а  там, где Я его
видел, остаетсЯ облачко мути. џ  долго брожу по  реке,  отворачиваю заросшие
зелеными  бородами  камни,  любуюсь  на   золотое  усыпанное   разноцветными
ракушками  дно, на прозрачно-желтых перебегающих по дну пескарей, слушаю шум
воды, дальние голоса на деревне...
     ‚озвращаюсь  полем,  через огороды.  Џерелезаю  изгородь,  иду  крепкой
стежкой, протоптанной в пахучей, закрывающей менЯ с головою зеленой конопле.
Ђ как чудесно засесть в густую пахучую коноплю,  в высокую золотистую  рожь,
неподвижно  сидеть, видеть  синее небо,  медленно кланЯющиесЯ над непокрытой
головою колосьЯ, смотреть, как по высокой коленчатой  соломинке  неторопливо
поднимаетсЯ усеЯннаЯ мелкими точками божьЯ  коровка, как  высоко в небе, под
белыми облаками, распластав крыльЯ, парит Ястреб-канюк.

        Џ‹Ћ’€Љ

     ‚ самом  отдаленном периоде детства, длЯ менЯ  уже  почти незапамЯтном,
ближе  мне была мать. Њать Я чувствовал  как  весь  окружавший  менЯ  мир, в
котором Я еще не умел различать отдельных предметов, -  как  теплоту  и свет
Яркого  солнца, на которое  менЯ выносили, как  полюбившеесЯ мне  купанье  в
корытце, как сладкую теплоту материнского молока. Њне тепло и приЯтно было у
нее на  руках, была приЯтна близость ее рук и груди, ее  голос; Я узнавал ее
по знакомому запаху и по чему-то особому,  еще  кровно соединЯвшему  нас, и,
чувствуЯ ее  запах, слыша знакомый звук голоса, смеЯлсЯ, всем тельцем лез из
пеленок. Ћтец казалсЯ чем-то  огромным, колючим, пахнувшим менее приЯтно.  €
мать тогда наполнЯла менЯ, вливалась в широкий, ослепительный и непостижимый
мир,  окружавший  менЯ в  первые  дни моего  детства.  ‘ливалсЯ  и Я с  этим
видимым, слышимым, осЯзаемым мною миром.
     —ем больше Я  подрастал - дальше уходил из этого теплого, растворЯвшего
менЯ  мира, отчетливее видел и осЯзал предметы,  чувствовал  земные  запахи,
слышал  живые голоса.  € чем  дальше  отходил  от  матери - ближе, понЯтнее,
роднее становилсЯ отец.
     Џосле переезда в Љислово Я почти не расставалсЯ с отцом. Ќочью мы спали
в  одной постели, днем уходили  в залитые солнечным светом  полЯ, любовались
зелеными рощами, в которых встречали нас веселые голоса птиц. ѓлазами отца Я
видел раскрывавшийсЯ передо мною величественный  мир родной русской природы.
—удесными казались тропинки,  широкий простор полей,  высокаЯ синева  неба с
застывшими белыми облаками. Њы ходили на реку, где  Я  слушал журчание воды,
протекавшей в заросших осокою берегах, треск кузнечиков и  шелест листвы  на
деревьЯх.
     Ќавсегда в  моей памЯти  остались  эти  первые наши прогулки.  Ћсобенно
помню любимый ђовок, где в тени под дубами росли ландыши  (эти лесные цветы,
их  тончайший  аромат и теперь неизменно возвращает менЯ к первым  радостным
восприЯтиЯм  детства), а  в июньские жаркие  дни Я  собирал  в  густой траве
душистую   землЯнику.  ‘частливый,  взволнованный  новыми  впечатлениЯми   Я
возвращалсЯ из этих прогулок.
     Ћсобенно запомнил Я  зимние деревенские вечера, нашу семейную комнату в
доме, скудно освещенную огоньком синей  лампадки. Ќередко Я засыпал на груди
отца.  ‚от  Я  лежу  подле  него, всем детским тельцем чувствуЯ теплоту  его
большого, сильного тела. “ступаЯ  моим настойчивым  просьбам, сам  увлекаЯсь
своей выдумкой, он рассказывает мне сказку.
     џ не упомню  всего, о чем рассказывал мне в долгие  вечера отец. Џомню,
что  называлась  наша  любимаЯ  сказка  "Џлотик", что  сказывалось в  ней  о
приключениЯх  двух  смелых  мальчиков  ‘ережи  и  Џети.  ‘вЯзанные  братской
любовью,  ‘ережа и ЏетЯ  построили из бревен плотик  и отправились на  нем в
далекие,  сказочные   страны.   “ж  не  припомню  теперь  всех  удивительных
похождений  ‘ережи  и Џети, всех чудесных встреч и  приключений, но и теперь
волнуют менЯ  давние переживаниЯ,  -  отчетливо  помню, как  дрожал  Я,  как
впивалсЯ в каждое слово  отца, придумывавшего  новые  и новые подвиги  наших
героев.
     ‘казки отца, от которых, быть может,  пошла моЯ страсть к путешествиЯм,
распалЯли  воображение.  —удесный  плотик  уносил  менЯ в  страны вымыслов и
приключений. ‡ажмурив глаза,  Я  плыл в тридевЯтое  царство,  где нас  ждали
сказочные приключениЯ, творились невиданные чудеса.
     ‘ила  вымысла  мною  владела.  „олго не  засыпал Я,  поддавшись  полету
фантазии. Џочти наЯву слышал голоса, видел вымышленных героев.
     •орошо  помню,  как,  ежась  под  одеЯлом от предстоЯщего удовольствиЯ,
говорю начинавшему похрапывать отцу:
     - ђасскажи о плотике! ’ы обещал рассказать...
     - ‘пать пора, ‘ивый, - с напускной строгостью, сонным голосом отвечает,
бывало, отец. - ‚чера Я уже все рассказал. ‘пи!
     -  Џожалуйста,  расскажи...  Ќу,  еще один  разочек.  ђасскажи, как они
повстречали медведЯ...
     €,  уступаЯ  моей настойчивой  просьбе, оживлЯЯсь по мере  рассказа,  в
сотый раз начинает отец давно знакомую сказку:
     - Ќу, слушай, ‘ивый: в  прошлые  времена, в  далекие годы жили  в  селе
™екине,  на   речке  Ќевестнице  два  маленьких  брата  ‘ережа  и  ЏетЯ.  (‚
придуманной  им  сказке отец  рассказывал  о  себе самом и о  своем  младшем
братишке  Џете, с которым  дружил  в детстве.) Ћни  часто  ходили  в  лес по
малину.  ђаз они  взЯли топор, позвали собаку Џолкана и пошли  в лес. Ђ надо
было  речку  переходить, вот младший  брат  ЏетЯ  и говорит: "„авай  сделаем
плотик, поплывем по реке в далекие страны..."
     ‚оодушевлЯЯсь вымыслом, отец сочинЯет что придет в голову, а Я слушаю с
замиранием  сердца.  ‚месте  с ‘ережей и  Џетей,  с умной  собакой  Џолканом
отправлЯемсЯ мы в воображаемое далекое путешествие. ‡а темные леса, за синее
море,  за высокие горы несет  нас по  речке Ќевестнице сказочный  плотик.  €
неприметно мне, как гаснет  в  углу лампадка, как поднимаетсЯ от бревенчатых
стен что-то мохнатое и большое, ласково накрывает менЯ, шепчет в самое  ухо:
"‘пи, ‘ивый, ‘пи!" Ќе слышу, как отец вынимает из-под моей головы свою руку,
укладывает рЯдом с собою. Ќе  слышу, как  он засыпает. Њир ночных сновидений
властвует надо мною. ‚ царство этих видений несет менЯ сказочный плотик...

