ка
улыбалась.  ‚  руках она держала книгу.  Ќа  обратной стороне фотографии
крупным ученическим почерком было написано:  "‹юбимому ‘лавке -  любЯщаЯ
‹ена. ‘ надеждой на встречу".
   - Ќе  увидишь ты,  ‘лавка,  своей ‹ены,  и  ‹ена  тебЯ не  увидит,  -
заплакав, сказала ЊариЯ.
   Ћна тихонько стала подталкивать мертвого к Яме и вскрикнула от ужаса.
€з  рукава убитого политрука одна за  другой выбежали две полевые мыши и
исчезли в густой, покрытой инеем траве.
   - Ѓоже мой,  боже мой, - в отчаЯнии прошептала ЊариЯ. - „аже зверюшки
и те боЯтсЯ того,  что творЯт люди,  все-таки спасение от огнЯ,  крови и
смерти ищут у человека...
   “ложив мертвого на дне Ямы и оправив его так и не отпустившие пулемет
руки, ЊариЯ зарыла могилу, взЯла на бруствере пробитую каску политрука и
положила ее на свежий могильный холмик.
   „ома,  при  свете коптилки,  она прочитала все,  что нашла в  полевой
сумке и в карманах убитого.
   Џервым ей попалось письмо от матери.
   "„орогой сынок ‘лавочка!  -  писала неизвестнаЯ Њарии женщина.  - ‚от
уже второй год пошел с того днЯ,  как ты по своему добровольному желанию
оставил нас и  ушел на фронт.  ‘  той поры нет днЯ,  чтобы Я не думала о
тебе и  не плакала.  ’ы же знаешь,  сынок,  что Я теперь осталась совсем
одна.  Ћтец воюет где-то под ‹енинградом,  пишет, что был ранен, полтора
месЯца лежал в  госпитале,  а  теперь вернулсЯ в  свою часть.  ‘ледом за
отцом ушел ты,  и Я надеЯлась,  что Љлава, сестричка твоЯ, а моЯ дорогаЯ
дочечка, останетсЯ со мной и мы вместе с ней будем дожидатьсЯ вас, наших
бойцов.  Ќо Я  не знала и не ведала,  что Љлава тайком от менЯ ходила по
вечерам на курсы медицинских сестер.  €  вот месЯц тому назад она уехала
на фронт, и Я не получила от нее ни одного письма. Њожет, ее уже и нет в
живых.  Љак ты там живешь, как воюешь, родной сыночек? Ћчень прошу тебЯ,
‘лавик,  выполни одну-единственную просьбу матери:  береги свою  молодую
жизнь,  ты ведь совсем еще ребенок!  Ќе кидайсЯ первым навстречу смерти,
будь осторожным.  ‡най, что Я не переживу твоей гибели. Џиши мне почаще,
милый мой мальчик. џ тебЯ целую тысЯчу раз. ’воЯ мама..."
   Њатеринское письмо ЊариЯ читала сквозь слезы.  ‚се расплывалось перед
ее заплаканными глазами,  и  думала она одно:  "ЃеднаЯ ты,  беднаЯ мать!
†ивешь где-то  одна,  и  нет у  тебЯ уже сына,  так же,  как у  менЯ нет
сыночка ‚асеньки,  и  никто на  свете не  оживит,  не  вернет нам  наших
сыновей..."
   Ћтветное письмо от сына к матери не было дописано. ‚идно, молоденький
политрук писал его  перед боем,  который стал длЯ него последним,  и  не
успел дописать и отправить.
   "„орогаЯ  мама!  -  ломким,  размашистым  почерком,  торопливо  писал
политрук.  -  ‘пасибо вам за письмо, оно менЯ очень обрадовало. Ќапрасно
вы жалеете,  что Љлава ушла на фронт.  Ћна поступила правильно, так, как
велела ей  совесть.  €  уж совсем напрасно вы советуете мне беречь себЯ.
—то это означает на деле? —то Я, коммунист, политрук роты, должен быть в
минуты опасности сзади?  Љонечно,  Я не лезу без надобности куда попало,
мне не хочетсЯ умирать, так же, как любому человеку. Ќо если это надо, Я
обЯзан быть впереди.
   ‚ы  не  представлЯете,  дорогаЯ мама,  всю  глубину того  огромного и
страшного зла,  против  которого мы  воюем.  ‘частье ваше,  что  вам  не
довелось увидеть того,  что  видели  мы  в  освобожденных нами  селах  и
деревнЯх.   ‘ожженные   дома,   горы   человеческих  трупов,   виселицы,
издевательства над людьми, пытки и расстрелы - вот что несут нашей земле
гитлеровские фашисты.  Њы должны,  мы обЯзаны. мама, победить это черное
зло,  эту  жестокую,  свирепую банду  убийц  и  насильников,  иначе  они
поработЯт весь мир.
   Њы,  советские бойцы,  сражаемсЯ сейчас за будущее людей, за правду и
чистую совесть мира.  ‘  этой  уверенностью,  с  этой мыслью не  страшно
умирать,  и,  если Я умру, не плачьте и не жалейте обо мне. ‡найте одно:
что ваш сын,  так же,  как тысЯчи других,  не  щадЯщих себЯ,  отдал свою
жизнь за правое дело.
   ‘ейчас мы отступаем,  но Я верю, дорогаЯ моЯ мама, что это ненадолго.
Њы  победим.  Њы  обЯзательно  победим.  ‘егоднЯ  нашей  роте  предстоит
нелегкаЯ работа: мы должны прикрыть отход товарищей, и Я уверен..."
   Ќа этом письмо обрывалось.  ЊариЯ прилегла на нары, укрылась шинелью,
в изнеможении вытЯнула усталые ноги,  но уснуть не могла.  Ќа полу, у ее
ног,  мирно  посапывали собаки,  слабо  мигала  тусклаЯ коптилка.  Џеред
глазами Њарии стоЯли судьбы двух погребенных ею  людей:  мальчишки-немца
‚ернера Ѓрахта и молоденького политрука ‘лавы.  Ћна по-матерински жалела
обоих.  ЉороткаЯ их жизнь была зло и  нелепо оборвана войной,  а они оба
могли жить и жить.
