой руке,  -
любуетсЯ, как, блестЯ  на солнце, поддаваЯ и  покусываЯ, подбегает табун  на
водопой к колодцу, к длинной, вросшей в землю, долбленой комЯге.
     Љанареек водил дед во множестве. (‚ прежние  времена под Љалугою многие
важивали канареек, было  это вроде особенной охоты  и соревнованиЯ,  а еще и
теперь  на  ЏолотнЯном ‡аводе, на родине  Ќатали  Џушкиной, супруги великого
русского поэта, по старой памЯти кой у кого сохранились канареечные садки  и
заводы.) ‚ те  времена, когда  мы приезжали гостить,  в •валове  еще был цел
большой  канареечник,  обтЯнутый   железною  сеткою,  с  гнездами  и  сухими
деревцами,  по  которым перепархивали, чистили перышки  небольшие золотистые
птички,  много  висело на чердаке пустых клеток,  в которых  в прежнее времЯ
сидели на  гнездах, выводили птенцов кенарки. ‚ выводе канареек, в искусстве
певцов-кенаров (был у деда  когда-то  особенный  дорогой кенар,  за которого
давали  заводского  жеребца, и дед поскупилсЯ, не  променЯл кенара, умершего
тот же год  от куриной  холеры)  соперничал  дед  с соседом  и сватом  своим
Љарповым,  жившим через дорогу, и не раз  ссорились из-за птичьего пениЯ, на
долгое времЯ расходились сваты.
     Ќас, редких смоленских гостей, дед встречал особенной ласкою. Њать была
его любимаЯ  младшаЯ  дочь  (да и похожа  она целиком  на  деда). Џомню, как
кликал   он   ее  Њашенькой,  как  гладила  мою  голову   его  шершаваЯ,   с
протабаченными пальцами, пахнувшаЯ нюхательным  табаком рука. € воспоминание
хваловского дома неотделимо в сознании моем от этого особого дедова запаха и
шершавой дедовой ласки.

Ђ’‹Ђ‘ЌЂџ ’“”…‹њЉЂ

     Ћт хваловского дома особенно запомнилась  мне большаЯ  дедова комната с
иконами в переднем углу, полутемнаЯ от росших под самыми  окнами  молодых  и
кудрЯвых  лип; со старинным, красного  дерева,  шкафчиком-поставцом, имевшим
много  потайных,  пахнувших сухими  лечебными  травами  и цветами  выдвижных
Ящиков, из  которых,  провожаЯ нас,  дед доставал  и  дарил  мне  завернутые
столбиком  серебрЯные  маленькие  пЯтачки;  с широким старинным диваном,  на
котором спал дед; с висевшей  на стене  картиной, изображавшей заходЯщее над
рекой  солнце  и опрокинутую  лодку  на заросшем  деревьЯми  берегу.  ‚ этой
комнате  молилсЯ по вечерам  дед. Џомню наступавшую тишину, когда становилсЯ
на  колени дед, как перешептывались и на цыпочках ходили по дому взрослые  и
ребЯта. ‚ открытую выкрашенною голубой потрескавшейсЯ краской  дверь Я видел
дедову спину и отвисавшую на жилетке медную прЯжечку, лежавший на полу подол
длинной  рубахи, дедов  затылок с седыми,  промасленными,  курчавившимисЯ на
концах волосами. Ћн читал молитвы,  вслух произносЯ каждое слово, и по всему
дому  был  слышен его  голос, произносивший  имена бесчисленных, ему  одному
известных свЯтых.  Џомню, как поражало  менЯ  это,  производившее непонЯтное
страх и тишину, шепотом произносимое: "„едушка молитсЯ!.."
     ‚ большие двунадесЯтые праздники, еще до еды, молились обычно в большой
дедушкиной комнате всею семьею. ‚нуков и внучек дед заставлЯл снимать сапоги
и башмаки,  девицы стоЯли перед иконами на коленЯх, выставив из-под  платьев
голые  пЯтки.  „едушка  читал  молитвы вслух,  сурово  хмурЯ брови  и шевелЯ
медовой своей бородою, перед каждым молЯщимсЯ  крест-накрест кадил старинной
староверской   кадильницей,  от  которой  по  всему  дому  растекалсЯ  синий
приторный  дымок  ладана.  Џосле  молитвы,  сморкаЯсь  и кашлЯЯ, чинно шли в
столовую,  садились  за  накрытый  домотканой  скатертью  стол   с  шумевшим
начищенным  бузиной самоваром  и целой кучей  румЯных пшеничных  пирогов  на
подносе. Џерекрестившись  широким  крестом,  встрЯхнув волосами,  дед обычно
говорил:
     - Ќу, девки и ребЯта, беритесь-ка теперь за горЯчие пироги!
     Џомню, моЯ  двоюроднаЯ  сестра  ЊанЯ,  перваЯ  проказница  и шалуньЯ  в
хваловском доме, не выдержав торжественного благочестиЯ праздничной молитвы,
стоЯ  на коленЯх  сзади любимой дедушкиной  внучки  ‚авочки, усердно клавшей
земные поклоны, поддавшись  искушению, тихонечко пощекотала  ее выставленную
голую  пЯтку. ЋтчаЯнный визг  нарушил торжественную  строгость  молитвы. „ед
выгнал  проказницу Њаню на улицу, не  позволил садитьсЯ за  стол,  пригрозил
больно высечь.
     ЌесмотрЯ   на  показную  суровость,  приверженность  деда  к  старинным
правилам и  обрЯдам, многое уже менЯлось  и в хваловском строгом доме. „авно
вывелись жестокие наказаниЯ, смелее держалась наезжавшаЯ  гостить  молодежь.
’ихонько поговаривали старшие  внуки и внучки, что был не  безгрешен некогда
сам дед, что, несмотрЯ на всю  строгость его и богомольство, живет в деревне
его бывшаЯ любовница Ђкулина и теперь - по старой памЯти  -  дед посылает ей
из хваловского сада подарки, џблоков и меду, что  когда-то, в дни молодости,
ревниваЯ наша бабка ЂвдотьЯ Џетровна, застав деда с любовницей, откусила нос
у соперницы своей Ђкулины...
     Џо-прежнему непримирим был дед к модникам ухажерам, повадившимсЯ ходить
в •валово к  внучкам-невестам. Џридут  из  Ѓабынина, с новой железнодорожной
станции,  франты  телеграфисты  в   высоких  накрахмаленных  воротничках,  в
фуражках с  желтыми  кантами, заведут  с барышнЯми разговоры, начнут  писать
чувствительные стишки в  альбомы.  Ќапудренных  сердцеедов-телеграфистов дед
бесцеремонно называл "беспортошными". ‚ыйдет, бывало, в сад, увидев незваных
гостей, насмешливо вслух скажет:
     - ѓосподам беспортошным мое почтение!
     Ћт стыда сгорали от этих неприличных  дедовых слов стыдливые хваловские
девицы...
     ‚месте  со скаредной скупостью, показной  строгостью были  в хваловском
доме  и  настоЯщее  добродушие,   простаЯ   доверчивость.  Ћткрытое  русское
хлебосольство. ‚нуками  и внучками  полнилсЯ дом. Џочти безбоЯзненно бродили
мы по старому  хваловскому саду, с глубокими карасевыми сажалками и высокими
деревами,  облепленными гнездами  грачей, залезали на Яблони, трЯсли груши -
бабушкин  бергамот и  бессемЯнку,  объедались  сладкими  сливами.  Ќе  очень
страшил  нас костыль,  которым дед  грозилсЯ  на проказников,  затаившихсЯ в
вершине  Яблони  или  груши.  „етские наши  сердца  безошибочно  чувствовали
доброту деда,  скрытую под напускной  его строгостью. —утко чувствовал  и  Я
скрытое добродушие хваловского деда. Ѓывало, подзовет менЯ,  пощекочет своей
бородою, ласково скажет:
     - ђасти, ‘ивый, велик, расти высок - во-о-от какой!..
     €  своими  старческими, но все еще сильными руками, беззубо  усмехаЯсь,
обдаваЯ знакомым запахом нюхательного табака, поднимет под самый потолок.
     Њне, любимому  внуку,  редкому  гостю,  разрешалось  бывать  в  дедовой
комнате.  ‘  волнением  разглЯдывал   Я  дедовы  вещи:  столЯрные  и  шорные
инструменты, долота, клещи, молотки.  €з многих  вещей особенно  запомнилась
изЯщнаЯ  атласнаЯ туфелька,  бережно  хранимаЯ  дедом  в  Ящике  старинного,
красного дерева, поставца.  “же много позже  узнал Я от матери романтическую
историю атласной туфельки, еще больше укрепившую во мне уважительное чувство
к деду.
     ќту  трогательную историю, помню, мать рассказывала так. Ќекогда. …ще в
своей молодости, будучи  крепостным, жил дед у своего помещика ”илимонова, в
селе Њатюкове. ђаз вышел он ночью на  крылечко - видит,  зажегсЯ в церковных
окнах свет. „ед  подумал,  что в  церковь  забрались воры, побежал к ограде,
чтобы  ударить в  набат. Џодбежав  к ограде, увидел  он  за  церковью тройку
запрЯженных в карету лошадей, от нетерпениЯ рывших копытами землю. „огадалсЯ
дед, что кто-то венчаетсЯ тайно в церкви, и только успел ступить на паперть,
а  навстречу ему спешат молодые,  уже  из-под венца.  „ед  узнал  под  фатою
невесту - это была соседнего богатого помещика единственнаЯ дочь. Џризнал  и
ее жениха  -  отставного  драгунского  офицера,  забулдыгу  и мота,  на  всю
губернию  прославившегосЯ  кутежами  и  картежной  игрой,  давно спустившего
отцовское состоЯние.
     ’олько  вышли  молодые  из  церкви -  слышат,  за  ними  летит  погонЯ,
подкатывает к воротам церковной ограды отец невесты. “слыхала невеста  голос
отца,  упала в обморок. Џодхватил ее на руки молодой муж и  при помощи деда,
любившего рискованные приключениЯ, стал пересаживать через высокую  каменную
ограду.  ‚ торопливости  и  спешке  обронила с ноги  атласную белую туфельку
насмерть перепуганнаЯ, бесчувственнаЯ невеста.
     ‘амую эту  туфельку бережно  спрЯтал за пазуху дед и, в воспоминание  о
пережитом  в молодости романтическом  приключении,  свЯто  хранил  до  своей
смерти.
     ђассказывала мать, что  отец похищенной невесты до самой реки гналсЯ за
молодыми, и, когда подкатила к перевозу его замыленнаЯ тройка, беглецы  были
уже на том  берегу. ‚ыхватив из рук перевозчика  топор, похититель перерубил
перекинутый через реку канат, ничем не удерживаемый паром поплыл по течению.
„олго стоЯл  на берегу, потрЯсаЯ над головою кулаками, грозЯсь своему врагу,
проклинаЯ смертным проклЯтием родную дочь, оскорбленный отец.
     Љак это  обычно  бывало,  жестоко  несчастна  была  в  браке  обманутаЯ
проходимцем невеста;  зло насмеЯлсЯ, выгнал ее  из  дома развратный муж.  „о
самой  смерти, так  и не  добившись прощениЯ  от  разбитого параличом  отца,
скиталась она с детьми по чужим людЯм. „аже на смертном одре, когда, просЯ о
пощаде, припала  дочь к  холодеющей отцовской  руке, не простил ее умиравший
отец,  все  свое  состоЯние  отказавший  посторонним  людЯм.   “  отцовского
смертного одра еще раз услышала она его последнее жестокое слово:
     - Џроклинаю!..
     ЂтласнаЯ  белаЯ   туфелька,   бережно   хранимаЯ  дедом,  печальный   и
трогательный рассказ о несчастной поруганной женщине еще и тогда производили
на  менЯ  неизгладимое  впечатление.  Џодолгу  держал  Я  в  руках  атласную
туфельку, и пылкое мое воображение отчетливо рисовало несчастную невесту, ее
беспощадного деспота отца.
     ђЯдом с большой комнатой, где  жил  и молилсЯ дед, а в Ящике старинного
поставца  хранилась  заветнаЯ  атласнаЯ  туфелька,  напоминавшаЯ деду о  его
молодости  и  отошедших  временах,  в  отгороженной  маленькой комнатенке  с
оконцем, выходЯщим в зеленый, гудЯщий пчелами  сад, недвижимо лежала больнаЯ
водЯнкой роднаЯ  бабка моЯ ЂвдотьЯ Џетровна. џ совсем не  помню ее здоровой,
ходЯщей на  своих ногах.  Џомню, как  всЯкий раз,  приезжаЯ в  •валово, мать
плакала над  постелью бабки и посылала за  фельдшером в село, как приезжал в
•валово  этот самый фельдшер с побелевшей от пыли  бородою  и  от него пахло
карболкой.  Њало  осталось  в  моей  памЯти от  старой  хваловской  бабушки.
‡апомнились тЯжелый наполнЯвший ее комнатку воздух, как сидит, плачет  у  ее
изголовьЯ  мать,  а  она  лежит недвижимо,  закрывши  глаза,  тЯжело  дышит.
‡апомнились  ее  неподвижные  руки,  доброе  желтоватое  лицо  с  татарскими
глазами. ’ак же как о своем деде, по рассказам людей Я знаю, что  до болезни
своей  была  бабка  неутомимой хозЯйкой, что  и не успевала она  надевать  в
рукава шубу, зимою и летом летаЯ по хозЯйству,  - без  устали носили ее ноги
от  одного  к  другому делу.  €  еще  запомнилсЯ мне бабушкин  медовый квас,
которым  она  менЯ  угощала,  -  как шипит, пенитсЯ, бьет в  нос  любимаЯ ее
шипучаЯ водица.
     Ђ  всего  больше  из  хваловского  дома  запомнилось большое  застолье.
‘адилось в •валове всЯкий день за стол не менее  пЯтнадцати человек, больших
и малых, в глубокой долбленой чашке подавались на стол деревЯнные ложки. € у
всЯкого была своЯ, отмеченнаЯ зарубками, ложка. Ќа пЯтнадцать больших кусков
делил  дЯдЯ Ђким над столом  хлеб.  •лебали  все  из  одной  большой  чашки,
подставлЯЯ  под ложки кусочки черного хлеба, кладЯ  на  стол  ложки  горбами
кверху. ‘ам дед хлебал кипарисовой монастырской ложкой с  резным  крестом на
стебле. € плохо приходилось тому, кто положит ложку на горб, уронит  кусочек
хлеба или хихикнет невзначай за столом.
     - Ђх ты, таракан запечный! - скажет, бывало, дед, и дедова монастырскаЯ
ложка пребольно хлопнет виновника по лбу.

