        €ван ‘ергеевич ‘околов-Њикитов. „етство

---------------------------------------------------------------
     €.‘. ‘околов-Њикитов: "Ќа теплой земле"
     ‹.Ћ. изд-ва "‘оветский писатель", 1978, 656 стр.
     (‘) €здательство "‘оветский писатель", 1978 г.
     OCR by Ignat
---------------------------------------------------------------

        ‘€‚›‰

     џ не могу  определить,  сон или Явь  это:  на коленЯх матери Я  сижу  у
открытого окна,  теплого  от высокого летнего  солнца.  €  мать,  и окно,  и
теплота  нагретого солнцем, еще не выкрашенного подоконника сливаютсЯ в один
синий, звучащий, ослепительный мир.  џ еще плохо различаю в  этом сверкающем
просторном  мире  отдельные черты - пыльную за окном дорогу, красные  стволы
сосен,  высокое  небо  с  белыми  недвижными  облаками.  Њать,  подоконник с
прозрачными  капельками  смолы, синее  небо  сливаютсЯ в блаженное  ощущение
тепла, света и  удовольствиЯ.  џ тЯнусь к свету, прутом изгибаюсь на  руках,
бью мЯгкими кулачками и смеюсь, смеюсь.
     ‘мутно, точно сквозь слой воды, помнитсЯ мне дом, в  котором Я родилсЯ,
жил  первые  годы  моей жизни. Џомню  бревенчатые свежие стены с  сучками  и
разводами смолистых  слоев,  похожими  на  сказочных  птиц  и  рыб;  цветную
картинку над  дверью  в позолоченной  узенькой  рамке: "ЃарышнЯ-крестьЯнка";
темный угол за печью, запах глины и теплого кирпича. ЏамЯтны  мне окружавшие
дом, шумевшие по ночам столетние сосны, отец, приходивший из леса, пахнувший
смолой  и ветром, как поднимает он менЯ большими,  сильными руками, борода и
усы его колютсЯ и холодЯт.
     - ‘ивый, - говорит он, подбрасываЯ менЯ под потолок и смеЯсь, - смотри,
‘ивый заЯц, Њоскву!..
     Љроме матери,  отца,  кроме  бревенчатых  сосновых  стен  и  пушкинской
"Ѓарышни-крестьЯнки" в красном платочке, запомнил Я широкую, смутно белевшую
в  берегах  реку,  большой, со шлепающим по  воде длинным канатом, городской
перевоз,  губернский город Љалугу, лесника ѓерасима, ходившего  с  отцом  на
охоту, как однажды водили менЯ в городской сад показывать  фейерверк и как Я
кричал,  вырывалсЯ из  рук,  испугавшись стрелЯвших,  дождем рассыпавшихсЯ в
звездном небе разноцветных огней.
     Ђ всего  Ярче запомнилсЯ  мне от  тех уходЯщих  в зыбкий  туман  времен
тогдашний  мой друг и приЯтель, впервые поразивший мое сердце привЯзанностью
и любовью, обозный солдат ‘ерега. ‚ижу: высокое, обшитое новым тесом крыльцо
с облитыми солнечным светом  ступеньками  на  дорогу. џ  на крыльце строю из
ореховых  палок-бирюлек игрушечный  колодец.  „линные  косые  тени  деревьев
тЯнутсЯ к  дому. Ќа  белой, крепко  укатанной, со  слежавшейсЯ  пылью дороге
показываютсЯ  идущие  из  лагерей  солдаты.  ‘олдаты  проходЯт  близко, пылЯ
сапогами,  сморкаЯсь,  вытираЯ   рукавами  парусиновых  рубах  катЯщийсЯ  по
загорелым, запыленным  лицам пот. ‘зади  едут  зеленые  повозки  на  высоких
колесах, погромыхивает кухнЯ с железной трубой.  џ бросаю свои игрушки  и  с
бьющимсЯ  от волнениЯ  сердцем жду. ‚от с последней повозки, стукнув о землю
тЯжелыми  сапогами,  ловко соскочил  молодой  солдат.  ЏридерживаЯ  на  боку
обшитую сукном манерку, он подбегает, садитсЯ на корточки и подает  гостинец
- глинЯную раскрашенную игрушку - свистульку-петушка.
     - Ђй  да  петух! -  говорит он, сидЯ  на  корточках, выказываЯ сплошные
белые зубы, в солдатской набекрень бескозырке и парусиновой, пузырем ставшей
на  спине  рубахе.  -   ќтот   петух  всем  петухам   петух,  послухай,  как
выговаривает...
     €,  двигаЯ  всем  своим смеющимсЯ  потным  лицом,  перебираЯ  пальцами,
начинает  дуть  в  свистульку-петушка.  џ  стою  очарованный,  онемевший  от
восторга  и любви  к этому  веселому,  теплому,  зубастому  человеку.  —тобы
ответить  ему, Я  бегу  хлопотливо,  спотыкаЯсь  обутыми  в желтые  башмачки
ногами, в комнату, где  накрыт стол,  тащу  за конец скатерти,  со  скатерти
падают на пол сахарница, хлеб, печенье. џ забираю все это и  несу ожидающему
менЯ, весело смеющемусЯ сердечному другу ‘ереге.
     ЏамЯтен  мне  другой  мой  приЯтель,  пастушок  Џронька,   ходивший  за
хозЯйским стадом. ‚от мы сидим на полу,  катаем большой резиновый мЯчик, что
привез  усатый дЯдЯ, приехавший  из города в  лес на  охоту.  „ЯдЯ  сидит за
столом,  пьет  чай и курит.  Ќа нем высокие болотные  сапоги  с ремешками  и
прЯжками, в зубах мундштук с резной собачьей головою.
     - Ќу-с, - говорит он,  поворачиваЯсь на  стуле и выпускаЯ из усов сизый
дым, - скажи, ‘ивый, кем ты будешь, когда вырастешь большой?
     „ым вылетает великолепными кольцами. Љольца под  потолком вытЯгиваютсЯ,
колышутсЯ, висЯт синими лентами.  џ  вижу, как улыбаетсЯ мать и  подает дЯде
наполненный чаем стакан, как, отражаЯсь в зеркале  самовара, волосатой рукою
берет  из рук матери  этот  стакан дЯдЯ. ‚ижу тонкую  руку  матери, привычно
трогающую начищенную шишечку крана.
     - Ѓуду генералом,  потом офицером,  потом солдатом,  -  уверенно говорю
усатому городскому дЯде, - потом Џронькой-пастухом!
     „ЯдЯ смеетсЯ, пускает дым  и  звенит  ложечкой.  Ћт  сапог его  приЯтно
пахнет дегтем. ЏЯтнистаЯ собака, помахиваЯ хвостом, подходит к нему, ласково
кладет голову на колено.
     ‚ этих  отдаленных воспоминаниЯх Я не могу отличить  Яви от сновидений.
Њногое,  быть может, снилось, и Я запомнил  это как  пережитую  Явь. Њногое,
бывшее наЯву, стало как давно виденный и забытый сон. Ќе знаю, была ли наЯву
или  снилась   мне  такаЯ  страшнаЯ  картина:  пожар,  вижу  Языки  пламени,
перемешанного  с  черным  дымом, столбы  брызжущих  в  нависшее  небо  искр,
освещенные пожаром, низко  согнувшиесЯ  над землею деревьЯ. Љакой-то мужик в
посконной,  распоЯской,  рубахе  завЯзывает  высокий, накрытый  рогожею воз.
Њужик сопит, упираетсЯ, изо всех сил тащит затЯгивающую воз веревку. € вижу,
как рветсЯ веревка, как  падает в  огонь  мужик, вижу его страшное, заросшее
бородою освещенное пожаром лицо и от охватившего менЯ ужаса кричу, кричу...
     џ не знаю, сон ли страшное это видение - мужик, затЯгивающий веревку, -
или  действительное  происшествие  при переезде из  Ћсеков  в Љислово, когда
горела хозЯйскаЯ банЯ и завЯзывались высокие, накрытые рогожами возы.
     ‡наю  другое. џ смотрю на сохранившуюсЯ уже пожелтевшую фотографию, где
на березовом  бутафорском  пне  сидит,  подобрав  в  башмачках ноги,  одетый
девочкой  мальчик. ѓлаза его печальны.  —то, какаЯ  черта  отделЯет  менЯ  -
нынешнего - от  мальчика  с  перекрещенными  пальчиками маленьких  рук? џ не
нахожу такой черты. Ќо знаю, что будет жить во мне,  в каждом моем слове, до
последних моих  дней  мальчик  ‚анЯ  с  печальными  глазами, некогда  смешно
говоривший:
     -   Ѓуду   генералом,    потом    офицером,   потом   солдатом,   потом
Џронькой-пастухом!..

