ры никакого внимания. Главное в этих
средних кадрах. Генералы ничего не могут сделать без хорошего офицерства".
Так, не мудрствуя лукаво, вождь в редкую минуту откровения признал
решающую роль аппарата в формировании режима личной власти. Посмотрите еще
раз на перечень упомянутых "генералов". Первым идет Троцкий. Дело тут не в
хронологии. Самый популярный после Ленина, он был и самым тяжелым
противником Сталина. Таким оставался и после высылки в Алма-Ату, и после
изгнания за границу в 1929 г. С Зиновьевым и Каменевым было уже проще. После
крушения этих титанов ленинской гвардии группа Бухарина не представляла для
Сталина тех трудностей, которые якобы выпали на него в заключительный час
утверждения собственной диктатуры.
Можно спорить, кто из названных соперников был сильнее, у кого было в
партии и стране больше сторонников, но бесспорно главное: Сталин на исходе
20-х годов намного превосходил генсека, избранного в 1922 г. Превосходил
опытом, изощренностью, организационными возможностями, сознанием
превосходства над окружением, разросшимся чувством безнаказанности. Не нужно
забывать и о том, сколь стремительно и безостановочно восходила его звезда
-- от одного из рядовых членов партийного руководства в 1917 г. до первого
человека в партии и стране. Да только ли в стране? Его образ мыслей,
действий пронизали собою и Коминтерн. В 1929 г. Клара Цеткин, оставаясь
одним из ведущих деятелей германского революционного движения, с предельной
откровенностью писала, что этот международный центр превратился "из живого
политического организма в мертвый механизм, который, с одной стороны,
проглатывает приказы на русском языке и, с другой, выдает их на различных
языках, механизм, превративший огромное всемирно-историческое знание и
содержание русской революции в правила Пиквикского клуба".
Не будем приписывать сию "заслугу" одному человеку, но не будем и
умалять вклад Генерального секретаря ЦК ВКП (б), который уже в 1929 г.
благосклонно разрешил приветствовать себя как вождя мирового пролетариата.
Невозможно поверить, будто окружение генсека, Центральный Комитет,
партаппарат, вся партийная общественность не учитывали этих обстоятельств в
пору шумной провокационной кампании против "правого уклона". А ведь мы не
сказали еще об одном приводном ремне в политическом механизме Сталина. Уже в
начале 20-х годов, едва став генсеком, он прочно связал работу некоторых
звеньев ГПУ непосредственно с практикой собственной борьбы за власть. И
задолго до Шахтинского процесса развернулась слежка за членами оппозиции.
Потом их начали преследовать, незаконно высылать. Сфабрикованные таким
образом материалы официально использовались для "разоблачения" сначала
"левых", потом "правых". Шахтинский процесс развязал руки организаторам
таких дел. Начались массовые аресты "вредителей", которых обнаруживали
буквально во всех отраслях промышленности. И нужно откровенно признать, что
при наличии определенной растерянности, разных форм пассивного
сопротивления, массового протеста подобного рода беззакония не встречали.
Наоборот, в печати, на собраниях действия чекистов получали одобрение, чаще
всего отражавшее подлинное отношение к "спецам".
Между прочим, Бухарин числился членом коллегии ГПУ. Мог бы догадаться о
последствиях своей встречи с опальным Каменевым. Видимо, растерялся,
нервничал сверх меры, даже разрешил Каменеву делать записи по ходу беседы.
Может, не стоит гадать, в силу каких причин содержание дошло до Сталина?
Разразился неприличный скандал, усугубивший противостояние сторон и активно
настроивший против "правых" все руководство.
Сегодняшнее обращение к архивным документам, прежде недоступным,
помогает понять, почему на устранение Троцкого, Зиновьева, Каменева ушло не
менее пяти лет, а разгром "правого уклона" потребовал год с небольшим.
Высвечивается и стиль борьбы сталинской группы за свое упрочение, а потому и
за радикальный отказ от нэпа, во имя чего (по старинке) создавался образ
врага. В результате облегчалась мобилизация сил партии, рабочего класса,
значительных слоев крестьянства на ликвидацию кулачества, последних
эксплуататоров, противников индустриа-
лизации, их идейных вдохновителей и организаторов. Иначе говоря, если
бы "правого уклона" не было, его следовало придумать. В принципе так и
произошло.
С тех пор в нашей литературе преобладает мнение, будто дальнейший
подъем промышленности на рельсах нэпа не имел перспективы. Довод прост:
начиналось новое строительство в таких масштабах, которые требовали иных
способов изыскания средств и принципиально других методов управления. Идет
этот довод от тех времен, когда было принято ссылаться только на Сталина и
на его сподвижников. Цитаты наконец исчезли. А вывод остался. Мол,
возможности нэпа были исчерпаны самим ходом восстановления народного
хозяйства. Порой приводятся цифры, характеризующие износ оборудования,
сравнительно невысокую эффективность производства, дороговизну нового
строительства, нехватку квалифицированных специалистов и т. п. В отдельных
случаях говорится даже о... развале промышленности, чуть ли не ее агонии.
