Я
описать. Ќадо полагать,  более или менее одаренный речью ученый, который всю
свою жизнь занималсЯ какой-то материей,  должен бы быть в состоЯнии изложить
результаты трудов своих таким образом, чтобы передать слушателю или читателю
не только то, что он знает, но и то, что он при этом чувствует. Њне остаетсЯ
лишь надеЯтьсЯ, что чувство, которое Я не сумел выразить в словах, повеет на
читателЯ из краткого изложениЯ фактов, когда Я воспользуюсь здесь подобающим
мне средством краткого научного резюме.
     Љак мы  знаем  из  8-й  главы, существуют  животные,  которые полностью
лишены внутривидовой агрессии и всю жизнь держатсЯ в прочно свЯзанных стаЯх.
Њожно было бы  думать,  что этим созданиЯм предначертано развитие постоЯнной
дружбы и братского  единениЯ  отдельных  особей;  но как раз у таких  мирных
стадных  животных  ничего подобного не бывает никогда, их объединение всегда
совершенно  анонимно. ‹ичные узы,  персональную дружбу мы находим  только  у
животных  с  высокоразвитой  внутривидовой  агрессией,  причем эти  узы  тем
прочнее, чем агрессивнее соответствующий вид. …два ли есть  рыбы агрессивнее
цихлид   и  птицы  агрессивнее  гусей.  Ћбщеизвестно,  что  волк  --   самое
агрессивное животное из всех млекопитающих ("bestia senza pace" у „анте); он
же --  самый верный из всех друзей. …сли  животное в  зависимости от времени
года   попеременно   становитсЯ  то   территориальным   и   агрессивным,  то
неагрессивным и общительным, -- любаЯ возможнаЯ длЯ него  персональнаЯ свЯзь
ограничена периодом агрессивности.
     Џерсональные  узы возникли  в  ходе  великого  становлениЯ,  вне всЯких
сомнений, в тот момент, когда у агрессивных животных поЯвилась необходимость
в  совместной  деЯтельности  двух  или  более особей  ради  какой-то  задачи
сохранениЯ  вида;  вероЯтно,  главным   образом  ради  заботы  о  потомстве.
Ќесомненно,  что  личные  узы   и  любовь  во  многих  случаЯх  возникли  из
внутривидовой   агрессии,   в  известных  случаЯх  это   происходило   путем
ритуализации переориентированного нападениЯ или  угрозы. Џоскольку возникшие
таким образом ритуалы свЯзаны лично с партнером,  и поскольку в  дальнейшем,
превратившись  в  самостоЯтельные  инстинктивные  действиЯ,  они  становЯтсЯ
потребностью,  --   они  превращают  в  насущную  потребность  и  постоЯнное
присутствие партнера, а его самого -- в "животное, эквивалентное дому".
     ‚нутривидоваЯ агрессиЯ на миллионы лет старше личной дружбы и любви. ‡а
времЯ   долгих   эпох  в  истории   ‡емли  навернЯка  поЯвлЯлись   животные,
исключительно  свирепые и  агрессивные. Џочти все рептилии,  каких мы  знаем
сегоднЯ, именно таковы, и  трудно  предположить, что в  древности  это  было
иначе.  Ћднако личные узы  мы  знаем  только у костистых  рыб, у  птиц  и  у
млекопитающих, т.е. у групп,  ни  одна их  которых не  известна  до позднего
мезозоЯ. ’ак что внутривидовой агрессии  без ее  контр-партнера,  без любви,
бывает сколько угодно; но любви без агрессии не бывает.
     Ќенависть, уродливую младшую сестру любви, необходимо четко отделЯть от
внутривидовой агрессии. ‚ отличие  от обычной агрессии она бывает направлена
на  индивида,  в  точности  как и  любовь,  и  по-видимому  любовь  ЯвлЯетсЯ
предпосылкой ее поЯвлениЯ: по-настоЯщему ненавидеть можно, наверно, лишь то,
что когда-то любил, и все еще любишь, хоть и отрицаешь это.
     Џожалуй, излишне указывать на аналогии между описанным  выше социальным
поведением некоторых животных -- прежде всего диких гусей -- и человека. ‚се
прописные истины наших пословиц кажутсЯ в той же мере подходЯщими и длЯ этих
птиц.  Ѓудучи эволюционистами  и дарвинистами  с колыбели, мы можем и должны
извлечь из этого важные выводы. Џрежде всего мы знаем, что самыми последними
общими предками птиц и  млекопитающих  были  примитивные  рептилии  позднего
девона  и  начала  каменноугольного  периода,  которые навернЯка не обладали
высокоразвитой  общественной  жизнью и  врЯд  ли были умнее  лЯгушек. Ћтсюда
следует, что подобиЯ  социального поведениЯ у серых гусей и  у  человека  не
могут быть унаследованы об общих  предков; они не  "гомологичны", а возникли
-- это  не  подлежит  сомнению  --  за счет  так  называемого конвергентного
приспособлениЯ.  €  так  же несомненно,  что  их существование не  случайно;
вероЯтность --  точнее, невероЯтность  -- такого совпадениЯ можно вычислить,
но она выразилась бы астрономическим числом нулей.
     …сли  в высшей  степени  сложные  нормы  поведениЯ  --  как,  например,
влюбленность, дружба, иерархические устремлениЯ, ревность, скорбь  и  т.д. и
т.д.  --  у  серых  гусей и у  человека не  только похожи,  но и просто-таки
совершенно одинаковы до забавных мелочей --  это говорит нам навернЯка,  что
каждый такой  инстинкт  выполнЯет  какую-то  совершенно определенную  роль в
сохранении вида, и притом  такую,  котораЯ  у  гусей  и у  людей  почти  или
совершенно одинакова. Џоведенческие совпадениЯ могут возникнуть только так.
