 изображать  человека, мЯтущегосЯ  в хаосе сменЯющих друг
друга  впечатлений,  так что  и  характера  его не заметишь,  а единственнаЯ
направлЯющаЯ ось в  этом хаосе -- жажда решениЯ и выбора,  и  притом такого,
который изменил бы обычное течение жизни.  ќто и  есть "литература свободы",
за   которую  он  ратует  в  своем  теоретическом  эссе,   приспосабливаЯ  к
особенностЯм своего дарованиЯ и общую  теорию литературы, чего уж, во всЯком
случае,  делать  не  следовало.  Ќа  свете  было и  есть  великое  множество
писателей  "хороших   и  разных",   и  теориЯ  литературы,  достойнаЯ  этого
наименованиЯ, должна вычленЯть  общую структуру писательского  ремесла, а не
подводить теоретическую  "базу" под  способ  работы  одного  или  нескольких
представителей   литературного   цеха.   ЌельзЯ  заставить  всех   писателей
живописать одно и то же, пусть это даже будет "экзистенциальнаЯ свобода", от
этого "императива" проиграет и сам писатель, да и  литература в целом ничего
не  приобретет,  ибо  горЯчо  и  с  душой этим  делом  могут заниматьсЯ лишь
писатели-экзистенциалисты,  а  длЯ всех остальных  это  требование  окажетсЯ
пустым,  формальным и сковывающим творческую инициативу, как  и всЯкое извне
навЯзываемое требование.

     —увствуЯ недостаточную привлекательность экзистенциалистской абстракции
свободы,  ‘артр  делает  попытку   наполнить   эту  абстракцию  определенным
социально-политическим  содержанием.  ќто  обстоЯтельство  и  делает  очерк,
посвЯщенный теории литературы, важной

        137

     вехой           интеллектуальной           биографии          писателЯ.
ќкзистенциально-феноменологическое   понЯтие   ситуации  здесь  обнаруживает
определенный  конкретно-исторический  оттенок,  который  обычно  у писателей
этого направлениЯ бывает "прикрыт" метафизическими определениЯми, годЯщимисЯ
длЯ всех эпох и народов. "Џисательство и чтение -- две стороны исторического
факта,  и  свобода,  к  которой  призывает  нас  писатель,  не  есть  чистое
абстрактное   сознание  свободы...  ЉаждаЯ   книга   предлагает   конкретное
освобождение  от совершенно определенного отчуждениЯ" [14].  ЃлагодарЯ  этой
своей   функции  писатель   "ангажирован",  т.  е.   становитсЯ  выразителем
определенного осознанного отношениЯ к миру. €  это отношение  есть  по своей
сущности  отрицание, "вызов",  борьба.  "Џисатель  заражает общество больной
совестью, и  потому  он в вечном конфликте с  консервативными  силами" [15].
Ћтсюда, стало быть,  писатель, по  ‘артру,  --  всегда  передовой литератор,
стоЯщий выше своего времени  и призывающий  к новому будущему. ‘уществование
реакционных  писателей, таким образом,  подвергаетсЯ сомнению.  …динственнаЯ
оговорка,  которую  делает  ‘артр  длЯ  такого  случаЯ,   касаетсЯ  "больной
совести", котораЯ и реакционера может сделать писателем.

     14 Ibid., p. 119.
     15 Ibid., p. 129.


     Џри всей прогрессивной общественной направленности этих суждений ‘артра
надо  сказать, что они несут  на  себе печать больших упрощений. ‘вЯзь между
социальной позицией  писателЯ  и его  творчеством далеко  не такаЯ прЯмаЯ  и
непосредственнаЯ, как это хочет представить наш  автор. Ѓольшой литературный
дар и глубина художественного постижениЯ  действительности  отнюдь не всегда
свЯзаны с  осознанной установкой  на борьбу с окружающей  действительностью.
‹учший тому

        138

     пример --  один  из  самых  любимых ‘артром  писателей  --  ѓ.  ”лобер,
которого  никогда   нельзЯ  было  бы   назвать  сознательным  борцом  против
буржуазии. ‘ другой стороны, выражение социального протеста само по себе еще
не  делает то или иное произведение событием  художественной литературы, как
полагали  приверженцы   вульгарного  социологизма  20-х  годов,  подменЯвшие
диалектическую  методологию  марксистской   эстетики  довольно  примитивными
схемами "экономического детерминизма".

     Љое-какие формулировки ‘артра дают основание  предположить, что на  его
восприЯтие марксизма с самого начала  повлиЯл троцкизм.  ‚от одна  из  таких
формулировок:  "‚  бесклассовом  обществе,   внутреннЯЯ  структура  которого
представлЯла бы собой перманентную революцию, писатель мог бы стать  рупором
длЯ  всех,  и  его   теоретическаЯ   борьба  могла   бы  предшествовать  или
сопровождать  фактические изменениЯ...  ‚нутренне  освобожденнаЯ, литература
выражала бы отрицательность  как необходимый  момент созиданиЯ. Ќо  этот тип
общества на сегоднЯшний  день,  насколько  Я  знаю, еще не существует, а его
достижимость  сомнительна" [16]. “же  в  этом высказывании, обнародованном в
1947  году,  с  полным  правом  можно   усмотреть  ростки  воззрений,   ныне
сделавшихсЯ чрезвычайно популЯрными в рамках движениЯ левого экстремизма.

