abatur ibidem барабанщиком, - тот же вопрос tubicine et uxore sua, qui tune обсуждался трубачом и женой его, accesserunt, et peregrino которые как раз подошли и остановились praetereunte, restiterunt. посмотреть на проезжавшего чужеземца. Quantus nasus! aeque longus - Господи боже! - Вот так нос! est, ait tubicina. ac tuba. Длинный, как труба, - сказала трубачова жена. Et ex eodem metallo, ait - И из того же металла, - сказал tubicen, velut sternutamento audias. трубач, - ты только послушай, как он чихает! Tantum abest, respondit illa, - Сладкогласно, как флейта, - quod fistulam dulcedine vincit. отвечала жена. Aeneus est, ait tubicen. - Настоящая медь! - сказал трубач. Nequaquam, respondit iixor. - Ничего подобного! - возразила жена. Rursum affirme, ait tubicen, - Повторяю тебе, - сказал трубач, quod aeneus est. - что это медный нос. Rem penitus explorabo; prius - Я этого так не оставлю, - enim digito tangam, ait uxor, quam сказала трубачова жена, - не лягу dormivero. спать, пока не потрогаю его пальцем. Mulus peregrini gradu lento Мул чужеземца двигался так progressus est, ut unumquodque медленно, что чужеземец слышал до verbum controversiae, non tantum последнего слова весь спор не только inter militem et tympanistam, verum между часовым и барабанщиком, но также etiam inter tubicinem et uxorem между трубачом и его женой. ejus, audiret. Nequaquam, ait ille, in muli - Ни в коем случае! - сказал collum fraena demittens, et manibus чужеземец, опуская поводья на шею мула ambabus in pectus positis (mulo и скрещивая на груди руки, как святой lente progrediente), nequaquam, ait (мул его тем временем продолжал ille respiciens, non necesse est ut плестись тихонько вперед). - Ни в коем res isthaec dilucidata foret. Minime случае! - сказал он, возводя глаза к gentium! meus nasus nunquam небу, - несмотря на все клеветы и tangetur, dum spiritus hos reget разочарования - я не в таком долгу artus - Ad quid agendum? ait uxor перед людьми - - чтобы представлять им burgomagistri. это доказательство. - Ни за что на свете! - сказал он, - я никому не позволю прикоснуться к моему носу, пока небо дает мне силу. - Для какой надобности? - спросила жена бургомистра. Peregrinus illi non respondit. Чужеземец не обратил внимания на Votum faciebat tune temporis sancto бургомистрову жену, - он творил обет Nicolao; quo facto, in sinum dextrum святителю Николаю; сотворив его, он inserens, e qua negligenter pependit расправил руки с такой же acinaces, lento gradu processit per торжественностью, как скрестил их, plateam Argentorati latam quae ad взял поводья в левую руку и, засунув diversoiium temnlo ex adversum за пазуху правую с висевшей на ее ducit. запястье короткой саблей, поехал дальше на своем муле, еле волочившем ноги, по главным улицам Страсбурга, пока случай не привел его к большой гостинице на рыночной площади, против церкви. Peregrinus mulo descendes Спешившись, чужеземец велел stabulo includit, et manticam отвести своего мула в конюшню, а сумку inferri jussit: qua aperta et внести в комнату; открыв ее и достав coccineis sericis femoralibus оттуда ярко-красные атласные штаны с extractis cum argenteo laciniato отороченным серебряной бахромой - perizwmati, his sese induit, (придатком к ним, который я не решаюсь statimque, acinaci in manu, ad перевести) - он надел свои штаны с forum deambulavit. отороченным бахромой гульфиком и сейчас же, держа в руке короткую саблю, вышел погулять на большую городскую площадь. Quod ubi peregrinus esset Не успел чужеземец пройтись три ingressus, uxorem tubicinis obviam раза по площади, как увидел идущую ему euntem aspicit; illico cursum навстречу жену трубача: - испугавшись flectit, metuens ne nasus suus покушения на свой нос, он круто exploraretur, atque ad diversorium повернулся и поспешил назад в regressus est - exuit se vestibus; гостиницу - - переоделся, уложил в braccas coccineas sericas manticae сумку ярко-красные атласные штаны и т. imposuit muluniqae educi jussit. д. и велел подать себе мула. Francofurtum proficiscor, ait - Еду во Франкфурт, - сказал ille, et Argentoratum quatuor abhinc чужеземец, - и ровно через четыре hebdomadis revertar. недели прибуду снова в Страсбург. Bene curasti hoc jumentum? - Надеюсь, - продолжал чужеземец, (ait) muli iaciem manu demulcens - погладив мула левой рукой по голове, me, manticamque meam, plus sexcentis перед тем как сесть на него верхом, - mille passibus portavit. что вы хорошо покормили этого верного моего слугу: - - - он вез меня и мою поклажу свыше шестисот миль, - продолжал он, похлопывая мула по спине. Longa via est! respondet - Какой долгий путь, сударь, - hospes, nisi plurimum esset negoti. сказал хозяин гостиницы, - - - видно, - Enimvero, ait peregrinus, a важное у вас было дело! - О, да, да, - Nasorum promontorio redii, et nasum отвечал чужеземец, - я побывал на speciosissimum, egregiosissimumque Мысе Носов и, благодарение богу, quem unquam quisquam sortitus est, раздобыл себе один из самых видных и acquisivi. пригожих носов, какие когда-либо доставались человеку. Dum peregrinus hanc miram В то время как чужеземец давал rationem de seipso reddit, hospes et эти удивительные сведения о себе, uxor ejus, oculis intentis, хозяин гостиницы и хозяйка смотрели во peregrini nasum contemplantur - Per все глаза на его нос. - Клянусь святой sanctos sanctasque omnes, ait Радагундой, - сказала про себя жена hospitis uxor, nasis duodecim содержателя гостиницы, - он будет maximis in toto Argentorato major побольше дюжины самых больших носов во est! - estne, ait illa mariti in всем Страсбурге, вместе взятых! Не aurem insusurrans, nonne est nasus правда ли, - шепнула она на ухо мужу, praegrandis? - не правда ли, роскошный нос? Dolus inest, anime mi, ait - Тут что-то нечисто, душа моя, - hospes - nasus est falsus. сказал хозяин гостиницы, - нос поддельный. - Verus est, respondit uxor - - Самый настоящий, - отвечала жена. - Ex abiete factus est, ait ille, - Еловый нос, - сказал хозяин, - terebinthinum olet - от него пахнет скипидаром. - Carbunculus inest, ait uxor. - На нем сидит прыщ, - сказала жена. Mortuus est nasus, respondit - Мертвый нос, - возразил хозяин. hospes. Vivus est, ait illa, - et si - Живой нос, - и не жить мне ipsa vivam, tangam. самой, - сказала жена хозяина, - если я его не потрогаю. Votum feci sancto Nicolao, ait - Я дал сегодня обет святителю peregrimis, nasum meum intactum fore Николаю, - сказал чужеземец, - что нос usque ad - Quodnam tempus? illico мой останется нетронутым до... Тут respoadit illa. чужеземец замолчал, воздев глаза к небу. - До каких пор? - поспешно спросила жена хозяина. Minimo tangetur, inquit ille - Останется никем не тронутым, - (manibus in pectus compositis) usque сказал он (складывая на груди руки), - ad illam horam - Quam horam? ait до того часа... - - До какого часа? - illa. - Nullam, respondit воскликнула жена хозяина. - - Никогда! peregrinus, donec pervenio ad - Quem - - никогда! - сказал чужеземец, - locum, - obsecro? ait illa - - пока я не достигну... - - Ради бога! Peregrinus nil respondens mulo Какого места? - спросила хозяйка. - - conscenso, diseessit. Чужеземец, не ответив ни слова, сел на мула и уехал. Не сделал он еще и полумили по дороге во Франкфурт, а уже весь город Страсбург пришел в смятение по поводу его носа. Колокола звонили повечерие, призывая страсбуржцев к исполнению религиозных обрядов и завершению дневной работы молитвой; - - ни одна душа во всем Страсбурге их не слышала - город похож был на рой пчел - - мужчины, женщины и дети (под непрекращавшийся трезвон колоколов) метались туда и сюда - из одной двери в другую - взад и вперед - направо и налево - поднимаясь по одной улице и спускаясь по другой - вбегая в один переулок и выбегая из другого - - Вы видели его? Вы видели его? Вы видели его? Кто его видел? Ради бога, кто его видел? - Вот незадача! Я ходила к вечерне! - - Я стирала, я крахмалила, я прибирала, я стегала. - Ах ты, боже мой! Я его не видела - я его не потрогала! - - Ах, кабы я была часовым, кривоногим барабанщиком, трубачом, трубачовой женой, - стоял общий крик и вопль на каждой улице и в каждом закоулке Страсбурга. В то время как в великом городе Страсбурге царила эта суматоха и неразбериха, обходительный чужеземец ехал себе потихоньку на муле во Франкфурт, словно ему не было никакого дела до этого, - разговаривая всю дорогу обрывистыми фразами то со своим мулом - то с самим собой - - - то со своей Юлией. - О Юлия, обожаемая моя Юлия! - Нет, я не буду останавливаться, чтобы дать тебе съесть этот репейник, - и надо же, чтобы презренный язык соперника похитил у меня наслаждение, когда я уже готов был его отведать. - - Фу! - это всего только репейник - брось его - вечером ты получишь лучший ужин. - - Изгнан из родной страны - вдали от друзей - от тебя. - - Бедняга, до чего же тебя истомило это путешествие! - Ну-ка - чуточку поскорее - в сумке у меня только две рубашки - пара ярко-красных атласных штанов да отороченный бахромой... Милая Юлия! - Но почему во Франкфурт! - Ужели незримая рука тайно ведет меня по этим извилистым путям и неведомым землям? - Ты спотыкаешься! Николай-угодник! на каждом шагу - - этак мы всю ночь проковыляем, не добравшись... - До