Матрена Распутина. Распутин. Почему?

Оцените этот текст:
Матрена Распутина. Распутин. Почему?

ВОСПОМИНАНИЯ ДОЧЕРИ
МОСКВА - 2001
И.В.Захаров, правовладелец и издатель 2000
OCR: Сергей Сдвижников

От издателя
Матрена Распутина -- старшая дочь Григория Распутина -- родилась в 1898
году. 5 октября 1917 года вышла замуж за офицера Бориса Соловьева. Вскоре
после революции Матрене с мужем удалось выехать из России. Семья
обосновалась в Паринже. В 1924 году муж умер. Матрена осталась с двумя
дочерьми на руках, практически без средств. К тому времени относится нанчало
ее карьеры (довольно удачной) танцовщицы. Позже, уже в Америке, Матрена
освоила профессию, возможно, больше отвечавшую ее темпераменту --
укротительницы тигров.
Умерла она в Лос-Анджелесе (Калифорния, США) в 1977 году от сердечного
приступа.
Свои записки об отце -- она назвала их на иностранный лад "Распутин.
Почему?" -- Матрена Григорьевна (впрочем, в Америке она была известна как
Мария) писала с 1946 по 1960 год. По неизвестным причинам сама она их не
опубликовала, хотя и стремилась -- даже согласилась на их использование
своей американской соседкой по дому престарелых (см. ниже).
Я приобрел эту рукопись в 1999 году у ее последней владенлицы, которая
почему-то не разрешила мне объявить ее имя. Назову ее госпожой X.
Сама г-жа X. родилась и живет в Парагвае. Ее дед по матери был одним из
тех казаков, которые, бежав из Крыма в 1920 году, решили попытать счастья в
Южной Америке -- их тогда целыми сотнями сманивали плодородными землями и
вознможностью быстро встать на ноги.
Тетка г-жи X. вышла замуж и уехала в Америку в 1957 году. По каким-то
соображениям она почти не поддерживала связи с родными, так что сообщение о
наследстве от бездетной манлознакомой родственницы стало для г-жи X.
неожиданным. Кроме довольно значительной суммы денег она привезла из Америки
деловые бумаги и коробку с рукописью, в которую, разумеется, заглянула, но
не более. По-моему, из-за недостанточного знания русского языка г-жа X.
толком даже не преднставляла, чем заполнены три толстые тетради с массой
вкленек, доставшиеся ей от тетки. Как рукопись Распутиной попала к ее тетке,
она не знает.
Осенью 1998 года г-же X. показали изданные мною книги "Романовы.
Императорский дом в изгнании" и "Мемуары" княнзя Юсупова, убийцы Распутина.
"Тогда я и решила, что, может, вы захотите издать записи его дочери", --
объясняла мне позже г-жа X.
Полгода ушло у нас на переговоры (ведь все только по почте, никаких
факсов у нее нет), еще несколько месяцев рукопись морем добиралась до
Москвы...
Что же представляют собой записки Матрены Распутиной?
Это, если попытаться определить одной фразой, -- объясннение с теми,
кто считает Григория Распутина виновником едва ли не всех бед, обрушившихся
на Россию.
И тут надо сказать, что, приобретая вслепую записки доченри Распутина
(на мое предварительное знакомство с рукопинсью г-жа X. не соглашалась), я
действовал с некоторым опасеннием. Оправданным было ждать от Матрены
Распутиной варинаций на тему ее же записок об отце, выпушенных еще до
войнны, -- книги очень наивной и совершенно апологетической. (Отдельно надо
сказать о книге, вышедшей по-английски в США в 1977 году под двумя фамилиями
-- Пэт Бархэм и Марии Раснпутиной -- "Распутин по ту сторону мифа". Я даже
заказал ее перевод, но издавать не стал -- в ней доля участия дочери
Раснпутина свелась к передаче эпизодов жизни отца, и они, к сонжалению,
совершенно потонули в клюкве и патоке. Однако пенрекличка с записками,
которые перед вами, бесспорна.)
На сей раз меня ждал приятный сюрприз. Теперь он ждет вас. Три тетради,
исписанные почерком не слишком усердной ученицы, оказались весьма занятным
чтением. Чтением увлекательным и познавательным как широкому читателю, так и
узкому специалисту.
Книга построена как толкование жизни отца -- от рожденния в селе
Покровском до смерти в водах Невы в Петрограде. И именно в неожиданном (но
всегда абсолютно логичном психологически) толковании поступков Григория
Распутина заключается прелесть записок Матрены. При этом естественнно, что,
отвечая на вопрос "почему?", Матрена передает маснсу подробностей,
ускользавших от других, как она пишет, "вос-поминателей".
Какая связь между смертями братьев -- Михаила и Григонрия Распутиных,
случившимися с почти сорокалетним разнрывом; между Елизаветой Английской и
Анной Вырубовой; между тягой великого князя Николая Николаевича к охоте и
вступлением России в войну в 14-м году; между религиозноснтью и эротизмом в
самом Распутине и т.д.? Матрена Распутинна обо всем этом знает.
Насколько точно ее знание? Ровно настолько, чтобы то, о чем она
говорит, "было вполне возможным". Прелесть запинсок Матрены Распутиной и в
том, что каждый читающий сам сможет, если захочет, определить дистанцию от
возможного до действительного. Кстати, Матрена Распутина намекает на это --
вот, дескать и Жевахов об этом говорит, и Коковцов, только они так и не
поняли, о чем говорили...
Чтению абсолютно не мешает не всегда точное следование автором
хронологии -- сохранена лишь временная канва, а некоторые события "положены
не на свое место". "Почему?" побеждает в борьбе с "когда?".
Степень внутренней вовлеченности Матрены в описываенмые ею события
видна и из того, как она отражает бытовые подробности. Они для нее -- далеко
не главное, но она из того времени и никак не может ими пренебречь. Так
милые детали будто проступают сквозь первый план.
Особое дело -- тон записок. Никакого придыхания, сантинментов ровно
столько, сколько положено, чтобы они не разндражали. Но никаких сомнений --
Матрена обожает своего отца. Но обожает, так сказать, достойно, оставляя за
другими право на нелюбовь к нему (не любите, но хоть поймите, не
отмахивайтесь). И право, отмахнуться трудно. Временами на страницы записок
просто-таки врывается темперамент, явно унаследованный дочерью от отца.
Наверное, именно темперамент вынуждал Матрену Раснпутину пренебрегать в
самых напряженных местах правилами орфографии (разумеется, старой), не
говоря уже о пунктуанции. Она словно торопится высказаться, иногда не
дописывая слова или сокращая их самым причудливым образом.
Собственно, работа издателя и свелась к расшифровке ненкоторых слов,
очень незначительной правке стиля (исключинтельно из-за того, что по мере
продвижения к концу русский язык Матрены становился все более
американизированным), сверке цитат и приведению их к виду, в каком они
воспроизнводятся в современных изданиях.
Для облегчения чтения я разбил текст на главы и подглав-ки и дал им
названия. Приложения также добавлены мною.
И, наконец, я завершаю это затянувшееся объяснение с читателем краткой
справкой "Кто есть кто в воспоминаниях М.Г. Распутиной". Даю только имена и
род занятий (во время описываемых событий) основных упоминаемых ею персон.

Александр Михайлович (Сандро) -- великий князь, дядя Николая II,
женатый на его сестре Ксении. . Анастасия Николаевна (Стана) -- великая
княгиня, дочь черногорского князя Негоша, жена великого князя Николая
Николаевича.
Бадмаев Петр Александрович -- сын богатого бурятского
скотопромышленника, врач, пользовался приемами восточнной медицины.
Белецкий Степан Петрович -- и.о. директора Департамента полиции,
товарищ министра внутренних дел.
Боткин Евгений Сергеевич -- домашний врач царской семьи.
Боткина-Мельник -- его дочь.
Бьюкенен Джордж -- посол Великобритании в России.
Витте Сергей Юльевич -- граф, государственный деятель.
Воейков Владимир Николаевич -- дворцовый комендант.
Вырубова Анна Александровна -- фрейлина императрицы Александры
Федоровны и доверенное лицо царской семьи.
Гермоген (Долганев Георгий Ефремович) -- епископ Сарантовский и
Царицынский, уволен на покой.
Головина Мария Евгеньевна (Муня) -- невеста Николая, брата Феликса
Юсупова, поклонница Распутина.
Гурко Владимир Иосифович -- камергер, товарищ мининстра внутренних дел,
отправлен в отставку после скандала, связанного с денежными махинациями.
Дмитрий Павлович -- великий князь, двоюродный брат Николая II, любовник
Феликса Юсупова.
Евреинов Николай Николаевич -- театральный деятель, линтератор.
Елизавета Федоровна (Элла) -- великая княгиня, старшая сестра
императрицы Александры Федоровны.
Жевахов Николай Давидович -- князь, камер-юнкер, и.о. товарища
обер-прокурора Св. Синода.
Илиодор -- см. Труфанов.
Иоанн Кронштадтский (Сергеев Иоанн Ильич) -- настоятель Андреевского
собора в Кронштадте, церковный проповедник и писатель.
Ковалевский П. -- публицист.
Ковыль-Бобыль Иван -- публицист.
Коковцов Владимир Николаевич -- граф, министр финаннсов, после убийства
П.А.Столыпина был назначен премьер-министром (до 1914 года).
Лахтина Ольга Владимировна -- жена действительного статнского
советника, поклонница Распутина.
Мария Федоровна -- жена Александра III, мать Николая II, вдовствующая
императрица.
Милнца Николаевна -- великая княгиня, дочь черногорснкого князя Негоша,
жена великого князя Петра Николаевича.
Николай Николаевич -- великий князь, дядя Николая Второго.
Палеолог Морис -- посол Франции в России.
Протопопов Александр Дмитриевич -- последний министр внутренних дел
царской России.
Пуришкевич Владимир Митрофанович -- крупный земленвладелец, депутат II,
III и IV Государственной Думы, основантель Союза русского народа и "Палаты
Михаила Архангела".
Родзянко Михаил Владимирович -- крупный землевладелец, председатель III
и IV Государственной Думы. Был одним из тех, кто объяснял Николаю II
необходимость дарования коннституции во имя сохранения монархии.
Руднев Владимир Михайлович -- товарищ прокурора Ека-теринославского
окружного суда, в марте 1917-го включен в Чрезвычайную следственную комиссию
с поручением "обслендовать источник безответственного влияния при дворе".
Симанович Арон Семенович -- купец первой гильдии, ювенлир, личный
секретарь Распутина.
Труфанов Сергей Михайлович (иеромонах Илиодор) -- нанчинал как
многообещающий проповедник и ревнитель веры. В 1912 году публично отрекся от
"Бога, Веры и Церкви".
Феофан (Василий Быстрое) -- епископ, ректор Петербургнской духовной
академии и одно время духовник императрицы Александры Федоровны.
Филипп -- французский авантюрист.
Юсупов-Сумароков-Эльстон Феликс Феликсович -- князь, наследник
богатейшего состояния в России, муж Ирины Алекнсандровны, дочери великого
князя Александра Михайловича, племянницы Николая II.
Имеющиеся в тексте неправильности в написании автором имен, фамилий и
должностей не оговариваются.

Матрена Распутина
РАСПУТИН. ПОЧЕМУ?
Я -- дочь Григория Ефимовича Распутина.
Крещена Матреной, домашние звали меня Марией.
Отец -- Марочкой. Сейчас мне 48 лет.
Почти столько же, сколько было отцу,
когда его увел из дома страшный человек -- Феликс Юсупов.
Я помню все и никогда не пыталась забыть ничего
из происходившего со мной или моей семьей
(как бы ни рассчитывали на это недруги).
Я не цепляюсь за воспоминания, как это делают те,
кто склонен смаковать свои несчастья.
Я просто живу ими.
Я очень люблю своего отца.
Так же сильно, как другие его ненавидят.
Мне не под силу заставить других любить его.
Я к этому и не стремлюсь, как не стремился отец.
Как и он, хочу только понимания. Но, боюсь, -- и это чрезмерно, когда
речь идет о Распутине.

Предисловие автора
Однажды я уже принималась писать об отце, полангая, совершенно
искренне, в этом свой долг перед его памятью и даже своей совестью.
К сожалению, я тогда не вполне еще отстранилась от происшедшего с моей
семьей, чтобы противостоять желаниям советчиков, вдруг объявившихся рядом со
мной. Записки, давно уже вышедшие под моим именнем, меньше всего похожи на
те, которые хотелось бы написать. Тогда был взят чужой тон. И сейчас мне
если и не стыдно, то грустно от этого.
И все равно я ни за что не хотела приниматься за обреченный труд --
новые записки.
Но кто скажет заранее, как сложится, наверное ошинбется.
Отец говорил (и это часто откликалось в моей жизнни): "Нет никакой
напрасности".
Четырнадцать лет назад ко мне в дом пришла (по рекомендации) одна
русская дама. Правда, в отношеннии ее надо было бы сказать -- одна бывшая
советская дама. Тогда часто можно было встретить русских-советснких, из
перемещенных лиц. В сущности, беженцев, как и я. Она пришла посмотреть на
дочь Распутина. И не скрывала своего любопытства, которое другой на моем
месте принял бы за неприличность.
Я никогда не делала тайны из обстоятельств своей частной жизни. Все
знают, к примеру, -- чтобы прокорнмиться после смерти мужа, я была какое-то
время танцовщицей. Словом, меня смутить трудно.
Пришедшая не была мне неприятна, и я охотно отнвечала на вопросы. Боже
мой, какая же у нее в голове была каша!
Так бы и остался этот вечер обычным в своем роде, если бы под конец его
гостья не протянула мне тонюнсенькую книжицу без обложки, по виду --
зачитанную.
Я приняла подарок, не ожидая подвоха. И что же я увидела -- "Сказка
наших дней о старце Григории и русской истории", начальными строками которой
были: "Мы расскажем эту сказку и про Гришку, и про Сашку".
От негодования я чуть не задохнулась. У меня в доме -- и такое! Я было
собралась указать на дверь, но гостья опередила меня словами, перевернувшими
все:
-- Вы хотите, чтобы от вашего отца осталось только это? -- Дама
выразительно посмотрела на книжицу.
Я тут же, разумеется, расплакалась, понимая, как она права, что судит
обо мне так, и понимая свое беснсилие что-либо изменить.
Так мне казалось в ту минуту.
Кое-как проводив гостью, я отправилась спать. В гонлове крутилась одна
фраза: "Не хочу!". Так бывает, когда в полузабытьи пытаешься ухватиться за
обрывок каконго-то смысла, ускользавшего раньше. Что -- "не хочу"? Чтобы от
жизни отца остался пасквиль, или не хочу сделать так, чтобы остался не
только он?
Не в силах заснуть, я встала. Я поняла, чего хотела.
Для начала дочитала до конца принесенную мне с таким явным умыслом
книжицу.
Приведу только один, не самый гнусный отрывок.

Между тем почтенный Гриша
Забирался выше, выше,
Был он малый крепких правил,
Уважать себя заставил,
От девиц не знал отбою
И доволен был собою.
С Гришкой спорят иерархи, Рассуждают о монархе,
И вещает Джиоконда
Из столичного бомонда:
"Vous savez, простой мужик,
А такой приятный лик".
Так его открыла Анна,
Дама фрейлинского сана,
А открыв, к царице скок --
"Объявляется пророк:
В нем одном такая сила,
Что на многих нас хватила,
Эта поступь, этот взгляд,
С ним не страшен целый ад".
Словом, лезет Гриша выше,
Красны дни пришли для
Гриши: И в столицу Петроград
Прибыл он, как на парад.
Едет он в почете, в славе,
Приближается к заставе,
Бьет поклон, и наконец
Попадает во дворец.
По палатам Гриша ходит,
Всех собой в восторг приводит,
Гриша старец хоть куда --
И взошла его звезда.
Изрекает он словечки,
Дамы ходят как овечки,
А потом, наедине,
Изнывают, как в огне...
Велика у Гриши сила,
До того вещает мило,
Что кругом бросает в жар:
"Вот так старец -- а не стар".
А достойная Алиса,
Без любого компромисса,
С ним сидит и день, и ночь,
День да ночь и сутки прочь.
Завелась деньга у Гриши,
Дом в селе с узорной крышей, Перевез детей и женку,
Пьет в салоне ром и жженку;
У самой графини И...
У него всегда свои.
Свет потушит, порадеет,
Тихой лаской обогреет,
А когда Григорий зол.
Изорвет в клочки подол.
И так далее.

Почему эта поделка так расстроила (впрочем, не то слово) меня? Ведь за
довольно длинную к тому временни жизнь я прочитала и выслушала немало. Но
"сказка" была сделана под народный говор, она хотела уязвить моего отца
голосом его слоя, голосом тех, ради кого отец в конце концов и предпринимал
все доступные ему усилия.
Это было гадко так же, как описанное Пуришкеви-чем ликование народа при
известии об убийстве отца. Да что они, люди, о нем знали?То, что им сказал
Пуришкевич. А не он, так другой...
В общем, я села писать.
О том, что знают все, и о том, чего не знает никто. О том, почему все
сложилось так, а не иначе.
Вполне осознавая, что упрекнуть меня в пристрастнном отношении к отцу
всякому будет приятно, я взяла за правило опираться (там, где это возможно)
на извенстных людей, чьи записки, касающиеся моего отца и сопутствующих его
жизни обстоятельств, читаны уже многими, но не поняты правильно почти никем.
6 июля 1960 года.

Глава 1 ПАДУЧАЯ ЗВЕЗДА
Мальчик -- Ветеринар-чудотворец --
-- Смерть в пруду -- Где Бог? -- Чужой в своей
семье -- Половой вопрос по-деревенски --
-- Любовный морок -- Вдовий грех
Мальчик
В Покровском, большой деревне в Западной Сибинри, была одна церковь --
Покрова Богоматери. Богонмольные крестьяне, ставившие ее давным-давно, еще
до всякого поселения, надеялись призвать таким обранзом ее защиту. И
Богородица не отвернулась от них.
Небо над деревней ночью 23 января 1871 года освентила падучая звезда --
предвестница великого события.
В ту же минуту жена Ефима Алексеевича Распутина -- Анна Егоровна --
родила второго сына. Его крестили Григорием.
Двор Распутиных ко времени рождения Григория можно было отнести к
богатым. Дом на восемь комнат, хозяйство. Как и все в Покровском, Распутины
делали обычную крестьянскую работу, занимались извозом и рыболовством.
"Бог помогал"... Так часто говорила бабушка. В этой фразе не было
ничего нарочитого. Произносилась она просто, между делом.
Я множество раз перечитывала "Житие опытного странника", написанное
отцом, и всякий раз, доходя До фразы "Очень трудно было все это пережить, а
денлать нужно было, но все-таки Господь помогал...", останавливалась.
Однажды поняла: если другим Он помонгал, то отца -- вел.
Кстати скажу, что "публика" не смогла простить монему отцу, -- кроме
всего прочего, разумеется, -- напинсания им "Жития опытного странника" и
"Мыслей и размышлений". Тут же заговорили о,ловкой подделке, даже о краже
рукописи. Предполагая, что многие не сончтут возможным положиться на мое
слово, прибегу к ссылке на Владимира Иосифовича Гурко, в своих занписках
отметившего по этому поводу: "В период молитнвенного углубления были им
написаны и его духовные размышления, составленные, вопреки
распространеннному мнению о подделке, им самим, как это установинла, по
словам А.Ф.Романова, специальная экспертиза".
Отцу было отказано в самой возможности написания им чего-либо
возвышенно-духовного, того, что выканзывало ум глубокий и оригинальный,
только лишь понтому, что отец -- мужик, из среды чуждой, во многом
непонятной. То, что писал отец, было так непохоже на косноязычие прирученных
юродивых. Но, как часто понвторял отец, "дух Божий витает, где хочет". Эти
слова из Писания знали, безусловно, все. Но поверить в них...
Об отце почти никто ничего достоверно не знал. Многие думали, что он из
бедной семьи. И этим объяснняли его стремление к богатой жизни,
странничеству, смешивая его с попрошайничеством. О представлениях отца по
этому поводу я еще скажу. Тут же замечу, что мой дед был старостой, а нищего
и нерадивого хозяина главным в деревне не поставят.
По моему малолетству, когда отец говорил: "У Бога дорог много", а он
часто это повторял, представлялись причудливо переплетавшиеся тропинки. Куда
захочешь, туда и пойдешь. Со временем и я поняла -- "Дух Божий витает, где
хочет".
Что я знаю о детстве отца? Как и многие, -- гораздо меньше, чем
хотелось бы.
Знаю, что родился он семифунтовым (этим почему-то очень гордилась,
представьте, свекровь, а не его мать), но крепким здоровьем не отличался.
Метался в люльке, не желая мириться с пеленками. К шести месяцам уже
мог подтянуться и встать, а в вонсемь начал ходить по избе.
Долго не мог заговорить, а когда все-таки стал разнговаривать, то
произносил слова нечетко. Хотя коснонязычным не был.
Чувствую, что те, кто готовится читать "Четьи-Ми-неи", думают, что я
таким образом готовлю разговор как бы о Моисее (косноязычном пророке).
Ничего таконго не ждите. Я пишу о человеке. Жития святого Распутина -- не
было. Распутин был по преимуществу человеком.
Отец никогда не стеснялся себя самого и написал в своем "Житии" то,
чего не написали бы о себе другие: "Вся жизнь моя была болезни. Медицина мне
не помонгала, со мной ночами бывало, как с маленьким: мочилнся в постели".
Еще о том, что отец не играл в кого-то и не придунмывал себя. Симанович
оставил свидетельство, относянщееся к петербургской жизни отца: "Распутин не
станрался перенять манеры и привычки благовоспитанного петербургского
общества. Он вел себя в аристократичеснких салонах с невозможным хамством".
"С невозможным хамством" -- здесь значит "по-мужицки", то есть так, как
"невозможно", "нельзя", с точки зрения аристокнрата, вести себя.
Почти с младенчества его взгляд (глаза были ярко-синими, глубоко
посаженными) отличался от мутного, несфокусированного взгляда обычного
ребенка. Как сканзали бы сейчас -- глаза делали лицо.
Читая у бесчисленных мемуаристов описания внешнонсти отца, я всякий раз
отмечала, что почти никто из них не мог верно передать их цвет. Чаще всего
называли серый, голубой. Иногда серо-стальной. Надо сказать, что в
Покровском вся порода такая была -- светлоглазые, Даже и брюнеты.
Был костляв и нескладен.

Однажды, еще не оправившись от болезни, отец увенрял бабушку, что у его
постели сидела красивая городнская женщина и успокаивала, пока жар не
прошел. Никто ему не поверил. И не обратил внимание на то, что ребеннок
выздоровел внезапно.
Я бы поверила. Но это потому, что знаю о нем все, что знаю. Я просила
бабушку рассказывать мне эту истонрию, когда мы оставались в Покровском без
отца. Мне казалось, что так я могу призвать ту женщину на понмощь к нему. Не
женщину -- Богородицу.
У отца не было в детстве друзей. (Как и позже.) Нужндался ли он в них?
Вряд ли. Слишком хорошо все видел. Буквально. Рассказывали, что с детства,
если пропадала какая-то вещь, он видел, кто ее украл. Говорили, что он и
мысли читает.
Ветеринар-чудотворец
От деда я знаю о необыкновенной способности отца обращаться с домашними
животными. Стоя рядом с норовистым конем, он мог, положив ему на шею
ландонь, тихо произнести несколько слов, и животное тут же успокаивалось. А
когда он смотрел, как доят, корова становилась совершенно смирной.
Как-то за обедом дед сказал, что захромала лошадь, возможно, растянула
сухожилие под коленом. Услыхав это, отец молча встал из-за стола и
отправился на коннюшню. Дед пошел следом и увидел, как сын нескольнко секунд
постоял возле лошади в сосредоточении, понтом подошел к задней ноге и
положил ладонь прямо на подколенное сухожилие, хотя прежде никогда даже не
слышал этого слова. Он стоял, слегка откинув назад гонлову, потом, словно
решив, что исцеление совершинлось, отступил на шаг, погладил лошадь и
сказал: "Тенперь тебе лучше".
После того случая отец стал вроде ветеринара-чудонтворца и лечил всех
животных в хозяйстве. Вскоре его
"практика" распространилась на всех животных Покровснкого. Потом он
начал лечить и людей. "Бог помогал".
В Петербурге отец привлечет к себе внимание великонго князя Николая
Николаевича как раз тем, что вылечит его любимую собаку, казалось,
безнадежно больную.
В "Житии" есть такая фраза: "Все меня интересовало. И хорошее, и худое,
а спросить не у кого было, что это значит? Много путешествовал и вешал, то
есть провенрял все в жизни". Из рассказов бабушки и деда я понянла, что
таким он был с ранних лет -- "опытным страннником". "В природе находил
утешение и нередко помышнлял о Самом Спасителе".
Он мог уставиться на небо, скорее, в небо. (Мне он говорил: "Вера --
это небо на земле, тут и спасайся".) Или на долгие часы погрузиться в
созерцание обыкнонвенной травинки, да так увлеченно, что мать иногда
пугалась, в своем ли он уме.
Но самыми странными и не понятными для окрунжающих были его способности
предсказателя и яснонвидящего.
Он мог сидеть возле печки и вдруг заявить: "Идет незнакомый человек". И
действительно, незнакомец стунчал в дверь в поисках работы или куска хлеба.
Гостя санжали за стол рядом с собой. Отец мне рассказывал, что почти каждый
ужин они делили с чужими.
Обладал он и даром, без которого был бы гораздо счастливее, --
способностью предсказывать смерть. Его никто не тянул за язык, а он не лез в
душу, но иногда 'слова сами вылетали. Помню, что дедушка истово креснтился,
когда рассказывал о том, какой плач стоял тогда в деревне.
В присутствии отца было зряшным делом врать.
Как-то торговец лошадьми, пытаясь взвинтить цену, нахваливал свой
товар. Отец отвел деда в сторонку и предупредил:
-- Он врет.
Дед, разумеется, отмахнулся. Через некоторое время лошадь ни с того ни
с сего, как казалось деду, околела.

Смерть в пруду
В те годы единственным товарищем моего отца был старший брат Миша.
Отец, большую часть времени пронводивший в одиночестве, иногда, под
настроение, люнбил погулять с братом в лесу или порыбачить, искунпаться в
реке Туре неподалеку от Покровского.
В тот день мальчики отправились на свое любимое место на реке. Оттуда
почему-то перебрались на пруд. Миша нырнул первым. Как там что -- не знаю,
но он стал тонуть. Миша уже исчез из виду, когда отец подбенжал к воде.
Протянул руку, пытаясь нащупать брата под водой. Миша схватился за его руку
и попытался выбнраться, но лишь утащил за собой под воду и отца. Мальнчики
цеплялись друг за друга, пытаясь встать на ноги. К счастью, их увидел
проходящий мимо крестьянин, бронсился к пруду, дотянулся до них и схватил
одного из мальчиков за руку. Они так вцепились друг в друга, что стали одним
клубком. Только потому их и вытянули.
К вечеру оба слегли с воспалением в груди. До блинжайшего доктора, в
Тюмени, -- примерно 120 верст. Помощи можно было ждать только от местной
повитунхи. А толк от такой помощи известно какой. Добрая женнщина сделала
все, что могла, но ее скудных познаний не хватило, чтобы помочь Мише.
Отец, чей организм, к удивлению, оказался крепче, чем у брата,
выкарабкался.
Но исцелился он только физически. Тоска поселинлась в его душе.
Отец очень любил брата, Мише было в ту пору всего 10 лет. Отцу -- 8.
Обычно детям удается преодолеть тяженлое уныние, вызванное подобным горем,
довольно бынстро. Но отец никак не отходил. И мне кажется, что смерть Миши
-- не единственная причина тоски, "черной ненмочи", как говорили в то время.
Когда отца затягивала черная стоячая вода пруда и гнилая жижа,
поднимавшаяся со дна, заливала нос, рот и уши, проникая, казалось, в самый
мозг, он детским
еще сознанием прозрел свой конец. Черная обжигаюнщая невская вода,
веревки, обвившие его -- и никакой надежды на спасение. Ужасная репетиция.
Со страшным знанием о своей смерти он и жил.
Он называл Петербург смердящей бездной (яма, куда затянуло их с братом
в пруду?). Говорил, что там "воздух пахнет гнилью" (как жижа со дна пруда,
где он едва не утонул?).
Французский посланник Морис Палеолог, как пончти весь великосветский
Петербург, не любил отца. Но передавал приметы событий часто верно. Он вел
дневнник, сейчас доступный всякому любопытствующему.
"Среда, 26 апреля 1916 г. Обедню служил отец Васинльев в раззолоченной
нижней церкви Федоровского сонбора. Царица присутствовала с тремя старшими
дочерьнми; Григорий стоял позади нее вместе с Вырубовой и Турович. Когда
Александра Федоровна подошла к принчастию, она взглядом подозвала "старца",
который принблизился и причастился непосредственно после нее. Зантем перед
алтарем они обменялись братским поцелуем. Распутин поцеловал императрицу в
лоб, а она его в руку.
Перед тем "старец" подолгу молился в Казанском соборе, где он
исповедался в среду вечером у отца Нинколая. Его преданные друзья, г-жа Г. и
г-жа Т., не оставнлявшие его ни на минуту, были поражены его грустным
настроением. Он несколько раз говорил им о своей близнкой смерти. Так, он
сказал г-же Т.: "Знаешь ли, что я вскоре умру в ужаснейших страданиях. Но
что же денлать? Бог предназначил мне высокий подвиг погибнуть для спасения
моих дорогих государей и святой Руси. Хотя грехи мои и ужасны, но все же я
маленький Христос..." В Другой раз, проезжая с теми же своими поклонницами
Мимо Петропавловской крепости, он так пророчество-Вал: "Я вижу много
замученных; не отдельных людей, а толпы; я вижу тучи трупов, среди них
несколько великих Князей и сотни графов. Нева будет красна от крови".
Поразительно, спасти Россию, как брата... "Маленьнкий Христос" ("Дух
Божий витает, где хочет") отдал Себя на заклание. И этой жертвы оказалось
мало. Нева стала красна от крови. Уверена -- в Казанском соборе он молился о
том, чтобы чаша миновала его и Россию, хотя знал, что неизбежное -- рядом.
Он то погружался в мрачное молчание, то становилнся чересчур резвым.
Его непредсказуемость изводила банбушку.
В семье Ефима Распутина родилось пятеро детей. В живых остался только
Григорий. Еще и так ему самой судьбой давался знак -- на нем лежит какой-то
долг. Не случайно же именно ему суждено было остаться жить. Отец часто
говорил:
-- Никакой напрасности нет на земле, -- а потом непременно добавлял --
как и на Небе.
Бабушка рассказывала мне, что никогда не знала, чего ждать от сына.
Сегодня он бежит в лес, надрывая сердце плачем и криком; а завтра крутится
под ногами домашних или в непонятном страхе забивается в угол.
Где Бог?
В четырнадцать лет отца захватило Святое Писание.
Отца не учили ^итать и писать, как почти всех деренвенских детей.
Грамоту он не без труда освоил только взрослым, в Петербурге. Но у него была
необыкновеннная память, он мог цитировать огромные куски из Пинсания, всего
один раз услышав их.
Отец рассказывал мне, что первыми поразившими его словами из Писания
были: "Не придет Царствие Божие приметным образом, и не скажут: вот, оно
здесь, или: вот, оно там. Ибо вот, Царствие Божие внутри вас есть".
Слова священника так поразили отца, что он бронсился в лес, опасаясь,
как бы окружающие не увидели, что с ним происходит нечто невообразимое.
Он рассказывал, что именно тогда почувствовал Бога.
Он рассуждал: "Если Царство Божие, а, стало быть, и сам Бог, находится
внутри каждого существа, то и звери не лишены его? И если Царство Божие есть
рай, то этот рай -- внутри нас? Почему же отец Павел говонрит о рае так,
словно тот где-то на небе?"
Слова эти означали -- и не могли означать ничего иного -- Бог -- в нем,
Григории Распутине. И чтобы найти его, следует обратиться внутрь себя. И
правда, если Царство Божие -- в человеке, то разве грешно раснсуждать о нем,
рассуждая о Боге? И если в церкви об этом не говорят, -- что ж, надо искать
истину и за ее пределами.
Отец рассказывал, что как только он понял это, понкой снизошел на него.
Он увидел свет. Кто-то написал бы в этом месте: "Ему показалось, что он
увидел свет". Но только не я. Я твердо знаю, что свет был. По словам отца,
он молился в ту минуту с таким пылом, как нинкогда в жизни.
Несколько лет назад я познакомилась с одной женнщиной. Не буду называть
ее имени, да это и неважно. Узнав, что я русская и православная, она,
истовая кантоличка, принялась обращать меня. Когда она в очереднной раз
приступила к урокам веры и начала говорить о Франциске Ассизском, как тот
обращался к птицам и деревьям: "Мои братики", -- я замерла. Отец тоже
говонрил: "Братик, хлебушек, небушко, милой, маленькой". Для него все было
равно одушевленным, равно заслунживавшим любви. Моей новой знакомой и
проповеднинце не удалось увлечь меня. Но она дала толчок мыслям. Отец был
православным и только православным. И нинкогда никто, даже желая доказать
обратное, не смог этого сделать. Но в его вере было то, чего не доставало
"книжнникам" -- знание о необходимости спасения в самой жизни. Он говорил
мне: "Вера -- это небо на земле, тут и спасайся". Я, насколько хватит сил,
скажу об этом.
Отец рассказывал, что когда он возвращался домой из леса, его не
оставляло чувство светлой печали, но не тягостной тоски. Ему представлялось,
что он чуть было не увидел Бога.
Отцу надо было поделиться с кем-то. Его мать приншла в ужас -- это же
святотатство, только святым дано видеть Бога. Она наказала сыну никому
ничего не раснсказывать и повела есть.
Я слышу бабушкин голос:
-- Иди поешь, все как рукой снимет!
Бедная бабушка, она всегда считала, будто хорошая еда может избавить от
всех недугов -- и душевных, и физических.
Как ни странно, подходящие слова я нашла у Арона Симановича, человека,
совершенно чуждого правосланвию. "Распутин был верующим, но не притворялся,
молился мало и неохотно, любил, однако, говорить о Боге, вести длинные
беседы на религиозные темы и, несмотря на свою необразованность, любил
философнствовать. Его сильно интересовала духовная жизнь челонвека. Он был
знаток человеческой психики, что оказынвало ему большую помощь".
Вот -- "любил философствовать, интересовала дунховная жизнь человека".
Философствовать, зная только крестьянскую науку, постигать духовную жизнь
человенка, зная только один слой -- крестьянство. Это надо помнить все
время, говоря об отце.
Относительно замечания о "неохотности", то есть неусердии в молитве.
Здесь тоже надо делать скидку на то, что это -- слова не христианина,
имеющего свои представления о том,*как следует отправлять обряды. К тому же
есть огромное число свидетельств совершенно другой направленности. Некоторые
я приведу позже. Зато непритворство отца отмечено верно. При некоторой
склонности к позе, отцу было совершенно чуждо дурнное актерство, так
отличавшее многих "известных монлитвенников".
Чужой в своей семье
Бабушка говорила -- она потеряла сына. Да в сущнонсти, так и было. Он
совершенно ушел в себя. Все валинлось у него из рук.
Дед был, разумеется, недоволен. Он думал, что сын просто увиливает от
работы. За то и получал частенько тычки и подзатыльники.
Дед, слывя человеком религиозным, считал, что ренлигия не должна мешать
крестьянскому труду. Сын же его, если и принимался за работу, то как-то
через силу, не переставая бормотать что-то о Боге в человеке и о другом
непонятном. И потянулась за отцом слава безндельника, ледащего человека.
Особой близости между отцом и сыном не было. (Правда, увидев внимание и
даже преклонение, с канкими относилась к моему отцу петербургская знать, дед
нехотя признал, что, как он говорил, "парню, может быть, и дано...")
Дед хотел только одного -- чтобы сын усердно гнул спину. Семье надо
кормиться. А для этого -- много и тяжело работать, даже надрываться, бабушка
говорила: "Жилы рвать".
И отец со временем стал работать прилежнее, хотя, случалось, и замирал
посреди борозды. Беда, если дед заставал его в такую минуту.
Вообще отношения между отцом и сыном напоминнали, в лучшем случае,
вооруженное перемирие.
Как бы там ни было, хозяйство в то время процветанло. По меркам русской
деревни, конечно.
Отец рассказывал нам, детям, о том, как бабушка, напуганная его
замкнутостью, даже отрешенностью, пыталась подтолкнуть сына к сверстникам.
Она называнла это "развеяться". Совершенно напрасно. Отец ни за что на свете
не хотел бы "развеяться", перестать быть "странным". К ужасу родителей он
твердил: "Не надо мне никаких друзей. У меня есть Бог".
Но все же приходилось иногда уступать уговорам и идти на улицу. Отец
рассказывал, что самое трудное для него было -- подойти к ребятам. Он
представления не имел, как вести себя, что сказать, как им понранвиться. Он
был слишком другим. И соседские дети это чувствовали.
Одним словом, идиллии не получалось.
К четырнадцати годам отец выровнялся и не выгляндел уже хилым и слабым.
Но драться по-прежнему не Хотел. Именно не хотел! "Нельзя поганить образ",
-- гонворил он.

Подростки жестоки, они воспринимали постыдное в их глазах миролюбие как
порок, достойный наказания. Иначе как слабаком отца на улице не дразнили. А
при первой возможности и били.
Однажды, устав от издевательств, отец, под гиканье и свист,
вступил-таки в драку. Его соперник, уверенный в своем превосходстве, ткнул в
него кулаком, но отец отбил удар. Да так, что нападавший упал. Пока тот
ленжал, другие навалились на отца скопом. Но он справился с ними. И
оставался при этом абсолютно спокойным.
На улице воцарился мир. А вот в душе отца мира не было. Раскаявшись в
том, что полез в драку, отец долго не мог придти в себя. Молился, ища
успокоения.
Половой вопрос по-деревенски
Тем не менее, эта драка принесла ему одно преимунщество: деревенские
перестали дразнить его и начали уважать. Но это мало заботило отца.
Еще меньше его волновала растущая популярность у деревенских девушек.
Среди них ходили шуточки насчет любовной темнонты отца. Всерьез они не
считали его ухажером. Но кажндой было лестно оказаться" первой л юбкой.
Замечу здесь, что полового вопроса в русских деревннях не существовало.
Добавьте к этому картины, свидентелями которых деревенские жители всех
возрастов станновились, наблюдая за любовными играми животных.
Все деревенские жители рано приобретают познания о физической стороне
отношений между мужчинами и женщинами. Покровское не составляло исключения.
Донстаточно сказать об обычае устраивать общие купания в Туре. При этом в
воду погружались в первозданном виде, а потом так же обсыхали. Хотя глазение
считалось серьнезным проступком, все все видели. Остальное предстанвить было
не так уж трудно.
Тем, кто не сталкивался с этим обычаем, он может показаться
безнравственным, но я могу засвидетельствонвать, что в нем нет ничего, что
способно было бы вызвать смущение. И он никогда не становился причиной
непристойного поведения.
Так что и для отца особых тайн в этом отношении не было. Но тогда его
совершенно не трогало все это.
В его мозгу роились вопросы, ответы на которые, казалось, вот-вот
откроются ему. Но ответы в послендний момент ускользали.
Любовный морок
Хозяйственные дела Распутиных шли все лучше. Ржи собрали много. Вдоволь
осталось и после того, как сторнговались с местной мукомольней. Дед вошел в
азарт. Реншил подзаработать на остатках. Куда податься? В город, ясное дело.
Ближе всего -- Тюмень. Она казалась немыснлимо большой: в то время там жило
пятьдесят-шестьденсят тысяч человек.
Единственным членом семьи, которого дед с наинменьшими потерями мог
оторвать от хозяйственных ранбот, был мой отец. Ему и поручили ехать в
город.
Отцу тогда исполнилось шестнадцать. Это был пернвый его выезд так
далеко. Думаю, именно тогда он пончувствовал вкус к странствованию, к смене
впечатленний, к возможности сравнивать. "Вешать, проверять все в жизни".
Отец благополучно добрался до Тюмени и с выгодой продал товар. Он
обескуражил деда, привезя денег гонраздо больше, чем тот рассчитывал.
Когда спрашивали, каким образом удалось приворонжить удачу, отец
отшучивался:
-- А ты торгуйся, она и не устоит...
Его стали посылать в город часто.
Однажды на главной улице Тюмени отец увидел вынходящую из мастерской с
вывеской "Модистка" "невинданную красоту": стройная фигура, белокурые волосы
выбиваются из-под вуали, одета в лиловое шелковое платье с маленьким
турнюром.
Объектом обожания оказалась госпожа Кубасова -- скучающая жена старого
богатого мужа. Кокетка, которой польстило восхищение мужика. И это при том,
что она его и за человека-то не считала.
С ним можно поиграть, решила она.
Ирина Даниловна специально стала приезжать к гонродским воротам, ища
встречи с парнем.
И вот как-то, когда коляска барыни поравнялась с возом отца, из экипажа
высунулась служанка и сказала:
-- Госпожа велела передать: через час ты должен синдеть на ограде
имения Кубасовых напротив черного хода.
Бедный, бедный отец! Если бы он знал, что было ему уготовано.
Ясно, что через час он сидел на ограде поместья, на одной из лужаек
которого могло поместиться все хозяйнство Распутиных. В дверях появилась уже
знакомая ему служанка, и по ее знаку отец перебрался во двор. Оттуда -- в
летний домик.
Увидев предмет своего обожания так близко, он оснтолбенел. По
представлением деревенского парня, она была голая. Не считать же платьем
нечто, почти полнонстью открывающее грудь и плечи. Голова пошла кругом.
Она улыбалась ему ободряющей улыбкой. Хотя кажндой каплей крови он
рвался вперед, все мышцы сковал благоговейный страх. Быстро догадавшись о
его состояннии, она с видимой готовностью распахнула объятия. Повинуясь, он
с трудом двигался. Очутившись в объянтиях почти божества, отец погрузился в
самое настоянщее блаженство. Он не имел представления о духах и
ароматических притираниях.
Что делать дальше, он не знал. Просто стоял, неуклюнже сжимая ее в
объятиях. Ирина Даниловна велела ему раздеться, а сама быстрыми шагами вышла
из комнаты.
В лихорадочном волнении отец сорвал с себя одежду и, оставшись в чем
мать родила, последовал за ней, как он полагал в ту минуту, в райские кущи.
В полумраке комнаты он едва различал возлюбленную, лежащую на диване. Она
все еще оставалась одетой. Думая, что она поступает согласно какому-то
странному обычаю высншего общества, он внезапно застеснялся собственной
наготы, но горящий в нем огонь сжег остатки разума.
Он ринулся вперед. И тут Ирина Даниловна произнесла одно-единственное
слово:
-- Теперь!
Тяжелые шторы, скрывавшие четыре окна комнаты, были одновременно
раздвинуты четырьмя служанками, прятавшимися за ними. Яркий свет и вид
четырех одентых женщин там, где он ожидал увидеть одну обнаженнную, привел
его в ужас.
Появилась пятая служанка с ведром в руках. Она окантила его с головы до
ног. Обожженный ледяной водой, он отпрянул, споткнулся и упал на шестую
девушку, которая стояла за его спиной на четвереньках.
Как только он рухнул, все девушки, за исключением госпожи, которая
хлопала в ладоши, хохотала и поднбадривала остальных, накинулись на него.
Самая младшая из девушек, четырнадцатилетняя, только недавно
поступившая в услужение к Кубасовым, Дуня Бекешова, быстро убежала, увидев
искаженное ужасом лицо жертвы.
Натешившись, несчастного выволокли из летнего домика и бросили на
траву. Как долго он там пролежал, и сам не знал.
Я рассказала об этой истории, знакомой мне со слов одной из участниц
событий, Дуни, служанки Кубасонвой, которой суждено будет тесно сойтись с
нашей сенмьей. И сделала это потому, что все, произошедшее тогнда, способно
многое объяснить в поведении отца горазндо позже -- уже в Петербурге. Прежде
чем продолжить интригу, передам один эпизод, описанный тем же Си-мановичем.
"Были у Распутина почитательницы, котонрые навещали его по праздникам, чтобы
поздравить, и при этом обнимали его пропитанные дегтем сапоги. Раснпутин,
смеясь, рассказывал, что в такие дни он особеннно обильно мажет свои сапоги
дегтем, чтобы валяющинеся у его ног элегантные дамы побольше бы испачкали
свои шелковые платья. По малейшему поводу он ругал аристократических дам".
Уверена, многие упрекнут меня в том, что я, привондя эти примеры,
оказываю плохую услугу отцу. Однако
я повторю, что намерена показать человека, а не героя "Четьих-Миней".
Кто-то назовет подобное поведение отца местью, предметом которой становились
вместо Ирины Даниловны аристократки вообще, а кто-то -- уроком смирения.
Для меня важнее другое. Тогда отцу хотели внушить: "любовь" -- слишком
хорошее слово для мужика. С этим он не согласится никогда.
Отец был опытным странником, много чего видел, еще больше чего понял.
Надо отшелушить лишнее, и оснтанется: "Любовь -- большая цифраПророчества
пренкратятся и знания умолкнут, а любовь никогда"; "А донбиваться любви до
крайности нельзя! А какую Бог дал, такая пусть и будет!"; "Все мы беседуем о
любви, но только слыхали о ней, сами же далеко отстоим от любви"; "О любви
даже трудно беседовать, нужно с опытным. А кто на опыте не бывал, тот
перевернет ее всячески"; "Люнбовь живет в изгнанниках, которые пережили все,
всянческое, а жалость у всех есть"; "Любовь -- миллионщик духовной жизни,
даже сметы нет"; "Нужны только унинжение и любовь -- в том и радость
заключается". Из принведенного видно, что для отца физическая и духовная
любовь сочетается и так становится силой.
Отец был на грани отчаяния. Жить не хотелось. И сам не помнит как,
добрался до дому. Там уже ждали. Оказанлось, он неизвестно где проездил
почти сутки. Словно в мороке.
Анна Егоровна видела, что сын вернулся сам не свой. ("Хоть не ограбили
и не прибили "-- и то ладно".) Но разговорить его было невозможно.
У нас в семье притчей стало бабушкино (Анны Егонровны) упрямство,
особенно там, где дело касалось близких. Но мой отец -- был ее сыном во всех
отношенниях, а значит, не менее упрямым, чем мать.
Бабушка чувствовала, что причина его тревоги кронется в душе гораздо
глубже, чем она может проникнуть.

Вдовий грех
В тех местах, откуда я родом, не считалось зазорным для молодых людей
вступать в половую связь до свадьбы. Но эти отношения регулировались
строгими, хотя и неписаными, правилами. Неразборчивую в связях девинцу
зачисляли в разряд гулящих, а парня, отказавшегося жениться на девице,
которую он "обрюхатил", подвернгали суровому наказанию, в некоторых деревнях
могли даже оскопить.
Прежде же всего требовалось соблюдение приличий. "Делать -- делай, а
честь блюди".
В Покровском жила молодая вдова. Среди парней понстарше ходили слухи,
будто она охотно соглашается поразвлечься. Доподлинно никто ничего не знал,
но так говорили. А для деревни и этого достаточно.
Женщина, о которой пойдет речь, -- Наталья Петнровна Степанова, хотя и
не считалась распутной, естенству не противилась.
Когда однажды ночью в дверь постучал бродяга и попросил поесть, она
пустила его не только к столу, но и в свою постель. К ее несчастью,
свидетельницей (верннее, слушательницей, потому что расположилась она под
окном) страстных воркований стала местная блюснтительница нравственности.
Она со всех ног бросилась к старосте -- моему деду -- и выложила все,
что видела, и, наверное, о чем преднставления не имела.
Старосте оставить без последствий такой донос нельзя было никак. По
дороге к избе Степановой он зашел за подмогой, для мирского суда нужны были
свидетели.
Не спрашивая, естественно, разрешения войти, дед распахнул дверь и
увидел вдовушку, развлекавшую госнтя самым интимным образом. Дед с
товарищами, поднстрекаемые жужжанием старухи, вытащили несчастную Женщину из
постели -- бродяга под шумок убежал, -- и доставили в дом священника -- отца
Павла, где и посандили под замок.
Скоро вся деревня собралась у церкви, горячо обнсуждая, каким именно
способом наказать виновную.
И вот Наталья Петровна, под руки выведенная из дома двумя дюжими
мужиками, стоит у церкви, на позоре.
Решать надлежало священнику -- отцу Павлу.
Приговор был таким: грешницу раздеть донага и вынпороть всей деревней.
А потом изгнать из общины.
Привели оседланную лошадь, руки женщины связанли веревкой, другой конец
которой привязали к седлу. Все собравшиеся, и мужчины и женщины, встали в
два ряда. Староста хлопнул лошадь ладонью по крупу. Жинвотное пустилось
медленным шагом между рядами сельнчан, вооружившихся кольями и плетьми.
Мой отец присутствовал при этом, хоть и не прининмал участия в кровавой
драме. Его приводило в ужас, что палачами стали друзья-соседи, даже его
собственнный отец. Я помню его лицо, когда он говорил: "И мой отец!.." Я уже
замечала, что между ними не было осонбой близости. Так вот, этот случай
перевернул взгляд сына на отца. Дело не в том, что бьют женщину. В руснских
деревнях это бывает очень часто и не считается преступным. Кто бьет -- вот
что поразило отца. Они вынстроились, чтобы избить бедную женщину, чьим
единнственным грехом было то, что ее поймали за тем же, что делали и ее
судьи. Чей грех был тяжелее? И кто пернвым должен ударить, кто без греха?
Жертва потеряла сознание после первых ударов, и в конце концов лошадь
потащила впавшую в беспамятнство жертву прочь из деревни. Ряды палачей
распались.

Прервусь, потому что именно до этого места я слыншала историю от отца.
(Незадолго до его смерти.) О том, что сталось с Натальей несколько позже,
мне, со слов отца же, рассказала Дуня, но спустя время.
Мне было неловко и даже стыдно слушать историю молодой вдовы от отца,
ведь эта сторона жизни была от меня тогда совершенно скрыта. И я не
понимала, поченму вдруг он вспомнил об этом. Какая появилась в этом
надобность? Картина, обрисованная рассказчиком, так
ярко запечатлелась в моем мозгу, что не шла прочь, хотя я и гнала ее.
Она стала кошмаром моих снов.
И вот отец умер. Потоки грязи, выливаемые на него, не только не
умерились, но стали еще зловоннее. В канкой-то из дней, когда я была
доведена почти до отчаянния сплетнями, надо сказать, старательно доносимыми
до меня и вообще домашних, в голове у меня абсолютнно четко прозвучал голос
отца:
-- Кто без греха, пусть бросит первый камень.
Я словно очнулась. Пока отец был жив, он, как мог, защищал нас от
сплетен, опутавших его всего. Предвиндя смерть и зная, что недоброжелатели
не оставят его душу в покое, он хотел так предупредить меня и даже утешить.
Бедная Наталья прошла сквозь строй, приняла побои и некому оказалось
защитить ее, пусть и не безнгрешную. Но в чьих руках были плети? Кто судил
ее?..
Когда все разошлись, отец пошел по следу, оставнленному телом Натальи
Петровны, пока не вышел в поле. Он шел на ржание лошади, и в конце концов
наншел бесчувственную вдову. Освободив ее, опустился рядом на колени,
осмотрел ссадины и синяки. Тело пренвратилось в кровавое месиво. Отцу
удалось унять кровь очень быстро. Под его прикосновениями боль исчезала.
Они оставались в поле до вечера, а после благопонлучно добрались до
какого-то убежища в лесу.
Наталья Петровна, сама еще не вполне поверившая в чудесное избавление,
хотела было отблагодарить отца единственным понятным ей способом, но тот
уклонился.
Отец приходил к ней каждую ночь всю неделю, принносил еду, и к концу
недели женщина почти оправилась.
Тайком она пробралась в свой дом, достала из поднпола золотой империал,
припасенный на черный день, чтобы сесть на пароход, идущий в Тобольск, --
"начиннать новую жизнь".
Проводив Наталью Петровну до середины дороги, отец вернулся в деревню.
А там играли свадьбу.
Тогда-то отец впервые напился.
Слово за слово, пьяные парни и мужики начали огнлядываться вокруг в
поисках женщин. Кто-то подсказал, что видел за деревней Наталью Петровну.
Решили ее догнать. Кинулись к лошадям. И отец тоже.
Наталью Петровну догнали быстро. Женщина приншла в ужас. Кошмар
неминуемо должен был повторитьнся, но с еще более ужасными последствиями.
Увидев отца среди преследователей, Наталья Петровнна совсем пала духом
-- она решила, что это он надоунмил их погнаться за ней.
Отец говорил Дуне, что взгляда Натальи Петровны, каким она на него
тогда посмотрела, он никогда не занбудет. Этот взгляд и заставил его
действовать. Он загорондил Наталью Петровну собой.
От неожиданности все опешили. Почему-то никак не протестуя, повернули
коней.
Наталья Петровна, ни слова не говоря, пошла дальнше. Отец остался один.
Какое-то время не мог сдвинутьнся с места, потом сорвался и побежал, не
разбирая донроги. Так же внезапно остановился, разрыдался, упал на колени и
начал молиться, прося Господа о прощеннии за грех, который едва не совершил.
Потом все как-то начало налаживаться.
Надо сказать, что вся жизнь отца протекала именно так -- сначала поиски
покоя, потом короткий миг равнновесия, следом -- снова словно толчки,
заставляющие, кажется, круто менять дорогу.