     16 Ibid., р. 130.


     ’роцкистский   тезис   "перманентной   революции"   и   нигилистическое
определение  задач литературы в обществе будущего выражены  здесь достаточно
отчетливо. ‘оциально-критическаЯ функциЯ действительно присуща  литературе с
самого  ее  возникновениЯ, но  невозможно  согласитьсЯ,  что она исчерпывает
собою все содержание литературы, не говорЯ уже о том, что по мере про-

        139

     движениЯ  к бесклассовому  обществу  врЯд  ли следует ожидать  усилениЯ
социальной критики. Ќе  логичнее ли предположить обратное, ибо,  как отмечал
‚. €. ‹енин, в коммунистическом обществе исчезнут социальные антагонизмы, но
сохранЯтсЯ противоречиЯ, как и во всЯком движущемсЯ и развивающемсЯ Явлении.
‘оциально-критическаЯ задача литературы,  естественно, выступает на передний
план в условиЯх глубокого  кризиса, охватывающего общество, стоЯщее накануне
социальной  революции.  Ќо  правомерно  ли  проецировать   эту  ситуацию  на
бесклассовое общество? ‘нова и  снова, в который  уже  раз, ‘артр  поддаетсЯ
непреодолимой своей слабости превращать конкретную ситуацию  в общую теорию.
Љак   раз  длЯ   коммунистического  общества  в  большей  степени,  чем  длЯ
какого-либо   иного,  нужны   созидательный  пафос   и   прЯмое  утверждение
гуманистических   ценностей,   а   не   только   "борьба   с   отчуждением",
социально-экономические корни которого уничтожает уже социализм.

     Ќо чтобы быть  справедливым к  нашему автору,  следует отметить, что  в
рассматриваемом  очерке  он  все-таки куда  больше,  чем  прежде,  учитывает
требование   историзма,   которым   "из  принципа"  пренебрегают  сторонники
экзистенциально-феноменологического  метода.  Љонечно,  от  систематического
рассмотрениЯ  историко-литературного процесса ‘артр и здесь  очень далек, он
ограничиваетсЯ несколькими типичными примерами, но анализ этих примеров дает
некоторую картину различных эпох литературного творчества.

     Џервый  пример  (мы  приводим  не  все,  имеющиесЯ  в  очерке) касаетсЯ
литературы   классицизма.   €  сразу  же  практика  классицизма  приходит  в
противоречие  с сартровской  теорией литературы, котораЯ просто не вмещает в
себЯ  этот  случай. ’ворцы  классицизма  отнюдь не были  "больной  совестью"
своего времени, им и в голову не

        140

     приходило  "бросать  вызов"  современному  им  обществу.  Ќе   особенно
заботились  они  и  о  моральном императиве,  их  интересовала прежде  всего
"психологиЯ", т.  е.  все  то, что  относитсЯ к области презираемых  ‘артром
"характеров".  ќто  отмечает сам ‘артр,  а кроме того, надо еще сказать, что
классицизм изображал  не  только человеческую свободу, как  это должно  было
быть  согласно разбираемой нами теории.  Љак раз отличительной  особенностью
трагедии  ђасина   по  сравнению  с  трагедией   ЉорнелЯ  было   изображение
всемогущества  страсти, что  должно  быть противопоказано  литературе,  если
следовать рецептам нашего автора.

     €злюбленный  пример  ‘артра  относитсЯ  к  XVIII  веку  во  ”ранции,  к
поколению "философов" в  узком смысле этого слова (позднее их стали называть
"идеологами"; показательно,  что Ќаполеон, задушивший французскую революцию,
употреблЯл   это    слово   как   бранную   кличку).   ”илософы-просветители
идеологически  разрушали и  разоружали феодальный  порЯдок, действуЯ во  имЯ
новых нарождавшихсЯ  отношений,  подлиннаЯ суть которых длЯ  них  оставалась
непонЯтной.  ‚се  это   хорошо  известно   тем,  кто   изучал   произведениЯ
основоположников марксизма, но ‘артр с энтузиазмом неофита провозглашает эти
положениЯ как впервые обретенную истину. ‚о всЯком случае, этo означает, что
он  уже  достаточно  понимает   необходимость  социально-классового  анализа
идеологических Явлений, в какие бы ошибки и упрощениЯ он при этом ни впадал.

     Џобеда   буржуазного  уклада,  продолжает  наш  автор,  вновь  изменила
положение  писателЯ,  сделавшегосЯ  апологетом  существующего порЯдка вещей.
’акую характеристику ‘артр считает исчерпывающей длЯ классического  реализма
XIX  века. ‘ обычной  длЯ него  размашистостью и  нежеланием  модифицировать
общий принцип при охвате разнородных Явлений он заЯвлЯет:

        141

     "€деализм,  психологизм, утилитаризм,  детерминизм, дух  серьезности --
вот  на какие  темы  должен был  рассуждать буржуазный писатель перед  своей
публикой" [17]. ЏолучаетсЯ, что детерминизм как принцип подхода к объЯснению
мира  и человека  и психологизм -- это замечательное завоевание  романистики
прошлого  столетиЯ  --  накрепко  свЯзаны с буржуазной идеологией  и  должны
разделить  судьбу этой  последней,  так что литература нового общества может
обойтись,  скажем, без  психологизма, а философиЯ  -- без детерминизма. Ќо с
другой  стороны, идеализм  и утилитаризм  -- действительно характерные черты
буржуазной идеологии как сегоднЯ, так и сто лет тому назад.

     17 Ibid., p. 161.


     ‘оциологическому    анализу    ‘артра    систематически    не   хватает
диалектического историзма, органически свЯзывающего исторически изменчивое и
преходЯщее с  устойчивым  и субстанциальным, обладающим  преемственностью  и
относительной  самостоЯтельностью.   ’ак   и  в  данном  случае.   Џоскольку
литература в целом  есть  человековедение, то  историко-литературный процесс
можно   рассматривать   как  прогресс  в  изображении  и  познании  человека
художественными  средствами,  а также  в изображении  мироощущениЯ  человека
разных  эпох  и культур. ќто и лежит  в основе  преемственности и внутренней
свЯзи исторической эволюции художественной литературы.

     ‘ позиций  диалектико-материалистического  историзма  можно  определить
историческую      значимость,     неизбежность     и     даже      известную
художественно-познавательную  ценность  некоторых произведений  декадентской
литературы, создатели которых обладали недюжинным талантом, острым ощущением
кризиса эпохи, кризиса самих оснований буржуазной цивилизации и культуры.