Непременно используется довод о военной угрозе, якобы ставшей реальностью в
1927 г. Выходит так, будто сама отсталость экономики и капиталистическое
окружение делали неизбежной постановку вопроса о скачке, о сверхнапряжении
сил народа, об использовании приемов и методов "военного коммунизма" во имя
быстрейшего преодоления разрыва со странами развитого капитализма. На словах
получается как бы объяснение причин, породивших административно-командную
систему, а на деле (независимо от желания авторов) -- ее оправдание,
разумеется, с тривиальными оговорками об отрицательном отношении к
репрессиям, к массовому нарушению законности, к сталинизму в целом.
Приходится снова повторить: многие историки, экономисты, философы,
публицисты словно не видят прямой связи между внутрипартийной борьбой и
выбором пути хозяйственного и социально-политического развития страны.
Схватка за единовластие, которая развернулась в 1923 г., когда главным
врагом был объявлен Троцкий, и закончилась в 1929 г. поражением группы
Бухарина, причинила невосполнимый урон практике начинавшегося движения на
рельсах нэпа, делу индустриального преобразования страны. Свертывание
внутрипартийной демократии быстро реанимировало привычки и методы
десятилетней давности, стимулировало командное руководство, изживало сам дух
состязательности, предприимчивости, плюрализма, поиска альтернатив.
Едва ли нужно объяснять, какие слои населения и аппарата чувствовали
себя в этих условиях все более вольготно. Если Л. Б. Красин и Г. Я.
Сокольников выступали против автаркии и предлагали плановую работу
приспособить к рынку, то Г. М. Кржижановский и С. Г. Стру-милин жестко
ратовали за противоположное. Экономисты В. А. Базаров и Н. Д. Кондратьев
выдвигали идею оптимума, настойчиво показывали опасность чрезмерного отрыва
тяжелой индустрии от легкой, писали о необходимости соблюдения пропорций
между новым строительством и темпом роста сельского хозяйства. Тем временем
А. М. Лежава, возглавлявший Госплан РСФСР, прямо говорил о нехватке средств,
побуждающей форсировать подъем одних отраслей за счет остальных. "Это
будет,-- подчеркивал он,-- систематическим диспропорциональным ведением
нашего хозяйства. Мы сознательно будем вести наш корабль в различные
диспропорции: сегодня одни, завтра другие". В 1927 г. Микоян хвастливо
отмечал, что "крестьянская стихия, крестьянский хлебный рынок находятся
целиком и полностью в наших руках, мы можем в любое время понизить и
повысить цены на хлеб, мы имеем все рычаги воздействия в своих руках..."
Вскоре он публично заявил о достижении высот, "когда становится возможным
сознательное регламентирование меновых норм. Мы уже сейчас практикуем
государственное нормирование цен по ряду важнейших продуктов сельского
хозяйства и промышленности".
Увы, нарком внутренней и внешней торговли выражал отнюдь не свою сугубо
личную точку зрения. Фактически это была линия, которую упорно проводило
большинство членов ЦК и Политбюро ЦК ВКП(б) того времени. Можно ли в таком
случае изучать политику, игнорируя или сводя к минимуму роль субъективного
фактора? Вспомним еще раз события 1928 г. Выступая весной с разъяснением
положения на хлебном, как он говорил, фронте, Сталин предостерег от любых
мыслей насчет замедления темпов развития индустрии. Наоборот, ставилась
задача сохранить намеченные темпы и развивать их дальше. А ведь в крупной
промышленности подошли вплотную к 25 % роста. Дальнейшее форсирование
обостряло проблему накоплений. Выход был предложен Сталиным в речи на
июльском (1928 г.) Пленуме ЦК ВКП(б), опубликованной впервые только после
войны. В ней он не просто затронул вопрос о переплатах деревни за подъем
индустрии, но заговорил о "дани", о "сверхналоге" с крестьян
и связал эту проблему с необходимостью "сохранить и развить дальше
нынешний темп развития индустрии". Одновременно в речи получил обоснование
тезис об обострении классовой борьбы по мере продвижения страны к
социализму.
Куйбышев понял эту линию еще в 1928 г. и сразу стал ее энергичным
проводником. Не случайно именно ВСНХ было поручено составление промышленной
части пятилетнего плана. "Вопрос о темпах,-- говорил Куйбышев,-- является
важнейшим вопросом нашей партийной политики. Это принципиальный вопрос, по
которому наша партия большевиков не должна делать ни малейших уступок". В
той же речи, которая была произнесена в Ленинграде 19 сентября 1928 г., он
повторял вслед за генсеком: "Чем успешнее будет идти дело социалистического
строительства, тем в большей степени будет нарастать сопротивление и
противодействие со стороны враждебных нам сил как внутри, так и извне.
Отмирание классов -- конечный результат всего нашего развития -- должно
и будет, конечно, протекать в обстановке обостряющейся борьбы классов".