        Ћ‘…Љ€

     Ћтец мой, когда Я родилсЯ, служил приказчиком по лесному делу у богатых
московских  купцов Љоншиных, владевших известной ‘ерпуховской  мануфактурой.
†или мы в осековской лесной конторе, под Љалугой. џ почти ничего не запомнил
от тех туманно-далеких длЯ менЯ  времен. ‡наю, что родилсЯ  Я и  жили  мы  в
новом хозЯйском доме, окруженном со всех сторон вековым бором, что над самой
крышей конторы ночью  и днем шумели  высокие сосны; шума этих сосен, длинных
зимних  ночей,  когда долго не  возвращалсЯ отец, боЯлась и  нередко плакала
мать.  Љак сквозь сон помню нашу спальную комнату, освещенную скудным светом
лампадки, с  глубокими по углам тенЯми, с запахом жарко  натопленной русской
лежанки.  Ќа  полу,  освещеннаЯ  мерцающим  светом, в  синей  тени, стоит на
коленЯх  мать.  џ вижу  ее спину,  распущенные по  плечам черные  волосы.  ‘
нестерпимою  силою  охватывает  менЯ  жалость  и  любовь  к  ней,  Я  силюсь
удержатьсЯ, зарываюсь в подушку и тихонько, мучительно плачу. Њать подходит,
останавливаетсЯ  надо мною, тревожно касаетсЯ  моей головы рукой,  Я  целую,
обливаю слезами ее  ласковую руку. Џотом, притворившись  спЯщим, долго лежу,
смотрю  на  тоненький мигающий огонек. џ закрываю  глаза,  и  от  огонька  к
ресницам в темноте бегут и бегут, дрожат золотые стрелы-лучи.
     ‚  те  времена  купеческой  славой  еще  гремела  Љалуга.  Њне  памЯтны
слышанные   в   детстве  рассказы   о   кутежах,   закатываемых   калужскими
лесопромышленниками-купцами  по  окончании  удачного  сплава,  о  смоленских
"серых" мужиках-плотогонах, которых  городские жители презрительно  называли
"польгаЯми" в знак былой близости ‘моленщины  к  Џольше, в  весенние  месЯцы
наполнЯвших   город  шумной,  бесцеремонно  толкавшейсЯ  по  улицам  толпою,
бестолково  забредавших в  лавки  и  магазины.  Џомню  смешной  рассказ, как
какой-то калужский купец-самодур, зарЯдив ружье клюквой, выстрелил в мужика,
усевшегосЯ под купцовым  забором "до ветру", и как, увидевши на  голом  заду
"кровь", завопил благим матом тот смоленский мужик на всю Ќикитинскую улицу:
     - Љараул, братцы, ратуйте! Ќаших, смоленских, убивают!..
     “дивительными  кажутсЯ мне  эти, теперь уже  далекие, времена,  когда с
такой легкостью наживались купеческие миллионы на спинах доверчивых мужиков;
сказочными показываютсЯ и самые смоленские мужики, за  полторы "красных" (то
есть всего за пЯтнадцать целковых, получаемых от хозЯйских приказчиков после
сплава  леса) всю весну по  уши  купавшиесЯ  в ледЯной воде, своими  горбами
умножавшие  купеческие  капиталы.  ‘колько  издевательских  рассказов,  злых
анекдотов ходило тогда среди калужских мещан, высмеивавших корЯвых, до самых
глаз   заросших   дремучими  бородами,  по-медвежьи   ступавших   смоленских
"сиволапых  польгаев";  какие  придумывали  им  едчайшие  клички! Ђ  бывало,
загулЯвший  чиновник  казенной  палаты,  выходЯ  из  трактирной  бильЯрдной,
остановив посреди  улицы мужика-плотогона, уперев руки в бока, начальнически
сверкаЯ золотыми  орлеными  пуговицами,  начинал грозно вычитывать ломавшему
шапку "сиволапому" мужику:
     -  ѓлЯди,  кто  перед  тобою стоит!  —то глазами, как  баран, хлопаешь?
Џомнить  обЯзан:  ты  есть  тварь,  ничтожество!..  ЉланЯйсЯ, сучий  сын,  в
землю!..
     Њного   наслышалсЯ  Я   о   самих  Љоншиных,  хозЯевах  моего  отца,  о
многомиллионном  богатстве,  огромном  размахе  коншинского дела,  - о  деде
миллионера Љоншина,  простом  синельщике-мужике,  некогда  набивавшем  синие
узоры на бабьих холстах, а потом сказочно  разбогатевшем. (ђассказывали, что
в кои-то веки дед Љоншина - смекалистаЯ голова! - приобрел караван верблюдов
и  через пустыню погнал  на ‚осток дешевые цветистые ситцы, на  этих дешевых
ситцах были нажиты коншинские миллионы.) Џомню разговор о любовницах старого
Љоншина, о его незаконнорожденных детЯх, которых рассылали по многочисленным
коншинским имениЯм и конторам.*

     *  Ћдним  из  таких  незаконнорожденных   сыновей  миллионера  Љоншина,
известный в свое времЯ поэт Ќ.Ќ. Ќиколаев, воспитывалсЯ некогда в смоленском
имении Љоншина под  наблюдением старшего брата  моего  отца, до самой смерти
сохранЯвшего добрую памЯть о рано погибшем, спившемсЯ поэте.

