вный,  но ЊариЯ была рада, что в зимние холода, в метельные ночи над
головой у  животных будет  крыша,  а  толстые кирпичные стены защитЯт от
свирепых степных ветров.
   Џостроенный перед войной коровник был  рассчитан на  двести голов,  а
теперь в темной пещере уцелевшей его части, куда, пробиваЯсь сквозь горы
обрушенного взрывом  кирпича,  ЊариЯ  проделала ход,  могло  поместитьсЯ
полсотни коров.
   Ќадо было подумать и о себе, одетьсЯ потеплее.
   Њарии позарез нужна была игла, чтобы из обрывков брезента, из рваных,
найденных в  окопах мешков пошить себе подобие платьЯ.  •олода с  каждым
днем приближались,  а  она ходила в солдатской шинели,  надетой прЯмо на
голое тело. ‚етер задувал под шинель, заставлЯЯ Њарию зЯбко ежитьсЯ, она
часто убегала в погреб гретьсЯ.
   €глу она сделала из куска сталистой проволоки: загнула одну сторону в
виде игольного ушка,  загладила ушко на  камне,  отточила острие.  —тобы
добыть нитки,  распустила оставшиесЯ в погребе,  чисто выстиранные носки
‚ернера Ѓрахта. ’еперь можно было шить.
   …ще два раза ходила ЊариЯ в  пустые окопы за речкой и находила нужные
ей вещи:  то брошенную гимнастерку,  то окровавленное белье,  то вещевые
мешки или обмотки -  и все это отмывала,  отстирывала в речке,  сушила и
уносила к себе в погреб.  €з этого заношенного трЯпьЯ она пошила подобие
платьЯ.  ђаспоров и  сшив  два  вещевых мешка,  сделала довольно большой
платок.  Ћтремонтировала голенища снЯтых с  убитого немца сапог и  стала
надевать их,  приспособив под  портЯнки разорванную надвое  гимнастерку.
Ћтрезав  полы  длинной  суконной  шинели,   скроила  и  сшила  рукавицы,
просторные домашние тапочки.
   - —то  ж,  теперь  можно  встречать зиму,  -  сказала она  себе.  Ћна
страшилась встречи  с  любым  человеком,  и  в  то  же  времЯ  ей  в  ее
одиночестве хотелось,  чтобы с  ней был кто-нибудь из живых людей,  кому
можно было бы рассказать о своем горе и услышать человеческую речь.  Ћна
даже боЯлась,  что разучитсЯ разговаривать,  и потому подолгу говорила с
коровами,  с  собаками,  с  голубЯми.  Ќедели через  три  заметила,  что
начинает разговаривать сама  с  собой.  Ќадо,  допустим,  сходить  ей  к
колодцу или принести коровам корм, она говорила вслух:
   - Џойдем принесем воды. Ѓез воды нам никак нельзЯ, а водичка сейчас в
колодце чистаЯ, холоднаЯ...
   €ли:
   - Љоровкам надо свеклы принести и початков кукурузы прихватить!  Ќочи
теперь стали  длинные,  скотинка питатьсЯ должна как  положено,  иначе и
молочка мы не получим...
   Ћднажды  ЊариЯ  стирала на  речке  белье  и  вдруг  заметила,  что  к
хуторскому пожарищу  приближаютсЯ два  всадника на  рослых  подседланных
конЯх.  "ќто они,  немцы",  -  замерев от  страха,  подумала она.  ЊариЯ
уползла в  камыши и  оттуда следила за  ними.  "…сли  только заметЯт мой
погреб,  - мелькнула пугающаЯ мысль, - пропала Я, замерзну в снегах, как
собака.  Ђ то еще начнут искать менЯ,  найдут и убьют..." Љ счастью, обе
собаки были с ней, им передалсЯ ее страх, и они молча жались к ее ногам.
Љоровы  тоже  паслись  далеко  в  кукурузе,  их  с  дороги  нельзЯ  было
обнаружить.
   ‚садники  медленно  проехали  по  хуторской  улице,   не  спешиваЯсь,
постоЯли немного,  повернули обратно  и,  объехав пожарище,  поскакали в
степь.  ЊариЯ успела заметить, что оба они были вооружены винтовками и в
седлах  держались  с  солдатской ловкостью и  прЯмотой.  "Љонечно,  они,
проклЯтые,  -  подумала ЊариЯ,  -  никто,  как  они,  немцы.  ђыскают по
хуторам, чтобы добить каждого, кто осталсЯ в живых..."
   Ћднако ЊариЯ  жестоко ошиблась,  но  это  стало  известно значительно
позже.  € если бы она не ошиблась,  не пришлось бы ей пережить все,  что
она   пережила   в    долгие   зимние   месЯцы.    Ћба   всадника   были
партизанами-разведчиками, посланными по хуторам, чтобы узнать, сколько в
них немцев,  кого они назначили старостами, полицаЯми, кого из советских
людей казнили и кого угнали на каторгу.  Џартизанский отрЯд располагалсЯ
далеко  от  хутора,  в  густых  лесах,  на  берегу  реки,  куда  впадала
безвестнаЯ  хуторскаЯ  речушка.  Ћба  разведчика,  вернувшись  в  отрЯд,
доложили командиру обо всем, что видели, и, между прочим, сказали:
   - ’ретьЯ  бригада  колхоза  имени  ‹енина  уничтожена немцами.  •утор
сожжен дотла,  в  нем  не  осталось ни  одной хаты  и  ни  одного живого
человека, только чернеет мертвое пожарище...
   ‚ этом отрЯде партизанил и Ђфанасий ѓерасимович,  бывший председатель
колхоза имени  ‹енина,  который хорошо  знал  €вана,  и  Њарию,  и  всех
хуторЯн.  Ћн  был комиссаром отрЯда.  ‚ыслушав вместе с  командиром двух
вернувшихсЯ разведчиков,  он  только вздохнул,  низко  наклонил голову и
сказал:
   - •орошаЯ была бригада.  †алко людей,  и хутора жалко. ’ак, говорите,
ни одной хаты и ни одного человека?  ‚се, сволочи, пожгли, все порушили?
Ћни  от  нас  не  уйдут.  Џридет час,  мы  с  ними за  все рассчитаемсЯ.
‘полна...
   ’ак третьЯ бригада колхоза имени ‹енина была вычеркнута из колхозного
хозЯйства,  а  все  люди,  еще  совсем  недавно  населЯвшие хутор,  были
посчитаны мертвыми.  €  партизаны решили  больше  не  посещать сожженный
хутор. ‚едь черное, пустынное пепелище никому не было нужно.
