ыл мелким
негодяем, замешавшимся в революцию. Однако уже и тогда он был шпионом "в
потенции", человеком, готовым за грош хоть родную мать зарезать. И этот
человек целыми годами был близок к Чернову, пользовался его
покровительством.
* * *
Вы заговорили о Циммервальде. Рано или поздно Вам придется
попристальнее рассмотреть это дело. Тогда обратите внимание на ту темную
роль, которую в Циммервальде и в Кинтале сыграли итальянцы. Все они сейчас
ярые сторонники Ленина. Денежная связь их с Лениным -- секрет полишинеля.
* * *
Кончики, кончики, кончики...
Какую роль сейчас играет Генрих Платтен, провезший Ленина в Россию?
Какую роль играют гримм и греулих?
Помните ли Вы следующий эпизод:
Накануне вступления Италии в войну (весна 1915 г.) сюда явилась
специальная делегация швейцарских социалистов, с греулихом или гриммом или с
ними обоими во главе. Память мне изменяет: кажется, главную роль играл
греулих.
Эти господа явились к итальянским "товарищам" с предложением весьма
солидных сумм, "хотя бы и миллионов", для организации в Италии пацифистской
пропаганды. Итальянцы смутились, потом оправились и будто бы "резко"
отказались даже рассуждать на эту тему. Но все же спросили:
-- А откуда же деньги? Кто вам их дал?
Швейцарцы ответили:
-- Один американский пацифист-миллиардер!
Когда несколько месяцев спустя эта история разгласилась, указанный
швейцарцами миллиардер, "дядя из Америки", заявил категорически:
-- Никогда не собирался даже давать деньги швейцарцам на пропаганду в
Италии!
Словом, речь шла опять-таки о германском золоте. Швейцарцы играли роль
германских агентов.
Как Вы, вероятно, помните, все это дело было тогда же общими усилиями
замято. Виновные в нем остались не наказанными. Социалисты не допустили до
расследования вопроса: откуда шли деньги, на каком основании греулих (или
гримм) впутались в явно нечистое дело.
Зачем я вспоминаю об этом? А вот зачем: эти господа были личными
друзьями генриха Платтена--Ленина--Чернова.
* * *
Вы в моих советах, разумеется, не нуждаетесь. Но я скажу, что я сделал
бы на Вашем месте.
Я спросил бы гофмана и Людендорфа: кому еще, кроме Ленина и Ко,
давались германские деньги для организации революции в России через
пресловутого Парвуса?
Не сердитесь, что я отрываю Вас от работы. Может быть, те кончики, о
которых я говорю, помогут Вам "вытащить репку". Только эта проклятая репка
сидит очень уж крепко в земле...
Михаил Первухин
2. Михаил Первухин -- В.Л. Бурцеву
Экстренно.
Только что бежал от большевиков и добрался до Риги молодой генерал
царского режима Виктор Николаевич Энгель, который, попав в руки большевиков,
был вынужден служить у них, правда, не в строевой службе. Он --
авторитетнейший военный техник и великолепно осведомлен об истинном
положении дел как в "Красной армии", так и вообще в России.
К сожалению, я адреса его не знаю, знаю только, что он в Риге.
Думаю, что следовало бы немедленно поручить нашему рижскому
корреспонденту отыскать Энгеля и интервьюировать. При обращении к нему можно
сослаться на меня: мы -- старые знакомые. Энгель -- человек честный и
смертельный враг большевиков. Если он и служил им, то лишь в силу того, что
в их руках была его семья в виде заложников.
Рим, 19 сентября
М. Первухин
3. В. Л. Бурцев -- Михаилу Первухину
Прежде всего большое, большое Вам спасибо за все Ваши корреспонденции.
Большое и хорошее Вы дело делаете.
Очень мне хочется с Вами серьезно поговорить и даже побывать у Вас --
надеюсь, что смогу побывать в Риме.
Я чувствую себя перед Вами без вины виноватым, но все-таки виноват. Вы
понимаете, в чем дело.
Все последние месяцы моей заботой было главное: сохранить "Общее дело".
Этой задаче я жертвовал всем остальным. Предо мной была дилемма: или закрыть
"Общее дело", или маяться самому и вместе с собой заставить маяться своих
сотрудников. Я выбрал второе. И вот маюсь сам и заставляю всех вас маяться с
собой. Я решил маяться даже в том случае, если бы у меня не было никакого
впереди просвета -- и стал бы маяться только для того, чтобы "Общее Дело"
издавалось неделею больше.
Дело в том, что у нас дохода по изданию около 60 тысяч. Минимальные
расходы в 90 тысяч. Недостающие 30 тысяч я должен ежемесячно где-то
находить. Часто это мне не удается, и здесь происходит целый ряд трагедий,
за которые отвечаете и Вы.
Вот почему я бесконечно виновен и лично перед Вами.
Но, во-первых, я на этих днях надеюсь кое-что выслать Вам и затем буду
постоянно выплачивать. А кроме того, я почти убежден, что в конце августа
месяца мы заживем иной жизнью и тогда перестанем маяться и поставим прочно
издание "Общего дела".