     ЌаслышалсЯ  и  о трагической  судьбе семьи богачей  Љоншиных, владевших
фабриками  и  заводами,  о   сыновьЯх  Љоншина,  получавших  образование  за
границей,  о младшем его сыне - Яром  толстовце, отказавшемсЯ от наследства,
ходившем в мужицких лаптЯх; о  судьбе  другого сына, построившего  дворец на
берегу  Ћки,  увлекшегосЯ  модным  в те  времена  спиритизмом,  "по  велению
тусторонних сил" застрелившегосЯ на глазах своей жены, красавицы американки,
котораЯ  после смерти  мужа  принЯла православие и построила  вблизи  Љалуги
новый женский монастырь...
     Ќа глазах  людей вырождалась семьЯ  миллионеров Љоншиных,  отходили  от
дела, один за другим погибали и стрелЯлись его образованные сыновьЯ, но  все
еще  силен  был  сам  старик Љоншин,  крепко  держали  хозЯйские  руки  руль
огромного кораблЯ. ‚ ‘ерпухове действовала мануфактурнаЯ фабрика, процветали
знаменитые   коншинские  конные  заводы;  в  верховьЯх  рек  Ћки  и  “гры  у
прогоревших дворЯн,  покидавших  родовые  гнезда,  коншинские приказчики  за
бесценок  скупали  лесные  имениЯ.   ”абриканта   Љоншина   не  интересовали
запущенные  помещичьи  земли, запустелаЯ  дворЯнскаЯ  старина. ‘купавшиесЯ у
помещиков леса рубили напропалую, превращали в ходкий товар: дрова, бревна и
доски.  Ќа  дешевом труде  голодных смоленских мужиков-плотогонов  вырастали
коншинские фабрики и заводы, разворачивалось и росло многомиллионное дело...
     ‘воих московских  хозЯев отец видывал редко. ђаз или два в зиму ЯвлЯлсЯ
он в Њоскву к  старику  Љоншину,  владельцу  калужских Ћсеков.  Џо рассказам
отца,  был  умерен,  пронзительно  зорок  сам  старший  Љоншин. "Ћтчетов  не
требовал, бумажных  дел и донесений не терпел, - рассказывал, помню, отец. -
Џосмотрит  в  глаза  -   человека  видит  насквозь..."  —ем-то  недоступным,
всесильным,  как   Языческое   грозное  божество,   казалсЯ   нам  отцовский
могущественный хозЯин.
     ‚ калужские Ћсеки, образцовое лесное имение  Љоншина,  наезжали изредка
ученые  люди. Ќе  раз  приезжал и  жил у  отца  известный  по  тем  временам
ученый-лесовод ’урский. †ил ’урский у нас в  конторе, запросто спал на полу,
подчас  не  снимаЯ  болотных сапог,  рубаху не менЯл  неделЯми.  Ћтец  водил
знаменитого ученого по  хозЯйскому нетронутому лесу,  вместе сиживали они на
живописных лесных  полЯнах,  любуЯсь  величественными  соснами,  источавшими
смолистый  аромат,  слушали  бесчисленные  голоса  птиц. ЏокуриваЯ  мужицкую
махорку,  знаменитый  ученый рассказывал  отцу  о  жизни  леса,  о природных
богатствах родной страны.
     - ‚се-то,  бывало,  по  лесу  ходит,  в  клеенчатую книжечку  пишет,  -
рассказывал  о  профессоре ’урском  отец. -  ЋстановитсЯ над лесным  ручьем,
бросит в воду бумажку и  на  часы смотрит. €ли  начнет  деревьЯ считать. ђаз
понадобилось  вымерЯть лесную делЯнку, подсчитать, сколько выйдет  строевого
леса  и дров. ‚от он ходит,  деревьЯ считает, в книжечку  пишет. „ай, думаю,
скажу. "’ак и так, говорю, Њитрофан Љузьмич, считаете вы долго, позвольте, Я
на  глаз  сосчитаю..." Џрикинул Я  глазом  делЯнку, шагами обмерил, еще  раз
прикинул.    "‘только-то,    говорю,   выйдет   строевой    сосны,   столько
дровЯнки-березы". Џотом оказалось  точь-в-точь, а ’урский  менЯ благодарил и
очень удивлЯлсЯ. "ќтакий, говорит, у  тебЯ,  братец, верный глаз!" Ђ  Я  ему
шутЯ отвечаю: "Џоходите, Њитрофан Љузьмич, с мое по лесу, и вы научитесь так
считать!" (Њного раз впоследствии приходилось мне удивлЯтьсЯ опыту отца, его
поразительному уменью на глаз определить количество и высоту деревьев, число
вершков в отрубе: посмотрит, бывало, как на весы положит.)
     Љроме профессора ’урского,  с которым дружил отец, запросто спавшего на
полу в болотных сапогах, наезжала в Ћсеки на охоту и важнаЯ калужскаЯ знать.
Џрикатывал  на  паре  орловских крапчатых  рысаков калужский  полицеймейстер
’роЯновский  с  лихо  закрученными  усами,  наезжал  сам  губернатор,  кнЯзь
ѓолицын. ќтому  важному сановнику  устроил  Я, говорили, маленькую  пакость.
’огда  было мне  от  роду месЯца  три.  Ћтец вынес менЯ показать  калужскому
важному  начальству. —адолюбивый  сановник  взЯл  менЯ на руки,  причмокиваЯ
губами, стал бережно тотошкать, и - видимо,  по свойственному мне природному
неуважению ко  всЯческому  важному начальству  - от верху до низу Я испортил
новенький губернаторский костюм.
     Џомню разговоры о том,  как однажды приезжал  охотитьсЯ под Љалугою сам
великий кнЯзь  Ќиколай Ќиколаевич, прославившийсЯ  громкими  кутежами. „олго
рассказывали о том, как великокнЯжеские егери  ловили  по  деревнЯм красивых
девок и  молодух, как жарили кнЯжеские повара куриные  котлетки  длЯ любимых
кобелей,  о  том,  как калужские  губернские дамы, встречаЯ великого  кнЯзЯ,
проехавшего верхом незаметно,  по  ошибке  поднесли  букет  великокнЯжескому
пьЯному повару, ехавшему в великокнЯжеском экипаже...
     ‘лабые воспоминаниЯ  о  тех,  давно  минувших  временах  раннего  моего
детства поддерживают немногие оставшиесЯ  после отца письма и старые бумаги.
ѓоворитсЯ  в них о вершках и бревнах, о хозЯйских  рублЯх и копейках, о том,
как  под  тЯжестью коншинских миллионов  трещали  привычные  шеи  смоленских
голодных мужиков.

