‘ергей Ќиколаевич ‘ергеев-

Ћцените этот текст:
‘ергей Ќиколаевич ‘ергеев-–енский. Ѓабаев

ђоман

---------------------------------------------------------------------
Љнига: ‘.Ќ.‘ергеев-–енский. ‘обр.соч. в 12-ти томах. ’ом 1
€здательство "Џравда", Ѓиблиотека "Ћгонек", Њосква, 1967
OCR & SpellCheck: Zmiy (zmiy@inbox.ru), 12 октЯбрЯ 2002 года
---------------------------------------------------------------------

‘Ќ…†ЌЋ… ЏЋ‹…

€з окон комнаты, в которой жил поручик Ѓабаев, были видны неровно
закутанные в мЯгкий снег кусты шиповника, серый забор с полосами снега вдоль
досок и синие тени на снегу. Љогда он взглЯдывал в окно и тут же отводил
глаза, то Ярко стлалось перед ним ослепительно белое с извилистой синевой и
стоЯло долго и нагло, широко раздвинув стены.
Ђ когда он вслушивалсЯ, чуткий, то казалось, что далеко где-то скучный
кто-то раскачал очень длинную и очень тонкую узкую полоску стали. Џолоски
этой не было видно; но мимо медленно ползли душные звуки качаний, похожие на
змеиные кольца.
Њожно было забытьсЯ на времЯ, можно было о чем-то мечтать, чему-то
радоватьсЯ и удивлЯтьсЯ, но это было линючее, как краски на воде: краски
загораютсЯ, борютсЯ, гаснут, а вода под ними внизу остаетсЯ одна и та же -
чернаЯ длЯ всех извилин дна, плотнаЯ, немаЯ.
‘тоило только вслушатьсЯ, и из глаз выпадала радость и смешно было
чему-то удивлЯтьсЯ. ’ишина утр вливалась в шумливую сутолоку дней так широко
и прочно, как будто не было никакой разницы между шумом и тишиною.
‚ырастала уходЯщаЯ вниз длиннаЯ лестница из дней, о которых никак
нельзЯ было сказать: "Џрожиты". Ћни "проходили" вблизи, чуть задеваЯ за
плечи, и по ночам, когда мигала свечка, отчетливо видно было: зигзагом шли
все одинаковые, плоские ступени, и опускалась на шаг вниз новаЯ, такаЯ же
гладкаЯ ступень.
—уть слышно гнусаво тикали под подушкой карманные часы, точно служили
панихиды по дню, который мог бы быть, но ничем не был отмечен, как вымытый
начисто литографский камень.
•отелось встать и смеЯтьсЯ - долго, громко, злобно, но на рождавшийсЯ
смех вскакивала маленькаЯ холоднаЯ мысль: "Ђ завтра будет тоже такой же
день!" •олоднаЯ мысль, противнаЯ, как цинический хохот, озиралась кругом,
ища новых дней, и медленно добавлЯла: "€ послезавтра!"
Њежду лопаток от шеи ползла мелкаЯ дрожь.
Ќад самыми окнами повис рЯд сизых рубчатых сосулек, тускло глЯдевших в
комнату. „ул ветер временами, и под ним, тЯжелым, жалобно плакали ставни.

„октор жил в доме напротив, стриженый, низенький старик с длинными
ушами. Џо утрам он выходил на балкон и, обернувшись к востоку, читал по
книжечке молитвы. —ерный сеттер Ѓабаева, Ќарцис, на него лаЯл. ‹аЯл вЯло:
ударит несколько раз в широкий колокол пасти и отойдет, зеваЯ, - привыкал
уже.
‘апожник Ѓезверхий гонЯл голубей сбоку за сараем. ‚идно было только
грЯзную трЯпицу на шесте, влажную на сухом небе, да белые блестки крыльев.
…го свист в два пальца тоже был виден: круглый, извилистый, длинный и острый
на конце, как кнут. ѓонЯлсЯ за турманами в небе, жалил, не давал покоЯ; и,
бросаЯсь от него стремглав, они кувырком падали вниз, вздыбив перьЯ.
•озЯин дома, псаломщик, за тонкой стеною пел ирмосы и подыгрывал на
дрЯнной скрипке. ‘плетались два голоса: низкий и плоский, тонкий и
визгливый, и выходило у обоих: "ЉонЯ и всадника вверже в мо-о-ре!" ‡вуки
пахли чем-то - свечами, ладаном, - и хотелось отворить окно.
Ћт дома к кухне, где помещалсЯ денщик ѓудков, и от кухни в дом
проходила по двору животом вперед беременнаЯ жена псаломщика - пестрый
платок на голове, а лицо молодое, виноватое, серое, в желтых пЯтнах.
€ногда слышно было, как вздорил с нею ѓудков:
- —то, удостоверилась?.. ћстрицы у тебЯ под носом воют!..
- „а ты что это со мною так обращаешьсЯ, болван?
- Ђ што ж ты, барынЯ?.. •оть бы што-нибудь, хоть бы как, а то ништо,
никак... ’аких барынь-то - пруды пруди!..
- •олуй ты этакий!
- џ-то на коленках черта обогнал, обо мне не думай!.. Џочище вашего
жили.
Ѓабаев отворЯл форточку и кричал:
- ’ы что это там, негодЯй, скотина!.. џ тебе дам! - Џотом думал о
высоком животе псаломщицы, становилось противно - одевалсЯ и уходил из дома.

III

‚ офицерском собрании играли в "дурака с Ќаполеоном". Ѓыло четырнадцать
рангов дурака, пЯть колен Ќаполеона и Ќаполеон. €грала канцелЯриЯ полка:
заведующий хозЯйством, казначей, два адъютанта. Ќужно было двадцать раз
оставить дураком кого-нибудь одного. ќтот один становилсЯ Ќаполеоном.
‘делать это было трудно: начали играть в сентЯбре, теперь шел декабрь - не
могли кончить.
‚ соседней комнате играли в макао. €гра была шумнаЯ, злобнаЯ,
радостнаЯ. Њного курили и пили пива, противно бросали на стол деньги,
ругались.
„вое завсегдатаев бильЯрдной - капитан Ѓалеев и поручик кнЯзь Њачутадзе
- разбивали пирамиду за пирамидой. Љто-то сказал о них с чувством: "‘пЯт на
бильЯрде!", вышло смешно, но низкий потолок над зеленым сукном не улыбнулсЯ.
‚ читальне одинокий капельмейстер, престарелый чех, которого больно
хлопали по плечу и ласково звали "капельдудкой", сидел за газетами.
"ђота, смирно!.." Љаждый день он слышал эту команду. Љогда входил в
казарму он, длЯ него кричал это фельдфебель ‹ось; когда входил ротный, длЯ
него кричал это он, Ѓабаев. € было такое правило дисциплины, чтобы по этой
команде каменели люди: вздергивались головы, выскакивали из орбит глаза,
застывали руки в рукавах одинаковых мундиров - точно на всех сразу брызгали
мертвой водой или дули особым газом, напитанным микробами столбнЯка. ‘ ними
здоровались всегда одними и теми же словами, и всегда одними и теми же
словами должны были отвечать они. Ќикто и никогда не ждал от них других
слов, как, берЯсь за ручку звонка, никто не ждет сонаты или молитвы. Џотом
нажимали на них, как на клавиши, звуками команд, и никто не ждал, что они
сделают что-нибудь не то, что должны были сделать по уставу. € лица у всех
казались одним, непомерно вытЯнутым в стороны тупым лицом.
Љазарма была огромнаЯ, окнастаЯ - тысЯча пудов над головой. ‚ толстые
стены всосалось насилие, и чудилось, что это оно выступает на штукатурке в
пЯтнах плесени.
Ђ за казармой шел широкий плац, утоптанный шагавшими под барабан
ногами.
Ћн тоже казалсЯ казармой, только выше, светлее. Ќебо лениво висело над
ним, как синий потолок, и давило.
€ когда на земле громко кричали: "ђаз!" - небо отзывалось: "„ва!"

Ѓыли сумерки, когда окна красны.
•лопали ставнЯми; снег хрустел под ногами. Ќа тротуар с деревьев падал
иней.
Ѓабаев остановилсЯ, подумал: "Ќе стоит заходить... зачем?" Ќо в
освещенном окне мелькнула знакомаЯ прическа, и он вошел.
Љогда раздевалсЯ в прихожей и смотрел на частые медные крючки вешалки,
то тоже думал: "ЏритащилсЯ, а зачем? —то за глупость!"
‹идочка Љанелли была одна. Људа-то на карты ушел ее отец, отставной
подполковник. …сли бы он был здесь, то хохотал бы, ерзаЯ красным лицом,
рассказывал бы одни и те же анекдоты, пил бы водку.
‹идочка села за пианино, играла что-то. Ћн не слушал - что, смотрел на
ее профиль и думал: "‚от эта линиЯ, которой никогда не было раньше и котораЯ
никогда больше не повторитсЯ; через полгода, может быть, через месЯц, может
быть, завтра даже, это будет совсем другаЯ линиЯ, непременно скучнаЯ и
тупаЯ".
Ѓабаев чувствовал, что если он что-нибудь любил теперь, то любил он
именно эту тонкую линию профилЯ, прЯдку волос надо лбом, матовую кожу лица.
Ќо почему-то смешно было сказать это даже самому себе отчетливо и просто.
†дала мужа - ждала трогательно и нежно, это видел Ѓабаев. Ќе играла,
искала чего-то на клавишах - какую-то старую тропинку к алтарю и детской.
…ще несколько человек молодежи: два студента, военные, один чиновник,
запросто бывали в доме. Љаждого хотела понЯть, с каждым говорила особо то о
музыке, то о театре, то о курсах; с военными ребЯчилась, играла в почту,
хохотала. Ѓабаева не могла разглЯдеть: что-то притаилось темное; шла к нему
ощупью - это чувствовал он; то становилась мечтательной, странной, то
говорливой, веселой, то вдруг, проходЯ, касалась его выпуклой грудью и
лукаво извинЯлась краснеЯ.
‡вуки зыбкие, матовые. Ѓегут куда-то один за другим - нельзЯ свЯзать.
”икус в углу; свесил глЯнцевитые листьЯ, как уши; слушает.
ЏредставлЯетсЯ почему-то вечер - такой далекий! ‘колько лет ему тогда
было - пЯть, шесть?.. “ березок листочки совсем маленькие, продувные,
желтые, землЯ лиловаЯ от сумерек, и жуки... ж-ж-ж... ‚езде майские жуки...
кажетсЯ, что просто воздух жужжит, так их много и так от них весело... Ђ у
нЯньки Њавруши на голове красный платок, и она сидит под березкой, чулок
вЯжет... Ћтбежишь, глЯнешь издали - совсем как большой гриб сыроежка.
Ѓабаев сидит против зеркала, и ему видно в нем свое лицо. €ногда оно
кажетсЯ ему отвратительным, иногда красивым - худое, темноволосое, с
высокими бровЯми. Ђ рЯдом и в зеркале такой тонкий, немного чувственный ее
профиль и поспешно завитые каштановые прЯди волос над белым лбом.
Ѓросает пухлые пальцы на клавиши. ‡вуки прыгают, сплетаютсЯ, дрожат,
как ценное кружево, вдруг разрываютсЯ крикливым аккордом и опЯть сплетаютсЯ
и дрожат.
•очетсЯ сказать ей: "‡ачем это все? Ѓудет. Ќе надо больше!" Ќо она уже
понимает, чуткаЯ... …ще два резких аккорда, потом дробный перебор клавишей.
‚от она откинула голову, повернулась к нему, шепотком спросила: "„овольно?"
Њигает глазами, улыбаетсЯ. Љогда улыбаетсЯ, то лицо становитсЯ совсем
мЯгким, пушистым, точно сделано из одуванчиков... Џотом вдруг скучнеет,
сжимаетсЯ, восковеет, залегает складка над переносьем.
- ‡ла, как сорок тысЯч ос! - говорит она, подымаЯсь, смотрит на него
тЯжело и неподвижно, как смотрЯт змеи. - ‚едь могла уехать на курсы этой
осенью... поймите - год потерЯн! ‚ Џетербурге теперь... электричество...
улицы синие... народу - бездна!.. Њчалась бы с какой-нибудь ѓолубиной книгой
под мышкой... а там сходки, споры... ‚едь жизнь-то какаЯ, - поймите!
Ќа глаза ее, карие, с желтыми блестками, медленно просачиваютсЯ слезы.
Ќо Ѓабаеву самому странно, почему ее не жаль, почему хочетсЯ ее злить,
смеЯтьсЯ над нею.
- Ќа что вам курсы? - спрашивает он едко, закуриваЯ папиросу.
Ћт папиросы вьетсЯ дым, и в дыму скрываетсЯ она на миг, потом
выступает.
- Ќа что курсы? - повторЯет он. - ‚едь это вы так себе все... зрЯ. - Ћн
стараетсЯ говорить лениво, обрубленными словами и наблюдает ее искоса,
скривив губы. - Љурсы... книжки... музыка... туалета-то сколько! - „умает в
то же времЯ: "ѓрубо! ‡ачем?" - но остановитьсЯ не может. - ”анты... хохот...
томные взглЯды...
- ‘ергей €льич!
Ћна среднего роста, немного полнаЯ, и оттого к ней не идет жест
возмущениЯ, как идет он к женщинам высоким и стройным. Ѓабаев живо
представлЯет себе высокую, стройную, с откинутой правой рукой, и ‹идочка
кажетсЯ ему модисткой, от которой не берут плохо сделанного платьЯ, а она
силитсЯ доказать, что сделано по журналу.
- ‘ергей €льич! Ќе смейте!
- “читьсЯ вам уже нечему, все знаете, - пропускает сквозь дым Ѓабаев, -
а выйти замуж только в таких гиблых местах и можно. „умаете, - отчего
женЯтсЯ? †енЯтсЯ от скуки, поверьте. Ќа курсах не выйдете, там не скучают...
некогда скучать.
Ћн говорит тЯжело и жестко. …му кажетсЯ, что сейчас она сорветсЯ с
места, затопает ногами, упадет... что с нею будет истерика. Ќо она подходит
к нему вплотную - горЯчаЯ, выпуклаЯ, - берет его за погон рукою и говорит
неожиданно тихо:
- ‚едь вам же скучно... ‚едь вот вам же скучно... Ќу, отчего вы не
женитесь?
ѓлаза у нее теперь хорошие, простые, сквозные, как у очень маленькой
девочки. ‘мотрЯт из-под мЯгких бровей прЯмо в его глаза. € две завитых
прЯдки волос над ними тоже, кажетсЯ, глЯдЯт, просто, чуть-чуть стыдливо.
‡доровое, просЯщее ласки тело всего в двух вершках от Ѓабаева за
каким-то простеньким сиреневым платьем с кружевами.
€ никого нет в комнате, кроме трех белых кошек - Њилки, Њуньки и Њурки:
спЯт все три рЯдом на старом диване.
- ‚едь вы же не... пустынник? ‚ам нужна женщина... - говорит она,
опустив глаза. - Џочему же у вас непременно должна быть женщина с улицы...
грЯзнаЯ... фи!.. больнаЯ... захватаннаЯ.
…му странно, что она говорит это. Ћт лампы свет падает сзади ее, и она
в тени. Њожет быть, это помогает ей?.. Ќо он видит, что она пропустила
что-то, и добавлЯет:
- ‘ букетом дешевого одеколона... Ќа лице белила... Љаблуки у нее
высокие, стоптаны набок... обЯзательно стоптаны набок... внутрь...
Џочему-то вдруг становитсЯ тоскливо, робко. ‹идочка берет в руку его
жетон из училища. ђука у нее небольшаЯ, белаЯ; суставов на пальцах не видно,
только Ямочки.
’еперь она еще ближе к нему. ’еперь от нее к нему перебросилась горЯчаЯ
сплошнаЯ сетка желаний и жжет.
- ‚ы - хороший... вы - умный... - говорит она, наклонЯЯсь: голос у нее
стал тверже, точно сквозь него прошел металлический стержень. - ‚ы - один...
за вами ходить некому... Ќу, кто о вас позаботитсЯ? „енщик?.. ђазве не
надоело вам: все один, все один...
Ќужно взЯть ее... Ќужно обхватить ее руками там, где она ближе всего к
рукам, - в перегибе тела.
ѓлаза ее стали мутными - желтых блесток нет. ђазвилась и легла почти
прЯмо одна прЯдка волос на лбу... “ него в голове сплошной гул, точно звонЯт
там в колокол.
‘тукнул вдруг кто-то дверью из кухни - должно быть, кухарка.
ЉашлЯнул... ЏоднЯлась одна кошка, посмотрела жмурыми глазами, потЯнулась,
задрала хвост, прыгнула на пол. ’очно мЯч упал. ‡а ней другаЯ - Њилка, Њурка
- нельзЯ было различить: все были белые, ленивые, с сонными глазами.
ђуки его тЯжелеют вдруг - невозможно поднЯть. —то-то поднЯлось в мозгу
холодное, как сталь на морозе, и захотелось на улицу и чтобы иней падал с
деревьев.
‚стал со стула.
ѓолова ее пришлась вровень с его плечом. Љофточка на ней была широкаЯ;
она расплескалась в ней, как в ванне. Ѓудет сидеть в ней год, два, десЯть
лет... ’ри кошки будут спать на диване: Њурка, Њилка и Њунька...
Ђ те, на улицах, все ходЯт, ищут... все новые, веселые, без будущего,
без прошлого - один вечер...
- € каблуки у них стоптаны внутрь... - говорит он вслух и потом
повторЯет, точно читает стих: - € - каблуки - у них стоптаны внутрь...
“ ‹идочки растерЯнное лицо. —то-то было натЯнуто, но вдруг оборвалось,
и нельзЯ найти концов, чтобы завЯзать снова.
- ‡а то, что вы жалеете менЯ, - благодарен, - говорит, улыбаЯсь,
Ѓабаев. - ‘овет ваш выполню, женюсь... э, что там! - € добавлЯет тихо: - Ќа
одной из тех... с каблуками...
•очетсЯ ему рассмеЯтьсЯ, чтобы это было еще обидней, но он уже не
знает, зачем.
„ве Њилки трутсЯ около ног и мурлычут.
- ’ак зачем же вы шлЯетесь сюда, зачем? - визгливо вскрикивает ‹идочка.
"Љак торговка!" - думает Ѓабаев.
Ћн ждал этого, и ему приЯтно, что она кричит. Ќа лоб ее выбились еще
какие-то ненужные, незавитые прЯди, от этого у нее совсем семейный
встрепанный вид.
‚ытЯгиваетсЯ перед глазами длиннаЯ улица с желтыми фонарЯми; деревьЯ
над головой синие, цвета индиго; с них падает иней то хлопьЯми, то мелкими
тонкими кристалликами, точно сетка мреет. —увствуетсЯ густой пахучий воздух
- свежий, льдистый.
- лЯлись... торчали... „елали скучные мины!.. ‡ачем таскались? -
кричит ‹идочка.
Ћн курит и стараетсЯ выпускать дым так, чтобы закрыть ее лицо. Ќо оно
проступает - красное, пухлое, жалкое.
- Џили... ели... ‘лушали, как Я играю!.. ‡ачем слушали? - в тон ей
кричит Ѓабаев.
€з кухни слышно, как жаритсЯ и шипит лук. „ве кошки улеглись на ковре и
играют; одна все хочет схватить другую за кончик хвоста и не может. ’ретьЯ
заботливо моет морду лапкой: гости.
“ протертого дивана, большого шкафа и зеркала есть тоже какаЯ-то своЯ
тихаЯ жизнь, должно быть, всЯ из мутных воспоминаний, как у очень старых
людей. Ђ кресла в чехлах даже похожи на смирных старушек, у которых на
головах белые чепчики и на плечах шали.
Ћн бросает папиросу и идет одеватьсЯ. …му кажетсЯ, что где-то около
должно стоЯть ведро с помоЯми, и в полутьме прихожей можно наткнутьсЯ на
него, свалить, разлить по полу. Ћкружил противный запах жареного лука.
- “жинать не останетесь? - спрашивает ‹идочка.
Ћн глЯдит улыбаЯсь: ему странно, что у нее такой озабоченный, домовитый
вид.
Ќо она выходит за ним к двери и шепчет:
- Њилый... •ороший! ‚ы не сердитесь? ‚ы никому не скажете? ‚ы придете?
ђука ее, такаЯ горЯчаЯ, мЯгкаЯ, так долго не хочет выпускать его руку -
и опЯть те же просЯщие, стыдливые блестки в карих глазах, и скромны и далеки
кружевные нашивки над грудью.

‘нег падал и застывал на земле. аги пели. Ѓабаев слушал их, вдыхал
холод, думал о том, что есть в его душе одно могучее, и это могучее -
жадность... Џрипасть сразу ко всем ключам жизни и выпить... †изнь!
Џроносилась она звучнаЯ, сверкающаЯ, знойнаЯ, с бездонными провалами
восторга и страданиЯ, с падениЯми и подъемами... где проносилась?
’Янулась из-под ног вперед и назад улица, мутнаЯ вблизи, чернаЯ вдали,
проколотаЯ насквозь фонарЯми, а там, за улицей, лежало снежное поле. ’ихо
было здесь, около, а там еще тише, впереди и сзади.
‘обор пустынности вырос и закруглилсЯ со всех сторон. ‹идочка Љанелли
мелькнула с распущенной прЯдкой волос - мелькнула, как стена, и пропала.
“ невысоких домов был стерегущий вид, как у старых мышеловок. Ѓыли они
пЯтнисты от снега, и оттого, что были пЯтнисты, казались еще подлее и гаже.
Љое-где сочилсЯ желтенький свет из щелей ставней.
’Явкнула собачонка, точно вздрогнула, испугавшись. ‚ышел из-за угла
ночной сторож в высоком тулупе. —ернаЯ, очень скучнаЯ, длиннаЯ тень от него
поползла, как змеЯ, через улицу в кучу тесных домов спрЯтатьсЯ там от
беспокойного света фонарЯ. ‘торож посмотрел на Ѓабаева одним, чуть видным
сквозь воротник тулупа, скользЯщим глазом. Ѓабаев чуть посмотрел на сторожа
и прошел мимо, только почему-то более четко и звонко взЯл шаг и поднЯл
голову.
‘нежнаЯ сетка реЯла и плыла впереди. ‚ырываЯсь из темноты, снежинки
тоскливо кружились, как слепые мотыльки, около огоньков улицы, и было
страшно Ѓабаеву, что чего-то нет, нет и нет...
Џоследний домишко улицы, темный, с насупленной камышовой крышей, был
особенно выпукло Ясен, потому что был одинок. ‡а ним серело поле.
‘тало видно вдруг, что есть в небе луна, за каким-то мутным руном
облаков, оконченнаЯ, навеки притЯнутаЯ к земле луна, остановилась, как
испуганный глаз, и светит.
Ћколо ног на дороге комьЯ снега были, как камни, строги в линиЯх, и -
сколько ни шел вперед Ѓабаев - все под ногами внизу лежали комьЯ снега, как
камни.
Ђ вправо и влево дымилось поле, и где-то очень далеко, под тем местом,
где разорвались облака в небе, легла на снегу белаЯ ЯркаЯ полоса, ненужнаЯ и
немного жуткаЯ, которую хотелось затереть, чтобы не видеть.
- ѓосподи! - сказал, вдруг остановившись, Ѓабаев. ‚ этом слове было длЯ
него что-то глубоко детское: не молитва, и не удивление, и не просьба. ‚
этом слове было то, чего нельзЯ было вложить во все остальные слова, взЯтые
вместе, то, длЯ чего не придумано еще слова, равного по силе.
Џоле окружило Ѓабаева и лежало тихое и холодное. ‚ этом поле, широком и
ровном, он был один. ’о, что осталось в городе, спало там вЯлое, лишенное
присосков, как полотнище дыма после пожара; то, что было здесь, взметнуло
пугливо в вышину и ширину и застыло, распластав крыльЯ.
Џусто стало, как в церкви.
Ѓабаев вспомнил, как он молилсЯ в детстве. “шел в дальний угол, где
около черной иконы горела одна свеча. Ѓыла всенощнаЯ. Џели что-то. Ћн стоЯл
на коленЯх, не сводил глаз с узкого черного лика и говорил с ним. „етский
Язык был прост и целен. Ћн спрашивал, и лик отвечал. € то, что пели, читали,
ходили около, не мешало ему слушать склоненную темную голову, выступавшую
сквозь серебро ризы. Ћна пришла откуда-то из стены, прильнула к амбразуре
рамы и так внЯтно и просто отвечала, что все хотелось спрашивать и слушать.
Ќе чувствовал, как немели колени, и, когда кончилась служба и затопали
бесстыдно громко уходившие ноги, подошел человек с серой бородою и потушил
свечу. —ерный лик потух и исчез, слилсЯ с полумраком, растворилсЯ в нем,
нельзЯ было рассмотреть.
’ак совершено было одно из первых насилий над ним, и тайной остались
навсегда в памЯти сераЯ длиннаЯ борода и Яркий глаз под жесткой бровью.
‘нежное поле лежало серое, как эта борода; ЯркаЯ белаЯ полоса вдали
глЯнула на него ощутительно и холодно, сверху вниз, как стеклЯнный глаз.
Ѓабаеву стало вдруг смешно этого полЯ, неба, дороги с четкими комьЯми
снега, себЯ самого, того, что сказал он "господи!" там, где все было мелко,
где не было ни подвига, ни весельЯ, ни красоты, там, где некому было
молитьсЯ и не о чем молитьсЯ.

€зо рта жены псаломщика пахло вареным мЯсом.
Ћна стоЯла у калитки. †дала, когда он придет. ‘ерела мутным пЯтном в
своем теплом платке, пропитанном самоварным чадом.
Љогда подошел он, тихо, радостно вскрикнула, не хотела впускать его,
жалась к нему высоким животом, плакала почему-то.
- ‘ергей €льич! ‚ы то подумайте, как Я теперь буду? - говорила сквозь
слезы.
- —то как?
- ‚друг он выйдет на вас похожий, что Я тогда?
- Ќу, выйдет и выйдет! - досадливо отмахивалсЯ он.
Ћна тЯнулась поцеловать его в губы и попадала в мокрый от снега
подбородок.
‘транно было. —то стоЯла ночь, что дом глЯдел на улицу сквозь спущенные
веки ставней, что около калитки серела рыхлаЯ мЯгкаЯ женщина, говорила
что-то, - все это вдруг перестало быть понЯтным, живым, осЯзаемым; проходило
как-то около, совсем близко, но не касалось мозга, как что-то необходимое,
привычное, - глоток воздуха, посылаемый за прежним глотком.
Љак будто кто-то сзади, тоном нелюбимого учителЯ объЯснЯл: "‚от это -
дом, потому что имеет стены, крышу и трубы; ставни в нем закрыты, потому что
ночь; падает снег, потому что зима; у калитки стоит женщина и плачет, потому
что женщины, у которых высокий живот, всегда плачут".
- ѓде Џотап Њатвеич? - спросил о псаломщике Ѓабаев.
- ЏьЯнствует где-нибудь, где же больше? - ответила она.
€ это было как-то необходимо, чтобы теперь, в эту серую ночь,
пьЯнствовал где-то псаломщик, неуклюжий плотный человек с рыжими усами.
Ќа хозЯйской половине на столе чадил и шипел самовар; давно он был
поставлен, еще с обеда, и все доливалсЯ водой и догревалсЯ. …сли бы он
заговорил вдруг, с какой бы желчью сказал он, как ему надоело.
Ѓабаев смотрел на молодое, в пЯтнах, лицо, и не мог понЯть, почему эта
чужаЯ ему женщина, некрасиваЯ, ненужнаЯ ему, носит вот теперь в себе его
ребенка.
•отелось бы смеЯтьсЯ, но это не было смешно, это было жутко: чужаЯ,
ненужнаЯ, ничем не похожаЯ на него, носит где-то в себе, внутри, огромную
часть его самого, его ребенка, его будущее, его бесконечность.
Ћн смотрел на нее, не понимаЯ, а у нее теперь было хлопотливое,
довольное, счастливое лицо, струилось, как пар от самовара, обволакивало его
стыдливой, покорной лаской. ѓлаза стали даже тонкими, полными...
—асы тикали коротко и строго. ЊгновеньЯ отбрасывались от них, прЯмые и
видные, влево и вправо по обоЯм с синими цветочками.
Ќа стене, над большой кроватью с горой измЯтых подушек, скакал куда-то
красный генерал в пухлых эполетах, все куда-то скакал, победно косЯсь на
Ѓабаева, и указывал куда-то шашкой.

Џол в комнате Ѓабаева был желтый, стены - белые. Ћттого что на столе
дрожало пламЯ свечки, по стенам прыгала его иссинЯ-чернаЯ тень, и слабо
колыхалась тень денщика ѓудкова, пришедшего снимать с него тугие сапоги на
ночь. Љаждую ночь входил, прикрываЯ зевоту рукою, и снимал с него тугие
сапоги, такие же, как у всех в полку.
- ’ы спал, что ли? - спросил его Ѓабаев.
- џ-то? ’ак точно, - ответил ѓудков. - Ќочь на дворе.
- ’ы и днем спишь... ’ы страшно много спишь - ты знаешь?
- ‘пать - не пахать, ваше благородие... Ћт сна вреды не происходит.
‘вое дело справишь и спишь.
ирокое у него было лицо, скуластое, с толстым упрЯмым подбородком.
Ћн повертел сапоги в руках, вскинул щелки маленьких глаз на Ѓабаева и
точно в укор ему выдохнул:
- ‘кушно... через это и спишь!
Џомолчал немного, отошел к двери, остановилсЯ:
- „ень-то встанет, - вон он какой дЯдЯ длинный... куды его денешь? Љабы
дома, нашел бы ему укорот, дома - это так... ’уды-сюды, и день весь... Ђ
здесь что? - тЯгость. —ерез это и спишь.
‘вечка мигала бледным Языком медленно и сонно. Ћплыла сбоку и казалась
распухшей, прокаженной.
‘тоЯл в дверЯх человек, длЯ которого эта жизнь была тЯгость, но у
которого где-то был дом, в котором было легко, где было необходимо, чтобы
день был длинный: какой бы длины он ни был, он будет полон.
‘идел на стуле другой человек, длЯ которого жизнь эта была тоже
тЯгость, но у которого нигде не было такого дома.
ќто была не зависть и не внезапнаЯ злоба - просто вспыхнуло и
прорвалось что-то болевшее целый день. Ѓабаев подошел к ѓудкову. ЉакаЯ-то
гадливость к этому хозЯйственно сытому подбородку остановила его в двух
шагах, и, наклонившись, он медленно протиснул сквозь зубы:
- †-животное... пошел вон!
ѓудков замигал глазами, удивленно повел левым плечом, надавил дверь и
вышел.
Ђ Ѓабаев долго ходил по комнате из угла в угол и на поворотах
взглЯдывал, как вспархивал синий Язычок свечки, точно привЯзанный кобчик, -
хотел улететь и не мог.
Љалитка звЯкнула. Џришел псаломщик. ‘лышно было, как вошел он, качаЯсь
на пьЯных ногах, и пел плачущими росистыми нотами:
- ‚ижу во гробех лежащую... нашу красоту... безобразну, бесславну...
неимущую ви-ида!..
ЌаткнулсЯ на что-то, слышно было, как упал, поскользнувшись, ругалсЯ
скверно, бессмысленно и долго, поднЯлсЯ, наконец, пошел и упал где-то
дальше.
‘онно ворожила свечка.
’ень на стене легла жуткаЯ, точно оторвалсЯ как-то кусок ночи и вошел в
комнату...
‚спомнил вдруг Ѓабаев так Ясно, сочно, чуть не заплакал от
прихлынувшего детства: крупные, как слезы, синие незабудки цвели за старым
сельским кладбищем в глубоком овраге!

Љ“Љ“ЉЂ

€зо днЯ в день лили дожди. €зо днЯ в день приходили телеграммы с театра
военных действий. ‚ голове густо мешалсЯ их шум: казались живыми и влажными
телеграммы и насыщенно-кровавыми - дожди.
‹агерь стоЯл в низине над рекою, и его затопило. Џо реке плыли
солдатские сундучки, вымытые водою из палаток.
Ћфицеры разъехались по квартирам, а несколько человек перебрались в
деревЯнную ротонду и занЯли читальню.
„ва старых капитана - ‹обода и ‘еленгинский, недавно переведенные в
полк с Љавказа и через неделю уезжавшие на „альний ‚осток, стали господами
ротонды. Ћба были пьЯны, багровы, седоусы.
ѓорела лампа с разбитым пыльным зеленым абажуром. Ќа некрашеном полу
густо наследили сапогами. Џили. „авно уже начали пить - еще с обеда; играли
в карты, бросили и снова пили.
Џо крыше ротонды и около всюду сплошно и гулко шумел дождь. Ѓыло жутко
слушать, как он падал, такой знакомый, уже почти живой, сердилсЯ, плескал в
окна, стучалсЯ в стены, пробуЯ слабые места, хлопотливо отбегал куда-то,
точно скреплЯл там паутину большой паук, и потом набрасывалсЯ с новой
жадностью, ворчал, каталсЯ и лЯзгал по звонкому железу, - хозЯин всего
кругом на многие версты.
‚оздух в комнате был плотный, волокнистый, ощутительно тЯжелый,
пропитанный известью отсыревших стен и грЯзной землею. Љурили, и оттого он
был окрашен синим.
‘идели за столом и слушали ‹ободу.
‹обода был выше ‘еленгинского, чуть моложе, с воспаленными Яркими
глазами; голос у него был густой, струнный.
- †или мы - горы кругом... ‚ одной деревушке Я с ротой, в другой - он с
ротой... ‚от так между нами - овраг, ручей на дне... Љонечно, тучи пешком
ходЯт.
- „-да! - восхищенно поддерживал ‘еленгинский. - ‚ыйдешь из дому -
сразу мокрый вдрызг... как в воду вошел!
- акалы по ночам воют... „нем ветер... ђвет, подлый! ‚ ущелье жили -
со всех сторон рвет. (ѓлаза у него стали круглые, точно обхватить хотели.)
‚етер, шакалы, тучи... Ќа горах снег...
- ’ы о чем? Ќе тЯни! - хрипел ‘еленгинский. - Љак он из менЯ душу
выматывает, если б кто знал! - ‘тучал кулаком по столу, звенели пустые
бутылки. Ќа дымной бороде прыгали отблески лоснЯщихсЯ щек.
- ‚от приходит ко мне раз вечером он, - продолжал ‹обода, - поставил Я
четвертную посуду. ‚ыпили.
- Ђга! - догадалсЯ ‘еленгинский.
- Џотом прихожу на другой день к нему Я. Ћн мне - четвертную посуду.
‚ыпили.
- „-да!
- € начали мы так ходить и пить. „ень у менЯ, день у него.
- ’ри года так!.. Њолодежь! ’ри года!
- „а, чуть что не три года...
- †ена его покойница - царство ей небесное, хороший был человек жена
его - плачет над нами: "ЏьЯницы: почитали бы что-нибудь... Ђльбомчик вот
есть, картинки бы посмотрели..." - Ћбвел всех белыми глазами, прыснул: -
Љартинки!
- Њолчи, дурак! Ћна свЯтаЯ была! - сердито покосилсЯ на него ‹обода.
- Ћна? ‘вЯтаЯ!.. Њы - свиньи, а она - свЯтаЯ... правда! - € не выдержал
вдруг, прищурилсЯ, хитро махнул рукою, отвернулсЯ, прыснул: - Љартинки!
ЏЯть пар молодых глаз впитывали в себЯ их обоих, таких старых, пьЯных,
законченных. Ќад столом, грЯзным, залитым вином, забросанным окурками,
переплелись лучи еще внимательных к жизни глаз; чего-то ждали.
ЏрЯмо против ‹ободы сидел поручик Ѓабаев. Ћн пил много вместе с
другими, но не опьЯнел, только в голове стало тЯжело и звонко, точно дождь,
живой и кровавый, лилсЯ весь там, под черепом, а около него до самого
горизонта было светло и тихо.
‚ то же времЯ Ѓабаеву казалось, что он видит мельче, Яснее, чем раньше.
Ћборвалась какаЯ-то крепкаЯ бечева, создававшаЯ расстоЯние, и теперь он
подошел вплотную и смотрел. Ћценивал эти два новых лица, как будто это были
не лица живых людей, а две скульптуры, выставленные напоказ в неудобном
месте. “дивлЯлсЯ, как кто-то смелый размашисто и красиво вылепил ‹ободу -
крупное лицо с морщинами, прочный выгиб усов, щетину на угловатом
подбородке, чрезмерно широкие, жилистые плечи. €ли как просто, в два взмаха
сделаны были выпуклые тугие щеки ‘еленгинского, покатый гладкий лоб, лысый
череп, оскал длинных желтых зубов, когда он смеЯлсЯ.
‡а столом еще сидело четверо: џловой, ван, €рликов, ѓлуходедов, и их
лица не стирались, давно знакомые, но от них оставалось не все, а что-нибудь
одно, Яркое длЯ каждого лица: белый цвет волос џлового, опущенные углы губ
вана, острый птичий нос €рликова, то, как неумело держал у рта папиросу
никогда раньше не куривший ѓлуходедов.
Њертвецки пьЯный прапорщик, грек Ђндреади, шумно спал в стороне на
койке. €ногда просыпалсЯ, умолЯюще бормотал: "ѓоспода... сыграйте
кто-нибудь... ррапсодию ‹иста!" - и засыпал снова.
—то-то уснуло в душе Ѓабаева, что безостановочно наклеивало Ярлыки: все
было выпукло, Ясно и не имело смысла.
- Ђ если ливень, бывало, пройдет, - продолжал ‹обода, - шабаш! Ќа чьей
стороне осталсЯ, там и живи. ‘колько ни строили мы мостов - рвало в щепки!
‘ила!.. ’ам такое вздуетсЯ, бурлит, крутит - что ему мост? ђвануло - и нет.
- Њедведь у него был ручной, каждый день с ним от скуки боролсЯ, -
вставил ‘еленгинский.
- Ѓоролись? - спросил ‹ободу Ѓабаев.
- „а... от скуки. Џо утрам вместо ванны, а среди днЯ - моциона ради...
‡доровый был зверюга, все норовил хребет пополам сломать... Ќо издох глупо.
Ќа часового ночью наткнулсЯ - понимаете? ‘ орешника ночью слезал и прЯмо на
часового. Ђ тот с перепугу штык ему в брюхо - жжик! - весь до хомутика...
…ще и выстрелил в него, канальЯ, - в голову попал... Џотом-то, как баба,
ревел: как же, единственное развлечение было - медведь, и то ухлопал.
- ‚ лесу и медведю будешь рад... Њедведь - он что же... он ничего:
зверь умный, - вставил ‘еленгинский.
- ‚оображаю... действительно, ведь скука какаЯ была! - просто сказал
џловой и задумалсЯ.
Љурили. Њолчали. ЋвеЯло близкой скукой. ‘куку эту, страшно длинную,
какую-то серую, вдруг стало Ясно видно Ѓабаеву: протЯнулась от одного до
другого конца горизонта и смотрела на всех, изогнувшись, мутными глазами без
блеска, без мысли; так, тихо, поднЯла неговорЯщие глаза и смотрела.
—ерные бутылки на столе, жестЯнки консервов, окурки, пЯтна и пепел на
скатерти, затушеванные синим дымом лица - это тоже была скука. •отелось
отодвинуть стул, но чуЯлось, что она лежала и ждала за спиной, что в нее
было опущено все, как ведро в колодезь, и уйти было некуда и нельзЯ.
‘мутнаЯ тоска о каком-то подвиге больно заострилась в душе.
- €демте спать! - просительно сказал ѓлуходедов.
- Ђ в могиле что будете делать? - точно оскорбили его, исподлобьЯ
глЯнул ‹обода.
- Њне завтра дежурить, - оправдалсЯ он молодо. - € скучно что-то...
- ѓоспода! €деЯ! - вдруг поднЯл толстый обкуренный палец ‘еленгинский.
- •отите "кукушку"?
- Љукушку?
- „а... чтобы весело было!
—то-то слышали о "кукушке", не представлЯли Ясно; шевельнулось жуткое
любопытство; хотелось посмотреть ближе, как хочетсЯ иногда взглЯнуть на
крупного хищного зверЯ с глазу на глаз.
- ‘тарик! Ќужно молодежи показать "кукушку"! Њы им покажем? €дет?
- €дет, - протЯнул ‹обода, обведЯ всех круглыми глазами.
Џо скульптурным обветренным лицам прошла веселаЯ волна: детски лукавыми
стали оба.
- Њы им покажем кавказскую кукушку! Ѓез перьев и пуху!..
- Њолодежь! €дет? - хрипло выкрикнул и показал все свои зубы
‘еленгинский.
Ћсмыслил ленивые глаза џловой, ван поднЯл концы губ, вынул изо рта
папиросу ѓлуходедов...
- €дет! - ответил за всех Ѓабаев. - Љукушку? €дет!
Ћщупал всех колким насмешливым взглЯдом - весело вдруг стало и ново;
заметил, как штабс-капитан €рликов незаметно хотел уйти, вскочил и положил
ему на плечо руку.
- ‡а папиросами, капитан? “ менЯ много.
ел первый час ночи.
„ождь лилсЯ по крыше ровный и цельный, точно всЯ ЯдовитаЯ, бесформеннаЯ
и сплошнаЯ скука, котораЯ гнездилась на земле, собралась и впиталась в его
капли.

Џереплело густым синим угаром.
‘емь человек стоЯли в большом зале ротонды, с револьверами в руках.
Ћгромный ‹обода светил маленьким огарком, и огонек то казалсЯ испуганно
вытаращенным глупым глазом, чуть пьЯным, серым, то дразнЯщим, узким, жутко
веселым Язычком: покажетсЯ - спрЯчетсЯ, дернет влево-вправо, опЯть
спрЯчетсЯ.
- ‡ал большой, разгону много, - серьезно оценивал позицию ‹обода. -
‡еркало... от полу аршина на два... ‘трелЯть будем в ноги - значит, разбить
никак нельзЯ... ђоЯль...
- Ђ разобьешь - плати сам. ђазбил, сукин кот, плати сам! - весело
смеЯлсЯ ‘еленгинский.
’олстый, потный, он подбрасывал руки, нетерпеливо объЯснЯЯ, как нужно
становитьсЯ в угол, кричать "куку" и тут же бросатьсЯ в сторону, опЯть
кричать "куку" из другого угла и опЯть бросатьсЯ...
- ‚о всех углах побыл - с круга долой! Ќовую кукушку на кон. Џониме?..
тука простаЯ! Ђ что?.. Ќу да, штука простаЯ, детскаЯ...
Ћттого, что огонек был маленький, а зал большой, люди казались
странными; темнота жмурилась, расступаЯсь, когда ‹обода подымал огарок, но
тут же смыкалась снова и кутала этих семерых в грЯзные лохмотьЯ, как нищаЯ
цыганка голых ребЯт.
Ѓабаев смотрел на всех и никого не мог Ясно представить: по всем прыгал
колючий маленький свет, как чей-то смешок, и все были новые, странные.
‚стречалсЯ глазами, глаза казались бессмысленно Яркими, точно слитые из
стекол.
- ‚ окна тоже не стрелЯть - полку убыток, - прокатилсЯ голос ‹ободы. -
‘леды от пуль будут - замажем... Ќачинаем! Џрошу брать билеты!
Ћн разжал ладонь: узкими полосками белели на ней трубочки билетов.
Ѓабаев посмотрел на его лицо - не улыбалось; было крупно, строго,
красиво освещенное снизу; бросилсЯ в глаза желоб под кадыком на длинной шее.
- ѓосподи благослови! - потЯнулсЯ к кучке билетов ‘еленгинский.
ЊЯсистый, широкий, преувеличенно долго копалсЯ он, щекоча ладонь
‹ободы, хрипло смеЯлсЯ, точно ломал хворост, смотрел трубочки на свет и клал
обратно, взЯл, наконец, одну, развернул:
- Џусто!
Џеревернул ее, понюхал, опЯть посмотрел:
- ‚се-таки пусто!
- Ќе дури, осел! - сказал ‹обода. - ‡ачем дуришь?.. ‡а менЯ вынь, а то
руки занЯты.
- Ћ тебе что мне думать? €звестно - тебе "кукушка". џ тебе удружу...
‘тарый капитан молодой гвардии, вот тебе... - развернул билет и жалостно
вытЯнул: - Џу-ycтo!
- „айте, Я возьму, - придвинулсЯ ѓлуходедов.
- „а возьмем сразу, - сказал џловой.
Џридвинулись, но ‹обода сжал ладонь, и она стала похожа на урну с узким
горлом.
- Џо одному, господа! ЏорЯдок!
ѓлуходедов вынул пустой билет, пожал плечами, улыбнулсЯ и закурил
папиросу.
ЏустаЯ бумажка наивно забелела в руке џлового.
- Ќе везет, дЯдЯ! - засмеЯлсЯ ‘еленгинский и похлопал его по спине.
Ѓабаев подошел к ‹ободе, ощутил острый запах его пота, скользнул
глазами по волосатому куску груди, выступавшему из рубахи... ‘тало странно,
точно подошел к исповеди. “зкаЯ, женскаЯ рука его свободно вошла в урну
‹ободы, Ясно ощутила три твердых трубочки, перебросила все три... "•очешь
кукушку?" - сам себЯ спросил Ѓабаев и упрЯмо ответил: "•очу". Љрепко зажал в
пальцах одну трубочку - показалась какой-то объемистой, точно было в ней
что-то, - и вынул.
ѓоловы ‘еленгинского и вана стукнулись об его голову, наклонившись, и
от этого сразу стало как-то жарко и потно.
Ќервно, чуть не порвав, раскатал трубочку.
- …сть! - крикнул за него ‘еленгинский.
- Џоймали кукушечку! ™ипем!
Ќа грЯзной бумажке с жирным следом пальца ‹ободы было по-детски четко
выведено "Љук" и поставлена нетерпеливаЯ крупнаЯ точка.
Ѓабаев обежал всех глазами, и показалось вдруг, что стало светлее: это
с лиц у всех слетела паутина напрЯженности, и выступили сразу веселые,
простые, хищные углы.
- ”у! - звучно дунул и потушил свечку ‘еленгинский.
- —еррт! ‡ачем? - рЯвкнул ‹обода.
ѓолос в темноте сверкнул и рассыпалсЯ, как ракета.
—иркнул и зажег спичку ѓлуходедов.
- —то - зачем? - кричал обиженно ‘еленгинский. - ‚се в шеренгу, кукушка
в левый угол, марш!.. € ни слова!..
‘порили, кричали; тушили и зажигали спички.
Ѓабаев отошел к левому углу за длинный роЯль и смотрел. Љолебались
тени, прыгали светлые пЯтна. есть человек готовились к тому, как стрелЯть в
него, Ѓабаева, и, чтобы это было удобно им, делали перестроениЯ, менЯли
фронт.
- „а вы новобранцы! Љалмыки! ЃурЯты! - кричал ‘еленгинский.
Џостроились, поднЯли револьверы.
- Љукушка! ‘мотрите, куда бежать! - крикнул ‹обода. - ’емно будет, как
у негра... ‘мотрите!
- …сть, - ответил Ѓабаев, глЯнув влево через роЯль и через зеркало
вправо.
‚ груди часто и сильно забилось что-то птичье: раз-раз-раз - и горло
почему-то стало уже и тверже.
‘пичка юркнула в темноту, как маленькаЯ рыбка с белой спиной, темнота
закачалась к стала, нахлынув со всех сторон, как море, и отчетливо слышно
было: дождь бегал по крыше тысЯчью птичьих лап.

III

- Љу-ку!
Џервый слог он хрипло зажал между Языком и небом, а второй бросил
звонко вперед, как новый двугривенный на прилавок... Њомент прождал, думаЯ:
что дальше? ‚спомнил, бросилсЯ вправо, головой вперед, задел левым плечом за
неровную стенку...
- Ђ-а-а-ах-ах! - поспешно разорвали темноту выстрелы. Џули тупо
стукнули в угол, как горсть камней...
"‚он как! - дрогнула в Ѓабаеве удивленнаЯ мысль. - Љак просто!.." џрко
представил, что стоит он не здесь, в пЯти шагах от угла, а там, в углу.
есть сквозных ран заныли в теле.
- †и-ив? - облил его вдруг участливый голос ‘еленгинского.
- †ив, жив! - поспешно и как-то радостно крикнул он в ответ; и тут же
кто-то засопел, и блеснул выстрел: пулЯ жмЯкнула в стенку в двух вершках от
Ѓабаева.
- —еррт! - неистово заревел ‹обода.
- Џищит: жив-жив, значит, воробей, не кукушка... ‚оробьев стрелЯть не
грех, - хрипнул ‘еленгинский.
- Љукушка! ‚ угол! Ќе торчать у стен! - раскатилсЯ голос ‹ободы.
Ѓабаев, точно его швырнули, как щенка, бросилсЯ в угол.
"„а ведь это... что это?" - мелькнул в голове вопрос и не нашел ответа.
’емнота показалась плотной, как кусты в лесу; сдвинулась со всех сторон
и обхватила. „рожала в лихорадке. Ќе дождь по крыше - это ее зубы стучали от
дрожи... ’емнота, и люди с револьверами... "„а ведь Я с ними недавно сидел
за столом, пил, говорил, глЯдел им в глаза..."
- Љукушка! †дем! - молодо и страшно знакомо выкрикнул ѓлуходедов.
Ѓабаев хотел и не мог вспомнить, не мог даже приблизить к себе мутного
пЯтна - лица ѓлуходедова, но то, что он крикнул, ударило его, как ледЯнаЯ
струЯ по голому телу.
- Љу-ку! - вызывающе дернул он в ответ, точно за веревку на колокольне.
€ только отбросил себЯ на шаг, как сзади в угол правильным залпом
горстью хлопнули пули.
- ”у, черт, - невольно выдохнул вслух Ѓабаев. Ќа носках, чувствуЯ, что
ему жарко и он бледнеет, напрЯженный и оглушенный залпом, он пробежал вдоль
стены, задеваЯ плечом доски.
Ќеловко стукнулсЯ в угол.
- ‹егче! - насмешливо крЯкнул ‘еленгинский. - Џроломишь угол - стрелЯть
некуда будет!..
Љто-то засмеЯлсЯ нервно.
- Ђ зачем из углов кукукать? € от стены ведь можно? - тихо спросил
џловой.
- Њальчик! ќто чтобы был порЯдок! †дем! - пробасил ‹обода.
‚ это времЯ Ѓабаев слушал залп, еще певший в ушах, дождь на крыше и
сердце.
Ћт насмешки ‘еленгинского праваЯ рука его с револьвером как-то
неправильно вытЯнулась и сжала железо - пальцам стало больно.
Ћн овладел собою, потому что уже ненавидел. ’олстые щеки ‘еленгинского
встали так близко и Ярко, что рука хотела метнутьсЯ им навстречу.
- Љу-ку! - пропел он нарочно высоко и длинно. Ѓросившись в сторону, он
задал себе загадку: будет ли опЯть залп, или выстрелЯт вразброд, горох
рассыплют. Ћтветил себе: горох, но раздалсЯ снова почти строго правильный
залп.
’емнота ахнула всЯ сразу, точно упала крыша: рраз! Џочудилось, что
кто-то гналсЯ живой, - так близко по стене ударились пули.
•олодно стало.
- ‘пелись! - вслух сказал Ѓабаев.
- Ђ вы думали? - отозвалсЯ ван.
Џочему-то стало обидно, что отозвалсЯ именно ван, всегда необыкновенно
молчаливый золотушный немец, с отвисшими углами губ, и так еще хвастливо
самовлюбленно отозвалсЯ.
- Ќу, рысью в последний угол, марш-марш! - ќто €рликов, его голос,
тонкий и острый, как его нос.
- †дем! - крикнул ‹обода.
- †дем и просим! - прогудел ‘еленгинский.
"ѓонЯт!.." Џочему-то в первый раз только теперь Ясно представилось
Ѓабаеву, что его гонЯт и что он идет, бросаетсЯ, крадетсЯ на носках,
вздрагивает и ждет только потому, что его гонЯт.
€ тут же он объЯснил это: да ведь он уже не человек, не Ѓабаев, не
поручик Ѓабаев - кукушка, птица... естеро людей стоЯт в шеренге и гонЯт
птицу...
Ќа один миг мелькнула так просто и четко стараЯ ветла где-то внизу под
косогором, где было еще много таких же старых корЯвых ветел, - зелено,
жарко, сонно, - и кукушка... "Љу-ку! Љу-ку!" ‡вуки, вызванные памЯтью,
проплыли, дрожа, нежные, почему-то лиловые, как даль, мЯгкие, как летучий
пух от ветел...
„рожали ноги, когда он кралсЯ... Џроступало что-то звериное, жуткое,
точно росли когти на пальцах, и в черной темноте так вольно было проступать
этому звериному сквозь какие-то странные рубахи, ненужные высокие сапоги на
ногах...
‘опело что-то сзади: это шестеро нетерпеливо ждали, переминаЯсь, менЯЯ
фронт.
Ѓабаев нащупал угол. •отелось кончить.
- Љу-ку! - крикнул он в четвертый раз, крикнул так громко и злобно, как
мог, и подумал: "‘ейчас зажгут свечку!" …два не забыл, что нужно отскочить;
только отбросил тело, - четким, угловатым зигзагом, три вместе и три
вразброд, хлопнули выстрелы. ‘овсем близко, до смешного просто и близко
ударились в дерево пули.
- Љонец! - сказал ‹обода.
’олько сытый смысл этого слова понЯл Ѓабаев, голоса он не слышал.
‡акачалось черное, ослепило и расступилось слоЯми: џловой зажег спичку.

Љак у нас на Љапказ
Љаркадыл шэталси-и.
„ыржал в рот вэтчины
Ђгармадной вел-чины!.. -

нелепо качаЯсь, пел ‘еленгинский навстречу подходившему Ѓабаеву.
Ѓабаев чувствовал, что был бледен, и шел неровной походкой: ноги
почему-то задевали одна за другую, пот холодел на лбу.
- „уша мой! - ‘еленгинский обхватил его за талию, наклонилсЯ. - ‚ъи
думаете, что ви - брунэт? ‚ъи - сволочь!.. ‚и даже вовсе и не блонди-ин!..
ђазве так играют в "кукушку"!.. Ќужно, как ртуть! Љак коза!.. •лопе, скоке,
бокс!.. Љак ог-гонь!.. ќто молодежь! ќто поручик!..
- Ќапал, черт! „ай отдышатьсЯ! - оборвал его ‹обода.
Џри прыгавшем свете огарка тЯнулись к Ѓабаеву длинные спрашивающие
лица. ќто не было участие, он видел - это был только тот звериный страх за
себЯ, который, шутЯ, оголЯет бесстыдно человека, под которым, как под душем,
нельзЯ отличить королЯ от шута.
Ѓыло приЯтно наблюдать это теперь, когда он снова стал человеком.
- ‘трашно? - откровенно спросил ван.
- ‚ы знаете, что страшнее всего? ќто когда лошадь верхом на человеке
скачет! - желчно ответил Ѓабаев.
- Џравильно, - одобрил ‘еленгинский.
- ќто вы-то и есть лошадь! - в упор ему выжал Ѓабаев.
- џ? Џочему Я?
- Џотому... что ржете!
- ‚ьюнош! „авай уж Я на тебе и верхом поеду!
‘еленгинский хотел было обхватить его сзади, но Ѓабаев вывернулсЯ, как
угорь, и поднЯл на него руку с револьвером. ѓлаза его окаменели и утонули в
мутных глазах ‘еленгинского.
Ћн чувствовал, что малейшее движение с его стороны, и он выстрелит.
- “бьет ведь! - испугалсЯ вдруг ѓлуходедов.
Ќо огромный ‹обода встал между ними, как стена, и, точно ничего не
случилось, заговорил:
- €грают и так, как мы сейчас: забежал в угол - ори "ку-ку!" Ђ то есть
еще прием... по пьЯному делу... безалаберный, не люблю Я! Љричать "ку-ку" со
всЯкого места: где стал, там и кричит.
- ‚от это и есть настоЯщаЯ "кукушка"! ќто и есть! - вмешалсЯ
‘еленгинский. - џ им покажу "кукушку"! ќ, черт! Ѓрось свои билетики к шутам!
џ им покажу настоЯщую кавказскую "кукушку"! Љак коза буду прыгать, как коза
- успевай стрелЯть!
- —емодан подтЯни! - ткнул ему в живот ‹обода.
- Ќи черта!.. Њолодежь тоже! —ванитсЯ! ѓубы дует... џ им покажу
"кукушку"... настоЯщую... - Ћн поднес пальцы к губам и чмокнул. - ’уши
свечку!
Љто-то налег на дверь оттуда, из бильЯрдной, несмело шмурыгал локтЯми,
шепталсЯ.
‚се оглЯнулись.
- ‘олдаты из буфета, - догадалсЯ џловой.
- ќй, вы там! Џрочь от двери! - зыкнул ‹обода.
Ћтшатнулись.
- Њожет быть, дежурный по полку, - сказал €рликов.
- —то нам дежурный!.. „ежурный!.. ‘пит в бараке... как свиньЯ! -
передернул от нетерпениЯ всем телом ‘еленгинский.
‘ел на пол. ‘бросил сапоги.
Ќа момент как-то стало тихо, и дождь вверху уже не стучал, а шелестел,
как березы в лесу. Ѓабаев глЯдел на Яркие световые пЯтна, бродившие по
лицам. Љаждое пЯтно уже утомлЯло, сверлило глаза.
‘еленгинский вытЯнул губы, дунул, и вдруг упал мрак, точно не таилсЯ он
где-то под потолком и в углах, а жил весь целиком в этом толстом, красном, с
бесстыдно большим животом и тугими, как вилки капусты, щеками.
- Љу-ку! - прохрипел из ближнего угла ‘еленгинский, будто пробили
старинные куранты.
- ‘той, черт! - рЯвкнул ‹обода.
- € зарЯдов мало, - тоскливо поддержал ван.
- Ќичего!.. стройсЯ!
- ‡арЯдов только по три!
- ‚ыпустим - зарЯдим...
- Љу-ку!
•рюкнуло, ударилось что-то в темноте, мЯгкое и круглое, как огромный
мЯч, толстыми руками разметало всех, столкнуло головами, сбило в кучу и в
противоположном конце зала задорно пропело:
- Љу-ку!
- —еррт!
- —то такое?
- Ћтдавил ногу!
- ђрах! - нелепо выстрелил кто-то.
‡вЯкнуло стекло: должно быть, попало в раму.
- ЌельзЯ так!
- Ѓей его!.. Љу-ку!
‘овсем близко. „аже не у стены, а где-то в пространстве.
Ѓабаев почувствовал вдруг близкий шум по полу - кто-то навалилсЯ на
него, дернул за руку - чуть устоЯл на ногах.
- —то это?
- Ќу-ну, ты!
Љак будто кто-то рЯдом упал на колени, поднЯлсЯ.
- •а-ха-ха!.. Љу-ку!
‘нова выстрел. ‡а ним еще - странный, совсем ненужный, неизвестно куда.
"Ѓррыж-ж..." - глухо фыркнул, как кошка, раненый роЯль.
- Ћ господи!.. Љу-ку!
Ќасмешливо, тонко, как будто даже и не ‘еленгинский, а кто-то другой,
маленький, спрЯтанный в нем.
- Љу-ку!
Ѓабаев нажал на спуск. ђевольвер клюнул. ‚ыстрел грохнул. "‚ пол!" -
стыдливо подумал Ѓабаев.
- A-ax! - еще два выстрела.
Љто-то задел его локтем. —ихнул кто-то...
- Љак коза! - промычало, набросившись, толстое и опЯть разметало всех.
- Љу-ку!
- Џрекратить! ’ак нельзЯ! ЃеспорЯдок! - зарычал ‹обода. - ‘пички!
Ќо опЯть кто-то выстрелил.
- Љу-ку!
‚ыстрелил еще кто-то.
‚се сбились в кучу. ‚се молчали, затаив дыхание; ловили шорохи.
Ѓабаев хотел рассмотреть глазами это толстое белое пЯтно, но темнота не
выдавала его; темнота швырЯла его из угла в угол, точно живой воплощенный
старый смех, и разбивала о стены в мелкие ртутные шарики.
- Љу-ку!
€ тут же два выстрела.
ќто уже начиналась охота.
’емнота зала уже всем казалась какой-то черной чащей, и диким, хрипло
рычащим зверем представлЯлсЯ метавшийсЯ по ней ‘еленгинский.
Џлотно стало, пьЯно, бессмысленно.
- ќто вальдшнеп! - смеЯлсЯ кто-то.
- Љабан!
- Џросто черт заморский!
- „айте же спичку! - кричал ‹обода.
Ќо никто не давал спички.
- Љу-ку!
†мЯк... Џоказалось Ѓабаеву, что выстрел его был круглым и толстым у
дула револьвера, а там, вдали, где ударилась пулЯ, заострилсЯ и зазвенел.
- ‡еркало! - догадалсЯ кто-то.
- ђазбил, сукин кот! Ђ что? Џлати сам! - ЊЯгкое перебросилось около,
обдало потом.
Љого-то звучно толкнуло в спину: екнула спина.
- Љу-ку!
"‡еркало?.." Џеред Ѓабаевым мелькнула радугой какаЯ-то большаЯ куча
денег, которую могут с него вычесть, потом еще что-то... нелепое, грЯзное
скривило перед самыми глазами подлую морду, топорщилось, забегаЯ вперед
спиною в угол, раскатывалось ручьЯми помоев... “ него заныла рука от
напрЯжениЯ. Џалец, лежащий на спуске, немел, ожидаЯ.
‚друг какой-то колючий приступ сладострастиЯ пробежал по телу: попасть!
ван сзади его прошептал: "Ќет зарЯдов", кто-то толкнул его в плечо,
повернувшись, кто-то скрипнул зубами... Ќо ухо пропускало мимо эти звуки,
бросало их в темноту, а из нее вызывало, замираЯ, знакомый, такой противный
хриплый голос, похожий больше на хрюканье, чем на рыданье кукушки... ’олько
бы попасть! ‚се равно куда - только попасть!..
- Љу-ку!
Ќе пришлось менЯть направлениЯ револьвера: крик метнулсЯ где-то близко,
чуть не в конце дула...
†адно нажал и спустил курок.
‡вук выстрела казалсЯ страшно долгим, рассыпалсЯ на какие-то мелкие
шерстинки, кружилсЯ, мешал дышать... € когда он ушел наконец, Ѓабаев
услышал:
- •лопc!.. …сть!
€ грузное тело ‘еленгинского шумно опустилось на пол.
- €дол лоскутный!.. ‚едь Я же знал! ‚едь Я же знал, что подстрелЯт! -
простонал ‹обода и заревел вдруг: - ‘пичку!!
- —то? —то такое?
- ‘пичку!
Љоробка долго, как шаловливый мышонок, шуршала в чьих-то непослушных
руках.
—иркнула спичка. ‘вет закачалсЯ и глЯнул кругом, хмурый и красный, как
заспанный глаз.

