жавным государем, - говорил он, вставая с кресла и
подтягивая обеими руками штаны, - я бы поставил на всех подступах к моей
столице сведущих людей и возложил на них обязанность допрашивать каждого
дурака, по какому делу он едет в город; - и если бы после справедливого и
добросовестного расспроса оказалось, что дело это не настолько важное, чтобы
из-за него стоило оставлять свой дом и со всеми своими пожитками, с женой и
детьми, сыновьями фермеров и т. д. и т. д. тащиться в столицу, то приезжие
подлежали бы, в качестве бродяг, возвращению, от констебля к констеблю, на
место своего законного жительства. Этим способом я достигну того, что
столица не пошатнется от собственной тяжести; - что голова не будет слишком
велика для туловища; - что конечности, ныне истощенные и изможденные,
получат полагающуюся им порцию пищи и вернут себе прежнюю свою силу и
красоту. - Я приложил бы все старания, чтобы луга и пахотные поля в моих
владениях смеялись и пели, - чтобы в них вновь воцарилось довольство и
гостеприимство, - а средним помещикам моего королевства досталось бы от
этого столько силы и столько влияния, что они могли бы служить противовесом
знати, которая в настоящее время так их обирает.
"Почему во многих прелестных провинциях Франции, - спрашивал он с
некоторым волнением, прохаживаясь по комнате, - теперь так мало дворцов и
господских домов? Чем объясняется, что немногие уцелевшие chateaux {Замки
(франц.).} так запущены, - так разорены и находятся в таком разрушенном и
жалком состоянии? - Тем, сэр, - говорил он, - что во французском королевстве
нет людей, у которых были бы какие-нибудь местные интересы; - все интересы,
которые остаются у француза, кто бы он ни был и где бы ни находился, всецело
сосредоточены при дворе и во взорах великого монарха; лучи его улыбки или
проходящие по лицу его тучи - это жизнь или смерть для каждого его
подданного".
Другое политическое основание, побуждавшее моего отца принять все меры
для предотвращения малейшего несчастья при родах моей матери в деревне, - -
заключалось в том, что всякое такое несчастье неминуемо нарушило бы
равновесие сил в дворянских семьях как его круга, так и кругов более высоких
в пользу слабейшего пола, которому и без того принадлежит слишком много
власти; - - обстоятельство это, наряду с незаконным захватом многих других
прав, ежечасно совершаемым этой частью общества, - оказалось бы в заключение
роковым для монархической системы домашнего управления, самим богом
установленной с сотворения мира.
В этом пункте он всецело разделял мнение сэра Роберта Фильмера, что
строй и учреждения всех величайших восточных монархий восходят к этому
замечательному образцу и прототипу отцовской власти в семье; - но вот уже в
течение столетия, а то и больше, власть эта постепенно выродилась, по его
словам, в смешанное управление; - - и как ни желательна такая форма
управления для общественных объединений большого размера, - она имеет много
неудобств в объединениях малых, - где, по его наблюдениям, служит источником
лишь беспорядка и неприятностей.
По всем этим соображениям, частным и общественным, вместе взятым, - мой
отец желал во что бы то ни стало пригласить акушера, - моя мать не желала
этого ни за что. Отец просил и умолял ее отказаться "на сей раз от своей
прерогативы в этом вопросе и позволить ему сделать для нее выбор; - мать,
напротив, настаивала на своей привилегии решать этот вопрос самостоятельно -
и не принимать ни от кого помощи, как только от старой повитухи. - Что тут
было делать отцу? Он истощил все свое остроумие; - - уговаривал ее на все
лады; - представлял свои доводы в самом различном свете; - обсуждал с ней
вопрос как христианин, - как язычник, - как муж, - как отец, - как патриот,
- как человек... - Мать на все отвечала только как женщина; - ведь поскольку
она не могла укрываться в этом бою за столь разнообразными ролями, - бой был
неравный: - семеро против одного. - Что тут было делать матери? - - По
счастью, она получила некоторое подкрепление в этой борьбе (иначе несомненно
была бы побеждена) со стороны лежавшей у нее на сердце досады; это-то и
поддержало ее и дало ей возможность с таким успехом отстоять свои позиции в
споре с отцом, - - что обе стороны запели Те Deum. Словом, матери разрешено
было пригласить старую повитуху, - акушер же получал позволение распить в
задней комнате бутылку вина с моим отцом и дядей Тоби Шенди, - за что ему
полагалось заплатить пять гиней.
