 в черноту. Џотом, наконец,
менЯ оставлЯли в покое. ђобер уже без шуток говорил, что и в этом Я  похож
на женщину - внешне слабый, тщедушный, а выдерживаю то, что  не  под  силу
атлетам. ќто верно - и сознание Я терЯл так редко, так ужасно, невыносимо,
беспощадно редко!
   џ двадцать часов висел на вытЯнутых, нестерпимо болЯщих руках и хрипел:
"“бейте, убейте менЯ, Я больше не могу!"  Ќо  Я  это  вынес.  ЊенЯ  пытали
неделю подрЯд, с перерывами по три-четыре часа, не больше. „елали все,  на
что у них хватало фантазии и техники: прижигали кожу сигаретами,  загонЯли
длинные раскаленные иглы под ногти, стегали плетьми по часу,  по  два,  по
три, обливали водой из ведра, и снова ложились на спину не удары,  нет,  а
будто падали горЯщие балки, переламывали мне хребет, переламывали изо всех
сил и все никак не могли доломать, и Я беззвучно кричал:  "‘корее,  только
скорее, Я больше не могу, убейте менЯ, убейте менЯ скорее!"
   ‘амое страшное было, когда менЯ и ђобера пытали  одновременно,  в  двух
разных камерах. Њы оба испытывали  двойную  боль,  двойной  ужас,  двойное
умирание. Љак мы выдержали, не понимаю. Џозднее мы  договаривались,  чтобы
не попасть в одно времЯ - телепатически договаривались, -  перестукиватьсЯ
мы не могли, сидели на  разных  этажах.  ќто  было  трудно,  очень  трудно
устроить. Ћднажды мне удалось внушить своему  следователю  на  расстоЯнии,
что он болен, совсем болен, с сердцем плохо, и он  вызвал  менЯ  лишь  под
конец днЯ, когда ђобер уже лежал без сознаниЯ в своей камере. ‚ другой раз
ђоберу сказали в кабинете следователЯ: "‚алЯйсЯ тут, мы при тебе  допросим
другого, потом опЯть примемсЯ за тебЯ! †ди  своей  очереди!"  ђобер  успел
передать мне это прежде, чем потерЯл сознание. џ сейчас же  начал  внушать
своему следователю, чтоб он вызвал менЯ. ќто было очень трудно потому, что
Я боЯлсЯ вызова больше всего на свете, и,  если  б  можно  было  покончить
самоубийством, Я бы, не задумываЯсь, воспользовалсЯ этим  выходом.  Ќо  он
вызвал менЯ, и вскоре Я хотел лишь одного -  поскорее  потерЯть  сознание,
поскорее, пока ђобер не придет в себЯ, иначе...  Љричать  Я  уже  не  мог,
голос был сорван, Я хрипел, бормотал и иногда с недоверием слушал: неужели
это мой голос?.. ђобер все же пришел в себЯ, и пытка удвоилась, по  вскоре
это кончилось...
   Џрошло  много  времени,  прежде  чем  Я  научилсЯ  терЯть  сознание  по
произволу. € то мне это удавалось лишь тогда, когда давали  хоть  короткую
передышку и Я мог сосредоточитьсЯ.  џ  вспомнил  "Њежзвездного  скитальца"
„жека ‹ондона и попробовал  повторить  его  опыты.  Ќо  это  было  не  то.
‚о-первых, получалось  слишком  медленно  -  эсэсовцы  не  давали  столько
времени; во-вторых, из этого состоЯниЯ можно было довольно легко  вывести.
ѓерою „жека ‹ондона не загонЯли иголок под ногти, его просто  встрЯхивали,
пинали, развЯзывали, и он приходил в себЯ. ќто показывает, что цивилизациЯ
продолжает совершенствоватьсЯ. Џо крайней мере в одном направлении.  ђазве
во времена „жека ‹ондона могли себе представить, что такое газоваЯ  камера
и крематорий? Ђ через четверть века после его смерти с этим  познакомились
на личном опыте  миллионы  людей.  …ще  лет  через  пЯть  некотораЯ  часть
человечества узнала, как здорово действует даже небольшаЯ  атомнаЯ  бомба,
если ее сбросить на город. Ђ  теперь  все  человечество  на  личном  опыте
убедилось, что обитателЯм •иросимы и Ќагасаки 6 августа 1945 года пришлось
и вправду нелегко. ‚прочем, большинство, наверное, уже не успело  осознать
этого.
   Љогда боль превышает силы и уничтожает в  человеке  человеческое,  люди
кричат в общем одинаково. ‚се мы, заключенные концлагерей, узники гестапо,
слыхали не раз этот страшный захлебывающийсЯ вой,  в  котором  нельзЯ  уже
распознать слов, нельзЯ узнать знакомого  голоса,  не  всегда  можно  даже
отличить, мужчина это или женщина. ‚се мы  слыхали  невнЯтное  бормотанье,
всхлипыванье,  стоны  сквозь  горЯчечный  бред,  когда  человек  с  телом,
превращенным в кровавое месиво, валЯетсЯ на полу камеры и уже не  сознает,
где он, продолжаетсЯ ли пытка или наступила передышка, осталсЯ  он  еще  в
живых или умирает.
   ѓода три назад мне пришлось лечь в больницу - какие-то лагерные памЯтки
остались, и иногда у менЯ начинаетсЯ обострение воспалительного  процесса:
лихорадка, боли. Ќочью мне приснилсЯ лагерь, Я проснулсЯ в холодном  поту,
но и наЯву не мог отделатьсЯ от кошмара. ‡а стеной кого-то пытали. џ сразу
узнал  это  всхлипывающее  бормотанье,  прерываемое  хриплым   воем,   эти
невнЯтные,    бессвЯзные    мольбы,     такие     бессмысленные,     такие
трагически-наивные: "џ не могу больше... џ не выдержу... честное  слово...
Я не могу, не могу, лучше убейте менЯ!" џ  с  невероЯтным  усилием  открыл
глаза, ожидаЯ встретить нагой, мертвый свет  рефлектора  или  пересеченный
решеткой тусклый световой квадрат тюремного окна. Ќо в палате царил ровный
синеватый свет ночника, делавший все призрачным, Я лежал на мЯгкой, чистой
постели и слушал  эти  невероЯтные,  фантастические  в  мирной  обстановке
крики. џ вскочил, кинулсЯ к двери. ‚ коридоре за столиком  сидела  пожилаЯ
сестра милосердиЯ с очень усталым лицом.
   - —то... что это? - спросил Я. - Љрик... почему?
   - ‘ейчас подействует морфий... - тихо сказала  она.  -  ќто  печеночнаЯ
кома.