Значит, линия намечалась единая и для города, и для деревни. Методы ее
реализации тоже совпадали: административный нажим, директивное планирование,
безусловное подчинение центру, применение, если требуется, экстраординарных
мер. Что ж тут оставалось от нэпа?
Главным оппонентом выступил Бухарин. Споры на закрытых заседаниях
Политбюро, на пленумах ЦК в апреле и в июле 1928 г. остались позади. В
"Правде" появилась его статья, названная спокойно, даже нейтрально "Заметки
экономиста. К началу нового хозяйственного года". Автор твердо отстаивал
решения XV съезда партии, ленинские идеи использования нэпа в интересах
строительства социализма. Он по-прежнему стоял за возможно более
бескризисное общественное воспроизводство в интересах пролетариата и его
многомиллионного союзника. "Наивно полагать,-- писал Бухарин,-- будто
максимум годовой перекачки из крестьянского хозяйства в промышленность
обеспечит максимальный темп индустриализации. Нет, длительно наивысший темп
получится лишь при таком сочетании, когда промышленность подымается на
активно растущем сельском хозяйстве, обеспечивающем быстрое реальное
накопление. Социалистическая индустриализация -- это не паразитарный по
отношению к деревне процесс... а средство ее величайшего преобразования и
подъема".
Автор справедливо писал о нарастающем дисбалансе между планами
массового сооружения новых предприятий и наличием стройматериалов, о том,
что деньги сами по себе не могут толкать промышленность вперед. Нужны кадры,
техника, время на овеществление замыслов, иначе произойдет перенапряжение
капитальных затрат, что повлечет за собой снижение темпов, свертывание
начальных работ, усиление диспропорций между различными производствами и
отраслями. Так можно лишь обострить товарный голод, а не изжить его.
"Заметки экономиста" заканчивались глубокими рассуждениями об общих
сложностях реконструктивного периода, о наличии бюрократических преград,
излишней гиперцентрализации, то есть о препятствиях, сдерживающих творчество
масс. "У нас,-- заключает автор,-- должен быть пущен в ход, сделан мобильным
максимум хозяйственных факторов, работающих на социализм. Это предполагает
сложнейшую комбинацию личной, групповой, массовой, общественной и
государственной инициативы".
В статье Бухарина практически отвергается предложенный Сталиным путь
последующего преобразования экономики.
Здесь не обойтись без оговорки. В статье имя Сталина не фигурировало.
Автор весь свой запал направил против троцкистов, которых он по-прежнему
клял за тягу к перенапряженному развитию. Мимикрия Бухарина мало помогла
делу. Многие читатели просто не поняли запал, ведь Троцкий уже был изгнан. А
вот главный адресат, конечно, догадался. Поначалу промолчал. Почувствовал
неуверенность автора? Или увидел алогизм своего нажима?
Ситуация складывалась непростая. 1 октября 1928 г. официально началось
выполнение плана, намеченного на 1928/29--1932/33 гг. Но задания не были еще
опубликованы, они не были даже утверждены. Что касается раздела по
промышленности, то работа над ним находилась в разгаре. 7 октября 1928 г.
Куйбышев в доверительном письме к жене рассказывает: "Вот что волновало меня
вчера и сегодня: баланса я свести не могу и, так как решительно не могу
пойти на сокращение капитальных работ (сокращение темпа), придется брать на
себя задачу почти непосильную в области снижения себестоимости". Еще
удивительнее очередное письмо, написанное 12 октября 1928 г., где он
рассказывает, как после нескольких дней неудачных поисков получил задание --
за ночь "да еще с обязательством к утру свести баланс по контрольным цифрам
(легко сказать!)". Кто же мог давать такое императивное указание
председателю ВСНХ СССР? Ответ напрашивается только однозначный.
В ноябре на заседании правительства снова обсуждается проблема темпов,
возможность максимального увеличения вложений в тяжелую индустрию. Рыков,
руководивший обсуждением, бросил реплику насчет сохранения при этом
рыночного равновесия. Куйбышев не согласился: "Говорить о полном равновесии
спроса и предложения -- значит коренным образом переворачивать соотношение
между тяжелой и легкой промышленностью, делать кардинальную ошибку с точки
зрения перспектив развития... Несоответствие между спросом и предложением
толкает промышленность на быстрое развитие, оно свидетельствует о росте
благосостояния, являясь стимулирующим моментом для индустриализации".
Несостоятельность такого утверждения сегодня более чем очевидна. А в
двадцатые годы руководители партии и страны видели в нехватке товаров
характерную черту, даже определенное преимущество социалистической
экономики. Некоторый избыток денежного спроса, считали они, не сдерживает
подъем экономики, а, наоборот, заставляет промышленность увеличить выпуск
продукции ради удовлетворения спроса. Экономисты, работники Наркомфина, ряд
ученых отвергали такой тезис. С ними не посчитались. В результате открывался
дополнительный простор для волюнтаризма в практике планирования и
ценообразования. Некоторые диспропорции тем самым как бы узаконивались.
