но.
-- Что невозможно, Майлс? Это мог сделать я, или ты, или Дю-эйн. Пол
хотя бы сидит дома и не лезет на рожон, -- он поднялся с дивана и пошел на
кухню. Услышав булькающий звук, я понял, что он полощет рот. Когда он
вернулся, его голубая форменная рубашка была расстегнута, обнажая белую
майку, обтягивающую живот. -- Тебе нужно поспать, Майлс. Это был хороший
вечер. Мы лучше узнали друг друга. А теперь езжай.
Глаза Туты Сандерсон за толстыми стеклами очков напоминали бьющихся в
воде рыб. Руки она держала в карманах серой шерстяной кофты. Три дня,
прошедшие с моего вечернего разговора с Белым Медведем, она появлялась
каждое утро, молча готовила завтрак и спешила вымыть кухню, пока я
экспериментировал с расстановкой мебели. Старый диван -- у дальней стены,
слева от маленького шкафа. Книжная полка (я еще помнил на ней Библию и
романы Ллойда С. Дугласа) -- на короткой стене у выхода на крыльцо. Там же,
с обеих сторон, два легких кресла; но оставались еще кресла и столики,
которые я решительно не знал, куда девать. Я не помнил их присутствия в
комнате. Ту же проблему представляли еще с полдюжины предметов мебели. Тута
Сандерсон помочь не могла.
-- Это стояло не так.
-- Попробуйте вспомнить.
-- Я думаю, этот маленький стол стоял где-то рядом с диваном, -- она
просто пыталась отделаться от меня.
-- Здесь? -- я передвинул столик к шкафу.
-- Нет. Дальше.
Я передвинул дальше.
-- Будь я Дуэйном, я бы сводила вас к психиатру. Он заплатил кучу денег
за новую мебель. И купил ее очень выгодно. Мы с Редом тоже кое-что купили на
той распродаже.
-- Дуэйн может поставить все на место, когда я уеду. Этот стол так не
стоял.
-- А по-моему, нормально.
-- Вы ничего не понимаете.
-- Может быть. Вы никогда не напишите свою работу, если будете весь
день заниматься этим.
-- Почему бы вам не сменить белье? Если не хотите мне помочь, то хотя
бы не мешайте.
Ее лицо, казалось, налилось водой, как мешок.
-- Похоже, вы оставили все ваши манеры в Нью-Йорке, Майлс, -- с этими
словами она отвернулась от меня к окну. -- Когда ваша машина будет готова?
-- Они обещали сделать через несколько дней.
-- И тогда вы уедете? -- она нагнула голову, высматривая что-то на
дороге.
-- Нет. Белый Медведь просил меня остаться. Должно быть, ему скучно.
-- Вы с Галеном так хорошо знакомы?
-- Как братья.
-- Он никого не приглашал к себе домой. Скрытный человек. И еще возил
вас на полицейской машине. Реду сказали об этом в Ардене.
Я поставил кресло рядом с обогревателем, потом передвинул к двери
спальни.
-- У вас сегодня одни машины на уме.
-- Может, потому, что сейчас одна из них остановилась, и кто-то что-то
положил в ваш почтовый ящик. Это не почтальон. Не хотите пойти и посмотреть?
-- А раньше нельзя было сказать? -- огрызнулся я и выскочил на крыльцо.
Тута Сандерсон в прошедшие два дня приходила в шерстяной кофте -- отчасти,
чтобы позлить меня несоответствием этого одеяния с теплой погодой, отчасти
потому, что в доме всегда было холодно -- может быть, тому виной был ветер
из леса. За спиной я услышал ее реплику:
-- Должно быть, еще одно дурацкое письмо. Так оно и случилось, но не в
том смысле, что думал я (и она). Листок дешевой бумаги в линейку из школьной
тетради. На нем напечатано:
"Ублюдок мы за тобой следим".
Знакомо по фильмам; я сразу представил свою грудь в перекрестье
прицела. Вокруг никого не было, и я какое-то время стоял, опершись на ящик и
пытаясь успокоиться. За прошедшие дни мне дважды звонили и молчали, дыша в
трубку луком и пивом. Я подозревал, что причиной новых слухов стало
исчезновение польской девушки, и Тута Сандерсон подтверждала это своей
возросшей подозрительностью. Тем не менее, она продолжала приходить как
обычно.
Подходя к дому, я увидел, что она смотрит на меня в окно. Я хлопнул
дверью, и она тут же отвернулась и притворилась, что протирает шкаф.
-- Так вы не узнали машину?
Ее пухлые руки ритмично двигались; им в такт колыхалась нижняя часть
спины.
-- Он не из долины. Я тут все машины знаю, -- она искоса взглянула на
меня, сгорая от желания узнать, что было в ящике.
-- Какого он был цвета?
-- Весь в грязи. Я не видела.
-- Знаете, миссис Сандерсон, -- я говорил медленно, чтобы до нее дошло,
-- если это ваш сын или его друзья пришли сюда ночью и включили газ, они
покушались на убийство. Закон строг к таким вещам.
-- Мой сын не подлец! -- гневно прошипела она.
-- Вы это так называете?
Она отвернулась и начала стирать пыль с тарелок так свирепо, что они
дребезжали. Через некоторое время она удостоила меня разговором, хоть и не
поворачиваясь ко мне:
-- Люди говорят, что случилось еще кое-что. Гален Говр скоро до этого
докопается. Он ведь знает куда больше, чем говорит. Пол Кант морит себя
голодом в доме его матери, чтобы люди знали, что он сидит там и ничего
такого не делает.
