завтракать. -- Я подумала, что раз у вас наверху есть
похожая, то лучше пусть они будут рядом. Я ничего не трогала в вашей
комнате, просто поставила фотографию на стол.
Я в изумлении смотрел на нее. Она оттирала своими пухлыми руками
решетку плиты. На лице ее застыло выражение сонного упрямства.
-- Почему вы это сделали?
-- Говорю же, чтобы они были рядом, -- она лгала. Она действовала по
воле Алисон; это было так же ясно, как и то, что ей не хотелось смотреть на
эту фотографию.
-- Что вы думаете о моей кузине? Вы ее помните?
-- Тут не о чем говорить.
-- Вы просто не хотите говорить о ней.
-- Нет. Что прошло, то прошло.
-- Только в одном смысле, -- я засмеялся. -- Только в одном смысле,
дорогая миссис Сандерсон.
Это "дорогая" заставило ее обиженно уткнуться в плиту. Но через
какое-то время она заговорила снова:
-- А зачем вы разорвали фотографию дочки Дуэйна? Я нашла ее, когда
разбирала ваш беспорядок в комнате.
-- Я не знаю, о чем вы, -- сказал я. -- Или не помню. Может быть, я
сделал это механически.
-- Может, -- согласилась она, подавая мне тарелку с яичницей. -- Может,
вы так сделали и с вашей машиной.
Я еще ощущал вкус этой яичницы, когда два часа спустя стоял на асфальте
авторемонта в Ардене и слушал, как коренастый молодой человек с карточкой
"Хэнк", приколотой над сердцем, сокрушается по поводу моей машины.
-- Плохо, -- сказал он. -- Надеюсь, у вас есть страховка? Так вот, у
нас сейчас вообще нет человека, который мог бы исправить эти вмятины. К тому
же все детали заграничные -- это стекло, фара, колпачок. Все это нужно
заказывать, будет стоить уйму денег.
-- Вам же не в Германии их заказывать, -- заметил я. -- Наверняка
где-нибудь поблизости есть агентство "Фольксвагена".
-- Может быть. Я что-то об этом слышал, но не помню где. И у нас сейчас
полно работы. Я оглядел пустынную станцию.
-- Вы ее просто не видите, -- сказал Хэнк с вызовом.
-- Не вижу, -- согласился я, думая, что это, должно быть, та самая
станция, где работал жених Дуэйновой полячки. -- Может, это поможет вам
найти время, -- я сунул ему в руку десять долларов.
-- Вы здешний, мистер?
-- А вы как думаете? -- он не ответил. -- Нет, я приезжий. Попал в
аварию. Слушайте, забудьте о вмятинах, замените только стекло и фары. И
проверьте мотор.
-- Ладно. Ваша фамилия?
-- Грининг. Майлс Грининг.
-- Вы что, еврей?
Парень неохотно выдал мне одну из реликвий гаража, "нэш" 57-го года,
грохочущий при езде, как вагон с лесом; доехав до города, я
предусмотрительно оставил его в надежном месте и дальше пошел пешком.
Через полтора часа я говорил с Полом Кантом.
-- Ты одним своим приездом навлек беду на себя и на меня, Майлс. Я
пытался тебя предупредить, но ты не захотел слушать. Я ценю твою дружбу, но
тут только два человека, которых здешние обыватели подозревают в этих
убийствах, и это мы с тобой. Если ты не боишься, так это потому, что не
понимаешь еще, во что влип. А я боюсь. Если еще что-нибудь случится, то я
покойник, понимаешь? Прошлым вечером они разбили мою машину бейсбольными
битами.
-- Мою тоже, -- сказал я. -- И я видел, как они трудились над твоей, но
не знал, чья она.
-- Так мы и будем смотреть и думать, кого прибьют раньше -- тебя или
меня. Почему бы тебе не сбежать, пока есть возможность?
-- Не могу по нескольким причинам. Первая -- это то, что Белый Медведь
попросил меня задержаться.
-- Это из-за Алисон Грининг?
Я кивнул.
Он глубоко вздохнул -- удивительно, как в его высохшем теле умещалось
столько воздуха.
-- Конечно. Я должен был сам догадаться. Хотел бы я, чтобы мои грехи
были так же далеко в прошлом, как твои, -- я смотрел на него в удивлении,
пока он пытался трясущимися руками зажечь сигарету. -- Неужели никто не
предупредил тебя, Майлс, что тебе не нужно встречаться со мной? Я тут
настоящее пугало.
Перед тем, как идти к Полу, я зашел в магазин на Мейн-стрит и купил
портативный проигрыватель. Клерк, прочитав мою фамилию на чеке, скрылся в
конторе. Мое появление произвело небольшую сенсацию среди покупателей -- они
делали вид, что не смотрят на меня, но вели себя подчеркнуто осторожно.
Клерк вернулся с нервным мужчиной в коричневом костюме и галстуке из
вискозы. Он сообщил мне, что не может принять мой чек.
-- Почему?
-- Мистер Тигарден, это чек нью-йоркского банка.
-- Естественно. В Нью-Йорке тоже пользуются деньгами, вы этого не
знали?
-- Но мы принимаем только местные чеки.
-- А как насчет кредитных карт? Их вы принимаете?
-- Обычно да.
Я извлек из бумажника веер карточек:
-- Какую вам? "Америкэн Экспресс"? "Мобил"? "Сирс"? Давайте, выбирайте.
"Файрстоун"?
-- Мистер Тигарден, в этом нет необходимости. В случае...
-- Что в случае? Это ведь те же деньги, разве не так? Вот еще одна
"Бэнкамерикард". Выбирайте!
