ие, а затем вскочил на парапетные камни и бросился вниз. Когда Конан посмотрел туда, усатый лежал, растянувшись, на садовой лестнице, с головой под невозможным углом к шее. Дезертирство вожака лишило боевого духа остальных незваных гостей. Громко просить пощады они уже были не в состоянии. И потребовалось немало криков и несколько резких ударов Конана и Резы, чтобы убедить своих воинов пощадить проигравших. Бой на крыше был последним вздохом атакующих. Пока лучники были заняты иным делом, большинство еще способных двигаться сочли за лучшее поскорее убраться. Караулку у ворот удерживали воины Резы, и единственный путь к безопасности вел через стену. Удирающие им и воспользовались. В скором времени из противников остались только сидящие у дымохода связанные пленники. Да трупы, покрывавшие стену или валявшиеся в саду. Реза вернулся на первый этаж посмотреть, как там дела, в то время как Конан спустился в покои госпожи Ливии доложить о победе. Он застал госпожу перевязывающей длинную резаную рану на ноге пожилого слуги. Руки у нее были заляпаны до локтей кровью, а гладкие прямые волосы свисали по обеим сторонам вспотевшего лица. Однако она приветливо улыбнулась, когда северянин появился на пороге и поклонился. - Ты теперь делаешь это так хорошо, словно прирожденный аргосиец. - Спасибо, сударыня. - Он рассказал ей о бое, сколько знали о нем он и Реза. - Разве вы не знаете, кто подослал этих людей? Конан пожал плечами: - Я слышал боевой клич. Однако это может быть ложным сигналом. Ливия кивнула: - Чары тенелица были запрещены в Аргосе одними из первых. Если б я прибегла к ним для убийства, то тоже постаралась бы скрыть свои следы. - Я не такой уж плохой следопыт, - сказал Конан. - С вашего разрешения я задам некоторым из пленников несколько вопросов. - А если они откажутся отвечать? Конан снова пожал плечами: - То, сколь долго они будут отказываться, зависит от того, что вы позволите мне с ними делать. Ливия сглотнула и пристально посмотрела на Конана. Миг спустя она, казалось, поняла, что никакой апелляции на приговор в холодных голубых глазах воина не будет. Ее голова дернулась. - Закон насчет пыток строг. Но он также строг и по части вторжения в чужой дом с целью грабить, калечить и убивать! Даю тебе разрешение сделать все, что должно быть сделано. - Благодарю вас, сударыня. Киммериец повернулся к выходу, усталый, но довольный. Он служил хозяйке, которая знала, что на войне знание - половина победы. Глава 7 Госпожа Ливия сидела на постели, держа на коленях золотое блюдо, и потягивала вино из чаши. Большую часть мебели в ее покоях пустили на сооружение баррикад, за исключением тумбочки. Та находилась теперь внизу на кухне, где Кирос-целитель хранил в ней свои лекарства и инструменты. Все, что ни требовалось Киросу из имеющегося во дворце Паласиос, он получит. Поднятый с постели посланцем Ливии, он явился тотчас же, и привел с собой еще одного слугу. Он узнает или догадается, что случилось, так как мало в Мессантии домов, которые могли что-то скрыть от Кироса. Но то, что он знает, никогда не сорвется с его уст, что бы там ни пустили в ход - золото, пытки или магию. Из внешних покоев донесся долгий вой, а за ним - рыдания. Некоторые раны не поддавались исцелению даже для Кироса. Мертвых он воскрешать не умел, равно как и уменьшить горе тех, чьи любимые лежали в погребе, накрытые одеялами. Сквозь вой девушки прорвался голос одной из горничных Ливии, говоривший утешающие слова, твердый и лишенный ложного успокаивания. Обе горничные выдержали второе нападение намного лучше, чем первое, служа примером для всех женщин дома и даже для некоторых мужчин. В скором времени ей надо будет позаботиться о хороших мужьях для обеих. Ливия не питала никаких иллюзий насчет того, что мужчины примут ее старых слуг с распростертыми объятиями. Одну горничную, повара-другого, и, возможно, конюхов и садовников, если ее новому дому будет не хватать прислуги, - но это и все. Что же касается принятия на службу Резы - с таким же успехом можно добиваться звания архонта. Горничная внезапно умолкла, и Ливия поплотней завернулась в надетый поверх ночной рубашки халат, когда кто-то постучал в наружную дверь. Миг спустя она услышала знакомый глухой голос, а затем почти столь же знакомую поступь пантеры. - Доброе утро, капитан Конан. Киммериец посмотрел в сторону окна. Небо бледнело от близящегося рассвета. - Вы... их трудно было заставить говорить? - Она обнаружила, что у нее как-то язык не поворачивается произнести слово <пытать>. Она презирала себя за такую щепетильность, тем более что Конан наверняка отнесся бы к этому именно так, а она обнаружила, что ей очень дорого хорошее мнение о ней. - Кром побери, нисколько, - искренно ответил пораженный Конан. - В бою прошлой ночью мне не отшибло ум, и его хватило, чтобы не пытать граждан Аргоса. Правда, большинство