Глава 2
НОЧЬ ДУШИ И ЖЕНИТЬБА
Дорога в кабак -- Ученость не в счет -- -- Новая тварь -- Монастырские
распри
Дорога в кабак
Отцу исполнилось восемнадцать. Он говорил нам, детям, что именно тогда
почувствовал в себе присутнствие какой-то силы. Не помню, какими точно
словами он выражался, но помню с абсолютной ясностью, что именно хотел
выразить. Он стал осознавать присутствие в себе того, чье существование
согревало и дарило ощунщение благополучия.
У отца никогда не было духовного наставника. Все, что он понял, он
понял самостоятельно.
Я никогда не питала слабости к мистике. Но, ища ответы на вопросы,
связанные с судьбой отца, по мере возможности читала об этом предмете и
обнаружила: хотя многие мужчины и женщины пришли к осознаннию и
просветлению, очень немногие добились этого без руководства другого
человека, более умудренного знанием. Просвещенный наставник знает все
ловушки, подстерегающие ученика. Отцом же руководил только его разум и жажда
познать истину.
Однажды отец пахал и вдруг почувствовал, что всенгда присутствовавший в
нем свет разрастается. Он упал на колени. Перед ним было видение: образ
Казанской Божьей Матери.
Только когда видение исчезло, отца пронзила боль. Оказалось, колени его
упирались в острые камни, и кровь от порезов текла прямо на землю.
Пережитое моим отцом духовное потрясение было сильным, но по сути своей
не особенно глубоким.
Он жил в миру, а значит, как написано в "Житии": "был с миром, то есть
любил мир и то, что в мире. И был справедлив, и искал утешения с мирской
точки зрения. Много в обозах ходил, много ямшичил и рыбу ловил, и пашню
пахал. Действительно это все хорошо для крестьянина! Много скорбей было мне:
где бы канкая сделалась ошибка, будто как я, а я вовсе ни при чем. В артелях
переносил разные насмешки. Пахал усердно и мало спал, а все же таки в сердце
помышлял как бы чего найти, как люди спасаются".
Отец говорил, что жизнь его с того дня превратилась в сплошное ожидание
какого-нибудь знака свыше.
Но знака не было. Ему все труднее становилось монлиться. Казалось, весь
запас его духовной энергии был растрачен в одной вспышке, и ничего не
осталось.
"Ночь души", как он говорил, все не кончалась. Нинчего не помогало. Он
терял веру.
Дорога в кабак проторилась как-то сама собой. А там дым коромыслом.
Отец плясал до изнеможения, будто хотел уморить себя.
Позже, когда уже начнется для него другая жизнь, отец, как бы
искушаемый и подталкиваемый кем-то, вдруг впадал в буйство:
"К музыке и танцам он питал неодолимую слабость. Во время кутежей
музыка должна была играть беспренрывно. Часто Распутин вставал из-за стола и
пускался в пляс. В плясках он обнаруживал изумительную неутонмимость. Он
плясал по 3-- 4 часа". Так пишет Кввыль-Бобыль.
Тогда-то он стал непременным участником всех денревенских гуляний. А в
деревне -- где гуляют, там и бензобразничают. То есть, выхваляясь перед
девицами, донходят и до драки с поножовщиной.
На гуляниях отец и встретил свою суженую.
Она была высокой и статной, любила плясать не меньнше, чем он.
Наблюдавшие за ними односельчане решили, что они -- красивая пара. Ее русые
волосы резко контрастировали с его каштановой непокорной шевенлюрой, она
была почти такого же высокого роста, как и он. Ее звали Прасковья Федоровна
Дубровина, Параша. Моя мама.
Начались ухаживания и все, что им сопутствует. Женнихались они месяца
три, после чего отец заявил своим родителям, что хочет жениться.
Те особенно не противились. Разузнав все хорошеньнко о семье Дубровиных
(а она появились в деревне незандолго то этого), убедившись, что дело
чистое, решили -- пирком да и за свадебку.
Может быть, они были бы более привередливыми и настаивали на том, чтобы
их сын взял кого-нибудь понбогаче, но уж очень хотелось родителям поскорее
образумить сына. А что способно заставить выбросить из головы всякие
глупости, если не женитьба?
Дождались нужного времени, когда полагалось справнлять свадьбу.
Мама была доброй, основательной, сейчас бы сканзали, уравновешенной. На
три года старше отца.
Начало семейной жизни было счастливым. Отец с усердием, какое раньше
замечалось за ним не всегда, работал по хозяйству.
Потом пришла беда -- первенец прожил всего ненсколько месяцев.
Смерть мальчика подействовала на отца даже сильннее, чем на мать. Он
воспринял потерю сына как знак, которого так долго ждал. Но не мог и
предположить, что этот знак будет таким страшным.
Его преследовала одна мысль: смерть ребенка -- нанказание за то, что он
так безоглядно "тешил плоть" и так мало думал о Боге.
Он молился. И молитвы утишали боль.
Прасковья Федоровна сделала все, что могла, чтобы смягчить горечь от
смерти сына.
Через год родился второй сын, Дмитрий, а потом -- с промежутком в два
года -- дочери Матрена, или Манрия, как я люблю, чтоб меня называли, и Варя.
Отец затеял строительство нового дома, большего по размерам, чем дом
деда, на одном дворе. Это был двухнэтажный дом, самый большой в Покровском.
Работа, заботы о детях облегчили душу, а время, изнвестный врачеватель,
доделало остальное.
Но когда в доме воцарился покой, отцу начали снитьнся странные сны. То
ли сны, то ли видения -- Казанская Божья Матерь. Образы мелькали слишком
быстро, и отец не мог понять их смысла и значения.
Беспокойство нарастало. Отец мрачнел, избегал разнговоров даже с
близкими.
Душа терзалась.
Ученость не в счет
Князь Жевахов, как и многие, встречавшиеся с отнцом, но не знавшие его
близко или просто достаточно, написал о нем. Рядом с по преимуществу
предвзятыми мнениями относительно личности отца, у Жевахова есть близкие
моему пониманию заметки. Кажется, сейчас они как нельзя более кстати.
"Есть люди, для которых недостаточно найти себя: они стремятся найти
Бога. Они успокаиваются только тогда, когда найдут Бога, когда будут жить и
раствонряться в Нем. Они постигают уже слова апостола Павла: "кто во Христе,
тот новая тварь; древнее прошло, тенперь все новое".
Жаль только, что никто из писавших об отце (и обер-прокурор Синода
Жевахов в их числе) не смог прилонжить подобное понимание к нему в
положительном смысле.
Опять прав оказался отец, говоря про таких: "Буква запутала ему голову
и свила ноги, и не может он по стопам Спасителя ходить".
Так и получилось -- "Он идет вперед, а они остаются сзади".
Как-то раз, возвращаясь с мельницы, куда отвозил зерно, отец подвез
молодого человека. Разговорившись с ним, узнал, что попутчик --
студент-богослов Милетий Заборовский. Спросил у него совета, что делать,
рассказал о видениях. Тот просто ответил:
-- Тебя Господь позвал.
Господь позвал -- ослушаться грех.
Милетий посоветовал идти в монастырь в Верхотурье:
-- Тамошние монахи помогут.
Отец стал сокрушаться, что не знает грамоты. Милетий сказал:
-- Ученость не в счет. Была бы вера тверда.
В "Житии..." читаем: "Вот ученость для благочестия -- ничего! То есть я
не критикую букву -- учиться надо, но к Богу взывать ученому не приходится.
Он все на букве прошел". "Кто в миру не ученый, а жизнь толкнула на
спасение, тот, по всей вероятности, больше получит дарования: что ни делает,
да успеет!"
-- Как же семья? -- спросил отец.
-- Решай, -- ответил Милетий.
Доехали до деревни.
Дома -- родители, жена, трое маленьких детей. Что делать? Мука
мученическая, да и только.
Отец говорил, что он тогда явственно услышал слонва из Евангелия от св.
Луки: "Еще другой сказал: я пойнду за Тобою, Господи! но прежде позволь мне
проститьнся с домашними моими.
Но Иисус сказал ему: никто, возложивший руку свою на плуг и озирающийся
назад, не благонадежен для Царствия Божия".
Решение оставить дом далось отцу нелегко. Но ослуншаться -- еще
тяжелее.
Простояв ночь на коленях перед иконой Казанской Божьей Матери, отец
сказал себе:
-- Иду.
Моя бедная мама видела, что с отцом что-то творитнся. Но понять ничего
не могла. Первое, что пришло в голову -- отец разлюбил ее.
Отец не делился с женой мыслями. Да и не принято было говорить с
женщинами о чем-то, кроме хозяйства и детей. Поэтому когда он все-таки
заговорил с ней о том, что намерен идти в монастырь, она от неожиданнонсти
онемела. Она ждала каких угодно слов, только не этих.
Сказала:
-- Поторопись.
Об этом мне рассказала сама мама в один из приезндов в Петербург к нам
с отцом. Я, совсем девочка, тогда была уверена, что мама рассказывает мне об
этом, чтонбы показать -- она разделяла стремления отца.
Мама была доброй женщиной, очень терпеливой. Она всегда уважала отца,
сносила все тяготы, связанные как с жизнью вместе с ним, так и с разлукой.
Когда я стала взрослой настолько, чтобы видеть кронме своих
представлений и все в действительности пронисходящее вокруг, поняла -- мама
хотела сказать, как ей было трудно отпускать отца. Наверное, она не
повенрила ему, не могла поверить. Она сказала: "Поторопись", чтобы не тянуть
объяснение, от которого не ждала нинчего хорошего. Никаких сантиментов. Она
оставалась одна с тремя детьми на руках, а здоровый мужчина, ее муж, уходил.
Какая разница, куда?
Новая тварь
Как к месту у князя Жевахова пришлись слова апоснтола Павла: "Древнее
прошло, теперь все новое"... Но когда речь заходит о моем отце, предметом
обсуждений становилось непременно старое, а новое будто теряется или не
имеет значения.
В заметках об отце, ставших теперь известными, да и в тех, которые
передаются устно, обрастая попутно ненбылицами, это особенно видно.
Вот Ковалевский. Беру его, потому что он все-таки сдержаннее других:
"Прежде его обычным занятием были пьянство, дебош, драки, отборная ругань.
Бывало, едет он за хлебом или за сеном в Тюмень, возвращается донмой без
денег, пьяный, избитый и часто без лошадей.Такая жизнь продолжалась до
тридцати лет. Все это вренмя среди односельчан он слыл за пьяного,
развратного человека.
Перемена с ним произошла внезапно. Он вдруг резко изменил свое
поведение. Сделался набожным, кротким, перестал пить, курить, начал бродить
по монастырям и святым местам".
Не спорю -- и пьянки, и ругань, и драки. Но только одно слово --
"обычно" -- и картина вырисовывается мерзостная. А что было рядом с этим? Да
и плохое -- было ли оно совершенно таким, каким его изображают?
Отец написал в "Житии...": "Все следят за тем, кто ищет спасения, как
за каким-нибудь разбойником, и все стремятся его осмеять".
Дьявол таится за левым плечом каждого. Ему оскорнбителен образ Божий в
лице человека. Охаять его -- рандость. Сделать хоть в глазах других дурным,
дурнее, чем на самом деле -- вечная цель.
У Ковыля-Бобыля читаем: "Начался новый период Распутинской жизни,
который можно бы назвать перенходным и подготовительным к будущим его
успехам. Григорий мало-помалу стал отставать от пьянства и сквернословия.
Как определяют это состояние его близнкие, он "остепенился" и "задумался".
Вместе с тем он стал заботиться о некотором благообразии: начал умынваться,
носить более приличную одежду и пр. Во время молотьбы, когда домашние
смеялись над ним за его свянтость, он воткнул вилы в ворох сена и, как был,
пошел по святым местам. С этим временем совпадают его хожндения с кружкой
для сбора пожертвований для постронения храма и усиленные посещения
монастырей и всянческих святых мест. Односельчане изумлялись и не веринли в
искренность его, в это время в самые отдаленные монастыри он ходил пешком и
босой. Питался скудно, часто голодал, по прибытии в монастыри постился и
всячески изнурял себя. Вполне точные сведения говонрят, что он в то время
носил тяжелые вериги, оставивншие на его теле заметные рубцы.
Он водится с юродивыми, блаженненькими, всякинми Божьими людьми,
слушает их беседы, вникает во вкус духовных подвигов.
Особенно долго живет Григорий в Верхотурском моннастыре
Екатеринбургской епархии. Здесь он вошел в близкие отношения со старцами и,
по его словам, мнонгому научился".
Здесь замечу только относительно вериг, которые отец носил какое-то
время, а потом прекратил, хотя иногда и прибегал к действиям такого рода.
Отец говорил: "С Богом никак не сговоришься". Ношение вериг и другие
подобные способы умерщвления плоти он как раз и называл "сговором с Богом".
Но повторял: "Конечно, кому как дано, тот так и спасается".
Монастырские распри
Монастырь в Верхотурье представлял собой нагроможндение камней,
окруженное массивной каменной же стенной. На монастырских землях работали
монахи-трудники.
Отца после недолгих расспросов приняли послушнинком. Отец оказался
упорным и в поле, и в учении.
Его набожность обратила на себя внимание старших братьев-монахов. Один
из них, видя старание послушнника, рассказал ему о старце Макарии, живущем в
лесу неподалеку от монастыря. Подсказал отправиться к нему "за умом", но
отец чувствовал, что пока не готов к встрече.
В самом же монастыре единства и стройности в мыснлях не было. Одни
придерживались жесткого традицинонного взгляда на православные догмы. В
большинстве своем это были старые монахи, их за глаза называли староверами.
Другие были настроены, как им казалось, свободнее. Правыми себя считали,
разумеется, и те, и другие. Споры между враждующими лагерями начинанлись,
как правило, вполне благостно, а заканчивались, тоже как правило,
рукоприкладством.
Кроме того, и в вопросах нравственности не все моннахи соответствовали
своему положению. Порок, гуляюнщий по мужским монастырям, не обошел и
Верхотурье.
Но даже не это все повергало отца в отчаяние. И уж, конечно, не
холодная и сырая келья с маленьким окошнком под самым сводом, которое
пропускает больше хонлода, чем солнечного света, не узкая деревянная ле-

жанка без матраца, не шаткий стул и не менее шаткий стол и не холодный
каменный пол.
Он не находил в монастыре главного, ради чего и пришел туда.
Только когда понял, что помощи ждать в монастыре не от кого, отправился
к старцу Макарию.
Сам старец -- интереснейший тип. В молодости был мотом, спустил
отцовское наследство. А в один прекраснный день проснулся, преисполненный
отвращения к земным радостям.
Следуя завету Христа: "Если хочешь быть совершеннным, пойди и продай
имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и
слендуй за Мною", Макарий так и поступил. Когда желания плоти слишком
донимали его, умерщвлял ее жестокинми самоистязаниями.
Наконец он пришел к полной душевной безмятежнности. Жил в лесу и
наставлял тех, кто приходил к нему.
Отец множество раз передавал свой разговор со старнцем. Раз от раза
дополняя его какими-то деталями, канжущимися ему особенно важными в
настоящий момент.
Перескажу так, как мне запомнилось.
Отец спросил у Макария, как ему узнать волю Господа.
Старец ответил:
-- Ты должен молиться Ему.
Отец:
-- Что делать, если падаешь с высокой стены? Пын
таться спастись или отдаться в руки Господа?
Макарий:
-- Сын мой, твое тело -- храм Божий, зачем же пон
зволять ему разрушиться?
Отец:
-- А как быть с видениями Казанской Божьей Матен
ри? Я хочу следовать за ней. Как мне узнать, чего требун
ет от меня Господь?
Макарий:
-- Ты должен неустанно молиться о том, чтобы тебе
было даровано понимание и руководство. Утром после
пробуждения, ты должен посвятить свой день Богу. Долн
жен выполнять всякую работу как слуга Божий. Не ставь
себе в заслугу добрые дела, а считай их жертвой Господу. Молись о
прощении, повторяй "Господи помилуй" по крайней мере пять тысяч раз за день.
Когда почувнствуешь, что получил прощение, Он придет к тебе. Отец:
-- Я сделаю, как ты велишь. Остаться мне в Верхотурье?
Макарий:
-- Господь обитает не только в монастыре. Весь мир --
Его обитель. Он всегда с тобой.
Монастырские ворота не запирались. Можно было уходить и приходить,
когда и кому заблагорассудится. Отцу заблагорассудилось вернуться в мир.
Для чего?
Некоторый ответ дает Белецкий: "Распутин обладал недюжинным природным
умом практически смотрящего на жизнь сибирского крестьянина, который помог
ему наметить свой жизненный идеал. Поэтому Распутин поншел по пути своих
склонностей, которые в нем развинлись под влиянием общения его во время
странствованний с миром странников и с монашеской средой. Обнщение это дало
Распутину зачатки грамотности и своенобразное богословское образование,
приноровленное к умению применять его к жизненному обиходу, расшинрило его
взгляд на жизнь, развило в нем любознательнность и критику, выработало в нем
чутье физиономиснта, умевшего распознавать слабости и особенности
ченловеческой натуры и играть на них, и само по себе понвело его по тому
пути, который растворил перед ним страдающую женскую душу.
Распутин ясно отдавал себе отчет в том, что узкая сфера монастырской
жизни, в случае поступления его в монастырь, вскорости выбросила бы его из
своей среды.
В сознательную уже пору своей жизни Распутин, игннорируя насмешки и
осуждения односельчан, явился уже как "Гриша-провидец" ярким и страстным
предстанвителем этого типа, в настоящем народном стиле, вознбуждая к себе
любопытство и в то же время приобретая несомненное влияние и громадный
успех, выработавнши в себе ту пытливость и тонкую психологию, которая
граничит почти с прозорливостью".

Глава 3 СТРАННИК
Хитрый враг -- Единство молитвенного
и эротического -- В хлыстовском корабле --
-- Был ли Распутин хлыстом
Хитрый враг
Прошел почти год с того времени, как отец оставил Покровское. Он был
похож на бродягу. Истощен, обонрван. Его не смогла бы узнать и жена.
Отец говорил, что тогда он "не видел себя", то есть ему было совершенно
все равно, как он одет, даже гонлод не слишком донимал его, хотя есть
удавалось не каждый день.
Он постоянно молился. "Но и враг не дремал", -- говорил отец,
рассказывая о том времени. Вместо Канзанской Божьей Матери ему являлись
образы женщин-соблазнительниц.
Интересно, как отец писал в "Житии...": "Видению не нужно верить, это
недоступно нам. Хотя бы оно на самом-то деле было, за это Господь простит,
за неверие даже маленьким подвигом простит, но как от врага в прелесть
впадешь, то это спрашивается как все равно, как у какого-нибудь злого
помещика потерял какие-нинбудь вещи. Очень, очень осторожно нужно с этими
виденниями, до такой доведут низкоты, то есть до забвения, что не будешь
помнить ни дни, ни часы, и в такую впандешь гордость, и будешь настоящий
фарисей. Трудно странничкам бороться со врагом. Когда я шел страннинчать в
Киев, то уходил утром без обеда, это был мой устав. Злодей враг завидовал
всему моему доброму делу; то он являлся в виде нищего, а все-таки знатно,
что не нищий, а враг в тумане. Я успевал в то время крестным знамением себя
осенять, и вдруг исчезал, как прах. То мне казал, что деревня еще более как
30 верст, смотришь из-за леску и вышел на долинку -- тут и село. Экой
сатанна! То являются помыслы нечестивые, усталость неопинсанная, голод
невысказанный, жажда питья неопреденленная, я догадывался, что это опять от
врага, нередко падал на дороге, как будто по кочкам иногда, -- все это
искушение! Приблизишься к селу, звон раздается, я своними прыткими ногами и
частой походкой, уже в храм. Вот мне первую мысль враг задает: то стань на
паперти, собирай жертвы -- дорога далекая, денег много надо, где возьмешь;
то помолись, чтобы тебя взяли обедать и нанкормили послаще. Хвать безумной
головой, уже херувимнский стих поют, а я еще не был, не предстоял, не
соединнялся с Господом! Дай я не буду больше! Так мне приншлось с этими
помыслами бороться целые года".
И там же: "Не будем верить сновидениям, кроме Божией Матери и Креста".
Он клал бессчетные поклоны, бил себя палкой, стенгал ремнем. Боль
вытесняла похоть и заполняла стыдом.
Чем сильнее он старался изгнать прельстительниц из сознания, тем,
казалось, настойчивее они возвращались, пока он не падал на землю в
изнеможении. Он терпел поражение в одной битве за другой, не находя покоя.
Не желая признать поражение, он боролся, каждый день заново начиная
свою битву на рассвете и оплакинвая поражение на закате.
В "Житии..." отец пишет: "Ах, враг хитрый ловит вонобще спасающихся..."
Единство молитвенного и эротического
В глазах всего мира отец был грешником, и, с точки зрения церковных
законов, он, несомненно, грешил, но я предпочитаю думать, что милосердный
Господь в сердце своем может найти оправдание грешнику, уступавшему силам,
противиться которым не во власти человека.
Отец пытался сделать то, что удавалось лишь немнонгим. Я думаю о нем не
как о грешнике, а как о человенке, который предпринял попытку и потерпел
неудачу. А кто может осудить человека за попытку? Разве лучше вообще не
прилагать никаких усилий? Откуда человеку знать, что такое карабкаться в
гору, если он никогда и не пытался?
В "Житии..." читаем: "Как дыроватый мешок не сонхранит в себе жито, так
и мы, ежели не будем друг друнга прощать, а будем замечать в другом ошибки,
сами же находиться к нему в злобе, то есть судить".
А у Гурко нашла я следующее определение: "Смолонду обнаружил он бурный
темперамент, проявлявшийся то в повышенной религиозности и столь присущем
руснскому человеку богоискательстве, то в чрезвычайной физической
страстности, переходящей в эротоманию. Впрочем, медицина давно установила
сочетание у люндей экзальтированных религиозного фанатизма с повыншенной
половой страстностью.
Как бы то ни было, у Распутина уже в молодые годы чередовались периоды
крайнего разгула с приступами покаяния, молитвенного экстаза и влечения к
паломнничеству по святым местам.
В Распутине совмещались две крайности -- явление, свойственное русской
природе и имеющее основой бурнную страстность. По меткому выражению
Достоевского, про таких лиц "никогда вперед не знаешь, в монастырь ли они
поступят, или деревню сожгут".
Интересное место есть и у Евреинова, немало потрундившегося для
развенчания отца, но вынужденного все-таки признать: "Возбуждение полового
инстинкта в связи с религиозной экзальтацией и вообще с молитвенным подвигом
-- общеизвестный факт. "Художественное денлание молитвы Иисусовой, --
говорит епископ Феофан Затворник, -- иного ввергает в прелесть мечтательную,
а иного, дивно сказать, в постоянное пехотное состоянние". По его же словам,
теплота ("теплое чувство"), сонпровождающая сосредоточенную в сердце
молитву, нередко соединяется "со сладостью пехотною". "Какое странное
явление, -- говорит епископ Игнатий (Брян-чанинов), -- по-видимому,
подвижник занимается монлитвою, а занятие порождает похотение, которое
должнно бы умерщвляться занятием". Связь полового чувства с религиозным
вскрыл, еще задолго до фрейдовского учения о сублимации первого из них во
второе, проф. Р. Краффт-Эбинг, полагавший, на основании ряда исслендований,
что "религиозное и половое состояние аффекта обнаруживают на высоте своего
развития единогласие в качестве и количестве возбуждения". О "склонности
ченловека связывать свою эротику с религией, приписывая первой божественные
источники и выдавая ее за прондукт веления свыше", говорит определенно проф.
Фонрель во втором томе своего исследования "Половой вопнрос". Распутин являл
крайне красноречивый пример пондобной "склонности".Не свободна от половых
представнлений и жизнь святых".
Я раньше не говорила об этом прямо, теперь скажу. Меня упрекали и
продолжают упрекать в безоглядной вере в отца, в его святость. Да, я верю в
него и верю ему. Кто способен различать смыслы, тот поймет. Он стренмился к
святости и иногда бывал близок к ней (напринмер, когда исцелял и
предсказывал). Но путь его был прерван. На той же части пути, которую ему
дали пройнти, он подвергался испытаниям. И преодолевал их всянкий раз. Не
его вина, что недоброжелатели громоздили перед ним все новые и новые
препоны.
Среди недоброжелателей отца особенно Труфанов усердствовал в описании
"прелюбодеяний". Но он же передает и такое: "Распутин рассказал мне
следующее. "Я бесстрастен. Бог мне за подвиги дал такой дар. Мне
прикоснуться к женщине али к чурбану, все равно. Хончешь знать, как я этого
достиг? Вот как! Я хотение нанправляю отсюда, из чрева, в голову, в мозги; и
тогда я неуязвим. И баба, прикоснувшись меня, освобождается от блудных
страстей. Поэтому-то бабы и лезут ко мне: им хочется с мужиком побаловаться,
но нельзя; оне боятся лишиться девства или вообще греха, вот и обранщаются
ко мне с просьбой снять с них страсти, чтобы они были такие же бесстрастные,
как и я".
Кто из ругателей отца сможет повторить это о себе?

В хлыстовском корабле
Теперь легко перейти к рассказу о том, как отец в странствиях попал к
хлыстам.
История этой секты необычна. Пожалуй, ни одна друнгая духовная
организация не окружена таким количеством легенд и прямой лжи, как эта. Ее
основал в семнадцатом веке Данила Филиппов, человек, безусловно,
выдающийнся. Куда бы он ни шел, к нему льнули новые ученики и последователи,
еще более рьяные, чем он сам. Фанатизм часто оборачивался приступами
истерии.
Хлысты соблюдали жесткую дисциплину. Их обряды отличались от
канонических церковных, поэтому они подвергались гонениям со стороны
правительства. Спансал секту обет молчания. Никто не мог ничего
рассканзывать посторонним о том, что делается в корабле (так называли хлысты
свою общину). Но как бы они ни таинлись, тайное становилось явным.
Надо заметить, что хлысты не сумели сохранить чинстоту веры. После
смерти Филиппова кормщиком (гланвой общины) стал некий Радаев, который,
будучи по натуре развратником, изменил все направление развинтия секты. Он
заявил, что им правит Божья воля, что через него говорит Святой Дух и что
поэтому его учение истинно и безусловно. Он ввел новые обряды, не мнонгим
отличающиеся от оргий, и сам был непременным их участником.
Собрания обычно проходили в особом молельном доме, в большой комнате.
Это -- непременное условие. Потому что главный обряд хлыстов -- радения --
напонминает общий танец вокруг главного лица. Считается, что во время этого
танца на таким образом молящихся снисходит благодать и они прозревают.
Радеющие, и даже мужчины, доходят до исступления. Многие полагают, что
заканчивается эта своеобразная служба свальным грехом. Подстрекаемые
кормщиком, хлысты совершеннно не помнят себя и не пытаются справиться с
чувнственным напором.
Новые бдения, к разочарованию слишком хорошо думающих о роде
человеческом, стали приманкой для многих нетвердых в канонической вере.
Царящая в секте хлыстов распущенность оказалась приманкой.
Многие из последователей хлыстовства в изображеннии Радаева
обосновались в Сибири. Некоторые из них были высланы туда правительством, с
усердием пренследовавшим секту, другие добровольно перебрались в эти места,
чтобы избежать гонений.
Отец и раньше слышал о хлыстах. Сначала в Покровнском, недалеко от
которого в глубине леса скрывались приверженцы этой секты, попавшие в Сибирь
откуда-то из Центральной России.
В Верхотурском монастыре он имел возможность нанблюдать за причудливым
соединением православных обрядов и хлыстовских радений, практиковавшимся
монахами, изнемогавшими от тяжести воздержания.
Теперь ему предстояло столкнуться с ними близко.
Однажды отец после дня, проведенного в дороге, попросил в одной избе
ночлега и хлеба. Хозяйка, чем-то удрученная, впустила его. Тут же стала
понятна принчина озабоченности женщины. На лавке под кучей оденял лежала
девочка. Похоже было, что она умирает.
Отец подошел к ней. Ребенок был без сознания, единнственным признаком
жизни оставалось еле слышное дыхание и иногда -- стон.
Отец попросил оставить его наедине с больной.
Родители девочки вышли.
Отец упал на колени возле лавки, положил ладонь на пышущий жаром лоб
ребенка, закрыл глаза и начал молиться.
Он рассказывал, что совершенно не ощущал теченния времени.
Обеспокоенные родители то и дело приоткрывали дверь и с изумлением
смотрели на застывшего в молитнве человека.
Наконец девочка шевельнулась, открыла глаза и спросила:
-- Я жива?
Через минуту она ничем не напоминала умирающую.
В мыслях простившиеся со своим ребенком родитенли, обезумевшие от
неожиданного счастья, без конца благодарили отца и усадили ужинать.
Мать девочки, которую еще не вполне покинуло беснпокойство, извиняясь,
спрашивала отца, что он такое сделал.
Отец отвечал:
-- Молился. Господь помог.
Выпили, как полагается, за здоровье. Разговор поншел живее.
Хозяйка раскраснелась. Ее очень интересовал вопрос, какую жизнь ведет
отец -- за что ему дан такой дар:
-- Ты, должно быть, ведешь очень чистую, целомудн
ренную жизнь?
Отец ответил, что не верит в необходимость целонмудрия.
Женщина оживилась. Спросила, не из хлыстов ли он.
Отец сказал, что он не из хлыстов, что слышал о них и что они ему не
интересны. Без всякого перехода добавил:
-- А вот вы-то -- из хлыстов.
Хозяйка ойкнула, зажала ладонью рот, осознав, что чем-то выдала тайну.
Так отец познакомился с хлыстами.
Весть об исцелении девочки быстро облетела хутор. Кормщик упросил отца
познакомиться.
Рассуждения кормщика сводились к тому, что без радений по хлыстовскому
обряду нет никакой возможнности приблизиться к истине. И что поэтому члены
секнты удовлетворены и счастливы, и, безусловно, ближе к Богу, чем
православные.
Был ли Распутин хлыстом
Отец никогда не скрывал, что бывал на радениях хлыстов, но точно так же
он никогда не говорил, что разделяет их взгляды.
Английский посланник Бьюкенен утверждал, что отец "большую часть
времени вел двойную жизнь. Он руководствовался правилом, что только
раскаяние принонсит спасение, и всем его проповедовал, причем добавнлял, что
без греха нет спасения. Поэтому первый шаг по пути спасения -- это поддаться
искушению. Секта, конторую он основал, была сколком с секты хлыстов, или
бичевалыциков. Члены ее стремились к непосредственнному сношению с Богом,
хотя несколько странным обнразом. Их служба, которую они совершали ночью,
была более похожа на вакханалии древнего Рима, чем на обнряд христианской
церкви. С пением и криками они вели хоровод, ускоряя шаг при каждом круге,
до тех пор, пока, завертевшись в безумной пляске, не падали обеснсиленные на
землю. Далее следовала сцена, которую мы из скромности не будем описывать.
Распутин был вполнне подходящим первосвященником для такой секты, потому что
он пользовался необыкновенным вниманинем женщин. Несмотря на его ужасное
обращение с ними, они готовы были терпеть от него всякие унижения, лишь бы
не покидать его".
Правда здесь в том, что отец, как и любой другой христианин, полагал
раскаяние и искупление грехов важнной частью духовной жизни, что он
действительно осонбенно сильно воздействовал на женщин, благодаря чему и
исцелял их успешнее мужчин. Но причина кроется не в особенностях
хлыстовства, а в особенностях энергии отца. Что же до того, что он
организовал секту, то по этому вопросу даже была учреждена целая комиссия.
У Гурко находим: "По вопросу о принадлежности Распутина к какой-либо
определенной секте можно прийти к определенному выводу. Дело в том, что
вопнрос этот весьма интересовал группу членов Государнственной Думы еще в
1912 году в связи с распространнившимися тогда сведениями о возраставшем
влиянии Распутина при дворе, а в особенности об его системантическом
вмешательстве в дела православной церкви. А.И.Гучков решил этот вопрос
вынести на трибуну Гонсударственной Думы. Надо было, однако, найти для этого
какой-нибудь законный повод. Таким поводом явилась наложенная администрацией
кара на газету
"Голос Москвы" за напечатание ею открытого письма некоего Новоселова,
образовавшего в Москве особый духовно-религиозный кружок. В письме этом
говоринлось о той опасности, которой подвергается православнная церковь от
вмешательства в ее действия и распорянжения отдельных лиц, с православием
имеющих мало общего. Таким образом, дабы связать запрос по поводу
административной кары, наложенной на "Голос Моснквы", с Распутиным, надо
было выяснить, поскольку он в православном смысле является еретиком,
принаднлежит ли он к недозволенной законом религиозной секте. Подозревался
же Распутин в принадлежности к хлыстовству.
Обратились с этой целью к известному знатоку руснского сектантства
Бонч-Бруевичу, тому самому, котонрый впоследствии объявился убежденным
большевиком и стал управляющим делами Совета народных комиссаров.
Бонч-Бруевич, через посредство баронессы В.И.Ик-скуль, охотно
познакомился с Распутиным, вел с ним продолжительные беседы на различные
темы, причем выказал к нему некоторую симпатию. Результат своего знакомства
с Распутиным и его религиозными воззренниями Бонч-Бруевич доложил в собрании
членов окнтябристской партии.
Пришел он к тому выводу, что ни к какой секте Раснпутин не принадлежит
и в состав ее не входит.
Доклад Бонч-Бруевича был в общем для Распутина благоприятным.
К такому же выводу пришла в 1917 году и Чрезвынчайная следственная
комиссия".
Некоторые же в ненависти к отцу заходили так даленко, что причисляли
его к хлыстам на том основании, что отец часто называл себя "Божьим
человеком". Ряд выстнраивали при этом такой -- хлысты не называют себя
хлынстами, считая это обидным прозвищем, а обозначают себя как "Божьи люди".
Так, стало быть и отец -- хлыст.
Но только ли отец называл себя Божьим человеком, и только ли его так
называли? И можно ли про них даже подумать, что они хлысты?
Другие уличали отца в хлыстовстве, видя сходное с хлыстовством в том,
какие коленца он выделывал во время плясок. При этом они ссылались на
описание хлынстовских радений: "В 1812 году был в этой секте... мещаннин
Евграфов. Этот Евграфов впоследствии попался в руки правительства и сообщил
на формальных допросах о секте "московской хлыстовщины" весьма любопытнные
подробности. По его словам, по окончании пения хлыстовских песен...
пророчествующий становился сренди моленной и начинал радеть, то есть
кружиться, принседая, сильно ударял в пол ногами и т. п.".
Но посмотрите, как пляшут вошедшие в раж мужики на праздниках, разве не
так? Что ж, и они все хлысты?
Вот именно -- сходное выдается за сущее.
Они говорят: "По учению хлыстов, тому, в ком жинвет "дух Божий", как
праведнику, закон не лежит; он может творить чудеса и предсказывать
будущее".
И на этом не успокаиваются, идут все дальше и гонворят все больше.
Лишенные благодати рады корить тех, на ком она есть, чем угодно.
Только ведь "правда поругаема не бывает".
Отец не отказался присутствовать на радениях хлыснтов. Интерес всегда
брал в нем верх. Он смотрел, запонминал, говоря его словами, "вешал".
И это поставят потом ему в вину ревнители благончестия.
Он хотел всего лишь понять, какие есть пути к Богу, убедиться, что то
знание, которое находилось у него внутри, -- правильное. Начетничеством
этого не доснтигнешь.
Прочтите "Житие опытного странника": "Посмотнрю по поводу примеров на
священников -- нет, все что-то не то; поет и читает резко, громко, как мужик
дрова рубит топором. Вот мне и пришлось подумать много: хоть худой да
батюшка. Вот я и пошел паломнинчать, а так был быстрый вглядываться в жизнь;
все меня интересовало, хорошее и худое, я и вешал, а спронсить не у кого
было что значит? Много путешествовал
и вешал, то есть проверял все в жизни. Ходил береганми, в природе
находил утешение и нередко помышнлял о Самом Спасителе, как Он ходил
берегами. Принрода научила меня любить Бога и беседовать с Ним. Я воображал
в очах своих картину Самого Спасителя, ходившего с учениками своими".
Там же отец написал: "Нужно всегда себя проверять, только в середину
точки зрения, а не до крайностей".
Он прекрасно понимал, что истина находится между двух крайних точек, о
чем бы речь ни шла. И в вопросах следования духовному уставу.
Не доводите сами до полного конца того, кто не может и не собирался до
него доходить...
Лестно додумать за другого, полагая, что "проник вглубь". Но, поступая
так, вы неизбежно ставите себя на его место. И он уже -- не он, а -- вы. Что
ж, вам и отвечать.

Глава 4
ОПЯТЬ ДОМА
Запретная любовь -- Соломенная вдова --
-- О чем граф Витте просил Распутина --
-- Дом ходит ходуном -- За кого бес? --
-- Отец Петр против Распутина --
-- Как добраться до царей
Запретная любовь
В "Житии...": "Странничать, нужно только по временни а чтобы многие
годы, то я много обошел странно-приимен -- тут я нашел странников, которые
не только года, а целые века все ходят, ходят и до того они, беднняжки,
доходили, что враг в них посеял ересь -- самое главное осуждение, и такие
стали ленивые, нерадивые, из них мало я находил, только из сотни одного, по
стонпам Самого Христа. Мы -- странники, все плохо можем бороться с врагом.
От усталости является зло. Вот по этому поводу и не нужно странничать
годами, а если страннинчать, то нужно иметь крепость и силу на волю и быть
глухим, а иногда и немым, то есть смиренным, наипаче простячком. Если все
это сохранить, то неисчерпаемый тебе колодезь -- источник живой воды. А в
настоящее время сохранить источник этот.трудненько. Все же-таки Бог не
старее и не моложе, только время другое. Но на это время Он имеет Свою
благодать и время восторженствует. Страннику нужно причащаться тем более во
всянком монастыре, потому что у него большие скорби и всякие нужды. Святые
тайны обрадуют странника, как май месяц свою землю".
Все годы скитаний (так сказали бы, а для отца они были временем
опытного странствования) мать ждала весточки. Но не дождалась.
Она оказалась хорошей хозяйкой. Хозяйство процвентало, дети, порученные
заботам работниц, которых она наняла, были здоровы.
Первой из двух работниц в доме появилась Катя Иваннова, сухощавая
краснолицая женщина, смешливая и скорая на руку. А второй была та самая Дуня
Бекешова, о которой я уже немного рассказала.
Само собой разумеется -- в то время ни мать, ни тем более я ничего не
знали о событиях рокового для отца дня в имении Кубасовых (а мать так
никогда и не узнала).
Дуня родилась в Тюмени, то есть была городская. В некотором смысле это
весомая характеристика в глазах деревенского жителя. Но в ней не было ничего
такого. Она несколько лет была в услужении у Кубасовых, верннее, у Ирины
Даниловны Кубасовой. Следовала за ней по всем местам, где та путешествовала
с мужем.
Случай с отцом, невольной участницей которого она стала, изменил ее
судьбу. Она влюбилась в моего отца. Дуня рассказывала, что первым порывом ее
была не любовь (в плотском смысле), а стыд и жалость.
Оставаться в доме Кубасовых Дуня больше не могла. Ее словно тянуло
прочь. Как-то выспросила у торговцев на базаре, откуда был отец (имя его она
знала). Но уйти все не решалась.
Время шло, а желание увидеть отца не становилось глуше.
Так она бросила хлебное место и отправилась в По-кровское. Но отца там
уже не было.
Нанялась в работницы (Дуня, рассказывая об этом, качала головой:
"Наплела невесть что..."). И ждала появнления отца. Именно ждала, потому что
была убеждена -- он вернется.
Предупрежу тех, кто приготовился к новой любовнной интриге. Ничего
похожего. Такой человек, как Дуня, не мог бы обманывать хозяйку, ставшую ей
подругой.
Я сразу и навсегда полюбила Дуню. В ней было что-то теплое, очень
домашнее, родное.
Мать, оставшись одна, не могла уделять нам столько времени, сколько ей,
наверное, хотелось бы. Да в денревнях, где на счету каждая минута и хозяйка
должна выбирать, посидеть с детьми или присмотреть за сконтом -- выбор чаще
всего делался в пользу последних. Дети были предоставлены сами себе. У
стариков (в этот разряд родители моих родителей перешли, по обычаю, тотчас
же после рождения первенца у молодых) дел тоже хватало. Достаточным был
присмотр.
К тому же появление в нашей семье работниц вовсе не означало, что мать
решила уделить внимание детям. Просто работы по хозяйству становилось
больше. Мама работала наравне с Катей и Дуней. Хватало работы и нам. Сложа
руки сидеть считалось зазорным, да никому и в голову не приходило.
Соломенная вдова
Мама была нежна с нами. Часто плакала вечерами. Тогда я ловила на себе
ее тоскливый взгляд. Так смотрят на сирот.
Целый день мама буквально не присаживалась. Не помню, чтобы она и за
столом сидела дольше нескольнких минут. Все боялась чего-нибудь не успеть.
Тем более, что после ухода отца свекр и свекровь начали косо смотнреть на
нее. Думали, что в поступке сына (а, они, разунмеется, видели в нем только
внешнюю сторону, так же, правда, как и мама) виновата жена. Так что ей
приншлось очень нелегко.
Добавьте к этому косые взгляды соседей. Не каждый день хозяин уходил из
дому так надолго, не давая о себе знать.
Мама действительно не получала никаких известий непосредственно от
отца, но до Покровского доходило что-то о каком-то страннике, исцеляющем
больных и проповедующем Слово Божье.
Мама никогда не говорила с нами об этом, но, хонрошо зная ее и образ ее
мыслей, могу предположить, что она не прикладывала появлявшиеся вести к
мужу.
Как и любая крестьянка, она была человеком практинческим в первую
очередь.
Соломенная вдова, она хотела, чтобы в дом вернулнся муж, отец ее детей,
хозяин в доме, наконец.
О чем граф Витте просил Распутина
В конце девятнадцатого века в Сибири новости раснпространялись
медленно. "Железка" -- железная дорога, Транссибирская магистраль -- в тех
краях только строинлась. Дорога была проложена в 1905 году.
Инициатором строительства стал граф Сергей Юлье-вич Витте, один из
самых способных людей из служивших Николаю Второму. Позже Витте стал добрым
другом отца.
Отношения Витте и отца представляют собой принмер того, как
образованнейший~человек, сановник монжет точно понять душу простого
крестьянина. Граф Витте писал: "Нет ничего более талантливого, чем
талантлинвый русский мужик. Распутин абсолютно честный и добнрый человек,
всегда желающий творить добро".
Ковыль-Бобыль пишет: "Покойный граф С.Ю.Витте нередко пользовался
советами Распутина. Граф Витте считал старца умным человеком и нередко
совещался с ним. В начале войны, когда поднят был вопрос о воснпрещении
продажи спирта и водочных изделий, Распунтин принимал деятельное участие в
частных совещанинях, происходящих в квартире покойного графа. Гр. Витте
считал, что Распутиным нужно уметь пользоваться и тогда он принесет большую
пользу".
Симанович описывает только один, по понятным причинам близкий ему
эпизод встреч графа Витте и отца: "Однажды позвонил ко мне граф Витте и
просил принехать к нему по одному доверительному делу.
В осторожной форме граф спросил меня, может ли он мне довериться и быть
спокойным, что разговор оснтанется в секрете. У него имеется план, который
может оказаться весьма интересным для еврейского народа, а ему известно, что
еврейский вопрос очень близок мне.
-- Я считаю необходимым, -- сказал Витте, -- чтобы
вы свели меня с Распутиным.
Я уже привык, что высокопоставленные особы станрались использовать для
себя влияние Распутина, понэтому предложение Витте меня нисколько не
удивило. Я согласился свести его с Распутиным.
Сознаюсь, что мысль свести Витте с Распутиным и помочь первому опять
занять руководящий пост была для меня очень заманчивой. Во всяком случае,
при пронведении еврейского равноправия Витте мог оказать нам огромные
услуги. При этом Витте должен был обещать мне, что, если нам удастся опять
провести его к управнлению государственным кораблем, он будет сотруднинчать
с нами в уничтожении еврейских ограничений. Он согласился еврейский вопрос
поставить на первый план, и договор между нами был заключен.
Распутин был рад, что для Витте потребовалась его поддержка.
Первая встреча между Витте и Распутиным состоянлась весною.
Результатами этой встречи оба были донвольны. Распутин рассказывал потом
мне, что он спернва спросил Витте, как ему величать его, и они условинлись:
"Графчик".
Витте пояснил, что он в немилости, потому что он против войны. Но он не
может увлечься войной.
-- Дай тебя поцеловать! -- воскликнул восторженно
Распутин. -- Я также не хочу войны. В этом я вполне
согласен с тобой. Но, что делать? Папа (Николай Втон
рой) против тебя, он боится тебя. Я, во всяком случае,
в ближайшие дни переговорю с ним и посоветую ему
поручить тебе окончание войны. Я верю тебе.
Спустя двенадцать дней Распутин сообщил Витте, что он имел относительно
его разговор с царем, но тот не мог решиться на новый призыв Витте к власти.
Отношения между Распутиным и Витте продолжанлись до смерти последнего.
Они часто встречались, и Витте, по-видимому, не оставлял мысли при помощи
Распутина вновь забрать в свои руки власть. Однако, обладая хорошей
шпионской организацией, старый двор вскоре разузнал о дружбе Витте с
Распутиным.
Шпионили не только за царем, царицей и царскими детьми, но следили за
всеми лицами, имевшими доснтуп ко двору. Я, например, не мог шагнуть в
Петербурнге, чтобы за мной не следили. Бывали случаи, что за мной
одновременно следило несколько агентов. Извеснтие, что Витте при помощи
Распутина ищет сближенния с молодым двором, привело противников Никонлая
Второго в сильное волнение, а также произвело возбуждение в кругах старого
двора. Там против Витте боролись очень энергично. Предполагали, что этот
занмечательный государственный муж мог предпринять такие шаги, которые могли
бы сильно повредить станрому двору. Когда Витте умер, то по Петербургу
ходинли слухи, что враги его отравили".
Ясно, что именно интересно Симановичу в привенденных страницах. И-об
этом я несколько позже тоже собираюсь рассказать то, что знаю.
Сейчас же обращу внимание на некоторые слова, способные стать ключом
для объяснения многого в сонбытиях из петербургской жизни отца.
"Высокопоставленные особы старались использовать для себя влияние
Распутина", -- пишет Симанович.
Замечу, что отец далеко не всем подряд составлял протекцию, как может
показаться из намека Симано-вича, старавшегося, говоря подобное, усилить и
свой вес. Отец всегда по-своему показывал отношение к пронсителю. Сошлюсь на
слова Жевахова, верно отражаюнщие одну деталь в манере отца: "К стыду
глумившихся над Распутиным, нужно сказать, что он распоясывался в их
обществе только потому, что не питал к ним ни малейшего уважения и мнением
их о себе нисколько не был заинтересован. Ко всем же прочим людям, не
говонря уже о царском дворце, отношение Распутина было иное. Он боялся
уронить себя в их мнении и держался всегда безупречно. Я несколько раз
встречался с Распунтиным в 1910 году, то в Петербургской духовной акаденмии,
то в частных домах, и он производил на меня, хорошо знакомого с монастырским
бытом и со старцанми, такое впечатление, что я даже проверял его у более
духовно сведущих людей и сейчас еще помню отзыв епископа Гермогена,
сказавшего мне: "Это раб Божий: Вы согрешите, если даже мысленно его
осудите".
О графе Витте. Случай с ним отличается от тех, на которые ссылается
Симанович. Граф, пожалуй, если не единственный, то один из считанных
вельмож, искавнших помощи отца не для себя лично, а для блага всех.
Витте провел денежную реформу, оздоровившую Россию, поддерживал
развитие промышленности и донбывал для нее кредиты у иностранного капитала.
Он проявил себя слишком талантливым. Это-то и стало принчиной удаления его
от государственных дел.
Из слов Симановича же видно, что за атмосфера цанрила тогда в столице.
Она вполне соответствовала нанстроению умов. Клубок змей, готовых жалить
любого, в ком только заподозрят покушение на свой покой. Шпинонство,
заговоры, полное непонимание или нежелание понимать выгоды государства.
Что же касается графа Витте, то взгляды его и отца во многом совпадали,
хотя и выражались, разумеется, по-разному. Это можно проследить и по
приведенному рассказу. Этим случаем отношения отца и графа Витте не
ограничивались.
Я поспешила забежать вперед, и даже увлеклась, гонворя о графе Витте,
что, учитывая все обстоятельства, простительно.
Дом ходит ходуном
Итак, как-то вечером, только мы собрались сесть за ужин, без стука
вошел незнакомец. Спутанная борода, длинные рыжевато-каштановые волосы. Мама
закричала:
-- Гриша!
Все в доме пошло ходуном, из погреба достали лаконмые припасы -- все на
стол. Хозяин вернулся! Мы, дети, как бросились к нему, так и не отходили. У
меня потом вся щека была в царапинах от его колючей бороды, -- так сильно он
прижимал меня к себе. Перецеловал всех нас бессчетное количество раз.
Сейчас злюсь на себя -- не спросила отца, о чем он в тот вечер
рассказывал. Я-то от восхищения не запомнила ничего. Да и могла ли вообще
что-либо запомнить и понять -- слишком мала была.
Помню, говорили все сразу, перебивая друг друга, пытаясь первыми
рассказать и о корове, и о занозе, и о том, что скучали без него.
Помню чувство довольства и умиротворения, котонрое буквально разлилось
по дому.
На огонек пришли соседи, вскоре дом наполнился народом.
Мы, дети, носились по всему дому, шумели, скольнко хотели, и никто не
пытался нас утихомирить, потонму что взрослые шумели еще больше. Кто-то
притащил гармошку. Начались пляски, сначала со сложными конленцами, а потом,
когда все уже изрядно подпили, с немыслимыми ужимками и дикими прыжками...
Мама совершенно забыла о том, что нам пора спать, и мы не ложились до
тех пор, пока ноги нас носили. Дуня рассказывала, что я упала на стул
совершенно без сил, а вокруг меня продолжалось веселье. Она отнесла меня
наверх и уложила в постель, но я очень гордилась тем, что сдалась последней,
-- Митя и Варя свалились раньше.
За кого бес?
Один человек точно не радовался возвращению отца -- новый деревенский
священник.
Отца Павла, много лет служившего в церкви Покронва Богородицы в
Покровском, перевели в другой принход. На его место прислали нового батюшку
-- отца Петра. Вот он-то и почувствовал в возвратившемся страннике
соперника.
В "Житии..." читаем: "Когда в храме священник, то нужно его почитать;
если же с барышнями танцует, то напоминай себе, что это не он, а бес за
него, а он где-то у Престола сам служит. А видишь, что он сладкие обеды
собрал и кумушек-голубушек созвал, то это понтому, что у него свояченица
барышня и шурин кавалер, а жене-то батюшковой и жалко их. Он же, Христовый,
все же батюшка, и не сам, а пожалел их. Так и преднставляй в очах картину".
И еще: "Ему бы надо в исправники, а он в пошел в батюшки".
Это просто списано с отца Петра.
Вообще священникам жалованье платила епархия. Но по сути кормились
семьи священников за счет прихонжан. Кое-где и сами батюшки не гнушались
крестьянснкой работой. Но не отец Петр. Он брал, что называется, двумя
руками. И не по-божески. Обычных приношений за требы -- службы за упокой на
похоронах, за здравие на крестинах, за венчание -- ему было мало.
Отец Петр возомнил себя чуть ли не святым Петром, стоящим с ключами у
врат рая. Собственно, он сам сонтворил для себя маленький рай, "где нет ни
бед, ни воздыханий"...
А тут появился человек, окруженный такой славой!
Ковалевский свидетельствует: "Распутин побывал на богомолье в
Абалакском монастыре, Саровской пустыни, Одессе, Киеве, Москве, Казани.
Возвратившись, он стал еще более богомолен, являлся на клирос раньше
священнника, истово крестился, бился лбом о землю до крови".
Обращу внимание на слова -- "стал еще богомольннее". Значит, и был
богомольным. Это расходится с ханрактеристикой, которую дают отцу другие.
Из того же: "Говорить он стал загадочно, отрывочнными фразами, стал
претендовать на пророчество и предсказание. Когда его о чем-нибудь
спрашивали, он подолгу не отвечал, а потом точно спросонья произнонсил
несколько отрывочных бессмысленных фраз.
Это юродство стало мало-помалу привлекать к нему внимание односельчан.
Мужики, впрочем, больше сменялись над ним и презирали его, но бабы начинали
венрить, захаживали за советами.
Вскоре, однако, по селу разнеслась весть, что зарондился новый
пророк-исцелитель, чтец мыслей, разгандыватель душевных тайн.
Слава Распутина стала распространяться далеко за пределами села
Покровского и соседних деревень. Принходили бабы, водя за собой кликуш,
хромых, слепых, больных ребят".
Священник увидел в отце врага, способного лишить его, по крайней мере,
части доходов. Теперь больные шли за исцелением к отцу, а не в церковь. Те
же, кто искал духовного руководства, предпочитали получать хлеб из рук отца,
а не камни из рук священника.
И без того разгневанный соперничеством "выскочки", священник пришел в
ярость, узнав, что отец намерен соорудить на своем подворье подземную
часовню.
Отец Петр против Распутина
Насколько я знаю, отец никогда открыто не выказынвал своего отношения к
покровскому батюшке. Но тот был достаточно опытен и не нуждался в
непосредственнных объяснениях.
С точки зрения сугубо церковной, затея, подобная затее отца, не несла в
себе ничего оскорбительного. От покровского служителя Господнего
потребовалось бы только освятить новую часовню. Или заявить, почему он этого
делать не намерен.
Имея представление об отцовском характере, батюшнка не мог отважиться
на такой шаг. Отец молчать бы не стал, последовало бы разбирательство с
привлечением деревенской общины (мира), многое могло бы тогда явиться на
свет Божий.
Отец Петр решил -- не мытьем, так катаньем -- донпечь неугодного.
А тем временем строительство продвигалось. Отец работал не переставая.
Нашлись и помощники.
Когда уже все было закончено, и собранные в страннствиях моим отцом
иконы расположили в нишах землянных стен, батюшка решил, что настал час
действовать. И настрочил донос.
В ожидании (и даже -- в предвкушении) своей побенды он строго-настрого
запретил ходить в отцовскую чансовню, предрекая кары небесные тем, кто будет
продолнжать потакать "пособнику дьявола". Это не помогало. Принхожан в
церкви не становилось больше. Наоборот.
Ответа от церковного начальства все не было, и бантюшка направился в
Тюмень сам.
Там его принял епископ. Батюшка вылил на отца не один ушат грязи.
Вплетая в уже устный донос все, что мог припомнить из сплетен,
сопровождавших отца.
Картина получилась страшная.
Богобоязненный епископ пришел в ужас от творянщихся в подведомственном
ему приходе непотребствах, и тут же отправился вместе с отцом Петром в
Покрове -кое положить конец безобразиям. За ними последовали ученые монахи и
полицейские.
Учинили целое следствие.
Полицейские, переодетые крестьянами, несколько раз побывали на службе в
часовне, монахи с суровыми лицами ходили по деревне и расспрашивали тех, кто
бывал на отцовских собраниях. Через несколько дней тщательного расследования
они доложили епископу, остановившемуся в доме батюшки, -- не замечено
нинчего, что могло бы хоть в какой-то степени подтвердить обвинения.
Епископ оказался человеком трезвомыслящим. К тому же за несколько дней
жизни под одной крышей с батюшкой он рассмотрел его поближе и понял, с кем
имеет дело.
Священник, который был уверен, что ненавистного соперника уберут с его
дороги, был поражен. Все оберннулось против него самого. Деваться некуда --
батюшка был вынужден признать, что оговорил отца.
Священник оправдывался тем, что слухи передавали ему верные люди.
Но епископ не скрывал неудовольствия. С одной стонроны, на
подведомственной ему территории ереси нет -- и это хорошо. Но, с другой
стороны, епископ понинмал, что покровский батюшка не остановится и пойдет
жаловаться дальше по начальству -- а это уже плохо.
Так и вышло.
Как добраться до царей
Мы, дети, просто купались в счастье -- в доме опять воцарился покой.
Это был один из редких периодов жизни отца, когда он жил в полном согласии с
собой,

близкими, односельчанами, за исключением, разуменется, местного
священника.
Но отец не был бы тем, кем был, если бы успокоилнся, застыл.
Он опять заметался.
И отец опять отправился странствовать. Он говорил, что поступил так по
слову св. Симеона Верхотурского. Тот явился во сне и сказал: "Григорий! Иди,
странствуй и спасай людей". Вот отец и пошел. На пути в одном доме он
повстречал чудотворную икону Абалакской Божьей матери, которую монахи носили
по селениям. Заночевал в той комнате, где была икона. Ночью проснулся,
смотнрит, а икона плачет, и он слышит слова:
-- Григорий! Я плачу о грехах людских; иди странствуй, очищай людей от
грехов их и снимай с них страсти.
Отец исходил почти всю Россию.
Ковыль-Бобыль передает это так: "В девятисотых гондах он прибыл в
Казань. Здесь он, как человек опытный уже в духовной жизни, вошел в общение
с местным духовенством и в особенности с неким архимандритом Хрисанфом,
постником, молитвенником, мистиком, впоследствии епископом. Любитель божьих
людей, Хри-санф уделил Григорию чрезвычайное внимание. Перендал ему многое
из своего духовного опыта, как равно и сам дивился духовным способностям
своего ученика, его необычайной склонности к восприятию самых труднных
достижений и духовной зрячести.
С письмами, полными похвал ему, он направляет его в Петроград к
гремевшему уже тогда в столичном общенстве славою аскета и глубокого мистика
архим. Феофанну, инспектору здешней Духовной академии, пользонвавшемуся к
тому же необычайным авторитетом в "высншем свете".
Следуя этим путем, отец "добрался до царей".