‘еленгинский сидел на полу, подвернув под себЯ ногу. „ругаЯ нога
просунулась вперед просто и тупо. Ќа лысой передней половине черепа
круглилсЯ белый блик. ѓлаза подымались от одного на другого из подошедших и
были какие-то наивные, непонимающие, сразу страшно помолодевшие глаза; не
говорили, но - Ясно было - хотели сказать: "‚от поди ж ты, какаЯ чепуха
вышла!"
- Људа? - коротко спросил ‹обода.
- ‚ живот, кажетсЯ... или ниже - не пойму куда... „октора бы... - робко
сказал ‘еленгинский.
- ѓоворил Я тебе... ќх! - ‹обода взЯлсЯ за голову.
- Љто это? - спросил ван. - “ менЯ не было уж зарЯда.
- Љто стрелЯл последний? - поддержал џловой.
- „у... ррыбы! ђазве не все равно, кто? - как-то по-детски взвыл,
топнув ногою, ‹обода. - ђазве не все равно - ты, Я? Љто-нибудь должен был
попасть!.. џ кричал: спичку! Џочему никто не зажег?
- Ќе кричи, ЏетЯ! Џошли за доктором! - кротко остановил ‘еленгинский.
‘тало видно, как закраснелсЯ и быстро темнел, напитываЯсь кровью, подол
рубахи.
- Џослушайте! ќтим нельзЯ шутить! - наставительно сказал €рликов.
‚ид крови пугал его; он отворачивалсЯ и скользил по лицам блеклыми
глазами...
- —то шутить? Љто ж шутит? - зло буркнул ‹обода.
Ћн стал на колени перед ‘еленгинским, тихо заворотил рубаху.
‚се столпились около, вытЯнув шеи.
Ѓабаев ощутил во рту сильно соленый, вЯжущий вкус. ‚ голове катились
медленные сплошные круги, как колеса фаэтона.
Ќа обвисшем животе ‘еленгинского он не мог ничего различить: червонело
что-то широкое, но в усатое мрачное лицо ‹ободы он впилсЯ глазами и ждал.
- ђванаЯ, сквознаЯ... слава богу!.. - прогудел ‹обода. - Ђ вышла
куда?.. ‚ ногу, что ли?
- Ќу да! ‚ ногу же, в ногу... - точно обрадовалсЯ ‘еленгинский и тихо
хлопнул себЯ по подвернутой ноге. - ‚ бедро, должно быть...
- ќто Я выстрелил последний, - сказал вдруг Ѓабаев.
Љак-то больно стало на мгновенье его глазам от кучи столпившихсЯ около
глаз - непонимающих, вспугнутых, съеженных. Ѓабаев поспешно отбросил
взглЯдом их все, отыскал глаза ‘еленгинского и долго смотрел в них, в самую
глубь, зачарованно, тихо; смотрел, может быть, всего два-три момента, но
показалось очень долго и важно. ѓлаза были, как раскрытаЯ на двух четких
страницах книга, не поучающаЯ нагло, а спрашивающаЯ кротко и ожидающе, как
спрашивают вечерние полЯ у солнца: "‚зойдешь ли завтра?"
- ‚ы... целились? - вдруг спросил сбоку ‹обода.
- Ќет! - не думаЯ, но твердо и спокойно ответил Ѓабаев, скользнув по
сухим скулам ‹ободы.
- Ќу да... конечно, нет... ‚ы менЯ извините... - пробормотал ‹обода и
добавил: - “ж очень поторопились: "ку-ку" и выстрел... ’ак нельзЯ...
Џодождать нужно было...
Ѓабаеву показалось, что от него ждут чего-то, что, может быть, он
должен был стать на колени возле ‘еленгинского, обнЯть его, заплакать...
Љровь бросилась вдруг в лицо: он вновь встретилсЯ с глазами ‘еленгинского, и
стало Ясно, что глаза эти смотрели ему глубоко внутрь и видели "да" на том
месте души, с которого сорвалось "нет".
- •орошие глаза какие у вас стали! - не выдержал, чтобы не сказать,
Ѓабаев.
- „октора! Џожалуйста, доктора! - капризно вытЯнул ‘еленгинский.
- Љонечно!.. Ќу, что же мы?.. ќто свинство!..
- џ пойду за доктором! - бросилсЯ к двери Ѓабаев.
- ‡а своим, за полковым! - крикнул еще кто-то.
Ѓабаев распахнул двери в бильЯрдную.
’ени двух солдат метнулись к дверЯм буфета. ЌатыкаЯсь, вбежал в
читальню. …два вытащил от нервной дрожи спички из кармана шаровар, зажег
свечку. ’оропливо натЯнул китель, шинель, фуражку...
‚друг тЯжелые шаги ‹ободы. ‚ошел бледный, растерЯнный... Џоймал его
руку, сжал.
- “спокойте, голубчик... ‚едь это вы действительно не нарочно?..
ѓолос стал умолЯющим, жидким. ’абаком и вином пахло каждое слово.
- —то вы, капитан!
Ѓабаев почувствовал свои глаза, как они вскинулись на ‹ободу,
оскорбленные, почти негодующие.
- Ќет, нет, конечно! - заспешил ‹обода. - ќто Я вашу ссору вспомнил...
Љонечно, нет... Џривезите доктора... ђана не очень опаснаЯ, а впрочем,
неизвестно... Њы так, Я думаю: поместим не в лазарете - на частной квартире,
чтобы без огласки... „а нельзЯ! ‚едь пулю извлечь надо... ѓолова кругом
пошла... ‚се равно... Њы его обмоем сейчас, перевЯжем, а там как доктор...
‘корее, голубчик!
ЏроснулсЯ Ђндреади, поднЯл черную голову, приподнЯлсЯ:
- ѓсс-да... рр-содию Ѓах-ха! - € снова зажал тЯжелые веки и лег.

Љогда Ѓабаев выбежал из ротонды, стало слышно только, как дождь сплошно
и торопливо, тысЯчью мелких молоточков, припаивал небо к земле, как пухло
хлопали ноги в размЯкшем, жидком, точно и там внизу что-то жило - смеЯлось и
плакало, и как черные чудища, рассевшись кругом на месте дневных кустов
божьего дерева и терна, ворочались и сопели.
Ћн шел по аллее вдоль лагерЯ. Ћт фонарЯ у знамени, мЯгко ломаЯсь на
дожде, разбухаЯ, стираЯсь, влажно расползались желтые пЯтна. Ќа лужах они
осели, и было в них что-то мертвое: дождь хотел потушить их, а они горели;
дождь хотел заставить их всколыхнутьсЯ, тормошил их, пронизывал насквозь
частыми иглами, а они лежали неподвижно.
—то-то случилось там сзади, в ротонде... ЋглЯнулсЯ - было темно. Ќо
чудилось Ясно узкое птичье горло, жесткое на ощупь, однозвучно крикливое, и
сердце - четкое, быстрое: раз-раз-раз... выстрелы, как грохот пустой бочки,
дребезжанье рамы, голос ‹ободы, страшно помолодевшие глаза ‘еленгинского,
когда он сидел на полу и рубаха темнела от крови.
…ще раз оглЯнулсЯ... —то там теперь? ђвут на бинты простыни, полотенца
- дррр... Џротивный звук полоснул по нервам... Ќеумело льют из стакана
холодную воду на горЯчее, красное... Џередернул всем телом от холода, такого
осЯзательного, живого, от которого вдруг невольно лЯскают челюсти. Ќегибкие
толстые пальцы ‹ободы заворочались перед глазами...
Ќоги трудно было вытаскивать из глинистой грЯзи, точно были они чужие,
или даже не ноги, а просто две слабо привЯзанные деревЯшки: так мало было в
них крови.
‚сЯ она звенела здесь, в голове, и из нее, лихорадочно пенистой,
поспешно вырастали двое: он, Ѓабаев, и ‘еленгинский. Ћн - старый, он - весь
знакомый до последнего изгиба мысли, и ‘еленгинский - новый: разве он знал
его неделю назад?
‘е-лен-гин-ский - длиннаЯ кличка короткого толстого хриплоголосого
человека, у которого был лысый череп и тугие щеки.
"Ђ-ах!.." ‚ыстрел этот, каким он казалсЯ - долгим и огромным, точно
ахнул кто-то на всю землю... и опЯть почему-то закружились шерстинки, не
даваЯ дышать.
‚от фонарь. ќто просто кто-то высокий, тонкий, заплаканный, одиноко
стоит и смотрит. Џод навесом часовой звЯкнул тихо винтовкой: стал смирно.
—ерез поле по вЯзкой грЯзи так долго идти. Љолыхнулась в душе длиннаЯ
дорога, темнаЯ, мокраЯ, а над ней то, недавнее, такое сухое и страшное,
потому что без слез... Ќужно было стать на колена, обнЯть старую пьЯную
голову и над ней заплакать.
Њожет быть, только им показалась неопасной рана? Њожет быть, приедет
врач и покачает головой... Ћн умеет качать ею медленно, чуть заметно, точно
поправлЯет неловкий ворот рубахи... Њожет быть, умрет ‘еленгинский?..
Ќужно было сказать ему: "ќто Я ранил тебЯ, старый, потому что хотел
попасть!.." Ћн представил так Ярко, точно не было ночи, мокрого полЯ,
деревЯнных ног и вЯзкой грЯзи под ними, представил, как говорит он это
‘еленгинскому и смотрит в его глаза. „ве пары чистых, до дна просветленных
глаз слились и замерли, и людей в мундирах нет кругом, и дальше, и еще
дальше тоже нет никаких людей, нет того, что было, нет "будет" - есть
момент, и этот момент росист простотою и счастьем отречениЯ.
"Џодвиг!" - нашел длЯ этого готовое слово Ѓабаев. …сли бы он сказал
это, то совершил бы подвиг... Љому это нужно было?
Ћт дождЯ было тесно идти: обступили кругом стены из мокрой паутины, и
все времЯ он шел и рвал их, шел и рвал. € мысли сплетались, как паутина,
только мысли были сухие, четкие.
ќто не он выстрелил в ‘еленгинского - теперь он видел, - это
‘еленгинский стрелЯл в него, Ѓабаева, когда крикнул: "†ив?.." ‘очно так
вмЯкла пулЯ в двух вершках от его руки... …сли бы тоже попал? …сли бы тоже
ранил его в живот навылет? Ћн лежал бы около его ног и плакал и хрипло
говорил бы, тучный: "Џрости, голубчик!" Ђ рана все-таки червонела бы
кровью...
Џочему это вдруг вспомнил Ѓабаев, но вспомнил Ярко, что какой-то
странный ученый прожил несколько лет с обезьЯнами, изучаЯ их Язык. ѓде жил -
в бразильских лесах на свободе или в клетке зверинца - не важно, но около
него несколько лет визжали и кривлЯлись обезьЯны, эти странные животные,
почти что люди, обросшие шерстью, жили простой и Явной, глубокой и жуткой
жизнью, - насмешка над людьми, но... почти что люди. € настоЯщим людЯм было
смешно, что вместе с обезьЯнами живет умный и ученый человек.
ќто выплыло из памЯти и опЯть нырнуло в глубину, но осталсЯ от него
какой-то след, точно плюнул кто-то на каменного идола, который был когда-то
бог, - отошел, вернулсЯ и еще плюнул.
‹ежит теперь ‘еленгинский в читальне, на кровати, рЯдом с пьЯным
прапорщиком Ђндреади, который, может быть, тоже проснулсЯ, уже окончательно
проснулсЯ, смотрит и не просит сыграть рапсодию, так как ее уже сыграли.
“ ‘еленгинского теперь мелкаЯ дрожь от боли, неизвестности и холодной
воды, а глаза доверчивые и робкие.
Џриедет доктор, будет качать головою.
‡автра весь полк будет знать, что играли в "кукушку" и что он, Ѓабаев,
нечаЯнно ранил ‘еленгинского.
’олько никто никогда не узнает, что он хотел попасть, - и как неважно,
как безразлично это: узнают - не узнают.
ѓде-то далеко тысЯчами умирают вот теперь люди, где-то близко еще
умирают и рождаютсЯ новые. €дет дождь. •очет спаЯть небо с землей и не
может; щупает холодными пальцами лицо Ѓабаева, скоблитсЯ со всех сторон
птичьими пальцами по его плащу...
Љанава зачернелась около ног. ќто переднЯЯ линейка лагерЯ кончилась, за
ней плац к город.
‚ канаве вода - перепрыгнуть надо.
Ѓабаев остановилсЯ, сбросил с сапог налипшую тЯжелую грЯзь, медленно
подтЯнулсЯ, проверил готовность ног и перепрыгнул без разгона.

ѓђЋ‡Ђ

‘трелЯли на восемьсот шагов в узкие обрезные мишени, которые солдаты
зовут селедками. Џопадали мало. Љомандир седьмой роты, капитан Љачуровский,
злилсЯ, ругалсЯ и тут же на стрельбище ставил солдат под ружье.
„ень был парной, мЯгкий. ‘тепь струилась снизу во всю ширину, и мишени
казались живыми: шли куда-то рЯдами. ‘тепь позеленела от дождей и - летнЯЯ,
плоскаЯ - по-весеннему помолодела. Љрасные флаги оцеплениЯ были едва заметны
в пару. ‚алы с блиндажами чуть-чуть чернели, и чернота их отливала
блекло-синим. Ѓелые солдатские гимнастерки, Яркие вблизи, вдали тоже синели.
Ќебо спустилось очень близко к земле, все влажное, млеющее, какое-то
истомно-бледное, отчего на двадцативерстном плацу было тесно, как в жарко
натопленной бане.
Џоручик Ѓабаев, в расстегнутом кителе, с колена стрелЯл в суслика,
стоЯвшего, как гриб без шлЯпки, всего в шестидесЯти шагах. Ѓабаев выпустил в
него три обоймы зарЯдов, ствол нагрелсЯ так, что нельзЯ было прикоснутьсЯ,
пули свистели над сусликом и около него, а он только поворачивал голову им
вслед, может быть, тоже свистел и не прЯталсЯ в нору.
Ѓабаеву казалось, что солдаты сзади его переглЯдываютсЯ, кивают на него
головами, тихо смеютсЯ, хотЯ суслик и меньше мушки и попасть в него почти
нельзЯ. Љитель жал под мышками, в голове было шумно от своих выстрелов, и от
выстрелов кругом, и от запаха пороха, и от солнца, растворившегосЯ в земном
пару.
€нструктор, торопкий ефрейтор Џашков, стоЯл около с новой пачкой
патронов и после каждого выстрела Ѓабаева, всматриваЯсь в суслика, радостно
вскрикивал:
- ‘тоит!.. ‚от вредный!.. € не боитсЯ ведь, главное дело!.. ЋпЯть
стоит!
Љапитан Љачуровский сзади Ѓабаева, длинный, как телеграфный столб, и
такой же прочный, хриплым басом кидал фельдфебелю ‹осю:
- Љак, мерзавцы, целЯтсЯ! Џосмотри, как целЯтсЯ! –елый день завтра
морить на прикладке, анафем!.. ‘трельба! ќто не стрельба! ќто называетсЯ
по-итальЯнски...
€ он переливчатым рокотом, точно брал аккорд на контрабасе, выкатывал
из себЯ длинную площадную брань.
ќто была сквернаЯ привычка Љачуровского перед тем, как обругатьсЯ,
вставлЯть: "по-итальЯнски", "по-гречески", "по-египетски", "по-персидски"...
Ћн перебирал таким образом очень много древних и новых Языков, и на всех
выходило одно и то же.
‘квозь запах пороха и потных солдатских рубах Ѓабаев чувствовал, как
пахнет землею, рассолодевшею от банного тепла.
‡емлЯ казалась живою, и было ново и странно стоЯть на этом огромном
живом, глубоко вдавшись в него ногами, и вдыхать его запах.
ЊаслЯнились зеленые круги там, где стрелЯл Ѓабаев, и уже не хотелось
попасть в любопытно торчавшего тонкого зверька, но почему-то нужно было там
далеко хоть пулЯми из винтовки обнЯть ширину степи, опоЯсать, опутать,
расчертить, целуЯ. ‡емлЯ казалась думающей, мудрой - какой старой! -
ласковой, простой, под этими мишенЯми и пулЯми одинаково внимательной и к
белым шеренгам солдат и к суслику, к старому небу и к старому солнцу в нем.
‹еваЯ рука немела в локте, и Ѓабаев спускал курок, сам видЯ, какой
плохой у него упор длЯ такой тонкой цели. ЏулЯ, последнЯЯ из пЯти, сделала
рикошет, свежо взрывши землю у самой линии.
- ”у, скандал! - сказал он Џашкову и добавил: - Ќу и черт с ним, когда
так! ‚озьми винтовку.
- Ђ он тоже ушел, ваше благородие!.. Ћн знает! - осклабилсЯ Џашков,
глЯдЯ в степь.
Ѓабаев присмотрелсЯ и не видел уж суслика, и было почему-то невыразимо
приЯтно сознавать, что он "знает", ушел в нору и будет жить.
- „аром патроны потерЯли! - скосив в его сторону глаза, сказал
Љачуровский.
Ѓабаев подошел к Љачуровскому, вспомнил, что у него шестеро детей,
поэтому такой он небритый, старый, и китель у него с потускневшими
пуговицами и потертыми локтЯми. Џриедет на смотр какой-нибудь генерал и
станет кричать, что у него плохаЯ рота, а он возьмет под козырек, вытЯнетсЯ
во весь громадный рост и будет глупо хлопать глазами; сказать ему будет
нечего и некуда идти...
- Џопробуйте вы попасть, - ответил он ему улыбаЯсь: - Ћн ведь тоньше
комариного носа: как попадешь?
- ђикошеты делаете!.. ‡а это солдат бьют, - ворчнул Љачуровский.
Ќо Ѓабаеву не было обидно. ’акое привычное было лицо Љачуровского,
загорелое от солнца, сизое от водки, несложное, Ясное до последней мысли в
глазах. ЏонЯтно было, что ему все равно, что это просто тон ротного
командира, который на очереди к производству в подполковники: двенадцатый
капитан по старшинству во всей армейской пехоте. Ѓыло Ясно, что ругаетсЯ он
по привычке и по привычке ставит солдат под ружье. ‡а обедом сегоднЯ
(стрельба была послеобеденнаЯ) он выпил столько, сколько пьет всегда, может
быть, больше, потому что была, должно быть, тарань на закуску, и теперь его
разморило и клонит в сон. ѓлаза у него тЯжелые, и фуражка сидит блином:
сползла наперед и напыжилась сзади, как у мороженщика.
‘трелЯло немного рот - пЯть или шесть, остальные отстрелЯлись до обеда.
Ћколо наблюдающего за стрельбой батальонного, в десЯтой роте, белела
кучка офицеров, громко смеЯлись: „олжно быть, кто-нибудь рассказывал
анекдот, старый, как эта землЯ и это небо.
“ рЯдового Ќетакхаты, приземистого славного полтавского хохла, черное
лицо заранее виновато и смущенно: ему сейчас стрелЯть во вторую от краЯ
мишень, и он знает, что врЯд ли попадет хоть одну пулю: почему-то застилает
у него глаза, когда он целит.
‘мотрит на солнце и щурит глаза рЯдом с Ќетакхатой другой хохол,
‡вездоглЯд. ќтот - старый солдат, с медным значком за стрельбу; вывернул
широкую кротовью ладонь левой руки, правой охватил винтовку и ждет.
Љруглый фельдфебель ‹ось отмечает пули в журнале стрельбы крестиками и
нулЯми. “ него на рубахе призовые часы за стрельбу на серебрЯной цепочке. Ќа
крупном носу застыл капельками пот, точно шарики ртути, точно недавно на
этом носу разбили градусник и прилипла ртуть.
‡а линией сзади деревенским табунком мирно пасутсЯ лошади ординарцев и
ротные артелки. †ирные пЯтна их расплылись, утонули в зеленом, просто из
этого зеленого и вышли, и оторвать их нельзЯ.
‚ широкое и влажное над степью сухими змейками врываютсЯ сигналы. ђожки
сигналистов Яркие, медные, поэтому сигналы кажутсЯ желтыми и кривыми.
€з-за мишеней то здесь, то там вслед за выстрелами выскакивают
четырехугольные флажки, то красные, то белые; красным накрывают пулю в
мишени, белый - промах.
Ѓабаев давно привык к ним, к этим флажкам, но теперь какой-то добрый и
мЯгкий день, весь пропитанный истомной, свЯтой монастырской ленью, и так
хорошо смеютсЯ там в кучке около батальонного, что ему кажутсЯ чем-то совсем
ненужным эти белые флажки: все должно быть красным, веселым.
ЋтстрелЯлсЯ Ќетакхата. ‘муглое лицо насквозь просвечивает, точно зажгли
в нем лампадку.
- ‘колько? - спрашивает Ѓабаев.
- Ќетакхата три попал, ваше благородие! - отвечает зычно Ќетакхата.
Ћщутимо, точно кто-то плЯшет, добираетсЯ до сознаниЯ: три попал, три
попал, три попал...
- Њолодчина! - медленно улыбаЯсь, хвалит Ѓабаев.
- ђад старатьсЯ, ваше благородие!
€ несколько мгновений еще счастливо круглитсЯ перед глазами Ѓабаева
запрокинутаЯ голова Ќетакхаты с широким, жарким белозубым ртом.

Њожно было подсмотреть - и Ѓабаев следил и видел, - как постепенно
Яснела снизу степь и темнело небо.
“ горизонта взобрались одно на другое и разлеглись тихо несколько
испуганных облаков, желтовато-аспидных, с белыми, как разлитое молоко,
кудрЯми; потом они неслышно поднЯлись и захлестнули солнце.
Џосвежело. Њишени уже не казались живыми - стали неподвижными,
буднично-резкими и серыми.
‘тепь подобралась со всех сторон и опустилась куда-то вниз, точно ушла
из-под ног. Ѓабаеву показалось, что все кругом стали определеннее и выше
ростом. ‚се белое порыжело: гимнастерки, кителЯ, чехлы фуражек, а с молодой
травы сбежали желтые краски и остались скучные синие - тени облаков.
Џоказалось, что и выстрелы кругом стали глуше: прежде они разлетались
всюду, как пух одуванчика, чудились высоко в небе, и небо от них было
звонким; теперь они столпились над самой землей, узкие, длинные и прЯмые,
отЯжелели, сжались. џсно вдруг стало, что пули имеют вес и летЯт грузно.
‘зади солдаты табором на земле чистили ружьЯ, смеЯлись; так же, как и
прежде, табунком паслись лошади. Ќо стелилось уже что-то сумрачное,
скользило по смеху солдат, по мелким шагам стреноженных лошадей.
Љапельки на носу ‹осЯ пропали; нос сухо выступал вперед, отчетливый и
серьезный.
Љачуровский смотрел на небо и говорил сердито:
- ‚от, смотрите, опЯть дождь пойдет! „авно не был, черт!.. •оть бы дал
упражнение кончить, а то это будет совсем, как говорЯт мексиканцы...
‚олкотруб! Ѓасоны сниму!.. ѓлЯди, болван, как этот идол черномазый на колено
стал!.. ќтот! ‚от этот! ‚от этот самый!
€, тыча в спину ножнами шашки, Љачуровский совсем валил с ног не по
правилам присевшего на колено маленького башкира из четвертого взвода
ЂхмадзЯна ЊухаметзЯнова, а молодой плотный взводный ‚олкотруб трусливо
протискивалсЯ вперед из-за линии, чтобы показать башкиру, как нужно стрелЯть
с колена, и на ходу поправлЯл зачем-то фуражку и поЯс с вороненой досинЯ
блЯхой.
Ћблака все чернели снизу и все набухали вверху, выпуклые, мокрые,
тЯжелые, как паруса. €з-за земли их точно выпирал кто-то в небо плечами; от
земли они проползали совсем близко; от земли, невидимо присосавшись,
впитывали они свою черноту, упругость и тЯжесть; над землей они сплетались,
бросаЯ друг другу звеньЯ; белые клочьЯ быстро скользили по ним и пропадали,
точно съедались ими. ‚низу они были уже скованы в тучу - одну сплошную и
цельную.
Ќичто не мешало видеть, как неодетаЯ росла туча, почти говорила, почти
смеЯлась белым крутым хребтом, дышала чем-то холодным. ќто от нее подуло
ровным спорым ветром, и Љачуровский кричал шеренге стрелЯвших:
- ‚ левый угол! –ельсЯ в левый угол! Џроверьте, поручик!
Ѓабаев нагибалсЯ к кисло пахнувшим спинам солдат и отчетливым,
безразличным тоном повторЯл, смотрЯ на лоснЯщиесЯ затворы винтовок:
- ‚ левый угол. ‚етер слева, относит пулю - значит, цельсЯ в левый угол
мишени. ЏонЯл? Ќашел? Ќу вот!
€, вдумавшись в то, что ветер был сильнее, чем это нужно длЯ левого
угла, он громко поправлЯл себЯ и Љачуровского:
- ‚ыноси мушку за мишень влево! Ќа ширину пальца за мишень влево от
угла мишени - понЯл?
‚етер надувал фуражку Љачуровского, заворачивал полы его кителЯ, и он,
соглашаЯсь с Ѓабаевым, но не желаЯ показать, что ошибсЯ, кричал:
- „а смотрите, как этот олух винтовку свалил! „аже отсюда видно, как
Џолугусев винтовку свалил! ’ы, морда смоленаЯ! ‚олкотруб! Ѓрюхо кохаешь! ‡а
людьми смотри!
‹юди на земле делали свое дело, тучи - свое, и как-то странно было
думать: столько раз подымались уже над землей тучи, росла трава, сохла
трава, опЯть растет, опЯть тучи... Ќедавно был дождь - опЯть пойдет.
“ людей лица такие серьезные, напрЯженные - зачем? "џ плаща не взЯл", -
вдруг, перебиваЯ себЯ, подумал Ѓабаев.
Џодошел подпоручик Џалей из восьмой роты.
- ‡доровый дождище будет! - “ него было красивое, большое лицо, певучий
голос. - ‚едь не даст домой дойти, а?
- Ќе даст, - улыбаЯсь, оглЯдел его всего Ѓабаев.
- Ђ Я в кительке, налегке! - повел плечами Џалей. - € холодно уж стало
- вот лето! Ѓрр... Њного набили?
- Џлохо! …два ли процент выбьем.
Љитель у ЏалеЯ был коротенький, белый; на ногах рейтузы в обтЯжку.
- Ђ мы... —ерт их знает! ЉажетсЯ, ничего себе... Ђ стемнело как -
замечаете? ести часов еще нет... ‡дорово пущено!.. ’уча-то, как сапог, -
глЯдите!
- Њы сейчас кончаем: последнЯЯ смена, - сказал Ѓабаев.
- „есЯтаЯ строитсЯ - видите? - сейчас пойдет. Њы тоже сейчас.
Џалей подпрыгнул на месте, стукнул каблуками узких ботфортов и ушел так
же молодо, как подошел.
’уча захватила уже небо над головой и пошла книзу сзади. ‹ица стали
светло-зеленые, как в сумерки. ’уча просвечивала и слоилась как-то всЯ,
густаЯ и толстаЯ. —то-то быстро-быстро двигалось и кипело в ней очень низко,
над самыми глазами, когда смотрел Ѓабаев, точно там тоже был какой-то свой
порЯдок, и строились какие-то рЯды, и командовал кто-то.
Џодъехал на серой ординарческой лошадке батальонный - сырой,
круглобородый, с деревенским лицом.
- Џоследние? - крикнул он Љачуровскому.
- Џоследние, - ответил Љачуровский.
- ‹адно! Ѓез менЯ! „омой еду... ‘ведениЯ мне на дом пришлите! Ќу, гоп!
Ћн взЯл под козырек, хлопнул, перегнувшись, плЯсавшую лошадку ладонью
по боку и выскочил в поле галопом. ‡а ним в хвосте бросилсЯ ординарец на
гнедом шлапаке, и так они очень долго видны были в степи - гнедой и серый, и
на них двое белых, прыгавших на седлах.
- ђаскатать шинелЯ! - пустил в глухую низкую ноту Љачуровский, когда
последнЯЯ смена кончила стрельбу и протрубили сигналисты.
“ мишеней закопошились махальные. Ќа линии солдаты, суетЯсь и толкаЯсь,
надевали шинели.
’очно ракета взвилась над головой, извивами через тучу прошла змеистаЯ
желтаЯ молниЯ, и сразу, как орудийный залп, тарарахнул гром, пополам
расколов небо.
‹ось перекрестилсЯ. Ќемного подумав, снЯл фуражку и перекрестилсЯ
Љачуровский.
- Ќу, быстрота и натиск! (“ Љачуровского - он был подолЯнин - вышло:
бистрота и натиск.) ‘тройсь! ђавнЯйсь! †иво!
—ерез линейку уже двинулась в степь к дороге десЯтаЯ рота, всЯ
непривычно длЯ глаза буланаЯ от одетых шинелей; восьмаЯ строилась в колонну
по отделениЯм, и видно было, как махал перед ней руками, что-то говорЯ,
Џалей.
’уча стала от краЯ до краЯ горизонта, чугунно-жидкаЯ и сплошнаЯ, и
прихлопнула землю, как выпуклаЯ, хитро сработаннаЯ круглаЯ крышка.

III

’емно стало. Њежду землей и небом повисли, как ткацкаЯ основа, первые
широкие капли дождЯ. ‡вучно шлепались о солдатские фуражки. Џринесли с собою
какой-то молодЯщий острый запах оттуда, сверху, точно это просто окропили
землю тонкими духами. Љапли упали, но осталось ощущение твердых и прочных
ниток, свЯзавших тучи с землей.
ЋпЯть хлесткой змейкой ударила по темному молниЯ. ’учи зарычали совсем
по-звериному подпольно-глухо, и вдруг вырвалсЯ наружу рев, такой мощный, что
робко задержалсЯ на шаг Ѓабаев и оглЯнулсЯ. ђев был длинный, с перехватами.
Ѓабаеву представились вздутые паруса, перевЯзанные концами: взметнулись,
задрожали в воздухе и пропали, но от них беспокойно-бело стало в глазах.
- ќд-так дерЯбнул! - сказал Љачуровский, вдохнул свежесть и запах
дождевых капель, качнул головою и добавил: - •ороши придем!
Ћн шагал рЯдом с Ѓабаевым, злой, длинный, серый от клеенчатого плаща, а
рота сбоку, давно сбившись с ноги, враздробь шумела сапогами по низенькой
траве, и ближе всех в роте, усердно ловЯ потерЯнный шаг, стараЯсь выше
поднЯть голову и соблюсти молодцеватость, нес свое короткое тело
левофланговый третьего взвода - Ќетакхата.
Ѓабаеву хотелось говорить, петь, смеЯтьсЯ громко. Џробуждалось
мальчишеское, старое. Џовторилось то, что уже было когда-то: шли оравой за
рыбой с бреднем, и застала гроза в лесу. ’огда еще над водой, совершенно
черной, кружились, как сумасшедшие, острые седые чайки, кричали, свернув
головы набок, бросались вверх и вниз на косых крыльЯх. умели дубы, лил
дождь, и два самых маленьких мальчугана, прижавшись к корЯвому стволу,
плакали навзрыд, боЯсь плакать.
Љапли стали падать чаще, жиже. ЋпЯть блеснула молниЯ. ’еперь за дождем
показалось, что чей-то глаз мигнул спросоньЯ, а гром ударил глухо и сразу,
точно вылетела пробка из огромной бутыли, и тут же лопнула всЯ бутыль и
разлетелась на мелкие части.
- ире шаг! - свирепо крикнул роте Љачуровский. - ’ЯнутсЯ, как
татарскаЯ мазница! —ертово быдло! ‚ыше ногу!
Ѓабаеву показалось, что Љачуровский ненавидит роту уже за то, что всЯ
она, как на подбор, из таких маленьких людей, чуть не вдвое ниже его ростом;
что он ненавидит небо за то, что оно в грозовых тучах; землю - за то, что по
ней нужно так долго идти к дому; свою семью, куда он придет и где будет
крикливо и бестолково от маленьких ребЯт и замучившейсЯ с ними жены,
зеленолицей худенькой дамы, похожей на богомола.
„ождь уже промочил китель Ѓабаева. ’еперь дождевые капли распылились в
воздухе, закрыв и тучи вверху и дорогу, и молниЯ мигала сквозь них
изжелта-белыми вспышками уже привычно, как глаза спросоньЯ. ѓром с размаху
бросалсЯ на землю - так и казалось, что бросалсЯ, прибежав откуда-то и
запыхавшись, тискаЯсь тупой воронкой в отверстие, пробитое молнией.
Џахло свежей, только что вынутой из сети рыбой.
- ‚ы бы хоть солдатскую шинель взЯли! Њокнет, как... козий хвост! -
желчно сказал Љачуровский.
Ѓабаев посмотрел на него сбоку, увидел, что это не участие к нему, а та
же злость, без которой он не мог говорить с солдатами, и не ответил.
- Ќетакхата! - гулко крикнул Љачуровский. - „ай свою шинель их
благородию! †иво!
‚ыскочил и повернулсЯ волчком Ќетакхата.
Ѓабаев увидел забрызганное дождем лицо, затоптавшиесЯ на одном месте,
непонимающие глаза и руки, перебросившие винтовку с плеча к ноге.
"’ри попал! ’ри попал!" - завертелось в уме, и показалось, что
давным-давно это было: маслЯнистаЯ зелень, стрельба, суслик... € Ќетакхата
теперь уже совсем не тот белозубый, с жарким ртом, а другой.
ђота пошла дальше, а они остались трое в дожде.
- Њне не нужно шинели! - вдруг раздражаЯсь, крикнул Ѓабаев. - ‡ачем
это? - Љапли с фуражки затекли за шею, холодили спину... - ‚о всЯком случае,
поздно уж, - добавил он.
- ‘нимай шинель! - упрЯмо приказал Љачуровский Ќетакхате. - ‘лышишь?
Ќетакхата быстро и бережно положил винтовку на землю, сбросил поЯс.
- ‚ строй ступай! €ди в строй! - болезненно высоко крикнул Ѓабаев. -
—то за гадость! € ведь никакого смысла нет!
- ‚ чем нет смысла? - зло и медленно спросил Љачуровский, стукнув
зубами.
- ‚ вас нет смысла! ‚ы - сплошнаЯ нелепость! - вдруг придвинулсЯ очень
близко к Љачуровскому Ѓабаев и посмотрел ему прЯмо в серые круглые глаза.
’ри года он был в его роте и никогда не видал его так близко. €з
дрЯблых красных мешков под глазами выкатились противно мЯгкие щеки; у
крыльев носа они обвисли, срезанные косыми морщинами; жесткие усы торчали
прЯмо в стороны, дождь повис на них каплЯми. Ќад лицом башлык плаща
поднЯлсЯ, как измЯтый дурацкий колпак из сахарной бумаги.
- ‚ вас нет никакого смысла! - спокойно повторил Ѓабаев. - •оть бы
застрелились вы, что ли, а?
’емно было. ђевело над головой. ‹ивень шумел. ЏредставлЯлсЯ почему-то
пожар, дым всюду, вода из брандспойта... ѓде-то в углу, страшный, прижалсЯ к
стене Љачуровский, присел, выкатил глаза... ‘ейчас выстрелит из револьвера
себе в висок.
- ‚ы с ума сошли?
Љачуровский впилсЯ в него белыми глазами сверху. ђуки Ќетакхаты
мечутсЯ, расстегиваЯ крючки шинели. ЊолниЯ мигнула где-то очень близко и
часто, несколько раз, как рыба по воде плесом. џрко стало. Џогасло. ЋпЯть
темно. € гром. …го уже ждало сердце, на секунду перестав битьсЯ. ѓром
сплошной, без перекатов, ринулсЯ вниз водопадом хохота: го-го-го! Џод ногами
расплющил жидкую грЯзь.
Љачуровский крестилсЯ мелко, трусливо - раз-два-три, раз-два-три...
Ќетакхата свой мокрый, тЯжелый правый рукав стащил и застыл оглушенный.
ђота идет последней. ‘зади никого. Њахальные, должно быть, спрЯтались в
блиндажах. Ђртелки проехали стороною. Ѓабаев чувствует свое тело все в воде,
точно он не одет, купаетсЯ. ‹ивень бьет крупными струЯми в рот, в глаза...
- ЉопаетсЯ, сволочь! „огонЯй роту! Џошел!
ќто Љачуровский кричит Ќетакхате.
Ѓлизко - но кажетсЯ далеко, так глухо. Ќетакхата натЯгивает снова
совсем черный прЯмой рукав, в карман сует поЯс. ‚интовка его заплыла грЯзью
- еле виден затылок приклада. –епкие руки хватают ее, и вот она уже торчит
прЯмо, штыком вверх, лежит на косом плече.
Њутным пЯтном, повернувшись, бросаетсЯ вперед Ќетакхата; бежит - ноги
чавкают звучно; из-под них грЯзь в стороны - влево, вправо.
- „а дуло, ствол трЯпкой заткни! ќ-э, черт! “ всех ржавчина будет...
ѓолос Љачуровского мокрый, мЯгкий, как трЯпка. ‚от он зачем-то
бросаетсЯ сам вперед. ЊаЯчит перед глазами длинный, остроконечный. ‚етер
бьет в его плащ. ђоты не видно впереди - ничего нет. € снова молниЯ. ’еперь
она страшнаЯ, близкаЯ, очень низко над землей, как смех, как шар. ѓлаза
закрылись - открылись. ђота впереди - полоса чернаЯ, полоса белаЯ... “пал
человек со штыком - темный, чужой... •олод. ’ело в воде. Ћт грохота все
темно, все заперто. ѓром, как чугунные стены, сброшенные с неба. € кажетсЯ,
что уже застыла кровь, что это - все, конец... ‚ чугунные стены бьют, бьют,
бьют... Ќо странно, что идут куда-то ноги, сгибаЯсь в коленЯх, странно, что
вот уже стихает гром, что он тоже идет кверху, уходит куда-то, катаетсЯ, как
шар в кегельбане...
Џеред глазами изжелта-грЯзно. Џахнет смолою, как на пристанЯх... €
вспоминаетсЯ, что кто-то упал впереди, озаренный... ‚споминаетсЯ сразу,
вдруг поЯвлЯЯсь, короткаЯ спина, углы шинели внизу. ‚ памЯти это очерчено
Яркими, толстыми линиЯми, и живы только одни эти белые линии - темного
нет...
€ по этим очертаниЯм, вызванным снова и снова, Ѓабаев узнает, наконец,
еще не видЯ, что впереди упал и лежит в грЯзи убитый молнией Ќетакхата.

‘ согнутым и перевитым в веревочку штыком, мЯгкаЯ на вид и почерневшаЯ,
валЯлась винтовка. ‘крючившись комом, небольшой, в жидкой грЯзи лежал
Ќетакхата. Љачуровский присел перед ним на корточки и боЯзливо проводил
длинной ладонью по его черному лицу.
Ѓабаев подошел молча, так же, как Љачуровский, присел на корточки,
зачем-то взЯл в руки тЯжелую, впитавшую грЯзь фуражку Ќетакхаты.
Џочему-то стало светлее. €спуганные глаза Љачуровского встретились с
глазами Ѓабаева, чего-то ждали, что-то спрашивали молча.
- Ђ ведь он три пули попал! - вспомнил и сказал вслух Ѓабаев. - ’ри
пули! Џервый разрЯд! - и улыбнулсЯ.
‘мотрел в глаза Љачуровскому, улыбалсЯ, и этой улыбки не мог и не хотел
согнать.
- “бит ведь! Ќаповал убит! - тихо сказал Љачуровский, не сводЯ с него
больших глаз.
- ’ри пули! ‘частьЯ-то сколько было - вы подумайте! - улыбалсЯ
неподвижно Ѓабаев.
Ћн чувствовал, как что-то подергиваетсЯ в нем, внутри, точно игрушечный
резиновый плЯсун. ѓде-то еще гремел новый гром, дождь сбегал струЯми с плаща
Љачуровского; ноги засели по щиколотку в грЯзи и - как будто не было сапог!
- насквозь промокли.
‡ахотелось тронуть лицо Ќетакхаты так же, как трогал его Љачуровский.
Ѓабаев взЯл убитого за плечо, сжал дрожавшие пальцы и потЯнул. ’ело
показалось тЯжелым, всосалось в землю. Ѓабаев потЯнул его сильнее, сжал
зубы. ’ело тихо опрокинулось на спину, хлюпнула грЯзь под ним; показалось
все лицо Ќетакхаты с новым черным пЯтном на щеке.
- Ћстановите роту, поручик! - приказал Љачуровский.
- ђота, стой-й! - звонко крикнул вперед Ѓабаев, чуть поднЯвшись.
Ќо рота уже сама стала; рота уже темнела впереди бурой массой, и
подходил ‹ось.
Ћт размокшей шинели он стал прЯмоугольным, бесшеим. Ћн подошел, мЯгко
ступаЯ по грЯзи, зачем-то взЯл под козырек и тут же опустил руку.
- Ќетакхата? - спросил он трусливо и добавил: - ‚от где бог застал...
эх!
’олстое, мокрое лицо его стало плаксивым. ’ронул ногой винтовку.
‡ачем-то поднЯл ее с земли. Ћсмотрел, качнул головой, положил опЯть на
землю. Ћбтер о шинель руки.
- ‚аше высокоблагородие! …го закопать в землю надо! - вдруг сказал он
уверенно и громко.
- ‡ачем? - спросил и поднЯлсЯ Љачуровский.
- ‡атем, что... Њожет, он еще не совсем... Ћн отойти может.
- ‚ землю? - спросил Ѓабаев.
- ’ак точно. ђаздеть только и закопать. ’олько голову чтобы наружу, а
тело в землю. Ћн отойти может.
€ странно было - когда Ѓабаев услышал, что Ќетакхата может еще ожить,
он не почувствовал радости.
Ќетакхата был в его памЯти сложный: то опаленный сегоднЯшним солнцем,
то обрызганный дождем, и еще раньше - другим солнцем и другим дождем;
сквозил счастьем, как сегоднЯ, - хотЯ, может быть, это ‡вездоглЯд случайно
целилсЯ в его мишень и оставил в ней свои пули или просто ошиблись
махальные; тЯнулсЯ изо всех сил, чтобы угодить, держал голову неестественно
прЯмо и сгонЯл с лица всЯкую свою мысль, чтобы оставить место длЯ
"слушаю!"... ‘тоЯл он на левом фланге третьего взвода всегда в чистом
мундире, короткий, с тугими, круглыми плечами, смуглый, с чуть приплюснутым
широким носом... стоЯл - теперь уже не будет стоЯть - не хотелось, чтобы еще
стоЯл.
Љапли дождЯ, косые, частые, очень уверенные и наглые - вот-вот зальют
Ќетакхату. ‡ачем-то подошла рота, расстроила рЯды, окружила их, взЯла к ноге
- затылки прикладов на носках сапог.
Њигала истощеннаЯ молниЯ. ѓде-то далеко гудел гром, как оркестр из
одних больших медных труб.
Ќетакхату раздевали. ‘ тела стаскивали шинель, осторожно разрезаЯ ее по
швам в рукавах перочинным ножом. ’ут же в грЯзи саперными лопатками копали
Яму.
- Ќу, к чему это? ‘мешно! - говорил Ѓабаев. - ‚едь не оживет же он в
самом деле!
Љачуровский стоЯл около, смирный, совсем старый, и отрывисто, ни на
кого не глЯдЯ, говорил, точно думал вслух:
- Џусть закопают... ’ут хоть закопать есть что... Ђ то вот на чугунном
заводе Я был с ротой - лет десЯть назад или больше - так при мне один малый,
рабочий, в чугун попал... €з домны течет такой жидкий чугун белый... ‘верху,
с мостков упал, вагонетку вез и - фьють - бистрота и натиск! ‘разу ничего от
человека не осталось, только масло сверху плавало - блестки такие (он
округлил их рукой). Ђ потом совсем ничего! - чугун и чугун, и закапывать
нечего было... ‘той перед чугуном да литию пой!
Ѓабаев представил и не поверил: показалось, что только сейчас это
выдумал Љачуровский, чтобы легче было.
‚ дожде и сумерках лица солдат были трупного цвета. Ћт размокших
шинелей пахло сгущенно-казарменным кислым запахом. ’ело Ќетакхаты было
пестрое от черных пЯтен и полос на нем; леваЯ рука казалась перебитой ниже
локтЯ - согнулась кистью назад.
Ѓережно и боЯзливо опускали тело в Яму, ногами вперед. ’ело на мокрых
шинелЯх проступало резким пЯтном - жалкое, повисшее, избитое, точно с
креста. Ѓабаев забыл, что степь, что дождь, что была стрельба: тело било в
глаза, мешало помнить. ‚от его согнули, и ему не больно, обнажили - не
стыдно, стали забрасывать мокрой холодной грЯзью - не холодно... ‘трастно
хочетсЯ крикнуть: "ќй, Ќетакхата!" - и нельзЯ вслух; смотреть можно.
‚от осталась незарытой только голова над землей - небольшаЯ, темнаЯ, с
грЯзным лицом. Ћдна голова - и это страшно.
€ солдаты столпились кругом, тЯнутсЯ друг из-за друга, шепчутсЯ - глаза
строгие.
Њаленькое круглое на земле, и вокруг так много людей, так теснЯтсЯ, так
ждут - ждут долго, и это жутко.
- ‡рЯ! - громко говорит, наконец, Љачуровский и машет рукой.
- Ђ вдруг? - весь вздрогнув от холода, тихо отзываетсЯ Ѓабаев.
- —то вдруг? - ‹ицо у Љачуровского выжидающее, детское.
- ‚друг он поглЯдит и что-нибудь такое скажет... а? - чуть улыбаетсЯ
Ѓабаев.
- Ќу, где уж! - отвернувшись, опЯть машет рукой Љачуровский, но ждет.
Ћн присел опЯть на корточки, как сидел прежде, нагнул голову, вывернул
ее, как смотрЯт в подворотню, и долго глЯдит, и незаметно сзади него один за
другим присаживаютсЯ, тихо толкаЯсь, солдаты, и у фельдфебелЯ ‹осЯ косой
сгиб в широкой поЯснице и руки вперед, а на руках жалостливо растопырены
пальцы.
- Ќеужто совсем убитый? ‚от грех! - говорит он несмело.
„ождь перестал почти. „ождь сочитсЯ устало, лениво, и уже все видно
кругом: и то, как небо отклеилось от земли на горизонте и желтеет просвет; и
то, как далеко кругом залита всЯ степь и тускло поблескивает в лужах; и
дорогу - широкую гуртовую дорогу и спуск на ней вниз, к лагерю; и город
направо, с мокрыми крышами и куполами колоколен.
Ђ тем, кто нагнулсЯ и смотрит на маленькую жуткую голову в земле,
видно, что никогда уже не оживет Ќетакхата.
Љачуровский подымаетсЯ первый, как сел.
- Ќечего! - говорит он густо. - —то там в бирюльки игратьсЯ! ‚ынимай
его и шабаш... †иво!
’еперь лицо у него жесткое; щеки, как плотные треугольники из
терракоты, и глаза опЯть подобрались, сузились.
- Џолчаса морочил голову, осел! - выдавливает он, колюче глЯдЯ на ‹осЯ.
- ЏорЯдок! - кричит он роте. - ‚о взводах равнЯйсь!
€ солдаты отхлынули и затолкались, хлестко топаЯ по грЯзи.

—тобы не задеть лопатками тела, откапывали Ќетакхату руками. Џотом
обмыли в луже и понесли на его же шинели в лагерь, следом за ротой.
Ѓабаев и Љачуровский шли сзади.
„ождЯ уже не было, и было странно видеть, какой лучистый понизовый свет
шел из-за далеких, очень мирных кудрЯвых облаков, где садилось солнце, -
дробилсЯ в лужах, подымалсЯ под свалившую грозовую тучу, как под крышу, и
спихивал ее дальше, чтобы стало просторней и реже кругом. € все кругом
казалось проснувшимсЯ и усталым и потЯгивалось, жмурЯсь, чтобы скоро опЯть
уснуть. ЋпЯть запахло землею, слабым придушенным запахом весенних
оголившихсЯ кочек, обмытой травы, речных берегов, когда река неширокаЯ,
цветет и течет низко.
‘ горки видно было, как подходили к лагерю другие, вперед ушедшие роты
и как почернели и напружились палатки.
- Ќадо зайти, рапорт написать, - хмуро сказал Љачуровский и добавил: -
‚от склока!
- Ќапишите, что вы его убили! - вдруг отозвалсЯ Ѓабаев, глЯдЯ под ноги.
- Љак Я убил? - обернулсЯ Љачуровский.
- Ќапишите, что, если бы вы его не позвали, он не был бы убит, как не
был убит никто в целой роте... Џравда ведь? ‚ы так и напишете?
Ѓабаеву становилось зЯбко и тЯжело от всего прилипшего, мокрого, что
было на нем, трудно было идти и трудно думать, и представлЯлась почему-то
столоваЯ в доме Љачуровского, длинный стол, булькает, кипЯ, самовар, у ребЯт
за столом потные, шумно дующие на блюдечки лица, и умолЯюще страдальчески
говорит что-то кому-то из них покорнаЯ узкаЯ дама, похожаЯ на зеленого
богомола.
€, отвечаЯ своим мыслЯм, не ожидаЯ, что скажет Љачуровский, Ѓабаев
кончает:
- •орошо бы теперь горЯчего чаю выпить... с лимоном или с ромом, что
ли... Љак холодно!
“ повернувшего к нему лицо Љачуровского что-то острое выпадает из глаз.
’еперь это - старый человек, которого обидели за что-то, но который
прощает.
- ѓрозу не Я выдумал, - говорит он отходчиво. - ’оже - "вы убили"!.. џ
вот тЯнусь, иду с ротой, а другие на артелках поехали - это как?.. Ђ
наблюдавший за стрельбой до конца стрельбы не досидел... - это служба? Ћ
своем же младшем офицере позаботилсЯ, и тот же младший офицер тебЯ же... а?
Љачуровский говорит долго. ‘лова его лЯскают по плотному сырому
воздуху, как ноги по грЯзи. Ѓабаев знал, что артелки седьмой роты не было на
стрельбе, захромала, и Љачуровский не мог бы на ней ехать, если бы и хотел,
- еще что-то знал, еще о чем-то думал, но не хотелось уже ни говорить, ни
думать. ђота казалась ползучей, ненужной. „осадным казалсЯ голос в душе,
времЯ от времени громко кричавший: "ќй! Ќетакхата!"... Њелко было... ‹агерь.
—ай. Ќаденет сухое белье. ‚ палатке, должно быть, протекла крыша, и лужа на
полу. „ушной сыростью будет пахнуть ночью, но он уснет и завтра встанет.
ЏрочнаЯ, как землЯ, уверенность в том, что уснет и завтра встанет.
Ќесут тело Ќетакхаты четверо - двое спереди и двое сзади, как носЯт
гроба, и тело шаг за шагом качаетсЯ и бьет по ногам несущих. Џоблескивают
штыки впереди - странно: зачем? ‡ачем такой длинный Љачуровский?.. €дет и
говорит, что он шестнадцать лет командует ротой и что это так-то называетсЯ
по-эфиопски... зачем?
‘зади еще рокочущаЯ далеким громом почти синЯЯ, красиваЯ, уходЯщаЯ
куда-то туча, как колесо из смеха, взмахнувшее над землей. ’очно остолбенело
все - нет звуков вблизи - нет, но скоро будут. ЏримЯтаЯ землЯ выпрЯмитсЯ за
ночь. ‡автра, должно быть, будет широкий, роскошный день.

џ‘Ќ›‰ „…Ќњ

Ќад рекою пухлыми клочьЯми проворно полз утренний туман, насквозь
пронизанный солнцем и потому желтый, слоистый, почти живой, испуганный
внезапно рожденным светом и бегущий. ’ыкалсЯ в берега, согнувшись, прЯталсЯ
в липовый молоднЯк, чуть слышно шурша листьЯми, забегал дальше в лес за
толстые дубовые колоды. ђазрываЯсь, клубЯсь, сгибаЯсь снова, уже оторванный
от реки, уже висЯщий, лохматый, протискивалсЯ в узкую раму леса и пропадал
за поворотом.
ђека под ним начинала улыбатьсЯ подслеповато, широко и влажно, как
дети, когда они хотЯт и никак не могут проснутьсЯ. Ђ лес по обеим сторонам
пел - пел неуверенными голосами начинающих новый день птиц, неЯсным шорохом
и шумом листьев, Яркими зелеными фонариками, зажженными на верхушках.
‘олнце хохотало. ‡десь этот хохот был беззвучен, от него только дрожало
все и лучилось, только разжимало веки и хотело оглЯдетьсЯ и вобрать, а там,
далеко, над полотнами палевых облаков... поручик Ѓабаев шел и представлЯл,
какой хохот был там, точно ударили сразу тысЯчи оркестров.
—ерный Ќарцис бежал впереди, останавливалсЯ, слушал, оглЯдывалсЯ на
Ѓабаева, деловито зевал и нырЯл дальше по невысоким кустам. ‚ кустах он
долго вынюхивал чьи-то следы и был виден только как приросший к темной
зелени черный лоскут; шумно вдыхал, фыркал, скреб лапами; хвост у него
торчал напрЯженно концом кверху.
’рава вдоль тропинки была мокраЯ, с деревьев капало, небо сыро голубело
в просветы.
Џахло земными соками. ќто был смешанный и сложный, простой и острый
запах роста и силы. Ѓабаеву казалось, что этот запах имел и цвет - зеленый,
как у речной осоки. ‚ходил сплошь во все поры тела, и тело становилось от
него шире, сочнее.
агалось легко и точно, и не мешала охотничьЯ двустволка за спиной.
ЉожанаЯ шведскаЯ куртка плотно охватила грудь, отчего грудь казалась
выпуклей и моложе.
Ћщущалась какаЯ-то стариннаЯ, извечнаЯ свЯзь между телом и этими
зелеными кустами, точно это было одно, гибкое, растущее, жадное к жизни, все
равно - стоЯло оно на месте или шло. ‚ теле бродило оно, как пар чернозема,
в этих зеленых кустах ощущалось оно, как смутные, неЯсные мысли, понЯтные
именно потому, что неЯсные, что стелились невысоко над землей. ’ело
растворЯлось в этом живом, свежем, утреннем. Џокойно было, что кругом
росисто.
‚сю эту короткую ночь он не спал. Ћ ней хотелось забыть, но она
колыхалась где-то внизу и жалила десЯтками возбужденных человеческих глаз.
–елую ночь решали, почему так плохо и так стыдно жить, и как нужно жить,
чтобы не было стыдно.
•отелось забыть, какие были жадные потные лица, и то плавные и пустые,
то подобранные короткие слова, - и как кучи этих слов торопливо сбрасывались
куда-то под откос, как мусор.
Њелькнул перстень на чьем-то вытЯнутом пальце, свалившаЯсЯ набок
прическа, папироса в чьих-то зубах...
Ђ солнце село на верхние сучьЯ дубов и качалось, как цирковой акробат.
Ќасухо старалось вытереть потную, почерневшую кору, на иззЯбшие листьЯ дуло
горЯчим, любопытно протискивалось вниз, на тропинку, закружившуюсЯ между
стволами.
Џахло солнцем. ‚ густой, влажный запах земли врывалсЯ запах солнца,
сухой и легкий, как перелет стрекоз над болотными купавами.
Љупалось в росистом, синевато-зеленом золотисто-звонкое, точно
натЯнутые струны, и из тела рвалось что-то такое же ему навстречу.
Ќоги ставились на землю так длинно и крепко, будто прижимались,
ласкаЯсь, и не хотели оторватьсЯ.
‚ливалось внутрь что-то хмельное.
Ќа реке - слышно было - хлопала плесом крупнаЯ рыба, как баба вальком.
‚ камышах сычало что-то. €х было так жестко видно из-за кустов, эти
камыши - сизые, шершавые, с пухлыми султанами.
Ќизами мелькали вспугнутые Ќарцисом черные дрозды и на сучьЯх
вздергивали хвостами и сердито чокали. Ђ Ќарцис изумленно следил за ними
Яркими глазами, потом поджималсЯ, каменел и, тихо оглЯнувшись на Ѓабаева и
весь подавшись вперед, делал стойку.
—то-то кающеесЯ, великопостное там, у людей, в эту ночь сменилось
пасхальным, и председатель земской управы, говоривший длинную речь, так и
закончил ее словами пасхальной песни: "„руг друга обымем! ђцем: братие! €
ненавидЯщий ны простим!.."
Џредседатель был старый, морщинистый, с одним только, очень заметным
черным волоском на совершенно лысой голове, и Ѓабаев слушал его, следил за
широкими жестами и гибким станом и думал: "Џоздно! „лЯ тебЯ, старого, ведь
это было бы уж поздно - зачем тебе?"
Ѓыло странно в этом большом зале, куда собрались крадучись и где
опасливо смотрели на него, Ѓабаева; было волнисто от опасений, ожиданиЯ,
нервного потираниЯ рук.
Ѓабаев почувствовал, вспоминаЯ, как подходила издалека легкаЯ головнаЯ
боль, даже не боль, а усталость, которую он чувствовал там, где говорили.
‡а председателем говорил скуластый, подстриженный в кружок рабочий о
цепЯх труда, о гнете капитала, вставлЯл непонЯтные книжные слова, заикалсЯ,
путалсЯ и звучно стучал кулаком по ладони.
ѓоворил о войне, еще неоконченной, о неизбывном позоре и расплате
какой-то тонкий, как тростинка, студент, говорил, что нужно жалеть, нужно
боЯтьсЯ... ѓолос у него был зыбкий, дрожащий, как оконнаЯ занавеска при
ветре.
Ђ за ним низенькаЯ, лохматенькаЯ школьнаЯ учительница в темном пенсне
убеждала, что жизнь должна быть прекрасна - приземистаЯ, угловатаЯ,
безмужнЯЯ, требовала какой-то красоты в жизни.
Џотом выходили еще кто-то - Ѓабаев не разглЯдел, кто - и звали свободу.
Џахло духами, потом, табачным дымом... Ћт двух ламп по стенам крошились
желтые плЯшущие пЯтна, какие-то мелкие, душные...
’уман безжизненно и сине повис, как дым, на том берегу, зацепившись за
лесные верхушки, а внизу под ним что-то растопилось, осветлело. ‘олнце
прокралось сквозь частокол дубов, позолотило осоку мимоходом, засверкало на
мокрой корЯге, какую-то веселую чешую натЯнуло на плесень коры вблизи,
звучно христосовалось, смешливое, с застенчивыми серыми лесными
колокольчиками, безжалостно находЯ их у самых корней. ‡ахлестнуло все,
продырЯвило все ограды.
‡аЯснилась шерсть у Ќарциса. ЏЯтно его впереди стало легче,
подбористей. Ѓежал мЯгкими изгибами, деловито выпугивал пеночек, варакушей и
синиц, бегло смотрел им вслед и шарил дальше.
ѓде-то махрово ворковала горлинка - где-нибудь на сухом сучке. Ѓабаев
Ясно представил этот сучок на верхушке граба, острый, пегий, с облупившейсЯ
корой, а от него откатывалось воркование, как тонкие колесики, окрашенные в
синий цвет.
‘права, внизу, густаЯ и буйнаЯ вихрасто пыжилась зелень папоротников и
лесного бурьЯна.
Џо какой-то осЯзаемой, живой и упругой силе шагали ноги, и хотелось
шагать все глубже и дальше, уже не по земле, а в самой земле, где
таинственно сплетались корни и пили земные соки.

Ќа широкой лесной луговине, где скосили недавно траву, где пахло
клубникой, протоптал кто-то тропинку к реке. ‚доль ее, как толстые купчихи
за прилавком, чинно сидели копны.
‚ысоко стало и просторно, и совсем не прежнее, свежее нахлынуло и стало
вровень.
•орошо было, что нигде не было людей: от этого казалось все вдумчивым,
белым. ’оненькие, нежные, вдоль опушки затолпились какие-то частые молодые
деревьЯ. Ќарцис кружил между копнами размеренным бегом, как неторопливый
сыщик.
џркаЯ кайма сверкнула изгибами на реке ближе к тому берегу, теплаЯ
какаЯ-то, точно плавили там свинец.
’уман поднЯлсЯ, но тихенький сонливый пар все еще пушилсЯ над водой,
точно река дышала.
Ѓабаев подошел к самому берегу, снЯл ружье. Џара чирЯт пролетела где-то
очень далеко. Ћн приложилсЯ срыву, бесцельно выстрелил в их сторону в
воздух, прислушалсЯ к лесному эху. Ќарцис беспокойно запрыгал около, тупо
оглЯнулсЯ кругом, удивленно спросил его глазами, поднЯв брови; опрометью
бросилсЯ вдруг вдоль берега - пропал в кустах. ѓде-то далеко кругло, до боли
громко залаЯл.
’ихаЯ река внизу думала о чем-то. Ѓерег был не обрывистый, песчаный.
Ѓабаев попробовал воду рукою - точно окунул ее в ворох только что
обмолоченной ржи на току, на солнцепеке. Ќе спеша, снЯл высокие сапоги,
куртку, рубаху.
‚ мЯгкой, теплой и густой, как парное молоко, воде они купались вдвоем
с Ќарцисом. Ѓабаев плыл вразмашку, далеко загребаЯ руками, а Ќарцис часто
перебирал лапами, фыркал, делал строгие глаза, вылезающие из орбит.
- ѓоп-гоп-гоп! - смешливо кричал ему Ѓабаев, отплываЯ.
Ќарцис догонЯл, вытЯнув морду, прижав уши, извиваЯсь, как чернаЯ змеЯ,
обнимал его лапами, царапал когтЯми, тихо визжа. ѓлаза были чуть испуганные,
Яркие.
‚ мЯгкой воде чувствовал Ѓабаев все свое тело, молодое, цельное,
гибкое. Ћн был одно это тело: не думал; думало оно: посылало вперед руки - и
руки сами, шутЯ, хлопали ладонью по воде, прежде чем прорезать ее упруго,
отталкивалось ногами сзади, размеренно дышало. ‚ воде отражались лес, и
небо, и солнце, и он был в них, в середине, весь родной этим красочным
струЯщимсЯ пЯтнам, поцелуЯм лучей и взмаху неба, весь солнце, вода, лес,
весь недосказанное и смутное и в то же времЯ понЯтное и простое.
‚ода была такаЯ любовно-теплаЯ, как ласка старенькой матери, плачущей
от радости свиданьЯ, а лес с берега, тоже старый, тихо подмигивал, лукавый,
выгребаЯ из неба синеву и солнце и хоронЯ их внизу, в кустах у корней.
Њелькнули на миг крикливые люди в душном зале, затолпились, стукнулись
головами, пропали.
- ”рр, - шумно отрЯхнулсЯ доплывший до берега Ќарцис. ЊускулистаЯ,
мокраЯ спина Ярко сверкнула, изогнувшись; отбежал пЯть-шесть шагов, еще раз
отрЯхнулсЯ, зевнул, вопросительно поглЯдел на Ѓабаева, юркнул в кусты.
Ѓабаев встал на мелком, по поЯс, месте, попробовал встрЯхнутьсЯ так же
просто, по-животному, как Ќарцис, и не мог так шумно и ловко. “лыбнулсЯ,
подумал: "„олжно быть, умел когда-то - теперь забыл". Џоказалось вдруг сразу
Ясным, что когда-то умел, когда-то неутомимо бегал, плавал, вдыхал лесные
запахи, понимал Язык солнца - теперь устал и забыл.
’онкие руки с отчетливыми резкими мышцами сжались - разжались.
‹ес на этом берегу был гуще, певучее; лег накипью дрожащих зеленых
пЯтен, то светЯщихсЯ, то темных.
‚ воде, собравшей ночное тепло, и в воздухе, еще свежем от утра, тело
силилось отыскать что-то потерЯнное и не могло.
ЋпрокинулсЯ Ѓабаев на спину - небо дрожало такое полное, нежное,
страшно родное, точно придвинулось откуда-то из прошлого небо того днЯ, в
который он родилсЯ.
Љоршун проплыл, не шевелЯ крыльЯми; верхушка какого-то дерева поползла
снизу к нему навстречу.
‘инь ласково, жмуро брезжила, сеЯлась, круглилась, мрела.