   Ќемцы тоже не поЯвлЯлись в  этих местах.  “ж кто-кто,  а  они отлично
знали,  что их каратели выполнЯют приказы точно и аккуратно. € если было
приказано  сжечь  хутор,  людей  всех  угнать  в  ѓерманию,  а  животных
уничтожить,  можно не сомневатьсЯ в том, что все так и сделано. € потому
на  немецких картах,  там,  где малой точкой был обозначен хутор,  после
донесениЯ командира карательной зондеркоманды малаЯ точка - хутор - была
перечеркнута жирным коричневым крестом...
   Њежду  тем  на  хуторе  продолжалась  своЯ,  неведомаЯ  людЯм  жизнь.
Ћбозначена  эта   жизнь  была  неприметным  дымком,   который  струйками
просачивалсЯ сквозь кукурузные бодыльЯ и  таЯл в  воздухе:  ЊариЯ топила
печку в своем подземном логове.
   †ива была и вычеркнутаЯ из жизни третьЯ бригада колхоза имени ‹енина,
которую представлЯла единственнаЯ оставшаЯсЯ в  живых женщина-колхозница
по имени ЊариЯ.
   Ќачалось это так.  ‘тоЯл холодный октЯбрьский день.  …ще на  рассвете
прошел  мелкий,  нудный дождь.  Џотом  дождь  прекратилсЯ,  утих  сырой,
знобЯщий ветер, но все вокруг стало темным, отЯжелело, приникло к земле.
€стопив  печку,  ЊариЯ  обулась,  надела  шинель  и  вылезла  из  своего
логова-погреба. ЏостоЯла,  задумчиво глЯдЯ на  речку,  на поредевший лес
вдали,  на  серое,  за одну ночь потерЯвшее привычный желтоватый оттенок
кукурузное ноле.
   ‘ложив на  груди руки,  ЊариЯ долго и  грустно смотрела на неубранное
поле,  вспомнила,  что там,  рЯдом с этим полем,  лежат под землей тонны
невыкопанного картофелЯ, свеклы, моркови, что никем не собранные поздние
арбузы на колхозной бахче расклеваны воронами,  а еще дальше, за холмом,
сиротливо  склонив  к  земле  наполненные  семенем  головки,  пропадает,
осыпаетсЯ большое поле несрезанных подсолнухов.
   ЊариЯ тЯжело вздохнула:
   - ‘колько людского труда прахом пошло...  ‘колько сил вложила бригада
в  эти  покинутые людьми полЯ...  ‘колько ночей  недосыпали трактористы,
шоферы,  возчики,  доЯрки,  пастухи,  чабаны... џ знала всех этих людей.
‚сех до одного человека.  Њы вместе работали,  вместе трудились на одной
нашей общей земле,  вместе гулЯли на праздниках,  на свадьбах...  вместе
родителей на кладбище хоронили...
   ’ак  в  это  утро  говорила  себе  ЊариЯ,  вспоминаЯ угнанных немцами
хуторЯн,  и  гнетущее чувство какой-то вины.  перед людьми,  перед своей
исчезнувшей бригадой вдруг ноющей болью сдавило ей сердце.
   - Ќу чего ж  будем делать?  -  мучила себЯ ЊариЯ.  -  ’ы одна из всех
выжила, одна за всех и должна работать, должна выстоЯть.
   € сама себе отвечала, томимаЯ бессилием:
   - Ћдна,  говоришь?  Ђ  ты поглЯди,  сколько кругом неубранного добра!
ђазве ты  выдюжишь?  ђазве ты  уберешь все это?  ’ы  ведь только каплЯ в
море! ѓлЯнь на одно кукурузное поле, в нем шестьдесЯт гектаров, а у тебЯ
две руки, и все...
   - Џодсолнух на землю сыплетсЯ.  †алко.  ’уда €ван мой весною возил на
машине посевное зерно, а дЯдЯ ’имофей, отец ‘анечки, тракторист, и пахал
это поле и засеЯл его.  Ђ сейчас подсолнух расклевывают птицы, и пересох
он,  и  на землю сыплетсЯ.  —то ж,  сидеть мне и  глЯдеть на это горе со
стороны?
   - Ђ что ты,  дурочка,  можешь сделать?  —то у тебЯ,  комбайн есть или
грузовые машины? Џодсолнуха-то не меньше чем тридцать гектаров.
   - Љомбайна у  менЯ,  правда,  нету.  Ќо  есть  немецкий тесак,  очень
острый. €м будет удобно срезать головки подсолнухов. Ђ ‡орьку, корову, Я
запрЯгу и буду отвозить на ней подсолнухи.
   - Ќо  куда отвозить?  €ли  у  тебЯ есть склад.  или ты  уже построила
зернохранилище?
   - Њожно и  не отвозить...  складов у  менЯ нету...  Њожно все сложить
там, на ноле.
   - Ђ дожди? Ђ снега?
   - Ќичего.  Њожно  накрыть  головки  подсолнухов кукурузным  бодыльем.
хорошо, по-хозЯйски накрыть, они не погниют...
   - „урочка ты,  ЊариЯ!  „урочка!  ѓлупаЯ баба!  Ќу, скажем, уберешь ты
пЯть-шесть гектаров подсолнуха.  Ђ  двадцать пЯть гектаров картофелЯ?  Ђ
десЯть гектаров свеклы?  Ђ  шесть гектаров моркови?  Ђ  той же  кукурузы
шестьдесЯт гектаров? Ћсилишь ты все это?
   - Ќет,  не  осилю.  •отЯ бы понемногу всего соберу,  чтоб не погнило,
чтоб не  пошло прахом.  Џридут сюда люди,  наши люди,  из  колхоза имени
‹енина, ‚ладимира €льича... придут они и спасибо мне скажут...
   - Џридут,  говоришь?  Ђ если не придут, никогда не придут? …сли немцы
уже  всю  ђоссию забрали,  весь  ‘оветский ‘оюз?  …сли  никаких колхозов
больше не будет, а будут имениЯ немцев-помещиков?
   - ’огда Я и себЯ удушу и дитЯ свое нерожденное...
   - ‚от  ради  дитЯ  нерожденного  ты,  глупаЯ  дурочка,  обЯзана  себЯ
поберечь,  а не спину гнуть и силу терЯть на неубранных колхозных полЯх.
—его тебе еще надо?  ’ебЯ не убили,  на чужбину тебЯ не угнали. ’ы нашла
эту теплую нору,  печку в ней поставила,  на зиму все себе наготовила: и
картофелЯ,  и  свеклы,  и  мЯса конского целую телегу,  и  четыре дойных
коровки у тебЯ есть. ’ебе сейчас одно надо: выстоЯть, пережить это горе,
родить  дитЯ  и  ждать.  Џонимаешь  ты,  неразумнаЯ баба?  †дать  лучших
времен...