Глава 5 НОВЫЙ СОДОМ
Петербургские непотребства -- Мнимые пророки -- -- Последние времена
Петербургские непотребства
Санкт-Петербургу тогда только перевалило за две сотни лет. Город был
основан 16 мая 1703 года, и о стронительстве его возвестил залп из множества
артиллерийнских орудий, расставленных по берегам Невы. Для начанла работ
потребовалось около двадцати тысяч человек. Петру Великому суждено было
сделать этот город панмятником Богу и самому себе.
Тридцать один болотистый остров предстояло соединнить мостами, возвести
чудно изукрашенные великонлепные дворцы и правительственные здания, разбить
парки и бульвары. И сделать все это на европейскую ногу.
Только Петр, с его самолюбием, мог задумать пондобное. Ему не давали
покоя красоты Стокгольма, винденные в пору ученичества.
В который уже раз Россия отспоривала у мира то, что, как ей казалось,
вернее, как она знала, по праву принадлежало ей.
Рим ("Москва -- Третий Рим, а Четвертому не бынвать!") -- отспорила.
И Венецию -- отспорила. (Первая Венеция -- итальнянская, вторая --
Стокгольм, называемый в допетровнские времена Северной Венецией, третья -- и
есть Пентербург). Кроме Петра вряд ли кто решится на такое дело.
Царь Петр строил город Святого Петра. Но, видно, не хватило
праведников, и город не устоял.
Как, впрочем, и сама Россия. Представлявшаяся глынбой, она расползлась
по ниточкам за несколько дней.
"Дурак спорить горазд", -- говорил отец. Правда. За Рим спорили, за
Венецию спорили... Да как... А Россию проспорили ни за что.
После моего отъезда из России прошло уже достанточно времени. В моем
положении не странно, что за эти годы я узнала о русской жизни гораздо
больше, чем знала, живя в Петербурге. В первые годы особенно, и понятно
почему, разговоры среди эмигрантов велись исключительно о прошлом в России.
Кто что сказал, кто чего не сказал, кто как поступил, кто как не постунпил.
Чем заслужили мы и Россия то, что с нами и с ней произошло.
К началу века Петербург впору было называть не Новой Венецией, а Новым
Содомом.
Хлыстовские радения могли показаться шалостями в сравнении с тем, чем
наполняли свой досуг (то есть дни напролет) столичные искатели удовольствий.
Несметные толпы веселых девиц ночами прогуливанлись по Невскому
проспекту.
Полиция сбивалась с ног, следя за порядком в беснчисленных домах
терпимости. Девушек для них привонзили из Азии, Южной Америки и Африки, в
том числе десятилетних, спрос на которых был весьма велик.
Зрители Порная покраснели бы, покажи им зрелинща, которыми наслаждались
завсегдатаи аристократинческих закрытых клубов.
Пределом могли служить лишь границы воображения.
Одним из самых популярных представлений подобнного рода были сценки,
изображающие совращения. От совращения малолетних до скотоложества.
Интересно заметить при этом, что члены столичных клубов никогда бы не
признались в том, что стали разнвратниками. Происходящему они придавали роль
какой-то эстетической игры. Явно полагая (когда дело касанлось их самих),
что наблюдать -- не значит участвовать.
Публика, и дамы в том числе, еще вчера приходивншая в негодование от
откровений Мопассана, с патонлогической жадностью набрасывалась на
литературу
самого низкого сорта, не гнушавшуюся передачей грязннейших деталей.
Более того, в этом даже стали находить шик, уверяя, что просто
необходимо открывать все низкие стороны человеческого существования.
Большие города всегда были средоточием порока, но никогда раньше порок
так усердно не окружали флером респектабельности. Никогда пороком так не
гордились.
Кокаинисты-декаденты задавали тон. И их приниманли в аристократических
домах.
Самым невинным из времяпрепровождений, пользонвавшихся тогда огромным
успехом у праздной публинки, было "столоверчение". Приглашение на
спиритичеснкие сеансы считалось хорошим тоном. Почти во всех модных салонах
столицы собирались те, кто желал иснпытать судьбу.
Даже видные материалисты (ученые) не были чужнды этому занятию. Химик
Менделеев, чья слава тогда находилась в зените, давал пример. Он написал
целый труд, который так и назывался -- "О столоверчении".
Надо заметить, что светские люди из тех, кто прининмал участие в этом
предосудительном, с точки зрения церкви, занятии, не переставали полагать
себя истиннынми христианами и не усматривали никакого греха в принзывании
духов. Не укоряю их нисколько, а только говонрю, что собственная нетвердость
в вере всегда кажется простительной или даже не заслуживающей внимания.
В обществе широко распространилось учение Елены Петровны Блаватской,
основательницы теософии. Одни только и говорили о карме, реинкарнации, об
Учитенлях. Другие посещали лекции мистиков... Третьи искали смысла жизни в
дыхательной гимнастике и медитации по методу йогов.
Мнимые пророки
О тех же самых днях обер-прокурор Синода князь Жевахов писал, что "с
духовной стороны столица была и лучше, и чище провинции. Религиозная
атмосфера столицы резко отличалась от провинциальной. Жизнь
столицы представляла исключительно благодарную пончву для духовных
посевов. Петербургская аристократия не только чутко отзывалась на
религиозные вопросы, но искренно и глубоко искала в разных местах
удовлетнворения своих духовных запросов. Салоны столичной знати точно
соревновались между собою в учреждении всевозможных обществ и содружеств,
преследовавших высокие религиозные цели. Во главе каждого из этих обществ
стояли представители высшего столичного обнщества, объединявшие вокруг себя
лучших людей стонлицы. В притонах нищеты, среди чернорабочих Петернбургской
гавани, в подвалах и трущобах, в тюрьмах и больницах, всегда, и я это
подчеркиваю не как случайнное явление, можно было встретить представителей
стонличной знати, с Евангелием в руках и всякого рода принношениями... Нужно
ли говорить о том, что при этих условиях ни одно явление церковной жизни не
проходинло мимо без того, чтобы не найти своей оценки и отранжения в этих
салонах! Излишне добавлять и то, что такое отражение было часто уродливым и
свидетельствовало об изумительном незнакомстве столичного общества с
церковной областью и о религиозном невежестве.
Вопросы христианского социализма привлекали в то время особое внимание
петербургского общества, и имя доцента Духовной академии, архимандрита
Михаила (Сенменова), выпускавшего серии своих брошюр, под общим заглавием
"Свобода и христианство", пользовалось чрезнвычайной популярностью. Эти
брошюры ходили по рункам, читались нарасхват и производили сильнейшее
впенчатление на тех, кто не прозревал их сущности и не донгадывался о
намерениях автора, еврея, принявшего пранвославие, впоследствии перешедшего
в старообрядчество, с возведением в сан старообрядческого епископа, и
убинтого при крайне загадочной обстановке...
На смену ему явился священник Григорий Петров. Трудно передать то
впечатление, какое он произвел своним появлением. Залы, где он читал свои
убогие лекции, ломились от публики; многотысячная толпа молодежи
сопровождала каждый его шаг; знакомства с ним исканло как высшее общество,
так и широкая публика; газеты были переполнены описаниями его лекций;
издантельство Сытина не жалело ни денег, ни бумаги для распространения его
"сочинений" в народе; фотогранфические карточки и портреты его красовались в
витнринах магазинов на Невском, и "общественная" мысль была погружена в
созерцание его облика, создавая ему небывалую славу. Даже такие авторитеты,
как незабвеннный, великий пастырь земли русской, отец Иоанн Кроннштадтский,
не могли поколебать той почвы, на которой утвердился бездарный Григорий
Петров, человек неумнный, необразованный, этот типичный "оратор", умевнший
трескучими фразами прикрывать свое скудоумие.
В чем же была причина такого успеха Григория Петнрова? Она очень
несложна. Он пел в унисон с теми, кто был хозяином общественного мнения,
кто, сидя за кунлисами, создавал его и управлял им.
После его развенчания религиозный Петербург стал искать ответов на свои
сомнения и духовные запросы в иной плоскости и вступил на почву народной
веры, не знающей никаких религиозных проблем, не сталкиваюнщейся ни с какими
противоречиями, не связанной ни с какою наукою... Сделать это было тем
легче, что в представителях такой веры не ощущалось недостатка... Наиболее
почетное место среди них занял косноязычнный Митя. Это был совершенно
неграмотный крестьяннин Калужской губернии, и притом лишенный дара речи,
издававший только нечленораздельные звуки. Тем не менее, народная молва
наделила его необычайными свойствами, видела в нем святого, и этого факта
было достаточно для того, чтобы перед ним раскрылись двенри самых
фешенебельных салонов. В тех звуках, какие он издавал, безуспешно стараясь
выговорить слово, в минмике, мычании и жестикуляциях окружающие силились
угадывать откровение Божие, внимательно всматривались в выражение его лица,
следили за его движениями и денлали всевозможные выводы. Увлечение высшего
общенства "Митей" было так велико, что, в порыве религиознного экстаза, одна
из воспитанниц Смольного института благородных девиц предложила ему свою
руку и сердце, какие "Митя", к ужасу своих почитателей, и принял".

Последние времена
В этот бурлящий водоворот и попал мой отец, когда приехал в столицу.
Всюду только и говорили о "последних временах".
Здесь необходимо сделать небольшое отступление.
В записках великого князя Александра Михайловича мне бросилось в глаза
следующее. Он описывает разгонвор с тогда еще великим князем Николаем
Александронвичем, наследником Александра Третьего. Тот только что узнал о
смерти отца и, значит, о близости своего коронования. "Сандро, что я буду
делать?! -- патетичеснки воскликнул он. -- Что будет теперь с Россией? Я еще
не подготовлен быть царем! Я не могу управлять импенрией. Я даже не знаю,
как разговаривать с министрами. Помоги мне, Сандро!
Помочь ему? Мне, который в вопросах государственнного управления знал
еще меньше, чем он! Я мог дать ему совет в области дел военного флота, но в
остальнном... Я старался успокоить его и перечислял имена людей, на которых
Николай мог положиться, хотя и сознавал в глубине души, что его отчаяние
имело полнное основание и что все мы стояли пред неизбежной катастрофой".
Ощущение надвигающейся катастрофы было общим.
Потом слишком многие из участников событий вренмени появления в
Петербурге отца утверждали, что это он принес несчастье двору и России. Но
всякому ненпредвзятому человеку видно, что это совершенно не так.
Он стремился помочь, но болото оказалось слишком топким.
"По грехам нашим и кара".

Глава 6 НОВОЯВЛЕННЫЙ
"Мы его ждем" -- Тысяча лиц -- -- Первобытный человек -- "Меня держит
здесь" --
-- Новые знакомства -- Житейский ключ --
-- Опытное применение -- Украсть червонец
и сбежать -- Кто терся, а кого звали
"Мы его ждем"
Труфанов: "В конце 1902 года, в ноябре или декабре месяце, среди
студентов Санкт-Петербургской духовнной академии пошли слухи о том, что
где-то в Сибири, в Томской и Тобольской губерниях, объявился великий пророк,
прозорливый муж, чудотворец и подвижник по имени Григорий.
В религиозных кружках студенческой молодежи, групнпировавшихся вокруг
истинного аскета, тогдашнего иннспектора академии -- архимандрита Феофана,
рассужденния о новоявленном пророке велись на разные лады.
-- И вот теперь такого мужа великого Бог воздвигает для России из
далекой Сибири. Недавно оттуда был один почтенный архимандрит и говорил, что
есть в Тобольснкой губернии, в селе Покровском, три благочестивых брата:
Илья, Николай и Григорий. Старший из них -- Григорий, а два первых -- его
ученики, еще не достигншие высокой ступени нравственного
усовершенствованния. Сидели как-то эти три брата в одной избе, горько
печаловались о том, что Господь не посылает людям благословенного дождя на
землю; потом Григорий встал из-за стола, помолился и твердо произнес: "Три
месяца, до самого покрова, не будет дождя..." Так и случинлось. Дождя не
было, и люди плакали от неурожая... Вот вам и Илья-пророк, заключивший небо
на три года с месяцами! Господи! Господи! -- глубоко вздохнувши, заключил о.
Феофан.
-- А не приедет ли сюда тот старец?
-- Приедет, приедет! Один архимандрит обещал его
привезти. Мы его ждем..."
Тысяча лиц
Весь облик отца, его поведение, манера говорить, сам ход его мыслей
мало вязались с традиционными преднставлениями о старцах -- благостных,
спокойных (прежнде всего -- спокойных!). Он был новый тип, рожденный самим
временем. Новый -- это очень важное объяснение. Однако оно нуждается в
дополнении, которое никто до сих пор так и не сумел или не осмелился
сделать. Мой отец действительно был старцем, но только старцем, которому не
был чужд мир, старцем, помыслами живунщим на земле. Он был мирской со всех
точек зрения. Он знал секрет -- как спастись в этой жизни.
Симанович: "В петербургском обществе Распутин наншел хорошо
подготовленную почву. Он отличался от других сомнительных личностей,
ясновидящих, преднсказателей и тому подобных людей своей изумительной силой
воли. Кроме того, он никогда не преследовал личнных мелочных интересов.
Распутин прибыл в Петербург не по железной дороге, а пешком и при этом
босиком. Он остановился в монаснтырской гостинице как гость архимандрита
Феофана".
Интересный опыт может представлять собой сравненние описаний внешнего
вида отца.
Так видит Труфанов: "Григорий был одет в простой, дешевый, серого цвета
пиджак, засаленные и оттянувншиеся полы которого висели спереди, как две
старые кожаные рукавицы; карманы были вздутые; брюки такого же достоинства.
Особенно безобразно, как старый истрепанный гамак, мотался зад брюк; волосы
на голонве "старца" были грубо причесаны в скобку; борода мало походила
вообще на бороду, а казалась клочком свалявншейся овчины, приклеенным к его
лицу, чтобы дополннить все его безобразие и отталкивающий вид; руки у
"старца" были корявы и нечисты, под длинными и даже немного загнутыми внутрь
ногтями было много грязи; от всей фигуры "старца" несло неопределенным
нехонрошим духом".
Так видит Юсупов: "В этом мужицком лице было дейнствительно что-то
необыкновенное. Меня все больше и больше поражали его глаза, и поражающее в
них было отвратительным. Не только никакого признака высокой
одухотворенности не было в физиономии Распутина, но она скорее напоминала
лицо сатира: лукавое и понхотливое. Особенность же его глаз заключалась в
том, что они были малы, бесцветны, слишком близко сиденли один от другого в
больших и чрезвычайно глубоких впадинах, так что издали самих глаз даже и не
было заметно, -- они как-то терялись в глубине орбит. Благондаря этому
иногда даже трудно было заметить, открыты у него глаза или нет, и только
чувство, что будто иглы пронизывают вас насквозь, говорило о том, что
Распунтин на вас смотрит, за вами следит. Взгляд его был остнрый, тяжелый и
проницательный. В нем действительно чувствовалась скрытая нечеловеческая
сила.
Кроме ужасного взгляда, поражала еще его улыбка, слащавая и вместе с
тем злая и плотоядная; да и во всем его существе было что-то невыразимо
гадкое, скрытое под маской лицемерия и фальшивой святости.
Его внешность мне не понравилась с первого взглянда; в ней было что-то
отталкивающее. Он был среднего роста, коренастый и худощавый, с длинными
руками; на большой его голове, покрытой взъерошенными спунтанными волосами,
выше лба виднелась небольшая плешь, которая, как я впоследствии узнал,
образованлась от удара. На вид ему было лет сорок. Он носил подндевку,
шаровары и высокие сапоги. Лицо его, обросшее неопрятной бородой, было самое
обычное, мужицкое,
с крупными, некрасивыми чертами, грубым овалом и длинным носом;
маленькие светло-серые глаза смотренли из-под густых нависших бровей
испытующим и ненприятно бегающим взглядом. Обращала на себя вниманние его
манера держаться: он казался непринужденным в своих движениях, и вместе с
тем во всей его фигуре чувствовалась какая-то опаска, что-то подозрительное,
трусливое, выслеживающее. Настороженное недоверие светилось и в его
прозрачных глубоко сидящих глазах".
Смею уверить, что в этих описаниях гораздо больше проявились сугубые
черты личности авторов, чем отца. (Я имею в виду, конечно же, не покрой
платья или привычки, прививаемые всей жизнью и воспитанием, а манеру, с
которой некоторые дают характеристики другим людям.)
Труфанов с особым сладострастием указывает на грязь на руках и одежде
отца. Но ведь он встретил его сейчас же по прибытии. Да и представления о
гигиене у крестьнян и окультурившихся студентов Духовной академии несколько
разнятся.
Если бы Труфанов встретил отца гладко зачесанным, в чистом платье и
белых перчатках, он бы наверняка возмутился -- почему чисто?
А именно так и случалось. Когда отец ходил плохо остриженный, ему
пеняли за это. Когда подстригся с претензией на тщательность -- снова
ругали. Когда мазал сапоги дегтем, были недовольны, когда капал на бороду
духи -- стыдили в глаза и за глаза. Когда принимал посентителей в поддевке
-- был плох. Когда оделся для этого в белую рубаху -- обвинили в гордыне.
Все не так...
Еще будет место сказать о Феликсе Юсупове и отнкрыть всю его
нечестность, и это мягко сказано, по отнношению к отцу.
Сам фальшивый и лицемерный насквозь, Юсупов хочет найти и находит эти
черты в тогда совсем ему незнакомом человеке.
Замечу только одно. Он пишет о недоверии, сквозивншем в глазах отца.
Вот это правда. Отцу всегда было достанточно одного взгляда, чтобы понять, с
кем он имеет дело.
Еще одно важное замечание: "Кто ни писал о Раснпутине, все, даже враги
его, признавали его замечательность, ум, необыкновенную проникновенность
взгляда и т.д.".
Вот описания другого рода.
Ковыль-Бобыль: "Вышесредний рост, широкоплечий, с большими мужицкими
руками, большая темная, рынжеватого оттенка борода, закрывающая почти весь
овал лица, мясистый нос, полные чувственные губы, серые глаза с белесоватыми
точками в зрачках, обычно мутнные и сверкающие резким, стальным блеском в
момент раздражения -- таков Распутин. Обыкновенный, рядонвой тип
сибиряка-чалдона".
Симанович: "Своей внешностью Распутин был нанстоящий русский
крестьянин. Он был крепыш, средненго роста. Его светло-серые острые глаза
сидели глубоко. Его взгляд пронизывал. Только немногие его выдержинвали. Он
содержал суггестивную силу, против которой только редкие люди могли устоять.
Он носил длинные, на плечи ниспадающие волосы, которые делали его понхожим
на монаха или священника. Его каштановые вонлосы были тяжелые и густые.
Он всегда носил при себе гребенку, которой расченсывал свои длинные,
блестящие и всегда умасленные волосы. Борода же его была почти всегда в
беспорядке. Распутин только изредка расчесывал ее щеткой. В обнщем он был
довольно чистоплотным и часто купался".
Первобытный человек
Как бы пристрастны ни были наблюдавшие за отнцом, никто из них не смог
обойти главного -- в нем заключалась недюжинная сила.
Именно она и заставляла одних нападать на него, боясь и ненавидя, а
других -- искать его защиты и понкровительства.
Это очень скоро признают все.
Юсупов: "Огромная память, исключительная наблюндательность".
Родзянко: "Недюжинный пытливый ум".
Белецкий: "Это была колоссальная фигура, чувствонвавшая и понимавшая
свое значение".
Гиппиус: "Он умен. В соединении получается то, что зовут "мужицким
умом", -- какая-то гениальная "сметнка", особая гибкость и ловкость. Сметка
позволяет Раснпутину необыкновенно быстро оборачиваться, пронизынвать острым
взором и схватывать данное, направлять его".
Евреинов: "Крайне талантливый".
Руднев: "Вообще надо сказать, что Распутин, несмотнря на свою
малограмотность, был далеко не заурядным человеком и отличался от природы
острым умом, больншой находчивостью, наблюдательностью и способноснтью
иногда удивительно метко выражаться, особенно давая характеристики отдельным
лицам".
И множество подобных слов, сказанных, кстати, по преимуществу
недоброжелателями отца.
У Гиппиус же есть наблюдение: "Распутин -- первонбытный человек из
вековой первобытной среды". Это способно объяснить, почему многое в нем
оставалось непонятным и даже враждебным для людей, далеких от народной жизни
и не желающих ее понять.
Я привела только малую часть описаний отца, как они даны в записках
современников. Попробуйте отвентить хотя бы на вопрос, так какого же роста
был отец, среднего, выше среднего? Раньше я говорила о том, что многие
путались в цвете его глаз. Не найти и одинаконвых описаний черт лица, фигуры
и т.п. Более того, понсмотрите на фотографии отца -- иногда кажется, что на
них сняты разные люди.
В этом смысле интересно привести еще одно описанние, сделанное
Труфановым и потому приобретающее особое значение. Труфанов сопровождал отца
в его понездке в Царицын. Там отец, стоящий на возвышении у церкви и
говорящий с толпой, пришедшей его послуншать, виделся Труфанову очень
высоким, тонким, гонтовым почти взлететь.

"Меня держит здесь"
Итак, отец появился в Санкт-Петербурге.
Город ему не понравился. Потом он говорил мне, что ему душно здесь.
Нежелание свое сразу уехать обратнно объяснил так: "Меня держит здесь".
Поначалу отец, мало с кем знакомый тогда, не знал, что делать дальше.
Он уже давно слышал о священнике из собора в Кронштадте -- знаменитом
Иоанне Кронштадтском. Гонворили, он обладает огромной духовной силой. И вот
в одно из воскресений отец решил поехать в Кронштадт, на проповедь.
Говорили, что собор, где служит Иоанн Кронштадтнский, -- оазис покоя в
бурлящем море. Отцу предстояло убедиться в этом.
Сама служба проходила необычно: она включала в себя публичную исповедь.
Под конец, перед самым причастинем, по сигналу, поданному священником, все
присутнствующие выкрикивали во всеуслышание свои грехи.
Отец бывал во многих церквах и монастырях, но нигде не встречал
подобного. Прихожане, не стыдясь, в полнный голос объявляли о своих
прегрешениях, просили у Бога прощения, а затем вкушали тело и кровь Христа.
При этом не было суеты, толкотни -- один обряд сменял другой.
Отец был ошеломлен таким проявлением искренней веры в Бога.
Считается, что Бог пребывает в церкви. И это, коннечно, так. Это знают
все верующие. Но не всем дано почувствовать Бога рядом с собой во время
церковной службы.
Отец простоял на коленях всю службу. Молился, врунчая свою судьбу
Господу.
Люди, обладающие духовным зрением, узнают друг друга. Архимандрит Иоанн
вышел из алтаря, останонвился перед отцом, взял его за руку и заставил
встать.
Сказал, что почувствовал присутствие отца в храме:
-- В тебе горит искра Божья.
Отец попросил благословения у архимандрита.
-- Господь тебя благословляет, сын мой, -- ответил тот.
В тот день отец принял причастие из рук Иоанна
Кронштадтского, что было большой честью.
После архимандрит позвал отца к себе.
Отец рассказал Иоанну о себе все. "Как на духу". Впрончем, он и
воспринимал происходящее как продолженние исповеди, начатой еще в храме во
время службы.
Разумеется, рассказал и о явлении Казанской Божьней Матери, о смутных
догадках, наполнивших его поснле этого. Рассказал о том, что пришел в
Петербург как бы не по своей воле:
-- Вело меня сюда...
Архимандрит слушал отца, не перебивая. Когда отец закончил говорить,
спокойно сказал:
-- Бог привел, значит так тому и быть.
У отца вырвался вопрос:
-- Чему быть?
Архимандрит так же серьезно ответил:
-- А что Бог даст, тому и быть. Его слушай, он вразумит.
Даже Труфанов так передает слова Иоанна Кроншн
тадтского:
-- Странствуй, странствуй, брат, тебе много дал Бог,
помогай людям, будь моею правою рукой, делай дело,
которое и я, недостойный, делаю...
Архимандрит, пересказывая другим встречу с отцом, называл его "истинным
старцем".
Вскоре он пригласил отца пожить в монастыре. Отец приглашение с
радостью принял.
Новые знакомства
Иоанн Кронштадтский, искренне расположившийнся к отцу, познакомил его с
Гермогеном Саратовским, в то время одним из самых популярных
церковнослужинтелей в России; монахом Илиодором (в миру -- Сергей Труфанов),
известным тогда суровыми проповедями, собиравшими огромные толпы слушателей;
и архиманндритом Феофаном, инспектором Духовной академии Санкт-Петербурга,
духовником семьи императора.

Они были поражены высказываниями простого мунжика. За простодушием
таилось глубокое понимание религиозных истин.
Приведу здесь замечание именно Симановича. Он, иудей, по понятным
причинам сам совершенно не спонсобен был понять ничего из тех религиозных
откровенний, которые давались отцу. Значит мог только перенонсить мнение
других. А таких мнений он слышал много. И, зная его натуру, возьмусь
утверждать, что если бы в описываемом вопросе до него дошло что-нибудь
непринятное для отца, он бы непременно передал это во всенуслышанье. В
других случаях так и происходило... Итак: "Распутин своими религиозными
познаниями приводил в изумление даже епископов и академически образонванных
богословов".
К словам Симановича прибавлю слова Белецкого, по должности своей --
министра внутренних дел -- и по собственному рвению (с целями как раз тут уж
точно -- "притереться" к влиятельным интриганам двора) собинравшего
документы, в основном компрометирующие. На этот раз и ему пришлось трудно,
здесь упрекнуть отца было не в чем: "С ним считались многие, в том числе
видные иерархи церкви, не говоря уже о средних духовнных слоях".
Нельзя сказать, что компанию, собравшуюся в доме Иоанна Кронштадтского,
кто-то осмелился бы отнести к легкомысленной. Они были очень пристрастны,
когда речь заходила о вопросах веры.
Возможно, они ждали от отца -- сибирского мужика -- даже чего-то,
граничащего с еретическим взглядом. Но быстро поняли, что он тверд в
православии.
Превосходная память позволяла отцу цитировать длинные куски из
Священного Писания. Уже только одно это поразило искушенных собеседников.
Умением толнковать священные тексты образованных богословов удинвить было
сложнее. Но и это удалось сделать отцу.
По меткому замечанию одного из слышавших отца, его "безыскусность
граничила с изощренностью".

Житейский ключ
В этом месте интересно будет передать следующее.
Как-то в самом начале знакомства князь Юсупов стал свидетелем
рассуждений отца на темы Священного Пинсания.
Смею думать, что и в тот день отец говорил ничуть не хуже, чем во все
предыдущие, и не был менее краснноречив, чем в беседах с образованнейшими
иерархами. Однако Юсупов замечает: "Мне стало противно слушать, как этот
неграмотный мужик жонглирует кусками из Священного Писания". Обращу внимание
на слово "жоннглирует". В отличие от отца князь был абсолютно грамонтен и
слова расставлял, как ему казалось, с точностью и однозначностью. Значит,
князя поразила ловкость, то есть умелость, с какой отец приводил куски из
Свянщенного Писания. Ведь жонглировать -- это и значит умение сохранять
баланс и точность. Но именно это и стало "противно" князю. Он не мог, и
никогда не смог, простить "неграмотному мужику" такого умения. Дело не в
том, что кто-то лучше, а кто-то хуже знал Писание. Этот момент -- только
сколок общей манеры Юсупова трактовать события.
Ниже я еще скажу о нем многое. Сейчас же отнесу к нему фразу,
услышанную не по его адресу, но способнную объяснить и его некоторые
действия: "Невыроснший ребенок до старости сердится, если хвалят погонду, а
не его".
Это житейский ключ, простой, но безотказно открынвающий многие
кладовые.
Споры из-за догм (говорил: "Из-за буквы") отца не интересовали, он
чувствовал, что это пустая трата вренмени. Его лучше потратить на "разговор
с Богом". "Чтобы опыт пересиливал букву, надо чтобы он был в тебе хозяин".

Опытное применение
Жевахов оставил в своих воспоминаниях запись однной из проповедей отца,
сделанных им позднее описынваемого времени. Я привожу ее здесь, потому что
то, о чем именно говорил отец, важно запомнить сейчас, чтобы иметь в виду
все время рассказа о его жизни в Петербурге.
"Чтобы спасти свои души, надо-ть вести богоугоднную жизнь", -- говорят
нам с амвонов церковных свянщенники да архиереи... Это справедливо... Но как
же это сделать?.. "Бери "Четьи-Минеи", жития святых, читай себе, вот и
будешь знать, как", -- отвечают. Вот я и взял "Четьи-Минеи" и жития святых и
начал их разбирать и увидел, что разные святые только спасались, но все они
покидали мир и спасение свое соделывали то в монаснтырях, то в пустынях... А
потом я увидел, что "Четьи-Минеи" описывают жизнь подвижников с той поры,
когда уже они поделались святыми... Я себе и подумал -- здесь, верно, что-то
не ладно... Ты мне покажи не то, какую жизнь проводили подвижники,
сделавшись свянтыми, а то, как они достигли святости... Тогда и меня
чему-нибудь научишь. Ведь между ними были великие грешники, разбойники и
злодеи, а про то, глянь, опенредили собою и праведников... Как же они
опередили, чем действовали, с какого места поворотили к Богу, как достигли
разумения и, купаясь в греховной грязи, жестокие, озлобленные, вдруг
вспомнили о Боге, да пошли к Нему?! Вот что ты мне покажи... А то, как жили
святые люди, то не резон; разные святые разно жили, а грешнику невозможно
подражать жизни святых. Увидел я в "Четьи-Минеи" и еще, чего не взял себе в
толк. Что ни подвижник, то монах... Ну, а с мирскими-то как? Ведь и они
хотят спасти души, нужно и им помочь и руку протянуть. Значит, нужно прийти
на помощь и мирянам, чтобы научить их спасать в миру свои души. Вот,
примерно, министр царский, али генерал, али княнгиня какая, захотели бы
подумать о душе, чтобы, значит, спасти ее... Что же, разве им тоже бежать в
пустынню или монастырь?! А как же служба царская, а как же присяга, а как же
семья, дети?! Нет, бежать из мира таким людям не резон. Им нужно другое, а
что нужно, того никто не скажет, а все говорят: "ходи в храм Бонжий,
соблюдай закон, читай себе Евангелие и веди бонгоугодную жизнь, вот и
спасешься". И так и делают, и в храм ходят, и Евангелие читают, а грехов,
что ни день, то больше, а зло все растет, и люди превращаются в зверей... А
почему?.. Потому, что еще мало сказать: "веди богоугодную жизнь", а нужно
сказать, как начать ее, как оскотинившемуся человеку, с его звериными
принвычками, вылезть из той ямы греховной, в которой он сидит; как ему найти
ту тропинку, какая выведет его на чистый воздух, на Божий свет. Такая
тропинка есть. Нужнно только показать ее. Вот я ее и покажу.
Спасение в Боге... Без Бога и шагу не ступишь...
А увидишь ты Бога тогда, когда ничего вокруг себя не будешь видеть...
Потому и зло, потому и грех, что все заслоняет Бога, и ты Его не видишь. И
комната, в котонрой ты сидишь, и дело, какое ты делаешь, и люди, какими
окружен, -- все это заслоняет от тебя Бога, понтому что ты и живешь не
по-Божьему, и думаешь не по-Божьему. Значит, что-то да нужно сделать, чтобы
хотя увидеть Бога... Что же ты должен сделать?..
После службы церковной, помолясь Богу, выйди в воскресный или
праздничный день за город, в чистое поле... Иди и иди все вперед, пока
позади себя не увиндишь черную тучу от фабричных труб, висящую над
Петербургом, а впереди прозрачную синеву горизонта... Стань тогда и помысли
о себе... Каким ты покажешься себе маленьким, да ничтожным, да беспомощным,
а вся столица в какой муравейник преобразится перед твоим мысленным взором,
а люди -- муравьями, копоншащимися в нем!.. И куда денется тогда твоя
гордыня, самолюбие, сознание своей власти, прав, положения?.. И жалким, и
никому не нужным, и всеми покинутым осознаешь ты себя... И вскинешь ты глаза
свои на небо и увидишь Бога, и почувствуешь тогда всем сердцем своним, что
один только у тебя Отец -- Господь Бог, что только одному Богу нужна твоя
душа, и Ему одному ты захочешь тогда отдать ее. Он один заступится за тебя и
поможет тебе. И найдет на тебя тогда умиление... Это первый шаг на пути к
Богу.
Можешь дальше и не идти, а возвращайся назад в мир и становись на свое
прежнее дело, храня, как зенинцу ока, то, что принес с собою.
Бога ты принес с собою в душе своей, умиление при встрече с Ним стяжал
и береги его, и пропускай через него всякое дело, какое ты будешь делать в
миру. Тогда всякое земное дело превратишь в Божье дело, и не поднвигами, а
трудом своим во славу Божию спасешься. А иначе труд во славу собственную, во
славу твоим страснтям, не спасет тебя. Вот это и есть то, что сказал
Спасинтель: "царство Божие внутри вас". Найди Бога и живи в Нем и с Ним и
хотя бы в каждый праздник, или воснкресение, хотя бы мысленно отрывайся от
своих дел и занятий и вместо того, чтобы ездить в гости или театнры, езди в
чистое поле, к Богу". Распутин кончил. Впенчатление от его проповеди
получилось неотразимое, и, казалось бы, самые злейшие его враги должны были
принзнать ее значение. Он говорил о том, что "начало пренмудрости -- страх
Божий", что "смирение и без дел спансение", о том, что "гордым Бог
противится, а смиреннным дает благодать" -- говорил, словом, о наиболее
известных каждому христианину истинах; но он облек эти теоретические
положения в такую форму, какая допускала их опытное применение. Я слышал
много разнных проповедей, очень содержательных и глубоких; но ни одна из них
не сохранилась в моей памяти; речь же Распутина, произнесенную 15 лет тому
назад, помню и до сих пор и даже пользуюсь ею для возгревания своего личного
религиозного настроения".
Обращу только внимание на фразу -- "опытное принменение", как бы
перенесенную Жеваховым из размышнлений отца. Значит, и такому образованному
человеку, как Жевахов, было что взять у мужика Распутина.
Вразумление, к великому сожалению, не всегда и не всем идет впрок. "И
сам Господь не на всех повлиял, и про некоторых заготовил ад и тьму", --
писал отец в "Житии...".

Украсть червонец и сбежать
Интересное добавление для этого эпизода, как у Конковцова запечатлен
разговор отца и епископа Феофана: "Этот человек пришел к епископу Феофану
после долнгих месяцев скитания по разным отдаленным монастынрям, и собираясь
направиться, по его словам, к святым местам. Он рассказал епископу всю свою
прошлую жизнь, полную самых предосудительных поступков, покаялся во всем и
просил наставить его на новый путь. И по мере того, как он стал открывать
ему свою душу, Распутин все больше и больше заинтересовывал Преоснвященного
своим религиозным настроением, перехондившим временами в какой-то экстаз, и
в эти минуты он доходил, по словам епископа, до такого глубокого
молитвенного настроения, которое епископ встречал только в редких случаях
среди наиболее выдающихся представителей нашего монашества".
Из этого следует, что нельзя ставить и под малейшее сомнение
искренность настроения отца.
А кто-то сказал, что когда отец пришел в Петербург, то "просто хотел
украсть червонец и сбежать", то есть воспользоваться представившимся
случаем.
Но в этом не было никакой нужды. Не с умом отца -- пускаться в такие
дешевые предприятия. Если бы отец захотел, к его ногам сложили бы горы
денег. Но ему не этого было надо.
И потом, рассмотрим ситуацию по-другому.
К моменту, когда отец появился в Петербурге, его домашние (Покровские)
дела обстояли как нельзя лучнше. Я уже говорила об этом.
Подумайте сами -- что делать простому сибирскому мужику, практически
неграмотному, в столице, приди он туда на ловлю денег и выгод?
В Покровском и дальней округе его почитали, к нему шли, даже приезжали
из города, что свидетельствовало о признании за ним необыкновенных
способностей.
Больше того, после истории со следствием по дононсу Покровского
священника, отца признали и церковнные чины.
За благополучием, сладким куском отцу не было нинкакой необходимости
идти так далеко. Он мог кататься как сыр в масле, не выезжая за пределы
своей деревни.
Надо брать в расчет и то, как чувствовал, понимал отец самого себя. То
есть каким себя воспринимал. Он -- крестьянин, выросший в дальнем углу. Его
мир стал расширяться только тогда, когда он начал странничать. Но и тогда он
видел мир в том виде, каким только и мог его воспринимать -- как крестьянин,
пусть и обландающий огромным духовным даром.
Внешний мир, тот, что находится за пределами знанния опытного
странника, для него не существует как то, к чему вообще можно стремиться.
В материальном смысле отец довольствовался тем, что у него было. А о
каких-то из земных благ, в поисках которых и едут из глуши в столицу, он
просто не имел представления.
Ему не нужен был Петербург для того, чтобы жить лучше, чем он жил в
Покровском. Ему не нужен был Петербург, чтобы получить славу большую, чем он
имел в Покровском.
Итак, отец стал жить в Кронштадтском монастыре. "Этот -- настоящий, не
верхотурский", -- говорил он.
Отец вспоминал, что, когда он переступил порог монастыря, ему
показалось -- монастырские ворота отнсекли от него всю скверну прошлой
жизни.
Кто терся, а кого звали
Спустя несколько дней после появления отца в моннастыре, архимандрит
Иоанн предложил ему стать членном "Союза истинно русских людей", общества,
сонзданного для борьбы с революционерами и оказания посильной поддержки
трону. Членами этого Союза уже был цвет духовенства, в том числе, --
Гермоген, Феонфан и Илиодор, а также кое-кто из землевладельцев и
аристократов.
Отец был счастлив войти в их круг.
Одна дама, подруга философа и жена литератора, написала, что "Распутин
в самом начале терся около белого духовенства". Она, должно быть, через
десятые руки знает о собраниях кружка -- Союза.
Не отец "терся", а его позвали. Только иным не дано понять разницу.
Особенно опекал отца архимандрит Феофан. Он ввел отца во влиятельные
круги (без малейших усилий и женлания на то отца).
Феофан же подыскал отцу жилье у члена Государнственной Думы Григория
Петровича Сазонова. Тот рандушно принял отца, и в доме у Сазоновых он прожил
несколько лет.
Архимандрит взял на себя роль отцовского советника и наставника. И отец
целиком полагался на его суждения.
Именно Феофан познакомил отца с великими княнгинями Милицей и
Анастасией, черногорскими приннцессами и женами великих князей Петра
Николаевича и Николая Николаевича. (В доме первого, кстати, отец был
представлен царю и царице.) Делая это, архиманндрит намеревался
воздействовать на великую княгиню, поскольку и она, и ее сестра, великая
княгиня Анастансия, как и их мужья, очень интересовались мистикой и
оккультизмом. Вводя отца в их дом, архимандрит преднполагал, что "тобольский
старец" сумеет "отвадить" венликосветских дам от "богопротивного дела".
Отец произвел на великих княгинь Милицу и Анаснтасию огромное
впечатление. (Но, как оказалось, это впечатление никакого положительного
душевного двинжения у великих княгинь не вызвало.) А через них об отце стали
узнавать другие.

Глава 7 НИКОЛАЙ ВТОРОЙ
Идеал Николая -- Слабая воля ищет волю сильную -- Царь разуверился во
всех
Идеал Николая
Тем временем грядущий хаос только приуготовлялся всеми текущими
событиями. И роль главной жертвы была отведена царю Николаю Второму.
Почему?
Ответ найдем в самой личности государя и в тех обнстоятельствах,
которые сопутствовали его правлению и жизни (что, впрочем, было для него
одно и то же).
У Гурко читаем: "Россия для государя отнюдь не была "вотчиной", хотя
подчас поступал он именно так, как вотчинный владелец. Постигал он и то, что
не Россия для него, а он для России. При этом Россию, русский народ он
горячо любил. В его устах слова "наша матушка Россия" не были пустым звуком.
Но в чем реально сонстояла польза России -- он себе сколько-нибудь точнонго
отчета не отдавал. В особенности это ясно сказалось в делах Дальнего
Востока, где он стремился расширить свои владения, не думая о том, насколько
это нужно России и русскому народу".
Из всех русских самодержцев Николай Второй больнше всех походил на царя
Алексея Михайловича, пронзванного Тишайшим. И сына своего государь назвал в
честь него. Тот был его идеалом -- царь-молитвенник.
Николай как-то в присутствии отца рассказывал цанревичу Алексею эпизод
из царствования Алексея Михайловича: во время очередного бунта государь
вышел к ропщущему народу с иконой, уговаривая "чтоб им от шуму перестать".
Алексей спросил:
-- И что же, перестали?
Николай обратил взгляд к моему отцу, словно ища у него поддержки.
Молчание затянулось. Отец вздохнул:
-- Скажи, что ли, правду.
-- Не перестали.
Уверена, отец не знал этого эпизода из истории царнствования Алексея
Михайловича. Но опытное знание никогда не давало ему ошибаться.
Слабая воля ищет волю сильную
Николай Второй не имел нужного руководства. Это вовсе не означает, что
он нуждался в диктовке -- сденлай то, не делай так. Ему не хватало силы,
энергичного направления сил, которые он сам высвободить в себе не мог.
У Гурко: "В личности Николая Второго наблюдалось странное и редкое
сочетание двух по существу соверншенно противоположных свойств характера:
при своем стремлении к неограниченному личному произволу, он совершенно не
имел той внутренней мощи, которая покоряет людей, заставляя их
беспрекословно повинонваться. Основным качеством народного вождя --
властнным авторитетом личности -- государь не обладал вовсе. Он и сам это
ощущал, ощущала инстинктивно вся странна, а тем более лица, находившиеся в
непосредственнных сношениях с ним.
Всецело побороть природную застенчивость не уданлось Николаю Второму до
самого конца его довольно продолжительного царствования. Застенчивость эта
была заметна при всяком его выступлении перед многолюднным собранием, и
выработать внешние приемы ненпринужденного царственного общения со своими
поднданными ему так и не удалось. Внешним образом смунщение государя
выражалось, например, в столь известном постоянном поглаживании усов и
почесывании ленвого глаза. То, что так легко давалось их царственным
предшественникам, что в совершенстве осуществляли Александр Третий и
вдовствующая императрица Мария Федоровна, никогда не было усвоено Николаем
Втонрым, а в особенности его супругой".
Все события сходятся к тому, что именно поиском такого энергического
начала государь был озабочен.
Возьмем опять Гурко: "Несомненно, однако, что и положительная наука все
более склонна признавать за неоспоримые факты многое из того, что
сравнительно недавно считалось измышлением грубого суеверия и непроходимого
невежества. Сила воздействия человечеснкого духа на материальные явления все
более научно подтверждается, а сфера этого воздействия все более
расширяется. Распутин при помощи концентрации своней воли становился
посредником между какой-то невендомой оккультной силой и производимыми ею
материнальными явлениями. Можно, кроме того, считать вполне установленным,
что Распутин обладал силою гипнотинческого внушения, доходившей до степени
необычайнной. Каким-то внутренним напряженным сосредоточеннием своей воли он
в отдельных случаях достигал резульнтатов столь же неожиданных, сколь и
исключительных".
У Евреинова: "Эффект "воздействия" сильной воли испытывался каждым из
знакомившихся с Распутиным, испытывался сразу же и, насколько известно, без
единного исключения".
Белецкий, описывая отца и Николая Второго, заменчал: "Это была сильная
воля и слабая воля".
Не будет дерзостью сказать, что государь и отец двиганлись навстречу
друг другу. При этом внутренние устремленния государя в значительной степени
входили в противонречие и даже столкновение с тем, что окружало его.
Жевахов пишет: "Что представлял собою государь император? Это был
прежде всего богоискатель, челонвек, вручивший себя безраздельно воле
Божией, глубонко верующий христианин высокого духовного настроенния,
стоявший неизмеримо выше тех, кто окружал его и с которыми государь
находился в общении. Только
безграничное смирение и трогательная деликатность, о которых единодушно
свидетельствовали даже враги, не позволяли государю подчеркивать своих
нравственных преимуществ пред другими... Только невежество, духовнная
слепота или злой умысел могли приписывать госундарю все то, что впоследствии
вылилось в форму злонстной клеветы, имевшей своей целью опорочить его,
поистине, священное имя. А что это имя было действинтельно священным, об
этом свидетельствует, между прочим, и тот факт, что один из
социалистов-революнционеров, еврей, которому было поручено обследованние
деятельности царя, после революции, с недоуменнием и тревогою в голосе,
сказал члену Чрезвычайной следственной комиссии А.Ф.Романову: "Что мне
делать! Я начинаю любить царя".
Царь разуверился во всех
Теперь дам слово великому князю Александру Минхайловичу. Он трезвее
многих других оценил характер и способности своих родственников: "Стройный
юноша, ростом в пять футов и семь дюймов, Николай Второй провел начало
своего царствования, сидя за громадным письменным столом в своем кабинете и
слушая с чувнством, скорее всего приближающимся к ужасу, советы и указания
своих дядей. Он боялся оставаться наедине с ними. В присутствии посторонних
его мнения приниманлись дядями за приказания, но стоило племяннику и дядям
остаться с глазу на глаз, их старшинство давало себя чувствовать, а потому
последний царь всея Руси глубоко вздыхал, когда во время утреннего приема
выснших сановников империи ему возвещали о приходе с докладом одного из его
дядей.
Они всегда чего-то требовали. Николай Николаевич воображал себя великим
полководцем. Алексей Алекнсандрович повелевал моряками. Сергей Александрович
хотел бы превратить Московское генерал-губернаторнство в собственную
вотчину. Владимир Александрович стоял на страже искусств.
Все они имели, каждый своих, любимцев среди геннералов и адмиралов,
которых надо было производить и повышать вне очереди, своих балерин, которые
желали бы устроить "русский сезон" в Париже, своих удивинтельных
миссионеров, жаждущих спасти душу имперантора, своих чудодейственных
медиков, просящих аудиненции, своих ясновидящих старцев, посланных свыше и
т. д. Я старался всегда обратить внимание Николая Втонрого на навязчивость
наших родных".
Ни в ком государь не находил помощи. Ужас ситуанции заключался в том,
что именно на царствование Николая Второго пришлось время, когда требовалось
сочетание искренних усилий всех, вовлеченных в упнравление государством.
"Николай Второй в трудные минуты жизни имел обыкновение спрашивать
совета у своих родственников",
-- пишет Александр Михайлович. Правильнее было бы
-- "имел неосторожность". Не случайно несколько ниже
великий князь утверждает, говоря о состоянии госудан
ря: "Он разуверился во всех".
Кстати приведу слова отца из "Жития...": "В настоянщее время, кто может
совет дать, так они в уголочки позагнаны".
Приведу и свидетельство Гурко, свидетельство не только об
исключительном положении Николая, но и обыкновенности такого положения:
"Окруженный ненсколькими близкими друзьями, как-то: Воронцовым, Черевниным,
Рихтером и кн. В.Оболенским, которым он отнюдь не дозволял вмешиваться в
государственные вопросы и даже говорить о них, Александр Третий огнрадил
себя от интриг, могущих его свернуть с твердо начертанного им пути. Но это
породило другое зло -- отчужденность от общества, отчужденность от жизни и
незнакомство с новыми, выдвигавшимися его запросанми и настроениями.
Существование в заколдованном кругу, куда лишь с трудом и смутно
проникают те течения мысли, которые в данное время захватывают и направляют
народную волю, для монарха столь же опасно, как постоянное выслушивание
городских сплетен и выдерживание перекрестного огня неизменно плетущихся
вокруг него интриг.
Но таково положение всех царствующих: либо полнная отчужденность, либо
невольное впитывание в себя множества разнообразных нашептываний и
подсказынваний, разобраться в коих тем более трудно, что в правндивости и
личном бескорыстии различных сообщений и указаний монарх никогда не может
быть уверен. Привенду по этому поводу мнение великой княгини Елизаветы
Федоровны об окружении Николая Второго и его супнруги. На слова одного
видного судебного деятеля, выранзившего сожаление, что государь не видит
никого, кронме его ближайшего окружения, и что если ему неудобнно общаться с
парламентариями, то он мог бы все же видеть людей из мира литературного,
художественного и научного, великая княгиня с живостью ответила: "А почему
же не парламентариев? Ведь при нынешней обнстановке достаточно прожить один
год при дворе, чтонбы утратить всякую веру в людей".
Симанович (его -- потому только, что он, как и всянкий раз, говорит с
чужого голоса. Всем известна была манера Симановича, состоявшая в том, чтобы
выслуншивать в гостиных мнения других, а при случае выданвать за свои,
обозначая так собственную осведомленнность): "В сущности, я Николая Второго
всегда жалел. Без сомнения, он был глубоко несчастный человек. Он никому не
мог импонировать, и его личность не вызынвала ни страха, ни почтения. Он был
заурядным человенком. Но справедливость все-таки требует подтвердить, что
при первой встрече он оставлял глубоко обаятельнное впечатление.
Он был прост и легко доступен, а в его присутствии совершенно забывался
царь. В своей личной жизни он был чрезвычайно мало требователен. Но его
характер был противоречив. Он страдал от двух недостатков, конторые в конце
концов его погубили: слишком слабая воля и непостоянство. Он никому не верил
и подозренвал каждого. Распутин передавал мне как-то следующее выражение
царя: "Для меня существуют честные люди только до двух годов. Как только они
достигают трехгодичного возраста, их родители уже радуются, что они умеют
лгать. Все люди лгуны". Николай жил в убежденнии, что все его обманывают,
стараются перехитрить и никто не приходит к нему с правдой. Это был трагизм
его жизни. В сознании, что он ненавидим собственною матерью и
родственниками, он жил в постоянной боязнни от двора императрицы-матери, то
есть так называенмого старого двора. Он считал даже свою жизнь в опаснности.
Привидение дворцового переворота постоянно носилось перед его глазами. Он
часто высказывал опасенние, что его ожидает судьба сербского короля
Алексанндра, которого убили вместе с женой и трупы выбросили через окно на
улицу. Видно было, что убийство сербснкого короля произвело на него особое
впечатление и наполняло его душу содроганием. Царь проявлял осонбый интерес
к спиритизму и ко всему сверхъестественнному. В этом лежала большая
опасность. Когда он слыншал о каком-нибудь предсказателе, спирите или
гипннотизере, в нем сейчас же возникало желание с ним познакомиться. Этим и
объясняется, что столько жулинков и сомнительных личностей, при других
условиях и мечтать не смевших о царском дворе, сравнительно легнко получали
доступ к дворцу".
Обращу внимание на конец. Симанович прямо назынвает жуликами тех, кто
теснился возле Николая и его семьи. Понимал это и сам государь, поэтому и
испытынвал неудовлетворение от их пребывания во дворце.
В интересе к сверхъестественному, о чем пишет Синманович, проявилось
стремление государя вырваться из привычного, такого тягостного для него
круга, ставшенго ко времени появления отца в Петербурге замкнутым. Повторю,
он ни в ком не находил опоры и хватался за соломинки, ломавшиеся в тот же
миг.