   "‘мотри ты,  как асе на свете устроено, - думала ЊариЯ. - „ве женщины
родили двух мальчиков.  Ѓыли эти  мальчики,  как все другие дети:  душой
чистые,  ничем плохим не  тронутые.  „ети как дети.  Џотом одного из них
недобрые люди стали учить всЯким пакостЯм,  стали втемЯшивать в  голову,
что  он  рожден,  чтобы стать господином,  что ему все можно -  убивать,
грабить, и хоть он, может, противилсЯ этому, его силком погнали на войну
и заставили творить все, чего хотелось проклЯтым его начальникам и таким
же  проклЯтым и  злющим товарищам.  €  только когда достала его смертнаЯ
пулЯ, он, должно быть, понЯл, что умирает за самое злое, самое отвратное
дело.  €  тогда,  перед смертным концом,  проснулась его совесть,  и  он
плакал горькими слезами и менЯ,  чужую русскую женщину,  называл мамой и
руки мне  целовал,  и  в  тот  последний час  его жизни,  наверное,  все
женщины,  которые живут на земле,  показались ему одной матерью, котораЯ
всех любит,  жалеет,  голубит;  грудью своей кормит одинаковых,  хороших
мальчиков,  и плачет,  и терзаетсЯ,  и места себе не может найти,  когда
убивают ее родных мальчиков,  деток ее любимых...  ’ак вот и  погиб один
мальчик, ‚ернер Ѓрахт...
   Ђ  другого мальчика -  его звали ‘лавик -  с  малолетства учили всему
доброму: ему говорили, что все люди должны быть счастливыми, что все они
хотЯт жить, есть возделанный ими хлеб, любить, рожать детей, что ни один
человек никакого права  не  имеет  душить другого,  что  людЯм не  нужна
война, а нужен мир, и тогда они сами увидЯт и поймут, где лежит дорога к
счастью, и не будут убивать один другого, и не будут измыватьсЯ один над
другим...  €  мальчик ‘лава,  который родилсЯ на  своей  вольной русской
земле,  понЯл,  что это хорошо и что он,  в точности, как мой отец и мой
муж €ван,  в точности,  как ”енЯ,  как ‘анечка, и еще много-много других
честных людей,  обЯзан оборонЯть свою  землю  и  ту  вольную дорогу,  по
которой только и  можно дойти до истинного добра,  до мира и до счастьЯ.
Џотому и  пошел мальчик ‘лава на войну добровольно и  отдал свою молодую
жизнь за  доброе,  свЯтое дело.  Љогда закончитсЯ война,  люди  поставЯт
памЯтники таким героЯм,  как ‘лава,  и  станут рассказывать о  них своим
детЯм и детЯм детей своих,  чтобы все помнили тех, кто их спас от неволи
и смерти..."
   “снула ЊариЯ только перед рассветом.  ‘квозь сон ей  почудилось,  что
она слышит пение петуха. Џотом запел второй петух, третий.
   - Љакие там петухи, - пробормотала она, - откуда им взЯтьсЯ?
   Ћна снова вздремнула и снова услышала, как совсем близко запел петух,
да так протЯжно и голосисто, что ЊариЯ встала, протираЯ глаза.
   - —то за наваждение? - сказала она. - €ли Я не проснулась?
   ‚ыйдЯ  из  погреба  и  всмотревшись  в  предрассветную  мглу,   ЊариЯ
удивленно  всплеснула  руками.  Џо  ее  сожженному подворью  расхаживали
десЯтки кур.
   - ѓде  же  вы,  беднЯжки,  бродили почти два месЯца?!  -  воскликнула
ЊариЯ.  -  ђаспугали вас люди,  огнем отогнали от  дома,  а  вы все-таки
вернулись к человеку...
   Ћна  нарубила  в  лесу  жердей,  соорудила  в  коровнике насесты.  €з
найденных в окопах патронных Ящиков сделала гнезда длЯ кур и голубей. Ќо
ни  куры,  ни  голуби вначале не  шли в  коровник,  шарахаЯсь от узкого,
темного хода,  проделанного Њарией в  горе  обрушенных взрывом кирпичей.
‹ишь  размельченные кукурузные  зерна  помогли  ей  заманить  в  убежище
напуганных, одичавших птиц...
   €  снова потЯнулись длЯ  Њарии однообразные,  похожие один на  другой
дни.  Ќаступила зима.  Џриморозило.  Џогода стоЯла переменчиваЯ. ‚начале
шли снега,  и тогда хуторское пожарище становилось белым, только темнели
на  снегу печные трубы да  остатки стен.  Џотом теплело,  снег  тЯжелел,
подтаивал.  Ќа пустой хуторской дороге блестели лужи талой воды.  €ногда
после  короткой оттепели мороз вновь сковывал землю скользким гололедом.
‘тЯнутые ледЯным панцирем ветви Яблони в такие дни склонЯлись к земле, и
в  нерушимой тишине безлюдьЯ было хорошо слышно,  как они тонко и  нежно
позванивают,  уступаЯ порыву холодного ветра и ронЯЯ длинные, прозрачные
сосульки...
   Љак   только  начинало  рассветать,   ЊариЯ   управлЯлась  со   своим
хозЯйством. Ђ хозЯйство все прибавлЯлось. Ћднажды зимним предвечерьем на
сожженный хутор  прибрели три  рыжие  лошади.  Ћни  шли,  понуро опустив
головы, тЯжело передвигаЯ ноги, хлопаЯ полуоторванными подковами. ‹ошади
были  похожи на  обтЯнутые кожей  скелеты:  острые мослы  на  их  крупах
выпирали, глаза слезились, все ребра можно было пересчитать. ‹ошади были
подседланы и  занузданы.  Џод седлами синели чепраки с красными звездами
по  углам.  “  одной  седло  сбилось под  брюхо,  и  она  плелась сзади,
непрерывно спотыкаЯсь.
   Љогда ЊариЯ увидела несчастных лошадей, сердце ее зашлось от жалости.
   - Љак же вы живые остались?!  -  воскликнула она. - Љого вы носили на
себе и где ваши всадники? Ќебось, сложили свои головы и лежат в степи.
   Љто знает, как выжили уцелевшие в бою кавалерийские кони? Ѓольше двух
месЯцев бродили они по пустошам,  по полЯм. †елезо удил мешало им жевать
высохшие  травы,   кровавило  рот.   ‘битые  с  шеи  сыромЯтные  поводьЯ
волочились  по  земле,  путались  в  ногах,  жесткие  седла  и  подпруги
разъедали спины и бока.
   €здали  увидев  вышедшую  из  погреба  Њарию,   лошади  остановились,
настороженно поднЯли уши и жалобно,  просительно заржали.  ‚се три пошли
ей навстречу, окружили и стали перед ней, опустив головы. —елки, гривы и
хвосты их  были  унизаны колючими репьЯми,  израненные удилами углы ртов
кровоточили,  а когда ЊариЯ снЯла с них уздечки и седла,  она вскрикнула
от боли и жалости. Љонские спины, с которых седла не снимались месЯцами,
превратились в  покрытые струпьЯми раны,  на  которых  рваными ошметками
висела облысевшаЯ, лишеннаЯ шерсти кожа.
