но сказал ‹евинсон. -- ‘корей по конЯм!
     Ћни  побрали лошадей и во весь  опор помчались  к  лесу,  черневшему  в
низине. Ћчевидно, их  заметили -- пулеметы затрещали  вслед,  и сразу запели
над  головами  ночные  свинцовые   шмели.  Ћгненно  дребезжащие  рыбы  вновь
затрепетали в небе. Ћни нырЯли с высоты, распустив блистательные хвосты, и с
громким  шипением  вонзались в  землю  у  лошадиных  ног. ‹ошади шарахались,
вздымаЯ кровавые  жаркие  пасти и  крича,  как женщины, --  отрЯд  смыкалсЯ,
оставив позади копошащиесЯ тела.
     ЋглЯдываЯсь  назад,  ‹евинсон  видел  громадное  зарево, полыхавшее над
селом, -- горел целый квартал, -- на фоне этого зарева метались одиночками и
группами черные огненноликие фигурки людей.
     ‘ташинский,  скакавший  рЯдом, вдруг  опрокинулсЯ с лошади и  несколько
секунд продолжал волочитьсЯ за ней, зацепившись ногой  за  стремЯ,  потом он
упал, а лошадь понеслась дальше, и  весь отрЯд обогнул это место, не решаЯсь
топтать мертвое тело.
     --  ‹евинсон,  смотри! -- возбужденно крикнул  Ѓакланов и показал рукой
вправо.
     ЋтрЯд  был уже  в самой  низине и  быстро приближалсЯ к лесу, а сверху,
пересекаЯ  линию  черного  полЯ и неба, мчалась ему наперерез неприЯтельскаЯ
кавалериЯ.  ‹ошади, вытЯнувшие  черные головы, и всадники,  согнувшиесЯ  над
ними, показывались на  мгновение  на  более светлом  фоне  неба и  тотчас же
исчезали во тьме, перевалив сюда, в низину.
     -- ‘корей!..  ‘корей!..  -- кричал ‹евинсон, беспрерывно оглЯдываЯсь  и
пришпориваЯ жеребца.
     Ќаконец  они достигли опушки и  спешились.  Ѓакланов со  взводом „убова
опЯть  осталсЯ прикрывать  отступление, а остальные  ринулись в  глубь леса,
ведЯ под уздцы лошадей.
     ‚ лесу было  спокойней и глуше: стрекот пулеметов, ружейнаЯ  трескотнЯ,
орудийные залпы остались позади и казались уже чем-то посторонним, они точно
не  задевали лесной тишины. ’олько слышно было иногда, как где-то в глубине,
ломаЯ деревьЯ, с грохотом ложатсЯ снарЯды. ‚ иных местах зарево, прорвавшись
в чащу,  бросало на землю и на древесные стволы сумрачные, медные, темнеющие
по  краЯм блики, и виден был окутывающий стволы  сырой, точно  окровавленный
мох.
     ‹евинсон передал  свою лошадь …фимке и пропустил вперед Љубрака, указав
ему, в каком направлении идти (он выбрал это направление только потому,  что
обЯзан был дать отрЯду какое-то  направление),  а сам стал в сторонке, чтобы
посмотреть, сколько же у него осталось людей.
     Ћни  проходили мимо него,  эти люди,  -- придавленные,  мокрые и  злые,
тЯжело  сгибаЯ колени и напрЯженно всматриваЯсь  в темноту; под ногами у них
хлюпала  вода. €ногда  лошади  проваливались  по брюхо  -- почва  была очень
вЯзкаЯ.
     Ћсобенно трудно приходилось поводырЯм из взвода „убова, -- они  вели по
три  лошади,  только  ‚арЯ вела  две  -- свою  и Њорозкину.  Ђ за  всей этой
вереницей измученных  людей тЯнулсЯ  по тайге  грЯзный, вонючий извивающийсЯ
след, точно тут проползло какое-то смрадное, нечистое пресмыкающеесЯ.
     ‹евинсон,  прихрамываЯ  на  обе  ноги, пошел позади всех.  ‚друг  отрЯд
остановилсЯ...
     -- —то там случилось? -- спросил он.
     -- Ќе знаю, -- ответил партизан, шедший перед ним. ќто был Њечик.
     -- Ђ ты узнай по цепи...
     —ерез некоторое времЯ вернулсЯ ответ, повторенный десЯтками  побелевших
трепетных уст:
     -- „альше идти некуда, трЯсина...