-- Представляю, как эти ваши люди веселятся, -- заметил я. -- Я им
просто завидую.
Она затрясла головой, и я с удовольствием понаблюдал бы за этим еще, но
тут зазвонил телефон.
Я положил листок бумаги на стол и поднял трубку.
-- Алло! -- молчание, тяжелое дыхание, запахи пива и лука. Не знаю,
правда ли я чуял эти запахи или просто я ожидал их от людей, которые
набирают номер и молчат. Тута Сандерсон украдкой читала записку.
-- Ты осел, -- сказал я в трубку. -- У тебя вместо воображения кусок
дерьма.
Звонивший повесил трубку, и я невольно рассмеялся, увидев выражение
лица Туты Сандерсон. Она была шокирована. Я рассмеялся снова, чувствуя
глубоко в горле что-то черное и горькое.
Дверь крыльца хлопнула, но я ждал у окна, пока не увидел, как она
уходит по дороге с сумкой, болтающейся на плече, и с кофтой, перекинутой
через руку. Я вышел на крыльцо и посмотрел в сторону леса. Все было тихо;
казалось, жизнь в такую жару остановилась. О том, что это не так, говорило
только тарахтение трактора Дуэйна на дальнем поле. Я сошел с крыльца, вышел
за калитку и пошел к ручью.
У ручья все так же кричали лягушки и настраивали свои скрипки сверчки.
Я стал подниматься по холму; вороны с карканьем вылетали из зарослей
альфальфы, как черные молнии. Пот потек у меня по лицу, рубашка прилипла к
спине. Я дошел до леса и ступил под сень деревьев.
Она уже дважды вела меня этим путем. Наверху перекликались птицы.
Солнечный свет падал вниз, разбившись на прямые лучи, как бывает только в
лесах и в соборах. Серая белка спрыгнула с ветки, прогнувшейся под ее весом,
на нижнюю, как человек, спускающийся по эскалатору. Под ногами у меня
пружинил слой игл и листьев. Как во сне, лежа на полу, я продирался сквозь
дебри папоротника и перелезал через поваленные деревья, ощущая мягкость
гниющей древесины.
Как во сне, я продрался сквозь брешь в плотной стене деревьев и
очутился на поляне. После полумрака леса яркий солнечный свет казался
свирепым, полным жестокой энергии. Гудение насекомых волнами плыло над
поляной.
В центре, на выжженном месте, еще краснели угли, как в печке у Ринн.
Это было тепло Алисон. Старина Говр соврал насчет Дуэйна и моей кузины. Или
соврал сам Дуэйн.
Странно, что во сне мое путешествие казалось необычайно реальным, а в
реальности оно было похоже на сон. Я подумал, что поляна, где я во сне
встретил ужасающее подобие Алисон Грининг, хранит ее присутствие, и не
отсюда ли дует холодный ветер в старый бабушкин дом? Но теперь я надеялся не
увидеть ее, а приблизиться к ней, к ее духу, который незримо витал здесь. Я
стал вспоминать, как мы с ней ходили на холм раскапывать индейский курган,
как она мечтала стать художницей (а я, естественно, писателем), и это,
казалось, крепче связывало нас. Оказалось, я помню гораздо больше, чем
считал, что вся моя жизнь, в сущности, выросла из нее. Однажды утром, после
очередной страдальческой сцены с Тутой Сандерсон, которая приняла от меня
семь долларовых бумажек и молча отложила две, я поехал через Миссисипи --
замечательный американский пейзаж с зелеными спинами островов на могучей
глади реки, -- в Аризону, штат Миннесота, за любимыми пластинками Алисон.
Если бы их там не оказалось, пришлось бы ехать в Миннеаполис.
Альбомы пятидесятых теперь редкость. В магазине грампластинок я ничего
не нашел, но потом обнаружил в подвале комиссионный отдел. Среди
разлохмаченных конвертов со славными некогда именами золотом сияли два
диска, увидев которые я ахнул так громко, что появившийся продавец спросил,
все ли со мной в порядке. Одной из них была пластинка Дейва Брубека
("Оберлинский джаз"), которую, как я помнил, Алисон обожала; другая была
настоящим сокровищем. Квартет Джерри Маллигена, который Алисон всячески мне
нахваливала -- тот самый альбом с обложкой работы Кейта Финча. Продавец
запросил за оба диска пять долларов, но я заплатил бы и в десять раз больше.
Ведь эти пластинки приближали Алисон ко мне.
-- Что это вы все время заводите? -- спросила Железный Дровосек, стоя
на крыльце в субботу вечером. -- Это что, джаз?
Я отложил карандаш и закрыл рукопись. Я сидел на старом диване, и
оранжевый свет керосиновой лампы размывал ее черты, и без того неясно видные
за занавеской. На ней были рубашка и брюки, и в этом колеблющемся свете она
выглядела более женственной, чем когда-либо раньше.
-- Папа в Ардене, -- сказал она, -- на каком-то собрании. Его пригласил
Ред Сандерсон. Звали только мужчин. Это, должно быть, продлится не один час.
Я услышала, что вы заводите музыку, и пришла.
Она вошла и села рядом со мной в кресло-качалку. Ее босые ноги покрывал
густой загар.
-- Так что это за музыка?
-- Тебе нравится? Она повела плечами:
-- Что это сейчас играет?
-- Гитара.
-- Это гитара? А дальше... а, знаю, это что-то вроде трубы. А это
саксофон, верно?
-- Да. Баритон-саксофон.
-- Ну вот. А вы говорите, гитара, -- она сама засмеялась своей шутке.
Я улыбнулся в ответ.
-- Черт, Майлс, как здесь холодно.