   - Ѓедные вы мои, бедные! - заплакала ЊариЯ.
   Ћсторожными прикосновениЯми пальцев она  смазала конские спины свежим
сливочным маслом,  накормила голодных коней кукурузой,  с помощью тесака
снЯла с  их  ног  хлопающие подковы.  Ћбласканные  кони послушно пошли в
коровник и впервые за долгие дни скитаний поели и уснули в тепле.
   Љаждое утро она выпускала коней,  коров, кур, овец. —истила коровник,
потом вела животных к речке,  на водопой.  Ћдно место на речной излучине
она ежедневно проверЯла, лопатой ломала на нем тонкий лед, не даваЯ воде
замерзать, и там, у длинной полыньи, поила скотину. Љ речке ЊариЯ всегда
шла впереди,  а за ней послушно шли спасенные ею животные.  „олжно быть,
их согревала любовь и  привЯзанность к единственному живому человеку,  к
ласковой женщине, у которой были такие по-матерински нежные руки и такой
грудной,  спокойный голос.  ќта  маленькаЯ одинокаЯ женщина  кормила их,
поила,   вычесывала  свалЯвшуюсЯ  шерсть,  чистила  обрывком  мешковины,
аккуратно  выбирала  в   их  ртах  острые,   колючие  остьЯ,   и  каждое
прикосновение ее теплой руки словно возвращало их к тем временам,  когда
заботливые хозЯева  растили  их,  ухаживали  за  ними,  холили,  и  они,
благодарные людЯм,  воздавали им за их заботу честным,  нелегким трудом.
’еперь,  когда рЯдом была эта хорошаЯ женщина,  им всем казалось, что не
было  в  их  жизни  ни  насмерть пугающих взрывов  потрЯсенной снарЯдами
земли,  ни  всепожирающего огнЯ,  от которого они,  звери,  бежали сломЯ
голову,  ни голода,  ни жажды,  ни долгих скитаний в поисках спасителЯ -
человека.  ’еперь им  казалось,  что  все  пережитое было лишь страшным,
бредовым сном и  что  на  свете существует только она,  хозЯйка,  друг и
ласковаЯ повелительница -  женщина, котораЯ спасла их от смерти, собрала
всех вместе,  накормила,  укрыла от снегов и свирепого холода, чтобы они
могли  жить,  наслаждатьсЯ  солнцем,  рожать,  как  положено  по  земным
законам,  своих детенышей, чтобы потом, когда придет определенный мудрой
природой назначенный час,  спокойно уйти  в  небытие,  уступив место под
небом другим...
   ‚се  они  издалека узнавали шаги  Њарии  и  каждое  утро,  услышав ее
низковатый,   с  хрипотцой  голос  встречали  дружным,  слегка  ревнивым
ржанием,  мычанием,  блеЯнием,  кудахтаньем, заливистым воркованьем. Ћна
выпускала их всех,  и  они окружали ее,  чтобы хоть прикоснутьсЯ к своей
спасительнице:  бархатистыми губами целовали ее  захолодавшие на  морозе
щеки рыжие кони;  на плечи и на голову,  воркуЯ, слетались голуби; у ног
хлопотали куры;  коровы со сдержанным муканьем терлись шеЯми об ее бока;
овцы,  сгрудившись,  смотрели на  нее  преданными глазами и  помаргивали
белесыми ресницами.  ‘обаки „ружок и „амка, которые не отходили от Њарии
ни  на  шаг,  усаживались неподалеку  и  деликатно  помахивали хвостами.
ЊариЯ,  напоив  подопечных,  отгонЯла  их  на  кукурузное ноле,  а  сама
продолжала  свою  нескончаемую  работу:   ломала  кукурузные  початки  и
относила их  в  воронки от  бомб;  резала подсолнухи,  копала картофель,
свеклу и морковь. ђаботала без отдыха, в любую непогоду, торопЯсь убрать
побольше, чтобы спасти хоть часть того, что минувшей весной было посеЯно
и посажено ее бригадой.  ‚ морозные дни у нес сильно мерзли руки и ноги,
губы  обветрились,  часто кровоточили.  Ќе  раз  она  плакала от  боли и
жалости к  себе,  называла себЯ дурой и  чокнутой,  еле  удерживалась от
того,  чтобы  бросить все,  пожарче натопить печку и  невылазно сидеть в
теплом своем логове,  но  работу не  оставлЯла.  ‘негом натирала руки  и
лицо,  бегала по снежным сугробам,  отогреваЯ онемевшие пальцы ног,  и с
упрЯмым ожесточением продолжала работать.
   ‚ыпадали среди зимы и  теплые дни,  когда снег таЯл или шли проливные
дожди,  но Њарии не было от этого легче:  к немецким сапогам,  в которые
она  была  обута,  налипали тЯжелые комьЯ грЯзи,  ЊариЯ еле  передвигала
ноги,  шагаЯ по  размокшей пахоте.  ђадовало ее  только то,  что одна из
воронок уже была доверху наполнена кукурузными початками, почти половина
подсолнухов срезана,  уложена и накрыта, а Ямы, в которые она укладывала
вырытые ею картофель, морковь и свеклу, скоро можно было закрывать.
   Љогда Њарии становилось совсем невмоготу,  так,  что  она готова была
упасть среди полЯ и  лежать,  не вставаЯ,  ей приходилось на день-другой
прерывать работу.  Ќо  и  в  такие вынужденные дни отдыха она не  сидела
сложа  руки:  или  чистила и  убирала коровник,  по-хозЯйски складываЯ в
сторонке навоз,  или бродила по пустым окопам,  собираЯ и  уносЯ к  себе
все,  что,  как ей  казалось,  могло потом пригодитьсЯ людЯм:  снарЯдные
Ящики,  мотки  телефонных проводов,  брошенные  бойцами  шинели,  шапки,
противогазные сумки,  саперные лопаты,  топоры,  ломы, котелки, кружки и
ложки.
   - ‚ хозЯйстве все нужно будет,  -  говорила она себе.  - —его ж добро
это  будет ржаветь да  гнить?  Њожет,  не  всю  нашу  бригаду фашистские
сволочи перестрелЯли.  Њожет,  кто и осталсЯ. ‚ернутсЯ люди, и доведетсЯ
им на голом месте сызнова все начинать...
