ответил королю так: - Если ты повесишь меня, я отправлюсь к моему предку Водану. Он отомстит за меня... Эрманарих пнул его в лицо. - Кончайте! - распорядился он. Дружинники перекинули веревку через выдававшееся из-под крыши амбара стропило, надели на шею Рандвару петлю - и дернули. Он долго бился в петле, но наконец затих. - Скиталец посчитается с тобой, Эрманарих! - крикнула Сванхильд. - Я проклинаю тебя проклятием вдовы и призываю на тебя, убийца, месть Водана! Скиталец, уготовь ему самую холодную пещеру в преисподней! Гройтунги вздрогнули, схватились за талисманы, принялись чертить в воздухе охранительные знаки. Эрманариху тоже как будто стало не по себе, но тут подал голос Сибихо: - Она зовет своего бесовского праотца? Так убейте ее! Полейте землю кровью, какая течет у нее в жилах! - Верно, - согласился Эрманарих и отдал приказ. Страх вынудил воинов поторопиться. Те, кто держал Сванхильд, повалили ее и оттащили на середину двора. Она мешком упала на камни. Понукаемые всадниками, издавая громкое ржание, к ней приблизились кони. Мгновение-другое - и по камням расплылось кровавое месиво, из которого торчали обломки костей. Наступила ночь. Воины Эрманариха, празднуя победу, пировали во дворце Рандвара до утра; с рассветом они отыскали сокровище и забрали его с собой. Мертвый Рандвар глядел им вслед, покачиваясь на веревке над обезображенным телом Сванхильд. Люди поспешно похоронили молодого вождя и его жену. Большинство гройтунгов дрожало от ужаса, но были среди них и такие, кто поклялся отомстить, а узнав о случившемся, к ним присоединились все до единого тойринги. Братья Сванхильд не помнили себя от горя и ярости. Ульрика внешне сохраняла спокойствие, но сделалась молчаливей прежнего. Однако, когда нужно было сделать выбор и принять решение, она отозвала сыновей в сторонку и принялась в чем-то убеждать их. Ближе к вечеру они втроем вошли в залу Хеорота. Мы решились, сказал Хатавульф, нашему терпению настал конец. Да, король будет ждать нападения, но, если верить очевидцам, его отряд едва ли превосходит численностью тех, кто собрался ныне в доме правителя тойрингов. Затаиться же означает дать Эрманариху время, на которое тот, без сомнения, рассчитывает - время, чтобы покончить с любым возжелавшим свободы остготом. Воины отозвались на слова Хатавульфа радостными криками. Юный Алавин кричал чуть ли не громче всех. Вдруг распахнулась дверь, и на пороге появился Скиталец. Велев последнему из сыновей Тарасмунда оставаться в Хеороте, он развернулся и скрылся в ветреной ночи. Ничуть не устрашенные, Хатавульф и Солберн в сопровождении своих людей на рассвете выступили в путь. 1935 г. Я бежал домой, к Лори. На следующий день, когда я возвратился с продолжительной прогулки, мне навстречу поднялся из моего кресла Мэнс Эверард. От дыма, исходившего от его трубки, першило в горле и щипало глаза. - Вы? - искренне изумился я. Примерно одного со мной роста, но шире в плечах, он буквально нависал надо мной - черный силуэт на фоне окна за спиной. Лицо его ничего не выражало. - С Лори все в порядке, - успокоил он меня. - Я просто попросил ее поотсутствовать. Вам и без того несладко, чтобы еще переживать за нее. - Он взял меня за локоть. - Садитесь, Карл. Я так понимаю, из вас выжали все соки. Не хотите ли пойти в отпуск? Рухнув в кресло, я уставился на ковер под ногами. - Надо бы. Конечно, я с удовольствием, но сначала... Господи, до чего же мерзко... - Нет. - Что? - я недоуменно посмотрел на Эверарда. Он возвышался надо мной, расставив ноги и уперев руки в бока. - Говорю вам, я не могу. - Можете и пойдете, - проворчал он. - Прямо отсюда вы отправитесь со мной на базу, как следует выспитесь, но безо всяких транквилизаторов, потому что должны почувствовать то, что произойдет. Вам понадобится обостренное до предела восприятие. Учтите, от вас требуется усвоить урок. Если вы подкачаете, если не пропустите эту боль через себя, то никогда не избавитесь от нее. Вы превратитесь в одержимого. Но, ради Патруля, Лори и себя самого, вы заслуживаете лучшей участи. - О чем вы говорите? - спросил я, стараясь справиться с охватившей меня паникой. - Вам придется закончить то, что вы начали. И чем раньше, тем лучше. Что у вас будет за отпуск, если над вами будет висеть незаконченное дело? Вы сойдете с ума, и все. Так что за работу; развяжитесь с ней как можно скорее и тогда вы сможете полноценно отдохнуть. Я помотал головой - не отрицательно, а озадаченно. - Я где-то ошибся? Где? Я же регулярно представлял свои отчеты. Если меня повело в сторону, почему никто не указал мне на это? - Именно за тем я и явился к вам, Карл, - на лице Эверарда мелькнула тень сочувствия. Он уселся напротив и принялся вертеть в руках трубку. - Случайные временные петли зачастую представляют собой весьма и весьма хитрое сплетение