Глава 8
ЦАРИЦА
АЛЕКСАНДРА ФЕДОРОВНА
Любимая жена и ненавистная невестка --
-- Свекровь начинает интриговать --
-- Империи нужен цесаревич
Любимая жена и ненавистная невестка
Картина не будет полной, да и понятной, если не сказать о царице --
Александре Федоровне.
Она состояла в близком родстве с британскими моннархами, будучи дочерью
Людовика Гессен-Дармштад-тского и принцессы Алисы, одной из дочерей королевы
Виктории.
Николай также состоял в родстве с британской конролевской семьей, его
матерью была Дагмара, дочь конроля Дании Христиана Девятого и сестра
королевы Алекнсандры, супруги Эдуарда Седьмого. Имя "Дагмара" встренчается в
русских исторических книгах редко, так как поснле вступления в брак с царем
Александром Третьим она перешла в православие, сменила имя, став Марией
Фендоровной.
Она резко возражала против союза сына, тогда еще царевича, с
поразительно красивой Алике, и лишь вменшательство властной Виктории
позволило их свадьбе состояться.
Николай и Алике, принявшая в православии имя Александры Федоровны,
зажили счастливой семейной
жизнью. Почти все, кто писал о семье Николая и Алекнсандры, отмечали,
что они составляли счастливую пару. И, судя по всему, это действительно так.
Но кроме собнственно супружества их союз был сопряжен с исполненнием
государственных обязанностей. Счастье "на двоих" -- не для монарших особ.
Николай Второй, как только женился, немедленно погрузился в
государственные дела, к которым отец его почти не подготовил, и они отнимали
большую часть времени. В этом тоже кроется причина настроения Алекнсандры
Федоровны. Она чувствовала себя покинутой, одинокой среди враждебно
настроенного двора.
Время нисколько не смягчило отношения Марии Федоровны к супруге сына.
Непреклонность вдовствующей императрицы перендавалась придворным (так
что приведенное свидетельнство Симановича, относящееся к Николаю Второму, в
известной мере вполне может быть отнесено и к Алекнсандре Федоровне).
Обладая тончайшей душевной организацией (неконторые мемуаристы видят в
этом проявление нервной болезни, указывая на частые истерические припадки,
изводившие императрицу), Александра Федоровна с самого начала жизни в России
видела (и чаще всего спранведливо) вокруг себя врагов.
Гурко: "Александра Федоровна оказалась в Петербурнге, как в лесу, и,
надо сказать правду, не приложила никаких усилий к тому, чтобы разобраться в
нем и принобрести симпатии общества. Так на всех парадных веченрах и приемах
Мария Федоровна обходила собравшихся и продолжительно с ними беседовала, а
Александра Федоровна ограничивалась разговорами с приближеннными и
стремилась скорее удалиться во внутренние понкои. Обстоятельство это
обратило на себя внимание обнщества. Отзвук этого имеется в дневнике
ст.-секретаря Половцова. Под 6-м мая 1902 года там записано: "После завтрака
(во дворце по случаю царских именин) обыкнновенный cercle, совершаемый
Марией Федоровной в назидание молодых величеств, остающихся в углах и
разговаривающих лишь с двумя-тремя приближенными..." Внешняя холодность
Александры Федоровны ненизменно приписывалась будто бы присущей ей
надменнности. Между тем именно надменности у нее не было. Было у нее сильно
развитое чувство собственного царснкого достоинства и немалая доза почти
болезненно щенпетильного самолюбия, но надменность ей была соверншенно
чужда. В домашней обстановке она, наоборот, отличалась чрезвычайной
простотой, и к людям, нахондившимся в ее личном услужении, относилась с
ненобыкновенной внимательностью и даже лаской. Так, няня наследника,
М.И.Вешнякова, которую в царской семье звали Меричкой, отзывалась о
государыне не иначе как о святой женщине, заботливо входящей в нужды всех
лиц, непосредственно ее окружающих. В письмах императрицы также проглядывает
эта черта. Она печетнся о здоровье придворных служащих и даже пишет о них
государю. Затрудняло сближение Александры Федоровнны с петербургским
обществом и отсутствие у нее точек близкого с ним соприкосновения. Благодаря
тому, что вдовствующая государыня по-прежнему оставалась во главе обширного
ведомства учреждений императрицы Марии (женское воспитание), а также
сохранила за сонбой главенствующую роль в делах Российского общенства
Красного Креста, молодая императрица оказалась вне круга обычной
деятельности русских цариц. В теченние продолжительного времени она была
лишена вознможности применить свою кипучую энергию, удовлетнворить свою
жажду живого дела. У нее не было поводов и возможности войти в более близкое
соприкосновение с лицами, не принадлежащими к ограниченному кругу
приближенных ко двору".
Скажу еще об одном существеннейшем обстоятельнстве, очень малым числом
людей принимающемся во внимание.
Императрица страдала неврозом сердца. И каждые роды усугубляли болезнь.
Вообще же для сердечных больнных характерно обостренное как бы вслушивание в
себя.
Гурко пишет о том, что императрицу многие считанли надменной. И он
правильно опровергает это невернное мнение. Именно маска надменности
скрывала у
Александры Федоровны страх внезапной остановки серндца. Она обращала
взгляд и слух внутрь себя и просто не видела и не слышала происходящего
вокруг.
Особенно мучительным становился страх припадка при большом стечении
народа. А учитывая то, что во дворце всегда было много народу, то есть
появляться на публике (и родственной в том числе) надо было почти
беспрестанно, нервы Александры Федоровны истончинлись до последнего предела.
Гурко пишет о том, что Александра Федоровна не искала точек
соприкосновения с приближенными. Но здесь надо иметь в виду, что при такой
душевной органнизации, какой обладала императрица, она и не могла найти
такие точки.
Русский двор ни в коем случае не уступал любому европейскому двору в
пышности и богатстве. Но во много раз превосходил любой двор по интриганству
(отспонренная Византия пропитала все в царских покоях). Алекнсандра
Федоровна не была к этому подготовлена.
И особенно это скажется позже, в 10-е годы. Коковнцов: "Следует
сказать, что и в выборе своего непосреднственного приближения императрица не
была счастлинва. Нельзя назвать ни одного лица, которое при всей своей
действительной или кажущейся преданности, было в состоянии достаточно
глубоко и авторитетно осветить ей окружавшие ее условия и хотя бы
предостеречь от последствий неправильной оценки этих событий и люндей ее
времени. Одни из узкого личного расчета либо из опасений утратить то
положение, которое выпало на их долю, другие по неумению анализировать
окружающие их условия или по складу их ума сами не отдавали себе отчета в
том, что происходило кругом них".
Свекровь начинает интриговать
Сначала, напуганная приемом царственной свекронви, Александра Федоровна
затаилась, попыталась спрянтаться в скорлупу чисто семейных отношений. Но ее
сан не позволил этого. Потом, попав в водоворот придворных интриг, она
затаилась, боясь стать причиной ненприятностей для мужа, которого страстно
любила. И это ей ставили и еще поставят в вину не раз и по всяким поводам.
Вернусь несколько назад и скажу еще о некоторых обстоятельствах.
Вступление Николая на трон было омрачено трагендией на Ходынском поле,
где несколько тысяч людей погибло в давке во время раздачи подарков от имени
нового царя. (Он хотел было отменить запланированные ранее торжества, но
советники настояли на посещении им бала, устроенного в тот же вечер в
посольстве Франнции. Так было посеяно семя, из которого выросла смута среди
рабочих, решивших, что новый царь равнодушен к их страданиям.)
Кровь, пролитая при церемонии коронации, считанется дурным знаком.
Добавлю и то, что появление Александры Федоровнны в России совпало с
болезнью и смертью Александра Третьего. Она, еще не будучи женой наследника,
шла в глубоком трауре, за гробом его отца.
Говорили: "Это она гроб привезла", называли "чернная невеста".
Так в глазах многих Александра Федоровна, искреннне стремившаяся войти
в русскую жизнь, стала вестнинцей страшных несчастий. Сама она не могла не
понинмать этого.
Сейчас надо сказать об очень деликатных обстоятельнствах жизни Николая
и Александры. Предпочла бы не говорить об этом, но для дальнейшего понимания
сонбытий важно знать всю правду.
Из всего приведенного видно, что и царь, и царица все время пребывали в
напряжении на грани человечеснких возможностей.
Они были помазанниками Божьими, но при этом были и людьми, как мы. За
стенами дворца бились такие же страсти, как за стенами рубленой избы моих
родителей. Ничего удивительного или постыдного в этом нет.
Беду Александры Федоровны можно определить слонвами, отнесенными
великим князем Александром Михайловичем к Николаю: "Он никогда не мог
понять, что правитель страны должен подавить в себе чисто ченловеческие
чувства". И Николай, и Александра, конечнно, должны были сделать это. Но не
думаю, что хотели. Вся трагедия их жизни, а потом и смерти -- в этом.
Не отказываясь от утверждения о том, что Николай и Александра любили
друг друга и были счастливы вменсте во всех отношениях, надо все-таки
признать, что между ними стали возникать ссоры.
Дам слово Симановичу: "Между царем и царицей возникали очень часто
ссоры. Оба были очень нервны. По несколько недель царица не разговаривала с
царем -- она страдала истерическими припадками. Царь много пил. выглядел
очень плохо и сонно, и по всему было заметно, что он не властен над собой".
В чем причина?
Николай разрывался между матерью и женой, любя и ту, и другую.
Мария Федоровна тоже, разумеется, любила сына. Но это была безотчетно
"изводящая" любовь.
Она не могла простить Александре Федоровне, что под давлением некоторых
обстоятельств вынуждена была согласиться на брак сына. Уступив в этом, она
поставинла себе целью развести их.
Империи нужен цесаревич
В самой личности Александры Федоровны искать поводов для развода не
приходилось -- их никто и не нашел бы.
Но оставались вопросы, так сказать, физиологичеснкие. Время шло, а
наследника -- мальчика -- все не было.
Для царской семьи это, конечно, предмет особых забот. Но разве эти
заботы должны заходить так далеко, чтобы в наше время стать причиной гонений
и прямых издевательств, какие пришлось претерпеть Александре Федоровне?
Тем более, что дело для старого двора заключалось не только в
наследнике, вернее, совсем не в нем. Об этом -- позже.
А сейчас дам слово великому князю Александру Михайловичу: "Царь был
идеальным мужем и любящим отцом. Он хотел иметь сына. От его брака с
принцессой Алисой Гессен-Дармштадтской у него родились в теченние семи лет
четыре дочери. Это угнетало его. Он почти что упрекал меня за то, что у меня
в тот же промежуток времени родилось пятеро сыновей. Как это ни покажетнся
малоправдоподобным, но мои отношения с импенратрицей были далеки от
сердечности по причине той же разницы пола детей".
Вот итог подзуживаний старого двора, то есть, по сути, Марии Федоровны.
После рождения четырех девочек вдовствующая имнператрица тотчас же
распространила теорию, с большой охотой подхваченную сплетниками из ее
окружения, будто Александра Федоровна, отказываясь родить наследника
престола, предает интересы России ради Германии, понскольку она по
происхождению немка. При этом, бринтанские корни царицы сбрасывались со
счетов, хотя они гораздо сильнее повлияли на формирование ее характенра, чем
гессен-дармштадтские. О научности же подобных умозаключений говорить вообще
не станем.
Непритворно чувствительная царица не в состоянии была примириться с
враждебной атмосферой двора. Она просто отказалась от неравной борьбы и
постаралась сделать все от нее зависящее, чтобы отгородиться от внешнего
мира и жить в тесном кругу своей семьи и нескольких близких друзей. Об этом
я уже говорила.

Глава 9
НИКОЛАЙ, АЛЕКСАНДРА И ВЕРА
Очарованная православием -- -- Мнимая беременность Александры
Очарованная православием
Описывая атмосферу, преобладавшую в Петербурге к моменту прибытия туда
моего отца, я приводила выдернжку из воспоминаний, касающуюся духовной ее
части.
Напомню, речь там шла о том, что при дворе были приняты люди, по мнению
Николая и, главным образом, Александры, способные разрешить их тягостные
вопросы.
Царица была по-настоящему религиозной. Можно себе только представить,
какими усилиями далась ей перемена веры. А это было обязательное условие
брака с православным монархом. Рассказывают, что это обстоянтельство, легко
преодолимое для многих других, и, кстанти, для Марии Федоровны в свое время,
чуть было не расстроило свадьбу.
Есть интересное свидетельство о том, как совсем юной принцесса Алике
Гессенская в 1884 году гостила у своней старшей сестры, уже ставшей великой
княгиней Елинзаветой Федоровной. Тогда-то она впервые увидела, и даже
правильнее -- сумела прочувствовать русскую цернковную службу, не понимая ее
значения и направления. После сдержанного до холодности протестантского
бонгослужения пышность и величавость православного обнряда производит на
тонкую душевную организацию Алике чарующее впечатление.
В те же дни она стала свидетельницей каких-то приндворных церемоний.
При всей схожести русской дворнцовой жизни с европейской, в первой все же
оставалось очень много от времени московских царей, когда власть мирская и
власть церковная, переплетаясь и взаимно друг друга пополняя, составляли
единое целое.
Так первое, детское еще впечатление, положенное под спуд времени,
все-таки выплеснется и полностью захватит натуру Алике. Это же увлечение
сыграет с ней злую шутку, позволит воспринимать Александру Федонровну не в
истинном свете и даже поставит ее искреннность под сомнение.
Обязательства по перемене веры стали для Алике борьбой страстей. И одна
из них победила. Алике, став православной царицей Александрой Федоровной, с
рвеннием обращенной окунулась в новый для нее мир.
Гурко пишет: "Александра Федоровна, перейдя в православие, отнюдь не
проявила к нему того довольно равнодушного отношения, которым отличалась с
семиндесятых годов прошлого века русская культурная общенственность. Она,
наоборот, пропитала православием все свое существо, притом православием
приблизительно шестнадцатого века. Обрела она глубокую веру не тольнко во
все догматы православия, но и во всю его обрядонвую сторону. В частности,
прониклась она глубокой венрой в почитаемых православной церковью святых.
Она усердно ставит свечи перед их изображениями и, наконнец, и это самое
главное, -- проникается верой в "бонжьих людей" -- отшельников, схимников,
юродивых и прорицателей. Войти в сношение с людьми этого типа государыня
стремится с первых лет своей жизни в Роснсии, и находятся лица, которые
поставляют ей таковых в таком количестве, что царский дворец приобретает в
этом отношении характер старосветских домов замоскнворецкого купечества. С
заднего крыльца, разумеется, по чьей-либо рекомендации, проникают такие лица
во внутренние покои дворца, где императрица с ними иногнда подолгу беседует,
а гофмаршальская часть обязыванется их радушно угощать.
Царица по этому поводу даже говорила, что ей изнвестны высказываемые по
ее адресу упреки за то, что
она охотно видится и беседует со странниками и разнличными божьими
людьми. "Но моему уму и сердцу, -- прибавляла она, -- подобные люди говорят
гораздо больнше, нежели приезжающие ко мне в дорогих шелковых рясах
архипастыри церкви. Так, когда я вижу входящего ко мне митрополита,
шуршащего своей шелковой рянсой, я себя спрашиваю: какая же разница между
ним и великосветскими нарядными дамами?" Одновременно она углубляется в
чтение творений отцов церкви. Творенния эти были ее настольными книгами до
такой степенни, что рядом с кушеткой, на которой она проводила большую часть
времени, стояла этажерка, заключавшая множество книг религиозного
содержания, причем книнги эти в большинстве были не только русские, но и
написанные на славянском языке, который государыня научилась вполне свободно
понимать. Любимым ее заннятием, наподобие русских цариц допетровского
перинода, стало вышивание воздухов и других принадлежнонстей церковного
обихода. На почве духа православной веры зародилась у нее, а затем
утвердилась в сознании мысль о том, что соль земли русской -- ее простой
нанрод, а высшие классы разъедены безверием и отличанются развращенностью.
Для укрепления в ней этого взглянда сыграло огромную, решающую роль другое
обстоянтельство, наложившее на ее отношение к различным слоям русского
народа весьма определенный оттенок, с годами все ярче выступавший. Я имею в
виду те услонвия, в которых она очутилась по прибытии в Россию, почти
совпавшем с ее вступлением в роль царствующей императрицы, а именно тот
прием, который она встрентила как со стороны некоторых членов императорской
фамилии, так и многих видных членов петербургского общества. Каждое ее
слово, каждый жест, все, вплоть до покроя платья, которое она надевала, --
подвергалось жестокой критике, и находились услужливые люди, которые
доводили это до ее сведения. Утверждали даже, что великая княгиня Мария
Павловна-старшая ей одннажды прямо сказала: "La societe vous deteste" (то
есть -- общество вас ненавидит), -- что было, конечно, пренувеличением.
Неприязнь к молодой государыне исходила со стороны лиц, составлявших двор
вдовствующей императрицы. Эти лица не хотели примириться с тем, что появился
новый двор, ставший выше их, и прилангали все усилия, чтобы сохранить среди
петербургского общества первенствующее, хотя бы по симпатиям, понложение.
Естественно, что понемногу, далеко не сразу, у Александры Федоровны тоже
народились недобрые чувнства к петербургскому обществу, и в этом кроется
одна из причин, если не главная, того, что она обернулась к русским народным
массам и в них искала сочувствия, которого петербургская знать ей не
выказывала".
Говорили, что глубоко религиозная царица заставнляла Николая жить ее
религиозными интересами. Но совершенно неправильно говорить "заставляла".
Николай был большим знатоком и ценителем икон древнего письма и обладал
редкой их коллекцией, конторой очень дорожил и показывал не всякому. И
любовь эта была не чисто зрительная. Николай прекрасно разнбирался в
вопросах богословия, так как не только полунчил соответствующее образование,
но и имел склоннность к духовным размышлениям.
Мнимая беременность Александры
Не умея сразу рассмотреть истинные намерения люндей, стремившихся во
дворец, Николай и Александра пришли к тому, что их постепенно захватили как
дейнствительно благочестиво настроенные странники и тому подобные, так и
псевдосвятые, гадалки и шарлатаны, мистики и жулики.
Всех их радушно встречали, а особенно тех, кто брался предсказать
появление наследника мужского пола.
Слух об этом страстном желании царицы пронесся по рядам "пророков" и
"предсказателей". И многие из них воспользовались возможностью нажить
капитал на ее несчастье.
Дальше произошло то, о чем пишет великий князь Александр Михайлович:
"Однажды во дворце появился таинственный господин -- "доктор Филипп" из
Парижа.
Он был представлен царской чете "черногорками" -- великими княгинями
Милицей и Анастасией Николаневнами. Французский посланник предостерегал
русское правительство против этого вкрадчивого иностранца, но царь и царица
придерживались другого мнения. Люди, которые хотят быть обманутыми, попадают
впросак. Псевдонаучное красноречие д-ра Филиппа достигло цели. Он утверждал,
что обладает силой внушения, которая может оказать влияние на пол
развивающегося в утробе матери ребенка. Он не прописывал никаких лекарств,
которые могли бы быть проверены придворными".
Я уже от многих слышала, что именно так и было.
Царица не столько поддалась на пассы Филиппа, сколько уговорила сама
себя. Желание ее было так сильнно, что у нее появились все обычные признаки
беренменности. Придворный медик принял эти признаки за чистую монету и
заверил ее, что на этот раз должен родиться мальчик. Когда подошло
предполагаемое вренмя родов, царица удалилась в свою спальню в
сопронвождении придворных врачей, но прошло несколько дней, а никаких
признаков схваток не наблюдалось. Доктора провели обследование и вынуждены
были объянвить, что "беременность имела истерическое происхожндение".
И это несчастье было истолковано не в пользу Алекнсандры Федоровны! Тут
же вспомнили, не без подсказнки Марии Федоровны, что подобное случилось с
ангнлийской королевой Мэри -- "Кровавой Мэри".
Произошедшее, разумеется, дало новую пищу для злословия врагам
Александры Федоровны. Они теперь говорили, будто ложная беременность явно
свидетельнствует о безумии царицы. Однако именно эти разговоры
свидетельствуют о намерениях старого двора -- ведь бензумие, будучи
медицинским образом подтвержденное, способно стать предлогом для
бракоразводного процеснса. А не это ли и надо было Марии Федоровне?
К этому прибавилась еще одна неприятность.
Членам Священного Синода очень не нравилось то, что, как казалось, а,
вернее, как нужно было истолконвать, царская семья находилась под сильным
влиянием
прорицателей и ясновидящих. Архимандриту Феофану, исповеднику царицы,
было поручено объявить ей, что ее ложная беременность послана в наказание
свыше за то, что она прислушивается к еретикам.
Не знаю, что больше подействовало на самочувствие царицы -- сама ложная
беременность или же упреки людей, от которых она ждала помощи и утешения.
По свидетельству находившихся тогда рядом с царинцей, она была поражена
таким отношением к ней (иснкренне верующей и дававшей этому множество
подтвернждений) со стороны церкви и самого Феофана. Ведь он находился рядом
все время, но не нашел возможности (или желания) поговорить с ней обо всем
этом раньше. (Вспомним, как он заботился о чистоте религиозных устремлений
великих княгинь Милицы и Анастасии.)
Теперь же он со всей силой, данной ему его саном, "подпер" стену, и без
того высокую, воздвигаемую вокнруг покоев Александры Федоровны
недоброжелателями.
Скажу еще раз: во всем была видна рука старого двонра. Доктора
признали, что причиной беременности понслужила истерия. А кто довел
Александру Федоровну до такого состояния?
Дополню картину воспоминаниями Родзянко, внонсящими и другую ноту: "В
начале 1900 года стали появнляться при императорском русском дворе несколько
зангадочные апостолы мистицизма, таинственные гипннотизеры и пророки
будущего, которые приобретали значительное влияние на мистически настроенный
ум императрицы Александры Федоровны. В силу доверия, которое оказывалось
этим проходимцам царской семьней, вокруг них образовывались кружки
придворных, которые начинали приобретать некоторое значение и даже влияние
на жизнь императорского двора.
В этих кружках тайное, незаметное участие приниманли, без сомнения, и
агенты некоторых иностранных посольств, черпая, таким образом, все
необходимые для них данные и интимные подробности о русской общенственной
жизни. Так, например, за это время появился некий Филипп. Он отвечал как
нельзя лучше тому типу людей, которые, пользуясь своим влиянием на
психологию царственной четы, готовы служить всякому делу и всяким целям за
достаточное вознаграждение.
Ко двору этот господин был введен двумя великими княгинями. Но вскоре
агент русской тайной полиции в Париже Рачковский донес в Петербург, что
Филипп темная и подозрительная личность, еврей по национальнности и имеет
какое-то отношение к масонству и общенству "Гранд Альянс Израелит". Между
тем Филипп принобретает все большее и большее влияние. Он проделынвал
какие-то спиритические пассы и сеансы, предугандывал будущее и убеждал
императрицу, что у нее ненпременно явится на свет в скором будущем сын,
нанследник престола своего отца. Филипп приобретает танкую силу при Дворе,
что агент Рачковский был сменен за донос его на Филиппа. Но как-то загадочно
исчез и Филипп при своей поездке в Париж".
А вот слова Юсупова: "Тогда появился в Петербурге один французский
оккультист, доктор Филипп, о контором говорили, что он тайно послан
масонскими организациями к русскому двору. Говорили, что органнизации,
пославшие его в Россию, остались им недонвольны и отозвали его обратно".
Соотнося сведения и намеки, содержащиеся в слонвах Родзянко и Юсупова,
включенных, пусть и по-разнному, в политическую атмосферу, можно утверждать,
что в несчастье, приключившемся с императрицей, были заинтересованы некие
политические круги вне России. Но тогда на это внимания предпочли не
обращать. Так как расследование могло зайти слишком далеко.
Священный Синод постановил, что царица должна во искупление грехов
совершить паломничество к монгиле незадолго до этого канонизированного
святого, чтобы, покаявшись, вымолить прощение и очиститься омовением в водах
тамошнего источника. И в довершенние всех несчастий, когда царица совершала
обряд очинщения и входила в воду, она поскользнулась и упала, обнажив при
этом, по слухам, нижнюю часть спины. Было так или нет, но этот случай стал
еще одним повондом для насмешек в столице и в кругу вдовствующей
императрицы.

Глава 10
БОЖИЙ ЧЕЛОВЕК ГРИГОРИЙ ЕФИМОВИЧ
Первая встреча -- Особый знак -- Без стеснения
Первая встреча
Мой отец никогда не называл мне точной даты своней первой встречи с
царской семьей, но, вероятно, это случилось 31 октября 1905 года, так как на
следующий день, первого ноября, царь записал в своем дневнике: "Мы встретили
Божьего человека -- Григория Ефимонвича из Тобольской губернии".
Вот как пишет Коковцов: "Из приближения императнрицы первыми узнавшими
о появлении в столице этого "старца" были великие княгини Анастасия и Милица
Николаевна, дочери князя Николая Черногорского, занмужем -- первая за
великим князем Николаем Николаенвичем и вторая -- за братом его великим
князем Петром Николаевичем. Они, бесспорно, говорили императрице о том, что
видели "старца", который произвел на них глубокое впечатление всем складом
его речи, большою набожностью и каким-то особенным разговором на тему о
величии Бога и о суетности всего мирского.
Но не подлежит никакому сомнению, что значительнно большее впечатление
о том же появившемся на пентербургском горизонте человеке произвели на
императнрицу слова преосвященного Феофана, ректора С.-Пентербургской
духовной академии, которого императрица знала, принимала его, охотно
беседовала с ним на религиозные темы и оказывала ему большое доверие. Он был
короткое время ее духовником.
Сам человек глубоко религиозного настроения, шинроко известный своей
аскетическою жизнью и строгоснтью к себе и к людям, епископ Феофан
принадлежал к тому разряду русского монашества, около которого бынстро
сложился обширный круг людей, искавших в бесендах с ним разрешения многих
вопросов их внутренней жизни и потом громко говоривших о его молитвеннос-ти
и каком-то особенном умении его подойти к человенку в минуту горя и
сомнения.
В одно из посещений императрицы преосвященный Феофан рассказал ей, что
к нему пришел и живет уже некоторое время около него крестьянин Тобольской
губернии.
Он долго присматривался к Распутину и вынес затем убеждение, что он
имеет перед собой во всяком случае незаурядного представителя нашего
простонародья, конторый достоин того, чтобы о нем услышала Императнрица,
всегда интересовавшаяся людьми, сумевшими подняться до высоты молитвенного
настроения.
Императрица разрешила епископу Феофану привезнти Распутина и после
краткой с ним беседы пожелала не ограничиться этим первым свиданием, а
захотела ближе узнать, что это за человек.
По словам некоторых приближенных к ней людей, императрица сначала не
могла хорошенько усвоить себе его отрывочную речь, короткие фразы мало
определеннного содержания, быстрые переходы с предмета на преднмет, но затем
незаметно Распутин перешел на тему, которая всегда была близка ее душе. Он
стал говорить, что ей и государю особенно трудно жить, потому что им нельзя
никогда узнать правду, так как кругом них все больше льстецы да себялюбцы,
которые не могут сказать, что нужно для того, чтобы народу было легче. Им
нужно искать этой правды в себе самих, поддержинвая друг друга, а когда и
тут они встретят сомнение, то им остается только молиться и просить Бога
наставить их и умудрить, и если они поверят этому, то все будет хорошо, так
как Бог не может оставить без своей помонщи того, кого он поставил на
царство и кому вложил в руки всю власть над народом. Тут он ввел и другую
нотнку, также близкую взглядам императрицы, а именно, что царю и ей нужно
быть ближе к народу, чаще видеть его и больше верить".
Дополнение Гурко: "Одна из существенных причин расположения Александры
Федоровны к Распутину сонстояла именно в том, что она почитала его за
выразитенля народной мысли".
Особый знак
Обращу внимание на слова Коковцова о том, что царица сначала не слишком
хорошо понимала, о чем говорит отец. Это весьма интересное замечание. Еще
когда он вернулся в Покровское после странствований, обнщавшиеся с ним
обратили внимание, что он "стал гонворить непонятно". Речь идет не о
косноязычии, а о том, что суть его речи была для слушающих затемнена. И
тольнко после того, как отец "настраивал", как сказали бы мы сейчас,
собеседника на свой лад, приходило ощунщение ясности.
Приведу здесь только одно из многочисленных свиндетельств. Труфанов:
"Феофан рассказывал: Вот Божий человек! И говорит-то не так, как мы,
грешные. Было раз так. Государь, государыня с наследником на руках, я и он
сидели в столовой во дворце. Сидели и беседованли о политическом положении
России. Старец Григонрий вдруг как вскочит из-за стола, как стукнет куланком
по столу. И смотрит прямо на царя. Государь вздрогннул, я испугался,
государыня встала, наследник запнлакал, а старец и спрашивает государя: "Ну,
что? Где екнуло? Здеся али тута?" -- при этом он сначала уканзал пальцем
себе на лоб, а потом на сердце. Государь ответил, указывая на сердце:
"Здесь; сердце забилось!" -- "То-то же, -- продолжал старец, -- коли что
будешь делать для России, спрашивайся не ума, а сердца. Сердце-то вернее
ума..." Государь сказал: "хорошо", а гонсударыня поцеловала его руку,
произнесла: "Спасибо, спасибо, учитель".
Труфанов, разумеется, привел этот случай, чтобы посмеяться. Но урок --
в другом. Чтобы не дразнить гунсей, не буду говорить о боговдохновенности.
Умному -- достаточно.
Приведу здесь слова Гурко. В них важно все, но осонбое внимание обращу
на конец отрывка: "Ненависть столичного общества к Распутину государыня
объяснянла себе, между прочим, и тем, что он принадлежал к крестьянству, а
не к тому избранному кругу, который почитал доступ во дворец своим
исключительным пранвом. Между тем членов этого общества государыня венличала
не иначе как "бриджистами", а то обстоятельнство, что Распутин принадлежал к
народным массам, в глазах царицы было его большим преимуществом: она думала,
что слышит от него как бы голос земли".
Именно "голос земли" слышала Александра Федонровна и он давал ей
неизмеримо больше, чем хор голонсов "бриджистов".
Интересно представить себе, как внешне могли выгнлядеть беседы отца и
Александры Федоровны.
У отца и после прибытия в Петербург, естественно, остался его прежний,
сибирский выговор. Он произнонсил слова на о, например, -- милой и т.п.
Интонации у него тоже были особые, сибирские. Его речь даже чисто внешне не
была похожа ни на что ранее слышанное Александрой Федоровной.
Русская же речь императрицы по-своему отличалась от правильного
выговора. Она сохранила сильный акцент. И тем не менее, они прекрасно
понимали друг друга.
Отец повторял: "...не на словах, а духом действительнно..." (Есть нечто
подобное и в его "Житии...": "Всегда нужно... считать себя низким, но не на
словах, а духом действительно"). Я понимаю это так, что речь идет о
"действительном духе", позволявшем отцу не подчинять своей воле, как
ошибочно трактуют многие, а объясннять и показывать выход.
Собственно слово при этом играло важную роль, но роль только облечения
духа в "словесную плоть".
Отмечу и другое. Некоторые из тех, кто оставил воснпоминания об отце,
говорят, что строй его записок разнличался в зависимости от темы и
назначения. Дескать, когда надо было решить какой-то практический вопнрос,
"у старца находились ясные слова". Но ничего страннного в этом как раз и
нет. Ответ уже дан в приведенной фразе. "Практический вопрос" не требует
такого особонго напряжения, как наставления.
Без стеснения
Раньше я уже приводила слова отца о том, что его словно вело в
Петербург. Подтверждением этого могут послужить следующие слова Юсупова,
если читать их, не пребывая в обычной для князя злобе: "Обыкновеннный мужик
легко бы растерялся в столице. Он запутался бы в сложных нитях и сплетениях
придворных, светских и служебных отношений, не говоря уже о том, что у него
не хватило бы смелости, особенно на первых понрах, держать себя так
независимо, как держался Распунтин. Распутин вошел в царский дворец так же
спокойно и непринужденно, как входил в свою избу".
Отца в самом деле никогда не охватывало стеснение или чувство
неудобства от появления в обществе, не только ему не знакомом, но такого,
какого он не мог себе представить и к какому никогда сам не стремился по
причинам, названным уже мной.
То, с какой простотой и естественностью он вошел в высокие круги, как
раз и говорит о предопределеннонсти произошедшего.
Для дальнейшего повествования важно и интересно привести случай,
описанный Труфановым. Он относитнся к более позднему времени, но сейчас
станет понятнно, почему я говорю о нем: "Ты хочешь знать, как у меня явилась
новая фамилия, Новый? Слушай! Когда я однажды поднимался во дворец по
лестнице, в это время цари, дожидаясь меня, сидели в столовой. Госуданрыня
держала на коленях наследника, тогда еще не гонворившего ни слова. Как
только я показался в дверях, то наследник захлопал ручонками и залепетал:
"Нонвый, Новый, Новый!" Это были первые его слова. Тогнда царь дал приказ
именовать меня по фамилии не Раснпутин, а Новый".
Ребенок назвал отца "новым человеком". Повинуясь инстинкту, он выразил
главное -- отец действительно оказался новым, не таким, как другие люди
схожего с ним рода, бывавшие во дворце. Он был "новым старцем".
Между прочим, он был первым из ряда появившихнся во дворце и не
подосланных при этом никем.
В отличие, например, от юродивого Мити -- протенже Труфанова. Последний
рассчитывал на то, что Митя, совершенно ничего собой не представляющий,
сможет, направляемый соответствующим образом, проводить линию, нужную неким
силам. Но Труфанов и стоявшие за ним слишком прямолинейно воспринимал
увлеченние Александры Федоровны и Николая Второго "свянтыми людьми".
При всей их погруженности в этот мир (многим канзалось, даже
религиозной экзальтированности) они оснтавались людьми своего времени, то
есть вполне рационнальными. И если Николаю удавалось часто демонстринровать
это, то Александре в этом смысле было значинтельно сложнее (она по статусу
не могла проявлять себя публично в необходимой в данном случае мере).
Я приведу свидетельство Гурко, относящееся ко вренмени начала большой
войны: "По существу, царицу заннимали, захватывали ее мысль, а порой и
волновали вопросы широкого значения. Так, в письмах своих к гонсударю она
касается самых разнообразных тем. Тут и своенвременное обеспечение городов,
а в частности столинцы, продовольствием и топливом, и понижение, в
иннтересах бедных людей, цен за проезд по городскому трамнваю, тут и
необходимость наблюдения за производством заводами боевых припасов. И надо
признать, что, в обнщем, суждения ее по этим вопросам отличаются здравым
смыслом и подсказаны горячим желанием облегнчить положение неимущих и
содействовать благоустройнству в стране. С большим мужеством, ввиду ее
немецконго происхождения, высказывается она против поднятой во время войны
травли балтийских немцев и бессмыснленности преследования лиц, носящих
немецкие фанмилии. В этом отношении ярко сказывается, насколько Александра
Федоровна отличалась рассудительной денловитостью и практичностью".
Здравый смысл не может появиться вдруг, под возндействием минуты. Он
присутствовал в Александре Фендоровне всегда и не оставлял ее никогда.
Все это важно понимать, когда пытаешься разобраться в груде трудов,
доказывающих, что мой отец подчинил себе волю русских монархов.

Глава 11
РОЖДЕНИЕ НАСЛЕДНИКА И ИНТРИГИ СТАРОГО ДВОРА
Болезнь Алексея -- Тайна царицы и генерала Орлова -- Покушение
Болезнь Алексея
За год до первой встречи с отцом царица, наконец, родила сына, царевича
Алексея Николаевича.
Вот как пишет великий князь Александр Михайлонвич: "30 июля 1904 года
императрица разрешилась от бремени долгожданным сыном.
Трех лет от роду, играя в парке, цесаревич Алексей упал и получил
ранение, вызвавшее кровотечение. Вызнвали придворного хирурга, который
применил все изнвестные медицине средства для того, чтобы остановить
кровотечение, но они не дали результата. Царица упала в обморок. Ей не нужно
было слышать мнения специанлистов, чтобы знать, что означало это
кровотечение: это была ужасная гемофилия -- наследственная болезнь мужского
поколения ее рода в течение трех столетий. Здоровая кровь Романовых не могла
победить больной крови Гессен-Дармштадтских, и невинный ребенок долнжен был
страдать от той небрежности, которую пронявил русский двор в выборе невесты
Николая Второго. За одну ночь государь состарился на десять лет. Он не мог
перенести мысли, что его единственный сын, его любимый Алексей был обречен
медициной на преждевнременную смерть или же на прозябание инвалида.
-- Неужели в Европе нет специалиста, который монжет вылечить моего
сына? Пусть потребует что угодно, пусть даже на всю жизнь останется во
дворце. Но Алекнсей должен быть спасен!"
Старый двор, то есть двор вдовствующей императринцы Марии Федоровны, не
унимался в своей злобе по отношению к Александре Федоровне и после рождения
ею наследника. Это, кроме всего прочего, говорит и о том, что долгое
отсутствие наследника -- не основная причина недовольства царицей. Старому
двору просто нужна была другая царица, которой можно было бы управлять, а
через нее -- и Николаем. Александра Федонровна была слишком целеустремленной
натурой, чтобы нравиться Марии Федоровне. Николай нашел опору в Александре.
Объединившись, они пытались противостонять -- разумеется, в разные моменты с
разным успехом -- нападкам внешних сил. Именно это и раздражало.
И вот очередным проявлением злобы старого двора по отношению к
Александре Федоровне, а, значит, тенперь уже и к Николаю Второму, стала
гнусная сплетня, заполнившая столичные салоны сразу же после рожденния сына
и дополнявшаяся со временем новыми поднробностями сообразно действительно
имевшим место событиям.
Тайна царицы и генерала Орлова
Об истории рождения наследника говорили следующее.
Всем было известно, что в первые годы супружества у царицы рождались
лишь дочери. Я уже говорила, чем это отзывалось при дворе.
В конце концов будто бы и сами Николай и Алексанндра Федоровна,
отчаявшись, перестали верить в вознможность рождения сына. Вину за то, что у
Александры Федоровны рождались лишь девочки, Николай припинсывал себе.
(Вмешаюсь, чтобы отметить, даже в сплетне в этом моменте передан характер
Николая.) Поэтому он будто бы пришел к невероятному решению на время
отказаться от прав мужа и предоставить свою жену другому. (Здесь тоже
вмешаюсь, чтобы сказать -- царь не мог пойти на такое хотя бы потому, что
это создало бы трудности при передаче трона, так как сохранить в полнной
тайне подобный шаг еще никогда не удавалось. А ссылка на то, что якобы
рождение наследника поменшает планам дядей о низвержении Николая с
престонла, не выдерживает критики. Наоборот, пойди Никонлай на "подлог", он
точно бы стал заложником своих родственников.)
Продолжу.
Якобы выбор царицы пал на командира уланского ее имени полка генерала
Орлова. Тот был очень красив, к тому же вдов. Как утверждали, царица с
согласия свонего мужа вступила в интимную связь с Орловым. Цель этой связи
была достигнута, и царица родила сына, который при крещении получил имя
Алексея. Но за это время, как передавали, у царицы развилась сильная любовь
к своему вынужденному любовнику.
Николай Второй как будто не ждал подобного обонрота событий.
Приводили и такую подробность. Так как роды были очень тяжелыми,
понадобилось вмешательство грамотнного хирурга. Николая поставили в
известность о риске для жизни и матери, и младенца. Ему прямо задали
вопнрос: кого спасать в крайнем случае -- мать или дитя?
Царь будто бы ответил:
-- Если это мальчик, то спасайте ребенка.
Однако все обошлось благополучно. Но больше Алекнсандра Федоровна не
могла иметь детей.
Александре Федоровне будто бы тут же донесли, что Николай готов был ею
пожертвовать, и это как будто усилило ее чувство к Орлову.
Так как отношения Александры Федоровны с Орлонвым не прекращались и
после родов, то есть по исполннении плана, Николай якобы решил во избежание
сканндала услать удачливого во всех отношениях соперника в Египет. Перед
отъездом он пригласил его на ужин. Что на этом ужине произошло между царем и
Орловым, не знает будто бы никто. (Думаю, что воображения сплетнников просто
не хватило на придумывание таких уж
подробностей.) После ужина Орлов был вынесен из дворца без чувств.
Не доехав до места предписания, Орлов умер. Перендавалось это таким
тоном, что должно было становитьнся понятным -- его убили по приказу
Николая.
Тело Орлова было доставлено в Царское Село и там с большой пышностью
погребено. Страдания Александнры Федоровны были для нее непосильны, и она
даже как будто тронулась умом. И якобы Александра Федонровна долгое время
сторонилась Николая.
После смерти Орлова царица как будто целый год посещала его могилу,
всячески ее украшая.
С этим событием, то есть со смертью Орлова, многие связывали начало
тяжелых истерических припадков у Александры Федоровны.
На такой ноте заканчивался рассказ о тайне рожденния Алексея. Не стану
тратить еще силы, чтобы доказынвать лживость приведенного. Скажу только, что
каждый момент в рассказе можно с легкостью толковать как угоднно. Например,
то, почему утяжелились истерические припадки Александры Федоровны.
Покушение
Итак, счастливое в других обстоятельствах событие стало источником
жесточайших мук для Николая и Алекнсандры Федоровны.
Надежды на то, что приговор докторов ошибочен, быстро истаяли.
Великий князь Александр Михайлович писал: "Имнператрица отказывалась
подчиняться судьбе. Она непренстанно говорила о невежестве врачей. Она
обратилась к религии, и ее молитвы были полны отчаяния".
Александра Федоровна повторяла: "Для Бога нет ненвозможного. Нужно
только быть достойным его милонсердия, и чудо придет".
К Алексею приставили телохранителя -- матроса по фамилии Деревянко. Он
должен был ограждать ребеннка от малейшей опасности, могущей послужить
причиной непоправимой трагедии. Даже самые безопасные для других детей
забавы могли стать для наследника роковыми: малейший ушиб или укол мог
привести к смерти.
Впрочем, не только укол шипа мог стать роковым для Алексея.
Симанович передает историю, которую мне не принходилось слышать от
других, даже сейчас, спустя столько лет после отъезда из России.
"Мне известны подробности страшного события из первоисточников.
Российская общественность об этом, насколько мне известно, ничего не знала.
Я не хочу нинкого обвинять и поэтому не стану передавать всех поднробностей.
Но правильность моих сведений подтвердил мне также Распутин, перед которым и
при царском дворе не было никаких тайн.
Многие из читателей, наверно, видели фотографию наследника, на которой
он изображен на руках своего дядьки, рослого матроса. В свое время
рассказывали, что наследник упал на императорской яхте "Штандарт" и при
падении повредил себе ногу. Вскоре после этого газеты сообщали, что капитан
"Штандарта" контрнадмирал Чагин (предшественник Саблина) покончил с собой
выстрелом из винтовки. Самоубийство Чагина свянзывали с несчастным случаем,
происшедшим с наследнником. Говорили, что адмирал Чагин вынужден был
покончить самоубийством из-за того, что на командуенмом им судне случилось
несчастье с наследником.
Все же эта причина не достаточна для самоубийства. По моей информации,
с наследником вообще никаконго несчастного случая не было, а мальчик стал
жертвой произведенного на него в Царском Селе покушения. Мне рассказывали,
что родственники царя обратились к аднмиралу Чагину с просьбой рекомендовать
двух матросов для службы в Царском Селе. Они должны были постунпить туда в
качестве чернорабочих. При дворе был завенден порядок, по которому для
исполнения и самых пронстых работ принимались лишь такие люди, которые уже
раньше работали в одном из дворцов или известных домов... Это был хороший
метод для подбора надежного персонала.
Оба рекомендованные Чагиным матроса были спернва использованы для
садовых работ в Аничковом дворце. В Царском Селе они были также назначены
садовыми рабочими. Никому и в голову не могла прийти мысль, что оба матроса
имели задание убить царевича.
Однажды мальчик играл в присутствии одного камерндинера в дворцовом
саду, где как раз оба матроса были заняты обрезкой кустов. Один из них
бросился с больншим ножом на маленького Алексея и ранил его в ногу. Царевич
закричал. Матрос побежал. Находящийся поблинзости камердинер нагнал матроса
и задушил его тут же.
Второго матроса также поймали и по приказу царя без суда повесили.
Было установлено, что оба матроса попали в Царснкое Село по
рекомендации Чагина. Этот случай до того потряс Чагина, что он покончил
самоубийством, так как мысль быть заподозренным в участии в покушении на
наследника была для него невыносима. Он наполнил ствол винтовки водой и
выстрелил себе в рот. Его голонва в буквальном смысле была разнесена на
куски. Чагин оставил письмо императору, в котором изложил всю историю этого
дела.
После покушения царская чета переживала страшнное время. Положение
Алексея было весьма опасным, и он поправлялся очень медленно. После этого
родители постоянно опасались за жизнь своего сына. Они боялись новых
покушений со стороны своих родственников и не смели никому его доверять.
Мать почти никогда не оснтавляла его одного. Ее материнская любовь
становилась болезненной. Царь также был сильно потрясен и не нанходил
выхода. Этим объясняется многое в его странных поступках".

Глава 12 ЧУДО
Доктор Боткин бессилен -- Григорий Ефимович
поможет -- "Открой глаза, сын мой!" -- Было ли
"подтравливание" -- Рецепт Распутина
Доктор Боткин бессилен
Однако совершенно невозможно удержать здорового в других отношениях
мальчика от занятий, которые монгут вызвать небольшое кровотечение; здоровые
мальчинки проливают много капель крови, пусть и не за один раз, пока растут.
И разумеется, случилось неизбежное. В возрасте четырех лет царевич во время
игры споткнулся и упал, но в отличие от своих сверстников, которые падают,
поднимаются и продолжают играть, Алексея тут же охватила сильная боль, и
началось внутреннее кровотечение. Его отнесли в постель, он сильно мучилнся,
поэтому спешно послали за доктором Боткиным, личным лекарем царской семьи.
Он сделал все, что смог, но вынужден был признать, что бессилен, и даже
санмые действенные из имеющихся болеутоляющих средств не облегчали страдания
царевича.
Александра Федоровна не отходила от постели сына ни днем, ни ночью.
Доктор Боткин также оставался в комнате больного, отлучаясь лишь на
самое короткое время.
Шел третий день с момента начала приступа, а Алекнсею становилось все
хуже. Он корчился от боли, лицо его приняло пепельный оттенок и покрылось
потом.
Во дворце и в городе служили молебны за выздоровнление наследника. Все
было напрасно. Становилось ясно, что жизнь мальчика может спасти только
чудо.
У Коковцова: "Александра Федоровна верила, что каждому дано право
искать помощи от Бога там, где он может ее найти. Она искала утешения горя,
которое постигло государя и ее -- неизлечимая болезнь их нанследника, их
единственного сына и продолжателя диннастии -- в чуде, доступном только
Богу, там, где нанука открыто бессильна..."
При этом важно иметь в виду, что Александра Федонровна, в
противоположность многим другим обитательнницам обоих дворов, была прекрасно
образованна, именла, например, степень доктора философии Кэмбриджа. Как тут
кстати слова отца: "Нужно быть на все пригонтовленным. И не в научном
настроении духа...".
Рациональное знание не всегда может дать ответ на реальные вопросы
жизни. А где кончается знание, то есть "научное настроение духа", начинается
вера. И поснледней часто удается сделать больше и лучше.
Приведу и другое свидетельство: "Царица материанлистка. В области,
которую она называет "религиозной" и "духовной", -- ей нужно осязательное,
видимое, тенлесное, человеческое. Ей необходим Распутин: без него ей не на
что ноги поставить, неоткуда делать свои поннятные земные дела. Ей для них
нужна постоянная Бонжья санкция, словесная, слышимая".
Григорий Ефимович поможет
В этот момент во дворец приехала великая княгиня Анастасия. Имея доступ
в комнату больного, она смогла поговорить с измученной царицей.
Анастасия предложила -- как последнее средство -- позвать во дворец
моего отца: "Григорий Ефимович понможет".
Александра Федоровна несколько оживилась. Утопанющий всегда хватается
за соломинку: "Уверена, его монлитвы помогут".
Только тогда Александра Федоровна узнала от велинкой княгини Анастасии
о том, что отец может не тольнко толковать Священное Писание, но и исцелять.
Замечу, что в первую встречу с царской семьей отец, по словам
Симановича, "избегал хвастаться своей сверхъестественной силой". Так что
Александре Федонровне и не могло придти в голову обратиться к нему за
помощью в лечении царевича.
Примечательно, что о сверхъестественной силе отца Александра Федоровна
узнала от других, уже осведомнленных и как бы предупрежденных достаточно
близких людей. Это знание как будто было приготовлено и жданло только своего
часа.
Обо всем этом и о последующих событиях мне раснсказывала несколько лет
спустя сама великая княгиня.
Замечу, что в течение некоторого времени, пока синтуация известным
образом не изменилась, это была одна из ее любимых историй.
Великая княгиня Анастасия выбежала из дворца, и, не имея времени на
соблюдение формальных правил хорошего тона, обычного для дам такого ранга,
сама велела кучеру мчаться во весь опор к ней во дворец.
Приехав и даже не поднявшись на свою половину, она разослала слуг на
поиски отца. Тому, кто приведет его во дворец великих князей, была обещана
баснонсловная награда.
Не прошло и часа, как отца нашли. Он, разумеется, тут же согласился
ехать к больному царевичу. Анастасия велела кучеру держать коляску наготове,
и поэтому они, не теряя ни минуты, добрались до царского дворца. Подъехали к
боковой лестнице, ведущей в царские понкои, и дворецкий сразу же проводил их
наверх, мимо десятка гвардейцев, стоящих по стойке смирно и одентых в
великолепные мундиры, в комнату больного.
Когда они вошли, все взоры устремились к ним.
"Открой глаза, сын мой!"
Отец описывал мне эту сцену так.
Вокруг постели мальчика стояли убитые горем родинтели, четверо юных
великих княжон -- сестер царевинча, Анна Александровна Вырубова -- фрейлина
царицы, архимандрит Феофан, доктор Боткин и сестра минлосердия.
Отец благословил крестным знамением всех находянщихся в комнате. Потом
подошел к царской чете, понздоровался сперва с царем, а затем, более нежно,
с царицей своим обычным троекратным поцелуем (в "Жинтии опытного странника"
отец несколько раз ссылается на слова апостола "Приветствуйте друг друга
святым лобзанием") и сердечным объятием.
Царицу нисколько не возмутило это, она и потом никогда не усматривала в
подобном проявления фаминльярности, как некоторые придворные "святоши".
(Руднев свидетельствует: "Входил Распутин в царснкий дом всегда с
молитвою на устах, обращаясь к госундарю и императрице на "ты" и трижды с
ними лобызанясь по сибирскому обычаю". Обратите внимание на слонво "всегда".
Кроме того, что это означает -- "неоднонкратно", из этого следует, что
троекратный поцелуй был частью ритуала, а не проявлением чего-то
чувственнонго, плотского.)
В ответ на приветствие отца Александра Федоровна почтительно поцеловала
его руку.
Отец повернулся к страдающему мальчику, посмотнрел на его бледное,
искаженное болью лицо, опустилнся на колени и начал молиться. По мере того,
как он молился, присутствующих охватывало ощущение понкоя, и вне зависимости
от степени религиозности, все опустились на колени и присоединились к его
немой молитве.
В течение десяти минут ничего не было слышно, кроме дыхания.
Потом отец поднялся с колен.
Он обратился к Алексею: "Открой глаза, сын мой! Открой глаза и посмотри
на меня!"
Услышав его слова, остальные тоже встали и с изумнлением увидели, как
веки Алексея затрепетали и приноткрылись. Сперва мальчик оглянулся вокруг с
некотонрым замешательством, но потом его взгляд сосредотончился на лице
моего отца. На губах царевича появилась слабая улыбка.
Радостный возглас царицы нарушил тишину комнанты. К ней тут же
присоединились остальные.
Но отец махнул им рукой, призывая к молчанию, и снова обратился к
мальчику: "Боль твоя уходит, ты сконро поправишься. Ты должен возблагодарить
Господа за свое выздоровление. А теперь спи".
Алексей закрыл глаза и вскоре погрузился в спокойнный сон, впервые за
несколько дней.
Отец повернулся к родителям мальчика. Сказал: "Цанревич будет жить".
И никто из присутствующих не усомнился в том, что он говорит правду.
Произошло чудо, на которое так уповали.
Гурко: "Государыня почти сразу настолько уверовала в Распутина, что
сочла его за Богом посланного человенка, имеющего специальную миссию --
спасти и сохраннить наследника русского престола".
С того дня пути царской семьи и моего отца -- пронстого сибирского
мужика -- соединились.
Было ли "подтравливание"
Многие из тех, кто оставил записки о том времени, отмечают особые
отношения, связавшие отца и маленьнкого царевича. Могу подтвердить, что отец
действительнно очень любил его. И вовсе не потому, что, как полаганли
недоброжелатели, через ребенка хотел влиять на его мать -- царицу Александру
Федоровну.
Ковалевский передает следующее: "Когда по настояннию Коковцова Распутин
был удален от дворца, Алекнсей снова заболел. И доктора не могли найти
причину, не знали средства прекратить эти болезненные явления.
Выписывался снова Распутин. Он возлагал руки, денлал пассы, и болезнь
через несколько времени прекранщалась. Эти махинации устраивались Вырубовой
при содействии известного доктора тибетской медицины Бадмаева. Бывшего
наследника систематически "подтравнливали". В числе средств тибетской
медицины у Бадмаенва был порошок из молодых оленьих рогов, так называемых
пантов, и корень женьшеня. Это очень сильно дейнствующие средства, принятые
в китайской медицине.
Бывший наследник был, как известно, очень преднрасположен к
кровотечениям. И вот, когда нужно было поднять влияние Распутина или вызвать
в случае его удаления новое появление, Вырубова брала у Бадмаева эти порошки
и это средство ухитрялась, подмешивая к питью или пище, давать Алексею.
Болезнь открылась. Пока не возвращался Распутин, наследника
"подтравнливали". Доктора теряли голову, не зная, чему припинсать обострение
болезни. Не находили средств. Посыланли за Распутиным. Порошки переставали
давать, и ченрез несколько времени болезненные явления исчезали. Так
Распутин являлся в роли чудотворца. Жизнь и здонровье Распутина связывали с
жизнью и здоровьем бывншего наследника. Получая анонимные письма и
теленграфные сообщения о том, что его убьют, Распутин гонворил Александре
Федоровне:
-- Когда я умру, на 40-й день по моей кончине нанследник заболеет.
И пророчество действительно исполнилось. На 40-й день кончины Распутина
наследник заболел. Очевидно, Вырубова решила и после смерти Распутина тем же
спонсобом держать в руках семью Николая Второго. Быть может, она пыталась
хотя отчасти сыграть роль, котонрую играл покойный".
Правда здесь только в том, что доктор Бадмаев иснпользовал порошки и
притирания, характерные для вонсточной медицины. И, надо сказать, лечил ими
многих, и небезуспешно. Именно поэтому доктора, не разделяюнщие методов
Бадмаева, видели в нем врага и конкурента.
Можно себе только представить, какого врага и коннкурента эти же
доктора увидели в моем отце после того, как он справился с задачей,
оказавшейся для них непонсильной.
Кроме того, сошлюсь на Руднева: "Доктор тибетской медицины Бадмаев
водил знакомство с Распутиным, но их личные отношения не выходили из рамок
отдельнных услуг со стороны Распутина по проведению очень немногочисленных
ходатайств. Бадмаев, будучи бурятом,
составил несколько брошюр о своем крае и по этому поводу имел несколько
аудиенций у государя, но эти аудиенции не выходили из ряда обычных и отнюдь
не носили интимного характера.
Хотя Бадмаев и был врачом министра внутренних дел Протопопова, однако
царская семья относилась критически к способам его врачевания; Григорий
Раснпутин тоже не был поклонником тибетских медицинснких средств Бадмаева, а
допросом дворцовой прислуги царской семьи было несомненно установлено, что
Баднмаев в покоях царских детей в качестве врача никогда не появлялся".
Что же касается замечания относительно роли Анны Александровны
Вырубовой, то не буду тратить силы, чтобы опровергать этот страшный наговор.
Позже я раснскажу о ней, и всякому непредвзятому человеку станет понятно,
что она не могла сделать ничего, способного повредить мальчику, да и кому бы
то ни было вообще.
Истории, подобной той, которую описал Ковалевснкий, во множестве
сопровождали отца везде, где он имел неосторожность проявить свои
способности целителя.
Рецепт Распутина
В противовес приведу свидетельство Симановича. Он сам, будучи человеком
не совсем здоровым и имея тянжело больного сына, живо интересовался
вопросами медицины и целительства, так что в этом ему верить можно: "С
первой же встречи с царевичем он отнесся к больному мальчику с особенной
предупредительностью. Он владел даром влиять на людей успокаивающим
обнразом. Его спокойствие и уверенное обращение сильно влияли на людей. Его
особенное искусство воздействонвать на больных сразу поставило его в
надлежащее понложение у кровати страдающего мальчика.
Бедный ребенок страдал кровотечениями из носа, и врачи не в силах были
ему помочь. Обильные потери крови обессиливали мальчика, и в этих случаях
родитенлям всегда приходилось дрожать за его жизнь. Дни и ночи
проходили в ужасном волнении. Маленький Алексей полюбил Распутина.
Суггестивные способности Распунтина оказывали свое действие. Однажды, когда
опять наступило кровотечение из носа, Распутин вытащил из кармана ком
древесной коры, разварил ее в кипятке и покрыл этой массой все лицо
больного. Только глаза и рот остались открытыми. И произошло чудо:
кровотеченние прекратилось. Распутин рассказывал мне подробно об этом своем
первом выступлении в царском дворце в качестве врача. Он не скрывал, что
кора, которой он покрыл лицо царевича, была обыкновенной дубовой корой,
имеющей качество останавливать кровотечение. Царская чета при этом случае же
узнала, что существунют сибирские, китайские и тибетские травы, обладаюнщие
чудесными целебными свойствами. Распутин, межнду прочим, умел исцелять также
без помощи трав. Бонлел кто-нибудь головой и лихорадкой -- Распутин
станновился сзади больного, брал его голову в свои руки, нашептывал что-то
никому непонятное и толкал больнного со словом "Ступай".
Больной чувствовал себя выздоровевшим. Действие распутинского
нашептывания я испытал на себе и долнжен признаться, что оно было
ошеломляющим".
Ничего, подобного подтравливанию, не могло быть и еще по одной причине,
для меня совершенно очевиднной и бесспорной.
Я уже говорила, что отец потерял первенца, рассканзывала я и о том, как
тяжело переживал он эту потерю. Так вот, зная все это, нельзя себе
представить, чтобы он пошел на такие страшные шаги. Даже за все сокронвища
мира. Тем более, что мог бы воздействовать на царственных особ другими
средствами. Мог бы, но не делал этого. (И в дальнейшем я постараюсь показать
это.) Он не за этим пришел. Он пришел помогать.
Подтравливателей надо было искать в среде тех, кто был виноват в
покушении на наследника, о котором я уже писала. Но туда вряд ли кого-нибудь
допустят...

