а,
румЯнец поЯвлЯлсЯ  на вЯлых ее щеках. € - странное дело - с приездом  матери
как  бы  оживал  хваловский  дом,  добрее  разговаривали между  собой  люди,
приветливее смотрел суровый хваловский дед.
     …ще раньше  дЯди  Ђкима  умерла в хваловском  доме моЯ бабка ЂвдотьЯ. ‚
прошлые времена, до тЯжкой болезни, надолго уложившей ее в постель, не знала
она покоЯ. ‘ама  вела  в  доме  хозЯйство, возила в Љалугу продавать Яблоки,
битую дичь. …ще задолго до смерти тайно  от деда составила она завещание,  в
которой принадлежавшую ей часть купчей  земли завещала своим дочерЯм: ‹юбови
и Њарии. ‡авещание бабушки, как водилось тогда, в сороковой день на поминках
огласил  матюковский  поп.  Љогда  подали  кисель,  он  торжественно  встал,
оправлЯЯ  волосы,  внЯтным  голосом от слова  до  слова прочитал  завещание.
Џобагровел, стал пунцовым дед, зашумели обделенные братьЯ Ђким и Ђлексей. ‘о
злобою глЯдЯ  на родных сестер, вспыльчивый дЯдЯ Ђким при всех людЯх крикнул
сестрам через поминальное застолье:
     - ђазорили, обули нас, братьев, в лапти родные сестрицы! •омут придетсЯ
надевать...
     Џокойный  дЯдЯ  Ђким преувеличивал, был неправ. …ще  много оставалось у
деда земли,  был нетронут  и молод  сад,  велика  была  хваловскаЯ  пчельнЯ:
хватило бы добра и не на одну  семью. Ќо уж  так водилось в прежние времена:
наследство разделЯло и ссорило подчас самых близких людей.
     ‘  тех  пор как  бы  надорвались отношениЯ  у моей  матери с хваловским
родным  домом.  Ќе  могла  она  гостить  подолгу  в •валове,  несправедливой
казалась нанесеннаЯ  покойным братом обида, отвратительной казалась жадность
обделенных наследников.
     ‚се  наследство  свое  -  землю  и   деньги  -  мать  уступила  старшей
многодетной сестре  своей ‹юбе, проживавшей с семьей в ‘ухоломе. Њой отец не
перечил.  "„елай  как  знаешь,  -  сказал  он моей  матери с  обычным  своим
добродушием, - твое добро - твоЯ волЯ!"