III

‘жатый холодком чуть мокрого бельЯ, Ѓабаев шел вдоль берега и Ярко
представлЯл, как ночью, там, в зале в углу, он увидел дрЯблого, с
приглаженными волосиками, сутулого, склизкого какого-то, - подошел к нему и
спросил:
- Ђ скажите - когда начнетсЯ новаЯ жизнь, таких, как вы, будут любить
женщины?
„рЯблый, некрасивый, замигал непонимающими глазами, заикнулсЯ было
что-то ответить, но не ответил, попЯтилсЯ, утонул в толпе. ’олько осталсЯ от
него в памЯти испуганный, круглый взглЯд, как у Ќарциса, когда он плыл.
Ќарцис кружилсЯ теперь суетливо и бестолково, всем телом взбрасываЯсь
на бегу. ’еперь пЯтно его стало летучим, острым.
‡а копнами влево тЯнулись мочежины с обстриженными рыжими кочками, а
вправо седела мелкаЯ полынь. ѓрач пролетел, засеребрел на солнце крыльЯми;
по полыни мелькнула тень от него, юркаЯ, как Ящерица. Ќа небо протиснулись
несколько белесых облачков, наивно присмотрелись к земле и разбежались.
Ќа полЯну лес вышел косЯком, и когда Ѓабаев завернул за этот косЯк, то
остановилсЯ удивленный: черным крестом, поднЯв руки, стоЯл кто-то на
коленЯх, вот наклонилсЯ, приник к земле и опЯть поднЯл руки крестом. Љто-то
молилсЯ, стоЯ спиной к Ѓабаеву, и целовал землю - черный на седой простыне
полыни.
- ѓам! - сказал Ќарцис. - ѓам - гам - гам! - вдруг поднЯл он голос выше
и заводил хвостом. ‘ырой лай кругло раскатилсЯ по мочежинам, по полыннику.
—ерный опустил руки, полуобернулсЯ, тЯжело встал. ‡аботливо отрЯхнул
колени.
Ѓыло странно видеть Ѓабаеву, как сжалсЯ один, распустившийсЯ было как
цветок, человек, лишь только увидел другого.
‚от он пошел, опираЯсь на палку, волоча зад. ѓолову выставил вперед,
как черепаха. Џошел прЯмо на кусты терна и дубнЯка, чтобы где-нибудь
пропасть на укромной тропинке.
"Ќе пущу!" - упрЯмо и весело решил вдруг Ѓабаев и зашагал наперерез.
Ќарцис заскочил было вперед хищными бросками, Ѓабаев свистнул, и он
потЯнулсЯ рЯдом, нагнув голову, то порываЯсь к ковылЯющему черному, то
косЯсь на Ѓабаева. —уть ворчал - должно быть, обиделсЯ.
Њолодо желтела опушка между сединой полыни и голубизной неба, и по ней
боЯзливо двигалось вислозадое черное пЯтно, такое обидное здесь, где ничто
не боЯлось. „аже ощутительно было длЯ Ѓабаева, что отовсюду росли мЯгкие,
мЯгче воздуха, тонкие руки и обнимались, а черное пЯтно порывисто двигалось,
грубо разрывало их, как угловатый камень, ненужно брошенный в красивую сетку
паутины.
Ќоги нетвердо ставились в стороны, бились о полы пальто, спешили.
- „а стойте, наконец! ‚се равно догоню, чудак! - крикнул ему Ѓабаев.
Ѓыло смешно, и овладело всем телом что-то мирное, полное.
- ѓам - гам - гам! - крикнул и Ќарцис. –еловавший землю и теперь
бегущий от этой земли человек беспомощно оглЯнулсЯ кругом и действительно
стал. ‚ынул розовый платок, вытер лицо.
- ‚ пот вогнало? - улыбнулсЯ, подходЯ, Ѓабаев. агов за десЯть он уже
узнал его: это был тот самый дрЯблый, сутулый, которого он видел ночью и у
которого спросил о новой жизни.
Ќа нем было форменное пальто и фуражка с каким-то значком и кокардой;
реденькаЯ рыжаЯ бородка, жидкие длинные волосы, очки в золотой оправе.
€з-под очков чуть испуганно, точно мелко дрожали, таращились глаза.
- „а ведь мы знакомы даже!.. ‡накомы, а вы бежите... Ќехорошо.
Ѓабаев подошел и протЯнул руку.
- Ќагнибеда, - назвал свою фамилию тот; кашлЯнул и добавил: - Ќе
знакомы, а только виделись... џ оттуда не пошел спать - прЯмо сюда.
- € Я ведь тоже!.. Ќе спал - пошел охотитьсЯ, - улыбалсЯ ему прЯмо в
лицо Ѓабаев.
Ѓыло какое-то странное чувство - чувство своей власти вот теперь над
этим дрЯблым человеком. ’очно охотитьсЯ он вышел именно за ним, долго
бродил, выслеживал и настиг.
- “тром в лесу очень хорошо, - конфузливо сказал Ќагнибеда, - Я люблю.
- “тром только? ‚сегда хорошо, а не утром, - улыбнулсЯ Ѓабаев.
Ћн внимательно вглЯдывалсЯ в красноватые с бурыми морщинками щеки,
кустистые волосы на них, какой-то вдумчивый и совсем неумный нос Ќагнибеды с
мЯгкими ноздрЯми, и вспомнил, что слышал где-то о Ќагнибеде, что он учитель
гимназии, а раньше служил в акцизе, пишет какие-то книги, которые печатает
сам и которых никто не покупает, а заглавие последней книги "‘уть ли законы
эстетики" даже не понЯл никто, и смеЯлись над нею, толстой, невинно и лениво
лежавшей под солнцем в окне книжного магазина. Ћбложка у нее сначала была
зеленаЯ, потом порыжела, и почему-то чем больше смотрел Ѓабаев на Ќагнибеду,
тем больше он казалсЯ ему похожим на свою книгу.
- ’еперь часов шесть... или больше? - ненужно спросил Ќагнибеда и
поднЯл голову к солнцу.
Ѓабаев медленно, все так же глЯдЯ на него в упор, достал часы.
‡еленое чуЯлось кругом, переливалось, шушукалось. ‡еленое было живое,
сплошное. ЌельзЯ было его назвать как-то мелко - опушкой леса. Ћно сочилось
и отражалось, точно со всех сторон стоЯли зеркала, и странно было, что в
нем, бесформенном, четкой вкраплиной торчал человек, в определенной, смешно
сидЯщей на нем форме, носил какую-то фамилию, глаза у него таращились из-под
очков, щеки морщились бурыми полосками; голос был свой - сухой, с трещинами,
как спелаЯ коробочка мака...
- „вадцать минут шестого, - сказал Ѓабаев. - ’еперь солнце всходит
рано, - добавил он.
‚глЯдываЯсь и напрЯгаЯсь, он страстно хотел угадать ход мыслей его,
другого: сейчас он что-то должен сказать - что?
- ’акаЯ длиннаЯ ночь была - показалось уже поздно, - повел головою вбок
Ќагнибеда.
Ѓабаев уперсЯ в него глазами и ждал еще чего-то, чем полон был этот
другой и что должен был он вылить.
- •орошаЯ ночь была - чистаЯ, - несмело глЯдЯ поверх очков, прибавил
Ќагнибеда.
ќто и было то, чего ждал Ѓабаев.
- —ем хорошаЯ? ѓлупаЯ, - весело сказал он.
- Ќет! —то вы?.. …динственнаЯ! …динственнаЯ ночь в моей жизни!
Ќагнибеда вдруг покраснел, всхлипнул ноздрЯми, угловато развел правой
рукой.
- †или в норах - и вышли!.. ‚едь это что? ќто - крестный ход! —уда
просЯт... ‘ плащаницей идут!.. - ЋстановилсЯ на минуту, поглЯдел,
пригнувшись, в глаза Ѓабаева. - ђазве это что! ќто - глупаЯ ночь, по-вашему?
ќто - мистериЯ! Ћдно тело и одна душа... ќто взрыв!.. ‚се клапаны вылетели,
и вот... вам кажетсЯ глупым... ќкстаз это! (Ћн взмахнул рукой.) Џолет в
небо, херувимскаЯ песнь! ‚ это только вдуматьсЯ надо, и станет Ясно. Љак
собрались? Љак первые христиане в катакомбах, как влюбленные... ‚ этом
поэзии сколько, детства сколько! ђазве найдешь слова длЯ этого, когда это
ландышами пахнет?.. џ об этом всю жизнь мечтал, сидел у себЯ, в себе, под
своим замком и думал: "‚едь можно, ведь только начать, и выйдут..."
“ него теперь поднЯлось, как-то вздулось все лицо, точно кислое тесто,
и это показалось смешным Ѓабаеву; он чувствовал углы своих губ, представлЯл,
как они дергались, складывались в обидную усмешку, опускались.
- ‚се ждали? - не выдержал он наконец и засмеЯлсЯ. - ‚се мечтали?
Ћн Ясно вообразил, как ждал Ќагнибеда, - стоЯл где-то в темноте у
запертых дверей, согнувшись, припал к замочной скважине ухом и слушал; рот у
него был открытый, глаза округлые, колени худые...
Ќикуда нельзЯ было уйти даже мыслью от того певучего, Яркого, что
толпилось кругом. ‡Яблики звонили; какие-то травы пахли; что-то колыхалось,
лучилось, насквозь пронизывало тело чем-то теплым; точно забытые нежные руки
гладили по щекам, и глаза - далекие глаза - мерцали и гасли.
Ќо сказал что-то около человек, и не слышал Ѓабаев.
- Ћ чем вы? - с усилием спросил он.
- џ говорю, что стыдно! —то вам должно быть стыдно! - резко крикнул
Ќагнибеда и отбросил голову; глаза пробились прЯмо сквозь середину очков и
не мигали.
- Њне? Ќет, не стыдно, - просто ответил Ѓабаев. - Љак стыдно?
“ него было все то же смеющеесЯ, наблюдающее лицо; теперь оно уже
отрешилось от себЯ, оттолкнулось и потонуло в лице Ќагнибеды. Ѓыло остро
любопытно осЯзать проступавшую сквозь кожу, сквозь мелкие морщинки щек,
сквозь окна зрачков какую-то созревшую обиду.
- ‚ам должно быть стыдно! - крикнул еще визгливее Ќагнибеда. - „олжно
быть стыдно!
- Џочему? - спросил Ѓабаев; посмотрел серьезно на Ќагнибеду и добавил:
- ‘тыдно?.. „а ведь стыд уже умер... должен умереть.
- ‘тыд - это бог, - глухо сказал Ќагнибеда. - Ѓог умер?
"„есЯтки тысЯч лет жили люди", - вдруг почему-то вспомнил Ѓабаев. Њысль
эта Явилась неизвестно откуда, проскользнула, как метеор, и почему-то
засветилась сквозь лицо Ќагнибеды, точно была ночь и лицо его было фонарь из
бумаги, а в нем, как свечка, эта мысль. Џочему-то стало жутко от нее,
закрытой, и захотелось ее вынуть и поставить прЯмо перед собой.
- „есЯтки тысЯч лет жили люди, - сказал он вслух, - и все-таки есть еще
стыд? Ѓыть не может!
Ћн сказал это тихо и медленно и в то же времЯ, наблюдаЯ лицо Ќагнибеды,
видел (в первый раз увидел) залезшие в рот жидкие, обмокшие желтые усы; от
этого все лицо его показалось желтым, волосатым, как мохнатаЯ гусеница.
- џ десЯть лет изучаю, работаю над этим, - взмахнул рукою Ќагнибеда, -
а вы так сразу, с маху...
- —то изучаете?
- ‘тыд... и совесть... ‘тыд и совесть, - отчетливо повторил Ќагнибеда.
- ќто не одно и то же... ќто только родственные понЯтиЯ.
- ќти люди ночью сошлись - значит, потому что существует еще стыд и
совесть?
- „а! - мотнул головою Ќагнибеда. - Џотому что не звери, что хотЯт
чуда, - вот почему!.. ‡ачем вы смеетесь?
Ќарцис лежал около, положив голову на лапы; то закрывал глаза - дремал,
то открывал снова; ежилсЯ, вздрагивал от каких-то желтых, кружившихсЯ над
ним мух; вдруг подымал голову и так гордо и снисходительно смотрел то на
хозЯина, то на этого длинного чужого человека, что Ѓабаеву становилось
обидно, и он замахивалсЯ на него ногою. Ќарцис жмурилсЯ и покорно пригибал
голову к лапам.
- Џодъем - это чудо! - уже кричал Ќагнибеда. - Ѓез подъема - будни,
подъем - праздник, чудо!.. —тобы всем понЯть, чтобы всем сказать, нужен
подъем!
- —удо - это тонкий расчет; просто не видно, как сосчитали, а счет
готов, - скучно сказал Ѓабаев.
Ќагнибеда долго глЯдел на него, сузив глаза под матовостью очков: глаза
делались мельче, острее, ближе, совсем близко, и кололи.
- ‹юдей любить надо! - вдруг укоризненно протЯнул он. - ‹юбить, а не
так!.. ‚се любить надо...
- Ђ если бы вместо менЯ пред вами был бродЯга-каторжник, - опЯть,
смеЯсь, перебил Ѓабаев, - с ножом, еще там с чем, и этак - не то что убил
бы, а ну, ранил, что ли, обобрал и бросил... ’огда вы что?
- ЃродЯга что! - вскрикнул Ќагнибеда. - ЃродЯга может менЯ и убить даже
- он мое тело убьет, а вот вы... вы... вы хуже! ‚ы душу мою убить хотите,
душу! ’олько Я не дамсЯ! Ќет! џ вам не дамсЯ!
“ него лицо покраснело и трЯслось, как в ознобе, и глаза были страшно
переполнены чем-то: страхом, возбуждением, злобой.
- ‡наете ли что? - вдруг сказал Ѓабаев. - ќто ведь так, в самом деле.
…сли бы мы были с вами вдвоем на каком-нибудь пустом острове и нечего было
бы есть, Я бы вас убил и съел. Џраво! Џотом жалел бы, что... мало. Ђ вы
могли бы? Ќе днем - вы слабый - ну, хоть ночью, когда бы Я спал, могли бы?
- џ вас боюсь! - отступил Ќагнибеда. - џ вам искренне говорю: боюсь! -
Ћн отступил еще на шаг, помолчал. - џ лучше пойду к попу, к старенькому
сельскому попу, и с ним мне будет легче, с ним мы сговоримсЯ, поймем. Ђ
вы... ‚ас Я боюсь... Џрощайте!
Ћн взЯлсЯ за фуражку; рука дрожала.
‘тало плоское и жалкое лицо у него, как раздавленное большим камнем.
ђаспустилось - сжалось. „аже не было уже лица: просто дырЯвилась какаЯ-то
редкаЯ сетка.
Ѓабаеву почему-то вдруг стало неловко, точно обижен был он сам, а не
этот ненужный. Џочему-то выбилась откуда-то из глубины ласковаЯ струЯ,
пролилась внутри, и стало тепло.
- Џостойте, куда вы? - взЯл он за плечо Ќагнибеду.
- „омой! - по-детски отвернувшись, глухо ответил тот.
- ЊенЯ, значит, вы не любите, хотЯ Я тоже человек? - спросил Ѓабаев.
"‚от возьму и поцелую его сейчас, - подумал он. - ‚озьму и поцелую...
—то он скажет тогда? ђастрогаетсЯ? ‡аплачет?"
Ќагнибеда обернулсЯ к нему боком и молчал. ’еперь, когда он стоЯл
боком, резала глаза криваЯ линиЯ его спины, тощей согнутой шеи, фуражки,
сплюснутой сзади.
‘траннаЯ, ничем не победимаЯ брезгливость, молодаЯ, здороваЯ, жаднаЯ,
как зеленаЯ после дождЯ трава, выросла вдруг в Ѓабаеве.
Ћн передернул плечами, свистнул. Ќарцис вскочил. Џотрепал за шею
Ќарциса. Џес поднЯлсЯ на задние лапы, радостно завизжал, тыкалсЯ мордой в
плечо. ЏриЯтно было, что жизнь в нем такаЯ буйнаЯ, темнаЯ...
- Ќу, прощайте, - кивнул он Ќагнибеде и пошел. “лыбалсЯ, уходЯ; широко
и просто, как шагал, привычно и четко ставЯ ноги.
ЋбернулсЯ было, хотел что-то сказать Ќагнибеде, подумал: "‡ачем? Ќа что
он мне?" ’олько посмотрел, как тот провожал его глазами, и почему-то еще
подбористей и прЯмее, как на параде, пошел дальше.
“же густо клубились впереди опЯть не заслонЯемые ничем, маслЯнистые
сочные комьЯ зеленых и желтых, голубых и серых, чуть розовых, чуть
фиолетовых красок. ‚идно было, как проползло над ними солнце, сквозило,
плавило их, и они дробились, сливались в дрожащие полосы, подымались, никли,
распускались, как большие мЯгкие цветы, унизанные росами.
Ќебо стало высокое, тонкое, точно распахнулось вдруг, и оказалось, что
оно все из серебрЯных тугих струн и всемирно звенит далеко где-то.
’епло было. ’еплота эта лилась кругом, неслышнаЯ и живаЯ, как кровь в
теле, - в огромном, повсюду разметавшемсЯ теле; была она пахучаЯ, нежнаЯ,
заколдовала все кругом и струилась одна - бессвЯзнаЯ, лениво-сытаЯ.
Њухи вились около вперед идущим столбом. Ќизкий боЯрышник цеплЯлсЯ за
ноги колючками, потом, бойко ершась, качалсЯ сзади, потом опЯть засыпал.
мыгали Ящерки, то зеленые, то серые. ЊЯгкаЯ матоваЯ трава грустила о
чем-то, слушаЯ землю.
Ѓабаев представил на миг Ќагнибеду, такого испуганного, запертого,
лишнего, - сверху донизу провел по нем глазами и забыл о нем.

ЏесчанаЯ коса вонзилась в реку с берега. €здали липкаЯ видна была грЯзь
на ней - треугольными полосками, как водЯные морщинки, и казалось, что она
тоже струилась, тихо кипела, как вода около, то узилась, то ширилась.
‚ода в реке стала зеленовато-прозрачнаЯ, холодно-свежаЯ на вид. “пругий
ветер тЯнул над нею. ќто был и не ветер: так, просто куда-то шло по воде
что-то невнЯтное, зыбкое; чуЯлось только, что кругло выпЯтило грудь. “
красного лознЯка на берегу отдуло в сторону листьЯ, да так и оставило,
изредка перебираЯ, точно считаЯ мимоходом.
Ќарцис красиво искал в стороне, ближе к лесу, где было столько
таинственных живых длЯ него следов: каждый куст живой и полный. Ћн шуршал,
фыркал, трещал сухоломом - черный комок беспокойных нервов. ’о спина
мелькала, то дыбилсЯ хвост, то подымалась внимательнаЯ, чуткаЯ голова и
вбирала далекое.
‚от он вдруг окаменел, насторожилсЯ: тройка куликов мигала белой
подкладкой крыльев, спешила куда-то, четко виднаЯ над рекой. Ћдин свистнул,
за ним другой, третий - как пастушата. ‘вист тонкий, сильный, но не сухой:
смоченный речным паром.
“ Ќарциса глаза округлели, точно тоже хотели свистнуть.
Ѓабаев глЯнул на него, на куликов, подобралсЯ, присел за куст. ђужье
приросло к рукам. ѓлаза прилипли к трем мигающим лоскутам, кружились вместе
с ними над зеленым, над серым, ушли куда-то далеко, чуть видно, вернулись,
ударились вдруг о песчаную косу и забегали по морщинкам грЯзи.
Љулики были смешные, хлопотливые, длинноногие; бегали по песку как-то
страшно быстро - нельзЯ было уследить, взлетывали, дергали хвостами. ЏЯтна
их казались синими на белом песке, синими и верткими, - все времЯ тыкались
вниз клювами и сжимались, тыкались и сжимались и присвистывали, как
пастушата.
Ќарцис осторожно пополз к ним за кустами, низко проставлЯЯ ноги, как
кошка.
- Љуш-ш! - зашипел на него Ѓабаев. - Људа?
Ќарцис оглЯнулсЯ, вильнул хвостом и припал к земле. ‚идно было, что не
дышал: ждал выстрела.
Љулики были веселые, странные; оттого что в них было так много
суетливости, всЯ коса казалась праздничной. Ђ глаза искали мушки и хотели,
чтобы все три сбежались к ней сразу, хоть на момент.
ЊелкаЯ... крупнаЯ... …сть два рЯдом... ’ретий отбежал... куда?.. „вое
тоже распались, как ртуть, свистели, подлетывали...
Ѓабаев нетерпеливо прицелилсЯ в одного, ближнего, и выстрелил.
€ тут же вскочил и покатилсЯ через кусты вниз, как кусок черной земли,
Ќарцис, и где-то далеко над рекой испуганно свистела пара куликов, а третий
мелко хлопал на песке крыльЯми.
Љак-то сразу стало Ясно, что он уже не встанет, не засвистит, что
Ќарцис схватит его, придушит зубами, принесет. ‘тало скучно, и Ѓабаев
отвернулсЯ, но ждал Ќарциса, слепо смотрЯ в зеленое; и Ќарцис подбежал и
принес - бросил у ног, как ненужное, и сел возле.
Љулик был весь в крови и грЯзи; дергал головою. €з длинного, как
туалетные ножницы, раскрытого клюва сочилась краснаЯ пена.
Ќарцис, сидЯ около, смотрел на него и брезгливо морщил нос, как не
умеющие притворЯтьсЯ маленькие дети.
Ѓабаев поднЯл кулика, взЯв за тонкие ноги, осмотрел: один глаз был
выбит дробинкой, другой торчал какой-то надувшийсЯ, огромный, красный, и шеЯ
скрючилась и вздрагивала.
Ѓабаев непроизвольно-брезгливо передернул лицом так же, как Ќарцис,
ударил кулика головою о приклад ружьЯ и положил в Ягдташ.
Ќарцис снисходительно следил за всеми его движениЯми круглыми и
строгими, Яркими и внимательными, всепонимающими и потому страшными глазами.

Ћ„ЌЂ „“Ђ

„еревьЯ вспыхнули как-то сразу все - ближние и дальние - и стоЯли
глЯнцевито-желтые, оранжево-розовые, багрЯные, как большие цветы. ‘квозное и
звонкое стало небо - и казалось, что это усталые солнечные лучи пахли таким
вЯлым, успокоенным и созревшим. Ћсень пришла и сытым шепотом сказала ими -
этими деревьЯми, небом и лучами: "џ воцарилась, времЯ жатвы".
Љакие-то странные наступили дни, все из желтизны, тепла и ласки, точно
кто-то лепил их по ночам из чего-то легкого и нежного, и потом они медленно
таЯли у всех на глазах от зари утренней до зари вечерней.
ѓолубые тени прЯтались по белым стенам домов, дымчато-серые по траве
внизу; мЯгко-фиолетовые, как паутина в пыли, между листьЯми.
Ђ над тенЯми, то влажными, то сухими, круглыми пЯтнами разбросалось
солнце, не тЯжелое, плотно обнимающее землю, как летом, а какое-то бегло
любопытное, как стаЯ перелетных птиц.
€ птицы тЯнули уже с севера - каждый день все новые, голосистые,
смешно-серьезные, делали испокон века заведенное дело, суетились, шнырЯли в
кустах, а по вечерам вдруг таинственно снимались и косыми нырЯющими стаЯми
летели дальше.
Ћблака стали мЯсистей, ниже, холоднее на вид; какаЯ-то спокойнаЯ
величавость встала между землей и ими, и землЯ полна была роскошью увЯданиЯ
и радостью счастливого материнства.
Ќа небольшом огороде псаломщика, у которого жил поручик Ѓабаев,
доспевали тыквы, вылеживались на солнце огромные, бородавчатые,
иззелена-желтые, пЯтнистые или сплошные красновато-тельные, точно кто-то
голый свернулсЯ комком и докрасна загорел на солнцепеке. ирокаЯ ботва их
стала корежитьсЯ и сохнуть, листьЯ стали обвисать колпачками, зрело
пожелтели плети, и от этого тыквы стали казатьсЯ еще крупнее, красивее и
Ярче.
„енщик ѓудков, любовно хлопаЯ их по бокам ладонью, прислушивалсЯ, как
они бунели в ответ, и говорил восхищенно:
- ‚от гарбузы так гарбузы! ЏрЯмо страсти господни!.. Џод одного пару
волов запрЯгай... ‚едь это что - чертушка какой!..
Ћн нагибалсЯ, обеими руками обхватывал тыкву, подпирал ее коленЯми,
подымал, напрЯгаЯсь и крЯхтЯ, и опЯть, осторожно, через носок сапога,
опускал на землю.
- Ќе иначе как пару волов! - говорил он, крутЯ головою. - ‘ила земли-то
какаЯ, а?.. Ќам бы такое землю... Ћго-го-го! Ѓрат ты мой!.. Ђ то что ж когда
землЯ у нас тощаЯ... Ќи тебе дом домить, ни тебе душу кормить... ‘упесь
одна.
ђыжий псаломщик, слушаЯ его, лениво ерошил длинные волосы снизу вверх и
зевал. Џотом садилсЯ на тыкву, закуривал, смотрел вниз на свои ноги в
дырЯвых туфлЯх и опЯть зевал. Њного спал псаломщик и много пил.
Ќа нем была длиннаЯ синЯЯ рубаха с поЯском, на ѓудкове - краснаЯ,
забраннаЯ в шаровары.
‚ойна окончилась, и теперь ѓудков усиленно начал думать о своем доме, о
земле, часто отпрашивалсЯ у Ѓабаева в сады, где татары и армЯне снимали
фрукты; приносил оттуда мешки Яблок и груш, отчего по всему двору валЯлись и
приторно пахли гниющие бурые объедки, и жили на них тысЯчи беспокойных
зеленых мух. ‚ этих объедках и мухах тоже была сытость осени, и потому они
были не противны и не мешали.
Џоручик Ѓабаев вбирал в себЯ осень не так, как прежде, - чувствовал,
что не так, - поЯвилось что-то новое в его жизни и в жизни кругом, что
прошло сквозь этот напоенный желтизною воздух и зазвенело. Ћборвалось
что-то, сорвалось с цепи, и вот уже близко от себЯ Ѓабаев увидел чужое.
Љак-то вечером в переулке, где ютились трактиры, и поэтому много было
пьЯных, Ѓабаев наткнулсЯ на колючие чужие глаза и услышал, чего не слыхал
прежде:
- о, черти?.. Џрограли войну... черти?.. - ѓолос был черный какой-то,
как в черное, рваное был одет этот пьЯный, неизвестно кто, неизвестно -
молодой или старый. Џотом он ушел, шатаЯсь, пошел через улицу, скользЯ в
грЯзи, а Ѓабаев осталсЯ и не знал, что ему нужно было сделать: знал только,
что уже забыл о том, что еще недавно была война, а теперь о ней напомнил
кто-то. Џотом оказались где-то какие-то большие заводы, которые вдруг стали:
забастовали рабочие. Џрежде их совсем не видно было, даже не думалось
как-то, что они есть, должны быть и что их много. ѓазетные листы начали
казатьсЯ почему-то очень большими и живыми; настойчиво говорили о чем-то
важном, когда шелестели в руках.
Ћсень была та же безумно красиваЯ, как всегда, и нельзЯ было сказать о
ней ничего словами, когда захватывало дух от плавно танцующих красок, от
накопленного в каких-то тайниках и теперь повсюду разбросанного смеющегосЯ
богатства, от легкого и Ясного, как влюбленные чистые глаза.
Ќо прошло по всему грубыми иглами человеческое, узкое, как по
девственной степи проходЯт рельсы, и под этим новым казалась другою осень.
€ в самого Ѓабаева, в закрытый Ящик его личного "Я" вошло чужое. Ѓабаев
не хотел его, но оно вошло с веселым хохотом, с бесшабашной удалью в глазах,
с тем бесстрашием ко всему в жизни, в котором, может быть, только и живет
истинный, глубокий, обнаженный страх.
ќто чужое была ђимма Ќиколаевна †елезнЯк, жена капитана, ушедшего на
„альний ‚осток еще весною с эшелоном новобранцев, с тем самым эшелоном, с
которым должен был отправитьсЯ ‘еленгинский, теперь лежавший в лазарете.

ђимму Ќиколаевну Ѓабаев в первый раз увидел на улице в осенней серой
шлЯпе с каким-то Ярким красным крылом. Ѓабаев видел ее и раньше - это была
полковаЯ дама, и не видеть ее было нельзЯ, но увидел ее он вдруг
развернувшейсЯ и новой только недавно: шла по жидкой золотой улице
широкобедраЯ, туго перехваченнаЯ поЯсом, в этой новой, ухарски надетой на
темные волосы серой шлЯпе с красным крылом, и улыбалась ему навстречу. €
тогда же Ѓабаев точно и определенно увидел, что у нее было небольшое свежее
лицо, мЯгкое, с атласистой кожей, чувственный ленивый рот, странно высокий
взлет бровей и глаза не черные, как всегда казалось, а какого-то сложного,
капризного тона, зеленого с карим. Џочему-то тогда же заметил Ѓабаев и голос
ее, и особую растЯжку слов, и круглую откачку головы, когда она говорила, и
заметил, как в это времЯ лукаво проступали мелкие, низаные зубы и шеЯ,
ровнаЯ и белаЯ.
‚ этот день по улице везли на волах огромные гарбы новой, только что с
токов, желтой соломы, и солома эта веселыми клочьЯми падала на мостовую, и
пахло ею, волами и здоровым березовым дегтем от колес, а колеса вздрагивали
и скрипели, тоже каким-то желтым, осенним скрипом, сухим и веселым. Њного
было довольства, неги и лени, и Ѓабаев доверчиво и просто впитывал в себЯ
все кругом и ее в этой шлЯпе, с этой ровной шеей, с беспокойными огоньками в
глазах. € думал о ней просто: "‘лавнаЯ какаЯ она, ђимма Ќиколаевна, - а Я не
знал". ‚споминал вместе с ней ее мужа, который сильно пил перед отъездом и
теперь почти каждый день писал ей письма и рвалсЯ назад в полк. Ќо войска
еще оставались, и письма его были тоскливые, длинные.
- Ђ Я по нем не скучаю! - улыбнулась тогда ђимма Ќиколаевна.
ќто вышло неожиданно, но Ѓабаев почему-то вдруг обрадовалсЯ по-детски и
спросил:
- Џочему не скучаете?
- Ќадоел он мне, вот почему... ’олько поэтому!.. - € опЯть улыбнулась.
Ѓабаев представил †елезнЯка, уже немолодого, с его солдатским, четко
обрубленным лицом, его манеру ходить, слегка согнувшись, и привычку носить
фуражку на затылке, и подумал было, что вот осень, веселое солнце, и два
близких человека: один, скучаЯ, пишет длинные письма, другой их читает и
смеетсЯ, и как это странно осЯзать теперь, когда со всех сторон разлеглось
нежное, пухлое, нарЯженное в теплые тона.
Ќо это промелькнуло мимоходом - этого не было уже через момент,
показалось, что не было и †елезнЯка с солдатским лицом, было только сжато и
полно, и, нагнувшись к самым глазам ђиммы Ќиколаевны, улыбаЯсь, сказал
Ѓабаев вслух то, что недавно подумал:
- „а вы славнаЯ какаЯ, ђимма Ќиколаевна... A Я и не знал!

III

‘пелые каштаны шумно падали с высоких деревьев в загородном саду при
школе садоводов, где гулЯли Ѓабаев с ђиммой Ќиколаевной. Љаштаны стоЯли
важные и ронЯли плоды, как слова, медленно и лениво. ’очно целое лето
молчали, только чтобы заговорить теперь.
Љрепкий синап снимали со старых корЯвых Яблонь, осторожно трЯсли
ветками, наполнЯли большие корзины и относили куда-то вглубь рабочие в
фартуках. ѓолоса их круглились выпукло и звонко, как никогда не бывает
летом. ‘иницы суетились и кричали. €з голубизны неба купы дальних деревьев
выплывали тЯжело и Ярко в смеющемсЯ багреце и позолоте.
Џод легкой кофточкой ђиммы Ќиколаевны Ѓабаев угадывал упругие линии ее
тела, и потом уже начинало казатьсЯ ему, что она была не одета, что она
задыхаетсЯ в истомной зрелости своих тридцати лет, что все насквозь осеннее
в ней - звонкое, чистое, золотое, - что она, как каштаны, ронЯет
слова-плоды, каждое слово - цена бессонной ночи.
- Њой капитан, - говорила она смеЯсь, - разве он что-нибудь хочет от
жизни? ќто досадно! ‘лучилось, что попалась ему Я, - и он успокоилсЯ. Ќа
времЯ отнЯли менЯ - заскучал. —еловек-то где же?.. ЏЯть лет мы с ним жили -
он менЯ оскорблЯл и просил прощениЯ. Џили чай с вареньем и ссорились. ‚
прошлом году взЯл он отпуск, поехали на Љавказ, на воды... ’ам тоже
ссорились и пили чай с вареньем... †изнь-то где же?
- ‚ы его любили? - спросил Ѓабаев.
- Ќет, - ответила она.
- “важали, значит?
- ’оже нет...
- ’ак как же вы жили?
- Ќе знала об этом, представьте... ‚едь всЯкий день вместе были; только
теперь, как уехал он, - узнала. ќто бывает: живешь вместе и не знаешь.
ѓлаза и углы губ у нее были веселые, свободные. •орошо она держала
голову, когда шла: немного назад и вправо, и Ѓабаев чувствовал по ее точной
походке, какаЯ у нее сильнаЯ грудь и какие ровные удары сердца.
- Џочему вы мне говорите об этом? - спросил вдруг он. - €менно мне и
теперь?
Џовернулось все лицо ее с густым румЯнцем на скользких щеках, с
зеленоватой тенью под бровЯми и сказало:
- ’ак Я хочу... Ђ что?
Ѓабаев заметил, что зубы ее были, как у мелких пушных зверьков, -
мелькнули - спрЯтались, но осталось ощущение острого и простого, понЯтного
без слов.
- Ќичего, - ответил Ѓабаев и улыбнулсЯ ей так же свободно и просто.
- ‚ы с кем в полку на "ты"? - спросила она.
- Ќи с кем! - поспешно ответил он. - џ сам по себе... ‡ачем вам это?
- ‚ы противный! - сказала она. - ‚се Я, да Я, да как бы вас кто не
обидел.
- ‚от тебе раз! - весело отозвалсЯ он. - Џротивный?
- Џравда, правда... ‚ы на своем веку кого-нибудь любили? ’ак себе,
попросту, без затей? ‹юбили?
- Ђ ведь действительно, кажетсЯ, особенно никого и ничего не любил.
‡ато мне никого и не жаль... Ќе пишу никому скучных писем...
- ‚ы старик! - качнула головой она.
- „вадцать пЯть лет! - отозвалсЯ он.
- ‚се равно старик!.. ђазве в годах дело?
- „а ведь любить-то и некого, - сказал, точно подумал вслух, Ѓабаев.
- Љак некого?
- Ќекого и не за что... ‚ас, что ли? Ђ за что? ‘кажите, за что, чтобы и
Я знал.
‹ицо ее покраснело сплошь и отодвинулось, и Ѓабаеву почему-то стало
приЯтно, что он обидел ее, такую уверенную в своей красивости и силе. Ќо
хотелось сказать еще что-то.
- Џолюбить - себЯ отдать, а отдать себЯ... не пойму Я, как это можно
сделать. Ќаучите, ђимма Ќиколаевна! Љак это кому-нибудь можно себЯ отдать?..
„а ведь самое дорогое во всей-то жизни и есть Я сам! —то во мне, то и
огромно, - как же это себЯ отдать кому-то? Ќевозможно ведь, Я думаю... а?
‚ руках у нее был гибкий хлыст. Ћна шла и била им по низким веткам.
†елтые и сморщенные, как кисти старых рук, падали вниз листьЯ. ‚ тишину и
упругость осени это врывалось, как ненужно жестокое и мелкое, и Ѓабаев
следил за ђиммой Ќиколаевной, за этими злыми, как стиснутые зубы, ударами,
за тем, как выбивалась из-под черепахового гребнЯ тЯжелаЯ волна ее волос, и
думал, что слов тут не нужно, - зачем слова?
Љаштаны хрустели под ногами, и приЯтно было расплющивать их шаг за
шагом и видеть, как обходила их ђимма Ќиколаевна узкими ботинками на
высоких, тонких каблуках. Џлатье сзади она ловко захватила левой рукой, как
делают это все женщины. € Ѓабаев, следЯ за нею сбоку, так и думал о ней:
"Љак все!.."
ел навстречу какой-то инженер с дамой, закутанной в рыжую вуаль; у
дамы была низкаЯ, длиннаЯ талиЯ и руки с острыми локтЯми, а инженер был
бритый, увесистый, медно-красный, в тужурке и в пустых глазах навыкат,
просто как будто надел на себЯ эти глаза, вынувши их из картонной коробки.
Ѓабаев пропустил мимо их обоих и рассмеЯлсЯ.
- —то вы? - спросила ђимма Ќиколаевна.
- Ћ чем они могут говорить, ну о чем? - смеЯлсЯ Ѓабаев. - —то может
быть теснее этого, когда идут двое вот таких рЯдом! Љакой-то подземный
коридор на двести верст.
- Ђ мы с вами?
“ нее было искристое, готовое брызнуть смехом лицо, как ветка густой
акации после дождЯ, такой тЯжелой, унизанной росистыми цветами акации, -
тронь ее рукою - забрызжет. Ѓлизкое какое-то стало вдруг лицо, точно росли
вместе, точно знал его давным-давно, этот правильный небольшой овал, и
теперь вспомнил.
- Њы с вами?
Ћн долго смотрел на нее улыбаЯсь. ‡нал, что улыбаетсЯ широко, как в
детстве, когда бог казалсЯ не выше сельской колокольни и все-таки был
огромным.
- ‚ы что так думаете долго? ‘лона чайным стаканом хотите прихлопнуть?..
Ќе стоит! ‘лон больше!
Ћн увидел, что и она улыбаетсЯ ему так же, как он ей.
- Њы с вами можем начать сейчас взапуски бегать по аллее, - сказал он,
- и не будет странно; можем бросатьсЯ каштанами - а? ’оже не будет
странно... Џросто с нас по двадцати лет слетело теперь, когда мы вместе,
так?
€ Ѓабаеву казалось это таким простым - бегать с ней по аллее, бросатьсЯ
каштанами.
- Ќет, это не так! - покачала головой она и добавила вдруг: - ‡наете
ли, потому что Я одна теперь, совсем одна, Я кажусь себе старше... Ћт мужа
чуть не каждый день письма, но его-то ведь нет... ‡анимал он какое-то место
возле менЯ - теперь на этом месте опЯть все-таки Я сама... ире Я стала...
‘делалось тоскливо Ѓабаеву, когда закружилось около него это чужое Я.
- ‡ачем вы об этом? - скучно сказал он.
- †ить как? - спросила она, и лицо ее вдруг стало другим: сжалось,
упали брови, углы губ и глаз пропали.
- ‚ообще, как жить? - повторила она. - †ивут-живут люди, и никто не
знает!
- џ знаю! - сказал Ѓабаев, усмехнувшись.
Ћн смотрел на ее здоровые, густые пЯтна на щеках, на чуть сощуренные,
ожидающие, теперь и вблизи ставшие темными глаза и сказал медленно, чуть
стиснув зубы:
- †ить нужно так жадно, как будто каждый час твоей жизни - последний
час!

Џоезда не приходили. Ќе было ни газет, ни писем, и взамен их приползали
какими-то закоулками странные, почти сказочные слухи, а так как стоЯла
осень, нарЯженнаЯ в сказочные тона, то слухам верили.
€ когда Ѓабаев смотрел, как из солнца сплетались на земле шелестЯщие
цветные кружева, он думал в то же времЯ, - не мог не думать, - что где-то
кругом случилось что-то новое в людЯх, которых он привык не замечать.
ќто было близко и понЯтно Ѓабаеву, что они сказали вдруг: "Њы уже не
хотим больше", и тем, что решили так, остановили колеса поездов. —то-то
приподнЯлось в нем и шире открыло глаза. ’ысЯчи, десЯтки и сотни тысЯч вдруг
сказали какое-то одно слово, и слово это спаЯло их, накрыло каким-то
блестЯщим прозрачным колоколом всех, как одного, и это казалось молитвенным
и детским, точно стал маленьким и вошел в туго набитую церковь, держась за
отцовскую руку: тепло, тесно, свечи горЯт.
Љаждый встречный на улице вдруг стал выпукло-четок. Џрежде они
сливались в липкую массу и мешали, теперь Ѓабаев отделЯл каждого любопытными
глазами, всматривалсЯ в чужие глаза, следил за посадкой головы, за
приближающимисЯ шагами чужих ног и думал: "Њожет быть, и этот тоже?" Љак-то
крупнее и занЯтнее вдруг стал человек, - показал то, что прЯтал, и обещал
показать что-то еще, о чем и сам точно не знал - есть оно в нем или нет.
€ по вечерам, когда небо становилось стеклЯнно-зеленым на востоке,
казалось, что оно не потемнеет, - так и будет стеклЯнно-зеленым всю ночь.
€ все хотелось улыбатьсЯ, потому что где-то около, совсем близко,
представлЯлась ђимма Ќиколаевна в своей широкополой серой шлЯпе с красным
крылом, в мЯгкой такой красивой шлЯпе, и сама мЯгкаЯ, с испуганно смеющимисЯ
глазами.
Љогда ее не было, Ѓабаев все-таки знал, что она рЯдом, намечал самые
точные границы ее тела, не ошибаЯсь ни на волос, и этого занЯтого ею места
около себЯ не отдавал и не хотел никому отдать.
Ѓыло что-то пьЯное в желтых, напрЯженных листьЯх, в голубых тенЯх, в
самом воздухе, качающем сытые земные сны, - и Ѓабаев на ученьЯх уходил с
ротой далеко в поле, делал сложные наступлениЯ на позиции, не занЯтые никем,
и возвращалсЯ в казармы с песнЯми по улицам.
•отелось быть широким, звонким, новым и неожиданным.

ђимма Ќиколаевна сказала:
- ‘тарший брат у менЯ, ЊитЯ, сошел с ума. ЏомешалсЯ тихо и славно так -
знаете на чем? ‚ообразил, что он фабрикант ангельских перьев. ‘частливый
такой стал, как только в это поверил... Ђ логика была такаЯ: ангелы вечны,
но крыльЯ их не вечны, изнашиваютсЯ, конечно, выпадают перьЯ, а бог почил от
дел своих в седьмой день и новых перьев им не творит, - значит, перьЯ эти
нужно изготовлЯть здесь, на земле. € вот - фабрика. ‚се кругом, что он
видел, - все это была его фабрика. Ђнгелов - тьма, масса из них шестикрылых,
значит, перьев портитсЯ многое множество. ”абрика работает вовсю, а хозЯин
он. Џомню его, ходит по саду, улыбаетсЯ, потирает руки. ‘просишь: "—то,
ЊитЯ?" - "Ѓольшущую, скажет, партию нынче ночью на небо отправил...
Ћгромаднейшую!" - таинственно так скажет и засмеетсЯ. “дивительно счастливый
стал человек, как в это поверил.
- ‚ы зачем же о нем заговорили? - спросил Ѓабаев.
- •очетсЯ и мне во что-нибудь поверить! - ответила ђимма Ќиколаевна. -
€ не знаю, во что.
- Ђ почему он отправлЯл перьЯ ночью? - вдруг спросил Ѓабаев.
- Ќе знаю уж, почему... ‚сегда ночью. Џросто ночь ему, должно быть,
свЯтее днЯ казалась... или как это сказать?.. Ќу да, свЯтее.
‚ечер был прозрачный, немного грустный, когда до сумерек уже недалеко,
но их еще нет, когда длЯ них только открываютсЯ какие-то двери, когда их
только еще готовЯтсЯ встретить, шушукаютсЯ, шелестЯт, делают настороженные
лица, вглЯдываютсЯ вдаль, и справа и слева на земле, и вверху на небе,
прЯчутсЯ там, где нельзЯ спрЯтатьсЯ, где все чисто, восторженно и Ясно еще,
почти как днем, но уже не так, как днем.
Ќа лицо ђиммы Ќиколаевны точно осели паутины, такое оно стало замкнутое
и нежное.
Ѓабаев вглЯдывалсЯ в него, как в церковную паперть, когда служба уже
окончилась и сейчас начнут выходить.
Ќо ђимма Ќиколаевна вдруг рассмеЯлась:
- ‚ы и не знаете, какое письмо прислал мне муж!.. ‚от смешной!
- Љакое? - спросил Ѓабаев.
- Џросто умолЯет менЯ приехать к нему... Ќи больше, ни меньше! ѓоворит,
что без менЯ с ума сойдет... только и всего!.. ‘трашно смешное письмо!
- Ђ вы что?
- ‚от еще глупость! ‡ачем Я поеду? Ќу, зачем он мне? џ красива? - вдруг
повернулась она к нему всЯ приподнЯтым лицом.
- „а, - сказал Ѓабаев.
- ‚ы менЯ помните, какаЯ Я была в прошлом году? џ ведь не подурнела?
Ќет?
- „олжно быть, вы стали лучше! - улыбнулсЯ Ѓабаев. - Љ чему вы это?
- ’ак.
€ закачала ногой, как это делают маленькие дети, когда сидЯт и думают.
‚ небольшом сквере около собора, где они сидели, никого не было в эти
часы: желтые деревьЯ и расписанные белые стены сквозь них. ‘ улицы стучали
колеса - так и казалось, что стучали в какие-то невидные окна возле них, и
Ѓабаев бережно оглЯдывал руки ђиммы Ќиколаевны в обтЯнутой, совсем уже
какой-то близкой черной кофточке, и ногу, как она качалась, чуть развеваЯ
платье и выставлЯЯ и прЯча небольшой узкий носок, - все было странно родное,
страшно давно когда-то виденное уже, точно какой-то угол ушедшей жизни
медленно повернулсЯ и опЯть стал рЯдом. Љогда улыбалась она - он знал, что
именно так, немного лукаво, что-то таЯ про себЯ, должна она улыбатьсЯ.
Ѓабаев представил на своем месте капитана †елезнЯка и сказал ей вдруг:
- ЋпЯть будете пить чай с вареньем. ‘ ним вместе...
- Ќи за что! - трЯхнула головой она.
- Ђ он-то, бедный, надеетсЯ на это, мечтает! - зло усмехнулсЯ Ѓабаев.
- Ђ вы знаете, что Я думаю сделать? - спросила она.
- Ќет, не знаю... - Ѓабаев помолчал и добавил: - †ены, ушедшие от
мужей... обыкновенно попадают к новым мужьЯм... так... кажетсЯ?..
Ћна засмеЯлась. ‘меЯлась она долго и искренне, закинув голову; ровнаЯ
белаЯ шеЯ ее выступила из-под полей шлЯпы и густых волос прЯмо против губ
Ѓабаева. Ѓабаев ощущал запах этой шеи как-то животно просто, как гончие
собаки, всю эту ни на что кругом не похожую белизну, теплоту, ласковость
тела, и было что-то застенчиво-детское в том, как он дотЯнулсЯ тихо и
поцеловал ее над узким, накрахмаленным, строгим воротничком.
ђимма Ќиколаевна отшатнулась и отодвинула его большими глазами, но
Ѓабаев, всмотревшись, увидел сквозь них, что ей приЯтно.

„енщик ѓудков долго хотел о чем-то поговорить с Ѓабаевым, и Ѓабаев
видел это, видел, как он застаивалсЯ у дверей, когда выходил из комнаты,
видел, какие у него были ищущие участиЯ, веселые глаза, какое переполненное
чем-то новым стало все угловатое лицо, горЯчее от загара, и не лицо только,
а все торопливое тело в кумачной рубахе.
- —то ты? - спросил он его наконец.
ѓудков сразу распустил лицо в широчайшую, как полЯ, улыбку.
- ѓоворЯт, ваше благородие, - земли прирежут!.. ‚сем мужикам, какие
есть; стало быть, у господ возьмут, а нам прирежут! - сказал без передышки,
за один прием, точно молитву прочел.
Ѓабаев измерЯл его небольшие глаза и говорил, не думаЯ:
- Њало ли что говорЯт!.. Ђ ты не слушай.
- Ќикак нет, ваше благородие, - твердо сказал ѓудков. - ‚се, как есть,
говорЯт - верно, значит. ‚сю землю, какаЯ годЯщаЯ, нам, мужикам, и чтобы
свобода правов была.
- „а кто говорит это, что ты?
- ‚се чисто! Људа ни пойди, везде в одно слово, ваше благородие!
“ ѓудкова даже рубаха казалась новой, празднично встревоженной и
веселой.
- ‚аше благородие, ведь и в газетах пишут? - добавил он лукаво.
- Џишут, - согласилсЯ Ѓабаев.
- Ќу, вот... правда, значит!
Ѓабаев смотрел в новое лицо ѓудкова и думал почему-то, что оно страшно.
Ћно было такое мирное, как пасхальное Яйцо, Яркое, разгорЯченное
работой на солнце, в огороде, где собирали тыквы, а Ѓабаев смотрел в него и
видел тысЯчи таких же лиц, густо рЯдом, щека к щеке, все ѓудковы, все потные
от работы, все говорЯщие о земле, и почему-то это было противно и страшно.
- Ќу, ступай! - сказал он ѓудкову.
„енщик постоЯл, собрал в комочек улыбку, но не ушел.
- Ђ то еще говорЯт, что бунты начались, - правда ли, нет ли? - замЯлсЯ
он.
- Ќачались, - сказал Ѓабаев.
- Џравда, значит, - обрадовалсЯ ѓудков.
- Џравда...
- ’ак что все огулом, ваше благородие? ‘ согласием?.. ЏрЯмо как один
человек все?
Љазалось, что у ѓудкова дух занимаетсЯ от какой-то подступившей к горлу
огромной радости, которую он долго сжимал; он даже голову вытЯнул вперед к
Ѓабаеву и не мигал глазами, глЯдел ими безостановочно, широко и напрЯженно,
ловил мысли Ѓабаева, те мысли, которые и не хотели даже длЯ него, ѓудкова,
одеватьсЯ в слова, и так глЯдел долго, пока молчал Ѓабаев. Ђ Ѓабаев
перебрасывал в это времЯ, что знал из газет и слухов, как ворох залежавшейсЯ
соломы, и почувствовал вдруг, что что-то прочное под ним, такое же
привычное, как землЯ, начинает колыхатьсЯ. € хотЯ ему, Ѓабаеву, все равно,
колышетсЯ оно или стоит неподвижно, но оно и не нуждаетсЯ в нем: у него есть
своЯ огромнаЯ жизнь, и в том, что колышетсЯ оно, есть своЯ гулкаЯ радость,
которую чувствует теперь всем телом ѓудков, как скачущий по дороге табун
лошадей чувствует встречные ветлы.
- ќто что же, хорошо, что ли, что все огулом? - спросил Ѓабаев,
отвернувшись и искоса глЯдЯ на ѓудкова.
ѓудков прокашлЯлсЯ, закрывши рот рукою, но улыбки с лица согнать не
мог.
- •орошего что ж... Ќасчет хорошего, кто его знает - чудно только
очень.
ѓлаза он сузил и мотнул наискось головою.
- ’о чудно, что сразу это... Ќикто ничего не знал будто, а оно, глЯдь,
и загорело...
ЋстановилсЯ, испытующе посмотрел на Ѓабаева и добавил так же весело,
как начал говорить:
- Ђ насчет хорошего подождем...
- Џодождем, - согласилсЯ Ѓабаев. - ’еперь ступай.
ѓудков повернулсЯ было лицом к двери и взЯлсЯ рукой за скобку, но не
ушел и теперь.
- €з села никаких писем нет! - снова начал он, поведЯ головою. - „о
землЯков в роту ходил - тоже и им ни письма, ни бумажечки... —то это
такоича?.. €ли это потому, что поезда не ходЯт...
- ‡абеспокоилсЯ? - спросил Ѓабаев, непроизвольно брезгливо щурЯсь, и
вспомнил, что уже долго, год или больше, ни от кого не получал писем сам и
никому не писал их, и даже почтовой бумаги и марок не было у него на столе.
€ это сознание было почему-то приЯтно.
- ‚ремЯ такое подошло, ваше благородие... все беспокоЯтсЯ, не Я один! -
ответил ѓудков.
Ѓабаев наблюдал, как улыбка на его лице гасла. Џоказалось, что потухли
как-то глаза, стЯнулись узелками губы, насупилсЯ нос. Џроступила какаЯ-то
огромнаЯ, ощутимаЯ мужицкаЯ забота, котораЯ никогда не ложитсЯ спать, и как
будто это она, а не ѓудков, добавила веско:
- ‘емейство!.. - € встрЯхнула головой.

VII

Ќа ‚оздвиженском кладбище было удивительно лениво и томно, точно из-за
всех памЯтников и простых крестов, из переплета веток и розовой желтизны
листьев глЯдели улыбающиесЯ глаза в усталых веках. ‚от-вот закроютсЯ сейчас,
и станет темно и тревожно, но опЯть открылись, влажно смотрЯт изо всех
лиловых теней и желтых пЯтен. “ набегавшихсЯ за день детей, когда они
засыпают, а около сидит мать или стараЯ нЯнька, бывают такие глаза.
Ѓабаев с ђиммой Ќиколаевной путались по узким дорожкам, шуршали
листьЯми.
ЊЯгкое, что было кругом, как-то прошло сквозь все тело Ѓабаева, точно
тоненькаЯ, теплаЯ, очень частаЯ золотаЯ сетка, поэтому было тихо-радостно, и
такую же тихую радость чувствовал Ѓабаев в ней. Љогда она шла впереди его,
тонкаЯ в поЯсе и широкаЯ, круглаЯ в обтЯнутых бедрах, несЯ тЯжелые, чуть
спустившиесЯ темные волосы под шлЯпой, Ѓабаев так и думал о ней: "€дет
осеннее".
Љ походке ее, заученно красивой, с дразнЯщим легким развальцем, уже
привык Ѓабаев, как привык к запаху ее духов. Ћна оборачивалась и улыбалась
через плечо. ‡адевала за ветки и стрЯхивала с них листьЯ. ‘меЯлась, говорЯ о
чем-то. Ќасыщенно лениво звучало каждое слово, как все здесь на кладбище:
кресты, золото листьев и лиловость теней. € Ѓабаеву Ясным казалось, что в
ней, сбежавшись отовсюду, столпилось, сгустилось и отлилось в упругое тело
все это ласковое, полусонное, отцветающее, и отделить их нельзЯ, и не нужно,
главное - не нужно отделЯть: просто она - осень в ленивом багреце с
позолотой. Џочему-то - и так неважно это - есть у нее имЯ - ђимма Ќиколаевна
- и какое-то длинное прошлое, но это забываетсЯ так легко потому, что хочешь
это забыть: день, осень.
Љогда они сели на плите рЯдом, он подумал, что вот пройдет осень,
умрет, - стало жутко, и сказал ей это:
- “мрете вы, ђимма Ќиколаевна, и поставЯт над вами такой же вот камень:
"‡десь погребено тело..." Џридут двое каких-нибудь новых и сЯдут... „еревьЯ
тогда будут выше ростом... листопад будет такой же...
- Ќе нужно об этом. ‡ачем вы? - перебила она, вдруг испугавшись. - Ќу,
зачем?
- Ђ как же... Ћт этого не уйдете! - улыбнулсЯ Ѓабаев.
- ‹адно! Љогда-то еще будет! - по-мальчишески вздернула она головой. -
ќто знаешь и в это не веришь... Џравда ведь, знаешь, что правда, а не
веришь... Ђ вы?
- —то Я?
‚ осеннюю Ясность ее лица упали глаза Ѓабаева и встревоженно искали
чего-то прочного; хотелось, чтобы это было каменно-вечное лицо. ‘о дна души,
где таилась стараЯ вера во что-то невозможное, поднЯлось вдруг болезненное,
капризно-ребЯческое, то, что плачет навзрыд и топает ногами от бессильЯ.
ЊЯгкие округлости ее щек смеЯлись, но Ѓабаев не хотел этого видеть и не
видел, просто ощущал где-то очень близко, около своего скрытого - скрытое
ее, такое же ломкое, хрупкое: опустилось куда-то в желтую тишину и, робко
прижавшись друг к другу, шло рЯдом.
- ‚ы что на менЯ так смотрите? - не понЯла она Ѓабаева и немного
нахмурилась так, как хмурЯтсЯ женщины, когда хотЯт быть загадочней и моложе.
- Љак смешно! - сказал медленно Ѓабаев. - ’ри года мы знали: Я - что
есть вы, вы - что есть Я... и от этого не стали ближе... понадобилась война,
случайность при отправке новобранцев, осеннЯЯ улица, наконец, шлЯпа с
красным крылом. Љак много, чтобы двоих сблизить! Џодумайте, что не будь
этого, мы не сидели бы сейчас на кладбище одни... двое... на этом камне...
‚едь не сидели бы?
ђаскинутый кругом сетчатый, спокойно тающий блеск, смЯгченный теплотою,
Ѓабаев видел в ее глазах: это там он был так понЯтен и близок, как бывало
только в детстве. „етское и всплыло в Ѓабаеве: какаЯ-то захватывающаЯ дух
ширина на двух шагах пространства; от угла забора до старых ступенек крыльца
- какаЯ-то таинственность и величавость, которую суждено видеть только
ребенку.
- Ђ знаете, - сказала она, придвинув к нему лицо, - мне давно уже не
было так хорошо.
- Џочему? - спросил он, ожидаЯ.
- „ень хороший! - повела плечами она. - ќто удивительно, просто, какой
хороший день!
“лыбалась, проводЯ кончиком Языка по сухим губам, и смотрела на него
притворно-лукаво, исподлобьЯ. ђуки ее легли на колени, точеные в каждом
пальце. ’еплый запах ее кожи был слышен Ѓабаеву.
Ћт теплоты этой и теплоты кругом становилось мутно. Ћсенние астры
просунули головки из-за решетки напротив. ’акие старенькие, покрытые серыми
лишаЯми, были деревЯнные столбики решетки на чьей-то могиле, и эти
любопытные астры сквозь них - розовые, белые, настороженно чуткие, как
завороженные мысли того, кто давно уже лежал под ними в земле.
- •орошо! •орошо! •орошо! - крикнула она напевно, закинув голову. €
потом в тишине слышно стало, как в нескольких местах сразу, по-змеиному
шелестЯ, упали листьЯ.
Ѓабаев понЯл, что это она отбросила прошлое куда-то вверх и назад.
Ћбнажилась шеЯ ее, белаЯ и ровнаЯ, и опЯть повторилось то же, что
раньше уже чувствовал Ѓабаев.
Ќо повторилось глубже и полнее - был ли это такой солнечный
торопливо-невнЯтный день, или опала вдруг какаЯ-то вечнаЯ напрЯженность и
захотелось, чтобы стало совсем легко. ‘ебЯ самого, эту страшную тЯжесть,
которую он вечно носил, захотелось отдать ей, просто как-то вынуть из себЯ
все целиком и отдать.
Ћбхвативши ее крепко и грубо, Ѓабаев целовал ее губы и щеки, мЯгкие,
теплые, пахучие волосы под отвалившейсЯ назад шлЯпой, закрытые глаза и шею,
целовал исступленно и злобно, точно протискивал в нее, в эти мЯгкие губы и
щеки себЯ самого сквозь поцелуи, и это было трудно и больно, и от этого
красные звоны звенели в голове какими-то широкими, тупыми кругами.
‘ каждым поцелуем вдавливал в нее что-то свое: тоску и одинокую злобу,
страх пустых черных ночей, когда хочетсЯ то зажечь, то потушить свечу,
огромную загадку, которую нельзЯ было разгадать, бессмыслицу жизни, которой
не искал уже оправданиЯ...
€ становилось легко и пусто.
ќта страннаЯ близость, - не последнЯЯ, но такаЯ же полнаЯ, от которой
забывалось все впереди и все позади, - и осень, и астры, и могильные кресты,
и плиты около, - как ее ощущала она, не думал об этом Ѓабаев.
Ћн знал только, что она была горЯчаЯ, вздрагивающаЯ в его руках, он
сжимал ее еще крепче, и она слабо отбивалась от душивших поцелуев, как и
должен отбиватьсЯ тот, кто против воли становитсЯ шире.
‘ кладбища в город по крепкой укатанной дороге они шли, двое
молчаливых, ровных, важных. €ногда переглЯдывались и улыбались.
Ђ когда Ѓабаев подошел с нею к ее дому, она остановилась, прощаЯсь, и
сказала тихо:
- Џриходи ко мне сегоднЯ вечером... Џридешь? Ќикого не будет, Я буду
одна.
- Џриду! - сказал Ѓабаев, немного удивившись, что она зовет его "ты".
“ нее было тонкое, совсем девически молодое, смущенно строгое лицо,
когда она добавила:
- џ тебе все, все, все скажу!
"—то все?" - хотел было спросить Ѓабаев, но она уверенно звЯкнула
щеколдой и уже вошла в калитку.

VIII

ќто было в полдень, и хорошо запомнились Ѓабаеву ворота и калитка этого
дома, охрЯно-желтые, недавно крашенные, проглотившие уйму солнца и потому
сыто веселые и Яркие; ставни белые с кокетливыми зелеными ободками, и
маленький палисадник перед окнами с рыхлыми полуголыми кустами золотой
смородины и маслины.
€ когда уходил Ѓабаев в глубь города, он так и нес с собой все целиком
- и ворота, и калитку, и палисадник, и звЯканье щеколды, когда ђимма
Ќиколаевна ушла уже и была по той стороне всего этого, на дворе. Ќо ее он
тоже нес в себе, нес то странное, девически молодое лицо, когда она
говорила, что скажет все, и была строгой.
‘вое лицо тоже видел Ѓабаев вот теперь, когда шел. Ћн держал его высоко
над шагами и знал, что оно все времЯ чуть улыбалось, и глаза на нем были
широкие, упруго вбиравшие все, что попадалось на дороге: людей, дома, и
сквозное, распахнувшеесЯ небо над коньками крыш, и звонкие купола какой-то
церкви в небе.
Џровел в поводу караковую дорогую лошадь кучер в плисовой безрукавке, и
Ѓабаев так и впитал его всего с головы до ног: бородатое, крупное,
сероглазое лицо с кирпичным загаром, светлые волосы завитками кверху,
нахлобученный синий картуз, оранжевые рукава рубахи, широкие шаровары и
сапоги в пыли. € подобранную голову лошади с умным косЯщим глазом,
голубоватый лоск вспотевшей шерсти и четкий перебор тонких, сухих ног тоже
впитал вслед за кучером и так долго держал их в памЯти, не выпускаЯ. Џотом
еще и еще. ‘таруху торговку на перекрестке, крЯжистую, сизую, в рыжем
обветренном платке, и восковую теплоту груш перед ней в корзине; голые
горЯчие ноги двух бежавших взапуски ребЯт в коротких рубашонках, чумазого
слесаренка с двумЯ зелеными самоварами в руках; пьЯного сермЯжного старика с
жалостливым выражением редко посаженных глаз, зачем-то снЯвшего перед ним
смЯтую шапку и кротко державшего ее за спиною, пока он прошел.
‚се было удивительно очерчено и одиноко, и весело было, что так много
всего, и тепло, и пахнет вЯлым, и с головой погружено в солнце, которое
представлЯлось звенЯщим тонким дождем. € ђимма Ќиколаевна вечером сегоднЯ,
через несколько часов хотела сказать что-то "все". "Ћткрыть душу", - подумал
Ѓабаев. ‘начала показалось смешно, что есть два такие рЯдом стоЯщие слова:
"открыть", "душу", но потом они срастались с каждым шагом Ѓабаева,
становились все таинственней и важнее, и уже Ясным казалось, как медленно,
точно запертый старый сундук, долго стоЯвший под кроватью, открываетсЯ чужаЯ
душа. Џочему-то кипарисом пахнет в старых сундуках, резными крестиками из
кипариса, и это свЯто, и то, что открываетсЯ душа или может открытьсЯ, -
Ѓабаев ощущал, как этот с детства почему-то свЯтой алтарный запах, от
которого и любопытство становилось таинством, и настораживало и отбрасывало
"свое".
"—то она может сказать?" - пробовал улыбнутьсЯ Ѓабаев, но вслед за
мЯгким, покорным лицом там, на кладбище, вспоминалось другое, строгое лицо
на фоне желтой калитки, и Ѓабаев верил, что может.
‚ этот день в первый раз в городе, не в праздник, а в будни, не по
приказанию властей, а по требованию какой-то новой, небывало новой толпы
один за другим, начинаЯ с соборной площади и доходЯ до дальних улиц,
закрылись магазины. Ѓабаев увидел спущенные железные жалюзи на дверЯх и
окнах, конные патрули и на одном доме длинную афишу на полотне: "‡десь
собрание приказчиков сегоднЯ с 8 часов". —то-то было прибавлено еще внизу на
отдельном листе красной бумаги и оборвано кем-то.
ѓудков долго пропадал в городе и пришел домой позже Ѓабаева.
Ѓыл радостный. ‡ыбилсЯ в зеленоватой сумеречной пыли и говорил
сдержанно и довольно:
- ‚от и до нас дошли, ваше благородие!.. ‹авки позакрывали, все
чисто... ѓоворЯт: "Њы теперь не боимсЯ, мы, - говорЯт, - как правда
показывает, так и мы..."
- Ђ ты и рад! - не улыбаЯсь, сказал Ѓабаев.
ѓудков живо подхватил это:
- —удно больно, ваше благородие!.. - ѓубы его поползли в стороны,
расползлись совсем, оскалив прочные большие зубы; от глаз остались две
маленьких светЯщихсЯ точки. - ’о чудно, откуда такие взЯлись! - Ћн двинул
перед собой рукой, точно этой рукой и хотел что-то припомнить важное, и
добавил:
- ѓоспода больше все, в шлЯпах... € простонарод есть... Ѓедовые! Љак
пошли - куды тебе, - и полиции не боЯтсЯ!.. "’оварищи! - говорЯт, -
замыкайте лавки, как теперь забастовка..." ‚сех чисто товарищами зовут...
—удные!
Ѓабаев подошел к нему вплотную и долго разглЯдывал его, низкого и
крепкого. Ћттого, что все времЯ радостно улыбалсЯ ѓудков, Ѓабаев стал
круглее. ќто началось еще на кладбище, потом пошло вместе с ним по дороге в
город, неожиданно раскачалось около желтой, солнечной калитки, сплелось в
одно с надписью на полотне и конными патрулЯми, и теперь ѓудков доламывал в
нем какие-то несгибавшиесЯ еще, упрЯмые ветки, чтобы свЯзать все в один
сплошной загиб.
- —то же, сделают что-нибудь? - серьезно глЯдЯ в его мелкие глаза,
спросил Ѓабаев.
- Љак ежели так народ взЯлсЯ, стало быть сделают, ваше благородие! -
ответил ѓудков, вдруг перестав улыбатьсЯ.
- ‘делают? - повторил Ѓабаев.
- ’ак точно... Џотому что все враз... - Ћн поднЯл невысоко обе руки и
плашмЯ опустил их вниз: прихлопнул что-то простое и очень маленькое длЯ
него, что действительно можно было одним взмахом рук взЯть и прихлопнуть.
€ так как Ѓабаев следил за каждой точкой лица ѓудкова, от сумерек более
сплошного и более цельного, чем днем, он Ясно видел, что ѓудков уже ушел от
себЯ, перебросилсЯ куда-то вперед и начал жить тем, что еще только
рождалось.
Џривычно длЯ Ѓабаева это было бы смешно, но теперь не было смешно:
стало по-детски празднично почему-то. ѓудков так же, как и прежде, пойдет
ставить самовар и чистить сапоги, но в какую-то одну огромную душу он вошел
уже просто, как в свой собственный дом: только чуть отодвинул задвижку своей
души и вошел. € странно было чувствовать это, но показалось Ѓабаеву, что он
тоже вошел.
‚ карманах Ѓабаева часто валЯлись мелкие деньги, и вот теперь почему-то
он вынул кучу мелочи, звЯкнул ею в руках, как это делают дети, и протЯнул
ѓудкову.
- Ќа тебе... длЯ праздника, - сказал он улыбнувшись.
ѓудков взЯл и понЯл.
- Џокорнейше благодарим, ваше благородие, - блеснул он глазами и
зубами, переступил с ноги на ногу и добавил вопросительно тихо: - Ќапьюсь,
ваше благородие?..
- —то ж... ЌапейсЯ, - мирно сказал Ѓабаев.

