же она, девочка Женя, в скировском приюте. Ахимас расстегнул крахмальный воротничок -- что-то дышать стало трудно. Ровным голосом произнес: -- Честное купеческое. Итак, мадемуазель, до завтра. 7 В гостинице Ахимаса дожидался нарочный с депешей из Петербурга. "Взял месячный отпуск и выехал поездом в Москву. Завтра прибывает в пять пополудни. Остановится в гостинице "Дюссо", Театральный проезд, в нумере 47. Сопровождают семь офицеров и камердинер. Ваше вознаграждение в коричневом портфеле. Первая встреча назначена на пятницу в 10 утра с командующим Петербургским округом Ганецким. Напоминаю, что эта встреча нежелательна. NN". * * * 24 июня, в четверг, Ахимас, одетый в полосатую визитку, с набриолиненным пробором и в соломенном канотье, с самого утра крутился в вестибюле "Дюссо". Успел наладить деловые отношения с портье, швейцаром и уборщиком, который обслуживал крыло, предназначенное для высокого гостя. Налаживанию отношений способствовали два обстоятельства: во-первых, карточка корреспондента "Московских губернских ведомостей", доставленная от господина Немо, а во-вторых, щедрая подмазка (портье получил четвертную, швейцар десятку, уборщик трешницу). Самой полезной инвестицией оказалась именно трешница -- уборщик тайком провел репортера в 47-ой. Ахимас поахал на роскошную обстановку, посмотрел, куда выходят окна (во двор, в сторону Рождественки, очень хорошо), обратил внимание на несгораемый шкаф, встроенный в стену спальни. Это тоже было удачно -- не придется переворачивать все вверх дном в поисках денег. Портфель, разумеется, будет лежать в сейфе, а замок самый что ни на есть обычный, бельгийский "Ван-Липпен", пять минут возни. В благодарность за услугу корреспондент "Московских ведомостей" дал уборщику еще полтинник, да так неудачно, что монета выпала и закатилась под диван. Пока малый ползал на карачках, Ахимас поколдовал над шпингалетом боковой створки окна: подвинул так, чтобы еле-еле держался. Чуть снаружи подтолкнуть, и окно раскроется. В половине шестого Ахимас с репортерским блокнотом в руке стоял у входа в толпе корреспондентов и зевак, наблюдая приезд великого человека. Когда Соболев в белом мундире вышел из кареты, в толпе попытались крикнуть "ура", но герой глянул на москвичей так сердито, а адъютанты замахали так отчаянно, что овация скисла, толком не развернувшись. Белый Генерал показался Ахимасу удивительно похожим на сома: набыченный лоб, глаза чуть навыкате, длинные усы и широкие бакенбарды вразлет, несколько напоминающие жабры. Но нет, сом ленив и добродушен, а этот повел вокруг таким стальным взглядом, что Ахимас немедленно перевел объект в разряд крупных Морских хищников. Рыба-молот, никак не меньше. Впереди плыла рыба-лоцман, бравый есаул, свирепо рассекавший толпу взмахами белых перчаток. По обе стороны от генерала шли по трое офицеров. Замыкал шествие камердинер, который, однако же, от дверей повернул обратно к экипажу и стал руководить разгрузкой багажа. Ахимас успел заметить, что Соболев несет в.руке большой и, кажется, довольно тяжелый портфель телячьей кожи. Комично: объект сам притащил гонорар за свое устранение. Корреспонденты бросились за героем в вестибюль, надеясь хоть чем-то поживиться -- задать вопросец, усмотреть какую-нибудь детальку. Ахимас же повел себя иначе. Он неспешно приблизился к камердинеру и уважительно покашлял, как бы объявляя о своем присутствии. Однако с расспросами не лез, ждал, пока обратят внимание. Камердинер -- старый, обрюзгший, с сердитыми седыми бровями (Ахимас знал всю его биографию, привычки и слабости, включая пагубную предрасположенность к утреннему похмелению) -- недовольно покосился на ферта в соломенной шляпе, но деликатность оценил и милостиво повернулся вполоборота. -- Корреспондент "Московских губернских ведомостей", -- немедленно воспользовался предоставленной возможностью Ахимас. -- Не смея обременять его высокопревосходительство докучными расспросами, хотел бы все-таки от имени москвичей поинтересоваться, каковы намерения Белого Генерала по случаю посещения первопрестольной? Кому же и знать как не вам, Антон Лукич. -- Знать-то знаем, да не всякому говорим, -- строго ответил камердинер, но было видно, что польщен. Ахимас раскрыл блокнот и изобразил готовность благоговейно записывать каждое драгоценное слово. Лукич приосанился, перешел на возвышенный стиль речи: -- Сегодня отдохновение намечено. Устали после маневров и железнодорожного путешествия. Никаких визитов, никаких званых вечеров и, упаси боже, не велено подпускать вашу братию. Адресов, депутаций тоже ни-ни. Ужин велено в гостиничной ресторации заказать, на половину девятого. Ежели хотите посмотреть -- берите столик, пока не поздно. Но глазеть только издали и с вопросами не лезть. Молитвенно приложив руку к груди, Ахимас сахарно осведомился: -- А каковы виды