Быть может, Вы скажете, что Вам непонятно, чтобы такой орган как "Общее
дело" нуждался и бывал целые месяцы накануне закрытия. Незадолго до съезда и
во время самого съезда четыре раза было так, что я думал, что "Общее дело"
неизбежно должно прекратиться. Но, как видите, теперь июль месяц, мы
существуем и, хотя нам по-прежнему тяжело, но закрываться и не думаем. Вы
как непарижанин будете твердить, что это трудно понять и т. д. Друг Горацио!
На свете много вещей, которые не снились и философам!
Я не возьмусь Вам объяснить, почему это могло быть.
Но объясните мне, как в России могли быть такими идиотами, чтобы дать
возможность Ленину развить его большевизм. Объясните мне, как можно быть
такими идиотами, чтобы дать возможность Керенскому быть и
президентом-министром и главнокомандующим и т. д. А разве вся нынешняя
история с Милюковым не идиотизм.
А на Западе. Разве Ллойд-Джордж не идиот. А Вильсон не идиот. А у Вас в
Италии разве идиот не сидит на идиоте и идиот идиота идиотом не погоняет.
Мы живем в идиотскую эпоху, когда и Ленин и Троцкий могут быть
общественными деятелями (и какими!), а самые выдающиеся политические
деятели, сознавая, что Ленин и Троцкий -- предатели, во все горло кричат им
"ура" и бегут за их колесницей!
4. Михаил Первухин -- В. Л. Бурцеву
Рим, 28 июня 1921 г.
Дорогой мой Владимир Львович.
Сердечнейшим образом благодарю за письмо, Ваше и Туношенского, а еще
больше -- за весть о том, что "она все-таки вертится" -- что "Общее дело" не
умолкло. Если бы у меня были средства -- я все отдал бы на "Общее дело". Оно
сейчас нужно больше, чем когда-либо. Я решительно не понимаю одного: ну,
пусть эмиграция, сама голодающая и разлагающаяся, не идет нам на помощь. Но
почему французы не помогут?
Выслушайте меня спокойно. Вникните в то, что я говорю. Знаю, дело
страшно щекотливое. На нем можно поскользнуться и свернуть свою шею. Но меня
лично этот риск не испугал бы.
Говорю с Вами, как говорю с самим собой в часы бессоницы.
У меня живет сбежавший недавно от большевиков военный "спец" бывший
генерал царских времен, из академии генерального штаба.
Вот дословно то, что он говорит:
-- В России и притом решительно во всех слоях, начиная с интеллигенции
и кончая крестьянством, зреет лютая, звериная ненависть к Франции и к
французам. В этом, и только в этом отношении, все сплошь население солидарно
с большевиками. Единственный пункт соглашения. Семена ненависти посеяны,
конечно, большевиками. Но они нашли для себя исключительно благоприятную
почву. У нас ненавидят и англичан, хотя теперь большевики ведут
англофильскую пропаганду, но ненависть к англичанам -- ничто в сравнении с
ненавистью к французам. Мотив понятен: англичане всегда были нашими врагами
и лишь случайно и ненадолго оказались нашими союзниками, но не друзьями -- в
дни войны. А французы были нашими союзниками на протяжении десятилетий. Как
могли они оставить нас во власти большевиков? Как могут они и сейчас
допускать эту власть?
И дальше:
--Обмолвка Пуанкаре о том, что "Врагелю помогали только ради Польши"
широко использована большевиками. В "Красной армии" нет самого захудалого
солдатишки, которого агитаторы не настрочили бы соответствующим образом.
И дальше:
--Во всей России идет колоссальная и делающая поразительные успехи
пропаганда в пользу не сближения, а наступательного союза с германией. Эту
пропаганду ведут, разумеется, большевики в своих рассчетах, но она находит
живейший отклик решительно во всех слоях населения. Выработалась уже
формула:
--В союзе с германиею стереть с лица земли Польшу, а потом расплатиться
за измену с французами.
"Расплатиться за измену"... Разве это не страшно?! Ведь этой идеи не
вытравишь и в десять лет, и в сто лет. грядущие поколения будут всасывать ее
с молоком из материнских грудей.
Другая формула:
У нас нету друзей, кроме американцев и немцев. Но американцы далеко, а
немцы -- под боком. Наше спасение -- в союзе с немцами.
Это все -- невежество, симплицизм, непонимание существующих условий --
но что же со всем этим поделаешь? Это -- факт!
Я имею десятки показаний беженцев. Все сходятся в одном: культивируется
ненависть к "изменившей нам и предавшей нас Франции". готовится союз с
германиею. Не союз президентов или императоров, а союз народов.
Получаю письма от рассеянных по миру офицеров и солдат. Поймите простых
солдат. Осведомляются:
-- Правду ли говорят, будто германия тайком подготовляется уже к новой
войне, и нельзя ли пристроиться к немцам?
Где же глаза у Пуанкаре и прочих? Или они так уверены, что Россия
осуждена на окончательную гибель?
Но если и так, то на трупе преданной ими России вырастет та же
германия. Две ненависти сольются в одну.
И страшна будет расплата с Франциею!
Имею точные сведения из германии: при первой возможности в германскую
армию готовы завербоваться уже десятки тысяч русских.