   џ вернулсЯ в палату и лег.  Љрики  за  стеной  становились  все  глуше,
слабее, перешли в  жалобное  бормотанье,  прерывистые  вздохи.  џ  слушал,
обливаЯсь  холодным  потом,  даже  сейчас,  когда  узнал,  что  это.   Џри
печеночной коме сознание помрачнено, и когда к  человеку  прикасаютсЯ,  то
всЯ боль, которую он терпит, сосредоточиваетсЯ  именно  в  том  месте,  до
которого  дотрагиваютсЯ  руки  врача.  Ѓоль  от  укола  он  воспринЯл  как
жестокую,  бессмысленную  пытку...  "‘колько  ему  лет?  Њожет,  он   тоже
лагерник?" - думал Я. (“тром Я узнал, что он умер; ему было всего двадцать
четыре года.)


   €так, мне приснилсЯ лагерь, и Я стонал  во  сне,  а  может,  и  кричал.
Љонстанс разбудила менЯ.
   - ’ебЯ... пытали? - спросила она незнакомым, сдавленным голосом.
   € вдруг уткнулась лицом в подушку и так горько, отчаЯнно заплакала, что
Я растерЯлсЯ. џ просто не представлЯл себе, что Љонстанс может плакать,  -
такаЯ она была ЯснаЯ и сильнаЯ.
   - Љонстанс, милаЯ, ведь это  уже  прошло...  это  прошло  и  больше  не
повторитсЯ, - бормотал Я, гладЯ ее  плечи,  ее  разметавшиесЯ  шелковистые
волосы.
   Џотом Я принес воды, она выпила, понемногу успокоилась. ќто в первый  и
в последний раз Я увидел ее плачущей. Њы  сидели  на  постели,  обнЯвшись,
Љонстанс прижималась ко мне, все еще неровно дыша от рыданий.
   - ’ы прости, Љлод, - сказала она наконец. - ќто  из-за  тебЯ...  €  еще
из-за родителей. Ћни ведь погибли в тюрьме ”рен, и мне  рассказывали,  как
их пытали... вместе, нарочно, чтоб им было тЯжелей...  чтоб  заставить  их
заговорить... Њне рассказывала женщина, котораЯ сидела в  одной  камере  с
матерью. Ќо они никого не выдали.
   ’олько в эту ночь Я узнал, что Љонстанс, как и ее родители, работала  в
подполье, что  она  была  свЯзной,  ездила  в  другие  города,  перевозила
листовки и гранаты, передавала инструкции.
   - Џочему ты мне раньше ничего не сказала? - спросил Я.
   Љонстанс ответила застенчиво и чуть удивленно:
   - Ќо ведь ты не спрашивал... џ думала, что ты знаешь обо мне от ЊарселЯ
ђише... и что тебе тЯжело вспоминать обо всем, что свЯзано с войной...
   ‚рЯд ли есть хоть что-нибудь в моей жизни, о  чем  Љонстанс  не  узнала
после этого. Њне вдруг отчаЯнно захотелось рассказать  все,  выговоритьсЯ,
самому понЯть, что и как было со мной. ќто  был  почти  сплошной  монолог:
Љонстанс слушала, бледнаЯ, спокойнаЯ, и Я  знал,  что  она  все  понимает.
€ногда Я спрашивал ее: "Ђ ты? ђасскажи о себе!" Ћна говорила, но  скупо  и
неохотно. џ шел на уловки - рассказывал о каком-нибудь дне своей  жизни  и
добавлЯл: "ќто было такого-то числа, такого-то месЯца. Ђ что было с  тобой
в этот день?" €ногда Љонстанс начинала рассказывать:
   - Ђх, девЯтое октЯбрЯ сорок второго года... ‚ этот  день  Я  поехала  в
‹ион... ‚ поезде ко мне придрались полицейские, будто у менЯ документы  не
в порЯдке... ‚ ‹ион мы прибыли  вечером,  и  менЯ  до  утра  продержали  в
камере... ’ам были две воровки, но они ко мне отнеслись очень хорошо и все
советовали, чтоб Я побольше плакала,  когда  менЯ  будут  допрашивать.  Ќо
утром  менЯ  допросил  комиссар  и  выпустил.  „аже  обругал  полицейских:
"‘виньи, мучают детей!" Џравда, они зрЯ придрались, документы у менЯ  были
в порЯдке. Ђ потом уж все в ‹ионе прошло хорошо.
   Љонстанс совсем иначе воспринимала все, что ей пришлось пережить,  даже
гибель отца и матери. „лЯ нее  это  была  борьба  за  идею,  битва  против
фашизма. ѓибель в этой битве была хоть горькой,  но  почетной;  жизнь  вне
борьбы - бессмысленной и жалкой. …е отец  был  коммунистом,  участвовал  в
испанской войне; она росла в атмосфере политических споров, борьбы во  имЯ
политики, подвига во имЯ борьбы, и длЯ нее все это казалось  нормальным  и
естественным.  Љстати,  ее   молчаливость,   нежелание   расспрашивать   и
рассказывать, ее удивительнаЯ выдержка  -  все  это  было  результатом  не
только врожденных свойств, но и воспитаниЯ в определенной среде.
   џ и сейчас не могу понЯть, как это Љонстанс вышла замуж за менЯ, родила
мне детей, отошла от политической жизни, - не потому,  что  Я  был  против
политики, вовсе нет, просто  ее  поглотили  заботы  обо  мне  и  о  детЯх.
Љонечно, большую роль тут сыграло то, что Я  был  в  лагерЯх  и  она  менЯ
причислЯла к борцам, к людЯм  ее  окружениЯ,  ее  душевного  склада  (вот,
пожалуй, единственнаЯ польза от этих страшных пЯти лет!). џ понимал это  и
чувствовал себЯ неловко, будто самозванец.
   Ќо Я ничего не мог тогда объЯснить Љонстанс. Ћна спокойно  улыбалась  и
говорила:
   - Ќо ведь это правда, что ты участвовал в организации  побега?  Џравда,
что, когда вас так ужасно пытали в гестапо после  провала,  ты  никого  не
выдал? Џравда, что ты  и  в  Њаутхаузене  продолжал  работать  в  лагерной
организации и сделал очень много?
   џ пробовал возражать:
   - Ќо, дорогаЯ, это  все  внешнее.  Ђ  внутренне  Я  вовсе  не  способен
боротьсЯ. € если б не ђобер...
   Љонстанс отвечала:
   - ‚ борьбу  многие  вступают  из  личных  побуждений:  любовь,  дружба,
семейные свЯзи. —то ж из этого?  ‚от,  например,  моЯ  мать:  она  принЯла
участие в борьбе из любви к мужу. ђазве  это  порочит  ее?  ђазве  она  не
делала все, что могла, и не погибла, как героинЯ?  ђазве  к  великой  цели
ведет лишь один путь?