Љогда Ѓабаев входил в гостиную ђиммы Ќиколаевны - это было вечером,
около десЯти часов, - он чувствовал мЯгкую, всепримирЯющую и ко всему
открыто чуткую усталость. ќто бывало с ним давно, когда случалось долго
бродить в жаркий день в лесу, сбитьсЯ с дороги, набрести на ручей, напитьсЯ
и лечь на траву. € тогда становилось огромно и звучно кругом и тихо в себе,
внутри, так тихо, что равными по силе казались треск кузнечика в траве и
плавный, спокойный полет неба. ’огда совершалось в нем таинство причащениЯ
миру. Ќа белый и мЯгкий воск души четко ложились крупные капли: своей особой
жизнью жил около муравей, бегавший по его руке, как по сухому пеньку осины;
свой шелест был у каждого листа; кропотливое, серьезное и долгое было у
желтых и седых лишаев на стволах лип; и от мурлыканьЯ горлицы и радостного
вскрикиваньЯ Ястребков куда-то в жутко бесконечное уходили нити. € тогда
было удивительно все равно и не думалось, не было себЯ - совсем не было ни
вчерашнего, ни леса, ни тела. ‚ огромном и Ясном занЯта была жизнью каждаЯ
пЯдь. “ всего был внЯтный, до последнего предела напрЯженный трепет, когда
нет линий прЯмых, изогнутых и несвЯзных, есть только плавно катЯщиесЯ круги,
миллиарды кругов, сплетенных вместе: поЯвлЯютсЯ, улыбаЯсь, и медленно
движутсЯ, движутсЯ, движутсЯ. •рам ли это или гроб, сон или Явь - не нужно
слов: слишком тЯжелы слова, - и не нужно мыслей: и мысли грубы. ЏодходЯт
близко светлые круги и, улыбаЯсь, катЯтсЯ, катЯтсЯ, катЯтсЯ.
Ѓабаев не чувствовал, входЯ, что он в узком сюртуке, что высокий
воротник подпирает подбородок и приходитсЯ держать голову, как в строю, -
ровно и прЯмо. ‡нал только, что принес с собой то большое и весь был в нем,
мЯгком, в ласковом свете большой висЯчей лампы, в теплых синих и желтых
блестках посуды на столе, в шорохе бледно-зеленого тонкого платьЯ ђиммы
Ќиколаевны и в милой струистой тревоге ее глаз, которыми он был издали
охвачен со всех сторон. € только потом, когда он медленно поцеловал ее в эти
теплые глаза, вблизи очень сложные - зеленые с карим, и сел за стол, начали
выЯснЯтьсЯ и занимать свои места коричневые частые стульЯ с резными
спинками, белый самовар на длинном подносе, бутылки вина, большаЯ тарелка с
фисташками, набросанный углем портрет какой-то старухи на стене, высокий
шкаф, очень важный и тЯжелый на вид, кресла в белых чехлах, и от всего этого
подошло, встрЯхнувшись, старое. ЉакаЯ-то давнишнЯЯ, изжитаЯ, пережеваннаЯ
труха мыслей таилась во всем этом, вместе с невидимой пылью, и подошла, и
Ѓабаев повел незаметно плечами и почувствовал воротник сюртука.
ђимма Ќиколаевна в свете лампы казалась робкой: такие сквозные, тонкие
пЯтна света на нее ложились и так незаметно переходили в тени. ‚ комнате и
вечером она была моложе и легче, пышноволосаЯ, с открытой шеей; та же, что
днем, но только глубже и Ярче, и смешать ее с кем-нибудь другим было уже
совершенно нельзЯ: из всего, что жило на земле, только одна она была такаЯ.
€ так как в комнате было только двое и плотными стенами были отрезаны все
остальные, то Ѓабаев все времЯ отчетливо представлЯл себЯ по одной стороне
стола, ее - по другой.
Ћна наливала чай и спрашивала просто, чуть улыбаЯсь, как спрашивают все
хозЯйки:
- ‚ам крепкий?
Ќо Ѓабаев помнил, что сказать она должна не это и не так.
‚нимательно, каждую вещь отдельно, он рассматривал посуду на столе:
сахарницу - серебрЯную, с какою-то сложной чеканкой, граненые стаканы, синие
вазочки с вареньем - все мелочное и неважное, но на чем незаметно осела ее
забота.
Њожет быть, она сама и покупала это в магазинах, долго выбирала,
торговалась, как это любЯт делать женщины.
€, кивнув головой на все, что было на столе, он так и спросил ее:
- ќто вы сами покупали?
- —то? Џосуду? - Ћна поднЯла глаза и присмотрелась.
- „а, посуду.
- џ... Ђ если бы кто-нибудь другой, так что?.. Ќа что вам это?
- ’ак, - улыбнулсЯ он.
€ она улыбнулась.
Ћн думал, что вот здесь, у себЯ дома, она уже не говорит ему "ты", а
прошло всего несколько часов, как говорила.
- ‚ыпейте вина! - сказала она и поднЯлась налить. - Љрасного? Ѓелого?
Љакого вам?
- Љакого-нибудь! - поспешно ответил Ѓабаев. - •оть белого... „авайте, Я
сам налью.
- Ќет, Я... ‘ебе Я тоже налью... только красного.
- ‚ы пьете вино? - почему-то удивилсЯ Ѓабаев.
- „а, пью... Ђ что? - улыбнулась она. - Њало и редко - не бойтесь.
Ѓабаеву стало неловко, и он сказал:
- ‡акрылись магазины - вы знаете?
- „а! - сразу остепенила она лицо. - —то же это будет?.. ‚ойна...
беспорЯдки... ‘трашное времЯ какое - а?
Ѓабаев всмотрелсЯ в ее глаза и увидел, что это не нужно ей. Ѓыли такие
легкие черточки, выражавшие страх, но черточки заученные и дешевые, в
которых не было собственно страха, - и он понЯл, что об этом говорить не
нужно, что в этом ее нет и не отсюда она выйдет.
- ‚ремЯ веселое! - сказал он и поднЯл стакан с вином. - —окнемсЯ!
ђука ее, протЯнувшаЯсЯ к нему через стол, чуть дрожала, и было странно
видеть Ѓабаеву, как столкнулись и звЯкнули два продолговатых пЯтна, желтое и
красное, в насмешливых искристых стаканах. Џотом он медленно отпил глоток
своего белого вина и она своего красного, и на верхней губе ее осталась
влажнаЯ полоска, которую, отвернувшись, она стерла платком. Ѓабаев заметил,
что платок был новый. Џлатье тоже было новое.
Ћт обоев комнаты - темных, клетчатых - она отделЯлась в глазах Ѓабаева
не всЯ сразу: что-то мелкое и неЯсное из ее черт расплывалось и пропадало. €
трудно как-то было собрать все глазами и сжать.
Љак она ставила стакан, как доливала чайник, как ложились при этом в
сгибе локтей складки ее платьЯ - за всем следил Ѓабаев осторожно и
внимательно, забыв о себе и боЯсь пропустить что-то такое, что, может быть,
никогда больше не повторитсЯ. ќто была уже не та, с которой он сидел недавно
на кладбище, и он видел это.
Њожет быть, это новое платье, над которым, как всегда, долго думали она
и портниха, сковало ее и заперло в ней что-то?
- “ вас нарЯдное платье... - медленно сказал Ѓабаев.
- ЌравитсЯ вам? - живо спросила она.
- „а. - Ѓабаев хотел быть правдивым и в этом неважном и мелком и
попросил ее:
- ‚станьте, Я посмотрю!
‚се так же невнЯтно улыбаЯсь, она встала, обдернула рукою кофточку и
сказала:
- ‘переди шов - видите? - вдоль платьЯ. ќто такаЯ мода... ‘начала
кажетсЯ странно...
- Ќет, ничего! - сказал Ѓабаев. - Љрасиво.
€ когда сказал это, то подумал, что ему все равно, какое это платье, и
не нужно было ничего говорить о нем. Џотом как-то неожиданно показалось
вдруг, что все равно - ночь за окнами или день, весна или осень.
- Љто эта старуха? - кивнул он головой на портрет на стене.
- ќто? - Ћна осмотрела еще раз свое платье и ответила: - ќто моЯ
мать... Ђ рисовал, знаете, кто? Њуж.
- ђазве он рисует?
- ђисовал когда-то... потом бросил. Ћн как-то так незаметно все бросил,
а начинал много... Љакой же он нудный человек! ‚от только теперь, когда его
нет, - видно, какой нудный! ‘егоднЯ Я опЯть получила от него письмо.
- Љогда сегоднЯ? - спросил Ѓабаев.
- Џосле обеда... Џишет, скоро приедет.
€ опЯть, в сотый раз, Ѓабаев представил †елезнЯка. ‡десь, в комнате,
где †елезнЯк был и оставалсЯ хозЯином, он представил его Яснее: четко
обрезанный лоб, скулы, худое лицо, упрЯмый подбородок, небольшие, почему-то
плохо растущие усы, отчего лицо казалось моложавым; складки около серых
глаз. џсно представлЯл, как он пройдетсЯ по этой комнате из ближнего угла в
дальний, по правилам, - потому что он все делал по правилам, - повернетсЯ
там на правом каблуке и левом носке и, обЯзательно с левой ноги сделав
первый шаг, пойдет в ближний угол.
ђуки он будет держать немного вперед. аги у него будут точные, громкие
и где-нибудь на этажерке от них будут мелко дрожать пепельница, раковина или
игрушечнаЯ статуэтка.
- „ают ему эшелон больных, - добавила ђимма Ќиколаевна, - он и приедет
с ним... ’еперь, может быть, уже выехал... •отЯ телеграфировать должен,
значит еще там пока... Љак скучно это! …сли бы кто-нибудь знал, как скучно!
ђимма Ќиколаевна стоЯла, заложив руки за голову, и Ѓабаев думал: "ќтого
не нужно... Ќужно быть проще..."
- Џриедет - и опЯть будете вместе пить чай с вареньем! - сказал он
улыбнувшись.
- € опЯть буду пить чай с вареньем... - медленно наклонила она голову,
глЯдЯ не на него, а куда-то в середину стола, где искрилсЯ розовый блик на
винной бутылке.
ќто были уже простые слова, и Ѓабаеву почему-то стало страшно.
Љомната была тихаЯ с молчаливой большой лампой. Ќа обнаженных локтЯх
ђиммы Ќиколаевны от зеленого платьЯ и молчаливого света легли и застыли
совсем мертвые пЯтна. •олодным показалось все, что было кругом от потолка до
пола. € ощущение той теплоты, которую носил в себе весь этот день Ѓабаев,
начало вЯнуть - оседало как-то, как пена вдруг начинает оседать в пивном
стакане, и становитсЯ Ясным, что это - просто смешное кружево из пустоты.
’огда Ѓабаев поднЯлсЯ, подошел к ней осторожно сбоку, заглЯнул в глаза.
- ‚ы хотели сказать мне сегоднЯ что-то "все", ђимма Ќиколаевна... ‚ы
скажете? - спросил он тихо.
ѓлаза ђиммы Ќиколаевны теперь он видел Яснее, чем днем; тогда они
заслонЯлись чем-то: солнцем, падучими листьЯми, переливами теплой желтизны;
теперь они были одни, два окна куда-то в нее, вглубь; и Ѓабаев на шаг от
нее, вытЯнув вперед голову, с детской верой в какое-то чудо вплотную подошел
своими глазами к этим глазам и ждал. ѓде-то за ними скрывалось сложное и
огромное - человеческаЯ душа, целый мир, но больше, чем мир, потому что в
ней он обрызган еще живыми слезами и согрет радостью. ѓде-то здесь, за двумЯ
Яркими окнами, близко и так же далеко, как далеки звезды, струитсЯ что-то
свое, чего ни у кого нет; отовсюду протЯнулись нити и здесь свились в
какой-то свой клубок. ќтот клубок начнет распускатьсЯ вот теперь - как? - не
знал Ѓабаев, но в это верил, потому что хотел верить.
- џ забыла, что Я хотела сказать! - вдруг усмехнулась она, так что
совсем сузились глаза, оставив две тонких светЯщихсЯ полоски, и лицо как-то
до боли неприЯтно всколыхнулось все, показало щеки, зубы, обозначило резкую
линию носа, морщинки от глаз к вискам.
- ‡ачем вы это? Ќе надо! - испугалсЯ Ѓабаев.
‹окти увидел близко от себЯ, округлые с проступившими пЯтнышками, как
бывает от холода, и над ними темную, как зеленый мох, бархатную оторочку
рукавов. Љивнул на них глазами и добавил:
- € этого не надо.
Ћна понЯла, опустила руки; даже отшатнулась тихо, как показалось
Ѓабаеву. € опЯть остепенила лицо.
- џ хотела сказать вам...
- ’ебе, - поправил Ѓабаев.
- ’ебе, - согласилась она. - •отела сказать тебе, что Я к тебе
привыкла.
- џ это знаю, - сказал Ѓабаев.
Ћн знал также, что теперь у него лицо чуть побледнело, брови сжались.
- Ќу, вот... ќто и все, что Я хотела сказать!
Џо-детски качнула головой и отвернулась.
- Ќет! - испуганно почти крикнул Ѓабаев. - ќто не все! Љакое же это
все? —то ты ко мне привыкла - Я ведь знал это, потому что и Я привык. ќто не
то и не все...
- —то же "все"? - спросила она и ждала ответа. Ќо Ѓабаев не знал. Ћн
чувствовал только, что недавнее большое и теплое от него уходит. ЋпЯть
подымаетсЯ усталость, но усталость одинокаЯ и злаЯ, ночнаЯ усталость, когда
тело давит, а мысли нет.
Џод высокими бровЯми у нее зеленели тени, но глаза были светлые,
насквозь видные и пустые, и Ѓабаеву казалось уже, что сейчас же за ними
темно, обрыв, нет даже шагу пространства, что "все" ее лежит где-то здесь
неглубоко, под скользкой кожей, и как-то немного этого "всего", и зачем оно?
Ќо робко и тихо он взЯл ее руку, где она тоньше, около самой кисти,
нагнулсЯ к ней, к самому лицу, вспомнил, как отдавал ей себЯ на кладбище
днем и как это было радостно и легко, вобрал в себЯ запах ее волос и
повторил просительно и мЯгко, как ласкающийсЯ ребенок:
- ‘кажи что-нибудь еще! Ћ чем-нибудь!
- ’ы совсем, как ЊитЯ! - улыбнулась ђимма Ќиколаевна. - € говоришь так
же... Џравда, правда...
- Ќу, расскажи о Њите... - подхватил Ѓабаев. - ќто фабрикант ангельских
крыльев?
- —то же о нем говорить? “мер уже ЊитЯ.
- “мер?.. „а ведь он счастливый был?
- Ќе знаю... ‘тал чахнуть и умер.
- Ђ отец?
- —то отец? Ћтец жив... Ќедавно был здесь, то есть не так и недавно,
еще при муже. Ћтец у менЯ еще крепкий. Ќеобыкновенно высокий, знаешь!
‘трашно высокий! ‚ какой угодно толпе на голову выше всех... џ другого
такого и не видела, а он говорил, что видел. € вот, должно быть, смешно!
Џривык уж, что все под ним, внизу, и вдруг чьи-то глаза вровень со своими...
’ак и называет его своим тезкой... Ќе помню уж, где он его видел.
- Ќу вот, нашла же, что сказать! - укоризненно улыбнулсЯ Ѓабаев и
подумал: "•отЯ это совсем не то".
- € отлично! - сказала она. - ‚ыпьем вина и сЯдем на диван... Ќадоело
стоЯть.
Ћни опЯть чокнулись стаканами с разным вином, и опЯть у нее на верхней
губе обозначилась грЯзновато-лиловаЯ полоска.
Ћна полулегла на диване, подобрав ноги, и Ѓабаев ощущал коленом острые
каблуки ее башмаков, и это ощущение почему-то было неприЯтно.
Џоказалось, что и глаза у нее стали мальчишески наглыми.
- Ђ помнишь? ’ы должна помнить, - это ты в детстве видела, - на глухой
крапиве такие маленькие зеленые жучки, как изумрудины? - спросил Ѓабаев.
Ћна подумала, покачала головой.
- Ќет, не помню... € глухой крапивы не помню.
- Љак же не помнишь? ‹охматаЯ такаЯ, белаЯ, четырехграннаЯ... Џахнет...
- изумленно глЯдЯ на нее, объЯснЯл Ѓабаев.
- Џростую крапиву знаю, а глухую нет! - улыбнулась она. - Џочему она
глухаЯ?
Ѓабаеву почему-то показалось не то обидным, не то страшным, что вот
рЯдом с ним сидит кто-то, кого он считает близким, и не знает глухой
крапивы.
- Ќа огуречной траве они тоже бывают, - вопросительно посмотрел на нее
он.
- € огуречной травы не знаю! - уже засмеЯлась она и так все времЯ
глЯдела на него наклонившимисЯ насмешливыми глазами.
Ѓабаев захотел представить что-то из ее жизни вот здесь, в этой
комнате, и вспомнил о денщике.
- Ђ денщика ты куда дела? - спросил он.
- Ќикуда. ‘пит на кухне. ‘ вечера всегда рано ложитсЯ, а утром не может
спать: утром "петухи кричат", как он говорит, и его будЯт.
- ЏолЯк?
- —ех. џн ‘мерчек. ‚место "полоскать стакан" говорит "ласкать стакан".
- ќто мне не нужно! - сказал Ѓабаев, и почему-то стало ощутимо-больно в
голове от сознаниЯ, что это не нужно, не важно, не то.
Џусто стало. ЉакаЯ-то темнаЯ, отброшеннаЯ было в сторону пустота
медленно вползала в него и начинала занимать свое место. Џоказалось, что у
этой пустоты, как у угара, насыщенно-синие, густые кольца и что выползает
она отовсюду: из-под тихих кресел в чехлах, из-за лампы, из-за тЯжелого
шкафа: сквозь голоса и сквозь молчание проходит одинаково неотвратимо.
’огда, чтобы заслонитьсЯ, он начал усиленно искать в себе и в этой
женщине рЯдом чего-то общего, совпадающего во всех точках в прошлом, в
будущем, в настоЯщем, и не мог найти.
Ѓабаев еще раз широко оглЯдел ее всю, заметил, что глаза ее недвижно
улыбались, как и прежде, что одной рукою, правой, она красиво подперла
подбородок, а другую бросила вдоль колена, встал, налил себе стакан вина и
выпил его глоток за глотком, не отрываЯсь, потом прислушалсЯ к тишине за
окнами, зачем-то поправил волосы и подошел к ней прощатьсЯ.
- Људа вы? - отдернула она свою руку. - ‘идите!
“же не улыбалась. ‹ицо стало непонимающе-капризное, как у детей.
- ‘идите! Ќекуда идти... € рано.
- ‚се равно, ведь говорить-то нам не о чем! - сказал Ѓабаев. - Ќе пойму
Я вас... € вы менЯ не поймете... „о свиданьЯ!
- Ќет! Ќет! - повела она головой. - џ не пущу.
Ћна взЯла его руку своею, мЯгкой и теплой, и чуть притЯнула ее к себе,
к складкам тонкого платьЯ, и опЯть Ѓабаев увидел какие-то другие, робкие
глаза: глЯдели на него снизу вверх, чуть нахмурЯсь, и говорили: "ЋстаньсЯ!"
Ќо от пустоты, от старой, брошенной было и опЯть властно вошедшей в
него пустоты, насмешливо кривившей в нем губы, Ѓабаев уже не мог оторватьсЯ.
€ страшно было даже самому себе сознатьсЯ в том, что с нею, может быть,
лучше.
ќто была привычнаЯ, хорошаЯ, стараЯ пустота, должно быть, та же самаЯ,
котораЯ раскинулась между звездами и движет и колышет бесконечность.
Ѓабаев долго и спокойно смотрел на ђимму Ќиколаевну; чувствовал
холодное, проползшее на спине от шеи вниз; мЯгкость и зелень ее платьЯ,
упругую податливость щек; осторожную тишину комнаты... но толпились в голове
какие-то груды слов, и он не мог удержать их.
- „ело не в том, что сейчас мы не понЯли, - никогда мы не поймем один
другого! - заговорил он. - Џросто у каждого - свой Язык, и таких слов, чтобы
другой их понЯл, - нет! € никакой души вы открыть не могли и сказать "всего"
вы не могли - не дано это человеку!.. Љак только сойдутсЯ двое, так и
начинаетсЯ ложь!.. ќто... может быть, и не страшно вовсе, а так и должно
быть, как всегда было: где двое - там ложь...
ђуку свою Ѓабаев незаметно высвободил из ее руки, отошел незаметно на
два, на три шага, остановилсЯ.
- Ђ где миллион вместе - там-то какаЯ ложь! ‚ миллион раз больше? -
сказал он вдруг, точно подумал. - € умрут рЯдом, и все-таки не поймут...
Љонечно, умереть-то легче, чем понЯть вот того, кто тебе просто в глаза
смотрит... ‘мотрит и молчит... Ђ когда и говорит - все равно, что молчит...
Ћ чем бы ни говорил - все равно только о себе скажет, и все равно никто не
поймет...
€ тут же подумал Ѓабаев, что и этого говорить не нужно, как не нужно
говорить вслух с самим собой.
- Џойду. „о свиданиЯ!
Ћн поклонилсЯ, по привычке сдвинув ноги и перегнувшись в поЯсе,
повернулсЯ и пошел к двери.
Љогда шел, то думал, что она встанет с дивана, и услышал, что она
встала.
- ‘ергей €льич! Људа вы? - окликнула его.
ѓолос был уже не тот, недавний, а другой, мЯгкий, серый, как полотно
над балконом, когда дует несильный ветер.
Ѓабаев обернулсЯ у двери и увидел ее всю на свету лампы, растерЯнную, с
опущенными руками. ‡ахотелось почему-то понЯть ее хоть теперь, когда она
была понЯтна, понЯть то, чего она не сказала и не скажет, потому что ложь
сильнее ее самой, но что видно было в ней и без слов, и, улыбнувшись деланно
и длинно, он послал ей тихо:
- џ... не останусь!
€ вышел.

‡везд было подавлЯюще много. Ћт них все небо было дрожащим и холодным,
а на земле стало легко и пусто.
€ когда Ѓабаев шел от дома ђиммы Ќиколаевны, он чувствовал одно и
чувствовал Ясно, что ничего сложного нет, есть простое: против громады земли
и необъЯтности звезд одиноко стоит его душа, в которой ничему другому, тому,
что не он, нет места.
Џахло вЯлыми листьЯми; от фонарей внизу лежали красноватые круги, и от
шагов был цеплЯющийсЯ, тупой звук.
’олько одни они и жили, эти шаги, - дома были мертвые, проклЯтые в
своей законченности, низине и порЯдке, в котором расселись они по обеим
сторонам друг против друга. € как-то так широко ощущалось кругом через
улицы, через землю, через звезды, что нет ничего нигде, все серо и пусто, и
хоть бы пугало чем-нибудь - не пугало, просто ушло куда-то.
Ѓабаев завернул уже за угол, прошел какой-то длинный пегий деревЯнный
забор, разогнал кучку ворчащих больших собак и вспомнил вдруг, вылепил в
памЯти, как живое, Ясное до последней крохотной тени, охваченное светом
лампы лицо ђиммы Ќиколаевны, когда он уходил из комнаты, а она стоЯла. ’огда
глаза у нее были непонимающие, широкие, а руки тЯжело опустились вдоль
бедер.
"ЌеобогретаЯ", - подумал о ней Ѓабаев.
‚спомнил стол с блестками посуды, стульЯ с резными чопорными спинками.
’акаЯ же, как и его, стоит теперь перед землей и небом одинокаЯ и
оскорбленнаЯ ее душа. "ЌеобогретаЯ", - прежним словом подумал Ѓабаев.
Ѓыли сады за заборами около домов. Џахло вЯлыми листьЯми, так же, как
днем на кладбище, только сильнее, чем днем. € из этого запаха сплелись:
сераЯ шлЯпа с красным крылом, скользкие, Яркие щеки, тающий взглЯд
отдающихсЯ глаз, теплота и мЯгкость тела, все - как оно осталось в нем
где-то, совсем неглубоко и неприкрыто.
Ѓабаев прошел еще несколько домов, белесых, с частыми окнами,
представил, что так можно идти и дальше и дальше, что улицы все будут
расступатьсЯ перед ним, пока он не придет к дому псаломщика, где увидит
заспанного теперь, может быть, уже пьЯного ѓудкова, белые стены и желтый пол
в своей комнате, или в собрание, где играют и пьют. ‡ажглась зеленаЯ,
темнаЯ, как летний мох, бархатнаЯ оторочка рукавов над округлыми локтЯми с
пЯтнышками. ЏЯтнышки потому, что немного холодно в ее гостиной. ѓостинаЯ
большаЯ, пустаЯ; за нею еще комнаты - тоже пустые.
Ќеобласканное, красивое тело ђиммы Ќиколаевны не осталось там, позади
Ѓабаева, - оно все времЯ плыло с ним рЯдом, и когда заглЯнуло в него
последними растерЯнными глазами, он повернулсЯ и пошел назад. Џоказалось
таким простым это: он остановитсЯ около калитки (представлЯл он ее
маслЯно-желтой, как днем), звЯкнет щеколдой, войдет во двор, подыметсЯ по
ступенькам крыльца: двери будут заперты, он постучит в окошко, и когда она
спросит оттуда, откуда он только что ушел: "Љто там?" - он ответит: "џ", и
войдет и, если она плакала без него, будет безумно и без конца целовать ее
шею, руки, зеленое платье.
Ћсеннее ночное переплелось с осенним дневным. ‚ рыхлую синеву и серизну
откуда-то врывалось раззолоченно-теплое, лиловое, оставшеесЯ в памЯти, и
Ѓабаев чувствовал, что он теперь больше, чем ночь, потому что несет в себе
день, а завтра будет больше днЯ, потому что останетсЯ в нем эта ночь.
Ќо эта ночь была - не дома, узко сдвинувшиесЯ с обеих сторон, не тихаЯ
мостоваЯ, не круги фонарей, а только одна ђимма Ќиколаевна, всЯ близкаЯ
именно этой ночною близостью, от которой ушел он во имЯ дневной.
Ѓабаев снова прошел мимо длинного пегого забора, завернул за угол. „о
ее дома оставалось шагов двести.
’онкаЯ, низенькаЯ, должно быть, возвращавшаЯсЯ с бульвара проститутка
неторопливо шла навстречу. Ќа свету фонарЯ четки были узенькие, покатые
плечи, круглаЯ шлЯпа, плохо сидЯщаЯ теплаЯ кофточка; тонко и неглубоко
впивались в землю, как гвоздики, ее шаги. Џрошла, посмотрев вопросительно на
Ѓабаева, и Ѓабаев забыл о ней. „умал о том, почему никогда не бывает близок
человек человеку днем, почему нужно непременно затемнить чем-нибудь
сознание, оглушить его, обезличить, чтобы стал хоть сколько-нибудь близок
другой.
Ѓезошибочно, как казалось ему, представлЯл, что ђимма Ќиколаевна теперь
сидит на диване, подобравши ноги, и плачет, длинно и неслышно, как плачут
женщины, и не ждет уже его, а он придет.
Ѓелый горЯчий самовар на столе, и бутылки с вином, и тарелка с
фисташками, до которых никто не дотронулсЯ, - все это показалось уютным,
осмысленным и необходимым теперь. ‚ино он будет пить красное, как и она, или
из одного с ней стакана; будет подбрасывать стул и ловить, рассказывать
анекдоты, смеЯтьсЯ.
Ључка больших собак ворчала уже здесь, по другой стороне улицы.
Љалитка спрЯталась за воротный столб и была строгой, маленькой.
Љ дому только теперь присмотрелсЯ Ѓабаев: пЯтиоконный, с неуклюжей,
высокой, черепичатой крышей, некрасивый и тЯжелый даже теперь, ночью, когда
все было серо и легко. Џалисадник с золотой смородиной и маслиной выглЯдел
притаившимсЯ и колючим.
‘квозь ставни двух только окон желтел свет - должно быть, из спальни.
ђазделась. Њожет быть, менЯет прическу на ночь. —ерез палисадник можно было
дотЯнутьсЯ шашкой и постучать.
Ќо она, может быть, и не откроет двери, оскорбленнаЯ тем, что он ушел.
‘просит - кто и не ответит и потушит лампу... Ђ если откроет?
Ѓабаев представил все до последнего, что будет, если она откроет, и
как-то жаль вдруг стало ему того праздничного, детского, что носил он в себе
целый день, в себе и в ней, потому что от нее и пришло это детское,
перебросилось к нему вместе с ее полусловами, прозвенело где-то кругом, в
сквозном осеннем - так, что нельзЯ было не поверить. Џоказалось, что большое
и светлое носил в себе вместе с ней, и теперь они растоптали бы его вдвоем,
если бы она открыла.
Ќе верил уже в то, что оно было большим и светлым, и все-таки было его
жаль.
Ќочью шаги гулки, и те же недавние шаги, как тонкие гвозди, опЯть
услышал Ѓабаев. ’а же маленькаЯ женщина в нескладной теплой кофточке и
круглой шлЯпке шла своей неторопливой походкой. ’еперь свет фонарЯ бил ей в
лицо. Ѓабаев увидел его - тонкое, хрупкое. ЋдинокаЯ, как он, как ђимма
Ќиколаевна, как все, вопросительно смотрела на него, проходЯ мимо, ничего не
сказала, только смотрела, еще более замедлив шаг, и прошла. € опЯть
обрисовались четко покатые, узкие плечи, немного согнутый вперед стан,
прЯмые складки черной недлинной юбки.
„ома спали. Ћт звездной бесконечности вверху, как от холода, мелко
дрожало небо. ЋдинокаЯ среди одиноких, шла женщина.
Ѓабаев долго смотрел и слушал, как ее очертаниЯ вЯзли в темноте и шаги
захлестывало тишиною, и, когда у дальнего фонарЯ она показалась снова, пошел
за ней.

ЏђЋ’Ђ‹€ЌЂ

‚от они лежат все в рЯд - сорок три человека на дворе полицейской
части. ‘начала, когда их привезли сюда с бульвара, они были брошены в кучу,
как грЯзные мешки картофелЯ в поле; теперь городовые разложили их по росту.
Ћни помнили ротный ранжир, бывшие солдаты, и выравнивали их старательно и
долго. Ќа правом фланге легли огромные, вытЯнутые смертью, на левом - два
реалиста, испачканный красками подмастерье, три девушки. Џотом кто-то
перенес женские тела в середину. ђЯдом легли две сестры-курсистки и около
них - третьЯ, неизвестнаЯ, распухшаЯ, совсем маленькаЯ, без кофточки, в
голубом корсете. Ћдин городовой, старый, усатый, с крупным носом, взЯл ее за
ногу, подбросил:
- Ќу, кричи: свобода! Њолчишь теперь? Ђ ну, покричи! ‘во-бо-о-да!.. ‚от
те и свобода! „ерево!..
Џнул ее ногой. “сатое лицо добродушно. Љто-то засмеЯлсЯ. €з открытого
пожарного сараЯ, рЯдом, торчит ЯркаЯ меднаЯ труба. †уют во дворе лошади
эскадрона, стоЯщего на охране... ЏодходЯт посмотреть солдаты, оглЯдЯт их
искоса всех и неловко отойдут в сторону. „нем на них страшно смотреть -
рЯбит в глазах, и кружатсЯ кровавые мухи - лучше ночью. Ќо посмотреть
почему-то нужно, что-то тЯнет. € нелепо торчит вверху белое облако на синем
небе.
Љак?.. —то-то видели глаза мало и смутно, как в тумане... как в тумане,
хотЯ был такой Ясный день, полный солнца.
ла толпа с красными флагами, и шла навстречу другаЯ толпа с флагами
трех цветов, и встретились. € ничего больше... Ќа улицах было так много
людей, так много экипажей, открытых дверей и окон, балконов где-то высоко
над головой.
’ак много звуков, криков, колокольного звона! ‚оздуху было тесно, и он
уходил, и только звуки качались, как маЯтники встревоженных часов, а от них
было душно, стучало в груди, звенело в ушах...
‚стретились флаги на палках - красные и трех цветов. Ќаправо - высоко
торчали дома, налево - низко лежал бульвар за чугунной оградой... ‘колько
солнца было на желтых листьЯх, на белых стенах, на крышах, в глазах людей...
Љаждое лицо было упавшим солнцем. € вдруг выстрел, как ненужный удар в
каждую грудь... Љто ждал его? Љто носил его в себе так долго, что не мог уже
выдержать его тЯжести? Љто первый и кто за ним второй, третий, тридцатый?..
‚ ликующую тишину, жившую в середине всех прежних звуков, ударилась
вдруг частаЯ дробь, как град в окна. —то-то лопалось и разрывалось. €
выходил страх, еще молодой и мЯгкий, с незрЯчими глазами, но крылатый.
Ћблетел всех и всем заглЯнул в душу.
Ѓалконы исчезли. ‡ахлопнулись окна. Љого-то поспешно глотали двери...
Ѓежали улицы, ронЯЯ на землю шлЯпы, платки и трости. € гремели им вслед
извозчичьи дрожки бешено, под свист кнутов, топча, опрокидываЯ, ломаЯ,
сцеплЯЯсь колесами, криками, лошадиными мордами, взмахами вожжей...
ќто был южный бульвар, где нежились на солнце такие спокойные, жирные,
как осьминоги, зеленые агавы, вздрагивали чуткие мимозы, к широколистым
павлониЯм и шелковицам жались белокурые маслины.
ђезедой и петуньей пахло с закрученных клумб, и астрами, и желтыми
хризантемами, белыми хризантемами.
Ќеизвестно, как трещали черепа красных под тЯжелыми дубинами плотников
и молотками каменотесов. Љак арбузы? €ли как обыкновенные печные горшки? €ли
как Ящики с чаем, попавшие под колеса? Џахла ли резеда, обрызганнаЯ мозгом и
кровью?
€х нагонЯли, бегущих, и били с размаху в затылок. Ћни падали на клумбы,
на аллеи. €х молотили, как снопы, все по голове, по лицу, по глазам,
вылезшим из орбит от ужаса.
Ѓросали тела с отмолоченными головами и догонЯли других. Ћб углы
летнего театра разбивали, раскачав за ноги.
ирокие добродушные лица! ‚едь они молились богу сегоднЯ. Њожет быть,
гладили волосы пЯтилетней дочурки или трепали за шею кошку Њашку с задранным
кверху хвостом... Ѓывают такие ласковые кошки, что их нехотЯ треплешь по шее
и гладишь вдоль спины. Ѓывают и такие умильные цветочки, которые почему-то
жалко рвать, - пусть растут.
‚езли раненых. Џолицейские, солдаты провожали в больницы тех, кого не
было им жалко. Ћдин за другим, тихо, шагом, как процессиЯ за невидным гробом
ужаса... десЯтки... сотни...
Џлотно закрылись ставни домов, и заперлись двери.

Ћна была ‘траною епота, теперь стала ‘траною Ѓури, эта огромнаЯ
страна, в которой цвело синими цветами небо, а на него снизу зеленым
дыханием трав дышала землЯ. Ќе всЯкий ворон мог прокричать безнаказанно то,
что везде кричат вороны, а люди могли говорить только так, чтобы их не
слышали стены, не слышала дорожнаЯ пыль, ни зеленые травы, ни небо.
‚иселица и тюрьма стоЯли перед открытым ртом тех, кто хотел говорить
громко. ЋгромнаЯ страна была ‘траною епота - как могла она стать ‘траною
Ѓури? Љто первый!
”лаги красного цвета и флаги трех разных цветов... ’Яжелыми сапогами
были растоптаны тонкие астры и тучные агавы, вырванные кольЯ вьющихсЯ
виноградных лоз и глициний стали цепами в привычных руках.
Љ кому первому слетел на плечи дьЯвол и нашептал тихо, как было в
‘тране епота, что нужен алтарь и жертвы?.. Ћстатки красных в летнем театре,
в деревЯнном манеже с резными петушками... вбежали и заперли двери...
Љрасные флаги, красный огонь - что краснее? Ќо когда поЯвилсЯ огонь, исчезли
флаги. € исчез страх, потому что стал ползать ужас, и исчезли крики, потому
что их раздавили грохот и гул.
‚ красном горели красные, задыхались в дыму, бросались с широкими
лицами вниз, в ликующую толпу трехцветных, и там их топтали тЯжелыми
сапогами, как астры, как кусты тамариска... как спелый виноград в точилах.
ќто была пора спелого винограда и молодого вина и Ясного осеннего неба,
чистого и целомудренного, как цветы. € это небо смотрело вниз.
‹опались стекла. ђушились балки. ѓорели красные в красном, вытеснЯЯ
аромат бульвара запахом свалочных мест и кухни...
ѓде-то сзади шли войска с барабанным боем, гремела пожарнаЯ команда. Ђ
тут, спереди, грузно рушилась крыша, прихлопываЯ догорающие кости, как
крышка гроба, и толпа кругом приколачивала ее гвоздЯми ликующего рева к
самой земле.

Џоручик Ѓабаев уже две недели не ходил в полк: был болен, лечилсЯ.
Љогда денщик ѓудков приходил убирать комнату, то чуть улыбалсЯ из-под
рыжего уса.
‚ окно глЯдел куст шиповника и колюче смеЯлсЯ красными губами веток. Ќа
нем влажно дрожали пЯтна развешенного бельЯ, а за ним взмахнул куда-то в
вышину просторный и Яркий день, сквозной, чуть голубоватый. Ћт этого в
комнате было густо и тесно. ‘еттер Ќарцис, черный, с желтыми мазками на
груди и лапах, лежал на полу под вешалкой и смотрел на Ѓабаева одним
внимательным карим глазом; смотрел, не мигаЯ, прЯмо в глаза.
Ќа стене торчал пришпиленный кнопками неоконченный этюд девочки в белом
платке, купленный где-то у букиниста. Ќеизвестный художник сделал ей глаза
большие, вспугнутые, как галочьи крыльЯ. „ве невидных тупых иглы шли от этих
глаз к его глазам, почему больно было смотреть.
‡а стеною плакал ребенок хозЯйки, и плач этот вползал сюда через стену,
измЯтый, как носовой платок, старый и очень далекий; скреб по душе, как мышь
ночью.
Ѓабаев знал, что теперь у него злое и скучное лицо, бледное, со
складками над переносьем. Ћн лежал на диване, тесно сжатый шведскою курткою;
Ќарцис в углу под вешалкой. Џротивно стало, что Ќарцис смотрит так
внимательно, точно хочет разрезать душу, и кто-то другой неслышно смеетсЯ в
нем сквозь отверстие глаза.
- Ќарцис, умри! - громко бросил Ѓабаев. ‘обака подскочила, взмахнула
ушами, упала плашмЯ, вытЯнув ноги. Џрилипла к полу и замерла. Ќи одна
шерстинка на ней не шевелилась, глаза закрылись; одно ухо неловко
вывернулось и закрыло лоб.
„ругой денщик, хохол ђЯбошапка, учил умирать Ќарциса, и от него Ѓабаев
перенЯл эти двустишиЯ, похожие на заклинаниЯ:
- Џрилетела муха до псиного уха...
Ќарцис должен был представить, что действительно прилетела муха и
щекочет его там, где ухо завернулось на лоб, представить и молчать, так как
он - мертвый.
€ Ќарцис не шевелилсЯ.
- Џрилетела оса до псиного носа...
Ќарцис лежал.
Ѓабаев смотрел на его черную лоснЯщуюсЯ шерсть и думал, что собаку не
нужно пускать в комнату, пусть живет на дворе. Џотом стал думать о докторе,
у которого лечилсЯ, - противном человеке, с роем коричневых веснушек около
носа и выцветшими глазами. ‡ахотелось курить, и он притЯнул к себе коробку с
папиросами.
Ќарцис долго ждал, наконец, чуть открыл глаза, посмотрел на Ѓабаева и
вздохнул.
- ќто что? ’ы! - крикнул на него Ѓабаев. Ћн курил, наблюдал клочьЯ
дыма, и в голове его бродили такие же, как дым, клочковатые мысли.
ЏредставлЯлись товарищи, с которыми он мало сходилсЯ, казарма -
длиннаЯ, окнастаЯ - тысЯча пудов на голове... •озЯйка - бледнаЯ, в платочке.
€дет в церковь, хочет вынуть просвирку о его здравии. "Ќапишите билетик о
здравии ‘ергиЯ... …сли вы из дворЯнов, "болЯрина" прибавьте, а из простых -
ничего больше не надо... Џросто - о здравии ‘ергиЯ..." Љак мышь зашкафнаЯ...
‚спомнил о Ќарцисе.
- Џрилетела сорока до псиного бока! Љур-кур-кур!
ќто значило длЯ Ќарциса, что нужно ожить.
Ћн шумно вскочил, осмотрелсЯ, встрЯхнулсЯ всем телом, как после
купаньЯ, и подошел к дивану. ‡авилЯл хвостом. Љарие глаза на большой умной
морде просили одобрениЯ.
Ќо Ѓабаев брезгливо оглЯдел его, оттолкнул ногой и снова крикнул:
- “мри!
Ќарцис недоверчиво посмотрел и шевельнул ухом.
- “мри!.. - закричал Ѓабаев, покраснев.
‘обака снова упала на пол.
Ѓабаев чувствовал это смутно, но было длЯ него что-то приЯтное в том,
как по одному его слову этот черный и умный зверь умирает... то умирает, то
оживает... и почему-то было приЯтно, что его словам послушен зверь, черный,
вдумчивый, загадочный, как все живое.
ЉакаЯ-то другаЯ жизнь проползла мимо, темнаЯ, похожаЯ на шорох веток в
лесу ночью, когда охотЯтсЯ совы.
‘олнце из-за окна ложилось желтым пЯтном на белую бумагу на столе,
потом бросалось на стену и медленно бродило по ней, как большой паук.
Ќарцис поднЯл с пола голову, посмотрел на Ѓабаева, визгнул.
- Њолчать! “мри! - крикнул ему Ѓабаев.
Ќарцис закрыл глаза и тут же чуть заметно открыл их снова; карие,
загадочные под желтой занавеской брови, точно кто-то сидел в них и
дразнилсЯ.
“ Ѓабаева вдруг оборвалось и задрожало в голове, будто лопнули струны;
но за металлическим хлыстом, висевшим на стене сбоку, он потЯнулсЯ
осторожно, чтобы не заметил Ќарцис.
Ќарцис заметил, и они закружились по комнате, оба темные, визжащие.
ЏлЯсало солнце на стенах, смеЯлсЯ шиповник за окном кровавыми губами;
ребенок плакал за стеной, но его не было слышно из-за визга, стука и воЯ.
Ћпрокинули тЯжелый стул, свалили низенькую скамейку с цветочными
горшками, и по полу замысловатыми зигзагами легли: землЯ, черепки и листьЯ.
’Яжело дышали оба и рычали и лЯскали зубами.
•лыст стучал по ножкам кровати и дивана и впивалсЯ в мЯгкую спину
Ќарциса. Ќарцис ощетинивалсЯ и лаЯл, испуганный, возмущенный, свирепый.
ЃросилсЯ к двери - дверь не поддавалась; вскочил на стол, опрокинул и
разбил лампу; через открытое окно выскочил в сад, прЯмо в хохочущий куст
колючего шиповника, и последний удар хлыста пришелсЯ по оконной раме.
ђазбитое стекло звЯкнуло и осело.
Ѓабаев смотрел вслед собаке, сжимал рукоЯтку хлыста, и ему казалось,
что он только что видел черта, такого черта, какой представлЯлсЯ ему в
детстве: черного, лохматого, с Яркими зубами.
•охотал красный шиповник за окном, и смеЯлось солнце на осколках
стекла, черепках и сбитых листьЯх.
‡лость оседала, как пена в стакане, и сквозь нее проступала снизу
жалость к себе, к избитой собаке, к тому ребенку, который плакал по-прежнему
за стеной.
ђебенок этот недавно родилсЯ и был его, Ѓабаева, но он только два раза
видел его вблизи, и отцом его считалсЯ не он, а другой - хозЯин этого дома,
псаломщик.

III

ѓудкова не было дома, ходил в аптеку за лекарством. Љогда пришел, то
улыбалсЯ, запыхавшись, радостный и довольный:
- Ѓунтуют в городе, ваше благородие! Ђрестантов повыпускали, это,
красные флаги везде... ‘мехота!
‚ытирал крепкий, плотный лоб рукою и смотрел на черепки и землю на полу
так, как будто всегда валЯлись на полу черепки, землЯ, листьЯ.
ђазвернулось красное облако флагов и окрасило лицо ѓудкова в тревожный
цвет.
- —то ты говоришь? Љто бунтует?
- ’ак что солдаты наши стрельбу поднЯли... - каких побили.
- Љого?
- Ђрестантов... Ѓежали ведь... ‘казано - "по арестантам, совершающим
побег..."
€ опЯть улыбнулсЯ во все лицо. “лыбка искристаЯ, веселаЯ, простаЯ, как
белаЯ ромашка на меже.
- џ, это, подошел, - летит на менЯ один - здо-ровый!.. ђужьЯ при мне
нет - чем его? ‘нЯл Я поЯс, да как ахну блЯхой по башке! Љувырк он наземь. Ђ
тут наш солдат подбежал - прикладом его тЯп! „олжно, убили: недвижимый был.
Ќа ѓудкове мундир зеленый от времени. ЏоЯс с блЯхой. ђука широкаЯ в
кисти, темнаЯ от загара.
Ћбыкновенно он сидит на скамейке около калитки, курит и сплевывает.
’огда на нем жилет поверх красной рубахи, и у него знающий и уверенный вид,
ленивый, как у приземистых домов окраины. ’огда к нему подходит
длинноволосый худой €льЯ Њатвеич из соседнего дома, немного тронутый, с
тетрадочкой в руках. ѓудков зовет его писателем, смеетсЯ над ним,
снисходительно хлопает по плечу. €льЯ Њатвеич садитсЯ рЯдом с ним,
заглЯдывает, изогнувшись, в его знающие глаза своими ищущими глазами и
слушает.
ѓудков любит говорить, когда его слушает €льЯ Њатвеич. Ћн говорит о
солдатском супе, в котором "собачьи уши полоскать жалко", о том, как
приходитсЯ помогать хозЯйке за спасибо, а у него "от спасиба карманы
рвутсЯ"; говорит о парадах, тужурках, бомбах и упорно зовет их "апаратами",
"ажурками", "бломбами". €льЯ Њатвеич, отвернувшись и съежившись, вписывает
его слова в тетрадку.
’еперь в ѓудкове в середине горит что-то и проблескивает сквозь глаза и
губы. ‚о весь рост встал кто-то веселый с широким ртом.
- Ђ они потом как арештантов повыпускали, по городу с флаками пошли...
‘мехота!
Ћн глЯдит на Ѓабаева и смеетсЯ. Џрежде не смеЯлсЯ так открыто,
случилось что-то за его спиною, что дало ему право. € черепки на полу он
отодвинул к стене ногой в пыльном сапоге, не спросив даже, отчего черепки,
не нагнувшись.
- ѓоворЯт люди, еврейские лавки пойдут бить... Ќе иначе... ’ам такое
закрутило - ого-го! Ќе иначе теперь, как лавки бить!
‚ид у него приземистый и земной, весь земной, начинаЯ от огромных
пыльных сапог и кончаЯ круглой стриженой головой. ’очно не было деревЯнного
пола, окрашенного желтой краской, или если и был он, то сквозь него
хлестнула волной землЯ и выбросила на поверхность его, ѓудкова. ‚незапно
родившись из земли, он и был такой возбужденный и веселый.
Ќарцис вдруг залаЯл за окном.
- “бери как следует! —его стоишь хамом?! - визгнул Ѓабаев, и шеЯ у него
покраснела.
Џосмотрел за окно, на куст шиповника и надел шинель и фуражку.
Љогда он выходил на улицу, шедший сзади его ѓудков насмешливо улыбалсЯ.
€з соседнего окна более резкий, чем из-за стены, вырвалсЯ и кружилсЯ
около Ѓабаева крик ребенка.
‚ыглЯнула бледнаЯ голова в платке, с синими кругами около глаз.
‡вЯкнула защелка калитки в два приема - отворила и заперла, и широкий
лучистый день проглотил Ѓабаева.

Љрасный флаг вилсЯ над воротами одного дома, а над воротами другого -
черный.
ѓде-то далеко что-то пели, какую-то странную песню, какой никогда
раньше не слышал Ѓабаев... Њаленький черномазый мальчонка стоЯл на скамейке,
кричал "ура" и хлопал в ладоши - совсем маленький, лет четырех, в голубой
курточке.
Џотом попались два семинариста в тужурках с малиновыми кантами. ‹ица у
обоих были бледные, радостные, и они дерзко бросили их в глаза Ѓабаеву, как
две искры.
Ќа тополЯх вдоль тротуара, огненно-желтые на синем, пылали листьЯ, а
пыль вдали, поднЯтаЯ извозчиком, развернулась и падала, колыхаЯсь, как
розоваЯ вуаль.
Ѓабаев припоминал и не мог припомнить, чтобы когда-нибудь видел розовую
пыль, и уже казалось ему, что та улица, по которой он ходил тысЯчу раз, не
та улица, а другаЯ, не те дома, не так окрашены крыши.
Љаждый день два раза, иногда четыре, он проходил мимо огромного
строЯщегосЯ зданиЯ суда и никогда не видел около него этого забора из
сосновых досок, а за ним кучи щебнЯ. Ќо помнил, что высоко на лесах торчали
красные пЯтна рабочих и пели тЯгучее.
’еперь дом притаилсЯ за лесами и молчал, а от него в улицу поспешно
бежали широкие рыжебородые, на бегу натЯгиваЯ рваные пиджаки и мелькаЯ
выбеленными сапогами.
Њолодой песик на тонких ногах поворачивал в сторону узкую морду,
подскакивал на месте, тревожно взмахивал висЯчими ушами и не знал, что
делать - лаЯть, бежать во двор, мчатьсЯ по улице.
- ЏоздравлЯю! - дурашливо-громко сказал ему кто-то седой, в измЯтой
шлЯпе, нагнулсЯ и поцеловал между ушами.
Џесик взвизгнул, отскочил и завилЯл хвостом.
Ќа углу четко чернели какие-то люди - молодые, старые, каких раньше не
встречал Ѓабаев. Љто-то читал вслух, вздрагивала в худой руке длиннаЯ белаЯ
бумажка. ‘лов не было слышно, но почему-то чудилось, что и слова эти были
какие-то новые слова, как бывают слова, свитые из солнечного блеска почками
верб. Ќовое бывает в жизни только весною, и потому казалось, что теперь не
осень, а весна, и по улицам вот сейчас должны побежать ручьи с детскими
корабликами из бумаги, а небо должно быть сплошь из жаворонков, а потому
звонкое.
Ќо небо оставалось высоким и тихим, звонкой была землЯ.
…ще толпа... ѓоворит кто-то черный, кругло взмахиваЯ руками; бросаетсЯ
в глаза линиЯ крупного сухого подбородка.
Ћколо ворот на тротуарах, во всю длину улицы, сколько видит глаз, люди.
Ћт них улица кажетсЯ шире, а дома уже, точно кто-то сплюснул эти дома и
выдавил из них людей, как арбузные зерна.
Ѓабаев шел широкими встревоженными шагами, по привычке вытЯгиваЯ носки,
и чем больше встречал людей, тем быстрее куда-то шел. ‹юди хлестали его по
лицу своими лицами, и он старалсЯ глЯдеть прЯмо перед собою и выше, чтобы не
видеть людей.
Љруглилась высоко в воздухе соборнаЯ колокольнЯ, а под ней мостились
изгибистые дома. Ќасторожились, приподнЯли крыши. Ѓлестели сухими
любопытными зрачками окон, вытЯнув вперед щупальцы водосточных труб.
ѓде-то вблизи шла и пела толпа. Џела - этого никогда не слышал Ѓабаев.
ЌельзЯ было разобрать слов, но они и не нужны были. Ѓез слов, тугие от
смысла, долетали и бились в стены домов широкоглазые звуки, звуки, как
цветочные корзины или удары лучей.
Ћни не были бесцветными - они окрашивали все в глазах Ѓабаева в
какой-то мутный, розовато-опаловый цвет, и уже покрылась ими и стала совсем
тонкой и зыбкой соборнаЯ колокольнЯ. ‘тены домов тоже ушли куда-то,
оставались только окна, открытые и черные. Љто-то впереди взмахнул руками.
—ьЯ-то подброшеннаЯ высоко фуражка перевернулась в воздухе и колесом упала
вниз. Џотом еще поднЯлись чьи-то руки. Љричали что-то. Љазалось, с пальцев,
из-под ногтей слетали крики - такие они были острые, странные. Љрики
сильней. ире распахнулись окна; и вдруг красно стало в глазах от флагов,
хлынувших на улицу.
’олпа выступала из-за поворота и пела.
‚переди шли женщины, девушки в белых платьЯх, с красными цветами на
груди. Ќесли знамена. ќти знамена были на тонких древках с надписЯми:
"‘вобода", "‘лава труду", "‘лава павшим борцам за свободу"... ќто шла
свобода. ‘вободе пели гимны. ‘вобода колыхала знамена и флаги.
ђеЯли лица, как спелые колосьЯ. Њного, густо, точно двигалось облако.

‚ышли мы все из народа,
„ети семьи трудовой
"ђавенство, братство, свобода" -
‚от наш девиз боевой, -

расслышал Ѓабаев.
ЏрЯмо в лицо ему пел это вместе с другими реалист, тонкий, невысокий, с
горЯчими радостными глазами. ѓолос был молодой, но сильный. ЃросилсЯ в глаза
широкий кадык на белой шее. Љто-то чернобородый, приземистый, степенный,
чувствовал себЯ только что родившимсЯ на свет, а за ним тоже светлый, старый
кричал: "„олой самодержавие!", и по сетчатому лицу текли слезы. Џели камни
мостовой и стены. Џели красные флаги. ‹юди казались звуками.
„вигались, как лавина, захватываЯ кучки на тротуарах.
- „олой полицию! - крикнул кто-то во всю силу легких.
- „олой войско! - захохотал кто-то в лицо Ѓабаеву.
Ѓабаев прислонилсЯ к стене. Њимо него дальше и дальше шли, сколько - он
не мог сосчитать.
„евочки в соломенных шлЯпках, с распущенными по плечам волосами, такие
хрупкие, как снежинки. ли и таЯли. Ћткуда они? Ћбволакивал их глазами -
казались сказкой.
‚се казалось сказкой - страннаЯ толпа, странные сквозные лица, песни...
"‚ каком Я царстве?" - упорно спрашивал его сидевший в нем кто-то заспанный
и беспокойно мигал глазами.
Џахло маем - голосистыми, зелеными полЯнами в лесу, тонкими березами, с
пухом на ветках - или какою-то ранней заутреней, когда звуки горЯт, как
свечи, свечи поют, как колокола, и есть ночь, и нет ночи, потому что нет длЯ
нее открытых дверей в душу.
Ќичего нельзЯ было различить. ли. Џели. Џлыли белые, черные, красные
пЯтна... Ѓыло красиво и смутно. € чужое все было до последнего пЯтна.
"Љак дозволили?" - возмущалсЯ кто-то сжатый в Ѓабаеве. “ этого сжатого
был тугой воротник и узкий поЯс, отчего он выглЯдел строгим и законченным,
как орех между щипцами.
‚стревоженные глаза этого сжатого блуждали по толпе, бесплодно ища
солдатских мундиров, переплетенных серыми скатками шинелей, таких же
строгих, как и он, но видел только горЯчие, нервные, смуглые лица.
ли. Џели... €звивались длинные черные флаги с белыми словами: "ЏамЯти
павших"...
- †жиды! - услышал он вдруг за собою. ЋглЯнулсЯ. ‚ воротах дома
огромный рыжий кучер с широким лицом. ‚ толпе не было ни одного такого -
были мельче, смуглее.
Ћн стоЯл, хозЯйственно расставив ноги в тЯжелых сапогах, в одной
рубахе, без шапки, и смотрел на толпу брезгливо и испуганно.
- ‚аше благородие, отчего их не укротЯт? ‚ойсков, что ли, на них нету?
- тЯжело спросил он Ѓабаева.
- ‚ кольЯ их взЯть, вот и все! Ќам войсков не надо! ‚ кольЯ их взЯть,
вот и все! - подхватил около скороговоркой малый в фартуке.
ђука кучера висела, как двухпудоваЯ гирЯ, и было почему-то страшно, что
помещалась она в тонком кумачовом рукаве, с двумЯ пуговками внизу.
Њелькнул перед глазами вызванный памЯтью ѓудков, и за кого-то вдруг
стало жутко.
Ђ около, бок о бок, легкомысленно-звонко, стройно и молодо пела толпа,
удалЯЯсь:

ЋтречемсЯ от старого мира,
ЋтрЯхнем его прах с наших ног!..

—ьЯ-то тонкаЯ фистула долго еще бороздила воздух... Ѓежали вприпрыжку
ребЯтишки...
€ снова расступилась улица, точно большой рот старательно прожевал и
проглотил тысЯчу человек и открылсЯ длЯ новой тысЯчи.
’умбы тротуаров казались зубами.
Ѓабаев обогнул высокие дома, пестрые от вывесок. „ругаЯ улица. ‘квер.
‡акруглилась колоннада золотых тополей. Џрошли сквозь тело телеграфные
проволоки и зазвенели где-то сзади.
ЋпЯть черные кучки людей.
‘тучат извозчичьи дрожки. ЉажетсЯ, что кто-то снизу часто-часто бросает
камни в колеса.
Ѓежит по улице женщина, худаЯ, истерично-крикливаЯ.
- Џристав в первой части им кольЯ раздавал! ‘ама видела! ЉольЯ
раздавал! Ћй, что ж это будет такое? ‘тарший поп их крестом благословлЯл!..
ѓлаза у нее черные, испуганные. Ћни целиком покрывают серые глаза
парнЯ, и на секунду Ѓабаеву кажетсЯ, что у него глаза тоже черные,
испуганные, влажные от слез.
Ќо уже и руки ее тЯнутсЯ вдруг к нему вслед за глазами.
- Џойдут сейчас! Ѓить нас пойдут. ѓосподин офицер! Ѓить нас идут! Љак
же это? ‡а что?
ђуки ее хватаютсЯ за полу его шинели. ‚ каждом скрюченном пальце испуг.
‚ стальном воздухе неЯсный шум: слышно музыку. Љак будто кто-то играет
на этих стальных зеркалах, отразивших солнце, или на трубах этих домов,
наклонившись к ним сверху. ЉажетсЯ, что дома начинают колыхатьсЯ в такт
музыке.
’олпа на улице гуще, нервнее. ‚ три Яруса - в окнах, на балконах
чернеют люди.
“зкий проулок. ‚переди площадь, бульвар. Њелькнули оранжевые пЯтна
деревьев, и уже стало видно всю - другую толпу с оркестром полковых
музыкантов впереди.
Њузыка играла "Љоль славен", но казалось, что нет этих мерных звуков, -
есть только шум от движениЯ светлых, как камни, голов. ЏоднЯлась мостоваЯ и
двигалась, а под нею густо и слепо двигалась землЯ. ‚се освЯщало ее: иконы,
хоругви, трехцветные флаги...
‚переди испуганными красными крыльЯми взмахнула свернувшаЯ на бульвар
толпа. Џоздно... “же встретились...
’очно лопнула ракета вверху, раздалсЯ первый сигнальный выстрел, смешал
в пеструю кучу дома и солнце, вывески и лица людей... ‚торой... третий...
тридцатый...
€ рухнуло куда-то все вокруг Ѓабаева.

‚ечером, совсем поздно, Ѓабаев сидел у себЯ дома и пил чай. ‚ дверЯх
стоЯл ѓудков. ѓорела лампа.
ѓудков был уже в своем жилете поверх красной рубахи, и это придавало
ему уверенный вид.
- ’ут мимо нас таскали-таскали всЯкого добра и таскать устали, -
говорит он. - џ себе шапку вольную купил - хорошаЯ шапка, целковый дал... €
скажи ты, сделай милость, давал ему полтинник - не берет... “корЯл его:
тебе, мол, даром ведь досталась, а он смеетсЯ... Љонечно, не будь такой
случай, не купил бы; так ее купить - рублей десЯть стоит...
‘тавень окна закрыт снаружи, и спущены пестрые занавески. Ќо Ѓабаеву
кажетсЯ, что кто-то смотрит в окно сквозь ставень и занавески. ‘тоит,
изогнувшись в темноте, и смотрит.
Ќарциса нет, но чудитсЯ его царапанье в затворенную дверь; поцарапает,
подождет и опЯть царапает.
ђазноцветные колеса катаютсЯ перед глазами и стучат вперебой.
- Ђ на бульваре тоже были... чудеса всЯкие... ‹ужи крови стоЯли... как
на бойне, - с усилием говорит Ѓабаев.
Ћн хочет сказать что-то еще, много, Ярко, и не находит слов. Ќикак
нельзЯ вложить в слова того, что он видел. ‘лова кажутсЯ ему узенькими
жестЯными формочками, а то, что он видел, - кровавой тучей. € все времЯ
около него как будто капает кровавый дождь, и оттого кругом мокро.
- ’ут Я давеча на скамеечке сидел, - говорит ѓудков, взматываЯ головой.
- —удеса! Џодходит, это, писатель... "Ћпишу, кричит, всех дотла опишу!"
‚олосьЯ, это, у него в глаза лезут, ногами землю роет, как бык... Ћсерчал,
страсть! "—то это, говорит, такоича? ‘вет, что ли, перевернулсЯ?.. Ћпишу!"
Љричит и тетрадочкой своей махает. —удодей! Љому нужно-то?
Џомолчал немного и добавил:
- „ипломат холодный тоже продавали, совсем дешево, за семь гривен. Ќу,
мне без надобности... ‘апоги купил бы... только обужи-то простой - ее не
было... Ѓаретки бабские мешками волочили, а настоЯщей обужи не было...
Њожет, другим ходом несли...
‘амовар чадил. „ым въедалсЯ глубоко в мозг. ‘ердце стучало так сильно,
что его слышали пальцы ног. ‡аплакал вдруг за стеной ребенок... Њелькнул
покорный живот той женщины в платке, его матери... Ѓабаев подумал, что нужно
бы ей подарить материи на платье... купить повозку длЯ ребенка, плетеную, на
белых колесах... еще что... Ђ зачем?
‡ахотелось вдруг завыть - у-у-у! - стучать зубами.
ѓудков все стоЯл у двери...
- ’ы в бога веруешь? - повернулсЯ к нему Ѓабаев, блеснув белками.
- Љак же можно, ваше благородие? - удивилсЯ ѓудков. - Љаждый вечер по
молитвеннику молитвы читаю... Љаждый вечер, хоть у хозЯйки спросите. Љакие
наизусть знаю - те наизусть, а те, по складам хоть, - ну, все читаю... -
‹ицо у него строгое, резное, как кипарисовый крест. - ‹юблю Я бога, -
говорит он вдруг, - уж нечего говорить, люблю, ну, уж и ругаю ж Я его, не
дай бог! Љак же, сделай милость, скажи, пожалуйста: ведь из запаса Я взЯт, а
дома хозЯйство. ’ребовает хозЯина, а его нету... мученье! ђазе служба мне
здесь? Њученье!.. ’еперь под озимое люди вспахали, а у менЯ кто его вспашет?
‚се нанЯть надо... Ђ тут брат мой родной, жену мою с дитем из избы гонит...
‚едь это что? ‹юблю Я бога, слова нет, люблю, - ну, толку нету!.. ‚ойна,
это, началась - рады были; думали - побьют каких многих, все прочим свобода
жизни будет, не так тесно... ‚от-те и война прошла - все одно.
”рр!.. ќто крыша упала на театре в мозгу Ѓабаева. Ѓрызнула от земли к
небу туча кровавых искр. ‘лов ѓудкова не слышно, хотЯ он говорит что-то
дальше. “тонуло в реве погрома.
- ’еперь нам, мужикам, не иначе, как двадцать пЯть десЯтин дай, тогда
так, - говорит ѓудков. - ЏЯть - толока скоту, сенокос - пЯть, а пЯть под
хлеб... ’ак Я бы уж и знал, что десЯть десЯтин есть у менЯ твердой земли под
пшаницу... Ћтдыху землЯ требовает... ‚от бы и дело Ясное: каждаЯ десЯтина
произнесла бы мне восемнадцать четвертей, а это сколько? ’ри семьи за год не
поедЯт...
- ЏьЯнствовать, черти, будете так же, как теперь! - крикнул Ѓабаев,
очнувшись.
- Ћго! ќто конешно... …ще дюжее!
Ћни стоЯли друг перед другом.
ѓудков - руки по швам, а на губах змеитсЯ что-то. Ћн крепок и сочен,
как кусок чернозема, вывернутый плугом из нови. "„ед у менЯ сто годов прожил
- до самой смерти десЯтипудовые кули таскал", - вспоминает Ѓабаев, как часто
говорит ѓудков.
Ћн видит свои тонкие руки и узкую грудь. Ћ том, что он - поручик, забыл
Ѓабаев. …му кажетсЯ, что нет уже ни поручиков, ни солдат; есть подымающие
десЯть пудов и подымающие только два пуда. Џервые идут сплошной стеной и
топчут вторых. “ них страшные, всеистреблЯющие челюсти, как у саранчи или
термитов.
€дут по земле, тЯжелые, как землЯ, и делЯг землю... Џростые. Љогда
нужно убить, убьют и не пожалеют - цари земли!
Ћн вспомнил, что он - дворЯнин, сын помещика, но ничего не имеет. Ћт
имениЯ осталась только никому не нужнаЯ усадьба - старый дом, голубЯтнЯ.
“садьбу торгует сельский лавочник —ерноиванов, дает восемьсот рублей на слом
и смеетсЯ: куда она больше?.. ЏолЯ мужики пашут.
—то-то подбросило его. ‚здрогнул.
- “бери самовар, хам! - отчетливо выдавил он, как на мЯгком воске.
- ‘лышишь? - крикнул вдруг неожиданно длЯ себЯ пронзительно и звонко.
Ћн схватил его за плечи, вдавилсЯ в широкую мышцу тонкими, острыми
пальцами, изогнулсЯ над ним и, впившись в его глаза воспаленными глазами,
прошипел:
- ‘лышишь?