        ‘“•Ћ‹ЋЊ

     ‚сЯкий раз, возвращаЯсь из •валова в  нашу лесную  ‘моленщину, заезжали
мы по дороге к старшей и любимой сестре моей матери - в шумный, многолюдный,
веселый ‘ухолом.
     Џомню  пыльный  большак, старые развесистые  березы, калужские  села  и
деревни,  которыми  мы  проезжали:  покрытые  соломой  бедные  избы,  жалкие
деревушки,  над которыми  с пронзительным  свистом  носились в  голубом небе
стрижи. ‚озбужденнаЯ близкой встречей с любимой сестрой, мать рассказывала о
своем детстве, о том, как когда-то ездила с дедом по этой дороге.
     Ќезабываемое впечатление произвел на  менЯ сухоломский  дом, с утра  до
позднего  вечера полнившийсЯ  звоном  голосов, топотом  детских  ног.  ‚сего
оглушительнее, покрываЯ крики и смех детей, раздавалсЯ голос мужа тети моей,
Ђлександра  Ђлександровича  „оброва,  отца  многочисленного  семейства.  Љак
сейчас вижу его  обожженное  солнцем  доброе, круглое,  с  морщинками вокруг
серых глаз лицо,  большие руки, которыми  он размахивал при  разговоре,  его
трубный голос,  весь день раздававшийсЯ то в просторных  комнатах старинного
барского дома, то на широком дворе, то в убранном поле за ригой, где гремела
коннаЯ молотилка, то  в старом саду - прибежище наших игр и проказ. ЌесмотрЯ
на  свою вспыльчивость, напускную  шумливость,  был  Ђлександр Ђлександрович
умелым  и дельным  хозЯином, разумно  правил  хозЯйством, которое  снимал  в
аренду   у  проживавших  в  городе  некогда   богатых  и  знатных  помещиков
”илимоновых,  забросивших  свое родовое  гнездо. ‘ухоломский  дом всегда был
полон гостЯми. ‡ваные и незваные  садились в ‘ухоломе за стол,  жили во всех
больших и  малых комнатах старинного  просторного дома, ночевали в беседках,
на сеновалах, в саду.  € удивительное дело: на всех званых и незваных гостей
хватало и места и  хлеба в гостеприимном  доме, каждому  новому гостю  шумно
радовалась добродушнаЯ семьЯ. Љазалось, сама фамилиЯ  этой семьи:  „обровы -
необыкновенно  подходила  к  сухоломскому  дому,  славившемусЯ  радушием   и
хлебосольством.
     „аже  теперь,  спустЯ  многие  годы,  с  особенным чувством Я вспоминаю
сухоломский дом, большую  и шумную добровскую семью. ‚споминаю тетю  ‹юбу, в
облике  которой  многое напоминало мне родную мать, приветливую  и тихую  ее
улыбку,  вспоминаю ее мужа  Ђлександра Ђлександровича,  громовой его  голос,
как, вернувшись с полЯ, наводит он, бывало, в своей шумной семье порЯдок. Ќо
больше  всех  из  сухоломского многолюдного дома запомнилась  роднаЯ  сестра
Ђлександра Ђлександровича,  которую  мы,  дети, ласкательно называли  ’итией
(так  назвала ее  когда-то старшаЯ  дочь тети ‹юбы, и это  ласкательное имЯ,
произнесенное  еще младенческими устами, осталось за ней навсегда). ‚се свое
многолюбивое  сердце отдала  эта одинокаЯ женщина семейству брата. Ќа  руках
’итии  - от мала до велика - выросли добровские  дети, всЯ огромнаЯ и шумнаЯ
добровскаЯ семьЯ.  „ети любили  ’итию  нежной,  преданной  любовью,  детские
сердца безошибочно чувствовали ее глубокую самоотверженную доброту.  Ќикогда
ни  перед кем из  детей  она не  заискивала,  ни  на  кого  не раздражалась,
умиротворенно  и ласково  звучал  ее  тихий  голос.  Џомню  сухую  худенькую
фигурку, взглЯд добрых глаз, папироску в маленькой, быстрой руке,  бородавку
на ее морщинистом лице (казалось, самаЯ эта бородавка особенно  подчеркивала
доброе  выражение ее лица). Џомню, как, окружив  тесным кольцом, теребили ее
племЯнники и племЯнницы, как наперебой слышалось:
     - ’итиюшечка, ’итиЯшечка, ’итиЯ!..
     ‚ерной нашей защитницей была ’итиЯ, когда самым неугомонным проказникам
грозило наказание  (в сухоломском доме розги и строгие наказаниЯ применЯлись
лишь  в  исключительных  случаЯх). „о  самой  смерти,  пользуЯсь  неизменной
любовь,  прожила она  в семье  брата, по-прежнему заботЯсь  о  взрослых, уже
поженившихсЯ,  вышедших замуж своих племЯнниках  и  племЯнницах,  с  той  же
ласкою произносивших дорогое всем имЯ:
     - ’итиюшечка, ’итиЯшечка, ’итиЯ!..
     €з  бедной  дворЯнской семьи происходил  сам Ђлександр Ђлександрович, в
молодости служивший офицером.  ѓоворили, что поигрывал он некогда  в  карты,
что не полюбилась  ему  беспутнаЯ  жизнь в пехотном полку. ‚ыйдЯ в отставку,
женилсЯ  он на сестре моей  матери -- тихой и очень спокойной  женщине, стал
служить,  арендовал у помещиков  землю.  (•озЯин  он был  замечательный, эти
хозЯйственные способности передал своим детЯм, из которых двоюроднаЯ  сестра
моЯ ЊанЯ, пользующаЯсЯ  общей любовью,  и  по  сие  времЯ  руководит большим
цветочным хозЯйством.) „аже в самой внешности Ђлександра Ђлександровича было
что-то  от  прошлого, от  старых,  отжитых времен.  ’акие  лица  видел  Я на
портретах людей в старинных книгах и  журналах.  Ћтец мой, изредка наезжаЯ в
калужские краЯ,  дружил с  Ђлександром Ђлександровичей.  ‚месте посмеивались
друзьЯ-своЯки  над   мужицкою   скаредностью   тестЯ,   над  его   напускным
богомольством. Ќет, не был похож сухоломский шумный и веселый дом на суровое
и строгое дедовское •валово...
     Ќас, редких смоленских гостей, в сухоломском доме встречали с особенным
вниманием  и любовью.  Џомню,  как  радовалась встрече  с сестрою мать,  как
запирались, не  могли наговоритьсЯ после  долгой  разлуки родные сестры, как
подхватывал  менЯ  незнакомый  и  шумный водоворот сухоломской жизни.  Џосле
кисловского вынужденного одиночества, поэтических сказок отца, после любимых
моих уголков, где  Я непосредственно сливалсЯ с природой, сухоломскаЯ шумнаЯ
жизнь  менЯ потрЯсала. ‘ утра  до  вечера  носились  мы  по  старому  парку,
взбирались на чердаки, где с покрытых пометом балок  и гнезд шумно срывались
голуби. ’айнами, сказочными чудесами был полон длЯ нас сухоломский старинный
дом.  ЃратьЯ и  сестры шепотом рассказывали  о  привидениЯх, о  таинственных
шагах,  раздававшихсЯ  по  ночам  на чердаке.  ‘  трепетом  заглЯдывали мы в
замочную скважину запертого кабинета, где еще с  крепостного времени, вместе
с кадушками  овса хранилось охотничье снарЯжение, висели  на  стенах  старые
седла, ружьЯ и пистолеты. ќта таинственнаЯ, никогда не отпиравшаЯсЯ  комната
была  источником  вымыслов и наших  страхов.  Ќе раз видели здесь  покойного
сухоломского барина, с трубкой в руках, в колпаке и халате. „осужие рассказы
распалЯли наше  детское воображение. ‚зЯвшись  за  руки,  тайно  от  верного
нашего стража ’итии, выходили мы слушать таинственные шаги. „рожа от ночного
холодка,  в одних  рубашках, босиком стоЯли  мы  в большой нежилой комнате с
балконом в сад. ‹унный  свет лилсЯ в окна, отчаЯнно бились сжимаемые страхом
маленькие  наши  сердца.  Џомню холодок ужаса, пробежавший  по корнЯм волос,
когда бойкаЯ проказница сестра ЊанЯ, умираЯ от страха, мне прошептала:
     - €дет, слышишь, идет!..
     џ не знаю,  кто производил эти загадочные звуки (быть может, гомозились
на чердаке голуби или наше воспаленное воображение само их создавало), но мы
все  отчетливо тогда  слышали  приближавшиесЯ таинственные  шаги.  ЉрЯхтЯ  и
покашливаЯ,  кто-то  спускалсЯ   с  чердачной  лестницы.  ЋбъЯтые  трепетным
страхом,  держась  за руки,  убегали  мы в детскую комнату, где горела тихим
светом  лампадка,  спокойно  и  мирно похрапываЯ, спала  в  своем уголку  не
подозревавшаЯ о наших ночных похождениЯх верный наш страж ’итиЯ...
     ‡абившись  под одеЯло,  долго не мог  Я  заснуть.  Њир  ночных  ужасов,
фантастических   страхов,   с  непостижимою   силою  притЯгивавших  к   себе
воображение,  властвовал  над  болезненно восприимчивой  душою.  €  особенно
радостным  казалось  тогда  пробуждение:  Яркий  свет  солнца,  бодрый  крик
петухов,  вместе  с  утренним  ветром  врывавшийсЯ  в раскрытые окна детской
спальни, ласковый и спокойный голос будившей нас ’итии.
     ‚  шумном, многолюдном  ‘ухоломе  гостили  мы целую  неделю.  ‚сю  зиму
вспоминалсЯ   мне   ‘ухолом,  многолюднаЯ  добровскаЯ  семьЯ,  наши  детские
приключениЯ и проказы. € особенно запомнились  таинственные шаги в старинном
сухоломском  доме,  ночные  детские страхи,  надолго оставившие  след в моей
впечатлительной душе.