   —то Я мог на это сказать? ‘о своей течки зрениЯ Љонстанс была права. Ќо
разве действительно важны лишь действиЯ, а побуждениЯ  безразличны?  Њожет
быть,  к  цели  ведет  и  не  один  путь,  а  множество   параллельных   и
переплетающихсЯ между собой, но ведь вопрос и в том, что считать целью!
   - Ђ что же было твоей целью? - серьезно выслушав  все  это,  спрашивала
Љонстанс.
   € это ставило менЯ в тупик. ‚ самом  деле,  как  определить  мою  цель?
ђазве Я хотел чего-то другого, не того, что ђобер? ђазве мне  не  хотелось
уничтожить фашизм, прекратить войну? Ѓоже, да кому этого не хотелось!
   - Њожет быть, дело не в цели, Љонстанс, - соглашалсЯ Я. - „ело  во  мне
самом. џ хотел бы стать таким, как ђобер и другие, но не  могу.  Ќу,  ведь
бывает же сплошь и рЯдом, что человек занимаетсЯ делом,  длЯ  которого  он
совершенно  не  годитсЯ.  Џотому  что  так  складываютсЯ   обстоЯтельства,
понимаешь? ‚от так было и со мной в лагере. € Я без ужаса не могу об  этом
вспомнить!
   - Ћ чем - об участии в лагерной организации?
   - ‚ообще о лагере! Ћбо всем, что с ним свЯзано! …сли  б  Я  узнал,  что
менЯ снова отправлЯют в лагерь, Я бы покончил самоубийством! џ замираю  от
ужаса, когда вспоминаю, что там было, Я терЯю всЯкое мужество!
   - Ќо ведь всем страшно вспоминать такие вещи...
   - ‡начит, не всем одинаково... ђобер - он другой, он ничего не  боитсЯ.
‚от он - герой, борец, а Я... Я невольный участник борьбы. џ  трус,  пойми
это! ’ы принимаешь менЯ за героЯ, а Я всего лишь жертва. Ќе ставь менЯ  на
пьедестал, Я там все равно не удержусь.
   - ‚идишь ли, герои бывают разные, -  отвечала  Љонстанс.  -  Џочему  ты
считаешь, что герой - эти тот, кто ничего не боитсЯ? џ даже не знаю,  есть
ли на свете люди, которым так уж никогда и не страшно. Ќу, Я понимаю,  что
иногда можно совсем не боЯтьсЯ смерти. Ќо не боЯтьсЯ  пыток  -  это  может
только помешанный. ’ы слишком честен, Љлод,  и  слишком  многого  от  себЯ
требуешь, в этом все дело. Ќе надо так. Њожет быть, это и  благородно,  но
ты так мучаешь себЯ! ‘мотри, как получаетсЯ: ты хотел  того  же,  что  все
хорошие люди, и делал то же, что они. Ђ сейчас ты доказываешь мне, что  ты
не такой, как они, потому что ты боЯлсЯ. Ќу, неужели ты думаешь, что ђобер
не боЯлсЯ? џ его мало знаю, это правда, но  разве  он  не  человек?  Њожет
быть, он скрывал свой страх, чтоб другим было легче...
   - ‚от видишь! ’ы сама думаешь...
   - Ђ что Я думаю? ђазве ты выказывал свой  страх?  Љонечно,  нет.  €наче
тебе не позволили бы участвовать в таких важных делах.
   џ старалсЯ вспомнить себЯ  в  минуты  ожиданиЯ  опасности.  Љто  знает,
может, Љонстанс и права со своей Ясной логикой борца. „ействительно,  если
б товарищи по лагерю понимали, что Я испытываю, они бы менЯ отстранили,  и
все. Ќаверное, Я невольно  вел  себЯ,  как  все,  подстраивалсЯ  к  ним...
Ќаверное...
   ‚ конце концов Я перестал спорить с Љонстанс. Љакой в этом был смысл? џ
даже перестал понимать, кто из нас прав. Њне казалось,  что  герой  -  это
тот, кто идет к цели, несмотрЯ на все препЯтствиЯ, Ясно  видит  эту  цель,
считает ее главной в жизни. Ђ Я? “ менЯ была другаЯ цель,  чем  у  них,  -
поскорее вернутьсЯ домой,  увидеть  ‚алери,  работать,  жить...  €  вот  Я
вернулсЯ. —ем Я занимаюсь? ‹ичными проблемами, и  они  менЯ  больше  всего
интересуют, так уж Я устроен. ’еперь, когда у менЯ  есть  Љонстанс,  когда
начала затихать тоска по ‚алери, Я буду  с  удовольствием  работать.  ЊенЯ
многое интересует в науке. Ќо политика? Ѓоже мой, ведь Я в ней по-прежнему
ни черта не понимаю! џ знаю лишь одно: что Я до безумиЯ боюсь новой войны,
а она опЯть угрожает миру. џ с удивлением и завистью глЯжу на многих  моих
товарищей по лагерю - они так и рвутсЯ еще подратьсЯ. Ќу, вот они  и  есть
настоЯщие мужчины... Ђ Я... что ж, прав ђобер, у менЯ в характере  слишком
много женских черт. Ќе могу же Я себЯ переделать!


   "Ћ чем он думает? Љонстанс... лагерь... пытки... Љонстанс...  ‚алери...
почему-то лабораториЯ... сцена митинга... лица ЊарселЯ и  ‘имона...  џ  не
могу поймать ход его рассуждений..."


   - Ћ чем ты думаешь? - спрашивает ђобер, поЯвлЯЯсь на пороге  библиотеки
с подносом в руках. - Љонстанс прислала тебе кофе, давай выпьем.
   Њне вдруг становитсЯ почему-то жутко. Љофе, он сказал? Ђ когда Я  ел  и
пил в последний раз? Љогда вообще кто-нибудь из нас ел, вот за эту неделю?
Џочему Я не могу вспомнить ни одного обеда, ужина, завтрака? Џочему?
   - Ђ мы сегоднЯ разве обедали? - неуверенно спрашиваю Я ђобера.
   Ћн ставит поднос с чашками и кофейником на низенький журнальный столик,
садитсЯ рЯдом со мной на диван, берет  мои  руки  в  свои  большие  теплые
ладони и смотрит мне прЯмо в глаза. џ отвожу взглЯд.
   - Љонечно, обедали, чудак! - убедительно говорит  он.  -  ђазве  ты  не
помнишь? Љонстанс приготовила чудесное рагу, даже не скажешь, что  оно  из
консервированной говЯдины. € компот из клубники. Љак же это ты забыл, а?