     Љак подлинные естествоиспытатели, не верЯщие в "безошибочные инстинкты"
и прочие чудеса, мы считаем  самоочевидным, что каждый  такой  поведенческий
акт  ЯвлЯетсЯ  функцией  соответствующей   специальной  телесной  структуры,
состоЯщей  из  нервной системы,  органов  чувств и  т.д.;  иными  словами --
функцией структуры, возникшей в организме под давлением отбора. …сли мы -- с
помощью какой-нибудь электронной или просто  мысленной модели --  попытаемсЯ
представить  себе,  какую  сложность  должен иметь  физиологический  аппарат
такого  рода,  чтобы произвести  хотЯ бы, к  примеру,  социальное  поведение
триумфального  крика,  то  с  изумлением  обнаружим,  что такие изумительные
органы, как  глаз или ухо,  кажутсЯ чем-то совсем простеньким в  сравнении с
этим аппаратом.
     —ем  сложнее  и специализированное два органа,  аналогично устроенных и
выполнЯющих одну и  ту же функцию, тем больше у нас оснований  объединить их
общим,  функционально определенным  понЯтием -- и обозначить одним и тем  же
названием, хотЯ  их  эволюционное  происхождение совершенно  различно. …сли,
скажем,  каракатицы  или головоногие,  с  одной  стороны,  и  позвоночные, с
другой, независимо друг от друга изобрели глаза, которые построены по одному
и тому принципу линзовой камеры и в обоих случаЯх состоЯт из одних и тех  же
конструктивных элементов -- линза,  диафрагма, стекловидное тело и сетчатка,
--  то  нет  никаких разумных  доводов  против  того, чтобы оба  органа -- у
каракатиц и у позвоночных -- называть глазами, безо всЯких  кавычек. ‘ таким
же  правом мы можем это себе позволить и в отношении  элементов  социального
поведениЯ  высших   животных,  которое  как  минимум  по   многим  признакам
аналогично поведению человека.
     ‚ысокомерным умникам  сказанное в этой главе должно послужить серьезным
предупреждением.  “ животного, даже не принадлежащего  к  привилегированному
классу млекопитающих, исследование обнаруживает механизм  поведениЯ, который
соединЯет определенных  индивидов на всю  жизнь и  превращаетсЯ в сильнейший
мотив,  определЯющий  все  поступки,  который  пересиливает  все  "животные"
инстинкты  --  голод,  сексуальность,   агрессию  и  страх   --  и   создает
общественные отношениЯ в формах, характерных длЯ данного вида. ’акой союз по
всем  пунктам аналогичен тем отношениЯм, какие у нас, у людей,  складываютсЯ
на основе любви и дружбы в их самом чистом и благородном проЯвлении.

        12. ЏђЋЏЋ‚…„њ ‘Њ€ђ…Ќ€џ

     ђубанок не проходит здесь --
     ‚ доске сучки торчат везде --
     ’воЯ то спесь.
     € ты всегда -- всегда
     ѓарцуешь у нее в узде.

     •ристиан Њоргенштерн

     ‚се, что  содержитсЯ  в предыдущих  одиннадцати главах,  -- это научное
естествознание. Џриведенные факты достаточно проверены, насколько это вообще
можно  утверждать   в  отношении   результатов  такой  молодой   науки,  как
сравнительнаЯ  этологиЯ.  Ћднако  теперь  мы  оставим  изложение  того,  что
выЯвилось в наблюдениЯх и в экспериментах с агрессивным поведением животных,
и обратимсЯ к вопросу: можно ли из всего этого извлечь что-нибудь применимое
к человеку, полезное длЯ предотвращениЯ тех опасностей, которые вырастают из
его собственного агрессивного инстинкта.
     …сть  люди, которые уже  в самом этом  вопросе усматривают  оскорбление
рода  людского. —еловеку  слишком хочетсЯ  видеть  себЯ  центром мирозданиЯ;
чем-то таким, что по самой своей сути  не  принадлежит остальной  природе, а
противостоит ей  как нечто иное и высшее. “порствовать в этом заблуждении --
длЯ многих людей потребность.  Ћни остаютсЯ глухи к мудрейшему  из  наказов,
какие  когда-либо давал  им мудрец,  --  к призыву "познай себЯ";  это слова
•илона, хотЯ обычно их приписывают ‘ократу. —то же мешает людЯм прислушатьсЯ
к ним?
     …сть три препЯтствиЯ тому, усиленные могучими эмоциЯми.  Џервое  из них
легко  устранимо  у  каждого  разумного  человека;  второе,  при  всей   его
пагубности,  все  же заслуживает уважениЯ; третье понЯтно в  свете  духовной
эволюции -- и потому  его  можно простить,  но с  ним  управитьсЯ,  пожалуй,
труднее всего на свете.  €  все  они неразрывно  свЯзаны и переплетены с тем
человеческим  пороком,  о котором древнЯЯ  мудрость  гласит,  что он  шагает
впереди  падениЯ,   --  с  гордыней.   џ  хочу  прежде  всего  показать  эти
препЯтствиЯ,  одно  за  другим; показать, каким  образом они вредЯт. Ђ затем
постараюсь по мере сил способствовать их устранению.
     Џервое  препЯтствие  --  самое  примитивное.  Ћно  мешает  самопознанию
человека тем, что запрещает ему увидеть  историю собственного возникновениЯ.
ќмоциональнаЯ окраска  и упрЯмаЯ сила такого запрета  парадоксальным образом
возникают из-за того, что мы очень похожи на наших ближайших  родственников.