из них, госпожа, совсем не делают чести Аргосу. Но... Ливия сделала глубокий вдох: - Если вы их не пытали... - То что же мы сделали? Достаточно просто. Я сказал им, что если они хотят умереть настоящими мужчинами, а не евнухами, то им лучше заговорить, и по-быстрому. А затем вывел одного из них в соседнее помещение, а один из моих ребят может изобразить голосом все что угодно и кого угодно. Ливия схватила блюдо обеими руками, но ее пальцы, казалось, обессилели. Блюдо соскользнуло у нее с коленей, расплескав по ковру масло и кусочки рыбы. Конан изящно опустился на колени и поднял его, а затем подал госпоже чашу с вином. Их пальцы на мгновение соприкоснулись. От этого прикосновения по руке Ливии, казалось, пробежал огонь, к горлу подступил комок. Пару секунд она не могла сглотнуть. Наконец к Ливии вернулся дар речи: - Значит, они заговорили. И что же они вам рассказали? Конан изложил кратко, но не оставил за скобками ничего, что требовалось узнать. Когда она увидела, как тяжело поводит плечами северянин, почувствовала исходящий от него запах пота и засохшей крови, - наверняка чужой! - то поняла, что даже этот железный киммериец может устать. - Ну, Конан, <благодарю тебя> - это только слова, да притом слабые, - сказала наконец Ливия. - Когда я чуть больше соберусь с мыслями, то придумаю какую-нибудь награду получше для тебя и для твоих бойцов. А теперь мы должны заняться подготовкой дома к визиту госпожи Дорис и господина Арфоса... Конан перебил ее всего лишь покашливанием, но все же перебил. Ливия нахмурилась. - Простите меня, госпожа Ливия, но, по-моему, вам следует отправить гонца в Дом Лохри и предложить им наведаться как-нибудь в другой раз. В крайнем случае завтра. А еще лучше - послезавтра. Ливия постаралась не допустить в свой голос немилостивый холодок. И, увидев выражение лица киммерийца, поняла, что ей это не удалась. Конан, как барсук в своей норе, окапывался, готовясь к бою. - Я знаю, что это поможет заставить их думать, что нас ничто не может выбить из колеи. Но нашим людям надо обыскать дворец и прилегающий к нему участок. Кто-то ведь мог и забиться в щель, - может, случайно, а может, и нарочно. Что если он выскочит сегодня вечером и всадит нож в Арфоса? Ливия кивнула: - Но ведь госпожа Дорис использует свое знание о том, что с нами случилось. - Пусть! - отрезал Конан. - Мне хотелось бы показать ей тела! Может, это достаточно напугает ее, чтобы развязать ей язык. Что-то связанное с ней заставило нашего врага думать, что мы поверили, будто она пытается похитить вас. И мне хотелось бы узнать, что же это такое. Он говорил дело, но сказанное словно доносилось издалека, словно она находилась на дне глубокого колодца, а он стоял наверху. Она чувствовала на себе его взгляд, а затем северянин шагнул вперед и сильные руки обхватили Ливию. Киммериец обнимал ее как брат сестру. Он нес ее на руках в постель, как больного ребенка, затем укладывая и накрывая халатом... - Отправьте гонца, капитан Конан. Госпожа Дорис может подождать... Наблюдая за тем, как караван Дома Лохри вливается в ворота дома Дамаос, Конан с удовольствием дал бы госпоже Дорис подождать еще месяц. Ее люди будут шнырять по всей территории, как стадо обезьян. К тому времени, когда они уберутся, любые оставшиеся следы происшедшего две ночи назад нападения будет так же трудно найти, как кости атлантов. Конан с Резой сделали все, что могли. За любым из людей Дома Лохри, который забредет в сад, будут следовать по пятам, на почтительном расстоянии, но тем не менее по пятам. Всех будут развлекать по-царски, насколько позволяли дворцовые запасы пищи и вина, чтобы занять их делом насыщения и, наверно, развязать им языки. Никто даже не заподозрит, что дворец недавно пережил отчаянную битву. Все поврежденное в бою либо починили, либо убрали. Каждый участок пространства, где хватило бы места укрыться затаившемуся убийце с кинжалом, тщательно обыскали и либо замуровали, либо охраняли. - Видят боги, мы сделали все, что в наших силах, - доложил Конан Резе. Перед самым рассветом они сидели за столом, ужиная разбавленным вином и ячменными лепешками, прежде чем отправиться спать. - Если богам не безразлично, то, возможно, они вознаградят нас, запечатав уста госпожи Дорис. А если и нет, мы по-прежнему можем уповать на это. - Он хлопнул по рукояти меча. Конан вспомнил, как мажордом тяжело кивнул, но вид у него при этом был болезненный. Киммериец гадал, не мог ли Реза ревновать к прочному положению, занятому в доме новым человеком. В доме, где много лет царил иранистанец. Конан видывал, как такие вещи в знатных семьях приводили к жуткой резне. Если подобное случится и в этот раз, то какая-то часть той крови, возможно, будет его. И определенно не выиграет никто, кроме господина Акимоса. Значит, он будет при Резе держать язык за зубами, а руку - подальше от меча. Надо беречь