обстоятельств, - проговорил он. Голос его прозвучал мягко, но смысл фразы заставил меня встрепенуться. Эверард кивнул. - Да, мы имеем как раз такой случай. Путешественник во времени стал причиной тех самых событий, которые послан был изучать. - Но... Каким образом, Мэнс? - пробормотал я. - Уверяю вас, я не забыл о правилах, я помню о них постоянно. Разумеется, я сделался частичкой прошлого, но той, которая вполне вписывается в его очертания. Мы же выясняли все это на следствии, и я исправил те ошибки, которые допустил. Эверард сердито щелкнул зажигалкой. - Хитросплетение обстоятельств, - повторил он. - Знаете, меня не отпускало ощущение того, что с вами что-то не так, поэтому я принялся внимательно наблюдать за вами. Я перечитал ваши отчеты: они удовлетворительны, но страдают неполнотой. Винить вас не в чем, ибо, даже обладая солидным опытом, вы, оказавшись в положении, подобном вашему нынешнему, наверняка упустили бы значительную долю подробностей. Что касается меня, я вынужден был основательно углубиться в ту эпоху, прежде чем сумел разобраться, что к чему. Он выпустил очередной клуб дыма. - Технические детали можно опустить, - продолжал он. - Главное заключается в том, что вы не заметили, как ваш Скиталец перерос свой образ. Среди многочисленных поэм, преданий и легенд, которые передавались из уст в уста на протяжении столетий, записывались, изменялись, скрещивались, есть немало таких, которые обязаны своим возникновением ему - не мифическому Водану, а существу из плоти и крови, то бишь вам. Заранее поняв, к чему он клонит, я приготовил убедительный, на мой взгляд, ответ. - Это был оправданный риск. Такое случается, и не то чтобы редко. Подобного рода обратная связь - отнюдь не катастрофа. Моя группа отслеживает устные и письменные литературные произведения, но не интересуется тем, что их породило. И потом, какая разница для последующих событий, существовал или не существовал реально человек, которого кое-кто принимал за бога, если тот человек не злоупотреблял своим влиянием? - Я на мгновение умолк. - Верно? Эверард развеял мои слабые упования. - Не всегда, - отозвался он. - По крайней мере, не в вашем случае. Вам известно, что петля у истока времен несет в себе угрозу, поскольку может получиться резонанс, который способен перевернуть историю вверх тормашками. Единственный выход - замкнуть петлю. Кусая свой собственный хвост, Червь Всепобеждающий [образ из рассказа Э.По "Лигейя"] бессилен проглотить что-либо другое. - Но... Мэнс, я же отпустил Солберна с Хатавульфом на смерть! Да, я пытался отговорить их, ни капельки не думая о том, чем может обернуться мое безрассудство. Но они не послушались. Континуум неподатлив даже в таких мелочах. - Откуда вы знаете, что ваша затея провалилась? Водан, что появлялся среди ваших готов из поколения в поколение, подвигнул тех, кто происходит от вас, искать себе славы и вершить великие деяния. В решающей схватке с Эрманарихом они, веря в то, что с ними Водан, вполне могут добиться своего. - Вы хотите сказать... О, Мэнс! - Они не должны, - проронил Эверард. Боль захлестнула меня, накатила, как волна. - А почему нет? Кому будет дело до какого-то короля уже через несколько десятилетий, не говоря о полутора тысячах лет? - Вам. Вам и вашим товарищам, - ответил Эверард; во взгляде его сквозила жалость. - Помните, первоначально вы намеревались установить источник предания о Хамдире и Серли. А как быть с эддическими сказителями, с теми, кто складывал саги, и с прочими безвестными поэтами? Главное, впрочем, то, что Эрманарих - историческая личность, заметная фигура своей эпохи. То есть дата его смерти и то, как он окончил дни, историкам известны. События, которые последовали за его кончиной, потрясли мир. Поэтому ваш поступок - отнюдь не легкая рябь на поверхности потока времени, а скорее могучий водоворот. Единственный способ совладать с ним - замкнуть петлю. С моих губ сорвалось бессмысленное, ненужное: - Как? Эверард произнес приговор: - Поверьте, Карл, я разделяю ваше горе. В "Саге о Вольсунгах" говорится, что Хамдир и Серли почти победили, но их предал появившийся ниоткуда Один. Это были вы, Карл, вы и никто иной. 372 г. Ночь наступила совсем недавно, и луна еще не взошла. Над холмами и лесами, где притаились тени, бледно сверкали звезды. На камнях потихоньку выступала роса. В холодном, неподвижном воздухе топот множества конских копыт разносился далеко окрест. В полумраке, вздымаясь и опадая подобно морским волнам, поблескивали шлемы и наконечники копий. Король Эрманарих пировал в самом большом из своих дворцов вместе с сыновьями и дружинниками. В очагах жарко полыхало пламя. Свет ламп с трудом пробивался сквозь дымовую завесу; на стенах колыхались, словно ожившие, шпалеры, подрагивали оленьи рога, будто шевелились резные изображения на колоннах. Сияли