Заканчивая эту главу, я должен сделать одно предостережение моим
читательницам, - а именно: - пусть не считают они безусловно доказанным, на
основании двух-трех слов, которыми я случайно обмолвился, - что я человек
женатый. - Я согласен, что нежное обращение _моя милая, милая Дженни_, -
наряду с некоторыми другими разбросанными там и здесь штрихами супружеской
умудренности, вполне естественно могут сбить с толку самого беспристрастного
судью на свете и склонить его к такому решению. - Все, чего я добиваюсь в
этом деле, мадам, так это строгой справедливости. Проявите ее и ко мне и к
себе самой хотя бы в той степени, - чтобы не осуждать меня заранее и не
составлять обо мне превратного мнения, пока вы не будете иметь лучших
доказательств, нежели те, какие могут быть в настоящее время представлены
против меня. - Я вовсе не настолько тщеславен или безрассуден, мадам, чтобы
пытаться внушить вам мысль, будто моя милая, милая Дженни является моей
возлюбленной; - нет, - это было бы искажением моего истинного характера за
счет другой крайности и создало бы впечатление, будто я пользуюсь свободой,
на которую я, может быть, не могу претендовать. Я лишь утверждаю, что на
протяжении нескольких томов ни вам, ни самому проницательному уму на свете
ни за что не догадаться, как дело обстоит в действительности. - Нет ничего
невозможного в том, что моя милая, милая Дженни, несмотря на всю нежность
этого обращения, приходится мне дочерью. - - Вспомните, - я родился в
восемнадцатом году. - Нет также ничего неестественного или нелепого в
предположении, что моя милая Дженни является моим другом. - - Другом! - Моим
другом. - Конечно, мадам, дружба между двумя полами может существовать и
поддерживаться без... - - - Фи! Мистер Шенди! - Без всякой другой пищи,
мадам, кроме того нежного и сладостного чувства, которое всегда
примешивается к дружбе между лицами разного пола. Соблаговолите, пожалуйста,
изучить чистые и чувствительные части лучших французских романов: - - вы,
наверно, будете поражены, мадам, когда увидите, как богато разукрашено там
целомудренными выражениями сладостное чувство, о котором я имею честь
говорить.
^TГЛАВА XIX^U
Я скорее взялся бы решить труднейшую геометрическую задачу, чем
объяснить, каким образом джентльмен такого недюжинного ума, как мой отец, -
- сведущий, как, должно быть, уже заметил читатель, в философии и ею
интересовавшийся, - а также мудро рассуждавший о политике - и никоим образом
не невежда. (как это обнаружится дальше) в искусстве спорить, - мог забрать
себе в голову мысль, настолько чуждую ходячим представлениям, - что боюсь,
как бы читатель, когда я ее сообщу ему, не швырнул сейчас же книгу прочь,
если он хоть немного холерического темперамента; не расхохотался от души,
если он сангвиник; - и не предал ее с первого же взгляда полному осуждению,
как дикую и фантастическую, если он человек серьезного и мрачного нрава.
Мысль эта касалась выбора и наречения христианскими именами, от которых, по
его мнению, зависело гораздо больше, чем то способны уразуметь поверхностные
умы.
Мнение его в этом вопросе сводилось к тому, что хорошим или дурным
именам, как он выражался, присуще особого рода магическое влияние, которое
они неизбежно оказывают на наш характер и на наше поведение.
Герой Сервантеса не рассуждал на эту тему с большей серьезностью или с
большей уверенностью, - - он не мог сказать о злых чарах волшебников,
порочивших его подвиги, - или об имени Дульцинеи, придававшем им блеск, -
больше, чем отец мой говорил об именах Трисмегиста или Архимеда, с одной
стороны, - или об именах Ники или Симкин, с другой. - Сколько Цезарей и
Помпеев, - говорил он, - сделались достойными своих имен лишь в силу
почерпнутого из них вдохновения. И сколько неудачников, - прибавлял он, -
отлично преуспело бы в жизни, не будь их моральные и жизненные силы
совершенно подавлены и уничтожены именем Никодема.
- Я ясно вижу, сэр, по глазам вашим вижу (или по чему-нибудь другому,
смотря по обстоятельствам), - говорил обыкновенно мой отец, - что вы не
расположены согласиться с моим мнением, - и точно, - продолжал он: - кто его
тщательно не исследовал до самого конца, - тому оно, не спорю, покажется
скорее фантастическим, чем солидно обоснованным; - - и все-таки, сударь мой
(если осмелюсь основываться на некотором знании вашего характера), я
искренно убежден, что я немногим рискну, представив дело на ваше усмотрение,
- не как стороне в этом споре, но как судье, - и доверив его решение вашему
здравому смыслу и беспристрастному расследованию. - - Вы свободны от
множества мелочных предрассудков, прививаемых воспитанием большинству людей,
обладаете слишком широким умом, чтобы оспаривать чье-нибудь мнение просто
потому, что у него нет достаточно приверженцев. Вашего сына! - вашего
любимого сына, - от мягкого и открытого характера которого вы так много
ожидаете, - вашего Билли, сэр! - разве вы решились бы когда-нибудь назвать
Иудой? - Разве вы, дорогой мой, - говорил мой отец, учтивейшим образом кладя
вам руку на грудь, - тем мягким и неотразимым piano, которого обязательно
требует argumentum ad hominem {Довод к личности (лат.), то есть обращенный к
убеждениям и предрассудкам лица, которому хотят что-нибудь доказать.} -
разве вы, если бы какой-нибудь христопродавец предложил это имя для вашего
мальчика и поднес вам при этом свой кошелек, разве вы согласились бы на
такое надругательство над вашим сыном? - - Ах, боже мой! - говорил он,
поднимая кверху глаза, - если у меня правильное представление о вашем
характере, сэр, - вы на это не способны; - вы бы отнеслись с негодованием к
этому предложению; - вы бы с отвращением швырнули соблазн в лицо
соблазнителю.