        ЊЂ’њ

     ‚  самых   отдаленных,  теперь  уже  почти  стершихсЯ   в  моей  памЯти
впечатлениЯх детства смутно  представлЯю мать. џ  чувствовал  теплоту груди,
прикосновениЯ  нежных  рук,  слышал  ее  ласковый  голос. ‘ ощущением света,
звуков и тепла  сливались мои первые воспоминаниЯ.  …ще неотделим  Я был  от
матери,  от  бережных  ее  рук в  начальные  дни  моего  существованиЯ. Њать
наполнЯла тогда весь окружавший менЯ мир с его светом, теплом, разнообразием
звуков.
     Џо  словам  самой  матери, Я  родилсЯ в  солнечный  день.  …сли  верить
приметам, жизнь моЯ должна  быть счастливой.  ‚ день моего поЯвлениЯ на свет
было безоблачное небо,  весеннее пение  птиц шумно врывалось в открытые окна
просторного хозЯйского дома.
     —еловеческую  жизнь можно сравнивать  с ручейком, берущим начало свое в
недрах  земли. ђучейки  эти,  сливаЯсь,  образуют величественные реки  общей
человеческой жизни, замутненные потоками сточной  воды. €з  светлого родника
материнской и отцовской любви вытекал искрЯщийсЯ ручеек моей жизни.
     Њного долгих  и не всегда  безоблачных  дней протекло  с тех пор, когда
услышал Я первые  звуки родной земли, увидел сверкающий  солнечный свет. € Я
обращаю взор к далеким  истокам моей жизни,  к  светлым родникам  окружавшей
менЯ любви.
     ѓде родилась, как воспитывалась и росла, из каких глубин жизни народной
пришла  моЯ  мать,  наделившаЯ  менЯ  страстной  любовью  к  светлому  миру,
женственной природой своей души?
     Ќелегко было детство матери в суровом дедовском доме. ‘трог и суров был
ее отец - мой дед, круты, а подчас и жестоки  нравы.  ‘ малых  лет втЯнулась
она в простую работу, училась прЯсть и ткать (вытканные,  вышитые ее  руками
тонкие  скатерти  и  полотенца и  теперь у менЯ хранЯтсЯ; не многие  женщины
умели так тонко ткать и вышивать!).
     ‘ детства привыкла мать рано  вставать и поздно ложитьсЯ.  "Ѓывало, еще
до света накинешь  шубейку  на  одно плечо, да так и  носишьсЯ весь день  по
хозЯйству, - рассказывала о своей молодости мать. - ’о в поле, то в хлев, то
в амбар. Њечтать, сидеть сложа руки было некогда..."
     ‘реди лугов и полей,  в привольных  просторах калужской земли проходило
детство и девичество матери.  „о  конца своих дней удивлЯла она собеседников
богатством  народных слов, знанием  пословиц  и  поговорок,  неутомимостью и
проворством в труде.
     Џо   рассказам   матери,  почти   до  совершеннолетиЯ   сохранЯла   она
привЯзанность к любимым детским забавам. Ќа русской печи, в заветном уголке,
хранились любимые ее  игрушки. ‘ этими детскими игрушками произошло  смешное
приключение. Ћднажды приехал сватать  ее городской жених  из Љалуги. „еду не
хотелось выдавать любимую младшую  дочь, да и  молода  была еще невеста,  не
понравилсЯ деду  расфранченный, надушенный, завитой жених. Ћ приезде  сватов
шепнули матери ее подружки.  Ћчень захотелось посмотреть на  жениха. Ќевеста
взобралась на  печь,  стала  тихонько  подглЯдывать, нечаЯнно столкнула свои
старательно  спрЯтанные игрушки. Љ ногам нарЯдного жениха  с печи посыпались
трЯпичные куклы в ситцевых сарафанчиках и платочках.
     “хмыльнулсЯ, погладив бороду дед.
     - ‚от  она невеста, - подмигиваЯ, сказал дед удивленному жениху. -  ‘ам
теперь видишь: в куклы  играет! Ђ  ты ее  сватать собралсЯ. ‚идно,  придетсЯ
тебе, дружок, повременить...
     “же подрастаЯ, от окружающих менЯ близких людей Я узнал, как поженились
мои мать и отец, как сошлись, неразрывно сомкнулись в один путь их жизненные
пути.
     Ћ своем сватовстве, добродушно посмеиваЯсь,  рассказывал, помню,  отец.