Дискуссии вокруг заданий на пятилетку продолжались, когда в ноябре 1928
г. состоялся Пленум ЦК ВКП (б), рассмотревший контрольные цифры на 1928/29
годы. Доклады Рыкова, Кржижановского, Куйбышева свидетельствовали о
единодушии в определении темпов роста промышленности. Упор делался на
ускорение, но с учетом реальных возможностей самой промышленности и других
отраслей народного хозяйства. "Мы должны,-- отмечал Кржижановский,-- идти
еще по тому фарватеру, который намечен предшествующими годами нашей работы,
поворот руля нашей экономической политики сейчас не нужен".
Куйбышев вновь подтверждал, что основные средства для нового
строительства даст сама промышленность. Касаясь предложений с мест о
дополнительном увеличении заданий по чугуну, он выразил сомнение в
целесообразности поправок ("нужно в этом отношении быть осторож-
ным, потому что ошибка в данном случае посеет лишние иллюзии у
остальных отраслей промышленности и может запутать их программы на этот
год"). К удивлению ряда делегатов, знавших Куйбышева как ревнителя интересов
тяжелой индустрии, руководитель ВСНХ выразил сожаление в связи с урезкой
ассигнований на текстильные фабрики.
Председатель Совнаркома Рыков, одобряя высокие темпы, высказался за
увязку этого вопроса с проблемой качества выпускаемой продукции, снижения ее
себестоимости, выразил тревогу в связи с нехваткой стройматериалов, с
трудностями в решении зерновой проблемы. Он же выразил протест против
утверждения, будто обострение классовой борьбы неизбежно. Имея в виду общие
сложности 1928 года, Рыков подчеркнул: "Эти затруднения не могут иметь
возрастающего характера и во всяком случае не вытекают из самой сущности
советской экономики и переходного периода".
Теперь, по прошествии десятилетий, легко увидеть явную тенденциозность
многих членов ЦК. Тема обострения классовой борьбы поистине затмевала у них
все остальные проблемы. Самые большие трудности в проведении хозяйственной
политики Косиор усматривал в "бешеном классовом сопротивлении кулака и
нэпмана". Его дружно поддерживали Эйхе, Голощекин, Шеболдаев. Апеллируя к
речи Сталина на XV съезде, Гамарник тоже критиковал Рыкова, который якобы не
понял смысл лозунга "догнать и перегнать" капиталистические страны. Сам же
Гамарник истолковал его так, что необходимо "подстегивание нас в деле
индустриализации". Большинство вышедших на трибуну одобрило идею форсировать
подъем промышленности. Проявились и более сдержанные настроения.
Представитель Наркомфина Брюханов опасался чрезмерной эмиссии, то есть
выпуска в оборот денежных знаков, не подкрепленных товарными запасами.
Сулимов расценивал задания по транспорту как "волевое напряжение". Скрыпник
требовал существенно изменить отношение к вопросам просвещения, его
беспокоил разрыв между темпом хозяйственных работ и культурным
строительством. А когда Шварц на примере Донбасса заговорил об острой
нехватке жилья, об отсутствии денег на школы, на обучение рабочих, в зале
заседания раздались голоса: "Правильно!".
Пленум принял взвешенные решения. Вопреки безоглядным призывам,
раздававшимся прежде и звучавшим на самом Пленуме, приоритет был сохранен за
принципом пропорционального развития промышленности и сельского
хозяйства, недопущения чрезмерной перекачки денег. Значит, возвращение
к XV съезду? Нет, то был типичный компромисс, скорее, даже успокоение
приверженцев нэпа, явных и потенциальных сторонников "правых". Политический
почерк Сталина вполне заметен: разногласия вновь переносились на келейные
заседания руководящих лиц. Здесь распри продолжались, хотя внешне все шло
обычно. В те дни Бухарина избрали академиком: к нему обращались как к
редактору "Правды" (где он, подобно Томскому, был уже блокирован),
печатались его статьи. А вот слухи разрастались. Поговаривали, что бывшие
члены дуумвирата друг с другом не здороваются.
Апогеем схватки стал объединенный пленум ЦК и ЦКК ВКП (б), проходивший
в апреле 1929 г. Более 300 человек -- едва ли не вся партийная элита --
впервые ознакомились со взглядами тех, кто по настоянию Сталина был на
исходе заседаний зачислен в "правый уклон", суливший спасти кулака, сорвать
индустриализацию, предать рабочий класс, революцию.
Уклонисты не просто защищались. Отвечая на многочисленные нападки, они
ясно изложили свои расхождения со сталинской группой. Спор шел уже не
столько о методах преодоления хлебозаготовительного кризиса, изживания
товарного голода, темпах и масштабах промышленного преобразования, сколько о
последствиях глобального характера, к которым вела политика Сталина,
направленная на осуществление индустриализации за счет военно-феодальной
эксплуатации крестьянства и разорения страны. Бухарин опасался сущностных
для социализма потерь. Его страстная речь, ставшая достоянием гласности
только в конце 80-х годов, напоминает последнее выступление Дзержинского в
июле 1926 г. Оба были необычайно встревожены положением дел в Политбюро и в
ЦК, видели, как это сказывается и на хозяйственной политике. Каждого из них
пугала мысль о "похоронщике революции".