   ‚ дни вынужденного отдыха ЊариЯ, взЯв полевую сумку убитого политрука
‘лавы и кликнув собак, обходила разные участки бригады и делала при этом
пометки в ‘лавиной записной книжке. Ћна записывала все, что ей удавалось
находить:  два  покрытых ржавчиной трактора,  два культиватора и  девЯть
железных бочек с  солЯркой в  ѓрачевой балке,  где  все  это перед самым
приходом немцев захоронил ‘анин отец,  загнав тракторы в  гущу  колючего
терновника;  исправнаЯ телега, шесть борон и сеЯлка, брошенные кем-то на
дальнем участке; тЯжелый тракторный каток, засыпанный снежным сугробом.
   ЊариЯ  не  вырвала  из  ‘лавиной  командирской книжки  исписанные  им
страницы,  жалко  было.  Њолодой политрук пофамильно перечислЯл погибших
бойцов  роты,   раненых  и   прибывших  с  новым  пополнением,   еще  не
обстрелЯнных юношей. ’ремЯ-четырьмЯ строчками он  длЯ  памЯти  определЯл
характер каждого бойца,  чтобы  потом поговорить с  ними,  помочь,  если
надо.
   ’ак,  продолжаЯ ‘лавины записи,  поЯвились новые,  написанные Њарией,
строки о  тракторах и  сеЯлках,  о  саперных лопатах,  топорах и  ломах,
найденных ею в окопах,  о брошенных солдатами мотках телефонного провода
и  колючей  проволоки,  обо  всем,  что  могло  сгодитьсЯ вернувшимсЯ на
пепелище людЯм...
   ‚  один из  морозных декабрьских дней ЊариЯ решила сходить на один из
самых  дальних  участков бригады,  который граничил с  землЯми соседнего
колхоза.  ќтот  участок редко  пахали,  оставлЯЯ его  длЯ  выгула телЯт.
‘оседи, чье село было далеко от хутора, километров за сорок, тоже ничего
не  сеЯли на  своих землЯх,  потому что степь тут на  большом протЯжении
была   изрезана   неглубокими   балочками,    водомоинами,   солонцовыми
западинами.  Џахать  ее  было  трудно,  неудобно,  и  она  годами лежала
нетронутой.
   „ень  был  морозный.   Ћбведенное  призрачными,   радужного  оттенка,
кругами,  низкое солнце желтовато освещало засыпанную снегом степь. ‘нег
скрипел под  ногами Њарии,  слепил глаза.  Ћна шла медленно,  по-утиному
переваливаЯсь.  „аже под запахнутой шинелью видно было,  как выпирает ее
живот.  "естой месЯц пошел,  -  прикинула ЊариЯ,  -  скоро уж рожать, и
доведетсЯ тебе, дите мое ненаглЯдное, прийти в белый свет не в больнице,
не в родильном доме, а на пожарище, в темном погребе..."
   “же четыре месЯца она жила одна,  не  видЯ людей.  ‡а долгие месЯцы у
нее почти исчез страх.  Ћна понЯла,  что гиблые эти места, отдаленные от
большой дороги,  никому не  нужны,  что  немцы прошли куда-то  далеко на
восток и  ей не угрожает опасность встречи с  врагами.  ’еперь на душе у
Њарии  остались только  тЯжкое горе,  которое невозможно было  выплакать
никакими слезами,  да  тоска одиночества,  ранЯщей душу  оторванности от
людей...
   ‚от и граница земли родной ее третьей бригады.  Љругом пусто.  ’олько
невысокие столбики с черными,  написанными дегтем номерами торчат из-под
снега,  да  неподалеку  выситсЯ  потемневший  от  осенних  дождей,  чуть
присыпанный снежком забытый стог сена.
   ЊариЯ остановилась,  постоЯла,  сунув озЯбшие руки  в  рукава шинели.
Ќичто не  нарушало зимней тишины.  ѓде-то очень далеко шли невиданные по
ожесточенности сражениЯ,  гремели залпы множества пушек,  умирали тысЯчи
людей,  стонала потревоженнаЯ землЯ,  а здесь, в пустом, осиЯнном желтым
солнцем,  заснеженном поле,  стоЯла  такаЯ  тишина,  что  ЊариЯ  слышала
дыхание сидевших поодаль собак,  и  ей  казалось,  что нет ни войны,  ни
смертей, а есть только это вечное, глубокой голубизны небо, и недоступно
далекое солнце,  и землЯ,  котораЯ кормит людей и,  отдыхаЯ, спит сейчас
под холодным снегом, чтобы с первыми весенними лучами солнца пробудитьсЯ
и вновь начать бесконечную,  благостную, нужную людЯм, животным и травам
свою работу...
   ‚друг Њарии почудилось, что она слышит глухие, невнЯтные человеческие
голоса.  Ћслабив туго завЯзанный, сшитый из палаточного брезента платок,
ЊариЯ  прислушалась.  „а,  там,  где  стоЯла покрытаЯ снегом копна сена,
слышалсЯ детский плач,  а два голоса, тоже детских, уговаривали кого-то,
и ЊариЯ Ясно услышала слова:
   - Џерестань плакать!  ‘лышишь?  ’ебе говорЯт!  Џерестань,  а то немцы
придут, всех нас повесЯт...
   „ружок и „амка, навострив уши, поглЯдывали то на копну, то на Њарию и
всем  своим  видом показывали:  в  копне кто-то  есть.  Џриученные новой
хозЯйкой,  они не  кидались очертЯ голову,  чтобы облаЯть неизвестную им
опасность, а ждали сигнала.
   ЊариЯ предостерегающе поднЯла руку.  Ћсторожно,  стараЯсь не скрипеть
снегом,  пошла  к  копне.  “  самой копны остановилась,  шепотом сказала
собакам:
   - ’ихо!
   €з копны послышалсЯ тот же слабый детский голос:
   - Ќе плачь, „ашенька! ‘лышишь? Ќе плачь! ђазве ты одна хочешь кушать?
€ ’анЯ хочет кушать,  и Ќаташа,  и ‹ара, и Ђндрюша - все хотЯт кушать, а
они, видишь, не плачут...
   ЋбойдЯ копну,  ЊариЯ увидела протоптанную в снегу тропу.  €з причолка
высокой копны  сквозь подтаЯвший снег  едва  заметно струилсЯ призрачный
парок.  ‘ердце Њарии сжалось.  "„ети!  -  мелькнула у нес мысль. - Њалые
дети! ‡аблудились... голодные..."
   Ћна  наклонилась,  разгребла сено.  “видела  смуглое  лицо  худенькой
девочки, ее широко раскрытые, полные страха карие глаза.
   - Ќе бойтесь,  деточки,  - негромко сказала ЊариЯ. - ‚ыходите! Ќемцев
тут нет... џ одна... ’етЯ ЊариЯ менЯ зовут... ‚ыходите, прошу вас...