счастья - - иль мне суждено быть игрушкой случая и клеветы - обречен на изгнание, не быв уличен - выслушан - ощупан, - если так, почему не остался я в Страсбурге, где правосудие - - но я поклялся - полно, тебя скоро напоят - святителю Николаю! - О Юлия! - - Что ты насторожил уши? - Это только путник, и т. д. Чужеземец продолжал себе ехать, беседуя таким образом со своим мулом и с Юлией, - пока не прибыл к постоялому двору, добравшись до которого сейчас же соскочил с мула - присмотрел, согласно своему обещанию, чтобы его хорошо покормили, - - снял сумку с ярко-красными атласными штанами и т. д. - - заказал себе на ужин омлет, лег около двенадцати в постель и через пять минут крепко заснул. В этот самый час, когда поднявшаяся в Страсбурге суматоха утихла с наступлением ночи, - - страсбуржцы тоже мирно улеглись в свои постели, но не с тем, чтобы дать, как он, отдых душе своей и телу; царица Мэб, эта шалунья-эльф, взяла нос чужеземца и, не уменьшая его размеров, всю ночь усердно его расщепляла и разделяла на столько носов разного покроя и фасона, сколько в Страсбурге было голов, способных вместить их. Аббатиса Кведлинбургская, приехавшая на этой неделе в Страсбург с четырьмя высшими должностными лицами своего капитула: настоятельницей, деканшей, второй, уставщицей и старшей канониссой, чтобы обратиться в университет за советом по щекотливому вопросу, какие надо делать прорехи в юбках, - была больна всю эту ночь. Нос обходительного чужеземца взобрался на верхушку шишковидной железы ее мозга и произвел такую кутерьму в головах четырех ее почтенных спутниц, что всю ночь ни на мгновение не могли они сомкнуть глаз - - ни в одной части тела не удалось им сохранить спокойствие - словом, наутро все они встали похожие на привидения. Исповедницы третьего ордена Святого Франциска - - монахини горы _Голгофы - - премонстранки - - клюнистки {Гафен Слокенбергий имеет здесь в виду клюнийских бенедиктинок, орден которых основан был в 940 году клюнийским аббатом Одо. - Д. Стерн.} - картезианки_ и все монахини орденов со строгим уставом, лежавшие в ту ночь на шерстяных одеялах или на власяницах; были еще в худшем положении, чем аббатиса Кведлинбургская, - так они всю ночь напролет ворочались и метались, метались и ворочались с одного бока на другой - монахини некоторых общин исцарапали и искалечили себя до смерти - когда они поднялись с постели, с них была живьем содрана кожа - каждая думала, что это Святой Антоний опалил их для испытания своим огнем, - -словом, ни одна из них ни разу не сомкнула глаз за всю ночь, от вечерни до заутрени. Монахини Святой Урсулы поступили благоразумнее - они даже и не пробовали ложиться в постель. Страсбургский декан, пребендарий, члены капитула и младшие каноники (торжественно собравшись, утром для обсуждения вопроса о лепешках на масле) очень жалели, что не последовали примеру монахинь Святой Урсулы. - - - Благодаря суматохе и беспорядку, царившим накануне вечером, булочники совсем позабыли поставить тесто - во всем Страсбурге нельзя было достать к завтраку лепешек на масле - вся площадь перед собором была в непрерывном волнении - такого повода к бессоннице и беспокойству и такого рьяного расследования причин этого беспокойства в Страсбурге не бывало с тех пор, как Мартин Лютер перевернул своим учением весь этот город вверх дном. Если нос чужеземца позволил себе забраться таким образом в миски {Мистер Шенди свидетельствует свое почтение ораторам и стилистам - для него совершенно явно, что Слокенбергий сбился здесь со своего образного языка - в чем он очень часто бывает повинен; - как переводчик, мистер Шенди приложил все усилия, чтобы удержать его в должных границах, - но здесь это оказалось невозможным. - Л. Стерн.} духовных орденов и т. д., то как же бесцеремонно вел он себя в мисках мирян! - Описать это не под силу моему изношенному вконец перу, хотя я готов признать (_восклицает_ Слокенбергий _с большей шаловливостью, чем я мог от него ожидать_), что на свете есть нынче много прекрасных сравнений, которые могли бы дать моим соотечественникам неплохое представление об этом; но в заключительной части такого солидного фолианта, написанного для них и отнявшего у меня большую часть жизни, - разве не было бы с их стороны неразумием ожидать, что у меня найдется досуг или охота искать такие сравнения, даже если я согласен, что они существуют? Довольно будет сказать, что сумятица и неразбериха, вызванные этим носом в воображении страсбуржцев, достигли таких размеров - такую он забрал власть над всеми умственными способностями страсбуржцев - столько диковинных вещей, ни в ком не возбуждавших сомнения, рассказывалось о нем повсюду с необыкновенным красноречием и клятвенными уверениями - что он стал единственным предметом разговоров и удивления, - все страсбуржцы до единого: добрые и злые - богачи и бедняки - ученые и невежды - доктора и студенты - госпожи и служанки - благородные и простые - монахини и мирянки - только то и делали, что ловили о нем новости, - все глаза в Страсбурге жаждали его увидеть - - каждый палец в Страсбурге - от большого до мизинца - сгорал желанием его потрогать. Еще больше жару придало столь жгучему желанию, если только в этом была какая-нибудь надобность, - то, что часовой, кривоногий барабанщик, трубач, трубачова жена, вдова бургомистра, хозяин гостиницы и жена хозяина гостиницы, как ни расходились между собой их показания и описания носа чужеземца, - все сходились в двух вещах - в том, во-первых, что чужеземец поехал во Франкфурт и вернется в Страсбург только через месяц и что, во-вторых, был ли его нос настоящим или поддельным, сам он в полном смысле слова писаный красавец - что за статный мужчина - какой элегантный! - самый щедрый - самый обходительный из всех, кто когда-либо вступал в ворота Страсбурга; - проезжая по улицам с короткой саблей, свободно висевшей у него на запястье, - и прохаживаясь по площади в ярко-красных атласных штанах, - он держался с такой милой непринужденной скромностью и в то же время с таким достоинством, - что (если бы ему не стоял поперек дороги нос) он полонил бы сердца всех девиц, бросавших на него взоры. Я не обращаюсь к сердцам, чуждым трепета и порывов настолько возбужденного любопытства, чтобы оправдать образ действий аббатисы Кведлинбургской, настоятельницы, деканши и второй уставщицы, пославших в полдень за женой трубача: та проследовала по улицам Страсбурга с мужниной трубой в руке - лучшим инструментом, какой она могла найти в столь короткий срок для пояснения своей теории. - Жена трубача пробыла у аббатисы всего только три дня. А часовой и кривоногий барабанщик! - Только древние Афины могли бы тут с ними сравниться! Они читали прохожим лекции под городскими воротами с торжественностью Хрисиппа и Крантора, поучавших под одним из афинских портиков. Хозяин гостиницы со своим конюхом по левую руку ораторствовал в том же стиле - под портиком или в подворотне конюшни, - а жена его читала лекции для более узкого круга слушателей в задней комнате. Жители города валили к ним толпой - не разношерстной - но одни к одному, другие к другому, как это всегда бывает, когда людей распределяет вера и легковерие, - словом, каждый страсбуржец рвался за сведениями - и каждый страсбуржец получал те сведения, какие ему были желательны. Стоит отметить для пользы всех профессоров натуральной философии и им подобных, что едва только жена трубача по окончании частных своих лекций у аббатисы Кведлинбургской выступила публично, взобравшись для этого на табурет посреди главной городской площади, - она нанесла огромный ущерб другим ученым ораторам, сразу завербовав себе в слушатели самую фешенебельную часть страсбургского населения. - Но когда профессор философии (восклицает Слокенбергий) вооружен _трубой_ в качестве орудия доказательства, скажите на милость, кто из его научных соперников может рассчитывать быть услышанным рядом с ним? В то время как люди невежественные усердно спускались по этим трубам осведомления на дно колодца, где _Истина_ держит свой маленький двор, - ученые не менее деятельно выкачивали ее наверх по трубам диалектической индукции - - фактами они не интересовались - они заняты были умозаключениями. - Ни одна ученая корпорация не бросила бы на этот предмет столько света, как медицинский факультет, - если бы все его диспуты не вращались вокруг жировиков и отечных опухолей, от которых он, хоть убей, никак не мог отделаться. - Нос чужеземца не имел ничего общего с жировиками и отечными опухолями. Было, однако, весьма убедительно доказано, что столь увесистая масса инородной материи не может накопиться и сосредоточиться на носу во время пребывания младенца in utero {В утробе (лат.).