        142

     ќто  та ситуациЯ,  о  которой писали -- нарЯду со  многими, конечно, --
Ѓлок, освободившийсЯ от влиЯниЯ декадентства, и …сенин, который вообще этому
влиЯнию  не был подвержен: "ђожденные в  года глухие пути не  помнЯт своего"
(Ѓлок), "...в развороченном бурей быте с того и мучаюсь, что не пойму,  куда
несет  нас рок  событий" (…сенин). ‡десь  превосходно запечатлена  ситуациЯ,
котораЯ  породила  декадентскую   литературу,  но   запечатлена   средствами
классической  поэзии.  ‚  декадентской  литературе  ситуациЯ  остаетсЯ,  так
сказать, зашифрованной, поскольку  абсурд бытиЯ в  ней выражен в "абсурдной"
(с  точки зрениЯ  классических канонов) форме.  ’аковы,  например, "“лисс" и
"Џоминки по ”иннегану" „жойса. Ќо разрушение классической традиционной формы
литературного  произведениЯ  у „жойса (в  отличие от бесчисленного множества
литературных  спекулЯнтов нашего  времени)  не  самоцель,  а попытка изнутри
выразить реалии абсурдного  мира.  Џоэтому абсурдность  формы  указывает  на
абсурдность содержаниЯ, т. е.  мироощущениЯ  человека, который "посетил  сей
мир в его минуты роковые" и нисколько не понЯл смысла развертывающихсЯ перед
ним трагических  событий. Ќе только не понЯл, но и слилсЯ с этими событиЯми,
стал  их  "звуковым  лицом",  моментальным  фотографическим  снимком,  а  не
уЯснением.

     „лЯ    социологического     анализа     декадентского    умонастроениЯ,
поддерживающего  и  питающего  и  самое философию  экзистенциализма,  важное
значение имеют такие ЯвлениЯ литературного процесса XX века, как "литература
потерЯнного  поколениЯ" и движение  "рассерженных  молодых  людей".  ‘орок с
лишним лет тому  назад, после  поЯвлениЯ,  почти  одновременного, романов ќ.
•емингуэЯ "Џрощай, оружие!", ќ. ђемарка "Ќа ‡ападном фронте без перемен", ђ.
Ћлдингтона "‘мерть героЯ", заговорили о литературе "потерЯнного поколе-

        143

     ниЯ". € в самом деле, несмотрЯ на различие творческой манеры писателей,
бросаетсЯ   в  глаза  внутреннЯЯ   общность   мироощущениЯ  героев   в  этих
произведениЯх. „ело не  только в общности  темы -- человек на  войне,  но  в
поразительном   совпадении  авторского  взглЯда,  писательской  позиции   и,
следовательно, -- впечатлениЯ,  остающегосЯ у читателЯ после прочтениЯ  этих
книг.

     €сточник единого  настроениЯ,  выраженного  и  внушаемого  этими  тремЯ
романами,  в том,  что в  них запечатлен  исторический  опыт  поколениЯ, длЯ
которого мироваЯ  война  стала  первым  впечатлением самостоЯтельной жизни и
определЯющим  фактором  духовного формированиЯ. ‚сЯкаЯ настоЯщаЯ литература,
как  говорил еще  Ѓелинский, выражает "общественное самосознание", и поэтому
она, помимо своей эстетической  ценности, имеет еще значение исторического и
социологического документа.

     ѓерои  •емингуэЯ,  ђемарка,  Ћлдингтона  принесли с  собой мироощущение
поколениЯ, попавшего в  гигантскую  мЯсорубку бессмысленной  войны.  Ќедаром
"тененте" [18] ѓенри у  •емингуэЯ сравнивает эту войну с чикагскими бойнЯми:
"...только мЯсо здесь зарывали в землю" [19]. Ћкопы стали их университетами,
истребление  себе подобных -- главным занЯтием, постоЯнное ожидание  смерти,
усилием  воли выгонЯемое за  порог сознаниЯ, --  лейтмотивом  существованиЯ.
Ќенормальные,  нечеловеческие  условиЯ  бытиЯ,  которые  стали  повседневной
реальностью, и влиЯние этой ужасающей реальности на душу вчерашнего юноши --
вот  что составлЯет  центральную  тему  литературы "потерЯнного  поколениЯ".
—итаЯ романы, можно проследить основные  стадии  и  конечный результат этого
процесса "крещениЯ" целого поколениЯ в огненной купели фронтовой жизни.

     18 ’ененте (итал.) -- лейтенант.
     19 •емингуэй ќ. €збр. произв., т. 1. Њ., 1959, с 311.


        144

     "€спепелЯющие годы"... ќто знаменитое определение Ѓлока, пожалуй, лучше
всего  может  резюмировать  жизненный   опыт  юных   солдат  мировой  войны,
воскресших  на  страницах  лучших  произведений представителей  критического
реализма. € прежде всего, война выжгла предрассудки обывательского сознаниЯ,
усердно насаждавшиесЯ школой и семьей (эта  тема больше развита у Ћлдингтона
и   ђемарка),   обнажила   лицемерие   буржуазной  морали   и   призрачность
идеологических   устоев,  на   которых   Якобы  основывалась   "христианскаЯ
цивилизациЯ". "Џервый же  артиллерийский обстрел  раскрыл  перед  нами  наше
заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они (учителЯ
и вообще "взрослые". --  Њ. Љ) нам прививали. ...Њысловно вдруг прозрели.  €
мы  увидели,  что от их мира  ничего не осталось. Њы неожиданно  очутились в
ужасающем  одиночестве  (вот  как можно истолковать абстрактные  рассуждениЯ
философов  об  "экзистенциальном  одиночестве",  которое  не вечный  спутник
человека,  а  порождение конкретной ситуации.  -- Њ. K.), и  выход  из этого
одиночества нам предстоЯло найти самим" [20].

     20 ђемарк ќрих ЊариЯ. Ќа западном фронте без  перeмен. ‚озвращение. ’ри
товарища. ‹ениздат, 1959, с. 19.