Может быть, Франция так сильна, что ей бояться угроз умирающей России
нет недобности? Допускаю! Но даже и в таком случае --французское
правительство допускает грубейшую ошибку: оно могло бы, ничем не жертвуя в
сущности, а только проявив немножно такту, ослабить и может быть рассеять
эту русскую ненависть. Вспыльчивы мы, да отходчивы...
Но что же делается во Франции в этом отношении?
Еще и еще раз повторяю: затрагиваю страшно щекотливый вопрос. Малейшим
неосторожным выступлением во Франции можно повредить не только эмиграции, но
и русскому делу вообще.
Но и сидеть сложа руки -- не приходится. Попытайтесь Вы нажать все те
кнопки, которые находятся у Вас под рукою. Сообщите всем доступным Вам
газетам хотя бы только о том, что большевики ведут в России и особенно среди
красноармейцев яростную антифранцузскую пропаганду и что целые сотни и
тысячи обученных пропагандистов работают в этом направлении. Свидетельские
показания в этом отношении единогласны.
У меня еще одно горе: закрылась гельсингфорская газета. Потерян мой
последний определенный заработок. С итальянцев я уже почти ничего не
зарабатываю: не тем ветром тут дует, а я кривить душой не могу.
Но и при этих страшных условиях я твержу:
-- А и биться мы будем до последнего! Пусть сдается, кому это позволяет
совесть. Я не сдаюсь!
Вот почему я чуть не разрыдался, прочитав Ваше письмо:
-- Значит, борьба, в самом деле, не кончена!
Из-за полного отсутствия заработков мне пришлось начать
корреспондировать в "Последние новости". Не упрекайте меня за это: это не
измена "Общему делу". Пишу туда безразличные вещи. Не знаю даже, печатают
ли. Постарайтесь поставить на ноги "Общее дело" -- и я сейчас же вернусь на
старый пост. При еженедельном издании газеты я едва ли смогу быть очень
полезным. Но и при этом я все же буду Вам писать и буду Вас информировать
обо всем, что только может пригодиться.
5. Р. А. Абрамович -- Д. Р. Гольдштейну
D. Goldstein
48 via di Bardi
Firenze, Italy
30 апреля 1958 г.
Многоуважаемый Давид Рафаилович,
Хочу обратиться к Вам по одному в общем довольно невеселому делу,
которое, однако, приобрело сейчас актуальный характер ввиду опубликования
тайных архивов германского министерства иностранных дел 1915--1917 гг. Узнал
от нашей общей приятельницы, Эмилии Марковны Слуцкой, что Вы в свое время,
свыше сорока лет тому назад, были лично связаны с тем самым Цивиным, который
сейчас приобрел такую печальную популярность в исторической литературе.
Сама по себе меня история Цивина не интересует, она сейчас важна для
нас и партийно и политически под углом зрения возможных выводов по отношению
к памяти В. М. Чернова. И Вы сами понимаете, что это для нас пункт очень
важный.
Почти все документы немецкого происхождения, касающиеся взаимоотношений
между Цивиным и германским правительством, имеются в моем распоряжении. Из
них он вырисовывается как совершенно безответственный Хлестаков и
авантюрист, который сумел убедить немецкого посла в Берне, что он "вождь"
с.-р. партии и что он финансирует Чернова, Боброва (Натансона) и вообще всю
работу с.-р-овской партии. Он получал 25 тысяч франков в месяц, и я лично
держал в руках расписки в получении этих сумм. Но в бумагах нигде не видно,
когда, где и сколько денег он давал партии с.-р.
По сведениям, полученным Эмилией Марковной от Вас и Колбасиной,
какие-то небольшие деньги он все же давал. Для того, чтобы во всем этом
разобраться, мне бы очень хотелось получить от Вас ответ на ряд вопросов,
которые позволю себе перечислить.
1. По словам Э. М., Вы рассказывали о каком-то суде или
разбирательстве, при котором роль Цивина была разоблачена и отчасти именно
благодаря Вашему свидетельскому показанию. Не можете ли Вы мне указать
примерно дату этого разбирательства и состав той группы, которая этим
занималась. Каков был приговор этого "судилища"? Кому было сообщено о его
роли и о тех подозрениях, которые против него существовали? Были ли с ним
прерваны личные отношения или люди продолжали с ним встречаться и видеться?
2. Известно ли было Вам, -- и упоминал ли он об этом во время суда, --
кому и примерно какие суммы он давал? Был орган Чернова в Париже, который
потом переехал в Женеву, он назывался "Жизнь". Давал ли он на это деньги и в
каких размерах?
3. Был орган с.-р. (Чернова--Лункевича) в Париже. Давал ли он деньги на
этот орган?
4. Известно ли Вам было, что в конце 1916 г. и в январе 1917 Цивин
поехал официально в Варшаву повидаться с семьей, а фактически, как теперь
выясняется из тайных документов, совершил какую-то таинственную поездку в
Осло, причем должен был там в какой-то русской типографии напечатать
какие-то важные вещи?
5. Известно ли Вам, когда Цивин вернулся в Россию? Как Вам известно, из
Цюриха выехало три поезда, везшие русских эмигрантов в Россию через Швецию.
Первый выехал в апреле и вез Ленина и еще 25 большевиков; второй поезд был
тот, в котором ехали Аксельрод, Натансон, Мартов, я и др. и в том числе Ваш
и мой старый друг Драпкин со своей семьей. В этом поезде было 280 человек.