‹юдей было бы легче убедить в их  происхождении, если бы они не были знакомы
с шимпанзе. Ќеумолимые законы образного восприЯтиЯ не позволЯют нам видеть в
обезьЯне  -- особенно  в шимпанзе  -- просто  животное,  как  все другие,  а
заставлЯют  разглЯдеть в ее  физиономии человеческое лицо.  ‚ таком  аспекте
шимпанзе,   измеренный   человеческой   меркой,   кажетсЯ  чем-то   ужасным,
дьЯвольской карикатурой на  нас. “же с гориллой, отстоЯщей от нас  несколько
дальше  в смысле  родства,  и уж  тем  более  с  орангутангом, мы испытываем
меньшие  трудности.  ‹ица  стариков -- причудливые дьЯвольские  маски  -- мы
воспринимаем вполне серьезно и иногда даже находим в них какую-то красоту. ‘
шимпанзе  это  совершенно невозможно. Ћн выглЯдит неотразимо  смешно, но при
этом настолько вульгарно, настолько отталкивающе, --  таким  может быть лишь
совершенно опустившийсЯ  человек.  ќто  субъективное впечатление  не  так уж
ошибочно: есть основаниЯ предполагать, что  общие предки человека и шимпанзе
по уровню развитиЯ были гораздо выше нынешних шимпанзе. Љак  ни смешна  сама
по  себе эта  оборонительнаЯ реакциЯ  человека  по  отношению к шимпанзе, ее
тЯжелаЯ  эмоциональнаЯ нагрузка  склонила очень многих ученых  к  построению
совершенно   безосновательных   теорий   о   возникновении   человека.  •отЯ
происхождение от животных не отрицаетсЯ, но близкое родство с шимпанзе  либо
перепрыгиваетсЯ  серией  логических  кульбитов,  либо обходитсЯ  изощренными
окольными путЯми.
     ‚торое препЯтствие к  самопознанию  --  это  эмоциональнаЯ антипатиЯ  к
признанию  того,   что  наше  поведение   подчинЯетсЯ  законам  естественной
причинности.  Ѓернгард  •ассенштайн  дал  этому определение  "антикаузальнаЯ
оценка".  ‘мутное,  похожее  на  клаустрофобию  чувство  несвободы,  которое
наполнЯет   многих   людей   при    размышлении    о   всеобщей    причинной
предопределенности природных Явлений, конечно же,  свЯзано с  их оправданной
потребностью в  свободе воли и  со столь  же оправданным желанием, чтобы  их
действиЯ определЯлись не случайными причинами, а высокими целЯми.
     ’ретье великое  препЯтствие человеческого  самопознаниЯ  -- по  крайней
мере в  нашей западной культуре --  это наследие  идеалистической философии.
Ћна  делит  мир  на две части: мир вещей, который  идеалистическое  мышление
считает в принципе индифферентным в отношении ценностей, и мир человеческого
внутреннего закона, который один  лишь заслуживает признаниЯ ценности. ’акое
деление замечательно  оправдывает эгоцентризм  человека,  оно идет навстречу
его антипатии к  собственной  зависимости от законов природы -- и потому нет
ничего  удивительного  в том,  что  оно  так  глубоко вросло  в общественное
сознание. Ќасколько глубоко -- об  этом можно судить по тому, как изменилось
в   нашем   немецком   Языке  значение  слов   "идеалист"  и  "материалист";
первоначально  они означали лишь философскую установку, а сегоднЯ содержат и
моральную оценку. Ќеобходимо уЯснить себе, насколько привычно стало, в нашем
западном мышлении, уравнивать понЯтиЯ "доступное научному исследованию" и "в
принципе оценочно-индифферентное". ЊенЯ  легко  обвинить,  будто Я  выступаю
против этих трех препЯтствий человеческого самопознаниЯ лишь потому, что они
противоречат моим собственным научным и философским воззрениЯм,  -- Я должен
здесь  предостеречь  от подобных  обвинений. џ  выступаю не как  закоренелый
дарвинист  против неприЯтиЯ эволюционного учениЯ, и не как  профессиональный
исследователь причин --  против  беспричинного  чувства  ценности, и не  как
убежденный  материалист -- против  идеализма.  “ менЯ есть другие основаниЯ.
‘ейчас естествоиспытателей  часто  упрекают  в  том, будто  они накликают на
человечество ужасные напасти и приписывают  ему слишком  большую  власть над
природой. ќтот упрек был бы оправдан, если бы ученым можно было  поставить в
вину, что они не сделали предметом своего изучениЯ и самого человека. Џотому
что опасность длЯ современного  человечества  происходит  не  столько из его
способности   властвовать  над   физическими  процессами,  сколько   из  его
неспособности разумно направлЯть процессы социальные. Ћднако  в основе  этой
неспособности лежит  именно непонимание причин,  которое  ЯвлЯетсЯ -- как  Я
хотел  бы  показать  --  непосредственным   следствием  тех  самых  помех  к
самопознанию.
     Ћни  препЯтствуют  исследованию   именно  тех  и   только  тех  Явлений
человеческой  жизни, которые кажутсЯ людЯм имеющими высокую  ценность; иными
словами,  тех,  которыми  мы  гордимсЯ.  Ќе  может  быть  излишней  резкость
следующего  утверждениЯ:  если нам  сегоднЯ  основательно  известны  функции
нашего пищеварительного тракта -- и на  основании  этого медицина,  особенно
кишечнаЯ хирургиЯ, ежегодно спасает жизнь тысЯчам людей, -- мы здесь обЯзаны
исключительно тому счастливому  обстоЯтельству, что работа этих органов ни в
ком  не  вызывает  особого  почтениЯ и благоговениЯ. …сли, с другой стороны,
человечество в  бессилии  останавливаетсЯ  перед  патологическим разложением
своих  социальных структур, если  оно --  с  атомным  оружием в руках  --  в
социальном плане не  умеет себЯ вести более  разумно,  нежели любой животный
вид,  -- это  в  значительной степени  обусловлено тем обстоЯтельством,  что
собственное   поведение   высокомерно   переоцениваетсЯ  и,  как  следствие,
исключаетсЯ из числа природных Явлений, которые можно изучать.
     €сследователи -- воистину --  совершенно не виноваты  в том,  что  люди
отказываютсЯ от самопознаниЯ. Љогда „жордано Ѓруно сказал им, что они вместе
с их планетой -- это всего лишь пылинка среди бесчисленного множества других
пылевых  облаков,  -- они  сожгли  его. Љогда  —арлз „арвин открыл, что  они
одного корнЯ с животными, они бы  с удовольствием  прикончили и его; попыток
заткнуть   ему  рот  было  предостаточно.  Љогда  ‡игмунд   ”рейд  попыталсЯ
проанализировать  мотивы  социального  поведениЯ человека  и  объЯснить  его
причинность, --  хотЯ  и с  субъективной психологической  точки  зрениЯ,  но
вполне  научно  в смысле  методики  постановки проблем,  --  его обвинили  в
нигилизме,  в  слепом  материализме и  даже в порнографических наклонностЯх.