-- Это из-за сырости.
-- Да? Майлс, а вы правда украли что-то у Зумго? Пастор Бертильсон
говорил об этом в проповеди.
-- Значит, это так.
-- Странно, -- она оглядела комнату, качая головой. -- Слушайте, а ведь
эта комната такой и была. Когда была еще маленькая, при жизни прабабушки.
-- Я знаю.
-- Здорово, -- она продолжала изучать комнату, -- здесь были еще фото.
Где они?
-- Мне они не нужны.
-- Ох, Майлс. Я прямо не знаю. Вы еще хуже, чем Зак! Иногда мне и
правда кажется, что вы сумасшедший! Откуда вы знаете, как здесь все стояло?
-- Помню.
-- Это что-то вроде музея, да? Так и кажется, сейчас войдет прабабушка.
-- Ей бы не понравилась эта музыка. Она хихикнула:
-- Так вы правда сперли что-то у Зумго?
-- А Зак ворует?
-- Конечно, -- она расширила свои зеленые глаза. -- Он говорит, что это
освобождает. И еще говорит, что если вы крадете вещь и вас не поймали, то вы
имеете на нее право.
-- И где он ворует?
-- Там, где работает. Из домов или с бензоколонки. Но вы профессор или
кто вы там и воруете?
-- Получается, что так.
-- Я понимаю, почему вы нравитесь Заку. Такой солидный человек -- и
ворует в магазине. Он думает, что вам можно доверять.
-- А я думаю, что ты слишком хороша для него.
-- Это вы зря. Вы его просто не знаете, -- она подалась вперед, обняв
руками плечи. Жест был неподражаемо женским.
-- А что это за собрание в Ардене?
-- Кто его знает? Слушайте, вы пойдете завтра в церковь?
-- Конечно нет. Надо заботиться о репутации.
-- Тогда не уезжайте никуда, ладно? Мы хотим вас кое-куда пригласить.
Показания Туты Сандерсон 18 июля
Так вот, когда мой сын узнал про это, он сказал, уж извините, что вы от
нас что-то скрываете. Конечно, теперь мы все знаем, но тогда-то не знали. Мы
знали, что совершено два убийства, что бедный Пол Кант заперся в своем доме,
что Майлс сидит в доме своей бабки и занимается там черт знает чем, да еще
раскатывает в полицейской машине. И мы решили, что вы что-то скрываете от
нас.
Один из друзей Реда придумал это с машиной, но Ред просил его
подождать, пока все не станет ясно, и предложил устроить собрание. Чтобы все
мужчины собрались и обсудили, что делать.
Вот они и встретились у Энглера. Ред сказал, что там было тридцать
четыре человека, и все смотрели на него потому, что это он нашел Дженни
Странд.
Ну, кто что слышал? -- спросил Ред. Кто-то сказал, что полиция, вроде
бы, напала на след, что кто-то из полицейских что-то такое сказал своей
подружке.
И еще кто-то сказал: Роман Мичальски всю неделю не выходит на работу.
Болеет? -- спросили его.
Нет, сказал он, вроде не болеет. Просто сидит дома вместе с женой.
Если бы я была там, я бы рассказала им про Майлса, раз уж зашла речь
про то, что кто-то сидит дома. Он ведь не вылезал из бабкиного дома после
того, как переставил всю мебель. Напивался каждый вечер перед сном да
заводил свои дурацкие пластинки. Он выглядел так, будто готов был выскочить
из дома вон.
Когда я узнала, что эта девчонка ночует с ним, я сразу же сказала Ред
у.
А потом, в понедельник вечером, кое-кто из наших поговорил с этим
Романом Мичальски.
Воскресным утром я принял душ и поднялся наверх в халате. Миссис
Сандерсон безропотно выстирала мои грязные джинсы и рубашку. На одном колене
у джинсов была дыра с пятак, что пробуждало воспоминания омоем блуждании по
лесам. Хорошо, что я сходил на поляну наяву и не нашел там ничего, кроме
догорающего костра, оставшегося, по всей видимости, от пикника. Вспомнив
совет Белого Медведя, я заглянул в шкаф, где висел мой единственный костюм.
Было только полвосьмого; я вполне успевал одеться и пойти на службу. Только
нужно одеться как следует и не нервничать. При одном взгляде на костюм в
шкафу мои нервы напряглись. "Если не пойдешь, с тобой будет то же, что с
Полом Кантом", -- четко произнес голос у меня в голове.
Я достал костюм и начал одеваться. Почему-то, видимо из тщеславия,
отправляясь на ферму, я взял с собой свои самые дорогие вещи -- туфли за
восемьдесят долларов; несколько рубашек, некогда подаренных мне Джоан на
рождество; летний костюм в серую полоску. Несколько легкомысленно для
церкви, но в целом очень прилично.
Я повязал галстук и посмотрел на себя в зеркало. Я гораздо больше
напоминал адвоката с Уолл-Стрит, чем профессора литературы или
подозреваемого в убийстве. Выглядел я невинным и преуспевающим, примерным
прихожанином, который бормочет под нос молитвы, думая о предстоящей бутылке
пива.
По пути я сунул в карман книгу "Она". Пусть Алисон сопровождает меня.
Я втиснул "нэш" на стоянку возле церкви и пошел к входу по белым
известняковым плитам. У ступенек церкви как всегда стояли и курили мужчины.
Так было и во времена моего детства, но эти мужчины приходились тем детьми и
внуками. Раньше они носили строгие костюмы из саржи и габардина; теперь
костюм был на одном Дуэйне. Неизменными остались только знаки профессии:
тяжелые мозолистые руки и белые лбы над обожженными солнцем лицами. Я среди
них чувствовал себя городским чужаком.