золотые запястья и ожерелья, стукались друг о друга кубки, горланили и распевали песни хриплые голоса. Вокруг столов сновали рабы. Над головами пирующих нависали окутанные мраком стропила. Эрманариху мешал веселиться Сибихо. - Господин, нам рано радоваться, - говорил вандал. - Пускай мы не можем пока погубить вождя тойрингов, но нужно хотя бы опорочить его в глазах простых людей. - Завтра, завтра, - отмахнулся король. - Неужто тебе никогда не надоедает строить каверзы? Сегодняшнюю ночку я припас для той рабыни, которую купил... Снаружи затрубили рога. В залу ввалился воин из караульни. По лицу его текла кровь. - Враги... там... - многоголосый вопль заглушил его слова. - В такой час? - воскликнул Сибихо. - Они, должно быть, загнали коней, поспешая сюда, и убивали всякого, кто мог предупредить нас. Вскочив со скамей, ратники устремились в караульню, где лежали кольчуги и оружие. В дверях образовался неожиданный затор. Послышалась брань, пошли в ход кулаки. Те дружинники, которые были вооружены - король всегда держал под рукой дюжину-другую воинов при оружии, - окружили Эрманариха и тех, кто находился рядом с ним. А на дворе между тем кипела битва. Нападавшие медленно, но верно пробивали себе дорогу внутрь. Звенели клинки и топоры, погружались в плоть ножи и копья. В возникшей сутолоке мертвые падали не сразу, а раненые, рухнув навзничь, уже не поднимались. Впереди всех бился молодой воин, меч которого сеял смерть. - Водан с нами! - кричал он. - Водан! Водан! Хей! Защитники дворца сгрудились у двери. Юноша налетел на них первым, а следом, круша направо и налево, подступили его сподвижники. Они прорвали строй оборонявшихся и ринулись в залу. Королевские дружинники, не успевшие облачиться в доспехи, отхлынули назад. Нападавшие остановились. - Подождем остальных, - раздался голос их предводителя. Противники, тяжело дыша, глядели друг на друга, прислушиваясь к звукам сражения, которые доносились снаружи. Эрманарих взобрался на трон и выглянул из-за шлемов своих воинов. Сумрак был ему не помеха: он узнал того, кто стоял у двери. - Хатавульф Тарасмундссон, какое зло ты задумал? - спросил король. Тойринг взмахнул окровавленным клинком. - Мы пришли покончить с тобой, - бросил он. - Берегись. Боги карают изменников. - Верно, - вмешался в разговор Солберн. - Этой ночью, клятвопреступник, тебя заберет Водан, и ты о многом пожалеешь, увидев, какую обитель он тебе уготовил! В залу ворвался во главе отряда ратников Лиудерис. - Вперед! - рявкнул Хатавульф. Эрманарих отдал приказ своим. Захваченные врасплох, его дружинники по большей части не успели ни надеть кольчуги со шлемами, ни взять щиты и копья. Однако у каждого из них был при себе нож. К тому же войско тойрингов состояло в основном из крестьян, которые могли позволить себе из доспехов разве что кожаный нагрудник да металлическую каску и которые шли сражаться лишь тогда, когда король объявлял всеобщий сбор. А дружинники Эрманариха были прежде всего воинами: они могли владеть кораблями или хозяйствами, но жизнь их была посвящена ратному труду. Встав плечом к плечу, они закрылись столешницами; те, у кого были топоры, рубили колонны, раскалывали их на куски и подавали товарищам, которые размахивали ими, как дубинками. Годилось все - сорванные со стены оленьи рога, острый конец рога для питья, римский стеклянный кубок с отбитым верхом, выхваченная из пламени пылающая ветка. В рукопашной схватке, когда тебя со всех сторон стискивают друзья и враги, глаза заливает пот, а ноги скользят по мокрому от крови полу, от мечей и топоров толку мало; копья же могли пускать в ход только дружинники у трона: вспрыгивая на скамьи, они кололи тойрингов сверху вниз. В зале бушевала слепая ярость, подобная ярости вырвавшегося на волю Волка. Хатавульф, Солберн и лучшие из их воинов шаг за шагом продвигались к трону, прокладывая дорогу остальным среди криков, стонов и скрежета стали о сталь. Но вот перед ними выросла преграда из щитов и копий. Эрманарих стоял на троне, чтобы все его видели, и потрясал пикой. Он то и дело поглядывал на сыновей Тарасмунда и криво улыбался, а те усмехались ему в ответ. Строй королевских дружинников прорвал старый Лиудерис. Раненный в бедро и руку, он добрался-таки до скамьи и ударом топора раскроил череп Сибихо. - Одной змеей меньше, - прошептал он, умирая. Хатавульф и Солберн переступили через его тело. Эрманариха заслонил сын. Солберн зарубил паренька, а Хатавульф выбил из рук короля пику. Еще выпад - и правая рука Эрманариха безвольно повисла вдоль тела. Меч Солберна поразил короля в левую ногу. Братья занесли клинки для последнего удара. Их сподвижники сомкнули ряды, оберегая вождей от копий дружинников. Эрманарих оскалил зубы. И тут случилось нечто неожиданное. Если бросить в пруд камень, по воде пойдут круги; подобно тому, как