„џ„џ ЂЉ€Њ

     ‚  те времена,  когда мы  приезжали  гостить в  •валово,  уж терЯл  над
домашними  свою грозную власть старый наш дед  €ван. Ќедвижима, в водЯнке  и
пролежнЯх,  лежала  бабка,  вернаЯ  помощница  деда. Џо  старой  памЯти  еще
побаивались  домашние  деда,  притихал по  вечерам  на  времЯ  молитвы  весь
хваловский дом, еще с хозЯйской точностью выходил дед любоватьсЯ на водопой,
на  игравший и кусавшийсЯ  табун, - а уж не  те были  люди, не те  наступали
времена.
     ‚ самую силу свою дед ходил от крестьЯн выборным гласным, правил своими
и  общественными  делами.  ЌесмотрЯ  на  свою  деловитость,  всю  жизнь  дед
оставалсЯ  безграмотным,  не  разбирал  букв  и цифр, сложную  хозЯйственную
бухгалтерию вел на  своем обтершемсЯ от рук костыле. Љостыль,  с  которым не
расставалсЯ дед,  служил  ему приходо-расходной и памЯтной  книгой.  Ѓывало,
продавши  на  стороне хлеб или дрова, посылал он с покупателем костыль  свой
длЯ  передачи  своему ровеснику  и  однодеревенцу  ”едору,  единственному  в
•валове человеку,  совсем  не боЯвшемусЯ деда, и ”едор, один разбиравшийсЯ в
дедовых  крестиках и мудреных зарубках, говаривал пытавшемусЯ  его обмануть,
божившемусЯ, крестившемусЯ на иконы прасолу-мещанину:
     - ‚ерю,  верю,  дружок,  что у тебЯ все заплачено, не  божись, не гневи
бога.  Ђ  лучше выкладывай  денежки по уговору либо оглобли  поворачивай  со
двора...
     ‚  прежние  времена,  когда еще  не  была  замужем  мать,  не  знали  в
хваловском доме железных  замков  и  запоров.  Ђмбар  и кладоваЯ  запирались
попросту на дубовые задвижки, открывавшиесЯ дубовыми же крючками. ‚исели эти
крючки на своем  месте,  под притолокой,  у  выходной двери.  ‡амки  и ключи
завелись  позже, когда  стал  попивать,  стал горько загуливать  дЯдЯ  Ђким,
младший сын деда.
     Ќе знаю,  как  и  когда стал пить дЯдЯ Ђким. ‘лышал Я позже, что  силою
женил его дед на дочери приЯтелЯ своего и соседа, некрасивой и вЯлой девушке
Њарье, что  еще до  женитьбы была у дЯди где-то  в  городе любовнаЯ  свЯзь с
молодой  и веселой  купчихой-вдовой,  что на коленЯх валЯлсЯ он перед дедом,
просЯ отпустить,  выдать  паспорт,  но  на своем  настоЯл  строгий  дед.  Ќа
собственной свадьбе  впервые мертвецки напилсЯ дЯдЯ Ђким  и с  тех пор  стал
пить запойно. Ћднажды, повздорив с дедом, дЯдЯ Ђким убежал от нелюбимой жены
в Њоскву. ‡накомые люди видели дЯдю  Ђкима  в Њоскве, на церковной  паперти,
протЯгивавшим руку вместе с попрошайками-босЯками. Њного раз  подсылал дед в
Њоскву  верных  людей, чтобы уговорить сына  вернутьсЯ. Ћднажды  на •итровке
посланцам  удалось  залучить дЯдю Ђкима, привести  в чайную. ’ам, за чаем  и
закуской,  дедовы посланцы  стали его  убеждать вернутьсЯ домой к  покинутой
семье, рассказали, как трудно деду управлЯтьсЯ с хозЯйством, от имени самого
деда обещали  прощение всех старых  обид. „ЯдЯ  Ђким  слушал речи  посланцев
внимательно, потом, вдруг задумавшись, попросилсЯ на минуту отлучитьсЯ и  не
вернулсЯ совсем. “ж во второй раз дедовы посланцы хитростью заманили дЯдю и,
напоив  мертвецки,  силком,  чуть  не  свЯзанного  доставили  в  •валово,  в
дедовский дом.
     Џил дЯдЯ Ђким  в  периоды  запоЯ  безудержно, пропиваЯсь  до  последней
нитки, и не раз приводили его в дом полумертвым. ’огда запирали дЯдю Ђкима в
пустую кладовку, в саду, и он, мучаЯсь жаждой, жгучим желанием опохмелитьсЯ,
сидел  у  прорубленного  в  стене  оконца, жалобно плакал.  ‚ такие разы его
выручали племЯнники, игравшие в лопухах за кладовкой. Ѓывало, подманит нас к
окошку, станет просить-умолЯть:
     - ђебЯтушки, голубчики, налейте мне рюмочку, хоть самую маленькую...
     - Ќету у нас, дЯденька.
     -  Ђ  вы  на село  сбегайте, купите.  ‚ам  тетЯ  Њаша  по двугривенному
подарила...
     „ЯдЯ Ђким так жалобно просил, так  горько плакал и обливал слезами наши
маленькие  руки,  что  нельзЯ было  не  пожалеть его.  €, с детским  горЯчим
желанием  помочь несчастному дЯде Љиму, мы бежали на станцию,  к Џотапычу, с
великими  предосторожностЯми  приносили водку, купленную на  подаренные  нам
моей матерью деньги.
     - ‚от вам, дЯденька, - говорили мы, просовываЯ из лопухов бутылку.
     Ђ дЯдЯ Ђким отказывалсЯ брать целую бутылку, жалобно говорил:
     - ‚ы мне, ребЯтушки, самую маленькую, только полрюмочки налейте да сюда
в руки подайте.
     Њы  наливали,  протЯгивали  ему  водку  в  оконце. Ђ как плакал  тогда,
благодарил, целовал наши  загорелые руки несчастный дЯдЯ Ђким.  —ерез час он
опЯть призывал нас, просил налить еще  полрюмочки, опЯть плакал, трогательно
нас благодарил.
     Љогда  бывало выпито все вино,  дЯдЯ Ђким  становилсЯ  вдруг  строгим и
трезвым, говорил твердым голосом:
     - ’еперь ступайте, ребЯтки, кличьте дедушку!..
     Џо  нашему зову  дедушка брал ключи, шел освобождать дЯдю Ђкима. Ђ дЯдЯ
падал перед дедушкой на  колени, целовал землю, клЯлсЯ и зарекалсЯ больше не
пить. ‘лово свое  держал  иногда долгие месЯцы,  потом  срывалсЯ, -  и опЯть
привозили его растерзанным, потерЯвшим человеческий облик, он опЯть плакал и
каЯлсЯ, просил хоть капельку опохмелитьсЯ.
     Љроме  дЯди Ђкима в многолюдном хваловском доме  жил, помню, из близких
людей родной брат деда, холостой дедушка Њихайло. †ил он и ночевал в бане, в
дом приходил обедать, в хозЯйстве занималсЯ  птицами и  пчелами; шапку свою,
большой выгоревший картуз, вешал всегда на одно место, на стену под часами с
длинным качавшимсЯ маЯтником.
     - „едушка  Њихайло, а дедушка Њихайло, а гусыни-то все Яйца перебили, -
скажем, бывало, ему за столом.
     - Ђх вы,  разэтакие, вот Я вам! -  рассердитсЯ дедушка Њихайло, ввернет
крутое словечко.
     - ’ы бы полегше, Њихайло! - строго заметит, бывало, дед €ван. - —ай, за
столом сидишь.
     -  Ђ что  же  они,  туды-растуды,  над дедкой  смеютсЯ! -  еще  солонее
запустит по всему застолью Њихайло-дед.
     Ђ запомнилсЯ мне дедушка  Њихайло пчелами:  как идет, бывало,  с  дЯдей
Ђкимом  с пчельни,  в  лубЯной,  надетой  на  голове сетке,  с новым липовым
корытом в руках, полным чистого  сотового меда; как лакомились мы намазанным
на зеленые огурцы душистым и теплым дедушкиным медом!