Один из них заметил меня и чуть не проглотил сигарету. Он пробормотал
стоящему рядом легко различимые три слога фамилии Тигарден.
Потом и я начал узнавать отдельные лица.
-- Добрый день, мистер Корт, -- обратился я к квадратному мужчине,
похожему на бульдога. Бад Корт имел ферму в миле или двух от Апдалей, и они
с моим отцом часто рыбачили вместе.
-- Майлс, -- сказал он, упорно смотря на сигарету, которую он разминал
между пальцами, похожими на два небольших банана. -- Привет, -- у него был
вид епископа, к которому запросто обратился наркоман. -- Я слышал, что ты
вернулся, -- его глаза заметались по сторонам и с облегчением нашли Дейва
Эгеруда, которого я тоже знал. Черепашье лицо Эгеруда, заметив нас,
скривилось. -- Вот, поговори с Дейвом, -- Бад Корт испарился, сверкнув
начищенными туфлями.
Дуэйн, в расстегнутом пиджаке, открывающем широкие красные подтяжки,
стоял на ступеньках. Его агрессивная поза с выставленными вперед плечами
ясно показывала, что он не собирается меня замечать. Но я пошел прямо к
нему, минуя расступающихся передо мной людей.
Подойдя ближе, я услышал его голос:
-- ...и это последнее. Что же это делается? Когда мясо падает до
двадцати семи за фунт, то какая мне выгода выращивать их, да еще с этим
старым М? -- рядом с ним стоял Ред Сандерсон, который глазел на меня, даже
не притворяясь, что слушает Дуэйна. Сейчас он казался моложе, чем ночью;
лицо его собралось в сердитые складки.
-- Я гляжу, у нас тут маскарад, Майлс, -- сказал он. Дуэйн взглянул на
меня. Лицо его побагровело сильнее, чем можно было приписать загару.
-- Я надеялся, что ты придешь сегодня, -- пробурчал он, всем тоном
говоря: но уже поздно.
-- Я говорю: у нас, похоже, маскарад.
-- Это все, что я с собой привез, кроме джинсов.
-- Мать говорит, что ты закончил играться со старой мебелью.
За моей спиной кто-то засмеялся.
-- Что это за старый М? -- спросил я Дуэйна. Лицо его покраснело еще
гуще:
-- Чертов трактор. Чертов трактор, у которого то и дело летит
сцепление, если тебе это интересно. Если ты разломал мою мебель, может
заодно грохнешь и трактор?
-- Ну что, был в лесу? -- спросил Ред Сандерсон. -- Нашел что-нибудь
интересное?
-- Что там насчет леса? -- осведомился мой кузен. Ред продолжал
смотреть на меня. Материнский нос картошкой нелепо торчал на его плоском
лице.
Какой-то зов сердца заставил всех стоявших внизу потянуться к входу.
Сперва я думал, что они идут ко мне, потом понял, что начинается служба. Ред
отвернулся, и я остался с абсолютно багровым Дуэйном.
-- Мне нужно поговорить с тобой кое о чем, -- сказал я. -- Об Алисон
Грининг.
-- Черт, -- простонал он. -- Не садись со мной, Майлс, -- и он скрылся
в церкви.
Я пошел следом. По наитию или по распространившимся слухам все знали,
кто войдет последним, и все головы повернулись в мою сторону. На некоторых
лицах я увидел выражение ужаса. Дуэйн протопал своей ковыляющей походкой
направо. Я сел на скамью слева, уже обливаясь потом.
Я чувствовал на себе взгляды их красно-белых лиц и, отвернувшись, стал
изучать знакомый интерьер. Белый деревянный потолок, белые строгие стены,
четыре окна с витражами и с норвежскими именами в основаниях: в память
Гуннара и Ерана Гундерсонов, в память Эйнара и Флоренс Веверстад, в память
Эммы Яр. В алтаре -- громадное сентиментальное изображение Иисуса со святым
Иоанном. Над бледным внимательным лицом Иисуса парил белый голубь.
Когда из своей дверцы внезапно, как фигурка в немецких часах, появился
Бертильсон, он в первую очередь посмотрел на меня. Телепатия передалась и
ему. Потом началось: вставание и сидение, душеспасительное чтение, пение
гимнов. Толстая дама в красном платье фальшиво аккомпанировала на органе.
Бертильсон смотрел на меня маслеными глазами; его уши были очень красными.
Четверо или пятеро прихожан, сидевших рядом со мной, постепенно пересели
подальше.
Где-то под потолком сердито жужжала муха. Я откинулся назад, ударившись
о спинку скамьи. Сзади на меня таращилось мальчишеское лицо. Рот парня был
открыт, и из него стекал ручеек слюны.
После гимна "Бог помогал нам в прошлые дни" пастор пригласил всех сесть
жестом, каким актер останавливает аплодисменты, и поднялся на кафедру. Потом
он достал из рукава платок и промокнул лоб. Потратив еще довольно долгое
время на поиск нужной бумаги в пачке, которую он водрузил перед собой, он
поднял голову и теперь смотрел прямо на меня.
-- Текст для сегодняшнего дня, -- начал он доверительным тоном, --
король Иаков, стихи с первого по пятый. "Дети мои, нет у вас веры в Господа
Иисуса Христа, Господа славы, ибо если вступит в собрание ваше человек с
золотыми кольцами, богач по виду, и войдет вместе с ним бедняк в рубище..."