—ернаЯ, как уголь, боЯзливаЯ улица слышала четкие шаги: поручик Ѓабаев
шел куда-то, думал - спать все равно нельзЯ было.
“лица и шаги... ”онарь жаловалсЯ на что-то желтым глазом; за ним далеко
еще фонарь.
ашка неловко терлась сбоку. Ѓабаев, поправлЯЯ ее, думал, что вот он
носит ее пЯть лет и вынимал ее из ножен только на парадах. Ђ между тем
где-то на ней, может быть, в ней, внутри, должна лежать смерть. —ьЯ-то
смерть просила ее, именно такую, тЯжелую, с выемкой, с отточенным лезвием.
Ћн вынул ее вдруг, быстро, как по команде, и взЯл "подвысь"; прошел
шагов десЯть легко и ровно, как на параде, и что было силы ударил ею в
воздух направо, потом налево, так что скрипнули зубы. ’емно было, никто не
видал.
"Њы их в саду дручками душ тридцать убили, как же!" - хвалитсЯ ему вот
теперь, бесшумно поЯвлЯЯсь сбоку, ‹юбанев, извозчик-ломовик. …го он видел
тогда на погроме. …го ранили пулей в щеку - голова была забинтована. Ћн
взбрасывал ею так, что виден был желтый ус и щучьи наглые глаза.
- Ђрестовать бы его на всЯкий случай, - несмело сказал он тогда
городовому.
€з-под руки, приложенной к козырьку, глЯнули удивленные глаза.
- ‡а что, ваше благородие? Ћн ведь в нашу пользу...
ѓородовой был красный, высокий, немолодой, строгий на вид. ‚ десЯти
шагах от них грабила магазин толпа, заразительно веселаЯ, как детский
праздник. ‘олдаты во взводной колонне занЯли тротуар налево, смотрели,
жевали баранки...
“лица и шаги.
аги эти ровные, независимые от мыслей. €дут два человека - один внизу,
просто, понЯтно, раз - два, другой вверху, головоломными кручами, срывами, в
мокром липком тумане, козырЯет, как бумажный змей на нитке, а клубок нитки в
руках у второго, нижнего. ‡ахочет он отпустить - отпустит, захочет собрать -
соберет.
“лица тихаЯ, как необитаемый остров. ‚ойска теперь там, на окраинах,
куда перешел погром. Ћттуда доноситсЯ смутный шум, вой собак, встает зарево.
Ќо под дальним заревом, шумом и воем собак здесь тихо, как под крышей.
"Ќеобитаемый остров" - это нравитсЯ Ѓабаеву. ‚ домах по сторонам везде люди,
но они боЯзливо втЯнулись внутрь, как дождевые черви в засуху. ‘коро же
высохла землЯ длЯ этих червей!
Ќеобитаемый остров - это небо, землЯ, вода, все безглазое и немое, это
то, где нет нужды в морали, где все - волчьЯ свЯтость.
Ћблако космической пыли поднЯлось в душе Ѓабаева и переплело в ней
ѓудкова и Ќарциса, убитого реалиста и того, кто убивал людей, горевших в
театре, и клумбы хризантем белых, хризантем желтых.
ЌельзЯ было различить, что важно, что не важно. Ќо впились в мозг
трупы, все в рЯд, густо, больно, резко - и стало темно в глазах. “хнула вниз
улица. ‚ыплыли, колыхаЯсь, и легли неподвижно, на земле - землЯ: сорок три,
распухшие, страшные. ’ри женских тела в середине. ќто - сестры-курсистки и
маленькаЯ, неизвестнаЯ.
ѓородовой с добродушным лицом говорит ей о свободе. ђЯдом с ним,
Ѓабаевым, эскадронный командир курит и острит, наклонЯЯсь: "ќтой даже
неприкосновенность личности соблюли: по затылку били". € смеетсЯ. ‹ицо тоже
знающее, уверенное, приЯтное.
Ћблако торчит на небе ненужно белое; сверкает в стороне медный
наконечник пожарной трубы. ‘покойно жуют лошади.
ѓде-то должны ходить или ездить патрули, но пока их не видно. ‚идна
соборнаЯ колокольнЯ одним снизу освещенным ребром. Ћстальное расплылось в
темном небе, но это ребро торчит жестко и упрЯмо, как насмешка.
‘овсем близко глЯнули на Ѓабаева, точно обезображенные лица, магазины с
разбитыми окнами.
Ќоги споткнулись о какую-то рухлЯдь - картонные коробки, обломки
мебели. „вое часовых недалеко копались в куче мусора. ‚от зажгли спичку.
„ержат винтовки в коленЯх, безусые лица внимательны. —то-то нашли, прЯчут в
карманы, похоже на пачки турецкого табаку в красных обертках.
Ѓабаев свернул в переулок и услышал впереди себЯ шаги: две пары ног,
таких же четких и ровных, как его, стучали по панели. Ѓоковым светом с улицы
их осветило на миг, и Ѓабаев увидел двух солдат: несли большее зеркало, и,
изогнувшись, оно блеснуло испуганным глазом.
‚се теперь было живое длЯ Ѓабаева - глЯдело, слушало.
"“крали", - подумал он; стало весело. Ќа носках, осторожно, как сыщик,
он пробежал несколько шагов за ними вдогонку и крикнул:
- ‘той!
ЋглЯнулись. Џередний выронил свой конец зеркала и серым пЯтном бросилсЯ
в темноту.
‡адний осталсЯ.
- ђаз-бой-ники! - раздельно и тихо протЯнул Ѓабаев.
Ћн смотрел на него, стараЯсь разглЯдеть растертое темнотой его лицо. Ћт
приложенной к козырьку его руки оно казалось двойным и складным, как
раскрытаЯ книга с одинаковым текстом.
- ‚иноват, ваше благородие!
Ќеизвестно было, какаЯ половина лица сказала это - леваЯ, праваЯ...
- Љакой роты?
- „евЯтой, ваше благородие.
- Љак фамилиЯ?
- Њарченко...
€ вдруг упал в ноги.
- ‚аше благородие, не докладывайте, не губите!.. €з-за зеркала мне
теперь пропадать?.. ‚едь все так!
- ‚стань, дурак!
Њарченко встал.
- Људа несли?
- ‚ лавочку, ваше благородие... Љоло казармы счас лавочка - там
скупают.
- Ќу, неси.
- Ѓог с нею, ваше благородие!.. Џокорнейше благодарю, ваше
благородие!..
‹ица его все еще не видно, но оно, несомненно, светлее, круглее, и уже
Ясно, что оно - одно.
- Џопортили зеркало, - говорит он спокойно, - угол отбили.
- Џлохой товарищ у тебЯ был, - Язвит Ѓабаев. - †идок на расплату.
- ’ак точно... ‘ам убег, менЯ бросил... ‚сегда так.
ЋпЯть рука около козырька, и опЯть кажетсЯ, что два лица - одно больше,
другое меньше, и оба понЯтные, лукавые, как все лица, как лицо черной собаки
Ќарциса, как венчик хризантемы... ‹гут, чтобы кого-то грабить, молЯтсЯ,
чтобы кого-то бить.
ЋтвернулсЯ и пошел по улице.
ЋпЯть фонари - два, три, пЯть...
‘зади осталсЯ солдат с зеркалом, впереди лег бульвар. “же видно было,
как провалилось над ним куда-то в пустоту небо, и низко, в просвете домов,
прижались к земле деревьЯ, стелились, прЯтались... ‡ародилось какое-то
жуткое чувство любопытства, резало мозг, толкало ближе, к тому месту, где
недавно, десЯть часов назад, убивали, жгли.
Љровавые пЯтна на дорожках уже засыпали гравием, - это знал Ѓабаев, -
обгоревшую груду театра сломали. Ќо чудилсЯ какой-то запах днЯ около
чугунной ограды... Ѓабаев хотел войти внутрь - ворота были заперты.
”онарь подмигивал на углу; акациЯ, еще зеленаЯ, перекинула через ограду
две ветки, как две мЯгких руки. „альше за нею другаЯ акациЯ, темнаЯ, шла
куда-то согнувшись. Ђ еще дальше смутные, густые, не деревьЯ, а шепчущие
призраки.
Ќе верилось, что вот по этой самой улице, на том месте, где стоит он,
всего двенадцать часов назад проходили они, живые, Яркие, как их флаги...
‘лишком дорогие были эти флаги, а зачем? Џрошли и погибли, и ничто не
изменилось кругом.
‚друг застонал кто-то.
Ѓабаев откачнулсЯ.
’ам, где горел другой фонарь, припал к ограде другой человек, чуть
заметный, за каменным столбом. ‚идно было спину, обтЯнутую рыжим пальто, и
голую ногу...
‚друг зарыдал хрипло - зарыдал, точно залаЯл. ‘тало жутко. Ѓабаев
оглЯнулсЯ - пусто. ‡амурованные дома, круглый балкон влево; емкаЯ темнота.
‡ааукал... €зогнулсЯ - стало видно непокрытую голову, черную, чернее
ночи.
Ѓабаев догадалсЯ, что это остро-помешанный, еврей. “шел из дому и ищет,
а они, может быть, на дворе первой части или в больнице. Ѓольше ста человек
в больницах...
‡овет кого-то... Џоет или стонет... ‚от соскочил и пошел - тонкий,
зыбкий... ‡авернул за угол бульвара и уже там из темноты кричит:
- Ѓудьте вы проклЯты! €зверги! „овольно крови!
ѓолос леденеет и повисает в темноте, сверкаЯ, как сталактит.
€ тЯнет. ‚се заволоклось - осталсЯ один этот проклинающий голос на
уходЯщих голых ногах.
ЋпЯть широкие звонкие шаги, и тишина кругом.
“гол бульвара. Џоворот вниз... €дет помешанный, освещенный фонарем,
скользит по мостовой голыми ногами, колеблетсЯ, как призрак.
Ќо голос его страшно ощутим, резок и жуток.
- €зверги! “бийцы! Ѓудь вы про-о-клЯты!
Ѓабаев догнал его, и он обернулсЯ и стал. “ него было сухое, черное
лицо с огромными глазами.
- “бийца! “бийца! Џалач! - закричал он в лицо Ѓабаеву. - „овольно
крови! Ѓудь ты проклЯт! „овольно крови!
‚друг замолчал и вытЯнул длинную шею. ‚обрал ее и снова вытЯнул. ’очно
вонзил два острых клинка своих огромных глаз в глаза Ѓабаева, вынул и снова
воткнул.
Ѓабаев вспомнил желтые глаза Ќарциса, которого он бил хлыстом, потому
что нужно было бить.
ЋглЯнулсЯ кругом, вздрогнул и взЯлсЯ за эфес шашки.
„ва фонарЯ горели на пустой улице, но ни один не освещал ее. „о них
доползала только белесоватаЯ мгла и стлалась около.
‡ыбкий, как тростник, помешанный наклонилсЯ к Ѓабаеву, и дразнЯщей
детской насмешкой ворвались в него глухие, быстрые слова:
- Џалач, палач, палач, палач...
Џодскочил. ‚пилсЯ пальцами в руку Ѓабаева. Љлокотал горлом. ‡убы
стучали. Ѓабаеву почудилось что-то старое, - сто веков назад, - звериное:
зубы, когти... ЋторвалсЯ. Љрикнуть хотел и онемел. ‚спомнил о шашке...
‡вЯкнула быстро, как по команде, вынутаЯ шашка, взметнулась, ударила по
наклоненной голове, и тело упало.
- ђаз! - сказал Ѓабаев.
’ело упало полукругом, мЯгко отскочив в сторону. ѓолые ноги задвигались
около ног Ѓабаева.
Ћн отскочил.
‘тало холодно и тут же жарко и мутно перед глазами.
‘ердце услышали ногти пальцев. Ќо мысли ковали сеть из каленого железа:
- ‘орок четвертый! Ќайдут и скажут: "…ще один - сорок четвертый..." ‡а
ночь в разных местах будут и пЯтые, и шестые, и седьмые... Њного будет.
‘ложат и схоронЯт... ‘орок четвертый...
Ћн смотрел на тело у своих ног, и хотелось плакать, но руки его,
волнистые, трЯские, независимо от того, что ему хотелось, об это самое тело
вытерли шашку и спрЯтали ее в ножны.
Џотом он пугливо оглЯнулсЯ кругом и пошел туда, откуда пришел и где,
наверное, никого не было, к углу бульвара.
Ќоги дрожали, и шаги были, как у пьЯного, но он уже не чувствовал, что
болен.
‚ голове ухало сплошное, как труба паровоза. —увствовал страх и
жалость. •отел объЯснить самому себе и спрашивал самого себЯ, зачем он убил
человека?
"„обил сумасшедшего", - лукавила мысль... Ђ в общем - разве это важно?
- ђазве это важно? - спросил он вполголоса у ночи. € ночь ответила ему
двумЯ далекими выстрелами, собачьим воем, сплошным, как гуденье комаров, и
красным заревом.
Ќочь поднЯла его и понесла.
Ћна пропитала его насквозь, как рассол - Яблоко, и он стал только
частью ночи, окутанной его оболочкой, ночи тревожной и страшной, ночи Яркой
и темной, полной и пустой.
€ в зиЯющей пустоте были они трое: ночь, улица и шаги.

Ћ†€„ЂЌ€…

‚ большом саду, чужом и совершенно незнакомом поручику Ѓабаеву,
закапывали в землю кем-то отравленную дворовую собаку. ‚ечером это было,
поздней осенью. ‡акапывал дворник дома, €ван, волосатый, старый,
медлительный, среди деревьев сам как дерево, немногодумный и важный.
Њатрена, жена его, веснушчатаЯ, узкоглазаЯ баба, стоЯла около, спрЯтав руки
под фартук; а с деревьев вниз, шурша, падали то здесь, то там последние
мертвые листьЯ и почему-то казались большими и очень тЯжелыми, когда
касались земли.
‘зади неЯсно сквозил дом, новый, каменный; желтели полосы некрашенной
еще вырезки под крышей; светилась легкаЯ красиваЯ башенка на деревЯнных
колонках, но небо было мокрое, бурое и грузно ползло вниз по башенке,
вырезкам и стенам.
‘умерки склеивали сучьЯ вверху и залегали между стволами неощутимо,
смутно, но настойчиво. џсно было, что уже скоро только эти сумерки будут
владеть и землей и небом, и в их пасти будут встревоженные глаза.
‘обака, которую отравил кто-то, лежала около рыжей земли, выброшенной
из Ямы €ваном. ќто был большой курчавый меделЯн светлой масти. ‡убы
пенились. ѓлаза противно стекленели в щелЯх век; ребра вздулись.
Њатрена говорила о ней жалостно:
- •озЯйскаЯ собака была!.. и-и-и, злаЯ! —уть, бывалыча, об забор кто
застучел, она уж вот она: гам! Љто стучел?.. Ќа забор прыгала, здоровущаЯ, а
забор-то у нас большой-большаинский... ѓлЯнь какой!
Љивала на забор тупым подбородком. ‡абор брезжил сквозь деревьЯ,
скучный и серый.
€ван копал землю молча, хекаЯ и пыхтЯ и облизываЯ Языком усы. Љогда на
его бритую широкую шею падал с дерева лист, он сбрасывал его пригоршней
согнутых пальцев, нахлобучивал ниже картуз и копал дальше. ‡емлЯ, которую он
выбрасывал, была тупаЯ, тЯжелаЯ, холоднаЯ на вид, и оттого, что такаЯ была
землЯ, Ѓабаеву становилось жаль собаку.
Ћн пришел со своим сеттером Ќарцисом, но Ќарциса отогнали от падали и
заперли в сенЯх на кухне, и теперь, пока копали Яму, слышно было, как он
визжал, выл и скреб когтЯми двери.
‡акатные лучи высоко, выше деревьев, отплывали из сада, такие
безжизненные, мутно-красные, точно и их отравили. ‚етер чуть тЯнул вверху,
глухо стучал ветками. ‘ырость прокрадывалась снизу, душнаЯ, безразличнаЯ ко
всему кругом, мертвому и живому. Ћттого, что руки Њатрены были спрЯтаны под
фартуком, думалось Ѓабаеву, что вот еще немного и наступит ночь... темно,
сыро, жутко - долгаЯ ночь.
Љто отравил собаку, никто в этом доме не знал, но все почему-то были
уверены, что отравили умышленно, чтобы ночью тихо напасть и ограбить, может
быть, убить даже, и шумный, требующий общего вниманиЯ страх толкнул к
Ѓабаеву двух женщин, хозЯек дома - мать и дочь.
‚сего за неделю перед этим Ѓабаев познакомилсЯ с ними в вагоне, говорил
о чем-то, вместе с ними приехал в город; они нашли его, плакали у него в
комнате, просили охраны.
ЌельзЯ было дать солдат: все они были на счету и через день ходили в
нарЯд в помощь полиции. Ѓабаев взЯл Ќарциса, револьвер с запасными патронами
и пошел сам.

Ќад круглым большим столом горела лампа. Љружок пламени у нее был
неподвижный и какой-то слепой, как глаза, когда они слишком долго смотрЯт
куда-нибудь в одну точку и потом уже совершенно не видЯт того, на что
смотрЯт.
Љак-то странно чувствовалась в этом незнакомом доме тщательнаЯ прЯмизна
стен, жесткие линии карнизов, холоднаЯ гладкость недавно крашенного пола.
Њебель казалась придавленной и тихой, не расставленной, а прижавшейсЯ к
стенам. € лица двух женщин, сидевших за столом вместе с Ѓабаевым, были уже
не вне его, как прежде, а в нем самом, внутри - так они были определенны,
выпуклы и Ярки.
“ матери лицо круглилось - сытое, брюзглое, страшное, как все лица
старых женщин, которые были когда-то красивы. Љрупные складки около носа и
губ раскололи его на части, как переспелую дыню, и сплелись в узлы между
двойным трЯским подбородком. Џод тЯжелыми веками почти совсем не видно было
глаз, и нельзЯ было рассмотреть, какого они цвета, а рассмотреть почему-то
хотелось, и хотелось взЯть большой столовый нож и старательно обрезать все
лишнее, в чем отслоились годы. ’огда показалось бы простое лицо, спокойное,
юное, какими и должны быть все лица.
“ дочери было такое лицо. Ѓабаев смутно замечал это раньше в вагоне и в
своей комнате. ’олько теперь, когда это лицо было уже в нем внутри, он
видел, как оно безошибочно строго в линиЯх и красках, и смотрел на него не
как на живое и близкое лицо, а как на зарю, на цветы в газоне.
‘ огромным и сложным, пока еще спокойным любопытством он бродил по ней
внимательными глазами, как по весеннему лесу, в котором все хорошо: и
молодые листьЯ, и подснежники, и пенье зЯбликов и славок.
Љогда она глЯдела, то Ѓабаев чувствовал, что глЯдит она именно так, как
хочет глЯдеть, что Ясно представлЯет всю себЯ с точеным лицом и обдуманной
прической.
Ѓольшое зеркало стоЯло между двух окон, и небольшое туалетное - на
комоде. ‚ других комнатах тоже представлЯлись Ѓабаеву зеркала туалетные и
стенные.
Ћн не знал еще, красива ли она, и не думал об этом; думал о зеркалах во
всю стену, о зеркальных дворцах, о хрустальных листьЯх на деревьЯх, как было
в какой-то сказке и во что верилось с детства.
Ћна была замужем - он знал это - и знал, что муж ее, адвокат, уехал по
какому-то делу в другой город, что ему послали телеграмму и ждали утром его
приезда.
‡нал, что ее зовут Ќадежда ‹ьвовна, и не помнил, как зовут старуху.

III

‘амовар на столе был не нужен - все уже давно напились, но стоЯл и тихо
вспоминал что-то. ‘ ним было уютней, как с дедушкой в кресле. Ћт него, Ярко
вычищенного, широкого, стены казались теплее, поэтому его не выносили, не
закрывали крышкой. Ќе убирали и посуду.
„ом был большой. Љомнаты сзади и с боков прихлынули высокие и пустые и
слушали. Љаждый звук отдавалсЯ в них гулко, точно радостно ловили его
открытые двери и вскрикивали при этом сами. Ќо говорили мало, и звуки были
робкие: раскачают тишину и упадут, а тишина вслед за ними сомкнетсЯ снова,
как вода в ночном озере.
Ћкна были закрыты снаружи ставнЯми, и толстые железные болты от них
были пропущены внутрь в комнаты и здесь заперты. Ќо этим не отсекли от дома
ночь; она нагло сочилась повсюду - в окна, в двери, в стены и потолки.
Ѓабаеву казалось временами, что здесь этой ночи было даже больше, чем
снаружи, что здесь она гуще.
€з кухни через столовую Њатрена пронесла в какую-то комнату свою
постель - две подушки в розовых наволочках, пестрое одеЯло из лоскутков, еще
что-то: боЯлась спать на кухне.
Љогда шла, то говорила:
- ‚от дожила до страсти! ѓосподи!
ѓлаза у нее были мокрые, отсвечивали на лампе, как жестЯнки.
- Ќе причитала бы уж... Ѓез тебЯ тошно! - отозвалась ей старуха.
ѓлЯдела исподлобьЯ на Њатрену, на Ѓабаева, на окна. ‚ маленькие щели
глаз робко протискивалсЯ большой зыбкий страх, жирный, как ее тело.
Џотом вошел €ван с ломом в одной руке, с картузом в другой. ‹ом был
длинный, пудовый, с налипшей землею. ‡вЯкнул, задевши за косЯк двери, так
глухо, что старуха вздрогнула, а дочь поморщилась (не шло к ней это) и
раздраженно сказала:
- Ќу, зачем это? —то ломом сделаешь?.. Џридумал!
Ѓабаев понЯл, что этот толстый, тЯжелый кусок железа пугал ее, хотЯ это
был свой лом, не оттуда, не из ночи. Џросто представила его над своей
головой и сжалась.
- Ћн-то-се... Ќичего, он-то-се... Ќе замай! - вступилась за мужа
Њатрена.
Ѓородатый, бурый, как землЯ, €ван помЯлсЯ в дверЯх, сконфуженно оглЯдел
самовар, большую банку вареньЯ на столе, Ѓабаева и свой лом и хмуро ответил:
- Ќу да... все-таки...
Џотом подобрал лом вперевес и на цыпочках, весь стараЯсь не стучать, но
все же гулко стуча толстыми сапогами, прошел из комнаты следом за Њатреной.
€ потом долго слышно было, как они шептались, шуршали и скрипели
мебелью, где-то укладываЯсь спать.

“ Ѓабаева, когда он шел сюда по улицам, из каждого шага проступало
круглое чувство любованиЯ днем.
„ень был сухой, просторный.
‚ нем было легко, как будто не стелились по сторонам дома и не
встречались люди.
„ень был свежий. Ќебо стоЯло высоко и казалось холодным и редким, как
рыбачьЯ сеть, и потому под ним все было так выпукло и так ненужно-видно,
точно реЯло далеко от глаз.
—то-то новое должно было случитьсЯ сегоднЯ ночью, и от этого
неизвестного ночного все было таким определенным и отчетливым днем.
Љогда Ѓабаев думал о том, что могло случитьсЯ этой ночью, он смутно
представлЯл высокую молодую женщину с заплаканными глазами, и где-то в
стороне, как тень ее, другую, тоже с заплаканным лицом, но тЯжелую, широкую,
вросшую в землю, старую, как глыба земли.
Ќарцис упруго бежал впереди, останавливалсЯ, оглЯдывалсЯ назад, вилЯл
пухлым хвостом.
Ѓабаев купил Ќарциса еще слепым щенком, и на его глазах он рос и
сделалсЯ этой большой красивой собакой, черной, желтобровой, с подпалинами
на лапах.
ќто было таинственно. ‘лепые глаза стали Яркими, круглыми, то знающими
и спокойными, то напрЯженными, чтобы узнать. "Ћткуда это?" - думал о них
Ѓабаев.
Ѓыло весело вглЯдыватьсЯ в каждое встречное лицо: каждое казалось
занимательным и важным, потому что каждое было единственным - не было
похожих лиц. Џочему-то только теперь это Ясно увидел Ѓабаев, и от этого
стало радостно и странно, точно заглЯнул в бесконечность.
Ќа каждом лице как-то уловимо оставили следы другие прожитые дни -
светлые, туманные, с одною утренней зарей или с одной вечерней, - каждый
день другой и свой.
‚ремЯ невидно ходило всюду, стирало краски, вгонЯло тонкие клиньЯ в
стены домов.
Ћтчетливо ставЯ ноги на камни тротуара, Ѓабаев думал: "‚от Я сделал шаг
- это секунда времени; число моих секунд на земле громадно, но ему есть
конец..." € вдруг становилось остро, нестерпимо жаль каких-то других
шагов-секунд, не отмеченных жизнью. Ќо день был Яркий, как усмешка красивых
губ, день был весь из прозрачных раззолоченных пЯтен, из голубизны и
размаха, и когда Ѓабаев вглЯдывалсЯ в него, узко сощурив глаза, чтобы
увидеть, ему казалось, что все кругом - такаЯ же тайна, как тайна он, тайна
мыслимаЯ и сквознаЯ, а впереди, ночью, там, куда он идет, тайна будет густаЯ
и сочнаЯ, как весеннЯЯ трава.
Ћт предчувствиЯ этой тайны какие-то звуки кругом - дневные голоса,
крики разносчиков, стук извозчичьих пролеток по мостовой и говор встречных,
колыхались, как крыльЯ, которые несут.
€з мЯгких и нежных засыпающих линий было соткано впечатление молодого
лица, чуть просвечивающего в сумерках вагона, чуть проступающего из
покрывала слез, и потому легко и не странно было идти на окраину города, где
стоЯл новый каменный дом в глухом саду.

‘амовар тихо вспоминал что-то свое, а около него говорили.
ѓоворили о том, как купили это место, запущенный сад, и сами строили
дом, и сколько было радости в первое времЯ, когда купили и начали строить.
“ старухи лицо стало еще расплывчатей и мЯгче, точно плавилось от
прошлого. ‚ тишину, сперто дышащую около стола, заметно вливались какие-то
тЯгучие слова, широкие, как то лицо, от которого они отрывались:
- ‡Ять мой, ‘аша, - не маленький ведь - присЯжный поверенный, бегает,
бывало, по саду, кричит: "ЊоЯ землЯ, моЯ! Ќикто с места не сдвинет!" Ђ то
упадет и целует, губы пачкает, как шальной... ‘меху что было с ним!.. €грали
с Ќадей в прЯтки по кустам, совсем, как дети, ну, совсем, как дети...
‚оробьЯ на сучке увидЯт, кричат: "Ќа нашей земле воробей сидит! Њама,
посмотри, на нашей! € ведь не знает, глупый, что на нашей!.."
ѓоворила, и глаза становились жалкими и мигали; и сама она всЯ, рыхлаЯ,
как гора подушек, казалась маленькой горбуньей.
Ќадежда ‹ьвовна глЯдела на абажур лампы, щурилась, думала о чем-то.
Ѓабаев вбирал в ищущие глаза ее строгое, точеное лицо, все матовое и
непонЯтное, может быть, оттого, что была ночь и горела лампа.
Љак дымок от папиросы, отплывало от нее ее имЯ, случайное и ненужное,
два немых слова, - а она под ними оставалась сложнаЯ и живаЯ, говорливаЯ
даже теперь, когда сидела молча, щурилась, глЯдЯ на лампу, перебирала
тонкими пальцами чайные ложечки на столе.
‹ожечки тихо звЯкали в руках. ђуки были нагие почти до локтей, а выше
шли складки белой кофточки, какой-то влажной, душистой на вид.
Ћн чувствовал, что Ќадежда ‹ьвовна следит за ним так же, как он за нею,
только смотрит не на него, а на себЯ в зеркало.
‚от она повернулась к нему, улыбнулась, сказала:
- Џлотники у нас были, калужане, - очень смешно говорили: парапет
называли куропетом, террасу - кирасой, артезианский колодец - представьте -
рЯзанским колодцем!..
Џотому, что она улыбнулась, Ѓабаеву все стены кругом, и ночь, и
какие-то далекие плотники показались радостными, мирными, точно кто-то белый
возле него шел к чуду и знал, что оно будет, не может не быть.
Ѓабаев сам улыбнулсЯ ей широко и просто. Љак-то осЯзательно
представлЯлось, что его и ее улыбки сливаютсЯ посредине стола, что они
упругие, цветные и живут отдельно от них.
Љ большим, чуть близоруким темным глазам ее подошел кто-то глубокий,
смотрел оттуда изнутри и смеЯлсЯ. Љто-то, недоступный в другое времЯ,
любопытно наблюдал вот теперь, каждый момент готовый скрытьсЯ, и Ѓабаев
вливал в свою улыбку всю детскую нежность, котораЯ еще жила в нем, всю
краснеющую невнЯтную просьбу, чтобы он оставалсЯ как можно дольше в этих
сощуренных глазах, чтобы он раздвинул их шире и выше.
ѓолос у старухи был низкий, тЯжелый, будто по грЯзной осенней дороге
везли на волах камень, а в это времЯ накрапывал дождь, вились вороны...
- ‚едь как построили дом-то, любо смотреть! - говорила она, наклонЯЯсь
к Ѓабаеву. - ‚от завтра утром, как бог даст, живы-здоровы будем, Я вам
все-все-все покажу... ЉухнЯ у нас какаЯ. ‚аннаЯ большаЯ, удобнаЯ, очень
хорошаЯ... пол бетонный, из плиток - красивый какой! Џлитка синЯЯ, плитка
краснаЯ - на заказ делали, по рисунку... €звестку длЯ стен целый год ведь
почти в Ямах держали. ’ак ее теперь топором не отобьешь, - свой-то глаз что
значит! Ђ с подрЯда отдай - на горЯчей класть будут - она сама, бог даст,
через месЯц отвалитсЯ - вот тебе уж и ремонт есть... Џарники затеЯла этой
весной - своЯ зелень к столу была - салат, редиска, все-таки сердцу приЯтно
и на базаре не покупать... Љлубники развели шесть грЯдок... ќто ведь из
своих Ягод варенье варили.
- Ђ вы и не похвалили! - улыбнулась Ѓабаеву Ќадежда ‹ьвовна, улыбнулась
искоса, почти шаловливо и лукаво, точно скользнула по его лицу мокрой от
росы веткой и тут же спрЯтала ее за спину.
Ћт этого стоЯвшаЯ на столе наполовину пустаЯ большаЯ банка вареньЯ
вдруг стала заметной и важной; и отчетливы стали стаканы и блюдечки,
сахарница и коробка каких-то печений, даже серый пепел, как он налетел на
скатерть от самовара и уселсЯ на ней смирными чешуйками.
- Ќад садом-то сколько возились - не расскажешь! - говорила старуха. -
’ут ведь прЯмо грачиный завод был - грачиный да галочий... Ќа каждом дереве,
ну, прЯмо на каждом дереве гнездо... ‘одом, бывало, подымут такой -
оглохнуть можно! ѓадЯт, деревьЯ портЯт... —то с ними сделаешь? ѓнезда
разорЯли - никакой нет пользы - в другом месте вьют... ‚едь из ружьЯ в них
стрелЯли: нарочно у соседей ружье взЯли, и ну! ’о €ван, то ‘аша - только тем
и отучили.
- Ђ как ‘аша с муравьЯми воевал, смешно было! - улыбалась Ќадежда
‹ьвовна.
- ‘ муравьЯми? —ем же смешно? - живо подхватила старуха. - „а хоть и
смешно, а нужно!.. Њуравьев действительно ведь бездна в саду завелось, такаЯ
бездна - живого места не было: везде муравей. агу не ступишь - так везде
орудуют, так и кишат кишмЯ, а что делают - неизвестно... Ђ ‘аше еще длЯ
здоровьЯ босиком ходить захотелось - невозможно! Љусают, да ведь больно как,
- представить не можете!.. ђаз ‘аша и осерчал: "Ќа моей собственной земле да
менЯ же какие-то муравьи несчастные!.." „а кипЯтком их, да кипЯтком! •одили
по муравейникам да поливали... —то ж вы думаете? ‚едь вывели почти - пропали
куда-то все...
‹ицо у старухи становилось хитрым, довольным, уверенно знающим что-то.
Ѓабаев наблюдал за тем, как она размеренно качала головою, как хотела и не
могла широко и полно улыбнутьсЯ, - никуда не подавались щеки - рот был
птичий, узенький и слюнЯвый, - и как откровенно, по-домашнему просто,
разлеглись на столе ее локти, туго обтЯнутые в сгибах широкими рукавами.
Ќадежда ‹ьвовна вспомнила еще что-то - было видно, что вспомнила,
глЯдела на Ѓабаева и хотела сказать, но старуха заговорила опЯть о доме:
- ‚озни сколько было, хлопот сколько! Љаждый камешек, каждаЯ песчинка
перед глазами прошли, шутка сказать!.. Ќемец подрЯдчик было выискалсЯ
сначала, смету сделал, только отдай ему - уж как умасливал! - он бы на
тысЯчу, если не больше, лишку вогнал, а еще говорЯт, что немцы народ
честный!.. Љонечно, сами начали строить... —уть не досмотрел - уж что-нибудь
есть. Љакой народ все, господи, какой народ! Џлотник Њитрофан - поглЯдеть,
мужик-то какой степенный, рассудительный, а раз, смотрю, тащит в своей
кошелке гвозди домой: фунтов десЯть, мелких, в мешочке. ‚едь гвоздей много
на постройке идет - не видно. “ж Я ему и говорить не стала - стыдно, да ‘аша
не утерпел, - кричал-кричал, срамил-срамил!.. ‹учше, что ли, сделал? Џотом
назло нам материал портили, а взыскать нельзЯ...
ђЯдом с грузной старухой Ќадежда ‹ьвовна казалась страшно молодой,
тонкой, девически-милой. “ нее был лучистый, брызжущий смешок, когда,
перебиваЯ мать, она вставлЯла:
- ќтот немец подрЯдчик двадцать лет в ђоссии живет, а говорит как
прелестно: "ЊалосолеваннаЯ осетринова", "холостые занавески"... Џовесьте,
говорит, на балкон холостые занавески...
€ это казалось Ѓабаеву очень смешным, и он благодарно смеЯлсЯ с нею
вместе над каким-то очень хорошим немцем, который так называл малосольную
осетрину и холщовые занавески.
‹евое плечо ее было отодвинуто в глубь комнаты, а правое близко и мЯгко
круглилось, как-то совсем неприкрыто-понЯтно, точно тоже улыбалось и
говорило вместе с ней:
- Њы все болтаем, как две сороки, а вы молчите... ‚ы всегда такой
тихий?

‘тало слышно, как храпел €ван.
Ќизкие переливчатые звуки, похожие на гуденье большого самовара, ползли
из-под двери настойчиво, как пешаЯ саранча; одни уходили дальше, вползали
другие, и комната снизу была всЯ полна только ими.
Џосередине, там, где приходились окна, тупо и сдержанно, но неотвЯзно
ощущалась ночь. Ћна была беззвучнаЯ (хоть бы ветер - не было ветра), но от
этого казалась только жуткою, большою.
‚ыше окон ничего не было: что-то пустое, забытое - потолок или небо.
—етко стучал медленный маЯтник. Џробило уже двенадцать часов, но никто
не ложилсЯ спать. €грали в карты, в мельники, но игра не шла.
- „рыхнет! …му и горЯ чуть!.. Њожет, и ворот не запер, - говорила об
€ване старуха, слушаЯ храп, и ходила трефу вместо пики.
- ‘аша приедет с утренним, в шесть часов, - вспомнила вдруг о муже
Ќадежда ‹ьвовна, потом капризно мешала карты и тЯгуче просила: - „авайте во
что-нибудь еще - как надоело!
Ѓабаев смотрел на нее и думал уверенно и настойчиво: "Љакое красивое
лицо!.. Џриедет ‘аша, будет целовать ее всю, матовую, нежную, - грубо
целовать, привычно, как муж, потом уснет..." Ћбиднее всего казалось, что
около нее он может уснуть и уснет. ќто его жена, как этот дом - его дом. Ћт
мира он отсек четырехугольный кусок, обнес его забором и сказал: "ќто мое!"
€з красоты, разлитой в мире, он вырвал эту женщину и сказал: "ќто тоже мое!"
Љого-то ждут вот теперь из ночи, кого-то ждут, кто крадет "мое", ждут и не
спЯт. „олжны прийти кто-то другие и сказать: "Ќет, это наше!" € взЯть.
‚сюду брали. Љто-то встрЯхнул шахматную доску жизни и перепутал и
разбросал фигуры. ‚еревки, опутавшие жизнь, оказались вдруг гнилыми, а все
так верили в их прочность. Џошла веселаЯ суматоха, как в круглом высоком
лесном муравейнике, который закипает вдруг весь, стоит только наступить на
него ногой.
Љарты лежали на столе смешанной кучей. Ќадежда ‹ьвовна скучающе
смотрела куда-то на рисунок скатерти, - может быть, вспоминала что-то.
‘таруха широко зевала до слез и закрывала глубокий рот толстой, как обрубок,
рукою.
‚друг всколыхнулась всЯ:
- Џостель-то Я вам не постелила еще - забыла! ‚от дура! € не скажет
никто!.. Џервый час идет... ‘пать бы теперь ложитьсЯ, да страшно...
’ЯжелаЯ, как налитаЯ свинцом, она поднЯлась из-за стола, покачнув его и
загремев посудой, и пошла к двери.
Ѓабаев, весь радостный почему-то, с забившимсЯ вдруг сердцем следил,
как она уходила из комнаты колеблющейсЯ, как студень, грудой и как билась на
ее шее выползшаЯ из прически жидкаЯ закрученнаЯ косичка.
Љогда Ќадежда ‹ьвовна осталась одна, Ѓабаев встал. Ћн сделал к ней
мЯгкий замедленный шаг и неожиданно длЯ себЯ и длЯ нее тихо спросил:
- “ вас есть карточка мужа?
„олгий удивленный взглЯд ее во всю ширину пересексЯ с его уже
спокойным, овладевшим собою взглЯдом - влажный с сухим.
- …сть, конечно!.. Џокажите! - добавил он.
- Љарточка?.. ѓде-то в альбоме... ‡ачем вам?
- Џокажите, - еще спокойнее и проще повторил он. ‚зглЯд ее он вобрал в
себЯ весь... Ћт этого он чувствовал себЯ ближе к ней, совсем близко, точно
не было пространства.
ЊЯгкими белыми руками, дотЯнувшись к этажерке, взЯла она небольшой
альбом (еще белее и Ярче стали руки на темной коже переплета), открыла
первый лист, и Ѓабаев, наклонившись встревоженно, вдыхаЯ запах ее волос,
помутневшими, жадными глазами бросилсЯ на карточку ‘аши.
’олько один момент сдавленного острого беспокойства, потом отхлынуло
что-то и стало легко: глЯнцевитое от света лампы прЯмо на него снизу глЯдело
незначительное лицо пожилого лысого человека с морщинками около висков,
подстриженной, должно быть, уже седеющей бородкой, тупым, широким носом -
незначительное, такое, как все, и слишком старое длЯ нее лицо.
Ѓабаев Ярко вдруг почувствовал, что он молод - молод, строен и красив
со своим внимательным напрЯженным взглЯдом, что на нем теперь новый, сидЯщий
почти без складок мундир, тугой в поЯсе, что они одни только теперь, а потом
придет старуха, и их опЯть будет трое в комнате, как и прежде...
Ћн взЯлсЯ рукой за спинку ее стула и быстро, уж не думаЯ, а как-то
необходимо, точно вздохнул, спросил, наклонившись:
- ‚ы его любите?
Ћна повернулась.
‡аколыхалось в глазах Ѓабаева и вошло кругло и мЯгко в полутень ее
пахучее лицо так близко от его лица, что в висках стало больно.
- ‚ы его не любите, не можете любить, - сказал он сдавленно:
перехватило горло.
’ак же шелестЯще, как и он, ответила она:
- Џочему не люблю? Ћн добрый.
—то-то уверенное в своей силе и в своем праве заревело в мозгу Ѓабаева.
- Џоцелуйте менЯ! - потребовал он громко; казалось, что громко, что
точно уронил на пол пудовый камень, - так громко.
- —то вы?
Ћна отшатнулась. ѓлаза стали большие, темные.
- Џоцелуйте менЯ, - повторил он тише.
•отел добавить: "€ли Я сейчас же уйду домой" - но удержалсЯ.
Љто-то уже холодный проснулсЯ в нем и, ставши сзади горЯчего, любопытно
гадал - поцелует или нет.
‘транное, длинное мгновенье потЯнулось.
Љатилось что-то с горы вниз, в черные кусты, а гора вверху сверкала
белаЯ. Џахло то свежим, морозным, то прЯным, хвойным, ночным.
‚идны были - всЯ сквознаЯ матовость ее кожи, всЯ тонкаЯ синева около
глаз, всЯ стыдливость, котораЯ реЯла около лица, как упругаЯ сетка, и
мешала.
Ѓабаев вдруг наклонил голову так, что тень от нее закрыла ее лицо.
‘тало душно, непонЯтно и мучительно радостно: под его губами задрожали,
притЯнувшись, ее губы.
‘вет лампы плЯсал около, как исступленный, разбившись на тысЯчу мелких
осколков, жалил и жег.
Ѓабаев чувствовал, что он - огромный. Људа-то всюду от него летЯт
звеньЯ и отовсюду летЯт к нему. ‚месте - это громадно, неслыханно. Ћн не
заметил, как вплотную обвил ее руками и поднЯл со стула, как она боЯзливо
вырывалась.
Љто-то холодный стоЯл в нем уже рЯдом с горЯчим и, кривлЯЯсь, кричал:
"–елует! целует!"
‚ нем, безраздельно влившись, как горЯчий воздух, бурной и клокочущей
была ее матоваЯ красиваЯ нежность, переливалась, захлестывала, душила.
’онкие волосики ее щекотали ему левую руку, праваЯ сдавила ее тело,
прижимаЯ, и дрожала от напрЯжениЯ...
’опкие, гулкие шаги в соседней комнате они услышали разом и отскочили,
и, когда вошла старуха, Ќадежда ‹ьвовна уже сидела опЯть на стуле перед
альбомом, чуть прикрывшись рукою от лампы, а Ѓабаев за нею смотрел на
карточку ‘аши и говорил, упрЯмо справлЯЯсь с непослушными негибкими звуками
низкого голоса и откашливаЯсь глухо:
- Ќа карточке он лет сорока... даже больше.
- Ќет, ему меньше - что вы!.. ’ридцать шесть с чем-то, - преувеличенно
громко поправлЯла она. - ќто почему-то он так кажетсЯ старше своих лет, а он
не старый...
- ‘аша-то? - ‘таруха подошла близко к Ѓабаеву, так что он отступил на
шаг, и, нагнувшись к альбому, долго смотрела. - Ћт заботы он такой, от
беспокойства... „а и сниматьсЯ в фотографиЯх не умеет, правду сказать, -
щуритсЯ все. Њужчина должен прЯмо смотреть, голова кверху.
€, вспомнив о постели, добавила улыбаЯсь:
- Џостельку вам постелила мЯгонькую - любо смотреть! “снуть бы теперь
без греха. Њожет, и так обойдетсЯ, без посетителей, бог даст... Ђ обойдетсЯ
- вы уж нас не ругайте очень! †енщины ведь всего на свете боЯтсЯ... “ж не
ругайте!
“лыбалась, а улыбка была ненужнаЯ: на зыбкой трЯсине лица жесткаЯ, как
кость.

VII

Љомната, в которой приготовили постель Ѓабаеву, была рЯдом со спальней
женщин, ближе к парадному ходу. —ерез комнату спали €ван с женой.
ѓорела свеча в медном подсвечнике. ‘вет был желтоватый, редкий, как в
речной воде в жаркий полдень, если, купаЯсь, открыть там глаза. ‚ этом свете
тупоугольными, слизанными казались стены, точно качались.
Ѓабаев уже лежал, хотел и не мог заснуть. ’олпилось что-то около без
смысла.
‚споминалсЯ из детства темный с просинью соснЯк, дорога и на ней
ЯркаЯ-ЯркаЯ краснаЯ рубаха: ехал мужик верхом на лошади. € тут же почему-то
- тоже детское - мохнатаЯ, страшно красиваЯ гусеница, большаЯ, бородавчатаЯ:
два рЯда голубых бородавок - выше, три рЯда рубиновых - ниже, и между ними
сложный рисунок, травленный желтым. ‡агадочнаЯ, все куда-то ползущаЯ, глаза
большие, мутнозеленые, и тело все из гибких, мЯгких колец. ‚спомнилось, он
целый день носил ее в коробочке, такую новую и странную, пока кто-то из
старших не раздавил ее спокойно ногой, бросив наземь. Љак он плакал тогда -
но не понимали, о чем плакать, когда странное, новое, красивое убили.
‚от оно спит теперь рЯдом - спит ли, нет? - почему-то оно - человек, и
зовут его Ќадежда ‹ьвовна.
Ѓабаеву было душно в огромном.
€з всего, что было кругом, - стен, мебели, ночи за окнами - ткалось
недавнее близкое лицо: горЯчие мЯгкие губы, удивленные темные глаза на
матово-бледном, нежном, расплывчатом.
Љружились огненные полосы и пЯтна, и какие-то Яркие цветные всплески
обволакивали их и тушили и сплетались с ними в какую-то одну бесформенную
смеющуюсЯ красоту, такую сверкающую, что было больно смотреть. Ћдно
отражение той красоты, живой и лучистой, одно воспоминание о ней жгло, но
она сама была около, за стеною, за дверью, за незапертой, только слабо
притворенной дверью, она сама.
Ѓабаев поднЯлсЯ на локте и долго слушал. ’ихо было; даже храпа €вана не
было слышно. •оть бы скрипнула кровать там, за дверью.
„верь закрыта потому, что она - чужаЯ... и все здесь чужое - стены,
воздух между стен, сад за домом... а за ним всЯ землЯ, разделеннаЯ на точные
куски, всЯ огромнаЯ землЯ до последней пылинки чужаЯ.
Њожет быть, так и будет, как ждут они, может быть, что-то из ночи
придет, чтобы отнЯть чужое и сделать своим, а он, Ѓабаев, здесь только
затем, чтобы сохранить лысому адвокату его деньги, вещи и жену.
ќто показалось смешным. Ћн будет стрелЯть из револьвера, в него будут
тоже стрелЯть, может убить он, могут убить его, и все это только затем,
чтобы никто не смел посЯгнуть на лысого адвоката.
Џрипомнились морщинки на висках, тупой нос; представилось, что он
низенький, мокрый, ничтожный, - и все же красота длЯ него.
‡ависти не было - была насмешливаЯ, холоднаЯ злость. ‘меЯлось сознание,
что эта чужаЯ красота была недавно его красотою, недолго, несколько
моментов, но была.
Ѓабаев хотел потушить свечу, но, вглЯдевшись в двери, увидел полоску
света из ее спальни, и почему-то теперь только представил Ясно, что она не
одна, что с нею толстаЯ старуха, ее мать.
ѓлаз почти не видно - заплыли, - что в ней? Ћт земли вошла в нее
сырость, от этого своего сада с черными деревьЯми, от грЯдок клубники, -
сырость душнаЯ, трусливаЯ, и раздула ее, как губку. Ћна хлопочет, блюдет и
смотрит - кусок ночи.
Ѓабаев подумал вдруг, что ее кровать там за дверью непременно должна
быть ближе к нему, чтобы она и соннаЯ даже была между ним и Ќадеждой
‹ьвовной. Ћн не видел их спальни, но как-то остро, по-детски неудержимо,
захотелось вдруг посмотреть: чьЯ кровать рЯдом с этой стеной? —ьЯ ближе?
Ћн встал с постели. Ѓосой, стараЯсь пройти неслышно, не скрипнуть
половицей, подошел к двери, прислушалсЯ. •олодный внутри смеЯлсЯ: "Ќе
отворишь!" Ѓабаев осторожно нажал плечом на одну половину дверей и потЯнул к
себе, сдерживаЯсь, другую. ‹егкий скрип оглушил на мгновенье. Љачнулась
молочно-розоваЯ полоска и стала ровно сверху вниз. †мурилась на столе лампа
в розовом абажуре. ‚ыползшаЯ из-за железных прутьев кровати круглилась прЯмо
около двери широкаЯ нога старухи в пестром чулке. ‡а лампой скрылось лицо
Ќадежды ‹ьвовны, и только видна была свесившаЯсЯ вниз белаЯ рука и выпуклый
изгиб левого бедра, прикрытого темно-вишневым мЯгким одеЯлом. ‡олотели
шарики кровати, чернела икона в углу, верба над нею.
‚ысокое круглое бедро - его не было видно раньше, днем. ќто ночь
вылепила его так крупно. Ќочь скрыла лицо широкой лампой, снизила покатые
плечи, бросила руку вниз, как ненужное, и только это бедро поднЯла и любовно
обвила темнокрасным одеЯлом, мЯгким, почти живым, и скользила по нем
молочно-розовым светом.
Ѓабаев как-то незаметно длЯ себЯ отворЯл дверь шире, шире... "Ћна
целовала менЯ недавно!" - кричал в нем кто-то, и кто-то другой сзади
смеЯлсЯ, кривлЯЯсь: "Ђ старуха? старуха?.." Џеред самыми глазами торчала
толстаЯ нога в пестром чулке.
€ еще не знаЯ, что сделает он через минуту, еще вглЯдываЯсь и отгонЯЯ
дрожь, Ѓабаев услышал вдруг, как кто-то грозит ему пальцем... Ѓыстро
представилось, как он, еще маленький, лезет на грушу возле дома, а в окно
пальцем стучит отец; сквозь стекла видны тугие серые усы и желтые ладони.
‘тук гремучий, близкий, не здесь, а выше, под потолком.
Ѓабаев притворил дверь плечом. ироко, смаху оглЯдел комнату. ЏонЯл. Ќа
крыше по глухому железу кто-то шел медленно, осторожно проставлЯЯ ноги. ‚
тишину сонных комнат падали шаги, круглые, как обручи.
Ќесколько моментов еще, и уже всюду во всю высоту комнат гремели шаги.
"‚от оно! „ождались!" - жутко мелькнуло у Ѓабаева, когда он бросилсЯ
одеватьсЯ.

VIII

аги на крыше здесь, внизу, отдавались, как страх. ‘трах рос. €з-за
двери навстречу ему плеснул резкий крик. —то-то упало на пол, покатилось.
’угой правый сапог Ѓабаева не лез на ногу, и от него, разогретого, пахло
прелой кожей. ‚ углу смеЯлись две тени от свечки - желтаЯ, синЯЯ. ‚се
казалось, что кто-то отпирает парадную дверь подобранным ключом. ‚зброшенные
глаза искали револьвер на столе между книгами.
ѓрохотало уже над головой, над самым потолком. Љругло сливалсЯ, как на
воде, каждый шаг с новым шагом и гудел: гу-у, гу-у...
- €ван! €ва-ан! - пронзительно кричала старуха. ђезко ударив о стену
дверью, вскочила в комнату Ќадежда ‹ьвовна в полосатом платке, захваченном у
голой шеи рукой. ЃелаЯ, с огромными глазами, с открытым проснувшимсЯ ртом.
- —то это? - спросила глухо. - Ђ?
Ќаклонилась, вперед вытЯнув шею; стала, не двигаЯсь. Љак шар докатилсЯ
по полу знакомый звук: €ван звЯкнул о косЯк ломом. € потом растерЯнное:
"Ћ-о-о! Ћ-о-о!" ќто по-бабьи бестолково и высоко голосила Њатрена.
‘трашно много стало закружившихсЯ криков и много глаз. ‚бежал €ван,
всклокоченный, с расстегнутым воротом красной рубахи, босой. „ержал лом
наперевес, как пику.
Ључей несвЯзанных плещущих трЯпок казалась старуха. ‡ачем-то металась
по комнате, чего-то искала. ‚ыхватывала ключи из Ящиков комода, прЯтала в
юбку. € всЯ трЯслась и спеша шептала: "Ћх, господи!" - и крестилась.
аги на крыше стали ближе, сверкали.
“ Њатрены скрючило руки от испуга, крупно дрожал подбородок. Ѓыла в
одной рубахе, противнаЯ, грЯзнаЯ, и мычала.
- Ѓарин!.. …жель они стрелЯть... в окна?.. - задыхалсЯ около €ван.
ѓлЯнули в упор старые-старые серые глаза.
Ѓабаев забыл, куда положил патроны, и шарил по карманам.
- —то же Ќарцис не лает? - подумал вслух.
- “б-били! - пробубнила Њатрена, держась за грудь.
“пала Ќадежда ‹ьвовна. Љак-то незаметно скользнула в кресло и в нем
осталась, все такаЯ же широкоглазаЯ, белаЯ.
Ѓабаев взЯл ее за руку - рука была холоднаЯ, жидкаЯ, и почему-то не
было жалко.
- Ќичего! —то вы! - говорил он ей, стараЯсь улыбнутьсЯ, но почему-то
было противно.
- ‘прЯчьте! ђади бога, спрЯчьте! - тыкала его в плечо какой-то острой
коробкой старуха.
- —то это?.. ‡ачем? - не понЯл Ѓабаев.
- ђади бога! - повторЯла бессмысленно она. - ђади бога! - ‹ицо было
красное, размозженное страхом.
‚здрогнули все вдруг от резкого крика над головой. Џокатилось что-то по
крыше сплошь. € где-то далеко опЯть такой же крик. € опЯть покатилось.
‘таруха присела, окаменев, растопырив руки, у €вана жалко трЯслась
нижнЯЯ челюсть...
‡ажав револьвер в руке, Ѓабаев, смутно представлЯЯ, зачем, выбежал из
комнаты, злЯсь и дрожа, подскочил к парадной двери, отбросил цепь, ощупал
торчавший в скважине ключ, отчетливо повернул два раза, толкнул дверь ногою,
но дверь набухла, была тугаЯ, несколько раз билсЯ об нее с размаха всем
телом, чтобы открыть и исступленно выпустить в кого-то все семь пуль
револьвера.
‚ грохоте двери утонуло то, что было сзади, в комнате, и то, что на
крыше, и когда распахнулась она с шумом и Ѓабаев выскочил на крыльцо, - было
то же, что раньше: тихаЯ ночь, свежаЯ, чуть морознаЯ, с высоким небом.
Ѓабаев оглЯнулсЯ влево и вправо - белели стены, чернели деревьЯ. ‚глЯделсЯ -
никого не увидел. ‘оскочил с крыльца - опЯть застучало по крыше.
€ когда, приготовившись нажать курок, Ѓабаев задом медленно отошел
настолько, чтобы оглЯдеть крышу, он уже догадалсЯ и увидел, что это -
Ќарцис. Ћколо парапета, чернаЯ, страшнаЯ на белом от луны железе, собака
остановилась, поднЯв голову, и, узнав Ѓабаева, выжидающе вилЯла хвостом.
’о напрЯжение, которым полон был Ѓабаев, вдруг вылилось все в правую
руку, отчего рука стала тЯжелой и дрожащей и надавила курок. “хнул выстрел.
Ќе попало в Ќарциса. Ћн залаЯл тревожно, но весело, - белыми волнами хлынул
лай, радостно визгнул, пропал где-то между трубами, загремел железом сзади,
и вот уже соскочил на землю и прикатилсЯ неуклюжими бросками к ногам
Ѓабаева. ЉинулсЯ на грудь, ласкаЯсь, обвеЯл знакомым запахом шерсти, лизнул
Языком в подбородок.
Ѓыло чего-то стыдно, было смешно.
Ѓабаев отталкивал Ќарциса жесткими ударами в ребра, но он лез и обнимал
его, соскучившийсЯ, виноватый, как нашаливший резвый ребенок, все понимающий
и бессильный что-нибудь сказать, и от этого еще более странный и сложный.
‚озле самых дверей, с ломом, поднЯтым наотмашь, хитро и трусливо
прижавшись к вешалке, стоЯл €ван. Љогда входил в дом Ѓабаев, €ван не узнал
его в первый момент и откачнулсЯ, потом увидал Ќарциса, поднЯл и опустил
лом.
Ђ в доме, испуганнаЯ выстрелом, неловко оголив ноги, без чувств
валЯлась на полу Ќадежда ‹ьвовна, и на корточках возле нее, широкаЯ,
напыженнаЯ, как наседка, сидела старуха, Њатрены не было - спрЯталась где-то
в комнатах.
Ќарцис медленно вошел следом за Ѓабаевым, осмотрел всех холодно и
строго, понюхал ногу Ќадежды ‹ьвовны, положил голову на колено старухи и
поглЯдел прЯмо ей в глаза желтыми, влажными глазами. ’олько поглЯдел кругло,
виновато и любопытно, и старуха без слов понЯла, что это он бегал по крыше.
- ќто за кошкой... Ћна и кричала... - сказал €ван и вдруг улыбнулсЯ
хмурый и добавил: - Ћхотничий... ему что? —то лиса, что кошка - одна цена...
ќто он по приступочкам, не иначе... Ќад сенцами как раз приступочки - он по
ним...

Ќадежду ‹ьвовну привели в чувство; и она лежала на кровати смирнаЯ, с
мокрыми от воды волосами. Ѓыло без четверти три на часах. Љраснела лампа.
‘тены стоЯли тихие. Џотолок умер.
‘таруха выгнала Ќарциса и долго ругала €вана за то, что не снЯл
лестницы с сеней. €ван понимал, что он не виноват: всегда стоЯли эти
приступочки и никто не приказывал снЯть их. Ћн покорно улыбалсЯ в усы,
изредка отмахиваЯсь без слов рукою, потом запер двери и ушел спать.
Ѓабаев сидел в спальне около Ќадежды ‹ьвовны и смотрел, как на ее лице
от усталости или от пережитого испуга проступило детское, хрупкое, нежное,
как лиловые колокольчики: возьми в руки - завЯнет.
‹иний уже не было - были пушистые округлости, виноватость и робость в
углах губ и больших глаз с очень белыми, синеватыми белками.
Ћна лежала на спине, прикрытаЯ одеЯлом до подбородка. “тонули бедра -
Ѓабаев забыл о них. —уть показалась кисть руки, тонкаЯ, совсем юнаЯ, юнее
лица.
"‘идеть бы так, целовать ее, гладить руку, говорить: милаЯ, дорогаЯ!.."
- расплывчато думал Ѓабаев.
‡абыл, что она чужаЯ. Љакие-то белые березы вспоминались, такие же
молодые, ровные. Џахли весенним, клейким. ‘весились тонкие листочки
сердечками, качались, смеЯлись тихо...
- џ не помню, как это со мной... испугалась, - застенчиво говорила
грудным голосом Ќадежда ‹ьвовна. - Ђ вы зачем стрелЯли? ‚ кого стрелЯли?
- ‚ Ќарциса, - ответил он.
- ‡ачем же? ‚едь убить бы могли? - нахмурила брови.
- € убил бы... Ќе попал только.
- Ќу, что вы! ‡ачем?
‚от она смотрит на него удивленно и недоверчиво, и ему начинает
казатьсЯ, что он никогда не мог бы убить Ќарциса, не думал убивать, - просто
выстрелил куда-то в ночь.
- Љонечно, не убил бы, - соглашаетсЯ он. - ‡ачем? - € радостно видеть,
какие у нее глаза, благодарные, легкие, распустившиесЯ, как полевые цветы
после дождЯ.
- Љоробочку-то Я вам дала, дайте-ка сюда! ‘овсем забыла, - сказала
старуха.
ѓолос у нее теперь был уже неприкрытый, грубый, злой; даже и не
женский, а какой-то бесполый, жужжащий. ‘ерые растрепанные волосы отовсюду с
плоской головы сползли на блузу, замасленную спереди, и протЯнулись вперед,
как деревЯнные обломки, руки, на которых нельзЯ было различить, сколько
пальцев, - восемь или один.
Ѓабаев достал коробку из кармана. Ѓыла она легкаЯ. Џодумал: "—то в ней?
‚екселЯ? Џроцентные бумаги?.. †аль, не посмотрел!.."
- Ђ Я думал, это вы мне в подарок, - с усилием сказал он.
- Ќу да! …ще бы, такие подарки делать! - качнула головой старуха.
Ѓабаев вдруг вспомнил, что точно так же, вверх и влево, качала головой
Ќадежда ‹ьвовна, и тут же забыл об этом.
- „а и не за что дарить, - сказал он, - только напугал вас Ќарцисом.
- € то правда, не за что пока... ‡аслужите.
- Ќочь велика, - криво улыбнулсЯ Ѓабаев, - заслужу еще... €ли, может
быть, не дай бог?..
Ѓабаев сидел одетый, шинель жала ему плечи, но ощущение было привычное,
точно на дежурстве или в карауле. € там тоже не раздеваютсЯ, потому что
чего-то ждут. ’олько там без этого мучительного любопытства, без этого
острого нажима глаз.
Ѓабаев и глаза свои теперь ощущал уже не как глаза, а как тонкие,
незаметно режущие ланцеты, и не два, а десЯтки гибких, длинных, как травы.
Ћбнимали, ползли, впивались в тела, то в это, лежащее на кровати, прикрытое
одеЯлом, то в другое, нагло раздутое, широкое, уходЯщее и входЯщее снова.
- Ќарцис - умнаЯ собака, - сказал Ѓабаев, - только он слишком жизнь
любит... ќто в нем смешно: зачем ему?
- Ќу, наш Ѓелка, должно быть, умнее был: на крышу за кошками не бегал,
- зло отбросила в него старуха.
‡лость была плюгаваЯ, шипЯщаЯ, и Ѓабаев понЯл, что он уже неистребимо
ненавидит старуху, и от этого где-то внутри стало горЯчо и бодро.
Ћн подумал, что если вот теперь он встанет и скажет, что хочет уйти,
она испугаетсЯ, она будет умолЯть его остатьсЯ, просто не пустит никуда,
может быть, будет плакать. Ћна - простаЯ: или слезливаЯ, или наглаЯ,
двухколеннаЯ, как стеклЯннаЯ трубка... € такой немногодумный был у нее лоб,
прикрытый жидкими волосами, наискось идущими от пробора посредине влево и
вправо.
"Ђ ведь у нее точно такой же лоб!" - с испугом присмотрелсЯ вдруг
Ѓабаев к Ќадежде ‹ьвовне.
Ћн сам не заметил, как - придвинулсЯ или нагнулсЯ на стуле - приблизил
свое лицо к ее лицу, охватил его всего глазами и жадно держал, не выпускаЯ.
Њожет быть, оттого, что лежало на подушке, лицо ее казалось шире, чем
днем, и было в нем еще что-то новое. Џрическа темных волос сползла назад,
обнажив небольшой и плоский, покатый старухин лоб, и припухлость нижней
губы, еле заметнаЯ днем, была такаЯ же законченнаЯ, как у старухи.
Ѓыл какой-то испуг в глазах Ѓабаева; она заметила его, непонимающе
улыбнулась. …е тонкие, шнурочком, брови поднЯлись встревоженно, и она
сказала вдруг, думаЯ о чем-то своем:
- ‚от приедет ‘аша, дам ему нагонЯй, чтобы не бросал жену в такое
времЯ!
Ћна пыталась сказать это так, чтобы вышло шутливо, и тон голоса взЯла
чуть капризный, детский, но вышло жутко. ‘тало обидно Ѓабаеву, что вот в ней
живут такие плоские, ненужные слова, как-то рождаютсЯ, как-то выходЯт, ничем
не окрашенные, вЯлые, неизвестно зачем.
"Ђ ведь Я ей тоже ничего не могу сказать", - подумал он и тут же
сказал:
- —ем бы вам ‘аша помог?.. Ћн, должно быть, слабый... € вообще, что бы
он сделал, интересно?
- Ћ, он бы придумал! - живо ответила она. - …го знают!.. “ нас бы тут
целую ночь полицейский стоЯл.
Ћна была так же уверена в чем-то маленьком, но совсем, как старуха. €х
две в доме. Џод глазами Ѓабаева тускнела, тухла матовость ее кожи -
неуловимо, но как-то понЯтно; матовость, нежность - Ѓабаев уже искал их,
напрЯгал глаза, чтобы увидеть.
Ћн хотел было спросить: "Ђ вы очень любите свой дом, свой сад, свое
красное одеЯло?.." - и не спросил: конечно, любит.
‘таруха, стоЯ спиной, шумно взбивала на своей кровати подушки. Љакие-то
тесемки и складки юбки на ней взбалтывались от ударов.
"Ђ она как взбивает подушки?" - подумал о Ќадежде ‹ьвовне Ѓабаев.
Ћсмотрел ее всю, под каждой складкой одеЯла, и опЯть прильнул глазами к
лицу.
’еперь она лежала так, что весь свет лампы бил в ее лицо сбоку снопом и
резко обозначил под ним на лбу у переносьЯ две прЯменьких тонких морщинки.
“ старухи были такие же две, только жесткие, точно сделаны из проволоки
и вдавлены в кожу, тоже шли от переносьЯ вверх.
’ихо кольнуло что-то Ѓабаева.
Ћн нагнулсЯ еще ниже к ней и заметил, что подбородок ее чуть двоилсЯ.
Џод тонкой прозрачной кожей начинало уже отлагатьсЯ что-то, еще шаловливое,
подвижное, длЯ того, чтобы стать спокойным и застыть.
- ’еперь славнаЯ ночь, - напрЯженно сказал Ѓабаев, представив что-то
свежее и раздуваЯ ноздри. - •орошо бы ехать теперь в лесу... верхом, что ли,
или на тройке, с бубенцами... ‹юблю осенние ночи!
- ’еперь, батюшка, спать хорошо, - сказала, повернувшись, старуха.
‹ицо у нее стало совсем нахохлившеесЯ, нахлобученное, тупое. Ћна сидела
на своей кровати, и все отвисло в ней, точно была она обвешена гирЯми, все
было непомерной тЯжести и тЯнуло вниз.
Ѓабаев понимал, что ему нужно уйти, но ждал еще, что скажет Ќадежда
‹ьвовна. Ћн смотрел на нее, уже знаЯ, что она скажет, и не надеЯсь. Ћн
вспомнил ее круглое, выпуклое, высокое бедро, и показалось, что оно было
безобразно высокое, что это бедро даже не ее, а старухи, что кто-то
насмешливый все перепутал в глазах, и нельзЯ уже отличить, что чье.
- Ѓудем спать! - сказала Ќадежда ‹ьвовна. ѓлаза ее сузились и смотрели
на Ѓабаева усталые, сонные, чужие, смотрели так же чуть раздраженно и мелко,
как прозвучали эти, раньше уже сказанные другою, слова. € голос ее стал
вдруг чужой - жужжащий старухин голос.
Ѓабаев почувствовал, как то, что распустилось было в нем, вдруг
сжалось; осталсЯ какой-то твердый черепаший панцирь, а все мЯгкое вошло в
него, внутрь, и спрЯталось там, точно накололось.
Ћн поднЯлсЯ, серьезно оглЯдел, как что-то новое, Ќадежду ‹ьвовну и
сказал:
- ЏриЯтных снов, старуха!
ЏовернулсЯ к старухе, также грузно сидевшей на кровати, улыбнулсЯ,
протЯнул ей руку, и, удивленнаЯ, она услышала:
- Џокойной ночи, Ќадежда ‹ьвовна!
Ђ у Ѓабаева осталсЯ в глазах ее прислушивающийсЯ взглЯд, и с ним,
насмешливо бережно несЯ его в себе, он ушел из спальни.
‡а дверью шептались.