они распространяются, достигая самых берегов, по зале прокатилось изумление. Люди замерли и пооткрывали рты. В полумраке, который как будто стал с началом схватки гуще, над троном появился из воздуха диковинный скакун; металлические ребра его не обтягивала никакая кожа. На нем восседал высокий седобородый старик. Он кутался в плащ, лица его невозможно было разглядеть из-за низко надвинутой широкополой шляпы. В правой руке он сжимал копье. Наконечник оружия вдруг поймал блик пламени в очаге. Знамение? Предвестье бед? Хатавульф и Солберн опустили мечи. - Праотец, - выдохнул старший брат, нарушая мертвую тишину, - ты пришел помочь нам? Скиталец воскликнул громовым, не по-человечески зычным голосом: - Братья, примите то, что суждено, и вас не забудут. Эрманарих, твоя пора еще не приспела. Пошли людей, пускай они обойдут тойрингов сзади. И да будет с вами со всеми воля Вирд! Он исчез. Хатавульф и Солберн застыли как вкопанные, не веря собственным ушам. Истекая кровью, Эрманарих прохрипел: - Слышали? Кто может, живо в заднюю дверь! Внемлите слову Водана! Первыми от изумления оправились королевские телохранители. Издав боевой клич, они обрушились на врагов. Те отступили, и схватка закипела с новой силой. На полу, в луже крови под троном Эрманариха, распростерся мертвый Солберн. Большинство тойрингов находилось во дворце, поэтому гройтунги, выбежав через заднюю дверь наружу, в два счета расправились с теми, кто оставался на дворе. Вскоре залитый лунным светом двор был как ковром устлан телами погибших. Битва переместилась в караульню, где тойринги, едва отразив натиск спереди, вынуждены были тут же разворачиваться, чтобы не получить нож в спину. Зная, что смерть неизбежна, они сражались до последнего. Хатавульф окружил себя стеной из убитых недругов. Когда он наконец пал, тому смогла порадоваться лишь горстка уцелевших гройтунгов. Короля же, наспех перевязав, на руках вынесли из залы, и он, впадая временами в беспамятство, навсегда покинул дворец, в котором с тех пор обитали одни только призраки. 1935 г. Лори, Лори! 372 г. Утром пошел дождь. Под завывания ветра он хлестал по земле, застилая окрестности непроглядной пеленой и барабаня по крыше опустевшего Хеорота. Несмотря на то, что в зале зажжены были лампы и полыхало пламя в очагах, обычный полумрак как будто сгустился; от проникавшей снаружи сырости воздух был непривычно промозглым. Посреди залы стояли трое - стояли, ибо о таких вещах сидя не говорят. С губ их срывались белые облачка пара. - Погибли? - в смятении переспросил Алавин. - Все до одного? Скиталец кивнул. - Да. Но в домах гройтунгов тоже слышен плач. Эрманарих выжил, однако стал калекой и обеднел на двоих сыновей. Ульрика искоса поглядела на него. - Если это случилось прошлой ночью, то ты прискакал к нам не на смертном коне. - Ты ведь знаешь, кто я такой, - ответил он. - Знаю? - она согнула пальцы на руках, словно намеревалась выцарапать Скитальцу глаза. Голос ее пронзительно зазвенел: - Если ты и впрямь Водан, так он - двуличный бог, который не захотел помочь моим сыновьям. - Тише, тише, - проговорил Алавин, смущенно взглянув на Скитальца. - Я скорблю вместе с вами, - промолвил тот. - Но мы не властны изменить волю Вирд. Молва, может статься, будет утверждать, что я сам присутствовал там и даже спас Эрманариха, однако помните: ни люди, ни боги не могут противостоять ходу времени. Я сделал то, что было мне предназначено. Встретив гибель так, как они ее встретили, Хатавульф и Солберн прославили свой род, и, пока не умрет последний гот, их имена не будут забыты. - А Эрманарих здравствует по-прежнему, - откликнулась Ульрика. - Алавин, теперь ты становишься мстителем. - Нет! - возразил Скиталец. - Ему предстоит совершить нечто большее. Он возродит то, что едва не было погублено. Поэтому я и пришел к вам. - Он повернулся к юноше, который внимал ему, широко раскрыв глаза. - Мне ведомо будущее, Алавин, и даже врагу не пожелаю я такой участи. Но порой знание выручает меня. Слушай же и запоминай, ибо сегодня мы говорим в последний раз. - Скиталец! - вырвалось у Алавина. Ульрика шумно выдохнула сквозь сжатые зубы. Седой старик поднял ту руку, в которой не было копья. - Скоро придет зима, - сказал он, - но за ней последуют весна и лето. С дерева твоего рода облетела листва, но в стволе его дремлет скрытая сила и оно снова зазеленеет - если его не срубит топор. Поспеши! Пускай ранен Эрманарих, он не уймется, пока не изведет все ваше семейство. Воинов у него гораздо больше, чем наберется у тебя. Если ты останешься здесь, то погибнешь. Подумай! Ты собирался на Запад, у визиготов тебя ожидает радушный прием, тем более что в этом году Атанарик потерпел от гуннов поражение на Днестре и ему нужны люди. Он наверняка отдаст под твое начало отряд. Слуги же Эрманариха, явившись сюда, найдут