Я опустил голову, жалея, что последовал совету Белого Медведя. Что
толку в этом? Потом я вспомнил, что Белый Медведь сказал мне что-то еще,
гораздо более важное. Я попытался вспомнить, но проповедь отвлекала меня от
мыслей.
От короля Иакова Бертильсон плавно перешел к полемике с притчей о
добром самаритянине. "Но это дело имеет и другую сторону, друзья мои, -- я
мысленно застонал и закрыл глаза. -- Не будем осуждать самаритянина за то,
что он видел только одну сторону".
Потом пастор начал импровизировать, я отвлекся и вновь обратил на него
внимание, только когда он опять уставился на меня. Его глаза метали свирепые
искры; руки непроизвольно комкали текст проповеди. Я понял, что он
собирается сказать.
-- И разве нет среди нас некоего человека в богатом одеянии, того, кто
прячет под богатым одеянием свою боль? И разве нет среди нас того, кому
нужна помощь самаритянина? Дети мои, среди нас находится человек, который не
считает жизнь любого существа Божьим даром, как считаем мы. Человек, вся
душа которого вопиет к Богу. Больной человек, дети мои. Человек, нуждающийся
в нашей христианской любви...
Это было невыносимо. Муха продолжала жужжать и биться о потолок. Я
встал и, ни на кого не глядя, направился к выходу. В голосе пастора мне
слышался яд, далекий от христианской любви. Мне захотелось в лес, к деревьям
и птицам, к остывшему костру на поляне. Бертильсон еще что-то говорил,
требуя моей крови. Я вышел, и все головы опять повернулись мне вслед.
Назад к машине и домой по залитой солнцем дороге. Я снял пиджак и
швырнул его на заднее сиденье. Мне хотелось раздеться догола и нырнуть в
иглы и мох леса, глядя на нависшие надо мной деревья. Уже у самого дома я
начал кричать.
Восемь
Когда я подходил к дому, заиграла музыка. "Я начинаю видеть свет" в
исполнении Джерри Маллигена. Мой гнев мгновенно прошел; остались лишь
усталость и безразличие. Моих ноздрей коснулся запах жареного бекона. Я
шагнул за дверь крыльца, в спасительный холод.
В дверях кухни появилась Алисон Апдаль в своей обычной униформе, что-то
жующая. На этот раз ее майка была голубой.
-- Где вы были, Майлс? -- я прошел мимо нее и рухнул на старый
бамбуковый диван. -- Ничего, что я включила музыку?
-- Лучше выключи. Я сейчас не настроен ее слушать, -- я дрожащими
пальцами убавил громкость до предела.
-- Вы были в церкви, -- она заметила мой галстук и брюки от костюма и
слегка улыбнулась. -- Вы мне нравитесь в этом. Такой старомодный. Но ведь
служба еще не кончилась?
-- Нет.
-- Зачем вы вообще туда пошли? Не думаю, что они были рады вас видеть.
Я кивнул.
-- Они думают, что вы хотели покончить с собой.
-- И не только это.
-- Не давайте им себя запугать. Вы со стариком Говром в дружбе, так
ведь? Он даже приглашал вас к себе.
-- Откуда ты знаешь?
-- Это все знают, Майлс. Но что с того? В этом нет ничего такого, --
она явно пыталась поднять мне настроение.
-- Ладно. Спасибо за снисхождение. Ты пришла сюда только послушать
пластинку?
-- Я говорила вам, -- она потянулась и заложила руки за спину. Если она
и носила белье, то очень тонкое и облегающее. От нее опять запахло кровью.
-- Поехали. Зак хочет с вами поговорить.
-- Женщины умеют приказывать лучше генералов, -- сказал я, вставая с
дивана.
Через несколько минут мы уже проезжали мимо церкви. Звук пения был
слышен даже на дороге. Она оглядела ряд машин на стоянке и повернулась ко
мне с написанным на лице удивлением.
-- Вы что, сбежали?
-- Вроде того.
-- На глазах у всех?
-- На очень внимательных глазах, -- я ослабил узел галстука.
-- Майлс, да вы настоящий ковбой! -- она громко рассмеялась.
-- А ваш пастор думает, что я маньяк -- убийца. Ее смех внезапно
оборвался.
-- Нет. Нет, -- это прозвучало почти умоляюще. Она сжалась на сиденье и
долго молчала.
-- Куда мы едем?
-- На наше место. Не нужно было вам уходить. Они подумают, что вы
издеваетесь.
Это был более дельный совет, чем у Белого Медведя, но он запоздал. Она
откинулась на сиденье так, что ее голова очутилась на моем плече.
Меня переполняло столько противоречивых чувств, что от этого простого
жеста я чуть не заплакал. Так мы и ехали к Ардену по пологим, нагретым
солнцем холмам. Я уже видел, как она входит к Фрибо, так, будто ее сандалеты
ступают не по доскам, а по красной ковровой дорожке. На этот раз, подумал я,
нам обоим понадобится покровительство Зака, чтобы попасть туда.
Но мы поехали не к Фрибо. В миле от Ардена, в месте, слишком хорошо мне
знакомом, она привстала и сказала:
-- Налево.
Я затормозил "наш". Ее голова была повернута, демонстрируя грубоватый
профиль под белой челкой.
-- Куда?
-- Туда никто не придет. А что в этом плохого? Все. Все плохое. Это
было худшее место в мире.
-- Я туда не поеду, -- сказал я.
-- Почему? Это всего-навсего старый пруд Полсона. Ничего плохого там
нет, -- она внимательно смотрела на меня. -- Хотя я знаю, почему. Потому что
там утонула моя тетя Алисон, в честь которой меня назвали.
По шее у меня потек пот.