“сталый Ѓабаев лежал на кровати.
‡а окнами дома, слышно было, шел мелкий дождь, может быть, крупа -
легкое что-то чуть шумело по крыше и в деревьЯх. € Ѓабаев думал о том, что
нет уже Ясной ночи с высоким небом, обрызганным звездами, что теперь темно,
нудно, отовсюду лезет что-то гадкое, мокрое, навЯзчиво, без формы, без
конца, входит в мозг, как страшное, потому что нет сил изменить его, - оно
будит, врываетсЯ в каждую покорную частицу тела, и вот уже нет тела - есть
дождь, или снег, или изморозь, без земли, без неба.
‚ комнате стоЯла густаЯ, спокойнаЯ темнота. Ѓабаеву она казалась
ощутительно живой, плотной, имеющей очень большую тЯжесть. ѓде-то в Язычке
свечки она жила всЯ, такаЯ огромнаЯ, и вот, проглотив огонек, вышла,
расползлась, и границ ей нет. Ќет стен в доме: просто темнота застыла в тех
местах, где стены. € потом тут же за нею скучно захлебываетсЯ дождь, точно
тонет, тонет.
Ѓабаев не ждал уже. Ћн знал, и как-то страшно было так уверенно ощутимо
знать, что ничего не будет, никто не придет из ночи, занЯтой скучным дождем,
и в доме до самого утра останетсЯ спокойнаЯ тЯжелаЯ темнота.
Љакое-то смутное сознание, что его обманули, стало вдруг определенным и
точным. €з красивых больших молодых глаз с синеватыми белками, сморщиваЯ их
и мутЯ, выползли глаза старухи с красными толстыми веками, тупо смотрели,
как стены, слезились, как дождь за окном, маленькие звериные глаза. ‹ицо
ровное и нежное вздувалось, перетЯгивалось бечевками морщин, становилось все
сплошь зыбким, лишним и страшным; и от высокого выпуклого бедра вверх и
вниз, разрываЯ оболочки гибкого тела, разливалось что-то жирное, обвисшее,
непомерно тЯжелое, потерЯвшее форму.
ЃезобразнаЯ старуха жила в этой молодой, красивой, как камень живет под
водою: стоит только ветру отбросить воду, выйдет наружу камень. Ќачинало
казатьсЯ Ѓабаеву, что это не дождь шумит за окнами, - просто живое смеетсЯ
тихо, - что это на всю землю - на всю, не оставив нигде незанЯтого места, -
нахлынуло, сожрав красоту, безобразие, что одно безобразие вечно, что оно
стережет, рождает, и топит, и трусливо прЯчетсЯ по закоулкам, и нагло
выходит на просторы - вечное безобразие, мать минутной красоты.
ЌавЯзчиво повторЯЯсь, сплошно окутываЯ сознание, дробЯсь, толпилось
перед Ѓабаевым лицо Ќадежды ‹ьвовны. Ћно было одно - их было много. Ќа один
момент вспыхнув ослепительно-красивым, синеватым блеском, оно вдруг
пепелилось, потухало, вздувалось - всюду одинакие вздутые морды с узенькими
животными глазами.
Ѓабаев не горел - он лежал, стиснув зубы, и слушал, как в нем, тоже
вздуваЯсь и разрываЯ молодую веру в чудо, росла злоба. € злоба эта была не
молодаЯ, от которой мчатсЯ перед глазами огненные круги, звенит в ушах и
набухают руки, - злоба была стараЯ, давнишнЯЯ, одинокаЯ злоба.
Џрокрадывалась тихо, по-кошачьи осторожно, пробираЯсь боком, сжимаЯсь, но
потом твердела, обвисаЯ, становилась тЯжелой, душной.
Ѓабаев, поднЯвшись на локти, напрЯгалсЯ, стараЯсь вспомнить что-то.
‚споминал красную рубаху в синем соснЯке, густую здоровую смолу в воздухе,
детское длинное лето, мЯгкие круги на воде вечером, когда играет мелкаЯ
рыба, мЯту и васильки на чьей-то русой голове...
Ѓабаев не ждал уже, что кто-то придет из ночи, но хотелось, чтобы
кто-то пришел. ‚от где-нибудь открывают ставень, лезут в окно, скрипЯт
половицами... €, проснувшись, безобразие разбудит и темноту, и стены, и ночь
за окном, требуЯ зашиты.
Ѓыло трудно подумать это, было непонЯтно, почему это, но оставалось
Ясным, как и прежде, что торопливо вскочит тогда на защиту он, Ѓабаев, и
крепко схватитсЯ за револьвер.
Њысли не путались, мысли, как выводы, были Ясны, но под ними глубилась
Яма впечатлений, каких-то реденьких, последних, точно незачем уже было жить
дальше.
ѓде-то далеко от дома мирно лаЯл Ќарцис, перекликаЯсь еще с какою-то
собакой, лаЯл затЯжно, точно пел, останавливалсЯ и начинал снова, опЯть так
же длинно и тоскливо. ‹ай этот вздрагивающей полоской светилсЯ в темноте за
окнами.
Љак-то страстно захотелось, чтобы одиноким, ни с чем не смешанным
осталось в памЯти ощущение мЯгких и влажных круглых губ Ќадежды ‹ьвовны.
Ѓабаев настойчиво вызывал его из памЯти десЯтки раз, десЯтки раз переживал
снова этот случайный длинный поцелуй, пока он потерЯл уже совсем всю свою
странность.
„ождь шумел за окнами тихо, тупо и длинно, как жизнь.

“тром Ѓабаев увидел ‘ашу.
Ћн был низенький, мокрый на вид, какой-то скользкий и мутный, как свет,
который сочилсЯ из окон со двора. ‹ицо у него было желтенькое, клинышком.
Ћттопыренный большой палец на левой руке часто двигалсЯ от привычки или
нервного тика, точно сучил нитки. ѓоворил спеша, мигаЯ серыми глазами.
Џили чай вдвоем: Ќадежда ‹ьвовна и старуха спали.
‘аша уже успел рассказать, как он испугалсЯ, уже успел пригрозить
приставу, не давшему охраны, успел быстро и ловко убить палкой на стене
прусака, причем гадливо поморщилсЯ и сказал:
- Ќе люблю Я жуков этих всЯких!..
Ѓрови у него были белесые, реденькие, отчего глаза имели вид
растерЯнный, неприкрытый, и, когда, взбросив на Ѓабаева эти глаза, он в
третий уже раз спросил его:
- Ќу, кто же это мог отравить собаку? ‡ачем? - Ѓабаев почувствовал в
себе разлив смеющейсЯ свежей злости.
- Џочему вы думаете, что отравили? Џочему вы все думаете, что
непременно отравили? Џочему? - вздернув левый конец губ и сузив глаза,
бросил он ‘аше.
- Ђ как же? - замигал ‘аша.
- Љонечно, съела что-нибудь, потому и издохла... ‘ама съела, никто не
травил! Љто это стал бы боЯтьсЯ вашей собаки? „а еще и травил бы ее нарочно,
чтобы все догадались и ждали... Љакой смысл?
- ‘мысла, положим, нет, - согласилсЯ ‘аша, подумал и добавил: -
ђешительно никакого смысла нет... •отЯ все-таки... как сказать...
Ѓабаеву показалось, что он видит, как в его голове, несмелые и мелкие,
копошатсЯ мысли, как мошки под брызнувшим дождем; вот теперь он неизбежно
представлЯет, как его меделЯн хватает за икры каких-то ночных людей,
увертываетсЯ от их ударов, оглушительно лает, будит ночь... € кто-то уже
бежит на помощь из темноты, светитсЯ крикливыми белыми пЯтнами справа и
слева...
Ђ где-нибудь на Њадагаскаре или на Ћгненной ‡емле теперь то же самое:
кто-то на кого-то хочет напасть, кто-то кого-то стережет, лают собаки. Џосле
бессонной ночи - тЯжелое, как колокол, звонкое утро... ’оже сидит вот такой
вымокший, издерганный человек и говорит о чем-то своем, узеньком и досадном.
- џ слышал, как вы муравьев выводили, - сказал вдруг Ѓабаев, широко
улыбнулсЯ и добавил: - € грачей тоже.
- Ђ-а... Ђ что? - вскинул глаза ‘аша.
Ѓабаев оглЯдел его, долго смотрел в его глаза и ответил просто:
- Ќичего... ’ак, смешно немного.
€, заметив, что ‘аша глЯдит на него выжидающе и подозрительно, Ѓабаев
заговорил вдруг, возбуждаЯсь:
- џ представлЯю, как вы, низенький, сухой - рукава у вас тогда,
наверное, были засучены, чтобы не замочить, - таскали кипЯток в сад... Ќет,
нет, вы не таскали, конечно, таскали €ван с Њатреной, а вы только подымали
ведра, выливали в муравейник, в самые кучи... ‹или и смотрели, что там за
кавардак поднЯлсЯ... „а! Ђ вот грачей-то вы как? Ќеужели вы стрелЯть умеете?
Ѓабаев знал, что у него теперь только любопытное лицо, простодушное,
насколько он мог его сделать таким, но ‘аша обиделсЯ.
- ‚ы не женаты? - спросил он, покраснев.
- Ќет, - ответил Ѓабаев.
- €... никакой собственности не имеете?
- Ќет, а что?
- Ќичего... џ так.
‘аша перекосил сухие губы, усиленно заболтал в чаю ложечкой. Ѓольшой
палец на левой руке сучил и дергалсЯ. Ћн спрЯтал руку.
‹ицо его противно сжалось и застыло, точно он замолчал навсегда.
Ѓабаев увидел, что говорить с ним не о чем, и встал прощатьсЯ.
‘аша подскочил вдруг.
- џ вам так благодарен! џ вам так благодарен! - конфузливо говорил он и
трЯс обеими руками руку Ѓабаева.
€ когда Ѓабаев уходил, он не мог найти ни других слов, ни другой маски
длЯ лица. Ћн стоЯл такой же чужой Ѓабаеву, сухой, подавшийсЯ вперед, с
розовыми пЯтнами на скулах и, усиленно улыбаЯсь, бормотал:
- џ вам так благодарен!.. Ќе забывайте нас, заходите, рады будем!..
Ћчень жаль, что служба, а то остались бы, соснули, а? ЌельзЯ?.. џ вам так
благодарен!

XII

“лица была мглистаЯ от осенней сырости, сераЯ, обкуреннаЯ утренним
дымом из труб. ‚низу лежали грЯзные листьЯ, растоптанные сапогами, верх был
лиловатый, густой от облаков, а справа и слева у низких одноэтажных домов
был слезливый, скучающий вид, как у растрепанных босоногих мальчуганов,
засаженных впервые за азбуку.
‚ели длинную музыку скрипучие возы ломовиков. ‹ошади с каждым шагом
качали мордами, точно думали вслух. Љоричневые люди около них скучно месили
грЯзь.
“ Ѓабаева давило голову, теснило где-то в плечах и груди; шаги были
вЯлые, кривые.
€ Ќарцис впереди бежал сонно; лениво обнюхивал тротуарные тумбы, лениво
подымал около них ногу.
†елтые, пухлые, как листьЯ под ногами, болтались обрывки ночного.
Љаменный дом в глухом саду начинал казатьсЯ сказкой. ‘тены его мутнели,
тончали, рвались, и оттуда, к самым глазам, подходили другие глаза, с
синеватыми белками... Џотом они морщились; краснели... "‡ачем Я целовал ее?"
- брезгливо думал Ѓабаев. Џлескалась грЯзнаЯ клетчатаЯ рубаха Њатрены; гудел
ее немой голос: "уббили!"... "џ не то сказал этому ‘аше... Ќе о муравьЯх -
зачем муравьи? Ќужно было так: через полгода, самое большое через год,
почувствует в себе старуху Ќадежда ‹ьвовна... Ќе "почувствует", а нужно
иначе... все равно, впрочем... ’огда она изменит. ќто не важно - с кем... …й
покажетсЯ страшным, что из нее уходит она сама и не придет. ‘аша, простите
ей! ‚прочем, вы не узнаете, а она вам не скажет, да и зачем? ђазве есть
что-нибудь в мире, что нужно беречь? Љрасота?.. ‘аша, нет красоты! ќто вы
просто придумали красоту и поверили в нее, а ее нет. Ќикогда не было и нигде
нет!.."
„ул ветер. ‘крипЯ, болталась вывеска портного над головой -
когда-нибудь упадет на тротуар. ‚етер был вЯлый, расплывчатый.
ЏредставлЯлась нога старухи в пестром чулке, как она выползала из
прутьев кровати, точно из клетки... Џолзет, ползет... Ѓабаеву казалось, что
и здесь, на улице, он куда-то сторонитсЯ, сжимаЯсь, а толстаЯ нога все
ползет, ползет.
‚спомнилсЯ Ќарцис, как он стоЯл черный на лунно-белом железе - важный,
страшный, таинственный... Ђ он - вон какой, как впереди, простой и мЯгкий,
вЯлый, с пухлым хвостом направо...
Џредставилось, как ‘аша быстро и ловко палкой убил таракана, подпрыгнул
даже... Џротивно стало.
- „а ну их всех к черту! - почти вслух сказал Ѓабаев.
“лица была узкаЯ, и совсем узенький, в две доски, лег тротуар около
стены.
Љто-то грузный тЯжело шел навстречу Ѓабаеву. ‚ высокой шапке, в теплом
пальто с барашковым воротником, краснолицый, безбородый, шел медленно,
прочно, застегнутый на все пуговицы, заплывший; тупо нес свой выпуклый
живот, отбросив голову; чуть двигал руками в толстых перчатках; курил
сигару, обхватив ее взасос мЯсистыми губами.
"Њы ведь не разойдемсЯ с ним на тротуаре", - почему-то с бодрЯщей
тревогой подумал Ѓабаев.
‡аметил серые волосы в его усах, складки лежачего подбородка, и вдруг
почувствовал прежнюю ночную брезгливость, непонЯтную теперь в сырых
переливах днЯ, но четкую до клокотаньЯ в горле.
€ они не разошлись на тротуаре.
Џахнув противным дымом сигары в лицо Ѓабаеву, краснолицый двинулсЯ на
него выпуклым животом, занЯв собою всю узкую панель. "‘таруха! - мелькнуло у
Ѓабаева. - €дет обвисшее, безобразное и чавкает все на дороге..."
Ћн не прижалсЯ к стене, как думал этот, с сигарой, не сошел на
мостовую. Ћн захватил его быстро правым плечом, выставив в бок левую ногу,
просунул руку ему под локоть, сжалсЯ, как пружина, и толкнул. Џо ноге
Ѓабаева скользнули тЯжелые ноги, и гулко ударилсЯ о грЯзную мостовую
выпуклый живот. ‚ылетела сигара, отскочила шапка; забелела низко
подстриженнаЯ круглаЯ голова.
Ѓабаев остановилсЯ на момент, встретилсЯ взглЯдом с его захлебнувшимисЯ
глазами, приложил руку к козырьку, улыбаЯсь, весело сказал: "Џоручик
Ѓабаев!" - потом дошел дальше.
’еперь шаги у него были упругие, гибкие, и день перед ним раскинулсЯ
белый, гладкий.
Ќарцис впереди стал поперек тротуара, поднЯл чуткую голову и любопытно
глЯдел назад.

ЏњџЌ›‰ Љ“ђѓЂЌ

Њужики села Ќовопавловки вывезли хлеб из амбаров помещика Љузьмичова,
поделили скот, подожгли усадьбу. Ќа головнЯх пожарища палили огромных
породистых свиней, варили, ели. ‚еселыми, емкими глазами втЯгивали в себЯ
извивы огнЯ - то синие, то желтые, то красные, дышали густым дымом, усталые
от сытости, засыпали тут же у костров и спали долго; а костры горели и
дымили, как барскаЯ усадьба... Џросыпались и снова ели.
Ѓабы шумно устанавливали в избах громоздкие барские кресла и кровати,
примерЯли длинные шелковые платьЯ, обшитые кружевами.
Џили. …ли.
ђебЯтишки шнырЯли по усадьбе веселыми крикливыми пЯтнами, верткие и
темные на фоне огнЯ, как чертенЯта.
‘тарики плакали пьЯными слезами, говорили о пролитом поте и выпитой
крови, говорили о земле и боге, о правде и зле и опЯть о пролитом поте и
выпитой крови.
‡абывали о том, что светило солнце; всЯ жизнь позади представлЯлась
темной и липкой, всЯ из крови и пота.
Џоминали покойников в старых могилах, уже заросших травой, вишнЯком и
бурьЯном.
Џили. …ли.
Љак будто не было того, что было; как будто что-то выпало из глаз, что
мешало видеть. ‚се видели не так, как прежде: видели землю зеленой и
близкой, всю своей, широкой и пухлой; землей дышали, землю чувствовали в
плечах и согнутых спинах.
€ то, что горела теперь усадьба, казалось простым и понЯтным,
необходимым, давнишним.
Ќе знали почему, но говорили о какой-то бумаге, котораЯ позволила им,
наконец, выгнать Љузьмичова и разделить между собою то, что он считал своим.
€ эта бумага и землЯ, правда и жизнь, бог, царь и совесть, кровь и пот
- все слилось в одно и накрыло горЯщую усадьбу, как прозрачный колпак.
‚се было понЯтно и Ясно, и в то же времЯ все было темно и пьЯно.
ѓорела усадьба на кургане; рушилсЯ дом, Ярко светили конюшни; в саду,
треща и разбрасываЯ искры, вспыхивали старые деревьЯ.
„алекому горизонту было видно, как горит курган.
Љурган был старый, высокий, и на сто верст кругом называли его ЏьЯным
Љурганом. € в бумаге, посланной становым приставом в город, было сказано,
что громЯт и жгут имение Љузьмичова, "урочище ЏьЯный Љурган".
Ќесколько бумаг было вызвано к жизни этой бумагой пристава. €справник
писал губернатору, губернатор - командиру полка, командир полка прислал
маленький клочок, всего осьмушку листа, поручику Ѓабаеву, временно
командующему седьмой ротой; и, двинутый этой осьмушкой, Ѓабаев, в караульной
форме, недовольный и желчный, ехал во втором классе вместе с исправником
†урбою и советником правлениЯ ѓресевым.
естьдесЯт человек его солдат, с ружьЯми и боевыми патронами, ехали в
двух товарных вагонах сзади.

Ќочь была месЯчнаЯ, поле - белое.
‘квозь окно в вагон влетали четырехугольные клочьЯ этой ночи, мигали
растрепанными косицами четких деревьев, пЯтнами изб, каплЯми огоньков и
расплывались в желтой мути свечей, прикрытых коленкором.
Џоезд качалсЯ, стучал и скрипел, точно сверлил черную дыру в светлой
ночи, как большой коловорот в чьих-то свирепых, спешащих руках.
Ѓабаеву, мерно качавшемусЯ вместе с поездом, чудилось, что наверху, над
крышей, как поднЯвшаЯсЯ щетина, частые и острые, сверкают-блекнут стальные
вывихи винта, вгрызаютсЯ, гложут, плюют опилками, стружками... раз-два-три,
раз-два-три, раз-два-три... дальше, глубже...
Ќа узком погоне †урбы желтели две звездочки: всех было три, но третьей
не было видно. Џогон был Яркий, заметный; масса лица казалась лишним
придатком к этому погону. Ќо именно она, эта смутнаЯ масса, жесткаЯ и
плотнаЯ днем, теперь мЯгкаЯ, как совиное крыло, отрывала от себЯ то, что
слышал Ѓабаев.
- ‚ы думаете, кто их настроил? …вреи, уверЯю вас, - все евреи.
‘лова были какие-то закругленно-вЯлые и скучные, как телеграфные столбы
в поле. Џочему-то стыдно было, что в этой толстой, коротко остриженной
голове только одна и такаЯ убогаЯ мысль, плоскаЯ, как стоптаннаЯ подошва
сапога.
€ плечо его под погоном, широкое, без складок на мундире, казалось,
думало то же, что голова и короткие ногти пальцев.
Љурил. ’Яжело сопел и кашлЯл, как в рупор.
‡вучно плевал на пол и растирал сапогом. Ђ на сапоге были скучные
полоски невытертой грЯзи.
- Њужик... мужик у нас ребенок... - говорил †урба. - € он не избалован
- нет! ђазве сам он на такое дело пойдет? Ќиког-да! џ знаю!.. Џритом же он
религиозен.
†урба подумал немного, сплюнул и решительно добавил:
- џ сам мужик! ‚ы думаете, кто? Њужик, нисколько этого не стеснЯюсь.
Џоэтому Я знаю!
- “ вас хорошее сукно на мундире, - зло улыбаЯсь, скрипуче выдавил
Ѓабаев.
- —то-с? - нагнулсЯ исправник.
- ‘укно у вас хорошее... Џочем платили?
Ѓабаев двумЯ тонкими пальцами гадливо взЯл полу его мундира.
- ‚от уж не скажу вам, ей-богу! - засопел и качнулсЯ животом. - ‚еселаЯ
штука!.. Ќе то шесть, не то семь рублей... не скажу.
- Ђ может, дареное?
- Џо всей вероЯтности, дареное, по всей вероЯтности!
Ћн звучно рыгнул, прибавил "тека", вышло "аптека", и вдруг захохотал,
просто, во весь голос, как хохочут лошади. ‹ошади, должно быть, хохочут,
когда ржут.
ѓресев лежал в соседнем отделении наверху, и было видно его спину в
черной тужурке, спину узкую, в чем-то уверенную и жесткую. ‚от повернулсЯ,
показал лысый покатый лоб и белесый ус, завитой колечком, и бросил вниз
†урбе:
- —ерт! ‡ареготал! —его регочешь? ‘пи!
Ћн был на "ты" с †урбою.
- ‚анЯ, ты менЯ извини, голубчик! “ж больно смешно мне, младенцу: Я
ведь сам во дни оны поручиком был, а они на менЯ так косо смотрют!
†урба намеренно старательно вытЯнул это "смотрют" и засмеЯлсЯ снова.
Џотом спохватилсЯ, опасливо взглЯнул на Ѓабаева, погладил его по колену
рукою:
- Ќу, Я не буду больше, шабаш, сплю! ‚ы на менЯ, на дурного, не
серчайте... џ ведь вон какой: у менЯ мужики усадьбы жгут, а Я - пей мой
квас, клюй мою малину... ‘тепенности никакой нет... Њладенец!
Ћн снЯл с себЯ и повесил мундир и шашку, подстелил под голову шинель и
лег. ‹ег тЯжело и грузно, ничком. ’емнаЯ рубаха, синие шаровары, сапоги,
толстаЯ голова - все слилось в одно и не делилось. Ќа полосатом диване
лежала темнаЯ масса, крЯхтела и дышала как-то сразу всЯ - и толстаЯ голова и
сапоги.
Ѓабаев смотрел на него и думал: "‚от лежит Њамаево побоище".
ђаз-два-три, раз-два-три! - поспешно сверлил черную дыру поезд. Ѓыло
жарко в вагоне, пахло краской. нур револьвера давил шею, боевой ремень -
бока, так что тело казалось повешенным на двух гвоздЯх сразу, но раздеватьсЯ
почему-то не хотелось. Џротивно было, что эти двое, ѓресев и исправник,
ехали на какое-то еще неЯсное, но уже жуткое дело и могли спать.
“зкаЯ спина ѓресева въелась в глаза, как запах горчицы. •отелось
подойти и вздернуть его, как бумажного паЯца за ниточку.
Ѓабаев встал и прошелсЯ по вагону и, всмотревшись в лицо ѓресева,
увидел, что он не спит.
—то у него были белые глаза, это он видел раньше, днем, теперь один из
них, левый, блестел, как стеклЯнный, вглЯдываЯсь в него, Ѓабаева.
- ќто хорошо, что вы не спите... - подошел к нему вплотную Ѓабаев.
- •орошо? Џочему хорошо? ’оже сказали!.. Ќочь - спать надо! - хрипло
обрубил ѓресев.
Ѓабаев смотрел на его лоб и думал: "Џод этой гладкой костЯшкой у него
должны быть совсем другие мысли, но вот он их не сказал и не скажет, потому
что он в форменной тужурке с петлицами. ‘ ним нужно говорить в бане и не
здесь, в ђоссии, а где-нибудь в Ѓудапеште, в Љонстантинополе..."
- Љак вы думаете, роты длЯ них довольно? - спросил он снова.
- ђоты? „лЯ них? ‚звода довольно.
- ЉажетсЯ, тысЯча душ в селе?
- ’ысЯча триста душ в селе - ну и что же? € взвода довольно... ‚едь это
сволочь, животные!
- Ћднако усадьбу сожгли?
- ‘жечь не трудно: зажег - и горит. Џостроить трудно, а сжечь и баран
может... ЏЯтилетки, когда курить учатсЯ, целые села жгут. ’Ятеньки их начали
усадьбы жечь, уверены, что безнаказанно, - посмотрим! Џусть разуверЯтсЯ.
- ‡начит, мы правы?
- Љак правы?
- Њы правы, что едем их усмирЯть?
- Ћго! ‚ы тоже... пуд сомненьЯ!.. „а ведь они всю культуру сметут,
дайте им волю, - новые гунны, только землицу оставЯт... Ќаберут земли в
руки, в ноги, в зубы... с головой вкопаютсЯ в землю и будут эту самую землю
жрать, как черви!.. —то им нужно больше? €м Џушкин нужен? €м картинные
галереи нужны? ‚одка нужна - вот вам и всЯ культура! Џсихика рогатого
скота... Њужики, волы, бараны и прочий рогатый скот... Џомню, когда училсЯ в
гимназии, у нас был чех-латинист, тот так и объЯснЯл нам слово "мужик" -
по-коровьи. ѓонит человек скотинку; скотинка "му-у", а он ее сзади прутиком
"дзик", отсюда и слово "мудзик", мужик то есть... Ђ "революциЯ" значило:
"рев на улице"... Ќе совсем точно, но, черт его возьми, почти что правильно!
ѓресев чуть засмеЯлсЯ, приподнЯлсЯ на локте, и стало видно все его
длинное, безбородое лицо с мЯсистым подбородком.
- ‚ы - собственник? - спросил он Ѓабаева.
- џ? Ќет... - ответил Ѓабаев и тут же вспомнил свою усадьбу, дом и
голубЯтню - все, за что лавочник —ерноиванов давал восемьсот рублей.
‘тало странно, что он забыл об этом и солгал этому белому с уверенной
спиной, но не хотел поправлЯтьсЯ.
€ тут же вспомнилась зима и какаЯ-то маленькаЯ речонка внизу под горою.
’олько что застыла, и лед гладенький, скользкий и прозрачный, дно видно,
зеленую траву на дне, над желтым песком.
€ почему-то давно забытое теперь вспоминалось, как на этот лед высыпала
орава деревенских ребЯт с дубинами-колдашами и глушила рыбу. ђыба была
маленькаЯ - пескари, уклейки, окуньки, - и видно было, как она таилась подо
льдом между травою... Ќад нею по льду били колдашами. Ќа льду вспыхивала
радуга. "Ћрел!" - кричали ребЯтишки... ђыбу вытаскивали рукой через пробитую
дырку и тут же ели, сырую, чуть прожевавши. ‡апивали водой из речки,
растЯнувшись над прорубью.
‚спомнилсЯ и свой колдаш - ветловый, с колечками на коре; делал
”ома-конюх, русЯвый с веснушками.
‚ этой же речонке утонула как-то в летнюю жару стараЯ слепаЯ коза
Њалайка, и другаЯ стараЯ, нЯнька Њаврушка, над нею плакала.
ѓресев говорил что-то, но уж был противен его голос, и было почему-то
не важно, что он скажет, а важна маленькаЯ речка без названиЯ, пескари и
ребЯта в латаных белых полушубках, с льнЯными косицами из-под шапок и
светлыми глазами... ’ам теперь зима, и опЯть застыла маленькаЯ речка, и
новые ребЯта с колдашами глушат рыбу и глотают ее сырою, чуть прожевавши.
Ђ ѓресев говорил, что без свЯтого права собственности нет культуры.
- Ѓудем смотреть на человека, как на дерево... - чеканил он. - „ереву
нужна землЯ - без земли длЯ корней нет дерева, без земли нет и человека. Џо
истории, все войны из-за земли... прекрасно! „лЯ культуры нужна территориЯ;
значит, ее нужно занЯть - значит, война... € народ вам нигде и никогда не
отдаст землю даром, нигде и никогда, это - факт!.. Њужику тесно - мы это
знаем. Њы ему дадим землю - из правой руки переложим в левую, но он ждать не
хочет, он войну начал, шуйцу на десницу поднЯл! •орошо! ‚ойна так война! Њы
ему покажем войну!
ѓресев совсем сел, поднЯвшись на месте и свесив вниз ноги в узких
ботинках. Ћдну ногу заложил за другую и колено обхватил руками; толстые
перстни с рубинами блеснули на пальцах.
Ќо Ѓабаев едва расслышал его слова.
ЃелаЯ ночь вошла в душу плотно, от краЯ до краЯ, и не эта ночь за окном
вагона, а другаЯ, из снега и неба. ’оже детство. Ѓалкон, и снег на балконе.
—ерез стеклЯнные двери видна деревнЯ - небольшаЯ, всего двадцать дворов, а в
поле черные на снегу волки, как кочки. —ерез двери слышно, как воют, и от
этого жутко.
Ћн вздрогнул.
- —то вы? - спросил ѓресев.
- ‘транно говорить - что вспомнил!.. ‡наете ли, волки... - конфузливо
придвинул к нему лицо Ѓабаев. - Ќа снегу, да особенно с вышки, их бог знает
откуда видно... „а... воют... ќто в детстве было; Я тогда в деревне, в
усадьбе жил... ‚ы не видали, как волки воют? ‚от так, на задних лапах сидЯт,
морду кверху, как собаки... € воют... Ќе пойму никак, почему вспомнил.
„еревушка, знаете ли, голь - видно, как стропила торчат; крыши лошади
съели... „а... сидЯт, воют... Ђ кругом везде снег, белый-белый, по оврагам
синий... холод...
Ћн пожал плечами.
- „а-а... ќто далеко отсюда? - неизвестно зачем спросил ѓресев.
Ћн нагнул голову, вглЯделсЯ. ‚стревоженные глаза промелькнули по
Ѓабаеву.
Ѓабаев молчал.
- ‚ы бы легли... - посоветовал ѓресев. - …ще две станции ехать: может,
уснете.
- Ќет, не усну!.. - улыбнулсЯ Ѓабаев; поглЯдел на гибкие пальцы над
коленЯми и отошел.
ѓресев лег.
ђаз-два-три, раз-два-три! - сверлил поезд. ‚агон качалсЯ. †урбы не было
видно, но было слышно зато, как он храпел во сне, и казалось, что поезд стал
тЯжелее от этого храпа и шел медленней, едва волочась по рельсам.
Ќачало болеть над левым виском. ѓрезилось. ЏредставлЯлись волосатые
огромные ноздри на плоской голове. ѓолова уходила куда-то, но оставались
ноздри, круглились, втЯгивали что-то. Ѓыли огромные, могли втЯнуть все: и
поезд, и ночь, и Ќовопавловку, и маленькую деревушку в двадцать дворов.
€ они втЯгивали, втЯгивали. ‚от уже остались - одна чернаЯ пустота
кругом и ноздри.
†урба потЯнулсЯ на диване, крЯкнул.
‘лышно, как трубит он ѓресеву снизу:
- ‚анЯ, а ‚анЯ! —то Я тебе скажу-то!
- Ќу? - спрашивает ѓресев.
- ‡наешь, мне чтой-то п-пи-ить хочетсЯ!.. - ‡евает. ‘кребет в голове
пальцами, как будто трещит в костре сухой хворост.
ЉоленкороваЯ занавеска над фонарем неровно колышетсЯ, а из-за нее
желтый огонек свечи, точно змеиное жало, покажетсЯ, засмеетсЯ и спрЯчетсЯ.
Ћткуда-то извне, может быть, от этого огонька, в голове Ѓабаева
зажигаютсЯ, как свечки перед иконой, все ровные и четкие, спокойные мысли:
"Њужиков едут усмирЯть они, ѓресев с †урбою, но буду усмирЯть Я. € они
так уверены и спокойны именно потому, что Я еду с ними, рота солдат и Я. „лЯ
них не важно, кто Я и что думаю, и не важно, что думает каждый из роты
солдат. Ќас нет. …сть шестьдесЯт винтовок и при них офицер - человек с
золочеными погонами на серой шинели... Ќо он может забыть вдруг уставы и
ничего не делать - стоЯть и смотреть. ’огда что?"
€ ЯдовитаЯ насмешка, лукаваЯ, как эта занавеска над фонарем, дунула и
затушила все огоньки-мысли.
ЋпЯть показались волосатые ноздри, втЯнули все кругом до пустоты.
Ѓабаев взглЯнул на заснувшего снова †урбу и однообразно подумал: "‚от
спит Њамаево побоище".
‡аболела голова и над правым виском, в одной ощутимой точке. Ѓоль была
тонкаЯ, невнЯтнаЯ, точно кто-то приставил к этому месту буравчик, слегка
надавил и вот сейчас начнет сверлить, глубоко, до середины мозга.

III

Ћстановились.
- ‚ыходи из вагонов!.. - крикнул Ѓабаев.
‘ заспанными, отекшими лицами, сбитыми набок и смЯтыми фуражками,
низенькие и сутулые, как груши с дерева, сваливались с вагонов солдаты, и от
них засерела платформа.
ЏодтЯгиваЯ на ходу мешковатые, длиннорукавые шинели, оправлЯли вещевые
мешки, стучали винтовками.
- ђ-равнЯйсь!
Ѓабаеву казалось, что его команда рассыпалась по платформе безучастнаЯ,
как свинцоваЯ дробь. “тро было хмурое, сырое, воздух плотный, голос чужой;
он скомандовал это по привычке, не думаЯ о солдатах, но они задвигались,
заспешили.
Ќа правом фланге прочно стали два невозмутимых хохла из-под ђомен -
Ћсипчук и Ѓондаренко; к ним, поспешно заворачиваЯ правыми плечами,
пристраивались рЯд за рЯдом другие, серые, мутные. ’рое отошли в дальний
угол пить воду и теперь бежали, звонко стуча сапогами и на бегу вытираЯ
губы. ‘лышно было, как звЯкала, раскачавшись, брошеннаЯ ими кружка на
железной цепи.
”ельдфебель ‹ось, круглый, похожий на шлЯпку гвоздЯ, махал перед кем-то
рукою, что-то говорил, не было слышно; а впереди молодцеватый взводный
первого взвода ‚езнюк привычно равнЯл и подсчитывал свой взвод:
- Џервый, второй, третий... затылок!.. пЯтый, шестой - прЯчь винтовку!
- седьмой неполный...
Ѓабаев видел, как сбоку в дверЯх вокзала толпилась кучка станционных -
несколько бледных пЯтен, смотрЯщих на него в упор. Ћни были враждебны ему,
он знал, и это его зарЯжало. Ћт них шла к нему ненависть - от бледных пЯтен
в дверЯх; а от этой ненависти становилось тесно и скучно, и выступала на
теле дрожь.
- ‘мир-рно! - гаркнул он во весь голос.
еренги замерли.
Ѓабаев пошел вдоль фронта. ел и считал четкие шаги. ‚сматривалсЯ в
мутные лица над серыми шинелЯми - круглые, молодые, заспанные...
—увствовалась какаЯ-то насмешка сзади, там, где остались в дверЯх
бледные пЯтна. •отелось сказать что-то солдатам, объЯснить им, этим
шестидесЯти дрессированным парнЯм в шинелЯх. Ќо уперлись глаза в
левофлангового понурого, подслеповатого, и с какою-то непонЯтной ему самому
злостью Ѓабаев ударил его кистью руки по подбородку и крикнул:
- Њорду подыми выше... ты, холуй!
”амилиЯ у солдата была неприличнаЯ, и когда он обращалсЯ к нему в роте,
то обыкновенно добавлЯл:
- ’ы, фамилию которого нельзЯ назвать в обществе!.. - ’еперь не
добавил.
‚спомнил, что полагаетсЯ осмотреть патроны, чтобы потом не отвечать за
небрежность, и крикнул:
- Ћткрыть подсумки!

Ћт станции до Ќовопавловки было восемь верст полЯми.
ѓресев и исправник ехали в таратайке шагом, чтобы не обгонЯть солдат.
Ѓабаев шел с ротой.
‘негу не было, но стоЯла какаЯ-то холоднаЯ жуть во всю вышину между
землей и небом, и под ней окаменели и сжались кочки на дороге.
‡а межами и неглубокими балками прЯтались, уходЯ, узкие клочки полей;
казались серыми платками, слинЯвшими от времени. € небо над полЯми было
сплошь линючее, старое и тЯжелое, пропитанное землей.
’аратайка ехала впереди, гремела пустым ведром; сзади надвигалась рота;
и это сжимало. Ќебо желтело. ‘олнце проползало где-то вдали от него,
упираЯсь в него только лапами длинных лучей.
Ѓыло тоскливо. ‘трогими пЯтнами колыхались форменные фуражки †урбы и
ѓресева. “ ѓресева она была с черным бархатным околышем и казалась куском
парчи от дешевого гроба...
- Џесенники, вперед! - не выдержал Ѓабаев.
‚ыскочил ‚езнюк, другой белобрысый солдатик с рЯбым лицом, третий -
чернЯвый...
- Џолшага! - скомандовал фельдфебель.
‚езнюк сдвинул набок фуражку, откинул голову, сморщилсЯ и пронзительно
высоко бросил в жуткое небо:

ќх, выезжала ‘аша с Њашею гулЯть
„'на четверке на буланых лошадЯх...

ђота подтЯнулась, взвизгнула всЯ, как один, сжалась, засвистела, и
далеко по полю, обогнав таратайку, засверкали, изгибаЯсь, упругие слова:

ќх, эх, три-люли-люли-люли!
„'на четверке д'на буланых лошадЯх!..

ѓресев поднЯлсЯ, испуганно замахал руками.
- ‚аше благородие, не велЯт... - наклонилсЯ ‚езнюк к Ѓабаеву.
- Љ черту, не велЯт! Џой! - крикнул Ѓабаев, и по лицу его прошли пЯтна.
ђота пела...
’ам, где над мелкой степною речкой был перекинут деревЯнный мост, а от
него направо и налево закраснели берега, обросшие лозою, остановилсЯ ѓресев.
- ѓосподин поручик, на минутку!
Ѓабаев подошел.
- —то?
- Џели вы, конечно, напрасно... - бледно улыбнулсЯ ѓресев. - Ќо если
это длЯ возбуждениЯ воинского духа так полагаетсЯ, - пусть, только дальше не
пойте, прошу покорно. ‚се село разбежитсЯ, тогда лови... Ќехорошо, сами
знаете... Љстати, прикажите им нарезать розог.
ѓресев сказал последнее вскользь, как будто это и без слов было понЯтно
и просто, как будто только затем и текла тут вольнаЯ степнаЯ речка и рос на
ней лознЯк, чтобы когда-нибудь он приехал сюда на таратайке и сказал это.
Ѓабаев вздернул руку к козырьку.
- ‘лушаю!
Ђ когда ѓресев поднЯл на него спрашивающие глаза, он криво усмехнулсЯ и
добавил:
- Џо правилам дисциплины, полковник.
Џухлый ‹ось выставил в их сторону угодливое лицо. Ѓабаев мигнул ему на
ракитник. ‹ось понЯл.
- —ем людей убивать зрЯ, лучше мы их так, вениками, любезное дело! -
говорил он.
- Џо-батьковски! - ухмылЯлсЯ Ћсипчук.
Ћттого, что это было так гнусно и вместе так просто, как унавоженные
полЯ, и оттого, что дальше должно было случитьсЯ что-то еще более гнусное и
еще более простое, стало больно за свою старую нЯньку и захотелось вдруг,
чтобы солдаты окружили этих в таратайке с безучастными лошадьми и мужиком на
козлах и били, били, надсаживаЯсь и краснеЯ от усилий.
Ћн блуждал по ним глазами, звал их без голоса, но они были далеки, эти
серые пЯтна, - они деловито перевЯзывали лыком пучки лозин.
- ѓосподин поручик! - окликнул его †урба. - "‡ажурилась “краина, така
ии долЯ!" ‚ыпьем за родителей наших детей, чтобы босы по колючкам не
бегали... Ќу, гайда!
Ћн улыбалсЯ и протЯгивал ему серебрЯный стаканчик с коньЯком. ‚ другой
руке бутылка, на коленЯх мелко нарезанный балык в маслЯнистой бумажке.
ѓресев жевал, медленно двигаЯ челюстЯми.
Ѓабаев взЯл стаканчик, долго смотрел на сытое, просто обрубленное,
бородатое лицо †урбы и сказал, точно подумал вслух:
- ‡наете, такие лица почему-то нравЯтсЯ женщинам... верно! - Џотом
перевел глаза на длинное лицо ѓресева, с розоватым налетом на щеках, и
добавил:
- Ђ такие... нет.

‘екли новопавловцев посередине села, на площади, около церкви.
‡еленел мох между камнЯми паперти.
‘едой ‘аваоф не смотрел вниз, неподвижно лежа над входом: почивал от
дел своих старый, и посох его стоЯл у изголовьЯ.
ЊутнаЯ толпа на коленЯх; кругом солдаты - желтые, с синими штыками.
Њутный день. Ќеба нет. Ќизко ползут тучи, плоскобрюхие, скользкие, как
клейстер из крахмала. ’реплетсЯ рогатое деревцо за оградой, скрипит железной
крышей каменного столба, чешетсЯ, как корова на привЯзи. Ђ за ним другое -
клен или берест - вздрагивает все, точно ему холодно, и потом долго еще
дрожит щенЯчьей дрожью. € холодно. ЉолокольнЯ от холода сжалась, кажетсЯ
ниже, крест тусклее.
‘лышно, как рубит ѓресев сбоку в толпе:
- ѓде девали хлеб Љузьмичова?
- ‘ъели, кормилец.
ќто высокий, старый, косматый, белый, как саван.
- Људа угнали, подлецы, скот Љузьмичова?
- ‘ъели, кормилец.
- ‘ъели, киты? € дом? € конюшни? € мебель? ‚се съели? € не лопнули? Ќе
лопнули?
Ѓьет его холодными руками, золотыми перстнЯми с рубинами... Ћтчетливо,
звонко... Љто-то серый протискиваетсЯ с широким блюдом и падает, и тонет
блюдо.
‹иц не видно.
’еперь они залиты шершавым страхом, и кажетсЯ Ѓабаеву, что на них
шерститсЯ что-то, волосы, платье.
€ то, что голосЯт бабы, - не голоса: это землЯ воет, расселась и воет
из трещины спертым воем.
†урба ведет к нему молодого парнЯ, толкает жирным кулаком в спину, -
вскидываетсЯ голова на стебельчатой шее. “ †урбы озабоченный вид, как у жука
весною. Џарень плачет. ђесницы мигают, как опаленные; желтые косицы над
глазами.
- ‚ыдрать его, мерзавца! ‚от этого самого... Џонимаете - грубиЯнит!
- џ думал, они нас вилами, кольЯми, каменьЯми, топорами... - спешит
сказать Ѓабаев.
- Људа! Њужики? ќто на них вроде затмениЯ нашло... пройдет!
’олкнул - и снова в толпу, и уже где-то дальше в руках ‚езнюка
треплютсЯ желтые косицы на стебельчатой шее.
Љрасное брезжит перед глазами; это становой пристав разбил нос
бородатому мужику, и из носа - кровь. “ станового красивые глаза с круглыми
бровЯми; лицо белое, чистое. ‘зади оранжевые жгуты урЯдника.
- ’ак его! - кричит ему на ходу †урба.
‹ось тоже тащит кого-то, и этот кто-то, понурый, рыжий, покорно хрипит,
наклонЯЯсь:
- ѓосподин хитьхебель!.. џ сам солдат... Ќа службе ни в чем
замечениЯ... ѓосподин хитьхебель!..
ѓресева видно почти во весь рост - всю узкую, уверенную спину и черный
бархатный околыш фуражки, как кусок парчи от гроба, и розовый налет на
щеках, и руки с перстнЯми.
Ђ на земле под ним тесно от спутанных волос, как в церкви; и солдаты
стоЯт четкие, как подсвечники, желтые, с синими огоньками штыков.
Ћн кажетсЯ чрезмерно высоким, как монумент, и слова его громки и
ложатсЯ сплошь на всю площадь. ‘виваютсЯ, как удавы, все какие-то страшные
слова, нарочно созданные, чтобы оскотинить человека.
Љто-то креститсЯ испуганной рукой; за ним другой, третий...
"Љак в церкви..." - однообразно думает Ѓабаев, и становитсЯ жутко.
‚споминаетсЯ, как лунь - это в детстве он видел - охотилсЯ на овсЯнок. Ѓелый
шнырЯл между кустами дубнЯка и молчал, и было понЯтно и ему, и овсЯнкам, и
кустам дубнЯка, и небу. € небо тогда было все сплошь небо, огромное небо,
синее небо. € под таким небом все было понЯтно и свЯто, потому что молчало,
потому что где нет слов, там свЯтость.
Ќо становой с урЯдником тащили новых двух, и Ѓабаев сорвалсЯ с места.
- Џороть? - весело спросил станового.
- Љоноводы! - ласково ответил становой.
Њужики были похожи друг на друга - плечистые, рослые, в одинаких
поддевках.
- ѓрех вам будет, господин становой, - какие мы коноводы? - обернулсЯ к
нему один.
- ѓрех и есть... - поддержал другой. - Њы одни? ‚се жгли...
‘тановой махнул рукою и ушел, не дослушав.
- ЃратьЯ? - спросил Ѓабаев.
- ЃратьЯ... - ответили они.
’ам, где чесалось дерево о железо столба, возле самой церковной ограды
их секли - длинного парнЯ, рыжего солдата, бородача с разбитым носом и
братьев.
Џриводили новых и секли.
‚звизгивали и стонали на земле, точно землЯ гудела.
€ когда привели первую бабу, горластую, встрепанную, с горЯчими щеками,
Ѓабаев вызвал того самого левофлангового солдата, который носил скверную
фамилию.
Џоодаль густой толпою стоЯли ребЯтишки, смотрели, молчали...
’ащили новых и новых.
Ѓыло как в мЯсной лавке - голые туши и кровь... и крики.
Ќо не противно было Ѓабаеву. Ѓыло душно, и в голове стучало, и весело.
- ™епок из вас нащеплю! ™епок, скоты! - кричал он, наклонЯЯсь.
Џо лицу бродили пЯтна. € револьвер в руке был зажат так мертво и цепко,
точно железный наконечник руки из семи свитых смертей.

Ћбедали у свЯщенника о.‘авелиЯ.
Џод бутылками на столе две салфетки с вышитыми красными словами: "Њуж,
не серди своей жены", "†ена, не серди своего мужа". Љанарейка в клетке,
зеленаЯ, все прыгала и пела; звенели спицы...
Љакие-то цветы на окне.
- “ вас всегда такое лицо? - спрашивал Ѓабаев ‘авелиЯ.
Њатушка, толстаЯ, скуластаЯ, плавала, как туман. Џахло от нее тучей
сырых листьев, там, где овраги в лесу, куда набивает их осенним ветром,
чтобы гнили от рос.
“стало пил ѓресев. ‚есело пил †урба. ‘тановой пристав с красивыми
глазами рассказывал что-то смешное... должно быть, смешное... смеЯлсЯ.
—то-то глубокое, что было в Ѓабаеве, что было заперто, что у всех
взаперти, вышло наружу большеглазое, усталое - смотрело, слушало.
‚резались в него глаза ‘авелиЯ, глаза простые, серые и страшные, как
голые сучьЯ ночью над колючим забором. „ва клока бороды - редкие, каждый
волос видно... кажетсЯ, думают... € лицо все изжеванное... молодое или
старое?
- ‚ыпьем за православное воинство, за нашу защиту! - тЯнетсЯ к нему
‘авелий.
„рожат пальцы, и плещет рюмка. Љоричневые лукавые пЯтна на щеках, а
глаза, как сучьЯ ночью...
- “ вас всегда такое лицо? - бормочет Ѓабаев.
ѓоворЯт что-то... ‘тановой взмахивает руками.
- Ѓаловство пошло... - говорит ‘авелий; вздыхает.
Њатушка, зыбкаЯ, посреди комнаты между стульЯми и диваном, сераЯ, как
пушной зверь, с тЯжелой головой, изгибаетсЯ, подбирает юбки, щуритсЯ: так
бабы ходили в награбленных платьЯх, шелковых, с кружевами.
‘меютсЯ. ’рещит зеленаЯ канарейка.
- Њишка, отстань, замолчи! - шикает на нее ‘авелий.
‚носЯт на большом блюде разварного судака с белыми, мертвыми глазами.
…дЯт его. Џьют.
Џротивно трещит канарейка, мешает слушать. ЊорщитсЯ щека ѓресева, точно
сломалсЯ зуб. “носЯт клетку...
‘ вечера чуть стемнело, развылись собаки; сидели на перекрестках, за
воротами изб, на площади возле церкви и выли. ’очно пели, точно звонили в
колокола, в те невидные густые колокола, что висЯт между небом и землей,
далекие и от земли и от неба.
Џили чай и говорили о собаках: о дворнЯгах и гончих, о степных
овчарках, колючих, как степной бурьЯн, и лЯгавых, о важных догах и
сен-бернарах.
‘тановой долго представлЯл немецких собак из колоний - какого-то
‚альдмана, гладкого рыжего пса с лицом бурша, сонного от пива, и с умеренно
кривым глазом, левым...
™урил левый глаз, оттЯгивал губы.
‚спомнилсЯ свой Ќарцис, чернаЯ собака с таинственной душой, стиснутой
клочьЯми черной шерсти...
ЏодымалсЯ пар от стаканов, задумчивый, чуть заметный. ‚илсЯ синеватый,
точно распускались цветы над желтыми листьЯми. Ќа чищеном самоваре
проступили круглые блики.
ѓоворили, смеЯлись... Ќо выли собаки за окнами.
- ‚ещуны! - говорил ‘авелий и беспокойно скользил по всем голыми
глазами.
ѓоворили о предчувствиЯх и тайнах. € о мужике, дремучей зеленой силе,
бродЯщей соками земли. € казалось, что он встает и идет, и начинает
колыхатьсЯ землЯ.
ѓоворили и о мебели Љузьмичова, и о найденных мешках подсолнухов, и о
коврах, и о платьЯх. Ѓыло сложено все на площади возле церкви, и стоЯли
кругом солдаты, но боЯлись дождЯ ночью и жалели, что не сложили всего в
сараЯх богатого мужика ‘ивоконЯ, чтобы завтра отвезти на ЏьЯный Љурган.
Ђ Ѓабаев думал о фельдфебеле ‹осе, тупом, как шлЯпка гвоздЯ, о
солдатах, секших голых баб с толстыми белыми ногами, о холодной ночи и
теплых избах... € все чудилось, что он отвечает кому-то за что-то, а
отвечать некому и не за что... ‡а что отвечать?

VII

€ снова поезд... раз-два-три, раз-два-три!.. сверлит дыру в ночи.
’олько ночь теперь - чернаЯ ночь, и неизвестно, где идет поезд и куда и
зачем идет.
’от же †урба и ѓресев, а сзади солдаты и целый вагон взЯтых из
Ќовопавловки мужиков. Ћ мужиках Ѓабаев знает, что везут их в город в тюрьму.
€ опЯть вспоминаютсЯ ребЯтишки с звонкими колдашами, живьем глотавшие
пескарей, и урочище ЏьЯный Љурган, где он был сегоднЯ.
‘ кургана далеко было видно кругом - все холеные черные полЯ с
пЯтью-шестью хуторками - землЯ Љузьмичова. Ђ на кургане торчали обгорелые
остовы дома, флигелей и конюшен, и деревьЯ были черные, как кресты с
распЯтыми монахами... ‚ воздухе повисли гарь и вонь, валЯлись кости в золе
костров.
ѓресев опЯть лежал на верхней полке. †урба внизу. Љурил. €кал и
бормотал сокрушенно: "ѓосподи, помилуй нас грешных". •отел уснуть и тЯжело
ворочалсЯ, грузный, шумно чесал себе голову крепкими ногтЯми.
Ќочь была, как закрытый гроб, и продвигалась назад, туда, откуда уходил
поезд.
"Ђ ведь Я когда-то бродил в лесу, на опушке, и фиалками пахло..." -
вдруг вспомнил Ѓабаев. Љазалось странным, что это было, а было. Љогда-то
давно, чуть брезжитсЯ. „ругаЯ жизнь была тогда, и он был другой; может быть,
это был и не он, а кто-то еще, живший в его теле и умерший с фиалками? Ђ он,
теперешний он, завтра утром пойдет к командиру с докладом.
‚ойдет в кабинет и скажет: "ѓосподин полковник, из командировки с ротою
прибыл". Ѓудет в узком мундире, при шарфе. Ђ полковник, высокий старик с
длинной бородой (солдаты зовут его "ваброй"), оторветсЯ на минуту от бумаг.
"Ђ? •орошо. Џодайте рапорт". € только.
ѓолова была мутнаЯ, тЯжелаЯ, как река в половодье. ‡абыл о том, что
кто-то был с ним в вагоне, в других вагонах, был один, сам длЯ себЯ чужой и
усталый. ’ело было немое, только вздрагивало само по себе, без его воли, в
нервных узлах; и мысли были немые. Ћни подымались со дна стаей, как мелкаЯ
рыба, и, немые, как рыбы, кружились стаей все вокруг одного темного пЯтна;
смотрели; оплывали его кругом и там смотрели; отплывали и поЯвлЯлись вновь.
€ когда поезд остановилсЯ на первой станции и замигали огни в окнах,
Ѓабаев понЯл вдруг, что это пЯтно - мужики в соседнем вагоне. ЏоднЯлсЯ и
вышел.

VIII

Џоезд шел. Ѓабаев сидел вместе с ними, лохматыми, грЯзными, потными.
Ѓыло накурено и чадно, и пол был заплеван. ѓорел огарок в углу. †елтый свет
противно прыгал по нарам, сплошь заваленным мужиками. Ћни тЯнулись к нему,
как подсолнечники, со всех сторон, и головы их круглились, жадные к каждому
его слову.
- џ вас бил, - говорил Ѓабаев, - да, бил! џ из вас искру хотел выбить,
как из кремнЯ огонь, и не выбил искры, землееды, мешки мЯкинные!.. ‚ы свою
жизнь проклЯтую спасали? €збы свои тухлые спасали, будь вы проклЯты? —то вы
спасали? „ушу, что ли? Ќет ее у вас, души! ќто вам попы наврали, что у вас
душа! Ќет у вас души: черви съели!..
Ћтовсюду на Ѓабаева глЯдели, придвигаЯсь, как глЯдЯт на уличную драку,
на акробата, на шарманщика в праздничный день.
"…сли бы у них были семечки, они грызли бы их теперь и шелуху бросали
бы мне под ноги, спокойно, как лошади жуют сено..." - подумал вдруг Ѓабаев.
“дарила в лицо кровь, и закричал исступленно:
- „а вы понимаете, что Я говорю, черти?! ‚ы понимаете, что не Я вас
бил, а вы менЯ били? ‚ы сначала, потом уж Я!.. џ ведь сам в селе вырос, с
ребЯтами лЯгушек гонЯл, пескарей ловил, а! Људа они делись? Љто из них душу
выбил?..
Њорщинистый, огромнолицый придвинулсЯ к нему вплотную и дышал на него
чем-то едким.
- ќто вы правильно, барин; душа - у всех душа, одинаково... - вставил
он тЯжело, точно поднЯл телегу; подумал немного и добавил: - ќто мы
понимаем, как же, у всех одна.
‘плотились еще ближе, лежали один у другого на спинах - лохматые
головы, зажженные прыгавшей свечой.
- ѓоворю: нет у вас души! „упло, дупло там, понимаешь? - Ѓабаев ткнул
его пальцем в грудь и постучал несколько раз, как по натЯнутому барабану. -
„ьЯволу продали души, черту с хвостом... Ќа каком Языке говорить с вами,
проклЯтые?! ‡а что продали дьЯволу душу, ну?
‘тарик глЯнул на него исподлобьЯ, кашлЯнул и уставилсЯ на пол.
‡аворочалсЯ и застонал кто-то в углу на нарах и поднЯл разбитую голову,
перевЯзанную грЯзными трЯпицами. ЏереглЯнулись два парнЯ и враз встрЯхнули
головами, отбрасываЯ назад косицы.
Ѓыло страшно, что они - совсем другие люди: все времЯ жили бок о бок,
все времЯ смотрели на одно и то же небо, и другие, чужие.
Ќо заворочалась вдруг тусклаЯ, стараЯ мысль: как могли они, тупые,
забитые, так безудержно просто напасть на усадьбу Љузьмичова, ограбить,
сжечь, съесть скотину? Ћткуда это взЯлось? Ќеужели действительно думали, что
можно, что позволено?
- Љак вы решились усадьбу громить? - медленно обвел всех глазами
Ѓабаев.
‚здохнули, откашлЯлись... Џридвинулись еще ближе. ’олкали один
другого... ‡аговорил ближний, дышавший едким:
- ђешимость тут какаЯ же? ђешимости никакой не было... - и опЯть
откашлЯлсЯ. - ‘казывали, генерал проезжал какой-то, не у нас он, а так,
стороною ехал, - верные люди сказывали, и с бумагой, значит, насчет земли:
чтобы всю землю, какаЯ есть, мужики себе брали, как они на ней пот льют...
- Ђ землЯ эта спокон веку наша! - вставил кто-то.
- Ђ землЯ эта наша! ѓоворить нечего, наша!.. ’ут такое дело, ми-и-лый
мо-ой! (Џоложил на шинель огромную жилистую руку.) Џригнали, значит, дедов
наших сюды в степ из-под ђЯзани... „авно - дедов наших... Џригнали на
поселение. "‚от вам степ, режь себе куски, живи, работай..." •орошо. ђежь-то
режь, а тут с ними человечек увЯзалсЯ нужный: писарь не писарь, а нужный,
грамотный, это... Љто его знает, примерно, из каких он, из какого сословиЯ,
а нужный... Љузьмичов по фамилии... ’оже и ему землицы надоть... ‚озвел он
дедов-то на этот самый, на ЏьЯный Љурган-то, поклонилсЯ миру в ноги и кажет:
"‘тарички, мол, мирЯне! ‡емли вам дадено неисчерпаемо... Њне, сироте, тоже
кусок найдетсЯ. ’ак вы мне, мол, вот этот самый Љурган и дайте... Ђ как
прирежете мне, что с Љургана видать, - бочку вина поставлю!.." ‚он как
ульстил! Ќе ведро, мол, а бочку, сорок ведер! ќто ведь что? ѓлаза
разбегаютсЯ!.. ѓалдели, галдели - отрезали ему все вокруг, что с кургана
видать: земли, мол, у нас много, хватит. Ќе подумали то, что народ-то, он...
множает, - вам-то хватило, а мы в нищих пошли... ‚осемь ден, брат, пили на
Љургане-то на этом, не бочку, а, может, пЯть их, бочек-то, выпили... Љакие
живьем здесь сгорели от винища-то, право... Џотому и зоветсЯ Љурган ЏьЯный:
пропили нас! € внучат и правнучат на веки вечные за восемь ден пропили, вот
как, милой!.. ђазве не прискорбно? Љорим мы их, дедов-то, да что ж, кори не
кори... € Љурган теперь: не ЏьЯный, мол, Љурган - „урной Љурган. ‹егче, что
ли? ‚се одно - не легче. Џропили!
- Џропили! - отозвалсЯ Ѓабаев и засмеЯлсЯ.
‘меЯлсЯ тихо, любовно. ‘мотрел на лохматые головы, дышал вонью вагона и
смеЯлсЯ. •отел что-то сказать им еще и не мог. ‚ голове вертелось Яркое:
"Џропили, грабили, высекли..." - и потом еще, плавное: "€ везут в тюрьму, и
везут в тюрьму" - как пение. ‘мотрел и смеЯлсЯ; хотел перестать и не мог.
‚звизгивал, и катились слезы... Џрыгал вагон, скакали лохматые головы, точно
мчались на лошадЯх... ‘вечка кружилась, трещала, как фейерверк, и падали
искры...
Ћгромный мужик обхватил его бережно руками, смотрел на него с
участливым испугом и дышал ему в мокрое лицо едким:
- Ѓарин! ѓолубь наш сизый! “биваетсЯ как. Ќичего! ‘лышь ты - ничего! Њы
стерпим...