        ‡€ЊЌ€‰ „…Ќњ

     Љороток  кисловский  зимний  день. Ѓывало, проснешьсЯ рано, разбуженный
грохотом  посыпавшейсЯ  на  пол  вЯзанки дров.  Ќа замерзшем  окне  алмазами
переливаетсЯ  солнце.  •орошо полежать,  пригревшись, думать,  что на  дворе
мороз и  отлично  должна замерзнуть политаЯ с  вечера опрокинутаЯ у  крыльца
"коза". •орошо  вскочить и, ежась от холода, бежать  через сени в  избу, где
жарко топитсЯ печка, а проворнаЯ девка Љулинка с закутанной в платок головой
хлопочет и  носитсЯ по хозЯйству. •олодно --  бррр!  -- умыватьсЯ обжигающей
водой, в которой  плавают,  стеклЯнно  стукаютсЯ прозрачные льдинки.  •орошо
стоЯть у полыхающей печи, греть спину, слушать, как  в сенцах чьи-то скрипЯт
шаги, в тЯжело открывшейсЯ двери вместе с  облаком пара  показываетсЯ нищий.
Ћн  останавливаетсЯ  у  порога,  неторопливо  стаскивает  шапчонку  с  лысой
восковой  головы,  креститсЯ  на угол, где  на столе  под  полотенцем  лежит
початаЯ коврига, здороваетсЯ мирно:
     - •озЯину и хозЯюшке хлеб да соль!
     - ‡амерз, дедушка? -- ласково говорит Љулинка,  вытираЯ о фартук мокрые
руки, подходит к столу.
     -  ЃЯда,  милаЯ. ‘овсем  застыл,  --  весело,  точно  чему-то  радуЯсь,
отвечает ей нищий.
     Ћн  стоит у  дверей,  потираЯ заколЯневшие  пальцы,  повесив на костыль
шапку.  Ќа нем  короткаЯ, с пришитыми старыми полами шубейка, поверх шубейки
ветхий, подпоЯсанный лыком  зипун. —ерез плечо висит длиннаЯ холщоваЯ сумка.
Ќа бороде его, на усах тают сосульки.
     Љулинка, двигаЯ локтЯми, отрезает, подает нищему  большой  ломоть. Ћн с
поклоном принимает хлеб, кладет в сумку.
     - €здалече идешь, дедушка?
     -  „альние мы, -- отвечает  дед, с  трудом засовываЯ в суму  ломоть, --
дальние, дочушка, заугорские, нуждишка погнала.
     - „а ты погрейсЯ, садись.
     „ед садитсЯ на  край  высокой  скамейки, не выпускаЯ костыль, расставив
тЯжелые обмерзлые лапти.
     -  Њороз -- бЯда, -- говорит он  громко, сгребаЯ с усов сосульки. -- Ќа
мельнице анадысь сказывали: девЯносто пЯть градусов. Љрепче шпирту...
     Љулинкины локти  двигаютсЯ  быстро.  Ћна загребает  переливающие  жаром
угли, бойка поматываЯ подолом, заметает мокрым помелом печь. Њаленькие серые
глазки из-под косматых бровей привычно  и  благожелательно глЯдЯт на быстрые
Љулинкины локти,  на Љулинкину широкую спину. ‘колько раз видели эти  глаза,
как бабьи  руки вынимают  тесто,  бросают  на  осыпанную  мукою лопату,  как
вырастает, ладитсЯ под быстрыми пальцами сыраЯ хлебнаЯ коврига!..
     - —аю выпей, погрейсЯ,  дедушка,  -- ласковым голосом  говорит Љулинка,
отрываЯсь на малую минутку, запЯстьем вытираЯ запотевший под платком лоб.
     Џрислонив к стене костыль, старик неторопливо подвигаетсЯ  к столу, сам
наливает  чашку из погасшего  самовара. ЉрестЯсь, дуЯ на одубеневшие пальцы,
держит  за донышко  блюдце.  џ с великим любопытством, со странным  чувством
влечениЯ и  страха  (дед страшен:  страшны его  тЯжелые  руки, его  косматые
брови)  смотрю на  его  заросшее  седыми  волосами лицо,  черные  его, точно
налитые чугуном руки,  на серые,  нечеловечески  зоркие глазки,  на сплошные
желтые  зубы, которые открываютсЯ  под съеденными зеленоватыми усами. …сть в
нем что-то пугающее менЯ.  Ќечеловеческими показываютсЯ его голос, спокойнаЯ
неторопливость его движений,  зверинаЯ косматость его лица. Џугает  он  менЯ
этой  косматостью,  громовым  своим  голосом,  привлекает  своею  простотой,
бедностью одежды.
     - ‘колько годов тебе, дед? - спрашивает, возЯсь у печи, Љулинка.
     - ѓодов-то7 ѓодов, дочушь, много, чай, за сотню перекатило...
     - ‡убы-то у тебЯ!
     - ‡убы у менЯ как сад! - смеетсЯ дед.
     Ћн выпивает  десЯть  чашек,  выцеживает  остатки  и.  опрокинув  чашку,
перекрестившись, садитсЯ к окну, на прежнее место.
     -  ‚от и  отогрелсЯ, спасибо, дочушь, - говорит он,  усаживаЯсь  и берЯ
костыль.
     џ,  не  спускаЯ  глаз,  смотрю на его  лицо,  на  полы шубенки, на  его
обмотанные оборами ноги, на обтаЯвшие новые лапти.
     Ћн сидит долго, греетсЯ, потом, попрощавшись, выходит на мороз, слышно,
как скрипит ступеньками, сходит с крыльца. џ одеваюсь,  закутываюсь, выбегаю
следом за  ним. Ќа воле ослеплЯет отраженное в снегах солнце,  перехватывает
дыхание  мороз.  †мурЯсь  от   Яркого  света,  чихаЯ,  натЯгиваЯ  рукавички,
спускаюсь на снег. Ѓереза, всЯ в белом, ронЯет легкие, крутЯщиесЯ в морозном
воздухе хлопьЯ. Ќа  ольхе  висЯт  черные шишки. •орошо, прикрывши рукавичкой
лицо,  бежать  по  поющему  алмазному снегу! џрко блестит дорога,  отчетливо
чернеет на снегу обледенелый навоз. ‡а деревней,  под мельницей, катаютсЯ  с
горки ребЯта.  ‡амороженнаЯ  "коза" летит,  подскакиваЯ  и кренЯсь, Я обеими
руками крепко  держусь  за  ее верхнюю доску, в  лицо дует  и свистит ветер.
"ќй-эй, берегись!.. - кричу, вылетаЯ на раскатанную у мельницы дорогу.
     ‘нег поднимаетсЯ  пылью,  забиваетсЯ  в  рукава,  под сбившийсЯ башлык.
ЏриЯтно горЯт  руки,  щиплет  щеки  мороз,  а еще не  скоро,  весь  в снегу,
возвращаюсь домой, и, оттираЯ щеки, укоризненно говорит мне мать:
     - ‚от подожди, набегаешьсЯ, отморозишь нос!..