     ‹евинсон, превозмогаЯ внезапную  дрожь в ногах, побежал к Љубраку. …два
он скрылсЯ за деревьЯми, как всЯ масса людей отхлынула назад и заметалась во
все  стороны,  но   везде,  преграждаЯ  дорогу,  тЯнулось  вЯзкое,   темное,
непроходимое болото.  ’олько один путь  вел отсюда -- это был пройденный ими
путь туда, где мужественно билсЯ шахтерский взвод. Ќо стрельба, доносившаЯсЯ
с опушки  леса, уже  не  казалась чем-то посторонним, она имела теперь самое
непосредственное  отношение к ним,  теперь она как будто даже приближалась к
ним, эта стрельба.
     ‹юдьми овладели отчаЯние и гнев. Ћни искали виновника своего несчастиЯ,
-- конечно же,  это был ‹евинсон!..  …сли бы они могли сейчас видеть его все
разом, они обрушились бы  на него со всей силой своего страха, -- пускай  он
выводит их отсюда, если он сумел их завести!..
     €  вдруг он действительно поЯвилсЯ среди них, в  самом  центре людского
месива,  поднЯв  в руке зажженный факел,  освещавший  его  мертвенно-бледное
бородатое лицо  со стиснутыми зубами, с большими  горЯщими круглыми глазами,
которыми  он  быстро перебегал  с одного лица  на  другое.  € в  наступившей
тишине,  в которую  врывались только  звуки смертельной  игры, разыгравшейсЯ
<i>там,</i>  на  опушке  леса,  --  его нервный,  тонкий,  резкий,  охрипший  голос
прозвучал слышно длЯ всех:
     -- Љто там расстраивает рЯды?.. Ќазад!.. ’олько девчонкам можно впадать
в  панику...  Њолчать!  --  взвизгнул он  вдруг,  по-волчьи  щелкнув зубами,
выхватив  маузер,  и протестующие возгласы  мгновенно застыли  на губах.  --
‘лушать мою команду! Њы будем гатить  болото -- другого  выхода нет у нас...
Ѓорисов  (это  был новый командир  3-го  взвода), оставь поводырей и  иди на
подмогу Ѓакланову! ‘кажи ему, чтобы держалсЯ до тех пор, пока не дам приказа
отступать...  Љубрак!  ‚ыделить  трех  человек  длЯ  свЯзи  с  Ѓаклановым...
‘лушайте  все!  ЏривЯжите лошадей! „ва  отделениЯ -- за лознЯком!  Ќе жалеть
шашек...   ‚се   остальные   --   в   распорЯжение   Љубрака.  ‘лушать   его
беспрекословно.  Љубрак,  за мной!.. --  Ћн  повернулсЯ  к  людЯм  спиной и,
согнувшись, пошел к трЯсине, держа над головой дымЯщее смолье.
     € притихшаЯ, придавленнаЯ, сбившаЯсЯ  в кучу масса  людей, только что в
отчаЯнии  вздымавшаЯ  руки,  готоваЯ  убивать  и  плакать,  вдруг  пришла  в
нечеловечески быстрое, послушное  Яростное движение.  ‚ несколько  мгновений
лошади  были  привЯзаны,  стукнули  топоры,  затрещал ольховник под  ударами
сабель, взвод Ѓорисова  побежал во тьму,  гремЯ  оружием  и чавкаЯ сапогами,
навстречу ему уже  тащили  первые охапки  мокрого лознЯка... ‘лышалсЯ грохот
падающего  дерева,  и громаднаЯ,  ветвистаЯ,  свистЯщаЯ  махина шлепалась во
что-то  мЯгкое и гибельное, и  видно было при  свете  зажженного смольЯ, как
темно-зеленаЯ, поросшаЯ  рЯской,  поверхность  вздувалась упругими  волнами,
подобно телу исполинского удава.
     ’ам, цеплЯЯсь за сучьЯ, -- освещенные дымным пламенем, выхватывавшим из
темноты искаженные лица, согнутые спины, чудовищные нагромождениЯ ветвей, --
в воде,  в грЯзи, в гибели копошились  люди.  Ћни работали,  сорвав  с  себЯ
шинели,  и сквозь разодранные штаны  и  рубахи  проступали  их  напрЯженные,
потные, исцарапанные  в кровь тела.  Ћни  утратили  всЯкое ощущение времени,
пространства, собственного тела, стыда,  боли, усталости. Ћни тут же черпали
шапками болотную, пропахнувшую лЯгушечьей икрой воду и пили ее  торопливо  и
жадно, как раненые звери...
     Ђ стрельба подвигалась все ближе и ближе, делалась все слышнее и жарче.
Ѓакланов одного за  другим слал людей и спрашивал: скоро  ли?.. скоро?..  Ћн
потерЯл до половины бойцов, потерЯл „убова, истекшего кровью от бесчисленных
ран, и  медленно отступал, сдаваЯ пЯдь за пЯдью. ‚ конце концов он  отошел к
лознЯку,  который  рубили  длЯ  гати,  --  дальше  отступать  было   некуда.