Другие покупатели уже не притворялись, что не слушают наш разговор.
Некоторые направились к выходу. Наконец он выбрал "Америкэн Экспресс",
которую я назвал первой, и взялся за оформление покупки. К концу этого дела
он весь вспотел.
Я просмотрел отделы пластинок в "Зумго" и универмаге "От побережья к
побережью", но не нашел ничего, отвечающего вкусам Алисон. В маленьком
магазинчике возле Фрибо я отыскал несколько книг, которые она любила: "Она",
"Белый отряд", Керуак, Сент-Экзюпери. За них я уплатил наличными, чтобы
опять не начинать волынку с чеками и кредитными картами.
Я прошел несколько кварталов, загрузил покупки в "нэш" и вернулся к
Фрибо.
-- Могу я позвонить? -- спросил я хозяина. Он с видимым облегчением
кивнул на автомат в углу. По его выражению я знал, что он мне скажет.
-- Мистер Тигарден, вы хороший клиент, но вчера вечером ко мне зашли
люди и сказали...
-- Что я не должен больше сюда ходить, так?
Он кивнул.
-- А иначе что они сделают? Выбьют окна? Сожгут ваше заведение?
-- Нет, мистер Тигарден. Они этого не говорили.
-- Но вам будет спокойнее, если я здесь не появлюсь.
-- Может быть, неделю. Поверьте, мистер Тигарден, я ничего против вас
не имею. Но они почему-то решили... понимаете?
-- Я не хочу доставлять вам неприятности.
Он отвернулся, не в силах больше смотреть на меня:
-- Телефон в углу.
Я набрал номер Пола Канта. Его шепчущий голос нерешительно сказал
"привет".
-- Пол, хватит от меня прятаться. Я в Ардене и хочу зайти к тебе и
поговорить о том, что происходит.
-- Не надо, -- взмолился он.
-- Не надо меня оберегать. Тебе же будет хуже, если люди увидят, как я
барабаню в твою дверь. Мне нужно с тобой поговорить.
-- Ты все равно придешь.
-- Именно так.
-- Тогда хотя бы не ставь машину возле моего дома. И не входи в
парадную дверь. Сверни в переулок между Коммерсиэл-стрит и Мэдисон и иди до
моего дома. Я тебя впущу.
И теперь, в своей наглухо занавешенной комнате, он говорил, что он
пугало. Он был похож на классического пациента Фрейда -- напуганный,
усохший, преждевременно состарившийся. Дополняли картину маленькое обезьянье
личико и белая, давно не стиранная рубашка. Когда мы были детьми, Пол Кант
подавал большие надежды, и я думал, что он один из самых уважаемых людей в
Ардене. На каникулах, в отсутствие Алисон, я делил время между озорством с
Белым Медведем и разговорами с Полом. Он очень много читал. Его мать была
прикована к постели, и Пол рос серьезным, как все дети, которым приходится
заботиться о родителях -- вернее, об одном из родителей; его отец умер уже
давно. Еще я думал, что Пол давно уехал в какой-нибудь большой город и
отряхнул пыль Ардена со своих ног. Но он был здесь, в этом затхлом доме,
излучающий страх и отчаяние.
-- Взгляни в окно, -- сказал он. -- Только так, чтобы тебя не увидели.
-- За тобой что, наблюдают?
-- Ты посмотри, -- он затушил сигарету и тут же взял другую.
Я отогнул край занавески.
В квартале от дома, облокотясь на красный пикап, стоял человек, похожий
на одного из тех, что вчера швыряли в меня камнями. Он глядел в сторону дома
Пола.
-- И так все время?
-- Не только он. Они сменяются. Их пятеро, может быть, шестеро.
-- Ты знаешь их?
-- Конечно. Я же здесь живу.
-- А почему ты ничего не делаешь?
-- А что ты предлагаешь? Позвонить нашему шерифу? Это же его дружки.
Они знакомы с ним лучше, чем я.
-- А что они делают, когда ты выходишь?
-- Я редко выхожу, -- он попытался изобразить улыбку. -- Думаю, идут за
мной. Им плевать, если я их увижу. Они хотят, чтобы я их видел.
-- И ты не сообщил, что они разбили твою машину?
-- Зачем? Говр и так все знает.
-- Но почему, черт побери? -- взорвался я. -- Почему весь огонь в твою
сторону?
Он усмехнулся и пожал плечами. Но я знал; я заподозрил это, еще когда
Дуэйн посоветовал мне оставить Пола Канта в покое. Человек с таким печальным
сексуальным опытом, как у Дуэйна, особенно остро чувствовал чужую
сексуальную ненормальность. А в Ардене все еще царили взгляды девятнадцатого
века.
-- Я немного отличаюсь от них, Майлс.
-- О Боже, -- выдохнул я, -- ну и что с того? Если ты гей, то это
только предлог для них. Почему ты позволяешь себя терроризировать? Ты должен
был давно уехать из этой дыры.
Он снова улыбнулся:
-- Я никогда не был храбрецом, Майлс. Я могу жить только здесь. Я
ухаживал за матерью, ты помнишь, и она, когда умерла, оставила мне этот дом,
-- дом пах пылью и запустением, а сам Пол вообще ничем не пах. Он словно был
где-то в другом измерении. Он сказал:
-- Я никогда на самом деле не был... тем, что ты сказал. Просто люди
чувствовали это во мне. Я тоже чувствовал, но здесь очень ограниченные
возможности, -- снова эта вымученная, бледная улыбка.
-- И ты решил бросить работу и запереться здесь, как в тюрьме?