‘“Њ…ђЉ€

Џриехал на смотр старенький, очень важный генерал, на всех накричал,
всех похвалил, все перепутал, перезабыв уставы, револьвер называл
пистолетом, вместо "снабжать" говорил "снабдать", шепелЯвил и часто
сморкалсЯ.
…му приготовили обед в собрании, но он выпил только стакан красного
вина и уехал.
Ћфицеры сели обедать сами - все равно вычтут из жалованьЯ, - и обед
затЯнулсЯ на целые сутки.
‡а длинными столами, празднично покрытыми белыми скатертЯми,
уставленными вазами с фруктами, виноградом, было красно и мутно.
Љ смотру готовились долго, и теперь всем хотелось шума, безудержа и
весельЯ, такого, чтобы его чувствовали волосы и ногти. Ќо веселились так же,
как всегда: много пили, скверно подшучивали друг над другом, пробовали петь
- не выходило, ругались добродушно и просто, как ругаютсЯ только легкие
душой. ЌельзЯ было отличить молодых от старых, как будто не прожили старые
лишних двадцати лет: такие же были ребЯчливые, назойливые, вздорные и
звонкие, как колокола: все равно, сколько лет висит колокол на перекладине
колокольни.
Ѓабаев пил вместе со всеми, но не пьЯнел; только то, что он всегда
ощущал в толпе, - неприЯзненное тупое чувство - теперь стало гибким и
ищущим.
‘ лиц так давно известных людей сползло знакомое, и лица стали новыми,
смутными, даже не лицами уже - кусками живого.
Џространство между ними было четким и упругим, и из него выталкивались
они, ощутительно тЯжелые на вид.
‡а окнами смеркалось. ‚ бездумный день бабьего лета с этими летучими
паутинками, в безлистые деревьЯ, в мЯгкую серизну неба сумерки входили
просто и уверенно, как в открытую настежь дверь. —уЯлось, что скоро станет
свежо, задумчиво, длинно, - потом ночь. ‡везды будут казатьсЯ
высокими-высокими, будет тихо, подавленно торжественно, как около постели
умирающего в большой семье.
€ длЯ того чтобы уйти от обиды, за которую некому и неизвестно чем
мстить, Ѓабаев пил жадно, смеЯлсЯ каждой невеселой шутке, ловил перекрестные
взглЯды узких от смеха глаз, плел из них сложную новую сетку, но она тут же
разрывалась, как паутина за окнами, - лица каменели, слова казались ветхими
и убогими, как нищие на паперти, пЯтна гасли. ЏредставлЯлось, что это не
люди даже, - так что-то сырое, скомканное в кучу, а пространство между ними
Явственно казалось синеватым, мутным и плотным. Њожно было бы ощупать его
рукой, если бы пальцы тоньше.
Љомандир полка сидел долго, до вечера, а когда выходил из собраниЯ,
лицо у него было опухшее, глаза влажные; он пробовал шутить с молодежью, но
путалсЯ в словах и преувеличенно тЯжело ступал по полу, точно подымалсЯ в
гору.
…му пели "чарочку":

—арочка моЯ,
‘еребрЯнаЯ,
Ќа золотом блюде поставленнаЯ!
Љому чару пить,
’ому здраву быть...

‡апевал капитан “бийбатько, мрачный, приземистый человек с огромным
голосом, и когда доходил до слов:

Џить чару,
Ѓыть здраву... -

то в горле у него что-то перекатывалось твердое, точно круглые камни,
глаза выпучивались, и за лицо становилось страшно: вот-вот дойдет до
последнего предела багровости и разорветсЯ пополам.
€ страшно было видеть, как около него сгрудились взрослые, бородатые
люди и, точно не было никакой другой жизни, ни пространства, ни времени,
нестройно выкрикивали вслед за “бийбатьком:

Љомандиру нашему
Џавлу Џавловичу
‘ироти-и-некому!

Љто-то вставил "полковнику" и вышло еще одутловатее и смешнее,
запутались и кричали вразбивку, и такие были у всех широкие влажные рты, и
толстые складки около незаметных глаз, и протЯнутые вперед, плещущие рюмки в
руках, так много было уверенности и деловитости в этих новых эполетах и
орденах, надетых по случаю парада, что Ѓабаев напрЯженно подхватил вслед за
другими: "‘иротинскому!.." € вместе со всеми потЯнулсЯ к полковнику чокатьсЯ
и целоватьсЯ.
Ѓлизко увидел его крупную лобатую голову и жесткие волосы в длинной
серой бороде, ткнулсЯ куда-то губами в завороченный угол его губ, облил ему
рукав водкой из рюмки - кто-то толкнул сзади под локоть, - потом нестерпимо
противно стало вдруг от жесткой потной тесноты кругом и досадно на себЯ, и
на длинную бороду полковника, и на муху, кружившуюсЯ перед глазами.
ЏротискалсЯ к двери, чтобы уйти, но болезненно почувствовал всегда одни и те
же четыре стены в своей комнате, почему-то холодные и липкие в
представлении, почти живые какою-то сосущей жизнью, и осталсЯ и, отойдЯ к
окну, долго смотрел на улицу, где сумерки уже крали углы у домов, их тЯжесть
и краски, уже тЯнули трубы ниже к земле и вот-вот готовы были вспыхнуть
огоньками в окнах.
‚ свете ламп, в желтоватой пыли, лица казались Ѓабаеву твердыми и
резкими, голоса отчетливыми и сжатыми, комнаты стали меньше, люди больше.
“бийбатько совсем сырым, размокшим басом, которым уже не мог управлЯть,
жалобно мычал:

‚о ”ранцию два гренадера
€з русского плена брели,
€ оба душой приуныли,
„ойдЯ до немецкой земли.

„ержал в обеих руках салфетку и делал вид, будто играет на гармонике:

Џечальные слушаЯ вести,
Ћдин из них вымолвил: "Ѓрат!
Ѓолит мое скорбное сердце
€ старые раны болЯт!"

Ћколо него качались, смеЯсь, три желтых пЯтна с открытыми ртами.
€грали в карты на двух столах: на одном в преферанс, на другом в макао.
Ќа первом кто-то молодой кричал:
- Џикашки обыкновенные!
€ кто-то старый, должно быть подполковник Њатебоженко, отливал
раздельно и Ясно:
- ”ати его тузою морскою, шоб вин не пикав! Ѓо дай ему такий довгий
вик, Як у зайцЯ хвист... “се грае, та грае, та грае, Як та сопилка!
Џеред глазами прыгало круглое колесо: грае, та грае, та грае...
‚от оно оказалось костистым деревенским лицом подполковника, широким в
скулах, изжелта-седым в бороде, остановилось на момент и опЯть покатилось:
- ’а хиба ж от так грають?.. "ѓрають, грають, грають".
ќто были не слова, не мысль - и человека здесь не было, было что-то
круглое, нудное, бурое, и катилось:
"ѓрають, та грають, та грають".
Љапитан Љачуровский глЯдел на всех в полевой бинокль, и по нижней части
лица его, там, где плотные усы свисли на нижнюю губу, как башлык, бродил
хмельный испуг перед чем-то увиденным впервые.
- Ќу-ну, ты, морда, куда лезешь? - бормотал он вполголоса. - —ерт!
‡адавить хочет!.. ЏрЯмо кит какой-то!
Њожет быть, лица казались ему плоскими стенами, может быть, все лица
слились в одно огромное, отовсюду сдавившее его лицо, и он отталкивал его
рукою, хотЯ сидел за столом один и никого не было вблизи. € было странно,
что он сидит один и говорит сам с собою.
’ам, где играли в макао, было напрЯженно, сухо, и те, что стоЯли возле
стола и курили, старались дым выпускать вверх, чтобы он не мешал следить за
игрою.
Ќа смотру, когда командир полка представлЯл своих офицеров генералу и
дошел до Ѓабаева, генерал вдруг сделал строгое лицо, подтЯнулсЯ, и когда
подавал ему свою синюю холодную руку, то как-то медленно просовывал ее
вперед, точно думал - подавать или нет.
- Џоручик Ѓабаев? - повторил он за командиром. - ќто тот самый, с
"кукушкой"... ќ-э... любитель игры в "кукушку", - прищурилсЯ он, - капитана
ранил...
- Љак фамилиЯ капитана? - повернулсЯ он к полковнику.
- ‘еленгинский, - ответил тот и добавил: - ЏоправлЯетсЯ, ваше
превосходительство...
- Ќа несколько месЯцев вывели из строЯ командира роты?.. ќ-э... вас
будут строго судить... поручик, и всех участников... и вас, главным
образом... ‡а это - крепость... э-э... крепость, да... ђаспустили полк! -
вдруг скороговоркой закричал он на командира. - ‚оенное времЯ - и распустили
полк!.. "Љукушки"!.. •рабрость показывают в собрании! Ќа войне пусть, во
времЯ бо-оЯ, э-э, вот когда, а не здесь... Ќе здесь, полковник!
Њаленький и седенький, он визгливо кричал на командира, задрав голову,
и Ѓабаеву казалось тогда, что кричит он не потому, что возмущен "кукушкой",
а потому только, что полковник был громоздкий, высокий и висел над ним все
времЯ, как глыба камнЯ, и ему противно было быть таким маленьким и
стареньким рЯдом с таким большим.
€ теперь, вспоминаЯ это, Ѓабаев вспоминал также Ясный осенний воздух,
желтизну земли, синеву неба, не далекого, а близкого неба, вот сейчас же,
рЯдом с землей, вспоминал, как вглЯдывалсЯ он тогда в умирающее лицо
генерала, в настороженное лицо адъютанта Ѓырдина, в укоризненное и жесткое,
точно затЯнутое в корсет, лицо командира.
‡емлЯ, из которой выросли все эти лица, была простаЯ, цельнаЯ, а лица -
такие сложные, разрозненные, так несхожие одно с другим. ќто было любопытно
тогда, и любопытно было, какие круглые и пустые выходили слова из генерала,
точно пузыри на дождевой луже: вскакивали и тут же лопались без следа.
Ѓабаев давно знал, как и все в полку, что было следствие, что капитана
‹ободу не послали на „альний ‚осток, а перевели в другой полк только потому,
что ожидалсЯ суд, и знал, что это случилось не четыре месЯца назад, а
когда-то страшно давно, но только теперь в этой желтоватой пыли вечерних
ламп, в этом влажном пьЯном облаке, висевшем в собрании, вспомнил, что за
все это времЯ ни разу не видал ‘еленгинского, хотЯ он лежал в местном
лазарете.
"‘ нами сила кре-естнаЯ!.. ‘ нами си-ла небе-еснаЯ", - на церковный
мотив огромным рычанием выдавливал из себЯ совершенно уже пьЯный “бийбатько.
Ћн сидел за столом, подпершись руками, и плакал.
‡аплетающейсЯ, семенЯщей походкой вышел из буфета краснолицый,
обвисший, с узенькими-узенькими глазами доктор ‚асилий Џетрович. ‘юртук на
нем слежалсЯ поперечными морщинами, как гармоника, и весь он был похож на
старую "гармонь-тальЯнку", которую неизменно держит при себе, хоть и играть
не умеет, каждый мастеровой. ‚от он подошел к Ѓабаеву боком, обнЯл его левой
рукой, снизу вверх заглЯнул в глаза.
- ‘ейчас на улице менЯ за пристава принЯли... а? - сказал он плачущим
бабьим голосом. - ѓосподин, кричат, частный пристав - ка-караул!.. Ђ Я -
доктор медицины и кандидат прав... ‘ережа, выпьем на ты!.. Ђ? ‘ережа, дай
мне целковый, пойду поставлю... „ашь? ‘ережа!
Ћт его вкрадчивых глаз с опухшими от запоЯ веками было более тесно, чем
от руки, жестко охватившей талию, чем от его дыханиЯ, жаркого, густого,
душного.
- ‘ережа!.. џ доктор медицины и кандидат прав... а они мне: господин
частный пристав, а? € почему Я Ѓланше де лЯ ђош?.. ‚асилий Џетрович... и
Ѓланше де лЯ ђош?.. Ћтец у менЯ был француз, а мать - курскаЯ помещица... Ђ
Я ‚асилий Џетрович... Ѓланше де лЯ ђош... ‘ережа, а?.. Љ какой Я нации
принадлежу, а?.. „ашь целковый?
Ѓеспомощно-пьЯный и детски-требовательный, он качалсЯ перед Ѓабаевым
заплывшим красным лицом. ‚ желтоватой пыли ламп он был тЯжел. Људа-то в
сторону от него шло полосою то, чем он был вчера, сегоднЯ днем и еще
когда-то давно в ресторане, а потом на ночной весенней улице, Явственно
зеленой от луны. —еткий он был и в то же времЯ расплывчатый и неЯсный, и
Ѓабаев не знал, зачем он захватил столько времени и столько пространства,
чтобы вот стоЯть теперь перед ним вплотную и говорить шепотом, хитро щурЯсь:
- ‘ережа! џ сейчас поставлю и возьму... оббЯзательно, ну, оббЯзательно
возьму... Џримета есть... „ай целковый... только серебрЯный... а, дашь?
Ѓабаев дал ему серебрЯный рубль, и ‚асилий Џетрович радостно полез
целоватьсЯ, вправо и влево отодвинув Языком усы, и звучно и сыро чмокал его
в губы и подбородок. Џотом оторвалсЯ, как-то отпал сразу, как напившийсЯ
клоп, и тут же поспешно, точно боЯсь, чтобы не отнЯли этого рублЯ, старо и
пьЯно согнувши торс, засеменил к тому столу, где играли в макао.
ѓлЯдЯ ему вслед, Ѓабаев опЯть вспомнил ‘еленгинского: такой же он был
старый и пьЯный и сырой... "Ђ теперь какой?" - вдруг спросил самого себЯ
Ѓабаев и не ответил.
Љачуровский подсел к “бийбатьке почти рЯдом и, серьезный, длинный, с
нахлобученными усами, направлЯл на него бинокль, точно хотел выпалить в него
стеклами.
Ђ “бийбатько, лежа на столе головою, бубнил деревенскую бабью частушку:

Љак пошла бы Я плЯсать -
ђезиночки рвутсЯ-Я-Я-Я.
Џередок короток,
ђебЯта смеютсЯ... -

и подергивал в такт плечами.
- Ђ шо! ‡ъив?.. Ќе дав бог жабе хвоста, а то б вона усю траву
потолкла!.. - торжествующе гоготал, кого-то ремизЯ, Њатебоженко.
’абачный дым плавал так сплошно и спокойно, как будто он был то же, что
стены, что воздух, что-то необходимое, как хозЯин в доме. € в дыму лица,
спины, обрывки слов - все это так уже часто видел Ѓабаев, точно просто
где-то в нем часть его души была эта комната, лица, спины и дым, - нажал
какой-то клапан - открылось. Џочему-то вдруг показалось, что все это до боли
жестко, как густой молоднЯк в лесу, когда идешь по узкой тропинке, а он бьет
со всех сторон упругими ветками. ѓде-то есть мЯгкое, как паутина, и теплое,
но здесь его нет. ѓде-то сидит тихий и озаренный, родной и близкий, такой,
которому все можно сказать и который все поймет и на все ответит, но здесь
его нет.
Ѓабаев посмотрел на часы, увидел на них половину десЯтого и почему-то
подумал, что уже поздно, что была поверка, что в лазарете легли спать. Ќо не
хотелось, чтобы было поздно, - и он тут же решил, что еще можно, нужно
только сейчас же одеватьсЯ и ехать, и пошел в переднюю.
инель он надевал спеша, но перед зеркалом долго оправлЯл новую и
потому странную, как незнакомый человек, фуражку и, оправлЯЯ, незаметно длЯ
себЯ думал, что в лазарете уже спЯт и ехать туда не стоит, лучше завтра
днем, после обеда... или совсем не ездить.
- ‘ережа!.. ‘ережа, ты здесь? Ђ Я думал - ушел... - вломилсЯ вдруг в
переднюю ‚асилий Џетрович, потный, взлохмаченный, с разжатыми косыми веками
глаз. - ‘виньЯ еще этот, понимаешь... Ѓырдин поручик... џ ему в морду дам!..
Њармелад, говорит под руку... џ ставлю, а он: "Њармеладу нешто съесть?.."
Џод руку! ‘ережа, разве можно мармелад под руку?.. џ ему в морду дам!
- Џроиграли, что ль? - спросил Ѓабаев.
- ‘ережа, дай мне еще целковый, а? „ашь? - взЯл его за оба локтЯ
‚асилий Џетрович и кротко, умолЯюще заглЯнул в глаза.

Љогда Ѓабаев вышел из собраниЯ и крикнул: "€звозчик!" - он еще не знал,
что он будет делать дальше. ‡нал только, что поедет куда-то, что будут
стучать и подпрыгивать колеса и что свежий воздух будет заметно плыть около
щек.
Ќо поедет он в лазарет или домой или выедет на людную улицу и будет еще
долго бродить там по панели, глотаЯ глазами встречные лица, он не знал. Ќочь
была задумчиваЯ, сыраЯ тЯжелой осенней сыростью, отовсюду прилегающей к
телу. ‚ ней было мЯгко и грустно, было чего-то жаль и о чем-то хотелось
забыть и что-то хотелось начать новое, совсем новое, длЯ чего нет еще ни
слов, ни формы.
- ‚ лазарет! - несмело сказал Ѓабаев, когда извозчик подъехал. - Ќе в
самый лазарет, а к лазарету, - тут же поправилсЯ он.
- ‘лушаю, - сказал извозчик.
‹ошадь у него была белаЯ, мЯгкоголоваЯ, и сам он казалсЯ мЯгким от
теплой шапки, толстой поддевки и темной бороды во все лицо. Џочему-то
приЯтным показалось Ѓабаеву, что попалсЯ именно вот такой извозчик и такаЯ
лошадь, и фаэтон внутри был обит светлым, а подушка сиденьЯ была широкаЯ и
покойнаЯ, как диван.
—мокнуло, ударило кнутом и вожжами. ‘орвались и затрещали по мостовой
колеса, и Ѓабаев уже забыл, что едет, а во всю ширину вспомнил старого
капитана ‘еленгинского, как он сидел на полу, раненый, и смотрел на всех
детскими открытыми глазами. Љазалось, что уже не было ни ночи, ни фаэтона,
ни стука колес, просто были двое рЯдом: ‘еленгинский и он, сидели на полу,
смотрели друг другу в глаза и молчали. "‚едь не гонит никто, Я сам еду...
зачем?" - думал Ѓабаев, и почему-то было робко и жутко думать, что вот он
едет, - там где-то в глубине, внутри, не хочет ехать, но едет, - и казалось,
что ничего уже нельзЯ сделать, нельзЯ остановитьсЯ: приедет, сЯдет с ним
рЯдом, будет смотреть в глаза. ‚спомнилось, как он бубнил губами, когда
доктор щупал рану: "Ђ-бба-ба-ба... ппостой ты... зачем!" - и все хотел
остановить руку ‚асилиЯ Џетровича и куда-то уйти от нее вглубь, а на лице
крупно отлагалась и вздрагивала боль, и косо взлетели брови на лоб, и еще
какие-то слова хотели вырватьсЯ и не могли: просто застрЯли в горле, слишком
шершавые и большие. ‚спомнилсЯ капитан ‹обода с широкими прЯмыми плечами,
точно он подставил их подо что-то тЯжелое и держал все времЯ, не сгибаЯсь.
џсно представилось, как он был освещен снизу смелыми полосами и пЯтнами,
когда вспыхнула спичка в темноте. Ќо хотелось найти свое место, где-то в
запутанном и туманном свое определенное место, которого не мог бы занЯть
никто другой, и он отделил от себЯ: офицер, поручик Ѓабаев поздней осенью,
ночью едет на извозчике по городской улице. ‚ышло безразлично и просто:
где-то кругом течет всЯ из мелких ручьев другаЯ жизнь, огромнаЯ жизнь,
которой нет конца, а у него своЯ. Ћн сидит на подушке фаэтона и едет,
отрезанный от всех и один. ‚переди его человек на козлах, по бокам -
какие-то еще невидные люди на улице и в домах, но от них к нему оборваны
нити. Ќочь была сыраЯ, душнаЯ от сырости. ‚верху скучно проскальзывали
где-то кусочки неба, холодные, как белки глаз, и тут же заволакивались
чем-то ползучим. Њолчаливую панихиду правил кто-то кругом, и определенно и
просто подумал вдруг Ѓабаев: "Ђ ведь умирать совсем не страшно, должно быть:
страшнее жить".

III

‹азарет был на площади, и в конце улицы Ѓабаев отпустил извозчика.
‘инЯЯ вывеска видна была на одном из крайних домов. Ѓабаев прочитал: "Џрием
заказов и Љоностасов". Ќа окне же белела бумажка, и, так как фонарь стоЯл
близко, можно было разобрать на ней: "Ћтдаетца комната зъмебелью
избизмебелью".
Ѓабаев еще раз и два перечитал бойкие каракули, улыбнулсЯ и пошел через
площадь к лазарету; шел и думал, что, если бы не попались эти вывеска и
бумажка, - может быть, не пошел бы: оттого, что были смешны они, казалсЯ
почему-то смешным и ‘еленгинский, и представлЯлось, что можно войти к нему в
палату весело и шумно и заговорить о чем-то ненужном и неважном, вроде
сегоднЯшнего смотра, парада, бабьего лета.
Ђ бабье лето, прокравшеесЯ откуда-то сквозь холода, вот теперь, в ночи,
разлеглось под ногами и вокруг Ѓабаева сплошное, густое, так что нужно было
расстегнуть крючки мундира и снЯть шинель.
’есно было, пахло вЯлой полынью и землею, проступившей сквозь съеженную
низенькую траву. Ћгоньки разошлись вправо и влево грустЯщим полукругом.
Џо громоздким, лапчатым белесым пЯтнам впереди Ѓабаев узнавал лазарет
и, подвигаЯсь к нему ближе, видел, какое это было унылое, скучное здание;
если бы его все осветили огнЯми, обвеЯли звуками музыки и песен, все равно
оно не стало бы веселее.
‘олдат-сторож сидел у ворот лазарета на коротенькой лавке и дремал, и
Ѓабаев долго всматривалсЯ в жидкие сизые купы каких-то деревьев за оградой,
в тишину белых стен, облЯпанных неЯсными пЯтнами окон, то чуть красноватых,
то темных, в глубь прЯмой аллейки, идущей ко входу в палаты.
‡ашевелилсЯ солдат...
- ‘пишь? - резко крикнул вдруг на него неожиданно длЯ себЯ Ѓабаев.
‘олдат вскочил, мелькнул взЯтой под козырек рукой. инель на нем
вздулась, как юбка, и фуражка торчала смешным угловатым комом, сбившись
набок.
- ’оже преступник! - вслух сказал то, что думал Ѓабаев. Џосмотрел на
него ближе и добавил: - Љак в офицерскую палату пройти, ты?
- ’ак, ваше благородие, скрозь в самые дверЯ... - махнул левой рукой в
сторону аллеи солдат. ѓолос у него оказалсЯ рассыпчатый, звонкий, как у
бродЯчих точильщиков-тулЯков. - Ќа втором этажу счас как по лестнице
взойдешь, счас дверЯ...
- Џроводи, - перебил Ѓабаев.
- ‘лушаю, - отрубил солдат и пошел вперед, бойко стуча сапогами.
"Њожно дойти до дверей, посмотреть и пойти назад", - подумал Ѓабаев. Ќо
коротенький солдат впереди был деловит и серьезен; каждый шаг его был такой
какой-то необходимый шаг, что Ѓабаев незаметно стал сам в ногу ему ставить
ногу, точно он действительно вел его на невидной веревке.
ЂллеЯ была недлиннаЯ, но показалось Ѓабаеву, что много было сделано
этих спешащих шагов по неровно вымощенной битым кирпичом земле. € когда
вошли в двери и поднЯлись по затхлой, пропитанной старинным запахом каких-то
острых лекарств каменной лестнице, когда солдат, оказавшийсЯ при свете лампы
молодым, белобрысым и бойким, ловко отворил перед ним одну дверь, обитую
черной клеенкой, пропустил его, забежал вперед по тихому коридору и отворил
другую дверь, белую, Ѓабаев понЯл, что уйти никуда уже нельзЯ.

‚ офицерской палате лазарета только одна койка была занЯта - это было
первое, что увидел Ѓабаев, когда вошел. ‘вечка горела на табурете около
изголовьЯ, от этого по углам палаты было темно и казалось, что ничего больше
не было, только это: лежит притЯнувший его издалека ночью человек под
одеЯлом, читает что-то. ‚от повернул голову - голова незнакомаЯ, сухаЯ.
Ќа момент у Ѓабаева потемнело в глазах - какие-то сетчатые круги
замелькали, потЯнули назад к двери. Ќо когда прошел момент, с кованой
четкостью видно стало: поднЯлсЯ на левом локте, вздернул брови и вплотную
подошел к нему испуганными глазами капитан ‘еленгинский.
- Њожно к вам, капитан? - спросил Ѓабаев.
Љазалось, что не спросил, - сказал что-то про себЯ, но ‘еленгинский
слышал.
- Ђ-а! - радостно протЯнул он и широко улыбнулсЯ.
‘квозь кожу лица, почерневшую и туго обтЯнувшую скулы, проступило вдруг
красное, сытое, а почему-то дорогое теперь Ѓабаеву лицо прежнего
‘еленгинского.
Њожет быть, это откачнулось пламЯ свечи и округлило и окрасило
землистую худобу, но так радостно было, точно ничего не случилось, точно
пришел тогда после "кукушки" к себе в читальню и улегсЯ спать старый и
пьЯный капитан ‘еленгинский, и уснет, когда все уснут кругом, не раньше,
потому что стыдно было бы раньше уснуть.
Ѓабаев сделал несколько шагов, мЯгких и несмелых, и подошел к койке.
- ‡дравствуйте! - наклонил он голову и протЯнул руку. "…ще не возьмет,
пожалуй", - обожгла мысль.
Ќо ‘еленгинский, все так же широко улыбаЯсь, жадно схватил его руку
своею костлЯвой и потной рукой и попробовал сжать ее так, что что-то
хрустнуло в ладони Ѓабаева.
- …сть еще силишка-то, а? - хвастливо спросил он Ѓабаева.
Ѓабаев смотрел на него, не отвечаЯ, тупо, растерЯнно. ѓде-то в этом
новом ‘еленгинском жил прежний, но вот уже уходит, уже нет его, и остаетсЯ
новый, совсем незнакомый, сухой.
- ‘есть можно? - спросил Ѓабаев, опускаЯсь на койку рЯдом. - €звините,
что Я так поздно...
- —то поздно? „есЯть часов, что за поздно! - покосилсЯ на него
‘еленгинский и кашлЯнул, стрЯхиваЯ неловкость.
- € сегоднЯ поздно и вообще поздно... Њожно было бы раньше прийти... -
тверже сказал Ѓабаев.
- ‚едь смотр был сегоднЯ? - спросил ‘еленгинский, глЯдЯ упорно на его
правый погон. - Ќу как? ђасскажите. ђугалсЯ?
- Љто?.. Ђ, смотр!.. - Ѓабаев заглЯделсЯ на желтую лысину
‘еленгинского, вспомнил, что прежде, недавно, она была розовой, мЯсистой, а
теперь чего-то жаль в ней, каких-то четких костЯшек, едва прикрытых и
пугливых, старых и тонких. - ‘мотр? - повторил он. - ‘мотр был, генерал, как
всегда, ругали и хвалили... хвалили и ругали, не знаю, чего больше было...
Ќо командир доволен - значит, ничего... - ЋстановилсЯ на секунду и добавил
вдруг: - ‘казал, что судить менЯ будут строго.
- ‡а что судить? - спросил ‘еленгинский.
- ‡а "кукушку", конечно, - улыбнулсЯ Ѓабаев. Ћн видел, что ‘еленгинский
знал, за что судить, и если спросил, то только затем, чтобы оттЯнуть времЯ,
и от этой маленькой лжи ‘еленгинский показалсЯ ему меньше, ребЯчливей и
моложе.
- ‡а "кукушку" некого судить, - вдруг слабо покраснел ‘еленгинский. - ‚
"кукушке" Я сам виноват... и наказан за это... значит, нечего.
- ’ак что суд уже был? - спокойно спросил Ѓабаев.
‘еленгинский посмотрел на него пугливо и ответил тихо:
- Ђ конечно, был... что же больше?.. Ѓольше нечего... ‘удить тут совсем
некого, это они напрасно...
- Ђ ведь здесь жутко одному, - с усилием перебил Ѓабаев и оглЯнулсЯ.
ЏоглЯдел зачем-то во все четыре угла по очереди, медленно и внимательно,
осмотрел потолок, остановилсЯ глазами на белой двери, точно подождал, не
войдет ли кто, и сказал: - џ вам хотел цветов привезти, да забыл... ’о есть
не про цветы забыл, а приехать забыл... € теперь Я из собраниЯ приехал,
случайно... Ќе садовых цветов, а таких, простых... •отел на лугу набрать и
привезти.
- ќто на гроб мне, что ли? - сузив глаза, глухо спросил ‘еленгинский.
- Џочему на гроб?
- Ђ ’роицы тут никакой нет, - обидчиво ответил ‘еленгинский. - ‚
лазарете какаЯ ’роица?
- ќто правда, - сказал Ѓабаев и замолчал, но в глаза ‘еленгинского
смотрел ожидающе и благодарно. ’о, что обиделсЯ ‘еленгинский, почему-то было
приЯтно ему: хотелось, чтобы был прежний ‘еленгинский, глупый, шумный,
вздорный, а не этот новый, со свЯтою старческой складкой над переносьем и
желтизною висков. Џочему-то противен был ему и пугал его чем-то новый.
- ‚ыпили звонко! - сказал он преувеличенно развЯзно, как говорЯт
юнкера. - € теперь еще пьют... ‘идЯт и наливаютсЯ... ‚ макао играют... -
‹евую руку он упер в колено, чтобы посадка была независимой и лихой.
‡ачем-то нужно было это, чтобы была немного запрокинута голова, небрежно
напрЯжена грудь, чтобы было так, как будто сидит на лошади и едет, не в
поле, где никого нет, а улицей, где, может быть, смотрЯт из окон каждого
дома из-за кисейных занавесок и зелени герани, фуксии и лилии.
Џахло в палате перевЯзками - пахло потому, что здесь лежал
‘еленгинский. ќто был новый его запах, и отделить его от этого запаха было
нельзЯ. € он уже был не капитан - просто старик, раненный когда-то, где-то,
кем-то, и теперь становЯщийсЯ понемногу прежним стариком.
- ‚ макашку играют? - улыбнулсЯ он. - ќто... занЯтно!
Ћн потЯнулсЯ и нахмурилсЯ вдруг. ќтого не было раньше, чтобы так сразу
менЯлось у него лицо: поднималось и тут же падало - из веселого сразу
делалось настороженным и пугливым.
- ‘удить будут не потому, конечно, что нужно кого-то наказать за вас, -
медленно сказал Ѓабаев, глЯдЯ прЯмо в глаза ‘еленгинскому, - а потому, что
вы сами не смели рисковать собой, а мы все не смели допускать вас до риска.
‚от за что, а не за то, что вы ранены... ‚ы - чужаЯ собственность, чьЯ-то,
их. - Ѓабаев махнул рукой в сторону. - ‚от поэтому суд... - Ћн присмотрелсЯ
к ‘еленгинскому и добавил тихо: - Љаждый - чужаЯ собственность... вы - моЯ,
Я - ваша... ђазве не дико это?.. „ико, а сделать ничего нельзЯ...
€ так как ‘еленгинский все времЯ смотрел на него искоса, не сводЯ глаз,
Ѓабаев улыбнулсЯ вдруг и закончил:
- Ђ вы... постарели как... борода у вас отросла... поэтому и лицо
изменилось... Џришли бы вот так в собрание - вас бы не сразу узнали, право!
- Ѓудто? - безразлично спросил ‘еленгинский и прищурил глаза (этого
тоже прежде не было - не помнил Ѓабаев). - Џоэтому и менЯ должны судить, не
иначе... - не в тон добавил он.
Ћн вдруг зевнул безразлично и взатЯжку до слез.
ќто почему-то показалось обидно Ѓабаеву.
- ‚ы хотите спать? ‘пите, Я пойду, - сказал он, делаЯ вид, что хочет
поднЯтьсЯ.
- Ќет, нет, что вы! - заспешил ‘еленгинский. - Џосидите, пожалуйста,
ведь скучно... Љогда-то зайдет мой капитанюга в шашки поиграть.
- Љто это? - спросил Ѓабаев.
- Ђ начальник лазарета... џ его капитанюгой зову... Ќичего себе...
поговорим иногда... о пЯтом, о десЯтом, газеты мне приносит...
‘еленгинский все времЯ полусидел-полулежал на высокой подушке, и сквозь
белую рубаху видна была его грудь и золотой крестик на ней.
- •одите? - спросил Ѓабаев.
- џ-то, хожу ли?
- „а... встаете?
- ЉовылЯю на костылЯх... ‚от он, костыль, видали?
‘еленгинский указал его пальцем, и только теперь Ѓабаев увидел около
койки грубо сработанный белый костыль и представил, как ползет с ним и
стучит им по полу ‘еленгинский. ‘транно стало! Ѓегал когда-то ‘еленгинский,
как коза, теперь ползает на деревЯшке. "ќто Я сделал!" - вдруг вспомнил
Ѓабаев, и почему-то захотелось надеть фуражку, встать и незаметно уйти, и не
оборачиватьсЯ, если будет звать ‘еленгинский, - открыть двери, сбежать по
лестнице и выйти на площадь. ’от солдат у ворот должен так же дремать, как и
прежде, и не слышать.
- Ќда... костыль... Џрочный костыль! - сказал он, внимательно
вглЯдываЯсь вниз, в белую жердь. ‡ачем-то потрогал костыль носком сапога,
прислушалсЯ, как он стукнул, и почувствовал вдруг, что начинает слабо
краснеть вдоль щек.
- Џрочный, собака, - шутливо отозвалсЯ ‘еленгинский. - Џробовал Я было
без него пройтись, да нет, все как-то не того... с ногами не слажу! Ћдна и
хочет ходить, да не может, а другаЯ и может, бестиЯ, да не хочет... так
ничего и не выходит. Ќа костыле-то марширую... только что к церемониалу еще
не гожусь...
ЋпЯть улыбнулсЯ и опЯть потух, точно открыл какую-то крышку и
захлопнул.
- ‚ы женаты? - почему-то спросил Ѓабаев.
‘еленгинский повернулсЯ к нему, улыбнулсЯ длинно-длинно и криво и
ответил, искрЯсь и остываЯ:
- ‚она! ’оже еще... Љогда мне было женитьсЯ?.. Ќекогда все было! - и
подмигнул левым глазом.
’олько четыре койки было в палате, и палата была небольшаЯ, квадратнаЯ,
с каким-то строгим, желтым полом и белым брезентом вдоль него от двери к
двери. ’ихо было везде - и вдоль стен, и за стенами, и за дверЯми, точно
где-то нарочно ловили и поймали тишину, привезли вот сюда и здесь заперли, и
другую тишину, тоже пойманную вслед за первой, приставили снаружи к окнам,
чтобы ее стеречь.
“голок газеты заметил Ѓабаев на койке ‘еленгинского: должно быть, упала
на пол, когда он поднЯлсЯ на локте, и теперь белела одним углом.
- ѓазету читали? - спросил Ѓабаев.
- „а... капитанюга же мой... доставлЯет... - точно конфузЯсь этого, как
какой-то слабости, ответил ‘еленгинский и передернул губами. Џотом вдруг
опЯть стал серьезным и добавил:
- Ћтчеты о войне вот печатают... список убитых... интересно... Ћдин мой
товарищ убит... капитан ‚ернигора... знаете ли, товарищ-то какой! “чились
вместе... Џодполковника получил - поехал туда, - а Я и не знал, что поехал,
- там где-то и убили...
- Ќикого не убивают, - вдруг сказал, нахмурЯсь, Ѓабаев. - € молниЯ, и
пулЯ... вздор все это! Ќикого не убивают... Џросто, умирают люди... Ђ
женщины беременеют и рожают, беременеют и рожают...
€ показалось Ѓабаеву вдруг так Ясно это, что нет насильственной смерти,
что всЯкаЯ смерть - насилие, значит, нет насилиЯ в смерти. Џоэтому стало
как-то легко, точно что-то трудное, что нужно было поднЯть, поднЯл, взвалил
на плечи и понес.
‚идел, как приглЯделсЯ к нему ‘еленгинский, и повел губами вбок. ѓуб
этих незаметно было под усами, но они чувствовались, чуть насмешливые и
знающие что-то.
- Њолодой вы, а какой-то такой... - начал было ‘еленгинский и
остановилсЯ. - ‚ы менЯ простите, старика; Я когда молодой был, так совсем не
такой...
- Љакой же? - спросил Ѓабаев.
- Ћ, Я-то! †ивой был, как прЯмо... как арбуз спелый: не дави, а то
тресну! - ‘еленгинский поднЯл брови и показал вдруг молодые, свежие глаза, и
нос у него вдруг оказалсЯ молодой, чуть вздернутый, правильный, не
перегруженный годами. - Љогда танцевал, бывало, так всех барышень, всех дам,
какие бывали на вечере, всех переверчу... Људа! Џрыти у менЯ на десЯть
лошадей хватило бы... „уром прошло все, это правда, дуром - ну, да Я ведь и
не жалуюсь, это Я так только к слову сказал... - Ћн помолчал и добавил
вдруг: - ‚ернигора, Ђким ‚ернигора... ‚асильевич, кажетсЯ... •ороший,
знаете, был малый... ‚ проруби, бывало, зимой купалсЯ, чудак был...
"Ђ что, если Я скажу ему, что нарочно в него целил тогда, знал, что
попаду, и попал? - беспокойно думал Ѓабаев. - ‚друг скажу, а он скажет:
забудем об этом, Я сам виноват, или что-нибудь такое скажет, - что тогда?" -
с испугом подумал, точно этот другой, лежащий теперь на койке, оскорбил бы
его тем, что простил. "Ђ на суде? - вспомнил он, что будет суд. - Ќа суде Я
скажу все, как было, и все равно уже будет, как найдут, виноват Я в этом или
прав, на суде скажу, а ему нет..."
Џотом ощутил строгую тишину за окнами и запертую тишину здесь, в
палате, все безразличное и мертвое, что было кругом, и добавил твердо: "„а и
на суде ничего не скажу!"
Џодошло что-то тугое к рукам Ѓабаева, так что захотелось что-то
сдавить, сломать... поборотьсЯ с кем-нибудь на поЯсах и кинуть этого кого-то
наземь.
Ђ ‘еленгинский говорил о ‚ернигоре.
- Ѓутылку сильнейшего коньЯку выпивал за присест и ни черта!.. •оть бы
кто-нибудь заметил, что выпил: никто не замечал. ’акой был чудак.
- € в "кукушку" играл? - улыбнувшись, спросил Ѓабаев.
- Ћ да! ‡апевало был... ‘амый заглавный Ђнтошка он и был, - оживилсЯ
‘еленгинский.
- € убит все-таки? - жестко спросил Ѓабаев.
- —то же... их много ведь убито... не он один... ‘танешь читать список
- от одного списка рЯбь в глазах.
- € вам их всех жалко или только одного этого, ‚ернигору? - спросил
Ѓабаев.
Ћн исподлобьЯ, чуть насмешливо глЯдел на ‘еленгинского, на его
обтЯнутые скулы и морщинистый лоб. Ќе знал, что он ответит, и не ждал
ответа, просто любовалсЯ тем, что такой вопрос задал и что вот теперь
движутсЯ его скулы и ершитсЯ лоб. € ‘еленгинский не ответил. Ћн сделал
какое-то заметное усилие всем лицом и сказал:
- Ћт ‹ободы недавно письмо получил. Џишет, что полк хороший, товарищи,
весело... ђоту ему там дали... Џарень такой, что ему везде хорошо, куда ни
кинь... хоть в колодезь.
- Ђ из нашего полка у вас кто-нибудь бывает? - перебил его Ѓабаев.
- Ѓы-ва-ет ли?.. - зачем-то досадливо растЯнул ‘еленгинский и быстро
отрубил: - Ќикто не бывает. ‚ первое времЯ бывали, теперь нет... - Џомолчал
и добавил: - Љому охота в лазарет ходить?.. € полк чужой... Љабы полк свой.
Ћгонек свечи колыхалсЯ: все убегал куда-то кверху. ‘вет от него был
какой-то просеЯнный, жидкий, и в этом свете купалась голова ‘еленгинского и
тоже колыхалась как-то снизу вверх. Ќо глаза были по-охотничьи внимательны,
и Ѓабаев видел это. Ћн пробовал отводить от него свои глаза, оглЯдывал
стены, окна, печь в углу - круглую, с медной дверкой, - но все-таки все
времЯ чувствовал его, как что-то острое, как гвоздь в сапоге. —увствовал
каждую линию его низко остриженной, лысой спереди головы, изворот ленивых
плеч, пальцы руки и тень под этими пальцами - узенькую, кривую; ощущал
гладкое полотно его рубахи, холодок железа в его койке. Џотом опЯть
встречалсЯ с ним глазами, и чем больше смотрел, тем Яснее казалась его
ненужность, тЯжесть, точно глотал его, и он застрЯл где-то в глотке, ни
взад, ни вперед, и избавитьсЯ от него трудно: вот он лежит, смотрит и ждет.
"‚низу, в солдатских палатах, теперь спЯт уже, - думал Ѓабаев, -
дальше, за площадью, в городе, тоже спЯт... может быть, и не спЯт - живут,
но это не то, это чужое, не важное: только вот это, что здесь, - важно...
ќта круглаЯ голова, жилы на шее, костЯшки пальцев... койка эта, белые
стены... и зачем здесь горит свечка - тоже важно... …сли бы не было здесь
‘еленгинского, с площади не видно было бы даже, есть ли здесь окна..."
- ’ак что вам... вы не обижены, что Я пришел? - запнувшись, спросил
Ѓабаев. Ќе знал, зачем спросил, только чувствовал, что куда-то пойдет
сейчас, закрывши глаза, и что ему все равно, куда он пойдет.
- ‚ам-то можно бы было и раньше прийти, - не поворачиваЯ к нему головы,
медленно сказал ‘еленгинский. Њожет быть, так просто сказал, - конечно,
нужно было раньше прийти - ведь он его ранил, - может быть, ни о чем больше
и не думал ‘еленгинский, но Ѓабаева точно ударило хлыстом между глаз. Ћн
заметил вдруг, чего не видал прежде: плоское ухо ‘еленгинского и пучок
белесых волос в нем, косые пЯтна света на его рубахе, рыжее одеЯло, как оно
завернулось углом и обвисло, как слоновье ухо... € еще что-то такое - мысли
под черепом ‘еленгинского, темные мысли, которые проЯснЯтсЯ сейчас, вспыхнут
сейчас все, если он скажет... ’олько теперь и нужны ему, а больше никогда и
ни на что не нужны, только теперь, - скажет, и больше уже не будет в нем
‘еленгинского.
- Ђ вы помните, - начал он, почему-то хрипло, - как... - Ћн кашлЯнул и
добавил: - Љак вы в менЯ стрелЯли... один, когда Я крикнул вам, что жив?..
’ак около виска и вмЯкла пулЯ...
Ѓабаев слышал ровный шум в голове, как прибой: подплывало откуда-то
снизу и било вверх толчками. Ћт этого темнело в глазах, и на собственных
руках не слышно и не видно было пальцев.
Ќо глаза ‘еленгинского видны были: встревоженные, раздвинувшиесЯ в
стороны, с серыми ободками около зрачков и с редкими, чуть заметными
ресницами. € видно было, как все застыло в нем, отчеканилось вдруг.
- ‚ вас?.. ‚ вас Я не стрелЯл! - сказал он раздельно, округлЯЯ каждое
слово. - џ взЯл на четверть выше вашей головы... вот так! - Ћн отмерил пЯдь
на своем одеЯле и долго держал так и смотрел попеременно то на нее, то в
глаза Ѓабаеву. - ‚от так, на четверть, - сухо повторил он.
- ‚ темноте? - дрогнул губами Ѓабаев.
- —то в темноте? - не понЯл ‘еленгинский.
- ќто в кромешной темноте вы отмерили пЯдь?
- Џо голосу, - коротко ответил ‘еленгинский.
- Ђ если бы Я присел, когда крикнул, и тут же бы поднЯлсЯ, тогда что?
- џ ваш рост помнил тогда... поэтому и взЯл выше головы.
- ‚ы были... пьЯны тогда, - зло сказал Ѓабаев.
- Ќет, - мотнул головой ‘еленгинский, - навеселе, но не пьЯн.
- Ќаконец, рука могла бы дрогнуть, и конец! - последнее, что мог,
высказал Ѓабаев.
- “ менЯ? ђука дрогнуть?.. - ‘еленгинский удивленно поднЯл брови... - џ
в туза пулю в пулю вгонЯю... Ќа двенадцать шагов в копейку бил!.. —то вы?..
‚се призы в полку выбивал...
Ѓабаев смотрел на него долго и открыто. Ќичего не говорил, только
впитывал его глазами, и показалось ему, что в нем самом ослабло что-то,
какаЯ-то тугаЯ пружина, что он стал ниже и мЯгче, точно вынули из него
ребра. ‘еленгинского он видел теперь всего, вместе с его койкой, с рыжим
одеЯлом, с костылем внизу около табурета, - все это теперь было -
‘еленгинский, все было неподвижное, застывшее, как две тишины: здесь и за
окнами. “ него в голове звенело что-то, но мысль, отчетливаЯ и одинокаЯ,
лепилась там, одевалась в слова, чтобы выйти наружу: нельзЯ выходить мысли
неодетой. € ‘еленгинский дождалсЯ.
- ќто Я стрелЯл в вас по голосу, но выше не взЯл... взЯл ниже... -
глухо сказал, наконец, Ѓабаев.
- Ђ-а... - выдохнул из себЯ ‘еленгинский и сел.
Ѓабаев еще не опомнилсЯ от звука своих слов, но заметил, как метнулась
над рыжим одеЯлом белаЯ рубаха ‘еленгинского и как рука его, леваЯ, впилась,
раздувши синие жилы, в железо койки, а колено одной ноги поднЯлось, и колено
другой вышло вперед, готовое сбросить на пол тЯжелые ступню и голень; лицо
его стало бледным.
Ѓабаев встал.
- Ќа колени! - вдруг крикнул ‘еленгинский.
- —то? - переспросил Ѓабаев, почувствовав, что сразу окреп и что костей
и напрЯженных мышц в его теле стало вдруг больше, чем когда бы то ни было
раньше.
- Ќа колени! Ќа колени! - кричал ‘еленгинский.
ЏраваЯ рука у него крупно дрожала, сжимаЯсь в кулак. ѓлаза побелели. Ќи
одной морщины не осталось на лице - так показалось Ѓабаеву.
- ‡ачем на колени? - медленно спросил он. - ‚ы менЯ по лицу хотите
бить?.. „лЯ этого и кулак сжали?
- „а, да!.. Ѓить! Џо морде! Ѓить! €збить! ‚ кровь!.. Ќа колени! -
исступленно кричал ‘еленгинский.
- Ђ! ’ак?.. - сказал Ѓабаев, отступаЯ. - ќто вы напрасно! ЊенЯ еще
никто не бил!
ѓолос его срывалсЯ, никак не мог найти настоЯщих нот. Ћн видел, как
‘еленгинский нагнулсЯ, скорчившись, за костылем и сопел, и зачем-то спешил
досказать то, чего не успел сказать:
- ‚едь не убить же Я вас хотел, в самом деле, что вы? џ не знаю, чего
хотел... может, царапину сделать...
- –а-ра-пи-ну? - хрипло мычал внизу между койками ‘еленгинский.
- „а, царапину! Ђ что же? “бить вас хотел, что ли? Ќа что вы мне? -
овладел и голосом и собой Ѓабаев. - Њожет быть, хотел, чтобы около вашего
виска пулЯ также в дерево вмЯкла...
- –арапину?..
‘еленгинский уже достал костыль. Ћн сидел теперь на койке совсем новый,
дрожащий и страшный. Љостыль он упирал в пол, чтобы на нем поднЯтьсЯ, но он
скользил. ‘опЯ, он упер его в ножку соседней койки, с которой только что
встал Ѓабаев, но койка отодвинулась вбок, загремев. € видно было, что нога
его болела, и от боли он передергивал лицом и мычал.
Ћтодвинувшись еще на шаг, Ѓабаев стоЯл и ждал - вот встанет на костыле
‘еленгинский и пойдет к нему. ‹ихорадочно думал и все-таки не знал, что он
тогда сделает.
Ќо ‘еленгинский не мог поднЯтьсЯ. € Ѓабаев увидел вдруг, как быстро
перехватил он этот белый, недавно оструганный костыль, поднЯл его за конец
правой рукою, отмахнул назад... Ѓабаев отскочил, но костыль все-таки ударил
его подлокотником в спину и загрохотал, упавши на пол.
- ‚от! - выдохнул ‘еленгинский.
- ‚от! - в тон ему крикнул Ѓабаев, хватаЯ с полу костыль. Ћн быстро
оглЯдел его, заметил черный сучок посередине, поставил наклонно на пол и изо
всей силы ударил ногой против сучка. Љостыль затрещал и сломалсЯ. - ‚от, и
вот, и вот! - сквозь зубы выпускал Ѓабаев, доламываЯ костыль. - ‚от мы и
сквитались, старик! - договорил он и, не оборачиваЯсь, чуть шатаЯсь, пошел к
двери.
- „ержи его! „ержи его! - кричал сзади его ‘еленгинский и топал по полу
здоровой ногой.
‘олдат какой-то, заспанный, белолицый, в одном белье, выглЯнул из двери
и столкнулсЯ с Ѓабаевым, когда он выходил на лестницу. "ќто нелепо!.. ‡ачем
он кричит?" - думал Ѓабаев дрожа.
…ще какой-то солдат, может быть, фельдшер, на бегу натЯгиваЯ мундир,
подымалсЯ по лестнице снизу: сверху из палаты ‘еленгинского был еще слышен
какой-то крик. "‡ачем это он?.." - думал Ѓабаев. Ћтворил нижнюю дверь, вышел
в сад. ироко вдохнул свежего воздуха цельной грудью. Џочувствовал боль в
спине от удара костылем.
- Ќе то вышло... ‡ачем Я ему сказал? - пробормотал он вслух. - ЉажетсЯ,
не хотел ничего говорить и сказал.
‚ аллее под ногами зыбилась вымощеннаЯ мелким кирпичом и выбитаЯ
солдатскими сапогами землЯ.
Ѓабьим летом пахло от деревьев. "Њожет быть, удар с ним теперь,
истерический припадок?" - думал он, и почему-то Ясно стало, что все равно
сказал бы ему, хотел или не хотел сказать: слишком крупно было истомившее
его любопытство сказать, посмотреть на него, вот такого... "…сли бы и раньше
знал, что так выйдет, все равно сказал бы!" - упрЯмо решил Ѓабаев.
€з калитки на площадь, мимо того же самого, теперь уже лихо козырЯвшего
ему сторожа, Ѓабаев прошел уверенно и легко, потому что вынул из себЯ
‘еленгинского, как старую беспокойную занозу.

€ опЯть он пришел в собрание, не ехал, а все времЯ шел по звонким
улицам.
‚ собрании было теснее, чем прежде, еще кто-то пришел, играли уже на
трех столах, сильно пахло пролитым пивом, и от голосов, пива, дыма и
зеленоватого сукна сюртуков жмурились висЯчие лампы.
‘лышны были пьЯные икающие слова, громоздкие и без смысла; тонко
звЯкала посуда. ‡а одним карточным столом, левым от входа, адъютант Ѓырдин
громко кричал:
- “ менЯ десЯтка треф - понимаешь?.. „есЯт-ка треф, а не дама... Ћткуда
ты взЯл ддаму?.. ѓос-спо-да-а!.. Ћткуда он взЯл дда-аму?
ѓолос был клейкий, вЯзкий, жалующийсЯ, как у очень маленьких детей.
“ капитана “бийбатька был мокрый мундир на спине и мокрый затылок -
должно быть, только что стоЯл под краном в умывальной и смывал хмель.
- Ќ-не так! - мычал он, держа за пуговицу подпоручика ЏалеЯ. - Ќ-не так
же... вот так! - €, притопываЯ ногою и чуть избоченЯсь, качалсЯ и пел,
толстый, своим корЯвым плотным басом:

‘ небес... довольно кисло
ѓлЯдит... луна,
Ќа шею мне повисла
‚ саду о-на... -

Џауза.

’ак: € вечно помнить буду
’ебЯ... Њарго! -

‡адирал голову и разводил плавно руками.
- ’а мовчи ты! Ћот глотка! - кричал на него, обернувшись, Њатебоженко.
‚асилий Џетрович сидел за столом, ел что-то - беззубо жевал, медленно и
кругло выпЯчивал нижнюю челюсть и беспомощно тыкал вилкой в тарелку. € когда
у Ѓабаева позеленело в глазах от завертевшихсЯ криков и он стоЯл в дверЯх,
обмениваЯ на них свой еще не утихший крик, доктор заметил его. Ћн сорвалсЯ с
места, неуклюже толкаЯсь в стульЯ и гремЯ ими, сырой, пьЯный, с крошками в
бороде, в поперечных складках сюртука, согнутый, серый:
- ‘ережа!.. Ђ, ‘ережа... ’ы здесь?
ѓлаза маленькие, как две дождевые капли, светлые и мокрые и мелкие.
‘хватил за руку обеими руками, сжал ее крепко, как жмут сильно пьЯные,
просто повис на ней и заговорил таинственно и волнуЯсь:
- ќтта свиньЯ Ѓырдин, знаешь, опЯть говорит мне под руку; шоколаду,
говорит...
- Ћтстаньте вы! - зло оттолкнул его Ѓабаев, сжав лицо в комок.
- ЌельзЯ ведь! - поднЯл хилые брови ‚асилий Џетрович. - Ќикаких конфет
нельзЯ... под руку...
Ѓабаев повернулсЯ, быстро перешагнул через сваленную на пол пустую
бутылку, пролез между спинами играющих в макао, заметил затылок џлового,
острый конец рыжего уса €рликова, жирную шею Љвецинского, пару мелких
золотых на замеленном сукне, круглое, тут же разорвавшеесЯ кольцо синего
дыма над поднЯтыми губами прапорщика Ђндреади, - через отворенную дверь
вышел в буфет и отсюда, где на стойке густо торчали знакомые так давно
тарелки с бутербродами, тонкие рюмки, горлышки бутылок, и за стойкой,
расставив в стороны глаза, торчал буфетный солдат, касимовский татарин
—елебеев, - отсюда слушал, как кричали, ругались, кашлЯли, двигали стульЯми,
звенели стаканами, пели в зале. ‚зЯл какой-то сухой кусок сыру, скучно жевал
его и думал остро и беспокойно: "‚ыйти в запас и уехать... уехать в
€ндию..." Џочему в €ндию - не знал, представлЯл только, что это далеко,
страшно далеко, жарко, какие-то пагоды, брамины, чалмы на головах,
бенгальские тигры и всЯ €ндиЯ остро сбегаетсЯ треугольником куда-то вниз в
океан, как ее рисуют на картах. ѓлавное, что это где-то далеко и другое.
Љогда он шел сюда по улице, то откуда-то издали добросилсЯ до него
выстрел, в темной ночи, в тихой, прижукшей ночи тоже какой-то задумчивый,
как ночь, ищущий выстрел, неизвестно куда, неизвестно зачем. —асто бывали
выстрелы по ночам. €, вспомнив этот выстрел теперь в буфете, где было
прохладно и пусто, Ѓабаев вдруг подумал, что его, может быть, скоро убьют.
ќто было странно, но эта мысль как-то сразу впилась в него и осталась,
как-то влилась в него, как глоток ледЯной воды, и прошла сверху донизу через
все тело, прЯмаЯ и строгаЯ. Џочему-то показалось еще, что где-то перед
аналоем стоит и читает высокаЯ монахинЯ в черном, около нее ничего, она
одна: стоит и читает.
Ѓабаев посмотрел в раскосые глаза низколобого скуластого —елебеева и
подумал: "Ђ он останетсЯ и будет стоЯть, как и теперь, хотЯ теперь есть
Ѓабаев, а тогда его уже не будет, и в зале будут так же играть в карты, пить
пиво и петь..."
Ѓабаев ощутил свое тело, все молодое, тугое, гибкое, посмотрел на
ладонь руки, где какие-то красные жилки сплелись узором в букву "м" или "ж",
внимательно посмотрел, точно не увидел бы уже никогда этого после, и перед
тем страшным, что его охватило, вдруг смешным показалсЯ ‘еленгинский в
лазарете. Ћн его видел теперь так же Ясно, как живого недавно: белое лицо
без морщин, глаза, дрожь в правой руке... ѓолос его слышал - Яркий голос,
когда он кричал: "Ќа колени!" - и еще, - как будто вот здесь где-то за
стойкой пыталсЯ встать, кривЯсь от боли, и хрипел раздельно:
"–а-ра-пи-ну!.."
€ было смешно это.
‚ голове точно звонили в далекие похоронные колокола: "Ѓу-ум...
бу-ум..."
"…сли бы обвалилсЯ потолок там, в зале, и придавил бы всех на месте -
тоже было бы безразлично или смешно..." Ќе было ничего страшного, ничего
важного рЯдом с таким огромным, как его смерть. ‚се проваливалось куда-то
без следа, когда становилось рЯдом.
†есткую пулю в себе почувствовал Ѓабаев, сначала в груди в верхушке
правого легкого, потом выше - в черепе над ухом: тут она была Ясно круглой,
длинной и горЯчей. € это было так ново и странно, что, когда вошел в буфет
выпить содовой воды выпуклогрудый, рано ожиревший поручик Љвецинский и
что-то сказал ему, Ѓабаев не слышал, не переспросил, только внимательно
осмотрел его всего с головы до ног, как что-то новое, будто никогда раньше
не видел людей.
Џотом он прошел в зал, остановилсЯ в дверЯх и медленно оглЯдывал
каждого - волосы, глаза, складки мундиров и сюртуков, руки, погоны...
‘мотрел и чуть улыбалсЯ углом рта. „умал о ‘еленгинском, о ночной улице, о
глухом выстреле, о том, что его убьют, и когда убьют, то есть когда просто
умрет поручик Ѓабаев, где-нибудь забеременевшаЯ женщина (так много
беременных женщин на земле) выполнит какое-то там свое предназначение, и
родитсЯ и будет жить новый Ѓабаев.

Ћ’ ’ђ…• ЃЋђ’Ћ‚

Џоручик Ѓабаев в этот день только в два часа вернулсЯ с дежурства, и
когда уснул, то спал до сумерек.
‘амое страшное в его жизни были минуты пробуждениЯ, когда тело казалось
чужим и тЯжелым, а мысли тоже чужими, но какими-то сквозными, реющими,
легкими, как верхушки леса весною. ќти мысли и были страшны. Ћни не
двигались. Ћни стоЯли вверху и озарЯли глубокие колодцы внизу под его телом.
’огда ему казалось, что его уже нет, а то, что было им, вот сейчас сорветсЯ
и ухнет в колодцы.
Ќо не так было страшно это, как то, что и кругом, на бортах колодцев,
ничего не было: слизь, копоть, трещины. € он хотел вспомнить, что была еще
какаЯ-то жизнь, другаЯ, с солнцем и песнЯми, и не мог вспомнить. ’огда он
говорил самому себе: "‡начит, ее не было... ‚се равно..." Ќо по телу
разливалась горькаЯ и теплаЯ обида: чего-то не было, что должно было быть и
уж никогда не будет больше.
‘лизь, копоть, колодцы...
’ело падало; и от последних усилий удержатьсЯ на трещинах бортов он
просыпалсЯ.
’о же чувствовал он и теперь, в сумерки. —уть ползал умирающий свет от
окна к стене, около которой он лежал, и от стены к двери. “мирало над
кроватью чуть виднее уже полотенце, и этажерка в углу высыхала, таЯла,
оседала, как снег весною.
ќто был не кошмар, в этом участвовало сознание, но оно стоЯло поодаль и
смеЯлось. Ћно было заодно с безжалостным и топило памЯть о солнце, цветах и
улыбках. ќто был не кошмар и потому, что все кругом было немое, холодное,
как необходимость. ‡вуков не было, но шла дружнаЯ кружевнаЯ работа провалов,
от которой захватывало дух.
Ѓабаеву казалось иногда, что он рождалсЯ уже тысЯчу раз и столько же
раз умирал, и теперь, в эти сумерки, как-то остро почувствовалось, что
надоело уже все умирать и рождатьсЯ, что жизнь идет по спирали и приходит
уже в угол, к вершине конуса, где каждое новое рождение ничего не прибавлЯет
к старым.
’ак как стемнело, то Ѓабаев, сидЯ на кровати, нащупал около на стуле
коробку спичек и, зажигаЯ, думал, что вот он чиркнет спичкой по коробке, и
будет светло, и он это знает; потом зажжет свечку, на которой черный фитиль
обоймет овальный огонек, синий внизу, кверху желтый, - и это он тоже
знает... „енщик ѓудков принесет чищеные сапоги, потом воды умытьсЯ, потом
самовар. …сли будет говорить, то о своем селе, о земле, о пшенице. Џотом
будет проситьсЯ в отпуск.
—ем-то новым в последнее времЯ была служба в полку: частые дежурства,
ночные обходы города, командировки в села.
ќто было тревожное и противное новое, но и оно умирало. ‘лишком много
было ужаса кругом, и образовалась какаЯ-то страннаЯ привычка к ужасному,
точно выросли мозоли на том месте души, в которое падал ужас, и он заменил,
наконец, жизнь без вреда длЯ души. ‘мерть, далекаЯ когда-то, теперь подошла
совсем близко, и повсюду мелькали ее зеленые глаза, как листьЯ. ‚ырос лес из
смерти кругом, и сначала было страшно, теперь покойно ходить по этому лесу и
ждать, когда упадет на тебЯ твой зеленый лист.
Ѓабаев долго думал, хотел вызвать из памЯти, что иногда грезитсЯ, -
что-то бешено-веселое, брызжущее, как огненнаЯ плЯска, и ничего не мог
вспомнить такого. Ќичего не было бешено-веселого: было простое, плавное, как
мельничное крыло, и такое же скучное.
‚стал и оделсЯ, а когда одевалсЯ, то по стенам прыгали черные тени,
большие и торопливые.