его высокопревосходительства на вечер? Камердинер насупился: -- Не моего ума дело и тем более не вашего. Отлично, подумал Ахимас. Деловые встречи у объекта начинаются завтра, а нынешний вечер, кажется, и в самом деле посвящается "отдохновению". Тут наши интересы совпадают. Теперь следовало подготовить Ванду. Она не подвела, ждала у себя на квартире и была одна. На Ахимаса взглянула как-то странно, будто ждала от него чего-то, но когда гость заговорил о деле, взгляд барышни стал скучающим. -- Договорились ведь, -- небрежно обронила она. -- Чего рассусоливать? Я, Коля, свое ремесло знаю. Ахимас осмотрел комнату, являвшуюся одновременно гостиной и будуаром. Все было, как надо: цветы, свечи, фрукты. Себе певичка запасла шампанского, но не забыла и про бутылку "шато-икема", о чем была предупреждена накануне. В бордовом платье с низким вырезом, обтянутой талией и будоражащим воображение турнюром, Ванда была умопомрачительно соблазнительна. Так-то оно так, но клюнет ли рыбина? По рассуждению Ахимаса, должна была клюнуть. 1) Ни один нормальный, здоровый мужчина вандиного натиска не выдержит. 2) Если сведения верны, а до сих пор monsieur NN не подводил, Соболев не просто нормальный мужчина, но мужчина, который уже по меньшей мере месяц говеет. 3) Мадемуазель Ванда -- тот же женский типаж, что минская пассия генерала, которой он делал предложение, но был отвергнут, а позднее и брошен. В общем, пороховая мина готова. Однако для верности нужна и какая-нибудь искра. -- Что, Коля, лоб морщишь? Боишься, что не понравлюсь я твоему земляку? -- спросила Ванда вроде бы с вызовом, но Ахимас уловил в тоне затаенное беспокойство. Любая раскрасавица и завзятая разбивательница сердец нуждается в постоянных подтверждениях своей неотразимости. В сердце всякой роковой женщины шевелится червячок, нашептывающий: а вдруг чары рассеялись, вдруг волшебство больше не повторится? В зависимости от характера, женщину нужно либо уверить, что она всех милее, прекрасней и белее, либо, наоборот, пробудить в ней дух соревновательности. Ахимас был уверен, что Ванда относится ко второму типу. -- Видел его сегодня, -- вздохнул он, глядя на певичку с сомнением. -- Опасаюсь, не ошибся ли с подарком. У нас в Рязани Михаила Дмитриевича сердцеедом считают, а он уж больно серьезен. Вдруг ничего не выйдет? Вдруг не заинтересуется генерал нашим даром? -- Ну, это не твоя печаль, -- сверкнула глазами Ванда. -- Твое дело деньги платить. Принес? Он молча положил на стол пачку. Ванда взяла деньги, нарочно сделала вид, что пересчитывает. -- Все десять тысяч? То-то. -- Она легонько стукнула Ахимаса пальчиком по носу. -- Ты, Коля, не опасайся. Вы, мужчины, народец нехитрый. Не уйдет от меня твой герой. Скажи, он песни любит? Там у Дюссо в ресторане, кажется, роялино есть. Вот оно, подумал Ахимас. Искра для мины. -- Да, любит. Больше всего романс "Рябина". Знаете такой? Ванда задумалась, покачала головой. -- Нет, я русских песен мало пою, все больше европейские. Ну да не беда, сейчас отыщу. Взяла с пианино песенник, полистала, нашла. -- Этот, что ли? Пробежала пальцами по клавишам, помурлыкала без слов, потом вполголоса напела: Нет, нельзя рябинке К дубу перебраться! Знать, мне сиротинке Век одной качаться. -- Экая дрянь чувствительная. Герои -- публика сентиментальная. -- Она мельком оглянулась на Ахимаса. -- Ты иди теперь. Схватит генерал ваш рязанский подарок, обеими руками уцепится. Ахимас не уходил. -- Даме приходить в ресторан одной не положено. Как с этим быть? Ванда страдальчески закатила глаза. -- Коля, я в твою торговлю парусиной не лезу, вот и ты в мою профессию не лезь. Он постоял с минуту, слушая, как низкий, страстный голос изнывает от желания прильнуть к дубу. Потом тихо повернулся, пошел к двери. Мелодия прервалась. Ванда спросила вслед: -- А не жалко, Коля? Меня другому отдавать? Ахимас обернулся. -- Ладно, иди, -- махнула она. -- Дело есть дело. 8 В ресторане гостиницы "Дюссо" все столы были заняты, но заранее прирученный портье не подвел -- приберег для господина репортера самый удобный: в углу, с обзором всего зала. Без двадцати девять, звеня шпорами, вошли сначала трое офицеров, потом сам генерал, потом еще четверо. Прочие гости, строго-настрого предупрежденные метрдотелем не докучать герою знаками внимания, вели себя деликатно и делали вид, что явились в ресторан не поглазеть на великого человека, а просто поужинать. Соболев взял карту вин, не обнаружил в ней "шато-икема" и велел послать за ним в магазин Леве. Свита предпочла шампанское и коньяк. Господа военные переговаривались вполголоса, несколько раз грянул дружный хохот, причем особенно выделялся заливистый генеральский баритон. Судя по всему, заговорщики пребывали в отличном расположении духа, что Ахимаса вполне устраивало. В пять минут десятого, когда "шато-икем" не