Њихаил Џетрович Ђрцыбашев. ђассказ о великом знании

Ћцените этот текст:
Њихаил Џетрович Ђрцыбашев. ђассказ о великом знании

----------------------------------------------------------------------------
‘обрание сочинений в трех томах. ’. 3. Њ., ’ерра, 1994.
OCR Ѓычков Њ.Ќ.
----------------------------------------------------------------------------

Ѓыл у менЯ один приЯтель, человек души уЯзвленной и ума исступленного.
Ѓыл он весьма талантлив и не так еще давно написал книгу, вызвавшую
большой и даже необыкновенный шум. Њногие узрели в нем пророка, многие
безнравственного мерзавца и только некоторые - человека глубочайшей иронии.
‚рЯд ли не Я один понЯл, что книга эта (кстати сказать, характера мрачного и
даже нигилистического в глубочайшем смысле этого слова) была просто криком
сердца измученного, души изверившейсЯ, разума, смеющегосЯ над самим собою.
џ не вполне знаю его биографию. €звестно только, что родилсЯ он где-то
в захолустном городишке, в семье мелкого чиновника, детство провел
болезненное и заброшенное, ибо матери лишилсЯ что-то очень рано и осталсЯ на
руках нЯньки, совершенно простой бабы из солдаток, котораЯ к тому же любила
выпивать не в меру.
Љаким образом у него поЯвилось это непомерное, можно сказать,
трагическое самолюбие и мечты о власти необычайной, сказать трудно, принимаЯ
во внимание наследственность мелкого чиновника, бедность, заброшенность и
воспитание нЯньки, солдатки и пьЯницы.
Ќе менее трудно определить, откуда Явилась непобедимаЯ пытливость ума;
склонность к мечтаниЯм, незаурЯднаЯ волЯ и талантливость натуры вообще.
Ќадо сознатьсЯ, что мы еще очень далеки от проникновениЯ в подлинные
тайны человеческого Я.
’рудность же анализа даже длЯ менЯ, человека... впрочем, это все
равно... трудность анализа усугублЯлась тем, что он не любил и даже не умел
рассказывать о себе. Љак-то так выходило, что во всем его детстве не было
ничего замечательнее любви к дворовым собакам и первой книги, прочитанной им
лет семи от роду, а именно - сочинений Њарка ’вена.
Ќесколько раз, правда, он рассказывал при мне один эпизод, случившийсЯ
в год смерти матери, когда ему было не больше двух лет, и рассказывал даже с
большим удовольствием... Ќо Я никак не мог понЯть, чем замечателен этот
случай и какие выводы на нем можно построить.
†елаЯ быть объективным, однако, эпизод этот воспроизведу, хотЯ,
повторЯю, не вижу в нем ничего достопримечательного.
„ело было так: в Яркий солнечный день мальчик этот, двух лет от роду,
сидел где-то на дворе и мыл в луже свои собственные штанишки; жил же в их
дворе какой-то отставной и выживший из ума профессор, длинный и сухой немец,
всегда ходивший в длиннейшем черном сюртуке; оный немец наткнулсЯ на
мальчика и спросил его:
- —то ты делаешь? Њалшик, маленький малшик?
Ќа это мальчик весьма рассудительно и солидно объЯснил, что моет он
свои штанишки, так как мамы у него нет, и если он сам о себе не заботитсЯ,
то так и будет ходить в грЯзных штанишках.
’огда немец тЯжко вздохнул, крЯхтЯ полез в задний карман своего
бесконечного сюртука, вытащил длинный фулЯровый красного цвета платок и
приложил к глазам. Џотом погладил мальчика по голове, сказал:
- Ѓедный малшик!
€ отошел...
‚от и весь эпизод! € Я, ей-Ѓогу, не понимаю, какой может быть в нем
особый смысл, чтобы рассказывать его с таким многозначительным наслаждением.
Ћ последующей его жизни знаю уже совсем мало. ‡наю только, что гимназии
он не кончил, шалуном и драчуном был отъЯвленным, с Явным стремлением вечно
быть вождем, чем главным образом и объЯснЯлись все его выходки, иногда длЯ
детского возраста даже и совсем нелепые.
’ак, например, будучи в пЯтом, кажетсЯ, классе, идЯ однажды ночью по
полю, усмотрел он огромную вывеску с надписью: место длЯ свалки навоза.
Ќемедленно отодрал он огромную доску от столба, с величайшим трудом притащил
в город и прибил на воротах городского кладбища... ‡ачем?.. Ќеизвестно!..
Џо выходе из гимназии куда-то отправилсЯ учитьсЯ живописи, где-то
голодал, едва не сделалсЯ шулером, зарабатывал на жизнь, рисуЯ увеличенные
портреты и карикатуры в уличных листках, и вдруг неожиданно всплыл на верха
литературы и весьма скоро стал известен у нас, а после своей пресловутой
книги, с идеей которой Я совершенно не согласен, прогремел даже и за
границей.
Ѓыл он всегда меланхоличен и замкнут, хотЯ и высказывалсЯ весьма
откровенно. „умаю, однако, что откровенность была только кажущаЯсЯ, а самое
главное, без чего все остаетсЯ ложью, он всегда таил.
Љогда Я с ним познакомилсЯ, был он в угаре увлечениЯ женщинами. Ѓыл же
он сладострастен несомненно. ѓлупые женщины льнули к нему со всех сторон,
прельщенные его известностью и некоторой оригинальностью манер и внешности,
и брал он их всех без разбора, даже до странности.
Џосле нескольких лет форменного распутства вдруг объЯвилсЯ
женоненавистником и даже стал жесток, хотЯ и не без странностей: Явно
презираЯ женщин, умилЯлсЯ каждой милой женской черте, Явно издеваЯсь над
ними, был иногда излишне даже мЯгок и жалостлив до сентиментальности.
‚прочем, в этой сентиментальности было нечто, что наблюдаетсЯ у
закоренелых и хладнокровных убийц, которые, вырезав на своем веку десЯтки
людей, вдруг сюсюкают над каким-нибудь слюнЯвым младенцем или шелудивым
щенком.
‚от и все, что Я могу сказать о нем.
Љ тому же времени, от которого хочу начать рассказ о его странном и
страшном конце, вдруг Явилась у него потребность одиночества, и, уехав в
глухую провинцию, поселилсЯ он в уединенной барской усадьбе, в которой даже
и мебели порЯдочной не было.
’уда-то по некоторым обстоЯтельствам, о которых, как о не идущих к
делу, распространЯтьсЯ не буду, приехал к нему и Я.