-- Ты не я, Майлс. Тебе этого не понять. Я оглядел комнату,
обставленную старушечьими вещами. Тяжелые неудобные кресла в чехлах. Дешевые
фарфоровые статуэтки: пастушки и собачки, мистер Пиквик и миссис Гамп.
Никаких книг.
-- Нет, -- сказал я. -- Не понять.
-- Ты ведь не можешь мне доверять, Майлс. Мы столько лет не виделись,
-- он затушил сигарету и запустил руку в свои густые черные волосы.
-- Могу. Пока суд не признал тебя виновным, -- сказал я, начиная
проникаться чувством безнадежности, витавшим вокруг него.
Он издал смешок.
-- Что ты думаешь делать? Сидеть здесь, пока они не решат, что с тобой
сотворить?
-- Все, что я могу -- это ждать, пока все кончится. Если они поймают
убийцу, то меня, наверное, восстановят на работе. А что думаешь делать ты?
-- Не знаю, -- признался я. -- Я думал, мы сможем как-то помочь друг
другу. На твоем месте я бы ночью выбрался из дома и уехал в Чикаго или еще
куда-нибудь, пока все не кончится.
-- Моя машина сломана. Да и куда мне ехать? -- он снова улыбнулся. --
Знаешь, Майлс, я немного завидую ему. Убийце. Он не боится делать то, что он
делает. Конечно, он зверь, чудовище, но он делает, что хочет. Разве не так?
-- обезьянье личико смотрело на меня, по-прежнему улыбаясь той же мертвой
улыбкой. За запахами пыли и старушечьих вещей угадывался еще запах давно
увядших цветов.
-- Как Гитлер. Тебе надо бы поговорить с Заком.
-- Ты его знаешь?
-- Встречался.
-- Держись от него подальше. Он может доставить тебе неприятности,
Майлс.
-- Он мой фанат, -- сказал я. -- Он хочет быть на меня похожим.
Пол пожал плечами; эта тема его не интересовала.
-- Похоже, что я зря теряю время, -- сказал я.
-- Да.
-- Если тебе все же понадобится помощь, Пол, приходи на ферму Апдалей.
Я постараюсь тебе помочь.
-- Ни один из нас не может помочь другому, -- он равнодушно взглянул на
меня, явно ожидая, когда я уйду. -- Майлс, сколько лет было твоей кузине,
когда она умерла?
-- Четырнадцать.
-- Бедный Майлс.
-- Бедный, -- согласился я и ушел, оставив его сидеть там с дымящейся в
руке сигаретой.
Теплый воздух снаружи показался мне невероятно свежим, и я глубоко
вдохнул, спускаясь с крыльца Пола по ветхим ступенькам. Грудь мою распирали
не очень понятные чувства. Я оглянулся, понимая, что, если меня кто-нибудь
заметит, мне несдобровать, и заметил то, чего не разглядел, когда шел к
Полу. В углу двора возле забора стояла собачья конура, откуда в густые
заросли травы уходила туго натянутая цепь. С похолодевшим сердцем я сделал
два шага вглубь двора. Собака лежала в траве с цепью вокруг того, что было
ее шеей. Черви облепили ее, как живое покрывало.
Я поспешил прочь. Ужасное зрелище стояло перед моими глазами, даже
когда я вышел за ворота и пошел по переулку.
Когда я прошел футов тридцать, напротив меня появился полицейский
автомобиль, закрывая мне выход. За рулем сидел крупный мужчина и смотрел в
мою сторону. Я обернулся -- другой конец переулка был свободен, -- потом
опять посмотрел на человека в машине. Он помахал мне. Я пошел вперед,
убеждая себя, что, собственно, ни в чем не виноват.
Это оказался Белый Медведь. Он открыл мне пассажирскую дверцу, и я
обошел машину и сел рядом с ним.
-- Да, ты молодец, -- сказал он. -- А если бы кто-нибудь тебя увидел? Я
не хочу, чтобы тебе оторвали голову.
-- Как ты узнал, что я здесь?
-- Допустим, догадался, -- он смотрел на меня с добрым, почти
родительским, выражением -- Час назад мне позвонил парень со станции
техобслуживания по имени Хэнк Спелз. Он сказал, что ты сдал в ремонт машину
и указал чужую фамилию.
-- А откуда он знает, что она чужая?
-- Ох, Майлс, -- вздохнул Белый Медведь, трогая с места. Мы свернули и
плавно поплыли по Мейн-стрит, мимо Зумго, булочной, бара Фрибо. -- Ты ведь
известный человек. Прямо как кинозвезда. Мог бы ожидать, что тебя узнают, --
мы доехали до здания суда, но он не свернул в участок, как я ожидал, а
продолжал ехать прямо, через мост. Мимо пролетели несколько домов, ресторан,
боулинг-клуб, и мы выехали на простор полей.
-- Я не думал, что чинить машину под чужой фамилией -- это
преступление, -- сказал я. -- Куда мы едем?
-- Так, проедемся. Конечно, это не преступление. Но это глупость. Тебя
все равно все знают, и это только наводит таких олухов, как Хэнк, на
подозрения. И скажи, Майлс, какого черта ты сказал именно эту фамилию? --
При слове "черта" он стукнул кулаком по рулю. -- Ответь мне! Почему из всех
фамилий ты выбрал именно Грининг? Не надо напоминать об этом людям, парень.
Это в твоих же интересах.
-- Я слышу это с первых минут в Ардене. Белый Медведь покачал головой:
-- Ладно. Забудем об этом. Надеюсь, Хэнк тоже забудет. Что тебе сказал
Пол Кант?
-- Он ничего не знает. И уж конечно никого не убивал. Он боится даже
выйти в магазин за продуктами.
-- Это он тебе сказал?