себя для боя с настоящими врагами Дома Дамаос. Теперь караван Лохри целиком прошел ворота. Конан следил, как один всадник слез с кобылы, нагруженной позолоченной сбруей, весившей почти столько же, сколько наездник. Попытка всадника изящно спрыгнуть с лошади обернулась тем, что он растянулся на свежеунавоженной цветочной клумбе. И когда он поднялся, то являл собой весьма жалкое зрелище. Госпожа Ливия подошла и остановилась рядом с Конаном. Она надела платье, которое можно было назвать простым только в том смысле, в каком прост кусок чистого золота. Сшитое из белого шелка с бледно-розовой каймой и перехваченное кушаком того же цвета, оно выгодно подчеркивало ее рост, ее грациозную фигуру и властную осанку. Ливии, решил Конан, следовало бы родиться дочерью какого-нибудь царствующего дома, той, кому суждено повелевать могучими царствами. Она, в общем-то, зря пропадала в этом городе купцов и их писцов с пальцами в чернилах! - Приветствую вас, госпожа Дорис и господин Арфос, - поздоровалась Ливия. - Простите нас за вчерашнее послание и за сегодняшнее скудное гостеприимство. У нас было не все благополучно. - Госпожа Дорис открыла было свой широкий рот, но так и не произнесла на слова. Лицо у нее на вкус Конана было чуточку полноватое, то же самое можно было сказать и о фигуре. Только тогда Конан и заметил стоявшего рядом с этой женщиной нескладного долговязого паренька - нет, мужчину, при всей его неуклюжести. Несмотря на роскошную синюю тунику и оправленные в золото сандалии, выглядел он простым мальчиком на побегушках. Таково было первое впечатление Конана. Затем он увидел, что взгляд этого нескладехи - должно быть, это и был Арфос - изучает дом и сады. Это был не пустой взгляд идиота, а цепкий взор внимательного человека, пытающегося обнаружить что-то необычное или неуместное. Конан видывал такие цепкие глаза на лицах опытных воров, когда те изучали дом, который собирались ограбить. - Я понимаю, что не все было благополучно, - сказала госпожа Дорис. Ее голос подействовал на Конана раздражающе, как удары по камню хорошим мячом. - Но не понимаю почему. Ваше послание сообщало немногое. Тот колдун снова нанес удар? То, как она произнесла <колдун>, само по себе было оскорблением. Конан увидел, как раздулись ноздри у Ливии. Равно как и у Арфоса. - Мама, она... э... госпожа Ливия... едва ли могла вместить в послание всю историю. Я хочу сказать - его же всякий мог увидеть, и тогда... - В самом деле, - перебила Дорис. Рот Арфоса пару секунд оставался открытым, прежде чем он закрыл его. Конан увидел, что он краснеет как мальчишка. Скорей всего, парень весьма смышленый, вот только мамаша держит его под каблуком, поэтому он и прикидывается этаким простачком. Неплохо было бы поговорить с этим парнем наедине, если для поисков его не понадобится копаться под юбками госпожи Дорис! - Это чистейшая правда, - согласилась Ливия. - И потому предлагаю вам пройти в дом. То, что мы должны сказать, - не для посторонних ушей. - Но вокруг никого, кроме солнца в небе, - возразила Дорис. - Но солнце припекает, - заметила Ливия. - А наши слова и без того могут стать достаточно накаленными. - В самом деле? - переспросила старшая женщина. Ее густые черные брови изогнулись, так же как и ее губы. Конану показалось, что Ливия слегка кивнула. - Сударыня, вы оскорбляете этот дом, - процедил он сквозь зубы. - Вы считаете, что во дворце вам грозит опасность? Дорис, похоже, возмутилась: - Кто этот здоровенный невежа? - Капитан Конан - кондотьер, он служит со своими воинами Дому Дамаос, - отчеканила Ливия, рассекая это возмущение, как разрезающий яблоко серебряный нож. - Если бы не его помощь, то план того, кто б там ни стремился меня похитить, наверняка удался бы. - Ее голос не оставлял никаких сомнений по части ее подозрений. Дорис снова лишилась дара речи. К счастью, у Арфоса хватило ума увидеть в этом свой шанс, - не иначе как у него уже был опыт по этой части, подумал Конан. - Мама, я не могу себе представить никакой опасности для тебя со стороны такого старого и почтенного Дома. Если ты желаешь войти, то я займусь слугами. Кого ты возьмешь с собой? Дорис, похоже, сообразила, что стоять тут с открытым ртом значило преподносить противнице победу на блюдечке. Она отбарабанила полдюжины имен. Арфос повернулся, собираясь уйти. Конан неуклюже отвесил поклон: - С вашего разрешения, госпожа, я хотел бы сопровождать господина Арфоса и позаботиться об удобствах слуг Лохри. Ливия кивнула. Дорис выглядела так, словно предпочла бы оставить сына на милость змеи, но хозяйка дома уже протянула ей руку. У нее не оставалось никакого иного выбора, кроме как принять ее и исчезнуть за большими дверями в тенях входа. Конан не стал дожидаться ухода женщин. Он уже спускался по лестнице, шагая так быстро, что господин Арфос чуть не споткнулся, пытаясь не отстать от киммерийца. После