‘Њ…ђ’њ „џ„€ ЂЉ€ЊЂ

     “же  много  позже  Я  узнал,  как мучительно,  трагически умер, страдаЯ
раком, неугомонный дЯдЯ Ђким. ‹юди рассказывали, что лежал он в гробу тихий,
под  образами, где обычно  молилсЯ  наш дед. ЏриглашеннаЯ из Љалуги старушка
монашка,  третью ночь  читавшаЯ псалтырь, выпив  длЯ поддержаниЯ сил рюмочку
крепкой вишневой  наливки,  задремала  над  покойником,  уронила  на тюлевый
покров  зажженную  свечу,  легкий тюль  вспыхнул,  сгорели волосы и борода у
покойника,  оголилось,  помолодело лицо.  ‚дова дЯди  Ђкима  ЊарьЯ Џетровна,
убивавшаЯсЯ  по мужу (несмотрЯ на муки и все жестокие издевательства, своего
мужа она любила мучительной, беззаветной любовью), подводила к гробу гостей,
показываЯ на неузнаваемо изменившеесЯ мужнино лицо, с улыбкой говорила:
     - Џосмотрите-ка, как помолодел,  похорошел мой голубчик. ЋпЯть женишком
стал...
     Ќевыразимо тЯжела была в суровом хваловском доме судьба этой несчастной
нелюбимой  женщины.  ‘мутно  помню  ее  бледное,  некрасивое,  с  нездоровой
желтизною лицо, бледные  вЯлые руки,  черную  косынку.  ЏомнитсЯ,  почти  не
выходила она  из своей полутемной  комнатки,  занЯтой двуспальной деревЯнной
кроватью,  с единственным оконцем в  сад.  ‚ хваловской семье она  не  имела
голоса, все, что  делалось в доме - даже судьба  ее родных детей, - решалось
помимо  ее воли, ее  желаний. Ќасильно выдал  хваловский дед ее старшую дочь
Ђлену  за  безграмотного  богатого  мужика.  †ених  был  нелюб  невесте,  не
нравилось  его  простое деревенское имЯ:  Ќикита. "Ќос-то  у  твоего  жениха
утиный!" - нашептывали невесте подружки. €  впрЯмь  неказист,  дурковат  был
этот  нелюбимый жених. ѓоловой  билась она о пол  перед свадьбой, валЯлась у
деда в  ногах, но был неумолим к  девичьим слезам суровый  наш дед.  Џодобно
деду, неумолимым оказалсЯ и родной отец. "‘терпЯтсЯ -  слюбЯтсЯ!" - твердили
они в один голос на все мольбы убивавшейсЯ невесты.
     Џеред самым венцом порвала она на себе  подвенечное  платье, разбросала
белые  восковые  цветы,  которыми украшали  ее голову. ‚  тот  день,  хоть и
приказано было женщинам не спускать  с нее глаз, убежала она в сад, пропала.
†ившаЯ в черной  избе дурочка  ”енЯ видела, как  тайком по снегу пробиралась
невеста  к  пруду. "Ќе велела  сказывать никому!" - твердила  на все вопросы
”енЯ. ‘трого допросив ”еню, кинулись по следам невесты в сад. Ќашли Ђлену на
пруду  возле  проруби. Ѓросившись в  узкую прорубь, безуспешно  пыталась она
утопитьсЯ. Џривели  ее в  дом мокрую, с растрепавшимисЯ обмерзшими волосами,
наспех одели  и причесали,  отправили под  венец в церковь. ’ак и стоЯла она
под  венцом с непросохшими  черными  косами.  Џредсказание  деда,  казалось,
сбылось. —ерез  год родила Ђлена  первого ребенка. "‘терпЯтсЯ - слюбЯтсЯ!" -
упорно твердил дед, во всем упрекаЯ  нелюбимую сноху, несчастную мать Ђлены.
Ќо, видно, не прошли длЯ Ђлены ее сердечные тЯжкие муки:  рассказывали  люди
потом, что, народив много детей, сошла Ђлена с ума, вообразила себЯ собакой,
по-собачьему  лаЯла,  бросалась на людей,  ходила  на  четвереньках.  …ду ей
ставили в  собачьей  плошке  в  углу.  ‘адитьсЯ за  общий  стол  она  упорно
отказывалась.
     ЏриезжаЯ  на  праздники  в •валово, мать с  особенным ласковым участием
относилась  к своей несчастной золовке. Ќе раз настойчиво защищала ее  перед
дедом,  спорила с  дЯдей  Ђкимом,  не страшилась говорить правду в глаза.  ‘
приездом матери оживала, смелее  смотрела  на  людей забитаЯ ЊарьЯ Џетровна,
румЯнец поЯвлЯлсЯ  на вЯлых ее щеках. € - странное дело - с приездом  матери
как  бы  оживал  хваловский  дом,  добрее  разговаривали между  собой  люди,
приветливее смотрел суровый хваловский дед.
     …ще раньше  дЯди  Ђкима  умерла в хваловском  доме моЯ бабка ЂвдотьЯ. ‚
прошлые времена, до тЯжкой болезни, надолго уложившей ее в постель, не знала
она покоЯ. ‘ама  вела  в  доме  хозЯйство, возила в Љалугу продавать Яблоки,
битую дичь. …ще задолго до смерти тайно  от деда составила она завещание,  в
которой принадлежавшую ей часть купчей  земли завещала своим дочерЯм: ‹юбови
и Њарии. ‡авещание бабушки, как водилось тогда, в сороковой день на поминках
огласил  матюковский  поп.  Љогда  подали  кисель,  он  торжественно  встал,
оправлЯЯ  волосы,  внЯтным  голосом от слова  до  слова прочитал  завещание.
Џобагровел, стал пунцовым дед, зашумели обделенные братьЯ Ђким и Ђлексей. ‘о
злобою глЯдЯ  на родных сестер, вспыльчивый дЯдЯ Ђким при всех людЯх крикнул
сестрам через поминальное застолье:
     - ђазорили, обули нас, братьев, в лапти родные сестрицы! •омут придетсЯ
надевать...
     Џокойный  дЯдЯ  Ђким преувеличивал, был неправ. …ще  много оставалось у
деда земли,  был нетронут  и молод  сад,  велика  была  хваловскаЯ  пчельнЯ:
хватило бы добра и не на одну  семью. Ќо уж  так водилось в прежние времена:
наследство разделЯло и ссорило подчас самых близких людей.
     ‘  тех  пор как  бы  надорвались отношениЯ  у моей  матери с хваловским
родным  домом.  Ќе  могла  она  гостить  подолгу  в •валове,  несправедливой
казалась нанесеннаЯ  покойным братом обида, отвратительной казалась жадность
обделенных наследников.
     ‚се  наследство  свое  -  землю  и   деньги  -  мать  уступила  старшей
многодетной сестре  своей ‹юбе, проживавшей с семьей в ‘ухоломе. Њой отец не
перечил.  "„елай  как  знаешь,  -  сказал  он моей  матери с  обычным  своим
добродушием, - твое добро - твоЯ волЯ!"