     Џерестал   действовать   сложившийсЯ   на  протЯжении  полутора   веков
идеологический стереотип, существеннейшим  элементом которого было убеждение
в том,  что  все  "идет  к  лучшему"  в этом мире,  что  социальнаЯ эволюциЯ
постепенно реализует  христианские принципы любви,  добра и  справедливости,
что буржуазный общественный порЯдок разумен и хорош  уже сейчас и станет еще
лучше  в  будущем, а  это  счастливое  будущее  гарантировано  автоматически
действующими

        145

     "законами  социального  прогресса",   как   торжественно  провозглашали
буржуазные мыслители,  считавшие  себЯ свободными от  предрассудков религии.
Ћтносительно мирный период развитиЯ капитализма  во второй половине прошлого
столетиЯ, казалось, подтверждал эту идиллическую картину.

     Џравда, существовала и развивалась научнаЯ идеологиЯ марксизма, котораЯ
за  благополучным  фасадом  капиталистического  общества  сумела предугадать
кровавые  событиЯ 1914--1918 годов,  но ее влиЯние распространЯлось  главным
образом   на  индустриальный  пролетариат.   €деи   господствующего   класса
доминировали   и   впитывались   представителЯми   самых   различных   слоев
капиталистического общества как  нечто само собой разумеющеесЯ и  безусловно
истинное.  „огмы буржуазной идеологии через  механизм "социального контролЯ"
(система государственного принуждениЯ, образованиЯ, церковь) передавались из
поколениЯ   в  поколение,  благодарЯ  чему   обеспечивалась   идеологическаЯ
стабильность, необходимаЯ длЯ сохранениЯ социального status quo.

     Љогда молодежь по тем  или иным  причинам отказываетсЯ  принЯть систему
ценностей  (убеждений  и  идеалов)  своих  отцов,   в   обществе   возникает
идеологический   кризис,   который  ЯвлЯетсЯ  симптомом   каких-то  глубоких
социальных перемен.  ќтот момент и получил отражение  в рассматриваемых нами
произведениЯх, герои которых уже не верЯт в то, чему их учили. Ќо что потом,
вслед  за  прозрением и разочарованием в  "возвышающем  обмане"  официальной
морали, маскирующей неприглЯдную реальность житейских отношений капитализма?

        146

     Џервым следствием становитсЯ растерЯнность и потерЯ ориентировки (не на
"местности",  не  в  боевой обстановке, за  что  последовало бы  немедленное
наказание  --  смерть,  а в "большом  мире", за  пределами  непосредственной
ситуации, которую  человек переживает  в  данный  момент).  ‚от  характерный
диалог из •емингуэЯ: "—еловек никогда ничего не знает, правда? -- Џравда, --
сказал Я.  --  Ќикто никогда  ничего  не знает". Ћт  совокупности устойчивых
верований,  которыми  была полна  голова вчерашнего ученика,  к радикальному
скептицизму,  превращающему сознание  в  "чистую доску",  о которой  некогда
писал  философ  ‹окк, -- такова естественнаЯ  реакциЯ человека,  пережившего
банкротство унаследованных  идеалов.  Џрежний  опыт, опыт "доброго,  старого
времени",  мирной жизни ничего уже  не стоит в  кромешном  аду  войны, где с
небольшими передышками  протекает  жизнь солдата. ЏриходитсЯ самому на ощупь
искать новые житейские максимы взамен прежних иллюзий.

     ‡десь  и  приходит  новый,  более "реалистический" взглЯд  на  человека
вместо    традиционного   религиозного   представлениЯ.    ‚ойна   навЯзчиво
подчеркивает биологическую основу человеческого  существа.  ‹ишениЯ  окопной
жизни, мучениЯ  раненых, агониЯ умирающих, зрелище истерзанной  плоти -- все
это разоблачает  "красивую ложь"  о романтике  войны,  о бесплотных  героЯх,
совершающих  подвиги в  эстетически очищенной атмосфере, сражаЯсь и умираЯ в
картинных позах. ѓрубаЯ реальность войны воссоздана писателЯми с необычайной
достоверностью. Ћтсюда  обостренное чувство физического наслаждениЯ бытием и
вынужденнаЯ простота существованиЯ -- опрощение, которое издавна прославлЯли
моралисты,  призываЯ   "вернутьсЯ   к  природе"  и   отказатьсЯ  от  сложных
потребностей,  порождаемых цивилизацией. ќто осуществилось, но  отнюдь не на
фоне идиллического сельского пейзажа, рисовавшегосЯ взору ѓорациЯ или ђуссо,
а под  грохот канонады, среди грЯзи и крови. "Ќа грани смерти жизнь ужасающе
прЯмолинейна;  она сводитсЯ  к самому  необходимому, и  все  остальное  спит
глухим оном; вот эта-то примитивность и спасает нас" [21].

     21 ’ам же, с. 185.


        147

     “  •емингуэЯ  даже самый стиль  повествованиЯ (короткаЯ,  как  правило,
фраза, лаконичный  диалог,  основанный на  повторении и варьировании одних и
тех же  слов,  недоговоренность и отрывистость  речи, отсутствие развернутых
объЯснений  и  детализации  в  описаниЯх)  призван  сделать  "прозрачной"  и
ощутимой эту простоту, присущую самой жизни.

     Ќо  за счет чего достигаетсЯ  опрощение? ‡а  счет  духовного содержаниЯ
жизни, сведенной к  физиологическому, растительному  существованию,  за счет
отказа от  мысли (в  той  мере, разумеетсЯ,  в какой мышление  не  свЯзано с
выполнением  профессиональных  обЯзанностей),  диктуемого  голым  инстинктом
самосохранениЯ, потому  что нельзЯ выжить и сохранить  психическое здоровье,
если   в   нечеловеческих   условиЯх   еще   и  думать!   Њышление  --   это
непозволительнаЯ,   губительнаЯ  роскошь  на  войне,  ибо  длЯ  того,  чтобы
"выдержать  это", человеку обЯзательно надо забытьсЯ, не задумыватьсЯ,  хотЯ
бы на времЯ, о нестерпимом гнете реальности, не пытатьсЯ осмыслить его.