этого Конан замедлил шаг. Этого юношу требовалось держать в хорошем настроении, если он хочет развязать ему язык без помощи вина. Нельзя сказать, что Конан постеснялся бы прибегнуть к вину, если б это понадобилось. Но даже дурак вроде Арфоса поостережется пить слишком много хмельного. Две аристократки просидели наедине большую часть вечера. К тому времени когда Дорис появилась вновь, Конан был уверен в двух вещах. Во-первых, в том, что у господина Арфоса очень крепкая голова, или же очень неболтливый язык, или, возможно, и то и другое. А во-вторых, в том, что этот молодой человек был далеко не так глуп, каким казался - или желал казаться. Почему Арфос этого желал, Конан не знал. Его опыт знакомства со знатными домами говорил ему, что тут может быть дюжина самых различных причин. Выбирать, которая из них подлинная, было бы гаданием на кофейной гуще, а госпожа Ливия платила ему жалование не за работу гадальщиком. Вино, выпитое им, чтобы остаться на уровне Арфоса, крутилось в голове у Конана, когда он поднимался по лестнице в покои Ливии. Когда он добрался до верха лестницы, мимо него прошел торопливо шагавший человек - человек в доспехах Воителя со знаком главного архонта на шлеме и нагруднике. Миг спустя Конан услышал донесшиеся из покоев женские рыдания. Заслышав эти звуки, Воитель перешел на бег. Он сбежал по лестнице и выскочил за дверь прежде, чем Конан успел крикнуть стражам задержать его. Конан выругал Воителя самыми скверными словами, а затем постучался в дверь. На стук ответила одна из горничных: - О, капитан Конан! Моей госпоже хотелось бы сейчас побыть одной. Она пошлет за... - Я посылаю за вами сейчас, капитан! - донесся из-за двери голос, в котором он едва узнал голос Ливии. - И, Шерма, пошли за Резой. - Госпожа... - Сейчас же! Конан услышал звон разбитого стекла, а затем новые рыдания. Горничная поспешила за дверь, чуть ли не с той же быстротой, что и Воитель. Конан толчком открыл дверь и вошел в покои Ливии. - Вы посылали за мной, сударыня? Ливия подняла покрасневшие глаза, вытерла нос и кивнула. - Простите меня, капитан. Мне не следовало бы быть такой слабой, но... Если за это в ответе госпожа Дорис, то Конан поклялся, что наведается к этой женщине, положит ее себе поперек колена и отшлепает ее как следует, пока ее задница не будет такой же красной, как глаза Ливии. Если уж это не улучшит ее манеры... - Капитан, госпожа Дорис отрицает, что она имела какое-то отнощение к тому нападению. На этот счет я не сомневаюсь в ее словах. Но она также отказывается сказать хоть слово о том, кто мог желать посеять рознь между нашими домами. Конан нахмурился. Хоть пьяный, хоть трезвый, этот господинчик Арфос тоже говорил мало. Однако кое-что из этого малого заставило Конана гадать, не был ли он больше озабочен торжеством правосудия, чем, похоже, была озабочена его мать. Возможно, это было всего лишь актерской игрой, игрой, которой он надеялся обмануть здоровенного тупого скота-киммерийца. Но если это не игра, если Арфос был серьезно заинтересован в сватовстве к Ливии на собственных условиях, а не на условиях своей матери, то из этого могло что-то выйти. В то же время, насколько мог судить Конан, его хозяйку беспокоила не только неразговорчивость госпожи Дорис. Он принес воду и чистое полотенце, и к тому времени, когда появился Реза, Ливия уже умыла лицо. - Я направила прошение архонтам, прося допросить наших пленников и вызвать на допрос господина Акимоса. Я надеялась, что госпожа Дорис присоединится к моему прошению. Для нее это даже более выгодно, чем для меня, она могла бы очистить таким образом свое имя. Архонты отказали в просьбе. Они утверждают, что, хотя наш дом подвергся незаконному вторжению, мы не имели никакого права принимать на службу капитана Конана и его людей. - Кром! Реза пробормотал по-иранистански что-то подлиннее, но едва ли подобрее. Ливия кивнула: - Поэтому из-за того, что два нарушения закона уравновешивают друг друга... - Клянусь медными яйцами Эрлика! - прогремел Конан. - Кто ваши архонты, мужики или евнухи?! Неужели жителям Аргоса больше нечего делать, кроме как день-деньской создавать законы, мешающие честным людям защищаться? - Давно известно, что похоже на то. - Голос у Ливии оставался ровным, но Конан заметил, что, закончив, она прикусила губу. - Ну тогда давайте нанесем визит Акимосу, - предложил Конан. - Мы можем сделать его официальным визитом, пышным и аляповатым, как госпожа Дорис в ее наихудшем виде. Реза, похоже, никак не мог решить: смеяться ему или гневаться. - Это может нам кое-что сообщить, - продолжал Конан. - Или я могу взять с собой нескольких самых подходящих из моих ребят и нанести ему менее официальный визит. А это может подсказать нам и того больше. - Конан, то, что ты предлагаешь - глупость, - покачал головой Реза. - Вторжение во дворец Акимоса нарушит больше законов, чем