‘“•Ћ‹ЋЊ

     ‚сЯкий раз, возвращаЯсь из •валова в  нашу лесную  ‘моленщину, заезжали
мы по дороге к старшей и любимой сестре моей матери - в шумный, многолюдный,
веселый ‘ухолом.
     Џомню  пыльный  большак, старые развесистые  березы, калужские  села  и
деревни,  которыми  мы  проезжали:  покрытые  соломой  бедные  избы,  жалкие
деревушки,  над которыми  с пронзительным  свистом  носились в  голубом небе
стрижи. ‚озбужденнаЯ близкой встречей с любимой сестрой, мать рассказывала о
своем детстве, о том, как когда-то ездила с дедом по этой дороге.
     Ќезабываемое впечатление произвел на  менЯ сухоломский  дом, с утра  до
позднего  вечера полнившийсЯ  звоном  голосов, топотом  детских  ног.  ‚сего
оглушительнее, покрываЯ крики и смех детей, раздавалсЯ голос мужа тети моей,
Ђлександра  Ђлександровича  „оброва,  отца  многочисленного  семейства.  Љак
сейчас вижу его  обожженное  солнцем  доброе, круглое,  с  морщинками вокруг
серых глаз лицо,  большие руки, которыми  он размахивал при  разговоре,  его
трубный голос,  весь день раздававшийсЯ то в просторных  комнатах старинного
барского дома, то на широком дворе, то в убранном поле за ригой, где гремела
коннаЯ молотилка, то  в старом саду - прибежище наших игр и проказ. ЌесмотрЯ
на  свою вспыльчивость, напускную  шумливость,  был  Ђлександр Ђлександрович
умелым  и дельным  хозЯином, разумно  правил  хозЯйством, которое  снимал  в
аренду   у  проживавших  в  городе  некогда   богатых  и  знатных  помещиков
”илимоновых,  забросивших  свое родовое  гнездо. ‘ухоломский  дом всегда был
полон гостЯми. ‡ваные и незваные  садились в ‘ухоломе за стол,  жили во всех
больших и  малых комнатах старинного  просторного дома, ночевали в беседках,
на сеновалах, в саду.  € удивительное дело: на всех званых и незваных гостей
хватало и места и  хлеба в гостеприимном  доме, каждому  новому гостю  шумно
радовалась добродушнаЯ семьЯ. Љазалось, сама фамилиЯ  этой семьи:  „обровы -
необыкновенно  подходила  к  сухоломскому  дому,  славившемусЯ  радушием   и
хлебосольством.
     „аже  теперь,  спустЯ  многие  годы,  с  особенным чувством Я вспоминаю
сухоломский дом, большую  и шумную добровскую семью. ‚споминаю тетю  ‹юбу, в
облике  которой  многое напоминало мне родную мать, приветливую  и тихую  ее
улыбку,  вспоминаю ее мужа  Ђлександра Ђлександровича,  громовой его  голос,
как, вернувшись с полЯ, наводит он, бывало, в своей шумной семье порЯдок. Ќо
больше  всех  из  сухоломского многолюдного дома запомнилась  роднаЯ  сестра
Ђлександра Ђлександровича,  которую  мы,  дети, ласкательно называли  ’итией
(так  назвала ее  когда-то старшаЯ  дочь тети ‹юбы, и это  ласкательное имЯ,
произнесенное  еще младенческими устами, осталось за ней навсегда). ‚се свое
многолюбивое  сердце отдала  эта одинокаЯ женщина семейству брата. Ќа  руках
’итии  - от мала до велика - выросли добровские  дети, всЯ огромнаЯ и шумнаЯ
добровскаЯ семьЯ.  „ети любили  ’итию  нежной,  преданной  любовью,  детские
сердца безошибочно чувствовали ее глубокую самоотверженную доброту.  Ќикогда
ни  перед кем из  детей  она не  заискивала,  ни  на  кого  не раздражалась,
умиротворенно  и ласково  звучал  ее  тихий  голос.  Џомню  сухую  худенькую
фигурку, взглЯд добрых глаз, папироску в маленькой, быстрой руке,  бородавку
на ее морщинистом лице (казалось, самаЯ эта бородавка особенно  подчеркивала
доброе  выражение ее лица). Џомню, как, окружив  тесным кольцом, теребили ее
племЯнники и племЯнницы, как наперебой слышалось:
     - ’итиюшечка, ’итиЯшечка, ’итиЯ!..
     ‚ерной нашей защитницей была ’итиЯ, когда самым неугомонным проказникам
грозило наказание  (в сухоломском доме розги и строгие наказаниЯ применЯлись
лишь  в  исключительных  случаЯх). „о  самой  смерти,  пользуЯсь  неизменной
любовь,  прожила она  в семье  брата, по-прежнему заботЯсь  о  взрослых, уже
поженившихсЯ,  вышедших замуж своих племЯнниках  и  племЯнницах,  с  той  же
ласкою произносивших дорогое всем имЯ:
     - ’итиюшечка, ’итиЯшечка, ’итиЯ!..
     €з  бедной  дворЯнской семьи происходил  сам Ђлександр Ђлександрович, в
молодости служивший офицером.  ѓоворили, что поигрывал он некогда  в  карты,
что не полюбилась  ему  беспутнаЯ  жизнь в пехотном полку. ‚ыйдЯ в отставку,
женилсЯ  он на сестре моей  матери -- тихой и очень спокойной  женщине, стал
служить,  арендовал у помещиков  землю.  (•озЯин  он был  замечательный, эти
хозЯйственные способности передал своим детЯм, из которых двоюроднаЯ  сестра
моЯ ЊанЯ, пользующаЯсЯ  общей любовью,  и  по  сие  времЯ  руководит большим
цветочным хозЯйством.) „аже в самой внешности Ђлександра Ђлександровича было
что-то  от  прошлого, от  старых,  отжитых времен.  ’акие  лица  видел  Я на
портретах людей в старинных книгах и  журналах.  Ћтец мой, изредка наезжаЯ в
калужские краЯ,  дружил с  Ђлександром Ђлександровичей.  ‚месте посмеивались
друзьЯ-своЯки  над   мужицкою   скаредностью   тестЯ,   над  его   напускным
богомольством. Ќет, не был похож сухоломский шумный и веселый дом на суровое
и строгое дедовское •валово...
     Ќас, редких смоленских гостей, в сухоломском доме встречали с особенным
вниманием  и любовью.  Џомню,  как  радовалась встрече  с сестрою мать,  как
запирались, не  могли наговоритьсЯ после  долгой  разлуки родные сестры, как
подхватывал  менЯ  незнакомый  и  шумный водоворот сухоломской жизни.  Џосле
кисловского вынужденного одиночества, поэтических сказок отца, после любимых
моих уголков, где  Я непосредственно сливалсЯ с природой, сухоломскаЯ шумнаЯ
жизнь  менЯ потрЯсала. ‘ утра  до  вечера  носились  мы  по  старому  парку,
взбирались на чердаки, где с покрытых пометом балок  и гнезд шумно срывались
голуби. ’айнами, сказочными чудесами был полон длЯ нас сухоломский старинный
дом.  ЃратьЯ и  сестры шепотом рассказывали  о  привидениЯх, о  таинственных
шагах,  раздававшихсЯ  по  ночам  на чердаке.  ‘  трепетом  заглЯдывали мы в
замочную скважину запертого кабинета, где еще с  крепостного времени, вместе
с кадушками  овса хранилось охотничье снарЯжение, висели  на  стенах  старые
седла, ружьЯ и пистолеты. ќта таинственнаЯ, никогда не отпиравшаЯсЯ  комната
была  источником  вымыслов и наших  страхов.  Ќе раз видели здесь  покойного
сухоломского барина, с трубкой в руках, в колпаке и халате. „осужие рассказы
распалЯли наше  детское воображение. ‚зЯвшись  за  руки,  тайно  от  верного
нашего стража ’итии, выходили мы слушать таинственные шаги. „рожа от ночного
холодка,  в одних  рубашках, босиком стоЯли  мы  в большой нежилой комнате с
балконом в сад. ‹унный  свет лилсЯ в окна, отчаЯнно бились сжимаемые страхом
маленькие  наши  сердца.  Џомню холодок ужаса, пробежавший  по корнЯм волос,
когда бойкаЯ проказница сестра ЊанЯ, умираЯ от страха, мне прошептала:
     - €дет, слышишь, идет!..
     џ не знаю,  кто производил эти загадочные звуки (быть может, гомозились
на чердаке голуби или наше воспаленное воображение само их создавало), но мы
все  отчетливо тогда  слышали  приближавшиесЯ таинственные  шаги.  ЉрЯхтЯ  и
покашливаЯ,  кто-то  спускалсЯ   с  чердачной  лестницы.  ЋбъЯтые  трепетным
страхом,  держась  за руки,  убегали  мы в детскую комнату, где горела тихим
светом  лампадка,  спокойно  и  мирно похрапываЯ, спала  в  своем уголку  не
подозревавшаЯ о наших ночных похождениЯх верный наш страж ’итиЯ...
     ‡абившись  под одеЯло,  долго не мог  Я  заснуть.  Њир  ночных  ужасов,
фантастических   страхов,   с  непостижимою   силою  притЯгивавших  к   себе
воображение,  властвовал  над  болезненно восприимчивой  душою.  €  особенно
радостным  казалось  тогда  пробуждение:  Яркий  свет  солнца,  бодрый  крик
петухов,  вместе  с  утренним  ветром  врывавшийсЯ  в раскрытые окна детской
спальни, ласковый и спокойный голос будившей нас ’итии.
     ‚  шумном, многолюдном  ‘ухоломе  гостили  мы целую  неделю.  ‚сю  зиму
вспоминалсЯ   мне   ‘ухолом,  многолюднаЯ  добровскаЯ  семьЯ,  наши  детские
приключениЯ и проказы. € особенно запомнились  таинственные шаги в старинном
сухоломском  доме,  ночные  детские страхи,  надолго оставившие  след в моей
впечатлительной душе.