только доставили, но уже и откупорили, двери ресторации распахнулись, словно под напором волшебного ветра, и на пороге появилась Ванда. Она картинно застыла, подавшись вперед всем своим гибким телом. Лицо раскраснелось, огромные глаза сияли полуночными звездами. Весь зал обернулся на звук, да так и замер, околдованный чудесным зрелищем. Славный генерал и вовсе будто окоченел, не донеся до рта вилку с маринованным рыжиком. Ванда чуть-чуть подержала паузу -- ровно столько, чтобы зрители оценили эффект, но не успели снова уткнуться в тарелки. -- Вот он, наш герой! -- звонко воскликнуло чудесное видение. И порывисто, цокая каблучками, влетело в зал. Зашелестел бордовый шелк, закачалось страусиное перо на широкополой шляпе. Метрдотель в ужасе всплеснул руками, памятуя о запрете на публичные сцены, однако он зря тревожился: Соболев ничуть не возмутился, вытер блестевшие губы салфеткой и галантно поднялся. -- Что же вы сидите, господа, и не чествуете славу земли русской!? -- обернулась к залу восторженная патриотка, ни на миг не выпуская инициативы. -- Михаилу Дмитричу Соболеву ура! Казалось, гости только этого и ждали. Все повскакивали с мест, зааплодировали, и грянуло такое энтузиастическое "ура", что под потолком покачнулась хрустальная люстра. Генерал симпатично покраснел, кланяясь на все стороны. Несмотря на всеевропейскую известность и всероссийское обожание, он, кажется, так и не привык к публичным восторгам. Красавица стремительно подошла к герою, раскинула тонкие руки: -- Позвольте поцеловать вас от имени всех москвичек! -- и, крепко обхватив за шею, троекратно облобызала по старомосковскому обычаю -- прямо в уста. Соболев побагровел еще пуще. -- Гукмасов, пересядь, -- тронул он за плечо черноусого есаула и показал на освободившийся стул. -- Окажите честь, сударыня. -- Нет-нет, что вы! -- испугалась прекрасная блондинка. -- Разве я посмею? Если позволите, я лучше спою для вас свою любимую песню. И все так же порывисто направилась к стоявшему в центре зала белому роялино. На взгляд Ахимаса Ванда действовала чересчур прямолинейно, даже грубо, однако видно было, что она совершенно в себе уверена и отлично знает, что делает. Приятно иметь дело с профессионалкой. Он окончательно в этом убедился, когда по залу поплыл глубокий, с хрипотцой голос, от которого с первых же нот так и стиснулось сердце: Что шумишь, качаясь, Тонкая рябина, Низко наклоняясь Головою к тыну? Ахимас встал и тихо вышел. Никто не обратил на него внимания -- все слушали песню. Теперь незаметно пробраться в номер Ванды и подменить бутылку "шато-икема". 9 Операция прошла до скучного просто. Ничего кроме терпения не понадобилось. В четверть первого к "Англии" подкатили три пролетки: в первой объект с Вандой, в двух других -- офицеры, все семеро. Ахимас (с накладной бородой и в очках, этаким приват-доцентом) заранее снял двухкомнатный номер, выходивший окнами на обе стороны -- и на улицу, и во двор, где располагался флигель. Свет погасил, чтобы не заметили силуэта. Охраняли генерала хорошо. Когда Соболев и его спутница скрылись за дверью вандиной квартиры, офицеры приготовились оберегать досуг своего начальника: один остался на улице, у входа в номера, другой стал прогуливаться по внутреннему двору, третий тихонько проскользнул во флигель и, видимо, занял пост в прихожей. Четверо остальных отправились в буфет. Видимо, будут дежурить по очереди. Без двадцати трех минут час электрический свет в окнах квартиры погас, и на шторы изнутри легло приглушенное красное сияние. Ахимас одобрительно кивнул -- певичка действовала по всей парижской науке. Прогуливавшийся по двору офицер воровато оглянулся, подошел к красному окну и встал на цыпочки, однако тут же, словно устыдившись, отпрянул и снова принялся расхаживать взад-вперед, насвистывая с преувеличенной бодростью. Ахимас не отрываясь смотрел на минутную стрелку часов. Что если Белый Генерал, славящийся хладнокровием в бою, никогда не теряет головы и его пульс не учащается даже от страсти? Маловероятно, ибо противоречит физиологии. Вон как он вспыхнул от вандиных поцелуев в ресторане, а тут поцелуями не ограничится. Скорее, возможно, что он почему-либо не притронется к "шато-икему". Но по психологии должен. Если любовники не бросаются друг другу в объятья в первый же миг -- а прежде чем в будуаре погасла лампа, прошло добрых двадцать минут, -- то им нужно чем-то себя занять. Лучше всего -- выпить бокал любимого вина, так кстати оказавшегося под рукой. Ну, а не выпьет сегодня -- выпьет завтра. Или послезавтра. В Москве Соболев пробудет до 27-го, и можно не сомневаться, что отныне он предпочтет ночевать не в своем 47-м номере, а здесь. Рязанское купеческое общество с удовольствием оплатит земляку этот абонемент -- денег на накладные расходы от monsieur NN получено более чем