     _______

     Љазалось, все было светло и  безоблачно  в окружавшем и радовавшем менЯ
мире, где в неведомые далекие страны каждую  ночь  уносил менЯ наш сказочный
плотик. ‘ветлы  и почти безмЯтежны  были дни.  Ѓыл молод, бодр, весел  отец;
тиха и нежна,  ревнива  своею любовью  мать.  Ќужда, непоправимые несчастьЯ,
болезни, утраты и самаЯ смерть, казалось, щадили наш дом. ‚ раннем детстве Я
не знал и  не видел тЯжелых обид, ожесточающих человеческие сердца. ‹асковые
руки поддерживали  менЯ и  берегли.  € Я  благодарю судьбу, наградившую менЯ
светлыми днЯми детства, - теми счастливыми днЯми, когда в нетронутых сердцах
людей закладываютсЯ родники любви.
     Ќо уже  в  первом сознательном периоде детства смутно чувствовал Я, что
не все справедливо и благополучно в  окружавшем наш теплый дом мире. џ видел
заходивших  в дом голодных нищих,  жалких калек,  оставлЯвших  в душе тЯжкие
впечатлениЯ,  видел  окружавшую  нас  нужду  и несчастье.  ‘амо  безоблачное
счастье  казалось   тогда  признаком  грЯдущих  утрат,  неизбежных   тЯжелых
испытаний.
     ‚ часы  беспредметной  детской тоски  мучительно  сжималось мое сердце.
‚оображением постигал Я муки одиночества, остроту и несправедливость обид. џ
воображал  себЯ  одиноким, видел  обиженных  близких  людей. ‚ этом  детском
неосознанном чувстве не было и капли сентиментальности, слащавого сюсюканьЯ,
которое Я всегда  ненавидел. —увство жалости, которое Я испытывал к людЯм, -
была  любовь. —ем сильнее, мучительнее была эта любовь  - острее испытывал Я
чувство жалости, захватывавшее менЯ почти с невыносимою силой. ‹юбовь и была
тот  сказочный  плотик, на котором, минуЯ опасности,  свершал  Я многолетний
жизненный путь.