Величие духа, явленное вашим поступком, которым я восхищаюсь, и
обнаруженное вами во всей этой истории великолепное презрение к деньгам
поистине благородны; - но высшей похвалы достоин принцип, которым вы
руководствовались, - а именно: ваша родительская любовь, в согласии с
высказанной здесь гипотезой, подсказала вам, что если бы сын ваш назван был
Иудой, - то мысль о гнусном предательстве, неотделимая от этого имени, всю
жизнь сопровождала бы его, как тень, и в конце концов сделала бы из него
скрягу и подлеца, невзирая на ваш, сэр, добрый пример.
Я не встречал человека, способного отразить этот довод. - - Но ведь
если уж говорить правду о моем отце, - то он был прямо-таки неотразим, как в
речах своих, так и в словопрениях;- он был прирожденный оратор: FONT SIZE=3>QeodidaktoV
{Наученный богом (греч.).}. - Убедительность, так сказать, опережала каждое
его слово, элементы логики и риторики были столь гармонически соединены в
нем, - и вдобавок он столь тонко чувствовал слабости и страсти своего
собеседника, - -что сама Природа могла бы свидетельствовать о нем: "этот
человек красноречив". Короче говоря, защищал ли он слабую или сильную
сторону вопроса, и в том и в другом случае нападать на него было опасно. - -
- А между тем, как это ни странно, он никогда не читал ни Цицерона, ни
Квинтилиана "De Oratore", ни Исократа, ни Аристотеля, ни Лонгина из древних;
- - ни Фоссия, ни Скиоппия, ни Рама, ни Фарнеби из новых авторов; - и, что
еще более удивительно, ни разу в жизни не высек он в уме своем ни малейшей
искорки ораторских тонкостей хотя бы беглым чтением Кракенторпа или
Бургередиция, или какого-нибудь другого голландского логика или
комментатора; он не знал даже, в чем заключается различие между argumentum
ad ignorantiam {Довод, рассчитанный на невежество (лат.).} и argumentum ad
hominem; так что, я хорошо помню, когда он привез меня для зачисления в
колледж Иисуса в ***, - достойный мой наставник и некоторые члены этого
ученого общества справедливо поражены были, - что человек, не знающий даже
названий своих орудий, способен так ловко ими пользоваться.
А пользоваться ими по мере своих сил отец мой принужден был
беспрестанно; - - ведь ему приходилось защищать тысячу маленьких парадоксов
комического характера, - - большая часть которых, я в этом убежден,
появилась сначала в качестве простых чудачеств на правах vive la bagatelle;
{Да здравствует дурачеств. (франц.).} позабавившись ими с полчаса и изощрив
на них свое остроумие, он оставлял их до другого раза.
Я высказываю это не просто как гипотезу или догадку о возникновении и
развитии многих странных воззрений моего отца, - но чтобы предостеречь
просвещенного читателя против неосмотрительного приема таких гостей,
которые, после многолетнего свободного и беспрепятственного входа в наш
мозг, - в заключение требуют для себя права там поселиться, - действуя
иногда подобно дрожжам, - но гораздо чаще по способу нежной страсти, которая
начинается с шуток, - а кончается совершенно серьезно.
Было ли то проявлением чудачества моего отца, - или его здравый смысл
стал под конец жертвой его остроумия, - и в какой мере во многих своих
взглядах, пусть даже странных, он был совершенно прав, - - читатель, дойдя
до них, решит сам. Здесь же я утверждаю только то, что в своем взгляде на
влияние христианских имен, каково бы ни было его происхождение, он был
серьезен; - тут он всегда оставался верен себе; - - тут он был систематичен
и, подобно всем систематикам, готов был сдвинуть небо и землю и все на свете
перевернуть для подкрепления своей гипотезы. Словом, повторяю опять: - он
был серьезен! - и потому терял всякое терпение, видя, как люди, особенно
высокопоставленные, которым следовало бы быть более просвещенными, - -
проявляют столько же - а то и больше - беспечности и равнодушия при выборе
имени для своих детей, как при выборе кличек Понто или Купидон для своих
щенков.
- Дурная это манера, - говорил он, - и особенно в ней неприятно то, что
с выбранным злонамеренно или неосмотрительно дрянным именем дело обстоит не
так, как, скажем, с репутацией человека, которая, если она замарана, может
быть потом обелена - - - и рано или поздно, если не при жизни человека, то,
по крайней мере, после его смерти, - так или иначе восстановлена в глазах
света; но то пятно, - - говорил он, - никогда не смывается; - он сомневался
даже, чтобы постановление парламента могло тут что-нибудь сделать. - - Он
знал не хуже вашего, что законодательная власть в известной мере полномочна
над фамилиями; - но по очень веским соображениям, которые он мог привести,
она никогда еще не отваживалась, - говорил он, - сделать следующий шаг.