Однако весной 1929 г. широкие партийные массы, рабочий класс этого еще
не знали. Повседневные же трудности им были хорошо знакомы. С осени 1928 г.
в городах началось введение карточек на хлеб. Безработица не сокращалась,
достигая 1,5 миллиона человек и более. Реальная зарплата практически не
росла. Газеты усердно изобличали кулака, перешедшего в наступление,
требующего теперь и побольше денег, и побольше власти. А рядом шли материалы
о преимуществах коллективного
труда. Товарность колхозного производства составляла 34 %,
следовательно, вдвое превышала товарность единоличных хозяйств (а в совхозах
-- почти втрое). Весной 1929 г. хлебозаготовки снова вызвали большие
осложнения. Волна чрезвычайных мер в деревне сразу же усилилась. Тяжелое
впечатление на тружеников производили статьи о вредительстве в
промышленности.
Получалось, Сталин прав: кулацкие стачки -- это первое серьезное в
условиях нэпа выступление капиталистических элементов деревни против
Советской власти; а действия "шахтинцев" в разных отраслях -- это уже прямая
попытка зарубежной буржуазии сомкнуться с внутренней контрреволюцией. Чем не
логично?
Где же выход? Предаваться панике, смириться? Подчиниться торгашеской
психологии нэпмана? Вернуть прежних господ?
Правящая партия звала на иной путь: не сдаваться, мы первопроходцы,
ударная бригада мирового пролетариата; свергли царя, прогнали помещиков,
капиталистов, победили в гражданской войне, преодолели голод... Газеты,
первые радиопередачи, тысячи агитаторов, выделенных ЦК ВКП (б) в центре и на
местах, энергично и искренне призывали начать наступление социализма по
всему фронту. Молодым особенно нравились слова Генерального секретаря о том,
что нет таких крепостей, которыми большевики не могут овладеть. Собрания
коммунистов и комсомольцев обычно завершались пением "Интернационала".
Мажорная музыка гимна, предельно ясный текст подымали общий настрой,
укрепляли веру в "последний решительный бой".
20 января 1929 г. газета "Правда" вышла с заголовком на всю первую
страницу: "Ленин -- знамя миллионов". На фоне большой фотографии Владимира
Ильича впервые публиковалась его статья "Как организовать соревнование?"
Перепечатанная другими газетами, изданная отдельными брошюрами, она с
помощью партийных, комсомольских, профсоюзных ячеек оказалась в центре
внимания широких слоев рабочих. Ее читали, обдумывали, сопоставляли с
цифрами пятилетнего плана развития промышленности, тоже опубликованными в
печати. Иначе говоря, ЦК ВКП (б) сознательно концентрировал силы рабочего
класса, всей советской общественности на главном направлении борьбы за
завтрашний день.
Первый пятилетний план придал этим направлениям силу закона. Обсуждение
контрольных цифр на 1928/29--
1932/33 гг. состоялось в апреле 1929 г. на XVI конференции ВКП (б).
Через месяц их утвердил V съезд Советов СССР.
Важнейшие наметки плана хорошо известны, и повторять их нет смысла.
Индустриализация рассматривалась как ведущее начало социалистического
строительства в масштабах всей страны и во всех сферах народного хозяйства.
При опережающем росте промышленности наивысшие темпы предусматривались для
отраслей группы "А"; сюда направлялось 78 % всех капиталовложений.
Подробное изложение программы развития всего народного хозяйства заняло
три обширных тома, дважды изданных Госпланом в четырех книгах. Впоследствии
столь детальных, скрупулезно обоснованных пятилетних планов наша
общественность не получала. Задания второй пятилетки (1933--1937 гг.)
практически были изложены в одной книге (кстати сказать, их утвердили лишь
осенью 1934 г.). А третий пятилетний план, рассчитанный на 1938--1942 гг. и
принятый в 1939 г., в развернутом виде опубликован не был. Читателю
предложили лишь "изложение проекта", изданное в небольшом объеме и тиражом
всего в 3 тыс. экземпляров.
Первый пятилетний план в отличие от последующих базировался на
принципах нэпа. Намечалось дальнейшее развертывание хозрасчета, доведение
его до каждого предприятия (а не треста, как полагалось по закону 1927 г.).
Составителям удалось добиться сбалансированности важнейших заданий между
собой, должной согласованности в развитии индустрии и сельского хозяйства.