Был Цивин в их числе? Или он поехал третьим поездом, который вышел недели
через три после нашего.
6. По некоторым сведениям, Цивин по приезде в Россию в 1917 г. вращался
в кругах с.-р. Известно ли Вам об этом что-нибудь? И почему лидеры партии,
знавшие о его прошлом, не приняли мер к тому, чтобы его устранить из партии?
И, наконец,
7. Когда, где и при каких обстоятельствах Цивин скончался и где он жил
последние годы своей жизни.
Возможно, что я далеко не исчерпал список тех вопросов, которые могли
бы нам облегчить сейчас нахождение выхода из положения. Я лично считаю, что
молчать об этом мы не должны и я собираюсь всю историю с Цивиным рассказать
в печати. Я думаю, что этим путем, рассказав всю чистую правду, а главное
изобразив его в подлинном свете как человека, обманывавшего германское
правительство -- и своих друзей -- мы лучше всего послужим делу защиты В. М.
Чернова и др. от ни на чем не основанных обвинений (по данным Колбасиной, В.
М. узнав, что Цивин в Петербурге, предостерег ее от каких-либо сношений с
последним, против которого существуют очень некрасивые обвинения).
Нечего прибавлять, что я Вам буду чрезвычайно благодарен за каждую
деталь, которая поможет мне понять и узнать все об этом человеке.
Хочу в заключение сказать, что я с удовольствием вспомнил о том, что в
свое время мы не-то встречались раз-другой, не то знали друг о друге через
Драпкиных. Воспоминание это у меня проснулось тогда, когда Э. М. упомянула о
Вас, как об одном из директоров итальянского отделения общества "Проводник".
И тогда я вспомнил немедленно и о Вульфе, и о Белле, и о Люсе и обо всем
остальном. О них я в последний раз слыхал лет 25 тому назад, они были в
Туркестане и жили тяжело. С тех пор я ничего о них не мог узнать. Известно
ли Вам что-нибудь? Напишите. Они были наши большие и близкие друзья.
С совершенным уважением.
Ваш,
6. Д. Р. Гольдштейн -- Р. А. Абрамовичу
Давид гольдштейн. Флоренция. 48, Виа де Барди
16 мая 1958 Г.
Многоуважаемый Рафаил... (к сожалению забыл Ваше отчество, кажется,
Абрамович).
Получил Ваше письмо от 30 прошлого месяца -- не ответил немедленно, так
как хотел собраться с мыслями о прошлом, ведь прошло больше 40 лет! Я
совершенно не в курсе публикации документов, о которых Вы говорите.
Предполагал, что дело Цивина давно забыто и классифицировано. Цивин был
женат на моей сестре, которая живет в Милане. Как ни больно было мне, но я
обратился к ней за некоторыми указаниями. Дело в том, что она в период войны
не жила с Цивиным. Еще в начале 1914 года она уехала в Россию и снова
встретилась с Цивиным по его возвращении в 1917 году. Я возвращусь к письму,
которое получил от сестры, позже. Хочу ответить раньше всего на Ваши вопросы
по мере возможности и насколько память мне помогает.
Цивин был болен туберкулезом легких и во время декларации войны был в
германии в санатории. Насколько помню, в сентябре 1914 года он получил
разрешение выехать в Швейцарию. Я считал, что разрешение он получил из-за
своей болезни. Его отец писал мне из России, прося помочь ему, так как из
России нельзя было посылать деньги (Италия тогда была еще нейтральной). По
мере возможности я послал ему несколько сот лир. Это было в начале 1914
года. Долгое время после этого я не имел никаких сведений о нем.
Летом 1916 года (не могу никак вспомнить дату) я получил письмо от
Вульфа Драбкина и Иона Койгена из Лозанны, в котором мне рассказали о том,
что Цивин живет в Женеве и ведет очень широкий образ жизни. "Не знаю ли я,
откуда он получает деньги?"
Я ответил, что никакого понятия не имею, но знаю определенно, что из
дому, т. е. из России, он никаких денег не получает. Я, за исключением
нескольких сот лир в первые месяцы войны, ему денег не посылал.
В ответ на это письмо Вульф просил меня лично приехать, так как
Натансон хотел бы поговорить со мной и устроить личную ставку с Цивиным.
Я немедленно выехал в Лозанну, где я встретился с Цивиным, который
специально приехал из Женевы.
С ним у меня было маленькое объяснение, и я заявил ему, что при личной
ставке с Натансоном я скажу, что ни от меня, ни из дому он денег не получает
и что я, зная его, не могу себе представить, что он честно заработал
огромные деньги. Должен признаться, что мне не приходила в голову мысль о
том, что деньги эти немецкого происхождения.
Итак, мы пошли к Натансону. Присутствовал при нашем разговоре с.-р.
Розенберг, которого я не знал.
Произошло бурное объяснение, при котором Цивин старался увиливать и
заявил, что никакого дела ни Драбкину, ни Койгену нет, где он берет деньги и
как живет.
Натансон настаивал на том, что, несмотря на то, что ни Драбкин, ни
Койген не принадлежат к эсеровской партии, они имеют право требовать от
партийного человека, хотя и не принадлежавшего к той же партии, но
считающегося революционером, объяснения о происхождении огромных денег,
которыми он обладает. И Натансон требовал от него ответа и [говорил,] что
будет требовать партийного суда.