-- Он боится даже выйти и закопать свою собаку. Я увидел ее, когда
уходил. Он не способен никого убить.
Белый Медведь опять покачал головой и поерзал на сиденье. Ему явно было
тесно. Мы отъехали уже довольно далеко -- за деревьями блестели изгибы реки
Бланделл.
-- Это здесь рыбаки нашли Гвен Олсон? Он вскинул голову:
-- Нет. В паре миль внизу. Мы проехали то место пять минут назад.
-- Зачем?
-- Что "зачем"?
Я пожал плечами; мы оба знали, зачем.
-- Я думаю, твой друг Пол Кант не все тебе сказал.
-- Ты о чем?
-- Он предложил тебе что-нибудь, когда ты пришел? Ну там, кофе или
сэндвич?
-- Нет. С какой стати? -- тут я сообразил. -- Ты хочешь сказать, что он
не выходит из дома? Что он уморил свою собаку голодом?
-- Ну, он уморил или кто-нибудь избавил беднягу от мучений -- не знаю.
Но я знаю, что Пол Кант не выходил из дома уже около недели. Если только по
ночам.
-- А что же он ест?
-- Должно быть, консервы. Или ничего. Теперь ты понимаешь, почему он
ничем тебя не угостил.
-- Но почему ты...
Он поднял руку.
-- Я не могу заставить человека выйти из дома и пойти в магазин. Да так
оно и лучше. Это может избавить его от неприятностей. Ты видел часовых у его
дома?
-- А ты не можешь их убрать?
-- А зачем? Я думаю, Майлс, тебе нужно кое-что знать про Пола.
Сомневаюсь, что он это тебе рассказал.
-- Он рассказал мне все, что считал нужным. Белый Медведь развернул
машину и поехал обратно к Ардену. Мы доехали почти до самого Бланделла и не
встретили ни одной живой души. Радиотелефон что-то крякнул, но Говр
игнорировал его. Он ехал так же неспешно, следуя плавному изгибу реки.
-- Видишь ли, у Пола были проблемы. Не из тех, которыми мужчина может
гордиться. Если ты помнишь, он жил со своей матерью и ухаживал за ней, даже
бросил школу и пошел работать, чтобы платить за ее лечение. Когда она
умерла, он немного растерялся, но потом собрался и на неделю уехал в
Миннеаполис. С тех пор он ездил туда регулярно, и в последний раз мне
позвонили из тамошней полиции. Сказали, что они его задержали, -- он
посмотрел на меня, оценивая степень моего удивления. -- Он ходил на собрания
бойскаутов -- знаешь, летом они часто проходят, -- ничего не говорил, только
стоял и смотрел. А когда дети расходились, шел за ними, так же молча. Так
было несколько раз, а потом кто-то из родителей позвонил в полицию. В тот
раз его не поймали, но потом накрыли в парке, где было полно мамаш с детьми.
Накрыли прямо за делом -- с рукой ширинке. Видишь ли, он ездил в
Миннеаполис выражать подавленные инстинкты, как это говорится, а тут строил
из себя паиньку. Тогда он перепугался, даже добровольно лег в госпиталь на
семь месяцев. Потом вернулся сюда. Похоже, ему некуда было деваться. Ну вот,
я думаю, этот маленький эпизод он от тебя скрыл.
Я только кивнул. Я уже придумал, что ответить:
-- Надеюсь, что это правда. Но даже если так, то, что Пол делал,
бесконечно далеко от убийства. Или я ничего не понимаю в людях.
-- Может, и так. Но в Ардене не разбираются в подобных тонкостях.
Пойми, люди не знают, кто это сделал. Это может быть маньяк. Или импотент.
Может быть, даже женщина. Я лично думаю, что он один, но их может быть и
несколько. Но это непростой насильник.
-- Ты к чему?
Мы уже въехали в Арден, и Белый Медведь вел машину прямо к "нэшу",
будто знал, где он стоит.
-- У меня есть теория по поводу этого типа, Майлс. Я думаю, на него
давит вина, ему хочется пойти ко мне и признаться, он просто разрывается от
этого желания. Как ты думаешь?
Я ничего не думал.
-- Ладно, предположим. Ему не нравится то, что он сделал с теми
девочками. Но он больной, он чувствует, что должен сделать это снова. Я --
единственный, кто может его остановить, и он это знает. Я не удивлюсь, если
окажется, что я вижусь с ним каждый день, -- он остановился у светофора,
кварталом дальше стояла моя машина. -- Хэнк дал тебе "нэш", так ведь, Майлс?
-- Так. Ты собираешься искать тех, кто разбил мою машину?
-- Я ищу, Майлс. Ищу, -- он переехал улицу и подкатил к древнему
"нэшу".
-- И что ты говорил по поводу убийцы? Что он непростой насильник?
-- Слушай, заходи ко мне вечером, как-нибудь на неделе. Я все тебе
расскажу, -- он вышел и открыл мне дверь. -- Надеюсь, моя стряпня тебя не
убьет. До скорого, Майлс. Помни, что ты обещал держать со мной связь.
Его ровный дружелюбный голос звучал у меня в ушах всю дорогу домой. Он
гипнотизировал, сковывал волю. Выходя из машины на ферме, я все еще слышал
его и не мог избавиться от него, даже когда расставлял мебель. Я знал, что
мебель не встанет на нужное место, пока я не освобожусь от этого голоса. Я
поднялся наверх, сел за стол и стал смотреть на обе фотографии. Постепенно
все ушло прочь, и я остался наедине с Алисон. Где-то вдали еле слышно звонил
телефон.