лишь пепелище, ибо ты подожжешь Хеорот, чтобы он не достался королю, помянув заодно сраженных братьев. Это вовсе не будет бегство, ибо на чужбине ты выкуешь для своих соплеменников светлое завтра. Ныне кровь твоих предков течет в тебе одном. Береги ее, Алавин. Лицо Ульрики исказилось от гнева. - Твой язык всегда был без костей, - прошипела она. - Не слушай его, Алавин, прошу тебя. Отомсти за моих сыновей - сыновей Тарасмунда... Юноша сглотнул. - Ты и вправду хочешь, чтобы я пощадил убийцу Сванхильд, Рандвара, Хатавульфа и Солберна? - пробормотал он. - Тебе нельзя оставаться тут, - сурово ответил Скиталец. - Иначе твоя жизнь достанется королю заодно с жизнями сына и жены Хатавульфа и твоей собственной матери. Когда тебя превосходят числом, отступить не зазорно. - Д-да... Я наберу войско из визиготов... - Ты никого не станешь набирать. Через три года до тебя дойдут вести об Эрманарихе. Ты обрадуешься им. Боги покарают короля. Я клянусь тебе в этом. - Ну и что? - фыркнула Ульрика. Алавин набрал в грудь воздуха, расправил плечи, постоял так миг-другой, а потом сказал: - Успокойся, мачеха. Решать мне, ибо глава дома - я. Мы примем совет Скитальца. - Но зрелость слетела с него в мгновение ока, и он жалобно спросил: - О, господин, неужели мы никогда больше не увидим тебя? Не покидай нас! - Увы, - проговорил Скиталец. - Так будет лучше для вас. Да, прощание длить ни к чему. Мир вам! Он пересек залу и вышел за дверь под проливной дождь. 43 г. Тут и там во времени разбросаны были базы Патруля, на которых агенты могли отдохнуть от забот и треволнений службы. Одним из таких мест служили Гавайские острова до появления на них полинезийцев. Хотя этот курорт существовал на протяжении тысячелетий, мы с Лори посчитали себя счастливчиками, когда нам удалось зарезервировать там коттедж на один-единственный месяц. По правде сказать, мы подозревали, что тут не обошлось без Мэнса Эверарда. Но когда он, ближе к концу нашего пребывания на Гавайях, навестил нас, мы не стали ни о чем выспрашивать. Держался он дружелюбно, отправился с нами на пляж, а потом отдал должное приготовленному Лори обеду. Лишь только под вечер заговорил он о том, что находилось для нас сейчас одновременно и в прошлом, и в будущем. Мы сидели на веранде. В саду пролегли прохладные голубые тени; они тянулись до самого папоротникового леса. На востоке берег круто обрывался к серебрящемуся морю; на западе сверкала в небе над Мауна-Кеа вечерняя звезда. Где-то поблизости журчал ручеек. Природа словно источала целительный покой. - Значит, вы готовы вернуться? - поинтересовался Эверард. - Да, - ответил я. - К тому же черновая работа вся проделана, базовая информация собрана и обработана. Мне остается только продолжать записывать песни и предания в том виде, в каком они были сложены, и отмечать последующие изменения. - Всего-то-навсего! - воскликнула Лори с добродушной укоризной и накрыла мою ладонь своей. - Что ж, по крайней мере, ты излечился от своего горя. - Это так, Карл? - спросил Эверард, понизив голос. - Да, - отозвался я с напускным спокойствием. - Разумеется, от воспоминаний мне никуда не деться, но такова уж наша общая доля. Впрочем, на память чаще приходит хорошее, и это спасает меня от срывов. - Вы, конечно, понимаете, что к прежнему возврата нет. Многим из нас приходится сталкиваться с чем-то подобным... - Мне показалось, или голос его, сделавшийся вдруг хрипловатым, действительно дрогнул? - Когда такое случается, человек должен переболеть и выздороветь. - Знаю, - хмыкнул я. - Вам ведь известно, что я знаю? Эверард выпустил изо рта дым. - До определенной степени. Поскольку дальнейшая ваша карьера не отмечена никакими безрассудствами, не считая тех штучек, какие рано или поздно выкидывает любой агент Патруля, я счел непозволительным для себя тратить собственное время и средства Патруля на продолжение расследования. Я прибыл к вам не в качестве официального лица, а как приятель, которому захотелось узнать, как вы тут поживаете. Поэтому давайте не трогать тех тем, к каким у вас не лежит душа. - В вас есть что-то от старого добродушного медведя, - рассмеялась Лори. Мне было не по себе, но глоток коктейля с ромом помог собраться с мыслями. - Ну почему же? - возразил я. - Спрашивайте. Я убедился, что с Алавином все будет в порядке. Эверард пошевелился. - Как? - осведомился он. - Не тревожьтесь, Мэнс. Я действовал осторожно, в большинстве случаев - не напрямик. Скрывался под разными личинами, и он ни разу не узнал меня. - Я провел ладонью по гладко выбритому подбородку: римская манера, как и коротко остриженные волосы. Если потребуется, мне даже не придется заново отращивать бороду - наклеят точь-в-точь такую, какая у меня была. - Да, Скиталец вышел в отставку. - Разумно, - одобрил Эверард и откинулся в кресле. - А что стало с тем