Замечательно, что хотя отец мой, вследствие этого мнения, питал, как я
вам говорил, сильнейшее пристрастие и отвращение к некоторым именам, -
однако наряду с ними существовало еще множество имен, которые были в его
глазах настолько лишены как положительных, так и отрицательных качеств, что
он относился к ним с полным равнодушием. Джек, Дик и Том были именами такого
сорта; отец называл их нейтральными, - утверждая без всякой иронии, что с
сотворения мира имена эти носило, по крайней мере, столько же негодяев и
дураков, сколько мудрых и хороших людей, - так что, по его мнению, влияния
их, как в случае равных сил, действующих друг против друга в противоположных
направлениях, взаимно уничтожались; по этой причине он часто заявлял, что не
ценит подобное имя ни в грош. Боб, имя моего брата, тоже принадлежало к
этому нейтральному разряду христианских имен, очень мало влиявших как в ту,
так и в другую сторону; и так как отец мой находился случайно в Эпсоме,
когда оно было ему дано, - то он часто благодарил бога за то, что оно не
оказалось худшим. Имя Андрей было для него чем-то вроде отрицательной
величины в алгебре, - оно было хуже, чем ничего, - говорил отец. - Имя
Вильям он ставил довольно высоко, - - зато имя Нампс он опять-таки ставил
очень низко, - а уж Ник, по его словам, было не имя, а черт знает что.
Но из всех имен на свете он испытывал наиболее непобедимое отвращение к
Тристраму; - не было в мире вещи, о которой он имел бы такое низкое и
уничтожающее мнение, как об этом имени, - будучи убежден, что оно способно
произвести in rerum natural {В природе вещей (лат.).} лишь что-нибудь крайне
посредственное и убогое; вот почему посреди спора на эту тему, в который,
кстати сказать, он частенько вступал, - - он иногда вдруг разражался горячей
эпифонемой или, вернее, эротесисом, возвышая на терцию, а подчас и на целую
квинту свой голос, - и в упор спрашивал своего противника, возьмется ли он
утверждать, что помнит, - - или читал когда-нибудь, - или хотя бы
когда-нибудь слышал о человеке, который назывался бы Тристрамом и совершил
бы что-нибудь великое или достойное упоминания? - Нет, - говорил он, -
Тристрам! - Это вещь невозможная.
Так что же могло помешать моему отцу написать книгу и обнародовать эту
свою идею? Мало пользы для тонкого спекулятивного ума оставаться в
одиночестве со своими мнениями. - ему непременно надо дать им выход. - Как
раз это и сделал мой отец: - в шестнадцатом году, то есть за два года до
моего рождения, он засел за диссертацию, посвященную слову _Тристрам_, - в
которой с большой прямотой и скромностью излагал мотивы своего крайнего
отвращения к этому имени.
Сопоставив этот рассказ с титульным листом моей книги, - благосклонный
читатель разве не пожалеет от души моего отца? - Видеть методичного и
благонамеренного джентльмена, придерживающегося усердно хотя и странных, -
однако же безобидных взглядов, - столь жалкой игрушкой враждебных сил; -
узреть его на арене поверженным среди всех его толкований, систем и желаний,
опрокинутых и расстроенных, - наблюдать, как события все время оборачиваются
против него, - и притом столь решительным и жестоким образом, как если бы
они были нарочно задуманы и направлены против него, чтобы надругаться над
его умозрениями! - - Словом, видеть, как такой человек на склоне лет, плохо
приспособленный к невзгодам, десять раз в день терпит мучение, - десять раз
в день называет долгожданное дитя свое именем Тристрам! - Печальные два
слога! Они звучали для его слуха в унисон с простофилей и любым другим
ругательным словом. - -Клянусь его прахом, - если дух злобы находил
когда-либо удовольствие в том, чтобы расстраивать планы смертных, - так
именно в данном случае; - и если бы не то обстоятельство, что мне необходимо
родиться, прежде чем быть окрещенным, то я сию же минуту рассказал бы
читателю, как это произошло.
^TГЛАВА XX^U
- - - - Как могли вы, мадам, быть настолько невнимательны, читая
последнюю главу? Я вам сказал в ней, что моя мать не была паписткой. - -
Паписткой! Вы мне не говорили ничего подобного, сэр. - Мадам, позвольте мне
повторить еще раз, что я это сказал настолько ясно, насколько можно сказать
такую вещь при помощи недвусмысленных слов. - В таком случае, сэр, я,
вероятно, пропустила страницу. - Нет, мадам, - вы не пропустили ни одного
слова. - - Значит, я проспала, сэр. - Мое самолюбие, мадам, не может
предоставить вам эту лазейку. - - В таком случае, объявляю, что я ровно
ничего не понимаю в этом деле. - Как раз это я и ставлю вам в вину и в
наказание требую, чтобы вы сейчас же вернулись назад, то есть, дойдя до
ближайшей точки, перечитали всю главу сызнова.