        „…ђ…‚…Ќ‘Љ€… ѓЋ‘’€

     Ђ всего милее мне было,  когда по большим праздникам - на  рождество, в
никольщину, на  масленой  -- собирались  у  нас  гости. Ќад выскобленным,  с
коробившейсЯ доскою, с набившейсЯ в щелЯх грЯзью столом, стоЯвшим в переднем
углу,  горела под жестЯным,  засиженным  мухами  щитком  лампочка. ѓости  --
молчаливый   Џанкрат   с  цыганской  курчавившейсЯ   бородою  и  такими   же
курчавившимисЯ   на  голове  черными  волосами,  в  чистой,  застегнутой  на
стеклЯнные пуговки рубахе;  пастушонок …гор, веселый и белобрысый, с  белыми
зубами  и безбородым вечно смеющимсЯ лицом, с шрамом на  подбородке; Ђндрей,
чахоточный  и высокий, сидевший чрезвычайно прЯмо, с испитым птичьим лицом и
рыжеватой просвечивающей  бородой, -- все  гости  сидели за столом, играли в
"свои  козыри" на баранки. Ћброська,  в шапке, в застегнутой старой шубейке,
сидел на скамейке, насасывал  глинЯную, изображав-шую  человеческую  голову,
трубочку, плевал и хрипел грудью.
     ‚ избе тепло от большой русской печи, пахнет хлебом и хомутами. ‚ углах
и за печкой  таинственный полумрак. †елтый шипЯщий  в пузыре огонек освещает
мужицкие  волосатые головы, стол с  кучками пЯтачковых замызганных бара-нок,
лицо сидЯщего в углу под иконами  азартно  спорЯщего и приступами кашлЯющего
ЂндреЯ.
     џ  присаживалсЯ к не  обращавшим  никакого  вниманиЯ  на  менЯ игрокам,
начинал внимательно наблюдать.  Ђзартнее всех играл и  горЯчилсЯ  чахоточный
длинный Ђндрей. Ћн прЯ-тал под стол зажатые в руке, согнутые желобком карты,
подолгу думал, сердилсЯ, а при удаче громко шлепал о стол разбухшей  колодой
и хрипуче  смеЯлсЯ,  открываЯ  гнилые черные  зубы.  …гор,  наваливавший под
ЂндреЯ, играл весело, заразительно скалил сплошные белые, как чеснок, зубы и
то и дело закатывалсЯ своим заразительным смехом,  и тогда  казалось, что  в
нем смеетсЯ каждаЯ его черточка: его руки, голубые глаза, обтЯнутые холщовой
рубахой плечи и  даже проступавший  на голом подбородке шрам.  Џанкрат играл
молчаливо, толстыми пальцами  неловко заскребал со стола карты. ‚ картах ему
Явно везло, он обыгрывал всех, и куча баранок подле него росла.
     - ‚езет  дьЯволу! - зло,  сворачиваЯ  папироску дрожащими,  желтыми  от
махорки пальцами, говорил ему проигравший Ђндрей.
     ‘калЯ  зубы, подмигиваЯ на тЯнущуюсЯ через стол Љулинку, поправлЯвшую в
лампе огонь, …гор замечал:
     - …му девки ворожат.
     -  ЋтвЯжись,  черт  косой, вон  рЯжку  какую  наел,  скоро  в дверь  не
пролезешь!  -  притворно,   замахиваЯсь  на  его  зубастое  смеющеесЯ  лицо,
огрызалась Љулинка.
     Љарты  сдавал проигравший Ђндрей.  Ћн с трудом отдирал карты, то и дело
плевал на костлЯвые длинные пальцы и, сдавши, прЯтал под стол руки. ‡убастый
…гор, ходЯ  под ЂндреЯ,  наваливаЯ, смеЯлсЯ  так,  что в лампочке над столом
моргал огонек.
     -  €шь  его  разбирает, -  захлебываЯсь кашлем, отплевываЯсь,  сердилсЯ
Ђндрей. - Џодожди, брат, насмеешьсЯ...
     Њне  очень  нравилсЯ  веселый …гор  и  было  жалко больного, кашлЯвшего
ЂндреЯ. ‚ душе Я был  на стороне молодого и веселого …гора, заражавшего менЯ
своим  смехом,  весело  шутившего  над Ђндреем. Ќо  покорил мое  воображение
черный Џанкрат.  ‘ почтительным чувством удивлениЯ смотрел Я на его курчавую
освещенную лампой голову, на черные, медленно двигавшиесЯ над столом руки.
     Ђндрей,  живший на деревне у брата, к нам  приходил часто. џ знал:  был
Ђндрей  когда-то в солдатах,  потом жил в  Њоскве, в людЯх. ђазору и болезни
его  много  способствовала жена,  тоже жившаЯ в Њоскве, в кухарках, любившаЯ
веселую городскую жизнь. ‚ деревню приезжала она редко и щеголЯла в шелковых
платьЯх,  мужа презрительно называла мужиком. Џить он стал  с  Њосквы, после
военной службы. Џил сперва жестоко, запойно, потом стал мучитьсЯ невыносимо,
стал  кашлЯть  кровью  и после каждой выпивки  неделЯми  пластом  валЯлсЯ  в
соломе, клЯлсЯ и  зарекалсЯ  не брать на Язык ни капли, а вытерпев небольшой
срок, срывалсЯ, опЯть чернел.
     Ќа  дерене жил  Ђндрей у  богатого старшего брата. Љак  все чахоточные,
твердо он верил в свое выздоровление, ждал нечаЯнного  богатства. €з желаниЯ
выиграть  садилсЯ  он  за карты,  всегда поЯвлЯлсЯ там, где заводилась игра.
€граЯ на деньги, бледнел он смертельной бледностью, тощею, трепетавшею рукою
вытирал катившийсЯ со лба пот. Ђ так и не выиграл  он богатства, не дождалсЯ
своего счастьЯ: выгнанный богачом-братом, ушел скитатьсЯ; нашли его в шерсти
верстах мертвым в мороз в кочках, запорошенного снегом. Ќа месте, где Ђндрей
умер, по тогдашнему обычаю, поставили люди у самой дороги сосновый крест.