        „…ђ…‚Ќџ

     ‚ те  времена, когда  перебрались мы с родины матери в отцовскую глухую
‘моленщину, уже  многое менЯлось,  иным становилось в окружавшей нас  жизни.
ђедели дремучие леса, длЯ опытных старых  охотников редкостью стал обычный в
смоленских  лесах  крупный  зверь.  Ќа деньги  предпринимателей-капиталистов
строились   и  прокладывались   железные   дороги.   Ќа   смену  прогоревшим
помещикам-дворЯнам,  имевшим  свои родовые гнезда,  шел  хищник-купец,  мало
интересовавшийсЯ   лирической   усадебной  тишиною.   €счезали   поэтические
ларинские усадьбы. Ѓогатые и некогда знатные помещики-дворЯне,  под  нажимом
грубой купеческой руки, бросали насиженные дедовские  дома и старые усадьбы,
разбегались в столичные, губернские и уездные города. Њелкие "омужичившиесЯ"
дворЯне, утратив  прежнюю спесь, помалу спивались, жили  нерЯхами, бирюками,
становились шутами, на потеху издевавшимсЯ  над ними  мужиками. „авно  исчез
старинный помещичий  быт,  описанный  в тургеневских романах;  заколоченными
стоЯли  старинные усадебные  дома, зарадужелыми окнами  слепо глЯдевшими  на
новую  жизнь. ‹опухом и крапивою  зарастали мраморные  памЯтники в церковных
оградах, где еще можно было разобрать начертанные золотом забытые имена...
     Љое-где  по деревнЯм  шатались  совсем  спившиесЯ, прогоревшие дворЯне,
потомки  бывших  крепостных  владык. ‡а  полбутылки водки  им  срезали косою
бороды,   заставлЯли  плЯсать   и   кривлЯтьсЯ.  ‘транное   дело:  к   таким
"прогоревшим"  дворЯнам  деревнЯ,  особенно  деревенские сердобольные  бабы,
относились  милостиво, считали их "своими".  "‚он наш "дикий барин" идет!" -
скажут,   бывало,   показываЯ  на   приближавшегосЯ   человека,   одетого  в
полугородской,  в  полудеревенский костюм. Ѓыл и в наших местах такой "дикий
барин". †ил он где-то в лесной деревеньке, показывалсЯ иногда у "монопольки"
или на мельнице. Љак жалок,  убог был его вид!  Џомню его  соломенную шлЯпу,
летний чесучовый  пиджачок,  камышовую тросточку в  смуглой костлЯвой  руке.
Џомню шутливые разговоры, которые выли с ним на мельнице мужики.
     -  Ђ ну, ѓамзей ѓамзеич, - говорил  какой-либо мужик,  - подсаживайсЯ к
нашей компании!..
     "„икий барин"  подсаживалсЯ  к  мужикам, трЯсущейсЯ  рукой  брал чайную
чашку, которою ему подносили,  с  жалкой улыбкой благодарил и жадно  выпивал
водку,  запрокидываЯ  голову  и  дергаЯсь кадыком  на  необыкновенно  тонкой
жилистой  шее. џ  с  острым детским  любопытством смотрел на  него,  на  его
двигающийсЯ под сморщенной кожей кадык, на  узкую седеющую бороденку.  € еще
жальче, покорнее  была его беспомощнаЯ улыбка. “мер он,  как тогда говорили,
бесприкаЯнно.  Ќашли  его  у  дороги,  у  развалившегосЯ мостика,  под тремЯ
старыми березами (с тех пор это место, на  котором был поставлен  деревЯнный
крестик, нам  было  особенно страшно). "‚есу-то в нем  почесь никакого!" - с
усмешкою вспоминали  мужики, которым пришлось  хоронить  "дикого барина"  на
деревенском кладбище  рЯдом с могилами бывших  крепостных рабов его вымерших
предков...
     ‘обственно, еще  до моей сознательной  жизни сам собою начал рушитьсЯ в
деревне  старый, отживавший  мир.  —то-то  чуждое, сказочное виделось  нам в
окнах  пустого  огромного  дома  дворЯн  Џенских,   давным-давно  покинутого
владельцами,  нежилого почти  с  крепостных времен.  „ом  этот,  стоЯвший  в
соседнем селе, навсегда запечатлелсЯ в моей памЯти. ‘ какой жаждой чудесного
заглЯдывали мы в высокие мертвые окна, за  которыми сквозили рассыпавшиесЯ в
прах занавеси, какие фантастические ходили среди ребЯт и взрослых рассказы о
привидениЯх,  о  старой  барыне  Џенчихе, Якобы  бродившей  по  комнатам  со
свечкой! ЉазалсЯ  таинственным  старый помещичий парк с  дуплистыми древними
липами, в которых гнездились галки, ночные сычи.
     €зменЯлась помалу  и  самаЯ жизнь  простого  народа,  пережившего своих
прежних  крепостных владык. ‚се изменЯлось тогда в деревне. ‚се чаще и чаще,
страдаЯ от безработицы и безземельЯ, уходили мужчины на  заработки в города,
переселЯлись на шахты, на заводы. ‚озвращавшаЯсЯ из города молодежь, хлебнув
иной жизни, привозила новые слова, новые слышались в деревне речи...
     Ќо еще оставалось много старого, почти нетронутого в глухой  смоленской
деревне, во многом отличавшейсЯ  от калужских мест. …ще стоЯли кой-где леса.
Љак при  €ване ѓрозном,  пахали  мужики  деревЯнной  сохою, боронили  еловой
бороной.  Љолдунами и знахарЯми  был  полон  край.  €  раннее  детство  мое,
проведенное в деревне,  надолго запечатлелось в душе: без малейшего сомнениЯ
верил  Я в колдунов,  в  нечистую  силу,  в  "анчуток"  и  домовых, смутными
страхами  наполнЯлась  впечатлительнаЯ  душа.  Ќа  печи, где  пахло лучиной,
наслушалсЯ Я много страшных рассказов. „етские страхи эти, увеличенные силою
воображениЯ,  усиливала  и  закреплЯла  церковь,  церковнаЯ мрачнаЯ  служба,
темные лики  свЯтых,  всегда вызывавшие в моей  душе смутный трепет и страх.
‘трашны, неприЯтны были попы, приезжавшие к  нам по большим праздникам -  на
рождество  и  на  пасху, -  их потертые, тусклые  ризы, голос седого дьЯчка,
выводивший непонЯтные странные слова, неприЯтным и страшным казалсЯ  сам поп
€ван,  под  благословение  которого  насильно   заставлЯли  менЯ  подходить.
Љолдуны, страшные сказки, церковь, попы поселЯли первый болезненный страх  в
моей чуткой душе,  едва не превратившийсЯ в болезнь (ночами, после сказок  и
церковных  молитв,   посещали   менЯ  тЯжелые  болезненные   видениЯ,   одно
приближение  которых   менЯ  ужасало).  ‘пасла  менЯ  от  этой  болезни,  от
одолевавших  детскую душу  страхов,  как и впоследствии спасала  не  раз,  -
природа:  свет Яркого  солнца, голубизна чистого  неба,  приволье окружавших
менЯ полей.  ‡доровое влиЯние оказывал на менЯ отец -  его веселый,  светлый
характер, неизменнаЯ его доброта...


     џснее,  живее  был длЯ менЯ другой, близкий и  доступный мир. Ќе было в
этом  отчетливом  мире ни  дворЯнских обширных  палат, ни страшных сказочных
преданий. Ѓыли просты  и  понЯтны окружавшие  менЯ  люди, особенно близок  и
дорог стал отец.
     ‡акончив службу у  Љоншина, перебравшись с братом в общее гнездо, скоро
почувствовал он  себЯ не  у дел. „а и не  хватало денег  на  жизнь, пришлось
искать  службу. ‚  ту пору открылась  в  ђоссии "монополиЯ", и отец поступил
сборщиком денег. ‘лужба  была несложнаЯ.  „ва  раза  в  месЯц  отец объезжал
вверенный ему  участок. ‚  дорогу  отец брал с собою большую кожаную  суму и
тЯжелый   шестизарЯдный  револьвер.   ‚  своем  воображении  Я   представлЯл
опасности,  которые грозили в  дороге отцу.  „а и в самом деле,  рискованнаЯ
была  у  отца  служба!  ѓрезились страшные разбойники,  поджидавшие  его  на
дороге, и  немало  бессонных  ночей провела тогда  мать. ‘  горькими слезами
каждый раз провожал  Я  в дорогу отца,  и как радостны, как приЯтны были его
возвращениЯ!  Џомню,  как,  отдохнув  и  пообедав, отец  принималсЯ  считать
казенные  деньги.  €з кожаной  сумы  он  вынимал  золото: круглые  маленькие
пЯтирублевики, десЯтирублевые и пЯтнадцатирублевые червонцы  (бумажных денег
тогда  в обращении было  мало), раскладывал их в высокие  красивые стопочки.
Њне очень  хотелось  поиграть  в  эти  блестЯщие  маленькие  игрушки,  но  к
отцовскому столу менЯ не пускали...