Я назначил этой даме такое наказание не из каприза или жестокости, а из
самых лучших намерений, и потому не стану перед ней извиняться, когда она
кончит чтение. - Надо бороться с дурной привычкой, свойственной тысячам
людей помимо этой дамы, - читать, не думая, страницу за страницей, больше
интересуясь приключениями, чем стремясь почерпнуть эрудицию и знания,
которые непременно должна дать книга такого размаха, если ее прочитать как
следует. - - Ум надо приучить серьезно размышлять во время чтения и делать
интересные выводы из прочитанного; именно в силу этой привычки Плиний
Младший утверждает, что "никогда ему не случалось читать настолько плохую
книгу, чтобы он не извлек из нее какой-нибудь пользы". Истории Греции и
Рима, прочитанные без должной серьезности и внимания, - принесут, я
утверждаю, меньше пользы, нежели история "Паризма" и "Паризмена" или
"Семерых английских героев", прочитанные вдумчиво.
- - - - Но тут является моя любезная дама. - Что же, перечитали вы еще
раз эту главу, как я вас просил? - Перечитали; и при этом вторичном чтении
вы не обнаружили места, допускающего такой вывод? - - Ни одного похожего
слова! - В таком случае, мадам, благоволите хорошенько поразмыслить над
предпоследней строчкой этой главы, где я беру на себя смелость сказать: "Мне
необходимо родиться, прежде чем быть окрещенным". Будь моя мать паписткой,
мадам, в этом условии не было бы никакой надобности {*}.
{* Римские церковные обряды предписывают в опасных случаях крещение
ребенка до его рождения, - но под условием, чтобы какая-нибудь часть тела
младенца была видима крестящему. - - - Однако доктора Сорбонны на совещании,
происходившем 10 апреля 1733 года. - расширили полномочия повивальных бабок,
постановив, что даже если бы не показалось ни одной части тела младенца, - -
- крещение тем не менее должно быть совершено над ним при помощи
впрыскивания - par le moyen d'une petite canule, - то есть шприца. - Весьма
странно, что святой Фома Аквинат, голова которого так хорошо была
приспособлена как для завязывания, так и для развязывания узлов
схоластического богословия, - принужден был, после того как на решение этой
задачи было положено столько трудов, - в заключение отказаться от нее, как
от второй chose impossible. - "Infantes in maternis uteris existantes (рек
святой Фома) baplizari possunt nullo modo" {*}). - Ах, Фома, Фома!
Если читатель любопытствует познакомиться с вопросом о крещении при
помощи впрыскивания, как он представлен был докторами Сорбонны, - вместе с
их обсуждением его, - то он найдет это в приложении к настоящей главе. - Л.
Стерн.
{* Дети, находящиеся в утробе матери, никаким способом не могут быть
окрещены (лат.).}}
Ужасное несчастье для моей книги, а еще более для литературного мира
вообще, перед горем которого тускнеет мое собственное горе, - что этот
гаденький зуд по новым ощущениям во всех областях так глубоко внедрился в
наши привычки и нравы, - и мы настолько озабочены тем, чтобы получше
удовлетворить эту нашу ненасытную алчность, - что находим вкус только в
самых грубых и чувственных частях литературного произведения; - тонкие
намеки и замысловатые научные сообщения улетают кверху, как духи; -
тяжеловесная мораль опускается вниз, - и как те, так и другая пропадают для
читателей, как бы продолжая оставаться на дне чернильницы.
Мне бы хотелось, чтобы мои читатели-мужчины не пропустили множество
занятных и любопытных мест, вроде того, на котором была поймана моя
читательница. Мне бы хотелось, чтобы этот пример возымел свое действие - и
чтобы все добрые люди, как мужского, так и женского пола, почерпнули отсюда
урок, что во время чтения надо шевелить мозгами.
Memoire, presente a Messieurs les Docteurs de Sorbonne {*}
{* Vide Deventer, Paris Edit. in 4ь tь, 1734, p. 366. - Л. Стерн. См.
Деьентер, Париж, изд. ин кварто, 1Т34 г., стр. 366.}
Un Chirurgien Accoucheur represente a Messieurs les Docteurs de
Sorbonne, qu'il y a des cas, quoique tres rares, ou une mere ne scauroit
accoucher, et meme ou l'enfant est tellement renferme dans le sein de sa
mere, qu'il ne fait paroitre aucune partie de son corps, ce qui seroit un
cas, suivant le Rituels, de lui conferer, du moins sous condition, le
bapteme. Le Chirurgien, qui consulte, pretend, par le moyen d'une petite
canule, de pouvoir baptiser immediatement l'enfant, sans faire aucun tort a
la mere. - - II demande si ce moyen, qu'il vient de proposer, est permis et
legitime, et s'il peut s'en servir dans les cas qu'il vient d'exposer.