        Њ“†€Љ€

     Ћброська,  сидевший у окна на скамейке и не принимавший прЯмого участиЯ
в игре, хрипел чубуком маленькой своей обсосанной трубки и, внимательно косЯ
серыми глазками, следил за игроками,  изредка вставлЯЯ свое словечко. Ѓыл он
невелик ростом, узок  в плечах и сер. ‘еро было его неподвижное, никогда  не
улыбавшеесЯ лицо.  ‘еры, цвета печной золы,  были редкие  волосы, посконнаЯ,
видневшаЯсЯ под  шубейкой  рубаха;  серы  и  неуследимы были его  маленькие,
хоронившиесЯ  глазки. Ќе в лад с маленьким ростом, непомерно велики и тЯжелы
были кисти его лежавших на  коленЯх иссиза-чугунных  рук. ‚ избе он сидел  в
шапке, не двигаЯсь, изредка поднимаЯ правую руку, и,  к негодованию Љулинки,
не выпускаЯ, насасывал вонЯвшую махоркой, пускавшую синий дым трубку.
     - “, дьЯвол, -- говорила Љулинка зло, -- всю избу табачищем провонЯл!..
     € на сердившуюсЯ Љулинку Ћброська не обращал ни малейшего вниманиЯ.
     Љ нам в  Љислово он приходил из соседней деревни, где жил на краю,  над
речкой,  в похинувшейсЯ, по самое окошко  вросшей в землю  избенке.  €з всей
деревни удивительна была  эта Ћброськина избенка, с иззелена-бархатной, мхом
поросшею крышей, с единственным, заткнутым  обрывком старой овчины, окошком.
ЌельзЯ было представить, что живет в этой избенке,  летует и  зимует, спит и
думает свои думы живой человек. Ќа деревне он был безземельным, кормилсЯ чем
приведет бог.  €, как водитсЯ, за  беспутство  деревнЯ ненавидела  Ћброську;
каждое  лето  бивали его  мужики  смертным боем,  и он в крови,  облепленный
мухами, подолгу лежал у дороги в канаве; отлежавшись, приходил на деревню --
опЯть  лез на рожон. ’ерпелив он был невыразимо, спокоен  как пень. Џадай на
землю небо, гори деревнЯ, погибай родной его сын -- не выпустит Ћброська изо
рта слюнЯвую свою трубку, пальцем -не шевельнет.
     ‘лучалось, под хмельную  руку  приходил  он на мельницу, где на  мешках
сидели  замельщики-мужики,  шумела вода на колесе  и  в  раскрытых  воротах,
перебираЯ  красными лапками, бочком, надуваЯсь, ходили сизые голуби. ’ам, на
потеху замельщикам, за полбутылки продавал он  кулаку-мельнику  свою бороду.
Љогда под смех  мужиков отрезал ему мельник бороду - по-прежнему был спокоен
и невозмутим Ћброська, точно и не над ним смеЯлись мужики.
     Џолною  противоположностью  Ћброське  был  черный Џанкрат.  Ѓыл Џанкрат
высок ростом, широк в плечах, по-мужицки жаден на  всЯкую работу. Ќа своем и
чужом   работал  он  без   устали,  не  покладаЯ  рук,  ничего  не  оставлЯл
недоделанным. ‡а  летние  месЯцы  он  ссыхалсЯ  от  работы,  делалсЯ  черней
головешки.  €, как  бывает нередко,  не везло ему  в  жизни, одно за  другим
валились на него несчастьЯ.  ’о  умирала в самое горЯчее времЯ жена, оставив
малых детей, от сгорал со  всем хлебом овин, то - у одного из всей деревни -
падала  ни  с того  ни с сего  скотина.  ЌесчастьЯ  свои  Џанкрат  переносил
мужественно, обстраивалсЯ  и  вновь  обзаводилсЯ хозЯйством, потом неизбежно
сваливалась на  Џанкратову голову  новаЯ  негаданнаЯ беда, опЯть приходилось
начинать сызнова. Ћкончательно разорило  Џанкрата последнее горе:  в  третий
раз  сгорел  его  двор, погорели коровы и овечки. €  опЯть,  не упав  духом,
тЯнулсЯ, с черепка начинал новую жизнь Џанкрат.
     Ћсобенно  загадочным,  внушавшим  страх  и  таинственность казалсЯ  мне
Џанкрат  за то, что  когда-то убил человека. —еловека Џанкрат убил давно, на
шахтах; по несчастной случайности. џ со страхом и трепетом смотрел на черные
Џанкратовы  руки.  ‘амое  же главное, что внушало мне уважение к Џанкрату, -
сказочнаЯ Џанкратова  сила, в которую веровал Я  непоколебимо. ‚ерил  Я, что
Џанкрат одним махом может  побить целое войско и что по силам Џанкрату любой
подвиг. ‘лучалось, Я забиралсЯ к нему на печь, где он спал зимою, где  душно
пахло  овчиной,  слушал  Џанкратовы  рассказы.  џ закрывал глаза,  дрожа  от
волнениЯ, с  почтительным трепетом чувствуЯ  возле себЯ лежавшего  на спине,
почесывавшегосЯ, белевшего в темноте рубахой сказочного богатырЯ.
     Љроме  Ћброськи  и  Џанкрата,  кроме  зубастого  пастуха  …гора  хорошо
запомнилсЯ мне  наш  кисловский  мужик,  пьЯница  Ђниська.  •одил он  всегда
пьЯный, далеко было слышно,  как  кричит истошным  голосом. ‡овет  жену свою
Љатюху: "Ља-тюх!.. Ља-тюх!.."
     “важали Ђниську деревенские  собаки. ‚изжа от радости, вилЯЯ  усеЯнными
репьЯми кудластыми хвостами, кидались они на грудь Ђниське, лизали  ему руки
и  лицо.  €  Ђниська разговаривал  с  ними как с живыми  людьми,  жаловалсЯ,
изливал свое горе.
     Ќе страшились Ђниськи и деревенские  ребЯтишки. ’олпою ходили за ним по
плотине, просили крикнуть:
     - Ђнись, крикни!
     —тобы  потешить ребЯт, Ђниська  останавливалсЯ, задирал голову и, стуча
кулаком в грудь, кричал:
     - Ља-тюх!.. Ља-тюх!..
     ‘казывали, что  в молодости был Ђниська  дельный и благополучный мужик,
что и  не было умнее его на деревне, что запил он и загулЯл после того,  как
сошлась   с   мельником,  "спрокудилась"  единственнаЯ  его  дочь.  Џил   он
беспросыпно, пропивал  все; ворочаЯсь  домой, бил окна и горшки  в печи.  Ќа
наших  глазах Ђниська утонул. ђаз, выпив  и накричавшись, поплыл через пруд.
‘меЯвшиесЯ  над  ним  ребЯта  видели  с плотины, как стал па  середине пруда
нырЯть Ђниська, поднимать над водой руки. € никому  не прошло  в голову, что
Ђниська  тонет, что надо его спасать. ‚ытащили Ђниську под вечер, часа через
четыре. ‚ облипшей на костлЯвом теле рубахе, с набившейсЯ во рту тиной лежал
он  на  берегу под олешником,  а  кругом  толпилсЯ народ. Њне  было  страшно
подходить близко, Я смотрел  издалека, и  после долго боЯлись мы выходить по
вечерам на пруд, где все виделось лежавшее на берегу Ђниськино тело, чудилсЯ
знакомый голос:
     - Ља-тюх!.. Ља-тюх!..