“садьба была окружена глухим сосновым лесом, в котором еще сохранились
следы бывшего когда-то парка и кое-где еще попадались разбитые амуры и
‚енеры без носов.
Џо ночам во тьме, когда начинали шуметь сосны и казалось, что
обезображенные ‚енеры и амуры движутсЯ в темноте, бывало прЯмо-таки жутко.
Љомнаты были обширны, но обставлены самыми плачевными остатками мебели,
так что в зале, например, стоЯл всего-навсего один древнейший зеленый
штофный диван, из которого крысы повытаскивали всю набивку и который иногда
даже безо всЯкой видимой причины начинал звенеть всеми своими
многочисленными пружинами.
‘пали мы в разных концах дома, перед сном же обычно сходились в
столовой, ужинали и спорили о вопросах чисто философских, причем он заЯвлЯл
себЯ реалистом чистейшей воды, хотЯ тайн и не отрицал и узок не был.
Њатериалистом Я бы его не назвал, ибо материалист ограничен и все знает, и
все объЯснЯет, а он допускал неограниченность тайн и возможность
невозможнейшего.
„умаю, что могу прЯмо перейти к той непонЯтной ночи, которую попытаюсь
объЯснить только в конце, а пока предоставлю принимать, как угодно.
Џеред этим несколько дней он был очень задумчив и раздражителен, а в
этот вечер мы много спорили и, между прочим, коснулись вопроса об удивлении.
џ утверждал, что ничему удивлЯтьсЯ не могу, ибо и самое невозможное
возможно, и что бы Я ни узнал и ни увидел, хотЯ бы и самого черта, приму как
факт, доселе мне не известный, но вытекший из законов, несомненно
существующих.
‚от тут-то менЯ поразила его улыбка. Ћн улыбнулсЯ так, как будто ловил
менЯ на слове.
- €так, вы ничему не способны удивитьсЯ?
- Љонечно!
- Ќо в таком случае вы и ужаснутьсЯ не можете?
- „а. џ могу испугатьсЯ Явной опасности, но не непонЯтного, как бы ни
было оно странно.
’огда он закивал головой с Явным, но совершенно не понЯтным мне в ту
минуту удовольствием и как-то уж очень скоро распрощалсЯ и ушел к себе.
џ лег на кровать одетый, начал было читать, но незаметно уснул, забыв
даже погасить лампу.
‘пал Я, должно быть, недолго и проснулсЯ от неопределенного ощущениЯ
какого-то беспокойства.
Љогда Я открыл глаза, он стоЯл в ногах моей кровати и, заметив, что Я
не сплю, сказал:
- џ хотел попросить вас встать и пойти со мною.
џ встал, несколько встревожившись: от такого человека можно было
ожидать всевозможных неожиданностей. Љ тому же лицо его менЯ поразило.
Ѓыло оно чрезвычайно бледно, с синими кругами под глазами, но в то же
времЯ странно восторженно. Џочему-то мне пришло в голову, что такое
замученное и восторженное лицо должно быть у какого-нибудь алхимика, до
смертельной усталости просидевшего всю жизнь над труднейшими и опаснейшими
изысканиЯми, когда вдруг видит он, что вслед за последним усилием уже близко
величайшее и вожделенное открытие.
џ тотчас же встал и последовал за ним, мгновенно почему-то решив ничего
не спрашивать и приготовитьсЯ ко всему.

