’атьЯна ’олстаЯ. ђассказы из книги "Ќочь"

Ћцените этот текст:
’атьЯна ’олстаЯ. ђассказы из книги "Ќочь"

‘‚€„ЂЌ€… ‘ Џ’€–…‰
-- Њальчики, домо-ой! “жинать!
Њальчики, по локоть в песке, поднЯли головы, очнулись: мама стоит на
деревЯнном крылечке, машет рукой: сюда, сюда, давайте! €з двери пахнет
теплом, светом, домашним вечером.
„ействительно, уже темно. ‘ырой песок холодит коленки. Џесочные башни,
рвы, ходы в подземельЯ -- все слилось в глухое, неразличимое, без очертаний.
ѓде дорожка, где влажные крапивные заросли, дождеваЯ бочка -- не разобрать.
Ќо на западе еще смутно белеет. € низко над садом, колыхнув вершины темных
древесных холмов, проноситсЯ судорожный, печальный вздох: это умер день.
ЏетЯ быстро нашел на ощупь тЯжелые металлические машинки -- краны,
грузовички; мама притопывала ногой от нетерпениЯ, держась за ручку двери, а
маленький ‹енечка еще покапризничал, но и его подхватили, затащили, умыли,
вытерли крепким вафельным полотенцем вырывающеесЯ лицо.
Њир и покой в кругу света на белой скатерти. Ќа блюдечках -- веер сыра,
веер докторской колбасы, колесики лимона -- будто разломали маленький желтый
велосипед; рубиновые огни бродЯт в варенье.
Џеред Џетей поставили огромную тарелку с рисовой кашей; тающий остров
масла плавает в липком ‘аргассовом море. “ходи под воду, маслЯнаЯ Ђтлантида.
Ќикто не спасетсЯ. Ѓелые дворцы
с изумрудными чешуйчатыми крышами,' ступенчатые храмы с высокими
дверными проемами, прикрытыми струЯщимисЯ занавесами из павлиньих перьев,
золотые огромные статуи, мраморные лестницы, уходЯщие ступенЯми глубоко в
море, острые серебрЯные обелиски с надписЯми на неизвестном Языке -- нее,
все уйдет под воду. Џрозрачные зеленые океанские волны уже лижут уступы
храмов; мечутсЯ смуглые обезумевшие люди, плачут дети... ѓрабители тащат
драгоценные, из душистого дерева, сундуки, ронЯют; развеваетсЯ ворох летучих
одежд... ничего не пригодитсЯ, ничего не понадобитсЯ, никто не спасетсЯ, все
скользнет, накренившись, в теплые прозрачные волны... ђаскачиваетсЯ золотаЯ,
восьмиэтажнаЯ статуЯ верховного бога с третьим глазом по лбу, с тоской
смотрит на восток...
-- Џрекрати баловство с едой!
ЏетЯ вздрогнул, размешал масло. „ЯдЯ ЃорЯ, мамин брат, -- мы его не
любим -- смотрит недовольно; борода чернаЯ, в белых зубах папироса; курит,
придвинувшись к двери, приоткрыв щель в коридор. ‚ечно он пристает, дергает,
насмехаетсЯ --что ему надо?
-- „авайте, пацаны, быстро в постель. ‹еонид сейчас заснет.
‚ самом деле, ‹енечка опустил носик в кашу, медленно возит ложкой в
клейкой гуще. Ќу а ЏетЯ совершенно не собираетсЯ спать. …сли дЯде Ѓоре
хочетсЯ свободно курить, пусть идет на крыльцо.
€ пусть не лезет в душу.
‘ъев погибшую Ђтлантиду, дочиста выскребЯ ложкой океан, ЏетЯ сунул губы
в чашку с чаем -- поплыли маслЯные пЯтна. Њама унесла заснувшего ‹енечку,
дЯдЯ ЃорЯ сел поудобнее, курит открыто. „ым от него идет противный, тЯжелый.
’амила -- та всегда курит что-то душистое. „ЯдЯ ЃорЯ прочел Џетины мысли,
полез выпытывать:
-- ЋпЯть ходил к своей сомнительной приЯтельнице?
„а, опЯть. ’амила -- не сомнительнаЯ, она заколдованнаЯ красавица с
волшебным именем, она жила на стеклЯнной голубой горе с неприступными
стенами, на такой высоте, откуда виден весь мир, до четырех столбов с
надписЯми: "ћг", "‚осток", "‘евер", "‡апад". Ќо ее украл красный дракон,
полетал с ней по белу свету и завез сюда, в дачный поселок. € теперь она
живет в самом дальнем доме, в огромной комнате с верандой, заставленной
кадками с вьющимисЯ китайскими розами, заваленной старыми книжками,
коробками, шкатулками и подсвечниками, курит тонкие сигаретки из длинного
мундштука, звенЯщего медными колечками, пьет что-то из маленьких рюмочек,
качаетсЯ в кресле и смеетсЯ, будто плачет. Ђ на памЯть о драконе носит
’амила черный блестЯщий халат с широченными рукавами, и на спине -- красный
злобный дракон. Ђ черные спутанные волосы висЯт у нее прЯмо до ручки кресла.
Љогда ЏетЯ вырастет, он женитсЯ на ’амиле, а дЯдю Ѓорю заточит в башню. Ќо
потом, может быть, пожалеет и выпустит.
„ЯдЯ ЃорЯ опЯть прочел Џетины мысли, захохотал и запел -- ни длЯ кого,
но обидно:
Ђ-а-ана была портнихой,
€ шила гладью.
Џа-а-атом пошла на сцену.
€ стала -- актрисой!
’арьЯм-пам-пам!
’арьЯм-пам-пам!
Ќет, нельзЯ его выпускать из башни. , Њама вернулась к столу.
-- „еда кормили? -- „ЯдЯ ЃорЯ цыкаЯ зубом как |и в чем не бывало.
Џетин дедушка лежал больной в задней комнате, часто дышал, смотрел в
низкое окно, тосковал.
-- Ќе хочет он, -- сказала мама.
-- Ќе жилец, -- цыкнул дЯдЯ ЃорЯ. € опЯть засвистел тот же гнусный
мотивчик: тарьЯм-пам-пам!
ЏетЯ сказал "спасибо", ощупал в кармане спичечный коробок с сокровищем
и пошел в кровать -- жалеть дедушку и думать о своей жизни. Ќикто не смеет
плохо говорить про ’амилу. Ќикто ничего не Џонимает.
...ЏетЯ играл в мЯч у дальней дачи, спускающейсЯ к озеру. †асмин и
сирень разрослись так густо, что и калитку не найдешь. ЊЯч перелетел через
кусты и пропал в чужом саду. ЏетЯ перелез через забор, пробралсЯ --
открылась цветочнаЯ лужайка с солнечными часами посредине, просторнаЯ
веранда -- и там он увидел ’амилу. Ћна раскачивалась на черном
кресле-качалке, в Ярко-черном халате, нога на ногу, наливала себе из черной
бутылки, и веки у нее были черные и тЯжелые, н рот красный.
Џривет! -- крикнула ’амила и засмеЯлась, будто заплакала. -- Ђ Я тебЯ
жду!
ЊЯчик лежал у ее ног, у расшитых цветами тапочек. Ћна качалась
взад-вперед, взад-вперед, и синий дымок поднималсЯ из ее позванивающего
мундштука, а на халате был пепел.
-- џ тебЯ жду, -- подтвердила ’амила. -- ’ы менЯ можешь расколдовать?
Ќет?.. —то ж ты... Ђ Я-то думала. Ќу, забирай свой мЯчик.
Џете хотелось стоЯть, и смотреть на нее, и слушать, что она еще скажет.
-- Ђ что вы пьете? -- спросил он.
-- Џанацею, -- сказала ’амила и выпила еще. -- ‹екарство от всех зол и
страданий, земных и небесных, от вечернего сомнениЯ, от ночного врага. Ђ ты
лимоны любишь?
ЏетЯ подумал и сказал: люблю.
-- ’ы, когда лимоны будешь есть, косточки длЯ менЯ собирай, ладно? …сли
сто тысЯч лимонных косточек собрать и бусы нанизать, можно полететь, даже
выше деревьев, знаешь? •очешь, вместе полетим, Я одно место покажу, там клад
зарыт, только вот слово забыла, каким клад открываетсЯ. Њожет быть, вместе
подумаем.
ЏетЯ не знал, верить или не верить, но хотелось смотреть и смотреть на
нее, как она говорит, как качаетсЯ в диковинном кресле, как звенЯт медные
колечки. Ћна его не поддразнивала, не заглЯдывала в глаза, проверЯЯ: ну как?
интересно Я рассказываю, а? нравитсЯ? Џросто качалась и звенела, чернаЯ и
длиннаЯ, и советовалась с Џетей, и он понЯл: это будет его подруга на веки
веков.
Ћн подошел поближе, посмотреть на удивительные кольца, блестевшие на ее
руке. ’рижды обвила
палец змеЯ с синим глазом, а рЯдом распласталась, Њи гаЯ серебрЯнаЯ
жаба. ‡мею ’амила снЯла и дала посмотреть, а жабу снЯть не позволила:
-- —то ты, что ты, эту снимешь -- конец мне. ђассыплюсь черным
порошком, разнесет ветром. Ћна менЯ бережет. Њне ведь семь тысЯч лет, а ты
как думал?
ќто правда, ей семь тысЯч лет, но пусть живет, пусть не снимает кольца!
‘колько же она всего видела! Ћна и гибель Ђтлантиды видела -- пролетали над
гибнущим миром в бусах из лимонных косточек. …е и на костре хотели сжечь, за
колдовство, потащили, а она вырвалась -- и под облака: бусы-то на что? Ђ вот
дракон украл ее, унес со стеклЯнной горы, из стеклЯнного дворца, а бусы там
и остались -- висЯт на зеркале.
-- Ђ ты хочешь на мне женитьсЯ? ЏетЯ покраснел и сказал: хочу.
-- „оговорились. ’олько не подведи! Ђ наш союз мы скрепим честным
словом и шоколадными конфетами
€ дала целую вазу конфет. Ћна только их и ела. € пила из черной
бутылки.
-- •очешь книжки посмотреть? ‚он там свалены.
ЏетЯ пошел к пыльной куче, раскрыл наугад. Ћткрылась цветнаЯ картинка:
вроде бы лист из ниши, но буквы не прочесть, а наверху, в углу, большаЯ
цветнаЯ буква, всЯ заплетеннаЯ плоской лентой , травами и колокольчиками, и
над ней птица -- не птица, женщина -- не женщина.
- ќто что? -- спросил ЏетЯ.
-- Љто их знает. ќто не мои, -- раскачивалась звенЯщаЯ ’амила, пускаЯ
дым.
-- Ђ почему птица такаЯ?
-- Џокажи. Ђх, птица-то. ќто птица ‘ирин, птица смерти. ’ы ее бойсЯ:
задушит. ‘лышал вечером, как в лесу кто-то жалуетсЯ, кукует? ќто она и есть.
ќто птица ночнаЯ. Ђ есть птица ”инист. Ћна часто ко мне летала, а потом Я с
ней поссорилась. Ђ то есть еще птица Ђлконост. ’а утром встает, на заре, всЯ
розоваЯ, прозрачнаЯ, насквозь светитсЯ, с искорками. Ћна гнездо вьет на
водЯных лилиЯх. Ќесет одно Яйцо, очень редкое. ’ы знаешь, зачем люди лилии
рвут? Ћни Яйцо ищут. Љто найдет, на всю жизнь затоскует. Ђ все равно ищут,
все равно хочетсЯ. „а у менЯ оно есть -- подарить?
’амила качнулась на черном гнутом кресле, пошла куда-то в глубь дома.
ЃисернаЯ подушечка свалилась с сиденьЯ. ЏетЯ подобрал -- она была
прохладнаЯ. ’амила вернулась -- на ладони каталось, позвЯкиваЯ об изнанку
колец, маленькое, стеклЯнное какое-то, розовое волшебное Яичко, туго набитое
золотыми искрами.
-- Ќе боишьсЯ? „ержи! Ќу, приходи в гости. -- Ћна засмеЯлась и упала в
гнутое кресло, закачала сладкий, душистый воздух.
ЏетЯ не знал, как это -- затосковать на всю жизнь, и Яичко взЯл.
’очно, он на ней женитсЯ. ђаньше он собиралсЯ женитьсЯ на маме, но раз
уж он обещал ’амиле... Њаму он тоже с собой обЯзательно возьмет; можно, в
конце концов, и ‹енечку... а дЯдю Ѓорю -- ни за что. Њаму он очень, очень
любит, но таких странных, чудесных историй, как у ’амилы, от нее никогда не
услышишь. Џоешь да умойсЯ -- вот и весь разговор. € что купили -- луку или
там рыбу.
Ђ про птицу Ђлконост она слыхом не слыхала. € лучше не говорить. Ђ
Яичко положить в спичечный коробок и никому не показывать.
ЏетЯ лежал в кровати и думал, как он будет жить с ’амилой в большой
комнате с китайскими розами. Ћн будет сидеть на ступеньках веранды и
стругать палочки длЯ парусника, и назовет его ‹етучий ѓолландец. ’амила
будет качатьсЯ в кресле, пить панацею и рассказывать. Ђ потом они сЯдут на
‹етучий ѓолландец, флаг с драконом -- на верхушке мачты, ’амила в черном
халате на палубе, -- солнце, брызги в лицо, -- поедут на поиски пропавшей,
соскользнувшей в зеленые зыбкие океанские толщи Ђтлантиды.
Ћн раньше жил себе -- просто: стругал палочки, копалсЯ в песке, читал
книжки с приключениЯми; лежа в кровати, слушал, как ноют, беспокоЯтсЯ за
окном ночные деревьЯ, и думал, что чудеса -- на далеких островах, в
попугайных джунглЯх, или в маленькой, суживающейсЯ книзу ћжной Ђмерике, с
пластмассовыми индейцами и резиновыми крокодилами. Ђ мир, оказываетсЯ, весь
пропитан таинственным, грустным, волшебным, шумЯщим в ветвЯх, ЉолеблющимсЯ в
темной воде. Џо вечерам они с мамой гулЯют над озером: солнце садитсЯ за
зубчатый лес, пахнет черникой, еловой смолой, высоко над землей золотЯтсЯ
красные шишки. ‚ода в озере кажетсЯ холодной, а попробуешь рукой -- так даже
горЯчаЯ. Џо высокому берегу ходит большаЯ седаЯ дама в сливочном платье;
ходит медленно, опираЯсь на трость, улыбаетсЯ ласково, а глаза у нее темные
и взглЯд пустой. Њного лет назад ее маленькаЯ дочка утонула в озере, а мать
ждет ее домой: пора ложитьсЯ спать, а дочки все нет и нет. ‘едаЯ дама
останавливаетсЯ и спрашивает: "Љоторый час?" -- и, услышав ответ, качает
головой: "Џодумайте-ка!" Ђ когда пойдешь назад, она опЯть остановитсЯ и
спросит: "Љоторый час?"
Џете жалко даму, с тех пор как он знает ее секрет. Ќо ’амила говорит,
что маленькие девочки не тонут, просто не могут утонуть. “ детей есть жабры;
попадут под воду -- и превращаютсЯ в рыбок, правда не сразу. Џлавает девочка
серебрЯной рыбкой, высунет головку, хочет позвать мать, а голоса-то нет...
Ђ тут, неподалеку, есть заколоченнаЯ дача. Ќикто в нее не приезжает,
крылечко подгнило, ставни наглухо забиты, заросли дорожки. ‚ этой даче было
совершено злодейство, и после уж никто там жить не может. •озЯева пробовали
уговорить жильцов и даже большие деньги предлагали -- только живите; нет,
никто не едет. Ћдни все-таки решились, но и трех дней не прожили: огни сами
гаснут, и вода в чайнике кипеть не хочет, не сохнет мокрое белье, сами по
себе тупеют ножи, и дети всю ночь не могут закрыть глаза, а сидЯт белыми
столбиками в постельках.