—еловечество  препЯтствует  самооценке  всеми средствами; и поистине уместно
призвать его к смирению -- и всерьез попытатьсЯ взорвать эти завалы чванства
на пути самопознаниЯ.
     ‘егоднЯ  мне  уже  не  приходитсЯ  сталкиватьсЯ  с  тем сопротивлением,
которое противостоЯло открытиЯм  „жордано Ѓруно, --  это ободрЯющий  признак
распространениЯ естественно-научных знаний, -- так  что  Я начну с того, что
противостоит открытиЯм —арлза „арвина. Њне  кажетсЯ, есть  простое  средство
примирить людей с тем фактом, что они  сами возникли  как часть природы, без
нарушениЯ ее законов: нужно лишь показать им,  насколько ‚селеннаЯ  велика и
прекрасна, насколько достойны величайшего благоговениЯ царЯщие в ней законы.
Џрежде  всего,  Я  более  чем  уверен,  что  человек, достаточно знающий  об
эволюционном   становлении    органического   мира,   не   может   внутренне
сопротивлЯтьсЯ  осознанию того,  что и сам  он  обЯзан  своим существованием
этому  прекраснейшему  из всех  естественных  процессов. џ не хочу обсуждать
здесь  вероЯтность   --  или,  лучше  сказать,  неоспоримость  --  учениЯ  о
происхождении   видов,   многократно  превышающую   вероЯтность  всех  наших
исторических знаний. ‚се, что нам сегоднЯ известно,  органически вписываетсЯ
в это учение, ничто  ему  не противоречит, и  ему  присущи все  достоинства,
какими  может обладать  учение  о творении:  убедительнаЯ  сила, поэтическаЯ
красота и впечатлЯющее величие.
     Љто усвоил это во всей полноте, тот не может испытывать отвращение ни к
открытию „арвина, что мы с животными имеем общее происхождение, ни к выводам
”рейда,  что  и нами руководЯт  те  же  инстинкты,  какие  управлЯли  нашими
дочеловеческими предками. Ќапротив, сведущий человек почувствует лишь  новое
благоговение перед ђазумом и Ћтветственной Њоралью, которые впервые пришли в
этот мир лишь с поЯвление человека -- и вполне могли бы дать ему силу, чтобы
подчинить животное наследие в  себе  самом, если  бы он  в своей гордыне  не
отрицал само существование такого наследиЯ.
     …ще одно основание длЯ всеобщего отказа от эволюционного учениЯ состоит
в  глубоком  почтении,  которое мы,  люди, испытываем  по отношению к  своим
предкам.  "Џроисходить"  по-латыни   звучит  "аехсепоеге",   т.е.  буквально
"нисходить,  опускатьсЯ",  и  уже  в  римском  праве  было принЯто  помещать
прародителей   наверху   родословной   и   рисовать  генеалогическое  древо,
разветвлЯвшеесЯ  сверху  вниз.  ’о,  что  человек  имеет   хотЯ  всего  двух
родителей, но 256 пра-пра-пра-пра-пра-прадедов и бабок, -- это в родословных
не отражалось даже в тех случаЯх, когда они охватывали соответствующее число
поколений.  Џолучалось  это потому, что среди всех тех предков набиралось не
так  уж много таких, которыми можно было похвастатьсЯ.  Џо  мнению некоторых
авторов, выражение "нисходить", возможно, свЯзано и с тем, что  в  древности
любили выводить  свое происхождение  от богов.  —то древо  жизни  растет  не
сверху вниз, а снизу вверх -- это, до „арвина, ускользало от вниманиЯ людей.
’ак  что слово "нисхождение" означает  нечто, как раз обратное тому, что оно
хотело бы означать: его можно отнести к тому, что наши предки в свое времЯ в
самом буквальном смысле спустились с деревьев.
     €менно это они и сделали, хотЯ -- как мы теперь знаем -- еще задолго до
того, как стали людьми.
     Ќемногим  лучше  обстоит дело и  со словами "развитие", "эволюциЯ". Ћни
тоже вошли в  обиход в то времЯ,  когда мы не имели понЯтиЯ  о возникновении
видов в ходе  эволюции, а знали  только о возникновении отдельного организма
из Яйца или из семени. –ыпленок развиваетсЯ из Яйца или подсолнух из семечка
в самом буквальном смысле, т.е. из  зародыша не возникает ничего такого, что
не было в нем упрЯтано с самого начала.
     ‚еликое  „рево  †изни  растет  совершенно  иначе.  •отЯ  древние  формы
ЯвлЯютсЯ  необходимой  предпосылкой  длЯ  возникновениЯ  их  более  развитых
потомков, этих потомков никоим  образом нельзЯ  вывести  из  исходных  форм,
предсказав их  на  основе  особенностей этих  форм.  ’о,  что  из динозавров
получились птицы или  из обезьЯн  люди, -- это в  каждом  случае исторически
единственное   достижение  эволюционного  процесса,  который  хотЯ  в  общем
направлен ввысь -- согласно законам, управлЯющим всей  жизнью, -- но во всех
своих  деталЯх  определЯетсЯ так  называемой случайностью, т.е. бесчисленным
множеством побочных причин, которые в принципе невозможно  охватить во  всей
полноте. ‚  этом смысле "случайно",  что в Ђвстралии из  примитивных предков
получились эвкалипт и кенгуру, а в …вропе и Ђзии -- дуб и человек.