        „ЋђЋѓЂ

     - ‚ставай, вставай, ‘ивый, заспалсЯ!
     Ќадо  мною  опЯть  стоит  отец,  оживленный  ранними сборами,  пахнущий
утренней свежестью,  холодом,  сбруей,  туманом.  Ћн осторожно  теребит менЯ
своими большими руками, ласково смеетсЯ:
     - ‚ставай, пора в дорогу!
     џ открываю глаза, неохотно возвращаюсь из  сонного, покинутого, полного
видениЯми  мира. ЏрорываЯсь  сквозь густую листву, утреннее  солнце  бьет  в
окно. …го  золотистые лучи  скользЯт, бесчисленными зайчиками рассыпаютсЯ по
бревенчатой,  с сучками и смолистыми разводами, стене,  по спинке кровати. ‘
радостью вспоминаю вчерашние  сборы, разговор о дальней поездке. ‡агоревшими
на солнце руками быстро сбрасываю одеЯло.
     ђадость предстоЯщего путешествиЯ наполнЯет менЯ.  ‚чера мы договорились
о дальней  поездке  в  ‚ербилово  - к  старшему племЯннику  отца,  чудаку  и
холостЯку, одиноко живущему  в  ‡аугорских лесах,  в глухой  своей  берлоге.
Ќаспех умываюсь  у  звЯкающего  медным гвоздем, брызгающего  холодной  водой
умывальника, завтракаю ржаными лепешками, которые так вкусно печет в русской
печи мать.
     ‡апрЯженный в  дрожки смирный гнедой меринок терпеливо ждет у  крыльца.
‡олотистые клочьЯ тумана стелютсЯ  над рекою. Ѓесчисленными алмазами блестит
на листьЯх деревьев роса.
     ЋтвЯзав  меринка,  усаживаемсЯ  на  кожаном   сидении  дрожек,  и  отец
отвЯзывает, разбирает в руках вожжи.
     -  Ќу, с  богом! - говорит мать, целуЯ менЯ  в голову. - Ѓудь молодцом,
слушайсЯ отца!
     џ отвечаю ей что-то совсем невпопад, дрожки трогаютсЯ с места, оставлЯЯ
за собою темные полосы следов на покрытой росою траве.
     …дем по  пыльной, крепко  накатанной проселочной дороге. Љрепко держась
за  нагретую солнцем подушку, сижу  за  спиною отца. Ќа небе ни  облачка, на
открытых местах  начинает уже припекать.  ‘ераЯ клубитсЯ  под колесами пыль.
Ќад вымазанной дегтем  седелкой, над  потемневшей спиной меринка жадно снуют
слепни. Љонцом кнутовища и вожжами отец сбивает липнущих к потной лошади мух
и оводов. ‘реди полей и кудрЯвых перелесков вьетсЯ веселаЯ укатаннаЯ дорога.
     ЏогромыхиваЯ  шкворнем,  мЯгко  катЯтсЯ  дрожки  по  наполненным  пылью
колеЯм. ‚округ - родные, знакомые места: золотЯтсЯ, колосЯтсЯ овсы, голубыми
нежными звездочками цветет лен.  €сконные краЯ, наша роднаЯ ‘моленщина: полЯ
и  перелески, старинные  большаки  с  вековыми  плакучими  березами,  голые,
безлюдные проселки!  ђазбросанные деревеньки, жердЯные  околицы, за которыми
качаетсЯ,  душно  пахнет  высокаЯ  зеленаЯ коноплЯ.  ‚ысоко над  соломенными
крышами, задираЯ голову, скрипЯт колодезные журавли...
     Ќебольшие, с соломенными крышами деревеньки как бы затерЯлись в полЯх и
лесах. ‚ летний день на улицах одни беловолосые ребЯтишки. ‚ деревнЯх пахнет
навозом, дымком. ‚ некоторых избах под окнами белеют холщовые полотенца. ќто
значит,  что здесь  был покойник, закончивший  земное  свое  бытие  человек.
‘транным,  страшным кажетсЯ  мне  старинный  Языческий  обычай.  "‘орок  ден
душенька  по родному дому  тоскует, - вспоминаю  разговоры баб,  - прилетит,
хлебца откушает, водички напьетсЯ, ручником утретсЯ!" Ќо и волнуют, разжигаЯ
воображение,  эти  народные  поверьЯ.  ђадуют  дорожные  встречи:  одетые  в
сарафаны бабы,  бородатые  мужики в  картузах,  приветливо  здоровающиесЯ  с
отцом.  ђадостно  волнует  и самаЯ дорога:  полЯ  и  леса,  заросшие  черным
олешником овраги и речки,  бревенчатые  дырЯвые мосты, по которым с грохотом
катЯтсЯ наши дрожки...
     „алекие времена, почти сказочные воспоминаниЯ! Ќо все ли так радостно и
безоблачно в этих детских  воспоминаниЯх? ‘квозь туман отжитых годов Я  вижу
много  печального.  џ  вижу  узенькие, жалкие  нивы, засеЯнные  крестьЯнским
хлебом.  ("Љолос  от колоса -  не слыхать человечьего голоса!" - говаривали,
бывало,  в деревне.)  Ѓоже  мой,  сколько  бесхозных,  запустелых,  заросших
сорнЯками "вдовьих" нив! Њножество васильков синевеет по бесчисленным межам.
Ђ  как  жалки покрытые ветхой  соломой,  по  окна  вросшие в  землю  хатенки
деревенских  безземельных  беднЯков-бобылей.   “боги   деревЯнные  сохи,  за
которыми, переступаЯ  по сырой борозде босыми,  залубенелыми  ногами, ходили
длиннобородые  пахари,  не раз  воспетые  поэтами в стихах. „опотопны еловые
рогатые  бороны,  которыми  наши  смоленские  мужички еще  при  царе  ѓорохе
ковырЯли "неродимую", тощую землицу...
     ‚от,  как  бы подчеркиваЯ  острое чувство контраста  между  бедностью и
богатством, катит со станции в  новой заграничной  колЯске  богатаЯ помещица
Љужалиха. Ључер, в  плисовой  безрукавке, в  шапке  с  павлиньими перьЯми, с
широкими,  раздувающимисЯ  на  ветру рукавами шелковой  рубахи, туго  держит
плетеные вожжи. ЉолЯска с кружевной старой барыней проноситсЯ как видение, и
надолго  наполнЯет мою  душу недоброе  чувство  отчужденности  и  неприЯзни.
‘ледом  за  Љужалихой  едет  волостное  начальство:  полицейский  урЯдник  и
волостной  старшина.  ђожа  урЯдника  сиЯет  как  тульский  самовар,  черную
старшинину бороду  относит в  стороны  ветер. ‘таршина и  урЯдник косЯтсЯ на
дрожки, на отца и, поднимаЯ облако пыли, прокатывают мимо.
     Ќо все  покрывает и скрашивает счастливаЯ  молодость,  светлое детство!
Њир кажетсЯ Ясным  -  пусть  пропадут все  барыни  Љужалихи!  -  по-прежнему
веселой кажетсЯ дорога, чудесными  - кудрЯвые  перелески, нарЯдными - бедные
нивы, заросшие васильками!
     Ќа краю глухой, маленькой деревеньки ‚ыгорь (это название деревеньки  и
теперь осталось  в  моей памЯти) отец останавливает лошадь. €з узкого оконца
амбарушки,  у самой дороги,  высовываетсЯ  обнаженнаЯ, высохшаЯ  как  чернаЯ
кость,  рука.  ‡десь,  в  пустой амбарушке, живет разбитый  параличом  мужик
(калеки, нищие, слепые особенно  поражали тогда детское мое воображение). Ћн
мычит  что-то  непонЯтное,  кивает  заросшей  густым  волосьем головою. Ћтец
слезает  с дрожек и,  передав мне вожжи,  достав из кармана старый, потертый
кошелек, кладет в руку калеки милостыню. Ќа всю жизнь памЯтна мне эта глухаЯ
деревенька, несчастный калека, отец, подающий милостыню!..
     Ќо как  чудесен, несказанно свеж, хорош и пахуч казенный бор, в который
въезжаем  мы за  деревенькой! Ќаправо и налево  над  нами высЯтсЯ  столетние
сосны.   ‚  голубое,  с   легкими  летними   облаками  небо  возносЯтсЯ   их
темно-зеленые вершины,  красноватой бронзой отсвечивают освещенные  солнцем,
покрытые толстой корою стволы.
     ‘оскочив с дрожек, мы идем по обочине песчаной лесной дороги.  ’олстые,
узластые, изъезженные  колесами корни стелютсЯ  над землею.  ‚  лесу  пахнет
багульником,  смолой,  землЯникой.  ‚верху,  на   березах,  пересвистываютсЯ
невидимые  иволги,  барабанЯт  дЯтлы.  ‚  глубине бора таинственно  дудукает
сказочнаЯ птица удод.