я смогу насчитать пальцев у меня на руках. Во-первых, у тебя нет никакого права командовать твоими бойцами за пределами дворца Дамаос. Во всяком случае, если тебя не примут в ряды Воителей. Кулак Конана грохнул по столу, так что чаши с вином подскочили. - Чтоб их Митра утопил в навозе! Сколько времени потребуется, чтобы стать Воителем? - Это не имеет значения, Конан, - возразил Реза. - Капитан Конан, - ворчливо поправил киммериец. - Я задал вопрос. - На который я могу ответить, - вмешалась Ливия. - Для поступления надо быть гражданином Аргоса или получить гражданство. Кандидат должен быть свободен от всяких пятнающих его имя преступлений и в состоянии внести залог в пятнадцать драхм. На какой-то миг Конан истощил свой запас ругательств. Но отнюдь не истощил своей изобретательности. Он осушил половину чаши с вином, видя, что Реза хмурится, а Ливия сдерживает улыбку. А затем вытер тряпкой рот и усмехнулся: - Отлично! Правители, архонты, стражники или боги, или еще кто-нибудь сказали, что нам делать с пленниками? - Пока нет. - Хорошо. Тогда почему бы не отправить их на лесоповал, где некий торговый магнат нашел меня? Уверен, купцы с лесозаготовок не станут возражать против новых рабочих рук для таскания бревен. После месяца такой работы у наших пленников, возможно, будет меньше сил для лазанья на чужие стены. - Акимос наверняка выкупит их, - указал Реза. - Пускай, - пожал плечами Конан. - Тогда у него будет поменьше драхм для найма новых, или для подкупа архонтов, или для любых других фокусов. - Киммериец, ты заходишь слишком далеко, подвергая сомнению честность архонтов, - резко бросил Реза. - Не так далеко, как заходят архонты, выбрасывая в ночной горшок честь нашей госпожи! - ответил Конан не повышая голоса. - Я еще никогда не встречал человека, которого нельзя подкупить, и не слыхал о таком! - Успокойтесь, - вмешалась Ливия. - Реза, я хочу, чтобы ты командовал нашими людьми, препровождая пленников в горы. Возьми ребят потолковей, но убедись, что все оставшиеся будут подчиняться Конану. Киммериец решил, что единственным, кто не подчинится ему, если дела и дальше пойдут в том же духе, может быть сам дворецкий. Если этот рослый иранистанец не ревновал к влиянию нового капитана на его хозяйку, то Конан никогда не видел ревности. И это была не ревность из-за любовницы. Реза знал свой <чин> - Аргос сделал его хорошим слугой. Даже самый лучший слуга может ревновать, если кто-то помимо него приобретет влияние на его госпожу, как это сделал Конан. Такого рода ревность могла привести к кинжалам в темноте столь же верно, как любая ссора из-за какой-нибудь кабацкой шлюхи. И к тому же при ссорах из-за кабацких курв обычно не бывает поблизости какого-нибудь Акимоса, только и ждущего, чтобы сыграть роль шакала. - Сударыня, - сказал Конан, - отправить пленников в горы - это была всего лишь мысль. И если это означает, что придется разделить наши силы, когда мы не знаем, с чем столкнулись, то, наверно, это была не самая лучшая моя мысль. - Это так же верно, как... - начал Реза. Ливия снова прервала недовольное ворчание дворецкого: - У этого торговца лесом наверняка ведь должен быть в Мессантии какой-то торговый агент? И тот представитель наверняка ведь должен иметь право нанимать им рабочих и охранников, если те понадобятся? Реза умел понимать, когда его обошли с обоих флангов. - Вне всяких сомнений, госпожа. Я узнаю. С вашего разрешения?.. - Пожалуйста, пожалуйста. Чем раньше, тем лучше, прежде чем тот, кто подослал этих угодивших в плен, решит попробовать выручить их. - Посланные на выручку всего лишь присоединятся к своим друзьям, - сказал Реза. Он улыбался Конану, когда откланивался, но улыбались у него только губы, а не глаза. Повинуясь знаку госпожи Ливии, Конан сел и налил себе еще вина. Сомнений нет - ради выдержанных вин Аргоса почти стоило потерпеть аргосийские законы! Глава 8 Плодородные равнины с возделанными полями давно уже остались позади. Дорога круто поднималась вверх и уводила в предгорья. Лигу назад тракт был еще достаточно широк для проезда отряда конных Воителей, двигавшихся колонной по четыре в ряд. Теперь же ширины едва хватало для проезда двух лошадей. По обе стороны тянулись то бурые, заросшие жесткой травой болота, то небольшие фруктовые сады, то заросли густого кустарника. Места идеально подходили для засады шайки головорезов. Тем более что час уже был поздний, с западной половины неба исчезали последние остатки дневного света. - Нам всю ночь предстоит ехать? - пробурчал Акимос. - Если да, то нам лучше позаботиться о фонарях, пока мы еще в состоянии найти кремень и кресало! Поскольку свет убывал, Акимос не мог быть уверен, что именно выражало лицо господина Скирона. На нем, кажется, появилась улыбка, но, наверно, не столь насыщенная презрением к осторожности Акимоса. - Нам осталось меньше четверти лиги пути, - уведомил