‘лужил он  в  те времена у богача Љоншина под  Љалугой. ЏриЯтели нахваливали
невесту,  хвалили  зажиточный  дедов дом.  "‘троговат, богомолен  старик,  -
говорили  отцу сваты, - копеечку бережет крепко. Ђ дочь у него все хозЯйство
ведет: не белоручка, не привередница, мужу на шею не сЯдет..."
     ‚   те   времена  сватовство  было  дело  обычное.  Ѓез   родительского
благословениЯ дочери не выходили замуж,  не  женились даже взрослые сыновьЯ.
‘облюдаЯ обычай,  отец отправилсЯ со  сватами смотреть  невесту. ‘трогий дед
любезно  принЯл гостей. Ћтец ему  полюбилсЯ,  понравилась  степенность отца,
надежной  казалась  отцовскаЯ служба. Ќе  пришлось по душе  только  то,  что
слишком  небрежно,  неумело  перекрестилсЯ  на  иконы  отец   (несмотрЯ   на
предупреждениЯ сватов, отец не мог притворЯтьсЯ перед будущим тестем слишком
почтительным и богомольным.)  "ЉреститсЯ, словно  мух отгонЯет!" -  подумал,
хмурЯ брови, дед.
     Ќичего не подозревавшаЯ невеста хлопотала на дворе по хозЯйству. “садив
гостей,  дед  приказал прислать со двора дочь.  Ћна  Явилась  в чем была - в
нагольном полушубке,  в головном  вЯзаном платке. € платок и полушубок очень
шли к ее разрумЯнившемусЯ на морозе лицу.
     -  Ќу-ка,  Њашенька, - любуЯсь  дочерью, ласково  сказал дед. - ‘бегай,
голубушка, в  амбар,  зачерпни  совочек овса. ‚ишь,  купцы  к нам из  Љалуги
пожаловали, овес покупают...
     Ќе взглЯнув на приезжих (на двор к деду нередко заглЯдывали и настоЯщие
купцы), мать  принесла овес,  остановилась  перед гостЯми  - в руках совок с
золотым зерном.
     - Џодхожу к гостЯм, - вспоминаЯ прошлое, с улыбкой  рассказывала она об
этой первой  встрече с моим отцом. - ‚ижу, гости дорогие не на овес смотрЯт,
а больше разглЯдывают менЯ. „огадалась, каковские купцы пожаловали, какой им
нужен товар. Џовернулась - да на двор...
     Ћтец сваталсЯ уже не  молодым, к матери заглЯдывали  и  другие  женихи,
помоложе.  ‘ваталсЯ  начальник  станции,  наведывалсЯ  купеческий  сынок  из
Љалуги. ‘уровый дед на сей  раз не стеснЯл дочь. "Ќе мне с твоим мужем жить,
- говорил он дочери-невесте. - †ениха выбирай сама, который по сердцу..."
     Џо обычаю,  мать поехала  в  ближний монастырь,  в  Ћптину  Џустынь,  к
знаменитому  по  тем временам  старцу  Ђмвросию.  Ћпытный  в житейских делах
старец обстоЯтельно расспросил мать о ее трех женихах. Џростой дал совет:
     -  ‚ыбирай, Њашенька, жениха, чтоб был не вертопрах.  ЃлагословлЯю тебЯ
выходить за ‘ергеЯ, за  того лесовика. Ќе  горюй,  что годами постарше тебЯ,
слюбитесь, обживетесь, будете счастливо жить...
     Ћптинский старец не  ошибсЯ, предсказываЯ матери счастливую  судьбу. „о
самой смерти ладно жили мать и отец, тень  раздоров и пустых неполадок редко
накрывала их семейный счастливый очаг.
     ђовно  через год после свадьбы родилсЯ в Ћсеках Я. Њучительно досталось
матери мое поЯвление на свет. ђоды были трудные, затЯжные, мать тЯжко болела
после  родов.  Ћт  тех  дней  сохранилась у менЯ  ее фотографиЯ: Я смотрю на
родное лицо,  еще  овеЯнное  дыханием болезни, на  материнские  нежные руки,
некогда державшие менЯ у груди.
     Њучительные  роды и  перенесенные  страданиЯ еще болезненнее, страстнее
сделали  ее любовь  ко  мне.  ‚сю силу сердца  вложила мать  в единственного
своего ребенка,  и подчас  - уже подрастаЯ -  Я испытывал  гнет  ее ревнивой
любви. ЃолезненнаЯ любовь матери наложила печать  на мое раннее  детство. “ж
слишком требовательна,  ревнива была  эта самозабвеннаЯ,  подчас мучительнаЯ
любовь.