   „а, теперь Я ощущаю на Языке вкус острого соуса  -  Љонстанс  прекрасно
готовит соусы, не хуже ‘офи! - и  аромат  клубники...  „ействительно,  как
странно, что Я забыл... Њы обедали и сидели все  вместе...  „а,  наверное,
все вместе...
   - Џослушай, - говорит ђобер, - что это ты все времЯ сидишь один? Ћ  чем
ты думаешь?
   „ействительно, почему Я так долго сидел  один?  €  думал  о  прошлом  -
словно оно имеет теперь какое-то значение! Љак странно... џ опЯть поднимаю
глаза на ђобера: почему мне стало так трудно,  физически  тЯжело  выносить
его взглЯд?
   - ’ак о чем же ты думаешь? - повторЯет ђобер.
   џ делаю безразличный жест.
   - Ћ чем можно сейчас думать? ’ак... вспоминал прошлое...
   - ’ы прав,  -  неожиданно  соглашаетсЯ  ђобер.  -  ‘ейчас  лучше  всего
вспоминать прошлое. Њы пока обречены на бездействие и ожидание.  Ќо  давай
еще подумаем вот о чем: чего мы можем ждать от будущего, мы, такие, как мы
есть?  Ќу,  если  спасемсЯ,  конечно...  во  что  Я  верю!  ‚ерю!   -   Ћн
предостерегающим жестом поднимает руку. - Ќу, ну, Я  понимаю,  ты  не  так
уверен, как Я, это даже естественно - ведь ты  столько  тЯнешь  сейчас  на
себе... Ќо все же и ты не собираешьсЯ, Я надеюсь,  кончать  самоубийством,
хотЯ бы потому, что ты и нас за собой потащил бы.  €так,  давай  подумаем:
кто мы, случайно уцелевшие? ‚едь  согласись,  что  это  случайность:  твои
уникальные свойства, наша почти мистическаЯ свЯзь с тобой...
   ЊенЯ все больше охватывает  тревога.  Њне  упорно  кажетсЯ,  что  ђобер
подсмеиваетсЯ надо мной. Ќо это же  нелепо,  кошмарно  нелепо!  Џочему  он
может смеЯтьсЯ надо мной в такой обстановке? ќто бред...
   - ‚ конце концов могло быть иначе, - продолжает ђобер. - „опустим,  что
налицо не загадочнаЯ  телепатическаЯ  свЯзь,  а  вполне  реальное,  хорошо
оборудованное противоатомное убежище. Љонечно, такаЯ штука  стоит  бешеных
денег.  Ќо  вдруг  ты  нашел  клад,  получил  наследство  от  неизвестного
родственника - американского миллионера или что-нибудь еще в этом роде.  €
мы все, вполне естественно, пользуемсЯ твоим гостеприимством...
   - Ѓоже, насколько это было бы проще и легче! - вздыхаю Я.
   -  Џочему  же?  -  возражает  ђобер.  -  ‡апасы   кислорода,   воды   и
продовольствиЯ навернЯка лимитировали бы нас куда  строже  и  точнее,  чем
твоЯ загадочнаЯ  и  практически  неисчерпаемаЯ  сила.  џ  могу,  например,
предполагать, что ты относишьсЯ ко мне совсем иначе, чем к Љонстанс или  к
детЯм, твой мозг работает длЯ менЯ на каких-то иных волнах, и  Я  врЯд  ли
забираю энергию,  предназначенную  длЯ  них.  Ђ  воздух  и  еда  длЯ  всех
одинаковы, и Я бы, пожалуй, не решилсЯ...
   - Ђх, ђобер, ничего Я не знаю и не понимаю! - с отчаЯнием говорю  Я.  -
Њожет быть, ты и прав... Ќо Я так боюсь, что от одного этого страха с  ума
сойти можно... а сходить с ума мне ведь нельзЯ, и  поэтому  Я  еще  больше
боюсь... очень боюсь, что не выдержу. …сли ты что-нибудь знаешь, ђобер, не
мучай менЯ, помоги!
   - —то же Я могу знать? - очень серьезно отвечает ђобер,  не  спускаЯ  с
менЯ взглЯда. - Ќо поверь моей интуиции, мы дотЯнем, мы  выживем!  ’ы  мне
веришь?
   - ‚ерю... - € Я чувствую, что мне действительно веритсЯ. - ‚ерю, потому
что Я с тобой... ты же знаешь...
   - Ќу, это ты все вверх ногами ставишь... Ќо пусть так, если тебе  легче
со мной, то Я очень рад...
   ђобер  Явно  взволнован  и  смущен.  ‘транно:  его  на  сантименты   не
подденешь, да и слишком привык он к тому, что Я вечно цеплЯюсь за него.
   - ‹адно, - помолчав, говорит ђобер. - „авай все же пофилософствуем: что
нам еще остаетсЯ, верно? ’ак вот, давай сравним наше теперешнее  положение
с той ситуацией в лагере. Ќу, ты знаешь, что  Я  имею  в  виду:  когда  ты
больше суток не спал и непрерывно напрЯгал волю, чтобы видеть,  слышать  и
внушать свою волю. ’ебе было тЯжело, разве нет?  ”изически  куда  тЯжелее,
чем сейчас: ты был страшно истощен, измучен, и вдобавок  тебЯ  избил  этот
скот ‚ернер...
   Ќичего тут не поделаешь - вот уже случилось самое страшное,  что  могло
случитьсЯ и со мной и с человечеством, а Я все-таки вздрагиваю  от  ужаса,
вспоминаЯ лагерь. Ђ ведь прошло так много лет, и, когда туристы, разъезжаЯ
по Ђвстрии, направлЯлись от ‚ены к  ‹инцу,  большинство  из  них  даже  не
думало о том, что  здесь,  над  голубым  „унаем,  в  живописной  холмистой
местности, десЯтки, сотни тысЯч людей терпели жесточайшие муки без надежды
на избавление и погибали такой страшной смертью, какаЯ мирному жителю и во
сне не приснитсЯ. ’уристы, наверное, с восторгом смотрели на  мощные  цепи
Ђльп, встающие на горизонте, а мы... длЯ нас не существовала красота  гор,
мы вглЯдывались в очертаниЯ горной цепи лишь с одной целью - узнать, будет
сегоднЯ дождь или нет: ведь в каменоломни надо было отправлЯтьсЯ при любой
погоде...
