ой каюте.
- За сутки 192 мили прошли, Василий Федорыч, - весело докладывал Степан
Ильич.
- Отлично. А течением нас сколько снесло к осту*?
______________
* Ост - восток.
- На 20 миль-с.
Старший штурман обвел кружком точку на карте и собирался было уходить,
как капитан сказал:
- Вы ведь знаете, Степан Ильич, что я решил не заходить ни в Рио, ни на
мыс Доброй Надежды, а идти прямо в Батавию... конечно, если команда будет
здорова и не утомится длинным переходом.
- Как же, вы говорили об этом... Отчего и не сделать длинного перехода.
В старину, когда парусники только были, и то делали длинные переходы, а
паровому судну и подавно можно.
- То-то и я так думаю.
- Только бы у экватора не встретить большую штилевую полосу.
- Надеюсь, этого не будет, - отвечал капитан, - мы пересечем его,
руководствуясь картами Мори*, в том месте, где штилевая полоса в этом месяце
наиболее узка... Пробежим ее под парами, получим пассат южных тропиков и с
ним спустимся как можно ниже, чтобы подняться в Индийский океан с попутным
SW... Что вы на это скажете, Степан Ильич?
______________
* Карты капитана американского флота Мори, на которых, на основании
наблюдений, означено, в каких широтах нужно пересекать экватор, рассчитывая
встретить более узкую штилевую полосу.
Капитан, сам отлично знавший штурманскую часть и не находившийся, как
большая часть капитанов старого времени, в зависимости от штурманов,
прокладывавших путь по карте и делавших наблюдения, тем не менее всегда
советовался с Степаном Ильичем, которого ценил и уважал, как дельного и
знающего штурмана и добросовестного и усердного служаку.
- Чего лучше... Я по опыту знаю, Василий Федорович... Когда я ходил на
"Забияке", так мы тоже низко спускались, льды встречали. Зато, что прогадали
на спуске, с лихвой выиграли при подъеме, имея почти постоянный бакштаг* до
Индийского океана.
______________
* Попутный ветер, составляющий с диаметральной плоскостью судна угол
более 90o и менее 180o.
В это время вошел Ашанин.
- Ну, как ваша долгота и широта? - спросил капитан, заметив у Ашанина
листок.
- Широта N 10o 20' и долгота W 20o 32', - отвечал Ашанин, посматривая
на старшего штурмана.
- Совершенно верно-с! - подтвердил старший штурман. - Господин Ашанин
вообще отлично делает наблюдения и вычисляет... хоть бы штурману!
- Ну, поздравляю вас, господин Ашанин. Степан Ильич скуп на похвалы, а
вас хвалит... Очень рад... Хорошему моряку надо быть и хорошим штурманом. К
сожалению, многие об этом забывают.
И, отвечая на поклон уходившего молодого человека, капитан прибавил:
- За обедом увидимся. Ведь вы сегодня у меня обедаете?
Едва только старший штурман показался в кают-компании, как со всех
сторон раздались голоса:
- Сколько миль прошли, Степан Ильич? Скоро ли экватор? Какая широта и
долгота?
Старший штурман едва успевает отвечать, но под конец начинает
раздражаться и на последнем любопытном срывает свое сердце. Этим последним
обыкновенно бывает старший механик, невозмутимый и добродушный хохол Игнатий
Николаевич, который как-то ухитрялся не замечать недовольного лица старшего
штурмана, уже ответившего раз двадцать одно и то же, и, входя в
кают-компанию в своем засаленном, когда-то белом кителе, самым хладнокровным
образом спрашивает:
- А сколько миль мы прошли, Степан Ильич?
- Да оставьте, наконец, меня в покое! Я уже сто раз говорил! -
вспыхивает старший штурман. - И к чему вам знать, скажите на милость,
Игнатий Николаевич?
Но Игнатий Николаевич так добродушно глядит своими большими голубыми
глазами на старшего штурмана, что тот невольно смягчается и скороговоркой
говорит:
- Сто девяносто две мили-с! Сто девяносто две-с!
В половине первого офицеры обедают. Обед, благодаря хозяйственным
талантам выбранного содержателя кают-компании, отличный... Еще живность не
вся съедена, еще не пришлось сесть на консервы.
От двенадцати до двух часов пополудни команда отдыхает, расположившись
на верхней палубе. На корвете тишина, прерываемая храпом. Отдых матросов
бережется свято. В это время нельзя без особенной крайности беспокоить
людей. И вахтенный офицер отдает приказания вполголоса, и боцман не
ругается.
Не все, впрочем, спят. Улучив свободное время, несколько человек,
забравшись в укромные уголки, под баркас или в тень пушки, занимаются своими
работами: кто шьет себе рубашку, кто тачает сапоги из отпущенного казенного
товара.
В два часа снова свисток и команда:
- Вставать, мыться, грамоте учиться!
Потягиваясь и зевая, поднимаются матросы, обливают свои лица водой из
парусинных ведер, и затем начинаются занятия.
От двух до четырех часов палуба корвета представляет собой огромный
класс, в котором происходят занятия под главным наблюдением гардемаринов.
Часть сидит за азбуками и читает по складам; другие читают довольно бегло;
третьи занимаются арифметикой.
Несмотря на то, что занятия начались не более месяца и на корвете из
170 человек грамотных было только 50 человек, теперь почти все уже выучились
читать. Почти все матросы учатся охотно, вероятно благодаря отсутствию
принуждения. Соревнование и награды еще более увеличивают эту охоту, так как
в воскресенье матросы, сделавшие за неделю хорошие успехи, получают похвалу
от капитана, а лучшие, кроме того, по доллару и по книге для чтения. Только
десять человек старых матросов положительно отказались от обучения. В их
числе были и оба боцмана.
- Не желаем, ваше благородие!
Их, разумеется, не приневоливали.
По окончании классов на палубу выносится громадный глобус, на котором
крупной чертой был проложен путь "Коршуна" от Кронштадта и на котором
ежедневно отмечалось пройденное расстояние. Кто-нибудь из гардемаринов
прочитывал популярную лекцию по географии, и вокруг толпилась масса
внимательных слушателей.
На следующий день, вместо географической лекции, читались лекции по
русской истории, и интерес еще более возрастал. А на третий день кто-нибудь
из молодых людей читал вслух какое-нибудь из подходящих произведений
Пушкина, Гоголя, Тургенева, Писемского и Григоровича. Внимали этим чтениям
матросы восторженно. Особенно им нравились "Записки охотника" и "Антон -
Горемыка".
- Это все правда!
- Так оно и есть!
- Верно, братцы, написано!
Так восклицали после чтения матросы.
Нужно ли распространяться о благотворном значении всех этих занятий,
вызванных инициативой благороднейшего и образованного капитана? Можно только
пожалеть, что чтения эти были единичным явлением, и пожелать, чтобы было
побольше таких капитанов, заботящихся о просвещении матросов.
К этому времени дневная истома пропадала. В воздухе веяло прохладой, и
матросы, собравшись на баке, слушали песенников, которые почти каждый вечер
"играли" песни.
Отлично пели они! Голоса подобрались в хоре все свежие и молодые, и
спелись они превосходно.
И песня лилась за песней, то полная шири и грусти, то полная веселья и
удали, среди тепла и блеска тропиков, среди далекого океана, напоминая
слушателям далекую родину с ее черными избами, морозами, бездольем и
убожеством, горем и удалью.
Моряки любят слушать песни. Особенно любил их слушать Бастрюков. Он
словно бы замирал в какой-то блаженной истоме. Лицо его бывало полно
какой-то тихой задумчивости, и славные, добрые глаза глядели так
кротко-кротко и в то же время грустно...
О чем вспоминал он в эти минуты? О чем жалел? Чего хотел?
А бархатный тенорок одного чернявого матросика-запевалы так и просился
в душу, так и звенел чистыми, металлическими звуками, чаруя своей
задушевностью.
- Вали, ребята, плясовую!
Хор грянул плясовую, и тот же бархатный тенорок так и сверкал
удальством и весельем. Невольно даже старики-матросы поводили плечами и
притоптывали ногами... А лучшие плясуны уже отплясывали трепака к
удовольствию зрителей.
Близились короткие сумерки. Матросы снова купаются (вернее,
обливаются), затем ужинают, пьют чай и после вечерней молитвы берут койки и
располагаются спать тут же на палубе.
День матросов кончился.
III
Так или почти так проходят и все дни. Случаются и развлечения: то в
кита стреляют, то за акулой охотятся, то альбатросов ловят.
Раза два охотились за акулой и оба раза неудачно. Как-то сигнальщик
заметил за кормой акулу. Она настойчиво плыла за корветом. Все выскочили
наверх и сквозь прозрачную синеву воды увидели громадную акулу, весело
разгуливавшую у борта корвета со своими адъютантами, двумя прехорошенькими
маленькими рыбками-"лоцманами", которых акула, пожирающая все, что ни
встретит, не только не трогает, но еще позволяет питаться крохами со своего
стола.
Несколько архангельцев-поморов бросились на сетки корвета с острогами в
руках. Тем временем на конце спустили огромный кусок солонины. Немедленно
маленькие "лоцмана" обследовали солонину, и вслед затем акула перевернулась,
открыла свою ужасную пасть, чтобы взять приманку, как в ту же минуту ловко
пущенная острога глубоко вонзилась в бок морской хищницы. Она далеко
нырнула, окрасив поверхность воды кровью, затем снова поднялась и стала
бешено метаться во все стороны, чтобы освободиться от остроги. Отчаянное
движение... и акула освободилась, лишившись куска тела, и тихо-тихо, будто
отдыхая, пошла на глубину. "Лоцмана", оставившие своего владыку во время
опасности и в смятении плававшие у корвета, теперь снова пустились к ней и
исчезли из глаз. Так же неудачна была охота и в другой раз на огромный крюк
с солониной.
Альбатросы легко ловились на крюки с приманкой, и когда их поднимали на
палубу, они как-то неуклюже ступали, сложив вчетверо свои громадные крылья.
Их отпускали на волю, и двум из них подвязали на цепочках дощечки с
вырезанной на них надписью по-французски "Corchoune. Широта такая-то.
Долгота такая-то" и выпустили. Они расправили крылья и взвились с этими
дощечками на шеях.
Некоторое развлечение доставляет и встреча на близком расстоянии с
каким-нибудь судном. Сейчас же в виде первого приветствия поднимают кормовые
флаги (если они не были подняты) на обоих судах, и начинаются разговоры
посредством международных сигналов: откуда и куда идет, сколько дней в море,
имя судна и т.п. Много повстречал "Коршун" встречных судов, разных "Нимф" и
"Духов волны", и "Ивана с Марьей", и "Эмму с Матильдой", и просто "Луиз",
"Амалий" и "Каролин", которые ходят себе из Европы в Индию или Австралию и
обратно с такой же беззаботностью, с какой мы ездим из Петербурга в Москву.
Иногда приходилось "Коршуну" встречать и спутника. Тут уж на обоих
судах не зевают. Морское самолюбие заставляет друг с другом гоняться.
Прибавит соперник парусов, и "Коршун" сделает то же самое. Никому не
хочется, чтоб ему показывали "пятку", как говорят англичане. Но в конце
концов кто-нибудь да уйдет вперед, или ночь разлучит.
Хороши были в тропиках дни, но ночи были еще прелестнее. Ах, что это
были за ночи! Какая нега, какая роскошь!
Однажды Ашанин увидел такое дивное зрелище, которое на всю жизнь
осталось у него в памяти.
Это было недалеко от экватора.
Был одиннадцатый час вечера. Ашанин сидел в кают-компании и слушал игру
на фортепиано мистера Кенеди, как вдруг сигнальщик прибежал и доложил:
- Просят наверх, смотреть, как море горит!
Все бросились наверх и были поражены тем, что увидали. Действительно,
море точно горело по бокам корвета, вырываясь из-под него блестящим,
ослепляющим глаз пламенем. Около океан сиял широкими полосами, извиваясь по
мере движения волны змеями, и, наконец, в отдалении сверкал пятнами,
звездами, словно брильянтами. Бока корвета, снасти, мачты казались зелеными
в этом отблеске.
Луна сияла в полном блеске, а небо блестело звездами.
Картина была величественная.
Доктор по этому случаю прочел маленькую лекцию о свечении моря,
благодаря присутствию в нем мириад живых организмов - разнообразных
инфузорий, монад, дрожалок различных форм и величин, которые отделяют
светящуюся жидкость вследствие разряжения электричества*, вызываемого
волнами. Подобное яркое свечение объясняется громадным количеством этих
организмов, скопленным на сравнительно небольшом пространстве, в которое
попал корвет.
______________
* Свечение характерно только для морских организмов. В пресных водах
оно не наблюдается. Свечение морских организмов разделяется на постоянное (у
бактерий), вынужденное - под влиянием внешнего раздражения - и произвольное.
Природа свечения недостаточно выяснена, но, во всяком случае, электричество
в этом явлении не при чем. - Ред.
Через полчаса зрелище это прекратилось, и хотя по бокам корвета и сзади
светилось море фосфорическим светом, но это было обыкновенное слабое
свечение, и после бывшего блеска все в первую минуту казалось погрузившимся
во мрак, хотя луна и ярко сияла.
"Коршун" приближался к экватору, когда нагнал купеческое судно,
оказавшееся английским барком "Петрель". Он шел из Ливерпуля в Калькутту.
Целый день "Коршун" шел почти рядом с "Петрелью", и на другой день попутчики
держались близко друг от друга. Направленные бинокли разглядели на
английском судне даму.
Между тем ветер стихал и к полудню стих совершенно. Сделался мертвый
штиль, обычный в полосе по обе стороны экватора. Капитан приказал разводить
пары.
В ожидании подъема паров капитан предложил желающим сделать визит на
"Петрель". Нечего и говорить, что предложение это было принято с
удовольствием.
- Только смотрите, господа, не спрашивайте у американца, какой у него
груз. Этим вопросом вы обидите его.
- Почему это, Василий Федорович? - спросил кто-то.
- А потому, что он может подумать, что в нем подозревают
негропромышленника.
Спустили на воду катер, и через десять минут дружной гребли по тихому,
будто замершему океану, переливающемуся зыбью, несколько офицеров в
сопровождении мистера Кенеди поднимались на палубу "Петрели", имея для дамы
в виде гостинца несколько ананасов, бананов и апельсинов, сохранившихся с
островов Зеленого мыса.
Гостей встретил капитан, коренастый, приземистый брюнет, американец с
окладистой черной бородой, лет за сорок. Все люки были деликатно открыты, и
всякий мог видеть, что "Петрель" была нагружена солью. Очевидно, американец
предполагал, что русские офицеры приехали затем, чтобы осмотреть его груз.
Когда ему объяснили невинную цель визита, он, видимо, обрадовался и
представил гостей высокой, полной и здоровой женщине, лет тридцати, не
особенно красивой, но с энергичным, приятным и выразительным лицом.
- Моя жена, миссис Кларк.
Ей подали корзину с фруктами, и американка любезно пригласила всех вниз
выпить рюмку вина.
Коренастый янки не замедлил справиться о полуденной широте и долготе.
Оказалось, что его наблюдения дали тождественные результаты, и он весело
проговорил:
- All right*. Значит, мои инструменты в порядке.
______________
* Ладно (англ.).
Мистер Кларк оказался очень общительным человеком и тотчас же
познакомил гостей с своей автобиографией. Несколько грубоватый и в то же
время крайне добродушный, напоминающий своей внешностью настоящего
куперовского "морского волка", для которого море и brandy (водка) сделались
необходимостью, он сообщил, что уже пятьдесят раз пересек экватор и вот
теперь, как эти проклятые штили донесут его течением до экватора, он
пересечет его в пятьдесят первый раз. Моряком он с 16 лет, испробовав до
этого несколько профессий, после того как оставил родительский дом в одном
из маленьких городков штата Кенектикут, получив от отца три доллара.
Капитаном он уже десять лет - диплом получил, выдержав экзамен - и последние
три года возит из Англии в Индию соль, а оттуда хлопок. В Бискайском заливе
он выдержал трепку и потерял все три брам-стеньги.
- Да это не беда, - прибавил он, - на другой день у меня были готовы
новые, и я бежал под брамселями.
- А позвольте спросить, капитан, хорошо ходит ваша "Петрель"? - задал
кто-то вопрос.
Предложить подобный вопрос моряку-капитану да еще американцу - значило
задеть самую нежную струнку его сердца и поощрить наклонность к самому
вдохновенному вранью, которым отличаются многие моряки, обыкновенно
правдивые, кроме тех случаев, когда дело касается достоинств судов, которыми
они командуют.
- "Петрель"? - переспросил янки и на секунду задумался, словно бы
соображая, какой цифрой узлов огорошить, сохранив в то же время хотя бы тень
правдоподобия. - Да в бакштаг при брамселях узлов 17 бегает! - прибавил он с
самым серьезным видом.
Никто ему, конечно, не поверил.
- Ну, а ваш корвет, как, хороший ходок? - спросил в свою очередь
американец.
Мичман Лопатин поспешил ответить:
- Ничего себе... чуть-чуть лучше "Петрели". В бакштаг идет 18 узлов.
Янки весело расхохотался, лукаво подмигнув глазом. Он понял, что его
"утка" не удалась.
Тем временем миссис Кларк принесла вино, варенье и кексы своего изделия
и любезно всех угощала.
- А вы не боитесь качки, миссис Кларк? - спросил Володя.
- Нет, привыкла. Я давно плаваю с мужем.
- Моя жена десятый раз пересекает экватор и отличный моряк. В шторм
всегда наверху, и если нужно, так и на руле. Миссис Кларк превосходно
правит. И курс умеет проложить, и счисление сделать, и пеленги взять. Всему
научилась. Мы с женой ни разу не разлучались с тех пор, как поженились, а
этому уж пять лет... И сынишка с нами плавал... Он и родился на "Петрели",
да умер, бедняжка, в прошлом году в Рио от подлой желтой лихорадки! -
прибавил янки, бросив ласковый взгляд на свою верную подругу и помощницу.
И все взглянули с невольным уважением на эту женщину-моряка.
Гости просидели с полчаса, осмотрели, по предложению капитана, его
"Петрель", удивляясь чистоте и порядку судна, на котором было всего
пятнадцать человек матросов, и распростились с милыми американцами.
Скоро пары были готовы, убраны повисшие паруса, и корвет пошел полным
ходом, торопясь скорее миновать штилевую полосу.
Через полчаса одно черное пятно на горизонте указывало присутствие
недавнего близкого соседа и напоминало эту мимолетную встречу с американцами
вблизи экватора.
В четвертом часу следующего дня "Коршун" пересекал экватор. Это событие
было ознаменовано традиционным морским празднеством в память владыки морей
Нептуна и обливанием водой всех тех, кто впервые вступал в нулевую широту.
В половине четвертого с бака медленно двигалась процессия: на пушечном
станке, везомом вымазанными в черную краску полунагими, изображавшими,
вероятно, морских коней, важно восседал марсовый Ковшиков, игравший роль
Нептуна. Он был в вывороченном тулупе, с картонной короной на голове, с
длинной седой бородой из белой пакли и с трезубцем в руках. Лицо его было
раскрашено настолько, насколько нужно было, чтобы придать лицу владыки морей
строгий и даже устрашающий вид. Сбоку шла супруга его Амфитрида, которая в
лице рябого баталера, хотя и изрядно вымазанном суриком, тем не менее не
представляла привлекательности и не свидетельствовала о хорошем вкусе
Нептуна. По бокам и сзади шла свита, изображавшая наяд, тритонов, нереид.
Это все были молодые матросы в "экваториальном" костюме, то есть в
простынях, опоясывающих чресла, и с венками из цветной бумаги на головах. Ни
охры, ни сурика, ни черной краски подшкипер, видимо, не пожалел, и вся свита
Нептуна вымазалась даже более, чем следовало бы в интересах хотя бы
отдаленного правдоподобия.
Но что за дело до этого? Похожи или непохожи были матросики на морские
божества, они тем не менее двигались с подобающей торжественностью,
окруженные довольными зрителями.
Когда колесница с Нептуном подъехала на шканцы и остановилась против
мостика, на котором стояли капитан и офицеры, Нептун сошел с нее и, отставив
не без внушительности вперед свою босую ногу, стукнул трезубцем и велел
подать список офицеров. Когда одно из лиц свиты подало Нептуну этот список,
владыка морей, прочитав имя, отчество и фамилию капитана, обратился к нему с
вопросом:
- Какого государства вы люди? Откуда и куда идете, и как зовется ваше
судно?
Удерживая улыбку, капитан отвечал:
- Мы русского государства люди. Идем из Кронштадта на Дальний Восток, а
зовется наше судно "Коршуном".
- Хорошо, так ответствуйте, господин капитан, - продолжал Нептун в
несколько приподнятом театральном тоне, как и подобало владыке морей, -
угодно ли вам счастливого плавания и попутных ветров?
- Конечно, угодно.
- Так я могу вам все сие даровать, но только надо вас окатить водой,
ежели не желаете от меня откупиться.
Капитан согласился и сказал, что дает ведро рома.
За это Нептун обещал попутные ветры вплоть до Зондского пролива.
Подобным же образом откупились и все офицеры и гардемарины, только,
разумеется, за меньшую цену.
Тогда Нептун снова сел на колесницу и приказал крестить морским
крещением прочих российских людей.
И при общем смехе свита Нептуна хватала матросов, мазала им лица сажей,
сажала в большую бочку с водой и после окачивала водой из брандспойта.
Особенно доставалось "чиновникам".
Не избежали, несмотря на взятку, окачивания и офицеры, бывшие наверху.
После того как все матросы были вымазаны и выкупаны, Нептун велел направить
брандспойт на офицеров, и все, кроме капитана, были вымочены до нитки при
дружном и веселом смехе матросов.
Вслед затем процессия двинулась на бак. После переодевания вынесена
была ендова рома, и матросы выпили за счет капитана по чарке. А вечером,
когда спал томительный зной, на баке долго раздавались песни и шла пляска.
Так отпраздновали на "Коршуне" первый переход через экватор.
Через день, к общей радости, корвет прошел штилевую полосу и, вступив в
область юго-восточного пассата, окрылился парусами и понесся далее на юг.
Быстро пробежал корвет южные тропики, и чудное благодатное плавание в
тропиках кончилось. Пришлось снять летнее платье и надевать сукно.
Относительная близость южного полюса давала себя знать резким холодным
ветром. Чем южнее спускался корвет, тем становилось холоднее, и чаще
встречались льдины. Ветер все делался свежее и свежее.
"Коршун" уже не шел спокойно, а часто вздрагивал. На бак снова попадали
брызги сердитых волн, обдавая с ног до головы часовых. Опять стояли матросы
на вахте не отделениями, а разделившись половинными сменами, и, стоя у своих
снастей, уже не лясничали, как прежде, доверяясь тропикам, а находились
постоянно начеку. Все чаще и чаще приходилось убирать брамсели и брать рифы.
Ветер ревел, разводя громадное волнение. Небо часто заволакивалось тучами, и
налетали шквалы. Вокруг вертелись альбатросы, глупыши, и маленькие штормовки
летали, словно скользя, над волнами.
Корвет стонал от тяжелой качки и опять заскрипел. Снова пришлось все в
каютах принайтовить. Опять для матроса началась тяжелая жизнь, и нередко
ночью вызывались все наверх.
Все быки, свиньи и бараны были съедены, и птицы осталось очень мало.
Приходилось довольствоваться консервами.
Скоро "Коршун" должен был подняться в Индийский океан.
Глава девятая
В ИНДИЙСКОМ ОКЕАНЕ
I
Недаром про Индийский океан бежит худая слава. Самые опытные,
поседевшие в плаваниях "морские волки" и те относятся к нему с почтительным
уважением и даже с некоторым суеверным страхом, особенно в известные времена
года, когда на нем свирепствуют жестокие, наводящие трепет ураганы. И горе
пловцу, который по несчастью или по неосторожности попадает в центр циклона.
В этом крутящемся вихре, в этом беснующемся водовороте нет кораблю спасения.
Словно малую щепку, закрутит его среди разъяренных, стеной поднявшихся волн,
и бездонная водяная могила поглотит судно со всеми его оцепеневшими от
отчаяния обитателями.
Немало купеческих судов ежегодно пропадает таким образом без вести, и
немало слез проливается о безвестно погибших тружениках моря.
Грозен Индийский океан даже и тогда, когда он не разражается бешенством
урагана. Он постоянно сердито ворчит, точно угрожая смелым морякам. Но,
несмотря на эти угрозы, они все-таки бесстрашно попирают его на своих судах
и, по мере успехов знания и техники, все менее и менее его боятся, умея
выдерживать знаменитые ураганы в отдалении от гибельного его центра. Только
оплошность или ветхость судна грозят опасностью.
Суеверные купеческие моряки, входя в пределы Индийского океана,
бросают, как говорят, для его умилостивления золотые монеты, а как только
"Коршун" влетел, словно белоснежная чайка, во владения грозного старика, под
всеми парусами, имея брамсели на верхушках своих мачт, так отдано было
капитаном приказание отслужить молебен.
Престарелый отец Спиридоний, проводивший большую часть времени в
маленькой душной каюте и порядочно-таки скучавший и от безделья и в не
совсем подходящем для него обществе моряков-офицеров, облачился в
епитрахиль, и, едва держась на ногах от сильной качки, торопливо прочитывал
молитвы о благополучном плавании.
Матросы, не бывшие на вахте, толпой стояли в жилой палубе и усердно
молились.
Молебен окончен. Все приложились к кресту, разошлись и принялись за
обычные свои дела. Распоряжение капитана, видимо, удовлетворило душевной
потребности матросов, и они хвалили своего "голубя".
- Это он правильно, - говорили они.
К вечеру уже начало свежеть, так что пришлось убрать верхние паруса и
взять рифы у марселей и у фока.
И под этой уменьшенной парусностью, оберегавшей целость мачт, "Коршун"
несся со свежим попутным муссоном по десяти узлов* в час, легко и свободно
вспрыгивая с волны на волну, и, словно утка, отряхиваясь своим бушпритом от
воды, когда он, рассекая гребни волн, снова поднимается на них.
______________
* В настоящее время моряки говорят просто "десять узлов", что равно
десяти морским милям в час. - Ред.
С этого дня почти не прекращалось беспокойное плавание с постоянной
качкой, с вечным суровым напевом ветра, то гудящего, то жалобно
насвистывающего в снастях и в рангоуте. По временам "трепало" порядочно, но
все-таки пловцы на "Коршуне" урагана еще не встречали. Встреча с ним, и
довольно серьезная, была впереди.
Качка по временам жестокая, но уж все к ней привыкли. Не пугают и
водяные горы, среди которых несется маленький корвет, - и к ним давно
присмотрелись. Досадно только, что приходится обедать с сеткой на столе и
проделывать самые ухищренные движения, чтобы донести до рта ложку супа. И
моряки торопятся скорее проглотить суп, съесть жаркое и пирожное. Обед в
такие дни проходит без обычных разговоров, без шуток и смеха... Да, кроме
того, почти обо всем и переговорили... Все анекдоты рассказаны, и повторение
их вызывает протесты. Чувствуется, что начинается уж то взаимное раздражение
и недовольство друг другом, которое нередко бывает на длинных переходах.
Тридцать дней уже "Коршун" в море, не видавши берегов; тридцать дней
ничего, кроме неба да океана, - это начинает надоедать, а до Батавии еще так
далеко!
И недовольные, раздраженные офицеры торопливо расходятся после обеда по
своим каютам, стараясь заснуть под скрип переборок, заняв возможно более
удобное положение в койке, чтобы не стукнуться лбом в каютную стенку. А эти
деревянные стенки продолжают скрипеть. Они точно визжат, точно плачут и
стонут. В каюте с задраенным (закрытым) наглухо иллюминатором, то
погружающимся, то выходящим из пенистой воды, душно и жарко. Сон бежит от
глаз нервного человека и гонит его наверх, на свежий воздух...
Но наверху не лучше.
Ходить по палубе не особенно удобно. Она словно выскакивает из-под ног.
Ее коварная, кажущаяся ровной поверхность заставляет проделывать
всевозможные эквилибристические фокусы, чтобы сохранить закон равновесия тел
и не брякнуться со всех ног. Приходится примоститься где-нибудь у пушки или
под мостиком и смотреть на беснующееся море, на тоскливое небо, на
притулившихся вахтенных матросов, на прижавшегося у люка Умного и на грустно
выглядывающих из-за люка Егорушку и Соньку.
Все знакомые картины, уже надоевшие своим однообразием. А косой
назойливый дождик так и хлещет в лицо. А ветер так и воет!
Невольно в такие минуты вспоминается берег и дразнит какой-то особенной
прелестью теплых уютных комнат, где ничто не привязано и ничто не качается и
где можно ходить, не заботясь о равновесии, видами полей и лесов и вообще
разнообразием впечатлений. Вспоминается и далекая родина, родные и близкие,
приятели и знакомые, и так хочется увидать их.
Точно такие же впечатления переживал и Володя. Несмотря на то что он
старался не поддаваться скуке и добросовестно занимался, много читал и не
оставлял занятий с матросами, все-таки находили минуты хандры и неодолимого
желания перелететь в Офицерскую и быть со своими... Длинный переход с вечно
одними и теми же впечатлениями, в обществе одних и тех же лиц казался ему
под конец утомительным. И ему, как и всем, хотелось берега, берега.
Некоторое нетерпение замечается и среди матросов, и они все чаще и чаще
спрашивают: "Долго ли еще плыть до места?" Им, видимо, хочется, как говорят
моряки, "освежиться", то есть погулять и выпить на берегу. Эти дни, которые
тянутся теперь с томительным однообразием беспокойных вахт, становятся
несколько тяжелыми для людей, и матросы заметно стали скучнее и уже реже
пели песни и плясали под конец этого долгого перехода. "Свежинки" давно уж
нет... Приходится сидеть на щах из солонины, из консервованного мяса и на
горохе.
Дружно жившая молодежь в своей небольшой гардемаринской каюте начинает
чувствовать некоторую тяжесть этого тесного сожительства. Появляются
беспричинные ссоры, полные такого же беспричинного озлобления друг против
друга. За недостатком впечатлений извне каждый начинает придираться к
другому, копаться в чужой душе, подмечать слабости и недостатки и,
преувеличивая их, относиться несправедливо и с какой-то мелочной
придирчивостью и мнительностью к тем самым людям, которые еще недавно
казались такими милыми и хорошими. Отношения между всеми становились хуже, и
уже некоторые, поссорившись, не разговаривали между собой и считали друг
друга врагами.
Берега всем хотелось, берега и новых впечатлений!*
______________
* Самый длительный переход "Коршуна" ("Калевалы") за время плавания был
от Порто-Гранде до Батавии и продолжался без захода в порты 73 дня.
Ю.Ф.Лисянский на "Неве" в 1806 году сделал переход под парусами,
продолжавшийся 142 дня. - Ред.
II
До Батавии оставалось всего 600 миль, то есть суток трое-четверо
хорошего хода под парусами. Бесконечный переход близился к концу. Все
повеселели и с большим нетерпением ждали Батавии. Уже в кают-компании
толковали о съезде на берег, назначая день прихода, и расспрашивали об этом
городе у одного из офицеров, который бывал в нем в прежнее свое кругосветное
плавание. Все то и дело приставали к старому штурману с вопросами: как он
думает, верны ли расчеты?
Несколько суеверный, как многие старые моряки, старый штурман отвечал,
что он "ничего не думает".
- В море не очень-то можно рассчитывать. Придем, когда придем! -
прибавил он не без значительности.
- Ну, уж вы всегда, Степан Ильич, чего-нибудь да боитесь...
- Стар, потому и боюсь... Мало ли что может случиться.
- Уж не ураган ли встретим, Степан Ильич? - шутя заметил мичман
Лопатин.
- Типун вам на язык... Встретим, так встретим, а нечего о нем говорить!
- промолвил старший штурман.
Замечание Степана Ильича о том, что в море нельзя точно рассчитывать,
оправдалось на другой же день. Часов в десять утра почти внезапно стих
ветер. Весь горизонт справа обложило, и там нависли тяжелые грозные тучи,
изредка прорезываемые молнией. Сделалось вдруг необыкновенно душно в
воздухе. Паруса повисли и шлепались. Глупыши, петрели и штормовки
стремительно неслись в одном и том же направлении, противоположном тучам.
Это внезапное затишье имело в себе что-то жуткое.
И капитан, и старший штурман, и вахтенный офицер, стоявшие на мостике,
напряженно смотрели в бинокли на горизонт, который становился темнее и
темнее, и эта чернота захватывала все большее и большее пространство,
распространяясь вширь и медленно поднимаясь кверху.
- Скверный горизонт. И барометр шибко падает, Степан Ильич, -
проговорил капитан, отводя глаза от бинокля.
- Чем-то нехорошим пахнет, Василий Федорыч, - ответил штурман.
- Судя по всему, ураган идет!.. Заметили в трубу это громадное облако*?
______________
* Над центром урагана образуется громадное облако, видимое на огромное
расстояние.
- Видел-с...
- По счастию, оно далеко... Вызовите всех наверх, - обратился капитан к
вахтенному офицеру, - убирать паруса и спускать брам-стеньги и стеньги,
ставить штормовые паруса и лечь на левый галс*.
______________
* На левый галс, то есть таким образом, чтобы ветер дул в правую
сторону корабля. Этим способом можно уйти от центра урагана.
Через минуту уже вся команда была наверху, и минут через десять корвет
уже был под штормовыми триселями и бизанью и лежал на левом галсе.
Ветер вдруг задул сильными порывами, меняя свое направление, и
стремительно обходил все румбы компаса, вращаясь по направлению солнца, то
есть по стрелке часов.
- Так и есть ураган!.. Андрей Николаевич, осмотрите, все ли хорошо
принайтовлено, как следует, да осмотрите, хорошо ли закреплены орудия! -
приказывал капитан старшему офицеру.
Он был серьезен и казался спокойным и то и дело посматривал на
горизонт.
Там все чаще и ярче сверкала молния, и оттуда долетали глухие раскаты
грома. Низко нависшие тучи неслись со стремительной быстротой, застилая
небосклон. Стало темно, словно в сумерки. Ветер крепчал, задувая порывами
страшной силы, и волнение было громадное.
Но все это были только "цветочки".
Не прошло и получаса, как с ревом, наводящим ужас, ураган напал на
корвет, срывая верхушки волн и покрывая все видимое пространство вокруг
седой водяной пылью. Громады волн с бешенством били корвет, вкатываясь с
наветренного борта и заливая бак. Стало совсем темно. Лил страшный ливень,
сверкала ослепительная молния, и, не переставая, грохотал гром. И вой
урагана, и рев моря, и грохот - все это сливалось в каком-то леденящем кровь
концерте.
Среди водяных стен бедный "Коршун" метался во все стороны и вздрагивал,
точно от боли. Все люки были наглухо закрыты, чтобы перекатывающиеся волны
не могли залить судна, и на палубе были протянуты леера.
Все матросы и офицеры были наверху и с бледными испуганными лицами
смотрели то на бушующий океан, то на мостик. Многие крестились и шептали
молитвы. Смерть, казалось, смотрела на моряков из этих водяных громад,
которые, казалось, вот-вот сейчас задавят маленький корвет.
Слегка побледневший, необыкновенно серьезный и напряженный стоял на
мостике капитан в дождевике и зюйдвестке, уцепившись руками за поручни и
отрывисто командуя восьми человекам, поставленным на руль, как править,
вглядываясь возбужденным, лихорадочным взором вперед, в эти бушующие волны.
По-видимому, он спокоен, но кто знает, что происходит у него на душе в эти
минуты. Он ясно видит серьезность положения, и все его нервы напряжены до
последней степени. Весь он жил всеми фибрами своего существования в одной
мысли: спасти корвет и людей. И он зорко следит за каждой волной, направляя
корвет в ее разрез. Боже сохрани поставить судно поперек такого жестокого
волнения!
Володя Ашанин, обязанный во время авралов находиться при капитане,
стоит тут же на мостике, страшно бледный, напрасно стараясь скрыть
охвативший его страх. Ему стыдно, что он трусит, и ему кажется, что только
он один обнаруживает такое позорное малодушие, и он старается принять
равнодушный вид ничего не боящегося моряка, старается улыбнуться, но вместо
улыбки на его лице появляется страдальческая гримаса.
Гром грохочет, не останавливаясь, и с неба падают огненные шары и перед
тем, как упасть в океан, вытягиваются, сияя ослепительным блеском, и
исчезают... Ураган, казалось, дошел до полного своего апогея и кладет набок
корвет и гнет мачты... Какой-то адский гул кругом.
Сердце Володи невольно замирает в тоске... Ему кажется, что гибель
неизбежна. "Господи!.. Неужели умирать так рано?" И в голове его проносятся
мысли о том, как хорошо теперь дома, о матери, о сестре, о брате, о
дяде-адмирале. Ах, зачем он послушал этого адмирала?.. Зачем он пошел в
плавание?..
Между тем многие матросы спускаются вниз и с какой-то суровой
торжественностью переодеваются в чистые рубахи, следуя традиционному обычаю
моряков надевать перед гибелью чистое белье. В палубе у образа многие лежат
распростертые в молитве и затем подымаются и пробираются наверх с каким-то
покорным отчаянием на лицах. Среди молодых матросов слышны скорбные вздохи;
многие плачут.
- Не робей, ребята! Ничего опасного нет! - громовым голосом кричит в
рупор капитан.
Но его голос не долетает, заглушаемый ревом урагана. Однако спокойный
его вид как будто вселяет надежду в сердцах этих испуганных людей.
Корвет все чаще и чаще начинает валить набок, и это капитану очень не
нравится. Он оборачивается и, подозвав к себе старшего офицера, кричит ему
на ухо:
- Топоры чтоб были готовы... Рубить мачты в случае нужды.
- Есть! - отвечает старший офицер и, спускаясь с мостика, торопливо
пробирается, держась за леер, исполнять приказание.
У фок- и грот-мачт стали люди с топорами.
Но ураган распорядился сам.
Грот-мачта вдруг закачалась и, едва только успели отбежать люди,
повалилась на подветренный борт, обрывая в своем падении ванты и такелаж и
валя корвет еще более набок... Волны, громадные волны, были совсем близко и,
казалось, готовы были залить корвет.
Все невольно ахнули и в ужасе крестились.
- Мачту за борт... Скорей рубить ванты! - крикнул в рупор капитан, и
лицо его побелело...
Прошло несколько ужасных мгновений. Корвет почти лежал на боку.
Ашанин невольно зажмурил глаза и бессмысленно шептал:
- Господи! да за что же... за что?..
Наконец ванты были обрублены, и грот-мачта исчезла в волнах. Корвет
поднялся, и лицо капитана оживилось.
В этой борьбе прошел час, другой, третий... Эти часы казались веками.
Наконец ураган стал стихать, вернее, корвет все более и более удалялся от
него. Страшное облако, в середине которого виднелось синее небо, которое
моряки называют "глазом бури", значительно удалилось... Гром уже грохотал в
стороне, и молния сверкала не над "Коршуном". Волны были меньше.
Все облегченно вздохнули, взглядывая на мостик, точно этим взглядом
благодарили капитана.
К вечеру корвет был уже вне сферы урагана, искалеченный им таки
порядочно. Он потерял грот-мачту и несколько шлюпок, смытых волнением. В
нескольких местах были проломаны борты. Тотчас же было приступлено к починке
повреждений, и готовилась так называемая "фальшивая"* мачта.
______________
* Временная мачта; ставится вместо настоящей, в случае если последняя
сломается.
Ввиду незнания точного места корвета на ночь корвет привели в бейдевинд
под зарифленными марселями, и он шел самым тихим ходом.
- Ну, Ашанин, сегодня вы настоящий ураган видели, один из тех ураганов,
которые не забываются во всю жизнь! - проговорил капитан, когда вечером
Ашанин был послан к капитану в каюту с каким-то докладом с вахты.
Ашанин вспыхнул, вспомнив, как он струсил.
А капитан продолжал:
- Прочтите об ураганах, и вы увидите, какие они страшные... Судно,
попавшее