     Ќовое  приобретение -- которое  нельзЯ  вывести  из предыдущей ступени,
откуда оно берет свое начало, -- в  подавлЯющем  большинстве случаев  бывает
чем-то  высшим в  сравнении  с тем, что  было. ЌаивнаЯ  оценка, выраженнаЯ в
заглавии "Ќизшие животные" -- оно оттиснено золотыми буквами на  первом томе
доброй, старой  "†изни  животных" Ѓрэма, --  длЯ  каждого  непредубежденного
человека ЯвлЯетсЯ неизбежной  закономерностью мысли и чувства. Љто  хочет во
что бы то ни стало остатьсЯ "объективным" натуралистом и избежать насилиЯ со
стороны   своего   субъективного   восприЯтиЯ,  тот  может  попробовать   --
разумеетсЯ,  лишь в  воображении  --  уничтожить по  очереди редиску,  муху,
лЯгушку,  морскую свинку, кошку, собаку и, наконец, шимпанзе. Ћн поймет, как
поразному  трудно далось бы ему  убийство на разных  уровнЯх жизни. ‡апреты,
которые противостоЯли  бы  каждому  такому убийству, -- хорошее  мерило  той
разной ценности, какую представлЯют длЯ нас  различные  формы  высшей жизни,
хотим мы этого или нет.
     ‹озунг  свободы  от  оценок  в  естествознании  не  должен приводить  к
убеждению, будто происхождение видов --  эта  великолепнейшаЯ из  всех цепей
естественно объЯснимых событий -- не в состоЯнии создавать новые ценности.
     ‚озникновение  какой-то высшей  формы  жизни из  более простого  предка
означает   длЯ   нас   приращение  ценности  --  это  столь   же   очевиднаЯ
действительность, как наше собственное существование.
     Ќи в  одном из наших западных Языков нет непереходного глагола, который
мог  бы  обозначить  филогенетический  процесс,  сопровождаемый  приращением
ценности.
     …сли  нечто новое  и высшее возникает из предыдущей ступени, на которой
нет того,  и из  которой не выводитсЯ то,  что  составлЯет  саму суть  этого
нового и высшего, -- такой процесс нельзЯ называть развитием. ‚ принципе это
относитсЯ к каждому значительному шагу, сделанному  генезисом  органического
мира, в том числе и к первому -- к возникновению жизни, -- и к последнему на
сегоднЯшний день -- к превращению антропоида в человека.
     ЌесмотрЯ на  все достижениЯ биохимии и вирусологии, поистине  великие и
глубоко волнующие, возникновение жизни остаетсЯ -- пока! -- самым загадочным
из всех  событий. ђазличие  между органическими и неорганическими процессами
удаетсЯ  изложить лишь  "инъюнктивным"  определением,  т.е.  таким,  которое
заключает в себе  несколько признаков  живого, создающих  жизнь только в  их
общем  сочетании.  Љаждый  из них в  отдельности  --  как,  например,  обмен
веществ, рост, ассимилЯциЯ и т.д.  --  имеет и неорганические аналоги. Љогда
мы утверждаем, что жизненные процессы суть процессы физические и химические,
это безусловно верно. Ќет никаких сомнений, что  они в принципе объЯснимы  в
качестве таковых вполне естественным образом. „лЯ объЯснениЯ их особенностей
не  нужно  обращатьсЯ  к  чуду,  так  как сложность  молекулЯрных  и  прочих
структур, в которых  эти  процессы протекают, вполне  достаточна длЯ  такого
объЯснениЯ.
     ‡ато  не верно часто звучащее утверждение, будто жизненные процессы  --
это  в  сущности  процессы  химические  и  физические.  ‚  этом  утверждении
незаметно   содержитсЯ    невернаЯ   оценка,   вытекающаЯ   из   иллюзорного
представлениЯ, о котором уже много говорили. Љак  раз "в сущности" -- т.е. с
точки зрениЯ того,  что характерно длЯ  этих процессов и только длЯ них,  --
они  представлЯют  собой  нечто  совершенно  иное,  нежели  то,  что  обычно
понимаетсЯ под физико-химическими  процессами. € презрительное высказывание,
что они "всего лишь" таковы, тоже неверно. ќто процессы,  которые -- в  силу
особенностей  той  материи, в коей  они происходЯт, -- выполнЯют  совершенно
особые  функции самосохранениЯ,  саморегулированиЯ,  сбора информации --  и,
самое главное, функцию воспроизведениЯ необходимых длЯ всего этого структур.
ќти  процессы  могут   иметь   причинное   объЯснение;   однако  в  материи,
структурированной иначе или менее сложно, они протекать не могут.
     ‚ принципе так  же,  как  соотносЯтсЯ  процессы  и структуры  живого  с
процессами и  структурами  неживого, внутри органического мира любаЯ  высшаЯ
форма  жизни  соотноситсЯ с низшей, от  которой  произошла.  Ћрлиное  крыло,
ставшее длЯ нас символом всЯкого стремлениЯ ввысь, -- это  "в сущности всего
лишь"  переднЯЯ лапа  рептилии?  ’ак же и человек -- далеко  не  "в сущности
всего лишь" обезьЯна.
     Ћдин сентиментальный мизантроп изрек часто повторЯемый афоризм: "Џознав
людей,  Я полюбил зверей".  џ  утверждаю  обратное:  кто по-настоЯщему знает
животных, в том числе высших и наиболее родственных нам, и притом имеет хоть
какое-то понЯтие об  истории  развитиЯ животного  мира, только  тот может по
достоинству оценить  уникальность человека. Њы --  самое  высшее  достижение
‚еликих  Љонструкторов эволюции на ‡емле,  какого им удалось добитьсЯ до сих
пор;  мы  их  "последний  крик",  но, разумеетсЯ,  не  последнее  слово. „лЯ
естествоиспытателЯ  запрещены любые  абсолютные определениЯ, даже  в области
теории  познаниЯ.  Ћни  -- грех против ‘вЯтого  „уха  "pagta pei",  великого
учениЯ  ѓераклита,  что  нет  ничего  статичного,  но  все  течет  в  вечном
становлении.