III

…ще из коридора увидел Я, что дверь в зал, обычно темный, освещена
странным зеленоватым светом.
- —то это значит? - невольно вырвалось у менЯ, но он не ответил и
поспешно прошел вперед.
џ вошел за ним.
€ вот тут-то увидел Я нечто весьма странное и даже совершенно
непонЯтное.
‚есь этот пустой и унылый зал был освещен мутным зеленым и как бы
студенистым светом от высоких четырех подсвечников, стоЯщих по всем углам.
‚ их свете было нечто противное, мертвое и даже как бы разлагающеесЯ.
‚зглЯнув на его лицо, Я заметил, что и оно, благодарЯ освещению, принЯло вид
трупа. Џомню, что с отвращением необъЯснимым подумал, что, вероЯтно, и у
менЯ такое же лицо.
Ћднако, почему-то не говорЯ ни слова, Я сел на зеленый диван, едва не
чихнув от поднЯвшейсЯ пыли и невольно вздрогнув от жалобного звона всех его
проржавевших пружин.
Љакое-то странное раздражение охватило менЯ. Њне вдруг стало все
противно, ненужно и совершенно нелепо. Ќо в то же времЯ не хотелось ничего
говорить и спрашивать, и, с величайшим омерзением стиснув зубы, Я решил
сидеть и молчать, какие бы глупости ни вздумал он выкинуть.
Ћ своих личных дальнейших ощущениЯх ничего не могу сказать
определенного, ибо и помню все смутно. ‚ последующее времЯ у менЯ было такое
ощущение, как у человека, который, проснувшись, помнит, что видел какой-то
скверный и страшный сон, но совершенно не может вспомнить, что именно.
џ передам только то, что видел, прибавив, что помню отлично, как
чувство невыносимого отвращениЯ не оставлЯло менЯ все времЯ, иногда доходЯ
даже до положительной тошноты.
Љак только Я сел и замолкли застонавшие пружины, он встал посреди зала
и поднЯл руку, как бы призываЯ к вниманию. †ест показалсЯ мне театральным и
противным, как и все остальное, но лицо его Я рассмотрел хорошо: оно было
полно восторга неизъЯснимого, близкого к безумию, и глаза его блестели
лихорадочно.
€ как только он поднЯл руку, сейчас же Ярче вспыхнул зеленый свет, и
заметил Я, что как бы малые зеленые огоньки пробежали вдоль его поднЯтой
руки. Њне послышалось, что сосны кругом дома зашумели усиленно и жалобно,
как бы предостерегаЯ.
€ вместе с тем увидел Я, что в углу, за каждым светильником поЯвилось
нечто... Ѓыло это неопределенно, подобно туманным фигурам весьма высоким и
тощим, но колебалось, как водоросли в воде, и расплывалось во все стороны.
€ Я услышал его голос, восторженный, надорванный напрЯжением
неимоверным:
- џ готов!
‚ ту же минуту заметил Я, что на подоконнике огромного, наглухо
запертого венецианского окна что-то поЯвилось.
‘осны зашумели еще протЯжнее и жалобнее.
Ќа окне сидело нечто чрезвычайно неопределенное... Љак бы огромное
студенистое и зеленоватое брюхо, с весьма отчетливо видимым пупком. џсно был
виден этот пупок и жирные складки, свисавшие с подоконника. Ќо выше едва
намечалось, то выступаЯ, то совсем выпадаЯ, некое лицо. —ерт его Я не мог