        џђЊЂђЉЂ

     Џомню: Ясный летний день, на синем и знойном небе недвижно стоЯт пухлые
белые  облака. ‘  утра парит, над  лесом, над соломенными  крышами  дрожит и
зыблетсЯ  нагретый воздух. Џара  разномастных лошадок,  ‘мольник  и  ”урсик,
вскидываЯ гривами, побрЯкиваЯ кольцом на уздечке, бойко мчит нас по усохшей,
накатанной, покрытой слоем  пыли, вьющейсЯ  среди дозревающих  ржей  дороге.
Људа ни глЯнь,  волнами  ходит  рожь, синим туманным  кольцом замыкает  полЯ
дальний  зубчатый  лес; внизу,  над рекою, чернеют  крыши соседней  деревни.
‚переди в облаках пыли с грохотом скачут по накатанной дороге телеги. ‚ них,
свесивши ноги, держа в руках вожжи, сидЯт  мужики в вышитых рубахах; бабы, в
разноцветных сарафанах и  лиловых повойниках  с широкими лентами, трЯсутсЯ в
телегах,  вытЯнув ноги.  Ѓелоголовые  ребЯтишки торчат  в  телегах  грибами.
€ногда,  чтобы не дышать пылью,  облаком стоЯщей  над  дорогой, мы  обгонЯем
трЯсущиесЯ, подскакивающие телеги, иногда  обгонЯют  нас.  Џыль  серым слоем
лежит на придорожной подъеденной мелкой траве. …дем по ржи, уже дозревающей,
медово-желтой,  с синими звездами васильков.  ЉолосьЯ  качаютсЯ и, поникнув,
висЯт недвижимо. Њы догонЯем празднично одетых  девок и баб, бойко ступающих
босыми загорелыми, печатающими на пыли ногами. „евки несут в  руках башмаки,
останавливаютсЯ, смотрЯт, - на их загорелых лицах оживленно и весело блестЯт
молодые глаза.  ‘лепни  и мухи вьютсЯ  над  лошадиными  спинами,  липнут  на
пропотевшее  дно Џанкратова  картуза. Џанкрат  сидит  бочком,  расставив  на
передке  ноги,  привычно  покрикивает на  лошадей,  перегибаЯсь,  кнутовищем
сбивает из-под прыгающей шлеи налипших оводов и слепней.
     Џеред самым  селом  нужно вброд переезжать  речку.  Љоренник  осторожно
спускает по  усыпанному  каменьем, разъезженному колесами  косорогу. ‚  воде
шуршат по каменьЯм колеса, струитсЯ, обмываЯ шины, вода. —ерез речку, поднЯв
сарафаны, держа  в  зубах  узелки с  башмаками, переходЯт  бабы,  садЯтсЯ на
берегу  обуватьсЯ. ‘  обмытыми, блестЯщими шинами и мокрыми  ступицами бойко
выезжаем на берег,  по мЯгкой  дорожке легко катимсЯ дальше. џрко блестит на
солнце, дугою уходит  река,  белеет впереди  колокольнЯ,  и,  подчеркиваЯ ее
белизну,  темнеет  позади церкви  старинный  господский  парк. Ќа скате  под
церковью разливаетсЯ  море  сарафанов, мужичьих голов. —удесным показываетсЯ
на зеленом,  изумрудном лугу  этот живой  пестрый ковер. Ќароду  все больше;
бабы  и девки, мужики в пиджаках и белых рубахах, белоголовые  ребЯтишки  со
свистульками-петушками;  на  распрЯженных,  застланных  веретьем телегах,  с
поднЯтыми оглоблЯми,  с жующими  овес лошадиными  головами, сидЯт  старики и
бабы с грудными детьми, едЯт, разложив  баранки и сало. ѓруды новых, облитых
дегтем колес, разложенные на лугу горшки, целые возы лык  и корьЯ; дальше  -
где гуще народу - под колокольнею белеют над толпою верхи палаток, густеет и
шумит  толпа,  а над  всем  этим  -  высокое  небо,  облака и падают-вьютсЯ,
стрелами в воздухе свищут стрижи.
     Њедленно  пробираЯсь  в  расступающейсЯ  толпе,  подъезжаем  к  ограде,
привЯзываем лошадей. •орошо  побежать к палаткам, где стеною  ходит и  стоит
толпа.  Ќа высоком  дощатом  прилавке разложены  картинки  и  книги;  худой,
костлЯвый,  с  рыжею  щетиной  на   подбородке  мещанин-продавец  перебирает
заросшими рыжею шерстью руками,  подсовывает  календари, песенники, книжки с
заманчивыми  названиЯми.  Ќа   краю,  окруженнаЯ   толпою  зрителей,   стоит
уставленнаЯ   стеклЯнной  посудой,   зеркальцами,  кусочками  мыла  рулетка.
‡агорелый, зубастый  мещанин  в картузе, подмигиваЯ бабам,  кричит  весело и
задорно:
     -  ќй,   красавицы,  подходи!..  ЃеспроигрышнаЯ!..  ‘ама  катает,  сама
летает!.. Љрути, молодой человек!
     € Я  робко пускаю  рулетку, мЯгко  бегущее  по  гвоздикам гусиное перо,
смотрю, не спускаЯ глаз, и с волнением беру из рук мещанина  свой выигрыш --
копеечное, с нарисованным цветком  зеркальце, а мещанин уж кричит, подзывает
других, завидующих моему счастью:
     - Ђ ну катай-валЯй, наваливайсЯ!..
     ‘мех  и  крики,  шуршанье  подсолнушков,  раскусываемых   зубами,  крик
черта-бабы,  звонко ругающей своего  загулЯвшего мужика, ржанье  лошадей  --
сливаютсЯ в один Ярмарочный гул  и шум. Џахнет  дегтем, навозом и кумачом. ‚
полотнЯных палатках,  бойко  отмериваЯ аршином, щелкаЯ ножницами,  с треском
рвут,  свертывают  продавцы  ситец,  белый, блестЯщий,  пахнущий  апрельскою
свежестью  коленкор.  ѓроздьЯ  стеклЯнных  бус,  золотой  позумент, красные,
желтые, голубые пущенные  по ветру  ленты; облитые  сахаром прЯники,  жамки,
стручьЯ,  горы  и предгорьЯ  соблазнительно  пахнущих подрумЯненных баранок;
хомуты, лапти, кожа; у телеги с брусками и косами гурьбою стоЯт мужики, бьют
потылицей о грЯдку, прислушиваЯсь к звону, пробуют на Язык бруски; внизу, на
проезжей  дороге,  бойко торгует  кабак, выходЯт  на  крыльцо,  засовываЯ  в
карманы бутылки, мужики. Ќа  лугу за церковью стоЯт, торгуютсЯ,  проваживают
лошадей барышники-цыгане. Џо Ярмарке, в толпе,  взЯвшись  за  плечи, гуськом
проходЯт нищие-слепцы. Ћни останавливаютсЯ у ограды на солнечном при-пеке и,
ощупав  костыльками землю, садЯтсЯ. ‘трашны и  черны их  безглазые лица,  их
косматые, заросшие волосьем головы.
     ‚ обед негаданно собираетсЯ туча, гремит  гром. „ождь крупными каплЯми,
поднимаЯ пыль, стучит  по прибитой, усы-панной подсолнечной  шелухою дороге,
по головам и плечам девок, бегущих с задранными на головы сарафанами в парк,
под  деревьЯ. ‘инЯЯ, с огненными  краЯми туча грозно висит  над колокольней.
‚етер  хлопает потемневшими верхами  палаток и  балаганов,  раздувает ленты.
Џустеет, суетитсЯ, разбегаетсЯ потревоженнаЯ  дождем и грозою Ярмарка. Ђ все
чаще  и  быстрее носЯтсЯ  над землею  ласточки,  громче  и  страшнее  гремит
приближающийсЯ гром. ‚сЯ Ярмарка, краснеЯсь сарафанами, стоит под деревьЯми.
Ќо  быстро, как началсЯ, проходит  и кончаетсЯ летний  дождь. џркаЯ  радуга,
упершись одним концом в реку, еще серо-молочную от дождЯ, широким полотенцем
раскидываетсЯ над  Ярмаркой, над  колокольней.  € опЯть,  точно  умывшись  и
повеселев,  собираетсЯ, оживленнее прежнего шумит  народ,  а  над обмытой, с
катЯщимисЯ  мутными  ручьЯми  землею по-прежнему падают и  свистЯт стрижи. €
опЯть кричит, зазывает повеселевший зубастый мещанин:
     - Ђ вот  обмылись, помылись, подмолодились!..  Џодходи, девки-бабы,  не
жалей!..  Џлохое разобрали, хорошее осталось!.. ‚от  бокальчики, стаканчики,
серебрЯные розанчики!.. Џодходи. Љрасавицы!..
     ‘олнце  косо  светит из-за  лиловой  миновавшей тучи  на колокольню, на
потемневшую,  со следами  босых ног и колес.  „орогу. џрко зеленеет  на лугу
трава, маслЯнисто блестЯт, ронЯЯ капли, листьЯ старого дуба, и сладко пахнут
обмывшиесЯ молодые  березы.  ‘  Ярмарки  начинают разъезжатьсЯ после  обеда.
ЏерваЯ уезжает  помещица Љужалиха. ЋкруженнаЯ толпою,  она садитсЯ в обмытый
дождем, с  опущенным  верхом экипаж, усаживает с  собою  востромордую борзую
собаку. €, громыхнув бубенцами, экипаж трогаетсЯ с места. "ќ-эй!"  -  кричит
на сторонЯщихсЯ, разбегающихсЯ баб и ребЯт, туго держа синие  вожжи  в обеих
руках, плечистый, в шапочке с павлиньими перьЯми, с желтыми,  выпущенными из
плисовой безрукавки рукавами сердитый кучер.
     Љ вечеру больше пьЯных,  шумнее, азартнее за кабаком и на  распрЯженных
телегах. Ќиже груды колес и кадушек, меньше остаетсЯ на лугу горшков, и  уже
осипшим,  другим голосом покрикивает  мещанин у рулетки. Џомалу расходитсЯ и
разъезжаетсЯ  шумнаЯ  Ярмарка,  сереет  от  подсолнечной  шелухи луг,  много
валЯетсЯ теплого, дымЯщегосЯ  навоза. …ще шумЯт пьЯные мужики, баба на  возу
унимает раскричавшегосЯ ребенка,  а  уж  близитсЯ над селом  вечер;  опустив
головы, последними расходЯтсЯ с Ярмарки нищие-слепцы.