   - Ќет... ’ак Я не могу. „опустим, отсижусь Я тут, как волчица в норе,
и дитЯ рожу, и раздобрею на даровых колхозных харчах, и, скажем, дождусь
того днЯ,  когда придут наши. ‚от придут они и спросЯт: как ты тут жила,
передоваЯ колхозница-доЯрка, жена казненного врагом колхозника коммунис-
та €вана, мать славного, погибшего вместе с отцом пионера ‚асЯтки? Ћ се-
бе только думала, а о людЯх забыла? Ћ тех самых людЯх,  которые вместе с
тобой,  с  твоим отцом и  матерью,  с  мужем твоим все  полЯ тут вдоль и
поперек исходили,  сколько пота пролили на них,  сколько честного своего
труда вложили...  Ђ ты,  ЊариЯ, только о себе, значит, думала? € куда ты
совесть свою при этом девала?..
   ’ак   в   это   пасмурное  утро   стоЯла  одинокаЯ  Њарин  у   своего
логова-погреба,  так раздваивались в  ней тревожащие ее  голоса,  и  она
сама,  подавленнаЯ своим горем,  не знала,  что ей делать одной,  совсем
одной,  на необозримых,  покинутых людьми полЯх. и будет ли смысл в том,
что она, с каждым днем слабеющаЯ, беременнаЯ женщина, начнет убирать эти
полЯ,  и кому в этом горестном,  наполненном кровью и смертью мире будут
нужны жалкие плоды ее тЯжкой,  изнурительной работы,  если нет вокруг ни
одной живой души.
   Ќа окраине хутора,  за взорванной фермой,  спокон веку было кладбище.
Ќичем не  огороженное,  оно  в  этот  день  печально темнело у  подножиЯ
покатого холма.  ЊариЯ пошла на кладбище. ‘обаки увЯзались за ней. Њолча
остановилась она  у  первой  ближней  могилы  с  покосившимсЯ деревЯнным
крестом.  ‘тарые  хуторЯне рассказывали,  что  в  этой  могиле,  котораЯ
положила начало кладбищу,  был  похоронен первый хуторской поселенец дед
Љорней,  прапрадед €вана. ѓоворили, что убогаЯ хата деда ЉорнеЯ когда-то
стоЯла на том самом месте,  где потом построил свой домик €ван. ѓоворили
еще, что дед Љорней, крепостной мужик, бежал в эти глухие тогда места от
помещика,  что хотЯ и прожил он девЯносто шесть лет,  а доли своей так и
не  нашел и  до  самой смерти промаЯлсЯ в  бедности,  еле сводил концы с
концами.
   ЊариЯ постоЯла у могилы, поплакала, тихо сказала:
   - €вана уже нет на свете, дед Љорней... € ‚асЯтки моего тоже нет... €
никого живого на хуторе нет...  Ћдна Я осталась... ‹юди говорили, что вы
первым пришли сюда и от вас весь хутор пошел... вы были первым, дедушка,
а Я вот последнЯЯ...
   Њедленно обходЯ могилы,  ЊариЯ пошла в  угол  кладбища,  к  невысоким
тополЯм.  Џод  этими  посаженными €ваном  тополЯми была  похоронена мать
Њарии.  Ѓелоствольные тополЯ уже  обронили почти всю листву,  она лежала
под ногами мЯгким, влажным ковром. ‹ишь отдельные рыжие листьЯ еще цепко
держались  на  тонких  ветвЯх,  тихим,  невнЯтным  шелестом  отвечаЯ  на
холодное дуновение ветра. ѓлинистый бугорок материнской могилы показалсЯ
Њарии осевшим,  а  сложенный из четырех побеленных кирпичей крест был до
половины засыпан палой листвой.
   ЊариЯ опустилась на колени.
   - Њама!  -  прошептала она.  -  ‚ы слышите менЯ,  мама?  ќто Я,  ваша
дочка...  Џромолвите хоть словечко,  мама!  „айте совет, как мне жить на
белом свете...
   ђыдаЯ,   она  упала,   прижалась  щекой  к  влажному,   холодноватому
могильному бугорку.
   - —то же вы молчите,  мама?  - исступленно шептала она. - Ќе молчите!
‘кажите,  длЯ чего вы  породили менЯ?  ‚ы  хотели,  чтоб ваша дочка была
счастливой...  ‚ы  голубили менЯ,  ласкали...  ‚ы учили менЯ уму-разуму,
завещали,  чтоб Я была совестливой, чтоб любила людей и землю, чтоб была
хорошей женой и матерью...  ’ак все и было,  мама! Ѓыло, да пропало... €
нет у менЯ,  роднаЯ моЯ мамочка,  ни любимого мужа, ни сыночка любимого,
ни счастьЯ, ни доли, и не знаю Я, куда преклонить свою головушку...
   Ѓезмолвным  было  убогое  хуторское  кладбище.   ’емные,   свинцового
оттенка,  тучи  низко  неслись  над  безлюдной землей.  ’ихо  и  грустно
шелестели  рыжие  листьЯ  на  тополЯх.   Џоникли,   прижались  к   земле
отЯжелевшие увЯдшие травы.  ‹ишь  кое-где  на  могильных холмах,  словно
последнее напоминание о  пропавших людЯх,  печально и  жалостно зеленели
тронутые  предзимней  краснотой  низкие,  жестковатые  стебли  ползучего
барвинка.
   ЊариЯ  поднЯлась  с  колен,  осмотрелась.  ‚спомнила,  как  ежегодно,
соблюдаЯ обычаи прадедов,  хуторЯне отмечали на кладбище радуницу - день
поминовениЯ усопших,  как  в  предвечерье,  придЯ с  работы,  умывались,
надевали  праздничную одежду,  укладывали в  корзинки загодЯ  испеченные
пироги,  соль,  Яички,  бутылки с  вином и  водкой и  всем хутором шли к
родительским могилам,  чтобы  помЯнуть умерших добрым словом,  выпить за
упокой  их  и  словно  бы  посидеть с  ними,  ожившими в  воспоминаниЯх,
побеседовать о разных житейских делах.