Глава 13 ДОМАШНИЕ ХЛОПОТЫ
Семья снова вместе -- Подслушанный разговор --
-- Тайные подозрения -- Ненавистный отец Петр --
-- Спасение от насильника
Семья снова вместе
После двух лет, проведенных вдали от дома, отец решил съездить в
Покровское. К тому времени строинтельство "железки" -- Транссибирской
магистрали -- закончилось, и он ехал домой "как барин".
В честь его приезда устроили праздник на всю ночь. Причин для радости
было несколько. Во-первых, верннулся отец. Во-вторых, мама отлично
управлялась со все расширяющимся хозяйством и могла похвастаться уснпехами
перед мужем.
Пусть и не надолго, но вся семья снова была вместе.
Отец много времени проводил с нами. И за играми, и за разговорами, как
мне теперь кажется, совсем взроснлыми... Наверное, торопился рассказать нам,
детям, о том, чего нам уже никто не расскажет.
Мне было тогда слишком мало лет, чтобы понимать все или хотя бы малую
часть из рассказов отца. Очень жаль. Я хорошо помню только, как мы все
вместе ходинли в лес к "папиному дереву".
Об отце пишут, что он был несусветным лентяем, что его нельзя было и
силой заставить работать. Не хочу в сотый раз доказывать, что это не так...
В тот свой принезд он с каким-то даже азартом работал в поле, без конца
чистил лошадь, что-то подправлял в доме. Как мне кажется сейчас, отец, как
человек, безусловно,
чуткий и, что бы о нем ни говорили, тонкий, то есть тонко чувствующий,
таким образом пытался дать поннять всем нам и матери в первую очередь: он
очень люнбит нас и хотел бы быть рядом с нами, разделять наши заботы, жить
нашей жизнью... Но он не мог остаться. Не в его воле это было.
Подслушанный разговор
И вот однажды ночью, вскоре после того, как мы улегнлись спать, я
услышала, как вскрикнула мама, словно от боли. Я подбежала к комнате
(соседней с нашей), где они спали, постучала. Мама каким-то сдавленным
голонсом ответила, что все в порядке, и отослала меня спать.
Какой уж там сон! Я старательно прислушивалась, голоса мамы и отца
звучали слишком тихо, и я не разнличила слов. Потом до меня донеслось
что-то, похожее на всхлипы.
Кое-как промаявшись до утра, я бросилась к маме. Не терпелось узнать,
что произошло ночью. Это не было простым детским любопытством. Надо сказать,
что когнда отец приехал, он сразу не сказал нам, что вернулся лишь на время.
Откладывал почти до самого конца. В один из дней, когда отец искал что-то в
сундуке, давно не открывавшемся и "сосланном" поэтому в чулан, я зачем-то
позвала его. При этом крикнула:
-- Потом найдешь, он никуда не денется!
Отец отозвался:
-- Он-то -- нет, я-то денусь.
Я так запомнила эту совершенно невинную фразу, потому что подумала --
отец скоро умрет. Почему я так решила? Наверное, потому, что не могла себе
предстанвить, что он может опять оставить нас. А если может, то только
потому что умрет. Когда же я в ту ночь услышала все, что услышала -- горю
моему не было предела...
Я из суеверия не стала ничего рассказывать маме, и когда она утром
постаралась отделаться от расспросов, это только укрепило меня в невеселых
мыслях.
А через несколько дней отец снова уехал.

Тайные подозрения
С его отъездом в наш дом пришла беда. Мама тяжело заболела. Дуня изо
всех сил старалась ей помочь. Но что она могла?
Испробовав все домашние средства, меня, наконец, послали за повитухой,
исполнявшей в деревне обязаннности и акушерки, и доктора широчайшего
профиля.
Тогда я и узнала правду, которую уже невозможно было дальше от меня
скрывать: у мамы открылось сильнное кровотечение. Помощь повитухи пришла
вовремя. Еще немного, и мама умерла бы.
Я не отходила от маминой постели.
Здесь надо сказать, что в тот приезд отца в Покрове -кое, к нему даже
из города приезжали просители за бонлящих. Слава о нем как о целителе уже
распространинлась так широко, что никем не ставилась под сомнение.
Приведу свидетельство Ковалевского: "В селе Покровнском Тобольской
губернии, расположенном в восьминдесяти верстах от Тюмени, распространились
слухи о появлении святого. Кличка эта произносилась местнынми жителями
сначала презрительно, но мало-помалу в отзывах стало появляться известное
почтение. Крестьян особенно поражал образ жизни старца. Летом, после зимней
жизни в Питере, когда Распутин приезжал в село Покровское, к нему вереницей
тянулись высоконпоставленные дамы, княгини, генеральши и пр.
Распутин надевал тогда свои старые валенки, холнщовую рубашку, портки и
в таком виде щеголял по селу с надушенными, в модных шляпах барынями,
которые под руку вели его в церковь, не стесняясь местных кренстьян. Дамы
заглядывали ему в глаза и величали его свянтым отцом".
Ковалевский, как и другие, не смог избавиться от ироничного тона,
рассказывая об отце. Уберите его, и вы увидите истинную картину, которую
могли наблюндать все.
Однажды я, держа мамину руку в своей, спросила:
-- Почему папа не исцелит тебя своими молитвами?
Мама ответила, что не хотела тревожить его, поэтонму ничего ему не
сказала.
Тут в комнату вошла Дуня и заговорила о том, что уже явно обсуждалось
раньше. Разговор пошел о том, что маме надо бы срочно поехать в больницу, в
Тюмень. Дуня уговаривала со всей настойчивостью, на которую была способна.
Но мама, как и большинство людей, боялась больнниц, поэтому ответила,
что не хочет ехать туда, "на вернную смерть". Она даже накричала на бедную
Дуню.
Мама просто пришла в исступление, когда выгованривала Дуне за то, что
она якобы хочет от нее, мамы, избавиться.
Помню, как Дуня вспыхнула и выбежала из комнаты. А мама в отчаянье
зарыдала, уткнувшись в подушки.
Только позже я поняла подоплеку этой сцены. Нанверно, мама заподозрила,
что Дуня неравнодушна к отцу и страшно испугалась. Поэтому и усмотрела в
искренннем желании Дуни помочь тайный и коварный умысел.
Потом, успокоившись, мама позвала Дуню. Та сейнчас же прибежала. Они
обнялись и заплакали в два голонса. Мама просила прощения у Дуни, та -- у
мамы.
На следующий день мама попросила Дуню, чтобы та не сообщала отцу о ее
болезни. Дуня с явной неохотой обещала.
Как я жалею, что Дуня в силу сложившихся обстоянтельств не могла
преступить обещание -- напиши она отцу, это стало бы известно матери и могло
опять нантолкнуть ее на мысли о связи Дуни и отца (не существонвавшей
тогда!). Если бы отцу стало известно о болезни мамы после первого приступа,
она бы, без сомнения, не умерла так рано.
Я вовсе не о том, что отец непременно исцелил бы ее, как многих других.
Он был целителем, но не волншебником. И сам это хорошо понимал.
Через несколько недель мама почувствовала себя донстаточно хорошо и
отправилась в поле; она всегда беснпокоилась, если не могла сама следить за
работниками.
Но пробыла она там совсем недолго. Я услышала, как Дуня вскрикнула и
выбежала из дома. Бросилась за ней и увидела маму, лежащую без чувств на
дороге. У нее снова началось кровотечение, только на этот раз еще более
сильное. Из дома прибежала Катя, и мы втроем уложили маму в постель, и тут
Дуня нарушила свое обенщание. Она послала отцу телеграмму.
Не успела мама опомниться, как очутилась в комнфортабельной карете,
везущей ее в Тюмень. Она была слишком слаба, чтобы сопротивляться. В Тюмени
ее понсадили на поезд, и скоро она уже была в Петербурге.
Диагноз поставили быстро: у нее обнаружили опунхоль, необходима была
операция. Ее сделал один из санмых известных во всей России хирургов, и все
прошло очень удачно. Через два дня после приезда в столицу мама уже
поправлялась в лучшей отдельной палате больнницы. Великий князь Петр
Николаевич настоял на том, чтобы оплатить все расходы. А когда ее выписали
из больнницы и пришло время возвращаться в Покровское, венликий князь нанял
для нее сиделку, чтобы она ухажинвала за мамой, пока та окончательно не
поправится. Отец поехал вместе с мамой.
Ненавистный отец Петр
Н-а этот раз отец пробыл с нами три месяца.
Я, Митя и Варя были в восторге. Отец брал нас на Туру ловить рыбу,
чему, как можно себе представить, мы были очень рады.
Не скрою, особенно мы с Дмитрием радовались тому, что отец не слишком
ревностно следил за нашими уснпехами в обучении.
Я никогда не отличалась особой прилежностью, так что у учителей имелся
повод бранить меня. Но все же наш учитель закона Божьего -- давний
недоброжелантель отца -- священник отец Петр -- был ко мне принстрастен.
Поэтому я платила ему единственной доступнной мне монетой и была самым
непослушным ребеннком в классе.
(Да и вообще по характеру я всегда была непоседлинвой, даже можно
сказать -- непокорной. Но к отцу это ни в коей мере не относилось. Он был
для меня всем. И он любил меня. Мне даже кажется, что только со мной он
давал волю чувствам. Ведь я видела, как он старается с другими держаться
ровно. Со мной отец "размякал".
Как-то, уже в Петербурге, придя поздно из дворца, где провел целый день
у больного царевича, он зашел ко мне в спальню и долго гладил меня по
голове, планкал, повторяя: "Слава Богу, что ты здорова!"
Может быть в такие минуты, он сомневался, хватит ли у него сил в случае
необходимости помочь своим детям? Как это ни страшно для меня, но я,
кажется, уже тогда понимала, что из нас четверых он выберет царевича.)
Что же касается наказаний, назначаемых мне учитенлем-священником, то я
умела отомстить.
Я не любила на уроках Закона Божия учить катехинзис. Замечу, что когда
отец объяснял даже самые труднные, в моем тогдашнем представлении,
"Божественные материи", мне было интересно. Так что основные полонжения я,
конечно, знала. Но я не желала рассказывать урок Петру. Ему же только этого
и надо было. За каждую секунду промедления или неправильный ответ я
полунчала тяжелую затрещину.
Я терпеливо дожидалась случая и, когда Петр повонрачивался к классу
спиной, чтобы написать что-то на доске, бросала в одноклассников жеваной
бумагой. Те, разумеется, с радостью, начинали отвечать мне тем же, и когда
шум в классе делался оглушительным, отец Петр оборачивался посмотреть, кто
устроил безобранзие. Но к тому моменту я уже сидела, примерно слонжив руки
на парте и с самым невинным выражением лица. И хотя, я уверена, отец Петр
подозревал, кто был виновником переполоха (даже при всей тупости его на это
хватало), он ни разу не сумел поймать меня на месте "преступления".

Спасение от насильника
Думаю, следует рассказать историю, сыгравшую важнную роль для меня. Она
как раз произошла в тот приезд отца.
Моей лучшей подругой была Елена, дочь бедной вдонвы. Я очень жалела ее
и обычно приводила после школы к себе домой. У нас было тепло и сытно. Елену
поначалу удивляло, что можно без спросу отрезать большой лонмоть хлеба и
даже запить его молоком или, что уж сонвсем невероятно, намазать вареньем.
Мы крепко дружили несколько лет, пока ее мать снова не вышла замуж. С
тех пор Елена сникла. Прежде веселая и открытая, она замкнулась. Стала и
меня избегать.
Не могу описать мою радость, когда однажды Елена неожиданно пришла,
чтобы позвать к себе с ночевкой.
К радости от появления любимой подруги примешинвалось еще кое-что --
приглашение сулило необычное приключение, ведь до сих пор я никогда не
ночевала вне дома.
Дуня собрала узелок с гостинцами, и я отправилась гостевать.
К Елене я влетела, как на крыльях, но скоро стало ясно, что веселья не
будет.
И дело было вовсе не в том, что их дом был бедным даже по деревенским
меркам. Я поймала взгляд матери Елены. В нем застыл неизбывный испуг. Она то
и дело оглядывалась, как будто ожидая внезапного нападения.
Все разъяснилось, когда пришел отчим. Страх просто повис в комнате. И
он не мог не передаться мне.
Мужчина был похож на медведя. Было видно, что он полностью подчинил
себе жену.
Не увидев на столе привычной бутылки, он набронсился на жену с
кулаками.
Мы с Еленой вжались в стену. Но в ту минуту он нас не замечал.
Отведя душу, он обратился к нам. Голос его звучал отвратительно-елейно:
"Девочки, мои дорогие девочки, лакомые кусочки, тоненькие косточки...".
А все произошедшее минутой спустя стало для меня кошмаром, не
отпускавшим долгие годы.
Не знаю, какие смутные видения проносились в явно не слишком здоровой
голове, но отчим Елены буквальнно бросился к нам. Сбил с ног жену,
попытавшуюся закрыть нас собой, ухватил меня за край платья, рваннул. От
страха я потеряла сознание. Слава Богу, иначе мой кошмар оказался бы еще
ужаснее.
Очнулась я дома. Надо мной с кружкой воды склонинлась Дуня, к ней
прилепились испуганные Елена и ее мама. Рядом стоял отец с перевязанной
головой...
Потом мне рассказали, что Елене удалось выскользннуть из дома. Она во
всю прыть побежала к нам, благо, было недалеко...
Только увидев ее лицо, Дуня схватила топор и, на ходу что-то крича
отцу, возившемуся во дворе, бросинлась меня спасать. Следом побежал отец.
Слава Богу, они успели вовремя -- сумасшедший уже почти подмял меня под
себя. Отец оттащил его от меня, думая, что этого будет достаточно. Но тот
вскочил на ноги, выхватил у Дуни топор и пошел на отца. Тот виндел, как
опускался топор, но замешкался и не сумел уклониться от удара, обрушившегося
ему прямо в лоб. Отец упал без чувств, кровь из разбитой головы хлынунла
потоком.
На крики сбежались соседи, отца и меня отнесли домой.
И отец, и я оправились очень быстро.
У отца оказалось легкое сотрясение мозга. Об этом у отца "на память"
осталась вмятина. (Она видна на сденланных позже фотографиях. Интересно, что
и эта отментина не давала покоя недоброжелателям отца. Одни гонворили, что
она -- след от удара, полученного отцом в пьяной драке, другие -- что он
получил ее, когда был застигнут за конокрадством. Среди последних не
приминул появиться Феликс Юсупов. Некоторые же принписывали удару
положительное значение, говорили, что именно вследствие его у отца появилась
"особая сила".)
После того случая отец решил забрать меня с собой в Петербург.
Мама, разумеется, была против, но в конце концов согласилась, к моему
неописуемому торжеству.
Споря с мамой, отец доказывал, что в столице перендо мной откроется
много возможностей, недоступных в Покровском, -- хорошие учителя,
образованные люди и т.п. ("Ученое настроение", -- вспомнила я сейчас слонва
отца.)
Он предложил, чтобы к нам приехала Дуня вести хозяйство, как только ему
удастся найти подходящее жилье.
Мама страдала от необходимости принять решение, она понимала, что так
для меня будет лучше, но ей не хотелось расставаться с дочерью. Но когда
отец пообенщал брать меня с собой, когда будет приезжать домой, она,
наконец, согласилась, и вскоре мы отправились в Петербург.

Глава 14
У САЗОНОВЫХ
Матрена едет в Петербург -- Другой человек --
-- Первоклассный дом -- Просители -- -- Отставники-хулители -- Пора
съезжать
Матрена едет в Петербург
Мне было тогда десять лет. И долгое путешествие по железной дороге из
далекой сибирской губернии в санмый знаменитый город России --
Санкт-Петербург -- произвело оглушительное впечатление.
Я ехала в город, который отцу стал пусть и временнным, но все же домом.
Для меня же он обещал стать целым миром. И даже паровоз -- исторгающее дым
чундище -- я воспринимала как доброе существо, несущее меня на себе в новую,
безусловно, волшебную жизнь.
В те времена не было вагонов-ресторанов, поэтому коридоры вагонов
заполнял аромат снеди, припасеннной путешественниками. Отдельный вагон, в
котором ехали мы с отцом, не составлял исключения. И это тольнко усиливало
ощущения праздника -- так вкусно пахло в нашем доме только по праздникам,
ведь по обычным дням готовили наскоро. К тому же у нас всегда, а при отце
особенно тщательно соблюдали все посты. Но нендаром же от строгого поста
освобождаются "все болянщие и путешествующие", и я отводила душу. К тому
отец от счастья, что я еду с ним, готов был исполнить мой любой каприз.
Признаюсь, меня просто распирало от гордости -- мы едем в отдельном
вагоне! Я не могла высидеть на месте и часу, тянуло пройтись по другим
вагонам, чтобы в ответ
на вопросы: "Чья ты, девочка, в каком вагоне твои родинтели?" --
сказать, точнее, продекламировать: "Я дочь Григория Ефимовича Распутина, мы
едем в прицепном вагоне в Петербург, где я буду теперь жить..."
Конечно, если бы с нами ехала мама, я бы и шагу не ступила за порог
вагона. Отец же и в поездке не все время оставался со мной наедине. К нему
то и дело занходили какие-то люди (из чистой публики), он что-то им
рассказывал. Я еще удивилась -- говорил он словно незнакомым голосом. Я не
была дикаркой, хотя и росла в деревне, но так спокойно, как отец, научилась
дернжаться с господами очень нескоро. В нем же не было ни раболепства, ни
заискивания. Наоборот, к нему обранщались даже с преувеличенным почтением,
по некотонрым было видно, что они робеют.
Я знала, что отца, в отличие от прочих, окружает какая-то тайна. Знала,
что он обладает даром целитель-ства. В общем, знала, что мой отец особенный.
Но при этом воспринимала только как любимого отца. До оснтального мне дела
не было.
Другой человек
В Санкт-Петербурге меня ждали сюрпризы. И главнный из них -- мгновенная
перемена в отце. (Я тут же вспомнила его чужой голос в вагоне.)
В Покровском отец играл и веселился с нами. Я понмню радость в его
глазах, когда ему случалось сказать или сделать что-то такое, что доставляло
нам радость.
В Санкт-Петербурге все было совсем иначе.
Отец выглядел другим человеком, не таким, как дома. Хотя в одежде
перемена заметна была не особенно (я сравниваю, разумеется, не с годами
странствований), вопреки моим фантазиям. В Покровском я изо все сил
старалась вообразить себе, во что отец одевается, когда идет во дворцы к
знатным людям. Мне представлялись какие-то причудливые наряды. Смесь из
того, что я могнла наблюдать в Тюмени, куда меня возили по большим
праздникам катать на карусели, и того, что я видела в
модных журналах, бережно хранимых Дуней в память о ее "барской жизни".
Взяв за правило почти ничего не говорить от себя, сошлюсь на Симановича: "В
своей одежнде Распутин всегда оставался верен своему крестьянснкому наряду.
Он носил русскую рубашку, опоясанную шелковым шнурком, широкие шаровары,
высокие санпоги и на плечах поддевку. В Петербурге он охотно наденвал
шелковые рубашки, которые вышивали для него и подносили ему царица и его
поклонницы. Он также нонсил высокие лаковые сапоги".
И при этом он уже не принадлежал нам.
Другие люди, и их было много, изо дня в день принходили и выстраивались
в очередь, предъявляя на него свои права. Если я и ревновала его к толпе
почитателей и льстецов (а я ревновала!), то меня также интриговало их
поклонение ему.
Первоклассный дом
Сначала у нас не было своего жилья. Мой отец друнжил с семейством
Сазоновых. Господин Сазонов, как и отец, был религиозным человеком -- членом
Синода! -- и очень занятым, я его почти не видела. Их квартира была
тесноватой, но удобной, изящно обставленной и отделанной. Сазоновы держали
двух служанок -- пованриху и горничную. Для того времени это был
первонклассный дом, и хозяйство велось безукоризненно.
Отношения в семье поддерживались самые простые. При этом распорядок в
доме соблюдался неукоснительно.
Я жила в одной комнате с дочерью Сазонова, девочнкой на четыре года
старше меня, избалованной родитенлями и вниманием бесчисленного количества
молодых повес, что очень ей льстило.
Маруся Сазонова была поразительно красивой, и если бы не строгий
надзор, уверена, рано или поздно из-за какого-нибудь ухажера разразился бы
ужасный скандал.

Просители
Квартира Сазоновых вполне подходила для жизни семьи и для приема
гостей, но она не была рассчитана на проживание в ней отца. Хозяин с
уважением отнонсился к тому, что делал отец, и никак не давал ему понять,
что тот доставляет домочадцам неудобства. Понсетителей же, идущих к отцу за
помощью, становилось все больше. Квартиру заполнили хромые, увечные и
нужндающиеся.
А теперь, когда распространился слух о том, что отца принимают при
дворе, к нему стали стекаться и толпы карьеристов. Матери просили пристроить
сыновей на государственную службу, дельцы стремились получить выгодный
контракт, политики жаждали попасть в кабиннет министров -- все слетались к
отцу.
Отец никогда не умел отказать нуждающимся в понмощи и трудился самым
старательным и добросовестнным образом. Некоторое время он пытался принять
всех. Молился за здоровье больных. Многие из них чудесным образом
исцелялись, и очереди становились тем длинннее, чем шире распространялись
слухи о его способнонстях врачевателя.
Он глубоко проникал в характер и природу людей. Обладал даром
ясновидения, хотя сам никогда так не называл свои способности. Тем, кто
проходил его стронгий отбор (не подозревая об этом), он пытался помочь всеми
силами. Он мог замолвить словечко министру или чиновнику, или тому, от кого
зависела помощь просинтелю. Многих, однако, он отвергал, если они не
выдернживали острого взгляда отца, умевшего тут же разгадать их цели. Таких
людей он отсылал прочь с большим такнтом, давая им понять, что они не сумели
пройти испынтания. (И я об этом уже писала.)
Важно заметить, что отец никогда не брал на себя смелость осуждать
мотивы приходивших к нему людей. "Только Бог, -- говорил он, -- имеет право
судить".
Руднев: "Ко всем окружающим он обращался на "ты". Прием многочисленных
посетителей Распутина сопровождался следующей церемонией. Лица, знакомые с
ним или обращающиеся к нему по протекции, целовали его в левую щеку, а он
отвечал поцелуем в правую щеку. Просители, приходящие к нему без протекции,
целованли его в руку. Распутин, между прочим, не любил, когнда ему целовали
руку люди, в искреннем уважении конторых он сомневался. Не любил он также,
чтобы его называли "отец Григорий".
Белецкий: "На своих утренних приемах Распутин разндавал небольшими
суммами деньги лицам, прибегавншим к его помощи. Если требовалась большая
сумма, то он писал письма для просителей и посылал с этими письмами к
знакомым, а часто и к незнакомым лицам, преимущественно из финансового мира.
Письма его, написанные безграмотно, с крестом наверху, письма, как пишут
обыкновенно лица духовные, ходили во мнонжестве по рукам и составляли
предмет своеобразной пикантности; находились любители, которые покупали их и
коллекционировали".
Симанович: "Между десятью и одиннадцатью у него всегда бывал прием,
которому мог позавидовать любой министр. Число просителей иногда достигало
до двухсот человек, и среди них находились представители самых разнообразных
профессий. Среди этих лиц можно было встретить генерала, которого
собственноручно побил великий князь Николай Николаевич, или уволенного
вследствие превышения власти государственного чиновнника. Многие приходили к
Распутину, чтобы выхлопонтать повышение по службе или другие льготы, иные
опять с жалобами или доносами. Евреи искали у Распутина защиты против
полиции или военных властей. Но мужнчины терялись в массе женщин, которые
являлись к Распутину со всевозможными просьбами и по самым разнообразным
причинам.
Он обычно выходил к этой разношерстной толпе пронсителей. Он низко
кланялся, оглядывал толпу и говорил:
-- Вы пришли все ко мне просить помощи. Я всем помогу.
Почти никогда Распутин не отказывал в своей помонщи. Он никогда не
задумывался, стоит ли проситель его
помощи и годен ли он для просимой должности. Про судом осужденных он
говорил: "Осуждение и пережинтый страх уже есть достаточное наказание".
Отставники-хулители

Отец -- не судил. Зато его судили.
Желающих позлословить об отце тогда, как и всегда, было более чем
достаточно. В их числе -- лжецелители и ясновидящие, отправители мистических
культов, друнгие мошенники, лишившиеся расположения царского двора или
аристократических салонов.
По достойному сожаления обычаю, отставники-хунлители очень быстро
объединили свои усилия. И самое прискорбное, что роль пастырей этого стада
охотно взяли на себя церковные иерархи. Равно прочим смертным они оказались
во власти греха зависти.
Еще вчера они в один голос возвышали отца, делая это вполне искренне,
так как не могли предположить тогда, что сибирский мужик сможет шагнуть
туда, куда его призвали. Для меня очевидно, что они так рьяно набросились на
отца из-за ясного понимания его силы и возможностей. Он оказался лучше их,
нужнее их. Это ли не повод для злобы?
Объединившись с фиглярами, архимандриты и ученные монахи признали
собственное поражение. А как они заставляли несчастную женщину -- царицу
Александру Федоровну -- покаяться в том, что не гнала от себя
лженпророков... И Феофан был тогда впереди всех. Теперь ситуация (или
команда со старого двора) переменилась.
Но час нанести решающий удар еще не настал.
Пора съезжать
Тем временем мы все еще жили в доме Сазоновых. Отец, конечно же,
понимал, что злоупотребляет госнтеприимством добрых хозяев. И начал
подыскивать нонвую квартиру.
Но не только это соображение подтолкнуло его к действиям. Он испугался,
что Маруся Сазонова может дурно на меня влиять.
Действительно, я, девочка из деревни, приходила в восторг от того, как
блестящая столичная юная особа обращается со своими молодыми людьми --
такими же блестящими.
И вот после того, как поймал несколько раз мои восхищенные взгляды,
направленные на Марусю, отец решился на разговор. (Думаю, что в тот момент
он понжалел, что рядом нет мамы.)
Как только отец усадил меня на колени (что часто бывало дома и никогда
еще -- в Петербурге), я почему-то поняла, что разговор будет неприятен для
меня.
Он сказал, что я еще слишком маленькая, чтобы занбивать себе голову
чепухой по примеру "глупой деванхи", родители которой позволяют ей делать
все, что занблагорассудится. Отец боялся, что приятели Маруси, видя во мне
легкую добычу, переключатся с нее на меня.
Мы должны переехать на другую квартиру, сказал отец.
Я что-то лепетала, не помню что. И тогда я вряд ли соображала, что
говорю.
Передо мной разверзлась пропасть -- меня хотят линшить Маруси. Значит,
и чудных вечеров с коробками шоколадных конфет, с необыкновенным, взрослым,
запахом духов, которыми душилась Маруся к приходу кавалеров (в остальное
время это было невозможным -- гимназисткам запрещалось пользоваться духами).
И коннечно, конечно, я уже не представляла жизни без танцев под граммофон...
Как я ни плакала, как ни просила, мы переезжали. Это было решено.
Я понимаю, что не будь Маруси, мы все равно перенехали бы. Но меня до
сих пор мучит совесть, что это из-за меня отец лишился последней ограды --
имени хозянина дома -- тогда члена Священного Синода.

Глава 15 ВЫРУБОВА
Аннушка -- Сплетни -- К Распутину за советом --
-- Замужняя девственница -- Подтвержденная
добродетель -- Фрейлина и мужик
Аннушка
Подходящую квартиру взялась найти Анна Алексанндровна Вырубова --
любимица царицы. Она впервые увиндела отца незадолго до описываемых мной
событий и очень энергично и сочувственно принялась его опекать.
Иногда Анну Александровну называют человеком, представившим моего отца
царской семье. Это не более, чем миф, как и многое другое, связанное с
именем Анны Александровны. Правда, этот -- один из самых безобиднных. Другие
-- сплошь грязь.
Анна Александровна никогда не могла т. 'тоять за себя. Да и не
пыталась, считая это не то что i неполезнным, но не нужным. Она-то сама
знала про себя, что абсолютно честна перед Богом и людьми, как знали и те,
кто были ей дороги, а мнение остальных ее не волнновало. И в этом они с
отцом были похожи.
Прежде чем рассказывать дальше о том, о чем начанла, хочу дать хотя бы
самое общее представление о санмой Анне Александровне.
Большинство из тех, кто ее знают, называют Анну Александровну и в глаза
и за глаза Аня, Аннушка. И уже это обрисовывает многое. Аннушка --
воплощенная добнрота и сердечность.
Когда Ане было 16 лет, она заболела тифом. Болезнь протекала очень
тяжело, и врачи (учитывая положение
ее отца -- Александра Сергеевича Танеева, начальника собственной его
величества канцелярии -- самые лучншие) отказались от дальнейших прогнозов.
Все ждали конца.
В то время в столице гремела слава Иоанна Кроншнтадтского. Оставленные
докторами родители бросились к последнему, в их представлении, средству.
Отец Иоанн откликнулся на призыв убитых горем просителей и отслужил у
постели больной молебен. Нанзавтра же Ане стало легче.
Этот случай и определил религиозное настроение Анны Александровны.
(Интересно, что Иоанн Кронштадтский воздействонвал на определение пути
и Анны Александровны, и моего отца. И события эти не столь уж отдалены друг
от друга.)
Во время болезни Анны Александровны произошло также следующее. Когда
жар стал спадать, Ане приснинлось, будто в комнату вошла императрица, взяла
больнную за руку и утешала ее.
Об этом стало известно Александре Федоровне, и та действительно
навестила выздоравливающую девушку. Счастью Ани не было предела.
Вскоре императрица приблизила ее к себе и сделала фрейлиной. Похожие по
душевному складу, Анна Алекнсандровна и Александра Федоровна быстро
сделались подругами.
Сплетни
Легко предположить степень зависти, тут же окрунжившей Анну
Александровну. Отголосок этого есть в передаче Гурко: "Она старалась
завоевать симпатии гонсударыни, убеждая ее в своей безграничной преданноснти
всей царской семье, а в особенности самому царю, по отношению к которому она
даже прикидывалась влюбленной. Сообразив, что пленить царицу можно отннюдь
не раболепством и не безукоризненным исполненнием придворного этикета, так
как в искренности чувств, высказываемых блюдущими этот этикет, Алекнсандра
Федоровна успела извериться, А.А.Вырубова, в то время еще девица Танеева,
при первом же своем появлении при дворе в качестве свитской фрейлины
прикинулась необычайной простушкой до такой стенпени, что первоначально была
признана непригодной для несения придворной службы. Это даже побудило
императрицу усиленно содействовать ее свадьбе с морнским офицером Вырубовым,
потому что путем замунжества ее служба при дворе сама собою кончалась без
нанесения ей обиды, что было бы, разумеется, неизнбежным последствием
простого исключения ее из чиснла свитских фрейлин.
Между тем брак Вырубовой оказался весьма неудачнным: не прошло и года,
как молодые супруги сначала разъехались, а затем и формально развелись.
По-видинмому, царица считала себя до некоторой степени ответнственной за
этот брак и в известной мере даже обязаннной смягчить его последствия. Ввиду
этого Вырубова часто приглашается ко двору и императрица старается ее
утеншить выказыванием ей особенного внимания, которое Вырубова очень ловко
использует. То обстоятельство, что она не имеет никакого официального
положения при дворе, не только не мешает ее сближению с царицей, а напротив,
содействует ему. Но в представлении госуданрыни умело высказываемые
Вырубовой чувства беспрендельной преданности царской семье получают характер
полной искренности, так как, по ее мнению, чувства эти не могут проистекать
из каких-либо личных видов: императрица была далека от мысли, что положение
друга царицы более завидно, чем положение лица, принадленжащего по должности
к ее окружению. Находится, нанконец, и иная почва для их сближения, а именно
общая любовь к музыке. Обладая обе некоторым голосом, они занимаются пением
дуэтов, что приводит к их ежедневнному продолжительному общению".
Что здесь правда? То, что Анна Александровна была безгранично предана
монаршей семье и в силу отпунщенных ей способностей стремилась подтверждать
это. Остальное -- переделка на нужный рассказчику (Гурнко) лад
действительности.
Он пишет -- "влюблена в государя". В жизни это было не что иное, как
восторженное преклонение. Может быть, слишком восторженное, раздражавшее
тех, кто придерживался совсем иных взглядов на личность Нинколая Второго.
Они-то и сплели интригу, целью котонрой стало удаление "царевой верной
слуги".
Александра Федоровна рассказала об этом Анне Александровне, и та, чтобы
оградить императрицу от всего того, что обычно сопутствует подобным
"плетенниям дворцовых сетей", попросила освободить ее. Танкое решение
тронуло Александру Федоровну -- место фрейлины всегда оставалось предметом
мечтаний всянкой девушки.
Однако надо было сделать все так, чтобы еще больнше не возбуждать
интриганов. Анна Александровна объянвила, что намерена выйти замуж за
человека, давно добивавшегося ее руки (а это так и было). И даже услыншав
предсказание отца (об этом -- ниже), она не перенменила решения.
И почти все остальное из приведенного отрывка тоже справедливо только
отчасти...
Об Анне Александровне одна злая дама написала: "Аня живет, как рыба в
воде, как птица на ветке. Она бы везде искала, кого обожать, кому служить,
кому отндаться. И везде бы нашла". А в другом месте припомнила Анне
Александровне ее "детский говорок"; в третьем, наверное, превозмогая себя,
признала, что у "Ани было откровенное лицо", но тут же добавила: оно
отражает "несложную внутреннюю сущность"...
Ученой даме казалось, что так Анна Александровна будет посрамлена. Сама
того не понимая, она пропела Анне Александровне похвалу.
Особенно станет видна сила натуры Анны Александнровны в заточении в
Петропавловской крепости. От нее добивались сведений, способных опорочить
Александру Федоровну, Николая Второго, моего отца, других люндей. Возможно,
будь на ее месте кто-то другой, он слонмался бы под натиском и для
облегчения своей участи пошел на большой грех -- оговор. Но не она. Однако и
это было истолковано некоторыми в дурную сторону.
Говорили: "Если она не дает компрометирующих принзнаний, значит,
скрывает их, то есть лжет".
Ответ таким сомневающимся -- у Руднева: "Много наслышавшись об
исключительном влиянии Вырубовой при дворе и об отношениях ее с Распутиным,
сведения о которых помещались в нашей прессе и циркулировали в обществе, я
шел на допрос к Вырубовой в Петропавнловскую крепость, откровенно говоря,
настроенный к ней враждебно. Это недружелюбное чувство не оставлянло меня и
в канцелярии Петропавловской крепости, вплоть до момента появления Вырубовой
под конвоем двух солдат. Когда же вошла г-жа Вырубова, то меня сразу
поразило особое выражение ее глаз: выражение это было полно неземной
кротости. Это первое благонприятное впечатление в дальнейших беседах моих с
нею вполне подтвердилось. В смысле освещения интересонвавших меня событий,
г-жа Вырубова являлась полной противоположностью князя Андронникова: все ее
объясннения на допросах в дальнейшем, при проверке на оснновании подлежащих
документов, всегда находили себе полное подтверждение и дышали правдой и
искренноснтью; единственным недостатком показаний г-жи Вырунбовой являлось
чрезвычайное многословие, можно сканзать, болтливость и поразительная
способность пересканкивать с одной мысли на другую, не отдавая себе в том
отчета, то есть опять-таки качества, которые не могли создать из нее
политическую фигуру. Г-жа Вырубова всенгда просила за всех, потому к ее
просьбам при дворе и было соответствующее осторожное отношение, как бы
учитывались ее простодушие и простота".
Теперь, полагаю, есть полное представление о том, каким чистым
человеком была Анна Александровна.
Вернусь к прерванному рассказу.
.
К Распутину за советом
Анну Александровну познакомила с отцом великая княгиня Милица.
Произошло это в великокняжеском дворце на Английской набережной.
(У Руднева читаем: "Г-жа Вырубова познакомилась с Распутиным во дворце
великой княгини Милицы Нинколаевны, причем знакомство это не носило
случайнонго характера, а великая княгиня Милица Николаевна подготовляла к
нему г-жу Вырубову путем бесед с ней на религиозные темы, снабжая ее в то же
время соотнветствующей французской оккультистической литерантурой; затем
однажды великая княгиня пригласила к себе Вырубову, предупредив, что в ее
доме она встретится с великим молитвенником земли русской, одаренным
способностью врачевания".
Все здесь более или менее правда, кроме одного -- оккультистическую
литературу Анна Александровна не читала. Но не это важно. А важно то, что из
этого следунет -- сама великая княгиня Милица читала подобные труды. Что ж,
одно из двух -- либо архимандрит Феофан не считал необходимым проверять, как
воздействуют на великих княгинь Милицу и Анастасию (они были неразлучны в
увлечениях) его увещевания, либо велинкие княгини фарисействовали, при
архимандрите внинмая его наставлениям, а за его спиной не оставляя своних
увлечений мистикой. Напомню, что "за пристрастие к лжепророкам" жестоко
поплатилась Александра Фендоровна, как раз по знаку Феофана. Важно заметить
и то, что великие княгини Милица и Анастасия восприннимали отца как явление
мистическое, то есть не понинмали его природу. Полагаю, что в подобном же
неведеннии они и остались.)
Анна Александровна рассказала мне о первой встренче с отцом так.
Привожу этот рассказ по моим давним записям.
"Должна признаться, меня сильно шокировала его внешность. Я увидела
пожилого мужика, худого, бледннолицего, с длинными волосами, растрепанной
борондой и совершенно необыкновенными глазами, большинми и сияющими. Он умел
заглянуть в самую глубину мыслей и души собеседника. Это произошло примерно
через два года после представления Григория Ефимовинча Николаю и
Александре".
Хотя Анна Александровна назвала моего отца пожинлым, ему в то время
было всего тридцать шесть лет. Обранщу также внимание и на то, что она
говорит о больших сияюших глазах. В жизни же глаза у отца были маленькими и
глубоко посаженными. Однако при этом описание ее удивительно верно, если
иметь в виду духовное зрение.
Продолжу.
"Твой отец вошел в комнату свободной походкой и обнял великую княгиню,
что потрясло меня сверх всянкой меры. Он даже имел наглость сердечно
расцеловать ее три раза в обе щеки. Конечно, дорогая моя, я была возмущена
его дурными манерами и невоспитанностью".
Возмущение, однако, не помешало ей задать отцу вопрос, ради ответа на
который она, собственно, и приншла: "Каким будет мое предстоящее
замужество?"
"Я была обручена с блестящим лейтенантом флота, и меня уверяли, что
твой отец даст правильный ответ на мой вопрос".
Анна Александровна получила от отца ответ на понставленный вопрос. Но
он оказался вовсе не таким, как ей хотелось. И она проигнорировала его.
Отцовская способность распознавать характер и бундущее человека с
первой встречи позволила ему увидеть ход дальнейших событий, связанных с
Анной Алексанндровной.
А сказал он тогда следующее: "Свадьба состоится. Но мужа у тебя не
будет".
Замужняя девственница
И действительно, свадьба состоялась. Церемонию органнизовала сама
царица, несмотря на то, что была настронена против брака и уговаривала
подумать о других путях выхода из ситуации, о которой я уже писала выше.
(Мне передавали, что всякий раз, рассказывая о тех днях, Анна
Александровна сокрушалась, что в России пропал прекрасный гарнитур стульев
-- царский поданрок новобрачным. Но тут же спохватывалась: "Что это я, какие
уж там стулья...")
Большинство молодых людей высшего света были хонрошо подготовлены к
браку. Вернее, к одной его стороне. Обучение у любовниц и кокоток, задолго
до принятия на себя семейных обязательств, не проходило даром...
Но в случае с неловким женихом Анны Александровнны все было иначе. Он
почерпнул сведения о супружеснких утехах из книг, полных непристойных
фантазий и сальных шуток. Сообразуясь с этими представлениями, он и вел
себя. Катастрофа усугублялась тем, что Анна Александровна, воспитанная в
очень строгих правилах, о подобных вещах не знала почти ничего. И хотя
фантанзия ее подогревалась многочисленными увлечениями и флиртом, обычными
для девушек ее возраста и положенния, ни о каких интимных отношениях речи
идти не могло. Женихи того времени находили способы удовлетворить свои
желания на стороне и со своими целомудренными невестами вели себя сдержанно.
Таким образом, после свадебного пира два неопытнных (но по-разному)
молодых человека были предоснтавлены самим себе.
Продолжу приводить мои записи, сделанные со слов Анны Александровны.
"Не знаю, что произошло... То ли мой муж был скрынтым гомосексуалистом,
то ли от возбуждения в ту ночь превратился в импотента... Он был сильно
пьян. Водка придавала ему смелость и делала грубым. Не считаясь с моими
чувствами и со святостью минуты, он практинчески изнасиловал меня, хотя его
желания далеко обонгнали его физические возможности. Меня охватил танкой
ужас и стыд, что я начисто отвергла его дальнейншие притязания.
Возможно, он и попытался бы обращаться со мной по-другому, но было уже
слишком поздно. Я его не хотела".
Сопротивление Анны привело несостоятельного мужа в такую ярость, что он
набросился на нее с кулаками, выкрикивая оскорбления, большую часть из
которых она не понимала.
Дойдя в рассказе до этого места, Анна Александровнна вдруг разрыдалась:
"Я только хотела, чтобы он ушел и оставил меня в покое".
Осознав, что наделал, муж протрезвел и стал пронсить прощения, но Анна
больше не желала иметь с ним ничего общего.
"Ох, как я жалею, что не послушалась царицу и твонего отца. Все
случилось так, как он предсказал. Мой брак с первой минуты закончился
крахом, примирение было невозможным. Я вышла замуж девственницей, и с тех
пор плотские позывы означают для меня одно -- кошнмар, который я испытала в
ту ужасную ночь".
Подтвержденная добродетель
Ужас той ночи имел продолжение в Петропавловснкой крепости, где пьяные
охранники подвергали Анну Александровну всяческим унижениям. Она говорила:
"Сколько раз Господь спасал от солдат, сама не знаю как..."
Чтобы ни у кого не было соблазна упрекнуть Анну Александровну в том,
что она преувеличивает свои страндания, приведу свидетельство Руднева: "Мои
предпонложения о нравственных качествах г-жи Вырубовой, вынесенные из
продолжительных бесед с нею в Петронпавловской крепости, в арестном
помещении, и наконнец в Зимнем дворце, куда она являлась по моим вынзовам,
вполне подтверждались проявлением ею чисто христианского всепрощения в
отношении тех, от кого ей много пришлось пережить в стенах Петропавловснкой
крепости. И здесь необходимо отметить, что об этих издевательствах над г-жой
Вырубовой со стороны кренпостной стражи я узнал не от нее, а от г-жи
Танеевой; только лишь после этого г-жа Вырубова подтвердила все сказанное
матерью, с удивительным спокойствием и незлобивостью заявив: "Они не
виноваты, не ведают бо, что творят". По правде сказать, эти печальные
эпинзоды издевательства над личностью Вырубовой тюремнной стражи,
выражавшиеся в форме плевания в лицо, снимания с нее одежды и белья,
сопровождаемого бинтьем по лицу и по другим частям тела больной, еле
двигавшейся на костылях женщины, и угроз лишить
жизни "наложницу государя и Григория", побудили Следственную комиссию
перевести г-жу Вырубову в арестное помещение при бывшем губернском
жандарнмском управлении. Она добровольно согласилась на врачебный осмотр,
чтобы доказать, что она все еще девственница, и в результате медики
подтвердили ее добродетель".
Фрейлина и мужик
Однако этот факт не мог покончить со злобными сплетнями насчет
развратных отношений между Аннной и моим отцом. Наоборот. Даже сегодня
находятся люди, которые шепотом в приличной компании и во всеуслышание там,
где это возможно, распространяют нелепые слухи.
Некоторые доходили до того, что прилагали к Анне Александровне и моему
отцу историю Елизаветы и лорнда Лестера -- английская королева-девственница
вошнла, среди прочего, в историю умением развратничать, оставаясь
целомудренной. Без сомнения, развращенный Петербург знал все подобные
способы. И не только в теории. В стремлении же опорочить фантазия становится
особенно буйной.
То, что произошло с Анной Александровной во вренмя ее брачной ночи,
ставшей единственной, хорошо было известно всему свету. Наивная, Анна
Александнровна делилась потрясением со всеми, кто выказывал хоть малейшее
участие. И это, разумеется, обращалось против нее. Говорили, например, что
именно во время первой брачной ночи неискушенной девушке был пренподан урок
изощренного разврата и что она потом, уже не в силах противиться желанию
повторения, искала источник порочного наслаждения в каждом мужчине. (При
этом совершенно оставлялось в стороне, что Анна Александровна тут же
рассталась с тем, кто якобы и доставил ей незабываемое наслаждение.)
В этом смысле соединение Анны Александровны и моего отца -- "сибирского
мужичка" -- казалось великосветским толкователям поступков людей, им чуждых,
а стало быть, непонятных и раздражающих, исключинтельно пикантным и даже
остроумным.
Люди с действительными подобными наклонностянми страстно стремятся
приписать другим свои пороки, тем самым расширяя круг и пытаясь таким
образом как будто узаконить разврат -- смотрите, восклицают они, все делают
это. И я затрудняюсь утверждать, что в нагонворах на Анну Александровну и
отца отразились только упреки. Если иметь в виду то, о чем я сейчас сказала,
-- можно подумать, что, в известной части, в таких сплетннях содержалось и
сочувствие -- наделение людей, чье поведение и мотивы были непонятными,
знакомыми пороками, явилось попыткой хоть как-то объяснить их. Попытка с
негодными средствами.
Но все это к слову.

Глава 16 ГОРОХОВАЯ, 64
Стол и общество -- Откуда брались деньги --
-- Распутин и полиция -- Сети --
-- Дамский кружок -- Бедная Муня
Стол и общество
А в тот момент добрая Анна Александровна, помонгавшая всем и всегда,
искала нам подходящую квартиру. И нашла -- на Гороховой, 64.
Оплату квартиры взяла на себя собственная его венличества канцелярия.
Этим, кстати, и исчерпывались средства, получаемые отцом от Николая Второго
и Алекнсандры Федоровны. Руднев, хорошо знакомый с докунментами разных
следственных комиссий, не нашел ниченго другого: "Единственное, что позволял
себе Распунтин, это оплату его квартиры из средств собственной его
величества канцелярии, а также принимал подарки собственной работы царской
семьи -- рубашки, пояса и прочее".
При этом у нас за столом собиралось самое разнообнразное общество. По
не знаю как установившемуся пранвилу все приносили в качестве гостинца,
обязательного при посещении милого тебе дома, именно какую-нинбудь еду.
Отец, что называется, не перебирал. Годы, пронведенные вне дома, приучили
его быть благодарным за любую пищу. Мяса же он не ел вообще. Но не по обету,
просто не любил. (Хотя, думаю, отец все-таки ел бы мясное, если бы собрался
вылечить зубы, всегда доснтавлявшие ему хлопоты.)
В Покровском мы ни в чем не нуждались -- были сыты и даже знали, что
такое городские сласти и десернты. Но только на Гороховой я увидела в одном
месте столько икры, дорогой рыбы, фруктов -- наших и занморских.
Приносили и свежий хлеб -- белый, черный и серый. Даже возникал род
соревнования между теми, кто его приносил. Норовили выпекать особенный.
Помню хлеб с изюмом, с луком, с какими-то кореньями. (Отец лонмал хлеб,
никогда не резал ножом.) Кроме свежего хлеба выставляли "черные" сухари.
Отец, можно сказать, ввел в Петербурге моду на такие сухари. Их стали
подавать в салонах. (Разумеется, там они были не едой, а скорее экспонатом.)
Отец очень любил картошку и кислую капусту. Надо ли говорить, что
гости, и самого аристократического разбора, ели то же, что и он.
Этот порядок нарушался только в одном случае. Отец не любил сласти, но
обожал угощать ими других. Иногнда дело доходило до конфуза -- гость,
неосторожно принзнававшийся в пристрастии к пирожным, должен был под смех
присутствовавших съесть все блюдо.
Много говорили о пристрастии отца к водке. Это ненправда. Он мог выпить
одну-две рюмки, но не больше. Предпочитал мадеру и портвейн. Интересно, что
всянкий раз отец вспоминал, какое прекрасное сладкое вино готовили в
монастыре. Говорил: "Я много его (вина) перенести могу".
Отдельная история -- сидение за самоваром. Именно сидение, а не простое
чаепитие. Когда мы переехали на Гороховую, мне было 11 лет и я не могла даже
поднять этот самовар. Отец, чтобы посмеяться, говорил под мой очередной день
рождения: "Ну-ка, уже можешь нести самовар?". К 14 годам мне удалось
благополучно донеснти его до кухни.

Откуда брались деньги
Конечно, нужны были и деньги. Отец не посвящал меня в эту сторону
жизни, но я знала -- если что-нинбудь надо -- проси у Симановича, он даст.
Сам Симанович писал: "Николай Второй знал, что пока его любимец
находится на моем попечении, тот ни в чем не будет нуждаться. Распутин
принимал мои услуги и никогда не спрашивал об их мотивах.
Если бы Распутин думал о собственных выгодах, то он накопил бы большие
капиталы. Ему не стоило бы много труда получать от лиц, которым он устраивал
должности и всякие другие выгоды, денежные вознагнраждения. Но он никогда не
требовал денег. Он получал подарки, но они были невысокой стоимости.
Напринмер, ему дарили одежду или платили по его счетам. Деньнги он принимал
лишь в тех случаях, если мог ими кому-нибудь помочь. Бывали случаи, что
одновременно с канким-либо богачом у него находился бедняк, хлопочунщий о
помощи. В таких случаях он предлагал богачу данвать бедному несколько сот
рублей. С особым удовольнствием он помогал крестьянам".
Вот еще одно важное свидетельство относительно вопроса о деньгах и моем
отце. Руднев: "При этом надо заметить, что он свою роль выдерживает с
удивительно простодушной последовательностью. Как показало обнследование
переписки по сему поводу, а затем как поднтвердили и свидетели, Распутин
категорически отказынвался от каких-либо денежных пособий, наград и
поченстей несмотря на прямые, обращенные со стороны их величеств,
предложения".
Надо обратить внимание на это замечание Руднева
-- "с простодушной последовательностью". Отец не вин
дел ничего дурного в том, что о нем кто-то заботится.
При этом было не важно, что речь могла идти о тысячн
ных суммах. "Сколько им Бог дал, столько они мне дают",
-- говорил отец. Тот, кто знает о бытовой стороне странн
ствующих, понимает, как естественно для любого из
них принимать даяние. Они не попрошайничают. Они дают возможность
имущим помочь нуждающимся.
Применительно к нуждам отца дом оказался идеальнным. Он располагался в
глубине улицы, во двор вел пронход под аркой.
Наша квартира находилась на третьем этаже. Отец смеялся: "Высоко
залетели!"
Меня привело в восторг то, что квартира оказалась такой большой -- из
пяти комнат, хотя и обставленных разнокалиберной мебелью. Убранство квартиры
нельзя было назвать роскошным или просто элегантным. Но, надо сказать, отец
не придавал этому никакого значенния, потому что не понимал элегантность и
роскошь. Я уже говорила о том, что в представлениях о красоте он жил
деревенским запасом. И, как большинство денревенских жителей, предпочитал
богатое красивому, вернее, смешивал это, не придавая в действительноснти
никакой цены.
Впервые в жизни у меня появился не собственный угол, а целая комната.
Надо сказать, я быстро усвоила преимущества своего нового положения.
Распутин и полиция
Отцу же больше всего нравилось то, что по черной лестнице можно было
выйти в переулок позади дома. Дело в том, что очень быстро после знакомства
отца с царской семьей за ним установили слежку, которая понтом не оставляла
его.
Руднев: "Одним из самых ценных материалов для освещения личности
Распутина послужил журнал нанблюдений негласного надзора, установленного за
ним охранным отделением и веденного до самой его смернти. Наблюдение за
Распутиным велось двоякое: наружнное и внутреннее. Наружное сводилось к
тщательной слежке при выездах его из квартиры, а внутреннее осунществлялось
при посредстве специальных агентов, иснполнявших обязанности охранителей и
лакеев. Журнал этих наблюдений велся с поразительной точностью изо
дня в день, и в нем отмечались даже кратковременные отлучки, хотя бы на
два-три часа, причем обозначанлось как время выездов и возвращений, так и
все встренчи по дороге. Что касается внутренней агентуры, то последняя
отмечала фамилии лиц, посещавших Распунтина, и все посетители аккуратно
вносились в журнал; так как фамилии некоторых из них не были известны
агентам, то в этих случаях описывались подробно принметы посетителей".
Белецкий: "Что касается личной охраны Распутина, то с приездом
полковника Комиссарова я учредил двойнной контроль и проследку за Распутиным
не только финлерами начальника охранного отделения Глобачева, но и филерами
Комиссарова; заагентурил всю домовую принслугу на Гороховой, 64, поставил
сторожевой пост на улице, завел для выездов Распутина особый автомобиль с
филерами-шоферами; для наблюдения за выездами Раснпутина с кем-либо из
приезжавших за ним на извозчике завел особый быстроходный выезд с
филером-кучером. Затем, все лица, приближавшиеся к Распутину или близнкие к
нему, были, по моему поручению, выясняемы, и на каждого из них составлялась
справка".
У того же: "Был выработан план охраны, сводивншийся к командированию
развитых и конспиративных филеров, коим было поручено, кроме охраны
Распутинна, тщательно наблюдать за его жизнью и вести подробнный филерский
дневник, который к моменту оставленния мною должности представлял собой в
сделанной сводке с выяснением лиц, входивших в соприкосновенние с
Распутиным, весьма интересный материал к обнрисовке его, немного
односторонне, не личности, а жизни. Затем в село Покровское был командирован
филер на постоянное жительство, но не для охраны, так как таковая, из
постоянных при Распутине филенров, в несколько уменьшенном только составе,
его сонпровождала и не оставляла его и при поездках, а для "освещения", ибо
на месте, как выяснилось, агентуры завести нельзя было".
Обращу внимание на несколько фраз из записок Белецкого.
Во-первых, о том, что обрисовка отца таким обранзом велась
односторонне: "не личности, а жизни". Это очень примечательно. Возьмите на
себя труд прочитать все имеющиеся сейчас воспоминания об отце. Вы не увидите
там личности. Судя по ним, не было такого ченловека -- Григория Ефимовича
Распутина. Был какой-то почти чиновник, делец, предприниматель. Уверена, что
не случайно никто из записчиков не обращается к "Житию опытного странника" и
"Размышлениям". Косннись они их, сразу вышло бы наружу, что их толкованние
жизни отца не совпадает с живой его личностью.
Во-вторых, о том, что "на месте, как выяснилось, агентуры завести было
нельзя". "На месте" отца знали слишком хорошо и не считали возможным и
нужным шпионить за ним -- отец в их глазах всегда был открыт и ничего не
делал предосудительного.
Сети
Так для чего же все-таки вокруг отца сосредоточиванлись такие силы в то
время, когда интересы трона тренбовали другого их направления?
Ответ можно найти у Жевахова: "Он был типичным олицетворением русского
мужика и, несмотря на свой несомненный ум, чрезвычайно легко попадал в
расставнленные сети. Хитрость, простодушие, подозрительность и детская
доверчивость, суровые подвиги аскетизма и бесшабашный разгул, и над всем
этим фанатическая преданность царю и презрение к своему собрату мужинку --
все это уживалось в его натуре, и, право, нужен или умысел, или недомыслие,
чтобы приписывать Раснпутину преступления там, где сказывалось лишь
проявнление его мужицкой натуры".
Следя за отцом, говоря словами Александры Федонровны, "бриджисты"
искали случая завлечь его в искуснно расставленные сети. (Потом я еще
расскажу об этом и о том, как они преуспели в этом, вернее, думали, что
преуспели.) Таким образом они надеялись скомпрометировать не только отца, но
и царскую семью. Продолжанлась игра, начатая Марией Федоровной.
Вчитайтесь в слова Жевахова. В них, явно помимо воли автора, есть
нечто, заставляющее посмотреть на происнходившее другим, непредвзятым
взглядом.
Жевахов пишет: "Несмотря на несомненный ум, он легко попадал в
расставленные сети". Попадал или сам шел в них? Уверена -- шел сам, все
прекрасно понимая. Он оставался опытным странником, хотел понять, "где
край". При этом прекрасно знал, что "упадет". Вспомнинте: "Я маленький
Христос".
Обратите внимание на приговор Жевахова: "Фанантичная преданность царю и
презрение к своему собрату -- мужику". Первое -- бесспорно, второе --
невозможно. Отец любил Николая именно, как и может только люнбить царя
мужик, осознающий и чувствующий себя мунжиком везде -- и в избе, и во
дворце. Добровольно идя в сети, расставляемые врагами трона, отец хотел
поканзать царю, кто находится рядом, кто лицемерно уверяет Николая Второго и
Александру Федоровну в преданнонсти и готовности умереть за них. И чем
дальше заходило дело, тем озлобленнее становились враги царя и отца.
И кроме того, презирая свое сословие, разве проявнлял бы отец так явно
свою к нему принадлежность -- и в одежде, и в манерах. И разве стал бы он
оказывать такое преимущество своим собратьям, когда те прихондили к нему как
просители?
Императрица очень опасалась, зная нравы своих приндворных, за жизнь
отца. Она приставила к отцу свою охрану -- у дома дежурили полицейские в
мундирах.
Анна Александровна передавала мне слова Алексанндры Федоровны: "Я не
могу позволить, чтобы с Григонрием Ефимовичем что-нибудь случилось.
Он -- спаситель Алексея, а, значит, и наш спасинтель. Григорий Ефимович
пришел к нам вместе с Госнподом, когда уже никто не мог помочь. Он сделал
ненвозможное. Пока Григорий Ефимович с нами -- я спонкойна за всех нас".