При опоре на промышленность, призванную увеличить поставки тракторов,
удобрений и другой продукции, предполагалось объединить в колхозах до пятой
части всех крестьянских хозяйств, значительно расширить посевы, поднять
урожайность. В свою очередь деревня, вставшая на путь стабильного подъема,
рассматривалась как равноправный партнер пролетарского города в
строительстве новой жизни. Коллективными усилиями двух основных классов
общества предполагалось при общем росте их благосостояния решить проблему
накоплений для крупномасштабного строительства современной (по понятиям тех
лет) индустрии.
Обсуждение и принятие плана прошло достаточно спокойно. Легко
сообразить, чьим интересам это отвечало. Перед партконференцией "правые"
потерпели полное поражение. А на самой конференции лишь из информа-
ционного доклада Молотова делегаты узнали о ходе пленума и его
решениях. (В стенографическом отчете доклад не напечатан; он не издан и по
сей день.) Обсуждения не было. Некоторые исследователи поныне строят догадки
о причинах такого поведения генсека, пишут о шаткости его положения и т. п.
Нам же кажется, узнай он о таких гипотезах -- смеялся бы от души.
Любопытнейшее подтверждение тому его письма Молотову, относящиеся к тому
времени. Чудом сохранившиеся, отнюдь не предназначавшиеся для огласки, они
показывают, как спокойно и деловито генсек расставлял кадры, давал указания
руководству ОГПУ, Госбанка, печати, не скупился на ядовитые характеристики
"оппозиционеров", плел интриги, руководил разворотом "революции сверху".
Вспомните, как он цинично отказался от документов XV съезда. На XVI
конференции ВКП (б) даже не попросил слова. Зачем? Налаженный им механизм
политического руководства действовал надежно. Ему важнее и проще было
принимать решения на заседаниях Политбюро, Секретариата ЦК ВКП (б). Теперь
уже всерьез никто не возражал, в том числе и глава Совнаркома Рыков, и его
"содельники" Бухарин и Томский, номинально еще остававшиеся членами
Политбюро. Иллюзия мира в партии была для генсека тем важнее, что обстановка
в стране накалялась.
Летом 1929 г. задания, касавшиеся тяжелой индустрии, прежде всего
металлургии, машиностроения, химии, были резко увеличены. Председатель ВСНХ
СССР Куйбышев, находясь на отдыхе, стороной узнал о том, что "берется
значительно больший размах", чем в его варианте пятилетки. Вернувшись из
отпуска, он сам активно включился в пересмотр. 14 августа 1929 г. в докладе
на Президиуме ВСНХ СССР он признал возможным поднять во втором году
пятилетки выпуск валовой продукции крупной промышленности уже на 28 %, а не
на 21,5, как проектировалось планом. Призывы досрочно выполнить намеченную
на пять лет программу заняли центральное место в газетах. Мотивы были
просты. Рождается невиданное в истории общество, в его распоряжении такие
рычаги, как власть рабочего класса на основные средства производства,
государственный план, соревнование, энтузиазм первопроходцев, вера в
собственные силы. Следовательно, потребности народного хозяйства не только
нужно, но и можно удовлетворить в минимальные сроки.
Одновременно усилилось давление на деревню. Летом
того же года провозглашается лозунг "сплошной коллективизации" целых
округов. Лидером такого соревнования стал Нижневолжский край. Ширилось число
кулаков, лишенных избирательных прав ("лишенцев"). У крестьян, не сдавших
хлеб, заколачивали колодцы, им не продавали товары в кооперации, их детей не
пускали в школу. В это время на одно кулацкое хозяйство в среднем
приходилось 1,7 коровы, 1,6 головы рабочего скота, а у середняка было
столько же коров и 1,2 головы рабочего скота. Чаще всего они различались по
стоимости средств производства. А на практике получалось то, о чем молодой
Шолохов писал из Вешенской в Москву 18 июня 1929 г.: "...Вы бы поглядели,
что творится у нас и в соседнем Нижневолжском крае. Жмут на кулака, а
середняк уже раздавлен. Беднота голодает, имущество, вплоть до самоваров и
полостей, продают в Хоперском округе у самого истового середняка, зачастую
даже маломощного. Народ звереет, настроение подавленное, на будущий год
посевной клин катастрофически уменьшается. И как следствие умело
проведенного нажима на кулака является факт (чудовищный факт!) появления на
территории соседнего округа оформившихся политических банд... После этого и
давайте заверять о союзе с середняком. Ведь все это проделыва-лось в
отношении середняка".
Сталин знал о письме писателя. Схожие сведения поступали из разных
мест. Социально-политическая обстановка в деревне резко осложнялась. Но
маховик "раскулачивания", вернее раскрестьянивания продолжал раскручиваться.
Вот тут и вспомнили про Бухарина. Опять случайное совпадение?
Огонь открыла "Правда". 21 и 24 августа 1929 г. Центральный орган ВКП
(б) ударил по "главному лидеру и вдохновителю уклонистов". В следующие
четыре месяца едва ли не все газеты и журналы страны активно предавали
анафеме человека, которого основатель большевизма называл "любимцем всей
партии", ее крупнейшим теоретиком. Ему припомнили разногласия с Лениным,
спорные формулировки в многочисленных выступлениях и т. п. Лейтмотив
яростной атаки был очевиден: пора покончить с кулацким идеологом, с его
антибольшевистскими идеями эволюционного развития, сотрудничества классов,
гражданского мира.