‡€ЊЌ€‰ „…Ќњ

     Љороток  кисловский  зимний  день. Ѓывало, проснешьсЯ рано, разбуженный
грохотом  посыпавшейсЯ  на  пол  вЯзанки дров.  Ќа замерзшем  окне  алмазами
переливаетсЯ  солнце.  •орошо полежать,  пригревшись, думать,  что на  дворе
мороз и  отлично  должна замерзнуть политаЯ с  вечера опрокинутаЯ у  крыльца
"коза". •орошо  вскочить и, ежась от холода, бежать  через сени в  избу, где
жарко топитсЯ печка, а проворнаЯ девка Љулинка с закутанной в платок головой
хлопочет и  носитсЯ по хозЯйству. •олодно --  бррр!  -- умыватьсЯ обжигающей
водой, в которой  плавают,  стеклЯнно  стукаютсЯ прозрачные льдинки.  •орошо
стоЯть у полыхающей печи, греть спину, слушать, как  в сенцах чьи-то скрипЯт
шаги, в тЯжело открывшейсЯ двери вместе с  облаком пара  показываетсЯ нищий.
Ћн  останавливаетсЯ  у  порога,  неторопливо  стаскивает  шапчонку  с  лысой
восковой  головы,  креститсЯ  на угол, где  на столе  под  полотенцем  лежит
початаЯ коврига, здороваетсЯ мирно:
     - •озЯину и хозЯюшке хлеб да соль!
     - ‡амерз, дедушка? -- ласково говорит Љулинка,  вытираЯ о фартук мокрые
руки, подходит к столу.
     -  ЃЯда,  милаЯ. ‘овсем  застыл,  --  весело,  точно  чему-то  радуЯсь,
отвечает ей нищий.
     Ћн  стоит у  дверей,  потираЯ заколЯневшие  пальцы,  повесив на костыль
шапку.  Ќа нем  короткаЯ, с пришитыми старыми полами шубейка, поверх шубейки
ветхий, подпоЯсанный лыком  зипун. —ерез плечо висит длиннаЯ холщоваЯ сумка.
Ќа бороде его, на усах тают сосульки.
     Љулинка, двигаЯ локтЯми, отрезает, подает нищему  большой  ломоть. Ћн с
поклоном принимает хлеб, кладет в сумку.
     - €здалече идешь, дедушка?
     -  „альние мы, -- отвечает  дед, с  трудом засовываЯ в суму  ломоть, --
дальние, дочушка, заугорские, нуждишка погнала.
     - „а ты погрейсЯ, садись.
     „ед садитсЯ на  край  высокой  скамейки, не выпускаЯ костыль, расставив
тЯжелые обмерзлые лапти.
     -  Њороз -- бЯда, -- говорит он  громко, сгребаЯ с усов сосульки. -- Ќа
мельнице анадысь сказывали: девЯносто пЯть градусов. Љрепче шпирту...
     Љулинкины локти  двигаютсЯ  быстро.  Ћна загребает  переливающие  жаром
угли, бойка поматываЯ подолом, заметает мокрым помелом печь. Њаленькие серые
глазки из-под косматых бровей привычно  и  благожелательно глЯдЯт на быстрые
Љулинкины локти,  на Љулинкину широкую спину. ‘колько раз видели эти  глаза,
как бабьи  руки вынимают  тесто,  бросают  на  осыпанную  мукою лопату,  как
вырастает, ладитсЯ под быстрыми пальцами сыраЯ хлебнаЯ коврига!..
     - —аю выпей, погрейсЯ,  дедушка,  -- ласковым голосом  говорит Љулинка,
отрываЯсь на малую минутку, запЯстьем вытираЯ запотевший под платком лоб.
     Џрислонив к стене костыль, старик неторопливо подвигаетсЯ  к столу, сам
наливает  чашку из погасшего  самовара. ЉрестЯсь, дуЯ на одубеневшие пальцы,
держит  за донышко  блюдце.  џ с великим любопытством, со странным  чувством
влечениЯ и  страха  (дед страшен:  страшны его  тЯжелые  руки, его  косматые
брови)  смотрю на  его  заросшее  седыми  волосами лицо,  черные  его, точно
налитые чугуном руки,  на серые,  нечеловечески  зоркие глазки,  на сплошные
желтые  зубы, которые открываютсЯ  под съеденными зеленоватыми усами. …сть в
нем что-то пугающее менЯ.  Ќечеловеческими показываютсЯ его голос, спокойнаЯ
неторопливость его движений,  зверинаЯ косматость его лица. Џугает  он  менЯ
этой  косматостью,  громовым  своим  голосом,  привлекает  своею  простотой,
бедностью одежды.
     - ‘колько годов тебе, дед? - спрашивает, возЯсь у печи, Љулинка.
     - ѓодов-то7 ѓодов, дочушь, много, чай, за сотню перекатило...
     - ‡убы-то у тебЯ!
     - ‡убы у менЯ как сад! - смеетсЯ дед.
     Ћн выпивает  десЯть  чашек,  выцеживает  остатки  и.  опрокинув  чашку,
перекрестившись, садитсЯ к окну, на прежнее место.
     -  ‚от и  отогрелсЯ, спасибо, дочушь, - говорит он,  усаживаЯсь  и берЯ
костыль.
     џ,  не  спускаЯ  глаз,  смотрю на его  лицо,  на  полы шубенки, на  его
обмотанные оборами ноги, на обтаЯвшие новые лапти.
     Ћн сидит долго, греетсЯ, потом, попрощавшись, выходит на мороз, слышно,
как скрипит ступеньками, сходит с крыльца. џ одеваюсь,  закутываюсь, выбегаю
следом за  ним. Ќа воле ослеплЯет отраженное в снегах солнце,  перехватывает
дыхание  мороз.  †мурЯсь  от   Яркого  света,  чихаЯ,  натЯгиваЯ  рукавички,
спускаюсь на снег. Ѓереза, всЯ в белом, ронЯет легкие, крутЯщиесЯ в морозном
воздухе хлопьЯ. Ќа  ольхе  висЯт  черные шишки. •орошо, прикрывши рукавичкой
лицо,  бежать  по  поющему  алмазному снегу! џрко блестит дорога,  отчетливо
чернеет на снегу обледенелый навоз. ‡а деревней,  под мельницей, катаютсЯ  с
горки ребЯта.  ‡амороженнаЯ  "коза" летит,  подскакиваЯ  и кренЯсь, Я обеими
руками крепко  держусь  за  ее верхнюю доску, в  лицо дует  и свистит ветер.
"ќй-эй, берегись!.. - кричу, вылетаЯ на раскатанную у мельницы дорогу.
     ‘нег поднимаетсЯ  пылью,  забиваетсЯ  в  рукава,  под сбившийсЯ башлык.
ЏриЯтно горЯт  руки,  щиплет  щеки  мороз,  а еще не  скоро,  весь  в снегу,
возвращаюсь домой, и, оттираЯ щеки, укоризненно говорит мне мать:
     - ‚от подожди, набегаешьсЯ, отморозишь нос!..

„…ђ…‚…Ќ‘Љ€… ѓЋ‘’€

     Ђ всего милее мне было,  когда по большим праздникам - на  рождество, в
никольщину, на  масленой  -- собирались  у  нас  гости. Ќад выскобленным,  с
коробившейсЯ доскою, с набившейсЯ в щелЯх грЯзью столом, стоЯвшим в переднем
углу,  горела под жестЯным,  засиженным  мухами  щитком  лампочка. ѓости  --
молчаливый   Џанкрат   с  цыганской  курчавившейсЯ   бородою  и  такими   же
курчавившимисЯ   на  голове  черными  волосами,  в  чистой,  застегнутой  на
стеклЯнные пуговки рубахе;  пастушонок …гор, веселый и белобрысый, с  белыми
зубами  и безбородым вечно смеющимсЯ лицом, с шрамом на  подбородке; Ђндрей,
чахоточный  и высокий, сидевший чрезвычайно прЯмо, с испитым птичьим лицом и
рыжеватой просвечивающей  бородой, -- все  гости  сидели за столом, играли в
"свои  козыри" на баранки. Ћброська,  в шапке, в застегнутой старой шубейке,
сидел на скамейке, насасывал  глинЯную, изображав-шую  человеческую  голову,
трубочку, плевал и хрипел грудью.
     ‚ избе тепло от большой русской печи, пахнет хлебом и хомутами. ‚ углах
и за печкой  таинственный полумрак. †елтый шипЯщий  в пузыре огонек освещает
мужицкие  волосатые головы, стол с  кучками пЯтачковых замызганных бара-нок,
лицо сидЯщего в углу под иконами  азартно  спорЯщего и приступами кашлЯющего
ЂндреЯ.
     џ  присаживалсЯ к не  обращавшим  никакого  вниманиЯ  на  менЯ игрокам,
начинал внимательно наблюдать.  Ђзартнее всех играл и  горЯчилсЯ  чахоточный
длинный Ђндрей. Ћн прЯ-тал под стол зажатые в руке, согнутые желобком карты,
подолгу думал, сердилсЯ, а при удаче громко шлепал о стол разбухшей  колодой
и хрипуче  смеЯлсЯ,  открываЯ  гнилые черные  зубы.  …гор,  наваливавший под
ЂндреЯ, играл весело, заразительно скалил сплошные белые, как чеснок, зубы и
то и дело закатывалсЯ своим заразительным смехом,  и тогда  казалось, что  в
нем смеетсЯ каждаЯ его черточка: его руки, голубые глаза, обтЯнутые холщовой
рубахой плечи и  даже проступавший  на голом подбородке шрам.  Џанкрат играл
молчаливо, толстыми пальцами  неловко заскребал со стола карты. ‚ картах ему
Явно везло, он обыгрывал всех, и куча баранок подле него росла.
     - ‚езет  дьЯволу! - зло,  сворачиваЯ  папироску дрожащими,  желтыми  от
махорки пальцами, говорил ему проигравший Ђндрей.
     ‘калЯ  зубы, подмигиваЯ на тЯнущуюсЯ через стол Љулинку, поправлЯвшую в
лампе огонь, …гор замечал:
     - …му девки ворожат.
     -  ЋтвЯжись,  черт  косой, вон  рЯжку  какую  наел,  скоро  в дверь  не
пролезешь!  -  притворно,   замахиваЯсь  на  его  зубастое  смеющеесЯ  лицо,
огрызалась Љулинка.
     Љарты  сдавал проигравший Ђндрей.  Ћн с трудом отдирал карты, то и дело
плевал на костлЯвые длинные пальцы и, сдавши, прЯтал под стол руки. ‡убастый
…гор, ходЯ  под ЂндреЯ,  наваливаЯ, смеЯлсЯ  так,  что в лампочке над столом
моргал огонек.
     -  €шь  его  разбирает, -  захлебываЯсь кашлем, отплевываЯсь,  сердилсЯ
Ђндрей. - Џодожди, брат, насмеешьсЯ...
     Њне  очень  нравилсЯ  веселый …гор  и  было  жалко больного, кашлЯвшего
ЂндреЯ. ‚ душе Я был  на стороне молодого и веселого …гора, заражавшего менЯ
своим  смехом,  весело  шутившего  над Ђндреем. Ќо  покорил мое  воображение
черный Џанкрат.  ‘ почтительным чувством удивлениЯ смотрел Я на его курчавую
освещенную лампой голову, на черные, медленно двигавшиесЯ над столом руки.
     Ђндрей,  живший на деревне у брата, к нам  приходил часто. џ знал:  был
Ђндрей  когда-то в солдатах,  потом жил в  Њоскве, в людЯх. ђазору и болезни
его  много  способствовала жена,  тоже жившаЯ в Њоскве, в кухарках, любившаЯ
веселую городскую жизнь. ‚ деревню приезжала она редко и щеголЯла в шелковых
платьЯх,  мужа презрительно называла мужиком. Џить он стал  с  Њосквы, после
военной службы. Џил сперва жестоко, запойно, потом стал мучитьсЯ невыносимо,
стал  кашлЯть  кровью  и после каждой выпивки  неделЯми  пластом  валЯлсЯ  в
соломе, клЯлсЯ и  зарекалсЯ  не брать на Язык ни капли, а вытерпев небольшой
срок, срывалсЯ, опЯть чернел.
     Ќа  дерене жил  Ђндрей у  богатого старшего брата. Љак  все чахоточные,
твердо он верил в свое выздоровление, ждал нечаЯнного  богатства. €з желаниЯ
выиграть  садилсЯ  он  за карты,  всегда поЯвлЯлсЯ там, где заводилась игра.
€граЯ на деньги, бледнел он смертельной бледностью, тощею, трепетавшею рукою
вытирал катившийсЯ со лба пот. Ђ так и не выиграл  он богатства, не дождалсЯ
своего счастьЯ: выгнанный богачом-братом, ушел скитатьсЯ; нашли его в шерсти
верстах мертвым в мороз в кочках, запорошенного снегом. Ќа месте, где Ђндрей
умер, по тогдашнему обычаю, поставили люди у самой дороги сосновый крест.