   Љладбище в  день  радуницы всегда  было  чистым,  вокруг родных могил
хуторЯне   высаживали  неприхотливые  остролистые  кочетки   и   веселый
барвинок,  тропки между  могилами посыпали белым  речным песком,  чинили
кресты,  подбеливали надгробьЯ,  красили оградки, у кого они были. € все
кладбище в день поминовениЯ было заполнено хуторЯнами:  степенные, чисто
выбритые  мужики  расстилали  на  земле  домотканые  рЯдна,   женщины  в
разноцветных платках и  платьЯх устанавливали на  рЯднах граненые рюмки,
бутылки, раскладывали разную снедь, все усаживались вокруг, и начиналось
поминовение.  Ќе забывали никого из усопших,  поминали и тех,  кто давно
помер,  старых и малых,  и тех, кого похоронили совсем недавно. Џоначалу
поминали близких,  потом  дальних,  потом  сватов,  кумовьев,  крестных,
просто друзей-землЯков.  Џомаленьку хмелели,  вытирали платочками слезы,
кто-то  заводил песню.  Ќо  песни пели печальные,  протЯжные,  те самые,
какие при жизни певали отцы и деды:  про злую разлуку,  про бедную долю,
про работу в полюшке-поле.  Џели,  и всем казалось,  что в эти с детских
дней знакомые песни тихо, незаметно вплетаютсЯ позабытые голоса умерших,
что,  захмелев от вина и воспоминаний,  поют все:  и живые, и мертвые. €
это  было  хорошо,   потому  что  радуница  как  бы  объединЯла  людские
поколениЯ, делала людей добрее и лучше...
   Ќо в  этот хмурый день поздней осени на хуторском кладбище не было ни
одной  живой  души,   кроме  Њарии.  €  она.  сопровождаемаЯ  притихшими
собаками,  медленно обошла все  могилы,  помЯнула каждого,  кого знала и
кого не знала. Ќе знала она самых старых, тех. кто умер, когда ее еще на
свете не было или была она совсем малой девчушкой-несмышленышем.  Ђ все,
кто  умер за  последние двадцать пЯть лет,  были известны Њарии,  и  она
стоЯла над их могилами и их жизнью в одиночестве, проверЯла свою жизнь и
свою совесть, словно примеривала: кто бы из них как поступил и что делал
бы. оставшись совсем одним, так же. как осталась сейчас она.
   "‚  этой  могиле похоронен дЯдЯ Ђрсений,  -  вспоминала ЊариЯ.  -  Ћн
помер,  поруганный белогвардейцами ‚рангелЯ в двадцатом году,  когда мне
было  семь  лет...  ’ут  лежит ‹ука ‚асильевич,  председатель хуторского
комбеда.  Ћн призывал хуторЯн боротьсЯ за коммуну, за ‹енина. …го кулаки
привЯзали канатом к старому вЯзу и прокололи вилами.  Њне в ту пору было
восемь лет...  Ќа этом кресте написано имЯ ‚арвары Џавловны, тетки моей.
Ћна  первой н;"  хуторе вступила в  Љоммунистическую партию и  умерла от
сыпного тифа,  когда мне  шел  девЯтый год...  Ђ  весь  этот  рЯд  могил
вырастал при  моей памЯти,  и  лежат в  них те,  кого Я  видела,  знала,
говорила с ними:  трактористы,  пастухи,  пчеловоды, доЯрки, конюхи. Ћни
трудились всю  жизнь,  строили наш  колхоз,  не  боЯлись ни  голода,  ни
холода,  и  хоронили их с красным знаменем и спасибо над могилой сказали
за все, что сделали они длЯ народа..."
   ЋстраЯ боль пронзила сердце Њарии.  Ќа  кладбище,  где  обрели вечный
покой многие хуторЯне,  не  было  могил самых близких ей  людей:  мужа и
сына. „олго стоЯла ЊариЯ у кладбищенских ворот, тихо бессвЯзно шептала:
   - џ  б  цветов насадила на ваших могилках,  красивых цветов...  џ  бы
белым промытым песочком обсыпала все  кругом,  каждую тропочку...  џ  бы
приходила к  вам,  любые мои.  и себе место приготовила,  чтоб никогда с
вами не разлучатьсЯ.  Љто же мне может сказать:  где вы схоронены и  где
лежите? Ќикто не скажет, и никогда не увижу Я ваших могил...
   ЏокидаЯ кладбище,  ЊариЯ  снова  остановилась у  могилы деда  ЉорнеЯ,
поклонилась покосившемусЯ кресту,  промолвила,  как  будто  обращалась к
живому:
   - ’ы был первым,  и они не посрамили твою памЯть, и те, кто лежит тут
с  тобой,  и  те,  кого казнили и  угнали злые враги.  Ќегоже и мне быть
последней...
   ‡апахнув шинель, ЊариЯ торопливо пошла к своему логову.
   ‚сю  ночь шел нудный холодный дождь.  ‘пала ЊариЯ плохо,  беспокойно.
—асто  просыпалась,  смотрела  на  слабый  огонек  поставленного в  нишу
светильника,  думала о том, что с утра надо начать трудную работу, конца
которой не видно.
   “тром она оделась потеплее,  вышла из погреба,  постоЯла.  ѓлЯнула на
прислоненную к  Яблоне  вывеску,  на  горку  черных,  обгорелых гвоздей,
собранных на  пепелище.  ЏоднЯла вывеску повыше и,  взЯв в  руку камень,
стала прибивать к толстому стволу Яблони. ѓвозди гнулись, крепкое дерево
не  поддавалось.  ЊариЯ изранила левую руку,  но вывеску все же прибила.
Ћтошла на  несколько шагов  от  Яблони,  вслух прочитала знакомые слова:
"’ретьЯ бригада колхоза имени ‹енина"...
   “смехнулась невесело и сказала самой себе:
   - Ќу чего ж, бри-га-да, пора на работу...
   Ћна вернулась в погреб,  взЯла тесак,  кусок брезента и пошла к полю,
где росли подсолнухи.  Ћстановилась у  межи.  Џолю не  было видно конца.
ЊариЯ вздохнула, расстелила брезент и начала резать.
   Џересохшие шлЯпки подсолнухов царапали пораненную камнем левую  руку,
но  острый,  как  бритва,  немецкий тесак  срезал  шлЯпки  легко.  ЊариЯ
складывала их  на брезент и  уносила в  глубину полЯ,  чтобы ничей чужой
глаз не увидел гору срезанных,  готовых к обмолоту шлЯпок. Ћна шла вдоль
полЯ,  захватываЯ  четыре  рЯда  подсолнухов.  ’олько  к  полудню  стала
подходить к  концу полЯ и,  когда подсолнухи поредели,  увидела пчелиные
ульи,  большую колхозную пасеку,  вывезенную сюда  еще  в  пору цветениЯ
поздних подсолнухов.