И в третий раз это случилось так:
Девушка вышла из дома в конце дня и несколько минут стояла на прогретой
солнцем улице, раздумывая, не поздно ли еще пойти поиграть в боулинг с
подругами. Она вспомнила, что забыла дома солнечные очки, но ей лень было
возвращаться. Струйки пота начали стекать у нее по шее. До зала она дойдет
вся в поту.
Может, лучше просто остаться дома и почитать? Миленькое личико девушки,
освещенное светом лампы, особенно хорошо смотрелось над книгой. Она хотела
стать учительницей английского. Девушка оглянулась на дом; отражение солнца
в стеклах ослепило ее. Белая блузка уже прилипла к спине.
Она отвернулась и пошла в город, в направлении, куда двумя часами
раньше проехала машина шерифа Говра. После гибели Дженни Странд девушки в
городе боялись ходить в одиночку, но сейчас было еще светло.
Она подумала, что шериф, конечно же, скоро поймает убийцу; может, уже
поймал. Может, это человек, сидевший рядом с ним в машине... хотя непохоже.
Она шла медленно, глядя вниз, думая о том, что не любит боулинг и
играет в него только потому, что играют все.
Она так и не увидела, кто ее схватил -- лишь неясный силуэт,
выскочивший из переулка. В следующий момент ее ударили о стену, и страх,
вспыхнувший в ее мозгу, не дал ей ни закричать, ни побежать. Что-то
коснулось ее, что-то не похожее на человеческую плоть. Ей в ноздри ударил
запах сырой земли, словно она была уже в могиле.
Семь
Мои руки и ноги не двигались. Но в другом измерении они не лежали на
полу моего кабинета, а работали, уводя меня в лес. Я наблюдал за обоими
процессами, думая, что такое один раз уже случалось: когда я открыл морской
сундучок и увидел там фотографию, стоявшую в это время на моем письменном
столе. Воздух и в кабинете, и в полях был сладким, напоенным запахами. Свет
погас, и в темноте я шел по темному пшеничному полю, продирался через кусты,
легко перепрыгивал ручей. Тело мое было легким, как во сне. Я слышал телефон
и одновременно сверчков и сов. Ночной воздух, казалось, окутывал деревья
дымкой, как туман.
Я прошел через второе поле и вошел в лес. Белели березы, как девичьи
тела. Моя правая рука коснулась доски пола, но в призрачном мире это был
кленовый ствол. Миновав его, я углубился в чащу. Вправо от меня пробежал
олень, и я пошел за ним. Деревья росли все гуще и гуще. Я перелез через
ствол гигантского клена, преграждавший дорогу, и продолжил путь. Мое сердце
забилось сильнее, я понял, куда я иду.
Это была поляна, окруженная огромными дубами, с выжженным пятном в
центре. Она ждала меня здесь.
Я знал, что ноги сами приведут меня туда. Надо было только идти.
Когда деревья сомкнулись вокруг меня, пришлось раздвигать ветки руками.
Иголки набились мне в волосы и за воротник, напомнив колючий куст, поймавший
меня возле Волшебного Замка. Почва стала вязкой; на месте моих следов
оставались чавкающие черные дыры. У подножия деревьев росли красные и белые
грибы.
Становилось все темнее, и я почувствовал страх. Казалось, лес готов
сдавить меня и похоронить в своих пахучих объятиях. Даже воздух стал гуще. Я
взобрался на пень, обожженный молнией. Под ногами копошилось что-то
скользкое. Я наступил на гриб размером с овечью голову, и он растекся под
моей ногой жидкой зловонной массой.
Ветка оцарапала мне лицо. Я услышал, как разрывается кожа. Единственный
свет исходил от гниющих стволов и листьев. Раскидистое дерево преградило мне
путь; пришлось встать на четвереньки и проползти под его ветвями, почти
утопая во влажном слое листвы.
Я встал и очутился на поляне, той самой. Моя рубашка позеленела от мха,
бинт с левой руки сполз и размотался. Я попытался отряхнуться, но руки меня
не слушались.
Деревья шептались за моей спиной. Я прошел вперед, к черному пятну в
центре поляны. Наклонился и потрогал угли. Они были теплыми, и от них тянуло
сладковатым дымком. Я упал на колени в мертвой тишине леса.
Что случится, если она вернется? -- спросила меня Ринн, и я сейчас
испытывал ужас еще больший, чем в первый раз. До меня донесся высокий
шуршащий звук оттуда, где свечение листьев вокруг поляны было особенно
ярким. Звук движения. По коже у меня поползли мурашки.
Потом я увидел ее.
Она вышла на поляну между двух черных берез. Она не изменилась. Если бы
в этот момент что-нибудь коснулось меня, я бы разбился, рассыпался на белые
холодные осколки. Она пошла ко мне -- медленно, неостановимо.
Я позвал ее по имени.
Шум усиливался -- шепчущее шуршание резало мне уши. Ее рот открылся, и
я увидел, что вместо зубов у нее белые, отполированные водой камни. Лицо ее
было маской из листьев, руки превратились в древесные сучья.
Я упал навзничь и ощутил под руками гладкое дерево. Воздух забил мне
легкие, как вода. Я понял, что кричу, только когда услышал собственный крик.
-- Открыл глаза, -- сказал голос. Я увидел перед собой раскрытое окно и
раздуваемые ветром занавески. Стоял день. Воздух был обычным, легким.
Другой голос:
-- Вы проснулись, Майлс? Слышите меня? Я попытался ответить, и изо рта
у меня хлынула зловонная жидкость.
-- Он жив, -- сказала женщина. -- Слава Богу.
Очнулся я в постели. Было еще светло, и внизу звонил телефон.