достаточно. В пять минут второго Ахимас услышал приглушенный женский вскрик, потом еще один, громче и длиннее, но слов не разобрал. Офицер во дворе встрепенулся, бегом бросился к флигелю. Минуту спустя в окнах вспыхнул яркий свет, и по шторам заметались тени. Вот и все. * * * Ахимас шел в сторону Театрального проезда не спеша, помахивал тросточкой. Времени было много. До "Дюссо" семь минут неторопливым шагом -- он еще днем дважды прошел самым коротким маршрутом и замерил по часам. Пока суета да паника, пока пытаются привести генерала в чувство, пока спорят -- вызывать доктора в "Англию" или сначала для приличия перевезти к Дюссо, пройдет никак не менее часа. Проблема была в другом -- что теперь делать с Вандой. Элементарные правила гигиены требовали после операции за собой убрать, чтобы было чисто. Конечно, никакого следствия и разбирательства не будет -- тут офицеры постараются, да и monsieur NN не допустит. И уж совершенно невероятно, чтобы Ванда догадалась о подмененной бутылке. Однако если все-таки всплывет рязанский даритель, если выяснится, что подлинный Николай Николаевич Клонов никуда из родного лабаза не отлучался, выйдет ненужное осложнение. Как говорится, береженого бог бережет. Ахимас поморщился. Увы, в его работе имелись свои неприятные моменты. С такими невеселыми, но необходимыми мыслями он завернул с Софийки в подворотню, очень кстати выводившую в задний двор "Дюссо", как раз под окна Соболевских апартаментов. Оглядев темные окна (постояльцы гостиницы уже давно спали), Ахимас поставил к стене заранее присмотренный ящик. От легкого толчка окно спальни бесшумно растворилось, лишь чуть звякнул шпингалет. Пять секунд спустя Ахимас был уже внутри. Покачал пружину карманного фонарика, и тот ожил, рассек тьму лучиком света -- слабого, но вполне достаточного, чтобы найти сейф. Ахимас сунул в замочную скважину отмычку, стал методично, равномерно поворачивать ее вправо-влево. Во взломных делах он считал себя дилетантом, но за долгую карьеру чему только не научишься. На четвертой минуте щелкнуло -- это вышел первый из трех пальцев замка. Остальные два заняли меньше времени -- минуты две. Скрипнула стольная дверца. Ахимас сунул руку, нащупал какие-то листы. Посветил фонариком: списки с именами, схемы. Наверное, monsieur NN был бы рад заполучить эти бумаги, но условия контракта похищение документов не предполагали. Да и не до бумаг было сейчас Ахимасу. Его ждал сюрприз: портфеля в сейфе не оказалось. 10 Всю пятницу Ахимас пролежал на кровати, сосредоточенно размышляя. Он знал по опыту: когда попадаешь в переплет, лучше не поддаваться первому порыву, а замереть, застыть, как это делает кобра перед молниеносным, убийственным броском. Если, конечно, паузу позволяют обстоятельства. В данном случае позволяли, ибо основные меры предосторожности были приняты. Минувшей ночью Ахимас съехал из "Метрополя" и перебрался в "Троицу", дешевые номера на Троицком подворье. От кривых и грязных покровских переулков было рукой подать до Хитровки, а портфель следовало искать именно там. Покинув "Метрополь", Ахимас не стал брать извозчика. Долго кружил по предрассветным улицам, проверяя, нет ли слежки, а в "Троице" записался под другим именем. Номер был грязный и темный, но расположен удобно, с отдельным входом и хорошим обзором двора. Произошедшее нужно было как следует обдумать. Вчера ночью он тщательно осмотрел Соболевские апартаменты, но портфеля так и не нашел. Зато обнаружил на подоконнике крайнего, наглухо закрытого окна спальни комочек грязи. Задрал голову вверх -- форточка приоткрыта. Кто-то недавно отсюда вылез. Ахимас сосредоточенно посмотрел на форточку, подумал, сделал выводы. Грязь с подоконника смахнул. Окно, через которое влез, закрыл. Из номера вышел через дверь, которую потом снаружи закрыл отмычкой. В фойе было тихо и темно, только чадила свеча на конторке у ночного швейцара. Сам швейцар клевал носом и бесшумного появления темной фигуры, выскользнувшей из коридора, не заметил. Когда звякнул колокольчик, швейцар вскинулся, но постоялец уже был на улице. Не спится же, прости Господи, зевнул служитель, перекрестил рот и пошел задвигать засов. Ахимас быстро шел в сторону "Метрополя", прикидывая, как действовать дальше. Небо начинало сереть -- ночи в конце июня короткие. Из-за угла выехала пролетка. Ахимас узнал силуэт Соболевского есаула. Он сидел, обхватив обеими руками фигуру в белом. С другой стороны фигуру поддерживал еще один офицер. Голова у белого безвольно покачивалась в такт цокоту копыт. Следом проехали еще две коляски. Интересно, рассеянно подумал Ахимас, как они пронесут его мимо швейцара. Верно уж что-нибудь придумают, люди военные. Кратчайший путь к "Метрополю" лежал через проходной двор -- этой дорогой за минувшие двое суток Ахимас ходил неоднократно. Когда он шел под темной аркой, гулко стуча по каменным плитам, вдруг ощутилось постороннее присутствие. Ахимас уловил его не зрением и даже не слухом, а каким-то необъяснимым периферийным чувством, которое уже не раз спасало ему жизнь. Кожа затылка будто почуяла какое-то движение сзади, легчайшее шевеление воздуха. Это могла быть прошмыгнувшая кошка или взбежавшая на кучу отбросов крыса, но Ахимас в подобных случаях не боялся показаться самому себе смешным -- не раздумывая, он отпрянул в сторону. Щеку словно обдало сквозняком, дунувшим сверху вниз. Краешком глаза Ахимас увидел, как возле самого его уха воздух рассекла тускло блеснувшая сталь. Быстрым, отработанным движением он выхватил "велодог" и выстрелил не целясь. Глухой вскрик, в сторону метнулась тень. Ахимас догнал бегущего в два прыжка и точно, сильно ударил тростью сверху вниз. Посветил на упавшего фонариком. Грубое, звериное лицо. Сквозь спутанные сальные волосы сочилась черная кровь. Короткие сильные пальцы зажимали бок и тоже были мокры от крови. Одет нападавший был по-русски: косоворотка, суконный жилет, плисовые штаны, смазные сапоги. На земле валялся топор с необычно короткой рукоятью. Ахимас наклонился ниже, светя лучом прямо в лицо. Блеснули круглые глаза с неестественно расширенными зрачками. С Неглинного проезда донесся свисток, с Театрального еще один. Времени было мало. Он присел на корточки, взял упавшего двумя пальцами пониже скул, стиснул. Топор отшвырнул в сторону. -- Кто подослал? -- От бедности мы, барин, -- прохрипел раненый. -- Прощения просим. Ахимас надавил пальцем на лицевой нерв. Дал лежащему немного покорчиться от боли и повторил вопрос: -- Кто? -- Пусти... пусти, баклан, -- выдохнул раненый, колотя каблуками по камню. -- Кончаюсь я... -- Кто? -- спросил Ахимас в третий раз и надавил на глазное яблоко. Изо рта умирающего вместе со стоном вырвалась широкая струя крови. -- Миша, -- пробулькал едва слышный голос. -- Миша Маленький...Пусти! Больно! -- Какой такой Миша? -- Ахимас надавил сильнее. Вот это было ошибкой. Несостоявшийся убийца и так доживал последние мгновения. Стон перешел в сип, кровь сплошным потоком хлынула на бороду. Было ясно, что больше он ничего сказать не сможет. Ахимас выпрямился. Свисток городового разливался трелью уже совсем близко. К полудню все варианты были рассмотрены, оформилось и решение. Итак, Ахимаса сначала обокрали, а потом попытались убить. Связаны ли между собой два эти события? Безусловно. Тот, кто подстерегал в подворотне, знал, когда и какой дорогой пойдет Ахимас. Значит, 1) за ним следили накануне, когда он проверял маршрут, и следили очень ловко -- он хвоста не заметил; 2) кто-то отлично знал, чем Ахимас занимался минувшей ночью; 3) портфель взял человек, уверенный, что Соболев к себе в номер больше не вернется -- иначе зачем было так аккуратно запирать за собой сейф и вылезать через форточку? Ведь генерал все равно обнаружил бы пропажу. Вопрос: кто знал и про операцию, и про портфель? Ответ: только monsieur NN и его люди. Если бы Ахимаса просто попытались убрать, это было бы обидно, но понятно. Обидно, потому что он, профессионал высшей категории, неправильно оценил ситуацию, ошибся в расчете, дал себя обмануть. Понятно, потому что в таком крупном и чреватом осложнениями деле исполнителя, конечно, следует убрать. Сам Ахимас на месте заказчика поступил бы именно так. Тайный императорский суд, возможно, выдумка. Но придумано ловко, даже бывалый господин Вельде купился. В общем, все это было бы объяснимо и даже неудивительно, если б не исчезновение портфеля. Monsieur NN и кража со взломом? Абсурд. Взять миллион, но оставить архив заговорщиков? Невероятно. А представить, что зверомордый убийца из подворотни хоть как-то связан с NN или с "бароном фон Штайницем" и вовсе было невозможно. "Баклан" -- так обозвал Ахимаса мастер топора. Кажется, на уголовном жаргоне это ругательное слово означает крайнюю степень презрения -- не вор, не налетчик, а мирный обыватель. Значит, это был уголовник? Персонаж со знаменитой Хитровки? По повадке и разговору так оно и есть. А у NN кучер, и тот с офицерской выправкой. Что-то здесь не складывалось. Ахимас попробовал зайти с другой стороны, так как информации для аналитического разбора было недостаточно. Если неясны исходные, удобнее начать с определения целей. Что необходимо сделать? 1) Убрать за собой после операции. 2) Найти портфель. 3) Рассчитаться с теми или с тем, кто повел против Ахимаса Вельде нечестную игру. Именно в такой последовательности. Сначала защититься, потом вернуть свое, а возмездие на десерт. Но десерт будет обязательно: это вопрос принципа и профессиональной этики. На уровне практических шагов этапы плана сводились к следующему: 1) Убрать Ванду. Жаль, конечно, но придется. 2) Заняться таинственным Мишей Маленьким. 3) Через этого самого Мишу можно будет обеспечить и десерт. Кто-то из людей Monsieur NN поддерживает странные знакомства. Разработав программу действий, Ахимас повернулся на бок и моментально уснул. Выполнение пункта No 1 было назначено на вечер. 11 В квартиру Ванды он пробрался, никем не замеченный. Как и следовало ожидать, певица еще не вернулась из "Альпийской розы". Между будуаром и прихожей находилась гардеробная комнатка, вся увешанная платьями и уставленная коробками -- обувными и шляпными. Расположение этой каморки было просто идеальным: одна ее дверца вела в будуар, вторая в переднюю. Если Ванда приедет одна, все произойдет быстро, без осложнений. Она откроет дверцу, чтобы переодеться, и в ту же секунду умрет, даже не успев испугаться. Ахимасу очень не хотелось, чтобы она перед смертью испытала ужас или боль. Он подумал, что будет уместнее -- несчастный случай или самоубийство, -- и остановился на самоубийстве. Мало ли из-за чего может наложить на себя руки дамочка полусвета? Задачу облегчало то, что Ванда не пользовалась услугами горничной. Если с детства привык ухаживать за собой сам, удобнее обходиться без прислуги -- это он знал по собственному опыту. На острове Санта-Кроче слуги будут жить отдельно, он построит для них дом на отдалении от графских покоев. Понадобятся -- всегда можно вызвать. А если Ванда вернется не одна? Что ж, тогда самоубийство будет двойным. Это сейчас модно. Раздался звук отпираемой двери, легкие шаги. Одна. Ахимас покривился, вспомнив, каким голосом она спросила: "Коля, а ты меня не обманешь?". В этот самый миг дверца гардеробной приоткрылась со стороны будуара, и тонкая обнаженная рука сдернула с вешалки шелковый китайский халат с драконами. Момент был упущен. Ахимас посмотрел в щелку. Ванда стояла перед зеркалом, так и не сняв платья, халат держала в руке. Три беззвучных шага, и дело будет сделано. Она едва успеет увидеть в зеркале выросшую за спиной фигуру. Ахимас тихо приоткрыл дверцу и тут же отпрянул: коротко тренькнул электрический звонок. Ванда вышла в переднюю, коротко перемолвилась с кем-то парой слов и вернулась в гостиную, рассматривая маленькую картонку. Визитная карточка? Теперь она стояла к Ахимасу вполоборота, и он увидел, как дрогнуло ее лицо. Почти сразу же в дверь снова позвонили. Подслушать, что говорилось в передней, опять не удалось -- с той стороны дверца была плотно закрыта. Но Ванда и поздний гость сразу же прошли в комнату, так что Ахимас мог не только все слышать, но и видеть. И здесь судьба подкинула неожиданный сюрприз. Когда посетитель -- стройный, молодой мужчина в модном сюртуке -- вошел в освещенный круг от абажура, Ахимас сразу узнал это лицо. За минувшие годы оно сильно изменилось, возмужало, утратило юношескую мягкость, но это безусловно был тот самый человек. Внешность "объектов" Ахимас запоминал навсегда, помнил их всех до мельчайших деталей, а уж этого подавно. История была давняя, из того интересного периода, когда Ахимас работал на постоянном контракте с организацией "Азазель". Очень серьезные были господа и платили по высшему разряду, но романтики. Чего хотя бы стойло непременное условие перед каждой акцией произносить слово "Азазель"? Сантименты. Но Ахимас смешное условие соблюдал -- контракт есть контракт. Смотреть на красавчика-брюнета было неприятно. Прежде всего потому, что он все еще дышал и ходил по земле. За всю профессиональную карьеру неудачи с Ахимасом случались только трижды, и сейчас он видел перед собой живое напоминание об одной из них. Казалось бы, грех жаловаться, три срыва за 20 лет работы -- очень недурная результативность. Но настроение, и без того скверное, окончательно испортилось. Как же звали этого молокососа? Что-то на "Ф". -- У вас на карточке, господин Фандорин, написано: "Мне все известно". Что "все"? Кто вы вообще такой? -- неприязненно спросила Ванда. Да-да, Фандорин, вот как его звали. Эраст Петрович Фандорин. Ах вот как, теперь он чиновник особых поручений у генерал-губернатора? Внимательно слушая происходящий в комнате разговор, Ахимас пытался понять, что означает эта неожиданная встреча. Он знал: подобные казусы случайными не бывают, это какой-то знак судьбы. Хороший или плохой? Чувство аккуратности призывало убить брюнета, хотя срок заказа давным-давно истек, а сами заказчики бесследно исчезли. Некрасиво оставлять недоделанную работу. Но, с другой стороны, поддаваться эмоциям было бы непрофессионально. Пусть господин Фандорин идет своей дорогой. В конце концов тогда, шесть лет назад, у Ахимаса не было к нему ничего личного. Чиновник повернул разговор в самое опасное русло -- к "шато-икему", и Ахимас уже готов был изменить свое решение: господин Фандорин живым отсюда не уйдет. Но тут удивила Ванда: ни cловом не обмолвилась о рязанском купце и его поразительной осведомленности по части привычек