его Скирон. - Я не забываю ориентиров. - Ты способен разглядеть их в темноте? - Тех, что нам нужны, да. Так что не зажигайте фонарей. Возможно, они и покажут нам дорогу. Но они могут и показать, где мы, любому бандиту в лиге от нас. По хмыканью окружающих Акимос понял, что Воители разделяли мнение Скирона. Никому из них не улыбалось пробираться так вот, на ощупь, в темноте. Но никому из них также не улыбалось и драться с разбойниками, во всяком случае имея всего дюжину бойцов. На западе в небе растаял малиновый цвет, за ним последовал и золотой. Небо над головой уже сделалось темнопурпурным, и на нем замерцали ранние звезды. Акимосу показалось, что они, возможно, насмехаются над ним: мол, потащил их в такую даль от Мессантии на поиски неведомо чего, неведомо где, за чем мог отправиться, как известно, только дурак. Или по крайней мере человек, который предпочел бы показаться скорее дураком, чем трусом. Он никогда не подаст вида, что слишком сильно доверяет своему ручному колдуну. Скирон походил на леопарда на цепи. Цепь могла порваться. Но даже если и выдержит, все равно дает зверю слишком много свободы для прыжка к горлу хозяина. Акимосу требовалось посмотреть то, что приготовил Скирон здесь, в горах, и тут и делу конец. Он мог лишь молиться Митре, чтобы путешествие оказалось стоящим потраченного времени и чтобы ни боги, ни люди не ввергли в хаос его дела в Мессантии, пока он отсутствует. К этому времени ехавшие впереди Воители спешивались и вели коней в поводу. Сержант Воителей обнажил меч и нащупывал им перед собой дорогу, словно слепой нищий своей палкой. Акимос подумывал спешиться. Сидя верхом на коне, он чувствовал себя незащищенной мишенью, при всем том, что под шелковой курткой для верховой езды он носил кольчугу. Он также знал, что никак не мог наделяться развернуть коня и ускакать, оторвавшись от любой засады. Во всяком случае, не на дороге, которая теперь казалась такой же узкой, как любой глухой закоулок в Аграпуре, и такой же густо насыщенной отвратительной вонью. Предупреждением Акимосу послужил только слабый шорох чего-то ползущего. Он выхватил меч, готовый рубануть по змее, когда дорогу перегородила упавшая сверху утяжеленная гирями сеть. Одна из гирь ударила сержанта по башке. Череп разлетелся, словно сброшенная с крыши дыня. Когда меч сержанта с лязгом упал на дорогу, Акимос открыл рот, собираясь выкрикнуть приказ. Его язык, казалось, стал таким же негнущимся, как мертвая ветка, а в рот словно насыпали пригоршню песка. Слова подступили к горлу, но отказывались слететь с его уст. Миг спустя Акимос понял, что его вот-вот вырвет. Ему предстояло не только закончить жизнь здесь, на этой дороге, погибнув от рук бандитов. Ему предстояло закончить ее на глазах у всех людей, знавших, что он трус. Эта мысль была еще чернее, чем дорога. Она настолько поглотила рассудок Акимоса, что он не увидел, как с увешанных мхом деревьев по обеим сторонам дороги спрыгнули темные фигуры. Он также не увидел, ни как господин Скирон высек искры, ни как искры эти упали на трут, лежавший наготове в медной чаше. Трут занялся, пылая зловещим багряным светом, похожим на змеиный глаз. Скирон поднял посох, и чаша поднялась вместе с ним на конце серебряной цепи. Из чаши заклубился дым, и свободная рука Скирона заплясала в его клубах. Дым заплясал в ритме с рукой колдуна. Какой-то миг тем, кто наблюдал за этим с затуманенным взором и умом, показалось, что дым образовал руны. Руны величиной выше человека, тянущиеся через дорогу и исчезающие в лесу по обеим сторонам. В глазах у Акимоса прояснилось как раз вовремя, чтобы увидеть, как багряный свет хлынул из чаши, словно жидкость. Он заструился по дороге, поглощая ноги людей и лошадей. Одна лошадь пронзительно заржала, другая встала на дыбы, а ее всадник отчаянно вцепился в луку седла. Губы его шевелились, когда он неистово молился, чтоб не угодить в этот демонический свет. Свет потек дальше, добираясь до бандитов. Те, кажется, тоже молились или бранились, но до ушей Акимоса не долетело ни звука. Затем он сообразил, что рот у той лошади по-прежнему открыт, но ее пронзительное ржание тоже сделалось немым. Акимос не мог сделать жеста для отвращения зла, не отняв одной руки от поводьев. Вместо этого он молился, словно с помощью чистого потока обетов он мог швырнуть свои слова богам, вопреки этому ужасному свету. За исключением того, что этой ночью, на этой дороге, в присутствии этого света, казалось, что боги, возможно, и не существуют. Вожак бандитов был храбрым человеком, хорошо дравшимся во всех армиях, из которых он дезертировал. Он не отступил, когда к нему пополз демонический свет. Он увидел, что один из его бойцов ткнул в него копьем и копье задрожало и осталось застрявшим, словно этот свет был крокодильей пастью. Затем свет добрался до него. Он почувствовал ожог, который был вызван