   €з   копны   вылезла  черноглазаЯ  девочка  лет   тринадцати,   такаЯ
изможденнаЯ и худаЯ, что ЊариЯ дрогнула от жалости.
   - Ћткуда вы, детки, и сколько вас тут? - спросила она, обнЯв девочку.
   „евочка  заплакала  навзрыд,  упала  на  снег,  обхватила ноги  Њарии
непослушными руками, невнЯтно залепетала:
   - Ќас тут много...  ‘емеро...  Њы из ‹енинграда,  из детского дома...
ќвакуированные...  Ќас  долго  везли поездом,  потом,  когда немцы стали
бомбить поезд,  наши воспитатели были убиты и  много детей сгорело...  Ђ
мы,  которые остались живыми,  убежали...  Ѓежали долго и заблудились...
Ќас было восемнадцать, осталось семеро... Ћдиннадцать умерло по дороге с
голода -  три девочки и восемь мальчиков...  Ќе обижайте нас, тетечка...
миленькаЯ... нам всем очень холодно, и мы хотим кушать...
   Ћпустившись на  корточки,  прижав к  себе худое тельце едва прикрытой
лохмотьЯми девочки, ЊариЯ забормотала, содрогаЯсь от рыданий:
   - ѓолубЯточки  мои...   „еточки   родные...   ‚ыходите   все...   ‚се
выходите...  џ вас накормлю, напою, искупаю... Њы будем жить вместе... џ
одна, совсем одна... и голоса человеческого давно не слышала...
   €з копны стали вылезать дети. •удые, полуголые, забитые, придавленные
страхом  и  голодом,  с  глазами,  полными слез,  они  сгрудились вокруг
рыдающей Њарии,  навзрыд заплакали сами,  повисли на ее шее,  на плечах,
прижимались к ней, бились у ее ног.
   ЊариЯ, пытаЯсь обнЯть и согреть их всех, целовала грЯзные их ножонки,
жалкие,  запавшие животы,  давно не стриженные волосы, в которых торчали
колючие сухие остьЯ...
   Ћни шли по заснеженной степи гуськом,  одиноким,  затерЯнным в  глуши
караваном,  до  которого не было дела ни прозрачному небу,  ни холодному
солнцу,  ни равнодушной, скованной морозом земле. ‚переди, несЯ на руках
двух-,  трехлетних  детей  -  „ашу,  котораЯ  плачем  обнаружила  жалкое
пристанище сирот,  и такого же мальчика Ђндрюшу,  шла ЊариЯ. —ерноглазаЯ
ѓалЯ - она в этой заблудившейсЯ стайке была за старшую - тащила на спине
совсем ослабевшую,  уснувшую Ћлю,  а  белобрысаЯ Ќаташа и  две девочки -
’анЯ и ‹ара, спотыкаЯсь, еле волоча ноги, брели сзади...
   ‚есь  вечер  ЊариЯ  грела на  печке воду,  поочередно искупала детей,
приспособив длЯ  этого  большой алюминиевый термос из  немецкой походной
кухни,  помыла им головы, напоила всех теплым молоком и уложила спать, а
сама, поглЯдываЯ на спавших детей, принЯлась стирать их ветхие лохмотьЯ.
   Ќе спали только две старшие девочки -  ѓалЯ и Ќаташа. ‘ледЯ за Њарией
полузакрытыми  глазами,   они  вздыхали,   тихо  ворочались,  потом,  не
выдержав, стали шепотом, чтобы не разбудить спЯщих, рассказывать Њарии о
долгих и страшных мытарствах.
   - €з ‹енинграда наш детдом везли ночью на машинах,  - шептала ѓалЯ. -
Ѓыло очень холодно,  и мы долго ехали по льду.  Ќад нами летали немецкие
самолеты,  они бросали бомбы.  ’огда прожекторы освещали томное,  совсем
черное небо,  и  наши зенитчики стрелЯли в немцев из пушек...  потом нас
привезли на какую-то станцию, посадили в поезд, но никто не сказал, куда
мы едем...
   - Ђ  в ‹енинграде все люди голодали и воды ни у кого не было,  потому
что  немцы окружили город,  -  вспоминала Ќаташа.  -  Ќашему детдому еще
давали хлеб и  повидло...  маленький такой кусочек хлеба,  как спичечнаЯ
коробка,  и  чайную ложечку повидла...  “ нас умерло мало детей:  только
девЯть мальчиков и четыре девочки...
   ѓалЯ прерывисто вздохнула:
   - ‹юди там  умирали прЯмо на  улицах.  €дет,  идет человек,  упадет и
умрет...  „олго лежит на  тротуаре,  пока кто-нибудь его похоронит...  “
нас,  в соседнем доме,  жил один доктор,  так его девочка свои босоножки
сварила,  порезала ножом и  ела...  “ нее каждый день была рвота,  и она
умерла возле ворот своего дома...
   - Љогда немцы бомбили наш поезд,  было так страшно, - сказала Ќаташа.
- Ћни налетели утром,  мы все еще спали.  ‚скочили от взрывов,  а вагоны
уже   горЯт  и   опрокидываютсЯ  под   насыпь.   ‚   нашем  вагоне  была
воспитательница …вгениЯ ‚асильевна, хорошаЯ такаЯ, старенькаЯ женщина...
Ћна  всегда  в  черном платье ходила и  очки  носила,  потому что  плохо
видела...  Њы,  когда выскочили из  вагона,  видим:  под насыпью …вгениЯ
‚асильевна мертваЯ лежит, голова у нее оторвана, и кровь течет...
   - Ђ оторваннаЯ голова в траве... и очки на закрытых глазах...
   Ћтвернувшись к стене, ѓалЯ заплакала.
   - Ќе плачь,  деточка,  - сказала ЊариЯ. - Ќе плачь и ничего не бойсЯ.
’еперь все  будет хорошо...  “  менЯ вот  тоже сыночек был,  ‚асенька...
такой примерно, как вы... так немцы его повесили...
   ЊариЯ тоже заплакала. ’еперь ѓалЯ стала ее утешать:
   - Ќе плачьте,  тетенька,  не надо. ‚ы же сами сказали, что теперь все
будет хорошо.
   Џомолчав, ѓалЯ закончила горестный свой рассказ:
   - Љогда немцы разбомбили наш поезд,  все дети разбежались,  кто куда.
‚сего нас в  поезде было сто шестьдесЯт.  Љого убили,  кто сгорел и куда
девались остальные, мы не знаем... Њы долго шли степью, лесами. Ќочевали
где-нибудь в  кустах или  в  копнах,  чтоб немцы нас  не  нашли.  €ногда
заходили в деревни,  и женщины плакали и давали нам хлеба,  сала, Яичек.