ЌеприЯтельские  пули  теперь густо свистели  над болотом.  Ќесколько человек
работающих было уже ранено, -- ‚арЯ делала им  перевЯзки. ‹ошади, напуганные
выстрелами, неистово ржали и вздымались на дыбы;  некоторые, оборвав повода,
метались по тайге и, попав в трЯсину, жалобно взывали о помощи.
     Џотом  партизаны,  засевшие   в  лознЯке,  узнав,  что  гать  окончена,
бросились бежать.  Ѓакланов,  с  ввалившимисЯ щеками,  воспаленными глазами,
черный от порохового  дыма,  бежал  за ними, угрожаЯ опустошенным кольтом, и
плакал от бешенства.
     Љрича  и размахиваЯ смольем и  оружием,  волоча  за  собой  упирающихсЯ
лошадей, отрЯд чуть не разом хлынул на плотину.
     ‚озбужденные лошади не  слушались поводырей  и бились, как припадочные;
задние, обезумев, лезли на передних;  гать трещала, разлезалась. “ выхода на
противоположный  берег  сорвалась  с  гати  лошадь Њечика, и  ее вытаскивали
веревками, с  исступленной  матерной  бранью.  Њечик  судорожно  вцепилсЯ  в
скользкий канат, дрожавший в его руках от лошадиного неистовства"  и  тЯнул,
тЯнул, путаЯсь ногами в грЯзном  вербнЯке. Ђ когда  лошадь вытащили наконец,
он долго не  мог распутать узел,  стЯнувшийсЯ вокруг  ее  передних ног, и  в
Яростном  наслаждении  вцепилсЯ в  него зубами  --  в этот  горчайший  узел,
пропитанный запахом болота и отвратительной слизью.
     Џоследними  прошли через гать ‹евинсон и  ѓончаренко.  Џодрывник  успел
заложить  динамитный  фугас,  и  почти в тот  момент,  как  противник достиг
переправы, плотина взлетела на воздух.
     —ерез некоторое времЯ люди очнулись и понЯли, что наступило утро. ’айга
лежала  перед  ними  в  сверкающем  розовом  инее.  ‚  просветы  в  деревьЯх
проступали Яркие  клочки голубого неба, -- чувствовалось, что там, за лесом,
встает солнце. ‹юди побросали горЯщие  головни, которые они до сих пор несли
почему-то  в  руках,  увидели  свои  красные,  изуродованные  руки,  мокрых,
измученных лошадей,  дымившихсЯ  нежным, тающим паром, -- и удивились  тому,
что они сделали в эту ночь.


        XVII. „евЯтнадцать


     ‚ пЯти верстах от того места, где происходила  переправа, через трЯсину
был перекинут мост -- там пролегал государственный  тракт на ’удо ‚аку.  …ще
со вчерашнего вечера, опасаЯсь, что ‹е-винсон  не останетсЯ ночевать в селе,
казаки устроили засаду на самом тракте, верстах в восьми от моста.
     Ћни  просидели  там всю  ночь, дожидаЯсь  отрЯда,  и слышали отдаленные
орудийные залпы. “тром примчалсЯ вестовой с  приказом -- остатьсЯ на  месте,
так как  неприЯтель, прорвавшись через трЯсину, идет по направлению к ним. Ђ
через  каких-нибудь  десЯть  минут после  того, как проехал вестовой,  отрЯд
‹евинсона, ничего не знавший о засаде и о том, что мимо только что промчалсЯ
неприЯтельский вестовой, тоже вышел на ’удо-‚акский тракт.
     ‘олнце уже  поднЯлось над лесом.  €ней давно растаЯл. Ќебо раскрылось в
вышине,  прозрачно-льдистое  и  голубое.  „еревьЯ  в мокром  сиЯющем  золоте
склонЯлись над дорогой. „ень занЯлсЯ теплый, непохожий на осенний.
     ‹евинсон рассеЯнным взглЯдом окинул  всю эту светлую  и чистую, сиЯющую
красоту и не почувствовал  ее. “видел свой отрЯд,  измученный  и  поредевший
втрое,  уныло растЯнувшийсЯ вдоль  дороги,  и понЯл,  как он  сам смертельно
устал  и как бессилен  он теперь  сделать  что-либо  длЯ этих  людей,  уныло
плетущихсЯ позади него. Ћни были еще единственно не безразличны, близки ему,
эти измученные верные люди, ближе  всего остального, ближе даже самого себЯ,
потому что  он ни на секунду не переставал чувствовать, что он чем-то обЯзан
перед  ними; но он, казалось,  <i>не  мог</i> уже ничего сделать длЯ них, он уже не
руководил  ими, и  только сами они еще не знали этого и покорно тЯнулись  за
ним,  как стадо, привыкшее  к своему  вожаку. € это  было как  раз то  самое
страшное, чего он больше всего боЯлсЯ, когда вчерашним утром думал о  смерти
Њетелицы...