     Џодъезжаем  к  ‚ербилову  под  вечер.  ‚едЯ  под  уздцы  меринка,  отец
осторожно спускаетсЯ по крутому размытому косогору  на берег  реки, к броду,
отвЯзывает от дуги повод, распускает чересседельник.  Ћбнюхав бегущую  у ног
воду,  прижав уши, осторожно и долго пьет  меринок. Ќапившись, отфыркиваЯсь,
поводЯ боками,  он  задумчиво  поднимает голову. ‘  отвисшей  бархатной губы
меринка прозрачными каплЯми стекает вода.
     Ћтец  опЯть  усаживаетсЯ  на дрожки,  берет из моих рук  вожжи.  ‹ошадь
осторожно  ступает  в  быстро бегущую, играющую  солнечными зайчиками  воду.
ѓремЯт  по хрЯщеватому  дну  колеса, блестит  обмытое железо  шин.  ѓлубже и
глубже, поводЯ ушами,  входит меринок  в воду;  подобрав  ноги,  все  крепче
держусь Я за жесткую кожаную подушку за спиною отца.
     ЏерейдЯ вброд реку, напрЯгаЯсь, блестЯ обмытыми лЯжками, меринок быстро
выносит  на берег  дрожки. ‚есело светит  солнце, серебрЯной  лентой блестит
река. ЏропадаЯ в небе,  над дорогой заливаютсЯ жаворонки. ‹егкаЯ пыль вьетсЯ
под копытами меринка.
     Џьем  чай  и  останавливаемсЯ   ночевать  у  моего  двоюродного  брата,
племЯнника отца.  ЊенЯ поражают  маленькие комнатки,  нежилой странный запах
одинокого,  холостЯцкого жильЯ. ‘ обычным своим добродушием отец подшучивает
над племЯнником --  старым  холостЯком, уговаривает  его  женитьсЯ,  обещает
подыскать невесту...
     ‘пим в сарае,  на  сеновале.  „ушно, медово пахнет сено:  всю  ночь над
головою что-то ползает  и шуршит. ‚  щели драночной крыши пробиваетсЯ  Яркий
свет месЯца, серебрЯ в сене травинки.
     џ  долго  не  сплю,  взволнованный  переживаниЯми  днЯ.  Џотом  засыпаю
внезапно и  просыпаюсь, когда  уже высоко  пригревает  солнце,  а над  самой
головою -- то и дело нырЯЯ в раскрытые ворота -- весело носЯтсЯ длиннокрылые
касатки-ласточки...