Цивин, волнуясь, на это ответил, что он не может указать происхождения
денег, но что В. М. Чернов о куран и знает точно их происхождение.
На этом моя личная ставка кончилась. Я лично порвал всякие отношения с
Цивиным. Предполагал, что происхождение денег грязное, но не думал и [не]
предполагал в тот момент об истинном происхождении их, как и Вольф Драбкин.
Я несколько раз после этой встречи запрашивал Драбкина, чем кончилась
история. Но и он не знал. Все откладывалось объяснение, и никто из партийных
работников, не принадлежащих к эсерам, не был вызван.
В декабре 1916 года я по делам [общества] "Проводника" уехал в Испанию,
где революция в России меня застала. Уже до этого доходили до нас слухи о
субсидировании немецким штабом газет для распространения среди
военнопленных, и по целому ряду совпадений у меня возникли подозрения против
Цивина.
2. Повторяю, Цивин не дал никаких указаний ни о происхождении денег, ни
о том, как он ими распоряжался; ни что [он с н]ими делает. Он только
рассказал мне, что большинство партийных работников бывают у него, принимают
участие в вечеринках, одалживают деньги и т. п.
О его поездке в Осло я слыхал, но уже после революции, от его
сотрудника Левенштейна, от которого я узнал о связи Цивина с генеральным
штабом немецким. Левенштейн сам ездил во время войны через германию в Осло
и, будучи задержан на границе немецкой, потребовал телефонировать в штаб и
через час получил разрешение проезда через Германию.
Цивин вернулся в Россию через Париж--Лондон. Не знаю верно ли --
вернулся вместе с Черновым.
В России он встречался с видными членами партии. Он жил у своего кузена
Богрова (в Москве), и к Богрову часто приходили видные деятели партии с.-р.,
включая В. М. [Чернова]. Из Москвы он должен был по поручению партии ехать
на Кавказ, но заболел. Если не ошибаюсь, его партийное имя было Пятницкий.
После Октябрьской революции он примкнул к большевикам и был, если не
ошибаюсь, членом военревкома, раньше комиссаром фронта в Калуге и затем в
Ростове-на-Дону. Здоровье его было сильно расшатано, кровохарканье и т. п.,
и в 1919 году его отправили в Крым. Вскоре по приезде туда белые заняли
Крым. Он скрывался некоторое время и вскоре умер там, кажется, в
Симферополе.
Эти сведения я получил теперь от своей сестры. Прилагаю при сем перевод
с итальянского письма, полученного мною от моей сестры, в ответ на просьбу
сообщить мне, что она знает об этом деле.
Между прочим, думаю, что поездка Цивина в Осло могла также быть как
цель -- поставка немцам каучука. Вспоминаю фразу, брошенную им во время
очной ставки у Натансона. "А может быть я заработал на покупке и продаже
каучука?"
Теперь разрешите мне сделать некоторые выводы.
Цивин был членом партии эсеров, талантливый оратор, поэт и вообще
одаренный человек -- избалованный богатыми родителями, женщинами и т. п.
По Вашим сведениям он получал от немецкого посла в Берне 25.000 франков
в месяц. В то время это была колоссальная сумма. Как ни широко он жил, он не
мог проживать эти деньги. Вы жили в Швейцарии в то время, представляете себе
проживать 25.000 франков в месяц? Только миллионеры в буквальном смысле
этого слова могли позволить себе такую роскошь!
Между прочим Вульф и я будучи служащими "Проводника" получали по тому
времени огромные оклады. Вульф получал 20.000 фр. в год! Я получал 15.000 в
год! И это считалось по тому времени неслыханным жалованием, и мы жили
прилично, помогали каждый из нас своей партии и своим товарищам!
Я не хочу обвинять партию, т. е. главарей партии с.-р., и далека от
меня мысль оправдать Цивина. Как я Вам писал выше, я лично, после свидания с
Натансоном, порвал всякие отношения с ним [с Цивиным]. Но после свидания с
Натансоном, почему история была потушена? Почему Цивин не только остался в
партии, но по приезде в Россию получил назначение от партии, и видные члены
партии продолжали встречаться с ним. [Это] мне совершенно непонятно! Вывод
один -- часть денег шла партии. Какая?.. Но важен сам факт по себе...
Вот все, что могу Вам рассказать об этой печальной истории.
О моем дорогом друге Вульфе Драбкине, кроме тех сведений, которые и Вы
имели -- ничего не знаю -- хлопотал одно время о том, чтобы вернуться в
Италию, но не удалось ему, к сожалению. Знаю, что кроме Люси у них был сын.
Вот все, что знаю о них. Мы прожили вместе много лет, здесь в Италии, и,
несмотря на то, что были политическими противниками, Вульф был бундовец, а я
[в] Поале Цион, были близкими друзьями. Сомневаюсь, перенес ли он все
лишения и горькие разочарования.
Что Ваша сестра Полина? где она?
Если опубликуете документы о Цивине, хотел бы иметь копию. Если
что-нибудь неясно в моем описании (очень хаотическом) и если у Вас есть
кое-какие вопросы, -- к Вашим услугам. Очень рад буду, если Вам удастся
выделить из этой истории Виктора Михайловича, которого я очень любил и
уважал.