     ‚озводить в абсолют и  объЯвлЯть  венцом творениЯ сегоднЯшнего человека
на нынешнем этапе его марша сквозь времЯ -- хочетсЯ надеЯтьсЯ, что этот этап
будет пройден поскорее -- это длЯ натуралиста самаЯ кичливаЯ и самаЯ опаснаЯ
из всех необоснованных догм. ‘читаЯ  человека окончательным подобием Ѓога, Я
ошибусь в  Ѓоге. Ќо если Я не забываю о том,  что чуть ли  не вчера (с точки
зрениЯ  эволюции) наши предки еще были самыми  обыкновенными  обезьЯнами  из
ближайших родственников шимпанзе, -- тут Я могу разглЯдеть какой-то проблеск
надежды.
     Ќе нужно слишком большого  оптимизма,  чтобы предположить,  что из нас,
людей,  может  возникнуть нечто лучшее и высшее. Ѓудучи далек от того, чтобы
видеть  в  человеке подобие  Ѓожие,  лучше которого ничего быть не  может, Я
утверждаю более скромно и, как мне кажетсЯ, с большим почтением к ’ворению и
его  неиспользованным   возможностЯм:  свЯзующее  звено  между  животными  и
подлинно  человечными людьми, которое долго  ищут и никак не могут найти, --
это мы! Џервое препЯтствие к человеческому самопознанию  -- нежелание верить
в наше  происхождение от животных --  основано, как Я только что показал, на
незнании или на неверном понимании  сущности органического творениЯ. Џоэтому
просвещение может его устранить, по крайней мере в принципе. ’о же относитсЯ
и ко  второму,  на котором  мы сейчас остановимсЯ подробнее, --  к антипатии
против  причинной  обусловленности  мировых  процессов.  Ќо  в  этом  случае
устранить недоразумение гораздо труднее.
     …го корень  -- принципиальное заблуждение, будто некий процесс, если он
причинно определен, не может быть в то же времЯ направлен к какой-либо цели.
Љонечно же, во ‚селенной существует бесчисленное множество Явлений, вовсе не
целенаправленных, в отношении которых  вопрос  "‡ачем?"  должен остатьсЯ без
ответа,  если  только нам не захочетсЯ найти  его любой  ценой; и тогда мы в
неумеренной переоценке собственной значимости, например, воспринимаем восход
‹уны как ночное  освещение в  нашу честь. Ќо нет такого  ЯвлениЯ, к которому
был бы неприложим вопрос о его причине.
     Љак уже говорилось в 3-й главе, вопрос "‡ачем?" имеет смысл только там,
где   работали  ‚еликие   Љонструкторы  или   сконструированный  ими   живой
конструктор. ‹ишь там,  где отдельные части общей системы специализировались
при  "разделении  труда"  длЯ выполнениЯ  различных, дополнЯющих  друг друга
функций,  там  разумен  вопрос  "‡ачем?  ".  ќто  относитсЯ  и  к  жизненным
процессам, и к тем неживым структурам и функциЯм, которые жизнь поставила на
службу своим целЯм: например, к машинам,  созданным людьми.  ‚ этих  случаЯх
вопрос "„лЯ чего?" не только разумен, но и необходим.  ЌельзЯ догадатьсЯ, по
какой  причине у кошки  острые когти, если  не знать, что ловлЯ мышей -- это
специальнаЯ функциЯ, длЯ которой они созданы.
     Ќо  ответ  на  вопрос  "„лЯ  чего?" отнюдь  не  делает  излишним вопрос
"Џочему? "  ;  это обсуждалось  в  начале  6-й  главы о  ‚еликом  Џарламенте
€нстинктов. џ  покажу на примитивном  сравнении, что  эти вопросы  вовсе  не
исключают  друг  друга. џ еду на  своей  старой  машине  через страну, чтобы
сделать доклад в дальнем городе, что ЯвлЯетсЯ  целью  моего  путешествиЯ. Џо
дороге  размышлЯю  о  целесообразности,  о  "финалистичности"  машины  и  ее
конструкции -- и радуюсь, как хорошо она служит  цели моей  поездки.  Ќо тут
мотор пару  раз чихает и глохнет. ‚ этот  момент Я с огорчением понимаю, что
мою  машину  движет не  цель.  Ќа ее  несомненной финалистичности далеко  нс
уедешь;  и  лучшее,  что  Я  смогу  сделать,  --  это  сконцентрироватьсЯ на
естественных причинах ее движениЯ и разобратьсЯ, в каком месте нарушилось их
взаимодействие.
     Ќасколько  ошибочно  мнение,  будто  причинные  и  целевые  взаимосвЯзи
исключают друг друга, можно еще наглЯднее показать  на примере "царицы  всех
прикладных наук" --  медицины.  Ќикакой "‘мысл †изни", никакой "‚сесоздающий
”актор",  ни одна  самаЯ важнаЯ  неисполненнаЯ "†изненнаЯ ‡адача" не помогут
несчастному,  у которого возникло  воспаление в аппендиксе; ему может помочь
молоденький   ординатор  хирургической  клиники,   если   только   правильно
продиагностирует  причину  расстройства.  ’ак   что  целевое   и   причинное
рассмотрение  жизненных  процессов  не только  не исключают  друг  друга, но
вообще  имеют  смысл  лишь в совокупности.  …сли бы  человек не стремилсЯ  к
целЯм, то не имел бы смысла его вопрос о причинах; если он  не имеет понЯтиЯ
о причинных взаимосвЯзЯх, он бессилен направить событиЯ к  нужной цели,  как
бы хорошо он ее ни представлЯл.
     ’акаЯ свЯзь  между  целевым  и причинным  рассмотрением  ЯвлениЯ  жизни
кажетсЯ  мне   совершенно  очевидной,  однако   иллюзиЯ  их  несовместимости
оказываетсЯ  длЯ многих совершенно непреодолимой. Љлассический  пример тому,
насколько  подвержены этому  заблуждению  даже  великие  умы,  содержитсЯ  в
статьЯх  “. Њак-„угалла, основателЯ "психологии цели". ‚ своей книге "Ћчерки
психологии" он отвергает  все причинно-психологические объЯснениЯ  поведениЯ
животных   с   одним-единственным    исключением:   то   нарушение   функции
ориентированиЯ по световому компасу,  которое заставлЯет насекомых в темноте
лететь на пламЯ,  он  объЯснЯет с помощью  так называемых тропизмов, т.е. на
основе причинного анализа механизмов ориентированиЯ.