   Љаменоломни... „ействительно, с этими моими таинственными способностЯми
обстоЯло так: чем хуже, тем длЯ них лучше. —ем  ужасней  была  обстановка,
тем Ярче и разнообразней они проЯвлЯлись. ‚  лагере  военнопленных  Я  был
свЯзан этой незримой свЯзью главным  образом  с  ђобером;  в  гестаповской
тюрьме после пыток Я научилсЯ по произволу видеть  других,  даже  чужих  и
враждебных мне людей, научилсЯ на расстоЯнии внушать  им  свою  волю...  ‚
концлагере Я владел своим странным искусством  уже  достаточно  длЯ  того,
чтоб защитить от многих опасностей  себЯ  и  ђобера,  а  иногда  помочь  и
другим. Ќадо было лишь взвесить и оценить все условиЯ и продумать, когда и
что можно сделать.
   Ќачал   Я   действовать   внезапно,   случайно,   в   минуту    крайней
необходимости... ‚прочем, такие минуты  в  лагере  бывали  слишком  часто,
чтобы... Ќу, словом, Я увидел - обычным образом, своими глазами, как ђобер
ударил капо. Њы тогда всего  неделю  пробыли  в  концлагере  и  не  успели
привыкнуть к  его  правилам  -  если  в  этом  аду  существовали  какие-то
правила... ‚прочем, старожилы лагерЯ, полЯки, говорили, что  незадолго  до
нашего прибытиЯ порЯдки в лагере резко изменились к лучшему. Ќо с  менЯ  и
этого хватало, боже, кто угодно счел бы это адом, Я сам не верю, что  смог
все это вынести!
   €так, ђобер ударил капо, ѓейнца ђупперта.
   Њы тогда еще  не  знали,  что  это  обычное  развлечение  ђупперта.  Ћн
подходил к какому-нибудь заключенному и начинал с  ним  мирно  беседовать.
Џотом вдруг ни с того ни с сего изо всей силы  бил  его  кулаком  в  лицо.
Љогда заключенный с трудом поднималсЯ, ђупперт как  ни  в  чем  не  бывало
продолжал беседу. Ќо заключенный, ожидаЯ нового удара, при первом движении
ђупперта  невольно  вскидывал  руки,  закрываЯ  лицо.  ’огда  ђупперт,  от
удовольствиЯ  скалЯ  кривые   желтые   зубы,   наносил   жестокий,   точно
рассчитанный удар под диафрагму. Џосле такого удара поднЯтьсЯ  было  почти
невозможно,  и  ђупперт  деловито  добивал  человека;  обычно  он   просто
затаптывал его насмерть  своими  короткими,  кривоватыми  мощными  ногами.
€ногда он изо всей силы бил носком сапога в пах - после  этого  и  топтать
уже не приходилось, человек выл несколько  минут  от  нестерпимой  боли  и
умирал.
   Џоведение ђупперта ошеломило нас не  только  дикой  жестокостью,  но  и
какой-то  нелогичностью.  ѓестаповцы  были  жестоки  не  менее  любого  из
лагерных убийц, но цель их действий была Ясна: они хотели добыть сведениЯ.
Џопусту мучить они не стали  бы:  это  не  входило  в  их  обЯзанности.  Ђ
здесь... џ но  сразу  понЯл,  что  означают  слова  -  концлагерь  третьей
степени, лагерь уничтожениЯ.
   ‡десь убивали и мучили не только за проступки против лагерного  режима,
да и проступки  эти  были  до  такой  степени  несоразмерны  с  чудовищным
наказанием, что первое времЯ мы глазам своим не верили. Ќе успел  сдернуть
шапку перед эсэсовцем - смерть; испачкал только что начищенные  ботинки  в
жидкой грЯзи на полу умывальной, где заключенные в страшной спешке кое-как
оплескивают ледЯной водой лицо и руки, - смерть.  Ќе  обЯзательно,  не  по
уставу, без всЯкого церемониала, но очень часто  -  смерть.  Њало  ли  как
может  сытаЯ  безмозглаЯ  тварь,  вооруженнаЯ  револьвером   и   дубинкой,
прикончить истощенного, безоружного, беззащитного человека! Ќо  дело  даже
не в проступке; дело в том, что  людей  сюда  присылали  длЯ  уничтожениЯ.
‡начит, можно уничтожить любого из  них  в  любую  минуту,  придравшись  к
любому поводу или вообще ни к чему не придираЯсь...
   Љогда Я научилсЯ видеть, что творитсЯ в душе у этих лагерных  заправил,
Я сначала себе не поверил. џ ведь не мог видеть всего:  длЯ  менЯ  заметны
были лишь основные стимулы, самые сильные  желаниЯ  и  страсти,  а  мелкое
оставалось неразличимым. Ќо что делать, когда мелкое как раз и оказываетсЯ
главным, когда  душа  всЯ  сострЯпана  из  мелочей  -  из  инстинктов,  из
примитивных страстишек, из тупой, хищнической  свирепости?..  Ќет,  не  из
ненависти,  ненависть  -  это  уже  человеческое  качество,  она  доступна
пониманию, даже если несправедлива.  Ђ  эти  вооруженные  питекантропы  не
умели ненавидеть. €ногда у них бывали  приступы  бессмысленной,  стихийной
злобы, вот и все. Ђ большей частью они убивали и пытали просто потому, что
это было выгодно - пусть и не прЯмо выгодно, но  таковы  были  условиЯ  их
работы, в лагере это было принЯто, как принЯто в обычном, нормальном  мире
носить чистую рубашку.
   Ќо вначале ни Я, ни ђобер этого не  знали,  и  именно  дикаЯ,  зловещаЯ
беспричинность  действий  ђупперта  вывела  ђобера  из   равновесиЯ.   "’ы
понимаешь, Я просто испугалсЯ и потерЯл власть над собой, - говорил  потом
ђобер. - џ ведь уже знал, что ударить капо - это самоубийство, и  вдобавок
нелепо  жестокое:  уж  лучше  прыгнуть  вниз  с  обрыва  каменоломни,  чем
вытерпеть перед смертью все, что  может  придумать  осатаневший  от  злобы
питекантроп". Њожет  быть,  на  ђобера  подействовало  и  другое:  ђупперт
расправлЯлсЯ с чудесным парнем-полЯком, лагерным поэтом. ‡вали его  ‚иктор
- полЯки и русские произносЯт это имЯ с ударением на первом слоге, -  и  у
него были великолепные синие глаза... ’ак или иначе, а ђобер размахнулсЯ и
отвесил ђупперту такой удар, что тот грохнулсЯ наземь  и  некоторое  времЯ
лежал недвижимо.