С сердечным приветом
Давид Гольдштейн
Простите за мой русский язык! Вот уже 53 года, как я уехал из России.
Перевод письма с итальянского моей сестры
К сожалению, мало могу рассказать тебе о жизни Жени в германии и в
Швейцарии. Он никогда не говорил со мной об этом периоде, и я его не
спрашивала.
О его широкой жизни в Швейцарии я узнала только, когда была вызвана в
полицию в Кишиневе, где мне показали твое письмо ко мне, в котором ты мне
писал о лукуловой жизни Жени. Мне только прочли его, но не дали. Но должна
тебе сказать, что мне в голову не могло прийти то, о чем ты пишешь теперь в
твоем письме. Я считала, что он, вероятно, живет за счет какой-то старой
женщины, -- и после тяжелого переживания я написала ему, что не желаю
больших никаких репортов с ним.
После этого письма я получила небольшую сумму денег (единственный раз)
и письмо, в котором он умолял меня не бросать его и быть готовой выехать в
Швейцарию с Сарой (дочкой), как только он устроит все разрешения на проезд.
Это разрешение никогда не прибыло, и я больше никаких известий от него не
имела.
После революции я снова поехала в Добромино, к родным Жени, которые
меня умоляли приехать, хотя бы на короткое время, с Сарой. Через несколько
дней получилось известие из Москвы, что Женя приехал туда и приезжает в
Добромино. Он приехал в ужасном состоянии здоровья, и у меня не хватило
храбрости бросить его в таком состоянии и требовать от него объяснений.
Он пролежал несколько месяцев, и я ухаживала за ним как сиделка. После
этого мы выехали в Москву и оттуда должны были выехать на Кавказ. Женя
получил от партии очень важное назначение. В этот период я познакомилась с
Черновым, но я их видела несколько раз у дяди Жени -- Богрова, у которого мы
жили. Женя вернулся в Россию с очень малыми деньгами.
Когда произошла октябрьская революция, мы все еще жили у Богрова, и
первое время Чернов еще приходил, пока не пришлось ему удрать. Женя после
долгих размышлений примкнул к коммунистам и работал усиленно, но болел все
время. Нас послали раньше в Калугу, потом в Ростов-на-Дону и в другие места,
-- не помню теперь названий городов.
Моя жизнь была очень тяжелая. Я была сиделкой у умирающего. Наконец, я
получила разрешение выехать с ним в Крым. Но через несколько дней после
нашего приезда Крым заняли белые, и нам пришлось удирать. Не могу описать
тебе, какие муки мне пришлось пережить с Женей, который еле держался на
ногах, с маленькой дочкой.
После его смерти мне удалось с Сарой пробраться в Одессу и оттуда в
Кишинев. Остальное ты знаешь. Единственное, что могу тебе сказать, -- мы
никогда не говорили о периоде его жизни в Швейцарии и наши отношения были
очень натянуты. И если бы не его болезнь, я не осталась бы с ним ни одной
минуты.
Повторяю: он приехал через Англию с Черновым, Сухомлиным и другими
членами партии, которых я не знала. С Лениным и Троцким он не встречался. Он
всегда был болен, и все приходили к нему.
Я не верю, что Женя встретился с родными во время войны в Варшаве. Я
этого не знаю и думаю, что это выдумка. Во всяком случае я рассказала тебе
все, что я знаю и что помню.
7. Р. А. Абрамович -- Д. Р. Гольдштейну
4 июня 1958 г.
Дорогой Давид Рафаилович,
Очень признателен Вам за Ваше подробное письмо и за перевод письма
Вашей сестры. Для нас, здесь, старых друзей В. М. Чернова, создалось
тягостное положение ввиду того, что Ваше повествование о сцене суда
оборвалось на ноте, которая оставляет какую-то неясность относительно В. М.
ввиду ничем не доказанного утверждения Цивина, что В. М. в курсе всего его
дела. Ни одного из участников этого разбирательства, кроме Вас, не осталось
в живых. Может быть только тот с.-р. Розенберг, о котором Вы вскользь
упоминаете, но которого, по-видимому, Вы сами не знали раньше. Этой фамилии
здесь никто не знает, что не удивительно, если это был просто рядовой член
заграничной группы с.-р., не игравший никакой роли в партии. Может быть Вы
можете вспомнить больше подробностей об этом Розенберге? Ведь не даром же
его Бобров пригласил на это разбирательство. По-видимому, он все же играл
какую-то роль и считался человеком, достойным доверия. Может быть можете
что-нибудь вспомнить?
Еще одну деталь хотелось бы выяснить. Из письма Вашей сестры неясно,
кто такой дядя Жени "Богров", у которого они жили. К этому Богрову приходил
В. М., следовательно это был человек близкий к партии с.-р. По-видимому, не
активный член партии, а сочувствующий, у которого с.-ры бывали. Нельзя ли
узнать у Вашей сестры, кто они такие были, находятся ли еще в живых и где? В
России?
Неясно также из письма Вашей сестры, когда это было и где это было -- в
Москве или в Петербурге? С одной стороны, она говорит, что до прихода
большевиков к власти Чернов еще приходил к Богровым, -- следовательно, это
должно было быть в Петрограде. Но затем она говорит о том, что Чернову
необходимо было удрать, а это уже было весной 1918 года в Москве. Нельзя ли
распутать это противоречие?