     Ћн пыталсЯ взЯть себЯ в руки, сосредоточитьсЯ на чем-нибудь практически
необходимом, но мысль его сбивалась  и путалась, глаза слипались, и странные
образы,  обрывки  воспоминаний,  смутные  ощущениЯ  окружающего,  туманные и
противоречивые, клубились в его сознании беспрерывно сменЯющимсЯ, беззвучным
и  бесплотным роем...  "‡ачем эта длиннаЯ, бесконечнаЯ  дорога, и эта мокраЯ
листва, и небо, такое мертвое и ненужное мне теперь?..  —то  Я обЯзан теперь
делать?..  „а, Я обЯзан выйти в ’удо-‚акскую долину... вак...скую  долину...
как  это странно -- вак...скую долину...  Ќо  как  Я  устал, как мне хочетсЯ
спать! —то могут еще хотеть от менЯ эти люди, когда мне так хочетсЯ спать?..
Ћн говорит -- дозор... „а,  да,  и дозор... у  него  такаЯ круглаЯ  и добраЯ
голова, как  у моего  сына,  и, конечно,  нужно  послать  дозор,  а уж потом
спать... спать... и даже не такаЯ, как у моего сына, а... что?.."
     -- —то ты сказал? -- спросил  он вдруг, поднЯв голову. ђЯдом с ним ехал
Ѓакланов.
     -- џ говорю, надо бы дозор послать.
     -- „а, да, надо послать; распорЯдись, пожалуйста... —ерез минуту кто-то
обогнал ‹евинсона  усталой рысью,  -- ‹евинсон проводил  глазами сгорбленную
спину  и узнал Њечика. …му показалось  что-то неправильное в том,  что Њечик
едет в дозор, но он не смог заставить себЯ разобратьсЯ в этой неправильности
и тотчас же забыл об этом. Џотом еще кто-то проехал мимо.
     --  Њорозка! -- крикнул  Ѓакланов  вслед уезжавшему. -- ‚ы  все-таки не
терЯйте друг дружку из виду...
     "ђазве он  осталсЯ  в  живых? -- подумал ‹евинсон. -- Ђ  „убов погиб...
Ѓедный „убов...  Ќо что же случилось с Њорозкой?.. Ђх, да -- это было с  ним
вчера вечером. •орошо, что Я не видел его тогда..."
     Њечик, отъехавший уже довольно далеко, оглЯнулсЯ:  Њорозка ехал саженЯх
в  пЯтидесЯти от него,  отрЯд  тоже был  еще виден. Џотом и отрЯд  и Њорозка
скрылись за  поворотом. Ќивка  не  хотела бежать  рысью,  и Њечик машинально
подгонЯл ее: он плохо понимал, зачем его послали вперед, но ему велели ехать
рысью, и он подчинЯлсЯ.
     „орога вилась по влажным  косогорам, густо заросшим дубнЯком  и кленом,
еще хранившим багрЯную листву. Ќивка пугливо вздрагивала и жалась  к кустам.
Ќа подъеме она пошла шагом. Њечик, задремавший в седле, больше не трогал ее.
€ногда  он  приходил  в  себЯ  и  с  недоумением  видел  вокруг  все  ту  же
непроходимую чащу. …й  не было ни конца, ни начала, как не было ни конца, ни
начала тому сонному,  тупому,  не свЯзанному с окружающим миром состоЯнию, в
котором он сам находилсЯ.
     ‚друг Ќивка испуганно фыркнула  и шарахнулась  в кусты, прижав Њечика к
каким-то гибким прутьЯм... Ћн вскинул голову, и сонное  состоЯние  мгновенно
покинуло его, сменившись чувством ни с чем не сравнимого животного ужаса: на
дороге в нескольких шагах от него стоЯли казаки.
     -- ‘лезай!.. -- сказал один придушенным свистЯщим шепотом.
     Љто-то схватил Ќивку  под уздцы. Њечик,  тихо вскрикнув, соскользнул  с
седла  и, сделав  несколько  унизительных  телодвижений, вдруг  стремительно
покатилсЯ  куда-то  под  откос. Ћн больно  ударилсЯ руками  в мокрую колоду,
вскочил, поскользнулсЯ,  -- несколько секунд, онемев от ужаса, барахталсЯ на
четвереньках и, выправившись наконец,  побежал  вдоль по оврагу, не чувствуЯ
своего тела, хватаЯсь руками  за что  попало и делаЯ невероЯтные прыжки.  ‡а
ним гнались: сзади трещали кусты и кто-то ругалсЯ с злобными придыханиЯми...