ѓудков закрыл окно из сада, потом внес сапоги, воду в жестЯном кувшине
и самовар.
Ѓабаев заварил чай, сел спиной к двери и тоскливо ждал, когда заговорит
ѓудков. ‘лышал, как он откашлЯлсЯ, переступил с ноги на ногу, постоЯл и еще
кашлЯнул.
- „авеча, ваше благородие, ребЯта сказывали, запасных будто отпущают, -
зашелестел он скрипуче, точно осинку сломил. - Џравда ли, нет ли...
- Ќе знаю, - ответил Ѓабаев.
- Љапитан —умаков будто говорили... всех запасных под итог...
- Ќе знаю, - сказал Ѓабаев и подумал: "’еперь об отпуске".
- Љак не увольнЯт в скорости - тогда, ваше благородие, Явите божецкую
милость мне в отпуск: никаких силов нет.
- Ђ зачем тебе в отпуск? - спрашивает Ѓабаев нарочно медленно,
безучастно.
- „а как же можно! - удивлЯетсЯ ѓудков. - ’ам же у менЯ, первое дело, -
хозЯйство... зима теперь - дров навозить... Ѓаба опЯть... требовает...
- Ѓаба... на что тебе баба?
- Ђ как же? Ѓаба-то? —удное дело, ваше благородие! —то Я - заЯц?
Ѓабаев чувствует, что все, что говорит ѓудков, он говорит мрачно;
такими же самыми словами он будет говорить и завтра и послезавтра. ’о, что
он думает, круто вошло в эти именно слова и не выйдет из них, не найдет
другой формы. Ќо Ѓабаев знает также, что по какому-то приказу не может
пустить его в отпуск, и, чтобы отвлечь его от мыслей о доме, спрашивает
вдруг о своей собаке:
- Ђ где Ќарцис?
- “ него нос больно способный, - зло отвечает ѓудков, - у хозЯйки мЯсо
с кухни унес, теперь пропал... Ѓегать начал: сука тут на улице завелась...
- ‘о двора не нужно пускать, если сука.
- Љак же, теперь удержишь! - усмехаетсЯ ѓудков, но усмешка мрачнаЯ.
ќто чувствует Ѓабаев, и ему самому хочетсЯ уйти и бродить по улицам.
- „ождь прошел? - спрашивает он, вспоминаЯ, что шел дождь, когда он
возвращалсЯ с дежурства.
- „ожж?.. Џрошел... „ожж не дубина, всегда пройдет, - отвечает ѓудков и
снова мрачно.
Ѓабаев чувствует, что к нему вплотную подошла чужаЯ жизнь, завЯзаннаЯ
хитрым узлом, и ему она не нужна, эта жизнь, и не хочетсЯ думать над тем,
как развЯзать узел.
- Ќу, можешь идти теперь, - говорит он спокойно, но насмешливо.
ќто понимает ѓудков. Ћн снова переступает с ноги на ногу, кашлЯет.
- Ќу, что же ты? - спрашивает Ѓабаев.
- џ, ваше благородие, могу, конечно, и сам уехать, самоволкой... ‚ы в
ответе не будете - случаем спросЯт...
Ѓабаев оглЯдываетсЯ и видит, что ѓудков смотрит на него исподлобьЯ, зло
и грубо; глаза у него стали совсем черные, без блеска, как два бездонных
колодца, в которых уже не отражаетсЯ небо.
ѓудков стоит боком к нему, и видно, какаЯ у него грудь под жилетом, -
выпуклаЯ, литаЯ, как наковальнЯ, а лицо все резное, как многогранник:
выдались скулы двумЯ углами, выпЯтилась нижнЯЯ челюсть, нос сухой,
ноздреватый.
Љакие-то невидные, но тЯжелые мысли проползли от глаз ѓудкова к глазам
Ѓабаева, и Ѓабаеву почему-то вдруг становитсЯ жаль своего тонкого профилЯ и
бледного лица.
- •орошо... ‡автра можешь ехать, - медленно говорит он, - дней на
пЯть... ‚прочем, можешь и на неделю.
€, наблюдаЯ искоса за ѓудковым, он видит, как тот вздрагивает, подымает
голову, и глаза у него белые от сверкающих слез.
- Џокорнейше благодарим, ваше благородие! - вылепливает из слов ѓудков.
ѓолос у него срываетсЯ и дрожит, но уже слышно, что это безумно
счастливый голос, новый голос длЯ Ѓабаева, и ему кажетсЯ, что сам он
становитсЯ новым: умер и рождаетсЯ в тысЯчу первый раз. Џлещет что-то теплое
в горле.
- ’ебе далеко ехать, - говорит он, - можешь пробыть и десЯть дней... Ђ
если денег на проезд нет - Я дам.
Ћн не смотрет на ѓудкова, но слышит и чувствует, что тот будто плачет.
ђезной, выпуклый, с грудью, как наковальнЯ, стоит около косЯка дверей и
всхлипывает по-детски влажно и глухо.
- Ќу ладно, ступай! - говорит Ѓабаев.
…му хочетсЯ добавить что-то еще насмешливое и злое, но он видит, что
это - прежнее, старое, а он новый, - и добавить нельзЯ.
’анцует пламЯ свечи, как девочка в желтеньком платьице, и торжественно
гудит самовар, точно далеко где-то звонЯт к заутрене.
Џочему-то представлЯетсЯ лодка на реке, сераЯ и мохнатаЯ, как ночнаЯ
бабочка, лес с ландышами, вечер. ‚ лесу скит, и там, в часовне, гудЯт
колокола и поют монахи. ЊолЯтсЯ кому-то о чем-то - а зачем?
- ‚ечно за вас буду богу молить! - счастливо выдыхает из, себЯ ѓудков,
и слова его, влажные и Яркие, повисают в комнате повсюду, как дождеваЯ пыль.

III

„ождь прошел, но землЯ не просохла, и пламЯ фонарей плавало по лужам на
мостовой и рассыпалось мелкими блестками по клетчатым плитам тротуаров,
когда Ѓабаев проходил по улицам.
„вигались люди черными длинными пЯтнами с расплывчатыми очертаниЯми и
потому загадочные, странные, как непонЯтные знаки в древней книге, тысЯчи
лет лежавшей в сыром капище. Ђ смутные массы домов казались страницами этой
книги или свитками, растЯнутыми по обеим сторонам. Ќе минутное, не сегоднЯ и
не вчера, а что-то страшно старое вползало в душу Ѓабаева. €м, вышедшим
вдруг из темных недр, был туго переполнен воздух; теперь оно переплескивало
и вспыхивало то здесь, то там, как волны у мола.
‘тарые стоЯли деревьЯ без листьев, стараЯ висела мгла, и что где-то
повсюду гремели дрожки извозчиков - было тоже старое, похожее на гуденье
самой земли.
‚идно было, как шли пары - мужчины с женщинами, издали как неЯсные
конусы, сцепленные с цилиндрами. Ѓыло похоже на пауков, куда-то уносивших
мух. ‘таро было: так же уносили и пЯть и десЯть тысЯч лет назад и опутывали
тою же самой липкой паутиной.
"—то Я, заЯц?" - все времЯ вертелись слова ѓудкова. ‘лова эти были
какие-то бодрые, веселые слова, точно надетаЯ набекрень шапка или вздернутый
нос.
‘овершалось кругом что-то неистребимое, что должно было совершатьсЯ
всегда и чего нельзЯ было убить никакими войнами и казнЯми, как нельзЯ
выпасти траву в степи: от ночных рос вырастает новаЯ трава.
€ дома кругом, с магазинами, подъездами, балконами, казались только
удобно обставленными спальнЯми, и таков был смысл старинной книги.
Ќа бульваре, куда пришел Ѓабаев (на том самом бульваре, где два месЯца
назад убивали людей), теперь открытом и освещенном газом, гулЯли пары. ‚дали
они сливались с купами кустов, точно эти кусты сошли с мест и двигались и
говорили что-то (что - было неважно), в чем была только одна мысль, понЯтнаЯ
и без слов и Ќарцису и венчику хризантемы.
Ћни встретились тут же в толпе. Ћни были незнакомы, но это и не было
нужно: лукавый Язык фонарЯ скользнул по их лицам, когда они встретились, и
слизал с них занавески: на обоих обнажилось одно и то же.
- „обрый вечер! - сказал он ей.
- ‡дравствуйте! - ответила она.
€ пошли рЯдом.
Ћна была невысокаЯ, полнаЯ, в широкой пухлой шлЯпе с перьЯми;
блондинка; болталось боа на шее.
- “ вас чудные черные волосы! „авайте менЯтьсЯ, а? - сказала она.
ѓлЯдела на него любовно, весело, как на только что купленную в магазине
новую ротонду, и гладила по щекам глазами.
Ќеверный свет скользил по ней, невысокой, и он все хотел и не мог
рассмотреть - молода ли она и красива ли: вечером все лица кажутсЯ молодыми,
красивыми.
- € глаза у вас какие выразительные, чо-ор-ные... Љак бы Я хотела быть
брюнеткой!..
Ћна помолчала, посмотрела на него искоса, по-птичьи, и закончила:
- ‚ообще всЯкаЯ блондинка желает быть брюнеткой.
- ‚ы все пошлости говорите, - серьезно сказал он.
- Ћ чем же говорить? Ќу, говорите вы... Ќадо о чем-нибудь говорить:
ведь мы незнакомы.
- “ менЯ хозЯин - псаломщик, - вспомнил Ѓабаев, - так у него это иначе
выходит: всЯкий человек желает быть дьЯконом.
Ћна рассмеЯлась немного хрипло и весело.
- Ќу, вот видите! —то у кого болит... Ќу, давайте говорить о военных!
‚ сыром воздухе пЯтна встречных лиц казались вкрапленными в черное и
вместе с ним колыхались. Ѓыли и примелькавшиесЯ лица, те, что всегда одни и
те же, неизвестно кто, но их всегда можно встретить: они стареют еще в
люльке и остаютсЯ такими на всю жизнь. Ѓыли юные, нежные. ѓоворили о чем-то.
‘лова мешались в толпе, перепрыгивали от одних к другим, перетирались в
мелкую, чуть понЯтную пыль, но это было неважно длЯ тех, кто говорил. ‚се
слова здесь были легкие, как пустые орехи, все одинаковы, никому не нужны.
- ‚ы давно служите? ‚ каком чине? - спросила она.
- Ђ вы, должно быть, не здешнЯЯ, Я вас не встречал... ‚ы приезжаЯ? -
спросил он.
- џ из Љракова, полька.
- €ли из ђиги, немка?
- €ли из Њосквы, русскаЯ... Љакой вы смешной.
€ рассмеЯлась.
"ќто - живой человек, с которым Я иду, чтобы им себЯ оскотинить", -
желчно подумал Ѓабаев.
"Ђ что значит: оскотинить? “низить? ‚озвысить?.."
- Ђ вы зачем идете? - спросил он.
- Љак? - остановилась она.
- “низить себЯ или возвысить?
- Љупите мне десЯток папирос "‹ивадиЯ" и спичек две коробки, - вместо
ответа кивнула она на лавочку у бульвара.
- “ менЯ есть папиросы, - ответил он.
- …сть? Џочему мне казалось, что вы не курите? ќто вы на другого
похожи, тоже военный, тот не курит... Ќу, апельсин десЯток!
€з сада они уже вышли и шли по улице. Љазалось Ѓабаеву, что улица стала
ниже и шире, и раздвинули ее они вдвоем: вонзились в нее, как клин, и она
распалась. € в то же времЯ думалось, что нельзЯ сказать "вдвоем", что он был
все-таки один, только стал полнее, больше занимал места. ’ак же чувствовал
себЯ он, когда шел в плаще в дождь и от ветра развевались полы.
Ќо когда она говорила с ним, спрашивала его - он терЯлсЯ. ќто было
лишнее и нелепое: она должна была идти и молчать, как животное, которое
купили.
Ќоги у нее были короткие, но она бойко переступала ими, перепрыгивала
через лужи, и боа ее раскачивалось в стороны и пушистыми хвостами било
встречных.

‚ номере гостиницы они сидели на диване, старательно очищали апельсины
и ели.
Ћн глЯдел в ее лицо и видел глаза, подведенные карандашом, жесткие
белокурые волосы, завитые в какую-то сложную прическу, морщинки около губ,
раскидистые ноздри. Ћна была старше его, и он жестко подумал про нее:
"ЊатераЯ волчица!.."
Ђ она здесь, в номере, была не такаЯ, как на улице: наблюдала за ним
зелеными глазами, беспокойно ласкалась.
- “ менЯ муж был тоже военный - на войне убили. Ѓедный - получил
тридцать четыре раны штыком!.. ’оварищ его писал: нашли тело - все-все-все
исколото... ‘ынок сиротка осталсЯ, два года всего... умненький, красавец,
весь в него, брюнет, глаза большие... Њуж мой грузин был, кавалерист,
штабс-ротмистр... “ грузин всегда глаза большие...
- Ќе было у тебЯ мужа! - зло сказал Ѓабаев.
- —то ты! џ тебе карточку покажу! - испугалась она. - Џойдем ко мне
домой - покажу... ‘ейчас нельзЯ - Я живу у тети; через три днЯ уедет
лечитьсЯ - тогда можно. € сына покажу.
- € сына нет, - сказал Ѓабаев, - и тетки нет. - Ќе знал, зачем говорил,
но говорил спокойно, безжалостно, точно шел в лесу, рвал повисшую на сучьЯх
паутину и раздвигал ветки.
Ѓыло какое-то удовольствие в том, что бросал в нее уничтожающие слова,
как камни.
- Ќу, что ты в самом деле!.. ’етка у менЯ обеспеченнаЯ... пенсию после
мужа получает. Њуж чиновник был... все ворчал, кашлЯл, пока не умер...
“родина был страшнаЯ! Ћна из-за пенсии за него и вышла.
Џопробовала улыбнутьсЯ, но он налег на нее тЯжелым обезличивающим
взглЯдом, и она отвернулась. ‚спомнила, что видела у него за воротником
тужурки полоску вышитой рубахи, и заговорила снова:
- Џан очень любит вышитые рубахи?.. џ вышью пану рубаху... по бордо
синими цветами - хорошо? €ли черными?.. —ерез два днЯ могу вышить: Я -
рукодельница... € пианино у менЯ есть: уроки музыки даю.
- “роки му-зы-ки! - брезгливо передернул он лицом.
- „а, да!.. ‚от, не верит! Ќичему не верит! ’ы думаешь, Я такаЯ...
падшаЯ? џ - не падшаЯ. ’ак, необходимость... —ем Я виновата? Њужа убили, сын
маленький - что он понимает?.. Ђ тетка - она такаЯ... тЯжело у ней. ‡ачем Я
ей нужна? Љонечно, это Я сама сознаю.
- ѓоворю - нет сына! € мужа не было и тетки нет! - выпалил в нее
Ѓабаев. - ѓоворю - нет! Љ чему еще то же самое?.. †ри апельсины!
Ћн опрокинул пакет, и они рассыпались по столу, бойкие, круглые; два
упало на пол.
‘ лица женщины что-то сползало; точно ударили по нем плашмЯ, и оно
стало бессмысленным, плоским.
- ’ебе скучно? - вдруг спросила она; подведенные глаза влажно замигали.
- Ќа, возьми иголку!
Ћна выдернула из кофточки иголку с черной ниткой.
- ‡ачем иголку?
- Љоли менЯ - в руку, в щеку... •очешь - глаз выколи!
- ‡ачем?
- Њожет, тебе веселее будет, - почем Я знаю...
Џоложила голову на стол и задергалась всем телом. ѓорела безучастнаЯ
свечка. ‹ежали мертвые корки апельсинов. Ћт зажатой между двумЯ пальцами ее
левой руки папиросы изгибисто, как из кадила, подымалсЯ дым - узкий, синий.
- Ѓудет! Џерестань! - приказал он.
Ћн смотрел на ее руку с папиросой, видел, как кожа на ней сморщилась
мелкими полосками, точно спеченнаЯ, и думал: "‘ейчас она обнимет менЯ этой
рукою, положит на грудь голову с мудреной прической и будет голосить
дальше..."
Џочему-то не было жалко.
€ когда он смотрел на нее, то видел не ее, а свое лицо с четкими
бровЯми, сросшимисЯ над переносьем, и с темными глазами, всегда
внимательными и узкими, точно все времЯ било в них солнце и мешало видеть, и
приходилось козырьком над ними держать ладонь.
ЏредставлЯлись другие глаза - те же глаза, но детские, простые. ’е были
широкие, потому что в них жила вера в тайну; эти сузились, потому что длЯ
них не было уже никаких тайн.
†енщина перестала плакать. Ћна сидела, подперев руками голову, и
глЯдела на свечку. ‘ама была, как свечка, - задумчиваЯ, тихаЯ.
- ‚ытри глаза! - сказал он. - „ай, Я своим платком вытру: у менЯ
чистый.
Ћна посмотрела на него поворотом мокрых глаз.
- ‡ачем? Џусть!..
Њожет быть, почудилось, что он пожалел ее, и она заплакала снова.
- Ќу, можешь нюнить дальше, а Я пойду, - поднЯлсЯ Ѓабаев.
- Људа?
- ’уда, где песни поют.
„олжно быть, подслушивал кто-то за дверью в соседнем номере. Љто-то
откачнулсЯ от двери, так, что скрипнули филенки, и задорный, насмешливый
женский голос запел звонким речитативом:

‡абыты нежные лобзаньЯ,
“снула страсть, прошла любовь... -

оборвал на высокой ноте и рассмеЯлсЯ.
‡а другой дверью номерной бойко прошел по коридору, и за ним еще чьи-то
неровные шаги.
- „верей тут совсем не нужно; это чьЯ-то насмешка, - сказал Ѓабаев. -
Ќе правда ли? Ќужно открыть все двери.
- ќто уж такаЯ гостиница, - не понЯла она. - Ќа это нечего обижатьсЯ -
сюда только за этим и ходЯт.
‹ицо ее оттого, что было заплакано, казалось припухшим, и было странно
Ѓабаеву, что она плакала и курила.
- Ќужно открыть все двери настежь, везде! - с силой повторил Ѓабаев. -
Џотому что нет стыда, и не должно быть! €з спален сделали какие-то баррикады
длЯ мысли, и оттого тесно и глупо жить! € псаломщику, моему хозЯину, нужно
сказать во всеуслышанье: "ќто не твой сын плачет у менЯ за стеною, а мой,
мой, мой! € ничего в этом нет ни унизительного, ни страшного!.." ‚ообще нет
ничего ни страшного, ни низкого - правда?.. …сть степени падениЯ, и нет
самого падениЯ, есть степени злодейства - и нет злодейства... ’акова
глупость жизни - измерЯть степенЯми то, чего нет... ’ы старше менЯ, не
правда ли?
- Њоложе, - улыбнулась она, - женщины всегда моложе.
- ’ы старше менЯ, - повторил он, - потому что обросла гусиной кожей, но
ты можешь прожить еще уйму лет и ничего не вынести из этой уймы... “ тебЯ
бывают такие минуты, когда ты, конечно, есть, но тебЯ уже в сущности нет, то
есть нет тебЯ длЯ себЯ самой, понимаешь? Љогда ты - часть чего-то огромного
и совсем не радостного, черного, как... что?.. все равно что, - черного...
ќто временнаЯ смерть, должно быть... џ не длЯ тебЯ говорю - длЯ себЯ, и не
слушай! - заметил он вдруг на себе ее встревоженный взглЯд, - думай о том,
сколько Я тебе дам и чего ты себе купишь - шлЯпку, ботинки, пирожных... Ћ
чем Я говорил?..
Ћн прошелсЯ по номеру, закурил, нервно потер рукою лоб над переносьем.
- „а! ‡а этой смертью опЯть будет рождение, но - черт его возьми! -
этой смерти оно не прикроет целиком - она проступит!.. ќто - все равно, как
трава над трЯсиной: трава как трава, а походи по ней, попробуй? Ќедолго
походишь. € это - не ужасно. Ќичего нет ужасного... Џридумали ужас! …го нет
на самом деле, да и ничего нет: ни горЯ, ни радости, ни березовых плах...
”акты есть, будь они проклЯты, но мы их не видим, все времЯ смотрим и не
видим... Ђ когда увидим, то с ума сходим, потому что - факт, он не
вмещаетсЯ: он огромный, а человек - пыль, и давит...
Ѓабаев остановилсЯ и увидел близко от себЯ ее глаза, уже высохшие и
широкие. ђаздвигали орбиты, становились белее, шире... ‘тало противно вдруг,
скользко, душно.
- —то ты уставилась на менЯ, как жаба?! - злобно выкрикнул он; нижнЯЯ
челюсть дрогнула, и мелко застучали зубы. - “видеть хочешь? ‚се равно не
увидишь. ќто - не здесь (он махнул рукой вдоль лица), это - там где-то
сзади, не знаю, где... „умаешь - с ума схожу? Џравильно думаешь... ’ебЯ Я,
должно быть, как лекарство взЯл. —то ты смотришь? ’ы умнее менЯ, Я знаю, -
потому Я тебЯ и взЯл...
Ћн сел рЯдом с нею на замасленном диване. Ћна уже не курила - обнЯла
его голову короткой рукой. Ћн почувствовал запах ее тела и холод руки. Ќо
когда он взЯл ее руку своею, то увидел, что его рука была холоднее, и
почему-то это казалось обидным; а острому от худобы лицу было покойно на
чем-то мЯгком.
Џлавали шаги в коридоре. ‚ соседнем номере тот же женский голос, но уже
не задорный, а вдумчивый, тихий, запел грустное:

- „ивчино, голубко, що будешь робиты
Ќа ‚краинi далекой?
- Ѓуду шиты-прЯсты, зеленое жито жаты
Ќа ‚краинi далекой!
- „ивчино, голубко, що будешь ты исты
Ќа ‚краинi далекой?
- ‘ухари з водою, абы сердце з тобою
Ќа ‚краинi далекой!..

’еперь голос был, как молитва, и имел запах. Џахнул зеленой травою,
когда садитсЯ солнце. ’огда на траве нет блеска, и она простаЯ, сплошнаЯ,
как мысли земли... Ќезаметно было, как через двери шли звуки, но в этой
комнате, в номере, они падали, как листьЯ во времЯ тихого листопада, долго
колыхались в воздухе и капали, как слезы. Њожет быть, и плакала женщина там
за дверью.
- џ позову ее сюда, - сказал Ѓабаев.
- Ќе нужно, дорогой! - испугалась она.
- џ позову ее сюда, пусть поет здесь, - поднЯлсЯ Ѓабаев.
- Ћна не пойдет - она занЯта.
- —ем?
- Љем, - поправила она. - Ќе знаю - кем-нибудь занЯта. џ вот занЯта
тобою. …сли б менЯ кто-нибудь позвал, разве Я могла бы пойти? ’ак и она.
- ’ы можешь идти, - просто сказал он.
- Људа?
- Људа хочешь... ’ы мне не нужна больше...
- ‘овсем?
- ‘овсем.
€ вдруг Ѓабаев почувствовал, как стало одиноко, когда он сказал это
"совсем", точно навсегда оттолкнул от себЯ что-то последнее...
€ из боЯзни, чтобы она - эта чужаЯ и теперь близкаЯ, как что-то
последнее, женщина - не оделась и не ушла, он быстро потушил свечку.
‚ темноте он целовал ее покатый лоб и глаза и волосы, стиснув ее
крепко, чтобы она не оделась и не ушла, а голос за дверью пел насмешливо и
грубо:

‚ Ћдессу морем Я плыла
Ќа пароходе рраз...

€ нырЯли чьи-то быстрые шаги в коридоре, точно кто-то кралсЯ вдоль
стен, безжалостно, необходимо кралсЯ, кого-то куда-то вел - и все казалось,
что вот он остановитсЯ, и сбросит в колодец жизнь, и присвистнет ей вслед
пронзительно звонко.
–еловал жесткие волосы и мЯгкие щеки, влажные глаза и липкие губы и не
зажигал, боЯлсЯ зажечь свечу.

Ќа улицах было странно. Ћна ушла, он осталсЯ один. Ѓыло темно, но
беспокойно.
„вигались люди, сходились в кучки на углах, расходились... ѓде-то
стучали лошадиные копыта, но не было слышно колес - одни копыта... Љогда
стучат одни копыта, всегда почему-то сторонишьсЯ и чего-то ждешь...
Џробежал мимо городовой и не отдал чести. ’рескуче засвистел на бегу
сзади. Љто-то отозвалсЯ ему сбоку. …ще где-то один, еще... ‘вистки, колючие,
как копьЯ, поднЯли и сбросили с Ѓабаева крышу номера-спальни. "’ого не было,
вот что есть", - подумал он. Џереход был не резкий: точно сдвинулсЯ вниз на
одну ступеньку; но что-то напыженное сидело на ней и стерегло.
- Ђть - два! Ђть - два! —аще! ире шаг! - донеслась вдруг вместе с
гулом шагов громкаЯ команда.
Џо параллельной улице слева шла какаЯ-то рота, какаЯ - трудно было
узнать по голосу.
"”орсированным маршем, - безразлично подумал Ѓабаев, - куда?"
ЋглЯнулсЯ кругом - пожара не было.
Ќочь вверху была лениво-сытаЯ от темноты, ночь внизу была
трусливо-ЯркаЯ от тревожных звуков. Џахло еще волосами той женщины в номере,
представлЯлось, как он высыпал ей, уходЯ, звонкие деньги из вЯзаного
кошелька - десЯть-двенадцать рублей - все, что было, и как она собирала их
короткими руками поспешно и жадно, как клюет курица, а он смотрел, и не было
противно: не бывает противно смотреть, как клюет курица.
Ќо уже властно топтало это старое то новое, что совершалось вокруг.
- „а сейчас же скажи по телефону в третью часть - слышишь?
- ‘лушаю! - хрустнула темнота, и новый городовой вынырнул из переулка
почти перед самым Ѓабаевым: блеснул на фонаре медной блЯхой.
- „а что случилось? - остановил его за рукав Ѓабаев.
- Ѓомбу взорвало, ваше благородие!.. Љоторый человек ее делал, того и
убило... Џравую руку совсем прочь - на дворе нашли.
- ђука что ж, от руки не умрешь, - сказал Ѓабаев.
- Љроме этого, грудЯ ему вырвало, голову в двух местах провалило, даже
до мозга... Љакой из него жилец?.. Ќа берикады, должно, готовил, спешил, да
привинтил туго - она и лопнула.
- Ѓаррикады? Ќеужели?.. ѓде баррикады?
- Ќа ђабочей слободке, ваше благородие... ‚се войска туда идут, как
же...
‚ысокий, молодой еще, он стоЯл в двух шагах и круглилсЯ, как сгущеннаЯ
темнота. € слова его были темные. Џотом как-то незаметно повернулсЯ, стукнув
каблуками, и трусцой побежал по панели.
Џредставилась оторваннаЯ рука - не грудь, не голова, а одна эта
брошеннаЯ на двор рука, мертваЯ, как корка апельсина. „вор, должно быть, был
тесный, мощеный, и на нем, посередине, одиноко лежала рука, неумело
начинЯвшаЯ бомбу. Ћн не сказал, чьЯ рука, но представлЯлась рука молодаЯ,
тонкаЯ, с неокрепшими мышцами.
Љогда он выходил из номера, хотелось спать, и приЯтно было думать, что
можно спать, что рота была в карауле, что до завтрашнего полднЯ не могли
назначить в нарЯд.
Ѓыла об этом какаЯ-то статьЯ в гарнизонном уставе, и хотелось дурашливо
дразнить кого-то: "Ќе можете! Ќе можете! Ђ что - не можете!" - как дразнЯтсЯ
дети.
‹юди кругом представились сетью в воде. ѓде-то потЯнули сеть за один
конец - и двинулись туда все тесно сплетенные Ячейки, а он выпал и был на
свободе и один.
Ѓаррикады!.. Љазалось чем-то далеким и ненужным. Џридет утро и
разбросают баррикады... ѓде-то уже были баррикады, и еще где-то... пришли и
разбросали.
‘апоги почему-то стали тЯжелее, и ноги плохо сгибались в коленЯх,
задевали за камни... ‡адребезжали извозчичьи дрожки вровень с мелькнувшей
крышей. "Ќо ведь нет уже одного смелого, - вдруг назойливо клюнула мысль. -
Ќет! Ќет! Ќет!.."
ЋпЯть какаЯ-то тревожнаЯ кучка черных людей на углу. ђасползлись, когда
он подходил, а за его спиной сползлись снова, как черные тараканы у хлебных
крошек...
’Яжелый топот на поперечной улице. „линнаЯ артиллерийскаЯ команда:
"‹евое плечо ма-а-а-рш!"
Љто-то верхом рысью продвинулсЯ вперед и захватил улицу перед глазами.
‡а ним поволоклось бессмысленно гремучее, темное... …ще один верховой и, как
длинный хвост за ним, новое гремучее, темное.
"Џулеметы!" - догадалсЯ Ѓабаев.
•отелось запеть вдруг какую-то странную песню, где были бы громкие
команды, мелькающие любопытные крыши, колеса пулеметов.
ЏеснЯ, впрочем, не была бы странной. ‚се, что было кругом, все, что
приносила каждый день жизнь, уже давно перестало быть странным. …сли бы на
всех деревьЯх выросли сразу Ярко-голубые листьЯ, а небо стало
изумрудно-зеленым, то и это не показалось бы странным.
‘амое слово "странный" уже умерло. Ѓывают такие вздохи жизни, которые
тушат сразу сотни понЯтий и зажигают вместо них новые. ЏронессЯ такой вздох,
и странное погасло.
€ли хотелось идти и громко чавкать, надуваЯ щеки, как чавкают турецкие
барабаны в оркестре, пожираЯ тонкие остовы труб.
ел и чавкал и делал намеренно широкие шаги, а в мозгу медленно
двигалась мертваЯ рука и хваталась за колеса пулеметов.
Џридут и разбросают баррикады.
‚ это времЯ он будет спать, а когда проснетсЯ, то узнает, что были и
нет уже баррикад, и битком набиты тюрьмы и казематы. Љто-то, многие, были
свободны и теперь сидЯт под замком.
ЌеприЯтные серые глаза той женщины в номере чуть мигали, точно это было
очень далеко и очень давно, и каждый тупоугольный встречный дом отбрасывал
их дальше и дальше, как большаЯ лопата.
ЃольшаЯ лопата перемешала жизнь, как тесто в кадке. ‘мешно было думать,
что у кого-то есть или будут "свои" мысли.
Њелькнул страшно знакомый, как кусок собственной души, каменный угол
той улицы, на которой он жил. ’очно шкура была содрана - сползла штукатурка
и обнажила кирпичи. ”онарь кисло разглЯдывал их и жмурилсЯ - надоело.
‚от-вот начнет зевать и креститьсЯ, как ночной сторож, закутанный в овчины.
Ћбидно равнодушный угол, как чье-то сытое лицо. Њожно бы было схватить
толстый кол и бить его наотмашь, чтобы вбить в землю.
€ вдруг выросла сераЯ тень, обдернулась, шагнула вперед, ему навстречу.
- ‚аше благородие, вас дожидаюсь... ђоту нашу вызвали по тревоге - за
вами пришел.
‚ первый момент остановившийсЯ Ѓабаев никак не мог осмыслить, кто это и
зачем. ’ак трудно бывает угадать, что за предмет с берега отражаетсЯ в воде,
подернутой рЯбью. Ќо прошел момент. —то-то такое же знакомое, как кирпичный
угол улицы, выступает из темноты, занимает в мозгу Ѓабаева свое особое,
давно готовое место. ќто - ‚езнюк, взводный первого взвода. “ него широкаЯ
фуражка колесом, и один угол ее, левый, на четверть выше правого. ‚ руке
белеет бумажка.
- Ќам - отдых; мы только что с караула! - точно хочет умолить Ѓабаев.
- ’ревога, ваше благородие! ‚есь полк идет, - неумолимо говорит ‚езнюк.
- ‘лужба пошла, как на войне... бурикады...
- Ѓурикады? - повторЯет Ѓабаев.
- ’ак точно... Ќа ђабочей слободке...
- Ѓирюкады, ваше благородие, - тревожно встречает его ѓудков, отворЯЯ
калитку.
‚идно, что он не раздевалсЯ и не ложилсЯ спать: читал молитвы? думал о
бабе?
Ќарцис подпрыгивал, визжал, становилсЯ на задние лапы и пыталсЯ лизнуть
лицо Ѓабаева.
- Ѓирюкады, берикады, бурикады... - отчетливо повторЯл Ѓабаев,
отталкиваЯ Ќарциса. - „авай караульную форму, бирюкада!
‘тановилось весело.
Љто-то накидал поперек улицы Ящиков и гнилых досок и назвал это
мудреным словом. € вот теперь, ночью, идет туда целый полк, скачет эскадрон
и везут пулеметы.
- Ѓирюкады, бурикады, берикады...
Ќарцис все подпрыгивал и хотел поцеловать в лицо.

‘то двадцать крепких ног, обутых в толстые сапоги, били по земле, как
по клавишам огромного фортепиано, и землЯ встревоженно гудела все на одних
низких басовых нотах.
€з шестидесЯти один нес пучок новой веревки.
- ‡ачем веревка? - спросил ‚езнюка Ѓабаев.
- ‚Язать их, ваше благородие...
- Љого вЯзать?
- Ќутренних врагов, ваше благородие... Љомандир полка приказали.
Џочему-то вдруг стало неловко идти рЯдом с ротой, и Ѓабаев перешел на
тротуар.
Ћн не шел: вернее, те удары солдатских ног по мостовой, на которые
глухо отвечала землЯ, везли его шаги на буксире, как большой пароход
маленькую лодку. ‘ам себе он казалсЯ легким, точно действительно эти
шестьдесЯт сбоку растворили в себе большую часть его тЯжести и понесли с
собой. "Ќо ведь в этом нет никакого смысла, что вот мы идем куда-то ночью! -
думал он. - € там, куда идем, в этих баррикадах, тоже никакого смысла".
Љак-то трудно было различить - хотелось или не хотелось уже спать. ’а
усталость, котораЯ накоплЯлась постепенно за целую жизнь, как капли воды в
земных скважинах, теперь проступила, колыхаЯсь, и, мЯгкаЯ, заглЯнула прЯмо в
глаза - длинное болото усталости с однозвучно-медными цветами.
- ‹евой! ‹евой! - деловито подсчитывал ногу фельдфебель ‹ось.
Ќе нужно было подсчитывать, но, может быть, и ему хотелось схоронить
поглубже какие-то густые мысли.
”онарей стало меньше. ‚ыходили к площади перед ђабочей слободкой, где
должен был собратьсЯ полк.
Ћт луны отрывались пронизанные светом клочьЯ, но, расплываЯсь по небу,
тускнели, темнели и над низкой землей ложились тЯжелыми мертвыми грудами,
одинаково равнодушными и к тому, что уже случилось, и к тому, что должно
было случитьсЯ скоро.

VII

- Њожет быть, убьют на баррикадах - по крайней мере видел "от трех
бортов"... ќто тоже чего-нибудь стоит, а?
- Ќа бильЯрде? - спросил Ѓабаев.
- Ќа бильЯрде, где же еще? ‚ первый раз увидел. ЉнЯзь Њачутадзе сделал:
десЯтого в лузу. € нужно же: не успели кончить партии - бац, тревога!
Џодпоручик џловой курил, и маленький огонек выталкивал его лицо из
темноты - круглый нос, безусую губу, козырек фуражки... лицо бледное,
старое.
- Ѓац, тревога! - непроизвольно повторил Ѓабаев.
Ќа площади ждали командира полка.
’емнота шевелилась, говорила, вспыхивала маленькими огоньками.
Ѓабаев представил "от трех бортов". €грок рассчитал и ударил его кием -
белый шар-безымЯнку. ‘тоит и ждет, а шар оживает, послушный, кажетсЯ -
глЯдит, мыслит. Ќужно броситьсЯ на другой белый шар с цифрою десЯть и
вогнать его в лузу, но так, чтобы раньше он ударилсЯ в левый борт, потом в
борт против игрока, потом в правый. „лЯ этого нужно быть шаром сознательным
и живым, как человек.
- ‘ капитаном Ѓалеевым играл... Ѓалеев тоже игрок хороший - чисто
кладет, мне нравитсЯ... Ђ канцелЯриЯ все в дурака с Ќаполеоном жарила.
ЉазначеЯ чуть было в Ќаполеоны не вывели: восемнадцать раз осталсЯ... - бац,
тревога!
‹ицо џлового еще вспыхивало и круглилось, но сделалось уже пустым
местом длЯ Ѓабаева, совсем пустым, как кусок темноты.
—удилсЯ сзади чей-то кий, неумолимо меткий и жесткий: "от трех бортов"
и в лузу. € когда будешь битьсЯ о борта, по чьей-то едкой насмешке все будет
казатьсЯ, что идешь сам и делаешь именно то, что нужно.
‡ахотелось сказать что-то, бросить в это безразличное лицо, как в
темноту, а темнота кругом уже дырЯвилась предутренним, качалась, редела, и,
всмотревшись, Ѓабаев увидел лихой овал фуражки џлового. —то-то безнадежное
было в этом овале, и вместо того, неЯсного, с Языка сорвалась пошлаЯ фраза:
- “строили баррикады, а к чему?.. Њальчишество, ничего больше!
- € обезьЯнство, - добавил џловой.
- ѓоспода! Љто скажет, зачем ночью тревога? - спросил громко кто-то в
соседней кучке: кто-нибудь из старых капитанов, потому что голос был
хриплый, жирный и сонный. - Ќа баррикады ночью! —то это, война, что ли?
турма какаЯ, подумаешь!
‡асмеЯлись.
ѓде-то дальше смеЯлись стоЯвшие вольно солдаты.
€ ночь заметно светлела от этого смеха, колыхалась и думала, как
тЯжелый лентЯй, не пора ли уже вставать и уходить, или полежать еще немного.

VIII

‚ырастаЯ постепенно, круглЯсь и расширЯЯсь, охватила Ѓабаева Явь, всЯ
сотканнаЯ из снов, что-то страшно новое, чего он никогда не видел на земле.
‘олнца еще не было на небе, но уже слышно было, как оно шло где-то
звонкое, где-то очень близко за склоном земли. € в первый раз в жизни
показалось вдохновенно радостным, что оно взойдет, непременно должно взойти,
и уже скоро.
Ќужно было думать о том, где будет седьмаЯ рота и что будет делать. Ќо
шли в батальонной колонне - впереди шестаЯ, сзади восьмаЯ; зачем было думать
над тем, над чем думали другие?
Љругом расступалось темное, и то, что таилось под ним, вставало
непобедимое, неизбежное, еще хмурое, но уже полное смеха. ‚от-вот где-нибудь
брызнет и загрохочет по небу.
‡емлЯ уже отслоилась от неба, осела тЯжело и мутно, а небо широко
распускало крыльЯ, чтобы, размахнувшись, сорватьсЯ сразу со всех теснот и
низин и взмыть кверху, как большаЯ птица.
’репались сбоку клочковатые тени, темные с просинью, упирались в небо и
лениво смотрели оттуда вниз.
Ќе хотелось думать, что это деревьЯ, хотелось забыть о том, что на
земле есть деревьЯ, дома, стены, люди. Ќо люди шли куда-то на деревьЯ, дома
и стены, и нельзЯ было, обернувшись, громко крикнуть им, этим людЯм:
"‘Ядьте, дождитесь солнца!" - как нельзЯ было запретить поднЯтьсЯ солнцу.
Ѓыло что-то неизбежное, вертелось и дробило в кровавую кашу, только "от
трех бортов" в лузу.
‘олдатские шинели пахли казармой. Џравофланговый Ћсипчук старательно
выдвигал большие ноги и сопел носом. ‘ каждым шагом ближе был к чему-то
новому - знал ли это?
”ельдфебель ‹ось подбежал сзади; мелькнуло около бледным пЯтном
угодливое лицо.
- ‚аше благородие! ѓоворили ребЯта, у них и пушки есть!
- “ кого пушки?
- “ этих, у бунтующих... ѓоворЯт, на каждой улице пушка, а возле церкви
вроде как крепость...
"’ррах!" - ударило что-то в воздух впереди, сбоку, разодрало небо
клочьЯми, как парусину, и замелькало острыми крыльЯми влево, вправо...
- ‡алоп! - вздохнул ‹ось.
Ћсипчук откачнулсЯ, дернул головою, испуганно глЯнул на Ѓабаева.
- ќто не ружейный, - сказал Ѓабаев, - из револьверов.
- ќскадрон обстрелЯли с баррикад, каковы! - заколыхалсЯ около
батальонный на толстой лошади.
‘мущенный голос распласталсЯ, как жаба в воде.
Џредставились вздернутые плечи. ‘переди через неЯсное поле перебросилсЯ
и упал взлохмаченный топот отбитого эскадрона.
…ще где-то справа, очень близко, разодрали страшно крепкую парусину.
- Ѓатальон, стой! - неистово крикнул подполковник прЯмо в седьмую роту.
“ испуганной лошади под ним острые, черные на вздернутой голове,
дрожали уши.
‹юди стоЯли за баррикадами - об этом не думал раньше Ѓабаев, теперь
подумал: люди стоЯли за кучами пустых Ящиков и гнилых досок; целую ночь
стерегли, чтобы не вошли другие, ждали, готовились... Ќо входЯт уже другие,
серые, в чужой одежде, с чужими мыслЯми в головах.
’опорщатсЯ крыши домов, синеЯ; там, откуда взойдет сейчас солнце,
кровавый туман и рвутсЯ желтые залпы.

...‚се времЯ, пока идет рота, в мозгу торчит, как корЯвый дубовый сук,
команда подполковника:
- ‘едьмой роте занЯть улицу влево! Ќаправление на большой тополь!
Ѓольшой немой тополь, как синий, круглый монумент на чьей-то могиле.
’уда идти. ’олкнуло вперед длинным кием... ‘зади за четвертым взводом
барабанщик Ђхвердов бьет атаку. Љто приказал? ”ельдфебель ‹ось?
’рам-трам-трам-трам... - вбивает гвозди в лопатки. ‘олдатский шаг
гулкий, высокий, вровень со стуком барабана... Џеред глазами качаютсЯ,
дрожа, лошадиные уши... ’рещит сбоку пулемет, как большаЯ швейнаЯ машина.
Ќем и синь воздух. аги огромны: каждый шаг - половина земли. Ќо кружитсЯ
землЯ под ногами, скользит вправо, и оттого спираль и угол. Ђ в углу тополь,
как монумент на чьей-то могиле.
Џрийти и стать... а потом? Ћтчего нет ротного? Ѓолеет?.. Љто смеет
болеть, когда уже нет болезней, а ходит смерть? ‚ходит во все двери, ждет и
смотрит... ѓлаза зеленые... “же нет болезней, нет тлениЯ, нет слов...
’рам-трам-трам... ќто самаЯ зловещаЯ музыка, какую он слышал. Ѓьет по
всем нервам сразу, по самым глубоким, по самым тонким... ЉажетсЯ, что нет
уже и тела, выбито все, ни костей, ни нервов. Ќа куче горЯчих гвоздей глаза,
а около них клочьЯ мыслей, то ползут, то прыгают - нельзЯ схватить.
Ќе нужно это, но лезет в глаза широкаЯ скула Ћсипчука, и толстые губы,
и на голове взводного фуражка колесом... ‡ачем-то вглЯдываетсЯ в его темный
погон и считает басоны: три новеньких белых басона, посередине прошиты
нитками. € где-то под ним вдруг медленно глубитсЯ колодец, и из него смотрит
та женщина в номере - последнЯЯ. ѓлаза зеленые-зеленые. •очетсЯ крикнуть:
"‡еленые!" - во весь голос, громко, чтобы заглушить барабан.
’рам-трам-трам...
“же видно тополь. Ћтделилась одна ветка, другаЯ, третьЯ... ЏрЯмые, как
свечи в подсвечнике... ‘олдаты молчат; только шаги слышно. ‚се шаги, как
один общий шаг, и барабанный бой вспыхивает на нем, как Языки огнЯ на
пожаре.
Њожет быть, пустаЯ та улица, куда идут, может быть, пустаЯ и соннаЯ, и
возле домов мирнаЯ трава.
Ѓок крайней хаты забелел под тополем, Ярко вдруг забелел, точно солнце
встало, но солнца не было; было что-то беспокойное, рвущее, и кровавилось
небо в том месте, откуда должно было встать солнце.
„ругаЯ хата поднЯла из-за первой худую трубу, любопытную, как баба в
платочке. ‘арай под черепицей выгнул по-рыбьи спину. …ще дальше, совсем
близко и четко, мелькнули крыши и трубы. Џоказалось их страшно много, точно
ветер подул на воду и поднЯл рЯбь.
"„олжно встать солнце!" - ребЯчилась мысль, и другаЯ, шутливаЯ, чертила
денщика ѓудкова, в жилете на красной рубахе, рЯдом с ним его бабу, поле
пшеницы, и на нем зайца: сидит на самой меже, уши торчком, не то серый, не
то желтый, а на солнце, на белесом хлебе, под густою грушею, тень. Њожет
быть, это и не груша, а рЯбина или боЯрышник: растут такие одинокие в поле -
жаль рубить. ‘качет по полю Ќарцис, взмахиваЯ ушами, далеко виден, черный,
лает, славнаЯ собака.
"‘едьмой роте занЯть улицу влево! Ќаправление на тополь!"
‚от он, тополь.
‚ыстрела не было слышно, но около уха что-то зажужжало, как шмель, и
позади кто-то крикнул. € только успел пройти момент, как хлестко ударило
что-то возле, и упал тЯжело со всего маху Ћсипчук, прижав к телу винтовку.
Џоперек улицы забрезжил другой, лежачий тополь, опрокинутаЯ будка,
ворота сараЯ.
- Џостойте, что же это? - спросил Ѓабаев.
- ‡алоп нужно! - подсказал ‚езнюк, и блеснули белые глаза под фуражкой.
’очно кто-то подбросил вверх листки устава и на них длинную команду длЯ
встречи кавалерии.
Ѓабаев метнулсЯ в сторону, за роту, и оттуда, скользЯ, сорвалсЯ его
голос:
- Џервый взвод с колена, второй стоЯ, прочие уступами, пальба... ротою!
‘лышал, как быстро сделали привычное построение солдаты и как защелкали
в воздухе выстрелы из-за лежачего тополЯ, точно молотки вперебой били по
наковальнЯм.
- ђота, пли!
Ћглушило на секунду залпом, треском и вскриками, а через секунду, весь
странный, чужой и далекий, едва успели солдаты закрыть затворы, он снова
крикнул:
- ђот-та, пли!

“ра! - и разбросали баррикады.
‚орота положили плашмЯ на землю.
„евЯть трупов рабочих свалили на них в кучу, головами то в одну
сторону, то в другую.
ЏрЯмо над трупами окно в хате было разбито пулей, и сквозь него кривыми
зигзагами вырывалсЯ обезумевший плач: двое плакали, дети. €х не видно было,
только плач жег душу. ‚перед на расчистку улицы ушел третий взвод, и хлопали
редкие выстрелы.
‘олнце шло где-то близко, звонкое. Ћблака в самой середине неба
облились кровью. „ул ветер. Љровь сочилась из пронизанной насквозь шеи
Ћсипчука. Ћн лежал, прислонив руку к ране. Џальцы были в крови. ‚езнюк рвал
около свой грЯзный платок, свЯзывал в бинт узлами.
Ѓыло еще четверо раненых в других взводах. Ћдин, носивший такую
скверную фамилию, что нельзЯ было его назвать, с раной в животе, корчилсЯ,
стонал и спрашивал всех:
- —то ж теперь будет-то? “мру Я, что ли?.. - ѓлаза блуждали по всем,
доверчивые, испуганные, большие. Ћколо него толпились солдаты, говорили о
фельдшере, о носилках, о лазаретной линейке.
„евЯть трупов лежали на воротах, как одно большое тело с девЯтью
головами. “ одной головы, ближней, откинутой вбок, глаза рыдали кровью и
после смерти, а лицо было молодое, тонкое, как у женщины.
‘крюченные руки... ‘иние пальцы вонзились в воздух... “ той одинокой
руки были тоже такие, тоже ковали бога...
Џередрассветный бог рождалсЯ в залпах - это было так понЯтно, так
просто. ЌосилсЯ вот здесь над трупами, срубленным тополем, разбитыми окнами
- искал своего мира, смеЯлсЯ смехом смелых... € взрывами его смеха были
залпы...
“несли раненых на разостланных шинелЯх. ‚торой взвод пошел следом за
третьим. „алеко хлопали выстрелы. •олодно стало.
"Њожет быть, Я сплю?" - подумал Ѓабаев.
ЋглЯнулсЯ... Љогда это случилось? Ључа трупов на сломанных воротах,
зиЯет разбитое окно, плачут дети, курЯт солдаты...
€ вздрогнул вдруг: через забор осторожно лез кто-то длинный, лохматый.
Ѓлижний солдат вскочил, взЯл наизготовку. …ще вскочили двое.
„линный спрыгнул, снЯл шапку, шел прЯмо на Ѓабаева; шел, качаЯсь,
показывал руки - пустые.
- ‚аше благородие! Ѓарин!
- Љ ноге! - крикнул Ѓабаев солдатам.
- ‚аше благородие! Џаничик милый!.. Ќе знаю, к кому оборотитьсЯ... —то
это теперь, стрельба эта самаЯ, к чему? ‚ойна, что ли?.. Џаничик родный!
‘трашные молЯщие глаза из-под косиц. ‘тал на колени. †дет.
- ‚ лесах Я живу, пильщик Я... ‚чера только домой пришел... „етишки
тут, жена... Ќичего этого не знаю... –оп середь ночи!.. —то такое, господи
€исусе, царица небеснаЯ! ѓреха-то сколько!
‚пилсЯ глазами в трупы, креститсЯ.
Њожет быть, узнал кого-то, всхлипнул:
- Џаничик родный.
- Ѓога нового искали, за то и убиты, - кивнул на трупы Ѓабаев. - Ѓога -
понЯл? ќто свЯтые божьи.
- ‘традающие которые?.. ‡а всех, значит?
- ‡а всех.
- ѓосподи! ‘вет-то как повернулсЯ!.. ‘вои своих бьют!.. Ќовой веры,
они, значит, какаЯ недозволеннаЯ?
- Ќовой... Ћни? - Ќовой веры... Ѓога хотЯт на землю... ’ы где? -
говорЯт. - ’ы есть?.. „авай правду!.. †изнь за правду хочешь? Ќа жизнь... -
ѓордые!.. Ђ бог, он жестокий... ‘меетсЯ... и залпы...
Ћн смотрит в глаза лохматому, лохматый - в его глаза. Ћт глаз к глазам
перекинулсЯ хрустальный мост, прозрачный от ужаса.
‘грудились около солдаты, но их не видно. ‚идно того, кто хочет понЯть
и не может. Џод космами спутанных волос шевелитсЯ мозг, как облако на небе,
и мысль подходит к глазам, пугаетсЯ и не выходит.
- Џаничик милый! Ќеужто это так, значит, зрЯ?
- —то зрЯ?
- ѓоворю, неужто зрЯ их убили... Ѓог ведь, он известный, он
правильный... Ќеужто через бога? ‡рЯ, значит?
‡алп где-то. Џозолотил кто-то край облака. Ћтчетливо видно напротив
наискось мазанку-хату, исчерченную пулЯми. ‘лепенькое окошко, маленькое,
совсем дырочка, осталось целым. ЉоситсЯ, чуть поднЯвшись над землею, таращит
глаз.
€ у лохматого глаза, как два слепых окошка. ‹езут из-под нависших
косиц, впиваютсЯ в него, Ѓабаева, блеклые, с красными жилками на белках, дно
его души, глубже нет. Џридвинул всю жизнь к глазам и ждет ответа. Ќе ждет -
требует и на колени длЯ этого стал. ђазве не требуют, когда молЯтсЯ?
- ‚стань, черт! - крикнул вдруг Ѓабаев. - —ерт! Љосматый!.. џ тебе
должен отчет отдавать? ‹еший!
ЋткачнулсЯ пильщик.
- ѓосподи!
‚скочил с колен. „линные ноги едва нашли землю. ‡акачалсЯ темным мутным
пЯтном, таким темным, точно кто-то изо всей жизни выжал всю муть и бросил ее
перед Ѓабаевым.
- ‚аше благородие... џ ведь так это... Љак по лесной части Я,
пильщик... Џрихожу домой - цоп середь ночи!..
- ђасстрелЯю! “ходи прочь!
- Ѓ-барин! ‡а что же?
ѓусто потемнело в глазах.
- Џрочь, гадина!
€зо всей силы ударил по чему-то жесткому тонкой рукой.
- ѓос-поди!
- “ходи! ’ебе говорЯт, уходи!.. Ќе стой, уходи! - ќто ‹ось, ‚езнюк и
другой взводный, ‚олкотрубов. €х чуть видно, колышутсЯ, как в тумане. —то-то
страшно усталое и злое звучно бьет в виски: раз-раз-раз...
Џобежал лохматый. ‡апрыгал на длинных ногах мутной жердью. “ забора
стал, оглЯнулсЯ. “видел - стоЯт впереди в шеренге трое, с ружьЯми
наизготовку... ’русливо прилип к серым доскам. ЏоднЯлсЯ, сейчас перескочит.
€зогнулось бесстыдное колено над верхней доской... Џерескочит и потащит с
собою трущобное...
‘ейчас взойдет солнце, а он уйдет... ‡анесет другое колено и уйдет...
Џодбросило что-то Ѓабаева.
- еренга! - вскрикнул дико, едва дал прицелитьсЯ, заплЯсала нижнЯЯ
челюсть... - Џли!
‚здохнул воздух. ’емное тело повисло на заборе. евельнуло руками.
‘тукнуло ногами о доски. “пало...

…го притащили и положили в кучу к девЯти на ворота, но он был жив.
„ышал, и глЯдел в упор, и был страшно отчетлив, точно сбит из медных
гвоздей, кривых и Ярких. Ќе одни глаза - глЯдели руки буграми мозолей,
вывернутые подошвы сапог, косицы на голове, свежие новые пЯтна на теле.
Ћт этого становилось холодно и пусто. •отелось громко крикнуть: "—то
глЯдишь?" - но отовсюду глЯдели.
Ќужно было куда-то идти, что-то делать... Ќебо стало желтым, как
залпы...
Љогда это было, что сидела в номере какаЯ-то женщина - последнЯЯ, -
курила, плакала, и валЯлись на столе мертвые корки апельсинов?.. ќто у нее в
мозгу торчало мертвое, и на нем тридцать четыре колотых раны?..
ЋпЯть где-то выстрелы... ‚ клочьЯ разносЯт кузницу, где ночью ковали
бога.
Ќо он лежит где-то, неподвижный, как труп, - встать ему нужно.
- ‚стань! - крикнул Ѓабаев в небо.
‚стали солдаты. Џоспешно строились в шеренги. Ѓабаев глЯдел на них с
испугом. Ћн забыл о них, но они были с ним, как его собственное длинное
тело: их руки - его руки.
"џ прикажу им строить баррикады, и они будут строить баррикады! -
звонко рассмеЯлась в нем мысль. - Џрикажу, и будут строить... ќто называетсЯ
дисциплиной: делай все, что начальник прикажет. Џриказал убивать налево -
убивай налево, прикажу убивать направо - убивай направо".
- ‘трой баррикады! - крикнул он громко. Ќе понЯли и стоЯли. €з-под
козырьков глЯдели на него далекие глаза.
- ‘трой баррикады, скоты! - повторил он громче, вздернув рукой.
- ЏерваЯ шеренга, кру-гом! Co-ставь! - скомандовал ‹ось.
€ Ѓабаев смотрел, как тщательно и привычно, по четыре в кучу,
составлЯлись винтовки и свЯзывались в шейках штыков ремешками, как
повернулись шеренги по команде ‹осЯ, пошли к лежачему тополю.
‘меЯлось что-то в душе: "‘мысла хочу! ‘мысла, будь вы все проклЯты! ѓде
смысл?"
Џойти вдоль улицы, а там что? ’оже трупы? ђазбитые окна и трупы с
оскаленными зубами... ѓде смысл?.. Џочему облака, как горы жемчуга, когда на
земле трупы? Џочему есть еще вопрос: "почему?" - когда нет и не будет на
него ответа?..

XII

’роих, свЯзанных веревками, привели солдаты второго взвода: студента и
двух рабочих.
Џолурота медленно оттаскивала тополь. Ѓабаев смотрел на трупы.
Ћкостенел пильщик, стал громадным. ’Яжело лег сверху девЯти, как дуб...
Џенилась колючаЯ обида: их нельзЯ мешать. ’е - свЯтые, от их мертвых
лиц лучитсЯ сиЯние, а этот темный - оттащить надо.
- Ђхвердов! - крикнул барабанщику. - Ћттащи, положи здесь!
“казал пальцем место. ‘ ненавистью посмотрел на свою руку - худаЯ,
тонкаЯ, синЯЯ от утреннего холода, более мертваЯ, чем у всех этих мертвецов.
‘трашно стало.
Ђ трое, свЯзанные веревками, стоЯли молодые и Яркие. “ студента рукав
шинели был надорван, и сквозила белаЯ рубаха, и белый широкий лоб выплывал
из-под фуражки.
- Ќа баррикадах были? - спросил Ѓабаев. Ќе знал, зачем спросил; этого
не нужно было.
- „а, на баррикадах, - сказал студент хрипло; откашлЯлсЯ, подбросил
голову и повторил громко: - Ќа баррикадах... здесь, в первой линии...
„вое рабочих, с крепкими сочными лицами, - один с белесой бородкой,
другой подросток лет восемнадцати, - глЯнули исподлобьЯ.
ЏредставилсЯ Ѓабаеву еще где-то дальше лежачий тополь, и ворота, и
будка, и забытаЯ команда батальонного: "‘едьмой роте занЯть улицу..." Ќо
смутно это было... ‘тоЯл и скользил глазами по этим трем. Њолчал, но прыгали
в голове звучные мысли, рвались, как залпы, ныли тонкие, как зубнаЯ боль,
сыпались, как клочьЯ снега - мирные, холодные, - откуда столько?
’о хотелось подойти к ним, обнЯть всех трех, молодых и свежих, и
сказать им: "Ѓратцы!.." Ќе так, как солдатам, а задушевно, ласково:
"Ѓратцы!.. ќта страшнаЯ вера в новую жизнь - откуда она у вас?.. ќтот бог
обиженных, которого вы ковали, чем он выше бога обидчиков?.." €ли ничего не
спрашивать, просто сказать: "Ѓратцы!" - и заплакать... ‘лышно было, как
слезы шли к горлу.
’о было знойно завидно, что какую-то новую жизнь хотели делать они, а
не он, что они - широки, а он - узок, что они оторвались от себЯ и звонко
бросились в огромное, как с борта высокой пристани в море, а он прикрепощен
к самому себе и изжит...
Џосмотрел еще раз на свои руки и на широкий белый лоб студента. †аль
стало тонкого, высокого мальчика, которого звали ‘ережей... „евочка в
коричневом платье говорила: "‚овсе Я тебЯ люблю не за то, что ты кадет, а за
то, что ты хороший..." ‹ицо у нее было строгое, чистое... и дубами пахло в
овраге.
’ри револьвера валЯлись на земле. Љонвойные солдаты - четверо - ждали с
ружьЯми у ноги. ‹охматый пильщик прилип к забору - вот занесет колено...
Џли!.. ‡ачем? —тобы больше трупов?
’рое стоЯли, как живаЯ насмешка.
- Љак ваши фамилии?
•отелось бы, чтобы не было ответа, чтобы это торчало что-нибудь
безразличное - три окна, три доски от сломанного забора...
’рое переглЯнулись и молчали.
ђазвЯзать их и пустить? €ли отправить к батальонному на толстой лошади?
Љ тому, который приказал занЯть улицу...
Њелькнули дрожащие острые уши, недавнЯЯ темнаЯ муть, в которой тонули
дома с тупыми углами, огоньки на площади, когда ждали командира... Џотом
страннаЯ женщина с зелеными глазами, деньги, брошенные на стол, и как она
собирала их, жадно, как клюет курица...
Њелькнуло - пропало, но осталась, как след на снегу, усталость.
“сталость и стыд. ќто у стыда бывают такие холодные пальцы на иссосанных
руках.
- Ћтвечать нужно, когда вас спрашивают! - выкрикнул он вдруг; глаза
выкатились и впились в широкий лоб студента.
- ‚едь это... не нужно вам, - упрЯмо сказал студент. - Ќу, Џетров,
€ванов, ‘идоров...
Џосмотрел и вдруг улыбнулсЯ рабочий подросток, а третий, отвернувшись,
рылсЯ взмахами медленных глаз в куче трупов.
- ‚аше благородие, дозвольте доложить, Ћсипчук помер! - сказал и застыл
с рукой у козырька поЯвившийсЯ откуда-то сбоку маленький солдатик
‡атуливетер. Џодслеповатые глазки на вспотевшем лице; дрожат пальцы.
- Џомер? Љак помер?
- ’ак точно, кровью изошел, ваше благородие!.. ‘час на площадь
лазаретные линейки пришли, там их всех и положили... ”ершал посмотрел,
говорит: "ќтот, говорит, готов..."
- Ђ в других ротах?
- ‚ других так что меньше - где два, где три... “ нас больше всех...
"џ не послал разведки, - вдруг остро вспомнил Ѓабаев. - ЋбстрелЯли всю
роту на ходу, без прикрытиЯ... ‘просЯт: почему не выслал разведки?.."
Џоказалось, что и теперь, от этих четырех конвойных и от маленького
‡атуливетра, ползет упрек. Љачнулась широкаЯ скула Ћсипчука и толстые губы,
как он запомнил их сегоднЯ ночью.
Џохолодел и крикнул резко:
- ‘олдата убили - слышите? ќто вы его убили! ‡а что убили?
- Ђ этих за что убили? - качнул головой на трупы рабочий с белесой
бородкой.
- Њолчать, хам! - весь вздрогнул Ѓабаев.
ЏЯть-шесть частых выстрелов добросило вдруг из глубины улицы... “лица
криваЯ, длиннаЯ - что там? ‚тораЯ линиЯ баррикад?.. € еще, может быть, убили
солдата. Њожет быть, нескольких?.. Ќужно было обойти с флангов, дворами...
пустить всю роту вперед, а не два взвода... Љак же он это?.. Ќужно теперь...
или уже поздно?
Џоказалось, что улыбаетсЯ насмешливо студент широким лбом и рабочие -
Яркими щеками, что смеетсЯ, морщась, исчерченнаЯ пулЯми хатка...
‘олдаты с фельдфебелем ‹осем бросили уже тополь. ‚от они сходЯтсЯ по
одному, молчаливые и тугие. ‡амыкают круг. ЏереглЯнулись с конвойными.
Њолодчина ‚езнюк говорит что-то взводному ‚олкотрубу, говорит, конечно, о
нем, ротном, поручике Ѓабаеве. ‚стретил его там, где фонарь на углу. Ќе
ночевал дома...
- ђасстрелЯть их! - отчетливо уронил Ѓабаев старшему в конвое и
отвернулсЯ.
Ѓыли острые, резкие крики, два коротких залпа, и на земле в крови
валЯлись три новых трупа.
Ѓабаев едва успел сосчитать: десЯть и три - тринадцать, едва успел
повторить: десЯть и три - тринадцать, как со всех сторон бросилсЯ на него и
охватил удушливый страх.
Ќебо стало молочно-белым; от него падали на землю, колыхаЯсь, широкие
всплески облаков, как саван, и облили звонко-испуганные дома, а землЯ
поднЯлась, зыбилась под ногами, краснела от напрЯженного хохота.
ѓорело на соседней улице, и спешил уйти клубистый дым. Њчались
откуда-то, как табун, частые выстрелы...
’онкий детский голосок в душе - осталсЯ там такой, как луговаЯ трава, -
спрашивал удивленно: "ќто зачем?"
€ так отчетливо вспомнилась вдруг старенькаЯ горбатаЯ нЯнька Њавруша и
пестраЯ корова на лужайке перед домом.
- Њавруша! ЊенЯ корова ругает! - бежит он к ней, плача.
- €-и, болтаешь, глупый! Љак она тебЯ ругать может?..
Ћна ничего не знала, стараЯ, и у нее были такие забытые черные пальцы и
смЯтое лицо...
‚друг повернулсЯ, пошел вдоль улицы. Џошел куда-то в минувшее.
’онкаЯ девочка бежала ему навстречу. „евочка с робкой косою, в
коричневом платье...
ЋстановитсЯ перед ним и скажет: "‘ережа! Ќе за то, что ты - кадет..." -
€ глаза будут строгие.
‡ачем два солдата гонЯтсЯ за нею - штыки наперевес? ’акие жесткие,
хищные два желтых пЯтна, и штыки наперевес!..
„евочка, бледнаЯ, белаЯ, глЯнула на него, подбежав, огромными
глазами... кто она?
ЏоднЯлось что-то к этим глазам знакомое, матово-черное... ’акое же есть
в его кобуре справа... ќто зачем?
„евочка такаЯ тонкаЯ, белаЯ, с такими огромными глазами... ЋбнЯть ее и
над ней заплакать.
Ћстрое вдруг ударило в грудь, обожгло, застонало.
Ѓабаев лЯскнул зубами и упал навзничь.
„ва солдата изогнулись возле, кололи убийцу штыками - бледную девочку в
коричневом платье.
Џотом пропали.
Џотом только рвались, звенЯ, чьи-то крики и топот... ‘илились открытьсЯ
глаза и не могли... Љолеса без ободьев поползли кругом, как пауки тащили
вниз... Џоплыли, завертелись кучей, быстрее, быстрее, колеса желтые, колеса
красные - без ободьев, без шума, без дороги... —то-то пыльное всколыхнулось,
обвилось возле. Ћтчего это стало вдруг совсем тихо, свободно, просто и
легко?..

1906-1907 гг.

Џђ€Њ…—ЂЌ€џ

Ѓабаев. Џервоначально главы из романа печатались в журнале "‘овременный
мир" ќќ 1, 2 и 12 за 1907 год и в журнале "Ћбразование" ќќ 3, 4, 5, 6 и 7 за
1907 год. Џервое отдельное издание - изд. "Њир божий", 1909 год. ђоман вошел
в третий том собраниЯ сочинений изд. "Њысль", ‹енинград, 1928. ‚ собрании
сочинений изд. "•удожественнаЯ литература" (1955-1956 гг.) автор внес в
роман рЯд стилистических исправлений и сокращений, целиком сократил главу
"ЊертвецкаЯ" и главу "Ѓесстенное", которой в предыдущих изданиЯх завершалсЯ
"Ѓабаев".

H.M.‹юбимов
Last-modified: Tue, 03 Dec 2002 18:44:49 GMT
Ћцените этот текст: