треть по сторонам. В салоне у Ефима на полу стоял огромный телевизор и шкафчик со множеством видеокассет. Я перевел взгляд на потолок, поддерживавшийся толстыми темными деревянными балками. -- Вы меня не слушаете? -- обиженно спросил Эдик. -- А дядя Ефим так о вас хорошо отзывался. Что же мне теперь делать? -- и на лице его появились испуг и недоумение. -- Эдик, -- сказал я. -- я верю, что вы сделали много хороших работ. Лучше расскажите о Кембридже, разве вам там не нравится? Учтите, Пусик производит аппаратуру, и квантовая теория поля ему совершенно не нужна. -- В Кембридже я занимался исследованиями. -- Эдик сложил губы бантиком. -- Нет, нет, там очень интересно и очень хорошо, но зарплата маленькая, и все время штурмовщина, гранты, отчеты. Ведь как получилось, у меня дочка поступила учиться, ей нужны деньги. Я позвонил в Москву маме, пожаловался, а она вспомнила про дядю Ефима и перезвонила ему. Тогда дядя Ефим предложил сделать меня заведующим отделом. Я даже не очень хотел сюда ехать, все-таки другое побережье Америки, но мама сказала: "Эдик, дядя Ефим сам тебе работу предложил, неудобно отказываться". Вот я и приехал в гости посмотреть вашу фирму. Я с удивлением посмотрел на моего собеседника. Его немного нелепая детская фигура, капризный голосок, груда разложенных статей, испещренных формулами, создавали странное впечатление взрослого ребенка, человека не от мира сего. "А может быть, он гений?" -- пронеслось у меня в голове. -- Эдик, -- начал я. -- На вашем месте я бы серьезно подумал и выяснил бы у Ефима, какой именно работой вы собираетесь заниматься. -- Я сам работал в Академии и в университете, но когда попал к Пусику, мне было очень тяжело. Учтите также, что здесь жизнь совсем не легкая и Кембридж может показаться вам раем по сравнением с местными нравами. -- Ну что вы! -- Эдик был явно обижен. -- Дядя Ефим так со мной хорошо поговорил. Он и маме обещал, что меня не обидит! Да, я же не закончил рассказывать о моих работах. -- Эдик подбежал к телевизору и вставил в него кассету. -- Это результаты моих расчетов, представленные в виде короткого фильма. На экране начали мелькать голубые и красные квадратики, и Эдик снова увлеченно залепетал, пытаясь объяснить мне глубокий смысл происходящего. В этот момент в комнату вошел Ефим. -- Ну что, поговорили? -- спросил он. -- Да, дядя Ефим. -- Эдик засуетился. -- К сожалению, я забыл в Кембридже часть своих публикаций, но зато я по ошибке привез статьи по схожей тематике, так что мы смогли выйти из положения. А сейчас мы смотрели короткометражный фильм, который я показывал вам вчера вечером, когда прилетел. Он посвящен проблеме возникновения разрывов в четырехмерной структуре пространства-времени. У меня есть еще одна кассета, и я вам обязательно хотел ее показать. Эдик говорил быстро, суетливо и выглядел нелепо. Ефим брезгливо поморщился. -- Отдохни, приди в себя, -- оборвал он его. -- Вы в своем Кембридже совсем уже с ума посходили. Пространство... Я в вашем пространстве живу, понимаешь, о чем я говорю? Мне главное, чтобы производство хорошо пошло. Надо Бориса с Леонидом от дел отодвинуть. Разберись с приборами, парень ты толковый. Ведь и пожить красиво хочется, правда? Здесь место хорошее, я маме так и сказал, я тебя не обижу. Расслабься, поживи в свое удовольствие. -- Хорошо, дядя Ефим. -- Эдик как нашкодивший ученик наклонил голову. -- Вроде толковый парень, да? -- Ефим обращался ко мне. -- Немного сумашедший, но это неплохо, я сам такой. В Кембридже работал, там ведь дураков не держат, правильно? Да и родителей я хорошо знаю, возьмем его, правильно? Нам нужны новые люди. -- Спасибо, дядя Ефим, я постараюсь хорошо работать. -- Эдик окончательно смутился и покраснел. -- Завтра с утра отвези его в компанию, -- Ефим снова поморщился, -- пусть посмотрит на производство, познакомится с Леней. Вот ты что-то придумаешь, он может быть тоже придумает, академика из Москвы вызовем. Накалякаете научных статей и напишете "Спасибо дяде Ефиму." -- Ефим засмеялся. На следующее утро я заехал за Эдиком по дороге на работу. -- Ах, какая у вас машина красивая, -- подросток-теоретик из Кембриджа ощупывал обивку и сиденья. -- У дяди Ефима хорошо, а мы в Кембридже ездим на таких стареньких развалюхах. Даже у известных профессоров старые машины. Нам там совсем денег не платят и даже наоборот, считают, что получать высокую зарплату неприлично. -- Да, -- я был осторожен, -- но за все надо платить. -- Ну что вы, -- Эдик был явно воодушевлен, -- попробуйте прожить на университетскую зарплату, мы каждую копейку считаем. Мне дядя Ефим так и сказал: "Эдинька, поживи вольно, вздохни полной грудью, что ты мучаешься?" Да, мама с папой наверняка будут рады. Эдик был явно увлечен перспективами повышения зарплаты. "В конце концов, какое мое дело", -- подумал я и решил его не расстраивать. Мы уже подъезжали к зданию компании. -- Подумать только! -- в изумлении и восторге заверещал Эдик, -- какая огромная вывеска "Пусик", а когда-то в Москве папа давал ему взаймы десятки и пятерки! Неужели это здание компании? С ума можно сойти, да у дяди Ефима целая промышленная империя! Обязательно позвоню папе и ему все расскажу! Такое огромное здание. Да сюда весь наш факультет из Кембриджа поместится! --Эдик увлеченно бегал среди стеллажей с деталями, щупая их руками, и продолжал восторженно удивляться. -- Эдик, я хочу вас еще раз предупредить, что вам придется непросто, -- начал я. -- В каждом деле необходим профессионализм, а он приходит после многих лет работы. Ведь нельзя же научиться играть на рояле за несколько дней... -- Ну что вы! -- Эдик надулся. -- Я же в детстве был радиолюбителем. И по программированию занял первое место на всесоюзной олимпиаде школьников, когда еще первые компьютеры только появились. Интересно, где дядя Ефим сделает мне кабинет? -- Вообще-то в компании свой кабинет только у Ефима и у Леонида. Так что я бы не рассчитывал на отдельную комнату, тем более что их у нас практически не существует. -- Ничего, я себе отгорожу закуток. Надо будет выписать научные журналы. У вас сколько библиотечных дней в неделю? Ах, какое солнышко на улице, а в Кембридже в это время уже слякоть, какое дядя Ефим замечательное место выбрал! Эдик подбежал к терминалу компьютера, за которым сидел один из Пусиковских старожилов, молчаливый китаец Вонг, пухлые белые руки которого как птицы летали над клавиатурой. -- Ах, как интересно, а на каком языке программирования вы работаете? А вы используете структуры? Когда я работал в Кембридже, я самостоятельно написал большую программу, выводящую результаты на экран. Вы мне можете рассказать о ваших программах? Вонг, несколько ошарашенный таким натиском, начал что-то объяснять Эдику. -- Ну что вы, разве так можно организовывать работу? -- Эдик явно входил в роль руководителя. -- Это же прошлый век! У нас в Кембридже на персональных компьютерах никто не работает! Борис, сидящий за соседним столом, уже несколько минут неодобрительно присматривался к происходящему, играя желваками. Наконец, терпение его лопнуло, он решительно встал и подошел ко мне. -- Мне надо с тобой поговорить! -- он взял меня за руку, отвел в комнатку для совещаний и закрыл за собой дверь. -- Что это за идиот? -- зло спросил он по-русски. -- Ефим просил показать ему компанию, он работает в Кембридже. -- Почему он ходит здесь и пристает к людям? Что, Ефим хочет взять его на работу? -- Я не знаю наверняка, -- осторожно ответил я. -- Спроси у Ефима. -- Почему он пришел в компанию в джинсах? -- Борис явно заводился. -- Он здесь вообще проездом, сегодня улетает обратно, да и Ефим ему ничего про местные порядки не объяснил. -- Тогда ты объясни ему, что к чему. Это то, чего я боялся. Ефим берет на работу недоумков и хочет развалить компанию. Кто он такой? -- Сын каких-то старых приятелей Ефима. Он физик-теоретик. -- Еще один русский! У нас уже какая-то русская компания получается. Что он здесь будет делать? Отвлекать людей разговорами? -- Борис вышел из комнаты, сжав кулаки. В воздухе запахло грозой, но Эдик явно ничего не замечал и, увлеченно облизывая тонкие губки, сложенные бантиком, объяснял остолбеневшему Вонгу особенности квантовых переходов. Вонг явно ничего не понимал, но из вежливости покачивал головой, как китайский болванчик. Около меня появился Андрей с важным и многозначительным лицом. -- Это тот самый сын друзей Ефима? -- спросил он начальственным тоном. -- Боря мне только что на него пожаловался. Между прочим, он отвлекает Вонга от работы, а каждая минута его труда стоит компании денег. Немедленно уведи его, это непорядок! Я отметил про себя, что меня уже отождествляли с Эдиком. -- Эдвард, -- вежливо позвал я визитера, -- нам необходимо срочно поговорить. Эдик недоуменно посмотрел на меня. -- Мне понадобится еще ровно четыре минуты, -- поджав губы ответил он. -- После этого я в вашем распоряжении. -- Он улыбнулся и нежным взглядом посмотрел на оторопевшего Вонга, почему-то намертво застывшего в неестественной напряженной позе, тупо глядящего перед собой остекленевшим взглядом и изредка помаргивающего сквозь выпуклые стекла очков своими раскосыми глазами. Эдик снова сложил губы трубочкой, взгляд у него как-то посветлел, прояснился, и он немного наклонил голову набок, как петух, плотоядно подкрадывающийся к курице. -- Это очень про-о-осто, -- тянучим тоненьким голоском продолжал он, -- в проектировании программ соблюдается своеобразный закон сохранения эне-е-ергии... Вонг продолжал моргать, застыв в той же позе. Мне неожиданно стало смешно, я отошел за угол и затрясся от беззвучного хохота. За мной за угол зашел Андрей, который был основательно взбешен. -- Что ты смеешься, -- прошипел он, и лицо его побагровело, -- немедленно прекрати это безобразие! Этот тип парализовал нам работу. Посчитай сам: Борис вынужден идти объясняться с Ефимом, я тут с тобой время теряю, ты не на рабочем месте, да еще Вонга загипнотизировали. Ты на него посмотри, он же в сомнамбулизм впал! При этих словах на меня напал новый взрыв истерического хохота, я скорчился, но вынужден был тут же распрямиться, так как в комнату вошел Ефим. -- Листен, Листен, -- он с ненавистью смотрел на Андрея. -- Что происходит, не успел человек появиться, как мне на него идут жаловаться. Борис пришел, ты тут как тут. У тебя есть свое дело или нет? Есть? -- Есть, Ефим. -- Андрей мгновенно утратил величие. -- Ну и иди работать! Борис, как комиссар, пришел мне жаловаться! Ну и что из того, что он к людям пристает, это даже хорошо! Вы здесь засиделись, варитесь в своем соку! Он толковый парень, у него идеи какие-то в голове крутятся, ты понял, о чем я говорю? -- Ефим в раздражении покачал головой. -- Пойдем, надо поговорить, -- он пригласил меня выйти в коридор. -- Ты понимаешь, они накинулись, говорят, Эдик отвлекает людей. Нет, может быть я глупость делаю, но я хочу здесь что-то изменить. Ты понял? Все-таки другой человек, может быть он херню несет, но нам нужна какая-то встряска. Вот он с Вонгом поговорил, а Вонг, может быть, от экрана отвлечется, посмотрит в окно, скажет: "Да пошел этот Ефим к такой-то матери" и уедет в горы на лыжах кататься. Ты понимаешь? Ну нет, я ничего против Лени и Бориса не имею, но скучно как-то, затхло. Нам нужна свежая кровь, представление. Ты понял? Хрен с ним, если он даже ничего не сделает, пусть он круглый идиот, все равно, люди уже зашевелились, забегали. Ты на Бориса посмотри, челюстями двигает, как будто запах мяса почуял. И Андрей на запах прибежал. Как гиены или волки. Это нормально, у них даже румянец на лице появился, здоровые, хищные реакции! Пусть побесятся. Вот я Эдика начальником над Борисом поставлю, тогда начнется игра! Я тебя хотел подставить, но ты не захотел воевать, умнее оказался. А этот дурак хочет, понял в чем дело? -- Ефим, -- я пришел в ужас от далеко идущих планов президента, -- подумайте о деле. Эдик, конечно, парень умный, но для того, чтобы войти в курс дела ему понадобится по меньшей мере полгода, да и склад у него совсем не такой, чтобы заниматься производством. -- Листен, Листен! -- Ефим начал раздражаться. -- Это херня полная. Да любой идиот сможет все сделать. Ты думаешь, Борис такой уникальный? Он идиот, и Леонид мудак, Эдик, конечно, тоже мудак, я же все вижу. Полный идиот, но своеобразный, ты обратил внимание, как он губки вытягивает? Голову наклонил и как бульдог вцепился, челюсти не разведешь! Может быть, я глупость делаю, но ты мне помоги, понял? Мне нужна твоя помощь! Разговор с Ефимом меня окончательно запутал. Ничего не подозревающий Эдик, раскрасневшийся от только что прочтенной лекции, спешил поделиться со мной впечатлениями: -- Все-таки у дяди Ефима далеко не все продумано. Надо же, я даже удивляюсь, такое производство, и люди ничего не слышали о теории сложных систем! -- Эдуард, мой вам совет, оставайтесь в Кембридже, -- я попытался сказать это как нельзя более жестко. -- У вас там хорошая репутация, здесь же придется тяжело, это грубое производство, и поменять существующие порядки будет сложно. И еще, я советую быть поосторожнее с людьми, здесь сложились свои порядки... -- Это только кажется, -- Эдик обиженно вытянул губы. -- Когда дядя Ефим назначит меня руководителем отдела, я обязательно все изменю. Как же я могу остаться в Кембридже, когда мама обещала дяде Ефиму, что я соглашусь? Нет, сегодня же улетаю обратно и начинаю собирать вещи! Я глубоко вздохнул. Жизнь в компании дяди Пусика обещала быть бурной и интересной. Глава 15. Совет. Утро выдалось хмурым и прохладным. Академик встал рано, посмотрел на привычные ряды серых многоэтажных домов с глазницами окон и бельем, болтающимся на узких балкончиках, потом долго плескался в ванной, тщательно выбрился и умылся холодной водой. Кожа на щеках покраснела, одеколон пощипывал лицо, и он почуствовал, что выспался и достаточно бодр, чтобы встретить предстоящие испытания. Академик подошел к старому дубовому шкафу и достал из него черный, официальный костюм, который одевал лишь по особо важным случаям. В лацкане пиджака поблескивал профиль Ломоносова, выдающий принадлежность обладателя к научной элите огромной, подергивающейся в конвульсиях страны. "Великая, могучая... Эх, как бы она не дернулась в своих схватках слишком сильно, так что всех подомнет под себя," -- подумал академик. Он затянул галстук на белоснежной накрахмаленной рубашке и оценивающе посмотрел на себя в зеркало. "Сойдет, -- решил он, -- для моего возраста я еще прилично выгляжу". День предстоял омерзительный. Сегодняшнее заседание Ученого Совета института решало многое. На академика уже давно катили бочку. Друзья не раз передавали ему, что в дирекции накопились письма с обвинениями, доносами и жалобами на него. В чем только его не обвиняли! И в нарушении этики, и в разбазаривании ресурсов, и в укрытии от коллектива института каких-то средств и приборов, и даже в прямом воровстве институтского имущества, включая лабораторный спирт. В последнее время дело приняло еще более серьезный оборот, так как бывший профорг, а ныне замдиректора был близким другом и собутыльником новоиспеченного представителя недавно преобразованных Органов. Как намекали доверенные лица, недавние обвинения напрямую связывали имя академика с незаконной продажей секретных технологий на Запад за иностранную валюту. "Господи, опять все повторяется", -- подумал академик. Он только посмеивался над нелепыми обвинениями, но в последние недели делу был придан серьезный оборот. Академика вызывали к директору, в Президиум Академии Наук, с ним беседовал следователь, откормленный мужик в штатском, явно соскучившийся по работе. До поры до времени директор сдерживал своих подчиненных. В конце концов, практически вся наука в Институте делалась академиком и его учениками. Что-то изменилось в последние месяцы, видимо директор сам попал в какую-то непонятную постороннему наблюдателю зависимость от своих серых и черных кардиналов. "Что-то за этим стоит, -- думал академик, -- не может быть, чтобы он так просто уступил им. Нет, они чем-то повязаны вместе." -- Он с тоской подумал о том, что многие из тех сотрудников, от которых можно было ожидать какой-либо поддержки, давно разбросаны по различным университетам и компаниям Европы и Америки, находясь в бессрочных отпусках. Они, быть может, раз в году наезжали в Москву на пару недель проведать родных и знакомых. В опустевшем институте остались всего несколько полубезумных бессеребренников, увлеченно копающихся в книгах и в своих установках. Он вошел в просторный и темный холл института. Вахтер, сидящий у тускло освещенной будочки, лениво и как-то по-особенному нагло осклабился. "Все они одна шайка-лейка, -- подумал академик. -- Какая чудовищная инерция сидит у людей внутри. Взять хотя бы этого зажравшегося вахтера, на кой черт здоровый, красномордый мужик сидит и пропускает в здание научных сотрудников, когда всем давно известно, что другая дверь, выходящая в заваленный ржавым хламом институтский двор уже несколько месяцев не запирается? Пошел бы работать в частную компанию, даже шофером, заколачивал бы в десять раз больше. Ан-нет, сидит, выслуживается перед директорской сволочью как в старые времена. Он ведь даже не задумывается о том, что если так дальше пойдет, то и Институт, в котором он сидит, закроется сам собой за ненадобностью. А, впрочем, может быть я слишком наивен и дело к тому и идет -- он ждет, пока всех этих ученых вытравят поганой метлой и тогда они с дирекцией потрут руки, да и откроют в пустом здании контору по перепродаже куриного дерьма и металлолома! Вот он и сидит, дожидается своего звездного часа." Академик прошел мимо группки сотрудников. -- Здравстуйте, Григорий Семенович, -- они как-то испуганно взглянули ему в лицо. -- Здравствуйте. "Ждут, ждут, чем дело закончится," -- подумал академик. Он решил построить свое выступление на совете с перечисления научных результатов, полученных руководимым им отделом. В просторном актовом зале на стене висели запыленные от времени портреты столпов Российской и мировой науки. Строгие усатые и бородатые старцы уже многие десятилетия глядели неподвижным взглядом на ряды кресел и на далекие сосновые перелески, видневшиеся за широкими окнами. Зал был уже наполовину полон. На сцене стояла деревянная кафедра для выступающих с выгравированным гербом СССР и с уже потерявшей свою актуальность надписью "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!". Около кафедры стояли столы, покрытые зеленым сукном. Далеко в углу виднелся наполовину прикрытый белый гипсовый бюст Ленина. Его так и не удосужились убрать из зала заседаний и, задвинув в угол, стыдливо прикрыли старой занавеской. Занавеска сползла в сторону, и запыленный руководитель российских большевиков, покрывшийся мелкой паутинкой гипсовых трещинок, с хитроватым, чуть монгольским прищуром всматривался в зал. -- Григорий Семенович, ждем, ждем! -- за столами уже сидели директор, двое его заместителей и несколько приближенных. --Сегодня вы у нас, так сказать, герой дня! -- Директор отвел глаза в сторону. "Стыдится, -- подумал академик. -- Чувствует, что делает грязную работу, но держится за свой вонючий пост." -- Мы сегодня, Григорий Семенович, начнем с обсуждения вас членами трудового коллектива. Так сказать, вопрос в последнее время встал очень остро, накопились замечания. -- директор явно играл на публику. Бывший секретарь профкома с кривой улыбкой кивал, двигая кадыком. -- Нет, я прошу вас вначале дать слово мне. -- Академик чувствовал, что злость поднимается у него в душе и старался себя сдержать. -- В конце концов, это Ученый Совет, и мы находимся в Институте Академии Наук и получаем свою зарплату за свою работу. Так что я считаю, что Ученый Совет должен прежде всего оценивать деятельность коллектива, исходя из полученных научных результатов! -- Да вы не волнуйтесь, -- слово взял заместитель директора. -- Конечно, вы правы, и ваш доклад у нас в повестке дня. Вы же видите: все расписано. Первым пунктом -- сообщения дирекции. Вторым -- ваш доклад. Третьим -- дискуссия и четвертым -- "Разное". -- Ну, хорошо, хорошо, -- академик сунул под мышку папку с приготовленными бумагами и сел в первом ряду. Зал постепенно наполнялся. Дни заседаний Ученого Совета были уникальными потому, что собирали сотрудников института в одном месте. Академик удивленно оглянулся. Он и не подозревал, что в этих стенах до сих пор работает такое количество народа. -- Григорий Семенович, -- это подбежал запыхавшийся Володя. -- Вот вы просили последние результаты, я все подготовил, -- и он протянул прозрачную кальку с нарисованными от руки графиками. -- Спасибо, Володенька! -- академик был тронут этим проявлением поддержки. Минутная стрелка часов дернулась и замерла на цифре двенадцать. Директор взял карандаш и постучал по графину с водой. Гул, стоящий в зале, прекратился. Кто-то в задних рядах гулко кашлянул. -- Товарищи, -- слово взял директор. -- Сегодняшнее совещание Ученого Совета посвящено обсуждению трудовой деятельности отдела нашего Института номер семь, руководимого в течение последних нескольких лет нашим уважаемым Григорием Семеновичем. В зале повисла зловещая тишина. "Началось, -- подумал академик. Он почувствовал, что сердце стучит у него в груди. -- Только бы сдержаться", -- он напрягся в кресле. -- Мы все знаем Григория Семеновича как заслуженного человека, лауреата Ленинской премии, получившего широкое признание у отечественной и зарубежной научной общественности... "И говорит-то штампами, дурак, как на партийном собрании, -- академику вдруг стало смешно, и на душе отлегло. -- Спектакль, дурацкий спектакль", -- подумал он. -- К сожалению, с началом перестройки и бурными изменениями, переживаемыми российской наукой, многое изменилось и вокруг и, видимо, изменилось внутри нас самих. В последнее время сам Григорий Семенович и некоторые из его сотрудников поставили себя, как бы это выразиться, вне трудового коллектива нашего Института. Они не считаются с установленными правилами, грубо нарушают хозяйственный распорядок, ставят себя и свои нужды выше интересов остальных отделов и лабораторий. В зале возник легкий шум, как будто ветерок пробежал по рядам и сразу смолк. "А крикуны были, -- академик усмехнулся, -- когда свободой запахло, петиции писали, демократов поддерживали. А сейчас боятся, самые активные разбежались, а эти сидят, держатся за скудный кусок хлеба." -- В дирекцию нашего института уже давно поступали жалобы как от отдельных сотрудников, так и от целых трудовых коллективов лабораторий, в которых граждане обращали наше внимание на недопустимое положение в седьмом отделе. -- Ложь! -- громко крикнул кто-то с галерки. -- Давно пора, правильно! -- зашумели в средних рядах и поднялся какой-то глухой гул. -- Тише, граждане, тише! -- Директор поднял граненый стакан, позвякивая толстым стеклом, налил в него воды из старомодного графина и выпил. "Как в старом кино", -- ситуация становилась анекдотичной, и академик с интересом ожидал развития событий. -- Мы решили разобраться в поступающих к нам жалобах и выяснили ряд совершенно недопустимых в нашей организации нарушений. -- Например! -- кричал тот же парень, который перед этим выкрикнул "Ложь". -- Пожалуйста, -- директор надел очки. -- Мы все знаем, что фонды заработной платы организациям Академии Наук были резко сокращены и сотрудники во многом зависят от грантов, получаемых от Российского фонда исследований, международных организаций. Так вот, мы подвели некоторую интересную статистику. Из двенадцати грантов, полученных Институтом за последние четырнадцать месяцев, восемь, я повторяю -- восемь, -- он сделал многозначительную паузу, -- были выделены отделу номер семь! --В зале поднялся недовольный гул, как будто в гнездо ос бросили булыжник. -- Интересно, граждане, что Григорий Семенович входил в ряд комиссий Академии Наук, ведающих распределением этих грантов, а также пользовался своим личным влиянием в международных комиссиях и своими, так сказать, знакомствами во влиятельных международных научных кругах. -- Это неправда! -- академик вскочил с места. -- Деньги мы получали за работу, за первоклассные научные результаты. Я никогда не опускался до того... -- Григорий Семенович, мы вам дадим слово, пожалуйста сядьте! Проявляйте уважение к Ученому Совету, -- дебиловатый замдиректора тряс своим кадыком, и на лице у него появилось злобное выражение, как у барбоса, отгоняющего незваного прохожего от хозяйского забора. -- Это еще не все, -- директор прищурившись посмотрел на следующую страницу, -- давайте посмотрим, как именно распределялись эти деньги. Большую часть их в виде зарплаты получили всего четыре - пять человек, так сказать, особо приближенные, а на остальную сумму заслуженный руководитель устроил себе две зарубежные командировки, из которых, как говорится, вернулся не с пустыми руками! -- Безобразие! Распустились совсем! Нахапали долларов! Чушь собачья! -- крики неслись из средних рядов. "Ну и сволочь, -- академик передернулся от отвращения, -- это же надо опуститься до такой низости. Скотина, хоть я и знал, что подонок, но такого не ожидал". -- Он встал, и лицо его налилось кровью. -- Я попрошу уважаемого директора отдавать себе отчет в своих голословных утверждениях. Я готов полностью, до последней копейки отчитаться во всех средствах, полученных и потраченных отделом... -- Сядьте! -- на этот раз кричал директор. Он снял очки и смотрел академику прямо в глаза. -- Вы за все отчитаетесь по закону. -- Так вот, -- директор взял листок, -- у нас имеется заявление, подписанное пятью членами трудового коллектива отдела, излагающее факты нарушений. -- Это ложь! Подделка! -- академик почуствовал, что у него сдавило сердце. -- Подделка? Сергей Михайлович, пожалуйста! "Сережа? Не может быть!" -- академик широко раскрыл глаза. Он тянул изо всех сил этого худенького и какого-то синюшного паренька, казалось, выбравшегося из закопченных заводских окраин, пробивал для него общежитие, добавки к зарплате и вот... К трибуне подошел Сережа и, стараясь не смотреть в глаза академику, начал говорить: -- Мы в отделе давно возмущались тем, как Григорий Семенович собственной властью распределяет деньги и создает вокруг себя верных ему людей, снабжая их американскими долларами... У академика стало кисло во рту. "Врешь, Сережа -- подумал он. -- И тебе немало доставалось от общего пирога, но ведь ты же не работал, ведь всем известно, что с работы таскал детали домой для своего мелкого кооперативчика, а я тебя, дурака, покрывал, понимал, что детей кормить надо..." -- Более того, -- Сережа вдруг ясным взглядом посмотрел академику прямо в глаза. -- Григорий Семенович на моих глазах пытался продать результаты работы коллектива Израильской оборонной промышленности. Он связывался с представителями Израильской стороны и назначал им цены за получаемые в отделе материалы. -- Зал застонал. Это уж была совсем чушь. Академик переписывался и пару раз звонил Грише, своему бывшему ученику, работавшему в Израиле и ставившему эксперименты в Тель-Авивском университете. -- Сколько их не корми, все в лес смотрят! -- отчетливо раздался чей-то грубый и наглый голос. -- Это, это, -- академик задыхался. -- Я обращусь в Президиум, не имеете права... Как вы смеете, Сережа, как вы могли, после того как я вас... -- В последнее время Григорий Семенович вообще очень активно занимался пропагандой сионистских взглядов среди евреев, еще работающих у нас в Институте, -- холодно продолжал Сергей. -- Они все время проводили какие-то непонятные встречи и о чем-то договаривались между собой. -- Спасибо, Сергей Михайлович! -- директор продолжал говорить ровным голосом. -- Григорий Семенович, как у вас обстоит дело со счетами в иностранной валюте, например в израильских шекелях? У меня, например, таких счетов нет. Хочу довести до вашего сведения, граждане, что этим вопросом сейчас активно занимаются компетентные организации, и я не сомневаюсь, что им удастся обнаружить истину. -- В зале стало шумно. -- Более того, граждане, касательно последних слов Сергея Михайловича. Так вот, мне в руки недавно попал прелюбопытный документ. Я бы сказал, страшный документ. Я бы никогда не поверил в его существование, если бы мне его не принес лично в руки один из наших сотрудников еврейской национальности, нашедший его на своем столе и не пожелавший участвовать в этом заговоре. Да, да, хоть и противно это произносить, в сионистском заговоре, имевшем место в стенах нашего Института. Кстати сказать, роль Георгия Семеновича в этом заговоре еще предстоит выяснить, особенно в связи с только что выяснившимися подробностями о его связях с Израильскими военными. -- Это что еще за заговор? -- выкрикнули из зала. -- Информирую вас, товарищи. Вот на этом листочке, -- директор потряс бумажным листом, -- содержатся инструкции всем ученым-евреям нашего Института стараться захватить руководящие посты, пользуясь свободой и демократией, стараться продвигаться в дирекцию, оттеснять от руководства сотрудников - неевреев, распределять фонды заработной платы и финансирование исследований, действовать в интересах государства Израиль.... -- Вот это да! Не дождутся! -- зал возмущенно гудел. -- Да, граждане, мне просто стало страшно, когда я эту листовку увидел. Вы знаете, мы все привыкли иронизировать над советской пропагандой, все подвергать сомнению, -- директор театрально развел руками. -- У нас в последнее время сложился даже стереотип, что евреев в России только и делали, что притесняли, а Израиль это просто замечательное государство. Да я и сам так уже думал. Но что прикажете делать, когда видишь перед собой такое? Все-таки мы с этими людьми родились в одной стране, работали бок о бок долгие годы, и вот националистический дух, чувство своего превосходства над окружающими, подогреваемое сионистской пропагандой, ударило им в головы и заставило их объединиться в какую-то просто-таки волчью стаю. -- Что за чушь! -- на этот раз кричал старый профессор Войцевич, но его голос с трудом прорывался сквозь басовый гул, издаваемый толпой раскрасневшихся людей. "Как рой шмелей," -- автоматически отметил Академик. Он потерял дар речи и никак не мог поверить в реальность происходящего, судорожно щипая себя за руку. -- Кстати, как ни грустно мне это признать, Григорий Семенович допустил и нарушения уголовного законодательства, -- продолжил директор. -- У нас есть свидетели, что ценные металлы, используемые в его отделе, были им проданы с целью личного обогащения, в частности для строительства дачного дома. -- Нахапали, господа ученые! -- нагло прокричал кто-то басом. -- Как вы смеете! -- это кричал Володя, хриплый голос его сорвался. -- Заткните этому сопляку глотку! -- прорычал тот же хамоватый бас. -- Вы не смеете, уберите руки! -- Володя кричал, но несколько парней с ухмылкой скрутили его и вытолкали за дверь. В зале стало шумно. -- Разрешите мне сказать! -- со своего стула с гневным криком, опираясь на палку, поднялся старик Войцевич. Он был последним живым классиком, сохранившимся в Институте, и разгоряченный зал неожиданно замолк. -- Я лично не верю в эти нелепые, сфабрикованные обвинения. Да все евреи уже давно уехали, посмотрите по сторонам, господа хорошие, я смог насчитать всего семь или восемь человек, включая Григория Семеновича. -- И семерых хватит! -- иронично выкрикнул кто-то из зала. -- Позор нашему Институту. И дирекции прежде всего. Какой же может быть заговор, да еще с листовками и с прокламациями? -- Войцевич покрутил пальцем у лба. -- Они же не идиоты. Это мы с вами, сидящие в этом зале и всякая мразь, которая у нас завелась с легкой руки дирекции, вот кто идиоты. Стыдно! И еще. Только что доброе имя Григория Семеновича было омерзительным образом очернено. Я очень хочу напомнить присутствующим, что научная школа, созданная в стенах этого здания, во многом обязана этому человеку. Как бы то ни было, давайте не забывать, что благодаря ему созданы принципиально новые направления Российской науки. --А я так не считаю! -- со своего места вскочил лысый мужчина с плоскими, как у судака, глазами и с брюшком. Он недавно стал заведующим одной из лабораторий, и академик не вполне был уверен, чем именно он занимается. -- Если он даже и крупный ученый, это не дает никому, даже академику, права красть деньги у окружающих. А уж эта история с Израилем и с листовками совсем ни в какие ворота не лезет! Мы получаем зарплату от государства не для того, чтобы плоды наших трудов уплывали за рубеж! Достаточно уже Россия настрадалась, сколько вот таких выучили, а они или удрали и греются теперь под пальмами, или плетут заговоры за нашими спинами! -- Правильно! -- хрипло крикнул кто-то. -- Ну хватит, надоело уже! -- с издевкой раздалось в ответ. -- Если бы смог, давно бы и сам смотался финики жрать. -- Не мешайте! -- зал зашумел. -- Дайте мне сказать! -- Академик вдруг почуствовал себя совершенно спокойно. Он встал, выпрямился и подошел к трибуне. Наступила тишина, пронзительная и неправдоподобная. -- Я хотел начать свое выступление с последних результатов, полученных нашей группой. Но думаю, что это излишне. Большинство из присутствующих в зале этих результатов просто не поймут в силу крайне скудных умственных способностей. -- Ну, полегче на поворотах! -- Недовольный рокот возмущения поднялся и начал нарастать. -- Еще я хотел выразить свое крайнее неуважение к членам Ученого Совета, разыгравшим это омерзительное представление. Да, я вас не уважаю! Вернее, я питаю глубочайщее уважение к нескольким порядочным людям, еще оставшимся в стенах нашего Института. Я полон уважения и благодарности к профессору Войцевичу. Я знаю, что в этом зале есть люди, понимающие, что стали невольными участниками омерзительного спектакля, разыгранного дирекцией. К сожалению, боюсь, что они находятся в абсолютном меньшинстве. -- Прекратите! Возмутительно! -- выкрики раздавались тут и там. -- Мне наплевать на ваши угрозы, ваши обвинения и ваши решения. Я счастливый человек, так как успел застать те времена, когда в Академии Наук еще работали интеллигенты. Хотя они всегда были в меньшинстве. А вы и вам подобные могут и дальше продолжать оставаться подонками! Я заявляю, что немедленно ухожу из Института, так как работать в этой атмосфере мне просто противно и я более не считаю это для себя возможным. -- Григорий Семе... -- Неважно. Вы меня больше не увидите! Жаль только ребят. Быть может, у кого-нибудь из вас хватит совести подумать о молодом поколении, которое входит в науку, изгаженную вашими испражнениями! В зале засвистели. Академик набрал в грудь воздух и четким, строевым шагом подошел к двери и, выйдя, громко ею хлопнул. Он спустился в свой кабинет, вытряхнул из стола письма, оттиски последних статей, сунул под мышку пару любимых книг и стремглав вышел из здания под нагловатую ухмылку красномордого вахтера. "Пропадите вы все пропадом!" -- думал он. Странная пустота и чувство какого-то космического покоя овладело душой. Академик бросил вещи в багажник своей старенькой машины, завел мотор и выехал со двора. Он колесил по городу, повторяя старые, так хорошо ему известные маршруты. Смеркалось. Темные громады домов светились тусклыми желтыми огоньками, и черное ночное небо, казалось, было совсем близко к земле, покрытой умирающей мокрой травой и опавшими листьями. Он остановился около своего дома. На улице было промозгло, как бывает поздними осенними вечерами. Изо рта шел мокрый пар. Академик поднял воротник пальто и зашел в свою квартиру. В комнате было как-то по-особенному тихо, и темнота, идущая от окна, скользила по занавеске, черным облаком кралась по деревянному полу и наступала на книжные полки, завоевывая себе все новые территории. "Зря я так, погорячился. Надо было сражаться. Уж слишком просто они меня добили," -- с досадой подумал он. -- "А, может быть, это к лучшему". Взгляд его упал на серый телефонный аппарат, стоявший на столе. Казалось, от аппарата исходит странная магическая сила и чрево его пронизывают светлячки электрических разрядов. Рука его потянулась к трубке и сняла ее. Разряды забегали, засуетились, и в трубке зашуршало. Академик достал записную книжку и долго возился, набирая длинный номер. В трубке долго шипело, щелкало, затем наступила звенящая тишина. Он потряс телефон и услышал неожиданно близкий и громкий гудок. -- Hello, -- донесся голос с неизгладимым Одесским акцентом. -- Ефим? -- Yes, Who is speaking? -- Ефим, это Григорий, из Москвы. Из Академии наук. Вы меня помните? -- Конечно, -- человек на другом конце линии что-то жевал. -- Ефим, вы меня как-то просили позвонить... Я готов работать в вашей компании. Глава 16. Автопоезд из Кембриджа. В прохладном зале компании, под немигающим светом люминисцентных ламп, светился серыми пузатыми свеженькими боками, подмигивал зелеными и красными лампочками, поблескивал позолочеными разъемами новый прибор, гордость команды и Ефима. Над распотрошенной коробкой склонился Петя, с сосредоточенным видом закусивший запорожские усы и изучающий мерцающие голубоватые импульсы, бегущие по экрану осциллографа. Импульсы зарождались на металлических ножках черненьких микросхем, хитроумно раскиданных внутри серого металлического ящика с надписью "Пусик". Андрей с интересом заглядывал ему через плечо, водя рукой по испещренной поправками схеме, которую он держал у себя в руках, и изредка с важным видом давая советы. За стоящим рядом компьютером сидел Борис, прищурясь и уставившись в экран. Лицо его выражало целую гамму эмоций, из которых прежде всего в глаза бросалась пренебрежительная кривая ухмылка, как будто буковки, мерцающие на экране бросали ему вызов подобный тому, который моська бросала цирковому слону. Руки Бориса с невероятной скоростью летали над клавишами, он одновременно работал по крайней мере с шестью программами, тут же сравнивая бегущие колонки цифр с ожидаемыми и листая толстый справочник. В тот момент, когда он находил правильную комбинацию цифр, лицо его озарялось торжеством, он сжимал кулаки и невольно приподнимался в кресле. Время от времени к волшебной коробке подбегал Леонид, держа маленькие плоские проводки и пластмассовые разъемчики, которые он то и дело прикладывал к различным платам, поджимая губы и ругая бездарных поставщиков. С разъемами, насколько я знал, обнаружилась проблема, так как после нескольких переключений они трескались и начинали ломаться. Я со вздохом посмотрел на эту сцену, напоминающую слаженную работу космонавтов на борту орбитальной станции. В груду железа, подмигивающую разноцветными лампочками, я вложил немалую часть своей души. Головная боль, страх, непонимание, радость находок и отчаяние, бессонные ночи -- эти тупые, безликие холодные железки впитали все, как вампир, высасывающий кровь из своей жертвы, и теперь жили своей собственной жизнью. Под их оболочкой бегали короткие импульсы, заставляющие облачка электронов пульси