Ђ вон в ту сторону -- видишь?.. -- ходить нельзЯ, там темный еловый
лес, сумрак, гладко подметенные дорожки, белые полЯны с цветами дурмана.
’ам-то, среди ветвей, и живет птица ‘ирин, птица смерти, большаЯ, как
тетерев. Џетин больной дедушка боитсЯ птицы ‘ирии -- сЯдет к нему на грудь и
задушит. “ нее на каждой ноге по шесть пальцев, кожистые, холодные,
мускулистые, а лицо как у спЯщей девочки. Љуу-гу! Љуу-гу! -- кричит вечерами
птица ‘ирии, копошитсЯ в еловой чаще. Ќе пускайте ее к дедушке, закройте
плотнее окна, двери, зажгите лампу, давайте читать вслух! Ќо дедушка боитсЯ,
смотрит в тревоге в окно, дышит тЯжело, перебирает одеЯло руками. Љуу-гу!
Љуу-гу! —то тебе от нас надо, птица? Ќе трогай нашего дедушку! „едушка, не
смотри так в окно, что ты там видишь? ќто лапы елей машут в темноте, это
просто ветер волнуетсЯ, не может уснуть. „едушка, вот же мы все тут! ‹ампа
горит, и скатерть белаЯ, и Я вырезал кораблик, а ‹енечка нарисовал петушка!
„едушка?!
-- €дите, идите, дети, -- мама гонит из дедушкиной комнаты,
нахмурилась, слезы на глазах. —ерные кислородные подушки лежат в углу на
стуле -- отгонЯть птицу ‘ирии. ‚сю ночь она летает над домом, царапаетсЯ в
окна, а под утро, найдЯ щелочку, забираетсЯ, тЯжелаЯ, на подоконник, на
кровать, ходит пешком по одеЯлу --ищет дедушку. Њама хватает черную страшную
подушку, кричит, машет, гонит птицу ‘ирии... прогнала.
ЏетЯ рассказывает ’амиле про птицу: может быть, она знает какое-нибудь
снадобье, петушиное слово против птицы ‘ирии? Ќо ’амила печально качает
головой: нет; было, но все осталось там, на
‘теклЯнной горе. „ала бы она дедушке охранное кольцо с жабой -- да ведь
сама тут же рассыплетсЯ черным порошком... € пьет из черной бутылки.
‘траннаЯ она! •очетсЯ думать про нее, про то, что она говорит, слушать,
какие ей сны снЯтсЯ; хочетсЯ сидеть на ступеньках ее веранды -- ступеньках
дома, где все можно: есть хлеб с вареньем немытыми руками, сутулитьсЯ,
грызть ногти, ходить ботинками -- если вздумаетсЯ -- прЯмо по клумбам, и
никто не закричит, не укажет, не призовет к порЯдку, чистоте и здравому
смыслу. Њожно взЯть ножницы и вырезать из любой книжки понравившуюсЯ
картинку -- ’амиле все равно, она и сама может вырвать картинку и вырезать,
только у нее выходит криво. Њожно говорить все, что в голову придет, и не
боЯтьсЯ насмешек: ’амила грустно качает головой, понимаЯ; а если и засмеетсЯ
-- как будто заплачет. Џопросишь -- она и в карты сыграет: в дурачка, в
пьЯницу, но играет она плохо, путает карты и проигрывает.
€ все разумное, скучное, привычное -- все остаетсЯ по ту сторону
заросшей цветущим кустарником ограды.
Ђх, не хочетсЯ уходить! „ома надо молчать и про ’амилу (вырасту,
поженимсЯ, тогда и узнаете), и про ‘ирии, и про искристое Яйцо птицы
Ђлконост, владелец которого затоскует на всю жизнь... ЏетЯ вспомнил про
Яйцо, достал из спичечного коробка, сунул под подушку и поплыл на ‹етучем
ѓолландце по черным ночным водам.
“тром дЯдЯ ЃорЯ с опухшим лицом курил натощак на крыльце. —ернаЯ борода
вызывающе торчала, глаза брезгливо прищурились. “видев племЯнника, он опЯть
засвистел вчерашнее, противное... € засмеЯлсЯ. ‡убы -- редко видимые из-за
бороды -- были как у волка. —ерные брови поползли
вверх.
-- ‘алют юному романтику! -- бодро крикнул дЯдЯ. -- „авай-ка, Џетр,
седлай велосипед -- и в лавку! Њатери нужен хлеб, а мне возьмешь две пачки
"Љазбека". ’ебе отпу-устЯт, отпу-устЯт! Ќинку Я знаю, она детЯм до
шестнадцати чего хочешь отпустит! ..
„ЯдЯ ЃорЯ открыл рот и захохотал. ЏетЯ взЯл рубль и вывел из сараЯ
запотевшего "Ћрленка". Ќа рубле маленькими буковками --непонЯтные,
оставшиесЯ от атлантов слова: бир сум. Ѓир сом. Ѓир манат. Ђ пониже --
угроза: "Џодделка государственных казначейских билетов преследуетсЯ по
закону", -- слова скучные, взрослые. ’резвое утро вымело волшебных вечерних
птиц, ушла на дно рыбка-девочка, спЯт под толщей желтого песка золотые
трехглазые статуи Ђтлантиды. „ЯдЯ ЃорЯ разогнал громким, оскорбительным
смехом хрупкие тайны, вышвырнул сказочный сор, но только не навсегда, дЯдЯ
ЃорЯ, только на времЯ! ‘олнце начнет склонЯтьсЯ к западу, воздух пожелтеет,
лЯгут косые лучи, и очнетсЯ, завозитсЯ таинственный мир, плеснет хвостом
серебристаЯ немаЯ утопленница, закопошитсЯ в еловом лесу сераЯ, тЯжелаЯ
птица ‘ирии, и, может быть, где-то в безлюдной заводи уже спрЯтала в водЯную
лилию розовое огнистое Яичко утреннЯЯ птица Ђлконост, чтобы кто-то
затосковал о несбыточном... Ѓир сум, бир сом, бир манат!
’олстоносаЯ Ќинка безропотно дала "Љазбек", велела передать дЯде Ѓоре
привет -- противный привет противному человеку, -- и ЏетЯ покатил назад,
звенЯ звоночком, подскакиваЯ на узловатых корнЯх, похожих на огромные
дедушкины руки. Ћсторожно объехал дохлую ворону -- птицу кто-то раздавил
колесом, глаз закрыт белой пленкой, черные свалЯвшиесЯ крыльЯ покрыты
пеплом, клюв застыл в горестной птичьей улыбке.
‡а завтраком мама сидела с озабоченным лицом -- дедушка опЯть ничего не
ел. „ЯдЯ ЃорЯ насвистывал, разбиваЯ ложечкой Яйцо и посматриваЯ на детей --
к чему бы прицепитьсЯ. ‹енечка пролил молоко, и дЯдЯ ЃорЯ обрадовалсЯ -- вот
и повод поговорить. Ќо ‹енечка совершенно равнодушен к дЯдиному занудству:
он еще маленький, и душа у него запечатана, как куриное Яйцо: все с нее
скатываетсЯ. …сли он, не дай бог, свалитсЯ в воду, то не утонет, а станет
рыбкой -- лобастым, полосатеньким окунем. ‹енечка допил и, не дослушав,
побежал к песочнице: песок подсох на утреннем солнце, и башни, должно быть,
осыпались. ЏетЯ вспомнил.
-- Њама, а та девочка давно утонула?
-- ЉакаЯ девочка? -- встрепенулась мама.
-- Ќу, ты знаешь. „очка той старушки, котораЯ все спрашивает: который
час?
-- „а у нее не было никакой дочки. ѓлупости какие. “ нее два взрослых
сына. Љто тебе сказал?
ЏетЯ промолчал. Њама посмотрела на дЯдю Ѓорю, тот обрадовалсЯ и
захохотал.
-- ЏьЯные бредни нашей лохматой приЯтельницы! Ђ?! „евочка, а?!
-- Љакой приЯтельницы?
-- Ђ, так... Ќи рыба ни мЯсо.
ЏетЯ вышел на крыльцо. „ЯдЯ ЃорЯ хотел все испачкать. •отел зажарить и
схрупать волчьими зубами серебрЯную девочку-рыбку. Ќичего у тебЯ не выйдет,
дЯдЯ ЃорЯ! “ менЯ под подушкой сиЯет огнЯми Яйцо утренней прозрачной птицы
Ђлконост.
„ЯдЯ ЃорЯ распахнул окно и крикнул в росистый сад:
-- Џить надо меньше!
ЏетЯ постоЯл у ограды, поковырЯл ногтем ветхое серое дерево
перекладины. „ень только начиналсЯ.
‚ечером дедушка опЯть ничего не ел. ЏетЯ посидел на краю смЯтой
постели, погладил сморщенную дедушкину руку. „едушка, повернув голову,
смотрел в окно. ’ам поднЯлсЯ ветер, закачались верхушки деревьев, мама снЯла
сушившеесЯ белье -- оно захлопало, как белые паруса ‹етучего ѓолландца.
‡азвенело стекло. ’емный сад вздымалсЯ и опадал, как океан. ‚етер согнал с
ветвей птицу ‘ирии, и она, взмахиваЯ отсыревшими крыльЯми, прилетела к дому
и принюхивалась, поводЯ треугольным личиком с закрытыми глазами: нет ли
щели? Њама отослала Џетю и легла спать в дедушкиной комнате.
Ќочью была гроза. Ѓушевали деревьЯ. ‹енечка просыпалсЯ и плакал. “тро
пришло серое, грустное, ветреное. „ождем прибило ‘ирии к земле, и дедушка
сел в постели, и его поили бульоном. ЏетЯ поболталсЯ на пороге, порадовалсЯ
дедушке, посмотрел в окно -- как поникли под дождем цветы, как сразу запахло
осенью. ‡атопили печку; прикрывшись капюшонами, носили из сараЯ дрова. Ќа
улице делать нечего. ‹енечка сел рисовать карандашами, дЯдЯ ЃорЯ ходил,
заложив руки за спину, и насвистывал.
„ень прошел скучно: ждали обеда, потом ждали ужина. „едушка съел крутое
Яйцо. Ќочью опЯть пошел дождь.
Ќочью ЏетЯ бродил по подземным переходам, по лестницам, по коридорам
метро, не мог найти выхода, пересаживалсЯ с поезда на поезд: поезда неслись
по отвесным лестницам, двери -- нараспашку; проезжали по чужим комнатам,
заставленным мебелью; Џете непременно нужно было выйти, выбратьсЯ наружу,
там, наверху, ‹енечке и дедушке грозила опасность: забыли закрыть дверь, она
так и стоЯла, разинутаЯ, а птица ‘ирин пешком поднималась по скрипучим
ступенькам, закрыв глаза; Џете мешал школьный портфель, но он тоже был очень
нужен. Љак выйти? ѓде здесь выход? Љак выбратьсЯ наверх? "Ќужен билет".
Љонечно, чтобы выйти, нужен билет! ‚он касса. „айте билет! Љазначейский? „а,
да, пожалуйста, казначейский! "Џодделка казначейских билетов преследуетсЯ по
закону". ‚он они, билеты: длинные, черные листы бумаги. Џогодите, в них же
дырки! ќто преследуетсЯ по закону! „айте другие! џ не хочу! Џортфель
раскрываетсЯ, из него вываливаютсЯ длинные черные билеты, все в дырках.
‘обрать, скорее, скорее, менЯ преследуют, сейчас поймают! Ћни расползаютсЯ
по полу, ЏетЯ собирает, запихивает как попало; толпа раздаетсЯ, кого-то
ведут... Ќе уйти с дороги, сколько билетов, о, вот оно, страшное: под руки
ведут огромное, ревущее как сирена, задравшее вверх багровую, распухшую
морду, это ни-рыба-ни-мЯсо, это конец!!!
ЏетЯ вскочил с бьющимсЯ сердцем; еще не рассвело. ‹енечка мирно спит.
„обралсЯ босиком до
дедушкиной комнаты, толкнул дверь -- тишина. ѓорит ночник. ‚ углу
чернеют кислородные подушки. „едушка лежит с открытыми глазами, руки
стиснули одеЯло. Џодошел, холодеЯ и догадываЯсь, тронул дедушкину руку,
отпрЯнул. Њама!
Ќет. Њама закричит, испугаетсЯ. Њожет быть, еще можно исправить. Њожет
быть, ’амила?
ЏетЯ бросилсЯ к выходу -- дверь была распахнута. ‘унул голые ноги в
резиновые сапоги, на голову -- капюшон, загрохотал по ступенькам. „ождь
кончилсЯ, но с деревьев капало. Ќебо серело. „обежал разъезжающимисЯ по
глине, подгибающимисЯ ногами. ’олкнул дверь веранды. ’Яжело пахнуло
холодным, застоЯвшимсЯ пеплом. ЏетЯ задел на ходу какой-то столик: зазвенело
и покатилось. ЌагнулсЯ, ощупью нашарил и помертвел: кольцо с серебрЯной
жабой, охранное ’амилино кольцо, валЯлось на полу. ‚ комнате завозились,
ЏетЯ распахнул дверь. Ќа кровати в полутьме силуэты двоих: ’амилины черные
спутанные волосы разбросаны по подушке, черный халат на табуретке;
повернулась и замычала. „ЯдЯ ЃорЯ вскочил в постели, борода вверх, волосы
всклокочены. ЌабрасываЯ одеЯло на ’амилину ногу, прикрываЯ свои, быстро
завозилсЯ, закричал, пглЯдываЯсь в темноту:
-- Ђ?! Љто, что?! ќто кто?! Ђ?!
ЏетЯ заплакал, крикнул, дрожа в страшной тоске:
-- „едушка умер! „едушка умер! „е-ду-шка умер!!!
„ЯдЯ ЃорЯ отбросил одеЯло, выплюнул ужасные, извивающиесЯ,
нечеловеческие слова; ЏетЯ затрЯссЯ в рыдании, ослеп, выбежал, -- ботами по
мокрым клумбам; душа сварилась как Яичный белок, клочьЯми повисала на
несущихсЯ навстречу деревьЯх; кислое горе бурлило во рту; добежал до озера,
бросилсЯ под мокрое, сочащеесЯ дождем дерево, визжа, колотЯ ногами, трЯсЯ
головой, выгонЯл из себЯ страшные дЯди-Ѓорины слова, страшные дЯди-Ѓорины
ноги.
Џривык, затих, полежал. ‘верху капали капли. Њертвое озеро, мертвый
лес; птицы свалились с деревьев и лежат кверху лапами; мертвый, пустой мир
пропитан серой, глухой, сочащейсЯ тоской. ‚се -- ложь.
Ћн почувствовал в кулаке твердое и разжал руку. ђаспластаннаЯ
серебрЯнаЯ охраннаЯ жаба выпучила глаза.
‘пичечный коробок, мерцающий вечной тоской, лежал в кармане.
Џтица ‘ирии задушила дедушку.
Ќикто не уберегсЯ от судьбы. ‚се -- правда, мальчик. ‚се так и есть.
Ћн еще полежал, вытер лицо и побрел к дому.
ЏЋќ’ € Њ“‡Ђ
Ќина была прекраснаЯ, обычнаЯ женщина, врач и, безусловно, заслужила,
как и все, свое право на личное счастье. Ћна это очень хорошо сознавала. Љ
тридцати пЯти годам после длительного периода невеселых проб и ошибок -- не
стоит о них говорить -- она Ясно понЯла, что ей нужно: нужно ей безумную,
сумасшедшую любовь, с рыданиЯми, букетами, с полуночными ожиданиЯми
телефонного звонка, с ночными погонЯми на такси, с роковыми препЯтствиЯми,
изменами и прощениЯми, нужна такаЯ зверинаЯ, знаете ли, страсть -- чернаЯ
ветренаЯ ночь с огнЯми, чтобы пустЯком показалсЯ классический женский подвиг
-- стоптать семь пар железных сапог, изломать семь железных посохов,
изгрызть семь железных хлебов -- и получить в награду как высший дар не
золотую какую-нибудь розу, не белый пьедестал, а обгорелую спичку или
автобусный, в шарик скатанный билетик -- крошку с пиршественного стола, где
поел светлый король, избранник сердца. Ќу, естественно, очень многим
женщинам нужно примерно то же самое, так что Ќина была, как уже сказано, в
этом смысле самаЯ обычнаЯ женщина, прекраснаЯ женщина, врач.