   Џчеловодом в  колхозе был  двоюродный брат Њарии,  тихий горбатенький
парень Љирюша. Ћн до войны закончил областные пчеловодные курсы, в армию
не  был  призван по  причине своей инвалидности,  о  женитьбе не  думал,
проживаЯ со старухой матерью в небольшом чистом домике,  построенном длЯ
них колхозом. Џчел Љирюша любил до самозабвениЯ, кочевал с ними по степи
и  полЯм.  ЊариЯ иногда приезжала к  нему на пасеку,  лакомилась пахучим
сотовым медом,  часами слушала его  рассказы о  жизни  пчел,  о  роении,
маточниках,  трутнЯх.  ‚месте с  матерью и всеми хуторЯнами немцы угнали
Љирюшу, а осиротевшие пчелы остались в поле и были обречены на медленную
смерть от зимних холодов.
   ЊариЯ прошла вдоль ульев, пересчитала их. Ћказалось шестьдесЯт семей.
Џосле наступлениЯ холодов пчелы уже не  летали,  нигде не было слышно их
ладного жужжаниЯ, лишь на прилетных досках лежали трупики пчел, которые,
возвращаЯсь к  родным ульЯм,  обессилели,  не  смогли заползти в  улей и
замерзли.
   "Ќадо  будет  накрыть ульи  хоть  стволами подсолнухов,  а  то  зимой
пропадет всЯ пасека, - подумала ЊариЯ. - ‚ эту пору Љирюша уже увозил их
на хутор и ставил в омшаник. ’еперь ни Љирюши пет, ни омшаника".
   Ћна  снЯла с  прилетной доски застывший пчелиный трупик,  положила на
ладонь, сказала тихо:
   - ЃеднЯжечки вы  мои!  Ћстались без хозЯина,  и  некому приглЯдеть за
вами, и никому вы не нужны...
   ‚спомнив, как пропавший Љирюша готовил пасеку к зиме, ЊариЯ уменьшила
летки во  всех ульЯх,  прислушалась,  постукиваЯ указательным пальцем по
деревЯнным стенкам, к ровному жужжанию пчел.
   - Ќичего,  меда вам хватит,  - сказала она, - мед осенью не качали. Ђ
хаточки ваши Я утеплю, укрою от мороза и снега...
   Џодсолнухи ЊариЯ резала до  подвечерьЯ,  пока не почувствовала голод.
‘реди полЯ,  укрытаЯ от  глаз людских,  высилась гора нарезанных шлЯпок.
‡акинув за  шею онемевшие,  усталые руки,  ЊариЯ посмотрела на срезанные
шлЯпки, сказала:
   - Ќорму ты, голубушка, выполнила и даже перевыполнила. Ќо работать-то
тебе надо не только за себЯ,  а за всю бригаду.  ‚от,  дай бог, вернутсЯ
люди,  и станешь ты перед ними отчитыватьсЯ:  так,  мол, и так, товарищи
колхозники, трудилась Я на совесть, делала длЯ вас, родные мои, все, что
могла...  а если чего недоделала,  недоглЯдела -  не обессудьте, значит,
сил у менЯ не хватило...
   „ома она наспех подоила вернувшихсЯ с пастбища коров, покормила собак
и голубей,  нехотЯ выпила молока и сразу уснула. Ќа рассвете ушла в ноле
и  снова резала подсолнухи до темноты.  ’ак она работала полторы недели,
не чуЯ от усталости ни рук, ни ног. —тобы переменить работу, выкопала на
картофельном и  свекольном полЯх две длинные глубокие Ямы и решила,  что
надо  неделю  поработать  па  рытье  картофелЯ  и   свеклы.   ‘  помощью
самодельной иглы  пошила  мешок,  в  который собирала вырытые овощи,  и,
взвалив мешок  на  плечи,  относила и  укладывала картофель и  свеклу  в
Ямы...
   ли дни...  Ќа пепелище никто из люден не показывалсЯ. „а и кому было
дело до сожженного хутора,  который и раньше-то стоЯл в степной глуши, у
черта  на  куличках?  Љазалось бы,  живой  человек  не  выдержит долгого
одиночества, жизни среди мертвых. ’олько человек сильный духом привыкает
ко  всему и  боретсЯ,  чтобы победить.  ЊариЯ не  была смелой и  сильной
духом.  ЊаленькаЯ женщина,  потерЯвшаЯ все и всех,  по-матерински любила
людей и незаметно длЯ себЯ стала привыкать к тому,  как жила.  Ћна почти
перестала боЯтьсЯ внезапного поЯвлениЯ немцев,  днем ходила не  прЯчась,
хотЯ и готова была при малейшей опасности мгновенно схоронитьсЯ в гущине
неубранной кукурузы или  уползти и  залечь  где-нибудь  у  недогоревшей,
черной от копоти стены.
   ‘  каждым днем все  больше холодало.  ‚се  чаще шли дожди.  €ногда по
утрам  срывалсЯ  ветер,  и  тогда  в  воздухе  кружились  первые  редкие
снежинки.  ЊариЯ работала ежедневно:  то  резала подсолнухи,  то  копала
картофель, морковь и свеклу и утеплЯла ульи на пасеке.
   Џривыкла она и  к своему молчанию.  ѓоворить было не с кем.  „ружок и
„амка ходили с ней в поле,  и она разговаривала с ними, вечером заводила
такой  же  безответный разговор с  коровами,  с  голубЯми.  Ѓольше всего
выручали ее песни.  Ћни не требовали собеседника. —аще всего ЊариЯ пела,
работаЯ в  поле,  пела негромко,  вполголоса,  чтобы не привлечь к  себе
ничьего вниманиЯ, и на памЯть ей приходили песни, слышанные в детстве от
матери.  Ѓыла  ЊариЯ  тогда  совсем малой,  не  знала,  почему отца  ее,
которого она  почти  не  видела,  хуторские женщины называют "красным" а
богатого дЯдьку …лисеЯ - "белым", почему, сидЯ вечерами за прЯлкой, мать
задумаетсЯ,  наклонит голову  и  начнет  тихонечко петь...  ‘ейчас ЊариЯ
вспоминала все жалостные, хватающие за сердце слова материнских песен и,
неустанно орудуЯ тесаком, пела:
   ‚ьетсЯ ласточка
   ‘изокрылаЯ
   Џод окном моим
   Ћдинешенька.
   Ќад окном моим,
   Ќад косЯщатым,
   …сть у ласточки
   ’епло гнездышко:
   †дет касаточку
   Ѓелогрудую
   ‚ теплом гнездышке
   …е парочка...
   Њелькает в руках у Њарии вороненый немецкий тесак,  падают на брезент
срезанные шлЯпки  подсолнухов,  плывут над  ее  головой тЯжелые,  низкие
тучи, а она, удерживаЯ подступившее к горлу рыдание поет:
   ‘лезы горькие
   “тираючи.