     ђазрыв  социальных  свЯзей  и  "выпадение"  личности  из  укоренившейсЯ
системы общественных отношений -- оборотнаЯ сторона обнажениЯ биологического
начала  человеческого бытиЯ.  ‹юди "потерЯнного  поколениЯ"  и среди  толпы,
среди шумного многолюдства больших городов,  не могут  справитьсЯ с чувством
глубокого и непреодолимого  одиночества. Ћни  кажутсЯ  себе  робинзонами  на
необитаемом  острове,  песчинками,  затерЯнными  в  пустыне.  ’ак  рождаетсЯ
неприЯзнь  и  равнодушие  к  событиЯм   "большого   мира",   к  исторической
действительности более широкого масштаба. ‚от горький итог, который подводит
ђемарк:  "’еперь  мы  вернемсЯ усталыми,  в  разладе с собой, опустошенными,
вырванными из  почвы и растерЯвшими  надежды.  Њы  уже  не сможем прижитьсЯ"
[22].

        148

     „а,  из  этих  людей  уже не получитсЯ  ревностных  служителей маммоны,
"полезных членов общества", как они называютсЯ на Языке  буржуазной  морали.
€м уже  Ясна  бесчеловечнаЯ  природа  тех  общественных  отношений, в  кругу
которых протекает их  существование.  …динственное, что остаетсЯ этим людЯм,
--  найти  убежище, отдушину в безжалостном  мире, где "все  люди -- враги".
’аким убежищем  оказываетсЯ длЯ них личнаЯ жизнь, сфера интимных отношений и
чувств.  ‹юбовь -- единственное, что еще привЯзывает  их  к жизни, крепость,
воздвигнутаЯ   на  развалинах  иллюзий,  уничтоженных  войной.  ‘равнение  с
крепостью прЯмо  напрашиваетсЯ, когда читаешь  у •емингуэЯ:  "...ведь  мы  с
тобой вдвоем, против всех остальных в мире.  …сли что-нибудь  встанет  между
нами,  мы пропали, они  нас схватЯт"  [23]. "Ћни"  -- это вовсе  не какие-то
определенные враги, которых можно распознать, избежать, уничтожить  наконец,
если не будет иного выхода. ‚ том-то и  дело, что это безличный и вездесущий
враг  --  "обесчеловеченный" мир, который ‘артру, например, представлЯетсЯ в
виде удушающей слЯкоти.

     22 ’ам же, с. 197.
     23 •емингуэй ќ, €збр. произв., т. 1, с. 232.


     Ќо и эта крепость оказываетсЯ непрочной: ведь тот, длЯ кого любовь есть
все, отдает себЯ во власть случайностей, которые он не в силах предусмотреть
и предотвратить. “ход, измена или  смерть  любимого существа в таком  случае
равносильны полной  катастрофе  и окончательному  банкротству.  "‚от чем все
кончаетсЯ: смертью.  Ќе  знаешь даже,  к чему все это. Ќе успеваешь  узнать.
’ебЯ просто швырЯют в жизнь и говорЯт тебе правила, и в первый же раз, когда
тебЯ  застанут  врасплох, тебЯ  убивают... ‚ этом можешь быть уверен. ‘иди и
жди, и тебЯ убьют" [24].

     24 ’ам же, с. 407.


        149

     ќтот  заключительный пессимистический аккорд  романа "Џрощай,  оружие!"
по-своему перекликаетсЯ с основными  выводами философского трактата "Ѓытие и
‚ремЯ" Њартина  •айдеггера,  лидера  немецкого экзистенциализма и одного  из
главных  философских  наставников ‘артра. Ќе  то чтобы  •емингуэй  начиталсЯ
•айдеггера или наоборот -- оба названных произведениЯ и опубликованы-то были
впервые почти одновременно. Ќет, параллелизм объЯснЯетсЯ куда более глубокой
причиной:  оба  эти  произведениЯ возникли  в  одной и той  же  атмосфере  и
порождены одним и тем же историческим опытом --  опытом крушениЯ буржуазного
гуманизма.

     Ћбщее умонастроение это выражено и в  приведенных нами строках …сенина.
"ђок  событий" --  это  действительно последний  вывод,  к которому приходЯт
эмпирическим  путем, на  основе личного жизненного опыта  герои  •емингуэЯ и
который  •айдеггер  обосновывает   философски   в  своей   "экзистенциальной
аналитике"  (так  он  определил  жанр  "ЃытиЯ  и  ‚ремени"),  „ве  последние
категории трактата •айдеггера (оставшегосЯ незавершенным) так  и обозначены:
"судьба"  и "историчность".  "€сторичность"  потому и присуща  человеческому
бытию (и только ему одному), что оно представлЯет собой "судьбу".

        150

     € ‘артр ратует за "литературу историчности", но только эту историчность
он,  в  отличие  от  своего  учителЯ,  понимает  уже  с некоторым  перевесом
социологических  мотивов над  метафизическими. "Ќаши старшие собратьЯ писали
длЯ людей в отпуске; но длЯ публики, к которой мы теперь  обращаемсЯ, отпуск
давно кончилсЯ...  Ќас  со  зверской  жестокостью бросили  обратно  в  поток
истории,  и мы были вынуждены  создавать литературу  историчности" [25]. ’ак
постепенно перед читателем  развертываетсЯ идеЯ "ангажированной литературы",
отдающей себЯ  сознательному  служению  свободе в определенной  исторической
ситуации.  "ЂнгажированнаЯ"  литература  выдвигаетсЯ  как  антипод  "чистого
искусства", добру и злу  внимающего равнодушно и желающего лелеЯть одну лишь
красоту  в  мире чистых платоновских  форм.  €менно такое искушение, как  мы
помним, владело Ђнтуаном ђокантеном. Џреодолев окончательно соблазны чистого
эстетизма, ‘артр поднимает  на пьедестал литературу осознанной  общественной
цели, и более того -- литературу,  преследующую социалистический идеал, хотЯ
не столько  в ортодоксально  марксистском, сколько в троцкистском освещении.
Ќо длЯ буржуазного интеллигента это  был значительный шаг вперед, отражавший
общее  полевение  мелкобуржуазных слоев  ”ранции  под влиЯнием  трагического
опыта оккупации и освободительной антифашистской борьбы в союзе с ‘‘‘ђ.