} без нарушения устойчивого равновесия плода, отчего тот непременно опрокинулся бы головой вниз за девять месяцев до срока. - - - Оппоненты соглашались с этой теорией - они лишь отрицали выводимые из нее следствия. И если бы в самом зародыше и при зачатках образования такого носа, еще до его появления на свет, не было заложено, - говорили они, - нужного количества вен, артерий и т. д. для достаточного его питания, то он не мог бы (это не касается случая с жировиками) правильно расти и держаться впоследствии. Все это было опровергнуто в диссертации о питании и его действии на расширение сосудов, а также на рост и растяжение мышечных частей до самых фантастических размеров. - Увлекшись этой теорией, авторы ее дошли даже до утверждения, что в природе нет такой силы, которая могла бы помешать носу достигнуть величины человека. Их противники доказали по всем правилам, что такого несчастья бояться нечего, покуда человек имеет только один желудок и одну пару легких, - ибо желудок, - говорили они, - есть единственный орган, предназначенный для принятия пищи и превращения ее в хилус, - а легкие представляют единственное орудие для образования крови; - но желудок не может перерабатывать больше, того, что ему доставляется аппетитом; и если даже допустить, что человек способен перегружать свой желудок, природа все же поставила границы его легким - машина эта определенной величины и силы и может совершать в определенное время лишь определенное количество работы - иными словами, она может производить ровно столько крови, сколько требуется для одного человека, не больше; таким образом, - доказывали они, - если бы нос был величиной с человека - это неизбежно привело бы к омертвению организма; а поскольку нечем было бы поддерживать и человека и его нос, то или нос непременно отвалился бы от человека, или человек отвалился бы от своего носа. - Природа приспособляется к таким случайностям, - возражали оппоненты, - иначе что вы скажете о целом желудке - и целой паре легких и только половине человека, когда, например, обе его ноги отхвачены пушечным ядром? - Он умирает от полнокровия, - следовал ответ, - или станет харкать кровью и в две или три недели угаснет от чахотки. - - - Случается и совсем иное, - - возражали оппоненты. - - - Не должно случаться, - получали они ответ. Более пытливые и вдумчивые исследователи природы и ее произведений хотя и шли рука об руку порядочную часть пути, под конец, однако, так же разделились в своих суждениях по поводу этого носа, как и члены медицинского факультета. Они дружески соглашались, что существует правильное геометрическое соотношение между различными частями человеческого тела и их различным назначением, различными должностями и отправлениями, которое может нарушаться лишь в известных пределах, - что Природа хотя и позволяет себе шалости - но они ограничены известным кругом - относительно диаметра которого эти естествоиспытатели не могли столковаться. Логики держались существа затронутого вопроса гораздо ближе, чем все другие категории ученых; - они начинали и кончали словом _нос_; и если бы не petitio principii {Требование основания (лат.).}, на которое натолкнулся самый искусный из них; вся контроверза была бы сразу улажена. - Нос, - доказывал этот логик, - не может кровоточить без крови - и не просто крови - а крови, совершающей в нем обращение, при котором только и возможно следование капель - (струя есть лишь более быстрое следование капель, и потому я на ней не останавливаюсь, - сказал он). - А так как смерть, - продолжал логик, - есть не что иное, как застой крови - - Я отвергаю это определение. - Смерть есть отделение души от тела, - заявил его противник. - Стало быть, между нами нет согласия относительно нашего оружия, - сказал логик. - Стало быть, не стоит и затевать этот спор, - возразил его противник. Цивилисты были еще более лаконичны; то, что они предложили, скорее похоже было на судебное постановление - чем на доказательство. - Если бы такой чудовищный нос, - говорили они, - был настоящий нос, его не потерпело бы никакое гражданское общество, - а если бы он был поддельный - то обман общества подобными фальшивыми знаками и эмблемами был бы еще большим нарушением его прав и оказался бы еще менее допустимым. Единственным возражением на решение цивилистов было то, что если таким образом что-нибудь доказывалось, так только то, что нос чужеземца не был ни настоящим, ни поддельным. Это оставляло простор для продолжения контроверзы. Адвокаты церковного суда утверждали, что нет никаких оснований для прекращения расследования, поскольку чужеземец ex mero motu {По собственному почину (лат.).} признался в том, что побывал на Мысе Носов и достал себе один из самых видных и т. д. и т. д. - На это последовал ответ: невозможно, чтобы была такая местность, как Мыс Носов, а ученые не знали бы, где она находится. Представитель страсбургского епископа взял сторону адвокатов и разъяснил суть дела в трактате об иносказательных выражениях, показав, что Мыс Носов есть просто аллегорическое выражение и означает всего-навсего, что природа наделила чужеземца длинным носом; в доказательство представитель епископа ссылался, обнаруживая большую эрудицию, на нижеприведенные авторитеты {Nonnulli ex nostratibus eadem loquendi formula utun. Quinimo et Logistae et Cononistae - Vid. Parce Barne Jas in d. L. Provincial. Constitut. de eonjec. vid. Vol. Lib. 4. Titul. 