Дамский кружок
Итак, при добром Аннушкином участии мы устроинлись в новом доме,
оказавшемся для отца последним земным пристанищем.
Ничего другого, кроме того, что составляло жизнь отца в доме у
Сазоновых, на Гороховой не происходило. Только теперь отец мог себе
позволить принимать больншее число посетителей и во всякое время дня. Но
пранвилом был прием между 10 часами утра и 1 часом дня. За это время иногда
проходило по 200 человек.
Вот свидетельство Руднева' "Вообще Распутин по природе был человек
широкого размаха; двери его дома были всегда открыты; там всегда толпилась
самая разннообразная публика, кормясь на его счет".
И это в общем верно -- самая разнообразная. Руднев-то намекает на
неразборчивость отца, якобы приблинжавшего к себе фигур далеко не первой
руки, но это не так. Принимал он всех, кто в нем нуждался, а приблинжал --
избранных.
Кроме привычных уже просителей всякого рода у нас собирался довольно
тесный круг по-настоящему пренданных отцу людей -- по преимуществу женщин
разных возрастов. Первой среди них была, разумеется, Анна Александровна.
Вот как пишет Руднев: "Она стала самой чистой и самой искренней
поклонницей Распутина, который до последних дней своей жизни рисовался ей в
виде святонго человека, бессребреника и чудотворца".
Выше, чтобы обрисовать учительские настроения отца, я привела
свидетельство проповеди, относящееся как раз к этому времени. Если
кто-нибудь, оставаясь объективнным, сможет найти в ней хоть каплю
предосудительнонго, пусть заявит об этом. Но смею утверждать, что до сих пор
никто не вызвался свидетельствовать, что отец говонрил в кругу своих учениц
что-либо недостойное.
Из дальнейшего станет ясно, что ядро кружка преднставляли женщины,
искавшие утешения, а не возбуждения чувств. Именно на такие уставшие души
отец дейнствовал умиротворительно -- от царицы до кухарки.
Разумеется, никакой организации не было. Был понрыв с одной стороны и
искреннее желание помочь -- с другой. Даже вернее сказать -- осознание
необходимоснти помочь изверившимся.
Когда слухи об этих собраниях распространились, поползли сплетни о
развратных бдениях, и даже оргинях, которыми руководил отец, хотя, повторю,
ни тогнда, ни позже доказательств любого рода не нашлось. Кроме того, я могу
выступить свидетелем (понимая, впрочем, что для многих и многих вес моих
слов невенлик): я приходила и уходила в любое время дня, двери комнат в
нашей квартире никогда не запирались -- ни днем, ни ночью, и если бы в доме
творилось какое-то непотребство, я знала бы.
Вот слова из дневника Джанумовой, тогда непременнной участницы кружка:
"В столовой разместилось мнонгочисленное исключительно дамское общество.
Казалось, были представлены все сословия. Собольи боа аристокнраток
соседствовали со скромными суконными платьянми мещанок. Стол сервирован
просто. Пили чай".
После чаепития обыкновенно пели что-нибудь бонжественное. Посуду со
стола прибирали по очереди. Кажндая -- в свой день. И мыли тоже -- по
очереди. Я и сейнчас вижу холеные руки аристократок и сияние бриллинантов в
грязной воде. (Как переменчива судьба! Тогда они мыли посуду, подлаживаясь
под строй нашего дома, а всего через несколько лет многим из них пришлось
стать настоящими судомойками в Париже или Констаннтинополе. А бриллиантов и
след простыл.)
Бедная Муня
Среди посещавших эти собрания была Мария Евгенньевна Головина (ее все
называли Муня), красивая, печальная молодая женщина.
Она была обручена с князем Николаем Юсуповым, старшим братом Феликса.
Но, к несчастью, Николая
убили на дуэли. Сразу же стало известно, что он стренлялся, защищая
честь женщины, с которой у него был роман, но женщина эта -- не Муня.
Мария Евгеньевна была совершенно прибита -- понгиб любимый, накануне
свадьбы; и погиб, защищая честь другой женщины, с которой состоял в связи,
очевиднно, довольно давно. Обман, пропасть, катастрофа. Из полного
благополучия Муня попала в ад.
Мир перестал существовать для нее. Мария Евгеньневна пришла за
утешением к отцу, и утешение такое она нашла в нашем доме. Муня говорила:
"Слово Григонрия Ефимовича становится плотью".
Старшие Юсуповы сохранили теплые чувства по отнношению к девушке, едва
не ставшей им снохой. Муня часто бывала в их доме. Именно от нее Юсуповы
узнали о моем отце.
Анна Александровна рассказывала мне со слов Муки, что когда та говорила
о "святом старце",- на лице Фенликса блуждала какая-то странная улыбка. Он
как бы предвкушал неизведанную еще игру.

Глава 17
ФЕЛИКС, КНЯЗЬ СОДОМА
Несметные богатства -- Провидение --
-- Дурные наклонности -- Любовный урок --
-- Порочный маскарад -- Роковое знакомство --
-- Феликс наблюдает -- Напуганный собой
Несметные богатства
Теперь самое время показать подробно, кто такие Юсуповы вообще, и что
такое Феликс Юсупов.
Анна Александровна была знакома с Феликсом, как и вообще с семьей
Юсуповых, с детства. Ее положение (напомню, что она происходила из семьи
Танеевых, и ее отец -- Александр Сергеевич -- был начальником собственной
канцелярии Николая Второго) позволяло ей часто бывать на приемах в доме
князей и в других местах, где можно было встретить золотую молодежь, к
которой Юсуповы-младшие, безусловно, принадлежанли. Так что многое я знаю о
Юсуповых от Аннушки. Имея множество доказательств ее открытости и
совершенной доброты даже к тем, кто к ней самой был зол и не скрывал этого,
убеждена в достоверности всего слышаннного (даже в самой деликатной части
рассказа).
Состояние Юсуповых было поистине несметным.
Оно образовалось в результате цепочки тщательно продуманных браков на
протяжении двух поколений. Говорят, что дед Юсупова со стороны отца,
командуюнщий войском донских казаков, был побочным сыном прусского короля
Фридриха Вильгельма Шестого и гранфини Тизенгаузен, фрейлины императрицы
Александнры, сестры короля. Во время визита царицы к брату, король влюбился
в графиню и хотел на ней жениться. Мог ли состояться этот морганатический
брак -- неизнвестно; считалось, что фрейлина отказалась от него, так как не
пожелала покинуть царицу. Во всяком случае, в результате их связи родился
сын -- Феликс Эльстон. Он женился на графине Елене Сергеевне Сумароковой, и
так как она была последней в роду, а наследники мужнского пола
отсутствовали, то царь дал ему право взять фамилию и титул жены.
Его сын, граф Феликс Сумароков-Эльстон, женилнся на княгине Зинаиде
Николаевне Юсуповой, и она тоже была последней в своем роду, и уже другой
царь разрешил графу Сумарокову-Эльстон взять ее фамилию и титул.
Таким образом, благодаря удачным бракам и велинкодушию двух царей,
состояние незаконнорожденного сына прусского короля и его потомков сильно
выросло. А собрание предметов искусства, фарфор, драгоценнонсти были просто
легендарными. О них знала вся ариснтократическая Европа, и не раз даже
августейшие осонбы бывали восхищены юсуповскими редкостями.
Кроме дворца на набережной Мойки в Санкт-Пентербурге -- подарка
Екатерины Великой прабабушке Феликса, княгине Татьяне, -- они владели
обширным поместьем в Архангельском под Москвой, с великолепнными садами,
мраморными фонтанами и экзотическинми птицами.
Еще один их особняк находился на окраине Москвы. Он был построен в 1551
г. царем Иваном Грозным и подарен одному из князей Юсуповых царем Петром
Вторым в 1729 г.
Было и большое имение в селе Ракитном Курской губернии -- земельные
угодья ("до горизонта и за горинзонтом"), лесопилки, прядильная фабрика.
Усердные крестьяне выращивали скот, варили сахар. Особую горндость составлял
конный завод.
Все это приносило доход, точное исчисление котонрого не знал, наверное,
никто.
В Ракитном семейство подолгу не задерживалось -- заезжали поохотиться
по пути в одно из своих крымских
поместий. Обычно выбирали Кореиз. Кроме того, Юсунповы владели
поместьем на Кавказе, большим домом в Балаклавской бухте, и еще... впрочем,
всего все равно не перечесть!
Куда бы они ни ехали, к поезду прицепляли их личнный вагон, площадку
которого превращали в птичник. Гостиная в вагоне-салоне была отделана
панелями краснного дерева, кресла обиты зеленой кожей, а окна зандернуты
занавесками из желтого шелка. (На случай воянжа за пределы России имелся еще
один, не менее роснкошный вагон, постоянно ждущий семейство на гранинце со
стороны Германии: расстояние между колесами соответствовало тамошним
стандартам.)
Что же до земель неподалеку от Баку, простиравшихся почти на 125 верст
вдоль берега Каспийского моря, то ездить туда резона не было -- все
пропитала нефть.
Совершив объезд части угодий, Юсуповы на зиму возвращались во дворец на
Мойке.
Провидение
К моменту появления моего отца в столице Феликс Юсупов только что
отметил свой восемнадцатый день рождения.
Мать князя страстно желала рождения дочери. И дунмать не хотела о том,
что может родиться мальчик. Она задолго еще до рождения ребенка приготовила
детское приданое исключительно розового цвета. И даже после появления на
свет сына не захотела ничего менять.
Так само провидение определило характер болезненнно-извращенных
фантазий Феликса, которые он с ненскрываемым удовольствием претворял.
Интересно, что при крещении, когда священник по обряду трижды с головой
погружал младенца в купель, мальчик захлебнулся, и его насилу вернули к
жизни. (Надо заметить, что над родом Юсуповых тяготел рок -- сыновья не
доживали до 26-летнего возраста.) Добнрейшая Анна Александровна, рассказывая
мне об этом, крестилась: "Видно, Господь все-таки решил оставить
его. Значит, в этом был промысел Божий". Я, разумеетнся, тут же
спросила, в чем же промысел. Анна Алексанндровна ответила: "Так ведь они
должны были встретитьнся". При этом она никогда не называла имен, будто я
каким-то своим знанием должна была чувствовать, что они -- это отец и Феликс
Юсупов.
Встретиться, чтобы свершилось предначертанное -- отец должен был
принять свое последнее испытание и принести последнюю жертву ("Маленький
Христос").
В жизни отца было много скверны. Но он хотел от нее избавиться,
очиститься -- и избавлялся, и очищался. В лучшие свои минуты он бывал близок
к святости. Он не боялся себя и не стеснялся любых собственных проявленний,
какими бы странными или, скажу больше, постыднными они ни казались
окружающим. В нем была сила противиться самому себе, которая, одна, и
отличает канющегося от нераскаянного. Юсупов же и был этим санмым
нераскаянным. Божий промысел свел их в Петернбурге, то есть в Новом Содоме
-- месте, которое было отспорено у мира Россией с наибольшей легкостью.
Чуть выше я уже сказала, что когда Феликс Юсупов слушал рассказ Марии
Евгеньевны Головиной о моем отце, на лице его играла какая-то странная
улыбка. Он действительно предвкушал игру. Ставка в этой игре была высокая.
Не просто жизнь его или жизнь отца, а нечто большее. Не Россию хотел
защитить Феликс Юсупов, убивая отца, -- Новый Содом хотел спасти.
Юсупов был весьма образован. Но лишь "в научном настроении духа". В
смысле нравственном он был соверншенным невеждой.
Бог вел отца, чтобы спасти наследника, передать свою силу Николаю,
ободрить Александру, помочь мятущимся. Бог хотел показать, как может быть.
Ему не вняли. Тогда Бог позволил Юсупову убить Распутина. И Распутин умер
как праведник -- мученической смертью. Юсупову была уготована долгая жизнь
на чужбине -- и он увидел, что произошло с Россией дальше.
Однако вернемся к прерванному рассказу.

Дурные наклонности
Отец Феликса совершенно устранился от воспитанния сына и только один
раз предпринял попытку употнребить родительскую власть.
Будучи военным, старший Юсупов решил дать сыну спартанское воспитание и
с этой целью приказал выненсти из комнаты мальчика всю удобную мебель и
заменнить ее походной койкой, простой табуреткой и каким-то подозрительного
вида шкафом, который мальчик понпытался было открыть, но не смог. На
следующее утро лакей отца вытащил Феликса из кровати, затолкал в этот шкаф и
облил холодной водой. Шкаф оказался душем. Мальчик кричал, но ничего не мог
поделать, пока запас воды не кончился, а вместе с ним и издевательство.
Зато потом юный князь отыгрался -- устроил сцену, даже грозил покончить
с собой. Перепуганные родитенли уступили, и с тех пор мальчика совершенно
предостанвили самому себе.
Стоит ли удивляться, что женственный Феликс, с тех пор не знающий
дисциплины, рос в обстановке полнной вседозволенности. Обладая семейным
состоянием, превышавшим триста миллионов рублей, особенно гронмадным по
меркам того времени и превышающим сонстояние самого царя, наследник таких
сокровищ долнжен был стать самым богатым человеком России, если не всей
Европы. А пока обожавшая мать более чем щеднро снабжала сына деньгами.
Когда ему было двенадцать лет, он устроил, как ему казалось, милую
ребячью шутку, хотя немногие юноши сочли бы ее ребяческой.
Феликс с кузеном Владимиром, тоже двенадцатинлетним, решили переодеться
женщинами и поразвлечься. Платья они позаимствовали из гардероба матери
Фенликса -- два лучших вечерних платья, дополненные донрогими украшениями.
Надев подбитые мехом бархатные накидки, они разбудили парикмахера матери и
выпронсили у него парики, объяснив, что собираются на бал-маскарад.
В таком наряде мальчики отправились на прогулку по Невскому семенящей
походкой, словно кокотки.
Поскольку проспект служил охотничьими угодьями проституток, к Феликсу и
Владимиру несколько раз приставали мужчины. Мнимые кокотки были в полном
восторге. Но, опасаясь быстрого скандала, обязательно последовавшего бы за
неминуемым разоблачением, понспешили укрыться в чрезвычайно модном в то
время среди известной публики ресторане "Медведь".
Можно представить себе, как выглядели юные шутнники, если даже в
подобном месте сразу привлекли к себе внимание.
Игра продолжилась.
Шампанское быстро ударило в голову. Феликс снял с себя длинную нитку
жемчуга и начал набрасывать ее, словно лассо, на сидящих за соседним
столиком.
Видавшая виды публика оторопела.
Феликс не унимался. Тут нитка порвалась, бесценнный жемчуг рассыпался.
Мальчики бросились его подннимать, цепляя тех, кто оказывался рядом.
Позвали управляющего.
Теперь деваться было некуда и Феликс назвал себя. Разумеется,
управляющий раскланялся и почтительно проводил расшалившихся детей до
дверей.
Кузены вернулись домой, полагая, что их эскапада пройдет незамеченной.
Однако на следующий день они узнали, что управлянющий прислал счет отцу
Феликса.
Тому история вовсе не показалась забавной. Феликса на десять дней
заперли в собственной комнате, как и его кузена. Феликс был вне себя.
Наказание он посчинтал слишком жестоким.
Но этот опыт не стал для него последним.
Любовный урок
Свой первый любовный урок юный Юсупов полунчил в отеле города
Контрексвилль, куда его мать отпранвилась "на воды". Феликсу было около
тринадцати лет,
и, не зная чем заняться, он однажды после обеда отнправился на прогулку
в парк. Проходя мимо беседки, он через прорези увидел там молодого человека
и девушнку, самозабвенно предающихся любовным утехам.
После Феликс стал расспрашивать мать о том, что он видел, однако та не
сумела собраться с духом и удовнлетворить любопытство сына.
Феликс провел бессонную ночь.
На следующий день он встретил того самого молодонго человека и спросил
со свойственным ему пренебренжением к правилам приличия, не собирается ли
тот снова встретиться с девушкой. Молодой человек был поражен, но, когда
Феликс рассказал, что наблюдал за их свиданнием накануне вечером, ответил,
что должен встретиться с ней у себя в отеле, и пригласил Феликса
присоединниться к ним.
Поскольку мать рано ложилась спать, Феликсу не составило труда
выскользнуть из номера и отправиться к новому другу.
Там следующие несколько часов они провели за обнщими играми. Об
истинной природе этих игр Феликс не задумывался.
Позже он говорил: "Меня так поразило только что сделанное открытие, что
по своему юношескому невенжеству я не разбирался, кто какого пола".
Хотя Феликс не позволяет себе уточнений, не надо быть семи пядей во
лбу, чтобы понять значение этой фразы.
(Не могу здесь не привести эпизод, произошедший в Париже, уже в 1960
году.
В доме моей дочери случайно оказался молодой ченловек с нарумяненными
щеками и крашеными волонсами. Узнав, чей это дом, он истерически
расхохоталнся, а когда пришел в себя, позвонил по телефону Юсупову и,
взвизгивая от возбуждения, выложил ему новость: "Дорогой, ты ни за что не
поверишь, откуда я тебе звоню...")

Порочный маскарад
Но больше всех к развитию у Феликса известного порока приложил руку его
старший брат, Николай, впоследствии жених бедной Муни. Его забавляли
успешнные переодевания брата в женщину, и он уступил капнризу своей
любовницы -- Поли, желавшей иметь в Фенликсе спутницу развлечений.
Они взяли с собой переодетого женщиной Феликса в кабаре посмотреть
выступление "цыган. Его маскарад остался незамеченным.
Как-то Феликс поехал с Николаем в Париж. Братья решили пойти на бал,
переодев, разумеется, Феликса женщиной. Николай же выступил в роли его (ее)
кавалера.
Чтобы скоротать время до начала бала, они пошли в театр, где их заметил
король Эдуард Седьмой.
Во время антракта Николай вышел в фойе покурить, а после со смехом
рассказал Феликсу, что к нему поднходил некто от короля Англии, посланный,
чтобы узннать имя его юной дамы.
Феликс был польщен и обрадован.
По возвращении в Санкт-Петербург Николай и Поля устроили Феликсу
двухнедельный ангажемент на выснтупления в фешенебельном кафе "Аквариум".
Феликс позаимствовал для такого случая драгоценнности матери. Его
выступления пользовались колоссальнным успехом. Но, к его сожалению (и не
больше), на седьмой вечер друзья матери узнали самого Феликса и надетые на
нем драгоценности.
Дома ждала бурная сцена.
Николай взял всю вину на себя, и дело было вскоре забыто.
Феликс оставил карьеру певицы кабаре, но продолнжал искать приключений
под видом женщины и пуснкался во все более рискованные предприятия, пока
одннажды отец не вызвал его к себе.
Отец Феликса накинулся на сбившегося с пути сына и пересказал все слухи
(а на самом деле -- лишь стыдлибо приуменьшенную правду), ходившие в
обществе и открывающие истинную картину жизни сына. Он преднставил Феликсу
длинный список проступков, опозонривших (как считал он, но не его сын) имя
семьи.
Феликс сделал некоторые выводы. Но ни в коем слунчае не желал перемены
в своем образе жизни.
Причем необходимо заметить, что пребывание на той ступени общественного
положения, на какой находинлись Юсуповы вообще, все-таки с возрастом
вынудило Феликса умерить желания эпатировать. Он старался загннать внутрь
свой порок, но не для того, чтобы, раскаявншись, изжить его. (Напротив, он
пестовал его.) Феликс стал более изощренным в своем разврате. Он сделал
порок частью собственных светских манер.
И весьма преуспел в этом.
Говорили, что Феликс Юсупов страдал лунатизмом, да он и сам часто
рассказывал об этом, не воспринимая происходившее с ним как болезнь. Скорее
наоборот.
Роковое знакомство
Некоторые утверждали, что в душе Феликса боронлись Бог и дьявол. Но
полагающие так были слишком добры к юноше. Бог давно "заготовил про него
ад".
(Примечательно следующее. До меня недавно дошло от общих знакомых, что
Феликс с жаром взялся за ринсование. Хочет, видимо, изобразить что-то
возвышеннное. Пока же, несмотря на все усилия, получаются только чудовища.
Юсупов жалуется, что Бог не дает ему выранзить всю душу. Несчастный не в
силах признаться себе, что это и есть его душа.)
Феликс хвалился тем, что его несколько раз посещали видения, что он
"слышит голоса". Вполне возможно. Тольнко уверена -- это были злые голоса и
дурные видения.
Внешне же дело выглядело таким образом, будто Феликс старается нащупать
пути к другой жизни, даже благообразиться. Особенно страстно он начал
представнляться таким после смерти брата, которого, надо сканзать,
действительно любил. Однако непреодолимая тяга к дурному актерству и здесь
приводила его на грань беснстыдства.
Мария Евгеньевна Головина, по-христиански пронстившая Николая,
перенесла всю нежность на Феликса. Она надеялась помочь ему, поэтому и
озаботилась тем, чтобы представить Феликса моему отцу -- "святому старнцу",
как говорила Муня.
Между тем, Муню, все-таки хорошо видевшую, с кем она имеет дело, даже
как-то поразил пыл, с каким Феликс выразил не просто готовность, но
нетерпелинвое желание встретиться с моим отцом.
Феликс наблюдает
Встреча произошла в доме Головиных на Зимней Канавке. О том, что там
было, мне рассказала Анна Александровна со слов Марии Евгеньевны.
По своему обыкновению Феликс опоздал к обеду. Он был чрезвычайно
элегантно и модно одет, "весь в облаке сладких духов и душистой пудры".
Феликс целовал принсутствовавшим дамам руки с немыслимым изяществом и при
этом имел вид человека, делавшего одолжение.
Феликс старательно не смотрел в сторону отца, синдевшего, разумеется,
на самом почетном месте. Только после того, как Мария Евгеньевна подвела
Феликса к отцу, первый даже как будто был обескуражен явленинем в столь
роскошной обстановке мужика.
Будучи представленным, Феликс излишне театральнно поклонился и не
отстранился от троекратного поценлуя отца, только, как показалось Марии
Евгеньевне, несколько поежился.
Феликсу оставили место напротив отца. Как уверяла Мария Евгеньевна --
без всякого умысла.
Прерванный обед продолжился. В его протяжение Феликс почти ничего не ел
и лишь изредка вступал в беседу с незначительными замечаниями (голос у него
был довольно высоким, а интонации жеманными), но ни разу в том случае, чтобы
ответить на слова отца.
Феликс наблюдал. Надо заметить, что Юсупов слыл любителем странностей
разного рода. Он сам неоднонкратно заявлял, что его буквально тянет к
"экзотическим лицам" и пояснял: "к маньякам, садистам, хамам...". Фенликс
искал развлечений и умел их находить везде и во всех. И к Головиным он
пришел в поисках развлечения.
Что за мысли роились в его голове, когда он видел перед собой картину,
поначалу приводившую в растенрянность всех рафинированных сотрапезников
отца?
Из деликатности никто из отцовских друзей никогда не говорил с ним о
правилах поведения за столом. Это казалось и на самом деле было
несущественным по сравннению с тем, что и о чем за едой обсуждалось. Трапеза
воспринималась как ритуал, не более, но и не менее того.
Отец за столом вел себя, как говорят, малокультурнно. Он пользовался
только в редких случаях ножом и вилкой. Больше же -- просто руками. Большие
куски он разрывал. У отца был большой рот, а так как ел он не то чтобы
торопливо, но не степенно (к тому же вместо зубов имел только корешки),
крошки просыпались на бороду, где и застревали.
По виду отец в такие минуты представлял собой ненопрятного мужика и уж
никак не святого старца.
Тем не менее Феликса не оставляла напряженность, ему совершенно
несвойственная. Казалось, он силится что-то понять, сопрячь, сопоставить.
(Возможно, в те минуты Феликс пытался примериться к противнику, которого
сразу и почувствовал в отце?)
В компании обратила на себя внимание фраза отца, произнесенная им как
бы невзначай: "Всегда нужно счинтать себя низким, но не на словах, а духом
действительнно". (Я встретила эту фразу в его "Житии...")
Феликс, услышав это, опустил голову.
Напуганный собой
Несколько лет спустя Феликс, говоря о первой встренче с отцом,
утверждал, что сразу распознал в старце мошенника. Конечно, он не мог при
своей болезненной
гордыне сказать, что сразу признал в отце силу, котонрую можно было
либо убить, либо подчиниться. Посленднее для Феликса было неприемлемо. Он
был оскорбнлен тем, что простой мужик, даже не старающийся пенренять приемы
цивилизации, претендует на то, чтобы учить его, Феликса Юсупова.
А милая Мария Евгеньевна, разумеется, была в воснторге от мысли, что
именно она свела отца и Феликса, уже предвкушала, что Юсупов войдет в их
круг.
Когда Мария Евгеньевна спросила у отца, как ему показался Феликс, тот
ответил: "Напуганный мальчик и страшный".
"Кем напуганный?" -- спросила Мария Евгеньевна.
"Собой и напуганный", -- ответил отец.
"А почему страшный?"
Отец промолчал, чем привел Марию Евгеньевну в полное замешательство.
Больше в тот день отец не хотел говорить о Юсупове.
На следующий день Мария Евгеньевна чуть свет приншла к нам. Как сказала
потом Анна Александровна: "Пронсить за своего князя". Что именно она
говорила тогда отцу, я не знаю, но то, что он согласился принять Юсунпова в
скором времени -- это точно.
Однако хлопоты Марии Евгеньевны на этот раз оканзались напрасными.
Юсупов, торопясь, уехал из Петернбурга. Позже Мария Евгеньевна сообщила, что
он нанправился на учебу в Оксфорд.
Как странно! Юсупов будто бежал, испытывая судьнбу. И свою, и отца. Я
уже приводила историю о том, как Феликс захлебнулся во время крещения. В
Англии же он едва не погиб под колесами паровоза.
Англия начала века -- в нравственном смысле место весьма удобное для
молодых людей склада и наклоннонстей, схожих с юсуповскими. Среди
аристократической молодежи царил культ Оскара Уайльда. Причем его
линтературное дарование едва ли ставилось на первое место в сравнении с его
привычками известного рода.
Я помню, как пришедшая к нам Мария Евгеньевна плакала, делясь с Анной
Александровной вестями о Феликсе: "Он пропал, пропал!" -- повторяла она.

Глава 18 РАСПУТИН И ПЛОТЬ
Илиодор -- Кто лицемер ? -- Баба или чурбан ? --
-- Акулина -- "Пошел, мальчишка!" -- "Она не
умрет" -- "Не полюбишь -- не вылечишь" --
-- Безумная любовь -- Господин учитель --
-- Ольга Владимировна -- Фальшивая невинность --
-- Церковный суд -- Царский суд
Илиодор
Не однажды я уже в разных видах упоминала Сергея Труфанова, принявшего
в монашестве имя Илиодора. Жизнь его интересующимся хорошо известна, так что
не буду (да и не хочу) входить в подробности. Скажу только необходимое.
Отец и Илиодор представляли собой странную пару. Первый жизнерадостный
и веселый, второй скучный, напыщенный (как большинство "копеечных"
семинанристов, добравшихся до высоких степеней) и напрочь лишенный чувства
юмора. Тем не менее, они какое-то время приятельствовали.
Кстати -- я никогда не понимала отцовской привянзанности к Илиодору, и
когда тот однажды приехал в Покровское погостить, избегала его, как только
могла.
Илиодор необычайно гордился своей отчужденноснтью от всего мирского.
Особым пунктом был обет безнбрачия. Отец смеялся над его словами о том, что
только безбрачие есть дверь в Царство Божье, и смеясь же говонрил, что эта
дверь легко оборачивается тесными вратанми. "Входить тесными вратами" -- так
в монастырях наменкали на содомский грех.
Анна Александровна пересказывала мне суть споров отца и Илиодора.
Привожу так, как запомнила.
"В доме Отца моего обителей много", -- опирался отец на Святое Писание
и добавлял от себя: "И в кажндой обители множество дверей. Не думай, что
владеешь единственным ключом от Царства Божьего".
"Я не владею единственным ключом, -- ответил Или-одор. -- Ключей много,
достаточно для всех желающих их получить, но все они отпирают одну и ту же
дверь".
"Если бы это было правдой, то все скопцы попали бы в рай", -- заметил
отец.
"Истина в том, что стремящийся к духовному соверншенству должен служить
либо Богу, либо плоти, нельзя служить обоим".
"Тот, кто молится от души, может настолько преиснполниться ощущением
божественного присутствия, что и думать забудет о плоти. Дух воспарит,
оставив на земле все телесные помыслы, и он перестанет замечать свое
физинческое тело и заботиться о нем. Позабудет о еде и питье, о сне и о
любовных желаниях. Но это редко кому дается.
Больше других, не способных подняться. Когда челонвек освободит свой
дух от уз чувственности, плоть еще настойчивее взывает к нему. Его
физическое желание венлико, он не в состоянии его побороть. Что ему делать?"
"Он должен молиться еще усерднее".
"Как же молиться, когда с ног валит? Есть только одно средство. Отложи
в сторону молитвы и найди женнщину. Потом -- опять молись. Бог не осудит.
Но наступит время, когда женщина уже не понадонбится, когда и самой
мысли не будет, а, стало быть, и искушения. Тогда-то настоящая молитва и
начнется".
Кто лицемер?
Илиодор называл рассуждения отца издевательством над монашескими
обетами. Отец возражал, говорил, что ни в коем случае не намерен спорить с
церковью. При этом он полагал только, что обет безбрачия толкуется неверно.
"Ничего хорошего не выйдет из такой молитнвы, когда душа другого просит".
В этом месте напомню слова Жевахова, приведенные уже мной выше, о
соединении любовного и молитвеннного экстаза.
Анна Александровна пересказала мне и другой спор отца и Илиодора.
Однажды заговорили о том, какой грех самый страшнный. Илиодор заявил
без колебаний: "Тут не о чем спонрить. Самый страшный грех -- это тот, о
котором гласит первая заповедь: Да не будет у тебя других богов пред лицем
Моим".
Отец возразил, видя в приеме Илиодора отражение всегдашней его привычки
подменять предмет: "Разгонвор не о заповедях, а о грехе. Для меня ясно, что
Иисус считал лицемерие самым тяжким грехом".
Илиодор заерзал на стуле, чувствуя, что спор станонвится чересчур
личным. Отец попал в точку. Чтобы занщитить себя, Илиодор перешел в
наступление и заговонрил о кружке, собиравшемся у отца, намекая на
отноншения определенного рода.
Для отца подобные упреки были не в новинку и понэтому он реагировал на
них обычно спокойно -- сам-то он знал, что невиновен. Однако выслушивать
обвиненния именно от Илиодора отцу показалось отвратительнным. Во-первых,
потому что тот бывал на собраниях кружка и прекрасно все видел своими
глазами. Во-втонрых же, потому что Илиодор как раз и был в этом вопнросе
лицемером высшей пробы. Отец не стерпел и нанпомнил ему, как во время
приезда в Покровское застал монаха подглядывающим за купавшейся Дуней.
Монах оторопел и поспешил перевести разговор на другое. Однако обиду
затаил.
Илиодору все же больше пристало бы называться по-прежнему -- Сергеем
Труфановым. Несмотря на все увенрения, он оставался мирянином. В Труфанове
было столько жажды власти, что ее хватило бы на многих. Можно сказать, что в
его жизни именно эта жажда влансти, вполне материальной (вспомним историю с
юрондивым Митей, протеже Труфанова в Зимнем дворце), а не духовной, и
сыграла зловещую роль.
Интересно, что отец однажды сказал о Труфанове: "Все, до него не
достучишься". И пояснил: "Он не находит в своей душе ни капли того, чего
можно было бы стыдиться".
И все же отец перестал общаться с Труфановым не по своему решению. Отец
вообще с неохотой отказынвался от общения с людьми, хотя бы однажды
показавншимися ему приятными. К тому же он был искренне благодарен Труфанову
за прием, когда только появился в Петербурге. Труфанов же в открытую объявил
отцу войну. Их многолетняя дружба окончилась, и горечь разнрыва преследовала
отца до самой смерти.
Да, можно оторвать мужика от Сибири, но нельзя вытравить Сибирь из
мужика. Это в полном смысле об отце. Его достоинства -- цельность натуры и
открытость
-- отчасти сводились на нет стремлением всегда говон
рить правду. Такие привычки не для Нового Содома.
Баба или чурбан?
Надеюсь, я смогла показать, что при всей пропитаннности жизнью отец
никогда не злоупотреблял своей силой и возможностью влиять на женщин в
плотском смысле. Однако надо понимать, что эта часть отношенний представляла
особый интерес для недоброжелатенлей отца. Замечу, что они получали
некоторую реальнную пищу для своих россказней. Основываясь на сведенниях,
полученных от одной из сторон, не самой беснпристрастной, умельцы вели
дальше дело так, чтобы перевернуть все с ног на голову.
Я уже не раз обращала внимание на то, что в наш дом приходили многие.
Одни, чтобы попросить о чем-либо, другие, чтобы посоветоваться, третьи -- в
поиснках исцеления. Большинство из них -- женщины. Принчем женщины,
пребывающие в том состоянии, когда душа ищет опоры, а надорванное сердце --
утешения. А в чем можно найти несчастной женщине полное утешенние?
Разумеется, в любви. В любви-молитве или в любви
-- физическом чувстве. Отцу самому было дано умение
оборачивать позывы плоти в духовное русло, чаще всен
го получалось у него помогать подобным образом и друн
гим. Но не всем. В этом и была заключена ловушка.
Больше других писал о плотской греховности отца Илиодор. Не хочу
приводить его фантазии. Он особенно старательно описывал, как отец изгонял
блудного беса. При этом оборачивал дело так, будто бы отец непременнно
вступал с женщиной в связь. Между тем, нет ни однонго достоверного
свидетельства "несчастной жертвы" нансилия Распутина. Вспомню признание
отца: "Для меня что к бабе прикоснуться, что к чурбану". Это сказано в том
смысле, что физических чувств женщина у отца в известные минуты не вызывала.
Однако от него исходила такая сила любви, что совершенно обволакивала
женнщину, давая наслаждение и встряхивая ее сильнее, чем любое соитие. После
того, как женщина испытала подобнное, никакой блудный бес в ней держаться
уже не мог. Голая страсть в ней просто умирала. Как это удавалось отцу,
неизвестно. Объяснить невозможно. Но ведь и Илинодор не отрицает, что отец
добивался результата.
Акулииа
Среди почитательниц отца находилась бывшая понслушница -- Акулина,
совершенно влюбившаяся в него.
История же такова.
Как-то отец попал в монастырь на Охте, это в прингороде Петербурга.
Сестры пригласили его разделить с ними ужин. Когда собравшиеся только
приступили к трапезе, до них донесся дикий вопль, от которого монроз
продирал по коже. Так, должно быть, кричат в аду. Потом вопль сменили
хриплые, но тоже очень громкие стоны. Все, кроме отца сохраняли полное
спокойствие.
Монашки в ответ на расспросы рассказали, что это крики несчастной
молодой послушницы, страдающей падучей. Ни молитвы, ни усилия докторов ей не
помонгают. Отец попросил отвести его к больной. Настоятельнница поспешила
исполнить просьбу.
Разумеется, отец не в первый раз видел подобных больных. Но то, что
ждало его сейчас, было душераздинрающим. В келье, чья дверь представляла
собой частую решетку, на куче зловонного хлама, ощерившись, лежала женщина,
имевшая вид безумной -- волосы всконлочены, лицо и тело, видное сквозь
разорванное плантье, исцарапаны до крови. Увидев пришедших, она как будто
очнулась и снова начала завывать, теперь -- почти басом. Из ее горла
вырывались крики, в которых можно было различить ругательства и
богохульства. При этом тело больной извивалось, она загораживалась руками,
словно пытаясь защититься от удара. Потом вдруг затихнла, будто удар все же
достиг цели.
Таких называют одержимыми. В перерывах между мунчительными припадками,
лишающими их, кажется, всего человеческого, женщины ничем не отличаются от
остальных. По их виду в обычные дни ничего заметить нельзя. Все это вполне
относилось и к Акулине -- по словам настоятельницы -- очень красивой и
спокойной.
Отец вызвался помочь. Он вошел в келью, останонвился на пороге, осенил
себя крестным знамением и несколько минут молился молча. Затем подошел к
одернжимой и обратился к ней.
Акулина повернула к нему лицо, окровавленное и покрытое синяками,
изуродованное животным оскалом, выражающим ненависть. Отец опустился рядом с
ней на колени и стал молиться вслух. Он просил Господа о том, чтобы тот
простил тяжкие грехи несчастной. Настоянтельница и сестры недоуменно
переглядывались, так как не знали за послушницей никаких грехов, тем более
тяжких. Но в голосе отца звучала такая скорбь и увереннность, что
становилось ясно, он знает, о чем просит.
По мере того, как продолжались молитвы отца, взгляд Акулины прояснялся,
вся ее фигура как-то преображанлась. Из зверя она на глазах превращалась в
женщину. Несчастная даже пыталась стыдливо прикрываться, нантягивая лохмотья
то на грудь, то на колени. Постепенно девушка совсем успокоилась. Казалось,
невидимая рука сняла с нее груз ненависти и греха.
Следующей была молитва отца "о здравии болящей рабы Божьей Акулины".
Когда отец замолчал, Акулина имела вид здоровой.
Отец три раза широко перекрестился, потом так же перекрестил Акулину и
сказал: "Господь услышал мои
молитвы. Она исцелилась. Казанская Божья Матерь дала ей отпущение
грехов".
Присутствовавшие при исцелении Акулины принянли происшедшее за чудо.
Позже это событие было заненсено в монастырскую книгу с подробнейшим
описанинем всех действий отца как подтверждение проявления милости Божьей к
этой обители.
"Пошел, мальчишка!"
Сделаю небольшое отступление для того, чтобы понказать и некоторые
другие случаи чудесных исцелений, к которым был причастен отец. По
обыкновению, соншлюсь на свидетельства.
Руднев: "Распутин несомненно обладал в сильной степени какой-то
непонятной внутренней силой в смыснле воздействия на чужую психику,
представлявшей род гипноза. Так, между прочим, мной был установлен
ненсомненный факт излечения им припадков пляски св. Витта у сына близкого
знакомого Распутина -- Симано-вича, студента Коммерческого института, причем
все явления болезни исчезли навсегда после двух сеансов, когда Распутин
усыплял больного".
Симанович: "Мой сын домой вернулся через час. Он был излечен и
счастлив. Болезнь больше не возобновинлась. Он рассказывал, что его лечение
производилось Распутиным следующим образом. Распутин вышел к нему из своей
комнаты, сел напротив него в кресло, опустил на его плечи свои руки,
направил свой взгляд ему тверндо в глаза и сильно затрясся. Дрожь постепенно
ослабенвала, и Распутин успокоился. Потом он вскочил и крикннул на него:
"Пошел, мальчишка! Ступай домой, иначе я тебя выпорю". Мальчик вскочил,
засмеялся и побежал домой. Я испытал силу Распутина также на себе. Уже много
лет я был страстным игроком и проводил много ночей напролет за карточным
столом. Я основал нескольнко карточных клубов. Однажды я так сильно увлекся
игнрой, что трое суток подряд провел в клубе. Как раз в то время Распутин
имел важное дело ко мне. Он звонил мне по телефону, приходил сам в клуб, но
ничего не помогало. Когда мы наконец встретились, он спросил, что со мной
случилось. Я сознался ему, что я много потенрял и не хотел прерывать игру.
Распутин внимательно меня выслушал. Когда я закончил, он как-то странно
улыбннулся и сказал:
-- Я дам тебе деньги. Ступай играть.
Я очень удивился его предложению и отказался игнрать на его деньги.
-- Вместо того, чтобы проигрывать деньги, -- сказал
Распутин, -- ты бы лучше купил себе новые мозги.
Он пригласил меня сесть за стол и воскликнул повенлительно:
-- Садись теперь, выпьем!
Я последовал его приглашению. Распутин принес бунтылку вина и налил два
стакана. Я хотел пить из моего стакана, но Распутин дал мне свой, затем он
перемешал вино в обоих стаканах, и мы должны были его одновренменно выпить.
После этого странного действия наступинло короткое молчание. Наконец
Распутин заговорил:
-- Знаешь что? Ты в свою жизнь больше не будешь
играть. Конец этому. Ступай, куда хочешь! А я погляжу,
исчезнешь ли ты еще раз на три дня.
Пока он говорил, он все время смотрел мне напрянженно в глаза. Я
испытывал какое-то неприятное, страннное чувство.
После этого Распутин встал и оставил меня в заменшательстве одного.
После этого я до смерти Распутина никогда не играл, хотя оставался
владельцем карточных клубов. Также я не играл на скачках и сберегал этим
много денег и времени. После его смерти прекратилось действие странного
гипноза, и я опять начал играть".
"Она не умрет"
Воейков: "Всем приближенным царской семьи хороншо известен случай в
Спале, когда доктора не находили способа помочь сильно страдавшему и
стонавшему от болей Алексею Николаевичу. Как только по совету
А.А. Вырубовой была послана телеграмма Распутину и был получен на нее
ответ, боли стали утихать, темперантура стала падать, и в скором времени
наследник понправился".
У Джанумовой, жившей в Петрограде (происходило это в 1915 году),
заболела в Киеве ее любимая племяннница Алиса. Отец узнал об этом и вызвался
помочь. При этом пообещал, что Джанумовой не придется срочно, как она
собиралась, ехать к племяннице. В дневнике Джанумовой о дальнейшем
рассказано: "Тут произошло что-то странное, чего я никак объяснить не могу-
Как ни стараюсь понять, ничего придумать не могу. Не знаю, что это было. Но
я изложу все подробно, может быть, потом когда-нибудь подыщутся объяснения,
а сейчас одно могу сказать -- не знаю. Он взял меня за руку. Лицо у него
изменилось, стало как у мертвеца, желтое, воснковое и неподвижное до ужаса.
Глаза закатились совсем, видны были только одни белки. Он резко рванул меня
за руки и сказал глухо:
-- Она не умрет, она не умрет, она не умрет.
Потом выпустил руки, лицо приняло прежнюю окнраску. И продолжал начатый
разговор, как будто ничего не было... Я собиралась вечером выехать в Киев,
но понлучила телеграмму: "Алисе лучше температура упала". Я решила остаться
еще на день. Вечером к нам приехал Распутин... Я показала ему телеграмму.
-- Неужели ты этому помог? -- сказала я.
-- Я же тебе сказал, что она будет здорова, -- убежн
денно и серьезно ответил он.
-- Ну, сделай еще раз так, как тогда, может быть,
она совсем поправится.
-- Ах ты, дурочка, разве я могу это сделать? То было
не от меня, а свыше. И опять это сделать нельзя. Но я же
сказал, что она поправится, чего ж ты беспокоишься?!
Я недоумевала. В чудеса я не верю, но какое странное совпадение: Алиса
поправляется. Что это значит? Лица его, когда он держал за руки, я никогда
не забуду. Из живого оно стало лицом мертвеца, -- дрожь берет, как вспомню".

"Не полюбишь -- не вылечишь"
Коковцов: "Когда на Аптекарском острове 12 августа 1906 года произошел
взрыв и ранены были дети Столынпина, вскоре по перевезении их в больницу
Кальмей-стера явился Распутин и попросил разрешения посмотнреть больных и
помолиться над ними.
-- Ничего, все будет хорошо, -- сказал он.
Так и вышло".
Примечательна и история о том, как отец избавил Николая Второго от
сильных болей в горле, с которынми не могли справиться доктора. Он отрезал
воротник от своей сорочки и велел Николаю надевать на ночь этот воротник на
шею. Вскоре боли прошли.
Часто у отца спрашивали, как он умудряется узнанвать сразу, чем болен
человек. Отец отвечал:
-- Так ведь я в душу заглядываю. Без этого никак. А
там Бог помогает.
-- А если кто не верит в Бога?
-- Тогда и ты про Бога не поминай, а главное --
полюби, узнай, от чего страдает человек. Не можешь
полюбить -- и не вылечишь.
Здесь же вернусь несколько назад и напомню случай появления отца в
царском дворце для лечения царевича. Александра Федоровна до того момента
ничего не знала о способностях отца. Он сам ими никогда не хвастался. Это я
к тому, что описанные случаи (а я привела для краткости далеко не все) --
это только то, о чем было известно всем. О еще большем числе исцелений никто
кроме непосреднственных участников так никогда и не узнает.
Безумная любовь
К рассказу об Акулине.
Вскоре после исцеления Акулина попросила освобондить ее от обета
послушания, почувствовав, что монаснтырская жизнь не позволит ей в
достаточной степени выразить благодарность Господу. Она решила идти в мир
и посвятить жизнь заботам о больных и нуждающихся. Так и сделала.
(Здесь уместно сказать о том, что, поступая так, Аку-лина в точности
претворила научения отца, хотя он ничего ей видимым образом не внушал, не
объяснял. Идея о служении миру в миру составляла центральную часть взглядов
отца.)
Потом Акулина вошла в тесный кружок, сложившийнся возле отца. Уверена,
что она не притворялась преданнной отцу, она и была таковой. Однако вспомним
слова отца из его "Жития...": "Ах, враг хитрый ловит вообще спасающихся".
Наступил день, когда духовная благодарнность Акулины за исцеление обернулась
другим сильнным чувством -- совсем ке духовным. Она не скрывала этого,
наоборот. Иногда казалось, что Акулина опять становится одержимой.
Анна Александровна рассказывала мне, как это вынглядело со стороны.
Акулина сидела у ног отца, не слуншая его протестов. Часами могла стоять
перед ним на коленях, буквально переползая за ним из комнаты в комнату, не
желая сесть на стул даже для того, чтобы поесть. Акулина целовала руки отца,
но не со смиренинем, как можно было бы ждать от ученицы, а со
сладонстрастием Магдалины. Акулина выхватывала у отца станкан с водой --
допить. И не просто допить, а непременнно с той самой стороны, с какой пил
отец. Таскала понтихоньку из бельевой корзины ношеные вещи отца и т.п.
Разумеется, отец никогда не преступал порога принличий в отношениях с бедной
девушкой.
Поступая так необдуманно (вернее, не в силах понступить иначе), Акулина
стала предметом сплетен, зантянувших в свою паутину отца. Недоброжелатели
зашепнтали по салонам, что отцу удалось привязать к себе денвушку после
того, как под видом врачевания он изнансиловал ее в келье монастыря. И
никого из тех, кто сманковал подробности этого в высшей степени гнусного
измышления, не волновало, что ложь легко выйдет нанружу при малейшей попытке
непредвзято вникнуть в суть события. Достаточно обратить внимание на то, что
при исцелении Акулины присутствовала настоятельница и несколько монахинь,
так как по монастырским правилам ни один мужчина не духовного звания не
монжет быть допущен в келью послушниц без свидетелей. Существует и
соответствующая запись, о которой я упонминала. Но кто слушает доводы
разума, когда ум поглонщен злобой и завистью?
Зная, сколько горьких минут доставила эта история отцу, я все же с
сочувствием отношусь к несчастной Акулине. Возможно, потому, что именно ее
попросила Александра Федоровна обмыть тело мертвого отца и умастить его раны
благовониями. Можно только преднставить степень страдания Акулины, любящей
души, в те минуты. Думаю, отец простил ее. Мне не дано такого права, но если
бы было дано, я бы простила.
Господин учитель
А вот другая по роду история, но тоже очень важная для понимания всего
происходившего вокруг отца.
Я уже говорила, что отец грамоте обучен был, мягко говоря, не вполне.
Первые уроки письма и чтения он начал брать в Петербурге. Учителем взялся
быть (не знаю, по чьей рекомендации) тихий и очень порядочный ченловек по
фамилии Лохтин.
Надо заметить, что имени его я никогда не слышанла, к нему обращались
"господин Лохтин" или "госпондин учитель". Отец-то, разумеется, был с ним,
как и со всеми другими, на ты и звал просто по имени. Но понскольку он
стеснялся заниматься при мне, да и при друнгих тоже, дверь его комнаты во
время уроков плотно закрывалась.
Интересно, что когда я спросила, как звали Лохти-на, у Анны
Александровны, та, всегда чуткая и внимантельная, не смогла ответить.
Меня нисколько не удивляло, что все (аристократы в том числе) называли
отца по имени и отчеству -- Грингорий Ефимович. И в голову мою не приходила
мысль, что, учитывая разницу в социальном положении нас -- крестьян
Распутиных -- и их -- представителей лучших
семей Российской империи, это странно. И только когнда я силилась
узнать имя "господина учителя", я поняла -- он как личность не существовал
даже для добрейшей Анны Александровны. Но насколько же она и все друнгие
подпадали под силу натуры отца, если даже в разгонворах с третьими лицами
называли его -- сибирского мужика -- по имени и отчеству.
Ольга Владимировна
Зато имя жены господина учителя я знаю очень хонрошо. Ольга
Владимировна Лохтина была хорошенькой блондинкой. Ума там никакого не было и
подавно, но, как я бы сейчас определила, прелесть глупости, несомнненно,
изобиловала. Анна Александровна называла ее пустышкой и прилипалой, но на
первых порах не виденла в ней ничего дурного или опасного.
В отличие от бедной Акулины, страстно любившей отца, но не смевшей
сказать ему об этом (впрочем, слонва в ее случае были ни к чему), Ольга
Владимировна не чинилась. Привыкнув кружить головы сослуживцам мужа, она
рассчитывала быстро получить взаимность от моего отца.
Приемы у Ольги Владимировны были, как ей казанлось, более утонченными
по сравнению с Акулинины-ми. Но, честное слово, выглядели они намного
отвратинтельнее. Она приходила к нам в дом, надушенная самынми сильными
духами, которые только можно было найнти, в декольтированных платьях,
подчеркивавших пренлести (а их отрицать никак нельзя) фигуры.
Но все было тщетно.
Как-то раз она сказала отцу, чуть не плача, что ее муж болен. Она
прекрасно знала, что отец не оставит без внимания человека, которому был
обязан.
Отец пришел к Лохтиным в назначенное время. Его встретила Ольга
Владимировна, одетая в прозрачный пеньюар. Она ввела его в маленькую
гостиную, и не уснпел он спросить о здоровье мужа, как она сбросила свое
единственное одеяние и обняла его. Захваченный врасплох неожиданным
нападением Ольги Владимировны, отец сдался, так как его стойкость была
подорвана многоменсячным воздержанием. (И снова: "Ах, враг хитрый...")
Настал час Ольги Владимировны. В ее хорошенькой, но не твердой умом
головке все перепуталось.
Она стала напрашиваться на приемы в видные дома и рассказывать обо всем
происшедшем, добавляя от раза к разу немыслимые детали. В конце концов она
договонрилась до того, что отец есть Господь Бог, а она сама -- воплощение
Пресвятой Девы.
Отец казнил себя за минутную слабость, но сделаннного не воротишь.
Вошедшая во вкус и находящая живую поддержку в салонах "бриджистов",
Ольга Владимировна хотела прондолжения. Отец же запретил принимать ее в
нашем доме.
Тогда Ольга Владимировна приняла на себя новую роль -- соблазненной и
покинутой. В этой ипостаси ее поощряли еще больше, чем прежде.
Над Ольгой Владимировной потешались уже в отнкрытую. Вскоре перед ней
закрылись все двери. Кто-то надоумил ее просить защиты у Илиодора. Если бы
она могла предвидеть, чем обернется этот шаг!
"Скромник" Илиодор уже давно посматривал на Ольнгу Владимировну
совершенно недвусмысленно, и теперь ему представилась возможность "вкусить
сладких плодов".
Фальшивая невинность
-
Ольга Владимировна бросилась к ногам Илиодора в поисках покровительства
и защиты.
Вынуждена признать -- отец сам дал козыри в руки своему непримиримому
врагу. Как же -- Распутин назынвал его, Илиодора, лицемером! Ну, и кто же
теперь лицемер?
Илиодор не подумал о том, что не отец, а он сам желал Ольгу
Владимировну. И что свидание, ставшее ловушкой для отца, было хитро
подстроено.
Распаленный страстью Илиодор накинулся на Ольгу Владимировну и
попытался силой овладеть ею. Защищаясь, она закричала. В келью постучали.
Медлить и не отнкрывать дверь было невозможно. Илиодор оттолкнул Ольгу
Владимировну, чье платье находилось в беспонрядке. Она упала на руки
вошедшим монахам.
Илиодор, весьма склонный к театральщине, правдонподобно разыграл
оскорбленную невинность -- Ольга Владимировна де пыталась его соблазнить.
Монахи выволокли испуганную, кричащую женщинну во двор, сорвали с нее
одежду и избили кнутом.
После этого Ольга Владимировна попала в лечебнинцу для душевнобольных и
оправиться от происшедшего уже не смогла.
Когда отец узнал обо всем происшедшем между Ольнгой Владимировной и
Илиодором, он притмел в ярость и поклялся восстановить справедливость. Отец
подал жалобу в Святейший Синод. Но, к сожалению, время было упущено.
Илиодор, понимая уязвимость собственнного положения, опередил отца и первым
попал на аудиненцию к епископу Гермогену.
О Гермогене я уже говорила вскользь, когда описынвала приход отца в
Петербург. Тогда он был в числе санмых горячих почитателей отца, называл
"Божьим челонвеком", умилялся со всеми его "разумностью". Именно Гермоген
Саратовский был позже одним из тех, кто привлек отца к "Союзу истинно
русских людей". Там, в этом поначалу благородном собрании, разыгрались
ненчистые в финансовом отношении дела. Об этом стало известно отцу, он
вмешался. И, разумеется, без всякой дипломатии. Гермоген же оказался
впутанным в аферы по самую макушку. Следствие все же провели, как ни
старался Гермоген замять скандал. Сам он из-под подонзрения вывернулся, а
двух его приятелей признали-таки виновными в растрате.
Понятно, что Гермоген сразу же оценил представивншуюся возможность
отомстить отцу и приход Илиодора счел подарком. Проверять наветы Илиодора он
и не сонбирался, хотя в подобных случаях это делается неукосннительно.