разобрать, несмотрЯ на все усилиЯ. Љ тому же тошнота поднЯлась к самому
горлу и, помню, Я с большим спокойствием подумал:
"Ќадо бы касторки принЯть!"
Њежду тем зеленый свет то разгоралсЯ, то погасал; зеленые тени по углам
за светильниками колебались, растЯгивались, выступали и пропадали; то Ярче,
то призрачнее намечалось огромное надутое чрево на окне. ‚ременами оно
блестело от жира и было мЯсисто, временами делалось как бы прозрачно и
сквозь него Ясно были видны переплеты окна. ‘осны шумели, и слышно было, как
стараЯ ель под самым окном мучительно скрипела.
џ ровно ничего не понимал. ’ишина стоЯла в пустом зале мертваЯ. Ќо в то
же времЯ каким-то внутренним слухом в глубоком молчании воспринимал Я как бы
разговор двух голосов.
€ вдруг понЯл, что присутствую при церемонии продажи души черту и что
отвратительное брюхо на окне и есть черт.
Џомню, что Я не удивилсЯ, не испугалсЯ, принЯл это, как нечто самое
естественное и возможное. Ќо сознание какой-то страшной роковой ошибки,
полной ненужности и отвращениЯ стало даже как бы нестерпимой грустью.
- ’ы хочешь знать? - спрашивал некто, как бы из всех углов. Ќо великое
знание умножает скорбь, и печаль - удел мудрого!
- ‡наю... хочу! - отвечал человеческий голос, восторженный и отчаЯнный.
‘ветильники вспыхнули Ярче, брюхо на окне выступило отчетливо, голо и
нагло, лоснЯсь от жира.
- ’ы не вынесешь всезнаниЯ, ты - человек! - повторил голос.
- ‡наю, хочу! - ответил другой среди полного безмолвиЯ еще
исступленнее.
‘осны зашумели как бы с воплем и стенанием.
- ’ы погибнешь! - сказала тишина.
- ‡наю... хочу! - в третий раз услышал Я голос, и это был уже не тот
голос: это был мертвенный, как бы смертельно усталый шепот. ѓлубочайшее
равнодушие звучало в нем.
џрко вспыхнули светильники; над тенЯми в углах выглЯнули какие-то
отвратительные ужасные лица; голо и страшно выступило на подоконнике
массивное чрево, сотрЯсшеесЯ от смеха. € над ним на одно мгновение
показалось лицо красоты поразительной, блеска нестерпимого. Њне почудилось,
что было это лицо прекраснейшей из женщин в соблазнительной и страшной
красоте...
џ вскочил, сам не знаЯ почему... Њне еще показалось, что прекрасное
сладострастное лицо женщины выразило скорбь неутолимую и жалость почти
любовную.
Ќо вдруг мрак и тишина охватили менЯ.
Њолча, с душой потрЯсенной, Я ощупью выбралсЯ из зала. “жас бессмыслиЯ
стоЯл за моей спиной.
‚ комнате моей по-прежнему горела лампа. Џодушка была измЯта моей
головой, книга лежала поверх одеЯла. ‚се было так просто, обычно и мило. џ
бросилсЯ лицом вниз на кровать и почувствовал, что тоска рвет мое сердце.
Њгновенно лицо мое стало мокро. џ плакал, рвал на себе волосы, билсЯ лицом о
подушку... џ чувствовал, что Ќечто великое умерло сейчас, и Я не могу
никогда, никогда поправить какой-то ужасной ошибки...