     Њорозка, знаЯ, что впереди еще один дозорный, тоже плохо следил за тем,
что творилось вокруг него. Ћн  находилсЯ в том состоЯнии  крайней усталости,
когда  совершенно исчезают всЯкие, даже самые  важные  человеческие мысли  и
остаетсЯ одно  непосредственное  желание отдыха  -- отдыха во  что бы то  ни
стало. Ћн  не думал больше ни о своей жизни, ни о ‚аре, ни  о том, как будет
относитьсЯ  к нему ѓончаренко, он  даже не  имел сил жалеть о смерти „убова,
хотЯ „убов был одним из самых близких  ему  людей, -- он думал только о том,
когда  же  наконец откроетсЯ перед ним  обетованнаЯ  землЯ, где можно  будет
приклонить голову. ќта обетованнаЯ землЯ представлЯлась ему в виде большой и
мирной,  залитой  солнцем  деревни, полной  жующих  коров и  хороших  людей,
пахнущей  скотом  и сеном. Ћн  заранее  предвкушал, как он привЯжет  лошадь,
напьетсЯ  молока  с  куском  пахучего  ржаного  хлеба, а потом  заберетсЯ на
сеновал и крепко заснет, подвернув голову, напнув на пЯтки теплую шинель...
     €  когда внезапно  выросли  перед ним желтые околыши казачьих фуражек и
€уда попЯтилсЯ назад, всадив его в кусты калины, кроваво затрепетавшие перед
глазами, --  это радостное  видение большой, залитой солнцем  деревни  так и
слилось с  мгновенным ощущением  неслыханного гнусного предательства, только
что совершенного здесь...
     -- ‘бежал,  гад...  -- сказал  Њорозка,  вдруг с  необычайной  Ясностью
представив себе противные и  чистые глаза Њечика и испытываЯ  в то  же времЯ
чувство  щемЯщей тоскливой  жалости к  себе и  к людЯм, которые ехали позади
него.
     …му  жаль  было не  того, что  он  умрет  сейчас,  то  есть  перестанет
чувствовать,  страдать и  двигатьсЯ, -- он  даже не  мог представить себЯ  в
таком необычайном и странном положении, потому  что в эту минуту он еще жил,
страдал и двигалсЯ, -- но он Ясно понЯл, что никогда не увидеть ему  залитой
солнцем  деревни и этих близких, дорогих людей, что ехали позади него. Ќо он
так  Ярко чувствовал  их  в себе,  этих  уставших, ничего не  подозревающих,
доверившихсЯ  ему людей, что  в нем  не зародилось  мысли о  какой-либо иной
возможности длЯ себЯ, кроме возможности еще  предупредить их об опасности...
Ћн выхватил револьвер и, высоко поднЯв его над  головой, чтобы было слышнее,
выстрелил три раза, как было условлено...
     ‚ то же мгновенье что-то звучно сверкнуло, ахнуло, мир точно раскололсЯ
надвое, и он вместе с €удой упал в кусты, запрокинув голову.
     Љогда ‹евинсон услышал  выстрелы,  --  они прозвучали  так неожиданно и
были так невозможны в теперешнем его состоЯнии, что он даже не воспринЯл их.
Ћн только тогда понЯл их значение, когда раздалсЯ залп по Њорозке,  и лошади
стали как вкопанные, вскинув головы, насторожив уши.
     Ћн  беспомощно  оглЯнулсЯ, впервые ища поддержки  со стороны,  но в том
едином,  страшном,   немо-вопрошающем  лице,  в  которое  слились  длЯ  него
побледневшие и вытЯнувшиесЯ лица  партизан, -- он прочел  то же единственное
выражение беспомощности  и страха...  "‚от оно --  то,  чего Я  боЯлсЯ",  --
подумал  он  и сделал  такой жест рукой, точно искал и  не нашел,  за что бы
ухватитьсЯ...
     €   вдруг   он  совершенно   отчетливо  увидел  перед   собой  простое,
мальчишеское, немного даже наивное,  но черное  и погрубевшее от усталости и
дыма лицо Ѓакланова. Ѓакланов, держа в одной руке револьвер, а другой крепко
вцепившись в лошадиную  холку,  так  что на  ней Явственно  отпечатались его
короткие  мальчишеские  пальцы,  напрЯженно  смотрел  в  ту сторону,  откуда
прозвучал  залп.  €  его наивное скуластое лицо,  слегка подавшеесЯ  вперед,
выжидаЯ  приказа, горело  той  подлинной  и величайшей  из страстей,  во имЯ
которой сгибли лучшие люди из их отрЯда.
     ‹евинсон вздрогнул и выпрЯмилсЯ,  и что-то больно и  сладко зазвенело в
нем. ‚друг он выхватил шашку и тоже подалсЯ вперед с заблестевшими глазами.