Церковный суд
Таким образом началось слушание дела отца. Разбирантельство проводилось
в вотчине епископа Гермогена -- Саратове. Состав суда был подобран
соответственно.
Как все происходило, рассказывала мне со слов отца Анна Александровна.
Отца обвиняли в прелюбодеянии, а это в глазах цернковного суда
прегрешение очень тяжелое.
Гермоген занял место во главе стола.
Отец хотел было предварить слушание, как-то объяснниться, но ему не
дали даже рта раскрыть. Гермоген тут же вспомнил о том, что отец -- простой
мужик.
-- Молчать! Я тебе слова не давал.
Илиодор же нетерпеливо ждал сигнала к атаке. А получив его, с
наслаждением набросился на отца, иснпользуя свой действительный дар
проповедника.
Он сказал примерно следующее: "Распутин -- самонзванец и известный
развратник. Используя свою власть над женщинами, он соблазнил несчетное их
количенство. Одна из его несчастных жертв пришла ко мне за помощью и
рассказала, что обвиняемый ее загипнотинзировал и что она не в силах была
ему сопротивляться.
А потом это бедное обезумевшее создание попытанлось соблазнить меня.
Конечно, я отправил ее в лечебнницу для душевнобольных, но боюсь, что разум
покиннул ее навсегда".
Анна Александровна, послушная своей всегдашней скромности, разумеется,
не передала и сотой доли тех красок, к которым прибег Илиодор для
живописания "грехов" отца. Речь Илиодора была длинной и изобилонвала
подробностями, которые могут родиться только в голове монаха, изъеденной
желанием.
За спиной отца все это время стояли два дюжих монлодца, готовые в
случае надобности удержать подсудинмого на месте. Но отец прекрасно понимал,
что вмешинваться в ход дела бесполезно, поэтому и не пытался перебивать
Илиодора, требовавшего сурового наказания.
Гермоген с удовольствием внимал Илиодору, а принсутствовавший здесь же
Митя Халява, известный пронтеже Илиодора, даже взвизгивал время от времени,
словнно повинуясь знакам своего хозяина.
Выдержав паузу, Гермоген обратился к отцу, спронсив, что тот может
ответить.
Замечу еще раз, что слова Илиодора под сомнение не ставились, а
обвинения заранее объявлялись спранведливыми.
Отец сказал, что оправдываться он не собирается -- не в чем. Грех с
Ольгой Владимировной Лохтиной был, но он в нем раскаялся, больше же за собой
таких грехов не знает, как не может их за ним знать Илиодор. К тому он,
отец, лицо не духовное, и, хотя старается следовать законам Божеским, живет
в миру. Однако если еписконпу будет угодно, он расскажет о том, о чем
умолчал Илиодор и приведет доказательства его вины.
Илиодор рассчитывал, что отца приведет в полное смущение одно уже
высокое собрание. Но он по самонандеянности не подумал о том, что перед ним
-- не "пронстой мужик", а человек, толкующий Святое Писание царственным
особам и совершенно чуждый робости.
Услышав, что голос отца звучит уверенно, Илиодор прервал его:
-- Мужик лжет!
Это обозначало, что суд кончен и что отец признан виновным. Другой бы
сник и покорно запросил пощады. Но только не отец. Не дожидаясь, пока
стражники залонмят ему руки за спину, отец схватил свой стул и замахннулся.
Стражники отступили. Немая сцена продолжалась несколько минут. В стенах
монастыря ничего подобного не видели. Отец же спокойно пошел к двери и
закрыл ее с внешней стороны на тот самый стул, который все еще держал в
руках.
Разумеется, на этом дело не закончилось. Но собынтия развивались совсем
не так, как хотелось бы обвининтелям отца.

Царский суд
Какое-то время после наша обычная жизнь шла своним порядком. Я даже не
слышала в доме разговоров об Илиодоре и Гермогене. Отец был спокоен. К тому
же и его недоброжелатели замолчали.
Но Анна Александровна, добрая и чистая душа, ненсмотря на просьбы отца
ничего не рассказывать Алекнсандре Федоровне, чтобы не волновать ее,
все-таки пронговорилась царице. Анна Александровна никогда не могла хранить
в тайне чувства, а видя такую обиду, какую нанесли отцу, ходила сама не
своя. Когда Александра Федоровна услышала о позорном происшествии, она
немедленно призвала к Николаю всех участников -- обнвинителей и обвиняемых.
Надо заметить, что отец не хотел свидетельствовать против известных
церковнослужителей и недавних друнзей -- Гермогена и Илиодора.
В конце концов царь потерял терпение и обратился к отцу:
-- Григорий Ефимович, приказываю тебе рассказать
мне все, что ты знаешь об этом деле.
Деваться было некуда, и отец заговорил. Он рассканзал все, что знал.
Когда отец замолчал, царь обратился к Илиодору и спросил у того, чем он
может (и может ли вообще) оправдаться.
При этом царь предупредил:
-- Предупреждаю тебя -- мне известно все, лжи не
потерплю.
После этих слов Илиодор не нашел, что ответить.
За лжесвидетельствование Илиодор был выслан из Петербурга в монастырь
за сто верст от столицы. За по-такание лжесвидетелю наказали и Гермогена.

Глава 19
УЖИН ВО ДВОРЦЕ
Сборы -- В кукольном доме -- Алексей Ужасный --
-- "Кушать подано" -- Фужер вместо рюмки --
-- Сплетения -- Мороженое императора
Сборы
Отец был счастлив. Этому событию я была обязана тем, что в первый раз
попала во дворец на царский ужин.
Когда отец сказал мне, что мы приглашены во двонрец, я была так
взволнована, что не могла вымолвить ни слова. Хотя отец с разрешения
Александры Федоровнны брал меня с собой и раньше, ни царя, ни царицу, ни их
детей я не видела и никогда не присутствовала при их разговорах.
(К месту приведу свидетельство Воейкова о том, что отец совсем не часто
бывал во дворце: "На вопрос мой, как часты бывают эти посещения, полковник
Герарди ответил, что один раз в месяц, а иногда в два месяца раз. Еще
задолго до моего назначения мне приходилось слышать рассказы о Распутине,
производившие на меня впечатление не простой сплетни, а чего-то умышленно
раздуваемого. Исходили, к моему великому изумлению, эти рассказы от
приближенных к царю лиц, которые старались придавать особенное значение
каждому появнлению Распутина при дворе. Так, например, во время романовских
торжеств в Костроме на церковном богонслужении в высочайшем присутствии
появление Распунтина было немедленно подчеркнуто среди присутствунющих не
кем иным, как товарищем министра внутреннних дел -- генералом свиты
Джунковским. На меня такое вмешательство в личную жизнь царской четы
пронизводило удручающее впечатление. Распутина я до нанзначения своего
дворцовым комендантом не видел, свендения же о нем получал от людей, якобы
преданных государю, но, вероятно, не понимавших, что их вреднная болтовня
вносит расстройство в неустойчивые умы".)
Все мгновенно завертелось волчком. Мне нечего нандеть. Как ведут себя
за царским столом? Что я скажу царю и царице? Примут ли меня царские дети?
Тысячи вопросов проносились в моем мозгу, но оставались без ответа. К
счастью, Дуня, никогда не терявшая головы, взяла меня под свое крылышко.
Подобрала вполне поднходящее платье, волосы расчесывала щеткой и укладынвала
до тех пор, пока я не почувствовала себя призовой лошадью. Она мыла и
скребла меня так, что я начала опасаться, как бы не остаться без кожи.
И вот я готова.
В кукольном доме
Императорская семья жила в Александровском дворнце, построенном
Екатериной Великой для внука, Алекнсандра Первого, который предпочитал его
Большому дворцу. Последний использовался только для парадных приемов и
государственных торжеств.
Мы ехали во дворец в карете, украшенной царскинми гербами. Кучер и
лакей на козлах были одеты в синние бархатные ливреи дома Романовых и своим
важнным видом походили на аристократов (как я их преднставляла, правда).
Мы въехали в кованые ворота, сопровождаемые принветствием гвардейского
караула и по чудесной аллее плавно подкатили к парадному входу. Один лакей
бронсился открывать дверцы и помог выйти, другой уже раснпахнул перед нами
двери и застыл в низком поклоне, а еще двое помогли снять пальто и шляпы.
Не знаю, как правильно назывался придворный, который вел нас дальше, но
про себя я назвала его панжом. Этот паж повел нас через зал, обшитый
панелями
красного дерева, в приемную, где доложил о нашем прибытии.
То, что произошло потом, показалось мне тогда (и кажется до сих пор)
сказкой. Навстречу нам вышли царь Николай Второй и царица Александра
Федоровна с детьнми. Это была ослепительно красивая семья.
Отец троекратно поцеловал и обнял царя, потом царицу, потом Алексея,
потом -- по старшинству велинких княжон.
Легко представить себе мою робость в ту минуту. Но она буквально
испарилась, как только я услышала гонлос Александры Федоровны. Она сказала:
"Очень мило", -- и улыбнулась в ответ на мой реверанс (думаю, все же
довольно неуклюжий, несмотря на долгие репетиции), подошла и, прижав к себе,
поцеловала в пробор.
Затем меня представили царевичу и великим княжннам. Они совершенно не
чинились, и это ободрило меня.
Как и всегда в моменты сильного волнения, я понанчалу потеряла
способность вполне понимать, что пронисходит вокруг и совершенно не
запомнила, кто именнно из девочек взял меня за руку и подвел к столу с
закусками. Теперь я думаю, что это была Татьяна.
(Странно, вспоминая, я вижу их лица очень четко, а в тот вечер они
сразу показались мне на одно лицо -- роснкошные фарфоровые куклы в роскошном
кукольном доме.)
Стол с закусками был рассчитан на взрослых и на детей -- черная и
красная икра, креветки, анчоусы, что-то невообразимое, бисквиты, фрукты,
пирожные, коннфеты, бутылки с водкой и вином, кувшины со сладкой (как мне
сразу же объяснил Алексей) водой.
Алексей Ужасный
.
Мы, девочки, остановились чуть в стороне, ожидая сигнала. Алексей же
под ногами взрослых пробрался под стол и, откуда-то снизу высунув руку,
потянул за край скатерти в надежде поймать на лету что Бог пошлет. Ловко
подхватив кусочек чего-то, наколотого на тоненькую палочку, он с криком
выскочил из-под стола и понесся в другой угол комнаты.
Царь покачал головой, вздохнул с притворной уконризной, сказал:
-- После меня Россией будет править царь, который войдет в историю как
Алексей Ужасный.
Царским детям хотелось знать обо мне все: в какой гимназии я учусь, кто
меня причесывает и одевает, есть ли у меня механические игрушки, видела ли я
их яхту, как зовут нашу корову в Покровском и в таком духе без конца. Больше
других усердствовала моя ровесница -- великая княжна Мария. (Потом мы с ней
подружимся.)
В тот вечер я была очарована вниманием царских дентей. Да, разумеется,
оно было искренним, но оно же и показывало (поняла я и, главное, призналась
себе в этом, конечно, гораздо позже), что мое появление во дворце
воспринималось ими как явление диковинки. Между нами -- вся Россия. Но, в
некотором смысле, такой же диковинкой был во дворце и мой отец. Возникший
пончти из ниоткуда (а Сибирь в представлении столичных жителей это и есть
ниоткуда), он оказался способен сонединить это "ниоткуда" и царский дворец.
Никому из прежних старцев подобное не удавалось, вернее, не было дано. Я
уверена, что понять это очень важно.
"Кушать подано!"
Мне хотелось бы сказать, что в тот вечер я до мельнчайших подробностей
рассмотрела убранство комнат. Но, к сожалению, ничего подобного не
случилось. Рассмотнрела я его в другие дни и вечера: стены затянуты розонвым
Дамаском, кленовая мебель, по стенам развешаны картины и фотографии.
Вошел дворецкий, объявивший, что кушать подано. Мы перешли в большую
столовую -- высокие окна с красными бархатными занавесями, отделанными
золонтой тесьмой. Ворс ковра под ногами был таким высонким, что я чуть было
не упала, зацепившись каблуками.
На столе, покрытом тонкой дамасковой скатертью, стояла посуда из
позолоченного фарфора с императорекими гербами, а у каждого прибора
выстроилось по три бокала, тоже украшенных золотыми гербами. Все преднметы
сервировки, начиная с колец для салфеток, были отмечены такими же гербами.
За спинкой каждого из красных бархатных кресел, расставленных вокруг
огромного обеденного стола, вынсился, как изваяние, лакей, одетый в синюю
ливрею и белые перчатки.
Рядом с тарелками -- хрустальные подставки для нонжей, вилок и ложек. Я
не знала о том, что если блюдо недоедено, но ты намерен его еще есть, в
возникшей паузе приборы следует класть на эту самую подставку. Проглотив
каплю салата, я неосторожно положила свою вилку на тарелку. Мгновенно "мой"
лакей выхватил танрелку у меня из-под носа и тут же заменил ее чистой. То же
повторилось через секунду.
Вероятно, я так и осталась бы голодной, если бы царица не заметила
моего промаха.
-- Тебе не понравился салат? -- спросила она.
-- Нет, ваше величество, понравился, он восхититен
лен, но лакей его почему-то все время уносит, -- отвен
тила я, презирая себя за то, что ябедничаю на неумен
лую, так я полагала, прислугу.
Тут же все разъяснилось:
-- Понимаю. Ты положила вилку на тарелку, а это
должно означать, что ты закончила есть.
И она прямо за столом очень естественным тоном, без нравоучительства и
снисходительности рассказала мне о премудростях большой сервировки. Так что
мне все же удалось поесть досыта (как могут только дети -- мешая сладкое и
горькое и получая от этого несказаннное удовольствие).
Фужер вместо рюмки
Был один момент, значение которого я поняла позже.
Когда Николаю стали наливать водки, он выхватил графинчик у лакея и,
минуя рюмку, налил полный фунжер. Александра Федоровна что-то громко сказала
Нинколаю Александровичу по-французски, тот по-французски же ответил. Дети
сразу притихли. Я, конечно, ниченго не поняла. А отец поднялся со своего
места, подошел к царю и, глядя ему в глаза, очень тихо проговорил:
-- Не надо, не надо.
Николай поставил фужер и в продолжение вечера больше не пил ничего.
В конце подали изумительное мороженое.
Сплетения
Я уже ничуть не удивляюсь сплетениям, которыми оказывается полна жизнь
-- не только моя, любая жизнь. Не могу не рассказать в этом месте следующее.
Кухарка из меня в практическом смысле никудышнняя -- пока я жила в
Покровском, готовка лежала на работницах. Да и что там была за готовка,
известно. Понтом, когда я приехала с отцом в Петербург, меня до кухни тоже
не допускали, но уже по другой причине -- жалели моих рук. К тому же отцу
было приятно, что я, как барышня, бываю на кухне, только чтобы отдать,
вернее, передать, распоряжения. Вообще-то при этом отец не ставил целью
сделать из меня настоящую банрышню, наоборот, одергивал, когда я по глупости
занносилась. (И кроме того, это уж и вовсе к слову, -- о мужицком
происхождении мне не давали забывать окнружающие. Иногда не со зла, как
явные недоброжелатенли, а просто потому что думали выразить мне так свое
расположение: "Хоть и из деревни, а сразу не сканжешь...", имея в виду,
очевидно, что не сразу, а принсмотревшись, все-таки скажешь. Да Бог с ними.
Мне-то все равно. Я себе цену знаю.)
Мороженое императора
'
Мы уезжали из России, разумеется, не имея возможнности взять с собой
все, что хотелось бы. Не только канкие-то большие вещи, но и мелочи, которых
потом пончему-то особенно жалко. В Париже как-то к нам в дом
пришла женщина. Замечу, что своих, то есть русских, бежавших из России,
можно тогда было отличить мгнонвенно и безошибочно, еще до всяких
разговоров. Во-первых, по платью. Его правильно будет назвать "бывншая
элегантность". Пока не ставшая жалкой, но уже бывшая. Боюсь, мне не под силу
объяснить, но кто виндел в 20-х годах русских эмигрантов из среднего слоя,
тот поймет и согласится со мной. Во-вторых, по выранжению лица --
просительному, но старающемуся удернжать следы значительности.
Эта женщина, как она сказала, не знала, в чей дом пришла, знала только,
что к русским. Она принесла вещи на продажу. Мы были не в том положении,
чтобы покунпать что-то неважное и, извинившись, что не можем ей помочь,
пригласили пообедать. Женщина не отнекиванлась. Уходя, попросила разрешения
придти еще раз -- в благодарность за угощение подарить вещицу, которая, по
ее мнению, меня как хозяйку должна порадовать.
Женщина пришла на следующий день и передала мне небольшую исписанную
дамским почерком тетрадь, при этом объяснила, что та попала к ней через
третьих лиц уже за границей. Это были рецепты романовской кухни.
Эта тетрадка и сейчас находится у меня, я ухитринлась не потерять ее в
многочисленных переездах*. Сама я и не пыталась готовить по ней, но другим с
радостью давала списывать рецепты.
Вспомнив о мороженом, подобного которому я не ела больше нигде и
никогда, сделаю выписку из этой тетрадки.
МОРОЖЕНОЕ "РОМАНОВ"
2,5 фунта сахара
10 яичных желтков
2,5 фунта жидких сливок
1 большой стручок ванили
0,5 фунта густых сливок
* До меня эта тетрадь не дошла. И ни одной фотографии, кстати говоря.
-- Издатель.

Взбить сахар с желтками в кастрюле до такой степенни, чтобы при
помешивании ложкой смесь разделялась на полоски. В другой кастрюльке смешать
жидкие сливки и ваниль и кипятить на медленном огне в течение нескольнких
минут при постоянном помешивании. Добавить к яичнной смеси немного сливок,
перемешать и продолжать поннемногу добавлять сливок, пока все не смешается.
Прондолжать помешивать на умеренном огне до тех пор, пока смесь не будет
обволакивать ложку, но не доводить до кипения. Перелить смесь в большую
миску и периодически помешивать, пока она не застынет. Слегка взбить гуснтые
сливки и замешать в ранее охлажденную смесь. Понставить на лед и держать там
до готовности.
Для получения гладкой поверхности после того, как мороженое застынет,
снять его со льда, переложить в миску, тщательно взбить и снова поставить на
лед. Чем большее количество раз вы это проделаете, тем более ненжное
мороженое получится.
Можно приготовить мороженое с любыми другими донбавками, например,
заменить ваниль шоколадом или фрукнтами. Однако при изготовлении шоколадного
мороженого желательно также прибавить половинку ванильного стручнка. Для
придания аромата фруктов замените сливки танким же количеством фруктового
сока.
Теперь вернемся в царскую гостиную.
На тележке вкатили громадный серебряный самовар. Уже был готов очень
крепкий чай в маленьком чайнинке, стоящем на макушке самовара. Из чайника
наливанли в каждую чашку по нескольку капель почти черной жидкости, а
остальное доливали кипятком из самовара.
Когда мы уезжали, царь с царицей и дети по очереди поцеловали нас с
отцом.
По дороге домой я трещала без умолку, а отец соверншенно меня не
слушал. Зато приехав, я дала себе волю. Полночи мы с Дуней не ложились спать
-- она расспраншивала, а я рассказывала, захлебываясь от восторга и
перескакивая с одного на другое.

Глава 20 ЧЕРНАЯ ПОЛОСА
Гнусные слухи -- Интриганка Тютчева -- -- Злосчастные письма --
Запоздалая защита --
-- Романовы и водка -- Запои Николая Второго --
-- Пить, чтобы бездействовать -- "Вилла Родэ" --
-- Шантаж -- Примирение
Гнусные слухи
Стыдно, признаваться, но в то время я почти не вспонминала о матери.
Мне довольно было знать, что она здонрова и благополучна. Это был обычный
детский эгоизм, граничащий с жестокостью, -- я не хотела делить отца ни с
кем.
А между тем маме пришлось очень трудно.
Как и от всякого ребенка, от меня скрывали или, по крайней мере,
пытались скрыть темные стороны жизнни, связанные с болезнями и другими
неприятностями. Но Дуня, в конце концов, рассказала мне, что пронизошло,
когда отец привез маму в Петербург на операнцию. Опухоль и сопутствующие
осложнения потребованли произвести полную гистерэктомию.
После этого мама, придерживавшаяся традиционнных взглядов, по которым
плотские отношения, не именющие целью продление рода, невозможны, сказала
отцу, что освобождает его от супружеской клятвы, "отнпускает его".
При всех известных особенностях отца, такой повонрот событий очень
расстроил его. Он был искренне принвязан к маме.
В то время слухи о предосудительных отношениях отца с Александрой
Федоровной и ее дочерьми достигли пика.
Еще раньше стали распространяться копии писем Александры Федоровны и
великих княжон к отцу. Для непредвзятого человека в них не было ничего
дурного. Но ищущий скабрезностей всегда найдет их, особенно если ему
подскажут ход.
Среди первых подсказчиков обнаружились Илиодор и Гермоген, не
пожелавшие смириться со своим поранжением. Им с наслаждением подпевали в
салонах.
Гурко: "Досужая болтовня великосветского, посещавншегося всеми великими
князьями, Яхт-клуба -- этого центра столичных политических и светских
сплетен, где перемывали косточки всех и каждого и где не щадили и
императрицы, действительно, не заслуживала со сторонны императрицы хорошего
отношения. Распространеннию по городу неблагоприятных для государыни
раснсказов впоследствии способствовали удаленные от двонра из-за их борьбы с
влиянием Распутина князь В.Н.Орнлов и С.И.Тютчева. Отнюдь не желая нанести
ущерб царнской семье, они, однако, своими рассказами о близоснти Распутина к
царице и о том влиянии, которым он у нее пользуется, существенно
содействовали укреплению почти неприязненного отношения к государыне не
тольнко петербургского, но уже и московского общества (к коему принадлежала
С.И.Тютчева). Переходя из уст в уста, рассказы их, естественно, извращались
и, наконнец, приобретали совершенно невозможный характер".
Интриганка Тютчева
Добавлю несколько слов о манерах Тютчевой. Делаю это только потому, что
они -- пример, если не образец, того, как рождались сплетни, на основе
которых закрунчивались интриги, влиявшие на судьбы многих.
Тютчева была одной из первых недовольных появленнием моего отца во
дворце и, в частности, в покоях императрицы и детей. Не знаю, какие именно
действия отца привели ее в ужас, но она начала рассказывать всем.
что "Распутин купает великих княжон", "учит их неизнвестно чему", и в
довершение -- "кладет картуз на их кровати". В ее воображении перепутывалось
все. Разуменется, эти глупости достигали ушей Николая и Алексанндры
Федоровны. Царица сначала смеялась, не в силах представить, чтобы кто-нибудь
принимал нелепости за чистую монету. Но дальше -- хуже. Опасаясь быть
оттеснненной от воспитания царских детей моим отцом (сонвершенно
беспричинно), Тютчева не унималась в фаннтазиях. Она стравливала всех
вокруг, чтобы иметь вознможность интриговать. Перессорила даже нянь. И до
танкой степени, что Александра Федоровна не желала канкое-то время бывать в
детских, и это несмотря на обонжание ею детей.
Наконец Тютчева дошла до того, что стала настраинвать великих княжон
против матери. Этого Александра Федоровна снести не захотела. Карьера
Тютчевой при дворе была закончена.
Однако таким образом Тютчева и получила в руки свой главный козырь --
теперь она представлялась как невинная жертва Распутина и находила в этой
роли понкровителей и доброжелателей.
Злосчастные письма
Итак в начале декабря или в конце ноября 1910 г. станли
распространяться копии писем Александры Федоровнны и великих княжон к моему
отцу. Они были написаны незадолго до этого. В них (особенно в письме
Александры Федоровны) действительно были места, которые при большом желании
можно истолковать превратно.
Например, Александра Федоровна писала: "Мне канжется, что моя голова
склоняется, слушая тебя, и я чувнствую прикосновение к себе твоей руки". Эта
фраза, будучи вырванной из окружения, действительно кажетнся двусмысленной.
Коковцов хорошо понял это: "Но всякий, кто знал императрицу, искупившую
своею мунченическою смертью все ее вольные и невольные пренгрешения, если
они даже и были, и заплатившую такою страшною ценою за все свои заблуждения,
тот хонрошо знает, что смысл этих слов был весьма иной. В них сказалась вся
ее любовь к больному сыну, все ее стремнление найти в вере в чудеса
последнее средство спасти его жизнь, вся экзальтация и весь религиозный
мистинцизм этой глубоко несчастной женщины, прошедшей вместе с горячо
любимым мужем и нежно любимыми детьми такой поистине страшный крестный
путь".
Симанович: "В Петербурге усиленно распространянлись слухи, что Распутин
находится в интимной связи с царицей и ведет себя также неблагопристойно по
отноншению к царским дочерям. Эти слухи не имели ни манлейшего основания.
Распутин никогда не являлся во дворец, когда там не было царя. Я не
знаю, по собственной ли инициатинве или по царскому указанию он так
поступал.
Также в слухах о царских дочерях нет ни слова правнды. По отношению к
царским детям Распутин был всенгда внимателен и благожелателен. Он был
против брака одной из царских дочерей с великим князем Димитринем
Павловичем, предупреждая ее и даже советуя не пондавать ему руки, так как он
страдал болезнью, от котонрой можно было заразиться при рукопожатии. Если же
рукопожатие неизбежно, то Распутин советовал сейчас же после этого умываться
сибирскими травами.
Советы и указания Распутина оказывались всегда полезными, и он
пользовался полным доверием царснкой семьи. Царские дети имели в нем верного
друга и советника. Если они вызывали его недовольство, то он срамил их. Его
отношения к ним были чисто отеческие. Вся царская семья верила в
божественное назначение Распутина.
Грязные сплетни давали мне повод к частым разгонворам с Распутиным по
поводу его отношений к царинце и ее дочерям. Эти злостные сплетни меня
сильно беснпокоили, и я считал бессовестным распространение безобразных
слухов про безукоризненно ведущих себя царицу и ее дочерей. Чистые и
безупречные девушки не заслуживали этих распространяемых бессовестными
со-здавателями сенсаций обвинений.
Несмотря на их высокое положение, они были безнзащитны против такого
рода слухов. Было стыдно, что даже родственники царя и высокие сановники
также занимались муссированием этих слухов. Их поведение можно назвать тем
более низким, что им доподлинно была известна вздорность этих слухов.
Распутин возмунщался этими слухами, но по причине своей невиновнонсти не
принимал их особенно горячо к сердцу".
В последнем Симанович ошибался. Отец как раз близко к сердцу принимал
все это. Но что можно было протинвопоставить этим слухам? Какие объяснения
могли быть услышаны в салонах? Да и мало тогда находилось охотнников
защищать царскую семью, что уж говорить о занщите отца.
Запоздалая защита
Только позже, когда произошло самое страшное, многие из тех, кто
способен был бы выступить в нужнную минуту (но не нашел в себе то ли силы,
то ли понтребности), скажут справедливые слова.
Боткина-Мельник: "Насколько же рассказы о принближенности Распутина к
царской семье были раздуты, можно судить из того, что мой отец, прослуживший
при их величествах 10 лет и ежедневно в течение этих 10 лет бывавший во
дворце, причем не в парадных комнатах, а как доктор, почти исключительно в
детских и спальне их величеств, видел Распутина всего один раз, когда он
сидел в классной Алексея Николаевича и держал себя как самый обыкновенный
монах или священник. Алекнсандра Федоровна считала святым Распутина. В
посленднем же нет никакого сомнения: об этом говорят письнма ее величества и
великих княжон к Распутину. В этих письмах, сплошь проникнутых горячей верой
и содернжащих в себе столько рассуждений на религиозные темы и просьбы
молиться за всю царскую семью, никто не мог найти ничего предосудительного.
Впоследствии, проезжая через Сибирь, я встретила одну даму, спронсившую меня
об отношении ее величества к Распутину. Когда я передала ей все
вышеизложенное, она рассканзала мне следующий случай. Ей пришлось быть
однажды в следственной комиссии, помешавшейся в Петрограде в Таврическом
дворце. Во время долгого ожидания она слышала разговор, происходивший в
соседней комнате. Дело шло о корреспонденции царской семьи. Один из членов
следственной комиссии спросил, почему еще не опубликованы письма императрицы
и великих княжон.
-- Что вы говорите, -- сказал другой голос, -- вся пенреписка находится
здесь -- в моем столе, но если мы ее опубликуем, то народ будет поклоняться
им, как святым".
Родзянко: "В высшей степени нервная императрица страдала зачастую
истерически нервными припадками, заставлявшими ее жестоко страдать, и
Распутин применнял в это время силу своего внушения и облегчал ее страдания.
Тем отвратительнее было мне всегда слышать разные грязные инсинуации и
рассказы о каких-то интимных отношениях Распутина к царице. Да будет грешно
и понзорно не только тем, кто это говорил, но и тем, кто смел тому верить.
Безупречная семейная жизнь царской четы совершенно очевидна, а тем, кому,
как мне, донвелось ознакомиться с их интимной перепиской во вренмя войны, и
документально доказана".
И сами по себе сплетни делали отца просто больным. Добавьте к этому
уверенность отца, что именно в этих сплетнях -- причина перемены к нему
мамы. И, конечнно же, отец очень переживал, что пусть и невольно, но
все-таки причинил боль Александре Федоровне и Нинколаю Александровичу.
Романовы и водка
Здесь надо рассказать и еще об одном деликатном деле, высшая точка
которого пришлась на то же время.
Среди Романовых было много людей пьющих и очень пьющих. (Я коротко
упомянула об этой наклонности Николая выше.) При этом они, как правило,
оставанлись в рамках приличия.
Например, хорошо известно, что из всех Романонвых-царей совершенно не
пил только Павел Первый (злые языки усматривали в этом доказательство
незанконности его рождения. Законный его отец -- Петр Трентий -- выпить как
раз очень любил, да и мать -- Екатенрина Вторая -- не отказывалась).
Но Александр Третий -- отец Николая -- в этом роде далеко опередил
остальных. Он даже ввел в моду сапоги особого покроя -- с голенищами, в
которые можно было спрятать плоскую, но вместительную фляжку водки. Правда,
пристрастие к горячительному не мешало Алекнсандру Третьему исправно
царствовать.
Запои Николая Второго
Николай Второй унаследовал от отца -- Александра Третьего -- пагубное
пристрастие. О нем говорили как о большом любителе выпить.
Некоторые утверждали даже, что царь бывал абсонлютно трезвым только по
утрам и что временами он напивался до бесчувствия. Достоянием всех стал
случай, когда после одного из полковых праздников офицеры вынесли царя к
автомобилю на руках, и вовсе не в вернноподданническом порыве.
Моего отца люди, посвященные в отношения его с Николаем, называли
иногда царской нянькой. Достанточно сказать, что именно отцу Николай
доверился, рассказав о некоторых отклонениях от нормальной понловой жизни и
найдя у него помощь. Такую же помощь он получал во время алкогольных
приступов.
Отец не избавил Николая от болезни, ограничиваясь запретом (иногда даже
письменным) на водку на две-три недели, чаще до месяца. Причем Николай
всегда выторговывал лишние дни. Но поступал так отец не потому, что хотел
пользоваться зависимостью царя.
Отец таким образом только исполнял просьбу самонго Николая, оставляя за
ним возможность выпивать. При первом же намеке царя на желание окончательно
избанвиться от дурного пристрастия, отец помог бы ему. Но Николай, видимо,
не стремился к совершенному излечению и объяснял, каламбуря, свое поведение
так (пенредаю со слов Анны Александровны): "Я не могу допунстить, чтобы меня
избавляли от пристрастия, которое приносит мне столь невинное наслаждение. К
тому же, если это все-таки произойдет, то будет похоже, будто у самого меня
не хватило сил остановиться. Мне не хончется так думать".
Это был договор, а не манипуляция отца для полунчения каких-то выгод.
Как раз во время скандала с письмами алкогольные приступы стали
особенно часты у Николая. (Сцена на ужине, свидетелем которой я оказалась,
-- из их ряда.)
Пить, чтобы бездействовать
Николай тяготился происходившим, но при этом все откладывал решительные
действия, после которых было бы уже невозможно общение его со многими
недавнинми друзьями. Действовать решительно -- значило для Николая занять
твердую позицию. Это всегда было сложнным для него.
Тогда пришла мысль -- отложить необходимые шаги. Но отец, оставайся он
в Петербурге, нашел бы способ прекратить приступы алкоголизма и без ведома
Никонлая (хотя бы с позволения Александры Федоровны), вернув тем самым царя
к насущным заботам. Значит, надо отослать отца из столицы и продлить
сладостное состояние межеумочности.
Николай неосторожно поделился своими настроенинями с кем-то из тех,
кого считал своими друзьями. Те быстро сообразили, что ситуацию можно
использовать в своих целях -- сделать так, чтобы отец уже никогда не
вернулся. Созрела провокация.
"Вилла Родэ"
Отец не делал секрета из того, что любил бывать на "Вилле Родэ", в
ресторане с цыганами.
Будучи человеком общительным, он вскоре завел друзей среди тамошних
завсегдатаев.

Однажды в их обществе появилась бывшая балерина по имени Лиза Танзин,
финка, ведшая класс в балетнной школе. Ей было нетрудно приблизиться к отцу.
Занговорили о цыганских плясках, которые отец обожал. Лиза умело раззадорила
отца и повела танцевать, зная, что он это любит.
Разомлевший отец поддался на уговоры новых принятелей и поехал с ними
домой к Лизе. Там веселье прондолжилось, принесли вина... Очевидно, туда
подмешанли какое-то зелье, потому что отцу стало плохо и он совсем не
понимал, что происходит.
Тем временем, как и задумывалось, вечеринка переншла в оргию. В самый
пикантный момент появился фонтограф. Так были состряпаны карточки, на
которых отец предстал в окружении стайки соблазнительных нагих красоток.
(Правда, те, кто видел эти фотографии, утнверждали, что отец выглядел там
как человек в бессозннательном состоянии. Но кого это смущало?)
На рассвете двое крепких парней доставили отца к нашему дому. При этом
они во всю глотку орали разуханбистые песни -- явно чтобы разбудить соседей
и лишнний раз засвидетельствовать происшедшее.
Проснувшись, отец не мог вспомнить ничего.
Через несколько дней к нам пришел незнакомый человек и передал отцу
пакет. Как оказалось, с фотонграфиями, сделанными на "Вилле Родэ". Только
увидев фотографии, отец начал понемногу вспоминать о собынтиях злосчастной
ночи.
Шантаж
Пришедший поставил отцу условие: покинуть Петернбург навсегда, иначе
фотографии окажутся во дворце.
Враги отца торжествовали.
Приведу слова Жевахова: "Минусы Распутина в больншинстве случаев, и
притом в гораздо более широком масштабе, явились чрезвычайно тонкой и
искусной принвивкой со стороны тех закулисных вершителей судеб России,
которые избрали Распутина, именно потому, что он был мужик, орудием для
своих преступных целей, и в том и была вина русского общества, что оно этого
не понимало и, раздувая дурную славу Распутинна, работало на руку
революционерам... На эту удочку попался даже такой типичный монархист, каким
пернвое время был В.М.Пуришкевич.
Но были у Распутина и хорошие стороны: о них никнто не говорил, и они
тщательно замалчивались.
Распутина спаивали и заставляли говорить то, что может в пьяном виде
выговорить только русский мунжик; его фотографировали в этом виде, создавая
инсценнировки всевозможных оргий, и затем кричали о чудонвищном разврате
его, стараясь при этом особенно резко подчеркнуть его близость к их
величествам; он был понстоянно окружен толпою провокаторов и агентов Думы,
которые следили за ним, измышляя поводы для сенсанций и создавая такую
атмосферу, при которой всякая попытка разоблачений трактовалась не только
даже как защита Распутина, но и как измена престолу и динаснтии. При этих
условиях неудивительно, что молчали и те, кто знал правду".
Отец был в отчаянии, но, не зная за собой вины, сдаваться не собирался.
Вот история, рассказанная мне как-то отцом.
Как-то голодному волку попался на глаза одиноко бредущий человек. Он
представлялся легкой добычей. Волк начал подкрадываться к человеку сзади,
надеясь сбить с ног внезапным прыжком. Но как раз в тот монмент, когда волк
готовился к прыжку, человек заметил тень зверя. Человек испугался. Но он
знал, что если понпытается бежать, волк тотчас же догонит его. Единственнная
надежда на спасение -- перехитрить волка.
Человек резко со страшным криком обернулся к волнку, как будто
собираясь наброситься на него. Волк взвизнгнул, поджал хвост и бросился
бежать.
Возможно, отец вспомнил тогда историю о волке и человеке.

Примирение
Как бы там ни было, отец тут же собрался и отпранвился в Царское Село.
Царь сразу же принял его. -
Как только двери за спиной отца закрылись, он понложил пакет с
фотографиями на стол Николаю и раснсказал, что произошло в доме у Лизы.
Царь бегло взглянул на первую фотографию, дальше -- не стал, и бросил
пакет в ящик стола.
Николай все понял и одобрил приход отца.
В знак того, что не сердится, царь сообщил отцу, что дарит его
паломничеством в Святую Землю.
Я изо всех сил просилась поехать вместе с отцом. И даже обиделась на
отца за то, что он наотрез отказался брать меня с собой. Потом я поняла --
для него было очень важно отправиться в Святую Землю не в семейнную поездку,
а именно в паломничество.
Итак, отца ждала Святая Земля, а меня -- Покровское.
Я не смогу описать паломничество лучше, чем это сделал отец в "Мыслях и
размышлениях". Среди бумаг, разными путями попадавших ко мне уже после
отъезда из России, есть и маленькая книжица -- записки отца, изданные в
Петрограде в 15-м году. К сожалению, они появились во время войны, когда
интересы всех отстоняли далеко от того, о чем писал отец. Но все же его
слова доходили до тех, кто в них нуждался. Отдельно я скажу об этом.

Глава 21
ОТСТАВЛЕННЫЙ И ПРИЗВАННЫЙ
Ультиматум Коковцова -- Снова в деревне -- -- Искра Божья и никакой
мистики --
-- Религиозность без ханжества -- Ясновидение --
-- "Бог увидел твои слезы" -- Возвращение в столицу
Ультиматум Коковцова
Отца не было в Петербурге довольно долго. Когда он вернулся, его
приняли во дворце с радостью.
Однако тогдашний премьер-министр Коковцов виндел в отце угрозу своей
карьере. Почему, я понять не могла и не могу до сих пор. Анна Александровна
говоринла, что Коковцов завидовал "власти над троном", принписываемой отцу.
Через верных людей, отцу стало известно, что в его отсутствие Коковцов
развернулся вовсю. Премьер-миннистр и правда был опасным противником -- он
был советником номер один при царе, и его высоко ценили.
Коковцов повел себя умнее других. Открыто он не выступал против отца,
не нашептывал царю гнусности. Премьер плел тонкую интригу.
Для начала он предложил отцу чуть ли не миллион рублей. Отец рассмеялся
Коковцову в лицо. Это привело в ярость обычно непроницаемого
премьер-министра.
Это было объявлением войны со стороны Коковцова.
Отец прекрасно осознавал это и, чтобы не ставить под удар Николая и его
семью (так как от недоброжелателей можно было ждать чего угодно), уехал из
Петербурга.
Отцу не было известно о том, что за день до его отъезнда Коковцов
напросился на аудиенцию к царю и предъянвил ультиматум: если Распутин
останется в Петербурге, кабинет министров уйдет в отставку. Так что уехав,
отец избавил Николая от необходимости вступать в постыднный для самодержца
торг.
Перед отъездом императрица попросила отца приднти, чтобы благословить
ее и детей. Тогда же она сказала, что надеется на скорое возвращение отца.
Снова в деревне
Отец приехал в Покровское глубокой осенью. Он был встречен с восторгом.
Даже у мамы, слабой от болезни, порозовели щеки. Все старались сделать
пребывание отца дома как можно более приятным.
Минутами мне казалось, что не только я, но и отец никогда не бывали в
Петербурге. Так быстро все это отоншло в прошлое.
Первые дни лицо отца выглядело озабоченным, но потом он справился с
настроением и стал таким, канким бывал всегда в Покровском -- отцом
семейства и хозяином.
С месяц я не спрашивала у него, вернемся ли мы в Петербург. Боялась,
что он ответит мне: "Никогда". Понтом все-таки спросила. Он ответил: "В свое
время. В свое время. Об этом знает Бог".
В Петербурге отца осыпали подарками -- деньгами, драгоценностями и
другими ценными вещами. Из них он оставлял средства, необходимые на жизнь
себе и домашним, на содержание квартиры на Гороховой. Оснтальное отсылал
домой и передавал общине. На принсланные им деньги, среди прочего,
отремонтировали церковь, подновили утварь и т.п. Все, что касалось
устнройства церкви, равно и другого в деревне, отец делал от чистого сердца,
не рассчитывая на благодарность. Я не знаю, как отразили соглядатаи в
"Журнале наблюденний" пребывание отца в Покровском. Предполагаю, что там
нашла место далеко не вся правда. Хорошее, как правило, туда старались не
заносить, о чем говорили люди сведущие. Хорошего же было очень много. И если
есть еще те, кто жил тогда в деревне, они могут поднтвердить. Отца принимали
за благодетеля, искали у него защиты. Я уже говорила о том, что в Покровском
полинцейские не смогли найти агентов из местных крестьян.
Но был в Покровском человек, готовый, без всяконго сомнения,
представить для "Журнала наблюдений" нужные сведения. Это Петр, местный
священник, давнний враг отца. Что бы отец ни делал, Петр продолжал
относиться к нему враждебно. Казалось, что священнник обезумел от зависти.
По какому бы случаю ни пронизносил Петр проповедь, он с проклятиями поминал
в ней отца.
Но, признаться, это мало задевало отца. Его мысли были заняты совсем
другим.
Искра Божья и никакой мистики
Для меня так вполне и не стало понятным, из чего же состояло учение
отца. Он, конечно, пытался объясннить мне. Но тогда я была слишком глупа,
чтобы вмеснтить. И потом, я как все дети, пребывала в счастливой
уверенности, что отец будет рядом всегда.
Я скорее чувствую, чем знаю, чему учил отец, ненсмотря на то, что
остались кое-какие записки его ученниц. Одни из них для меня недоступны.
Другие я читала, но ничего вразумительного не нашла. Причина заклюнчается,
по моему мнению, в следующем. Те, кто прихондил к отцу за указанием, как
жить, вполне не были все-таки готовы к восприятию его слов и наставлений.
Понэтому-то, перемалывая в себе все услышанное от него, они оставались в
большой степени прежними, только думая, что меняются под воздействием
наставлений отца. По этой же причине многие из них быстро отказались от
отца, гораздо раньше третьих петухов. Я не виню их за это. Несчастные
поплатились. Они перемалывали его слова, а надо было бы перемолить. То есть
понять дунхом, а не сердцем или разумом.
Даже Анна Александровна -- самая преданная и чутнкая последовательница
отца -- к сожалению, не в силах была объяснить мне все неясные вопросы. Я
написала "не в силах" и подумала, как почти случайно оброненнное слово
способно бывает дать ключ. Именно. Отец обнладал силой, в какой нуждались
ищущие его защиты. Но они только принимали его силу как омофор. Он же хотел
поделиться ею.
Отец, как все народные пророки, воспринимал Слово Божье как нечто
живое, осязаемое. Когда он говорил об искре Божьей, он видел перед собой ее
свет. Никакой мистики.
Вот какой-то русский ученый давным-давно считал, что открыл теплород.
Другие посмеялись над ним. Они смеялись, так сказать, с научной точки
зрения. А тепнлород есть. И называется искра Божья, а может быть, душа, или
как-то еще.
Посмеются и надо мной. Поделом -- зачем лезу туда, куда не знаю дороги.
Но я хоть ищу ее.
Религиозность без ханжества
Как мне надо было запоминать все, что я видела и слышала, записывать,
расспрашивать... Все воспоминанния тех месяцев слились в одну картину -- мы
плывем на лодках по Туре до самого Тобольска. Плывем, чтобы поклониться
особенно почитаемым в наших краях монщам святого -- Иоанна Тобольского,
который был митнрополитом во времена Петра Великого.
Религиозность отца никогда не доходила в нем до ханжества. И я привела
уже достаточное число применров в этом роде. И вот еще один. Это случилось
как раз во время поездки в Тобольск. Вместе с толпой молянщихся мы провели
полдня у мощей Иоанна Тобольсконго. Был какой-то большой церковный праздник.
Настронение было благостное. Отец даже прослезился, что бынвало с ним редко.
Сказал: "Славно помолились". И тут же: "Теперь хорошо бы закусить". Отойдя
недалеко, мы сели на лавку, развернули баулы с припасами и стали есть. Я и
заикнуться не смела о карусели. Но отец сам предложил нам покататься и на
ярмарке не отставал в развлечениях от детей.
Ясновидение
А тем временем происходило следующее.
Алексей, Маленький, как называл его отец, упал и ударился коленом о
камень. Болезнь возобновилась. Нанчалось сильное внутреннее кровотечение.
Затем приступ прошел.
Александра Федоровна возблагодарила Господа за быстрое выздоровление
сына, но через несколько дней Алексею опять стало плохо. Длительная поездка
в карете по неровной дороге закончилась новым кровотечением. На этот раз оно
не унималось.
Царевич очень страдал от боли. Нога в паху неимонверна распухла. Врачи
были уверены, что мальчик при смерти. Такого тяжелого положения еще не было.
В тот самый день (очевидно, 11 октября 1912 г.) мы с отцом гуляли у
реки. Вдруг он схватился за сердце:
-- Ох, нет!
Я испугалась. Подумала, что ему плохо. Видя на моем лице испуг, он
сказал только одно слово:
-- Царевич.
В ту минуту отец ничего не мог знать о болезни мальнчика. Он
почувствовал.
"Бог увидел твои слезы"
Позже нам стало известно, что, будучи в забытьи, Алексей вдруг открыл
глаза как раз в ту минуту, когда Александра Федоровна произнесла имя моего
отца. Нинчего никому не сказав, Александра Федоровна тут же послала ему
телеграмму с тем, чтобы он как можно бынстрей приехал.
Мы как раз садились обедать, когда принесли эту телеграмму. Отец прочел
ее и тотчас же вышел из-за
стола, опустился на колени перед иконой Казанской Божьей Матери и стал
молиться.
Это продолжалось очень долго. Мы сидели, замерев, Дуня так и застыла с
посудой в руках.
По лицу отца крупными каплями стекал пот. Наконнец, он перекрестился в
последний раз.
Потом поднялся и велел отправить телеграмму имнператрице: "Не бойся.
Бог увидел твои слезы и услышал твои молитвы. Не горюй, твой сын будет
жить".
К тому времени, как телеграмму вручили императнрице, у Алексея упала
температура, боль стихла, и он крепко уснул.
Доктора не преминули приписать счастливый оборот событий наконец-то
начавшемуся действию лекарств. Но во дворце никто не сомневался в истинной
причине избавления мальчика.
Именно к тем дням относятся самые громкие разгонворы о "подтравливании"
Алексея. Я уже высказалась об этом и не считаю нужным возвращаться.
Добавлю только то, что мне передали совсем недавно.
Уже после революции специальная комиссия, раснследовавшая этот случай,
сопоставила факты. В то время доктор Бадмаев (напомню, что именно его видели
понмощником отца в подтравливании) никак не мог нахондиться рядом с
мальчиком и вообще в том месте, где тогда отдыхала царская семья. К тому же
он не был ленчащим врачом Алексея.
Причиной же возвращения болезни стала неподгонтовленность доктора
Боткина.
Остальное объяснений не требует.
Как только Алексей поднялся на ноги, царская сенмья вернулась в
Петербург.
Александра Федоровна не знала истинных причин отъезда отца в
Покровское. Ей сказали, что того потренбовали наши семейные дела. Теперь же
она хотела потонропить отца с возвращением.
Если раньше на вопросы Александры Федоровны о том, почему отсутствие
отца затягивается, Николай отнвечал: "Так будет лучше для всех нас", то
после пристунпа болезни у Алексея он был вынужден приоткрыть иснтинное
положение дел.

Возвращение в столицу
Николай ясно дал понять Александре Федоровне, что враги трона не.
оставляют попыток использовать отца как орудия нападения на их семью. Это
для царицы нонвостью не было. Однако у нее имелись более веские донводы в
пользу возвращения отца. Что, если у Алексея случится новый приступ болезни,
а отец окажется вне пределов досягаемости? Николаю нечего было ответить --
жизнью царевича рисковать нельзя.
Вскоре мы (отец, Дуня, я и моя младшая сестра Варя) выехали из
Покровского в Петербург.
Через несколько часов после приезда в нашей кварнтире на Гороховой
зазвонил телефон. Обычно трубку снимала прислуга, но сейчас я успела первой.
Мне не терпелось знать, кто это. Звонила Александра Федоровнна. Она
справилась, как мы доехали, все ли у нас благонполучно и пригласила отца и
меня на ужин в Царское Село. Когда я сказала ей, что с нами приехала Варя,
Александра Федоровна позвала и ее.
Пока ехали из Покровского, было видно, что отец волновался, не
переменились ли к нему во дворце, хотя одно уже то, что его попросили
приехать, говорило о добром отношении. После звонка он совершенно
успонкоился.
Теперь в Варе я увидела себя, какой собиралась на первый ужин во
дворец.
Она едва ли понимала, что мы с Дуней пытались ей втолковать. Я
показывала Варе, как делать придворный реверанс, в то время как Дуня,
обжигаясь, укладывала локоны на ее голове. Так что прическа вышла
кривобонкая. Но что это значило рядом с Вариным восторгом...
Варю очень волновало, как обойдутся первые минунты -- ведь надо будет
представиться, произнести канкие-то слова. Она страшно боялась смутиться и
опозонрить папу.
Отца смешили наши приготовления. Он брызгал на нас водой, как бы
приводя в чувство, и говорил, что сразу двух барышень на руках не унесет,
если у нас от волнения подкосятся ноги.
Наверное, он так шутил, потому волновался не меньнше нас.
Наконец собравшись и закалывая на ходу последние шпильки, мы вышли к
ожидавшей нас карете.
12-летняя Варя была ровесницей великой княжны Анастасии, и та сразу
взялась ее опекать. Теперь нас было двое, и царским детям понадобилось вдвое
больше вренмени, чтобы удовлетворить свое любопытство.