покойного героя. Увела разговор в сторону. Что бы это значило? Вскоре брюнет откланялся. Ванда сидела у стола, закрыв лицо руками. Убить ее сейчас было проще простого, но Ахимас медлил. Зачем убивать? Допрос она выдержала, ничего лишнего не сказала. Раз уж власти оказались так проницательны, что разгадали доморощенную конспирацию соболевской свиты и вышли на мадемуазель Ванду, лучше ее пока не трогать. Внезапное самоубийство свидетельницы покажется подозрительным. Ахимас сердито тряхнул головой. Не нужно обманывать самого себя, это не в его правилах. Просто отговорки, чтобы оставить ее в живых. Как раз теперь самоубийство невольной виновницы национальной трагедии будет выглядеть вполне объяснимым: раскаяние, нервный срыв, страх перед возможными последствиями. Хватит терять время, за дело! Снова звонок. У мадемуазель Ванды сегодня настоящий аншлаг. И посетитель снова оказался из числа знакомых, только, в отличие от Фандорина, не давних, а свежих. Германский резидент Ганс-Георг Кнабе. Первые же слова резидента заставили Ахимаса насторожиться. -- Вы плохо мне служите, фрейлейн Толле. Вот это фокус. Ахимас слушал и не верил своим ушам. Какой еще "препарат"? Ванда получила задание отравить Соболева? "Бог хранит Германию"? Бред! Или же необычайное стечение обстоятельств, из которого можно извлечь пользу. Едва за немцем закрылась дверь, как Ахимас вышел из своего укрытия. Вернувшаяся в комнату Ванда не сразу заметила, что в углу кто-то стоит, а когда увидела -- схватилась рукой за сердце и тонко вскрикнула. -- Вы германская агентка? -- с любопытством спросил Ахимас, готовый зажать ей рот, если вздумает шуметь. -- Морочили мне голову? -- Коля... -- пролепетала она, вскинув ладонь ко рту. -- Ты подслушивал? Кто ты? Кто вы? Он нетерпеливо тряхнул головой, словно отгоняя муху. -- Где препарат? -- Как вы сюда попали? Зачем? -- бормотала Ванда, кажется, не слыша его вопросов. Ахимас взял ее за плечи, усадил. Она смотрела на него расширенными зрачками, в них отражались два крошечных абажура. -- Странный у нас разговор, мадемуазель, -- сказал он, садясь напротив. -- Одни вопросы и никаких ответов. Кто-то должен начать первый. Пусть это буду я. Вы задали мне три вопроса: кто я, как сюда попал и зачем. Отвечаю. Я -- Николай Николаевич Клонов. Попал сюда через дверь. А зачем -- думаю, вам понятно. Я дал вам ангажемент, целью которого было доставить удовольствие нашему знаменитому земляку Михаилу Дмитриевичу Соболеву, а он мало что удовольствия не получил, но еще и приказал долго жить. Как же тут не разобраться? Это было бы необстоятельно, не по-купечески. Что я обществу доложу? Да ведь и деньги потрачены. -- Я верну ваши деньги, -- быстро сказала Ванда и рванулась с места. -- Тут уж не до денег, -- остановил ее Ахимас. -- Постоял я, послушал, о чем вы с гостями вашими толкуете и вижу -- дело-то совсем другого коленкору. Выходит, у вас с господином Кнабе своя игра была. Мне желательно знать, мадемуазель, что вы учинили с народным героем. -- Ничего. Клянусь! -- Она метнулась к шкафчику, что-то достала оттуда. -- Вот пузырек, который я получила от Кнабе. Видите, полон. А в чужие игры я не играю. По ее лицу катились слезы, но смотрела она без мольбы, и жалостности во взгляде тоже не было. Что ни говори, незаурядная женщина. Не раскисла, хоть и попала в ситуацию поистине аховую: с одной стороны русская полиция, с другой германская разведка, с третьей он, Ахимас Вельде, который будет похуже всех полиций и разведок вместе взятых. Правда, она об этом не догадывается. Он взглянул на ее напряженное лицо. Или догадывается? Ахимас взболтал пузырек, посмотрел на свет, понюхал пробку. Кажется, вульгарный цианид. -- Мадемуазель, расскажите мне все без утайки. С каких пор вы связаны с германской разведкой? Что поручил вам Кнабе? С Вандой произошла какая-то не вполне понятная перемена. Она больше не дрожала, слезы высохли, а в глазах появилось особенное выражение, которое Ахимас однажды уже видел -- вчера вечером, когда она спросила, не жаль ли ему отдавать ее другому. Она пересела ближе, на подлокотник кресла, положила Ахимасу руку на плечо. Голос стал тихим, усталым. -- Конечно, Коля. Я все тебе расскажу. Ничего не утаю. Кнабе -- германский шпион. Ко мне уж третий год ходит. Я тогда дура была, хотела поскорей денег скопить, а он платил щедро. Не за любовь -- за сведения. Ко мне ведь разные мужчины ходят, все больше козырной масти. Попадаются и короли с тузами. Вроде твоего Соболева. А в постели у мужчин язык развязывается. -- Она провела пальцем по его щеке. -- У такого, как ты, наверно, не развяжется. Но таких мало. Думаешь, я пятьдесят тысяч одной постелью заработала? Нет, милый, я разборчива, мне понравиться нужно. Бывало, конечно, что Кнабе меня нарочно кому-то подставлял. Вроде как ты с Соболевым. Я попробовала было взбрыкивать, но он меня живо в клещи взял. Сначала-то сладко пел. Мол, что вам жить в России, фрейлейн, вы ведь немка, у вас есть своя родина. Она не забудет ваших заслуг, вас там ждут почет и безопасность. Тут вы всегда будете кокоткой, даже и при деньгах, а в Германии о вашем прошлом никто и не узнает. Как только пожелаете, мы поможем вам устроиться с почетом и комфортом. А после разговор пошел другой: все больше про длинные руки и про то, что право на германское подданство еще нужно заслужить. Мне уж и не надо их проклятого подданства, а никуда не денешься. Как удавкой горло стянул. Он и убить может. Очень даже запросто. Чтоб другим неповадно было. Я ведь у него не одна такая. -- Ванда поежилась, но тут же беззаботно тряхнула пышной прической и продолжила: -- Позавчера, когда Кнабе узнал про Соболева, -- сама, дура, рассказала, хотела отличиться -- пристал насмерть. Стал говорить, что Соболев -- заклятый враг Германии. Бормотал про какой-то заговор военных. Мол, если Соболева не устранить, будет большая война, а Германия к ней еще не готова. Сказал: "Я ломаю голову, как остановить этого скифа, а тут такая удача! Это само провидение!" Принес мне склянку с ядом. Сулил золотые горы -- я ни в какую. Тогда стал грозить. Как бешеный сделался. Я решила с ним не спорить, пообещала. Но яда Соболеву я не давала, честное слово. Он сам умер, от сердца. Коля, поверь мне. Я скверная, циничная, продажная, но я не убийца. Вот теперь в зеленых глазах читалась мольба, но приниженности все равно не было. Гордая женщина. Однако оставлять в живых все-таки нельзя. Жаль. Ахимас вздохнул и положил правую руку на ее обнаженную шею. Большой палец лег на артерию, средний на четвертый позвонок, под основание черепа. Оставалось сильно сжать, и эти яркие глаза, доверчиво смотрящие на него сверху вниз, затуманятся, погаснут. И тут произошло неожиданное -- Ванда сама обхватила Ахимаса за шею, притянула к себе и прижалась горячей щекой к его лбу. -- Это ты? -- прошептала она. -- Это я _тебя_ так долго ждала? Ахимас смотрел на ее белую, нежную кожу. С ним происходило что-то странное. 12 Когда он уходил на рассвете, Ванда крепко спала, по-детски приоткрыв рот. Ахимас минуту постоял над ней, чувствуя диковинное шевеление в левой части груди. Потом тихо вышел. Она не скажет, думал он, выходя на Петровку. Раз вчера не сказала Фандорину, то теперь тем более. Убивать ее незачем. Но на душе было смутно: недопустимо смешивать работу с личным. Раньше он никогда себе такого не позволял. "А Евгения?" -- напомнил голос, находившийся там же, где происходило тревожащее шевеление. Видно, и в самом деле пора на покой. То, что случилось ночью, не повторится. С Вандой больше никаких контактов. Кто может связать купца Клонова, до вчерашнего дня жившего в "Метрополе", с певицей из ресторана "Альпийская роза"? Никто. Разве что кельнер Тимофей. Маловероятно, но лучше не рисковать. Так будет аккуратней, а много времени не займет. Голос шепнул: "Кельнер умрет, чтобы Ванда могла жить". Ничего, зато с Кнабе, кажется, получалось удачно. Господин Фандорин вчера вечером наверняка столкнулся с резидентом, когда уходил от Ванды. Будучи сыщиком дотошным и сообразительным, не мог не заинтересоваться поздним гостем. Резонно также предположить, что истинный характер деятельности герра Кнабе русским властям хорошо известен. Резидент разведки -- фигура заметная. Наметился отличный маневр, который уведет расследование в безопасную сторону. "И Ванда избавится от удавки", -- добавил безжалостно проницательный голос. Ахимас обосновался на чердаке, напротив дома Кнабе. Пункт был удобный, с хорошим обзором окон третьего этажа, где квартировал резидент. На удачу день выдался жаркий. Правда, крыша над чердаком уже к восьми часам раскалилась, и стало душно, но к мелким неудобствам Ахимас был нечувствителен. Зато окна Кнабе были нараспашку. Все перемещения резидента из комнаты в комнату были как на ладони: вот он побрился перед зеркалом, выпил кофе, пролистал газета, что-то отчеркивая в них карандашом. Судя по бодрым движениям и выражению лица (наблюдение велось при помощи двенадцатикратного бинокля), господин Кнабе пребывал в отличном расположении духа. В одиннадцатом часу он вышел из подъезда и зашагал в сторону Петровских ворот. Ахимас пристроился сзади. По виду его можно было принять за конторщика или приказчика: картуз с потрескавшимся лаковым козырьком, добротный долгополый сюртук, седая козлиная бороденка. Энергично отмахивая рукой, Кнабе в каких-нибудь четверть часа дошагал до почтамта. Внутри здания Ахимас сократил дистанцию и, когда резидент подошел к окошку телеграфа, встал сзади. Резидент весело поздоровался с приемщиком, который, видно, принимал от него телеграммы не в первый раз, и протянул листок: -- Как всегда, в Берлин, в компанию "Кербель у