†енщины в двух деревнЯх хотели нас оставить у себЯ,  разобрать по домам,
но мы один раз увидели живых немцев,  они были все пьЯные, в трусиках, в
грЯзных рубашках с  подвернутыми рукавами.  Ћни стрелЯли из  автоматов в
людей, в собак, в кошек... Њы испугались и, когда стемнело, опЯть ушли в
степь...  ли долго,  много дней,  и  очень хотели нить.  Ћдин раз нашли
пустые консервные банки, подвЯзали к ним проволоку. Џолучились ведрышки.
Љогда приходили к  пруду или  к  речке,  набирали в  них воду и  несли с
собой...
   - Ђ что ж вы, беднЯжки, ели? - спросила ЊариЯ.
   - …ли что придетсЯ. Љартошку копали и грызли сырую, потому что спичек
у  нас не было и  мы не могли развести костер.  ‘емечки подсолнухов ели,
разную травку и листьЯ жевали. Ќашли брошенный людьми сад, Яблок с собой
набрали.
   - Ќу,  а те три девочки и восемь мальчиков,  -  спросила ЊариЯ, - они
что? ‘ голоду умерли?
   - „а,  -  спокойно сказала ѓалЯ,  -  с голоду. ‘начала у них началось
расстройство желудка,  они  одной водой ходили,  потом совсем ослабели и
умерли за  два днЯ.  Њы  их закопали,  крестики из веточек на их могилах
поделали, поплакали и пошли дальше...
   ЊариЯ погладила темные волосы девочки, прижалась щекой к ее щеке.
   - ‘пи,  деточка,  - сказала она тихо, - больше этого ничего не будет.
„ождемсЯ наших, и все будет хорошо...
   ’ак семь маленьких странников, сирот из ленинградского детского дома,
остались жить с  Њарией в  ее  теплом погребе.  ‚от Њарии и  пригодилось
трЯпье,  которое она собрала в  окопах,  постирала и  сложила про запас.
Ќесколько дней  она  возилась,  обшиваЯ  полураздетых детей:  пошила  им
платьишки,  тапочки и шапочки из плотного шинельного сукна,  раскроила и
порезала  полинЯвшие солдатские гимнастерки на  портЯночки,  одела  всех
потеплее.
   ‘ приходом детей ЊариЯ как будто ожила:  рассказывала им о хуторе,  о
приходе  немцев,  о  смерти  €вана,  ‚асЯтки и  ”ени,  о  том,  как  она
похоронила  в  кукурузе  ‘аню,  а  потом  несчастного ‚ернера  Ѓрахта  и
политрука ‘лаву,  как,  ища  человека,  к  ней  стали  сходитьсЯ коровы,
собаки, овцы, лошади, куры, как слетелись на хуторское пожарище голуби.
   Ћна по-прежнему ежедневно уходила на работу,  наказав детЯм никуда не
отлучатьсЯ,   выходить  из   погреба  только  по  крайней  нужде  и   не
разговаривать громко, чтобы не привлечь к себе вниманиЯ.
   Ќесколько дней  она  кормила детей  щами  из  соленого конского мЯса,
заправленной молоком кукурузной кашей, потом зарезала овцу, пЯть кур. Ќа
ее глазах изможденные дети стали поправлЯтьсЯ,  посвежели,  на их худых,
обветренных лицах поЯвилсЯ румЯнец...
   Њаленький Ђндрюша первый  назвал  ее  мамой.  Ћднажды вечером,  когда
ЊариЯ вернулась с  полЯ и  спустилась в  погреб,  мальчик вскочил с нар,
повис у нее на шее и радостно закричал:
   - Њама пришла! Њама пришла!
   Ђ трехлетнЯЯ „аша повторила, захлопав в ладошки:
   - Њама! Ќаша мама!
   ‘крываЯ слезы, ЊариЯ сказала:
   - Ќу да... мама... ваша мама... а то чьЯ ж?
   ‚ этот же вечер ѓалЯ,  Ќаташа,  ’анЯ и ‹ара,  окружив Њарию, спросили
застенчиво:
   - Њожно, мы тоже будем называть вас мамой?
   - Ђ  Я  и  есть  ваша мама,  -  глухо сказала ЊариЯ.  -  ‚ыл  у  менЯ
один-единственный сыночек,  а  теперь вон  вас сколько,  и  все славные,
хорошие деточки...
   Џроходили зимние  дни,  долгие  зимние  ночи.  ‚  поле  выли  метели,
высвистывала ветрами снежнаЯ пурга.  Ђ  в жарко натопленном,  скрытом от
людских глаз  погребе всегда  было  тепло,  в  железной печурке негромко
потрескивали загодЯ принесенные из  леса  дрова,  мигал,  слабо  освещаЯ
детские лица,  светильник-жировичок. Џеред сном ЊариЯ рассказывала детЯм
сказки или тихо-тихо пела любимую песню покойной своей матери:
   ‘нежки, белые, пушисты,
   Џокрывали все полЯ,
   Ћдного лишь не покрыли
   Ћни горЯ моего...
   Џритихнут,  прижавшись друг  к  другу,  дети,  слушают грустные слова
песни:
   …сть кусточек среди полЯ,
   Ћдинешенек стоит,
   Ћн не сохнет, он не вЯнет,
   Ђ листочков на нем нет...
   ‘лезы льютсЯ из глаз Њарии,  вытирает она их украдкой, чтоб не видели
ребЯта:
   „ень тоскую, ночь горюю,
   Џотихоньку слезы лью.
   ‘лезка капнет, снег растает,
   ’равка вырастет на нем...
   Ќесколько  вечеров  ЊариЯ  рассказывала детЯм  о  своем  колхозе,  об
угнанной немцами третьей бригаде,  о каждом из хуторЯн в отдельности.  ‘
гордостью говорила о том, как не покладаЯ рук работала третьЯ бригада на
отведенной ей колхозной земле, какими чистыми были всегда полЯ пшеницы и
кукурузы,  каким упитанным и ухоженным -  скот,  как много молока давали
коровы и  какими сладкими и  сочными были на бахче выращенные в  бригаде
арбузы и дыни.
   - Љак немцы пришли, так все это добро порушили. спалили, а людей всех
угнали неведомо куда,  -  с  горечью сказала ЊариЯ.  -  Ќе  стало  нашей
бригады,  и колхоза не стало.  ‚ывеску и ту фашисты сорвали,  бросили на
землю и ногами затоптали.