жаром, или холодом, или и тем и другим одновременно. Жжение не причиняло боли, и когда он опустил взгляд, то увидел свои ступни в грязных башмаках и ноги в драных штанах такими же, какими они были всегда. Он выхватил меч и издал призывный крик. Услышал его, похоже, только ближайший к нему разбойник; он поворачивался, пытаясь снять с пояса палицу, когда сверху на плечо ему рухнула липкая серая масса. Это была прядь мха с деревьев над ним, но прядь, наделенная демонической жизнью. Она уже собралась в ком размером с человеческую голову. Теперь же она извивалась, словно клубок змей, ползающих по лицу разбойника. Тот открыл рот, собираясь завопить, и мох перевалил ему через губы и зубы, забивая рот. Глаза у вожака вылезли из орбит, когда он увидел такое, а рука конвульсивно сжала рукоять меча. Выронив палицу, вцепившись обеими руками в мох, разбойник заметался как безумный. Он ничего не достиг, потому что мох внезапно, казалось, приобрел крепость медной поволоки. И он также ничего не сделал, чтобы помешать мху заползти ему на нос и в нос. Лицо его уже темнело, а тело изогнулось дугой, и он упал навзничь в свет. Он еще немного подрыгал ногами и поизвивался, а потом перестал двигаться. Наделенный сверхъестественной жизнью мох стек с лица покойника и пополз к разбойничьему атаману. Вплоть до этой минуты вожак не терял смелости. Теперь же она улетучилась. <Если б свет помешал его ногам двигаться, он бы сию же минуту сошел с ума. А так - он вытягивал ноги, словно из грязи глубиной по колено. Он мог передвигаться, но ровно настолько быстро, чтобы оставаться впереди мха. Если сверху упадет новый - он обречен. И все же край света подползал все ближе и ближе, быстрее, чем мох, и никакого нового мха не падало. Грязеподобное засасывание ослабло, а затем исчезло. Атаман рванул к границе света, пересек ее и почувствовал, как его башмаки застучали по твердой почве. Он побежал, не заботясь о том, куда бежит, и даже на мгновение не оглядываясь на тех, кто остался позади него. Все равно он не мог спасти никого из своих бойцов, попавших в этот демонический свет. Что же касается его врагов, то стрела в спину могла быть милосердной по сравнению с его судьбой, если в ночи бродило еще какое-то колдовство. Ни стрелы, ни чары не преследовали бежавшего вперед по дороге атамана разбойников. В ста шагах от границы он остановился в тени дерева, после того как убедился, что на нем нет дьявольского мха. Те из бойцов, что выскочили вместе с вожаком на дорогу, похоже, погибли. Но это были не все, кто шел за ним. Еще десяток бойцов ждали на другом фланге. Он не отдал никаких приказов, но если у них есть глаза на мордах, то они должны б увидеть судьбу своих товарищей и держаться подальше от дороги. Держаться подальше, за пределами чар, но нет, наверно, за пределами выстрела из лука. Стрельба ночью всегда была делом рискованным, с одинаковой вероятностью проткнуть стрелой и друга и врага. Но демонический свет показывал его и весь отряд так же ясно, как средь бела дня. Среди засевших на другом фланге имелось несколько хороших лучников, а утыканный стрелами колдун неважно наводит чары. Атаман повернулся и двинулся вверх по склону. Еще пятьдесят шагов, и он скрылся за поворотом дороги. Теперь он ушел из поля зрения колдуна и его отряда. Он остановился, завидев молодой кедр, который отмечал начало сухого пути. Разбойник потратил на его поиски некоторое время. В любую минуту он ожидал услышать дробь копыт и боевой клич товарищей колдуна - или даже какие-то слова, которых не следует знать ни богам, ни людям, когда колдун прочтет еще одно заклинание. Поэтому неудивительно, что, когда разбойничий атаман нашел тот кедр, он так и бросился к нему со всех ног. И также неудивительно, что он как-то не заметил трещину в земле, шириной с ладонь и протянувшуюся целиком поперек дороги. Он споткнулся и попал ногой в трещину, поранив при падении колени и руки. Он выругался, поднялся и почувствовал, как что-то схватило его за ноги. Что-то обжигающее, и не слабеньким жжением демонического света. Что-то, казалось, в один миг спалившее ему мясо до костей, а в следующий миг растворившее и кости. Когда он почувствовал, что жжение прогрызает себе дорогу вверх по его ногам, то завопил. И завопил еще громче, когда почувствовал, как его утаскивает в трещину. Он продолжал вопить, пока жжение не прогрызло себе дорогу до его груди и не растворило ему легкие. Когда содрогнулась почва, целой оставалась только кисть левой руки атамана. Из трещины в земле заклубился дым таких цветов, для которых не существовало названий. Затем две стороны трещины накренились друг к другу и трещина закрылась. Осталась только кисть руки атамана, лежащая ладонью вверх на почерневшем гравии, с пальцами, скрюченными в когти, и ногтями особенно отвратного серого оттенка. Некоторое время, после того как замер вопль, Акимос