1. n. 7 qua etiam in re conspir. Om. de Promontorio Nas. Tichmak. ff. d. lit. 3 fol. 189. passim. Vid. Glos. de eontrahene. empt. etc. nee non J. Scrudr. in cap. refut. per totum. Cum his cons. Rever. J. Tubal, Sentent, et Prov. cap. 9 ff. 11, 12. obiter. V. et Libru'm, cui Tit de Terris et Phras. Belg. ad finen, cum comment. N. Bardy Belg. Vid. Scrip. Argentotarens. de Antiq. Ecc. in Episc. Archiv. fid coll. per. Von lacobum Koinshoven Folio Argent. 1583, praeeip. ad fiaem. Qmbus add. Rebufа K in L. obvenire de Signif. Nom. ff. fol. et de jure Cent, et Civil, de protib. aliena feud. per federa, test. Joha. Luxius in prolegom. quem velim videas, J de Analy. Cap. 1, 2, 3. Vid. Idea. - Л. Стерн.}, и таким образом вопрос получил бы окончательное решение, если бы не обнаружилось, что девятнадцать лет тому назад с помощью этих самых ссылок решен был спор о некоторых льготах для деканских и калитульских земель. Случилось, - не скажу, к ущербу для истины, потому что, поступая так, они косвенно ее поддерживали, - случилось, что оба страсбуртских университета - лютеранский, основанный в 1538 году Яковом Стурмием, советником сената, - и папистский, основанный австрийским эрцгерцогом Леопольдом, - как раз в это время прилагали всю глубину своей учености (если исключить оттуда ровно столько, сколько потребовалось для дела аббатисы Кведлинбургской о юбочных прорехах) - на решение вопроса, будет ли осужден на вечные муки Мартин Лютер. Папистские доктора взялись доказать a priori {Как нечто самоочевидное (лат.).}, что вследствие неотвратимого влияния планет 22 октября 1483 года, - - когда Луна находилась в двенадцатом разделе зодиака, Юпитер, Марс и Венера - в третьем, а Солнце, Сатурн и Меркурий все вместе - в четвертом, - Лютер непременно и неизбежно должен быть осужден - и что, как прямое следствие отсюда, его учение тоже должно быть осуждено. Изучение его гороскопа, на котором пять планет сразу были в сочетании со Скорпионом {Наес mira, satisque horrenda. Planelarum coitio sub Scorpio Asierismo in nona coeli statione, quam Arabes religion! deputabant, eiiicit Martinum Lutherum sacrilegum hereticum, Christianae religionis hostem acerrimum atque prophanum. ex horoscopi directione ad Martis coitum, religiosissimus obiit, ejus Anima selectissima ad infernos navigavit-ab Alecto, Tisiphone et Megara, flagellis igneis cruciata perenniter. - Lucas Gaurieus in Tractatu astrologico de praeteritis multorum homimim accidentibus per genituras examinatis. - Л. Стерн. - Это поразительно и весьма устрашающе. Сочетание планет под созвездием Скорпиона в девятом разделе неба, который арабы отводят религии, показывает Мартжна Лютера нечестивым еретиком, злейшим и притом невежественным врагом христианской религии, а из гороскопа, приуроченного к сочетанию Марса, очевиднейшим образом явствует, что преступнейшая душа его отплыла в преисподнюю - постоянно терзаемая огненными плетьми Алекто, Тизифоны и Мегеры. - Лука Гаврский в "Астрологическом трактате о несчастьях, при ключившихся со многими людьми и истолкованных посредством гороскопов".} (читая это место, отец всегда качал головой) в девятом разделе зодиака, отводимом арабами религии, - показало, что Мартин Лютер ни в грош не ставил это дело, - - а из гороскопа, приуроченного к сочетанию Марса, - тоже ясно было видно, что ему пришлось умереть с проклятиями и богохульствами - вихрем которых душа его (погрязшая в грехе) унесена была на всех парусах прямо в огненное озеро ада. Лютеранские богословы сделали на это маленькое возражение, указав, что душа, принужденная уплыть таким образом с попутным ветром, принадлежала, очевидно, другому человеку, родившемуся 22 октября 1483 года, - поскольку из метрических книг города Эйслебена в графстве Мансфельд явствует, что Лютер родился не в 1483, а в 1484 году, и не 22 октября, а 10 ноября, в канун Мартинова дня, почему и назван был Мартином. - Я должен на минуту прервать свой перевод, ибо чувствую, что не сделай я этого, мне, как и аббатисе Кведлинбургской, не удастся сомкнуть глаз в постели. - - Надо сказать читателю, что отец всегда читал дяде Тоби это место из Слокенбергия не иначе, как с торжеством - не над дядей Тоби, который нисколько ему не противоречил, - но над целым миром. - Вот видите, братец Тоби, - говорил он, возводя глаза к небу, - христианские имена вещь вовсе не такая