        „…’‘’‚Ћ

     Њногое  переменилось  за  эти годы,  много утекло в  море воды,  а  мы,
пережившие это  времЯ, стоим как бы на другом берегу. € как в тот,  дальний,
смутно зыблющийсЯ  берег,  вглЯдываюсь в далекое свое  детство, в тогдашнего
окружавшую менЯ жизнь. Њного еще живет людей, переживших, как и Я, эти годы,
живы пахнувшие хлебом, овчиной  и  избЯным дымом приЯтели мои ‚аньки, ‘емки,
Џетьки, ходившие со мною к нашему учителю Џетру Ђнаньевичу в школу, игравшие
в  рюхи  и  сучку;  быть  может, где-нибудь жив  и  сам любимый  наш учитель
Ђнаньич, а уж  трудно узнать этих прошедших огни,  трубы и чугунные повороты
‘емок, Џетек  и ‚анек. Џеремени-лось, стало неузнаваемо  и  прежнее Љислово.
Џо-прежнему стоЯт, смотрЯтсЯ  в  воду  широкие  зеленые  ветлы, выплывают  в
полдень на солнце,  недвижимо  стоЯт  красноперые головли, по  вечерам низко
носЯтсЯ над рекою, задеваЯ крылом и оставлЯЯ разбегающийсЯ на воде кружочек,
белогрудые ласточки; по-прежнему  встает  и заходит,  играЯ  и  переливаЯсь,
солнце. €  по-прежнему  колосЯтсЯ,  волнами  ходЯт за рекою  хлеба,  чернеют
деревенские крыши, шумит на  мельничном колесе вода, и стучат, отбиваЯ косы,
за деревней молотки, грохочет по мосту телега, в  которой, свесивши с грЯдки
ноги, сидит рыжий, в нахлобученном картузе, мужик. …ще стоит наш  кисловский
домик, а  уж  давным-давно нет  €вана  Ќикитича, в  земле  лежит  мой  отец,
рассказывавший мне о чудесном сказочном плотике, и ничего не знаю и не узнал
Я о  кучерЯвом и  черном  богатыре  Џанкрате,  рассказывавшем  мне  на  печи
страшные сказки. “ж  больше не  водЯт деревенские  молодухи и девки на  лугу
хороводов, редко-редко покажетсЯ на улице  сарафан, и редко сыграют  ввечеру
старинную  протЯжную пес-ню. ‚о многом переменилась самаЯ  местность: исчез,
точно и  не было, кудрЯвый  зеленый деревенский лесок, а на  том  месте, где
стоЯла при большаке волость и каталась по большаку барынЯ Љужалиха, уж идет,
движетсЯ новаЯ, ничем не похожаЯ на старинную, жизнь.
     Њне  нечего  жалеть из этого прошлого. †алко лишь тетеревиных выродков,
деревенских песен и сарафанов, жалко-
     некогда наполнЯвшего  менЯ детского чувства радости  и любви,  которого
никакими  силами   невозможно   теперь  вернуть.   Ђ   многое  невесело  мне
вспоминать...
     ‚от на заросшей  зелено-черным  олешником-подседом полЯнке, за кабаком,
начинают драку  фурсовские  и бурмакинские  мужики, косЯком  ходит,  скрипит
зубами,  быком ревет  рЯбой  мужик Ќиколай, воробьЯми рассыпаютсЯ в стороны,
визжат  ребЯта и плачут бабы. €здали  похоже,  что  играют  мужики в жмурки.
џркое светит солнце,  свистЯт и купаютсЯ в  синем прозрачном небе  стрижи, и
странно смотреть  на бегающих с кольЯми  в руках  по изумрудному  блестЯщему
лугу дерущихсЯ мужиков.
     ‚от, спускаЯсь от  деревенской  школы,  катит  по белой пыльной дороге,
мЯгко покачиваЯсь на рессорах, побрЯкиваЯ упрЯжью, запрЯженный в дышло парой
лоснЯщихсЯ, высоко  вскидывающих ноги,  екающих  селезенками гнедых  рысаков
нарЯдный шарабан на высоких желтых колесах.  ‚ шарабане, держа  новые вожжи.
‘идит  в  белом кителе и голубой гвардейской  фуражке, с болезненной синевой
под  глазами  высокий худой офицер;  барынЯ.  ‚ кремовом  платье и кружевной
шлЯпе с прилипшим  к  щеке трепещущим  шарфом, сидит затЯнуто  и  прЯмо. Ћни
быстро  прокатывают.  урша  колесами по песку,  и, как привидение пронесЯсь
мимо стоЯщих на мосту, разевающих рты мужиков, начинают медленно подниматьсЯ
на размытый, краснеющий глиной,  усыпанный каменьЯми косогор. ‚переди, часто
оглЯдываЯсь.  Ѓыстро  мелькаЯ пЯтками, бегут деревенские  ребЯтишки.  ЃарынЯ
белой рукой бросает конфеты, и, как воробьи, ребЯтишки кидаютсЯ поднимать, а
из открытого  окошка ближней избенки высовываетсЯ старушечьЯ,  в  повойнике,
голова,  грозит ребЯтам  пальцем.  Ќавстречу лакированной  колЯске  едет  на
дрожках волостное начальство: писарь и старшина. Ћно почтительно сворачивает
в рожь и, поклонЯЯсь низко, трЯсетсЯ дальше на дребезжащих дрожках, поставив
на передок ноги в смазных, запыленных добела сапогах. “ старшины  широкаЯ, с
проседью  борода,  висЯт  из-под пиджака  концы плетеного поЯска. Ќачальство
останавливает  у  волости  лошадь  и,  замотав вожжи,  неторопливо  слезает,
поднимаетсЯ на крыльцо, где сидЯт, дожидаютсЯ  просители-мужики,  скрываетсЯ
за дверью.  Њужики, подмигиваЯ, идут  следом, за  перегородку  с  прибитыми,
засиженными мухами портретами царей и цариц, и уж бежит, отстукиваЯ пЯтками,
волостной сторожек Џетька в кабак за водкой.
     ‚от, в августовский тихий и прозрачный вечер, с газетою в руках выходит
на мельничную  плотину наш деревенский ученый и грамотей, фельдшер ’рофимыч.
Ћн  стоит долго  на  деревЯнном,  с плЯшущими мостовинами  мосту  и, набиваЯ
табаком  нос.  ‚ажно  сбочив  лохматую  голову,  любуетсЯ  на  перегорающую,
отразившуюсЯ   в  зеркальной  поверхности   зорю,  на   садЯщеесЯ  за   лес,
переливающее жаром солнце и, сопЯ, вещает сосредоточенно и учено:
     -  ‘ие  есть  великолепное  Явление  природы:  горизонт  с   атмосферой
сошелсЯ...
     ____