Во-вторых, в одном месте она пишет, что Женя был болен и потому "все
приходили к нему". Кто эти "все"? Т. е., по-видимому, товарищи по партии
с.-р. Приходил ли Чернов к нему, если это было в Петербурге и в какой именно
период. Или она с Черновым встретилась впервые в Москве в 1918 году, когда
большевики были уже у власти?
Еще одна деталь, которая очень важна для выяснения взаимоотношений
между Черновым и Цивиным. Когда Черновы приходили к Богровым, был ли в их
обществе и Цивин или последний оставался в своей комнате, м. б. лежал
больной и в другие комнаты к гостям не выходил.
Вы сами понимаете, почему я Вам ставлю эти мелкие вопросы. Мы имеем еще
непроверенное показание первой жены Чернова, с которой он тогда еще жил и
которая подтвердила, что она встречала Цивина в Женеве, но что В. М. ей
потом, уже в России говорил, чтобы она не встречалась с Цивиным, потому что
против него есть нехорошие подозрения. Если это заявление подтвердится, -- с
ней мы еще не говорили, -- то тогда возникает вопрос, каким же образом
Чернов не то ходил к нему ("все к нему приходили"), не то дружески запросто
встречался с ним у Богрова.
К сожалению, очень мало шансов на то, чтобы получить исчерпывающие
сведения на этот счет. Однако я хотел бы обратить Ваше внимание на те
сведения, которые имеются о Цивине в опубликованных новых книгах об
отношениях между немцами и русскими революционерами. В них довольно много
места посвящается Цивину: он единственный человек, о котором точно известно,
что он брал деньги и сколько он их брал, что делал, куда ездил и т. д. О
других группах и партиях или их мнимых и подлинных представителях -- никаких
указаний во всей опубликованной литературе нет.
Он с 1915 (примерно мая-июня) стал работать с австрийцами, посещал в
Австрии лагеря военнопленных, вывозил оттуда людей, печатал прокламации и т.
д. Судя по всем данным, он проработал у них одиннадцать месяцев и получил за
это время 140.000 франков. (Представитель Австрии назвал это "скромной
цифрой".) Но затем австрийскому генеральному штабу показалось, что Цивин
делает русскую революцию слишком медленно, и они его уволили. Но один из его
австрийских друзей рекомендовал его немцам, и в августе 1916 г. он перешел
на службу к германцам, которые назначили ему жалованье 25.000 фр. в месяц.
Но в том самом разговоре, который он имел с представителями германского
посольства в Берне, он, рассказывая о своих связях с Бобровым, упоминает,
что с Черновым он не говорил, потому что Чернов, по его словам, был здесь (в
Женеве) до мая 1916 года, но потом уехал в Россию, и с тех пор он от него не
имеет сведений.
Как Вам известно, Чернов никогда до 1917 г. не ездил в Россию, и это
явно все было Цивиным вымышлено. Но все же любопытно, что он в разговоре с
немцами постарался выгородить Чернова, очевидно, боясь проверки со стороны
более дотошных и недоверчивых немцев, которые могли бы его уличить во лжи. А
между тем, в том разговоре в июне или в июле 1916 г. (очевидно, до своего
увольнения с австрийской службы и перехода на германскую службу) назвал
именно Чернова, как того человека, который "в курсе дела". Может быть, он
назвал Вам Чернова, потому что действительно сам верил слухам, что Чернов
уехал в Россию и потому мог свободно злоупотреблять его именем, не боясь
немедленной проверки.
Конечно, совершенно необъяснимо, почему Бобров, первый заподозривший
Цивина, не сообщил Чернову, своему ближайшему сотруднику по журналу "Жизнь",
выходившему тогда в Женеве, о своих подозрениях и не предостерег его от
общения с Цивиным. Мыслимо, что тогда подозрения против него шли не по
политической линии, а, так сказать, по моральной. Ведь и его собственная
жена заподозрила его в том, что на находится на содержании у богатой
старухи. Если тогда у участников разбирательства создалась именно эта теория
о происхождении его денег, то тогда понятно, почему они не стали
докапываться дальше, и просто порвали с ним сношения, уже не по соображениям
политическим, а нравственным.
Все же любопытно, что Бобров говорил об "огромных деньгах" Цивина.
Деньги у него были большие тогда еще от австрийцев. Но каким образом Боброву
могло показаться, что деньги огромные. Ведь если он и субсидировал газету
Боброва--Чернова в Женеве, то, как сообщала первая жена В. М. [Чернова] --
очень маленькими суммами.
Словом, в этом деле много непонятного. И теперь, как будто, уже нет
никакой возможности установить истину. И все же я был бы Вам очень
благодарен, если бы Вы мне сообщили все Ваши собственные домыслы по этому
поводу и те сведения, которые я просил Вас собрать у Вашей сестры.
Крепко жму Вашу руку.
Ваш,
П. С. Моя сестра Полина Абрамовна жива и здорова и до сих пор живет в
Цюрихе, где она состоит директоршей ею же основанной театральной школы. Ее
адрес на всякий случай, если Вам захочется с ней списаться, прилагаю при
сем.