Ретроспективно оценивая травлю Бухарина, нельзя не заметить ее
подготовленность. Она началась не вдруг, и многие статьи против него были
написаны совсем не в
одночасье. Борьба с ним вовсе не ограничивалась задачей
дискредитировать врага, мешающего ускоренными темпами строить заводы,
организовывать колхозы и совхозы. Вместе с Бухариным, его многочисленными
учениками, последователями, сторонниками изгонялись взгляды и настроения,
связанные с творческой разработкой ленинского наследия, особенно его
последних работ, нацеливавших на пересмотр прежнего, догматического
представления о социализме. Здесь находилось главное направление удара.
Думается, советские обществоведы только подходят к всестороннему
освещению истории "правого уклона"; в литературе еще нет полнокровного
рассказа о том, почему его ликвидация была прежде всего антибухаринской
кампанией. Конечно, Рыкова и Томского знали хорошо, знали как опытных
практиков и организаторов с подпольным стажем, как активных участников
Октября и гражданской войны. Оба зарекомендовали себя последовательными
сторонниками нэпа. Первый возглавлял правительство (с 1924 г.), второй был
бессменным руководителем профсоюзов. Авторитет и популярность Бухарина имели
иной ранг. То был политик и идеолог международного масштаба. Он был (после
Зиновьева) председателем Коминтерна. Вместе с генсеком ряд лет стоял у руля
партийного руководства. По его статьям, речам, книгам миллионы знакомились с
Лениным, осмысливали нэп, перспективы внутренней и внешней политики. Не
секрет, многие документы, в том числе важнейшие резолюции XIV--XV съездов,
были подготовлены именно им.
Разгром Бухарина стал составной частью отказа от прежней политики.
Таким он и был задуман. Одно подкрепляло другое. Отныне -- и это, повторяем,
готовилось загодя -- главным и единственным толкователем Ленина становился
Генеральный секретарь. И получится так, что в течение многих последующих
лет, целых десятилетий население будет воспринимать ленинские мысли и
положения в трактовке Сталина.
Но прежде чем это произошло и для того, чтобы это произошло, нужно было
устранить Бухарина, низвести его до уровня раскольника, фракционера,
выразителя чуждых революции взглядов. Сама практика быстрого преодоления
остатков капиталистических элементов должна была похоронить идеи последнего
конкурента генсека в борьбе за единоличную власть.
Реальный ход событий того времени хорошо известен.
Сегодня о драмах и трагедиях начавшегося наступления социализма по
всему фронту знает едва ли не любой школьник. Но справедливости ради нужно
сказать, что сами участники "наступления" многое воспринимали иначе. Решения
ускорить развитие тяжелой индустрии уже в 1929 г. вызвали небывалый прежде
размах строительных работ. Поездами, на подводах, а то и пешком десятки и
сотни тысяч людей двинулись в районы, где намечалось возводить гиганты
советского машиностроения, металлургии, химии. Газеты заполнятся сообщениями
о Магнитогорске, Кузнецке, Хибинах, Бобриках, Березниках, Днепрострое...
Лозунг сплошной коллективизации обернется и призывом послать в деревню
25 тысяч лучших рабочих; им предстояло своим организаторским опытом ускорить
объединение крестьян в производственные артели, помочь им освободиться от
частнособственнической психологии.
Стремление максимально быстро преодолеть много-укладность, создать
материально-техническую базу социализма рождалось не на пустом месте. Мы
немало знаем теперь о тех, кто опасался забегания вперед, предостерегал от
"бешеных темпов". Но были и другие подсчеты, которые настойчиво
пропагандировали многие экономисты, в том числе работники Госплана СССР.
Согласно гипотезе Н. А. Ковалевского (под его руководством составлялись
долгосрочные перспективные планы), Советский Союз мог в течение трех
пятилеток превзойти США по выпуску продукции. Ему активно вторил П. М.
Сабсович. А когда Базаров подверг подобные суждения критике, его тут же
одернули. В. Е. Мотылев, в частности, писал: "Напрасно иронизирует т.
Базаров относительно того, что при таком темпе развития еще современное
поколение могло бы дожить до безгосударственного вольного коммунизма..."
Во второй половине 1929 г. уже никто не сомневался в том, что на Западе
начинается тяжелейший кризис, охватывающий весь капиталистический мир. Ныне
даже трудно представить, какие беды свалились тогда на трудящихся Америки,
Западной Европы, какими страшными сообщениями были переполнены зарубежные
газеты всех направлений. Безработица, голод, нищета, бесперспективность...
Разве не таким изображали буржуазное общество в советской печати? Теперь это
признавали и на самом Западе.