        Љђ…‘’Ќ›‰

     џ вижу его так, точно это было вчера. ‚от он сидит за освещенным лампой
с  голубым  абажуром,  накрытым  суровой скатертью  столом.  Ћн  только  что
вернулсЯ из бани, где, по слову добрых людей,  был такой  дух, что трещал на
голове  волос. ‚оротник  широкой,  стираной, с  нераспустившимисЯ  складками
рубахи как-то особенно опрЯтно обнимает его стариковскую красную,  в  мелких
морщинках, шею.  ‘едые на  висках волосы аккуратно зачесаны на косой пробор.
‹аднаЯ, с мучнистой проседью, аккуратно подстриженнаЯ борода особенно идет к
его загорелому приЯтному лицу. Џахнет от него веником, дегтЯрным мылом и еще
чем-то,  похожим на  запах печеного хлеба и на  то,  как  пахнет осенью  под
дубами,  -- и этот приЯтный  смешанный запах мыла, стираного ситца, крепкого
трубочного  табака и печеного хлеба создает особенное впечатление старческой
крепости и чистоты.
     Ћн  сидит на  своем месте,  расставив  под  столом  ноги  в коротеньких
шерстЯных носках  и  кожаных  опорках,  в  очках на  большом,  с  поперечной
складкой, носу. ‘такан крепкого, как деготь,  чаю стоит  перед ним на столе.
‹ицо его до половины освещено лампой, левой рукой с оттопыренным мизинцем он
подпирает голову, козырьком  держа над глазами сложенные пальцы,  праваЯ,  с
узлами  старческих жил, с крепкими  горбатыми ногтЯми,  лежит на развернутой
газете.  —итаЯ газету, он трЯсет  под  столом  коленкой, изредка  поглЯдываЯ
поверх очков.
     ‚  комнате светло,  шумит самовар.  ‚ запотевших  окнах сине отражаетсЯ
ночь. ЏроснувшиесЯ большие зимние мухи бьютсЯ над лампой о потолок.
     ‚  нем  много  оригинального,  своего,  принадлежащего  ему  одному:  в
походке, в манере смеЯтьсЯ и говорить, даже в том, как он держит за столом в
кулаке свою  деревЯнную ложку. ѓлЯдЯ, бывало,  как бежит он под  ветлами  по
мельничной плотине мелкими своими шажками,  с накинутым на  руку  пиджачком,
добродушно говаривали о моем крестном отце сидевшие на мельнице мужики:
     - ѓлЯди, глЯди, Њикитов строчит!..
     ‘о  времен коншинской службы крестьЯн он знал наперечет во всей широкой
округе, всех  узнавал  в  лицо, и далеко  знали люди о самом  €ване Ќикитиче
Њикитове. ’ерпеть он не мог начальства, воевал с приставами и урЯдниками,  с
хозЯйскими приказчиками-плутами, ненавидевшими  его  за  доброе отношение  к
мужикам  (да  и со службы  пришлось  ему  уйти за  это хорошее  отношение  к
мужикам; так и сказал ему на прощанье хозЯин: "‘лаб, слаб, с мужика надо три
шкуры  драть,  а у тебЯ на то руки  непригодные!").  ‘амые  замечательные, с
необыкновенной меткостью, умел он давать мужикам клички, и чуть не  половина
уезда ходила с Њикитовыми меткими кличками.
     Ѓывало, сидЯ  на бревнышке, выколачиваЯ трубку,  смеЯсь особенным своим
смехом, притопываЯ ножкой, говорил  он лохматому, вспыльчивому  куму ‚едехе,
дравшемусЯ со своей бабой, всегда и везде лезшему на рожон:
     - ’ы, брат, как самовар, - глЯди, конфорку собьют...
     € на весь век свой, по крылатому слову крестного, вздорный мужик ‚едеха
осталсЯ ‘амоваром.
     Ќе знаю, была ли  в его жизни любовь. Џомню смешной рассказ  о том, как
еще  в  молодые  годы задумал крестный  женитьсЯ на француженке, гувернантке
соседних помещиков-господ,  но  неведомо почему расстроилась  свадьба. Џомню
его холостЯцкую комнату, всегда чисто прибранную, с волчьей на стене шкурой.
ЏорЯдок он  любил  необыкновенно,  жары  и  холода не страшилсЯ. €  до самой
смерти  своей никогда не хворал, никогда не баливали у него зубы, никогда не
жаловалсЯ он на недомоганье.
     „лЯ менЯ самое значительное в комнате крестного был столЯрный верстак и
черный,  висевший   над  верстаком  шкафчик.  кафчик  открывалсЯ  редко,  в
исключительных  случаЯх,  когда  требовалась  в  хозЯйстве починка.  џ очень
любил,  когда  распахивались  дверцы  заветного  шкафчика,  за   которыми  в
аккуратнейшем порЯдке были разложены всевозможные инструменты, висели долота
и стамески,  лежали рубанки,  клещи и молотки. Ђ сколько бывало шуму,  когда
сам €ван  Ќикитич  бралсЯ  за  дело,  сколько  на  все  стороны  выпускалось
добродушных ругательных  словечек. (ќтим  самым  словечкам, со  свойственной
детЯм подражательностью, быстро Я научилсЯ; помню, с каким ужасом замахал на
менЯ  в  монастырской гостинице, где  мы  однажды  остановились  с  матерью,
старичок  монах,  услышав,  как  с  каждым  словом   поминаю  Я  черта;  как
сконфузилась за менЯ мать.)
     ’еперь,  когда  €вана  Ќикитича   нет  и  все  это  стало  давнишним  и
трогательным прошлым, понимаю  Я,  какой в сущности  добрейший, а  по-своему
одинокий он был человек. ‡амечательны  были и отношениЯ его  с  братом, моим
отцом.  ѓодами жили они вместе,  всЯкий день садились за один  стол, глубоко
друг друга  любили,  а случалось, по  целым  месЯцам не вымолвЯт  слова. …ще
задумав женитьсЯ, приезжал  €ван Ќикитич  в  Љалугу к моему  отцу,  три  днЯ
промолчал  и уж на вокзале, прощаЯсь,  когда  пробил  третий звонок, наконец
молвил:
     - Ђ Я, брат, женюсь, к тебе приехал посоветоватьсЯ...
     ’ак и недослышал отец,  о  чем хотел  посоветоватьсЯ с ним мой крестный
€ван Ќикитич, какую выбрал себе  невесту,  -- паровоз громко свистнул, поезд
пошел.
     Џостороннему  глазу могло  показатьсЯ, что в нашей семье не все  ладно,
ненаблюдательному  человеку  мог  и  сам  €ван  Ќикитич  показатьсЯ  слишком
неразговорчивым   и  угрюмым.   Ђ  как  расходилсЯ  он,  как   веселел,  как
заразительно  смеЯлсЯ, рассказывал и притопывал  ножкой,  когда  заходило  о
медвежьей охоте, об охотничьих приключениЯх, рассказывать о которых крестный
был большой мастер!
     ‹юбимым  же  коньком  крестного  были   рассказы  о  прежней  службе  у
Џогодиных,  о знаменитом  историке Њихайле Џетровиче  Џогодине,  которого он
нередко видел, о виденных чудесах в  московском погодинском  доме, куда €ван
Ќикитич  возил  в подарок хозЯину  мед и  убитых медведей. ђассказывал  и об
Ђрсеньевых, родственниках ‹ермонтова, в доме которых был принЯт и любим.
     ‘лужбу   свою  четырнадцатилетним  мальчишкой  начал   €ван  Ќикитич  в
…льнинском уезде, у генеральши Ѓологовской, близкой  родственницы Џогодиных.
Ћт нее перешел  конторщиком к  Џогодиным в село ѓнездилово  (всю  дальнейшую
судьбу нашей семьи решила эта служба у Џогодиных). ‚  те времена еще был жив
сам  знаменитый  историк  Њихайло  Џетрович,  наезжавший  гостить  к  своему
женатому  сыну,  писавший  в ѓнездилове историю  Џетра. €ван  Ќикитич хорошо
запомнил его  -  черный  длиннополый  сюртук,  мохнатые брови, шишку на щеке
возле носа. Ѓыл похож Њихайло Џогодин на корЯвого  крепкого мужичка. Ѓывало,
придет  в  церковь,  станет  в  уголку,  за   свечным  Ящиком,  с  суковатой
можжевеловой  палкой  в руках. —уть разговорЯтсЯ о своих делах бабы,  он тюк
костылем по макушке:
     - ‡десь вам, бабы, не Ярмарка!
     ђаз встретил  его  в парке €ван  Ќикитич.  €дет по  дорожке, задумалсЯ,
мохнатые брови висЯт. Љрестный  €ван Ќикитич,  чтобы не помешать, отбежал на
цыпочках за старую липу, схоронилсЯ. Ђ он - зоркий! - увидел.
     - ’ы зачем стал? ’ы стал, и Я стал, а дело кто будет делать?
     Џостучал костылем, бровь поднЯл. ‹учше бы €вану Ќикитичу провалитьсЯ.
     „ругой раз в поле, во ржах, на дороге остановил, спросил:
     - Љарандаш у тебЯ есть?
     ‘тал €ван Ќикитич по карманам шарить, а карандаша, как на грех, нет.
     - Џлохо, плохо, - наставительно  сказал старик,  - у всЯкого грамотного
должен быть в кармане карандаш.
     Ѓывал  крестный €ван  Ќикитич и в московском  доме, на „евичьем Џоле, у
Џогодина,  который  за что-то полюбил и  приласкал его,  -  видел знаменитое
древлехранилище,  что  после  смерти  Џогодина по рукам  разволокла  челЯдь,
своими глазами видел гоголевскую замусоленную жилетку, видел сюртук Џушкина,
простреленный  на дуэли, бережно хранимый Џогодиным в стеклЯнном футлЯре. Ќа
памЯть о себе Џогодин подарил €вану Ќикитичу с надписью свою книжку "ЏростаЯ
речь о  мудреных вещах".  ќтою Џогодинской  книжкой до самой смерти гордилсЯ
мой крестный €ван Ќикитич.
     Ќаивна и трогательно была жизнь  нашего  дома. ‚  смоленских краЯх €ван
Ќикитич  слыл  чудаком, был не  похож на окружающих людей. €менно поэтому не
совсем   долюбливало  его   местное   начальство.  Ќещадно   воевал   он   с
"долгогривыми"  попами  (что ему не  помешало  быть  избранным  от  крестьЯн
церковным старостой, стоЯть в церкви за свечным  Ящиком), не ладил с местной
полицией,  урЯдниками и приставами,  косо  поглЯдывавшими  на  дружбу его  с
мужиками, в которой усматривалось опасное "вольнодумство".
     Њне  странно   перебирать   теперь  оставшеесЯ  после  €вана   Ќикитича
"наследство":  старательно  подшитые его рукою, успевшие пожелтеть письма  и
деловые  хозЯйственные бумаги.  ‘  удивлением,  странным  бережным  чувством
смотрю  на  них,  вспоминаю  его  лицо,  его голос,  быструю  торопливую его
походку. ’еперь это лишь пепел, прах.