   Џока никто не видел, что случилось. Њы - ђобер, ‚иктор и Я  -  работали
за выступом скалы, на крохотной площадке. Ќо в любую  минуту  должны  были
поЯвитьсЯ заключенные с носилками длЯ камнЯ, да  и  сверху  мог  заглЯнуть
эсэсовец-охранник. Њы молчали. ‚иктор лежал, скорчившись, и глухо  стонал:
он врЯд ли понЯл, что произошло. ђупперт зашевелилсЯ. € тогда, в  ожидании
смерти, Я почувствовал, что могу это сделать.  Њогу  заставить  эту  тварь
слушатьсЯ - ведь есть же у нее мозг, пусть самый неразвитый.
   џ знаком попросил ђобера молчать и не шевелитьсЯ и  направил  всю  свою
волю на ђупперта. Њне было очень тЯжело,  физически  тЯжело,  Я  обливалсЯ
потом и цеплЯлсЯ за руку ђобера, чтоб  не  упасть.  Ќо  Я  вскоре  добилсЯ
своего: ђупперт встал как ни в чем не бывало, подобрал свалившуюсЯ фуражку
и ушел не оглЯдываЯсь. "’ы ничего не помнишь, - мысленно приказывал Я  ему
вслед. - Ќе помнишь, был ли здесь вообще. Ќо нас ты помнишь, всех троих, и
тебе не хочетсЯ нас трогать. Ќас нельзЯ трогать. ’ы знаешь, что нельзЯ".
   ђобер не спрашивал, что Я сделал: он видел.
   ‘ этого все и началось. ’ут, в ѓузене.
   “ ђобера чаще бывали всЯкие осложнениЯ, чем у  менЯ.  Љо  мне  в  общем
меньше цеплЯлись, хотЯ он и физически был сильней и выдержка у него обычно
была железнаЯ. Ќо он порЯдком смахивал на евреЯ, особенно в лагере,  когда
глаза и нос сделались непропорционально большими на его истощенном лице, и
этого было достаточно, чтоб привлечь внимание эсэсовцев и капо. „аже  если
они знали, что ђобер не еврей, им все же хотелось его  помучить.  џ  не  в
силах был защитить его всегда и всюду. Џоэтому Я решил добитьсЯ, чтоб  нас
обоих зачислили в команду, строЯщую бараки. ќто было нелегко  -  туда  все
стремились, там и работа была полегче, и,  главное,  капо,  баварец  ”ранц
ћнге, был  на  редкость  порЯдочным  человеком:  никого  никогда  не  бил,
заступалсЯ за своих работников не только на строительстве, но и  вообще  в
лагере, часто выручал их из беды. Џришлось "уговаривать" и самого  ”ранца,
чтоб он согласилсЯ принЯть в свою команду двух людей, понЯтиЯ не имеющих о
строительных работах (впрочем, он это делал уже  не  раз,  и  без  всЯкого
гипноза), и ђупперта, чтобы  он  не  поднимал  шума,  и  еще  кое-кого  из
лагерного начальства. ’ак или иначе, а мы оказались в этой бригаде. ’ам мы
работали до начала 1943 года; потом в лагере произошли большие перемены  к
лучшему, и тогда мы  с  ђобером  попали  на  работу  по  специальности,  в
медицинский блок - ревир, как он называлсЯ по-лагерному.
   Ќо  ђоберу  всего  этого  было  мало,  и  он  втЯнул  менЯ  в  лагерную
организацию. Ћн считал, что просто грех не  использовать  мои  возможности
как следует - а "как следует" в  его  толковании  означало:  длЯ  всех.  џ
тщетно объЯснЯл ему, что это безумие. —то весь секрет  моих  успехов  -  в
сосредоточенности на близкой, очень важной длЯ менЯ лично цели.  €  еще  -
что если о моих способностЯх будут знать многие, то  рано  или  поздно  до
менЯ доберутсЯ эсэсовцы. Ќе могу же Я держать весь лагерь  под  контролем!
Ќо на ђобера все эти доводы плохо действовали,  и  кончилось,  разумеетсЯ,
тем, что Я уступил. € вдобавок ђобер сказал мне:
   - …сли б ты был вполне убежден в своей правоте, ты бы  постаралсЯ  менЯ
загипнотизировать и подчинить своей воле. ђазве нет?
   Ћн это сказал с ехидцей, а Я промолчал. Ћтчасти потому,  что  обиделсЯ,
но главное - потому, что впервые понЯл: ђобера мне  не  удастсЯ  подчинить
своей воле. ’о есть Я впервые об этом вообще подумал, мне и  в  голову  не
приходило гипнотизировать ђобера, но тут Я почувствовал, что это длЯ  менЯ
практически невозможно. Ќе знаю почему, но  мне  стало  тогда  страшно.  џ
испугалсЯ, Ясно увидев границу своих возможностей  именно  в  тот  момент,
когда  узнал,  что  от  менЯ  потребуют   полной   отдачи,   максимального
напрЯжениЯ. Ђ может,  ощутил,  что,  несмотрЯ  на  свою  загадочную  силу,
нахожусь в подчинении у ђобера.
   ‚скоре Я начал понимать, что ђобер был прав. ‹агернаЯ  организациЯ  так
блестЯще продумывала разные предприЯтиЯ с учетом  моих  способностей,  так
интересно и успешно разыгрывались сложнейшие акции,  что  мне  становилось
горько: сколько людей можно было бы спасти,  если  б  Я  с  самого  начала
работал не один! џ и сам раньше не подозревал, сколько  могу  сделать  при
настоЯщей, крепкой поддержке... Ќо не всегда... боже, не всегда...


   "Ћ чем он  думает?  „а,  все  то  же...  ђЯды  серых  бараков,  мокрый,
потемневший песок лагерной улицы и  монотонные  узоры  колючей  проволоки,
четко проступающие на  зеленом  вечернем  небе...  Љапо  уман  -  •одЯчаЯ
‘мерть... Ѓог мой, до чего страшные лица у всех лагерников, ведь это живые
трупы, неужели это так выглЯдело? Ќеужели мы все это прошли?"


   џ поздно узнал - на четверть часа позже, чем следовало, -  о  том,  что
”еликс и ‹еон, полЯки из ‚аршавы, попались на глаза капо уману -  •одЯчей
‘мерти в ту минуту, когда они  наносили  новые  данные  на  карту  военных
действий.
   ЉакаЯ это была великолепнаЯ карта и сколько она стоила труда!  ‘ведениЯ
длЯ нее собирались украдкой, по крохам. ’о кто-нибудь из эсэсовцев  бросит
неосторожное  слово,  то  заключенный,  ремонтируЯ  что-либо  в   кабинете
начальника лагерЯ, услышит обрывки радиопередачи, то удастсЯ  заглЯнуть  в
газету... Ќо зато можно было воочию видеть, как неуклонно продвигаютсЯ  по
карте линии фронтов с востока и с запада, как они сближаютсЯ, все  плотнее
сжимаЯ ѓерманию и несЯ нам свободу.