безобидная; - если бы этого Лютера назвали не Мартином, а каким-нибудь другим именем, он был бы осужден на вечные муки. - Отсюда не следует, - прибавлял он, - что я считаю имя Мартин хорошим именем, - далеко нет - оно лишь чуточку получше нейтрального имени - но хоть и чуточку, - а, вот видите, это все-таки оказало ему услугу. Отец знал не хуже, чем ему мог бы доказать самый искусный логик, какая это слабая опора для его гипотезы; - но удивительна также слабость человека: стоит такой гипотезе подвернуться ему под руку, он уже при всех своих стараниях не может от нее отделаться; именно по этой причине, хотя в Декадах Гафена Слокенбергия есть много столь же занимательных историй, как и переводимая мною, ни одна из них не доставляла отцу и половины такого удовольствия: она угождала сразу двум его самым причудливым гипотезам - его _именам_ и его _носам_. - Смею утверждать, что, перечитай он всю Александрийскую библиотеку, если бы судьба не распорядилась ею иначе, все-таки он не нашел бы ни одной книги и ни одной страницы, которые одним ударом убивали бы наповал двух таких крупных зайцев. Оба страсбургских университета трудились в поте лица над последним плаванием Лютера. Протестантские богословы доказали, что он не встретил попутного ветра, как утверждали богословы папистов; а так как всякому известно, что прямо против ветра плыть нельзя, - то они занялись определением, на сколько румбов Мартин отклонился в сторону, если его плавание вообще состоялось; обогнул ли он мыс или был прибит к берегу; поскольку же выяснение этого вопроса было весьма назидательно, по крайней мере для тех, кто смыслил в такого рода мореплавании, они несомненно продолжали бы им заниматься, несмотря на величину носа чужеземца, если бы величина носа чужеземца не отвлекла внимание публики от вопроса, которым они занимались, - им пришлось последовать общему примеру. Аббатиса Кведлинбургская с четырьмя своими спутницами не была для этого препятствием; ибо огромный нос чужеземца занимал в воображении этих дам столько же места, как и щекотливый вопрос, ради которого они приехали, - дело с прорехами на юбках, таким образом, заглохло - словом, типографщики получили приказание разобрать набор - все споры прекратились. Четырехугольная шапочка с шелковой кисточкой наверху - против ореховой скорлупы - вы уже догадались, по какую сторону носа расположатся оба университета. - Это выше разумения, - восклицали богословы, расположившиеся по одну сторону. - Это ниже разумения, - восклицали богословы, расположившиеся по другую сторону. - Догмат веры, - восклицал один. - Чепуха, - говорил другой. - Вещь вполне возможная, - восклицал один. - Вещь невозможная, - говорил другой. - Могущество божие бесконечно, - восклицали носариане, - бог все может. - Он не может ничего такого, - возражали антиносариане, - что содержит в себе противоречие. - Он может сделать материю мыслящей, - говорили носарпане. - Так же, как вы можете сделать бархатную шапочку из свиного уха, - возражали антиносариане. - Он может сделать так, чтобы два да два равнялось пяти, - возражали папистские богословы. - Это ложь, - говорили их противники. - - Бесконечное могущество есть бесконечное могущество. - говорили богословы, защищавшие реальность носа. - - Оно простирается только на то, что возможно, - возражали лютеране. - Господи боже, - восклицали папистские богословы, - он может, если сочтет нужным, сотворить нос величиной в соборную колокольню города Страсбурга. Но колокольня страсбургского собора больше и выше всех соборных колоколен, какие можно увидеть на свете, и антиносариане отрицали, что человек, по крайней мере среднего роста, может носить нос длиной в пятьсот семьдесят пять геометрических футов. - Папистские доктора клялись, что это возможно. - Лютеранские доктора говорили: - Нет, - это невозможно. Сейчас же начался новый ожесточенный диспут - о протяжении и границах атрибутов божиих. - Диспут этот, натурально, привел спорящих к Фоме Аквинату, а Фома Аквинат - к дьяволу. В разгоревшемся споре не было больше и речи о носе чужеземца - он послужил лишь фрегатом, на котором они вышли в залив схоластического богословия - и неслись теперь на всех парусах с попутным ветром. Горячность прямо пропорциональна недостатку подлинного знания. Спор об атрибутах и т. д., вместо того чтобы охладить воображение страсбуржцев, напротив, распалил его в высочайшей степени. - Чем меньше они понимали, тем в большем были восторге. - Они познали все муки неудовлетворенного желания - когда увидели, что их ученые доктора, пергаментарии, меднолобарии, терпентарии - по одну сторону, - папистские