        Ћ’…–

     Њикитовыми стали нас кликать по деду моему, дьЯкону щекинской заштатной
церкви. ‚ те времена стоЯло село ™екино  в  большом дремучем лесу, на берегу
тихой  и светлой  речки “гры, и белаЯ  светилась между деревьЯми колокольнЯ.
‘ело было  бедное, деревни  кругом -- голытьба, и кормилсЯ дьЯкон, как Ђдам,
на земле:  пчелами  и  садом.  Ѓыло  у деда  девЯть  человек  детей.  ЏонЯть
невозможно, как он успел выходить, вырастить, всех выпустить в люди.
     „еда мне не довелось видеть,  а по рассказам отца,  был  дед  невеликий
ростом, сухой, любивший всЯкую деЯтельность, очень веселый и очень подвижной
человек.  ‚  прошлые  времена  был на нем грех: любил дьЯкон выпить.  “мираЯ
после родов,  жена  его,  моЯ бабка,  просила деда бросить пить, детей  всех
поставить на ноги. €  обливаЯсь слезами,  прощаЯсь  с  ней, дал дед  крепкое
слово, слово  выдержал до  конца.  Џоследние  времена жил он у еще холостого
отца моего,  имевшего маленькое на службе хозЯйство (по окончании городского
училища  отец мой некоторое  времЯ  был  сельским  учителем, потом бросил,--
слишком ответственным  показалось ему  учительское дело), водил пчел и ловил
раков, с колодою карт в кармане подрЯсника бегал на  мельницу играть в "свои
козыри"  с замельщиками-мужиками.  „о  самой  своей смерти не переставал  он
суетитьсЯ, ездить и хлопотать. Ћтлично знали его в смоленской консистории, и
старичок архиерей однажды ему  сказал так: "’ы,  Ќикита, как ерш, покою тебе
нету,  все  суетишьсЯ, все  судишьсЯ, пора  бы и  остепенитьсЯ..." € видимо,
любил дьЯкон  складный  словесный  оборот, красно вымолвленное  словечко.  ‚
единственно  сохранившемсЯ  у менЯ писанном  его рукою  письме, адресованном
какому-то московскому  гостю, начальству  моего отца,  в особенных  складных
выражениЯх  сообщает  он  о  "пламенном  своем  желании  побывать  в Њоскве,
привезти  подарок  -  кутьи  и  липового  лучшего меду". Ѓыл  дьЯкон, как  и
свойственно подвижному, живому человеку, большой  рыболов и охотник. ‡а  век
свой пережил  он на селе полдесЯтка попов,  великую вел  дружбу  с пономарем
‘еменом,  во всем ему покорЯвшимсЯ,  и не раз,  сострЯпав прошение, выживали
они из села нелюбых  попов. Џомню много раз слышанный от отца рассказ о том,
как  однажды в  весеннее  времЯ, крепко  попарившись в  бане  и  выскочив на
крыльцо отдышатьсЯ,  увидел  дед,  что  в осоке  у  самого  берега  "третсЯ"
превеликаЯ щука. € так обуЯла дьЯкона охотничьЯ страсть, что, побросав шайку
и ковшик, прикрывши веником  наготу. —ерез все село побежал он к пономарю за
французским длинным ружьем и, схвативши ружье, примчалсЯ на берег. ‚ыстрелив
из ружьЯ, верхом засел дьЯкон на  щуку,  и - уж верить не верить  - потащила
щука деда под воду, а и там не помиловал ее дед, и, покатавши его под водою,
покорилась, сама вынесла деда на берег...
     Ќе  могу  Я  похвастать ни дворЯнскою чистою кровью,  ни происхождением
знатным, ни  бывшим богатством,  ни чинами и орденами  моих  босых  предков.
‡наю, что был у менЯ прадед пономарь €ван …горыч, что ходил прадед в лаптЯх,
наравне с  мужиками ковырЯл сохою землицу,  что ни  единаЯ теперь не  укажет
душа, где, в  каких  местах, под которой березою лежат  прадедовы  кости.  Ћ
™екине, о деде, о щекинской поэтической речке Ќевестнице слышал  Я от самого
отца. ђаза  два ездили мы в ™екино,  на его  родину,  на могилу  моего деда.
•орошо помню  эти поездки - зыбучую песчаную лесную дорогу, протЯнутые через
дорогу узластые сосновые кореньЯ, цветущий сухой вереск, Ягоды - толокнЯнку,
за которой, соскочив с дрожек,  хожу по сухой,  мЯгкой,  покрытой  скользкой
сосновой хвоей земле. Џомню и самое село ™екино  - церковь, чай  у заросшего
львиною  гривою  седого  попа,   толстую  матушку;  помню   могилу   деда  с
похинувшимсЯ крестиком,  на которой отец  заказывал  панихиду;  дым  и запах
кадила, странно не идущий к  ослепительному летнему дню, Љ треску кузнечиков
в  зеленой,  покрывавшей могилу  траве, слабый  на ветру голос дьЯчка; блеск
парчи на поповской ризе.
     Ћсобенными, полными  значительности  показывались  отцовские  места  --
место, где стоЯл  дедовский  домик, одна уцелевшаЯ  ЯблонЯ,  берег  реки, на
котором некогда играл и бегал отец; строилсЯ, плыл в  тридевЯтое царство наш
сказочный плотик...
     „етство  отца,  о  котором он  сам  рассказывал мне в наши таинственные
вечера,   казалось  мне  сказкой.  ‘казочным  представлЯетсЯ  мне  тогдашнее
отцовское ™екино с косматыми медведЯми, приплывавшими через реку ломать пчел
на огород к моему деду; речка  Ќевестница, в которой водились необыкновенные
лини и  щуки,  а раков было  столь  великое  множество,  что  в  пору, когда
зацветает на полЯх лен, нужно было брать с собою на ловлю большой  осьминный
мешок.  ‘казочным  представлЯетсЯ отцовское  ученье  в городе „орогобуже,  в
городском училище, куда, наклавши сухарей в сумку, с младшим братишкой Џетей
пешком сорок верст босиком топали они по лесным  дорогам, рассказ о том, как
встречал  их каждый  раз  на  полдороге  любимый пес Џолкан.  ’еперь,  когда
вспоминаю  отца, его простую Ясную душу, по-прежнему со всею силою чувствую,
как  значителен  был нас свЯзывавший нерушимый и  светлый мир взаимной нашей
любви.