-- Не обращайте внимания, -- сказал кто-то. Я повернул голову; в кресле
возле двери сидела Алисон с книгой -- одной из тех, что я отдал Заку. --
Телефон звонил все утро. Это шериф Говр. Он хочет о чем-то с вами
поговорить, -- на последней фразе она потупила глаза.
-- Что случилось?
-- Хорошо, что вы не курите. Иначе вас разбросало бы по всему полю.
-- Что случилось?
-- Вы включали газ?
-- Какой газ?
-- На кухне. Он был включен почти всю ночь. Миссис Сандерсон сказала,
что вы выжили только потому, что были наверху. Я разбила окно на кухне.
-- А кто его включил?
-- Это вопрос. Миссис Сандерсон утверждает, что вы пытались покончить с
собой.
Я потрогал лицо. Царапин не было. Бинт на левой руке держался
нормально.
-- А свет?
-- Погас. Лампы, похоже, лопнули. Черт, вы должны были чувствовать
запах. Сладкий такой.
-- Я его чувствовал. Я сидел за столом, а потом вдруг очутился на полу.
Мне показалось, что мое тело стало невесомым.
-- С этим домом что-то не так. Два дня назад, когда вы вернулись, свет
во всем доме вдруг зажегся. Сам по себе.
-- Ты тоже это видела?
-- Конечно. Я была в своей комнате. А прошлой ночью свет вдруг
выключился. Отец говорит, это что-то с проводкой.
-- А он не сказал, что ты должна держаться от меня подальше? i
-- Я обещала, что уйду, как только вы придете в себя, Я вас и
обнаружила. Говр звонил нам и сказал, что вы не берете трубку. Сказал, что
ему срочно нужно с вами поговорить. Отец спал, вот я и пошла. Дверь
оказалась закрыта, тогда я влезла через окно в нижнюю спальню и тут почуяла
запах газа. Я разбила окно в кухне, чтобы газ вышел, и пооткрывала все
другие окна. Потом пошла наверх. Вы лежали на полу.
-- А когда это было?
-- Около шести утра. Или чуть пораньше.
-- Ты в шесть уже встала?
-- Я только вернулась домой. Ну вот, я увидела, что вы живы, и тут
появилась миссис Сандерсон. Она сразу позвонила в полицию. Она почему-то
решила, что вы хотели себя убить. Потом она ушла и сказала, что вернется
завтра. Если она нужна вам сегодня, позвоните ей. И Говру я сказала, что вы
позвоните ему, когда вам станет лучше.
-- Спасибо, -- сказал я. -- Ты спасла мне жизнь. Она с улыбкой пожала
плечами:
-- Если кто и сделал это, то старик Говр. Это ведь он попросил меня
сходить к вам. К тому же, все равно скоро бы пришла миссис Сандерсон. И вы
не собирались умирать.
Я поднял брови.
-- Вы тут ходили. И издавали разные звуки. Меня узнали.
-- С чего ты взяла?
-- Вы назвали меня по имени. Или мне так показалось.
-- Ты правда думаешь, что я хотел себя убить?
-- Нет, -- она встала, зажав книгу под мышкой. -- Я думаю, вы не такой
дурак. Да, совсем забыла. Зак благодарит вас за книги и хочет снова
увидеться.
Я кивнул.
-- Вы уверены, что с вами все в порядке?
-- Уверен, Алисон.
У двери она остановилась и повернулась ко мне. Она открыла рот, потом
закрыла и наконец решилась сказать:
-- Я очень рада, что с вами все обошлось. Телефон зазвенел снова.
-- Не беспокойся, -- сказал я. -- Я уже знаю, в чем дело. Белый Медведь
хочет пригласить меня на ужин. И знаешь, я очень рад, что ты оказалась
здесь.
-- Давай немного расслабимся, прежде чем касаться серьезных вопросов,
-- предложил шериф Говр два дня спустя, вытряхивая в чашку ледяные кубики.
Моя интуиция меня не подвела, хотя бы частично. Я сидел в большом
продавленном кресле в гостиной Белого Медведя, в той части Ардена, где я в
прошлый визит припарковал свой "нэш". В большом доме Говр жил один. На одном
из кресел громоздилась кипа старых газет; красная обивка дивана засалилась
от времени; кофейный столик украшала батарея банок из-под пива. На спинке
кресла висел пистолет в кобуре. С двух концов дивана светили две большие
лампы с подставками в виде глухарей. На стенах темно-коричневые обои -- жена
шерифа, кто бы она ни была, явно боролась с условностями. Висящие там же
картины, я мог поклясться, были повешены не ею: фото самого Белого Медведя в
рыбацкой шляпе, держащего удочку с пойманной форелью, и репродукция
"Подсолнухов" Ван Гога.
-- Я обычно немного выпиваю после обеда. Что хочешь: бурбон или
опять-таки бурбон?
-- Отлично.
Его готовка меня приятно удивила. Тушеное мясо, хоть и незамысловатое,
хорошо приготовленное, было не тем, чего ожидаешь от
двухсотсемидесятифунтового мужчины в мятом полицейском мундире. Тут больше
подошел бы пережаренный бифштекс.
Одна из причин приглашения прояснилась сразу же:
Белому Медведю редко с кем удавалось говорить по душам. Весь ужин он
говорил не о моей предполагаемой попытке самоубийства, не о новой трагедии,
случившейся в городе, -- он говорил о рыбалке. Удочки, наживка, морская и
речная рыбалка, рыбалка раньше и сейчас, и "На Мичигане считают, что их
лосось лучше всего, но нашу форель я не променяю на десяток этих лососей", и
"Иногда я просто люблю посидеть с удочкой в тени, без всякого клева, как
какой-нибудь дедуля". Под этот разговор я сжевал несколько ломтей сочного
мяса с овощами и густой подливкой.