В Кремле тоже делали выводы. Здесь еще более крепло представление о
приближающемся крахе буржуазного
строя, его неспособности справиться с новыми потрясениями. Призыв к
максимальному напряжению сил, к форсированному осуществлению скачка,
обеспечивающего в минимальный срок построение социализма, становится не
просто заманчивым. Такой призыв, такой скачок многим представлялся уже
единственно верным решением.
Самое главное -- так считал Сталин, его голос был уже решающим. К 12-й
годовщине Октября он опубликовал статью с характерным заголовком "Год
великого перелома". В ней говорилось о "решительном переломе в области
производительности труда", о том, что "мы в кабалу к капиталистам не пошли и
с успехом разрешили своими собственными силами проблему накопления, заложив
основы тяжелой индустрии". Третий признак великого перелома -- поворот
крестьянских масс к сплошной коллективизации, автор органически связал "с
двумя первыми достижениями".
Никаких весомых аргументов для доказательства своих выводов Сталин не
приводил. Да и не мог. Опубликованные тогда же данные статистики
свидетельствовали, что производительность труда в промышленности росла не
быстрее, чем в прошлом году, и плановых показателей не достигла. Столь же
странным было утверждение, будто в стране уже заложены основы тяжелой
индустрии и решена проблема накоплений. Не отвечал реальности и тезис о
"решающей победе" в социалистическом преобразовании сельского хозяйства.
Прослойка коллективизированных хозяйств выросла с 3,9 % в июне до 7,6 % в
октябре...
Со времени появления статьи "Год великого перелома" минуло более 60
лет. Даже теперь как-то неловко уличать во лжи человека, возглавлявшего
правящую партию, политика которой вершила судьбами миллионов людей. Неловко
вдвойне: и за того, кто шел на сознательный обман, и за тех, кто тогда
принял желаемое за действительное, поверил, воодушевился.
Как бы то ни было, великий перелом, начавшийся в 1928 г., получил,
наконец, законодательное утверждение.
Пленум ЦК ВКП (б) в ноябре 1929 г. прошел всецело уже под его знаком.
Разговор шел почти исключительно о тяжелой промышленности, о новом
строительстве, о необходимости любыми силами, любой ценой (именно так и
говорилось) ускорить развитие машиностроения, выпуск тракторов, различных
видов сельхозтехники. Когда же Куйбышев в своем докладе в очередной раз
сказал о предстоявшем увеличении капиталовложений в развертывание
индустрии, Микоян не выдержал и крикнул: "Нарушаем пятилетку на каждом
шагу. Что это такое?" В ответной реплике все услышали: "Да, пятилетка
нарушается по всем швам".
Общий тон выступлений был оптимистичен. Результаты первого года
ободряли, и ряд участников Пленума твердо выразил уверенность в досрочном
выполнении пятилетки. Угольщики с учетом достигнутого полагали справиться с
заданием в четыре года. Тракторостроители не сомневались в большем: они
считали возможным обогнать Америку в три года. Шло как бы соревнование за
провозглашение наивысших обещаний. В итоге постановили резко увеличить в
1929/30 году темп развития крупной промышленности по сравнению с наметками
пятилетки. Причем даже не до 28 процентов, как не без колебаний предложил
Куйбышев, а до 32 -- именно эту цифру еще до Пленума назвал в своей статье
Сталин. Никаких аргументов при этом он снова не приводил.
Отступления от пятилетнего плана, по сути отказ от него, касались и
программы переустройства сельского хозяйства. Трудно поверить, но уже был
брошен клич: завершить сплошную коллективизацию в важнейших районах к лету
1930 г. в крайнем случае -- к осени. Почин был за Молотовым. А. Андреев
заверял, что Северный Кавказ сделает это даже к весне 1930 г. В республиках
Средней Азии появился лозунг "Догнать и перегнать передовые районы по темпам
коллективизации!" Сильнейшее давление сверху немедленно сказалось и на
масштабах раскулачивания, которое на практике затронуло широкие слои
середняков, крестьянства в целом. Политика, провозглашенная в Москве,
повсеместно проводилась под руководством разного рода комиссий и
уполномоченных. На деле все было куда примитивнее и жестче. В деревню
приезжал представитель центра, собирал работников сельсовета, бедняцкий
актив, спешно составляли списки и приступали к раскулачиванию. Была даже
спущена квота, по которой от 3 до 5 % крестьянских хозяйств предлагалось
отнести к "кулацким". А если не хватало? Да и другие критерии вызывали
горячие споры, порождали произвол.
Волна безнаказанного насилия захлестнула страну. Слово "перегиб" стало
одним из самых часто употребляемых. Хотели к исходу пятилетки охватить
колхозами примерно пятую часть хозяйств. В марте 1930 г. всех опередила
Белоруссия -- здесь объединили 63 %, на Украине и в РСФСР -- 58%, в
Закавказье -- 50 %, в Узбекистане --
46 %. Далее начался провал, и в июне 1930 г. Белоруссия из лидеров
перешла на последнее