   џ смотрю ей вслед.
   ‚споминаючи.
   “ менЯ была
   ’оже ласточка.
   ЃелогрудаЯ
   „уша-пташечка,
   „а свила судьба
   …й уж гнездышко
   ‚о сырой земле
   ‚ековечное...
   ‘нова работала ЊариЯ до темноты,  и  опЯть ныли от смертной усталости
се руки и  ноги.  Ќо она,  как всегда,  подоила коров,  собак покормила,
потом  при  слабом  огоньке  жирника  до  полуночи  приводила в  порЯдок
подземное свое жилье.  Ћна привыкла делать это каждый вечер,  и с каждым
вечером у нее прибавлЯлсЯ какой-нибудь предмет, и темный погреб стал все
более  походить  на  жилую  комнатушку-келью.  €з нескольких найденных в
окопах патронных Ящиков она соорудила стол.  Џодсушенную на  ветру шкуру
убитого немецкого конЯ постелила на землЯном полу.  Џригодились и доски,
унесенные из  немецких блиндажей.  ЊариЯ сбила из  них нары.  Ќа полевых
промежках нарвала и положила по углам пучки полыни, чтобы вывести блох у
„ружка и  „амки.  ‘обак она ночью держала с собой,  боЯсь.  что в случае
поЯвлениЯ немцев они  выдадут ее  своим  лаем.  €  обе  собаки понЯли ее
состоЯние:  при малейшем шуме они только тихонько рычали и  посматривали
на  Њарию,  как  будто спрашивали у  нее:  надо  сидеть тихо  или  можно
залаЯть?
   ‚  эту долгую осеннюю ночь Њарии почти не  пришлось уснуть.  …два она
прилегла на  нары,  как  услышала протЯжный волчий вой.  ѓода за  три до
войны  волки,  бывало,  бродили в  степи  вокруг  хутора,  но  хуторские
охотники вскоре  обнаружили в  одном  из  дальних оврагов волчье логово,
убили волчицу, шестерых волчат, а матерый волк ушел куда-то с поредевшей
стаей.  ‘  тех пор никто из хуторЯн про волков ничего не слышал.  €  вот
сейчас, в эту ночь, волчий вой раздалсЯ совсем близко.
   „ружок и „амка вскочили, оскалили зубы. ерсть на их спинах поднЯлась
дыбом. ‚ой повторилсЯ. „ружок стал рычать.
   - ’ихо, собачки, тихо, - присев на нарах, сказала ЊариЯ, - сюда волки
не доберутсЯ,  а  дверь в  коровнике Я подперла бревном.  ’ак что сидите
спокойно...
   ‚друг совсем рЯдом с погребом ЊариЯ услышала испуганное блеЯние овец.
Ћткуда на хуторском пепелище могли взЯтьсЯ овцы, она не знала. ‚ третьей
бригаде овец не  было.  Џредседатель колхоза держал их  далеко в  степи,
километрах в  шестидесЯти от хутора,  где у  чабанов были своЯ землЯнка,
колодец и  аварийные корма.  Џотом  ЊариЯ  вспомнила,  что  иногда отары
соседнего овцеводческого совхоза, кочуЯ по степи, приближались к хутору.
"„олжно быть,  это совхозные овцы,  -  подумала она,  вскакиваЯ с нар. -
—его ж мне теперь делать? Љак спасти овец? Џорежут их волки".
   Ћна  схватила горЯщий жирник,  одним  рывком  открыла люк  погреба и,
кликнув собак,  выскочила наверх,  размахиваЯ жирником.  „ружок и  „амка
вылетели следом за ней.  “  самой Яблони ЊариЯ увидела сбившихсЯ в  кучу
овец, а чуть поодаль - волков. „амка уже сидела возле овец, рыча и скалЯ
зубы,  а „ружок, осатанев от злости, хрипло лаЯл в темноту. ‚олки бегали
неподалеку, сверкаЯ зелеными огоньками глаз.
   - Ђх вы,  проклЯтые!  -  закричала ЊариЯ,  поднЯв жирник.  -  џ  вас!
‘гиньте! —тоб вы подохли, гады!
   —еловек с  огнем и  злые собаки,  видимо,  напугали волчью стаю.  “же
много дней рыскаЯ по пустой.  обезлюдевшей степи, волки не ожидали того,
что на  их пути поЯвитсЯ опасность.  Џокружив немного вокруг недоступных
теперь овец. они отбежали подальше и пропали в темноте.
   ЊариЯ побоЯлась оставить овец без присмотра.  Ќадев сапоги и  шинель,
она вооружилась лопатой, кликнула собак, села на камне у Яблони и решила
сидеть до утра. „ружок и „амка улеглись у ее ног, настороженно навострив
уши.   Ќочь  была  холоднаЯ,   звезднаЯ.   ‚  обнаженных  ветвЯх  Яблони
посвистывал ветер.  …ще один раз где-то очень далеко, за холмом, уныло и
протЯжно провыл волк, потом наступила тишина.
   ‚ темном небе мерцали мириады звезд, одни остро и Ярко, другие слабо,
почти  незаметно.  ЊариЯ смотрела на  усыпанное звездами небо,  думала о
горестной своей судьбе, о том, как трудно сложилась ее жизнь. Ћна давно,
с детства,  будучи пионеркой, перестала верить в бога, хотЯ помнила, как
стараЯ бабка „омна ежегодно под пасху водила ее в церковь.  –ерковь была
очень далеко, верст за тридцать от хутора. —аще всего ходили они пешком,
и  маленькой Њарусе нравилось идти  рЯдом с  неторопливой бабкой „омной,
смотреть на зеленые разливы пшеницы,  на траву у проселочной дороги,  на
убогие  часовенки у  перекрестков,  слушать  веселый  гомон  хлопотливых
грачей,  которые в  эту  пору обычно вили гнезда на  опушке придорожного
леса, еще почти прозрачного, но уже зеленеющего нежной молодой листвой.
   Ќравилось  Њарии  и   в  церкви,   все  казалось  ей  там  необычным,
торжественным:  и  дрожащие огоньки свечей,  и  запах  горЯчего воска  и
ладана,  и  смутное отражение человеческих лиц в  стеклах икон,  и  сами
люди,  спокойные,  умиротворенные,  празднично одетые.  ЏротЯжно  звучал
дребезжащий старческий голос дрЯхлого свЯщенника,  а откуда-то сверху, с
клироса,  его возгласы подхватывал медлительный хор, и ЊариЯ восторженно
слушала  рокочущее,  будто  отдаленный гром,  гудение  басов  и  частые,
звучащие  где-то  под  самым  куполом,   трепетные  переливы  теноров  и
дискантов.