Он отнес тарелки в раковину и, судя по звуку, залил водой; потом
вернулся с бутылкой "Дикой индейки" под мышкой, чашкой с кубиками льда в
одной руке и двумя бокалами в другой.
-- Мне кое-что пришло в голову, -- сказал я, пока он ставил все это на
стол.
-- Что же?
-- Мы все одиноки -- все четверо. Дуэйн, Пол Кант, ты и я. У тебя ведь
была жена? -- обстановка дома делала ответ очевидным; дом Белого Медведя
странно напоминал мне дом Пола Канта, только он хранил следы вкуса более
молодой женщины, жены, а не матери.
-- Была, -- он разлил бурбон и откинулся на диване, положив ноги на
кофейный столик. -- Сбежала, как и твоя. Уже давно. Оставила мне сына.
-- У тебя есть сын, Белый Медведь?
-- Да. Живет здесь, в Ардене.
-- Сколько ему лет?
-- Скоро двадцать. Его мать сбежала, когда он был еще маленьким. Он не
особо ученый, но смышленый. Помогает разным людям с ремонтом. У него своя
квартира. Я хотел бы, чтобы он служил в полиции, но у него свои идеи. Но он
хороший парень. Верит в закон, не то, что другие.
-- А почему ты или Дуэйн не женились снова? -- я хлебнул большой глоток
бурбона.
-- У меня есть причины. В полицейской работе жена только мешает. Это
ведь круглые сутки. Кроме того, я не встретил ни одной женщины, которой мог
бы доверять. А старине Дю-эйну женщина вообще нужна только для того, чтобы
готовить и убирать, а это с успехом делает его дочь.
Я поймал себя на том, что расслабляюсь, уверяю себя, что это просто
разговор двух старых друзей. Свет ламп серебрил намечающуюся лысину Белого
Медведя. Его глаза были полузакрыты.
-- Думаю, ты прав. По-моему, он просто ненавидит женщин. Может, он и
есть твой убийца.
Белый Медведь засмеялся:
-- Ах, Майлс, Майлс. Он ведь не всегда ненавидел женщин. Одна из них
ему очень даже нравилась.
-- Та полька?
-- Не совсем. Как ты думаешь, почему он так назвал свою дочь?
Я взглянул на него и обнаружил, что его полузакрытые глаза внимательно
наблюдают за мной.
-- Да-да. Я думаю, он потерял свою невинность с крошкой Алисон Грининг.
Ты не каждое лето был здесь и не все видел, но говорю тебе, она его с ума
сводила. Может быть, она и ночевала в его постели, а скорее всего трахнулась
с ним стоя, где-нибудь в стогу -- не знаю. Но она жутко его изводила.
Наверное, поэтому он и сделал в конце концов предложение той польке.
Шок еще колотил меня дрожью:
-- Ты говоришь, он потерял невинность с Алисон?
-- Да. Он сам мне рассказал.
-- Но ей ведь было тогда не больше тринадцати.
-- Точно. Но он сказал, что она знала об этом гораздо больше, чем он.
Я вспомнил про учителя рисования:
-- Не верю. Он врет. Она же все время смеялась над ним.
-- И это верно. Его мучило то, что она предпочитала тебя ему, когда ты
был рядом. Он ревновал, -- он склонился над столом и подлил себе виски, не
добавляя льда. -- Так что теперь ты видишь, что не должен был называть эту
фамилию. Ты сыплешь соль на его раны. Не хочу тебя учить, Майлс, но ты мог
бы хоть раз сходить в церковь. От тебя отстанут, если увидят, что ты ведешь
себя так же, как они. Посидишь, послушаешь мудрые речи пастора Бертильсона.
Удивительно, как все норвежцы в долине любят эту старую шведскую крысу. Он,
кстати, рассказал мне, что ты что-то стащил у Зумго. Вроде бы, книгу.
-- Смешно.
-- Вот и я ему так сказал. А что с этим твоим самоубийством? В этом
есть хоть сколько-нибудь правды?
-- Никакой. Или это случайность, или кто-то пытался меня убить. А
может, предупредить.
-- Предупредить о чем?
-- Белый Медведь, твой отец так и не узнал, кто звонил ему в ту ночь,
когда утонула моя кузина? Он покачал головой:
-- Выкинь это из головы, Майлс. Мы говорим о том, что происходит
сейчас, а не двадцать лет назад.
-- Нет, а все-таки?
-- Черт побери, Майлс, -- он вылил в рот то, что осталось в его бокале,
и налил еще. -- Я же говорю: выкинь это из головы. Нет. Не узнал. Теперь ты
доволен? Так говоришь, эта история с газом произошла случайно?
Я кивнул, раздумывая, о чем он заговорит дальше.
-- Знаешь, хотелось бы не вмешивать в это Туту Сандерсон, а то она всем
рассказывает свою версию, которая сильно отличается от твоей. Хочешь еще
выпить?
Мой бокал был пуст.
-- Давай. Составь мне компанию. Мне вечером нужно выпить пару рюмок,
чтобы заснуть. Если Локкен арестует тебя за вождение в пьяном виде, я за
тебя похлопочу.
Я налил себе бурбона и добавил льда. На Белого Медведя алкоголь,
казалось, производил не больше действия, чем кока-кола.
-- Послушай, -- сказал он. -- Я все делаю, чтобы избавить тебя от
неприятностей. Ты мне нравишься, Майлс. Я не хочу, чтобы наши добрые
горожане сжили тебя со свету, да и меня заодно за то, что я с тобой якшаюсь.