не мог унять бившую его дрожь. Затем прошло еще больше времени, прежде чем его пересохшие губы и язык смогли произнести слова. - Что это было? Скирон пожал плечами: - Одним богам известно, а они не отправляют ко мне посланцев. - Сейчас не время для шуток! - Простите, мой господин, - успокаивающе извинился колдун. Слишком успокаивающе, подумал Акимос. Он знает больше, чем готов мне сказать. - Я не сомневаюсь, что разбойники засели по обеим сторонам, готовые выступить сразу, как только их товарищи на дороге схватятся с нами. Мудрость такой тактики ясна даже колдуну. - Скирон! - Прошу прощения. Я только желал напомнить вам, что я не солдат. - Да, а я не храмовый кумир, чтобы терпеливо ждать век-другой. Что вопило? - Я б предположил, что один из тех, что сбоку ступил в зыбучий песок или, возможно, наступил на змею. У здешних болотных гадюк яд не просто убивает, а жжет все потроха, как расплавленный свинец. Это, насколько знал Акимос, было правдой. Так откуда же у него уверенность, что это не та правда, которую он искал? Ниоткуда! Просто он знал Скирона слишком давно и слишком хорошо. К тому же этой ночью на дороге не могло быть никакой правды - в обычном человеческом понимании. Господин Акимос собрал своих людей, велел им привязать тело сержанта к седлу его коня и двигаться дальше. Пока он этим занимался, на дорогу выскочила любопытная ласка, почуяла запах крови и кинулась к отрубленной руке атамана. Ласка умерла от боли всего через несколько мгновений, но прежде, чем умереть, она убралась с дороги, вместе со своим намеченным ужином. Смелость господина Акимоса так и не подверглась испытанию зрелищем отрезанной руки. Там, где по дороге проходила трещина, не осталось ничего, кроме более мягкой полоски почерневшего гравия, которую было трудно обнаружить, не изучив дорогу ползая по ней на четвереньках. Акимос, Скирон и остальные проехали по дороге, ничего не заметив, хотя висевший в воздухе едкий запах растревожил лошадей - они нервно фыркали и прядали ушами. Глубоко под горами Великий Дракон пробудился от вековечного сна. Правда, в человеческом понимании это вряд ли можно было назвать сном, ибо чувства у Великого Дракона были отнюдь не человеческие. Просто Дракон узнал, что уже не спит. Он также осознал, что некая малая частица его собственного естества, находящаяся где-то очень далеко, тоже проснулась. Частица не только проснулась, но и открыла путь к небесному миру и запасам пищи. Она даже нашла лакомый кусок небесной пищи и теперь поглощала ее. Великий Дракон явственно ощутил, как его малая <половина> с удовольствием трапезничает. Если б для Великого Дракона подошли привычные земные понятия, то можно было сказать, что он почувствовал зависть к изолированной части. В том, что для Великого Дракона выполняло работу мозга, сформировалась идея. Надо добраться до изолированной части и узнать, что именно произошло. Возможно, есть шанс найти и другие <половинки>. С ними тоже имеет смысл пообщаться. Это доставило бы удовольствие, естественно, в понимании Великого Дракона. Как хорошо, что время для трапезы может наступить вновь... Для Великого Дракона век и минута не так уж сильно отличались друг от друга. И все же Дракон помнил, что такого долгого перерыва между трапезами не бывало никогда. То, что разбудило <половину> и позволило ей питаться, могло передвигаться. Оно могло даже добраться до самого Дракона. Тогда будет знатное пиршество. А после этого уже не понадобится никакой помощи со стороны небесного мира, чтобы осознавать, искать и переваривать пищу, двигаться куда пожелаешь и размножаться сколько угодно. Великий Дракон задрожал от удовольствия, и эта дрожь передалась окружавшим его скалам. Влажный камень пещерного пола задрожал под ногами господина Скирона. До него донесся с огромного расстояния грохот падающей скалы. С более близкого расстояния послышался шорох сыпавшегося из расселин песка и стук рухнувшего на пол сталагмита. Воитель, которого чуть не пристукнуло каменной сосулькой, выпучив глаза, отпрыгнул назад, положив руку на эфес меча. - Спокойно, вы все, - призвал Скирон. - Скалы этих гор стояли еще с тех времен, когда на земле еще не жили люди. Но подземных ключей здесь навалом. Эти ключи подтачивают самый твердый камень, и он иногда падает. - Если он падает на меня, мне наплевать, что его толкнуло! - пробормотал кто-то. Скирон выругался себе под нос, жалея, что Акимос не обладал хотя бы половиной ума и смелости своих праотцев. Тогда он не предоставлял бы успокаивать своих трясущихся охранников колдуну, которого ждали более важные дела! Что там Акимос наконец-таки сказал, Скирон ясно не запомнил. Запомнил он лишь, что голос торгового магната сделался таким же пронзительным, как у женщины, что не очень-то умаляло тревогу его охраны. Каким-то образом Акимос все же нашел нужные слова. Он был, в конце концов, все-таки