Ваша сестра пишет, что Цивин получил важное назначение на Кавказ, но не
успел выехать по болезни. Было ли это назначение от партии с.-р., т. е. в
Петербурге еще до прихода большевиков, или это было уже от большевиков в
Москве, после того, как он к ним перешел. Было бы очень важно узнать, играл
ли он какую-либо роль в партии с.-р. в 1917 Г. или начале 1918 г.?
Да, забыл еще указать на то, что как раз в момент захвата власти
большевиками в начале ноября Цивин был арестован Временным правительством по
подозрению в связях с немцами, и его близкий друг Левенштейн получил у
немцев 20.000 марок для оказания ему помощи.
8. Д. Р. гольдштейн -- Р. А. Абрамовичу
10 июня 1958 г.
David Goldstein
New York
Firenze
Paris 3
16 Vanderbilt Hotel
48 via Bardi
82, rue Beaubourg
Tel. Murrey Hill 38029
Tel. 282.894
Tel. Turbigo 49.54
Дорогой Рафаил Абрамовичь,
Получил Ваше письмо от 4 сего месяца.
К сожалению, в данный момент, мало что могу прибавить к моему
предыдущему.
Как только увижу сестру, постараюсь получить более точные сведения.
Факт тот, что с В. М. [Черновым] она познакомилась у Богрова, вероятно
в Москве.
Единственный, кто мог бы осветить всю эту историю, это Левенштейн. Если
он жив (в последние годы он жил в Израиле, преподавал пение в
консерватории).
Я надеюсь, в августе или в сентябре быть в Израиле, и разыщу его, и
думаю, что мне удастся получить исчерпывающие сведения.
Мое личное впечатление, что партия, т. е. вожаки, были au courant [в
курсе - фр.] поведения Цивина -- иначе не могу никак себе объяснить молчание
Натансона, после нашего свидания.
Относительно Розенберга никаких других сведений не могу сообщить; была
ли это настоящая фамилия или придуманная для момента, не знаю, впечатление
мое, что он был видный член партии.
Непонятно, что немецкий штаб субсидировал, так просто, из-за болтовни,
Цивина в течении стольких месяцев. Непонятно?! Не такие уж наивные немцы.
Как только увижу сестру, постараюсь узнать как можно больше сведений и
сообщу Вам.
Крепко жму руку.
Ваш
Давид Гольдштейн
9. Р. А. Абрамович -- Д. Р. Гольдштейну
15 июля 1958 г.
Дорогой Давид Рафаилович!
Ваше письмо от 10 июня получил. Ждал отчета об обещанной беседе с
сестрой, но до сих пор ничего не получил. Полагаю, то Вы, вероятно, так же
сильно заняты, как и я, и эти исторические изыскания поневоле отступают
назад перед потребностями дня. Все же я надеюсь, что Вам удастся найти время
для того, чтобы снестись с Вашей сестрой и получить от нее подробные ответы
на поставленные мною вопросы.
Хочу прибавить, что биография Цивина является "ключевым" вопросом по
отношению к проблеме германских денег для с.-р. Во всех документах, которые
до сих пор были опубликованы, фигурирует Цивин и только один Цивин (есть еще
краткое упоминание о Левенштейне, но уже как о помощнике Цивина, не
самостоятельно). В то время как о большевиках имеется очень много материала
и открытого и полузаконспирированного, который надо расшифровывать, об с.-р.
нет до сих пор ни одного другого документа, кроме Цивина. Если бы удалось
убедительно показать, что Цивин был прежде всего авантюрист и вовсе не вождь
русской революции или вождь партии с.-р., те многочисленные материалы,
которые о нем опубликованы, в особенности с опереточной поездкой его в Осло
вместе с Левенштейном, то миф о Цивине был бы окончательно разбит, а факт
расследования, произведенного Натансоном в момент, когда у него появились
подозрения относительно Цивина, являлся бы моральной реабилитацией и
Натансона и, я думаю, Чернова.
Вот почему я с таким нетерпением жду и Вашего письма с передачей ответа
Вашей сестры, и Вашего свидания с Левенштейном, если последний еще жив и
если Вы теперь решитесь на поездку в Израиль.
С сердечным приветом.
Ваш,
10. Б. И. Николаевский -- М. Н. Павловскому
3 февраля 1959 г.
Дорогой Михаил Наумович,
Я все откладывал свое письмо к Вам, о котором сообщал Вам через М. В.
[Вишняк], для того, чтобы дождаться того фотостата, о котором Вы писали, в
расчете, что в подобной телеграмме могут оказаться некоторые мелочи,
помогающие уяснению истинной роли Левенштейна и Цивина. Но по каким-то
техническим соображениям этого фотостата я до сих пор не мог получить, ибо в
самом Нью Йорке архивов нет, и все надо выписывать из Вашингтона или из
Бонна. Так как мой корреспондент оказался не совсем надежным, то я попытаюсь
получить нужный фотостат другим путем, через одного хорошего знакомого в
Оксфорде.
Не желая истытывать Ваше терпение слишком сильно, я хочу совершенно
независимо от того фотостата, о котором идет речь, высказать Вам свои
соображения об абсолютной необходимости повидаться с Левенштейном и
обязательно лично, а не ч