-- Это ее фото у вас в комнате, да? Как вы думаете, я на нее похожа?
-- Нет, -- выдохнул я. -- Не очень.
-- Она была плохая? -- я опять почувствовал исходящий от нее жар и
запах горячей крови. Машина остановилась. -- Она была похожа на вас. Слишком
непохожа на всех остальных.
-- Да, -- в голове у меня все плыло.
-- Что с вами? -- она потрогала меня за плечо. -- Поехали. Все будет в
порядке.
-- Я хочу сделать кое-что. Один опыт, -- я рассказал ей, что я
собираюсь сделать.
-- А вы не уедете? Не обманете меня?
-- Обещаю, -- сказал я. -- Буду через пять минут. Она вышла на пустую
дорогу и направилась по тропинке к пруду.
Две или три минуты я сидел в машине, невидящим взглядом глядя на
дорогу. В окошко влетела оса и несколько раз стукнулась о стекло, прежде чем
вылететь с другой стороны. Далеко впереди, слева от дороги, располагалась
птицеферма, и на блестящей в солнечном свете зелени выделялись белые
пятнышки кур. Где-то монотонно посвистывала птица.
Выйдя из машины, я услышал со стороны пруда еле слышный зов. Может
быть, это был ветер. Я опять сел в машину и поехал.
В день приезда на ферму Апдалей я ожидал прилива чувств, а испытал
только гнев и разочарование; поэтому чувства, охватившие меня теперь, когда
я ступил в траву на прокаленном солнцем берегу пруда, оказались такими
сильными. Я удерживал себя в настоящем, только положив правую ладонь на
крышу "нэша". Все здесь осталось таким же, только трава выгорела на солнце,
и камни казались больше и острее. То же серое пятно на месте рабочего
вагончика. Те же сердито шуршащие кусты над прудом, тоже выгоревшие. Возле
них стоял большой черный автомобиль. Я отнял руку от горячего металла машины
и пошел через кусты к каменным уступам, спускающимся в пруд.
Они были здесь. Алисон болтала ногами в воде, глядя на меня выжидающе.
Зак, похожий в своих черных плавках на белый восклицательный знак, улыбнулся
и прищелкнул пальцами:
-- Вот он. Добро пожаловать!
-- Ты кричал?
Зак ухмыльнулся и кивнул в сторону Алисон.
-- Кричала? Да я чуть голову себе не откричала!
-- Давно?
-- Пару минут назад. А вы слышали?
-- Нет. Ты кричала изо всех сил?
-- Даже охрипла, -- призналась она.
Зак поджал ноги и уселся на стопку своей одежды:
-- Это правда. Она та-ак вопила. Но что с вами?
-- Ничего, -- сказал я. -- Думаю об одной старой истории.
-- Мы вас вытащим из прошлого, Майлс, -- его ухмылка стала еще шире. --
Господи, вы поглядите на ваш наряд. Разве в таком ходят купаться?
-- Я не знал, что иду купаться.
-- А что еще можно делать на пруду?
Я сел, вытянув ноги, на горячую сухую поверхность камня. Наверху
топорщились кусты. Вот здесь, должно быть, они и прятались, выжидая момента
для атаки. Так это и было. Мне хотелось быть где угодно, но не здесь. Пахло
холодной водой -- запах Алисон.
-- Я не был здесь двадцать лет, -- сказал я. -- Что вы тут делаете?
-- Это отличное место для размышлений, -- Зак вытянулся на солнце. Его
ребра вырисовывались под кожей, как обручи; руки и ноги были покрыты
веснушками и поросли редким черным волосом. Его тело выглядело неприличным,
каким-то паучьим. Под черной полосой плавок виднелась внушительная
выпуклость. -- Я подумал, что нам пора снова увидеться. Спасибо вам за
книги.
-- Не за что, -- я распустил галстук и положил его рядом с пиджаком.
Потом начал расстегивать рубашку.
-- Майлс ходил в церковь, -- сообщила Алисон с берега. -- Старый
Бертильсон опять его ругал.
-- Ха-ха-ха, -- Зак разразился смехом. -- Старая жопа! Терпеть не могу
этого ублюдка. Он ведь думает, что вы Убийца в Маске, так?
-- Ты взял полотенце? -- спросила Алисон.
-- А? Конечно, взял. Как можно купаться без полотенец? Три штуки, как
положено, -- Зак перевернулся на живот и посмотрел на меня. -- Так я прав
насчет него?
-- Более или менее, -- мне стало жарко в тяжелых туфлях, и я снял их
тоже.
-- Ну, раз ты взял полотенце, -- сказала Железный Дровосек, -- я пошла
купаться. Горло болит от всех этих криков, -- она поглядела на Зака, который
позволяюще махнул рукой.
-- Я разденусь, -- она глядела на меня. Чувствовалось, что у нее еще не
совсем пропало желание меня шокировать.
-- Не бойся его, он ведь Убийца в Маске, -- сказал Зак ободряюще.
Она встала, оставив на камне влажный отпечаток своего тела, и стащила
через голову свою голубую рубашку. Потом решительно высвободилась из
джинсов, открыв моему взгляду все свое большое крепкое тело.
-- Если вы Убийца в Маске, то у вас хватало работы в последние дни, --
задумчиво проговорил Зак.
Я посмотрел на Алисон, которая стояла у кромки пруда, ногой пробуя
воду.
-- Это не очень-то смешно, -- заметил я. Она подняла руки и, сильно
оттолкнувшись ногами, прыгнула в воду. Потом ее голова показалась на
поверхности, и она поплыла к центру пруда, разрезая воду сильными взмахами
рук.