Reponse
Le Conseil estime, que la question proposee souffre de grandes
difficultes. Les Theologiens posent d'un cote pour principe, que le bapteme,
qui est une naissance spirituelle, suppose une premiere naissance; il faut
etre ne dans le monde, pour renaitre en Jesus Christ, comme ils
l'enseignent. S. Thomas, 3 part, quaest. 88, art. 11, suit cette doctrine
comme une verite constante; l'on ne peut, dit ce S. Docteur, baptiser les
enfans qui sont renfermes dans le sein de leurs meres; et S. Thomas est
fonde sur ce, que les enfans ne sont point nes, et ne peuvent etre comptes
parmi les autre hommes; d'ou il conclud, qu'ils ne peuvent etre l'objet
d'une action exterieure, pour recevoir par leur ministere les sacremens
necessaires au salut : Pueri in maternis uteris existentes nondum prodierunt
in lucem, ut cum aliis hominibus vitam ducant; unde non possunt subjici
action! humanae, ut per eorum ministerium sacramenta recipiant ad salutem.
Les rituels ordonnent dans la pratique ce que les theologiens ont etabli sur
les memes matieres; et ils deffendent tous d'une maniere uniforme, de
baptiser les enfans qui sont renfermes dans le sein de leurs meres, s'ils ne
font paroitre quelque partie de leurs corps. Le concours des theologiens et
des rituels, qui sont les regles des dioceses, paroit former une autorite
qui termine la question presente; cependant le conseil de conscience
considerant d'un cote, que le raisonnement des theologiens est uniquement
fonde sur une raison de convenance, et que la deffense des rituels suppose
que l'on ne peut baptiser immediatement les enfans ainsi renfermes dans le
sein de leurs meres, ce qui est contre la supposition presente; et d'une
autre cote, considerant que les memes theologiens enseignent, que l'on peut
risquer les sacremens que Jesus Christ a etablis comme des moyens faciles,
mais necessaires pour sanctifier les hommes; et d'ailleurs estimant, que les
enfans enfermes dans le sein de leurs meres pourroient etre capables de
salut, parce qu'ils sont capables de damnation ; - pour ces considerations,
et en egard a l'expose, suivant lequel on assure avoir trouve un moyen
certain de baptiser ces enfans ainsi renfermes, sans faire aucun tort a la
mere, le Conseil estime que l'on pourvoit se servir du moyen propose, dans
la confiance qu'il a, que Dieu n'a point laisse ces sortes d'enfans sans
aucun secours, et supposant, comme il est expose, que le moyen dont il
s'agit est propre a leur procurer le bapteme; cependant comme il s'agiroit
en autorisant la pratique proposee, de changer une regle universellement
etablie, le Conseil croit que celui qui consulte doit s'addresser a son
eveque, et a qui il appartient de juger de l'utilite et du danger du moyen
propose, et comme, sous le bon plaisir de l'eveque, le Conseil estime qu'il
faudrait recourir au Pape, qui a le droit d'expliquer les regies de
l'eglise, et d'y deroger dans le cas, ou la loi ne scauroit obliger, quelque
sage et quelque utile que paroisse la maniere de baptiser dont il s'agit, le
Conseil ne pourroit l'approuver sans le concours de ces deux autorites. On
conseille au moins a celui qui consulte, de s'addresser a son eveque, et de
lui faire part de la presente decision, afin que, si le prelat entre dans
les raisons sur lesquelles les'docteurs soussignes s'appuyent, il puisse
etre autorise dans le cas de necessite, ou il risqueroit trop d'attendre que
la permission fut demandee et accordee d'employer le moyen qu'il propose si
avantageux au salut de l'enfant. Au reste, le Conseil, en estimant que l'on
pourroit s'en servir, croit cependant, que si les enfans dont il s'agit,
venoient au monde, contre l'esperance de ceux qui se seroient servis du meme
moyen, il seroit necessaire de le baptiser sous condition, et en cela le
Conseil se conforme a tous les rituels, qui en autorisant le bapteme d'un
enfant qui fait paroitre quelque partie de son corps, enjoignent neantmoins,
et ordonnent de le baptiser sous condition, s'il vient heureusement au
monde.
Delibere en Sorbonne, le 10 Avril, 1733. A Le Moyne, L. De Romigny, De
Marcilly {*}.
{* Докладная записка, представленная господам докторам Сорбонны. Некий
лекарь-акушер докладывает господам докторам Сорбонны, что бывают случаи,
правда очень редкие, когда мать не в состоянии разрешиться от бремени, - и
бывает даже, что младенец так закупорен в утробе своей матери, что не
показывает ни одной части своего тела, в каковых случаях, согласно церковным
уставам, было бы позволительно совершить над ним крещение, по крайней мере,
условно. Пользующий лекарь утверждает, что при помощи шприца можно
непосредственно крестить младенца без всякого вреда для матери. - - Он
спрашивает, является ли предлагаемое им средство позволительным и законным и
может ли он им пользоваться в вышеизложенных случаях.