     -- Ќа прорыв,  да? -- хрипло спросил он у Ѓакланова, неожиданно  поднЯв
шашку  над головой, так что  она всЯ засиЯла на  солнце. €  каждый партизан,
увидев ее, тоже вздрогнул и вытЯнулсЯ на стременах.
     Ѓакланов,  свирепо  покосившись  на  шашку, круто  обернулсЯ к отрЯду и
крикнул что-то пронзительное и резкое, чего ‹евин-сон уже не мог расслышать,
потому что в это мгновение, подхваченный той внутренней силой, что управлЯла
Ѓаклановым и что заставила  его самого поднЯть шашку, он помчалсЯ по дороге,
чувствуЯ, что весь отрЯд должен сейчас кинутьсЯ, за ним...
     Љогда через несколько  минут  он оглЯнулсЯ,  люди действительно мчались
следом,  пригнувшись к седлам, выставив стремительные подбородки, и в глазах
у  них  стоЯло  то  напрЯженное  и страстное выражение,  какое  он  видел  у
Ѓакланова.
     ќто было последнее  свЯзное впечатление, какое сохранилось у ‹евинсона,
потому что в ту же секунду что-то ослепительно грохочущее обрушилось на него
-- ударило,  завертело,  смЯло, -- и он, уже не сознаваЯ себЯ,  но чувствуЯ,
что еще живет, полетел над какой-то оранжевой кипЯщей пропастью.
     Њечик не оглЯдывалсЯ и  не  слышал погони, но он знал,  что гонЯтсЯ  за
ним,  и,  когда один за другим прозвучали три выстрела  и грЯнул  залп,  ему
показалось,  что это  стрелЯют в него,  и он припустил еще быстрее. ‚незапно
овраг раздалсЯ неширокой лесистой  долиной.  Њечик сворачивал  то вправо, то
влево,  пока вдруг снова не покатилсЯ куда-то под откос. ‚ это времЯ  грЯнул
новый залп, гораздо большей густоты и силы, потом  еще и  еще, без перерыва,
-- весь лес заговорил и ожил...
     "Ђй,  боже  мой, боже  мой... Ђй-ай... боже  мой..." --  то  шептал, то
вскрикивал  Њечик,  вздрагиваЯ  от  каждого  нового  оглушительного  залпа и
нарочно  так жалко  кривЯ свое исцарапанное лицо, как это делают дети, когда
им хочетсЯ вызвать слезы. Ќо глаза его были отвратительно, постыдно сухи. Ћн
все времЯ бежал, напрЯгаЯ последние силы.
     ‘трельба стала затихать, она точно направилась  в другую сторону. Џотом
она и вовсе смолкла.
     Њечик несколько раз оглЯнулсЯ: погони больше не было. Ќичто не нарушало
той отдаленно-гулкой  тишины, что наступила вокруг. Ћн,  задыхаЯсь, свалилсЯ
за  первым  попавшимсЯ  кустом.  ‘ердце  его  учащенно  билось.  ‘вернувшись
калачиком,  подложив под щеку кисти рук и напрЯженно  глЯдЯ перед  собой, он
несколько минут  лежал  без движениЯ.  агах в  десЯти  от  него,  на  голой
тоненькой березке,  согнувшейсЯ  до самой земли и  освещенной солнцем, сидел
полосатый бурундучок и смотрел на него наивными желтоватыми глазками.
     ‚друг  Њечик  быстро  сел,  схватившись  за  голову, и громко застонал.
Ѓурундучок,  испуганно  пискнув, спрыгнул в  траву.  ѓлаза Њечика  сделались
совсем безумными. Ћн крепко  вцепилсЯ в  волосы исступленными  пальцами и  с
жалобным  воем  покатилсЯ  по  земле...  "—то  Я наделал...  о-о-о... что  Я
наделал,  --  повторЯл он,  перекатываЯсь на  локтЯх  и  животе  и с  каждым
мгновением все  Ясней, убийственней  и  жалобней  представлЯЯ  себе истинное
значение своего бегства, первых трех выстрелов и  всей последующей стрельбы.
-- —то  Я наделал, как мог Я это сделать, -- Я,  такой хороший и  честный  и
никому не желавший зла, -- о-о-о... как мог Я это сделать!"
     —ем  отвратительней  и  подлее выглЯдел  его поступок, тем лучше, чище,
благородней казалсЯ он сам себе до совершениЯ этого поступка.
     € мучилсЯ он  не столько  потому, что из-за этого его  поступка погибли
десЯтки доверившихсЯ ему  людей,  сколько  потому,  что  несмываемо-грЯзное,
отвратительное  пЯтно  этого  поступка противоречило  всему тому хорошему  и
чистому, что он находил в себе.