-- Так что там с этим парнем?
-- С каким? -- я с трудом оторвался от созерцания плывущей Алисон
Апдаль.
-- С убийцей, -- он лежал на боку и ухмылялся. Казалось, он переполнен
секретами, готовыми вырваться из него наружу. Глаза его, ставшие очень
большими, состояли теперь из одних зрачков. -- Он меня очень занимает.
Знаете, он сделал еще что-то, о чем никто еще не знает.
-- Да? Если узнают, стратегия Белого Медведя пойдет прахом.
-- А вы не видите, как это здорово? Ваш Д.Г.Лоуренс это бы понял. Я
прочитал его книги.
-- Не думаю, что Лоуренс очень симпатизировал маньякам.
-- Вы правда в этом так уверены? А что если убийца на стороне жизни? Я
прочитал "Женщины в любви" -- не все, а то, что вы там подчеркнули. Я хотел
заглянуть вам внутрь.
-- Да-да, -- пугающее замечание.
-- Помните, он говорил про клопов? Что некоторые люди -- это клопы, и
их нужно раздавить? Надо жить в соответствии со своими идеями, не так ли?
Возьмем боль. Боль -- это орудие освобождения.
-- Хватит говорить, идите лучше сюда, -- крикнула Алисон из центра
пруда. По моему лицу струился пот.
Внимательный взгляд черных глаз Зака остановился на мне.
-- Снимайте рубашку.
Я расстегнул последнюю пуговицу и кинул рубашку поверх пиджака.
-- Вы не думаете, что некоторые люди -- просто вонючие клопы, которых
нужно убивать? А я думаю. И тот убийца -- он идет и делает это.
Мне захотелось прервать его проповедь:
-- Что, убили еще кого-то?
-- Не знаю, но похоже на то. С чего бы ему останавливаться?
Я кивнул. Внезапно мне захотелось побыстрее окунуться в холодную воду.
-- Мне больше всего понравилась глава про кровное братство, --
продолжал Зак. -- Вы ее чуть ли не всю подчеркнули.
-- У меня были свои причины, -- сказал я, но он продолжал гнуть свое.
-- Вы понимаете, этот тип свободен. Его никто не может остановить. Он
стряхнул с себя всю эту старую чушь. Если кто-нибудь встанет у него на пути,
он только протянет руку, ба-бах! -- и путь свободен.
Это напомнило мне разговор с Полом Кантом, но тот был подавлен, и голос
его звучал тихо, а этот веснушчатый парень прямо дрожал от возбуждения.
-- Как Гитлер с Ремом. Рем стал на его пути, и он просто раздавил его.
Ночь длинных ножей. Бах -- и еще одного клопа нет. Видите, как здорово?
-- Нет, -- сказал я. -- Не вижу, -- Алисон снова позвала нас, и я
воспользовался поводом прервать этот дурацкий разговор. -- Что-то стало
жарко. Пойду выкупаюсь.
-- Разденетесь до кожи? -- его сумасшедшие глаза продолжали ощупывать
меня.
-- Почему нет? -- я, пожав плечами, освободился от остатков своей
одежды. Зак тоже встал и стянул свои черные плавки. В воду мы вошли вместе.
Вода обожгла меня электрическим разрядом. Вместе с ней с еще большей
силой меня обожгли воспоминания. Я увидел ее такой, какой видел тогда, ее
руки и ноги белели в воде. Потом я понял, что это не моя Алисон, а дочка
моего кузена, гораздо более взрослая и плотная. Я по-лягушачьи поплыл,
чувствуя, как грудь мне сдавливают тиски эмоций. Прошлое могло дотянуться до
меня и убить прямо здесь, где я не умер двадцать лет назад. Я нырнул, потом
вынырнул, хватая ртом воздух.
Ухмыляющееся лицо Зака, облепленное мокрыми черными волосами, было в
четырех футах от меня. Он сказал что-то, что я не разобрал, потом повторил:
-- Это здесь случилось, Майлс?
-- Что? -- я похолодел. Он улыбался счастливой, безумной улыбкой.
-- С вами и теткой Алисон. Да? Я перевернулся и изо всех сил поплыл к
берегу. Его голос, громкий и грубый, догнал меня:
-- Не хотите говорить? Не хотите?
В восьми футах от спасения рука схватила меня за щиколотку. Я попытался
отпихнуть нападающего другой ногой, но ее тоже схватили и потянули вниз.
Еще две руки легли мне на плечи, и я почувствовал, как тяжелое тело
навалилось мне на спину, сдавливая грудь. В спину мне уперлись большие
крепкие руки. Я забился, но она обхватила меня сильней, выдавливая остаток
воздуха из моих легких. "Играют", -- подумал я и еще раз лениво дернулся,
чтобы не лишать их удовольствия борьбы. Я ждал, что они поднимутся на
поверхность и отпустят меня, но заметил, что она высунула голову из воды и
глотнула воздуха, вовсе не собираясь меня выпускать.
Страх охватил меня, и я отчаянно забился. Зак отпустил мои ноги, тоже
отправившись глотнуть воздуха.
Потом я увидел его в воде прямо перед собой и нанес удар, но он
увернулся и надавил мне руками на плечи, глубже погружая меня в воду. А
Алисон сзади продолжала давить. С ней одной я бы еще справился, но меня
держал еще и Зак, и оставалось только бороться, расходуя драгоценный воздух.
Зак поднырнул под меня и обхватил за бока, увлекая вглубь. В шоке я понял,
что у него наступила эрекция -- горячий отросток коснулся моей ноги.