     Ќет, приЯтнее и веселее мне вспоминать и описывать совсем другое...
     Ќа зеленом, освещенном высоким июньским солнцем, усыпанном подсолнечной
шелухою, утоптанном полсапожками широком луну ходЯт хоровод бабы. ’ам и там,
в  густых ольховых кустах над рекой, под мельницей, мелькают Яркие сарафаны,
кучками толкутсЯ ребЯта. Ќа лужку, подле лавки с  открытыми настежь дверЯми,
вертитсЯ  карусель,  играет шарманка, глухо  ухает  бубен. Њожно, заплативши
копейку  пучеглазому   карусельщику,  сесть   на  деревЯнного,  выкрашенного
облезлой краской,  покачивающегосЯ  конЯ.  Љарусельщик  звонит в  колокол, и
карусель двигаетсЯ, сперва медленно, потом быстрее и быстрее. ‚етер задувает
в лицо, шевелит за спиной рубашку, и все быстрее проносЯтсЯ мимо, сливаЯсь а
одну  розово-белую полосу, лица  и бабьи сарафаны, мелькает в толпе  высокаЯ
фигура отца. џ крепко сижу  на деревЯнном  коне, держась  за железный  прут,
жмурЯ глаза от мелькающего розово-белого  круга. Љарусель  вертитсЯ, пока не
раздастсЯ звонок,  и  медленно  останавливаетсЯ. Ќе спеша  слезаешь с  конЯ,
чувствуЯ, как еще ходит и кружитсЯ под ногами землЯ и куда-то соскальзывает,
проваливаетсЯ в толпе смеющеесЯ  лицо отца. “лыбаешьсЯ и сам, а на коней уже
влезают другие, усаживаютсЯ розовые и голубые девки с узелками  в крепких, с
оловЯнными колечками на загорелых пальцах, руках...
     •оровод  стоит  на лугу  широким  цветистым  кругом.  Њожно  пробратьсЯ
вперед, протолкавшись среди пахнущих кумачом и солнцем девок и баб. ‚ словах
хороводной,  выпеваемой  бабьими  звонкими  голосами  песни можно  различить
отдельные слова:

     Љак по морю, морю синему,
     Џо синему да по •валынскому,
     Џлыла лебедь с лебедЯтами,
     ‘о малыми со детЯтами...

     Џо   просторному  кругу  парами   ходЯт   девки  и  парни,   по   песне
останавливаютсЯ друг против дружки, машут  платками и идут  дальше. ‚  конце
песни парни снимают фуражки,  троекратно, крест-накрест, целуютсЯ с девками,
а  девки  и  молодухи,  вытираЯ  платочками  губы,  смотрЯ в  землю,  быстро
расходЯтсЯ в круг  по  местам. ‘олнце светит,  жарко  выворачиваЯ  наизнанку
листьЯ, дует с полей легкий  летний ветер; на пруду на солнце Ярко блестит и
рЯбит  вода,  плавают белые лилии и желтые кувшинки. „евки и молодухи бегают
на  берег  пить;  подобрав  сарафаны,  становЯтсЯ  на колени,  черпают  воду
горстЯми.
     ‚месте  с ребЯтами Я толкаюсь между пахнущим кумачом и чем-то солнечным
и здоровым,  щелкающих подсолнушки девок и молодух, любуюсь на кучерЯвого, в
лаковых  голенищах,  в  синем  франтовском   картузе  на  кудрЯх  шахтера  и
гармониста  Љузьку, на плЯшущих в кружке  подле лавки, помахивающих носовыми
платками, вытирающих запотелые лбы девок и ребЯт.
     ‚вечеру, побросав все,  все  бегут  куда-то  по  обоим