   Ђ когда в душной, полутемной церкви вдруг зажигались все свечи, и хор
мощно  и  радостно  пел  о  воскресений распЯтого  бога,  и  на  высокой
колокольне  наперегонки  один  с   другим  трезвонили  большие  и  малые
колокола,  а  люди  говорливой,  веселой  толпой  выходили на  паперть и
растекались по  церковному  двору,  поздравлЯЯ и  целуЯ  друг  друга,  с
маленькой Њаруси слетал благостный сон,  и  детскаЯ душа ее  замирала от
непонЯтного, таинственного блаженства, в котором сливалось все: и весна,
и  хорошие люди,  и  сотни огоньков,  и  то,  что  неведомый ей,  убитый
злодеЯми кроткий бог воскрес и парил над людьми,  ласково оглЯдываЯ их с
золотой парчи церковных хоругвей...
   Џотом,  когда ЊариЯ стала пионеркой, вожатый отрЯда, озорной чернЯвый
комсомолец,  узнал,  что она бывает в  церкви,  отозвал ее  в  сторонку,
усадил на скамью -  разговор шел в районном парке - и заговорил серьезно
и спокойно:
   - ќто правда, что ты ходишь в церковь?
   ЊариЯ потупилась.
   - € тебе не стыдно? - приподнЯв бровь, спросил вожатый.
   - Ђ  чего  мне  должно быть стыдно?  -  волнуЯсь,  спросила ЊариЯ.  -
Ѓабушка „омна ходит и менЯ берет с собой.
   - Ѓабушка  „омна  темный,  неграмотный человек.  ей  простительно,  -
сказал  вожатый,  -  а  ты  пионерка,  дочка  красного  героЯ-партизана,
завтрашнЯЯ комсомолка.  ђазве ты не знаешь,  что никакого бога нет,  что
это выдумка попов и что все церковное благолепие - иконы, свечи, ладан и
прочаЯ ерунда -  это поповский театр, придуманный длЯ того, чтобы мутить
людЯм голову?
   - џ  этого не знаю,  -  смущенно сказала ЊариЯ,  мы в школе поповский
театр не проходили.
   ‚ожатый засмеЯлсЯ:
   - Ќе все сразу.  Ѓудете еще проходить. Ђ сейчас, девочка Њаша, Я тебЯ
попрошу об одном:  не ходи в  церковь,  не позорь наш пионерский отрЯд и
своего покойного отца-коммуниста.  ‹учше хорошо учись, читай книги, и ты
до всего дойдешь сама...
   ЊариЯ запомнила этот  разговор.  Ќа  каникулах она  рассказала о  нем
матери, стала расспрашивать о том, как жил и во что верил покойный отец,
и мать задумалась, помолчала и проговорила, погладив русую голову дочки:
   - ‘лушайсЯ этого вашего вожатого,  он умный парень,  школу кончил.  Ђ
отец?  —то ж,  отец в  бога не верил.  Ћн не о  боге думал,  а  о бедных
людЯх...
   Џосле разговора с матерью ЊариЯ перестала ходить в церковь. „а и не с
кем было ходить -  вскоре заболела и умерла бабушка „омна.  ЊариЯ росла,
стала понимать,  что люди сами выдумали бога,  что лучше бы  они сделали
рай  на  земле,  не  голодали,  не  ссорились и  не  убивали друг друга.
Џионерские походы,  песни у  жарких костров на лесных полЯнах,  школьные
занЯтиЯ,  комсомол не  прошли длЯ Њарии бесследно,  и,  хотЯ школу ей не
довелось окончить.  Џотому что надо было помогать матери, она укрепилась
в мысли, что самое главное в жизни человека - делать людЯм добро.
   ‘идЯ в эту ночь у Яблони,  оберегаЯ овец от волков,  ЊариЯ смотрела в
звездное небо и думала о том, что всЯ ее жизнь, все потери, что довелось
ей испытать,  были лишь предпутьем к тому непомерно трудному, что должна
она совершить сейчас,  в пору страшного длЯ нее одиночества, к тому, что
она должна,  обЯзана сделать не  только длЯ нерожденного своего ребенка,
но и  длЯ людей,  которые трудились на нелегких хуторских полЯх,  и тоже
трудились не только длЯ себЯ и  длЯ своих детей,  но и длЯ многих людей,
которых они не  видели,  не знают и  никогда не увидЯт и  не узнают.  …е
пугала  необъЯтнаЯ обширность колхозных полей,  на  которых  до  прихода
немцев работала всЯ третьЯ бригада - шестьдесЯт три человека, работала с
помощью тракторов,  комбайнов,  автомобилей, лошадей, телег. ’еперь она,
ЊариЯ,  должна убрать все,  что было выращено бригадой, одна. "‚се равно
никуда мне но детьсЯ,  буду работать,  -  думала ЊариЯ,  - буду работать
днем и ночью. Љартошку да свеклу буду копать днем, а резать подсолнухи и
ломать кукурузные початки можно и в темноте".
   “тром  она  пересчитала овец.  €х  оказалось девЯть.  ЊариЯ поместила
приблудных овец вместе с коровами. Њеста хватило на всех.
   Ќаступил ноЯбрь.  ‘тановилось все  холоднее.  ‚се чаще срывалсЯ снег,
шли  холодные,  злые  дожди.  ЊариЯ уходила в  поле,  резала подсолнухи,
ломала кукурузные початки, трудилась на картофельном поле. Ћна давно уже
забыла  вкус  хлеба,  питаЯсь картофелем и  молоком.  Ќесколько раз  при
помощи  алюминиевого термоса,  плотно закрепив болтами его  крышку,  она
сбивала из  молока масло  и  старалась есть  получше,  чтобы не  отощать
вконец и не заболеть.
   "…сли,  не дай бог,  заболею, - пугала она себЯ, - тут придет конец и
мне и ему, дитю моему".
   Ћна потерЯла счет днЯм,  не знала,  какой наступил месЯц, и не думала
об этом.  ‹адони ее затвердели на работе,  покрылись кровавыми мозолЯми.
Ћна почувствовала, что скоро иссЯкнут последние силы, и решила один день
отдохнуть.  ‘ вечера нагрела воды,  помылась,  всю ночь крепко спала,  а
утром вышла из погреба.
   ЌеЯрко  светило  солнце.  Ќочью  мороз  сковал  льдом  дождевые лужи,
сверкающим инеем пал на сухие травы и на голые ветви Яблони. ЊариЯ пошла
к  речке.  ’ам  тоже  блестел  позолоченный солнцем лед.  Ћна  осторожно
перебрела речку,  пошла вдоль линии окопов и только сейчас заметила, что
в  отдалении темнели такие же землЯные брустверы. "‚идно, - подумала, -
там тоже окопы, схожу поглЯжу".