В следующее мгновение вода хлынула в мои легкие, и я понял, что умираю.
И тут их смертельные объятий разжались, Алисон прекратила сдавливать
меня, и я пулей вылетел на поверхность.
Потом я держался за камень у берега и натужно кашлял. Вода лилась изо
рта, как рвота. Цепляясь руками, я кое-как выбрался из пруда на камни.
Слезящимися глазами я разглядел Зака, выскользнувшего из воды легко, как
угорь. Он обернулся и подал руку обнаженной девушке. "Этот ублюдок едва не
убил меня, а теперь и в ус не дует", -- подумал я со смешанным чувством
страха и гнева, и это чувство помогло мне отползти от берега. Я лежал на
камнях, весь дрожа, с обожженной горячим камнем кожей.
Он сел рядом со мной. Я видел только белый бок с черными паучьими
волосками.
-- Эй, Майлс! Вы в порядке?
Я перекатился на спину, все еще кашляя. Когда я открыл глаза, они
стояли передо мной, заслоняя солнце. Алисон села и погладила мою голову.
-- Убирайтесь, -- прохрипел я, пытаясь отодвинуться. -- Вы это заранее
придумали?
-- Мы же просто шутили, Майлс, -- сказал Зак.
-- Бедный Майлс, он чуть не утонул, -- Алисон легла рядом и обняла
меня, обдав тем же запахом горячей крови. Невольно я взглянул на Зака.
-- Не обижайтесь, -- сказал он поощрительно и почесал яйца. Я
отвернулся и обнаружил перед собой большие мягкие груди Алисон.
-- Принесите полотенце, -- скомандовал я. Зак послушно встал и
направился к груде белья. Алисон прижалась ко мне теснее.
-- Это здесь случилось, правда? Вы можете рассказать Заку. Расскажите
ему все. Он из-за этого и хотел встретиться с вами здесь. Он услышал про это
у Фрибо и решил, что вы с ним поймете друг друга. Слышали, что он вам
говорил?
Я попытался встать и увидел идущего ко мне Зака. В одной руке у него
было полотенце, а в другой -- раскрытый нож-выкидушка.
Увидев выражение моего лица, Зак осклабился:
-- Эй, я хотел просто срезать ваш бинт. От него уже никакого толку.
Я встал, обвязал талию полотенцем и принялся изучать свою левую руку.
Бинт превратился в набрякшую массу, наполовину уже сползшую. Зак ловко
срезал его с ладони и размотал оставшееся.
У основания большого пальца краснел треугольник новой кожи, окруженный
со всех сторон тонкой красной линией. Я осторожно потрогал его пальцем. Рана
еще саднила, но явно заживала. Зак кинул комок бинта в кусты и посмотрел на
меня все тем же безумным взглядом.
-- Вы мой лучший друг, -- сказал он. Его бледное лицо, окаймленное
черными индейскими волосами, горело энтузиазмом. -- Я верю вам. Мы можем
быть братьями, -- с этими словами он полоснул ножом по своей левой ладони и
протянул ее ко мне, явно побуждая меня приложить к ней свою ладонь. Алисон,
увидев кровь, вскрикнула.
-- Майлс! -- заорала она. -- Быстрее! К машине! Зак и ухом не повел,
продолжая глядеть на меня сумасшедшими собачьими глазами.
-- Ты это сделал, -- сказал я. -- Это ты.
-- Майлс, беги, беги! -- рыдала Алисон. Чтобы не видеть его улыбки, я
бросился бежать к черному автомобилю. Когда я рванул на себя дверцу, что-то
выкатилось оттуда и упало в пыль. Это была старая, на восемь унций, бутылка
кока-колы.
-- Зачем ты это сказал? -- спросила она, все еще голая, с мокрыми,
потемневшими от воды волосами. Позади нее на камне стоял Зак. Я не мог
ответить на ее вопрос. Я был зол на них; я побывал в месте, где погибла
Алисон, и меня переполняли гнев, боль и обида на них и на самого себя. Все
это вместе с пустой бутылкой из-под коки, о которой говорил мне Белый
Медведь, навело меня на подозрения и заставило сказать то, что я сказал.
Бросив взгляд внутрь машины, я увидел на заднем сиденье среди всякого хлама
одну из граненых стеклянных ручек, отвинченных мною от моего стола.
-- Элли, уйди отсюда, -- тихо сказал Зак.
-- А почему?
-- Алисон, -- сказал я. -- Зак в беде. Я прошу тебя держаться от него
подальше.
-- Вы просто не понимаете его. Никто не понимает. -- Ты, главное,
помни, что я сказал, -- попросил я, слишком поглощенный созерцанием ее
обнаженной майолевской фигуры.
В ту ночь мне снова снился синий туман, но теперь это был пруд,
глубокие воды пруда, где я убил ее, позволил ей умереть, совершил грех,
которому не было прощения. Во сне я плакал и кричал, и я видел убийц -- их
фигуры без лиц, крадущиеся к пруду. Я вернулся туда и опять вышел оттуда
живым -- страшная вина, избавить меня от которой могло лишь ее возвращение.
В воскресную ночь я проснулся около двух, дрожа и нюхая воздух, как
дикий зверь, и спустился вниз как раз вовремя, чтобы успеть выключить газ.
Повторение случая, казалось бы, доказывало механический характер
неисправности. Разбудил меня и тем самым спас телефонный звонок. Я говорил
Алисон, что не буду отвечать на ночные звонки, но, закрутив ручки на плите и
открыв окно, я был как раз в настроении поговорить с Луковым Дыханием.
-- Вонючий, ползучий, ебучий козел, -- начал я декламировать и
продо