     25 Sartre J.-P. Situations, II, p. 244--245.


     €  все  же теориЯ  литературы  ‘артра  оставлЯет  в  целом  впечатление
недостроенного  зданиЯ,  зиЯющего  провалами в разных местах.  ’еоретический
инструментарий ‘артра,  как  мы уже  отмечали,  недостаточно тонок длЯ того,
чтобы аналитически расчленить, а затем проследить диалектическую взаимосвЯзь
различных   моментов,   сплетающихсЯ  воедино   в   процессе   литературного
творчества.  …два ли  не самый  главный  недостаток его  очерка,  по  нашему
мнению,  --  в  растворении концепции художественной  прозы  в общем понЯтии
литературы, куда

        151

     входит,  между  прочим,  и   философиЯ.  …сли  бы  автор  при  этом  не
распространЯл на  область литературного искусства, искусства прозы предельно
общих  характеристик  литературной  деЯтельности   вообще,  то  его  позициЯ
выглЯдела  бы куда  прочнее.  Њежду  тем  ‘артр  в  своем  анализе постоЯнно
перескакивает с одного на другое, не замечаЯ внутренних границ, разделЯющих,
скажем, публицистику, журналистику  и  художественную  прозу  в  собственном
смысле.

     Ћн  справедливо требует, чтобы  литература служила передовым  идеалам и
ориентировалась  на аудиторию порабощенных капитализмом  масс. Ќо достаточно
ли  этих ориентиров, чтобы создать художественно  значительные произведениЯ,
которые бы  пережили  тот  непосредственный  момент,  когда  создавались,  и
оставались  бы нужны людЯм  долгое времЯ спустЯ? Џусть  не вечно, ибо только
исключительные творениЯ гениЯ  превращаютсЯ в вечных спутников человечества,
но  все-таки  жизнь  подлинно художественного произведениЯ должна быть  куда
длинней, чем срок существованиЯ  газетного листка,  на который сегоднЯ жадно
набрасываютсЯ, а  завтра равнодушно забывают ради новых сенсаций.  Џохоже на
то, что ‘артр, отстаиваЯ  "литературу историчности", сделал высшим критерием
литературы   злободневность,  совершенно  забыв  о  специфических  критериЯх
художественности.

     ЃорЯсь   с   абстракциЯми   идеалистической    эстетики,   некритически
оперировавшей    категориЯми   "вечных   ценностей",   будто    это   что-то
аксиоматически очевидное,  совсем не требующее  обоснованиЯ,  ‘артр, как это
часто  с ним случаетсЯ, впал в  противоположную крайность  -- релЯтивизм  и,
можно даже сказать,  утилитаризм, хотЯ в  теории он признает (и справедливо)
утилитаризм  установкой  буржуазного  сознаниЯ.  “тилитаризм  этот,  правда,
особого  рода,  он свЯзан  с  непременным требованием к писателю  ограничить
предмет своих размышлений одною лишь темой свободы,  а художественный эффект
произведениЯ -- пробуждением чувства свободы.

        152

     Ќо это  требование  одновременно и  слишком широкий,  и  слишком  узкий
критерий. ‘лишком  широкий -- потому, что всЯкое художественное произведение
способно  пробуждать  чувство  свободы хотЯ бы тем, что оно воплощает в себе
победу  активно-творческого   формирующего  начала  над  непокорной  стихией
исходного  материала, и этот его эффект  совершенно не зависит от  исходного
намерениЯ  художника,  а  только  от  его  искусства,  от  умениЯ  создавать
эстетические ценности. Ќо в таком случае мы не идем в определении литературы
дальше  самого общего  признака  искусства.  ‘  другой стороны,  сартровский
критерий   слишком  узок,   потому  что  произведение  художественной  прозы
порождает разнообразную гамму переживаний, среди которых чувство свободы  не
единственное.  ‚  этом  и  проЯвлЯетсЯ неувЯдаемаЯ прелесть великих созданий
литературы.  Љроме  того, очень  часто  пробуждаемые  произведением  чувства
зависЯт  не только от него самого, но и от психического склада читателЯ и от
специфического настроЯ его  чувств в конкретной  ситуации чтениЯ. „остаточно
хорошо известно, что разные читатели "вычитывают"  разное  из одной и той же
книги.  ‘артр  предполагает  абсолютное  тождество   переживаний   автора  и
читателЯ, но это скорее счастливое исключение, чем правило.

     ‘амое главное же, однако, состоит в том, что недостаточно продуманные и
негибкие    социологические   формулировки   ‘артра   дают   основание   длЯ
примитивно-упрощенческого   пониманиЯ   общественной   роли   художественной
литературы,   что   в  наше   времЯ   особенно  наглЯдно  продемонстрировали
"культурнаЯ революциЯ" маоистов и призывы к тотальному разрушению культуры

        153

     прошлого  со  стороны  сочувствующих  маоистам  левых  экстремистов  на
‡ападе. ђассматриваемый в этой перспективе  очерк "—то такое  литература?" в
известной  мере поддерживает  тенденцию  культурного  нигилизма, приверженцы
которого под видом  "буржуазной культуры и  идеологии" готовы уничтожить все
или  почти все культурные ценности  прошлого, заменив  их  набившим оскомину
демагогически   пропагандистским  чтивом  с  убогим  набором  идеологических
штампов.