     ‚ероЯтно, люди так сильно боЯтсЯ причинного исследованиЯ потому, что их
мучает  безрассудный  страх,  будто полное  проникновение  в причины Явлений
может обратить в иллюзию свободу человеческой воли, свободу хотеть. Љонечно,
тот факт,  что человек  может  сам  чего-то хотеть,  так  же  мало  подлежит
сомнению, как и  само  его  существование.  Ѓолее  глубокое проникновение  в
физиологические причинные взаимосвЯзи собственного поведениЯ ничего не может
изменить в том, что человек хочет; но может внести  изменениЯ в  то, чего он
хочет.
     ’олько  при  очень  поверхностном  рассмотрении  свобода  воли  кажетсЯ
состоЯщей в том, что человек -- совершенно не свЯзанный никакими законами --
"может хотеть, чего хочет". ’акое может померещитьсЯ  только тому, кто из-за
клаустрофобии  бежит от  причинности. ‚споминаетсЯ, как алчно  был подхвачен
принцип неопределенности  из Ядерной  физики, "беспричинный" выброс квантов;
как на этой почве строились теории, которые  должны были посредничать  между
физическим детерминизмом  и верой в свободу воли, хотЯ и оставлЯли ей жалкую
свободу  игральной кости,  выпадающей чисто случайно. Ћднако  нельзЯ всерьез
говорить   о   свободной  воле,  представлЯЯ   ее   как   произвол   некоего
безответственного тирана, которому предоставлена  возможность определЯть все
наше поведение. ‘ама свободнаЯ волЯ наша подчинена строгим законам морали, и
наше  стремление  к свободе существует,  между  прочим, и  длЯ  того,  чтобы
препЯтствовать  нам  подчинЯтьсЯ   другим  законам,   кроме   именно   этих.
Џримечательно,  что  боЯзливое  чувство  несвободы  никогда  не   вызываетсЯ
сознанием,  что наши  поступки  так  же  жестко свЯзаны законами морали, как
физиологические процессы законами  физики.  Њы  все  единодушны  в  том, что
наивысшаЯ  и  прекраснейшаЯ  свобода человека идентична  моральному закону в
нем. Ѓольшее  знание естественных причин собственного поведениЯ может только
приумножить возможности человека и дать  ему силу  претворить  его свободную
волю в поступки; однако это знание никак не может ослабить его стремлениЯ. €
если --  в  утопическом случае  окончательного  успеха  причинного  анализа,
который  в принципе невозможен, --  человеку  удалось бы полностью  раскрыть
причинные свЯзи всех Явлений, в  том числе и происходЯщих в  его собственном
организме, --  он не перестал бы  хотеть, но хотел бы  того же  самого, чего
"хотЯт" свободные от противоречий  ‚селенский закон, ‚семирный разум, ‹огос.
ќта  идеЯ   чужда  лишь  современному  западному  мышлению;  древнеиндийским
философам и средневековым мистикам она была очень знакома.
     џ   подошел  к  третьему  великому  препЯтствию  на  пути  самопознаниЯ
человека: к вере,  глубоко укоренившейсЯ  в нашей  западной  культуре, будто
естественно объЯснимое ценности не имеет. ќта вера происходит из утрированиЯ
кантианской философии ценностей,  котораЯ в свою очередь ЯвлЯетсЯ следствием
идеалистического  разделениЯ мира на  две  части. Љак уже указывалось, страх
перед причинностью,  о  котором  мы только что говорили,  ЯвлЯетсЯ одним  из
эмоционально  мотивированных  оснований  длЯ высокой  оценки непознаваемого;
однако  здесь  замешаны  и   другие  неосознанные   факторы.  Ќепредсказуемо
поведение ‚ластителЯ,  Ћтца, в образе  которых всегда  присутствует какаЯ-то
долЯ  произвола и несправедливости.  Ќепостижим  приговор  Ѓожий. …сли нечто
можно естественным образом объЯснить, им можно и овладеть; и вместе со своей
непредсказуемостью оно часто терЯет почти всю свою ужасность.  €з  перуна --
который ‡евс метал по своему произволу,  не поддающемусЯ никакому разумению,
--  Ѓенждамен  ”ранклин  сделал  простую электрическую искру,  и  громоотвод
защищает от нее наши дома.
     Ќеобоснованное  опасение,  что  причинное постижение  природы может  ее
развенчать, ЯвлЯетсЯ вторым  главным мотивом  страха перед причинностью. ’ак
возникает еще  одна помеха  исследованию,  котораЯ тем  сильнее, чем выше  в
человеке благоговение перед красотой и величием ‚селенной,  чем прекраснее и
значительнее кажетсЯ ему какое-то Явление природы.
     ‡апрет исследований,  происходЯщий из  этой  трагической  причины,  тем
опаснее, что он никогда не переступает порог сознаниЯ. ‘просите -- и  каждый
с чистой совестью отрекомендуетсЯ поклонником естественных наук. Ѓолее того,
такие   люди  могут   и   сами  быть  крупными  исследователЯми  в  какой-то
ограниченной области;  но в подсознании они решительно настроены не заходить
в  попытках  научного  исследованиЯ  в  границы  того,  к  чему относЯтсЯ  с
благоговением.  ‚озникающаЯ  таким  образом  ошибка  состоит  не в том,  что
допускаетсЯ существование непознаваемого. Ќикто не знает лучше самих ученых,
что человеческое  познание не безгранично; но оно постоЯнно  доказывает, что
мы не знаем, где проходит, его граница. "‚ глубь Џрироды, --  писал Љант, --
проникают исследование и анализ ее Явлений. Ќеизвестно, как далеко это может
повести в будущем". ‚озникающее  подобным образом препЯтствие к исследованию
ЯвлЯетсЯ  совершенно  произвольной  границей  между  познаваемым  и  уже  не
познаваемым. Њногие отличные натуралисты испытывали такое благоговение перед
жизнью  и ее особенностЯми, что проводили  границу  у ее  возникновениЯ. Ћни
предполагали особую жизненную силу,  некий направлЯющий всесоздающий фактор,
который  нельзЯ   признать  ни  необходимым,  ни  достаточным  длЯ  научного
объЯснениЯ.  „ругие проводЯт границу там, где, по их ощущению,  человеческое
достоинство требует прекратить все попытки естественного объЯснениЯ.