     Ћн  машинально вытащил револьвер и долго с недоумением  и ужасом глЯдел
на него.  Ќо он почувствовал, что никогда  не убьет,  не сможет  убить себЯ,
потому что больше всего на свете он любил все-таки самого себЯ -- свою белую
и грЯзную немощную  руку, свой стонущий голос, свои страданиЯ, свои поступки
--   даже  самые  отвратительные   из  них.  €  он  с  вороватым,  тихоньким
паскудством, млеЯ от одного ощущениЯ ружейного масла,  стараЯсь делать  вид,
будто ничего не знает, поспешно спрЯтал револьвер в карман.
     Ћн уже не  стонал и не  плакал.  ‡акрыв  лицо  руками, он тихо лежал на
животе, и все,  что он пережил  за последние месЯцы, когда  ушел из  города,
вновь проходило перед ним усталой  и грустной чередой: его наивные мечтаниЯ,
которых он стыдилсЯ  теперь,  боль  первых  встреч и  первых  ран,  Њорозка,
госпиталь,  старый  Џика с серебрЯными  волосиками,  покойный ”ролов, ‚арЯ с
большими, грустными,  неповторимыми глазами и этот последний ужасный переход
через трЯсину, перед которым тускнело все остальное.
     "џ  не  хочу больше  переносить это", -- подумал  Њечик  с  неожиданной
прЯмотой  и трезвостью,  и  ему стало  очень  жалко  самого  себЯ. "џ  не  в
состоЯнии  больше  вынести  это,  Я  не  могу   больше  жить  такой  низкой,
нечеловеческой,  ужасной жизнью",  -- подумал  он  снова, чтобы  еще сильней
разжалобитьсЯ и в  свете  этих жалких мыслей схоронить собственную наготу  и
подлость.
     Ћн  все еще осуждал себЯ и каЯлсЯ, но уже не мог подавить в себе личных
надежд и радостей, которые сразу зашевелились в нем, когда он подумал о том,
что теперь он совершенно свободен  и может идти туда,  где  нет этой ужасной
жизни и где никто  не  знает о  его  поступке. "’еперь Я  уйду в город,  мне
ничего не остаетсЯ,  как только уйти туда", --  подумал он, стараЯсь придать
этому  оттенок  грустной необходимости  и с трудом подавлЯЯ чувство радости,
стыда и страха за то, что это может не осуществитьсЯ.
     ‘олнце  перевалило на ту сторону согнувшейсЯ  тоненькой березки, -- она
была теперь всЯ в тени. Њечик вынул револьвер и далеко забросил его в кусты.
Џотом он отыскал  родничок, умылсЯ и сел возле него. Ћн  все еще не  решалсЯ
выйти на дорогу. "‚друг там белые?.." -- думал он тоскливо. ‘лышно было, как
тихо-тихо журчал в траве малюсенький родничок...
     "Ђ  не  все  ли равно?"  --  вдруг  подумал  Њечик  с  той  прЯмотой  и
трезвостью, которую он теперь сам умел находить  под ворохом всЯких добрых и
жалостливых мыслей и чувствований.
     Ћн  глубоко  вздохнул,  застегнул  рубашку  и  медленно  побрел  в  том
направлении, где осталсЯ ’удо-‚акский тракт.
     ‹евинсон  не  знал,   сколько   времени  длилось  его  полусознательное
состоЯние,  -- ему казалось, что  очень долго, на самом деле  оно длилось не
больше   минуты,  --  но,  когда  он  очнулсЯ,  он,   к   удивлению  своему,
почувствовал, что по-прежнему сидит в седле,  только  в руке не было  шашки.
Џеред ним неслась черногриваЯ голова его конЯ с окровавленным ухом.
     ’ут он впервые услышал стрельбу  и понЯл,  что это стрелЯют  по ним, --
пули густо визжали над головой, -- но он понЯл также, что это стрелЯют сзади
и  что самый  страшный момент тоже  осталсЯ позади. ‚ это мгновение еще  два
всадника поравнЯлись  с  ним. Ћн  узнал ‚арю и ѓончаренку. “ подрывника  всЯ
щека  была в крови. ‹евинсон  вспомнил об  отрЯде  и  оглЯнулсЯ, но никакого
отрЯда  не  было:  всЯ  дорога  была усеЯна  конскими  и  людскими  трупами,
несколько всадников, во главе с Љубраком, с трудом поспешали за  ‹евинсоном,
дальше  виднелись  еще  небольшие  группки,  они быстро  таЯли.  Љто-то,  на
хромающей лошади, далеко  отстал, махал рукой  и кричал. …го окружили люди в
желтых околышах и стали бить прикладами, --  он пошатнулсЯ  и упал. ‹евинсон
сморщилсЯ и отвернулсЯ.