Њ“†€Љ€

     Ћброська,  сидевший у окна на скамейке и не принимавший прЯмого участиЯ
в игре, хрипел чубуком маленькой своей обсосанной трубки и, внимательно косЯ
серыми глазками, следил за игроками,  изредка вставлЯЯ свое словечко. Ѓыл он
невелик ростом, узок  в плечах и сер. ‘еро было его неподвижное, никогда  не
улыбавшеесЯ лицо.  ‘еры, цвета печной золы,  были редкие  волосы, посконнаЯ,
видневшаЯсЯ под  шубейкой  рубаха;  серы  и  неуследимы были его  маленькие,
хоронившиесЯ  глазки. Ќе в лад с маленьким ростом, непомерно велики и тЯжелы
были кисти его лежавших на  коленЯх иссиза-чугунных  рук. ‚ избе он сидел  в
шапке, не двигаЯсь, изредка поднимаЯ правую руку, и,  к негодованию Љулинки,
не выпускаЯ, насасывал вонЯвшую махоркой, пускавшую синий дым трубку.
     - “, дьЯвол, -- говорила Љулинка зло, -- всю избу табачищем провонЯл!..
     € на сердившуюсЯ Љулинку Ћброська не обращал ни малейшего вниманиЯ.
     Љ нам в  Љислово он приходил из соседней деревни, где жил на краю,  над
речкой,  в похинувшейсЯ, по самое окошко  вросшей в землю  избенке.  €з всей
деревни удивительна была  эта Ћброськина избенка, с иззелена-бархатной, мхом
поросшею крышей, с единственным, заткнутым  обрывком старой овчины, окошком.
ЌельзЯ было представить, что живет в этой избенке,  летует и  зимует, спит и
думает свои думы живой человек. Ќа деревне он был безземельным, кормилсЯ чем
приведет бог.  €, как водитсЯ, за  беспутство  деревнЯ ненавидела  Ћброську;
каждое  лето  бивали его  мужики  смертным боем,  и он в крови,  облепленный
мухами, подолгу лежал у дороги в канаве; отлежавшись, приходил на деревню --
опЯть  лез на рожон. ’ерпелив он был невыразимо, спокоен  как пень. Џадай на
землю небо, гори деревнЯ, погибай родной его сын -- не выпустит Ћброська изо
рта слюнЯвую свою трубку, пальцем -не шевельнет.
     ‘лучалось, под хмельную  руку  приходил  он на мельницу, где на  мешках
сидели  замельщики-мужики,  шумела вода на колесе  и  в  раскрытых  воротах,
перебираЯ  красными лапками, бочком, надуваЯсь, ходили сизые голуби. ’ам, на
потеху замельщикам, за полбутылки продавал он  кулаку-мельнику  свою бороду.
Љогда под смех  мужиков отрезал ему мельник бороду - по-прежнему был спокоен
и невозмутим Ћброська, точно и не над ним смеЯлись мужики.
     Џолною  противоположностью  Ћброське  был  черный Џанкрат.  Ѓыл Џанкрат
высок ростом, широк в плечах, по-мужицки жаден на  всЯкую работу. Ќа своем и
чужом   работал  он  без   устали,  не  покладаЯ  рук,  ничего  не  оставлЯл
недоделанным. ‡а  летние  месЯцы  он  ссыхалсЯ  от  работы,  делалсЯ  черней
головешки.  €, как  бывает нередко,  не везло ему  в  жизни, одно за  другим
валились на него несчастьЯ.  ’о  умирала в самое горЯчее времЯ жена, оставив
малых детей, от сгорал со  всем хлебом овин, то - у одного из всей деревни -
падала  ни  с того  ни с сего  скотина.  ЌесчастьЯ  свои  Џанкрат  переносил
мужественно, обстраивалсЯ  и  вновь  обзаводилсЯ хозЯйством, потом неизбежно
сваливалась на  Џанкратову голову  новаЯ  негаданнаЯ беда, опЯть приходилось
начинать сызнова. Ћкончательно разорило  Џанкрата последнее горе:  в  третий
раз  сгорел  его  двор, погорели коровы и овечки. €  опЯть,  не упав  духом,
тЯнулсЯ, с черепка начинал новую жизнь Џанкрат.
     Ћсобенно  загадочным,  внушавшим  страх  и  таинственность казалсЯ  мне
Џанкрат  за то, что  когда-то убил человека. —еловека Џанкрат убил давно, на
шахтах; по несчастной случайности. џ со страхом и трепетом смотрел на черные
Џанкратовы  руки.  ‘амое  же главное, что внушало мне уважение к Џанкрату, -
сказочнаЯ Џанкратова  сила, в которую веровал Я  непоколебимо. ‚ерил  Я, что
Џанкрат одним махом может  побить целое войско и что по силам Џанкрату любой
подвиг. ‘лучалось, Я забиралсЯ к нему на печь, где он спал зимою, где  душно
пахло  овчиной,  слушал  Џанкратовы  рассказы.  џ закрывал глаза,  дрожа  от
волнениЯ, с  почтительным трепетом чувствуЯ  возле себЯ лежавшего  на спине,
почесывавшегосЯ, белевшего в темноте рубахой сказочного богатырЯ.
     Љроме  Ћброськи  и  Џанкрата,  кроме  зубастого  пастуха  …гора  хорошо
запомнилсЯ мне  наш  кисловский  мужик,  пьЯница  Ђниська.  •одил он  всегда
пьЯный, далеко было слышно,  как  кричит истошным  голосом. ‡овет  жену свою
Љатюху: "Ља-тюх!.. Ља-тюх!.."
     “важали Ђниську деревенские  собаки. ‚изжа от радости, вилЯЯ  усеЯнными
репьЯми кудластыми хвостами, кидались они на грудь Ђниське, лизали  ему руки
и  лицо.  €  Ђниська разговаривал  с  ними как с живыми  людьми,  жаловалсЯ,
изливал свое горе.
     Ќе страшились Ђниськи и деревенские  ребЯтишки. ’олпою ходили за ним по
плотине, просили крикнуть:
     - Ђнись, крикни!
     —тобы  потешить ребЯт, Ђниська  останавливалсЯ, задирал голову и, стуча
кулаком в грудь, кричал:
     - Ља-тюх!.. Ља-тюх!..
     ‘казывали, что  в молодости был Ђниська  дельный и благополучный мужик,
что и  не было умнее его на деревне, что запил он и загулЯл после того,  как
сошлась   с   мельником,  "спрокудилась"  единственнаЯ  его  дочь.  Џил   он
беспросыпно, пропивал  все; ворочаЯсь  домой, бил окна и горшки  в печи.  Ќа
наших  глазах Ђниська утонул. ђаз, выпив  и накричавшись, поплыл через пруд.
‘меЯвшиесЯ  над  ним  ребЯта  видели  с плотины, как стал па  середине пруда
нырЯть Ђниська, поднимать над водой руки. € никому  не прошло  в голову, что
Ђниська  тонет, что надо его спасать. ‚ытащили Ђниську под вечер, часа через
четыре. ‚ облипшей на костлЯвом теле рубахе, с набившейсЯ во рту тиной лежал
он  на  берегу под олешником,  а  кругом  толпилсЯ народ. Њне  было  страшно
подходить близко, Я смотрел  издалека, и  после долго боЯлись мы выходить по
вечерам на пруд, где все виделось лежавшее на берегу Ђниськино тело, чудилсЯ
знакомый голос:
     - Ља-тюх!.. Ља-тюх!..