     Љак  относитсЯ  или  как должен  относитьсЯ  к действительным  границам
человеческого познаниЯ  настоЯщий  ученый,  Я понЯл  в  ранней молодости  из
высказываниЯ одного крупного биолога,  которое  навернЯка не  было  обдумано
заранее.  Ќикогда  не  забуду,  как  Ђльфред  Љюн  делал  однажды  доклад  в
Ђвстрийской  академии  наук  и закончил  его  словами ѓете:  "‚ысшее счастье
мыслЯщего человека -- постичь  постижимое и спокойно почитать непостижимое".
‘казав это, он  на миг задумалсЯ, потом  протестующе  поднЯл  руку и звонко,
перекрываЯ  уже  начавшиесЯ  аплодисменты,  воскликнул:  "Ќет,  господа!  Ќе
спокойно, а  не  спокойно!" ЌастоЯщего  естествоиспытателЯ можно  определить
именно  по  его  способности уважать  то  постижимое,  которое  ему  удалось
постичь,  не меньше  чем  прежде.  ‚едь именно  из этого  вырастает длЯ него
возможность хотеть,  чтобы было  постигнуто то, что кажетсЯ непостижимым; он
совершенно не боитсЯ развенчать природу проникновением в причины ее Явлений.
‚прочем, природа -- после научного объЯснениЯ какого-либо из ее процессов --
никогда  не  оставалась  в  положении  Ярмарочного   шарлатана,  потерЯвшего
репутацию  волшебника. …стественно-причинные  взаимосвЯзи всегда оказывались
еще прекраснее и значительнее, чем самые красивые мифические толкованиЯ.
     ‡наток  природы  не  может  испытывать  благоговениЯ к  непознаваемому,
сверхъестественному; длЯ него  существует  лишь  одно чудо, и состоит  оно в
том, что решительно все в  мире, включаЯ и наивысший расцвет жизни, возникло
без чудес в обычном  смысле этого слова. ‚селеннаЯ утратила бы длЯ него свое
величие,  если  бы ему  пришлось  узнать, что какое-то  Явление  --  скажем,
поведение благородного  человека, направлЯемое разумом и  моралью, --  может
происходить  лишь  при  нарушении вездесущих  и  всемогущих законов  единого
‚сего.
     —увство, которое испытывает натуралист по отношению к великому единству
законов  природы, нельзЯ  выразить лучше, чем словами:  "„ве вещи  наполнЯют
душу все новым  и  растущим изумлением: звездное небо надо  мною и моральный
закон во мне". €зумление  и  благоговение  не помешали €ммануилу Љанту найти
естественное  объЯснение  закономерностЯм  звездного  неба, и  притом именно
такое,   которое  исходит   из  его  происхождениЯ.  Њы  и  моральный  закон
рассматриваем  не  как  нечто  данное  a  priori,  но  как  нечто  возникшее
естественным  путем, -- точно так же,  как  он рассматривал законы  неба. Ћн
ничего  не  знал  о великом становлении органического  мира. Ѓыть  может, он
согласилсЯ бы с нами?

        13. ‘… —…‹Ћ‚…Љ

     џ на то, с ноги снимаЯ
     свой сапог, ему ответил:
     "ќто, „емон, страшный символ
     человека: вот нога из
     грубой кожи; то,что больше
     не природа, но и в дух не
     превратилось; нечто меж звериной
     лапой и сандалией ѓермеса".
     •ристиан Њоргенштерн

     Џредположим, что некий беспристрастный этолог  сидит на какой-то другой
планете, скажем на Њарсе,  и наблюдает социальное поведение людей  с помощью
зрительной трубы, увеличение которой слишком мало, чтобы можно было узнавать
отдельных  людей  и  прослеживать  их  индивидуальное  поведение, но  вполне
достаточно, чтобы наблюдать такие крупные  событиЯ, как переселение народов,
битвы и т.п. …му никогда не пришло  бы в голову, что  человеческое поведение
направлЯетсЯ разумом или, тем более, ответственной моралью.
     …сли   предположить,  что  наш  внеземной  наблюдатель  --   это  чисто
интеллектуальное существо,  которое  само  лишено  каких-либо  инстинктов  и
ничего  не  знает о  том,  как функционируют инстинкты  вообще  и агрессиЯ в
частности, и каким  образом их функции могут нарушатьсЯ, ему  было бы  очень
нелегко  понЯть историю человечества. ЏостоЯнно  повторЯющиесЯ  событиЯ этой
истории  нельзЯ объЯснить, исходЯ из человеческого разума. ‘казать,  что они
обусловлены тем, что  обычно называют "человеческой  натурой", -- это пустые
слова. ђазумнаЯ,  но нелогичнаЯ  человеческаЯ  натура  заставлЯет две  нации
состЯзатьсЯ и боротьсЯ  друг с другом, даже  когда  их  не вынуждает к этому
никакаЯ  экономическаЯ причина; она подталкивает к ожесточенной  борьбе  две
политические партии  или религии,  несмотрЯ  на  поразительное  сходство  их
программ всеобщего благополучиЯ; она заставлЯет какого-нибудь Ђлександра или
Ќаполеона жертвовать миллионами своих подданных  ради попытки объединить под
своим скипетром весь мир. Џримечательно, что в школе мы  учимсЯ относитьсЯ к
людЯм, совершавшим  все эти  дик