џ проснулсЯ поздно и не мог понЯть, что со мной. ЏроснулсЯ одетый, с
сознанием чего-то ужасного, но не мог осознать, сон или Явь было то, что Я
видел ночью.
Љое-как умывшись, Я вышел на террасу.
„ень был бледный и пасмурный. Ќебо было бело и неприветливо. •олодный
ветер гнал между соснами мелкую сухую пыль и кружил прошлогодними листьЯми.
‘траннаЯ пустота и тишина были вокруг.
‘трашное сознание полного одиночества в мертвом пустом лесу охватило
менЯ. џ крикнул его имЯ и испугалсЯ собственного голоса. Ћн прозвучал слабо,
и никто не ответил ему. ‚первые Я почувствовал так Ясно, что громаден и
безграничен мир, и Я один - пылинка, которую ветер кружит среди мертвых
сосен.
‚ страшной тоске Я сбежал с крыльца и бросилсЯ искать. џ стучал по
соснам, кричал, звал, ругалсЯ, просил... џ готов был плакать, чтобы только
показалось живое лицо.
€ вдруг увидел его.
Ћн шел среди сосен и смотрел прЯмо на менЯ, џ как-то не заметил, был ли
он одет иди наг, Я видел только как бы идущее по воздуху отделенное от всего
мира его лицо.
џ бросилсЯ к нему и стал в ужасе.
Њертвое, совершенно остекленевшее лицо бледно и медленно проплыло мимо
менЯ. …ще увидел Я его глаза: в них было мертвое равнодушие... Ќи тоски, ни
страха, ни боли, ни отчаЯниЯ, ни одного человеческого чувства не было в их
прозрачной, как бы всевидЯщей и ничего не отражающей глубине. Ћни показались
мне совершенно пустыми, эти человеческие глаза!
Ћн прошел мимо и скрылсЯ среди сосен. џ осталсЯ на месте в тупом и
бледном забытьи. ‘осны высоко стоЯли кругом, ветер крутил мелкую сухую пыль
и листочки прошлогодней травы. Ѓелое небо слепо и равнодушно стоЯло высоко
вверху, недосЯгаемое и пустое.
€ вдруг страшное бешенство охватило менЯ. џ весь затрЯссЯ.
"Ћн знает все!" - вдруг нелепо пронеслось у менЯ в голове, и ужас этого
всезнаниЯ оледенил менЯ. џ почувствовал, что должен бежать, должен во что бы
то ни стало найти его, убить, уничтожить, растоптать ногами, как Ядовитую
гадину.
‚ Ярости и дрожи ужаса Я сорвалсЯ с места и побежал. џ бегал среди
сосен, за домом, в поле, пробежал все комнаты, через зал, где унылым звоном
откликнулись на мой иступленный бег все пружины старого дивана... џ рыскал,
как зверь, как сумасшедший, и думал в бешенстве только о том, что Я не найду
его, и он останетсЯ жить... Ћн, с этими пустыми глазами!
Џомню, что пробегаЯ через свою комнату, Я бессознательно схватил
тЯжелый стальной штатив от своего фотографического аппарата.
€ Я нашел его....
‡а сарайчиком длЯ дров было у нас отхожее место...
ЏростаЯ, неглубокаЯ зловоннаЯ Яма, через которую была перекинута
доска...
Ћн был там: он стал на колени, прилег грудью на край Ямы и погрузил
голову в зловонные нечистоты...
Ћн был совершенно мертв!

Љонечно... ‚се это был сон!.. Ќо он действительно покончил жизнь таким
странным и непристойным образом. Ћн даже и здесь, очевидно, стремилсЯ к
своеобразной оригинальности!
’еперь вспоминаЯ его, Я вижу Ясно, что это был деспот, свою прекрасную
душу и громадный ум отдавший в жертву неутолимому стремлению к мировой
власти!
€ к тому же, как все деспоты, он был позер, гнавшийсЯ даже в последнюю
минуту за исключительной оригинальностью!
‚се же ночное Я видел во сне. …го навеЯл мне наш последний разговор и
та инстинктивнаЯ тоска, которую чувствует все живое при приближении смерти,
котораЯ заставлЯет собак выть перед покойником.
Ќесомненно, что в эту ночь он обдумывал свое самоубийство, а Я
чувствовал это.
—ем была вызвана его позорнаЯ, малодушнаЯ смерть?.. Ќе знаю...
‚озможно, в конце концов, что он был просто ненормален.
‘транности в нем всегда замечались.
Last-modified: Sat, 05 May 2001 20:46:24 GMT
Ћцените этот текст:

Њихаил Џетрович Ђрцыбашев. ђассказ о великом знании

I

II

III

IV

V