доктора - по другую, подобно Пантагрюэлю и его спутникам, снарядившимся на розыски бутылки, уплыли всей компанией и скрылись из виду. - Бедные страсбуржцы остались на берегу! - Что тут было делать? - Медлить нельзя - суматоха росла - беспорядок всеобщий - городские ворота открыты настежь. - Несчастные страсбуржцы! Разве было на складах природы - разве было в чуланах учености - разве было в великом арсенале случайностей,хоть одно орудие, которое осталось бы не примененным для возбуждения вашего любопытства и разжигания ваших страстей, разве было хоть одно средство, которым не воспользовалась бы рука судьбы, чтобы поиграть на ваших сердцах? Я макаю перо в чернила не для оправдания вашего поражения - а для того, чтобы написать вам панегирик. Укажите мне город, настолько изнуренный ожиданием, - который, не слушая властных голосов религии и природы, проведя без еды, без питья, без сна и без молитв двадцать семь дней сряду, мог бы выдержать еще один день! На двадцать восьмой день обходительный чужеземец обещал вернуться в Страсбург. Семь тысяч карет (Слокенбергий, по всей вероятности, допустил некоторую ошибку в своих числовых данных), семь: тысяч карет - пятнадцать тысяч одноколок - двадцать тысяч телег, битком набитых сенаторами, советниками, синдиками - бегинками, вдовами, женами, девицами, канониссами, наложницами, все в своих каретах. - Во главе процессии аббатиса Кведлинбургская с настоятельницей, деканшей и подуставщицей в одной карете, а по левую руку от нее страсбургский декан с четырьмя высшими должностными лицами своего капитула - остальные следовали за ними в беспорядке, как попало: - кто верхом - кто пешком - кого вели - кого везли - кто спускался по Рейну - кто одной дорогой - кто другой - все высыпали с восходом солнца на большую дорогу встречать обходительного чужеземца. Теперь мы быстро приближаемся к катастрофе моей повести - говорю катастрофе (восклицает Слокенбергий), поскольку правильно построенная повесть находит удовольствие (gaudet) не только в катастрофе или перипетии, свойственной драме, но также во всех существенных составных частях последней - у нее есть свои протасис, эпитасис, катастасис, своя катастрофа или перипетия, вырастающие друг из друга в том порядке, как впервые установил Аристотель. - Без этого, - говорит Слокенбергий, - лучше и не браться за рассказывание повестей, а хранить их про себя. Во всех десяти повестях каждой из десяти моих декад я, Слокенбергий, так же твердо держался этого правила, как и в настоящей повести о чужеземце и его носе. - Начиная от его переговоров с часовым и до отъезда из города Страсбурга, после того как он снял свои штаны из ярко-красного атласа, тянется протасис, или пролог - - где вводятся Personae Dramatis {Действующие лица (лат.).} и намечается начало действия. Эпитасис, в котором действие завязывается крепче и нарастает, пока не достигнуто высшее напряжение, называемое катастасис и для которого обыкновенно отводится второй и третий акты, охватывает тот оживленный период моей повести, "что заключен между первой ночной суматохой по поводу носа и завершением лекций о нем трубачовой жены на большой городской площади; а период от начала диспута между учеными - до заключительной его части, когда доктора снялись с якоря и уплыли, оставив опечаленных страсбуржцев на берегу, - образует катастасис, в котором события и страсти вызрели уже настолько, что готовы взорваться в пятом акте. Последний начинается с выезда страсбуржцев на франкфуртскую дорогу и кончается разрешением путаницы и переходом героя из состояния волнения (как его называет Аристотель) в состояние душевного мира и спокойствия. Это, - говорит Гафен Слокенбергий, - составляет катастрофу или перипетию моей повести - и эту ее часть я собираюсь сейчас рассказать. Мы покинули чужеземца крепко уснувшим за пологом - теперь он снова выходит на сцену. - Что ты насторожил уши? - Это только путник верхом на лошади, - были последние слова чужеземца, обращенные к мулу. Тогда мы не сочли уместным сказать читателю, что мул поверил на слово своему хозяину и без дальнейших _если_ и _но_ пропустил путешественника и его лошадь. Этот путешественник изо всех сил торопился еще до рассвета достигнуть Страсбурга. - Как это глупо с моей стороны, - сказал он про себя, проехав еще с милю, - воображать, будто сегодня ночью я попаду в Страсбург. - - Страсбург! - великий Страсбург; - Страсбург, столица всего Эльзаса! Страсбург, имперский город! Страсбург, суверенное государство! Страсбург, с пятитысячным гарнизоном лучших войск в мире! - Увы! будь я в эту минуту у ворот Страсбурга, мне бы не удал