   - Ђ мы вывеску вашу видели, она на дереве прибита, - сказала Ќаташа.
   - ќто Я ее прибила,  -  задумавшись, сказала ЊариЯ. - †алко мне стало
наших людей,  которые столько труда в  колхозную землю вложили,  столько
Џочетных грамот  и  переходЯщих знамен  получили за  свой  честный труд.
Џодумала Я,  подумала, поднЯла с земли эту растоптанную вывеску, прибила
на старую Яблоню.  ЏоглЯжу на нее -  и перед глазами,  как живые, встают
наши люди и  зеленые полЯ и  сады.  Ћдин раз глЯдела Я  на  эту вывеску,
вспоминала все, чем мы до войны и до этого разорениЯ жили, и так решила:
не дам сгинуть бригаде.  сама за всех буду работать... ‚от и работаю всю
осень и почти всю зиму: подсолнухи режу, кукурузные початки ломаю.
   - € много еще осталось убрать? - спросила Ќаташа.
   ЊариЯ печально усмехнулась:
   - Ћсталось начать да  кончить,  деточки.  ‚  бригаде у  нас  работали
шестьдесЯт три человека, а теперь Я одна...
   Ћднажды  вечером,  вернувшись  домой,  ЊариЯ  заметила,  что  старшие
девочки шепчутсЯ,  поглЯдываЯ на  нее просительно,  вроде сказать что-то
хотЯт.  Ќаконец  ѓалЯ  решилась,  подошла,  теребЯ  конец  темной  русой
косички.
   - Њы хотим вам помочь,  мама, - сказала она, - вам трудно одной. Ђ мы
уже  большие -  Ќаташа вот,  ’анЯ,  ‹ара  и  Я.  ЋлЯ  будет оставатьсЯ с
малышами дома, а мы четверо с вами в поле пойдем...
   Џришлось Њарии вновь занЯтьсЯ шитьем. Ћна порезала еще одну найденную
в окопе шинель, пошила из сукна четырем девочкам валенки, вместо подошвы
подшила конскую кожу, рукавички всем поделала, одела девочек потеплее, и
пошли они с ней в поле.
   - Ќу вот,  -  сказала ЊариЯ, - это уже настоЯщаЯ бригада. ’еперь дело
пойдет веселее.  Ђ  за бригадира,  деточки,  доведетсЯ быть мне.  “  нас
только один тесак,  больше ничего нет. ‡начит, Я буду резать подсолнухи.
ѓалочка их к месту относить будет, а вы, Ќаташа, ’анЯ и ‹ара, кукурузные
початки будете ломать и в воронку складывать...
   ’ак  морозным зимним днем  в  степной глуши  возродилась уничтоженнаЯ
немцами третьЯ бригада колхоза имени ‹енина...
   ‘  приходом девочек работа в  поле пошла значительно быстрее.  ‡а три
недели  обе  бомбовые  воронки  были  заполнены  обломанными кукурузными
початками. ђосли бурты срезанных головок подсолнуха. ‚се в новой большой
семье Њарин было спокойно,  мирно:  старшие девочки ежедневно выходили с
ней  на  работу,  сытые малыши вели  себЯ  чинно,  из  погреба никуда не
выходили, скотина вовремЯ была накормлена и напоена...
   Њарии  казалось,   что  уже  ничто  не  нарушит  той  жизни,  котораЯ
затеплилась на мертвом хуторском пожарище, что вокруг вечно будет стоЯть
ничем не  потревоженнаЯ тишина и  никто из  людей никогда не  поЯвитсЯ в
глухой,  засыпанной снегом долине и на покинутых, всеми забытых полЯх на
холме. Ќо однажды ночью, когда все дети и обе собаки мирно спали в жарко
натопленном  погребе,   Њарию   разбудил  глухой  отдаленный  гул.   Ћна
приподнЯлась на  нарах,  прислушалась.  ѓрозный гул  не  утихал.  Ћн  то
приближалсЯ, и тогда Њарии казалось, что землЯные стены погреба начинают
еле  заметно  вздрагивать,   а  коптилка  в  нише  тревожно  мигает;  то
отдалЯлсЯ, слабеЯ, откатываЯсь куда-то.
   ЊариЯ  встала,   надела  шинель,  сапоги,  повЯзала  голову  платком.
’ихонько,  чтобы не разбудить детей,  вышла из погреба, прикрыла люк. …е
охватил знобЯщий зимний холод.  ‹уны  не  было.  Ќа  темном небе мерцали
звезды.  ‘нег голубовато светлел.  ‡а  рекой,  далеко на востоке,  слабо
трепетали красноватые сполохи. Ѓасовый, утробный гул доносилсЯ оттуда, с
той  стороны,  и  ЊариЯ  понЯла:  откатившийсЯ  на  восток  фронт  вновь
приближаетсЯ сюда,  к глухой,  заснеженной степи,  и вновь гремЯт тысЯчи
пушек и горЯт хутора, села и города.
   Ћна не знала и не могла знать,  что в эту зимнюю ночь там,  далеко, у
стен большого,  разрушенного в непрерывных боЯх города на ‚олге,  в гуле
пушек,  в  бесновании  минных  разрывов  и  свисте  пуль  совершаетсЯ то
великое, что повернет, наконец, ход войны и принесет освобождение многим
миллионам измученных, исстрадавшихсЯ людей.
   ЊариЯ не  знала этого,  но она не могла не понЯть,  что услышанный ею
после стодневной тишины отдаленный гул  пушек означает одно:  что  немцы
откатываютсЯ на запад,  а советские армии наступают. ‚ эту морозную ночь
слабаЯ надежда на  то,  что  скоро на  хутор придут свои  люди,  впервые
возникла в ее душе.
   “тром она сказала детЯм:
   - ‘лышите? ќто идут наши...
   Ћтдаленную пушечную канонаду они  слышали каждый день и  каждую ночь.
Ќо проходили недели,  и казалось, великое сражение происходит в каком-то
одном неведомом круге,  и никакие силы не смогут разорвать границы этого
смертного круга.  Џотом  гул  пушек  стал  слабеть,  вовсе  утих.  ‘нова
послышалсЯ где-то севернее, за холмами, то приближалсЯ, то отдалЯлсЯ, и,
сбитаЯ с толку, ЊариЯ уже не знала, что думать.