   ла  она  неторопливо,  все  времЯ  оглЯдывалась по  сторонам,  чтобы
кто-нибудь не обнаружил ее на широком займище.  Ћкопы были похожи на те,
в которых ЊариЯ уже была.  Ћни тЯнулись длинной извилистой линией,  а за
ними,  так же,  как там,  у речки,  были разбросаны отдельные окопчики -
пулеметные гнезда и ходы сообщениЯ.
   ЊариЯ спустилась в  окоп,  пошла,  глЯдЯ себе  под  ноги.  ‡десь тоже
валЯлись винтовочные патроны, подсумки, втоптанные в землю бинты, пустые
папиросные коробки,  множество окурков.  Љ стенке окопов были прислонены
несколько винтовок,  а  в  нишах  тускло поблескивали гранаты.  €  такаЯ
страннаЯ и  страшнаЯ тишина  стоЯла  в  этом  месте  оставленного людьми
побоища, что Њарии стало жутко. Ћна остановилась, осмотрелась и вдруг на
повороте окопа увидела мертвого солдата.  Ћн лежал на бруствере,  слегка
раскинув ноги и вцепившись в рукоЯть пулемета. ‹ицо и руки мертвеца были
серого,  могильного оттенка,  каска  пробита,  на  шинельном рукаве Ярко
алела пЯтиконечнаЯ звезда.
   „олго стоЯла ЊариЯ у ног мертвого. ‚идимо, прикрываЯ отход товарищей,
молоденький  политрук  осталсЯ  у   пулемета  один  и  отстреливалсЯ  от
наступавших немцев,  прижимаЯ их к земле Яростным огнем. ‚дали от окопа,
в  той  стороне,  куда  направлен был  ствол пулемета,  валЯлись десЯтки
вражеских касок.  ЊариЯ понЯла,  что немцы унесли трупы своих солдат,  а
мертвый политрук с  пулеметом так и  осталсЯ на бруствере окопа,  словно
последний его бессменный страж...
   ЊариЯ выбралась наверх,  попробовала оторвать убитого от пулемета, но
застывшие пальцы его  не  разгибались,  будто приросли к  оружию.  ЊариЯ
снЯла с мертвеца пробитую каску.  ’емно-русые,  мЯгкие волосы,  тронутые
ветром,  слегка шевельнулись.  —уть  выше  левого виска  черным сгустком
бугрилась кровь.
   Ћпустившись на колени, ЊариЯ посмотрела на мертвого политрука.
   - Џогоди,  миленький,  -  сказала она,  -  зараз Я  схожу за лопатой.
Ќегоже тебе так лежать. ђасклюют твое тело вороны, на куски порвут волки
и  по степи разнесут...  ‡ахоронить тебЯ надо,  а могильщицей Я одна тут
осталась... …сли помру, не знаю, кто менЯ захоронит...
   Ћна принесла лопату,  проволоку, долго стоЯла над политруком, думала,
где его похоронить.
   - Њилое ты мое дитЯ,  - сказала ЊариЯ, - длЯ менЯ легче всего было бы
закопать тебЯ тут же, в этом окопе, который ты оборонЯл, уложить тебЯ на
дне окопа и засыпать землей. Ќо разве так можно? Џридет времЯ, окончитсЯ
война, вернутсЯ люди, зароют окопы, и никто не узнает, где ты похоронен,
и могилы твоей никто не найдет.
   Ќеподалеку от  линии  окопов  речное займище незаметно повышалось,  и
там,  на  этой  высотке,  приезжие  городские  топографы  еще  до  войны
установили нужную им длЯ чего-то вышку.  Љогда началась война, офицер из
военкомата приказал колхозникам снести вышку, объЯснив им, что вышка эта
может служить противнику ориентиром длЯ  артиллерийской стрельбы.  ‚ышку
снесли,  порубили на дрова, а квадратный бугорок, на котором она стоЯла,
осталсЯ.  ЊариЯ решила похоронить политрука возле бугорка,  чтобы могила
его была видна издалека.
   Џробив слой промерзшей за  ночь земли,  она  стала рыть могилу.  ђыла
долго.  Ћтдыхала,  поглЯдываЯ в  ту  сторону,  где  лежал неотделимый от
пулемета мертвый политрук.
   ЊариЯ понЯла, что разжать одеревеневшие руки политрука ей не удастсЯ,
и  потому рыла могилу гораздо длиннее,  чем  положено,  чтобы похоронить
мертвого вместе с пулеметом.
   ‡акончив трудную  свою  работу,  ЊариЯ  вернулась к  брустверу окопа,
обвЯзала проволокой спину и  руки мертвеца,  несколько раз обернула этой
же  проволокой станину  и  ствол  пулемета и,  натужно дыша,  потЯнула к
могиле.  …й  было очень тЯжело.  Ћна остановилась,  отдохнула,  из конца
проволоки соорудила лЯмку  и,  запахнув шинель,  чтобы проволока не  так
давила грудь, потащила мертвого дальше. Ћтдыхала через каждые пЯть-шесть
шагов.  Љогда дошла до Ямы, остановилась, выпрЯглась из лЯмки, подумала:
"Ќадо его вверх лицом повернуть,  чтобы он  лежал в  могиле по  русскому
обычаю, на спине, головой на заход, а ногами на восход солнца..."
   Џрисев на  корточки,  она  одной  рукой  стала поворачивать мертвого,
другой  подталкивала,  силЯсь  перевернуть,  тЯжелый  станковый пулемет.
Ќаконец мертвый лег на спину,  а пулемет оказалсЯ вверх колесами.  ЊариЯ
увидела совсем юное  лицо политрука,  темные,  негустые волоски усов над
губами.  "„лЯ серьезности отпустил мальчонок, - с жалостью подумала она,
- и сам, видно, радовалсЯ усикам своим дитЯчьим..."
   Ћчевидно,  наступавшим немцам было не до убитого пулеметчика, который
так долго держал их  на  подступах к  окопам.  Ќа поЯсе политрука висели
командирскаЯ полеваЯ сумка и расстегнутаЯ кобура.
   ЊариЯ снЯла с  него  поЯс,  из  кобуры вынула чуть тронутый ржавчиной
пистолет и, подумав, сунула в карман своей шинели. ‚ полевой сумке нашла
газеты,  черствый сухарь,  Ярко вышитый кисет,  зажигалку,  а в карманах
гимнастерки несколько писем,  карандаш и фотографию красивой, похожей на
школьницу  девушки  с  двумЯ  косичками.   ‘ветлоглазаЯ  девушка  слег