        Џ…ђ……‡„

     ‚  коншинских  Ћсеках  под  Љалугой  мы  прожили  три  года.  Џотом  из
‘моленской  губернии  приехал  старший  брат моего  отца, тоже  служивший  у
Љоншиных, и уговорил отца перебратьсЯ на родину. Ћтцу не хотелось уезжать из
Ћсеков,  но  доводы брата о необходимости  иметь  собственный  угол казались
убедительными; кроме того, пошли неприЯтности в службе (отцу не по душе были
хозЯйские  требованиЯ  пожестче обращатьсЯ с мужиками). Ћтец  беспрекословно
отдал старшему брату скопленные на службе деньги, и наш переезд был решен.
     Ѓольше всех от предстоЯщего  переезда страдала  мать. Ќе нравилось ей и
название  смоленской усадьбы, и "сиволапые" смоленские  мужики,  которых она
боЯлась,  и отдаленность  от  родных  мест, где пролетела  девичьЯ  короткаЯ
юность.  Џомню  очень смутно, как на осековском просторном дворе увЯзывались
высокие, укрытые  новыми  рогожами возы,  как  шумели,  переругивались возле
увЯзанных возов подгулЯвшие возчики,  гнулись и  шумели  под  ветром высокие
сосны.  „алекое  Љислово  (так  называлась  купленнаЯ  братом  отца усадьба)
почему-то  представлЯлось  матери  пустырем,  новый  дом  казалсЯ  пустым  и
огромным, с высокими раскрытыми окнами и  серым, глЯдевшим в  них  дождливым
небом. Ќе нравилось матери и название смоленской деревни. ‘ама долгаЯ дорога
вспоминаетсЯ смутно.  Џомню пыльный  большак  с плакучими  древними березами
(эти   русские  большаки,  неизменной  чертою  входившие  в  родной  пейзаж,
неизгладимое  впечатление оставили в памЯти  детства).  …хали мы на лошадЯх,
по-старинному: с остановками в деревнЯх,  с ночевками в дорожных  трактирах,
где  длЯ  нас   грели  самовары,  а  на  застеленном  скатертью  столе  мать
раскладывала  дорожную провизию;  паром,  на который отец  осторожно  вводит
испуганно  фыркающих  лошадей;  дочерна  загорелых  бородатых  перевозчиков,
привычными движениЯми  перехватывавших  перетЯнутый с берега на берег мокрый
канат.  ‚  дороге произошло со мною печальное приключение. ѓде-то  у  берега
реки Я  закапризничал,  упорно стал проситьсЯ на  козлы к  отцу,  правившему
лошадьми. ЊенЯ уговаривали  долго, потом, видЯ мое упорство,  отец остановил
лошадей и, чтобы менЯ постращать, сорвал высокую травинку, погрозил  высечь.
Њне ничуть не было больно, но непереносимой  показалась  перваЯ в моей жизни
обида (и впоследствии болезненно чуток Я был к несправедливости и обидам). џ
вырвалсЯ  из рук  отца, побежал к берегу  реки. џ бежал, раздвигаЯ  высокую,
закрывавшую  менЯ  с головой  траву,  душистые полевые  цветы,  захлебывалсЯ
слезами.  Ћтец догнал  менЯ; смеЯсь, ласково целуЯ, уступив моему упрЯмству,
посадил рЯдом на козлы,  и мы поехали дальше. Ќадолго осталась во мне горечь
первой  и, казалось мне, невыносимой обиды,  которую нанес мне отец, никогда
не наказывавший менЯ и ни в чем никогда не упрекавший.
     Џомню застигнувшую нас в дороге грозу. џ сидел  с матерью в деревенском
овине под соломенной крышей. ‚ открытых, мутных от проливного дождЯ  воротах
голубыми  зигзагами  полыхала  молниЯ.  ’оропливо  крестилась  мать,  крепко
прижимаЯ  менЯ к груди.  џ  прислушивалсЯ  к шуму  дождЯ, к  тЯжким раскатам
грома, к грозному, раздиравшему слух, треску ударов, к беспокойному шуршанию
мышей в овсЯной соломе, на которой мы сидели. Љогда мы  поднЯлись, в воротах
еще висела алмазнаЯ  сетка  дождЯ;  а сквозь прозрачные  падающие  капли уже
сиЯло,  переливалось  лучами   летнее   радостное  солнце.   Ћтец   запрЯгал
запутавшихсЯ  в постромках, лоснившихсЯ от дождЯ, напуганных грозой лошадей,
нетерпеливо  и  беспокойно  переступавших  ногами.  …ще  веселее  показалась
обсаженнаЯ  березами, омытаЯ  дождем дорога;  мутные  потоки  стремились  по
склонам; многоцветнаЯ  радуга  висела  над лугом,  Яркое солнце  блестело на
спинах  игравших селезенками, бодро бежавших лошадей. џ  сидел рЯдом с отцом
на  козлах,  глЯдел на блестевшую лужами, извивавшуюсЯ  впереди  дорогу,  на
уходившую темную, освещенную солнцем и все еще грозную тучу, на столб белого
дыма, подымавшегосЯ вдалеке над  зажженным  грозою  сараем,  слушал  веселые
голоса птиц в открывавшемсЯ мне умытом, чудесном солнечном мире.
     ‚ смоленском  Љислове, небольшой и уютной  усадьбе, еще не был достроен
наш дом, и мы временно поселились  в сельской  школе. Џомню приютившего  нас
учителЯ-старичка, его  подстриженную клинышком бородку,  рассыпанные по полу
складные картонные буквы,  исписанную мелом черную школьную доску. “читель с
седой бородой, рассыпанные буквы, чернаЯ школьнаЯ доска,  особенный школьный
запах -  было мое первое  впечатление от  Љислова. „ом,  где нам  предстоЯло
жить, еще не был выделан, в нем вместо пола лежали  кучи  сосновых стружек и
щеп,  по  бревенчатым стенам  лазили  плотники в  посконных  серых  рубахах.
Ќевысокий курчавый, со стружками в черных густых волосах,  похожий на цыгана
артельщик Џетр, свесивши ноги, сидел на бревне и, встрЯхиваЯ волосами, ходко
рубил угол. Ѓелые щепки  взлетали фонтаном, падали на  землю. ‡авидевши нас,
Џетр втыкал топор, приветливо здоровалсЯ и, сидЯ в расстегнутой на волосатой
груди,  пропотевшей  в  подмышках  рубахе,  доставал  из  кармана сшитый  из
ситцевых лоскутков кисет. џ смотрел на него, на его лицо с черной, цыганской
бородою, на его мозолистые руки, ловко высекавшие из кремнЯ огонь, и опЯть -
он,  его  руки, смолистые стены недостроенного дома, простор  окружавших нас
полей  и  синее  летнее  небо с  пушистыми  облаками  сливались  в  ощущение
близкого, просторного, менЯ наполнЯвшего мира.
     Ѓыло приЯтно  смотреть на добродушно шутивших со мною  плотников, на их
спорую  работу, наблюдать,  как  под  их  умелыми,  сильными  руками  растут
розовато-белые стены  дома,  поднимаетсЯ  сквознаЯ  решетка  новых  стропил.
‚есело было катать по дороге отрезанные от бревен солистые пахучие круглЯки.
Ђ еще веселее, приЯтнее было ходить  на заросшую  ивнЯком и олешником речку,
где  в тихих  затонах на  зеркальной воде плавали  желтые  и белые кувшинки,
сквозь слой прозрачной волны  сквозило освещенное солнцем, заросшее зелеными
водорослЯми речное дно. € особенно запомнилось  от  тех  далеких,  уже почти
непостижимых времен, как  тосковавшаЯ по  своей родине  мать водила  менЯ на
берег  под ‘емь „убков. (ќти  семь кудрЯвых,  зеленых,  тесно  обнЯвшихсЯ на
берегу  братьев-дубков  накрепко вошли в  отдаленнейшие  воспоминаниЯ  моего
детства.) Њы сидели на берегу, над рекою, на высоких рЯдах скошенной мокрой,
пахучей травы, смотрели на реку, на  противоположный берег  с волнами сизой,
дымившейсЯ  ржи,  на  высокие,  плывшие по небу облака.  Њать гребнем чесала
распущенные  волосы  и  вдруг, засмотревшись,  уронила руку. Ћчнувшись,  она
положила мою голову себе  в колени,  и в  моих  волосах быстро  пробежали ее
пальцы.  Њне  на лицо  падали ее слезы, Я  чувствовал  движение  ее пальцев,
умирал от жалости и  любви  к ней. Џотом, поднЯвшись и улыбаЯсь, она достала
из узелка Яблоко и, разломив его, дала мне  половинку. Ќе знаю почему  - тот
летний  день,  мать,  ее  поразившие  менЯ  до  глубины  душу  слезы, дубки,
разломанное Яблоко остались мне памЯтны навсегда.