     ‚ эту  минуту  он,  вместе с ‚арей  и ѓончаренкой,  достиг поворота,  и
стрельба  немного   утихла;  пули  больше  не  визжали  над  ухом.  ‹евинсон
машинально стал сдерживать жеребца. Џартизаны,  оставшиесЯ в  живых, один за
другим настигали его. ѓонча-ренко насчитал девЯтнадцать человек -- с собой и
‹евинсоном.  Ћни  долго мчались под  уклон, без  единого возгласа,  упершись
затаившими  ужас,  но  уже радующимисЯ глазами в  то узкое желтое молчаливое
пространство, что стремительно бежало перед ними, как рыжий загнанный пес.
     Џостепенно  лошади  перешли  на  рысь,  и  стали  различимы   отдельные
обгорелые пни, кусты,  верстовые  столбы,  Ясное небо вдали над лесом. Џотом
лошади пошли шагом.
     ‹евинсон ехал немного впереди,  задумавшись, опустив  голову. €ногда он
беспомощно оглЯдывалсЯ,  будто хотел что-то спросить  и не мог  вспомнить, и
странно,  мучительно смотрел на всех  долгим,  невидЯщим взглЯдом.  ‚друг он
круто осадил лошадь,  обернулсЯ и впервые совершенно осмысленно посмотрел на
людей  своими  большими,  глубокими,  синими  глазами.  ‚осемнадцать человек
остановились, как один. ‘тало очень тихо.
     -- ѓде Ѓакланов? -- спросил ‹евинсон.
     ‚осемнадцать человек смотрели на него молча и растерЯнно.
     -- “били Ѓакланова... -- сказал наконец ѓончаренко  и  строго посмотрел
на свою большую, с узловатыми пальцами руку, державшую повод.
     ‚арЯ, ссутулившаЯсЯ рЯдом с ним, вдруг упала на  шею  лошади  и громко,
истерически  заплакала, --  ее длинные растрепавшиесЯ косы свесились чуть не
до  земли и вздрагивали. ‹ошадь  устало  повела  ушами и  подобрала отвисшую
губу. —иж, покосившись на ‚арю, тоже всхлипнул и отвернулсЯ.
     ѓлаза ‹евинсона несколько  секунд еще стоЯли над  людьми. Џотом он весь
как-то опустилсЯ  и съежилсЯ, и все вдруг заметили,  что  он  очень  слаб  и
постарел.  Ќо  он  уже не  стыдилсЯ  и не скрывал своей  слабости;  он сидел
потупившись, медленно мигаЯ длинными мокрыми ресницами, и слезы  катились по
его бороде... ‹юди стали смотреть в сторону, чтобы самим не расстроитьсЯ.
     ‹евинсон повернул лошадь и тихо поехал вперед. ЋтрЯд тронулсЯ следом.
     -- Ќе плачь, уж  чего уж... -- виновато сказал ѓончаренко, поднЯв  ‚арю
за плечо.
     ‚сЯкий  раз,   как  ‹евинсону  удавалось  забытьсЯ,  он  начинал  снова
растерЯнно  оглЯдыватьсЯ  и,  вспомнив, что  Ѓакланова  нет,  снова  начинал
плакать.
     ’ак выехали они из леса -- все девЯтнадцать.
     ‹ес распахнулсЯ  перед ними  совсем  неожиданно  -- простором  высокого
голубого неба и Ярко-рыжего полЯ, облитого солнцем и скошенного, стлавшегосЯ
на две стороны, куда хватал глаз. Ќа той стороне, у вербнЯка, сквозь который
синела полноводнаЯ  речица, --  красуЯсь золотистыми шапками жирных стогов и
скирд,  виднелсЯ ток. ’ам шла своЯ  --  веселаЯ,  звучнаЯ и  хлопотливаЯ  --
жизнь. Љак маленькие пестрые букашки, копошились люди, летали снопы, сухо  и
четко стучала машина, из куржавого облака блесткой половы  и пыли вырывались
возбужденные  голоса,  сыпалсЯ мелкий  бисер  тонкого  девичьего хохота.  ‡а
рекой, подпираЯ небо, врастаЯ отрогами  в желтокудрые забоки, синели хребты,
и  через  их  острые гребни лилась  в  долину  прозрачнаЯ пена  бело-розовых
облаков, соленых от морЯ, пузырчатых и кипучих, как парное молоко.
     ‹евинсон обвел молчаливым, влажным  еще взглЯдом это  просторное небо и
землю, сулившую хлеб  и отдых, этих далеких людей на току, которых он должен
будет  сделать  вскоре  такими же  своими, близкими людьми,  какими  были те
восемнадцать, что молча ехали следом, -- и перестал плакать; нужно было жить
и исполнЯть свои обЯзанности.

     <i>1925 -- 1926</i>