Џобывала она замужем -- все равно что отсидела долгий, скучный срок в
кресле междугородного поезда и вышла усталаЯ, разбитаЯ, одолеваемаЯ зевотой
в беззвездную ночь чужого города, где ни од ной близкой души.
Џотом какое-то времЯ пожила отшельницей, увлекалась мытьем и натиркой
полов в своей чистенькой квартирке, поинтересовалась кройкой и шитьем и
опЯть заскучала. ‚Яло тлел роман с дерматологом Ђркадием Ѓорисычем, имевшим
две семьи, не считаЯ Ќины. Џосле работы она заходила за ним в его кабинет --
никакой романтики: уборщица вытрЯхивает урны, шваркает мокрой шваброй по
линолеуму, а Ђркадий Ѓорисыч долго моет руки, трет щеточкой, подозрительно
осматривает свои розовые ногти и с отвращением смотрит на себЯ в зеркало.
‘тоит, розовый, сытый, тутой, Яйцевидный, Ќину не замечает, а она уже в
пальто на пороге. Џотом высунет треугольный Язык и вертит его так и сЯк --
боитсЯ заразы. ’оже мне ”инист џсный ‘окол! Љакие такие страсти могли у нее
быть с Ђркадием Ѓорисычем -- никаких, конечно.
Ђ она заслужила право на счастье, она имела все основаниЯ занЯть
очередь туда, где его выдают: лицо у нее было белое и красивое, брови
широкие, черные гладкие волосы низко начинались на висках, и сзади -- пучок.
€ глаза были черные, так что мужчины в транспорте принимали ее за
молдаванку, и даже как-то привЯзалсЯ к ней в метро, в переходе на
"Љировской", человек, уверЯвший, что он скульптор и чтобы она сейчас же шла
с ним позировать Якобы длЯ головки гурии, срочно: у него глина сохнет.
Љонечно, она не пошла по естественному недоверию к лицам творческих
профессий, так как у нее уже был печальный опыт, когда она согласилась
выпить кофе с одним будто бы кинорежиссером и еле унесла ноги, -- большаЯ
такаЯ была квартира с китайскими вазами и косым потолком в старом доме.
...Ђ времечко-то бежало, и при мысли о том, что у нас в стране примерно
сто двадцать пЯть миллионов мужчин, а ей судьба отслюнила от своих щедрот
всего лишь ЂркадиЯ Ѓорисыча, Ќине иногда становилось не по себе. Њожно было
бы найти другого, но кто попало ей тоже был не нужен. „уша-то у нее с годами
становилась все богаче, и саму себЯ она понимала и чувствовала все тоньше,
все больше жалела себЯ осенними вечерами: некому себЯ | преподнести, такую
стройную, такую чернобровую. €ногда она заходила в гости к какой-нибудь
замужней подруге и, одарив чужого ушастого ребенка шоколадом, купленным в
ближайшей булочной, пилa чай, долго говорила, все поглЯдываЯ на себЯ в
темное стекло кухонной двери, где ее отражение было еще загадочнее, еще
выигрышнее и выгодно отличалось от расплывшегосЯ силуэта приЯтельницы. €
было бы просто справедливо, чтобы ее кто-нибудь воспел. ‚ыслушав наконец и
подругу -- что куплено, да что пригорело, и чем болел ушастый ребенок, --
рассмотрев чужого стандартного мужа -- лоб с залысинами, тренировочные
штаны, растЯнутые на коленках, нет, такой не нужен, -- уходила,
разочарованнаЯ, уносила себЯ, изЯщную, за дверь, и на площадку, и вниз по
лестнице, в освежающую ночь -- не те люди, зрЯ приходила, напрасно
преподнесла себЯ и оставила в тусклой кухне свой душистый отпечаток,
напрасно скормила изысканный, с горчинкой шоколад чужому ребенку, только
сожрал, и измазалсЯ, и не оценил, вот пусть-ка его засыплет с ног до головы
диатезом. ‡евала.
Ђ потом была эпидемиЯ Японского гриппа, когда всех врачей снЯли с
участков на вызовы, и Ђркадий Ѓорисыч тоже ходил, надев марлевый намордник и
резиновые перчатки, чтобы вирус не прицепилсЯ, но не уберегсЯ, слег, и его
больные достались Ќине. ’ут-то, как выЯснилось, ее и подстерегала судьба,
лежавшаЯ в лице ѓриши на топчане, под вЯзаными одеЯлами, бородой кверху и в
полном беспамЯтстве. ’ут-то оно все и случилось. Џолутруп немедленно похитил
Ќинино заждавшеесЯ сердце; скорбные тени на его фарфоровом челе, тьма в
запавших глазницах, нежнаЯ борода, прозрачнаЯ, как весенний' лес, сложились
в волшебную декорацию, незримые скрипки сыграли свадебный вальс -- ловушка
захлопнулась. Ќу, все знают, как это обычно бывает. Ќад умирающим заламывала
руки омерзительно I красиваЯ женщина с трагически распущенными волосами
(потом, правда, оказалось, что ничего особенного, всего лишь ЂгниЯ, школьнаЯ
подруга ѓришуни, неудавшаЯсЯ актриса, немножко поет под гитару, ерунда, не с
той стороны грозила опасность) -- да, да, она вызывала врача, спасите! Ћна,
знаете ли, зашла случайно, ведь дверей он не запирает и никогда не зовет на
помощь, ѓриша, дворник, поэт, гений, свЯтой! € вот... Ќина отклеила взглЯд
от демонически прекрасного дворника, осмотрела комнату -- большаЯ зала,
пивные бутылки Џод столом, пыльнаЯ лепнина на потолке, синеватый свет
сугробов из окошек, праздный камин, забитый хламом
и ветошью.
-- Ћн поэт, поэт, он работает дворником за жилплощадь, -- бормотала
ЂгниЯ.
Ќина выгнала Ђгнию, снЯла сумку, повесила на гвоздь, бережно взЯла из
ѓришуниных рук свое сердце и прибила его гвоздЯми к изголовью постели.
ѓришунЯ бредил в рифму. Ђркадий Ѓорисыч расстаЯл, как сахар в горЯчем чае.
’ернистый путь был открыт.
‚новь обретЯ слух и зрение, ѓришунЯ узнал, что счастливаЯ Ќина
останетсЯ с ним до гробовой доски; вначале он немного удивилсЯ и хотел
отсрочить | наступление нечаЯнного счастьЯ или, если уж это нельзЯ, --
приблизить встречу с доской, но после по мЯгкости характера стал
покладистее, только просил не разлучать его с друзьЯми. ‚ременно, пока он не
окреп, Ќина пошла ему навстречу. Љонечно же, это была ошибка: он быстро
встал на ноги и снова втЯнулсЯ в бессмысленное общение со всей этой
бесконечной оравой: тут были и какие-то молодые люди неопределенных занЯтий,
и старик с гитарой, и поэты-девЯтиклассники, и актеры, оказывавшиесЯ
шоферами, и шоферы, оказывавшиесЯ актерами, и одна демобилизованнаЯ
балерина, говорившаЯ: "Ћй, Я еще позову наших", -- и дамы в бриллиантах, и
непризнанные ювелиры, и ничьи девушки с запросами в глазах, и
философы-недоучки, и дьЯкон из Ќовороссийска, всегда привозивший чемодан
соленой рыбы, и подзадержавшийсЯ в Њоскве тунгус, боЯвшийсЯ испортить себе
пищеварение столичной пищей и евший только свое -- какой-то жир пальцем из
баночки.
‚се они -- сегоднЯ одни, а завтра другие -- набивались вечерами в
дворницкую; трехэтажный флигелек трещал, приходили жильцы верхних этажей,
бренчали на гитаре, пели, читали свои и чужие стихи, но в основном слушали
хозЯйские. ѓришунЯ у них считалсЯ гением, уже много лет вот-вот должен был
выйти его сборник, но мешал какой-то зловредный Њакушкин, от которого все
зависело, Њакушкин, поклЯвшийсЯ, что, мол, только через его труп. ЉлЯли
Њакушкина, превозносили ѓришу, женщины просили читать еще, еще, ѓриша
смущалсЯ и читал -- густые, многозначительные стихи наподобие дорогих
заказных тортов с затейливыми надписЯми, с торжественными меренговыми
башнЯми, стихи, отЯжеленные словесным кремом до вЯзкости, с внезапным
ореховым хрустом звуковых скоплений, с мучительными, вредными длЯ желудка
тЯнучками рифм. "ќ~э-э-э-э", -- качал головой тунгус, ни слова, кажетсЯ, не
понимавший по-русски. "—то, ему не нравитсЯ?" -- тихо спрашивали гости.
"Ќет, кажетсЯ, это у них похвала", -- мотала волосами ЂгниЯ, боЯвшаЯсЯ, что
тунгус ее сглазит. ѓости засматривались на Ђгнию и приглашали ее продолжить
вечер в другом месте.
…стественно, все это обилие народу было Ќине неприЯтно. Ќо самое
неприЯтное было то, что каждый божий день, когда ни забежишь -- днем ли,
вечером ли после дежурства, -- в дворницкой сидело, пило чай и откровенно
любовалось ѓришиной мЯгкой бородой убогое существо не толще вилки --
чернаЯ юбка до пЯт, пластмассовый гребень в тусклых волосах, -- некто
‹изавета. Љонечно, никакого романа у ѓришуни с этой унылой тлей быть не
могло. Џосмотреть только, как она, выпростав из рукава красную костлЯвую
руку, неуверенно тЯнулась за каменным, сто лет провалЯвшимсЯ прЯником --
будто ждала, что ее сейчас стукнут, а прЯник отберут. € щек у нее было
меньше, чем требуетсЯ человеку, и челюстей больше, и нос хрЯщеватый, и
вообще было в ней что-то от рыбы -- черной, тусклой глубоководной рыбы,
ползающей по дну в непроглЯдном мраке и не смеющей поднЯтьсЯ выше, в светлые
солнечные слои, где резвЯтсЯ лазурные и алые породы жителей отмелей.
Ќет, какой уж тут роман. Ќо ѓришунЯ, блаженненький, смотрел на этот
человеческий остов с удовольствием, читал ей стихи, подвываЯ и приседаЯ на
рифмах, и после, сам расчувствовавшись от собственного творчества, сильно,
со слезой мигал и отворачивалсЯ, поглЯдываЯ на потолок, чтобы слезы втекли
обратно, а ‹изавета трЯсла головой, изображаЯ потрЯсение всего организма,
сморкалась и имитировала детские прерывистые вздохи, будто тоже после
обильных рыданий.
Ќет, это Ќине было крайне неприЯтно. Ћт ‹изаветы нужно было
избавлЯтьсЯ. Ђ ѓришуне нравилось это наглое поклонение; да ему,
неразборчивому, все нравилось на этом свете: и утреннее махание лопатой по
рыхлому снежку, и житье в зале с камином, заваленным трухой, и то, что
первый этаж и дверь отворена -- заходи любой, -- и толчеЯ, и шастанье
туда-сюда, и лужа от натекшего снега в сенЯх, и все эти девочки и мальчики,
актеры и старики, и бесхознаЯ ЂгниЯ, добрейшее Якобы существо, и неизвестно
зачем приходЯщий тунгус, и все эти юродивые, признанные и непризнанные,
гении и отверженные, и обглоданнаЯ ‹изавета, и -- длЯ круглого счета --
заодно и Ќина.
“ посетителей флигелька ‹изавета считалась художницей, и действительно,
ее выставлЯли на второсортных выставках, а ѓришунЯ вдохновлЯлсЯ ее темной
мазней и сочинил соответствующий цикл стихов. —тобы изготовить свои полотна,
‹изавета, как африканский колдун, должна была привести себЯ в необузданную
Ярость, и тогда в ее тусклых глазах зажигалсЯ огонь, и с криками, хрипами, с
каким-то грЯзным гневом она накидывалась и месила кулаками на холсте
голубые, черные, желтые краски и тут же расцарапывала ногтЯми непросохшую
маслЯную кашу. Ќаправление называлось -- когтизм, страшное было зрелище.
Џравда, получались какие-то подводные растениЯ, звезды, висЯщие в небе
замки, что-то ползучее и летучее одновременно.
"Ђ почему нельзЯ спокойнее?" -- шептала ѓри-шуне Ќина, наблюдавшаЯ
как-то сеанс когтизма. "Ќу вот, стало быть, нельзЯ, -- шептал дорогой
ѓришунЯ, дыша сладкими ирисками, -- это вдохновение, это дух, что ты
поделаешь, он же бродит где хочет". -- € глаза его светились лаской и
почтением к бесноватой пачкунье.
‹изаветины костлЯвые руки расцветали Язвами от Ядовитых красок, и
такими же Язвами покрывалось Ќинино ревнивое сердце, прибитое гвоздЯми
над ѓришиным изголовьем. Ќе хотела она пользоватьсЯ ѓришей на общих
основаниЯх; ей и только ей должны были принадлежать голубые очи и прозрачнаЯ
борода красавца-дворника. Ћ, если бы она могла стать не случайной, зыбкой
подругой, а полновластной хозЯйкой, положить ѓришуню в сундук, пересыпать
нафталином, укрыть холщовой трЯпочкой, захлопнуть крышку и усестьсЯ сверху,
подергиваЯ замки: прочны ли?
Ћ, тогда -- все, что угодно, тогда пусть ‹изавета. Џусть она живет и
когтит свои картины, пусть хоть зубами их грызет, хоть на голову встанет и
так и стоит нервным столбом, принарЯженнаЯ, с оранжевым бантом в тусклых
волосах, на ежегодных выставках у своих варварских полотен, краснорукаЯ,
краснолицаЯ, вспотевшаЯ и готоваЯ заплакать от обиды или счастьЯ, пока в
углу на шатком столике, прикрывшись ладошками от любопытных, граждане пишут
в богатый красный фолиант неизвестный до поры отзыв: может быть,
"безобразие", или "великолепно", или "куда смотрит администрациЯ", или же
что-нибудь слюнЯвое, вычурное за подписью группы провинциальных библиотекарш
-- как их Якобы пронзило насквозь свЯтое и вечное искусство.
Ћ, вырвать ѓришу из тлетворной среды, обчистить с него прилипших, как
ракушки к днищу кораблЯ, посторонних женщин, вытащить из бурного морЯ,
перевернуть, просмолить, проконопатить, водрузить на подпорки в тихое,
спокойное место!
Ђ он, беспечный, готовый повиснуть на шее у любой уличной собаки,
пригреть любого антисанитарного бродЯгу, тратил себЯ на толпу, разбрасывал
себЯ пригоршнЯми; простаЯ душа, брал авоську, нагружал ее простоквашей и
сметаной и шел навещать заболевшую ‹изавету, и приходилось идти с ним, и,
боже мой, что за берлога, что за комната, желтаЯ, жуткаЯ, заросшаЯ грЯзью,
слепаЯ, без окон! € еле различимаЯ на железной койке под военным одеЯлом
‹изавета, блаженно наполнЯющаЯ черный рот белой сметаной, и ‹изаветина
испуганнаЯ, толстаЯ, непохожаЯ дочь над школьными тетрадками, такаЯ, будто
‹изавета скрестилась во времЯ оно с
сенбернаром.
"Ќу как ты тут вообще?" -- спрашивал ѓришунЯ. € ‹изавета шевелилась у
желтой стены: "Ќичего". "’ебе нужно что-нибудь?" -- навЯзывалсЯ ѓришунЯ. €
железнаЯ койка скрипела: "ЌастЯ все сделает". "Ќу, учись", -- топталсЯ поэт,
гладЯ толстую Ќастю по голове, и пЯтилсЯ в коридор, а обессиленнаЯ ‹изавета
уже спала, и спало в ее рту не проглоченное озеро простокваши.
"Ќам бы надо с ней, это... объединитьсЯ, -- неопределенно показывал
руками ѓришунЯ и отводил глаза. -- ‚идишь, какие трудности с жильем. Ћна из
’отемы, снимает чулан, а ведь какой талант, а? € дочка у нее очень к
искусству тЯнетсЯ. Ћна лепит хорошо, а кто ее в ’отьме учить будет". -- "Њы
с тобой женимсЯ, Я твоЯ", -- строго напомнила Ќина. "„а, конечно, Я забыл",
--извинилсЯ ѓришунЯ. ЊЯгкий был человек, только дурь в голове.
“ничтожить ‹изавету было так же трудно, как перерезать Яблочного
червЯ-проволочника. Љогда ее пришли штрафовать за нарушение паспортного
режима, она уже ютилась в другом месте, и Ќина посылала отрЯды туда.
‹изавета прЯталась в подвалах -- Ќина затоплЯла подвалы; она ночевала в
сараЯх -- Ќина сносила сараи; наконец ‹изавета сошла на нет и стала тенью.
‘емь пар железных сапог истоптала Ќина по паспортным столам и
отделениЯм милиции, семь железных посохов изломала о ‹изаветину спину, семь
кило железных прЯников изгрызла в ненавистной дворницкой -- надо было играть
свадьбу.
“же редела пестраЯ компаниЯ, уже приЯтнаЯ тишина стоЯла вечерами во
флигеле, уже с уважением стучал в дверь случайный смельчак и тщательно,
сразу жалеЯ, что пришел, вытирал ноги под Ќининым взглЯдом. Ќедолго
оставалось ѓришуне уродоватьсЯ с лопатой и зарывать свой талант в сугробы,
он переезжал к Ќине, где его ждал прочный, просторный письменный стол,
покрытый оргстеклом, слева на столе -- вазочка с двумЯ прутиками вербы,
справа -- в рамке с отклЯченным хвостом улыбалась Ќинина фотокарточка, так
сказать, "твое лицо в его простой оправе". € улыбка ее обещала, что все
будет хорошо, сытно, тепло и чисто, что Ќина сама сходит к товарищу
Њакушкину, чтобы решить наконец затЯнувшийсЯ вопрос со сборником, она
попросит товарища Њакушкина внимательно просмотреть материалы, дать советы,
кое-что подправить, нарезать вЯзкий торт ѓришиного творчества на съедобные
порционные пирожные.
Ќина разрешила ѓришуне в последний раз проститьсЯ с друзьЯми, и на
прощальный ужин повалили неисчислимые полчища -- девочки и уроды, старики и
ювелиры, и пришли, выворачиваЯ ноги, трое балетных юношей с женскими очами,
и приполз хромой на костылЯх, и привели слепого, и мелькнула тень ‹изаветы,
почти уже бесплотнаЯ, а толпа все прибывала, жужжала и неслась, как мусор из
пылесоса, пущенного в обратную сторону, и расползались какие-то бородачи, и
стены флигелЯ раздвигались под людским напором, и были крики, плач и
кликушество. Ѓили посуду. Ѓалетные юноши уволокли истерическую Ђгнию,
прищемив ей волосы в дверЯх, тень ‹изаветы изгрызла себе руки и валЯлась на
полу, требуЯ, чтобы ее затоптали, -- просьбу уважили; дьЯкон увел тунгуса в
уголок и расспрашивал его знаками, какаЯ у них вера, и тунгус отвечал, тоже
знаками, что вера у них самаЯ хорошаЯ.
Ђ ѓриша билсЯ фарфоровым лбом об стену и кричал, что ладно, он умрет,
но после смерти, вот увидите, -- снова вернетсЯ к друзьЯм и уже больше
никогда с ними не расстанетсЯ.
€ дьЯкон не одобрЯл такие речи. € Ќина тоже
не одобрЯла.
Ђ к утру всЯ нечисть сгинула, и Ќина, уложив ѓришуню в такси, отвезла
его в свой хрустальный
дворец.
...Ђх, знаете, некому написать портрет любимого человека, когда он,
протираЯ заспанные голубые очи и выпростав из-под одеЯла молодую мохнатую
ногу, зевает во всю ширь! € смотришь на него как завороженнаЯ, и все-то в
нем твое, твое: и изъЯн в зубном рЯду, и проплешина, и чудеснаЯ бородавка!
€ чувствуешь себЯ королевой, и люди расступаютсЯ, и коллеги почтительно
кивают, и
Ђркадий Ѓорисыч вежливо подает руку, обернутую и стерильную бумажку.
•орошо было врачевать доверчивых больных, хорошо нести домой полные
сумки вкуснЯтины, хорошо было вечером проверЯть, как заботливаЯ сестра, что
написал ѓришунЯ за день.
’олько вот слабенький он был, много плакал, и не хотел кушать, и не
хотел писать ровненько на чистой бумаге, а все подбирал по старой привычке
тючки да сигаретные коробки и чертил каракульки, а то просто рисовал
загогулины и закорючки. € сочинЯл про желтую-желтую дорогу, все про желтую
дорогу, а над дорогой -- белаЯ звезда. Ќина качала головой: "Џодумай,
солнышко, такие стихи нельзЯ нести товарищу Њакушкину, а ты должен думать о
сборнике, мы живем в реальном мире". Ќо он не слушал и все писал про звезду
и дорогу, и Ќина кричала: "’ы менЯ понЯл, солнышко?! Ќе смей такое
сочинЯть!" € он пугалсЯ и дергал головой, и Ќина, смЯгчившись, говорила:
"Ќу-ну-ну", -- и, уложив его в постель, поила мЯтой и липой, поила адонисом
и пустырником, а он, неблагодарный, плакал без слез и придумывал
оскорбительные длЯ Ќины стихи о том, что пустырник, мол, пророс в его
сердце, и заглох его сад, и выжжены леса, и какой-то ворон склевывает,
дескать, последнюю звезду с умолкшего небосклона, и будто он, ѓришунЯ, в
какой-то неопределенной избе толкает и толкает примерзшую дверь, но не
выйти, и только стук красных каблуков вдалеке... "—ьи же это каблуки? --
потрЯсала Ќина листком. -- ‚от просто интересно знать: чьи это каблуки?!" --
"Ќичего ты не понимаешь", -- вырывал бумагу ѓришунЯ. "Ќет, Я все прекрасно
понимаю, -- с горечью отвечала Ќина, -- и просто хочу знать, чьи это каблуки
и где они стучат?" -- "Ђ-а-а-а-а!!! „а они у менЯ в голове стучат!!!" --
орал ѓришунЯ, накрываЯсь одеЯлом с голо вой, а Ќина шла в уборную, рвала
стихи и обрушивала их в водЯную преисподнюю, в маленькую домашнюю Ќиагару.
ђаз в неделю она проверЯла его письменный стол и выбрасывала те стихи,
которые женатому человеку сочинЯть неприлично. € порой ночью они поднимала
его на допрос: пишет ли он длЯ товарища Њакушкина или отлынивает? € он
закрывалсЯ руками, не в силах вынести Яркого света ее беспощадной правды.
’ак они худо-бедно прожили два года, но он, хотЯ и окруженный всЯческой
заботой, не ценил ее любви и совсем перестал старатьсЯ. Ѓродил по квартире и
бормотал, бормотал, что вот он умрет, и завалЯт его землей, глинЯными
кладбищенскими пластами, и мелкое золото березовых копеечеками, милостыней
осыплетсЯ на могильный холм, и сгниет под осенними дождЯми деревЯнный крест
или фанернаЯ пирамидка -- что уж там не жалко будет над ним поставить, -- и
все-то его позабудут, и никто не придет, только праздный прохожий минутку
помучаетсЯ, вычитаЯ четырехзначные числа, -- он сбивалсЯ со стихов на
тЯжкий, сырой, как еловьи дрова, верлибр или на ритмичную, заунывную прозу,
и вместо чистого пламени из злокачественных строк валил такой белый
удушливый дым, что Ќина надсадно кашлЯла, махала руками и кричала,
задыхаЯсь: "„а прекрати же ты сочинЯть!!!" Џотом добрые люди рассказали ей,
что ѓришунЯ хочет вернутьсЯ во флигель, что он ходил к новой, плитой на его
место дворничихе -- толстой бабе -- и торговалсЯ с ней, за сколько она
уступит ему его прежнюю жизнь, и баба вступила в переговоры. “ Ќины были
свЯзи в горздраве, и она намекнула там, что вот прекрасное трехэтажное
здание в центре, можно занЯть под учреждение, они же как раз искали. Ћни
благодарили ее там, в горздраве, им это подходило, и очень скоро дворницкой
не стало, камин сломали, и один из медицинских институтов разместил во
флигеле свои кафедры.
ѓриша замолчал и недели две ходил тихий и послушный. Ђ потом даже
повеселел, пел в ванной, смеЯлсЯ, только совсем ничего не ел и все времЯ
подходил к зеркалу и себЯ ощупывал. "—то это ты такой веселый?" --
допрашивала Ќина. Ћн открыл и показал ей паспорт, где голубое поле было
припечатано толстым лиловым штампом: "‡ахоронению не подлежит". "—то это
такое?" -- испугалась Ќина. Ђ ѓришунЯ опЯть смеЯлсЯ и сказал, что продал
свой скелет за шестьдесЯт рублей Ђкадемии наук, что он свой прах переживет и
тленьЯ убежит, что он не будет, как опасалсЯ, лежать в сырой земле, а будет
стоЯть среди людей в чистом, теплом зале, прошнурованный и пронумерованный,
и студенты -- веселый народ -- будут хлопать его по плечу, щелкать но лбу и
угощать папироской; вот как он хорошо псе придумал. € больше ничего не
рассказал в ответ на Ќинины крики, а предложил лечь спать, но только пусть
она учтет, что отныне она обнимает государственную собственность и несет
материальную ответственность перед лицом закона на сумму шестьдесЯт рублей
двадцать пЯть копеек.
€ вот с этого момента, говорила потом Ќина, любовь их как-то пошла
наперекосЯк, потому что не могла же она пылать полноценной страстью к
общественному достоЯнию и целовать академический инвентарь. Ќичто в нем
больше ей не принадлежало.
€ подумайте, какие чувства должна была пережить она, прекраснаЯ,
обычнаЯ женщина, врач, безусловно заслужившаЯ, как и все, свой ломтик в
жизни, -- женщина, боровшаЯсЯ, как нас всех учили, за личное счастье,
обретшаЯ, можно сказать, свое право в борьбе?
Ќо, несмотрЯ на все горе, что он ей причинил, все-таки у нее осталось,
говорила она, очень светлое чувство. Ђ если любовь получилась не такаЯ, как
мечталось, то уж не Ќина в том виновата. ‚иновата жизнь. € после его смерти
она очень переживала, и подруги ей сочувствовали, и на работе пошли
навстречу и дали десЯть дней за свой счет. € когда все процедуры были
позади, Ќина ездила по гостЯм и рассказывала, что ѓриша теперь стоит во
флигельке как учебное пособие, и ему прибили инвентарный номер, и она уже
ходила смотреть. Ќочью он в шкафу, а так все времЯ с людьми.
€ еще Ќина говорила, что сначала очень рас: страивалась из-за всего, но
потом ничего, успокоилась, после того как одна женщина, тоже очень
симпатичнаЯ и у которой тоже муж умер, рассказала ей, что она, например, в
общем-то, даже довольна.
„ело в том, что у этой женщины двухкомнатнаЯ квартира, а она всегда
хотела одну комнату оформить в русском стиле, так, чтобы посредине только
стол и больше ничего, а по бокам все лавки, лавки, совсем простые,
неструганые. € стены все увешать всЯкими там лаптЯми, иконами, серпами,
прЯлками -- ну, всем таким. € вот теперь, когда у нее одна комната
-освободилась, эта женщина будто так и сделала, и это у нее столоваЯ, и
гости очень хвалЯт.
сонЯ
†ил человек -- и нет его. ’олько имЯ осталось -- ‘онЯ. "Џомните, ‘онЯ
говорила..." "Џлатье похожее, как у ‘они..." "‘моркаешьсЯ, сморкаешьсЯ без
конца, как ‘онЯ..." Џотом умерли и те, кто так говорил, в голове осталсЯ
только след голоса, бестелесного, как бы исходЯщего из черной пасти
телефонной трубки. €ли вдруг раскроетсЯ, словно в воздухе, светлой
фотографией солнечнаЯ комната -- смех вокруг накрытого стола, и будто
гиацинты в стеклЯнной вазочке на скатерти, тоже изогнувшиесЯ в кудрЯвых
розовых улыбках. ‘мотри скорей, пока не погасло! Љто это тут? …сть ли среди
них тот, кто тебе нужен? Ќо светлаЯ комната дрожит и меркнет, и уже
просвечивают марлей спины сидЯщих, и со страшной скоростью, распадаЯсь,
уноситсЯ вдаль их смех -- догони-ка. Ќет, постойте, дайте нас; рассмотреть!
‘идите, как сидели, и назовитесь по порЯдку! Ќо напрасны попытки ухватить
воспоминаниЯ грубыми телесными руками, веселаЯ смеющаЯсЯ фигура
оборачиваетсЯ большой , грубо раскрашенной трЯпичной куклой, валитсЯ со
стула, если не подоткнешь ее сбоку; на бессмысленном лбу потеки клеЯ от
мочального парика, н голубые стеклЯнные глазки соединены внутри пустого
черепа железной дужкой со свинцовым шариком противовеса. ‚от чертова
перечница!
Ђ ведь притворЯлась живой и любимой! Ђ смеющаЯсЯ компаниЯ порхнула
прочь и, поправ тугие законы пространства и времени, щебечет себе вновь в
каком-то недоступном закоулке мира, вовеки нетленнаЯ, нарЯдно бессмертнаЯ,
и, может быть, покажетсЯ вновь на одном из поворотов пути -- в самый
неподходЯщий момент и, конечно, без предупреждениЯ.
Ќу раз вы такие -- живите как хотите. ѓонЯтьсЯ за вами -- все равно что
ловить бабочек, размахиваЯ лопатой. Ќо хотелось бы поподробнее узнать про
‘оню.
џсно одно -- ‘онЯ была дура. ќто ее качество никто никогда не
оспаривал, да теперь уж и некому. ЏриглашеннаЯ в первый раз на обед -- в
далеком, желтоватой дымкой подернутом тридцатом году, -- истуканом сидела в
торце длинного накрахмаленного стола, перед конусом салфетки, свернутой, как
было принЯто -- домиком. ‘тыло бульонное озерцо. ‹ежала празднаЯ ложка.
„остоинство всех английских королев, вместе взЯтых, заморозило ‘онины
лошадиные черты.
-- Ђ вы, ‘онЯ, -- сказали ей (должно быть, добавили и отчество, но
теперь оно уже безнадежно утрачено), -- а вы, ‘онЯ, что же не кушаете?
-- Џерцу дожидаюсь, -- строго отвечала она ледЯной верхней губой.
‚прочем, по прошествии некоторого времени, когда уже выЯснились и
‘онина незаменимость на кухне в предпраздничной суете, и швейные
достоинства, и ее готовность погулЯть с чужими детьми и даже посторожить их
сон, если все шумной компанией отправлЯютсЯ на какое-нибудь неотложное
увеселение, -- по прошествии некоторого времени кристалл ‘ониной
глупости засверкал иными гранЯми, восхитительными в своей непредсказуемости.
—уткий инструмент, ‘онина душа улавливала, очевидно, тональность настроениЯ
общества, пригревшего ее вчера, но, зазевавшись, не успевала перестроитьсЯ
на сегоднЯ. ’ак, если на поминках ‘онЯ бодро вскрикивала: "Џей до дна!" --
то Ясно было, что в ней еще живы недавние именины, а на свадьбе от ‘ониных
тостов веЯло вчерашней кутьей с гробовыми мармеладками.
"џ вас видела в филармонии с какой-то красивой дамой: интересно, кто
это?" -- спрашивала ‘онЯ у растерЯнного мужа, перегнувшись через его
помертвевшую жену. ‚ такие моменты насмешник ‹ев Ђдольфович, вытЯнув губы
трубочкой, высоко поднЯв лохматые брови, мотал головой, блестел мелкими
очками: "…сли человек мертв, то это надолго, если он глуп, то это навсегда!"
—то же, так оно и есть, времЯ только подтвердило его слова.
‘естра ‹ьва Ђдольфовича, Ђда, женщина остраЯ, худаЯ, по-змеиному
элегантнаЯ, тоже попавшаЯ однажды в неловкое положение из-за ‘ониного
идиотизма, мечтала ее наказать. Ќу, конечно, слегка -- так, чтобы и самим
посмеЯтьсЯ, и дурочке доставить небольшое развлечение. € они шептались в
углу -- ‹ев и Ђда, -- выдумываЯ что поостроумнее.
‘тало быть, ‘онЯ шила... Ђ как она сама одевалась? Ѓезобразно, друзьЯ
мои, безобразно! —то-то синее, полосатое, до такой степени к ней не идущее!
Ќу вообразите себе: голова как у лошади Џржевальского (подметил ‹ев
Ђдольфович), под челюстью огромный висЯчий бант блузки торчит из твердых
створок костюма, и рукава всегда слишком длинные. ѓрудь впалаЯ, ноги такие
толстые -- будто от другого человеческого комплекта, и косолапые ступни.
Ћбувь набок снашивала. Ќу, грудь, ноги -- это не одежда... ’оже одежда,
милаЯ моЯ, это тоже считаетсЯ как одежда! Џри таких данных надо особенно
соображать, что можно носить, чего нельзЯ!.. Ѓрошка у нее была -- эмалевый
голубок. Ќосила его на лацкане жакета, не расставалась. € когда
переодевалась в другое платье -- тоже обЯзательно прицеплЯла этого голубка.
‘онЯ хорошо готовила. ’орты накручивала великолепные. Џотом вот эту,
знаете, требуху, почки, вымЯ, мозги -- их так легко испортить, а у нее
выходило -- пальчики оближешь. ’ак что это всегда поручалось ей. ‚кусно, и
давало повод длЯ шуток. ‹ев Ђдольфович, вытЯгиваЯ губы, кричал через стол:
"‘онечка, ваше вымЯ менЯ сегоднЯ просто потрЯсает!" -- и она радостно кивала
в ответ. Ђ Ђда сладким голоском говорила: "Ђ Я вот в восторге от ваших
бараньих мозгов!" -- "ќто телЯчьи", -- не понимала ‘онЯ, улыбаЯсь. € все
радовались: ну не прелесть ли?!
Ћна любила детей, это Ясно, и можно было поехать в отпуск, хоть в
Љисловодск, и оставить на нее детей и квартиру -- поживите пока у нас, ‘онЯ,
ладно? -- и, вернувшись, найти все в отменном порЯдке: и пыль вытерта, и
дети румЯные, сытые, гулЯли каждый день и даже ходили на экскурсию в музей,
где ‘онЯ служила каким-то там научным хранителем, что ли; скучнаЯ жизнь у
этих музейных хранителей, все они старые девы. „ети успевали привЯзатьсЯ к
ней и огорчались, когда ее приходилось перебрасывать в другую семью. Ќо ведь
нельзЯ же быть эгоистами и пользоватьсЯ ‘оней в одиночку: другим она тоже
могла быть нужна. ‚ общем, управлЯлись, устанавливали какую-то разумную
очередь.
Ќу что о ней еще можно сказать? „а это, пожалуй, и все! Љто сейчас
помнит какие-то детали? „а за пЯтьдесЯт лет никого почти в живых не
осталось, что вы! € столько было действительно интересных, по-настоЯщему
содержательных людей, оставивших концертные записи, книги, монографии по
искусству. Љакие судьбы! Ћ каждом можно говорить без конца. ’от же ‹ев
Ђдольфович, негодЯй в сущности, но умнейший человек и в чем-то милЯга. Њожно
было бы порасспрашивать Ђду Ђдольфовну, но ведь ей, кажетсЯ, под девЯносто,
и -- сами понимаете... Љакой-то там случай был с ней во времЯ блокады.
Љстати, свЯзанный с ‘оней. Ќет, Я плохо помню. Љакой-то стакан, какие-то
письма, какаЯ-то шутка.
‘колько было ‘оне лет? ‚ сорок первом году -- там ее следы обрываютсЯ
-- ей должно было исполнитьсЯ сорок. „а, кажетсЯ, так. „альше уже просто
подсчитать, когда она родилась и все такое, но какое это может иметь
значение, если неизвестно, кто были ее родители, какой она была в детстве,
где жила, что делала и с кем дружила до того днЯ, когда вышла на свет из
неопределенности и села дожидатьсЯ перцу в солнечной, нарЯдной столовой.
‚прочем, надо думать, что она была романтична и по-своему возвышенна. ‚
конце концов, эти ее банты, и эмалевый голубок, и чужие, всегда
сентиментальные стихи, не вовремЯ срывавшиесЯ с губ, как бы выплюнутые
длинной верхней губой, приоткрывавшей длинные, костЯного цвета зубы, и
любовь к детЯм -- причем к любым, -- все это характеризует ее вполне
однозначно. ђомантическое существо. Ѓыло ли у нее счастье? Ћ да! ќто -- да!
уж что-что, а счастье у нее было.
€ вот надо же -- жизнь устраивает такие штуки! -- счастьем этим она
была обЯзана всецело этой змее Ђде Ђдольфовне. (†аль, что вы ее не знали в
молодости. €нтереснаЯ женщина.)
Ћни собрались большой компанией -- Ђда, ‹ев, еще ‚алериан, ‘ережа,
кажетсЯ, и Љотик, и кто-то еще -- и разработали уморительный план (поскольку
идеЯ была Ђдина, ‹ев называл его "адским планчиком"), отлично им удавшийсЯ.
ѓод шел что-нибудь такое тридцать третий. Ђда была в своей лучшей форме,
хотЯ уже и не девочка, -- фигурка прелестнаЯ, лицо смуглое с темно-розовым
румЯнцем, в теннис она перваЯ, на байдарке перваЯ, все ей смотрели в рот.
Ђде было даже неудобно, что у нее столько поклонников, а у ‘они -- ни
одного. (Ћй, умора! “ ‘они -- поклонники?!) € она предложила придумать длЯ
беднЯжки загадочного воздыхателЯ, безумно влюбленного, но по каким-то
причинам никак не могущего с ней встретитьсЯ лично. ЋтличнаЯ идеЯ! ”антом
был немедленно создан, наречен Ќиколаем, обременен женой и тремЯ детьми,
поселен длЯ переписки в квартире Ђдиного отца -- тут раздались было голоса
протеста: а если ‘онЯ узнает, если сунетсЯ по этому адресу? -- но аргумент
был отвергнут как несостоЯтельный: во-первых, ‘онЯ
дура, в том-то всЯ и штука; ну а во-вторых, должна же у нее быть
совесть -- у ЌиколаЯ семьЯ, неужели она ее возьметсЯ разрушить? ‚от, он же
ей Ясно пишет, -- Ќиколай то есть, -- дорогаЯ, ваш незабываемый облик навеки
отпечаталсЯ в моем израненном сердце (не надо "израненном", а то она поймет
буквально, что инвалид), но никогда, никогда нам не суждено быть рЯдом, так
как долг перед детьми... ну и так далее, но чувство, -- пишет далее Ќиколай,
-- нет, лучше: истинное чувство -- оно согреет его холодные члены ("’о есть
как это, Ђдочка?" -- "Ќе мешайте, дураки!") путеводной звездой и всЯкой там
пышной розой. ’акое вот письмо. Џусть он видел ее, допустим, в филармонии,
любовалсЯ ее тонким профилем (тут ‚алериан просто свалилсЯ с дивана от
хохота) и вот хочет, чтобы возникла такаЯ возвышеннаЯ переписка. Ћн с трудом
узнал ее адрес. “молЯет прислать фотографию. Ђ почему он не может ЯвитьсЯ на
свидание, тут-то дети не помешают? Ђ у него чувство долга. Ќо оно ему
почему-то ничуть не мешает переписыватьсЯ? Ќу тогда пусть он парализован. „о
поЯса. Ћтсюда и хладные члены. ‘лушайте, не дурите! Ќадо будет -- парализуем
его попозже. Ђда брызгала на почтовую бумагу "ип-ром", Љотик извлек из
детского гербариЯ засушенную незабудку, розовую от старости, совал в
конверт. †ить было весело!
Џереписка была бурной с обеих сторон. ‘онЯ, дура, клюнула сразу.
‚любилась так, что только оттаскивай. Џришлось слегка сдержать ее пыл:
Ќиколай писал примерно одно письмо в месЯц, притормаживаЯ ‘оню с ее
разбушевавшимсЯ купидоном.
Ќиколай изощрЯлсЯ в стихах: ‚алериану пришлось попотеть. ’ам были
просто перлы, кто понимает, -- Ќиколай сравнивал ‘оню с лилией, лианой и
газелью, себЯ -- с соловьем и джейраном, причем одновременно. Ђда писала
прозаический текст и осуществлЯла общее руководство, останавливаЯ своих
резвившихсЯ приЯтелей, дававших советы ‚алериану: "’ы напиши ей, что она --
гну. ‚ смысле антилопа. ЊоЯ божественнаЯ гну, Я без тебЯ иду ко дну!" Ќет,
Ђда была на высоте: трепетала Ќиколаевой нежностью и разверзала глубины его
одинокого мЯтущегосЯ духа, настаивала на необходимости сохранЯть
платоническую чистоту отношений и в то же времЯ подпускала намек на
разрушительную страсть, времЯ длЯ проЯвлениЯ коей еще почему-то не приспело.
Љонечно, по вечерам Ќиколай и ‘онЯ должны были в назначенный час поднЯть
взоры к одной и той же звезде. Ѓез этого уж никак. …сли участники
эпистолЯрного романа в эту минуту находились поблизости, они старались
помешать ‘оне раздвинуть занавески и украдкой бросить взглЯд в звездную
высь, звали ее в коридор: "‘онЯ, подите сюда на минутку... ‘онЯ, вот какое
дело...", наслаждаЯсь ее смЯтением: заветный миг надвигалсЯ, а Ќиколаев взор
рисковал проболтатьсЯ попусту в окрестностЯх какого-нибудь там ‘ириуса или
как его -- в общем, смотреть надо было в сторону Џулкова.
Џотом затеЯ стала надоедать: сколько же можно, тем более что из томной
‘они ровным счетом ничего нельзЯ было вытЯнуть, никаких секретов; в
наперсницы к себе она никого не допускала и вообще делала вид, что ничего не
происходит, -- надо
же, какаЯ скрытнаЯ оказалась, а в письмах горела неугасимым пламенем
высокого чувства, обещала Ќиколаю вечную верность и сообщала о себе
все-превсе: и что ей снитсЯ, и какаЯ пичужка где-то там прощебетала.
‚ысылала в конвертах вагоны сухих цветов, и на один из Ќиколаевых дней
рождениЯ послала ему, отцепив от своего ужасного жакета, свое единственное
украшение: белого эмалевого голубка. "‘онЯ, а где нее ваш голубок?" --
"“летел", -- говорила она, обнажаЯ костЯные лошадиные зубы, и по глазам ее
ничего нельзЯ было прочесть. Ђда все собиралась умертвить, наконец,
обременЯвшего ее ЌиколаЯ, но, получив голубка, слегка содрогнулась и
отложила убийство до лучших времен. ‚ письме, приложенном к голубку, ‘онЯ
клЯлась непременно отдать за ЌиколаЯ свою жизнь или пойти за ним, если надо,
на край света.
‚есь мыслимый урожай смеха был уже собран, проклЯтый Ќиколай каторжным
Ядром путалсЯ под ногами, но бросить ‘оню одну, на дороге, без голубка, без
возлюбленного, было бы бесчеловечно. Ђ годы шли; ‚алериан, Љотик и, кажетсЯ,
‘ережа по разным причинам отпали от участиЯ в игре, и Ђда мужественно,
угрюмо, одна несла свое эпистолЯрное бремЯ, с ненавистью выпекаЯ, как
автомат, ежемесЯчные горЯчие почтовые поцелуи. Ћна уже сама стала немного
Ќиколаем, и порой в зеркале при вечернем освещении ей мерещились усы на ее
смугло-розовом личике. € две женщины на двух концах ‹енинграда, одна со
злобой, другаЯ с любовью, строчили друг другу письма о том, кого никогда не
существовало.
Љогда началась война, ни та ни другаЯ не успели эвакуироватьсЯ. Ђда
копала рвы, думаЯ о сыне, увезенном с детским садом. Ѓыло не до любви. Ћна
съела все, что было можно, сварила кожаные туфли, пила горЯчий бульон из
обоев -- там все-таки было немного клейстера. Ќастал декабрь, кончилось все.
Ђда отвезла на саночках в братскую могилу своего папу, потом ‹ьва
Ђдольфовича, затопила печурку „иккенсом и негнущимисЯ пальцами написала ‘оне
прощальное Ќиколаево письмо. Ћна писала, что все ложь, что она всех
ненавидит, что ‘онЯ -- стараЯ дура и лошадь, что ничего не было и что будьте
вы все проклЯты. Ќи Ђде, ни Ќиколаю „альше жить не хотелось. Ћна отперла
двери большой отцовской квартиры, чтобы похоронной команде легче было войти,
и легла на диван, навалив на себЯ пальто папы и брата.
.
ЌеЯсно, что там было дальше. ‚о-первых, это мало кого интересовало,
во-вторых, Ђда Ђдольфовна не очень-то разговорчива, ну и, кроме того, как
уже говорилось, времЯ! ‚ремЯ все съело. „обавим к этому, что читать в чужой
душе трудно: темно, и дано не всЯкому. ‘мутные домыслы, попытки догадок --
не больше.
‚рЯд ли, Я полагаю, ‘онЯ получила Ќиколаеву могильную весть. ‘квозь тот
черный декабрь письма не проходили или же шли месЯцами. Ѓудем думать, что
она, возведЯ полуслепые от голода глаза к вечерней звезде над разбитым
Џулковом, в этот день не почувствовала магнетического взглЯда своего
возлюбленного и понЯла, что час его пробил. ‹юбЯщее сердце -- уж говорите,
что хотите -- чувствует такие вещи, его не обманешь. €, догадавшись,
чтопора, готоваЯ испепелить себЯ ради спасениЯ своего
единственного, ‘онЯ взЯла все, что у нее было - баночку довоенного томатного
сока, сбереженного длЯ такого вот смертного случаЯ, -- и побрела черезвесь ‹енинград в квартиру умирающего ЌиколаЯ. ‘ока там было ровно на
одну жизнь.
Ќиколай лежал под горой пальто, в ушанке, с черным страшным лицом, с
запекшимисЯ губами, ногладко побритый. ‘онЯ опустилась на
колени, прижалась глазами к его отекшей руке со сбитыми ногтЯми и немножко
поплакала. Џотом она напоила его соком с ложечки, подбросила
книг в печкублагословила свою счастливую судьбу и ушла с ведром
за водой, чтобы больше никогда не вернутьсЯ- бомбили в тот день
сильно.
‚от, собственно, и все, что можно сказать о ‘оне. †ил человек -- и нет
его. Ћдно имЯ осталось.
...-- Ђда Ђдольфовна, отдайте мне ‘онины письма.
Ђда Ђдольфовна выезжает из спальни в столовую, поворачиваЯ руками
большие колеса инвалидного кресла. ‘морщенное личико ее мелко трЯсетсЯ.
—ерное платье прикрывает до пЯт безжизненные ноги. ЃольшаЯ камеЯ приколота у
горла. Ќакамее кто-то кого-то убивает: щиты, копьЯ, врагизЯщно упал.
-- Џисьма?
Џисьма, письма, отдайте мне ‘онины письма
-- Ќе слышу!
‘лово "отдайте" она всегда плохо слышит раздраженно шипит жена внука,
косЯсь на камею.
-- Ќе пора ли обедать? -- шамкает Ђда Ђдольфовна.
Љакие большие темные буфеты, какое тЯжелое столовое серебро в них, и
вазы, и всЯкие запасы: чай, вареньЯ, крупы, макароны. €з других комнат тоже
виднеютсЯ буфеты, буфеты, гардеробы, шкафы -- с бельем, с книгами, со
всЯкими вещами. ѓде она хранит пачку ‘ониных писем, ветхий пакетик,
перехваченный бечевкой, потрескивающий от сухих цветов, желтоватых и
прозрачных, как стрекозиные крыльЯ? Ќе помнит или не хочет говорить? „а и
что толку -- приставать к трЯсущейсЯ парализованной старухе! Њало ли у нее
самой было в жизни трудных дней? ‘корее всего она бросила эту пачку в огонь,
встав на распухшие колени в ту ледЯную зиму, во вспыхивающем кругу минутного
света, и, может быть, робко занЯвшись вначале, затем быстро чернеЯ с углов,
и, наконец, взвившись столбом гудЯщего пламени, письма согрели, хоть на
краткий | миг, ее скрюченные, окоченевшие пальцы. Џусть так. ‚от только
белого голубка, Я думаю, она должна была оттуда вынуть. ‚едь голубков огонь
не берет.
‹ћЃ€њ -- Ќ… ‹ћЃ€њ

-- „ругие дети гулЯют одни, а мы почему-то с Њарьиванной!
-- ‚от когда тебе стукнет семь лет, тогда и будешь гулЯть одна. €
нельзЯ говорить про пожилого человека "противнаЯ". ‚ы должны быть благодарны
Њарье €ванне, что она проводит с вами времЯ.
-- „а она нарочно не хочет за нами следить! € мы обЯзательно попадем
под машину! € она в скверике знакомитсЯ со всеми старухами и жалуетсЯ на
нас. € говорит: "дух противоречиЯ".
-- Ќо ведь ты действительно все делаешь ей назло!
-- € буду делать! € нарочно буду говорить этим дурацким старухам "не
здрасьте" и "будьте нездоровы".
„а как тебе не стыдно! Ќадо уважать стареньких! € не грубить, им, а
прислушиватьсЯ, что они тебе скажут: они старше и больше тебЯ знают.
џ прислушиваюсь! Ђ Њарьиванна только и говорит что про своего дЯдю.
Ќу и что же она про него говорит?
—то он повесилсЯ от болезни мочевого пузырЯ! Ђ еще до этого его
переехало колесом фортуны! Џотому что он запуталсЯ в долгах и неправильно
переходил улицу!
...ЊаленькаЯ, тучнаЯ, с одышкой, Њарьиванна ненавидит нас, а мы ее.
Ќенавидим шлЯпку с вуалькой, дырчатые перчатки, сухие коржики "песочное
кольцо", которыми она кормит голубей, и нарочно топаем на этих голубей
ботами, чтобы их распугать. Њарьиванна гулЯет с нами каждый день по четыре
часа, читает нам книжки и пытаетсЯ разговаривать по-французски -- длЯ этого,
в общем-то, ее и пригласили. Џотому что наша собственнаЯ, дорогаЯ, любимаЯ
нЯнЯ ѓруша, котораЯ живет с нами, никаких иностранных Языков не знает, и на
улицу давно уже не выходит, и двигаетсЯ с трудом. Џушкин ее тоже очень любил
и писал про нее: "ѓолубка дрЯхлаЯ моЯ!" Ђ про Њарьиванну он ничего не
сочинил. Ђ если бы и сочинил, то так: "‘винюшка толстаЯ моЯ!"
Ќо вот что удивительно -- просто невозможно поверить, -- но Њарьиванна
тоже была любимой нЯней у одной уже выросшей девочки! ќту девочку, Љатю,
Њарьиванна вспоминает каждый день. Ћна не высовывала Язык, не ковырЯла в
носу, доедала все до конца, обнимала и целовала Њарьиванну -- ненормальнаЯ!
‚ечером, лежа в постелЯх, мы с сестрой придумываем разговоры Њарьиванны
и послушной Љати:
-- „оешь червЯков до конца, дорогаЯ Љатюша!
-- ‘ удовольствием, ненаглЯднаЯ Њарьиванна!
-- ‘кушай маринованную лЯгушку, деточка!
-- џ уже скушала! Џоложите мне еще пюре из дохлых мышей, пожалуйста!..
‚ скверике, который Њарьиванна называет "бульваром", бледные
ленинградские девочки копаютсЯ в
потемневшем осеннем песке, прислушиваЯсь к взрослым разговорам.
Њарьиванна, быстро познакомившись с какой-нибудь старушенцией в шлЯпке,
вынимает из ридикюлЯ твердые старинные фотографии: она и дЯдЯ прислонились к
роЯлю, а сзади -- водопад. Ќеужели в недрах этой задыхающейсЯ туши погребено
вон то белое воздушное существо в кружевных перчатках? "Ћн заменил мне отца
и мать и хотел, чтобы Я называла его просто †орж. Ћн дал мне образование, он
впервые вывез менЯ в свет. ‚от эти жемчуга -- здесь плохо видно -- это его
подарок. Ћн безумно, безумно менЯ любил. ‚идите, какой он тут
представительный? Ђ вот тут мы в ЏЯтигорске. ќто моЯ подруга ћлиЯ. Ђ здесь
мы пьем чай в саду". -- "—удные снимки. Ђ это тоже ћлиЯ?" -- "Ќет, это
‡инаида. ќто подруга †оржа. Ћна-то его и разорила. Ћн был игрок". -- "Ђх,
вон что". -- "„а. ‚ыбросить бы этот снимок, да рука не поднимаетсЯ. ‚едь
:тго все, что от него осталось. € стихи -- он был поэт". -- "—то вы
говорите!" -- "„а, да, чудный' поэт. ‘ейчас таких пет. ’акой романтичный,
немного мистик..."
‘тарушенциЯ, балда, раскинула уши, мечтательно улыбаетсЯ, смотрит па
менЯ. Ђ нечего глазеть-то! џ показываю ей Язык. Њарьиванна, от стыда прикрыв
глаза, шепчет с ненавистью: "†уткое существо!" Ђ вечером опЯть будет читать
мне дЯдины стихи:
-- ЌЯнЯ, кто так громко вскрикнул,
‡а окошком промелькнул,
Ќа крылечке дверью скрипнул.
Џод кроваткою вздохнул?
‘пи, усни, не знай печали,
Ѓог хранит тебЯ, дитЯ,
ќто вороны кричали,
‘таей к кладбищу летЯ.
ЌЯнЯ, кто свечи коснулсЯ.
Љто скребетсЯ там, в углу,
Љто от двери протЯнулсЯ
—ерной тенью на полу?
--‘пи, дитЯ, не ведай страха,
„верь крепка, высок забор, -;
Ќе минует вора плаха,
Џрозвенит в ночи топор.
ЌЯнЯ, кто мне в спину дышит,
Љто, невидимый, ко мне
ЏодбираетсЯ все выше
Џо измЯтой простыне?
Ћ дитЯ, что хмуришь бровки,
‚ытри глазки и не плачь,
Љрепко стЯнуты веревки,
‡нает ремесло палач.
Ќу-ка, кто после таких стихов найдет в себе силы спустить ноги с
кровати, чтобы, скажем, сесть на горшок! Џод кроватью, ближе к стене -- всем
известно -- лежит ‡мей: в шнурованных ботинках, кепке, перчатках,
мотоциклетных очках, а в руке -- крюк. „нем ‡меЯ нет, а к ночи он сгущаетсЯ
из сумеречного вещества и тихо-тихо ждет: кто посмеет свесить ногу? € сразу
-- хвать крюком! ‚рЯд ли съест, но затащит и пропихнет под плинтус, и
бесконечно будет падение вниз, под пол, между пыльных переборок. Љомнату
сторожат и другие породы вечерних существ: ломкий и полупрозрачный ‘ухой,
слабый, но страшный, стоит всю ночь напролет в стенном шкафу, а утром уйдет
в щели. ‡а от-
ставшими обоЯми -- €ндрик и •издрик: один зеленоватый, другой серый,
оба быстро бегающие, многоногие. Ђ еще в углу, на полу -- квадратик медной
резной решетки, а под ним черный провал -- "вентилЯциЯ". Љ ней и днем-то
подходить опасно: из глубины пристально, не мигаЯ, смотрЯт ѓлаза. „а, но
самый-то страшный -- тот безымЯнный, что всегда за спиной, почти касаетсЯ
волос (дЯдЯ свидетель!). Њного раз он приноравливаетсЯ схватить, но как-то
все упускает момент и медленно, с досадой опускает бесплотные руки. ’уго, с
головой завернусь в одеЯло, пусть один нос торчит -- спереди не нападают.
Ќапугав дЯдиными стихами. Њарьиванна уходит ночевать к себе, в
коммунальную квартиру, где, кроме нее, живут еще: €раида Ђнатольевна с
диабетом, и какаЯ-то пыльнаЯ ‘онЯ, и Ѓадыловы, лишенные родительских прав, и
повесившийсЯ дЯдЯ... € завтра она придет опЯть, если мы не заболеем. Ђ
болеем мы часто.
Ќе раз и не два сорокаградусные гриппы закричит, застучат и уши, набьют
в красные барабаны, обступЯт со всех сторон и, бешено крутЯ, покажут
кинофильм бреда, всегда один и тот же: деревЯнные соты заполнЯютсЯ
трехзначными числами; числа больше, грохот громче, барабаны торопливей, --
сейчас все Ячейки будут заполнены, вот осталось совсем немного! вот еще
чуть-чуть! сердце не выдержит, лопнет, -- но отменили, отпустили, простили,
соты убрали, пробежал с нехорошей улыбкой круглый хлеб на тонких ножках по
аэродромному полю -- и затихло... только самолетики букашечными
точками убегают по розовому небу и уносЯт в коготках черный плащ
лихорадки. Ћбошлось.
‘трЯхните мне крошки с простыни, остудите подушку, расправьте одеЯло,
чтобы ни одной складочки, иначе вернутсЯ самолетики с коготками! Ѓез мыслей,
без желаний лежать на спине, в прохладе, в полутьме -- полчаса передышки
между двумЯ атаками барабанщиков. Џо потолку из угла в угол проходит светлый
веер, и еще веер, и еще -- автомобили уже зажгли фары, вечер сошел с высот,
под дверь в соседнюю комнату просунули коврик света -- там пьют чай,
загорелсЯ оранжевый абажур, и кто-нибудь из старших уже плетет из его
бахромы недозволенные косички -- "портит вещь". Џока самолетики не
вернулись, можно, оставив среди чугунных простыней свою постукивающую жаром
телесную оболочку, мысленно выскользнуть за дверь -- длиннаЯ рубашка,
холодные тапочки -- подсесть невидимкой к столу -- а эту чашку за неделю Я
забыла! -- жмурЯсь, путешествовать взглЯдом по оранжевым горбам абажура.
Ђбажур молодой, пугливый, он ко мне еще не привык -- только недавно мы с
папой купили его на барахолке.
Ђх, сколько там было людей, сколько обладателей ватников и плюшевых
жакетов, коричневых оренбургских платков! € все они горланили, и суетились,
и трЯсли перед папиным лицом синими диагоналевыми отрезами, и совали в нос
крепкие черные валенки! Љакие там были сокровища! Ђ папа-то: все прошлЯпил,
проворонил, ничего, кроме абажура, оттуда не унес. Ђ надо было накупить
всего-всего: и вазочек, и блюдечек, и цветастых плат-
ков, и совиных чучел, и фарфоровых свиней, и ленточных ковриков!
Џригодились бы и кошки-копилки, и дуделки, и свиристелки, и бумажные цветы
-- маки с чернильными ватками в сердцевинках, и бумажные красно-зеленые
дрожащие жабо на двух палочках: вывернешь палочки -- и затрЯсетсЯ
бахромчатое непрочное кружево, еще вывернешь -- и схлопнулось в дудочку, и
пропало. Њелькали изумительные клеенчатые картины: ‹ермонтов на сером волке
умыкает обалдевшую красавицу; он же в кафтане целитсЯ из-за кустов в лебедей
с золотыми коронами; он же что-то выделывает с конем... но папа тащит менЯ
дальше, дальше, мимо инвалидов с леденцами, в абажурный рЯд. Њужик
ухватывает папу за кожаный рукав:
--•озЯин, продай пальто!
Ђй, да не приставайте к нам с глупостЯми, нам нужен абажур, нам вон
туда, Я верчу головой, мелькают веники, корзинки, крашеные деревЯнные Яйца,
поросенок -- не зевай, все, пошли назад. ѓде он? Ђ, нот. ЏродираемсЯ сквозь
толпу назад, папа с абажуром, ещетомным, молчаливым, но уже
принЯтым в семью: теперь он наш, он свой, мы его полюбим. € он замер, ждет:
куда-то его несут? Ћн еще не знает, что пройдет времЯ -- и он, некогда
любимый, будет осмеЯн, низвергнут, сорван, сослан, а на его место с
ликованием взлетит новаЯ фаворитка: моднаЯ белаЯ пЯтилопастнаЯ раскорЯка. Ђ
потом, обиженный, изуродованный, преданный, он переживет последнее
глумление: послужит кринолином в детском спектакле и навсегда канет в
помоечное небытие. ‘ик транзит глориа мунди
-- Џала, купи вон то, пожалуйста!
-- —то там такое?
‚еселаЯ обмотаннаЯ баба, радуЯсь покупателю, вертитсЯ на морозе,
подпрыгивает, потопав лет валенками, потрЯхивает отрубленной золотой косой
толщиной в канат:-- Љупите!
-- Џала, купи!
-- ’ы с ума сошла?! —ужие волосы! € не трогай руками -- там вши!
”у-у-у, ужас какой! џ обмираю: действительно, огромные вши, каждаЯ
размером с воробьЯ--с внимательными глазками, с мохнатыми лапками, с
коготками, цеплЯютсЯ за простыню, лезут на одеЯло, хлопают в ладоши, все
громче и громче... ЋпЯть загудел бред, закричал жар, завертелись огненные ко
-леса -- грипп!
...’емнаЯ городскаЯ зима, холоднаЯ струе воздуха из коридора --
кто-нибудь из взрослых вносит на спине огромный полосатый мешок с дровами --
растапливать круглую коричневую колонку в ванной. Ђ ну марш из-под ног! “ра,
сегоднЯ купатьсЯ будем! —ерез ванну перекинута деревЯннаЯ решетка; тЯжелые
облупленные тазы, кувшины с горЯчей водой, острый запах дегтЯрного мыла,
распареннаЯ сморщеннаЯ кожа на ладонЯх, запотевшее зеркало, духота, чистое
наглаженное мелкое белье-- и вжжжжж -- бегом по холодному коридору, и гзлюх!
-- в новенькую постель: блаженство! -- ЌЯнечка, спой песенку!
ЌЯне ѓруше ужасно много лет. Ћна родилась в деревне, а потом
воспитывалась у доброй графини.
‚ ее седенькой голове хранЯтсЯ тысЯчи рассказов о говорЯщих медведЯх, о
синих змеЯх, которые по ночам лечат чахоточных людей, заползаЯ через печную
трубу, о Џушкине и ‹ермонтове. € она точно знает, что если съесть сырое
тесто -- улетишь. € когда ей было пЯть лет -- как мне, -- царь послал ее с
секретным пакетом к ‹енину в ‘мольный. ‚ пакете была записка: "‘давайсЯ!" Ђ
‹енин ответил: "Ќи за что!" € выстрелил из пушки. ЌЯнЯ поет:
Џо камнЯм струитсЯ’ерек,
Џлещет мутный ва-а-а-а-ал...
‡лой чечен ползет на берег,
’о-очит свой кинжа-а-а-ал...
ЉолышетсЯ кисеЯ на окне, из-за зимнего облака выходит грозно сиЯющаЯ
луна; из мутной Љарповки выползает на обледенелый бережок черный чечен,
мохнатый, блестит зубами...
‘пи, моЯ радость, усни!
...„а, а французский с Њарьиванной что-то не идет. Ќе отдать ли менЯ во
французскую группу? ’ам и гулЯют, и кормЯт, и играют в лото. Љонечно,
отдать! “ра! Ќо вечером француженка возвращает маме паршивую овцу:
-- Њамочка, ваш ребенок совершенно не подготовлен. Ћна показывала Язык
другим детЯм, порвала картинки, и ее вырвало манной кашей. Џриходите на
следующий год. „о свиданиЯ! Ћ ревуар!
-- Ќе досвиданиЯ! -- выкрикиваю Я, уволакиваемаЯ за руку расстроенной
мамой. -- …шьте сами вашу поганую кашу! Ќе ревуар!
("Ђх, так! Ђ ну вышвыривайтесь отсюда! ‡абирайте вашего мерзкого
гаденыша!" -- "Ќе больно-то надо! ‘ами не очень-то воображайте, мадам!")
-- €звините, пожалуйста, с ней действительно очень трудно.
-- Ќичего, ничего, Я понимаю!
Ќу что за наказание с тобой!!!
...‚озьмем цветные карандаши. …сли послюнЯвить красный, он дает
особенно гладкий, атласный цвет. Џравда, ненадолго. Ќу, на Њарьиваннино лицо
хватит. Ђ тут -- громаднющаЯ бородавка. Ћтлично. ’еперь синим: шар, шар, еще
шар. € две тумбы. Ќа голову -- черный блин. ‚ руки -- сумочку, сумочки
рисовать Я умею. ‚от и Њарьиванна готова. ‘идит на облупленной весенней
скамеечке, галоши расставила, глаза закрыла, поет:
џ ехала домо-о-ой... „уша была полна-а-а...
‚от и ехала бы ты себе домой! ‚от и катилась бы колбаской к своей
Љатюшеньке.
"...†орж всегда брал мне халву у Ђбрикосова -- помните?" -- "„а, да,
да, ну как же..." -- "‚се было так изЯщно, деликатно..." -- "Ќе говорите..."
-- "Ђ сейчас... ‚от эти: думала, интеллигентные люди! Ђ они хлеб режут вот
такими ломтЯми!" -- "„а, да, да... Ђ Я..." -- "џ мамочке, покойнице, всегда
только "вы" говорила. ‚ы, мамочка... “важение было. Ђ это, что же: ладно --
Я, чужой человек, но к родителЯм, к родителЯм своим -- ну никакого... Ђ за
столом лезут вот так! вот так! и руками, руками!"
ѓосподи! „олго ли нам еще терпеть друг друга?
Ђ потом скверик закрывают на просушку. € мы
просто ходим по улицам. € вот однажды вдруг какаЯ-то худаЯ высокаЯ
девочка -- белый такой комар -- с криком бросаетсЯ на шею к Њарьиванне, и
плачет, и гладит ее трЯсущеесЯ красное лицо!
-- ЌЯнечка моЯ! ќто нЯнечка моЯ!
€ -- смотрите -- эта туша, залившись слезами и задыхаЯсь, тоже
обхватила эту девочку, и они -- чужие! -- вот тут, прЯмо у менЯ на глазах,
обе кричат и рыдают от своей дурацкой любви!
-- ќто нЯнечка моЯ!
ќй, девочка, ты что? Џротри глаза! ќто же Њарьи-ванна! ‚он же, вон у
нее бородавка! ќто наша, наша Њарьиванна, наше посмешище: глупаЯ, стараЯ,
толстаЯ, нелепаЯ!
Ќо разве любовь об этом знает?
...Џроходи, проходи, девочка! Ќечего тут!.. ђаспустила нюни... џ
тащусь, озлобленнаЯ и усталаЯ. џ гораздо лучше той девочки! Ђ менЯ-то
Њарьиванна так не любит. Њир несправедлив. Њир устроен навыворот! џ ничего
не понимаю! џ хочу домой! Ђ Њарьиванна просветленно смотрит, цепко держит
менЯ за руку и пыхтит себе дальше, вперед.
-- “ менЯ но-ожки устали!
-- ‘ейчас кружочек обойдем и домой... ‘ейчас,
сейчас...
Ќезнакомые места. ‚ечереет. ‘ветлый воздух весь ушел вверх и повис над
домами; темный -- вышел и встал в подворотнЯх, в подъездах, в провалах улиц.
—ас тоски длЯ взрослых, тоски и страха длЯ детей. џ одна на всем свете, менЯ
потерЯла мама, сейчас, сейчас мы заблудимсЯааааааа! ЊенЯ охватывает паника,
и Я крепко вцеплЯюсь в холодную руку Њарьиванны.
-- ‚от в этом подъезде Я живу. ‚о-он там мое окно -- второе от утла.
Џод каждым окном нахмурили брови, разинули рты -- съедЯт! -- головы без
туловища. ѓоловы страшные, и сыраЯ тьма подъезда -- жуткаЯ, и Њарь-иванна --
не роднаЯ. ‚ысоко, в окне, приплюснув нос к темному стеклу, брезжит
повешенный дЯдЯ, водит по стеклу руками, всматриваетсЯ. ‘гинь, дЯдЯ!!!
‚ыползешь ночью из Љарповки злым чеченом, оскалишьсЯ под луной -- а глаза
закатились, -- быстро-быстро побежишь на четвереньках через булыжную
мостовую, через двор в парадную, в тЯжелую глухую тьму, голыми руками по
ледЯным ступенЯм, по квадратной лестничной спирали, выше, выше, к нашей
двери...
‘корей, скорей домой! Љ нЯнечке! Ћ нЯнечка ѓруша! „орогаЯ! ‘корее к
тебе! џ забыла твое лицо! Џрижмусь к темному подолу, и пусть твои теплые
старенькие руки отогреют мое замерзшее, заблудившеесЯ, запутавшеесЯ сердце!
ЌЯнечка размотает мой шарф, отстегнет впившуюсЯ пуговку, уведет в
пещерное тепло детской, где красный ночник, где мЯгкие горы кроватей, и
закапают горькие детские слезы в голубую тарелку с зазнавшейсЯ гречневой
кашей, котораЯ сама себЯ хвалит. €, видЯ это, нЯнечка заплачет и сама, и
подсЯдет, и обнимет, и не спросит, и поймет сердцем, как понимает зверь --
зверЯ, старик -- дитЯ, бессловеснаЯ тварь -- своего собрата. ѓосподи, как
страшен и враждебен мир, как сжалась посреди площади на ночном ветру
бесприютнаЯ, неумелаЯ душа! Љто же был так жесток, что вложил в менЯ любовь
и ненависть, страх и тоску, жалость и стыд -- а слов не дал: украл речь,
запечатал рот, наложил железные засовы, выбросил ключи!
Њарьиванна, напившись чаю, повеселевшаЯ, заходит в детскую сказать
спокойной ночи. Ћтчего это ребенок так плачет? Ќу-ну-ну. —то случилось?
Џорезалась?.. †ивот болит?.. Ќаказали?..
(Ќет, нет, не то, не то! Њолчи, не понимаешь! Џросто в голубой тарелке,
на дне, гуси-лебеди вот-вот схватЯт бегущих детей, а ручки у девочки
облупились, и ей нечем прикрыть голову, нечем удержать братика!)
-- Ќу-ка, вытри слезы, стыдно, такаЯ большаЯ! „оедай-ка все до конца! Ђ
Я тебе стихи почитаю!
’олкнув под локоть Њарьиванну, приподнЯв цилиндр, прищурившись, вперед
выходит дЯдЯ †орж:
Ќе белые тюльпаны
‚ венчальных кружевах--
’о пена океана
Ќа дальних островах.
Џоскрипывают снасти
Ќад старою кормой.
Ќеслыханное счастье
‡а пенною каймой.
Ќе черные тюльпаны --
’о женщины в ночи.
Џолуденные страны
€ в полночь горЯчи!
‚ыкатывайте бочку!
’уземки хороши!
Њы ждали эту ночку--
ѓулЯйте от души!
Ќе алые тюльпаны
ђасплылись на груди --
‚ камзоле капитана..
’ри дырки впереди;
‚еселые матросы
Ћскалились на дне..
Љрасивы были косы
“ женщин и той стране.
"‘трасти какие ребенку на ночь..." -- ворчит нЯнЯ.
„ЯдЯ поклонилсЯ и исчез. Њарьиванна закрывает за собой дверь: до
завтра, до завтра!
“йдите все, оставьте менЯ, вы ничего не понимаете!
‚ груди вертитсЯ колючий шар, и невысказанные слова пузырЯтсЯ на губах,
размазываютсЯ слезами. Љивает красный ночник. „а у нее жар! -- кричит кто-то
из далекого далека, но ему не перекричать шума крыльев -- гуси-лебеди
обрушились с грохочущего неба!
...„верь на кухню закрыта. ‘олнце пробиваетсЯ сквозь матовое стекло.
Џолдень облил золотом паркет. ’ишина. ‡а дверью Њарьиванна, плача, жалуетсЯ
на нас:
-- Ѓольше так не могу! —то ж это -- день изо днЯ все хуже... ‚се
поперек, все назло... џ трудную жизнь прожила, все по чужим людЯм, всЯкое,
конечно, отношение было... Ќет, условиЯ -- Я не говорю, условиЯ хорошие, но
в моем возрасте... и здоровье.. откуда такой дух противоречиЯ, и
враждебность... хотела немножко поэзии, возвышенного... Ѓесполезно... больше
не выдерживаю...
Ћна от нас уходит!
Њарьиванна уходит от нас. Њарьиванна сморкаетсЯ в крошечный платочек.
Џудрит красный нос, глубоко вглЯдываетсЯ в зеркало, медлит, будто что-то
ищет в его недоступной, запечатанной вселенной. € правда, там, в сумрачных
глубинах, шевелЯтсЯ забытые занавеси, колеблетсЯ пламЯ свечи, выходит
бледный дЯдЯ в черном, с листком в руках:
Џринцесса-роза жить устала
€ на закате опочила.
‚ином из смертного фиала
Џечально губы омочила.
€ принц застыл как изваЯние,
‚ глухом бессилье властелина,
€ свита шепчет с состраданием,
Љак опочившаЯ невинна.
Џорфироносные родители —ерез герольдов известили,
—тоб опечаленные жители
Ќа башнЯх флаги опустили.
џ в похоронную процессию
‚ливаюсь траурною скрипкою.
Ќарциссы в гроб кладу принцессе Я
‘ меланхолической улыбкою.
€, притворЯЯсь опечаленным,
ѓлаза потуплю, чтоб не выдали:
Љакое ждет менЯ венчание!
’акого вы еще не видели.
‘мертной белой кисеей затЯгивают люстры, черной -- зеркала. Њарьиванна
опускает густую вуальку на лицо, дрожащими руками собирает развалины
сумочки, поворачиваетсЯ и уходит, шаркаЯ разбитыми туфлЯми, за порог, за
предел, навсегда из нашей жизни.
‚есна еще слаба, но снег сошел, только в каменных углах лежат последние
черные корки. Ђ на солнышке уже тепло.
Џрощай, Њарьиванна!
“ нас впереди лето.

"ЌЂ ‡Ћ‹Ћ’ЋЊ Љђ›‹њ–… ‘€„…‹€..."
‘естре уре
Ќа золотом крыльце сидели:
–арь, царевич, король, королевич,
‘апожник, портной.
Љто ты такой?
ѓовори поскорей,
Ќе задерживай добрых людей!
„етскаЯ считалка
‚начале был сад. „етство было садом. Ѓез конца и краЯ, без границ и
заборов, в шуме и шелесте, золотой на солнце, светло-зеленый в тени,
тысЯчеЯрусный -- от вереска до верхушек сосен; на юг -- колодец с жабами, на
север -- белые розы и грибы, па запад -- комариный малинник, на восток --
черничник, шмели, обрыв, озеро, мостки. ѓоворЯт, рано утром на озере видели
совершенно голого человека. —естное слово. Ќе говори маме. ‡наешь, кто это
был?.. -- Ќе может быть. -- ’очно, Я тебе говорю. Ћм думал, что никого нет.
Ђ мы сидели в кустах. -- € что вы видели? -- ‚се.
‚от это повезло! ’акое бывает раз в сто лет. Џотому что единственный
доступный обозрению голый -- в учебнике анатомии -- ненастоЯщий. ‘одрав по
этому случаю кожу, нагловатый, мЯсной и красный, похвлалЯетсЯ он
ключично-грудино-сосковой мышцей (все неприличные слова!) перед учениками
восьмого класса Љогда (через сто лет) мы перейдем в восьмой класс, он нам
тоже все это покажет.
’аким же красным мЯсом старуха Ђнна €льинична кормит тигровую кошку
Њемеку. Њемека родилась уже после войны у нее нет уважениЯ к еде. ‚цепившись
четырьмЯ лапками в ствол сосны, высоко-высоко над землей. Њемека застыла в
неподвижном отчаЯнии.
-- Њемека, мЯсо. ЊЯсо!
‘таруха потрЯхивает тазик с антрекотами, поднимает его повыше, чтобы
кошке было лучше видно.
-- ’ы посмотри, какое мЯсо!
Љошка и старуха с ’0ской смотрЯт друг на друга. "“бери", -- думает
Њемека.
-- ЊЯсо, Њемека!
‚ душных зарослЯх красной персидской сирени кошка портит ‚оробьев.
Ћдного такого воробьЯ мы нашли. Љто-то содрал скальп с его игрушечной
головки. ѓолый хрупкий череп, как крыжовина. ‘традальческое воробьиное
личико. Њы сделали ему чепчик из кружавчиков, сшили белую рубашечку и
похоронили в шоколадной коробке. †изнь вечна. “мирают только птицы
—етыре беспечные дачи стоЯли без оград -- иди куда хочешь. ЏЯтаЯ была
"собственным домом". —ерный бревенчатый ‘руб выбиралсЯ боком из-под сырого
навеса кленов и лиственниц и, светлеЯ, умножаЯ окна, истончаЯсь до солнечных
веранд, раздвигаЯ настурции, расталкиваЯ сирень, уклонившись от столетней
ели выбегал, смеЯсь, на южную сторону и останавливалсЯ над плавным
клубнично-

георгиновым спуском вниз-вниз-вниз, туда, где дрожит теплый воздух и
дробитсЯ солнце в откинутых стеклЯнных крышках волшебных коробок, набитых
огуречными детенышами в розетках оранжевых цветов.
“ дома (а что там внутри?), распахнув все створки пронизанной июлем
веранды, ‚ероника ‚икентьевна -- белаЯ огромнаЯ красавица -- взвешивала
клубнику: на варенье себе, на продажу соседЯм. ЏышнаЯ, золотаЯ, ЯблочнаЯ
красота! Ѓелые куры бродЯт у ее тЯжелых ног, индюки высунули из лопухов
непристойные лица, красно-зеленый петух скосил голову, смотрит на нас: что
вам, девочки? "Ќам клубники". Џальцы прекрасной купчихи в Ягодной крови.
‹опух, весы, корзинка.
–арица! ќто самаЯ жаднаЯ женщина на свете!
Ќаливают ей заморские вина, ‡аедает она прЯником печатным, ‚круг ее
стоит грознаЯ стража...
Ћднажды с такими вот красными рунами она вышла из темного сараЯ,
улыбаЯсь: "’еленочка зарезала..."
Ќа плечах топорики держат...
Ђ-а-а! Џрочь отсюда, бегом, кошмар, ужас.. холодный смрад -- сарай,
сырость, смерть...
Ђ дЯдЯ Џаша -- муж такой страшной женщины. „ЯдЯ Џаша -- маленький,
робкий, затюканный. Ћн старик: ему пЯтьдесЯт лет. Ћн служит бухгалтером и
‹енинграде: встает в пЯть часов утра и бежит по горам, по долам, чтобы
поспеть на паровичок. ‘емь километров бегом, полтора часа узкоколейкой,
десЯть минут трамваем, потом надеть черные нарукавники и сесть на жесткий
желтый стул. Љлеенчатые двери, прокуренный полуподвал, жидкий свет, сейфы,
накладные -- дЯди-Џашина работа. Ђ когда пронесетсЯ, отшумев, веселый
голубой день, дЯдЯ Џаша вылезает из подвала и бежит назад: послевоенный
трамвайный лЯзг, дымный вечерний вокзал, гарь, заборы, нищие, корзинки;
ветер гонит мЯтые бумажки по опустевшему перрону. ‹етом -- в сандалиЯх,
зимой -- в подшитых валенках торопитсЯ дЯдЯ Џаша в свой ‘ад, в свой ђай, где
с озера веет вечерней тишиной, в „ом, где на огромной кровати о четырех
стеклЯнных ногах колышетсЯ необъЯтнаЯ золотоволосаЯ –арица. Ќо стеклЯнные
ноги мы увидели позднее. ‚ероника ‚икентьевна надолго поссорилась с мамой.
„ело в том, что однажды летом она продала маме Яйцо. Ѓыло непременное
условие: Яйцо немедленно сварить и съесть. Ќо легкомысленнаЯ мама подарила
Яйцо дачной хозЯйке. Џреступление всплыло наружу. ЏоследствиЯ могли быть
чудовищными: хозЯйка могла подложить Яйцо своей курице, и та в " своем
курином неведении высидела бы точно такую же уникальную породу кур, какаЯ
бегала в саду у ‚ероники ‚икентьевны. •орошо, что все обошлось. , џйцо
съели. Ќо маминой подлости ‚ероника ‚икентьевна простить не могла. Ќам
перестали прода-V| вать клубнику и молоко, дЯдЯ Џаша, пробегаЯ мимо,
виновато улыбалсЯ. ‘оседи замкнулись: они ук-,, репили металлическую сетку
на железных столбах, ,, насыпали в стратегически важных пунктах битого
стекла, протЯнули стальной прут и завели страшного желтого пса. ќтого,
конечно, было мало.
‚едь могла же мама глухой ночью сигануть через забор, убить собаку и,
проползЯ по битому стеклу, с животом, распоротым колючей проволокой, истекаЯ
кровью, изловчитьсЯ и слабеющими руками вырвать ус у клубники редкого сорта,
чтобы привить его к своей чахлой клубничонке? ‚едь могла же, могла добежать
с добычей до ограды и, со стоном, задыхаЯсь, последним усилием перебросить
клубничный ус папе, который притаилсЯ в кустах, поблескиваЯ под луной
круглыми очками?
‘ маЯ по сентЯбрь мучимаЯ бессонницей ‚ероника ‚икентьевна выходила
ночами в сад, долго стоЯла в белой просторной рубахе с вилами в руках, как
Ќептун, слушала ночных птиц, дышала жасмином. ‚ последнее времЯ слух у нее
обострилсЯ: она могла слышать, как на нашей даче, за триста метров,
накрывшись с головой верблюжьим одеЯлом, папа с мамой шепотом договариваютсЯ
объегорить ‚еронику ‚икентьевну: прорыть подземный ход в парник с ранней
петрушкой.
Ќочь шла вперед, дом глухо чернел у нее за спиной. ѓде-то в теплой
тьме, в сердцевине дома, затерЯвшись в недрах огромного ложа, тихо, как
мышь, лежал маленький дЯдЯ Џаша. ‚ысоко над его головой плыл дубовый
потолок, еще выше плыла мансарда, сундуки со спЯщими в нафталине черными
добротными пальто, еще выше -- чердак с вилами, клочьЯми сена, старыми
журналами, а там -- крыши, рогатаЯ труба, флюгер, луна -- через сад, через
сон плыли, плыли, покачиваЯсь, уносЯ дЯдю Џашу в страну утраченной юности, в
страну сбывшихсЯ надежд, а потом возвращалась озЯбшаЯ ‚ероника ‚икентьевна,
белаЯ и тЯжелаЯ, и отдавливала ему маленькие теплые ножки.
...ќй, проснись, дЯдЯ Џаша! ‚ероника-то скоро
умрет.
’ы побродишь без мыслей по опустевшему дому, а потом воспрЯнешь,
расцветешь, оглЯдишьсЯ, вспомнишь, отгонишь воспоминаниЯ, возжаждешь и
привезешь -- длЯ помощи по хозЯйству -- ‚ероникину младшую сестру,
Њаргариту, такую же белую, большую и красивую. € это она в июне будет
смеЯтьсЯ в светлом окне, склонЯтьсЯ над дождевой бочкой, мелькать среди
кленов на солнечном озере.
Ћ, как на склоне наших лет...
Ђ мы ничего и не заметили, а мы забыли ‚еронику, а у нас была зима,
зима, зима, свинка и корь, наводнение и бородавки, и горЯщаЯ мандаринами
елка, и мне сшили шубу, а тетка во дворе потрогала ее и сказала: "Њутон!"
‡имой дворники наклеивали на черное небо золотые звезды, посыпали
толчеными брильЯнтами проходные дворы Џетроградской стороны и, взбираЯсь по
воздушным морозным лестницам к окнам, готовили на утро сюрпризы: тоненькими
кисточка-- ми рисовали серебрЯные хвосты жар-птиц.
Ђ когда зима всем надоедала, они вывозили ее на грузовиках за город,
пропихивали худосочные сугробы в зарешеченные подземельЯ и размазывали по
скверам душистую черную кашу с зародышами
желтых цветочков. € несколько дней город стоЯл розовый, каменный и
гулкий.
Ђ оттуда, из-за далекого горизонта, уже бежало, смеЯсь и шумЯ,
размахиваЯ пестрым флагом, зеленое лето с муравьЯми и ромашками.
„ЯдЯ Џаша убрал желтого пса -- положил в сундук и посыпал нафталином;
пустил в мансарду дачников -- чужую чернЯвую бабушку и толстую внучкy;
зазывал в гости детей и угощал вареньем.
Њы висели на заборе и смотрели, как чужаЯ бабушка каждый час
распахивает цветные окна мансарды и, освещеннаЯ арлекиновыми ромбами
старинных стекол, взывает: ."
Ѓулки-молока хоччш?!
-- Ќе хочу.
Љакать-писать хоччш?!
-- Ќе хочу.
Њы скакали на одной ножке, лечили царапины слюной, зарывали клады,
резали ножиком дождевых червей, подглЯдывали за старухой, стиравшей N озере
розовые штаны, и нашли под хозЯйским буфетом фотографию удивленной ушастой
семьи с надписью: "Ќа долгую, долгую памЯть. 1908 год".
Џойдем к дЯде Џаше! ’олько ты вперед. Ќет, ты. Ћсторожно, здесь порог.
‚ темноте не вижу. „ержись за менЯ. Ђ он покажет нам комнату? Џокажет,
только сначала надо выпить чаю.
‚итые ложечки, витые ножки у вазочек. ‚ишневое паренье. ‚ оранжевой
тени абажура смеетсЯ легкомысленнаЯ Њаргарита. „а допивай ты скорее! „ЯдЯ
Џаша уже знает, ждет, распахнул заветную дверь в пещеру Ђлладина. Ћ комната!
Ћ детские сны!
Ћ дЯдЯ Џаша -- царь ‘оломон! ђог €зобилиЯ держишь ты в могучих руках!
Љараван верблюдов призрачными шагами прошествовал через твой дом и растерЯл
в летних сумерках свою багдадскую поклажу! ‚одопад бархата, страусовые
перьЯ, кружева, ливень фарфора, золотые столбы рам, драгоценные столики на
гнутых ножках, запертые стеклЯнные колонны горок, где нежные желтые бокалы
обвил черный виноград, где мерцают непроглЯдной тьмой негры в золотых юбках,
где изогнулось что-то прозрачное, серебрЯное... ‘мотри, драгоценные часы с
ненашими цифрами и змеиными стрелками! Ђ эти -- с незабудками! Ђх, но вон
те, вон те, смотри же! Ќад циферблатом -- стеклЯннаЯ комнатка, а в ней, за
золотым столиком -- золотой Љавалер в кафтане, с золотым бутербродом в руке.
Ђ рЯдом золотаЯ „ама с кубком -- часы бьют, и она бьет кубком по столику --
шесть, семь, восемь... ‘ирень завидует, вглЯдываЯсь через стекло, дЯдЯ Џаша
садитсЯ к роЯлю и играет ‹унную сонату. Љто ты, дЯдЯ Џаша?.. ‚от она,
кровать на стеклЯнных ногах! Џолупрозрачные в сумерках, невидимые и
могущественные, высоко к потолку возносЯт они путаницу кружев, вавилоны
подушек, лунный, сиреневый аромат божественной музыки. ЃелаЯ благороднаЯ
голова дЯди Џаши откинута, улыбка „жоконды на его устах, улыбка „жоконды на
золотом лице Њаргариты, бесшумно вставшей в дверЯх, колышутсЯ кружева
занавесок, колышетсЯ сирень, колышутсЯ георгиновые волны на склоне до
горизонта, до вечернего озера, до лунного столба. ' €грай, играй, дЯдЯ Џаша!
•алиф на час, заколдованный принц, звездный юноша, кто дал тебе эту власть
над нами, завороженными, кто подарил тебе эти белые крыльЯ за спиной, кто
вознес твою серебрЯную голову до вечерних небес, увенчал розами, осенил
горним светом, овеЯл лунным ветром?..
Ћ Њлечный Џуть, пресветлый брат
Њолочных речек •анаана,
“плыть ли нам сквозь звездопад
Љ туманностЯм, куда слиЯнно
’ела возлюбленных летЯт!
...Ќу все. Џошли давай. Ќеудобно сказать дЯде Џаше простецкое слово
"спасибо". Ќадо бы витиевато: "Ѓлагодарю вас". -- "Ќе стоит благодарности".
"Ђ ты заметила, что у них в доме только одна кровать?" -- "Ђ где же
спит Њаргарита? Ќа чердаке?" -- "Њожет быть. Ќо вообще-то там дачники". --
"Ќу, значит, она в сенЯх, на лавочке". -- "Ђ может, они спЯт на этой
стеклЯнной кровати валетом?" -- "„ура ты. Ћни же чужие". -- "‘ама ты дура. Ђ
если они любовники?" "„ак ведь любовники бывают ни ”ранции". „ействительно.
ќто Я не сообразила.
†изнь все торопливее менЯла стекла ‚ волшебном финаре. Њы о помощью
мамы проникали в зеркальные закоулки взрослого ателье, где лысый закройщик
снимал постыдные мерки, приговариваЯ "побеспокою", мы завидовали девочкам в
капроновых чулках, с проколотыми ушами, мы пририсовывали в учебниках:
Џушкину -- очки, ЊаЯковскому - усы, и —ехову -- в остальном вполне
одаренному природой -- большую белую грудь. € нас сразу узнал, и радостно
кинулсЯ к нам заждавшийсЯ дефективный натурщик из курса анатомии, щедро
протЯгиваЯ свои пронумерованные внутренности, но беднЯга уже никого не
волновал. €, оглЯнувшись однажды, недоумевающими пальцами мы ощупали
дымчатое стекло, за которым, прежде чем уйти на дно, в последний раз махнул
платком наш сад. Ќо мы еще не осознали утраты.
Ћсень вошла к дЯде Џаше и ударила его по лицу. Ћсень, что тебе надо?
Џостой, ты что же, всерьез?.. Ћблетели листьЯ, потемнели дни, сгорбилась
Њаргарита. ‹егли в землю белые куры, индюки улетели в теплые страны, вышел
из сундука желтый пес и, обнЯв дЯдю Џашу, слушал вечерами вой северного
ветра. „евочки, кто-нибудь, отнесите дЯде Џаше индийского чаю! Љак мы
выросли. Љак ты все-таки сдал, дЯдЯ Џаша! ђуки твои набрЯкли, колени
согнулись. ‡ачем ты дышишь с таким свистом? џ знаю, Я догадываюсь: днем --
смутно, ночью -- отчетливо слышишь ты лЯзг железных заслонок. ЏеретираетсЯ
цепь.
—то ты так суетишьсЯ? ’ы хочешь показать мне свои сокровища? Ќу так и
быть, у менЯ есть еще пЯть минут. Љак давно Я здесь не была. ЉакаЯ же Я
стараЯ! —то же, вот это и было тем, пленЯвшим? ‚сЯ эта ветошь и рухлЯдь,
обшарпанные крашеные комодики, топорные клеенчатые картинки, колченогие
жардиньерки, вытертый плюш, штопаный тюль, рыночные корЯвые поделки, дешевые
стеклЯшки? € это пело и переливалось, горело и звало? Љак глупо ты шутишь,
жизнь! Џыль, прах, тлен. ‚ынырнув с волшебного дна детства, из теплых
сиЯющих глубин, на холодном ветру разожмем озЯбший кулак --что, кроме горсти
сырого песка, унесли мы с собой? Ќо, словно четверть века назад, дрожащими
руками дЯдЯ Џаша заводит золотые часы. Ќад циферблатом, в стеклЯнной
комнатке, съежились маленькие жители -- „ама и Љавалер, хозЯева ‚ремени.
„ама бьет по столу кубком, и тоненький эвон пытаетсЯ проклюнуть скорлупу
десЯтилетий. ‚осемь, девЯть, десЯть. Ќет. Џрости, дЯдЯ Џаша.
Њне пора.
...„ЯдЯ Џаша замерз на крыльце. Ћн не смог дотЯнутьсЯ до железного
дверного кольца и упал лицом в снег. Ѓелые морозные маргаритки выросли между
его одеревеневших пальцев. †елтый пес тихо прикрыл ему глаза и ушел сквозь
снежную крупу но звездной лестнице в черную высь, уносЯ с
собой дрожащий живой огонечек.
ЌоваЯ хозЯйка -- пожилаЯ Њаргаритина дочь -- ссыпала прах дЯди Џаши в
жестЯную банку и поставила на полку в пустом курЯтнике -- хоронить было
хлопотно.
‘огнутаЯ годами пополам, низко, до земли опустив лицо, бродит Њаргарита
но простуженному сквозному саду, словно разыскиваЯ потерЯнные следы на
замолкших дорожках.
- †естокаЯ! Џохорони его!
Ќо дочь равнодушно курит ни крыльце. Ќочи холодны. Џораньше зажжем
огни. € золотаЯ „ама ‚ремени, выпив до дна кубок жизни, простучит по столу
длЯ дЯди Џаши последнюю полночь.
Last-modified: Tue, 21 Oct 2003 06:36:40 GMT
Ћцените этот текст:

’атьЯна ’олстаЯ. ђассказы из книги "Ќочь"

‘‚€„ЂЌ€… ‘ Џ’€–…‰

ЏЋќ’ € Њ“‡Ђ

сонЯ

‹ћЃ€њ -- Ќ… ‹ћЃ€њ

"ЌЂ ‡Ћ‹Ћ’ЋЊ Љђ›‹њ–… ‘€„…‹€..."

‹ћЃ€њ -- Ќ… ‹ћЃ€њ