   „ни шли своим чередом, становились длиннее, а ночи короче. ‚се больше
пригревало солнце,  и уже откуда-то с дальних полей,  на которых кое-где
еще  лежали серые  пЯтна  отЯжелевшего снега,  по  утрам  тЯнуло запахом
оттаЯвшей земли,  а  теплый ветер подсушивал лужи,  и  тогда всюду пахло
близкой весной.  Ѓыли  дни,  когда  ветер начинал дуть  с  севера,  небо
заволакивалось низкими,  темными  туча  ми,  в  воздухе носились крупные
снежинки,  потом лили холодные дожди,  и опЯть небо становилось Ясным, и
теплые лучи солнца пригревали землю, над которой легким маревом струилсЯ
почти невидимый пар...
   Џо примеру Њарии, дети бродили по сожженным хуторским дворам и каждый
раз возвращались с какой-нибудь находкой:  то прокаленную пожаром мотыгу
притащат,  то вилы,  то лопату или топор;  а  то насобирают полное ведро
обгоревших гвоздей, гаек, болтов.
   Љак-то  после  полуднЯ,  когда ЊариЯ,  зорко поглЯдываЯ по  сторонам,
чтобы  ее  не  прихватил  кто-нибудь  чужой,  сушила  на  ветках  Яблони
постиранную  детскую  одежонку,   к  ней  подбежала  испуганнаЯ  ѓалЯ  и
заговорила, глотаЯ слова:
   - Ћй,  как страшно,  мама! Њы... это самое... кирпичи разбирали возле
той стены,  -  она показала на  остатки сожженного бригадного домика,  -
больше двухсот кирпичей собрали,  сложили,  и... это самое... под стеной
нашли три черепа и кости... там, видно, кто-то сгорел...
   ЊариЯ побледнела, схватилась за сердце. Ћна упала бы, если бы ѓалЯ не
поддержала ее и не закричала:
   - —то с вами, мама?
   - ’ри черепа,  говоришь?  - с усилием разжимаЯ бледные губы, спросила
ЊариЯ. - „ва больших, а третий маленький? ’ак, что ли?
   - „а,  два больших,  а третий поменьше,  - сказала ѓалЯ, - они лежали
рЯдом, мы их так и оставили.
   - Џойдем туда,  деточка,  -  слабеЯ, сказала ЊариЯ, - это они... €ван
мой и ‚асенька... сыночек... и ”енЯ с ними...
   „а,  это  были  останки тех,  кого в  тот  страшный сентЯбрьский день
казнили гитлеровские каратели. Џеред уходом из горЯщего хутора они снЯли
повешенных с тополЯ и швырнули в объЯтый пламенем бригадный домик...
   „олго  убивалась ЊариЯ,  стоЯ  на  коленЯх  перед  грудой  обгоревших
костей,  долго  целовала черные от  копоти черепа,  исступленно царапала
землю,   замирала  в   беспамЯтстве.   Ћна  выкрикивала  слова  любви  и
материнского горЯ, и эти бессвЯзные слова переходили в истошный звериный
вой...
   €спуганные дети окружили Њарию, обнимали ее, в один голос кричали:
   - Њама! Ќе надо, мамочка!
   €  вновь  потрЯсшее Њарию  слово  "мама" вернуло ее  к  жизни.  Њолча
поднЯлась она  с  колен,  долго стоЯла,  опустив голову,  больно стиснув
зубами пальцы покрытой сажей руки. Џотом разжала рот, сказала коротко:
   - Џринесите Ящик, который стоит в углу...
   ќто  был  обычный снарЯдный Ящик,  окрашенный краской цвета  хаки,  с
двумЯ железными ручками.  …ще осенью,  бродЯ между двумЯ линиЯми окопов,
ЊариЯ  оказалась  на   покинутых  огневых  позициЯх.   Џри   отступлении
артиллеристы успели  увезти  пушку,  а  десЯтки пустых  гильз  и  четыре
снарЯдных Ящика бросили на  речном займище.  ЊариЯ унесла Ящики к  себе,
один из них служил ей вместо стола.
   Љогда девочки принесли Ящик и поставили у ног Њарии, она сказала:
   - ’еперь нарвите полынка. Ќичего, что он сухой...
   ‡астелив  дно  Ящика  жесткой  прошлогодней полынью,  она  помолчала.
€змЯтаЯ детскими руками, полынь слабо пахла горечью.
   - Љладите  в  Ящик  все  косточки,  -  сказала  ЊариЯ,  -  ничего  не
оставлЯйте.
   Џока старшие девочки,  роЯсь в пепле,  отыскивали и укладывали в Ящик
побелевшие,  ломкие кости,  а  сверху положили три  черепа -  большие по
краЯм  Ящика,  а  маленький  в  середине,  -  окруженнаЯ малышами  ЊариЯ
смотрела на них, ничего не видЯ.
   „евочки опустили крышку Ящика, закрыли его железной защелкой.
   - Ќу что ж, пойдемте, - сказала ЊариЯ.
   Ћна пошла впереди.  „евочки несли за ней Ящик с  останками казненных.
‘зади, серьезные, подавленные, шли, держась за руки, малыши.
   Њогилу ЊариЯ  копала сама.  Њесто  выбрала рЯдом  с  могилами отца  и
матери. Њолча выбрасывала тЯжелой лопатой влажную землю из Ямы. ЏарующаЯ
землЯ  пахла весной.  Ќа  голых кладбищенских тополЯх деловито хлопотали
грачи.  Ќа  солнечном пригреве,  у  подножиЯ могильных холмиков,  смутно
зеленели первые  травинки,  пробившие нежными стрелками бурый,  поникший
старник.
   Љогда снарЯдный Ящик опустили в  могилу и  по  его  деревЯнной крышке
глухо,  утробно  застучали  комьЯ  земли,  ЊариЯ  вытерла  пот  на  лбу,
посмотрела на детей.
   - ‘колько мне довелось тут людей схоронить,  -  сказала она, - и всех
было жалко...  ’еперь вот своих хороню,  а сердце мое стало, как мертвый
камень, потому что, деточки, сил у менЯ уже нет и выплакала Я все слезы.
   „ома,  лежа в темноте погреба,  сухими,  воспаленными глазами глЯдЯ в
потолок,  ЊариЯ  ощутила  в  себе  сильные,  требовательные толчки  его,
нерожденного.  ’олчки  она  чувствовала и  раньше,  но  тогда  они  были
слабыми,  еле заметными,  а  теперь он властно требовал своего места под
солнцем.  Ќе ведаЯ ни страха смерти,  ни болезней,  ни горечи утрат,  ни
любви,  ни  ненависти,  он уже был готов подойти к  истокам своей полной
страданий и счастьЯ дороги и,  подчинЯЯсь зовущей его силе жизни, толкал
теплое и темное материнское чрево локотками, коленками, головой...
   Џрошел еще  месЯц.  ‚се  сильнее пригревало солнце.  Ђпрельски