пареньком? - С Алавином? Он увел на запад, к Фритигерну, довольно многочисленную компанию готов, в которой была и его мать Эрелива. - Вернее, ему еще предстояло увести их, три столетия спустя. Но мы говорили на английском, система времен в котором в сравнении с темпоральным совершенно не разработана. - Его там хорошо приняли, тем более что он вскоре крестился. Как вы понимаете, уже по этой причине со Скитальцем надо было кончать. Какие могут быть у христианина дела с языческим богом? - Хм-м... Интересно было бы узнать о его ощущениях. - Насколько я могу судить, он не распространялся о своем родстве со мной. Разумеется, если его потомки - он удачно женился, - если его потомки сохранили семейную традицию, они, должно быть, видели во мне призрака, бродившего когда-то по отеческим землям. - По отеческим землям? А, так Алавин не вернулся на Украину? - По-моему, нет. Обрисовать вам историческую ситуацию тех лет? - Если можно. Я изучал ту эпоху, занимаясь расследованием вашего случая, но ограничился весьма узким временным отрезком. К тому же кое-что успело подзабыться. Ибо с тех пор с тобой много чего случилось, подумалось мне. Вслух я сказал: - В 374 году подданные Фритигерна с разрешения императора переправились через Дунай и поселились во Фракии. Со временем так же поступил и Атанарик; он перебрался в Трансильванию. Визиготы устали от непрекращавшихся гуннских набегов. Несколько лет готы терпеливо сносили правление Рима, но потом решили, что с них хватит, и взбунтовались. Получив от гуннов некоторое представление о кавалерии, они развили его, и в битве под Андрианополем в 378 году их тяжелая конница смяла ряды римской пехоты. В том сражении, кстати, отличился и Алавин, и именно оттуда начался его путь к славе. В 381 году новый император, Феодосий, заключил с готами мир, и многие их воины поступили в римскую армию на правах федератов, то бишь союзников. Затем сплошной чередой тянутся стычки, битвы, переезды - ведь шло Великое переселение народов. Что касается Алавина, то я буду краток: после богатой событиями, но в общем-то счастливой и долгой жизни он умер на юге Галлии, где находилось в ту пору королевство визиготов. Его потомки были среди основателей испанской нации. Так что сами видите - я расстался с ними и возобновил свои ученые занятия. Лори крепко сжала мою руку. Сумерки незаметно перешли в ночь. На небе замерцали звезды. Алый уголек в трубке Эверарда как будто подмигивал им. Сам Эверард выглядел черной тенью, этакой горой на фоне светящегося моря. - Да, - пробормотал он, - я вроде бы что-то припоминаю. Но вы рассказывали о визиготах. А родичи Алавина, остготы, - они ведь захватили Италию? - Со временем, - ответил я. - Сначала им пришлось пережить немало неприятностей, - я помолчал, ибо слова, что сорвались потом у меня с языка, были солью, попавшей на незажившие раны: - Скиталец не обманул их. Сванхильд была отомщена. 374 г. Эрманарих сидел в одиночестве под звездным небом. Тоненько поскуливал ветер, издалека доносился волчий вой. Вскоре после того, как прискакали гонцы с вестями, король, будучи не в силах совладать со страхом и не желая слушать болтовню придворных, приказал двоим воинам вынести себя на плоскую крышу дома. Они посадили его на скамью, накинули ему на плечи подбитый мехом плащ. - Идите, - буркнул он, и они торопливо подчинились. Эрманарих наблюдал за тем, как на западе догорает закат, а на востоке собирались иссиня-черные грозовые тучи. Теперь они занимали уже добрую четверть неба, то и дело из них вырывались молнии. К рассвету гроза доберется сюда, а пока явился лишь ее предвестник, и сразу, в разгар лета, повеяло зимней стужей. Остальные три четверти небосвода были усыпаны звездами. Звезды - крохотные, диковинные, безжалостные. Эрманарих попытался отвести взгляд от Колесницы Водана, что кружила вокруг неотрывно глядевшего с севера Ока Тиваса [речь идет о Большой Медведице и Полярной звезде], но созвездие Скитальца словно притягивало его к себе. - Я не слушал вас, боги, - пробормотал король. - Я верил лишь в свои собственные силы. А вы оказались хитрее, чем я думал, хитрее и кровожаднее. Вот сидит он, могучий властелин, хромой калека, узнавший, что враг переправился через реку и разгромил войско, посланное остановить его. Самое время кликнуть клич, отдать приказ дружине; если людьми правит мудрый вождь, они пойдут за ним в огонь и в воду. Однако на ум королю не приходило ни единой мысли. Вернее, мысли приходили, но их не пускали под своды костяного дворца мертвые - воины, павшие вместе с Хатавульфом и Солберном, цвет восточных готов. Были бы они живы, гунны бежали бы без оглядки, а остготы, с Эрманарихом впереди, гнали бы их все дальше и дальше. Но Эрманарих тоже погиб в той самой битве; остался лишь беспомощный калека с истерзанным болью рассудком. Он