Ответ. Совет полагает, что предложенный вопрос сопряжен с большими
трудностями. Богословы принимают, с одной стороны, за основоположение, что
крещение, каковое является рождением духовным, предполагает рождение
первоначальное; согласно их учению, надо родиться на свет, дабы возродиться
в Иисусе Христе. Св. Фома, 3-я часть, вопр. 88, ст. 11, следует этому учению
как непреложной истине: нельзя, - говорит сей ученый, сей святой доктор, -
крестить младенцев, заключенных в утробе матери; св. Фома основывается на
том, что неродившиеся младенцы не могут быть причислены к людям; откуда он
заключает, что они но могут быть предметом внешнего воздействия, чтобы
принимать через посредство других людей таинства, необходимые для спасения.
"Младенцы, в утробе матери пребывающие, еще не появились на свет, дабы вести
жизнь с другими людьми, а посему они не могут подвергаться воздействию людей
и через их посредство принимать таинство во спасение". Церковные уставы
предписывают на практике то, что определено богословами (относительно этих
вещей), а последние все одинаково запрещают крестить младенцев, заключенных
в утробе матери, если нельзя было увидеть какую-нибудь часть их тела.
Единомыслие богословов и церковных уставов, полагаемых за правило в
епархиях, представляет такой авторитет, что им, по-видимому, решается
настоящий вопрос. Однако же Духовный совет, принимая во внимание, с одной
стороны, что рассуждение богословов основано единственно на соблюдении
благовидности и что запрещение церковных уставов исходит из того, что нельзя
непосредственно крестить младенцев, заключенных в утробе матери, что идет
вразрез с настоящим предположением; а с другой стороны, принимая во
внимание, что те же богословы говорят о возможности совершать наудачу
таинства, установленные Иисусом Христом, как легкие, но необходимые средства
для освящения людей; и кроме того, считая, что младенцы, заключенные в
утробе матери, могут получить спасение, потому что они могут быть осуждены
на вечные муки; - по этим соображениям и ввиду представленного доклада, в
котором заверяется, что найдено верное средство крестить заключенных таким
образом младенцев без всякого вреда для матери, Совет полагает возможным
пользоваться предложенным средством, в уповании, что бог не оставил этого
рода младенцев без всякой помощи, и полагая, как в означенном докладе
сказано, что средство, о котором идет речь, способно обеспечить совершение
над ними таинства; со всем тем, поскольку дозволить применение предложенного
средства значило бы изменить повсеместно установленный порядок, то Совет
считает, что пользующий лекарь обязан обратиться к своему епископу, коему и
подобает судить о пригодности или об опасности предложенного средства, и так
как Совет полагает, что, с соизволения епископа, следовало бы обратиться к
папе, коему принадлежит право изъяснять уставы церкви и от них отступать в
тех случаях, когда закон не может иметь обязательной силы, то сколь бы ни
казался разумным и полезным способ крещения, о коем идет речь, Совет был бы
не вправе его одобрить без согласия обеих названных властей. Во всяком
случае, можно посоветовать пользующему лекарю обратиться к своему епископу и
сообщить ему настоящие решения и, буде названный прелат согласится с
доводами, на кои опираются нижеподписавшиеся доктора, считать лекаря
полномочным во всех тех случаях, когда было бы слишком опасно ждать, пока
будет испрошено и дано позволение употребить предлагаемое им средство, столь
благоприятное для спасения младенца. Впрочем, Совет, допуская возможность
пользоваться названным средством, полагает, однако, что, буде младенцы, о
коих идет речь, появились бы на свет вопреки ожиданию тех, кои
воспользовались бы названным средством, то их надлежало бы окрестить
условно, в каковом своем мнении Совет сообразуется со всеми церковными
уставами, кои, дозволяя крещение младенца, показывающегося наружу частью
своего тела, предписывают тем не менее и наказывают окрестить его условно,
буде он счастливо появится на свет.
Подвергнуто обсуждению в Сорбонне, 10 апреля 1733 года. А. ле Муан, Л.
де Роминьи, де Марсильи.}
Мистер Тристрам Шенди, свидетельствуя свое почтение господам де Муану,
де Роминьи и де Марсильи, надеется, что все они хорошо почивали ночью после
столь утомительного совещания. - Он спрашивает, не будет ли проще и надежнее
всех гомункулов окрестить единым махом на авось при помощи впрыскивания,
немедленно после церемонии бракосочетания, но до его завершительного акта; -
при условии, как и в вышеприведенном документе, чтобы каждый из гомункулов,
если самочувствие его будет хорошее и он благополучно появится потом на
свет, был бы окрещен вновь (sous condition {Условно (франц.).}) - - и, кроме
того, постановить, что операция будет произведена (а это мистер Шенди
считает возможным) par le moyen d'une petite canule и sans faire aucun tort
au pere {Посредством шприца и не причиняя ущерба отцу (франц.).}.
^TГЛАВА XXI^U
- Интересно знать, что это за шум и беготня у них наверху, - проговорил
мой отец, обращаясь после полуторачасового молчания к дяде Тоби, - который,
надо вам сказать, сидел по другую сторону камина, покуривая все время свою
трубку в немом созерцании новой пары красовавшихся на нем черных плисовых
штанов. - Что у них там творится, братец? - сказал мой отец. - Мы едва можем
слышать друг друга.