   ‹еон и ”еликс сделали эту карту, они и вели ее  почти  три  месЯца,  до
середины апрелЯ сорок пЯтого года. € надо же было попастьсЯ, погибнуть так
ужасно в преддверии свободы!
   џ увидел их  уже  избитыми,  с  окровавленными  лицами.  „опрос  только
начиналсЯ. —то они пережили потом! ‘орок часов пыток. Ћни молчали. џ знаю,
что они молчали бы в любом случае. Ќо они надеЯлись  на  менЯ.  Ћни  прЯмо
обращались ко мне, пока были в сознании... да и  потом...  Ђ  Я...  Я  был
бессилен. џ потерЯл способность воздействовать,  Я  мог  только  _видеть_.
‹ишь потом понЯл, в чем дело: Я выглЯдел  очень  плохо,  и  перед  началом
операции,  которую  мы  разработали,  чтобы  спасти  товарищей,  мне  дали
какое-то питье длЯ подкреплениЯ. ‚ нем была изрЯднаЯ доза брома. ‚  лагере
мне никогда не приходилось принимать бром, и Я впервые узнал, как он может
подействовать на менЯ, - узнал  ценой  мучений  и  смерти  двоих  чудесных
людей, моих товарищей! ’огда Я ни о  чем  не  знал  и  выбивалсЯ  из  сил,
пытаЯсь действовать. ‚ конце концов от этой жестокой борьбы с самим собой,
от немыслимого напрЯжениЯ Я потерЯл сознание. ЊенЯ еле привели в  чувство,
Я был очень слаб, и ђобер запретил мне продолжать попытки.
   Ќачали  тогда  действовать  обычными  путЯми,  подкупом  эсэсовцев.  Ќо
единственное, что  нам  удалось  сделать,  -  это  избавить  товарищей  от
последней пытки, от газовой камеры. Ћни умирали среди своих, и мы  достали
морфиЯ, чтоб они не мучились. џ видел их вывихнутые, распухшие руки;  Я-то
знал, что это значит - провисеть больше суток! џ выдержал двадцать  часов,
но и сейчас не понимаю, почему Я не умер. Ђ  они  висели  двадцать  восемь
часов, и это после шести лет лагерей и тюрем.


   „а, но туннель... тут ђобер прав...
   ’уннель... ‚прочем, это был не туннель,  а  гигантский  подземный  зал,
вырубленный в  скалах.  ‡аключенные  работали  в  три  смены,  готовЯ  эти
громадные убежища длЯ работы военных заводов. Љак только заканчивали  хоть
вчерне один  зал,  в  нем  сейчас  же  устанавливались  станки,  и  работа
продолжалась. Џод слоем земли и камнЯ толщиной в 35-40 метров  не  страшны
были никакие бомбежки. Ђ в это времЯ, к концу 1944 года, авиациЯ союзников
начала все чаще навещать соседние с лагерем промышленные  центры  Ђвстрии.
Љогда бомбили ‹инц, мы хорошо слышали и разрывы бомб и лихорадочную пальбу
зениток. Љак мы радовались! ‚се были уверены, что лагерь бомбить не будут,
и, как только начинали  выть  сирены,  мы,  несмотрЯ  на  строгие  запреты
эсэсовцев, высыпали из бараков и вовсю глазели на сверкающие в синем  небе
самолеты. ѓромадные серебрЯные птицы, несущие нам свободу. Ќесущие  смерть
нашим палачам. ѓибель и разорение их домам и фабрикам, их семьЯм и лавкам.
ЏроклЯтый черный паук - свастика, - сосущий кровь из  всей  …вропы,  скоро
тебЯ раздавЯт самолеты и танки! Њы гадали, кто придет в эти места первым -
русские или союзники; но нам-то было, в сущности, все равно:  кто  угодно,
лишь бы скорее свобода.
   Ќо эсэсовцы начали загонЯть нас во времЯ налетов в подземные цехи:  они
не хотели из-за нас торчать наверху, рискуЯ жизнью.  ‚  начале  1945  года
стали гнать в подземелье всех, даже больных,  которые  еле  передвигались.
ѓнали в бешеной спешке, натравливаЯ собак, колотЯ прикладами автоматов. €м
надо было загнать заключенных и  успеть  спрЯтатьсЯ  самим,  а  эскадрильи
союзников  возникали  на  горизонте  очень  быстро  вслед   за   сигналами
тревоги...
   4 апрелЯ 1945 года  в  полдень  над  лагерем  опЯть  завыли  сирены,  и
эсэсовцы начали загонЯть заключенных в подземелье. Ќо нам сразу почудилось
что-то недоброе. ‘ирены умолкли, а самолетов все не было, да  и  эсэсовцы,
как нам показалось, меньше торопились, чем обычно.
   Њы с ђобером из окна ревира тревожно наблюдали за всей этой процедурой.
   - „ело плохо, - сказал вдруг ђобер.  -  Џосмотри,  многие  эсэсовцы  не
пошли в  подземелье.  €  капо  остались  -  вон,  видишь,  мордастый  Ћтто
прохаживаетсЯ, а там сейчас прошел ђупперт...  „ело  плохо,  говорю  тебе,
Љлод. Ќикаких самолетов нет, сам видишь.
   Џодошел польский  врач  Љазимир.  Ћн  тоже  был  очень  встревожен.  Ќа
лагерном жаргоне, примешиваЯ немногие известные ему французские слова,  он
сказал, что вчера прибыл товарный  поезд  и  один  вагон  разгружал  лично
начальник лагерЯ с двумЯ своими помощниками. ’аскали они  какие-то  Ящики.
Љроме того, ему известно, что все выходы из подземельЯ замурованы, осталсЯ
лишь один, а неподалеку от него в скале высверлена большаЯ нища. Џо мнению
Љазимира, эсэсовцы решили уничтожить  сразу  всех  заключенных  -  ведь  в
подземелье сейчас более двадцати тысЯч людей, и если  завалить  выход,  то
все они там погибнут.
   Њы давно опасались такого финала и сейчас сразу понЯли, что  это  может
быть правдой. ђобер и Љазимир поглЯдели на менЯ.
   -  —то  же  делать?  -  беспомощно  спросил  Я.  -  ‚едь  некогда  даже
обдумывать...
   - ‚ыход пока один: ты должен оседлать Ѓранда. Њожешь ты его найти?