        „€Ђ‹…Љ’€ЉЂ ЂЃ‘’ђЂЉ’ЌЋѓЋ ѓ“ЊЂЌ€‡ЊЂ

     ‘ окончанием войны отошла в прошлое героическаЯ эпопеЯ ‘опротивлениЯ, и
‘артр встал перед необходимостью снова определить свою политическую позицию.
Ћбстановка  была  очень  сложной  (рост  влиЯниЯ коммунистов  и  возрождение
традиций  Ќародного  фронта, движение голлизма и консервативного буржуазного
либерализма,  зарождение "холодной  войны" и  усиление  антикоммунистической
истерии), а "мое политическое мышление, -- вспоминал  впоследствии ‘артр, --
было  смутным" [26].  Ћднако он довольно быстро занЯл место  на левом фланге
мелкобуржуазной  демократии, примкнув к  сторонникам социализма  с  довольно
расплывчатой программой.

     26 Sartre J.-P. Situations, IV, p. 199.


     ‚месте  с тем он ведет энергичную полемику с французскими  марксистами,
выступает с публичными лекциЯми и на  диспутах. Љ этому  времени и относитсЯ
его  заЯвление  о том,  что "экзистенциализм  --  это  гуманизм".  •отЯ  это
утверждение (как мы старались показать)  и не противоречит  основным выводам
"ЃытиЯ  и  Ќичто",  все  же  оно  требовало  дальнейшего  обоснованиЯ  и,  в
частности, пересмотра односторонне негативной концепции свободы.

        154

     ‘татьЯ "ЉартезианскаЯ свобода", написаннаЯ почти одновременно с лекцией
о гуманизме, свидетельствовала о намерении ‘артра углубить и  расширить свое
прежнее  понимание свободы. ‡десь он  высказывает мысль о том, что  "свобода
едина,  но  проЯвлЯетсЯ   по-разному  сообразно   обстоЯтельствам"  [27],  и
подвергает  критике  дуалистическую  концепцию   „екарта,  согласно  которой
свобода  человека имеет негативный характер  и состоит  в отрицании  греха и
лжи, тогда как в своем стремлении к истине и добру человек  целиком  зависит
от  бога. Џоэтому только длЯ бога свобода означает творчество. "Џонадобилось
два века кризиса  -- кризиса ‚еры, кризиса Ќауки  -- длЯ того, чтобы человек
заново  обрел эту творческую  свободу,  которую  „екарт  предоставил  Ѓогу".
(Љстати сказать, негативнаЯ концепциЯ свободы доминирует и в  онтологическом
трактате ‘артра, хотЯ он уже тогда не признавал никакой религии.)

     27 Sartre J.-P. Situations, I, p. 314.


     €так,  человеческую свободу следует понимать  позитивно, как творческий
акт. Ќо феноменологический метод требует, чтобы была найдена соответствующаЯ
форма  опыта, посредством которого  позитивность  свободы была  бы  пережита
субъектом именно как позитивность. Ћпыт художественного творчества длЯ этого
не годитсЯ, ибо деЯтельность воображениЯ предполагает отрицание реальности и
сознание  этого  отрицаниЯ. Ћпыт ‘опротивлениЯ  снова выдвигает на  передний
план негативность свободы. € тут ‘артр делает открытие, которое ознаменовало
решающий  сдвиг  в  его  мировоззрении:  он  находит   ранее  неведомое  ему
"измерение  опыта"   --   историческое  творчество.   ‚  пространном  очерке
"Њатериализм и  революциЯ" (1946) он  снова преподносит  своим  читателЯм  и
почитателЯм   сюрприз:   экзистенциализм   теперь   становитсЯ   "философией
революции", и  не просто  революции, а революции социалистической, и  в этом
качестве он должен прийти на смену диалектическому материализму!

        155

     ЂргументациЯ  ‘артра очень проста: всЯкий материализм  проникнут "духом
серьезности",  это,  мол,  философиЯ "шозизма" ("вещности"),  не  признающаЯ
"трансценденции" и свободы. “же  эти формулировки показывают, как мало тогда
‘артр  разбиралсЯ  в  особенностЯх  диалектико-материалистического мышлениЯ,
считаЯ достаточными  обычные возражениЯ против дюжинного естественнонаучного
материализма, который задолго до него и  глубже, чем он, критиковали Њаркс и
ќнгельс. Џоэтому не будем разбирать  по существу эту аргументацию, тем более
что некоторое времЯ спустЯ  сам автор  отказалсЯ от значительной части своих
критических замечаний.  ‘кажем  только,  что новаЯ  позициЯ  потребовала  от
философа решениЯ необычайно  трудной проблемы  --  как  совместить  исконный
экзистенциалистский индивидуализм (даже в "гуманистической" интерпретации) с
теорией коллективного действиЯ, без которой экзистенциализм, конечно, не мог
претендовать  на  роль "философии революции". Љак перебросить "теоретический
мостик"  от  изолированной  личности  к  массе,  которую еще  основоположник
экзистенциализма Љьеркегор противопоставлЯл экзистенции,  а  все современные
экзистенциалисты считают синонимом  "неподлинного существованиЯ"?  ‚едь куда
понЯтнее, с  точки  зрениЯ  "классического  экзистенциализма",  политическаЯ
философиЯ Ђльбера Љамю, который в книге "ЊЯтежный человек" (1951) исходит из
принципиальной несовместимости "мЯтежа" -- индивидуального бунтарства -- как
способа  "истинного"  существованиЯ  и  революции,   котораЯ  всегда   Якобы
порабощает, а не освобождает.

        156

     ‘артр надолго задумалсЯ над этим  вопросом  и  дал свое решение лишь  в
"Љритике диалектического разума"  (1960). Ќо до этого времени все его смелые
утверждениЯ насчет "органической  свЯзи" экзистенциализма с социалистическим
гуманизмом оставались  серией  авансов,  выводами  без  посылок, гипотезами,
которые невозможно проверить.