џђЊЂђЉЂ

     Џомню: Ясный летний день, на синем и знойном небе недвижно стоЯт пухлые
белые  облака. ‘  утра парит, над  лесом, над соломенными  крышами  дрожит и
зыблетсЯ  нагретый воздух. Џара  разномастных лошадок,  ‘мольник  и  ”урсик,
вскидываЯ гривами, побрЯкиваЯ кольцом на уздечке, бойко мчит нас по усохшей,
накатанной, покрытой слоем  пыли, вьющейсЯ  среди дозревающих  ржей  дороге.
Људа ни глЯнь,  волнами  ходит  рожь, синим туманным  кольцом замыкает  полЯ
дальний  зубчатый  лес; внизу,  над рекою, чернеют  крыши соседней  деревни.
‚переди в облаках пыли с грохотом скачут по накатанной дороге телеги. ‚ них,
свесивши ноги, держа в руках вожжи, сидЯт  мужики в вышитых рубахах; бабы, в
разноцветных сарафанах и  лиловых повойниках  с широкими лентами, трЯсутсЯ в
телегах,  вытЯнув ноги.  Ѓелоголовые  ребЯтишки торчат  в  телегах  грибами.
€ногда,  чтобы не дышать пылью,  облаком стоЯщей  над  дорогой, мы  обгонЯем
трЯсущиесЯ, подскакивающие телеги, иногда  обгонЯют  нас.  Џыль  серым слоем
лежит на придорожной подъеденной мелкой траве. …дем по ржи, уже дозревающей,
медово-желтой,  с синими звездами васильков.  ЉолосьЯ  качаютсЯ и, поникнув,
висЯт недвижимо. Њы догонЯем празднично одетых  девок и баб, бойко ступающих
босыми загорелыми, печатающими на пыли ногами. „евки несут в  руках башмаки,
останавливаютсЯ, смотрЯт, - на их загорелых лицах оживленно и весело блестЯт
молодые глаза.  ‘лепни  и мухи вьютсЯ  над  лошадиными  спинами,  липнут  на
пропотевшее  дно Џанкратова  картуза. Џанкрат  сидит  бочком,  расставив  на
передке  ноги,  привычно  покрикивает на  лошадей,  перегибаЯсь,  кнутовищем
сбивает из-под прыгающей шлеи налипших оводов и слепней.
     Џеред самым  селом  нужно вброд переезжать  речку.  Љоренник  осторожно
спускает по  усыпанному  каменьем, разъезженному колесами  косорогу. ‚  воде
шуршат по каменьЯм колеса, струитсЯ, обмываЯ шины, вода. —ерез речку, поднЯв
сарафаны, держа  в  зубах  узелки с  башмаками, переходЯт  бабы,  садЯтсЯ на
берегу  обуватьсЯ. ‘  обмытыми, блестЯщими шинами и мокрыми  ступицами бойко
выезжаем на берег,  по мЯгкой  дорожке легко катимсЯ дальше. џрко блестит на
солнце, дугою уходит  река,  белеет впереди  колокольнЯ,  и,  подчеркиваЯ ее
белизну,  темнеет  позади церкви  старинный  господский  парк. Ќа скате  под
церковью разливаетсЯ  море  сарафанов, мужичьих голов. —удесным показываетсЯ
на зеленом,  изумрудном лугу  этот живой  пестрый ковер. Ќароду  все больше;
бабы  и девки, мужики в пиджаках и белых рубахах, белоголовые  ребЯтишки  со
свистульками-петушками;  на  распрЯженных,  застланных  веретьем телегах,  с
поднЯтыми оглоблЯми,  с жующими  овес лошадиными  головами, сидЯт  старики и
бабы с грудными детьми, едЯт, разложив  баранки и сало. ѓруды новых, облитых
дегтем колес, разложенные на лугу горшки, целые возы лык  и корьЯ; дальше  -
где гуще народу - под колокольнею белеют над толпою верхи палаток, густеет и
шумит  толпа,  а над  всем  этим  -  высокое  небо,  облака и падают-вьютсЯ,
стрелами в воздухе свищут стрижи.
     Њедленно  пробираЯсь  в  расступающейсЯ  толпе,  подъезжаем  к  ограде,
привЯзываем лошадей. •орошо  побежать к палаткам, где стеною  ходит и  стоит
толпа.  Ќа высоком  дощатом  прилавке разложены  картинки  и  книги;  худой,
костлЯвый,  с  рыжею  щетиной  на   подбородке  мещанин-продавец  перебирает
заросшими рыжею шерстью руками,  подсовывает  календари, песенники, книжки с
заманчивыми  названиЯми.  Ќа   краю,  окруженнаЯ   толпою  зрителей,   стоит
уставленнаЯ   стеклЯнной  посудой,   зеркальцами,  кусочками  мыла  рулетка.
‡агорелый, зубастый  мещанин  в картузе, подмигиваЯ бабам,  кричит  весело и
задорно:
     -  ќй,   красавицы,  подходи!..  ЃеспроигрышнаЯ!..  ‘ама  катает,  сама
летает!.. Љрути, молодой человек!
     € Я  робко пускаю  рулетку, мЯгко  бегущее  по  гвоздикам гусиное перо,
смотрю, не спускаЯ глаз, и с волнением беру из рук мещанина  свой выигрыш --
копеечное, с нарисованным цветком  зеркальце, а мещанин уж кричит, подзывает
других, завидующих моему счастью:
     - Ђ ну катай-валЯй, наваливайсЯ!..
     ‘мех  и  крики,  шуршанье  подсолнушков,  раскусываемых   зубами,  крик
черта-бабы,  звонко ругающей своего  загулЯвшего мужика, ржанье  лошадей  --
сливаютсЯ в один Ярмарочный гул  и шум. Џахнет  дегтем, навозом и кумачом. ‚
полотнЯных палатках,  бойко  отмериваЯ аршином, щелкаЯ ножницами,  с треском
рвут,  свертывают  продавцы  ситец,  белый, блестЯщий,  пахнущий  апрельскою
свежестью  коленкор.  ѓроздьЯ  стеклЯнных  бус,  золотой  позумент, красные,
желтые, голубые пущенные  по ветру  ленты; облитые  сахаром прЯники,  жамки,
стручьЯ,  горы  и предгорьЯ  соблазнительно  пахнущих подрумЯненных баранок;
хомуты, лапти, кожа; у телеги с брусками и косами гурьбою стоЯт мужики, бьют
потылицей о грЯдку, прислушиваЯсь к звону, пробуют на Язык бруски; внизу, на
проезжей  дороге,  бойко торгует  кабак, выходЯт  на  крыльцо,  засовываЯ  в
карманы бутылки, мужики. Ќа  лугу за церковью стоЯт, торгуютсЯ,  проваживают
лошадей барышники-цыгане. Џо Ярмарке, в толпе,  взЯвшись  за  плечи, гуськом
проходЯт нищие-слепцы. Ћни останавливаютсЯ у ограды на солнечном при-пеке и,
ощупав  костыльками землю, садЯтсЯ. ‘трашны и  черны их  безглазые лица,  их
косматые, заросшие волосьем головы.
     ‚ обед негаданно собираетсЯ туча, гремит  гром. „ождь крупными каплЯми,
поднимаЯ пыль, стучит  по прибитой, усы-панной подсолнечной  шелухою дороге,
по головам и плечам девок, бегущих с задранными на головы сарафанами в парк,
под  деревьЯ. ‘инЯЯ, с огненными  краЯми туча грозно висит  над колокольней.
‚етер  хлопает потемневшими верхами  палаток и  балаганов,  раздувает ленты.
Џустеет, суетитсЯ, разбегаетсЯ потревоженнаЯ  дождем и грозою Ярмарка. Ђ все
чаще  и  быстрее носЯтсЯ  над землею  ласточки,  громче  и  страшнее  гремит
приближающийсЯ гром. ‚сЯ Ярмарка, краснеЯсь сарафанами, стоит под деревьЯми.
Ќо  быстро, как началсЯ, проходит  и кончаетсЯ летний  дождь. џркаЯ  радуга,
упершись одним концом в реку, еще серо-молочную от дождЯ, широким полотенцем
раскидываетсЯ над  Ярмаркой, над  колокольней.  € опЯть,  точно  умывшись  и
повеселев,  собираетсЯ, оживленнее прежнего шумит  народ,  а  над обмытой, с
катЯщимисЯ  мутными  ручьЯми  землею по-прежнему падают и  свистЯт стрижи. €
опЯть кричит, зазывает повеселевший зубастый мещанин:
     - Ђ вот  обмылись, помылись, подмолодились!..  Џодходи, девки-бабы,  не
жалей!..  Џлохое разобрали, хорошее осталось!.. ‚от  бокальчики, стаканчики,
серебрЯные розанчики!.. Џодходи. Љрасавицы!..
     ‘олнце  косо  светит из-за  лиловой  миновавшей тучи  на колокольню, на
потемневшую,  со следами  босых ног и колес.  „орогу. џрко зеленеет  на лугу
трава, маслЯнисто блестЯт, ронЯЯ капли, листьЯ старого дуба, и сладко пахнут
обмывшиесЯ молодые  березы.  ‘  Ярмарки  начинают разъезжатьсЯ после  обеда.
ЏерваЯ уезжает  помещица Љужалиха. ЋкруженнаЯ толпою,  она садитсЯ в обмытый
дождем, с  опущенным  верхом экипаж, усаживает с  собою  востромордую борзую
собаку. €, громыхнув бубенцами, экипаж трогаетсЯ с места. "ќ-эй!"  -  кричит
на сторонЯщихсЯ, разбегающихсЯ баб и ребЯт, туго держа синие  вожжи  в обеих
руках, плечистый, в шапочке с павлиньими перьЯми, с желтыми,  выпущенными из
плисовой безрукавки рукавами сердитый кучер.
     Љ вечеру больше пьЯных,  шумнее, азартнее за кабаком и на  распрЯженных
телегах. Ќиже груды колес и кадушек, меньше остаетсЯ на лугу горшков, и  уже
осипшим,  другим голосом покрикивает  мещанин у рулетки. Џомалу расходитсЯ и
разъезжаетсЯ  шумнаЯ  Ярмарка,  сереет  от  подсолнечной  шелухи луг,  много
валЯетсЯ теплого, дымЯщегосЯ  навоза. …ще шумЯт пьЯные мужики, баба на  возу
унимает раскричавшегосЯ ребенка,  а  уж  близитсЯ над селом  вечер;  опустив
головы, последними расходЯтсЯ с Ярмарки нищие-слепцы.