        ‘Ђ„

     Ќачало кисловской нашей  жизни совсем выветрилось из моей памЯти. Џомню
позднейшее,   когда  тверже  и  быстрее  стали  ноги,  окрепли  руки,  иным,
многообразным стал показыватьсЯ окружавший менЯ зеленый и солнечный мир.
     Ћтрывочное осталось в моей памЯти от тех времен.
     ‚от  люди  сажают  сад.  ‚ыкопаны  круглые  Ямы,  чернеет привезеннаЯ с
огородов навознаЯ  землЯ. ‚  саду  работают мужики с лопатами,  в  посконных
рубахах  распоЯской. Ћни  ходко  всаживают в  землю лопаты  с железными,  до
Яркого  блеска  натертыми  наконечниками,  выкидывают  куски сырой, красной,
маслЯнисто лоснЯщейсЯ глины.  Џосреди  сада горит сухаЯ поваленнаЯ  елка. Ћт
елки по земле тЯнетсЯ белесый дым. Њне очень хочетсЯ пробежать сквозь полосу
молочно-белого  стелющегосЯ  по  траве  дыма.  џ  крепко  зажмуриваю  глаза,
перестаю  дышать и  пробегаю раз,  другой. ’еплый едкий  дым окутывает менЯ,
лезет в ноздри, в глаза,  горЯчаЯ искра стрелЯет в самое ухо, и, схватившись
за ухо, Я креплюсь и бегу через сад.
     Ќа  краю  сада,  под молодыми, редкими, Ярко  белеющими березками горит
невидимый в дневном свете  огонек. “ огнЯ, побросав лопаты, отдыхают и курЯт
мужики. Љрестный €ван Ќикитич, в картузе, в синей  ситцевой рубахе, сидит на
корточках над  огнем,  печет картошку. ‚  его  руках  обожженнаЯ,  изогнутаЯ
кочережкою  палка. Њорщась от  наносимого ветерком дыма,  пошевеливает он  в
золе дымЯщейсЯ кочережкой, выкатывает из огнЯ черные, обуглившиесЯ картошки.
     -  Џопробуй,  ‘ивый, нашего гостинцу, - говорит он улыбаЯсь,  с руки на
руку перекатываЯ и протЯгиваЯ мне горЯчую картошку.
     ЋбжигаЯсь, дуЯ  на  пальцы,  Я  разламываю  и  ем.  Ђх,  какой чудесной
показываетсЯ эта, без соли и хлеба, горЯчаЯ, дымЯщаЯсЯ, пахучаЯ картошка!
     ‚ обед,  воткнувши  в землю  лопаты,  мужики  идут ловить рыбу. Ћни  не
торопЯсь снимают развешанный  на изгороди  залубеневший, спутанный засохшими
водорослЯми невод. ‘катавши, они несут  его на плечах, мерно покачиваЯсь, на
берег,  где на зеркально гладкой  воде, на  недвижных  лакированных  листьЯх
кувшинок Ярко горит и переливаетсЯ солнце.
     ЌавЯзавши веревки и приготовив невод, мужики лезут в воду. Џередом идет
деревенский  заЯдлый  рыболов, длинный и кривой  Ђртюшонок. Џерекрестившись,
ступает он  в  воду  в  рубахе и  портках  и,  поднЯвши  над  головой  руки,
надуваЯсь, бредет глубже и глубже. ђубаха  за спиною его надуваетсЯ пузырем,
сцепившиесЯ  стрекозы садЯтсЯ  на его  выгоревший, торчком стоЯщий над водою
картуз.  ‚от он нырЯет  на глубоком и, взЯвши  в зубы веревку, с  надувшейсЯ
горбом  рубахой, неловко  плывет.  ‡а  ним  плывут, колотЯ по  воде  ногами,
зубастый ‚аська и рыжий веснушчатый Ћкунек.
     Ќевод точно сам собою сползает за ними в воду, прижимаЯ  траву и волоча
мокрый  песок. Њокрые поплавки нырЯют  и вновь показываютсЯ над водою. ’ащат
молчком, изредка переругиваЯсь. „авно известны каждаЯ зацепина на дне пруда,
всЯкий подводный камень. Ђ все же  за что-то неведомое зацеплЯетсЯ  невод, и
длинный, худой Ђртюшонок, бросив веревку, боком, отдуваЯсь, плывет  к месту,
где  над водою кипЯт пузыри.  ‘трашно трЯсЯ бородою, отфыркиваЯсь, выкатываЯ
глаза, нырЯет он под воду.
     - Џошел! Џошел! - кричат с берега мужики.
     Ќевод трогаетсЯ, и, завЯзаЯ в илистом дне, с кисетами в картузах (чтобы
не  подмочить табак), мужики  волокут его  к берегу.  ЊелкаЯ рыбешка  дождем
перепрыгивает через поплавки. ‚ мутной воде видно, как ткнулась в надувшуюсЯ
под водою сеть и скрылась большаЯ золотистаЯ рыба.
     Њужики  тащат,  шлепаЯ по воде,  пЯтЯсь, выволакивают на  берег мокрые,
обвешанные водорослЯми "клЯчи".  ‘  обвислых  порток  ручьЯми  льетсЯ  вода.
Ђртюшонок,  весь  облепленный тиной, стоЯ на четвереньках,  руками "сшивает"
под  водою  нижнюю  тетиву.  ’олстаЯ  спина  и  золотой бок  огромного  леща
показываютсЯ в грЯзной воде.
     - …сть, есть рыбка! - веселые кричат голоса.
     ‚месте  с  Ђртюшонком,  пЯтЯщимсЯ  по-рачьи, выходит  из воды  тЯжелаЯ,
наполненнаЯ  рыбой  мотнЯ.  ‚  ней  бьетсЯ,  переливаетсЯ что-то  скользкое,
серебрЯное  и живое.  Њужики,  побросав  крыльЯ,  шаркаЯ облипшими  на  теле
портками, подбегают, хватаютсЯ за шнуры.
     -  …сть, есть  рыба!  -  кричат они,  выворачиваЯ  на берег наполненную
лещами мотню.
     - ‹ещи, братцы!..
     - Џудов пЯтнадцать!..
     -  —ерти,  дьЯволы, невод порвете! - надрываЯ  голос,  кричит в азарте,
хватаЯсь  за голову,  ронЯЯ трубку в осоку,  командующий рыбною ловлей  €ван
Ќикитич.
     Њужики и прибежавшие из  деревни белоголовые ребЯта  окружают на берегу
невод.  ’Яжелых,  с черными  спинами,  открывающих  жабры  золотистых  лещей
начинают выбрасывать на берег в траву. Ћни шлепаютсЯ тЯжело, бьютсЯ в мокрой
траве и, поблескиваЯ широкими  боками, высоко подскакивают из густой зеленой
травы.
     …ще  долго  вытрЯсают мужики  невод, отбрасываЯ в реку негодную мелочь.
Џотом, сложив невод,  вынув из картузов кисеты,  приступают к  дележке. ђыбу
раскладывают в кучки. Њокрый, как водЯнаЯ крыса, Ђртюшонок,  дрожа от холода
и улыбаЯсь, посиневшими пальцами свертывает, слюнит, закуривает цигарку.
     - ќто  ты, черт косой, наколдовал!  -  говорит ему €ван Ќикитич, больше
всех радуЯсь удаче.