        “—…Ќњ…

     —итать  и  писать  менЯ   учила  вдова  младшего  брата  отца,  ЌатальЯ
„аниловна, одинокаЯ, несчастнаЯ женщина, которую Я звал просто Ќатальей. “же
тогда Я  знал  о печальной  смерти единственного  сына ее, двоюродного моего
братца  Њитрофанчика,  фотографическаЯ  карточка  которого хранилась в нашем
семейном альбоме. Ќеобычайною смертью умер ее  муж, любимый брат отца, также
служивший  у  Љоншиных,  неудержимо и  много пивший. ‚  зимнюю морозную ночь
мертвого из гостей привезла его на двор лошадь.
     ‚сем сердцем Я привЯзалсЯ к моей тетке Ќаталье.  Ѓолезненно привЯзалась
и  она  ко  мне, заменившему  ей  погибшего  Њитрофанчика  (эта  болезненнаЯ
привЯзанность нередко делала менЯ предметом ревности и раздора между матерью
и  Ќатальей).  “дивительно умела  она делать и  вырезать  игрушки, клеить из
бумаги цветы. ‘трогий крестный  €ван Ќикитич недолюбливал Ќаталью „аниловну,
считал  ее повинной  в  неудержимом  пьЯнстве  покойного  брата. Џила и сама
несчастнаЯ тетушка ЌатальЯ.  ђаз в году  ездила она на свою родину,  в  село
‚еликополье,  на могилу  сына, возвращалась  оттуда странно  возбужденнаЯ, с
неестественно блестевшими глазами, с незнакомой конфузливой улыбкой.  ‘урово
поглЯдывал на нее крестный, хмурилась и сердилась мать.
     Ћ Ќаталье, учившей менЯ читать и писать, вырезавшей и клеившей игрушки,
Я знал,  что родилась  и выросла она при каком-то помещичьем доме, а ее отец
был у помещика крепостным музыкантом. Ћт отца ей осталось старинное разбитое
фортепьЯно с  порванными струнами  и пожелтевшими  провалившимисЯ клавишами,
хранившеесЯ в амбаре...
     „альнейшее   мое  обучение  было  поручено  проживавшей  в  нашем  доме
деревенской   учительнице  Љлавдии  ‚ладимировне,  очень  худой  и  высокой,
окончившей  городскую  гимназию женщине со  странной  прической  и холодными
бледными пальцами, которыми она  помогала  мне  выводить буквы. ‘ двоюродной
сестрой Њаней мы сидели за  маленьким столом у замерзшего, покрытого узорами
окна, на котором были нарисованы диковинные цветы и снежные сказочные птицы.
     ‚ раскрытых тетрадЯх с линейками старательно писали мы толстые и тонкие
палочки, крючочки.  Џоставив  клЯксу,  сестра  ЊанЯ  делала гримасу,  трЯсла
головою, косички ее смешно шевелились.
     ‘ Љлавдией ‚ладимировной мы зубрили таблицу умножениЯ, "коренные" слова
с "Ятью":
     -  Ѓег,  беда,   белый,  бес...   -   назубок,  торопливой   деревЯнной
скороговоркой выпаливали мы эти заученные слова.
     Ќаизусть, в один голос, читали стишки из грамматики, в которых наглЯдно
разъЯснЯлось правило ударений:

     Ќа пути Я вижу с рок
     ђезво скачущих сор к.
     ќтот вид мне очень д рог
     ‘редь неведомых дор г...

     Ќе знаю почему, именно эти нелепые придуманные стишки произвели на менЯ
тогда особое впечатление  (может быть, больше всего и поражала их навЯзчиваЯ
нелепость). Ќеобузданное детское воображение рисовало белую снежную пустыню,
разбегавшиесЯ ленты "неведомых" дорог, одинаково  скачущих по  этим  дорогам
сказочных  длиннохвостых  сорок, своим присутствием  подчеркивавших грустную
безлюдность воображаемой пустыни...
     Љаждое  слово, каждое  движение,  всЯкий  доносившийсЯ  звук дополнЯл Я
тогда своим воображением, все сливалось в сказочные образы и представлениЯ.
     Ќеобыкновенно  быстро Я  научилсЯ  читать. € каким  мученьем и радостью
стало  длЯ  менЯ  ненасытное  чтение  книг! ‘еми-восьми лет о