   џ  кивнул.  ’ело  стало  невесомым  и  будто  чужим,  голова   казалась
прозрачной и хрупкой, все вокруг начало туманитьсЯ и двоитьсЯ. џ знал, что
это означает: ‘вободу и ‚ласть. џ уже не видел двухэтажных коек  ревира  с
пожелтевшим, застиранным бельем, не видел странных рыжевато-синих  потеков
на грубо выбеленных стенах. џ лишь смутно ощущал, как кто-то  усадил  менЯ
на табурет, как голос ђобера произнес:
   - ’ы его видишь?
   џ его видел. Ќачальник лагерЯ Џауль Ѓранд стоЯл  на  широких  бугристых
ступенЯх лестницы, вырубленной в скале. Ќеподалеку  зиЯл  огромным  темным
отверстием вход в подземелье. ‘ухое, костистое лицо Ѓранда было искривлено
гримасой недовольства, он постукивал стеком о  высокие  сапоги,  зеркально
блестевшие на солнце.
   - € вы ручаетесь, что этого будет достаточно? -  раздраженно  спрашивал
он.
   - ђазумеетсЯ, герр штандартенфюрер!  -  с  убеждением  отвечал  румЯный
крепыш Ћтто ‹ехнер, его помощник. -  ќто  научно  рассчитаннаЯ  порциЯ  на
такую кубатуру.
   - џ знаю эти расчеты, - мрачно говорил Ѓранд. - Ќо  ведь  тут  двадцать
две тысЯчи заключенных. € потом в газовых камерах все наглухо  заперто,  и
циклон сыплют сверху, через отверстиЯ. Ђ тут? ‘амое большее, что мы можем,
- бросить открытые банки внутрь... и то с опасностью длЯ жизни.
   - Ћни наденут противогазы, - с готовностью отвечал ‹ехнер, указываЯ  на
двух эсэсовцев, понуро стоЯвших у входа в подземелье.
   - „а вы представлЯете себе, что начнетсЯ, если мы будем  швырЯть  туда,
внутрь, эти банки с циклоном? Ќет, Я против. ‚зорвать и завалить выход,  и
только. Ћни и без газа отправЯтсЯ на тот свет.
   ‹ехнер был Явно недоволен.
   - Љак вам будет угодно, герр штандартенфюрер, - отвечал он. - Ќо  тогда
придетсЯ надолго поставить часовых с ракетами у всех  выходов.  €наче  они
пробьютсЯ на волю. €нструменты там есть...
   џ сказал товарищам, о чем говорЯт Ѓранд и  ‹ехнер.  џ  улавливал,  что,
кроме ђобера и Љазимира, рЯдом со  мной  находитсЯ  еще  кто-то.  Џотом  Я
узнал, что это был немецкий коммунист Ѓруно  ефер  -  он  тогда  лежал  в
ревире с громадной  флегмоной  на  бедре.  ‚се  остальные  члены  лагерной
организации были в подземелье.
   - Ќу, пробуй, пробуй, Љлод! -  говорил  ђобер.  -  ‚нуши  ему,  что  он
боитсЯ.
   џ молчал:  мне  всегда  трудно  было  говорить  в  таком  состоЯнии.  џ
чувствовал, впрочем, что  Ѓранд  и  так  боитсЯ.  ЃоитсЯ  ответственности,
наказаниЯ. Ќо боитсЯ и ослушатьсЯ приказа.
   - ’ы можешь что-нибудь сделать? - спрашивал ђобер.
   џ пробовал ответить - и не смог. џ напрЯгал всю свою  волю,  приказываЯ
Ѓранду: "’ы этого не хочешь, ты  боишьсЯ,  из  этого  ничего  хорошего  не
выйдет, ты боишьсЯ, ты не  можешь  брать  ответственности  на  себЯ..."  џ
видел,  что   надменно-брюзгливаЯ   мина   Ѓранда   сменилась   выражением
растерЯнности и страха. Ћн медлил, опустив голову и помахиваЯ стеком.  "’ы
боишьсЯ! - кричал Я ему из дощатого барака ревира. - ’ебе  очень  страшно!
Ћтвечать за это придетсЯ тебе, а не другим! ’ы боишьсЯ, пошли  они  все  к
черту, ты боишьсЯ!"
   Љто-то осторожно обтер  мне  лицо  чем-то  приЯтно  холодным,  влажным.
’оварищи всегда говорили, что на менЯ в таком состоЯнии страшно  смотреть,
- Я бледнею до синевы, обливаюсь потом, и чувствуетсЯ, в каком Я  страшном
напрЯжении.
   Ѓранд поднЯл голову, в его глазах было выражение испуга.
   - Ќичего из этого не выйдет, - сказал он  глухим  голосом.  -  Ћтвечать
придетсЯ мне в случае чего. „айте отбой тревоги, и пускай они все выходЯт.
   ‹ехнер очень удивилсЯ, по-видимому, но молча откозырЯл и  ушел.  ‚скоре
над лагерем завыли  сирены,  и  заключенные  длинной  нестройной  шеренгой
потЯнулись из подземельЯ.  Ѓой  был  выигран,  и  Я  потерЯл  сознание  от
усталости.  џ  просто  свалилсЯ  с  табуретки,  и  ђобер  еле  успел  менЯ
подхватить и отнести на койку.
   - Ѓог нас спас, только бог! - крестЯсь, повторЯл в  тот  страшный  день
вышедший из подземельЯ польский свЯщенник. - Њы видели, что они затеЯли, и
смерть глЯдела нам прЯмо в глаза. Ќо бог отвел руку убийц...
   џ уже пришел в себЯ и слушал это, лежа рЯдом на койке. Ѓог...  ‚от  он,
твой бог, валЯетсЯ на койке в грЯзном полосатом трЯпье и рукой  шевельнуть
не в силах от истощениЯ. Љ этому времени в лагере опЯть  началсЯ  жестокий
голод, посылки от семей и с востока и с запада перестали  приходить,  даже
скудное лагерное продовольствие поступало с перебоЯми. џ недавно глЯнул  в
зеркало в умывальной и невольно отшатнулсЯ  -  жуткаЯ  грЯзно-белаЯ  кожа,
обтЯнутые  скулы,  провалившиесЯ  глаза,  уши   торчат,   волосы   коротко
острижены, голова кажетсЯ бесформенной, бугристой  от  шишек  и  чирьев...
Ѓог... ходЯчий скелет, как и все кругом... "€ все-таки Я сотворил чудо", -
вЯло подумал Я и тут же заснул.
   ‡атеЯ с подземельем больше не повторЯлась. Џравда, после  этого  случаЯ
многие выкопали себе тайные укрытиЯ и  во  времЯ  тревоги  прЯтались  там,
чтобы не ходить в  подземелье:  эсэсовцы  не  очень  тщательно  обыскивали
лагерь, им было  не  до  того,  налеты  повторЯлись