     Њежду  тем   политические  воззрениЯ   ‘артра  становились   все  более
определенными. ЏреодолеваЯ предрассудки антикоммунизма,  он присоединЯетсЯ к
„вижению  сторонников мира  и  в 1952 году  начинает публикацию серии статей
"Љоммунисты и  мир". ’огда  же он выступает с "Ћткрытым письмом  Љамю",  где
выражает свое несогласие с антисоветскими выпадами, содержавшимисЯ  в  книге
Љамю "ЊЯтежный  человек". ‘ближение ‘артра  с коммунистами и  его симпатии к
‘оветскому  ‘оюзу  послужили причиной разрыва с  Њорисом Њерло-Џонти, давним
другом и соредактором "’ан модерн".

     Њерло-Џонти  выпустил  широко  разрекламированную  антикоммунистической
печатью книгу "ЏриключениЯ диалектики" (1955), в  которой Яростно нападал на
"ультрабольшевизм ‘артра". …му ответила ‘имона де Ѓовуар в "’ан модерн". ‚се
эти событиЯ  стимулировали дальнейшую теоретическую работу ‘артра, неустанно
стремившегосЯ "Ясно видеть". Ќо теперь это уже означало  не чистую рефлексию
абстрактного  самосознаниЯ,  а  понимание  человека  в  истории,   реального
субъекта исторического процесса.

     Њерло-Џонти   важнейшую,   по  его   мнению,   проблему   современности
сформулировал так:  "гуманизм и террор". Џод этим углом зрениЯ  он  и затеЯл
полемику.  ђазмышлЯЯ  на тему, предложенную  своим бывшим соратником,  ‘артр
почти  одновременно написал  два произведениЯ:  пьесу "„ьЯвол и ѓосподь Ѓог"
(1951) и разросшеесЯ до пЯтисот с лишним страниц предисловие

        157

     к собранию сочинений †ана †ене (автора скандально  известного "„невника
вора") "‘вЯтой  †ене, комедиант  и мученик"  (1952).  ‚ них  он окончательно
распрощалсЯ с  иллюзией абстрактного  гуманизма, своего рода "дурной верой",
котораЯ,  несомненно, была  пережитком абсолютной  морали, унаследованной  с
детства и сохранЯвшейсЯ несмотрЯ на сознательно исповедуемый атеизм.

     ‚  "‘вЯтом  †ене"  содержитсЯ   теоретический   вывод,  а  в  пьесе  --
разыграннаЯ  в лицах  иллюстрациЯ. "€ли  мораль  -- просто  пустЯк, или  она
представлЯет собой конкретную тотальность, котораЯ реализует  синтез „обра и
‡ла. €бо  „обро без ‡ла -- это парменидовское бытие, т. е. ‘мерть. € ‡ло без
„обра  --  это  чистое Ќебытие.  ...Ђбстрактное противопоставление этих двух
понЯтий  объЯснЯет  лишь  отчуждение  человека.  ЋстаетсЯ сказать, что  этот
синтез  в исторической ситуации нереализуем.  ’аким образом, всЯкаЯ  мораль,
котораЯ не признает  себЯ невозможной  сегоднЯ,  способствует мистификации и
отчуждению людей.  ЊоральнаЯ проблема  порождена  тем, что  мораль длЯ нас в
одно и то же времЯ ЯвлЯетсЯ неизбежной и невозможной" [28].

     28 Sartre J.-P. Saint Genet, comedien et martyr. Paris, 1952, p. 177.


     ЏостараемсЯ   расшифровать   это   довольно   абстрактное   философское
рассуждение. ‘ообразно своему  понЯтию мораль  есть "конкретнаЯ тотальность"
-- целостность, воплощающаЯ в себе единство противоположных  определений. Ќо
такаЯ мораль осуществима лишь в обществе, которое само в  себе воплощает эту
тотальность, органическую  целостность  всех  общественных отношений  людей.
’аким обществом может быть только коммунизм. ‚ современном капиталистическом
обществе   мораль   неизбежно   ЯвлЯетсЯ   антагонистической,   закреплЯющей
абстрактную противоположность добра и зла. ‚ расколотом обществе мораль тоже
расколота. ќто значит,  что нет единой общечеловеческой морали, мораль носит
классовый характер. „обро длЯ одного класса есть зло длЯ другого и наоборот.
€наче быть не может.

        158

     ‚сЯкаЯ  мораль,  котораЯ отрицает свою классовость, есть ложь  и обман,
или, на сартровском  Языке, -- "дурнаЯ вера". Џоэтому принципиально ошибочны
претензии   поднЯтьсЯ  над  схваткой,  быть  третейским  судьей   враждебных
социальных  сил,  не принимаЯ ничьей стороны  и оставаЯсь  наедине  с собой.
€менно  этого и хотели интеллектуалы  типа Љамю и  Њерло-Џонти,  они  решили
любой  ценой  сохранить олимпийскую  безмЯтежность  духа и  отстранитьсЯ  от
борьбы основных социальных сил современной эпохи, поругиваЯ времЯ от времени
то  ту,  то  другую  сторону  и  демонстрируЯ  этим  свою  "интеллектуальную
независимость".

     Ќо олимпийскаЯ  безмЯтежность -- удел богов, а человек никогда не может
стать богом. ќто ‘артр всегда твердо знал, но он далеко не сразу понЯл,  что
быть настоЯщим человеком -- это значит не только быть свободным в себе и длЯ
себЯ, как Ћрест в пьесе "Њухи", это значит еще присоединитьсЯ и служить делу
освобождениЯ угнетенных. Ѓыть человеком с Ясным самосознанием -- значит быть
гражданином  и  борцом.  Љак гражданин и борец  ‘артр и выступил против двух
своих  прежних друзей, доказываЯ,  что олимпийскаЯ их позициЯ есть нежелание
адекватно понЯть ситуацию современного человека  и бегство  от реальности  в
магический  мир, населенный  призраками  воображениЯ,  -- то, что он  еще  в
"ќскизе теории эмоций" называл "деградацией сознаниЯ".

        159

     •удожественное воплощение этого строЯ мыслей мы находим в пьесе "„ьЯвол
и   ѓосподь  Ѓог"