- Я думаю, - отвечал дядя Тоби, вынимая при этих словах изо рта трубку
и ударяя два-три раза головкой о ноготь большого пальца левой руки, - я
думаю... - сказал он. - Но, чтобы вы правильно поняли мысли дяди Тоби об
этом предмете, вас надо сперва немного познакомить с его характером, контуры
которого я вам сейчас набросаю, после чего разговор между ним и моим отцом
может благополучно продолжаться.
- Скажите, как назывался человек, - я пишу так торопливо, что мне
некогда рыться в памяти или в книгах, - впервые сделавший наблюдение, "что
погода и климат у нас крайне непостоянны"? Кто бы он ни был, а наблюдение
его совершенно правильно. - Но вывод из него, а именно "что этому
обстоятельству обязаны мы таким разнообразием странных и чудных характеров",
- принадлежит не ему; - он сделан был другим человеком, по крайней мере, лет
полтораста спустя... Далее, что этот богатый склад самобытного материала
является истинной и естественной причиной огромного превосходства наших
комедий над французскими и всеми вообще, которые были или могли быть
написаны на континенте, - это открытие произведено было лишь в середине
царствования короля Вильгельма, - когда великий Драйден (если не ошибаюсь)
счастливо напал на него в одном из своих длинных предисловий. Правда, в
конце царствования королевы Анны великий Аддисон взял его под свое
покровительство и полнее истолковал публике в двух-трех номерах своего
"Зрителя"; но само открытие принадлежало не ему. - Затем, в-четвертых и
в-последних, наблюдение, что вышеотмеченная странная беспорядочность нашего
климата, порождающая такую странную беспорядочность наших характеров, - в
некотором роде нас вознаграждает, давая нам материал для веселого
развлечения, когда погода не позволяет выходить из дому, - это наблюдение
мое собственное, - оно было произведено мной в дождливую погоду сегодня, 26
марта 1759 года, между девятью и десятью часами утра.
Таким-то образом, - таким-то образом, мои сотрудники и товарищи на
великом поле нашего просвещения, жатва которого зреет на наших глазах, -
таким-то образом, медленными шагами случайного приращения, наши физические,
метафизические, физиологические, полемические, навигационные,
математические, энигматические, технические, биографические, драматические,
химические и акушерские знания, с пятьюдесятью другими их отраслями
(большинство которых, подобно перечисленным, кончается на _ический_), в
течение двух с лишним последних столетий постепенно всползали на ту akmh
{Вершину (греч.).} своего совершенства, от которой, если позволительно
судить но их успехам за последние семь лет, мы, наверно, уже недалеко.
Когда мы ее достигнем, то, надо надеяться, положен будет конец всякому
писанию, - а прекращение писания положит конец всякому чтению: - что со
временем, - _как война рождает бедность, а бедность - мир_, - должно
положить конец всякого рода наукам; а потом - нам придется начинать все
сначала; или, другими словами, мы окажемся на том самом месте, с которого
двинулись в путь.
- Счастливое, трижды счастливое время! Я бы только желал, чтобы эпоха
моего зачатия (а также образ и способ его) была немного иной, - или чтобы ее
можно было без какого-либо неудобства для моего отца или моей матери
отсрочить на двадцать - двадцать пять лет, когда перед писателями, надо
Думать, откроются некоторые перспективы в литературном мире.
Но я забыл о моем дяде Тоби, которому пришлось все это время
вытряхивать золу из своей курительной трубки.
Склад его души был особенного рода, делающего честь нашей атмосфере; я
без всякого колебания отнес бы его к числу первоклассных ее продуктов, если
бы в нем не проступало слишком много ярко выраженных черт фамильного
сходства, показывавших, что своеобразие его характера было обусловлено
больше кровью, нежели ветром или водой, или какими-либо их видоизменениями и
сочетаниями. В связи с этим меня часто удивляло, почему отец мой, не без
основания подмечая некоторые странности в моем поведении, когда я был
маленьким, - ни разу не попытался дать им такое объяснение; ведь все без
исключения семейство Шенди состояло из чудаков; - я имею в виду его мужскую
часть, - ибо женские его представительницы были вовсе лишены характера, - за
исключением, однако, моей двоюродной тетки Дины, которая, лет шестьдесят
тому назад, вышла замуж за кучера и прижила от него ребенка; по этому поводу
отец мой, в согласии со своей гипотезой об именах, не раз говорил: пусть она
поблагодарит своих крестных папаш и мамаш.
Может показаться очень странным, - а ведь загадывать загадки читателю
отнюдь не в моих интересах, и я не намерен заставлять его ломать себе голову
над тем, как могло случиться, что подобное событие и через столько лет не
потеряло своей силы и способно было нарушать мир и сердечное согласие,
царившие во всех других отношениях между моим отцом и дядей Тоби. Казалось,
что несчастье это, разразившись над нашей семьей, вскоре истощит и исчерпает
свои силы - как это