        ‹…’Ћ

     ђазбуженный  громкими веселыми голосами, Я открываю глаза.  ‚ижу спинку
кровати,  окно,  в  которое бьет утреннее горЯчее солнце.  ‘он еще одолевает
менЯ, Я весь в сонном, зыбком и призрачном мире, который мне жалко покинуть.
џ закрываю глаза, зарываюсь в подушки, стараюсь заснуть.  Ќо громче слышатсЯ
голоса,  все  дальше уплывает, неуловимее становитсЯ  покинутый  мною ночной
призрачный мир.
     џ опЯть  открываю глаза  и  вижу отца.  Ћн стоит надо мною,  огромный и
бодрый,  ласково  щекочет  менЯ большой загорелой рукой. џ беру и  целую его
пахнущую душистым сеном руку.
     - ‚ставай, вставай, ‘ивый!
     € просыпаюсь  совсем. —увство радости жизни, Яркого летнего утра  полно
охватывает  менЯ. џ одеваюсь  торопливо и, стуча бурыми  от  загара  ногами,
выбегаю на волю.
     ‘олнце высоко. Џод зеленой развесистой березой лежит седаЯ роса. ‚ тени
по-утреннему  прохладно, свежо,  а  на  крыльце  уж по-полуденному  начинает
припекать. ирокаЯ,  искусно наведеннаЯ за ночь  паутина, всЯ серебрЯнаЯ  от
капелек  росы, отчетливо, каждой своей  ниточкой выделЯетсЯ  на фоне  густой
темной листвы. ‚ небе ни облачка; ни единый не двинетсЯ лист.
     —ерез  час  Я в  загороди, на  берегу реки. Ќа  лугу, в лозовых кустах,
движутсЯ  девки и  бабы  в цветных  сарафанах,  в  белых и красных  головных
платках. ЏоматываЯ  подолами, они ходЯт  с граблЯми, разбивают и сушат сено,
сгребают в копны и накладывают  возы. Ќа том  берегу, за  извилистой речкой,
заросшей  черным  олешником, светло-зеленым  морем  ходит,  колышетсЯ  рожь.
‘олнце  стоит  высоко, печет.  ‚  объеденном  лознЯке, в сухом  медовом сене
неутомимо,  неустанно  звенЯт  кузнечики.  ‡вон их  удивительно  сливаетсЯ с
глубокой синевой и неподвижностью сухого июльского днЯ.
     Ќа деревЯнной телеге, подоткнув сарафан, в голубом, спустившемсЯ на шею
платке  топчет  сено девка Ђкулька.  ироко раскрываЯ  руки,  она  принимает
охапки, которые ей подает снизу Ћброська-дед.  Ћброська, с березовыми вилами
в  руках, неспешно втыкает рожки вил в сухое пахучее сено и, крЯхтЯ,  осыпаЯ
себЯ дождем сухих травинок, подает.  ‚  его путаных волосах,  в серой жидкой
бородке висЯт набившиесЯ сухие листочки. Ќаложив воз, понюхав из  берестЯной
обтершейсЯ  табакерки,  он неторопливо  протЯгивает  стоЯщей  на  возу девке
круглый скользкий  "гнет",  *  закидывает  и  смурыжит в  ладонЯх  пеньковую
веревку.

     * „линное бревно, с помощью которого  увЯзывают,  "пригнетают" веревкой
возы.

     ЊенЯ подсаживают  высоко на воз. ‚оз скрипит, качаетсЯ, Я  сижу, крепко
держась за деревЯнный гнет и толстую веревку, смотрЯ  с  высоты на Ћброську,
идущего  с  вилами  на   плече,  на  напрЯгающуюсЯ  в  оглоблЯх  лошадь,  на
кузнечиков,  с треском рассыпающихсЯ из-под копыт лошади и падающих  в траву
дождем, на собаку —убрика, устало бредущую с высунутым розовым Языком.
     —удесно и в сенном сарае, в деревЯнной пуньке, набитой почти до  самого
верха, под крышей, теплой от солнца. •орошо топтать мЯгкое, забирающеесЯ под
рубашку  сено,   прыгать  вниз  головою  со   скользких   балок,  ползать  и
кувыркатьсЯ. ‚ сарае  живут голуби.  •лопаЯ  крыльЯми,  обдаваЯ  ветром, они
проносЯтсЯ  над самою головой.  ‹асточки-касатки влетают в широкие, открытые
настежь, заваленные сеном ворота.
     ‘крипЯ  и  покачиваЯсь,  блестЯ  шинами,  воз  подкатывает  к  воротам.
Ћброська подворачивает лошадь и, взЯвшись за конец оси,  с трудом валит воз.
ЋпЯть мы лезем на сено, опЯть, поплевав на руки, неторопливо беретсЯ за вилы
дед Ћброська...
     ‚  обед, в  самую  жару,  все  на  час  затихает.  ‘пит  дед  Ћброська,
прикрывшись  от  мух  пропотелым  выгоревшим  картузом,  спит  под  телегой,
задравши  на  голову сарафан  и протЯнувши босые ноги,  девка Ђкулька, спит,
забравшись  под лопухи и щелкаЯ мух, старый пес —убрик. Ќе спит конь ”урсик,
спокойно  пощипывающий траву и хвостом отгонЯющий слепней, да свистЯт, режут
синее небо, купаютсЯ высоко в воздухе, стрелами падают над землею стрижи.
     Џо накатанной,  с  горЯчей мЯгкой пылью  дороге  Я бегу  к мельнице  на
плотину.  Џод  старыми  ветлами,  в   нагретой,  просвеченной  солнцем  воде
дремлют-стоЯт толстоспинные головли. Ћни  стоЯт недвижимо, чуть  пошевеливаЯ
плавниками. ЃыстраЯ  уклеЯ, пускаЯ по  воде  круги и ловЯ падающих  на  воду
мошек, стадами гулЯет в прозрачной воде.
     Ќа  мельнице, под  мостом, шумит вода, вертитсЯ большой  мокрое колесо,
стоЯт  возы  с поднЯтыми  свЯзанными  оглоблЯми. Ќа минуту  Я  заглЯдываю  в
широкие,  серые от мучной пыли ворота. ’ам, в полутьме, что-то ладно шумит и
стучит,  видна белаЯ  борода  мельника,  весь  белый  от пыли  мужик  совком
насыпает в мешок горЯчую, изжелта-белую, струйкой бегущую из лотка муку.
     ‡аглЯнув на мельницу, бегу вниз  на  речку,  где бежит-льетсЯ по камнЯм
вода и Яркое отражаетсЯ на  воде  солнце.  џ  засучиваю выше колен штанишки,
ступаю в прозрачную  воду. ђечка заросла  кустами, изъеденным жучками черным
ольховником,  зеленой  лозою.  Ќад лозою,  над  высокими  цветами  береговой
медуницы  летают и, хрустально  трепеща крыльЯми, останавливаютсЯ  в воздухе
темно-синие, прозрачные,  с изумрудными глазами стрекозы. ‚ода журчит вокруг
моих  ног.  Ћсторожно  ступаЯ по  скользким  подводным  голышам, Я  бреду по
речному, с  перебегающими солнечными зайчиками  дну. Ћсторожно поднимаю  под
водою и  отвожу  большой скользкий  камень. ’ам, в чуть  замутившейсЯ  воде,
прикрытый зелеными водорослЯми, задом пЯтитсЯ рак. џ лодочкой подвожу к раку
руки.  ‘ непостижимой быстротою исчезает под берегом рак,