Давай договоримся: забудь про это дело с Лараби, а я забуду про то, что ты
упер книгу у Зумго. У тебя и без этого достаточно хлопот.
-- Эти письма, например.
-- Ага. Или смерть твоей жены. И есть еще кое-что. Ты, мне кажется,
боишься, Майлс. Чего?
-- Постой, -- я почувствовал такой же холод, как в старом доме Апдалей.
-- Ты к этому вел дело весь вечер?
-- Может быть. Видишь ли, я просто полицейский, который пытается
расследовать дело. Что хуже всего, оно разрастается.
-- Да. Еще одна девушка.
-- Может быть, и так. Но лучше не болтать об этом, потому что тело пока
не найдено. Мы даже не знаем, есть ли тело. Девушка по имени Кэндис
Мичальски, хорошенькая, семнадцати лет, пропала вчера вечером. Часа через
два-три после того, как я высадил тебя возле твоего "нэша". Она сказала
родителям, что идет играть в боулинг, -- мы проезжали "Боул-А-Раму" по пути
из города, -- и не вернулась. И в "Боул-А-Раму" не пришла.
-- Может, она сбежала, -- руки у меня дрожали, и я сел на них.
-- На нее не похоже. Она была лучшей ученицей. Член ассоциации "Будущие
учителя Америки". На следующий год должна была ехать учиться в Ривер-Фоллс.
Примерная девочка, Майлс, не из тех, кто убегает из дома.
-- Странно. Странно, как прошлое держит нас. Мы только что говорили про
Алисон Грининг, которая до сих пор... которую я до сих пор помню, и мы все
трое ее знали, и люди все еще помнят о ее смерти.
-- Ну, вы с Дуэйном знали ее получше, чем я, -- он усмехнулся. -- Но
речь сейчас не о ней. Теперь я дрожал уже весь.
-- И теперь арденская девушка с польской фамилией убегает или исчезает,
совсем как невеста Дуэйна...
-- И ты устраиваешь в доме своей бабки музей. Да, речь все-таки не об
этом. Я говорил с этими Мичальски -- они расстроены, конечно, -- и опросил
их никому пока не говорить про Кэндис. Пусть скажут, что она уехала к
тетушке в Спарту или еще что-нибудь. Может, скоро она пришлет им открытку из
колонии нудистов в Калифорнии. Может, мы отыщем ее тело. Если она мертва,
то, может быть, мы успеем поймать убийцу прежде чем начнется истерика. Я
предпочту аккуратный арест, и убийца, по-моему, тоже. Во всяком случае,
здоровая часть его рассудка, -- он вытянулся на диване, подложив руки под
голову. Сейчас он походил на больного старого медведя, упустившего рыбу. --
А зачем тебе понадобилось красть ту книгу у Зумго? Это ведь в самом Деле
ужасно глупо.
Я покачал головой:
-- Ничего я не крал. Бертильсон ошибается.
-- Признаюсь тебе. Я жду, что этот парень придет ко мне и признается.
Он хочет признаться. Он хочет сидеть там, где сейчас сидишь ты, Майлс. Это
грызет его. Может, он убил эту Мичальски. Может, он спрятал ее где-нибудь и
не знает теперь, что с ней делать. Мне жалко эту сволочь, Майлс. Думаю, если
кто-то и покончит здесь с собой, то это окажется он. Который час?
Я взглянул на часы. Белый Медведь подошел к окну и прижался лицом к
стеклу, глядя в темноту.
-- Два часа.
-- Я не засыпаю до четырех-пяти. Я извелся почти как он, -- запах
пороха смешивался с запахом немытого тела. Я подумал, снимает ли Белый
Медведь когда-нибудь свою форму. -- Ты доберешься один?
-- Конечно.
-- Кстати, что ты пишешь? Ты не говорил.
-- Исследование про одного писателя.
-- Здорово. Надеюсь, все это кончится, и ты останешься здесь, с нами.
Он разглядывал мое отражение в оконном стекле. Я смотрел на его
револьвер, висящий на спинке кресла.
Я спросил:
-- Что ты имел в виду, когда сказал вчера, что убийца -- необычный
насильник? Что он может быть импотентом?
-- Ну, мы все знаем, что такое изнасилование, -- Белый Медведь опять
тяжело опустился на диван. -- Так вот, могу тебе сказать: эти случаи не
имеют ничего общего с изнасилованием. Это сделал кто-то, у кого проблемы с
головой. Изнасилование -- это когда девчонка заводит парня, он не может
сдержаться, а она поднимает крик. То, как они одеваются -- это же
подстрекательство к изнасилованию! Парень вполне может неправильно понять,
чего хочет такая вот маленькая сучка. Так кто же виноват? Оба! Так не
принято рассужу дать, но это правда. Такие случаи встречались мне не раз.
Говорят: насилие. Но насилие -- это вся наша жизнь. Здесь не то. Это явно
сделал ненормальный. Доктор Хэмптон в бланделлском морге сказал, что на
телах не обнаружено никаких следов семени. Их насиловали другими способами.
-- Другими способами? -- переспросил я, не особенно желая слушать
дальше.
-- Бутылкой. Из-под кока-колы. Мы нашли такие бутылки возле обоих тел,
разбитые. С Дженни Странд использовали еще что-то, скорее всего ручку от
метлы. Мы до сих пор ищем ее в поле за 93-м. Потом над ними поработали
ножом. И это было еще только начало.
-- О Боже.
-- Так что это могла быть и женщина, хотя трудно себе представить такую
женщину, правда? -- он улыбнулся мне с дивана. -- Теперь ты знаешь столько
же, сколько мы.
-- Ты ведь не думаешь, что все это сделал Пол Кант? Это же невозмож