бессилен что-либо сделать для своего королевства, разве только отречься в пользу старшего сына. Быть может, тот окажется достойнее и сумеет расправиться с гуннами. Эрманарих оскалил зубы. Он слишком хорошо знал тщетность своих надежд. Остготов ждало поражение, бойня, плен и рабство. Если они когда-нибудь и станут снова свободными, это произойдет уже после того, как его кости сгниют в земле. Он - какое бы то было счастье - или всего лишь его плоть? Чем встретит его загробный мир? Эрманарих вытащил нож. Стальное лезвие блеснуло в свете молний и звезд. Рука короля задрожала. Ветер пронзительно свистнул. - Кончено! - воскликнул Эрманарих и, собрав бороду в кулак, приставил нож к шее. Взгляд его как бы непроизвольно устремился к Колеснице. На небе мелькнуло что-то белое - обрывок облака, или то Сванхильд скачет следом за Скитальцем? Набравшись мужества, которого осталось совсем чуть-чуть, король надавил на нож и провел им поперек горла. Струей хлынула кровь. Эрманарих ничком повалился на крышу. Последнее, что он слышал, был гром. В его раскатах стучали конские копыта, мчавшие на запад гуннскую полночь.  * ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ. ЗВЕЗДА НАД МОРЕМ *  I День за днем Найэрда проводила в обществе созданных ею тюленей, китов и рыб. С ее пальцев соскальзывали и устремлялись на волю ветра чайки и кружева морской пены. А на окраине мира под песнь Найэрды плясали ее дочери. Песнь ее вызывала дождь с небес или свет, дрожащий на волнах. А когда с востока накатывалась тьма, она отдыхала на своем укрытом мраком ложе. Но часто она поднималась рано, задолго до восхода солнца, чтобы наблюдать за своим морем. Свет утренней звезды озарял ее чело. И вот однажды на морской берег приехал Фрейр. - Найэрда, отзовись! - закричал он. Ответил ему только прибой. Тогда он поднес к губам рог Гэзерера и подул в него. С криками взлетели со скал бакланы. Затем он вынул меч и ударил плашмя по боку быка Землевержца, на котором сидел. От рева быка забили родники и мертвые властители проснулись в своих курганах. И тогда Найэрда отозвалась. Во гневе, окутанная туманом, она приплыла на ледяной глыбе, держа в руке сеть, которой ловила корабли. - Как ты смел меня потревожить? - обрушила она на него холодные, тяжелые как град слова. - Я хочу стать твоим мужем, - ответил он. - Сияющий издали свет твоей груди ослепил меня. Я отослал свою сестру прочь. Земля страдает, и вся растительность сохнет из-за жара моей страсти. Найэрда рассмеялась. - Что можешь ты дать мне, чего нет у моего брата? - Дом под высокой крышей, - сказал он, - богатые приношения, горячее мясо на подносах и жаркую кровь в кубках, власть над посевом и жатвой, над зачатием, рождением и смертью. - Великолепные дары, - согласилась она. - Но что, если я все-таки их отвергну? - Тогда на суше прекратится жизнь, и все живое, погибая, проклянет тебя, - предостерег он. - Стрелы мои взлетят к коням Колесницы Солнца и сразят их. И тогда она рухнет, объятая пламенем, море вскипит, а потом замерзнет от холода вечной ночи. - Нет, - сказала она. - Прежде я обрушу волны на твои владения и затоплю их. И они оба замолчали. - Силы наши равны, - наконец произнесла она. - Так не будем нарушать мир. Я приду к тебе весной с дождем, моим приданым. И пребудем мы на суше, благословляя ее. А твоим даром мне будет этот бык, на котором ты сидишь. - Это непомерно великий дар, - возразил Фрейр. - Его скрытая мощь наполняет земное лоно. Он разгоняет врагов, бодает и топчет их, опустошает их поля. Скалы дрожат под его копытами. - Можешь оставить его на суше и ездить на нем, как и прежде, - ответила Найэрда, - пока он мне не понадобится. Но бык будет моим, и в конце концов я призову его к себе навсегда. Помолчав немного, она добавила: - Каждую осень я буду покидать тебя и возвращаться в море. Но весной приходить опять. Так будет в этот раз и каждый грядущий год. - Я надеялся на большее, - сказал Фрейр, - но думаю, что если мы не объединимся, боги войны разгуляются еще пуще. Пусть будет по-твоему. Жду тебя, когда солнце повернет на север. - Я приду к тебе по радуге, - клялась Найэрда. Так было. И так есть. 1 Вид с крепостных валов Старого Лагеря наводил на мрачные мысли. На востоке узкой лентой поблескивал обмелевший в этом году Рейн. Германцы легко переправились через него, а суда с припасами для укреплений на левом берегу часто садились на мели и порой, не успев сняться с них, попадали в руки врага. Будто бы даже реки, извечные защитницы Империи, оставили Рим. В лесах на том берегу, в рощах на этом листья уже бурели и начинали опадать. Хлеб на полях засох - еще до того, как война превратила их не в грязь, а в серую пыль, заносившую черные пепелища. Теперь эта почва принесла новый урожай: проросли зубы дракона, и навалили варварские орды. Рослые светловолосые воины