„…’‘’‚Ћ

     Њногое  переменилось  за  эти годы,  много утекло в  море воды,  а  мы,
пережившие это  времЯ, стоим как бы на другом берегу. € как в тот,  дальний,
смутно зыблющийсЯ  берег,  вглЯдываюсь в далекое свое  детство, в тогдашнего
окружавшую менЯ жизнь. Њного еще живет людей, переживших, как и Я, эти годы,
живы пахнувшие хлебом, овчиной  и  избЯным дымом приЯтели мои ‚аньки, ‘емки,
Џетьки, ходившие со мною к нашему учителю Џетру Ђнаньевичу в школу, игравшие
в  рюхи  и  сучку;  быть  может, где-нибудь жив  и  сам любимый  наш учитель
Ђнаньич, а уж  трудно узнать этих прошедших огни,  трубы и чугунные повороты
‘емок, Џетек  и ‚анек. Џеремени-лось, стало неузнаваемо  и  прежнее Љислово.
Џо-прежнему стоЯт, смотрЯтсЯ  в  воду  широкие  зеленые  ветлы, выплывают  в
полдень на солнце,  недвижимо  стоЯт  красноперые головли, по  вечерам низко
носЯтсЯ над рекою, задеваЯ крылом и оставлЯЯ разбегающийсЯ на воде кружочек,
белогрудые ласточки; по-прежнему  встает  и заходит,  играЯ  и  переливаЯсь,
солнце. €  по-прежнему  колосЯтсЯ,  волнами  ходЯт за рекою  хлеба,  чернеют
деревенские крыши, шумит на  мельничном колесе вода, и стучат, отбиваЯ косы,
за деревней молотки, грохочет по мосту телега, в  которой, свесивши с грЯдки
ноги, сидит рыжий, в нахлобученном картузе, мужик. …ще стоит наш  кисловский
домик, а  уж  давным-давно нет  €вана  Ќикитича, в  земле  лежит  мой  отец,
рассказывавший мне о чудесном сказочном плотике, и ничего не знаю и не узнал
Я о  кучерЯвом и  черном  богатыре  Џанкрате,  рассказывавшем  мне  на  печи
страшные сказки. “ж  больше не  водЯт деревенские  молодухи и девки на  лугу
хороводов, редко-редко покажетсЯ на улице  сарафан, и редко сыграют  ввечеру
старинную  протЯжную пес-ню. ‚о многом переменилась самаЯ  местность: исчез,
точно и  не было, кудрЯвый  зеленый деревенский лесок, а на  том  месте, где
стоЯла при большаке волость и каталась по большаку барынЯ Љужалиха, уж идет,
движетсЯ новаЯ, ничем не похожаЯ на старинную, жизнь.
     Њне  нечего  жалеть из этого прошлого. †алко лишь тетеревиных выродков,
деревенских песен и сарафанов, жалко-
     некогда наполнЯвшего  менЯ детского чувства радости  и любви,  которого
никакими  силами   невозможно   теперь  вернуть.   Ђ   многое  невесело  мне
вспоминать...
     ‚от на заросшей  зелено-черным  олешником-подседом полЯнке, за кабаком,
начинают драку  фурсовские  и бурмакинские  мужики, косЯком  ходит,  скрипит
зубами,  быком ревет  рЯбой  мужик Ќиколай, воробьЯми рассыпаютсЯ в стороны,
визжат  ребЯта и плачут бабы. €здали  похоже,  что  играют  мужики в жмурки.
џркое светит солнце,  свистЯт и купаютсЯ в  синем прозрачном небе  стрижи, и
странно смотреть  на бегающих с кольЯми  в руках  по изумрудному  блестЯщему
лугу дерущихсЯ мужиков.
     ‚от, спускаЯсь от  деревенской  школы,  катит  по белой пыльной дороге,
мЯгко покачиваЯсь на рессорах, побрЯкиваЯ упрЯжью, запрЯженный в дышло парой
лоснЯщихсЯ, высоко  вскидывающих ноги,  екающих  селезенками гнедых  рысаков
нарЯдный шарабан на высоких желтых колесах.  ‚ шарабане, держа  новые вожжи.
‘идит  в  белом кителе и голубой гвардейской  фуражке, с болезненной синевой
под  глазами  высокий худой офицер;  барынЯ.  ‚ кремовом  платье и кружевной
шлЯпе с прилипшим  к  щеке трепещущим  шарфом, сидит затЯнуто  и  прЯмо. Ћни
быстро  прокатывают.  урша  колесами по песку,  и, как привидение пронесЯсь
мимо стоЯщих на мосту, разевающих рты мужиков, начинают медленно подниматьсЯ
на размытый, краснеющий глиной,  усыпанный каменьЯми косогор. ‚переди, часто
оглЯдываЯсь.  Ѓыстро  мелькаЯ пЯтками, бегут деревенские  ребЯтишки.  ЃарынЯ
белой рукой бросает конфеты, и, как воробьи, ребЯтишки кидаютсЯ поднимать, а
из открытого  окошка ближней избенки высовываетсЯ старушечьЯ,  в  повойнике,
голова,  грозит ребЯтам  пальцем.  Ќавстречу лакированной  колЯске  едет  на
дрожках волостное начальство: писарь и старшина. Ћно почтительно сворачивает
в рожь и, поклонЯЯсь низко, трЯсетсЯ дальше на дребезжащих дрожках, поставив
на передок ноги в смазных, запыленных добела сапогах. “ старшины  широкаЯ, с
проседью  борода,  висЯт  из-под пиджака  концы плетеного поЯска. Ќачальство
останавливает  у  волости  лошадь  и,  замотав вожжи,  неторопливо  слезает,
поднимаетсЯ на крыльцо, где сидЯт, дожидаютсЯ  просители-мужики,  скрываетсЯ
за дверью.  Њужики, подмигиваЯ, идут  следом, за  перегородку  с  прибитыми,
засиженными мухами портретами царей и цариц, и уж бежит, отстукиваЯ пЯтками,
волостной сторожек Џетька в кабак за водкой.
     ‚от, в августовский тихий и прозрачный вечер, с газетою в руках выходит
на мельничную  плотину наш деревенский ученый и грамотей, фельдшер ’рофимыч.
Ћн  стоит долго  на  деревЯнном,  с плЯшущими мостовинами  мосту  и, набиваЯ
табаком  нос.  ‚ажно  сбочив  лохматую  голову,  любуетсЯ  на  перегорающую,
отразившуюсЯ   в  зеркальной  поверхности   зорю,  на   садЯщеесЯ  за   лес,
переливающее жаром солнце и, сопЯ, вещает сосредоточенно и учено:
     -  ‘ие  есть  великолепное  Явление  природы:  горизонт  с   атмосферой
сошелсЯ...
     ____

     Ќет, приЯтнее и веселее мне вспоминать и описывать совсем другое...
     Ќа зеленом, освещенном высоким июньским солнцем, усыпанном подсолнечной
шелухою, утоптанном полсапожками широком луну ходЯт хоровод бабы. ’ам и там,
в  густых ольховых кустах над рекой, под мельницей, мелькают Яркие сарафаны,
кучками толкутсЯ ребЯта. Ќа лужку, подле лавки с  открытыми настежь дверЯми,
вертитсЯ  карусель,  играет шарманка, глухо  ухает  бубен. Њожно, заплативши
копейку  пучеглазому   карусельщику,  сесть   на  деревЯнного,  выкрашенного
облезлой краской,  покачивающегосЯ  конЯ.  Љарусельщик  звонит в  колокол, и
карусель двигаетсЯ, сперва медленно, потом быстрее и быстрее. ‚етер задувает
в лицо, шевелит за спиной рубашку, и все быстрее проносЯтсЯ мимо, сливаЯсь а
одну  розово-белую полосу, лица  и бабьи сарафаны, мелькает в толпе  высокаЯ
фигура отца. џ крепко сижу  на деревЯнном  коне, держась  за железный  прут,
жмурЯ глаза от мелькающего розово-белого  круга. Љарусель  вертитсЯ, пока не
раздастсЯ звонок,  и  медленно  останавливаетсЯ. Ќе спеша  слезаешь с  конЯ,
чувствуЯ, как еще ходит и кружитсЯ под ногами землЯ и куда-то соскальзывает,
проваливаетсЯ в толпе смеющеесЯ  лицо отца. “лыбаешьсЯ и сам, а на коней уже
влезают другие, усаживаютсЯ розовые и голубые девки с узелками  в крепких, с
оловЯнными колечками на загорелых пальцах, руках...
     •оровод  стоит  на лугу  широким  цветистым  кругом.  Њожно  пробратьсЯ
вперед, протолкавшись среди пахнущих кумачом и солнцем девок и баб. ‚ словах
хороводной,  выпеваемой  бабьими  звонкими  голосами  песни можно  различить
отдельные слова:

     Љак по морю, морю синему,
     Џо синему да по •валынскому,
     Џлыла лебедь с лебедЯтами,
     ‘о малыми со детЯтами...

     Џо   просторному  кругу  парами   ходЯт   девки  и  парни,   по   песне
останавливаютсЯ друг против дружки, машут  платками и идут  дальше. ‚  конце
песни парни снимают фуражки,  троекратно, крест-накрест, целуютсЯ с девками,
а  девки  и  молодухи,  вытираЯ  платочками  губы,  смотрЯ в  землю,  быстро
расходЯтсЯ в круг  по  местам. ‘олнце светит,  жарко  выворачиваЯ  наизнанку
листьЯ, дует с полей легкий  летний ветер; на пруду на солнце Ярко блестит и
рЯбит  вода,  плавают белые лилии и желтые кувшинки. „евки и молодухи бегают
на  берег  пить;  подобрав  сарафаны,  становЯтсЯ  на колени,  черпают  воду
горстЯми.
     ‚месте  с ребЯтами Я толкаюсь между пахнущим кумачом и чем-то солнечным
и здоровым,  щелкающих подсолнушки девок и молодух, любуюсь на кучерЯвого, в
лаковых  голенищах,  в  синем  франтовском   картузе  на  кудрЯх  шахтера  и
гармониста  Љузьку, на плЯшущих в кружке  подле лавки, помахивающих носовыми
платками, вытирающих запотелые лбы девок и ребЯт.
     ‚вечеру, побросав все,  все  бегут  куда-то  по  обоим берегам реки,  и
далеко видно, как розовыми и голубыми комочками катЯтсЯ по  берегу  девки  и
бабы. € сам собой бежит по людЯм слух, что под берегом у ‘еми „убков утонул,
купаЯсь,   гармонист  Љузька.  ’ам.   Џод  темно-зелеными  кудрЯвыми,  тесно
сросшимисЯ дубками, на крутом берегу, лежит гармонь и синЯЯ фуражка. ‚ысокий
голый мужик  со  свисшими  на глаза  мокрыми волосами, отдуваЯсь, нырЯет под
дубками.  ‚ыныриваЯ  из воды, он  сморкаетсЯ,  фыркает и,  как конь,  трЯсет
головой. Ќарод стоит на берегу молча, девки и бабы останавливаютсЯ подальше.
‚от показываетсЯ над  водой безжизненно  повисшаЯ, с распустившимисЯ мокрыми
кудрЯми  голова Љузьки,  его скользкое  бледно-восковое  тело. …го  выносЯт,
кладут  на  берег,  потом  долго качают, высоко подбрасываЯ на руках.  Ђ все
напрасно,  - и рЯдом  с гармонью и франтовским картузом, с  кучкой сложенным
пиджаком, прикрытый рогожкой, он остаетсЯ лежать всю ночь.
     Ќарод расходитсЯ понемногу, и опЯть слышны песни,  глухо,  как выпь  на
болоте, ухает бубен. € всю ночь неподвижно лежит над рогожкой Љузька; сидЯт,
расставив  колени, караульщики, и  огонь освещает, колышет над  ними низкие,
выступающие из темноты ветви дубков.

     1929-1953
Last-modified: Wed, 26 Apr 2006 04:19:42 GMT
Ћцените этот текст:
€ван ‘ергеевич ‘околов-Њикитов. „етство

‘€‚›‰

Ћ‘…Љ€

ЊЂ’њ

Џ…ђ……‡„

‘Ђ„

‹…’Ћ

Џ‹Ћ’€Љ

„…ђ…‚Ќџ

„ЋђЋѓЂ

Љђ…‘’Ќ›‰

Ћ’…–

“—…Ќњ…

ЉЋ—ЂЌЋ‚‘ЉЂџ ЃЂЃ“ЉЂ

•‚Ђ‹Ћ‚Ћ

Ђ’‹Ђ‘ЌЂџ ’“”…‹њЉЂ

„џ„џ ЂЉ€Њ

‘Њ…ђ’њ „џ„€ ЂЉ€ЊЂ

‘“•Ћ‹ЋЊ

‡€ЊЌ€‰ „…Ќњ

„…ђ…‚…Ќ‘Љ€… ѓЋ‘’€

Њ“†€Љ€

џђЊЂђЉЂ

„…’‘’‚Ћ

ЉЋ—ЂЌЋ‚‘ЉЂџ ЃЂЃ“ЉЂ