толпились вокруг принесенных из священных рощ - мест кровавых жертвоприношений - тотемов, шестов и носилок с черепами или вырезанными из дерева грубыми изображениями медведей, кабанов, зубров, лосей, оленей, рысей и волков. Закатный свет отражался от наконечников копий и щитов, от редких шлемов и от еще более редких кольчуг или панцирей, снятых с убитых легионеров. Большинство было без оружия - в куртках и узких штанах либо голые по пояс, может, с накинутыми на плечи мохнатыми звериными шкурами. Они ворчали, рычали, огрызались, горланили, вопили, топали, и звуки эти напоминали дальние, но приближающиеся раскаты грома. Действительно дальние. Скользнув взглядом по теням, протянувшимся к варварам, Муний Луперк разглядел длинные волосы, стянутые в узел на затылке. Так заплетали их свебские [свебы - собирательное название ряда племен в северо-восточной Германии] племена в центральной части Германии. Однако свебов было немного: должно быть, лишь небольшие отряды последовали сюда за дерзкими вождями, но это показывало, как далеко достиг призыв Цивилиса [Цивилис, Юлий, или Клавдий Цивилис, знатный батав, руководивший восстанием германских и кельтских племен против римлян в 69 - 70 годах]. Большинство заплетало свои гривы в косы, некоторые красили их в рыжий цвет или умащивали так, что они торчали на галльский манер, - видимо, батавы, каннинефаты, тунгры, фризы, бруктеры [батавы, каннинефаты, тунгры, фризы, бруктеры и др. - племена, жившие в Европе на территории нынешних Нидерландов, Бельгии и др. стран]. Остальные - местные и потому особо опасные - не столько своей численностью, сколько знанием тактики римлян. Ого, а вон конный отряд тенктеров [тенктеры - германское племя в нижнем течении Рейна] - вылитые кентавры: копья с вымпелами подняты, топоры приторочены к седлам. Конница восставших! - Жаркая сегодня будет ночь, - сказал Луперк. - Откуда ты знаешь, господин? - голос ординарца звучал не совсем твердо. Совсем еще мальчишка, взятый на это место второпях после гибели опытного Рутилия. Когда пять тысяч солдат (не считая тройного количества рабов и прочего населения лагерей) отступают с поля боя в ближайшее укрепление, хватаешь то, что подвернется под руку. Луперк пожал плечами. - Привыкнешь понимать, что у них на уме. Были и более существенные признаки. Рядом с рекой, позади скопища мужчин на этой стороне, вился дымок походных котлов. Женщины и дети из ближайших районов собрались, чтобы вдохновлять своих мужчин на битву. Сейчас у них возобновились причитания по покойным. Луперк прислушивался. Они звучали все громче и отдавались далеко вокруг, похожие на визг пилы, с подспудным ритмом: ха-ба-да ха-ба, ха-ба-да-да. В хор вступали новые голоса, и все больший хаос смерчем раскручивался над станом. - Я не думаю, что Цивилис решится напасть сегодня, - произнес Алет. Луперк освободил ветерана-центуриона [центурион - начальник центурии (отряд в сто человек в древнеримском войске)] от командования остатками его отряда и назначил в свой штаб советником. Алет показал на частокол, торчащий над земляным валом. - Две последние атаки довольно дорого ему обошлись. Там валялись трупы: вздувшиеся, бесцветные, в мешанине вывалившихся кишок и запекшейся крови, разбитого оружия, обломков примитивных укрытий, под которыми варвары пытались штурмовать ворота. Местами трупы заполнили ров. Из раскрытых ртов вывалились языки, объедаемые муравьями и жуками. У многих вороны уже выклевали глаза. Несколько птиц все еще пировали, насыщаясь перед наступлением ночи. Носы уже притерпелись к запаху и морщились, только когда ветер нес его прямо в лицо, а в приближающейся ночной прохладе запах становился все слабее. - У него достаточно подкреплений, - ответил Луперк. - И все-таки, господин, он не дурак, не безрассудная голова, разве не так? - настаивал центурион. - Он двадцать лет ходил с нами в походы, а то и больше. Я слышал, он отличился в Италии и удостоен был такого высокого звания, какое только возможно для наемника. Он должен знать, что у нас на исходе еда и другие припасы. Одолеть нас с помощью голода умнее, чем губить понапрасну воинов и осадные орудия. - Верно, - согласился Луперк. - Я уверен, что именно так он и собирался поступить после неудачной попытки. Но он не может командовать этими дикарями, как римлянами, насколько тебе известно. - И сухо добавил: - Наши легионеры в последнее время тоже грешат непослушанием, не так ли? Он перевел взгляд в центр пространства, вокруг которого сосредоточились вражеские орды. Там, где люди отдыхали возле штандартов своих соединений, блестел в лучах заходящего солнца металл; лошади на привязи спокойно ели овес; только что сооруженная из сырого дерева, но достаточно прочная осадная башня стояла наготове. Там расположился Клавдий Цивилис, служивший ранее Риму, и предводители