Глава 22
РАСПУТИН -- ПОЛИТИК БЕЗ ПОЛИТИКИ
Губительная медлительность царя -- Что нужно
делать -- Ничьим агентом не был -- Распутин
не лез во дворец, его туда звали -- "Он всегда
умеет сказать мне то, что нужно"
Губительная медлительность царя
При других обстоятельствах ни за что бы не взвалила на себя непосильную
ношу изображения чисто политинческих картин Российской империи начала века.
Но сейнчас деваться некуда. Однако все равно буду говорить не от себя, а
только повторю то, что слышала от людей знающих.
Это был 1912 год. Предпоследний год "добрых старых времен". Политика
царя в отношении простого народа никуда не годилась. Но точно также никуда
не годилась она и в отношении других сословий и политических партий.
Результат -- царя не поддерживал никто.
Как можно при таком положении рассчитывать на удержание порядка? А тем
более на успех реформ вслед за Европой.
Николая нельзя было отнести к сильным характенрам, и это уже я
показывала. А время требовало именно силы и твердости, решимости выйти из
порочного крунга. И в прямом смысле. Николай же снова медлил.
Если бы Николай не прятался от своих подданных, если бы он ближе
подпустил их к себе, за его спиной труднее было бы интриговать против трона.
У революционеров были развязаны руки, газеты писали что хонтели, а Николай
только раз принял в этом отношении меры. Но, очевидно, недостаточные. К тому
же все уже очень хорошо успели понять натуру царя.
Александра Федоровна обладала цельностью большей, чем Николай. Но,
благодаря усилиям старого двора, она ограничилась заботами о семье, к тому
же царица была отягощена страхом за жизнь сына и наследника.
Имея перед собой множество примеров нечестности ближайших сановников,
она панически боялась появнляться на публике. В ее представлении
безопасность сунществовала лишь в стенах дворца.
Что нужно делать
Не думаю, чтобы отец отчетливо представлял себе все это. Но у него было
безошибочное чутье и искреннее желание помочь Николаю и Александре
Федоровне. Не занимаясь политикой как политик, отец по сути был таковым. В
том смысле, что хорошо представлял себе нужды людей и представлял, что надо
делать. При этом он не переступал черты даже не советчика, а только
рисовальщика некой картины.
Симанович, проводивший с отцом времени больше, чем кто-либо другой,
свидетельствует: "За грубой маснкой мужика скрывался сильный дух, напряженно
задунмывавшийся над государственными проблемами.
Распутин явился в Петербург готовым человеком. Образования он не имел,
но он принадлежал к тем людям, которые только собственными силами и своим
разумом пробивают себе жизненную дорогу, стараютнся разгадать тайну жизни.
Он был мечтатель, беззаботнный странник, прошедший вдоль и поперек всю
Роснсию и дважды побывавший в Иерусалиме. Во время своих странствований он
встречался с людьми из всех классов и вел с ними долгие разговоры. При его
огнромной памяти он из этих разговоров мог многому нанучиться. Он наблюдал,
как жили люди разных классов, и над многим мог задуматься. Таким образом, во
время его долгих паломничеств созрел его особенный филонсофский характер.
После проявления его решающего значения на царя Распутин не разменивал
его на мелкую монету. Он имел собственные идеи, которые старался провести,
хотя уснпех был очень сомнителен. Он не стремился к внешнему блеску и не
мечтал об официальных должностях. Он оснтавался всегда крестьянином,
подчеркивал свою мужицнкую неотесанность перед людьми, считавшими себя
монгущественными и превосходящими всех, никогда не занбывая миллионы
населяющих русские деревни крестьян. Им помочь и разрушить возведенную между
ним и царем стену было его страстным желанием и пламенной мечтой.
Долгие часы, проведенные им в царской семье, данвали ему возможность
беседовать с царем на всевозможнные политические и религиозные темы. Он
рассказывал о русском народе и его страданиях, подробно описывал
крестьянскую жизнь, причем царская семья его внимантельно слушала. Царь
узнал от него многое, что осталось бы без Распутина для него скрытым.
Распутин горячо отстаивал необходимость широкой аграрной реформы,
надеясь, что она должна привести русского крестьянина к новому материальному
благонсостоянию.
-- Освобождение крестьян проведено неправильно, -- говорил он часто. --
Крестьяне освобождены, но они не имеют достаточно земли. Обычно крестьянская
семья численно велика и состоит из десяти членов, но учаснток земли мал.
Из-за земли сыновья ссорятся с родитенлями, и им приходится отправляться в
город в поисках работы, где они ее не находят. Крепостные крестьяне жили
лучше. Они получали свое пропитание и необхондимую одежду. Теперь крестьянин
не получает ничего и должен платить еще подати. Его последняя скотинка
описывается и продается с торгов. До десятого года кренстьянские дети бегают
голыми. Вместо сапогов они понлучают деревянные колодки. Не хватает у
крестьянина земли. Замирает вся жизнь в деревне.
Распутин жаловался на то, что правительство не стронит в Сибири
железных дорог.
-- Боятся железных дорог и путей сообщения, -- поняснял он. -- Боятся,
что железные дороги испортят кренстьян. Это пустой разговор. При железной
дороге креснтьянин имеет возможность искать себе лучшее существонвание. Без
железной дороги сибирский крестьянин долнжен сидеть дома, не может же он
пройти всю Сибирь пешком. Сибирский крестьянин ничего не знает и нинчего не
слышит. Разве это жизнь? Сибирь пространна, и сибирский крестьянин
зажиточен. В России же (Распунтин понимал европейскую Россию) крестьянские
дети так редко видят белый хлеб, что считают его лакомнством. Крестьянин в
деревне не имеет ничего. Пшеничнную муку он иногда получает к Пасхе, мясо он
даже по праздникам получает очень мало. Ему не хватает одежнды, обуви и
гвоздей, но он ничего не может заказать. В деревне нет мастеровых. Если в
деревне появляется ненрусский мастеровой, то его прогоняют. Почему? Потонму
что он изготовил лопату, плуг или подкову или понтому что он починил сапоги?
Боятся чужого мастеровонго. Боятся, что крестьянин мог бы разбаловаться,
поженлать денег или земельного надела! Поясняют, что все это может привести
к революции. Все это глупости. Двонрянство имеет слишком много. Дворянство
ничего не делает, но мешает и другим. Если появляется образонванный человек,
то кричат, что он революционер и буннтовщик, и в конце концов сажают его в
тюрьму. Крестьнянину не дают образования. Эта господская политика к добру не
приведет.
Распутин мечтал о крестьянской монархии, в котонрой дворянские
привилегии не имели бы места.
По его мнению, монастырские и казенные земли следовало разделить между
безземельными крестьянами. Частные помещичьи земли, по его мнению, тоже
слендовало отчудить и распределить среди крестьян. Для упнлаты помещикам за
отчужденные земли следовало бы исхлопотать крупный внешний заем. Распутин
был очень высокого мнения о земледельческих способностях и блангосостоянии
немецких колонистов. Их чистоплотность и опрятная добротная одежда сильно
выделяла их среди русских крестьян.
Попадая в немецкую колонию, Распутин всегда удивнлялся богатству их
стола. Его особенно поражало, что колонисты пили не только чай, но и кофе.
Эти наблюндения сильно врезывались в душу Распутина, и при разнговорах с
русскими крестьянами он всегда заводил разнговор о благосостоянии немецких
колоний. Он советонвал русским брать в жены девушек из немецких колонний.
Такие браки оказывались всегда как-то очень счаснтливыми.
-- Крестьянин рад, -- говорил он, -- если у него в доме немка, тогда в
хозяйстве порядок и достаток. Тесть гордится такой снохой и расхваливает ее
перед своими соседями.
Уважение Распутина к Германии возросло еще больнше после того, как
Распутин узнал, что большинство употребляемых русскими крестьянами
земледельческих машин германского происхождения.
Кроме Германии, Распутина очень влекло к Америнке. И это имело свои
причины. В России имелось довольнно много крестьян, родственники которых
жили в Аменрике и присылали оттуда своим родным в Россию деннежные
вспомоществования. Много бедных выходцев стали в Америке состоятельными
фермерами, но оставншиеся и там простыми рабочими были довольны своинми
заработками. Для бедного русского крестьянина Аменрика казалась сказочной
страной. Поэтому Америка имнпонировала Распутину, и он советовал жить с
Америнкой в дружбе и мире".
Ничьим агентом не был
Мало кто знает, что отец совсем уже был готов уданлиться в Палестину
(там Симановичем был прикуплен небольшой кусок земли) и вести уединенную
жизнь. Разве так поступает идейный политик?
Вот очень важный вывод Белецкого о том, что, принсмотревшись к моему
отцу, тот вынес убеждение: "У Распутина идейных побуждений не существовало",
"идейнных", то есть чисто политических.
Ручаюсь, что такой манипулятор, как Белецкий, имей он хоть малейший
повод, расписал бы политическое лицо отца в ярчайших красках.
Подтверждает слова Белецкого и Жевахов: "Был ли Распутин агентом
интернационала, игравшим политинческую, роль и выполнявшим определенные
задания, оправдывал ли он свою славу наличностью выдающихнся качеств или из
ряда выходивших преступлений? Нет, ничего подобного не было. Ничьим агентом
Распутин не был, никакой политической роли не играл, никаких особенностей,
отличавших его от заурядных представинтелей его среды, не имел; никаких
выдающихся пренступлений не совершал"
Важно привести слова Гурко: "Дела, которые брался проводить Распутин,
делились на две резко различные категории. Одни из них касались устройства
судьбы сравннительно маленьких людей: выдачи им пособий, увелинчения
получаемой пенсии, продвижения на службе в ее низших степенях. По отношению
к таким людям он, в большинстве случаев, ограничивался снабжением их
короткими записками к знакомым и незнакомым ему высокопоставленным лицам.
Записки эти, неизменно начинавшиеся со слов "милый", "дорогой", для
неконторых лиц -- увы! -- имели такую обязательную силу, что снабженные ими
просители были обеспечены в удовнлетворении своих ходатайств.
Но была и другая категория дел, исполнение коих приносило Распутину
крупную выгоду. Просьбы эти кансались различных денежных дел, как-то:
концессий, получения поставок и казенных подрядов.
Прямых ходатайств со стороны Распутина о предоснтавлении кому-либо
ответственных должностей, однанко, не поступало. Известен лишь один случай,
когда, по просьбе Распутина, покровительствуемый им управлянющий пермской
казенной палатой Ордовский-Танаевс-кий был назначен губернатором, и притом в
его роднную Тобольскую губернию, о чем Распутин известил его облетевшей всю
Россию столь характерной для него телеграммой: "Доспел тебя губернатором".
Руднев: "Следствием был собран многочисленный материал относительно
просьб, проводимых Распутинным при дворе. Все эти просьбы касались
назначений, перемещений, помилований, пожалований, проведения
железнодорожных концессий и других дел; но решительнно не было добыто
никаких указаний о вмешательстве Распутина в политические дела, несмотря на
то, что влияние его при дворе, несомненно, было велико. Все записки
Распутина касались исключительно просьб об оказании личных протекций по
поводу разных случаев из жизни лиц, о которых ходатайствовал Распутин".

Распутин не лез во дворец, его туда звали
Укреплению же в свете мнения, будто отец забирает в свою руку Царское
Село, поневоле содействовали бонлее частые, чем раньше, встречи с
Александрой Федонровной. Она говорила Анне Александровне, что хотела бы
присутствия на этих встречах и Николая. Но тот был напуган и всячески
уклонялся.
Врагам трона была в действительности выгодна нереншительность Николая в
ведении государственных дел. Они полагали, что смогут в нужный момент
подсунуть ему документ, передающий им всю власть в империи. (Так в конце
концов и получилось, только по слабости уже собнственной они вырванную
власть тут же упустили.)
Никакого политического влияния отец во дворце не имел, иметь не мог и
не желал. Он видел свой долг тольнко в том, чтобы укреплять волю царя и
поддерживать жизнь наследника.
Для того, чтобы именно влиять, надо бывать в нужнном месте тогда, когда
тебе надо. Отец же приходил во дворец только, когда его туда звали. К тому
же это быванло совсем не регулярно и не совпадало с известными точками.
Коковцов в записках признает, что отец во дворец "не лез, его туда
звали". И звали не ради сугубых полинтических разговоров.
Белецкий пишет: "После долгого размышления я всенсторонне взвесил склад
мистически настроенной духовнной организации государя, который видел в
даровании ему долгожданного наследника проявление милости к нему высших и
таинственных сил Провидения вследнствие его молитв и общения с людьми, как
бы имевшинми особый дар предвидения будущего. Я учел постояннные опасения
государя и императрицы за жизнь наследнника и единственную веру их в то, что
только одна нензримая мощь тех же сил и лиц способна спасти и прондлить эту
дорогую им жизнь".
Из этого следует, что выгоды отца, получаемые при дворе, исчерпывались
тем, что он своей духовной монщью ограждал царскую семью от смертельной
угрозы.
"Он всегда умеет сказать мне то, что нужно"
Гурко: "Если у государыни вера в Распутина была безнгранична и
всеобъемлюща, то вера государя в него огранничивалась, по-видимому,
убеждением, что он обладает целительной силой по отношению к наследнику. На
гонсударственный разум Распутина, на его умение распозннавать людей Николай
Второй не полагался, и если тем не менее его кандидаты назначались на
высокие посты, то лишь благодаря усиленным настояниям царицы. Одннако и этим
настояниям он стремился не подчиняться и, во всяком случае, не сразу им
следовал. Из переписки царской четы ясно видно, что царице приходится долго
и упорно настаивать на назначении или увольнении того или иного лица, чтобы
наконец этого достигнуть, принчем некоторые ее кандидаты так и не проходят,
а другие назначения делаются вопреки ее желанию".
Гурко говорил о равнодушии Николая к советам Александры Федоровны и о
том, что тот не склонен был полагаться на дар отца распознавать людей, в
понхвалу царю. Хотя ко времени написания записок знал, чем закончилось
подобное небрежение. Правильнее и честнее было бы писать об этом с
сожалением.
Однако правда и в том, что, по словам Евреинова, "Николай Второй считал
Григория Ефимовича Распунтина-Новых за праведника, за "человека Божьего",
равнного святому, быть может даже за равного Христу".
Он же приводит и такое: "Вот, посмотрите, -- говонрил однажды Николай
Второй одному из своих адъютаннтов. -- Когда у меня забота, сомнение,
неприятность, мне достаточно пять минут поговорить с Григорием, чтонбы
тотчас почувствовать себя укрепленным и успокоеннным. Он всегда умеет
сказать мне то, что мне нужно уснлышать. И действие его слов длится целые
недели".
Отец был для Николая лекарем, а не советчиком.
Родзянко дополняет: "Мне говорил следующее мой товарищ по Пажескому
корпусу и личный друг, тогда дворцовый комендант, генерал-адъютант
В.Н.Дедюлин. "Я избегал постоянно знакомства с Григорием Распунтиным, даже
уклонился от него, потому что этот грязнный мужик был мне органически
противен. Однажды после обеда государь меня спросил: "Почему вы, В.Н.,
упорно избегаете встречи и знакомства с Григорием Ефимычем?" Я чистосердечно
ему ответил, что он мне в высшей степени антипатичен, что его репутация
данлеко не чистоплотная и что мне как верноподданному больно видеть близость
этого проходимца к священной особе моего государя. "Напрасно вы так думаете,
-- отнветил мне государь, -- он хороший, простой, религинозный русский
человек. В минуты сомнений и душевной тревоги я люблю с ним беседовать, и
после такой бесенды мне всегда на душе делается легко и спокойно".
Мне пересказывали случай, описанный, кстати, и Белецким. Как-то Алексей
спросил у Николая Второго, правда ли, что Григорий Ефимович -- святой
человек? Николай сам не ответил на поставленный вопрос, а обратился за
разъяснением к находившемуся в тот монмент рядом священнику. Тот стал
объяснять каноничеснкие требования к тому, кто желает приблизиться к Богу.
Здесь надо отметить, что Николай сам не взялся отнвечать на вопрос,
чтобы это не выглядело назиданием. Но он и не возразил священнику, когда
тот, пусть и в неявном виде, отнес сказанное к отцу.

Глава 23
ЗАМЫСЕЛ УБИЙСТВА РАСПУТИНА
Старшая сестра царицы -- Могущественная недоброжелательница --
Заговорщики -- -- Любовник Феликса -- Феликс затаился
Старшая сестра царицы
Правила русской жизни таковы, что чем тяжелее принходилось Николаю, тем
шире становился круг врагов императора и, значит, врагов отца. При этом они
с легнкостью преодолевали сословные барьеры, соединяя свои возможности --
бюрократы и купцы, аристократы и пронмышленники. Чуть ли не впереди всех шла
великая княнгиня Елизавета Федоровна, старшая сестра Александры Федоровны.
Надо сказать, что Елизавета Федоровна играла при дворе видную роль не
только потому, что приходилась близкой родней царице. Смею предположить, что
блангодаря свойствам своего характера -- властности, самонлюбию,
переходящему в тщеславие, -- Елизавета Фендоровна и как жена великого князя
Сергея Александронвича смогла бы претендовать на первые роли. Как раз это и
важно в понимании натуры Елизаветы Федоровнны -- первые роли, но не
единственную первую роль.
Элла, как называли Елизавету Федоровну в семье, появилась в России
задолго до своей сестры. (В благодарнность Елизавете Федоровне скажу, что
именно она понмогла замужеству Алике.) Элла стала женой великого князя
Сергея Александровича. Говорили, что она его так
и не полюбила. Возможно, потому что выбрала его тольнко как способ
начать самостоятельную жизнь и вырватьнся из-под опеки бабушки -- английской
королевы Викнтории, имевшей свои представления о воспитании девуншек.
Замечу, что никто и никогда не ставил при этом нравственность Елизаветы
Федоровны под сомнение, наноборот жизнь дала ей повод вполне проявить
христианснкие добродетели. (Правда, не по отношению к моему отцу.) Вот что
пишет о великом князе Сергее Александровинче великий князь Александр
Михайлович: "Дядя Сергей -- великий князь Сергей Александрович -- сыграл
роконвую роль в падении империи и был отчасти ответственен за катастрофу во
время празднования коронации Никонлая Второго на Ходынском поле в 1896. При
всем желаннии отыскать хотя бы одну положительную черту в его характере, я
не могу ее найти. Будучи очень посредственнным офицером, он тем не менее
командовал лейб-гварндии Преображенским полком -- самым блестящим полнком
гвардейской пехоты. Совершенно невежественный в вопросах внутреннего
управления, великий князь Сергей был тем не менее московским
генерал-губернатором, пост, который мог бы быть вверен лишь
государственнонму деятелю очень большого опыта. Упрямый, дерзкий,
неприятный, он бравировал своими недостатками, точнно бросая в лицо всем
вызов и давая таким образом врангам богатую пищу для клеветы и злословия".
Могущественная недоброжелательница
Элла -- красавица, ученая женщина, блестящая во всех отношениях, с
одной стороны, и Сергей Алексанндрович -- высокородное ничтожество -- с
другой. В изнвестном смысле то был неравный брак. Смириться было трудно, но
необходимость соблюдения внешних прилинчий взяла верх.
При этом Елизавета Федоровна все время искала вынхода своей бурной
энергии. Как только Алике стала женной Николая, Елизавета Федоровна захотела
ею руковондить на правах старшей и лучше знающей страну и местные обычаи. Но
Александра Федоровна, любя сестру, все же дала ей понять, что не потерпит
ничего подобного. Елизавета Федоровна уступила, но обиду затаила.
Когда же при дворе появился отец и занял место, по мнению Елизаветы
Федоровны, по праву принадлежавншее ей, она решила действовать.
Не было сплетни, слуха, фальшивого свидетельства относительно жизни
отца, которые бы Елизавета Федонровна не учитывала. Важно заметить, что
Елизавета Фендоровна не была знакома с отцом и, значит, не могла судить о
нем сама.
После трагической смерти мужа Елизавета Федоровнна бросилась в
благотворительность и на религиозных началах создала Марфо-Мариинскую
обитель.
Именно тогда недовольство Елизаветы Федоровны отцом дошло до высшей
точки. Поводом для этого понслужили споры по вопросу об учреждении чина
дьяко-нисс, что для продвижения идей Елизаветы Федоровны было необходимым.
Всем, знакомым с ситуацией и пынтавшимся честно о ней судить, было ясно,
отец не пынтался преградить путь именно Елизавете Федоровне или уязвить ее
самолюбие. У него спросили, считает ли он правильным такое решение, он
ответил, что не считает. Дело одной фразы. Однако люди, в чьих интересах
нахондилось ухудшение мнения Елизаветы Федоровны об отце, доложили ей в
нужном им свете. И действительнно, в их изложении слова отца были
оскорбительными для женщины и великой княгини.
(Не хочу, чтобы кто-нибудь подумал, будто я из любви к отцу черню
других, хоть и Елизавету Федоровну, доснтавившую ему столько переживаний.
Елизавета Федонровна была искренна в том, что делала. Таковы ее убежндения.
По ним ей выпал и крест.)
Заговорщики
Теперь скажу коротко о Михаиле Владимировиче Родзянко, новом тогда
председателе Государственной Думы. Он доводился родственником Юсуповым и был
весьма близок им душевно.
С самого начала Родзянко был настроен против Раснпутина именно
Юсуповыми, главным образом, матенрью Феликса. Она близко зналась с
Елизаветой Федонровной и получала сведения от нее. Дальше выстраиванлась
закономерная цепочка.
Замечу, что сам Сумароков-Эльстон, то бишь Юсунпов-старший, отличался
предприимчивостью и не выбинрал при этом способов. Чего стоит хотя бы
деятельность так называемой безобразовской компании, в которую вхондили
первейшие придворные -- спекуляции и злоупотнребления в Маньчжурии! --
великий князь Александр Минхайлович, князь Щербатов, граф Воронцов-Дашков,
миннистр внутренних дел Плеве и, конечно, Сумароков-Эльнстон, без которого
не обходилось ни одно скандальное нанчинание того времени! Феликс
унаследовал и это качество.
Когда Феликс вернулся из Англии, сцена заговора против моего отца была
уже подготовлена. И Феликс живо откликнулся. Думаю, что он быстро оценил
пренлести возможной игры и свое место в ней. Скорее всего, не без помощи
родителей.
Родзянко прямо сказал Феликсу, что законным пунтем с моим отцом ничего
нельзя поделать ("никаких выдающихся преступлений не совершал").
Есть только один выход, утверждал он, -- убийство. Но он сомневался,
чтобы нашелся человек, способный на такой подвиг. Себя Родзянко считал
слишком станрым для осуществления подобного замысла.
Надо представлять себе Феликса Юсупова, чтобы понять, в какой азарт
привел его такой разговор. Фенликс оказался правильно подобранным орудием.
Феликс раньше был вхож во дворец благодаря своенму положению и тем
чувствам, которые сумел внушить Романовым вообще, а не только Николаю и
Александнре Федоровне. Но кроме душевной привязанности, конторую я, несмотря
ни на что, все же допускаю со сторонны Феликса по отношению к царю и царице,
было и другое. Феликс был полностью поглощен пороком. Этот порок влек его к
великому князю Дмитрию Павловичу. Поскольку Феликс никогда не считал нужным
скрынвать свои наклонности, об этой связи стало известно при дворе всякому.

Любовник Феликса
Великий князь Дмитрий был любимцем царя и цанрицы; он даже жил у них во
дворце и считался членом семьи. Когда Николай и Александра Федоровна узнали,
что происходит между ним и Феликсом, Дмитрию занпретили видеться с
совратителем. Специальным агеннтам же поручили открыто следить за Феликсом и
тем самым сдерживать его. На какое-то время их усилия увеннчались успехом, и
молодые люди не встречались. Однанко вскоре Дмитрий снял дом в Петербурге, и
Феликс поселился вместе с ним. Скандал вышел за пределы двора и доставил
много огорчений Романовым.
Но любовников это нисколько не стесняло. Дмитрий говорил, что счастлив.
Феликс же давал понять всем, что только делает одолжение великому князю. И в
этом, похоже, он усматривал особое наслаждение. Возможно, он и любил
какое-то время Дмитрия. Но, получив женлаемое, Феликс не мог не мучить
любимого, преврантившегося в жертву.
И вот однажды, доведенный до отчаяния ревностью, Дмитрий попытался
покончить жизнь самоубийством. Вернувшийся поздно вечером Феликс нашел его
на полу бездыханным.
К счастью, Дмитрия спасли.
Феликс затаился
Как и следовало ожидать, этот случай не отрезвил Феликса. Он лишь
затаился.
В то время Феликс сблизился с Елизаветой Федоровнной, относившейся к
нему как к сыну. Она решила, что он образумился и старалась вовлечь его в
религиозную жизнь. В салонах много говорили о новой дружбе сканндального
молодого человека. Да и сам он рассказывал о своих поездках к Елизавете
Федоровне весьма охотно и подробно. Немудрено, что многим показалось, будто
Феликс и впрямь вступает на путь истинный. В пользу
этого свидетельствовало и намерение Феликса женитьнся на великой княжне
Ирине Александровне, дочери великого князя Александра Михайловича.
Интересно, что многие хвалили Феликса за то, что, сделав предложение
Ирине Александровне, он ничего не утаил от нее из своей прошлой жизни. Но
такой понступок -- только вынужденный. Он поспешил упредить рассказы других.
Выступив первым, Феликс предстал перед невестой раскаявшимся грешником,
молящим о прощении. Великая княжна оказалась в роли отпускаюнщей грехи --
разве это могло не льстить невинной денвушке? Разумеется, она была
великодушна. Ее великондушие простиралось так далеко, что она делала вид,
будто не замечает настойчивого внимания Феликса к юношам, увивавшимся вокруг
него и после помолвки.
С удивительной настойчивостью он преодолевал сонпротивление
родственников невесты. Охотник по натунре, Феликс, может быть, и был сильнее
всего раззадонрен именно сопротивлением.
Наконец, Юсупов обвенчался с великой княжной Ириной Александровной --
внучкой вдовствующей имнператрицы Марии Федоровны -- и вошел в семью
Ронмановых. Кстати, один из любимых рассказов Феликса -- и в эмиграции
особенно -- как его любит вдовствуюнщая императрица, и что именно благодаря
ее благонсклонности удалось устроить этот, как считала вся
аринстократическая Россия, невозможный брак.
Рассказывали, что Дмитрий не пришел в церковь Аничкова дворца на
венчание Феликса, но последним ушел с перрона, когда новобрачных провожали в
свандебное путешествие.

Глава 24 УДАР НОЖОМ
Черногорская игра -- Великий князь злится --
-- Помешательство на крови -- Несимпатичный
Николай Николаевич -- Сообщники -- Кокетки --
-- Телеграмма -- Трагедия -- Лицо мертвеца --
-- Между жизнью и смертью
Черногорская игра
Известно, что такое 1913 год. К сожалению, 300-лентие династии
Романовых стало последним праздником империи.
Приближалась война, которой многие в Петербурге хотели. Если бы можно
было как-то предупредить этих неумных людейНо если отступился Бог, человек
беснсилен.
Когда Греция, Болгария и Сербия вместе с Черногонрией восстали против
турецкого владычества, черногорнские агенты зачастили в Петербург.
Вспомнили, что при русском дворе есть две черногорки -- великие княгини
Милица и Анастасия. Они всегда оставались патриотканми больше Черногории,
чем своей новой родины -- России, поэтому их даже не надо было уговаривать
понмочь. Действуя через своих мужей великих князей Петра Николаевича и
Николая Николаевича (особенно!), они почти уговорили царя вступить в войну
против Турции.
Вряд ли великий князь Николай Николаевич вполне понимал, что сулит
России война против Турции. Зато ясно видел перед собой пост верховного
главнокоманндующего. К тому же на продолжающихся в великокня жеском дворце
спиритических сеансах к войне генеранлов склоняла сама Жанна Д'Арк. (Бедный
архимандрит Феофан так ничего и не смог поделать с черногорками!)
У Николая было большое искушение поддаться на уговоры и вступить в
войну. Многие даже умные люди полагали, что она окажется полезной для
России: "Горьнкое, но лекарство".
Из всех, кому в то время разрешалось говорить с цанрем о войне, только
двое были против нее -- граф Витнте и отец.
Если у Витте доводы были политические и экономинческие, то у отца
совсем другие, но, как ему казалось, не менее важные. Анна Александровна
передавала их так: "Отец верил, что Царство Божье существует во всех людях,
поэтому считал войны насмешкой над Божьей волей, безумием, попыткой обратить
Господа против Самого Себя".
Не знаю, что именно подействовало на Николая, но он издал манифест, в
котором заявил, что Россия не вступит в Балканскую войну.
Сразу после этого царская семья отправилась на охонту в Польшу. Таким
образом Николай, возможно, хотел N избежать объяснений с великими князьями,
боясь оканзаться нетвердым.
Великий князь злится
Великий князь Николай Николаевич и его стороннники обвиняли в
происшедшем отца, крича во всех донмах, что "мужик остался мужиком, не
чувствующим благодарности".
Действительно, великий князь Николай Николаевич и его жена Анастасия
первыми из аристократов поддернжали отца в Петербурге. А брат великого князя
-- Петр -- проявил исключительную доброту и щедрость во время маминой
болезни. Об этом отец никогда не забывал. Но он не мог переступить через
совесть.
Я своими ушами слышала, как великий князь Никонлай Николаевич,
ворвавшись в нашу квартиру и не смущаясь моим и Варимым присутствием,
поносил отца, называя его неблагодарной свиньей.
По словам Анны Александровны, именно тогда у венликого князя Николая
Николаевича родилась идея смеснтить Николая, а Александру Федоровну
отправить в ленчебницу для душевнобольных. Он даже уже готовился к этому, не
без участия старого двора. (И кроме виднейших дворянских фамилий у Николая
Николаевича оказался под рукой весьма полезный и неразборчивый в средствах
Джунковский -- товарищ министра внутренних дел, конмандующий отдельным
корпусом жандармов. Вот почему так легко было стряпать скандальные
провокации типа "фотографирования" и статеек в газетах.)
Помешательство на крови
Но у поведения великого князя Николая Николаенвича есть и объяснение, к
которому никто не прибегал, но которое находится на поверхности.
Отклонения разного рода не были редкостью в той среде, к которой
принадлежал великий князь. О них предпочитали не говорить и уж тем более не
увязывать с ними происходившее при дворе.
Но случай с Николаем Николаевичем был особым. Болезнь его многие
воспринимали как часть его военнной профессии. Доктор сказал бы, что великий
князь страдает болезненной жаждой крови. Всякий другой занметил бы --
наслаждается.
Впервые это открылось во время русско-турецкой войны. Тогда Николай
Николаевич был совсем еще монлодым офицером. Но военные предприятия
случались недостаточно часто для получения желаемого удовлетнворения. В
мирное время нашлась замена -- охота. В силу обычаев своего сословия сильное
пристрастие к охоте долго ни у кого не вызывало вопросов. Но потом наншлись
свидетели, видевшие, как именно великий князь утолял свою жажду крови на
животных.
После того, как отец был введен в дом великого княнзя, Николай
Николаевич нашел возможным признаться ему в своем пороке, который все же
осознавал как порок. Отец пытался его лечить, и это послужило даже
некоторому их сближению. Николай Николаевич скоро отказался от лечения и,
как уверял Симанович, не мог простить отцу, что тот узнал о его постыдной
слабости. Однако он боялся совершенно напрасно, отец никогда не позволял
себе разговоров на темы, связанные с его целительскими делами.
И вот перед великим князем возникла почти реальнная картина войны, а
значит, крови. Он не мог устоять, стремясь к войне как к изысканнейшему
наслаждению. При чем здесь были интересы России?
Несимпатичный Николай Николаевич
Я не сгущаю краски. Личность Николая Николаевича вообще была
несимпатичной. Великий князь Александр Михайлович пишет: "Оглядываясь на
двадцатилетнее правление императора Николая Второго, я не вижу лонгического
объяснения тому, почему государь считался с мнением Николая Николаевича в
делах государственнного управления. Как все военные, привыкшие иметь дело с
строго определенными заданиями, Николай Нинколаевич терялся во всех сложных
политических полонжениях, где его манера повышать голос и угрожать
нанказанием не производила желаемого эффекта. Всеобщая забастовка в октябре
1905 года поставила его в тупик, так как кодекс излюбленной им военной
мудрости не знал никаких средств против коллективного неповинонвения. Нельзя
же было арестовать несколько миллионов забастовщиков! По его мнению,
единственное, что можнно было сделать, -- это выяснить требования
"командинров восстания". Попытка объяснить Николаю Николаенвичу, что
восстание 1905 года носило анархический ханрактер и что не было
"командиров", с которыми можно было вести переговоры, оказалась бы
безрезультатной. С тех пор, как существует мир, все армии, в том числе и
революционные, находились под предводительством
командиров. И вот 17 октября 1905 года, перед угрозой всеобщей
забастовки, руководимой штабом большевинстской секции социал-демократической
партии, и агнрарных беспорядков крестьян, которые требовали зенмельного
передела, Николай Николаевич убедил госундаря подписать злополучный
Манифест, который мог бы удовлетворить только болтливых представителей
руснской интеллигенции. Манифест этот не имел отношенния ни к большевикам,
ни к крестьянам".
Граф Витте: "Николай Второй никогда бы не подпинсал октябрьского
Манифеста, -- если бы на этом не настоял великий князь Николай Николаевич".
Так кто же был больше, чем великий князь Николай Николаевич, виноват в
том, что бунтовщики не встренчали должного отпора?
А еще находились такие, кто говорил, будто подпинсать Манифест 1905
года царя заставила Александра Фендоровна, выполняя приказ своих заграничных
друзей.
Сообщники
В это время Илиодор, теперь расстрига Сергей Тру-фанов, замыслил
страшное преступление. Для его сонвершения был назначен день -- 6 октября
1913 года, день царского тезоименитства. Должны были погибнуть шестьдесят
высших правительственных чиновников и сорок епископов.
Труфанов без труда вовлек в заговор многих врагов трона. Разумеется,
действовать решили чужими руками. Подготовили бомбистов, которые и должны
были метннуть снаряды в толпу.
Заговорщики настолько были уверены в успехе своенго предприятия, что не
позаботились о сохранении тайнны. Полиции удалось сорвать планы
преступников, а Труфанова отправить в тюрьму.
Но интрига продолжилась. В нее вступил великий князь Николай
Николаевич. Ему приходилось соблюдать осторожность, чтобы не навлечь на себя
царский гнев. В лице Труфанова он получал человека, готового на все.
К тому же Труфанов не смог бы оправдаться, попадись он снова --
расстриге никто не поверил бы.
Великий князь устроил побег Труфанову, взяв с того слово убить моего
отца.
Выйдя на свободу, Труфанов начал подыскивать понмощника. И нашел
довольно быстро.
Хиония Гусева никогда не встречалась с моим отцом и не имела личных
причин убивать его, но она находинлась в полной власти Труфанова и этого
было достаточнно. Ждали только удобного случая.
Кокетки
Мне исполнилось 15 лет. Я чувствовала себя вполне взрослой -- молодые
люди присылали мне приглашенния в театр. Но отец установил очень строгие
правила: меня всегда сопровождал кто-нибудь из взрослых, и я обязана была
вернуться домой до 10 часов вечера.
Однако как и любая другая девушка, я находила мнонжество способов
обойти строгости.
Чаще всего мы гуляли с Марусей Сазоновой по Ненвскому и делали вид, что
рассматриваем витрины маганзинов. Конечно же, мы использовали их как
зеркала, чтобы видеть идущих следом за нами юношей. (Помню, например, что
напротив гостиницы "Европа" находилнся большой магазин, чьи витрины очень
нам нравились.)
Невинный флирт. Ни в мою, ни в Марусину голову (более искушенную) и
придти не могло, что можно познакомиться с молодыми людьми на улице.
Однажды раздался телефонный звонок, звали меня. Мужчина, совершенно не
знакомый мне, с ходу начал объясняться в любви, говоря, что видел меня на
улице. Я спросила, уверен ли он, что имеет в виду именно меня, а не Марусю.
Он ответил, что совершенно уверен.
Он пообещал позвонить снова и стал звонить кажндый день. В конце
концов, признался, что шел за мной до самого дома и так узнал, что я -- дочь
Распутина.
Молодой человек не скупился на лесть, и я уже пончти влюбилась в него,
но мне пришлось сказать, что я
не могу с ним встретиться, потому что через несколько дней уезжаю с
отцом в Сибирь. Звонки тут же прекратились.
Телеграмма
Добравшись до Тобольска, мы пересели с поезда на пароходик и на нем
приплыли в Покровское.
На одной из остановок, совсем недалеко от Покровнского, на пароход сел
смуглый молодой человек. Он, дождавшись, пока рядом не окажется отца,
представился мне, назвавшись газетным репортером Давидсоном. Я сразу узнала
голос -- это он звонил мне. Мне не очень понравилось лицо молодого человека,
но я была польщенна тем, что он поехал вслед за мной. Все это было так
романтично. Отцу я ничего не сказала. И жалею об этом до сих пор. Моя
глупость привела к трагедии. (Потом выяснилось, что Давидсон -- один из
участников покуншения на моего отца. Как только мы прибыли в Понкровское, он
тут же отправился к Хионии Гусевой, чтонбы закончить подготовку к
преступлению.)
На следующий день было воскресенье, стояла пренкрасная погода,
опровергавшая представление о Сибинри, как о мрачном и холодном крае.
Наступило 28 июня 1914 года.
По возвращении из церкви наша семья с друзьями (все, кроме нас с Варей
-- потому что мы были пригланшены к соседям) собрались за воскресным обедом.
Как мне потом передавали, отец чувствовал себя обновленным, как всегда
после возвращения домой. Он находился в прекрасном расположении духа,
рассказынвал о своей жизни в Петербурге: как ему удавалось изнбавляться от
полицейских агентов, о слухах, им же санмим и изобретаемых (однажды это был
слух о несущенствующем китайце, с которым он вел некие таинственнные
переговоры), и как он потчевал самогоном являвншихся шпионить за ним
(напиток, по вкусу напоминанющий керосин, отец называл "Месть Распутина").
Обед проходил очень весело. Раздался стук в дверь. Дуня пошла
посмотреть, кто это. Через секунду она вернулась
и сказала, что староста принес телеграмму от царицы. Отца просили
немедленно вернуться в Петербург.
Отец тут же вышел со старостой, решив немедленно отбить телеграмму и
выехать в столицу.
Трагедия
Улица была полна народу: односельчане, принаряндившись, вышли на
воскресную прогулку. Уже совсем недалеко от почты отец столкнулся лицом к
лицу с нензнакомой женщиной, лицо которой было закрыто платнком так, что
видны были только глаза. Это и была Хио-ния Гусева. Она протянула руку,
словно за подаянием, и когда отец замешкался, доставая деньги из кармана
брюк, она второй рукой стремительно выхватила из-под широкой накидки нож и
вонзила его в живот, пронпоров его снизу до самой груди. Намеревалась
ударить снова. Но не успела -- отец, теряя сознание, все же умуднрился
загородиться руками.
Оказавшиеся рядом люди навалились на Хионию. Она бросила нож и хотела
бежать, но разъяренная толпа схватила ее и принялась избивать. Хионию спас
подонспевший полицейский и уволок, почти бесчувственную, в крохотную тюрьму,
состоящую из одной комнатки.
Отец согнулся от боли, обхватив живот, чтобы внутнренности не
вывалились прямо в дорожную пыль. Кровь лилась сквозь его пальцы.
Перепуганные соседи помогли ему добраться до дома, но к тому времени,
когда добрались до двери, он уже совсем обессилел, пришлось подхватить его
на руки и внести в дом. И мама, и Дуня остолбенели: подумали, что отец
мертв. Но они не были кисейными барышнями и мгновенно оправились от первого
испуга.
Мама смахнула со стола на пол всю посуду, чтобы освободить место для
раненого. Дуня послала одного из мужчин привести нас с Варей домой. Потом
вернулась и стала помогать маме. Раздев отца, они смыли кровь, чтонбы
определить серьезность повреждений. Рана оказалась серьезной, некоторые
кишки были перерезанными.

Дмитрия послали на почту вызвать телеграммой блинжайшего доктора из
города, а мама и Дуня тем временнем пытались остановить кровотечение. Они
знали, что впереди у них длинная ночь: доктор быстро не успеет.
Лицо мертвеца
Вскоре раздался стук в дверь. Я побежала открывать. Пришел Давидсон,
который хотел узнать о положении отца, объяснив, будто хочет послать
репортаж в свою газету. Пока я смотрела на него и слушала его расспронсы,
меня вдруг осенила ужасная догадка: этот человек меня обманул. Мой мозг
словно осветил взрыв фейернверка, я поняла все: зачем он звонил мне по
телефону, зачем льстил мне, пока не выудил нужные ему сведенния о нашей
поездке в Сибирь, почему оказался на том пароходе, и самое отвратительное из
всего -- зачем он пришел к нам домой. Конечно, он хотел разузнать, уданлась
ли попытка убийства. Я -- причина несчастья! Я привела убийцу к отцу!
Я толкнула Давидсона, что-то кричала ему -- не понмню. Потом --
провалилась в обморок. Но скоро очнунлась лежащей на полу. Мама громко звала
меня. С трудом встала, ноги и руки были как ватные.
Когда я вошла в комнату, где лежал отец, снова чуть не упала в обморок
-- у него было лицо мертвеца. В этот самый момент он захрипел. Это придало
мне силы -- значит, еще жив.
Все время я держала отца за руку, молясь и плача. В редкие секунды
возвращения в сознание он останавлинвал мутный взгляд на мне. Я сжималась,
словно от уданра ножа. (Этот взгляд преследовал меня до тех пор, пока отец
не выздоровел и не сказал, что любит меня по-прежнему.)
Никто из нашей семьи в ту ночь не сомкнул глаз. И хоть мы не
признавались в этом даже самим себе, кажндый был убежден, что отец не
доживет до рассвета.

Между жизнью и смертью
Доктор приехал далеко за полночь, совершенно загннав лошадей.
Осмотрев рану, провел предварительную операцию, чтобы очистить брюшную
полость и сшить, насколько это возможно при домашнем свете, разорванные
кишки.
Отец пришел в себя. Он очень страдал от боли. Докнтор хотел дать эфир,
но отец отказался. Попросил тольнко вложить ему в руку крест, подаренный
епископом Феофаном.
Мама, Дуня и я оставались в комнате и по мере сил помогали доктору.
Когда скальпель начал свою работу, я почувствовала, как отец содрогнулся, и
с ужасом понняла, какую боль он вынужден терпеть. Слава Богу, отец тут же
снова погрузился в спасительное беспамятство.
Как только рассвело, доктор велел собрать своего бесчувственного
пациента -- ехать в город. В деревне не нашлось экипажа с рессорами, и
доктору предстояло принять очень трудное решение: гнать во весь опор по
разбитым дорогам и подвергать опасности жизнь больнного, который мог
скончаться от толчков и тряски, или ехать медленнее с риском не успеть
довезти его вовремя. Он выбрал первое, и такое решение оказалось верным. Мы
с Дуней сидели по обе стороны от отца, придержинвая его и оберегая от ударов
о стенки своими телами.
За время шестичасовой поездки отец всего один раз приходил в себя.
Когда я склонилась над ним, он попынтался заговорить, но смог только
пробормотать в полунбреду: "Его надо остановить... надо остановить..."
Я не могла понять, что он пытается мне сказать. В суматохе минувшей
ночи никто не догадался прочесть телеграмму царицы, а даже если бы и прочел,
то не понял бы, кого же надо остановить.
Июль подходил к концу, отец все еще находился в больнице между жизнью и
смертью.

Глава 25
ЭТО -- НОЧЬ
Война на пороге -- Иллюзии Николая Второго -- Напрасное предупреждение
-- Распутин сломлен -- -- "Пусть поломойкой, но в России" -- -- "О Боже,
спаси Россию"
Война на пороге
А к России приближалась война.
В Сербии убили австрийского эрцгерцога. Австрия направила Сербии
ультиматум, потом объявила войну.
Немецкий канцлер настоял на переговорах между Роснсией и Австрией, и
Россия ограничила мобилизацию только районами, прилегающими к австрийской
гранинце. Но сторонники войны, великий князь Николай Нинколаевич первый в их
рядах -- взяли верх. Была объявлена мобилизация вдоль западной границы. 31
июля немцы предъявили ультиматум с требованием прекратить поднготовку к
войне вдоль ее границ с Россией, а в семь чансов вечера 1 августа Германия
объявила войну России.
А до этого, в конце июля, когда отец уже смог, нанконец, сидеть,
написал письмо царю:
"Мой друг!
Еще раз повторяю: на Россию надвигается ужасная буря. Горе... страдания
без конца. Это -- ночь. Ни единой звезды... море слез. И сколько крови!
Не нахожу слов, чтобы поведать тебе больше. Ужас бесконечен. Я знаю,
что все требуют от тебя воевать, даже самые преданные. Они не понимают, что
несутся в пропасть. Ты -- царь, отец народа.
Не дай глупцам торжествовать, не дай им столкнуть себя и всех нас в
пропасть. Не позволяй им этого сделать... Может быть, мы победим Германию,
но что станет с Роснсией? Когда я об этом думаю, то понимаю, что никогда еще
история не знала столь ужасного мученичества.
Россия утонет в собственной крови, страдании и безнграничном отчаянии.
Григорий".
Когда стало ясно, что отец поправляется, все вернунлись в Покровское, а
меня оставили с ним, чтобы он не скучал. Поэтому я не присутствовала при
странном сонбытии, происшедшем у нас дома.
Дуня, не отличаясь обычно религиозностью, молинлась в те долгие часы,
пока мы ждали врача, и продолнжала молиться, пока папа находился в больнице.
Когда стало известно, что опасность миновала, она стала ежеднневно читать
благодарственную молитву перед иконой Казанской Божьей Матери, которая
висела на стене в комнате, служащей нам столовой. Однажды, стоя перед ней на
коленях, Дуня заметила, что в уголке глаза Пренсвятой Девы появилась капля
влаги. Не прерывая монлитвы, Дуня смахнула каплю. К ее изумлению, тут же
появилась следующая, потом еще одна. Она снова вынтерла икону, но, как ни
старалась, не могла вытереть ее досуха. Дуня позвала маму и остальных, и
когда они увиндели, что происходит, то опустились на колени перед иконой и
стали молиться, преисполненные уверенноснти, что стали свидетелями чуда.
Мне написали об этом в Тюмень, и когда я прочитанла отцу письмо с
рассказом о чуде, его лицо побелело: "Пресвятая Богородица плачет о России.
Это знак больншой беды, грозящей всем нам".
А через неделю весь мир узнал, что это за беда.
Иллюзии Николая Второго
Несколько месяцев после объявления немцами войнны царь был уверен, что
поступил мудро, последовав советам сторонников войны, и что удача, наконец,
повернулась к нему лицом. Его армии наступали на всех фронтах, народ
поддерживал своего императора так, как никогда за все годы правления.
Беспорядки на фабриках прекратились, граждане мужского пола записывались
добровольцами в армию, апатию сменил патриотизм. Русский флаг развевался на
каждой улице, в каждом театре пели гимны союзных государств: за гимном
Роснсии следовали гимны Англии, Франции и Бельгии. А когда 3 сентября
русская армия одержала победу подо Львовом, всех охватило лихорадочное
стремление понмочь армии. Именно в это время столичные патриоты опомнились,
что живут в городе с немецким названием -- Петербург. Решили изъясняться
по-русски и переименновали столицу в Петроград.
Так что отец, уехав из Петербурга, вернулся в Петрогнрад. Он приехал
еще совсем слабым, боли не проходили.
У отца в столице осталось мало друзей, потому что он не скрывал своего
отношения к войне. Подобные настроения были не в моде.
Теперь очередь просителей в нашем доме состояла из людей, стремящихся
узнать о судьбе попавших в плен сыновей и мужей или пытающихся добиться
освобожндения от призыва.
Все другие ходатаи по делам (своим и чужим), раньнше толпившиеся в
нашей квартире, больше не давали о себе знать. Конечно, не из патриотических
соображений они вдруг перестали печься о выгодах. Просто держали нос по
ветру и знали, что отец впал в немилость и, стало быть, покровительства надо
искать в ином месте.
Даже круг его учениц поредел.
Затихли и враги отца -- настало время, когда и жинвой он им не был
страшен.
Отцу наверное было очень трудно. Он, сознавая свою правоту, остался в
одиночестве, его никто не слышал.
Николай упивался народной любовью, не понимая, что не его личная
популярность, а военная лихорадка покончила с внутриполитическими
неурядицами. Он был совершенно убежден в правильности своей позиции.
Насколько я помню, то был единственный период, когда царь по-настоящему
холодно относился к отцу.
Николай даже был горд, что проявляет, наконец, реншительность. Надо
заметить, что к такой губительной решительности подталкивал царя великий
князь Никонлай Николаевич. После неудачи с турецкой войной он, словно
лишенный жирного куска зверь, искал прилонжения своих порочных наклонностей.
Новая кровь зараннее пьянила его. Неважно, что цена наслаждения -- смерть
миллионов несчастных русских людей.
Напрасное предупреждение,
Я была рядом с отцом во время той его встречи с царем.
Не в пример другим встречам, Николай приветствонвал отца подчеркнуто
официально.
Я же, как всегда, сидела у ног Александры Федоровнны (конечно, тогда я
многого просто не поняла, во мне остались больше ощущения тех минут. Но в
дальнейшем Анна Александровна часто возвращалась к этому разгонвору, до
мелочей запечатленному в ее памяти со слов императрицы).
Отвращение отца к войне было общеизвестным. Коннечно, не все считали
это позой или, тем более, заканзом неких сил. Возможно, в глубине души
Николай и разделял чувства отца. Но царь, нерешительность котонрого стала
притчей во языцех, получил, как ему внушанли и внушили, возможность показать
себя императором -- сильным и любимым своим народом именно за эту силу.
Николай был опьянен даже не столько победами на фронте, сколько самим собой
в образе воителя, иснполненного силы.
В мыслях царь уже видел, что победит в войне (а поснле позора японской
кампании об этом только и мечтанли), что его начнут любить подданные и
уважать собнственные приближенные и, главное, что он оставит Алексею Россию,
в которой монарх не должен будет бояться за жизнь свою и своих близких.
Внешне в тот вечер Николай производил впечатленние спокойного человека.
Но тех, кто имел представление о его привычках, обмануть было нельзя. В
минуты сильного душевного волнения Николай постукивал пальнцами по столу или
по оконному стеклу. И именно это он делал, пока отец пытался объясниться.
Тон отца был просительным. Я не слишком вникала в разговор, а даже если
бы и была внимательнее, вряд ли смогла бы оценить все сказанное. Я только и
слышанла, что речь идет о войне, что отец против ее продолженния. Я никогда
ни до, ни после не видела отца таким.
Отец умолял Николая поверить, что не ищет собнственной корысти,
возражая против бесполезной войнны. Более того, именно из-за этих взглядов
отца недонброжелатели легко настроили царя против него. Но не это заботит. В
войне гибнут русские люди, и когда она закончится, даже победа обернется
поражением. Госпинталя переполнятся ранеными и больными; озлобленные,
искалеченные, они наводнят деревни, города. Их недонвольство нечем будет
удовлетворить, потому что в Роснсии ничего не переменится. И все начнется
сначала, только надеяться уже будет не на что.
Распутин сломлен
Николай не прерывал отца. Когда тот замолчал, царь встал из-за стола и
подошел к отцу. Отец же продолжал сидеть. В этом не было ничего странного.
Отец в этом смысле не отличал царя от любого другого человека, и, надо
заметить, Николая Александровича и Александру Федоровну это ничуть не
задевало.
Николай несколько нетерпеливо сказал:
-- Есть время слушать и время что-то делать. Нам преднставилась великая
возможность спасти империю и добнрое имя Романовых. Ты верно служил нам, мы
это знанем. Но чего же еще ты от нас хочешь? Стать царем?
Отец застыл. Лицо его побледнело, а пронзительные, гипнотические глаза,
казалось, потеряли свою силу. Его дух был сломлен одним вопросом человека,
которого он так уважал и любил.
У Евреинова я прочитала такие слова: "Да, то был "царь" --
некоронованный, но все же "царь"! -- перед
кем смирялась воля самого "помазанника Божьего"! Ненгласный "царь",
творивший чудеса, исцелявший больнных, воскрешавший мертвых, заклинавший
туманы, изгонявший "блудного беса", спасавший, наконец, дернжаву Российскую.
"Царь не от мира сего".
Выше царя! -- вот истинное положение, какое занинмал этот простец в
больном воображении своих державнных приверженцев.
Но кто же мог претендовать на положение "выше царя"?
Бог, только Бог.
"Григорий, Григорий, ты Христос, ты наш Спасинтель", -- говорили своему
"лампаднику" цари, целуя его руки и ноги".
Евреинов попался на тот же крючок, что другие, менее умные обличители
отца. Желая пригвоздить Раснпутина, они только называли вещи их именами.
Если слово произнести в вульгарной обстановке, оно тоже неизбежно перенимет
вульгарность. Но отделите злобу и желчь, и вы увидите, что перед волей царя
не от мира сего, то есть человека, одаренного силой большей, чем земная,
царь земной (при этом только помазанник Бонжий) смиряется. Но и это к славе
его, а не к унижению.
Зачем бы отцу нужен был царский венец? Он уже обладал венцом большим и
осознавал это.
Вопрос же Николая был оскорбителен для отца понтому, что
свидетельствовал -- самодержец оставался или хотел казаться, по известно
чьему наущению, равнондушным к увещеваниям отца. И не только в тот страшнный
вечер.
Если бы решимость государя исходила из него самонго, разве не был бы он
спокоен? Но я уже показала, что спокойствия не было и в помине. Он опять
поддался манипуляциям своих врагов.
"Пусть поломойкой, но в России"
Царица опустила глаза. Она не проронила в тот вечер ни слова. Ей тоже
было больно. Она, как и отец, выстунпала против войны. Но ее положение было
гораздо хуже.
чем положение отца. Ведь по рождению она была немнкой и ее родной брат,
как и другие родственники, слунжил в германской армии и, значит, воевал с
Россией.
Надо заметить, что с началом военного угара возобнновила свои действия
против Александры Федоровны Мария Федоровна. А поле для них было и вправду
блангодатным.
Если бы возможно было тогда передать понимание событий Александрой
Федоровной!
Над ней смеялись, говоря, что немка вообразила себя Екатериной Второй.
Но как можно было над этим смеятьнся? Она никем себя не воображала, в этом
просто не было нужды -- она была законной русской императрицей. Пу-ришкевич
пишет, что императрица Александра Федоровнна была злым гением России и царя,
что она оставалась немкой на русском престоле, чужая стране и народу.
Эта ложь повторялась с началом войны множество раз.
Вот одно из правдивых свидетельств Боткиной-Мельнник: "Немного было
людей, решавшихся защищать гонсударыню императрицу, как делал это мой отец,
но зато в его доме никто не позволял себе сказать что-либо дурнное про
царскую семью. А если моему отцу случалось попадать на подобные разговоры в
чужих домах, он всенгда возвращался до крайности раздраженный долгим спором
и говорил:
-- Я не понимаю, как люди, считающие себя монарн
хистами и говорящие об обожании его величества, мон
гут так легко верить всем распространяемым сплетням,
могут сами их распространять, возводя всякие небылин
цы на императрицу, и не понимают, что, оскорбляя ее,
они тем самым оскорбляют ее августейшего супруга,
которого якобы обожают...
-- Я теперь понимаю, -- слышала я от одной дамы
после революции, -- что мы своими неумеренными разн
говорами оказали неоцененную услугу революционерам;
мы сами во всем виноваты. Если бы мы раньше это пон
няли или имели достаточно уважения к царской семье,
чтобы удерживать свои языки от сплетен, не имевших
даже основания, то революционерам было бы гораздо
труднее подготовить свое страшное дело.
У нас же к моменту революции не было ни одного уважающего себя
человека, не старавшегося как-нибудь задеть, если не его величество, то ее
величество. Нахондились люди, когда-то ими обласканные, которые пронсили
аудиенции у ее величества в заведомо неудобный час и, когда ее величество
"просила" зайти на следуюнщий день, говорили:
-- Передайте ее величеству, что тогда мне будет нен
удобно.
При помощи тех же злых языков распустился слух о германофильстве нашего
двора и о стремлении ее велинчества заключить сепаратный мир. Все кричали:
-- Подумайте, она немка, они окружили себя немн
цами, как Фредерике, Бенкендорф, Дрентельн, Грюн-
вальд, -- и, ухватившись за эти четыре фамилии, склон
няли их во всех падежах, забывая прибавить, что, крон
ме этих лиц, при дворе были графиня Гендрикова, князь
Долгоруков, генерал Татищев, Воейков, граф Ростовн
цев, Нарышкин, Мосолов, Комаров, князь Трубецкой,
князь Орлов, Дедюлин, Нилов, граф Апраксин, Аничн
ков, князь Путятин и другие. Да и никто не старался
проверить, немцы ли или германофилы граф Фреден
рике и граф Бенкендорф.
Всякий же, хоть раз видевший Дрентельна, твердо запоминал по его
наружности, что он русский, имевнший несчастье носить иностранную фамилию,
так как кто-то из его предков-иностранцев сотни лет тому нанзад поселился в
России.
Бенкендорф, католик и говоривший даже с легким акцентом по-русски,
действительно был прибалтийснкий немец, но, во-первых, он был
обер-гофмаршал, то есть заведовал такой отраслью, которая к политике
нинкакого отношения не имела, а если бы он даже пытался на кого-нибудь
влиять, то результаты наверное получинлись бы самые благоприятные, так как
он был человек большого ума и благородства.
Грюнвальд имел еще меньше касания к политике, чем Бенкендорф.
Действительно, при первом взгляде на него можно было догадаться о его
происхождении: средннего роста, полный, коренастый, со снежно-белыми
усами на грубом, красном лице, он ходил в своей фунражке прусского
образца, прусским шагом по Садовой. Иногда его вместе с женой можно было
видеть верхом, и никто, глядя на молодцеватую посадку этих старичков, не дал
бы им их возраста. По-русски Грюнвальд говорил непростительно плохо, но,
опять же, на занимаемом им посту это никого не могло особенно смущать. Он
заведонвал конюшенной частью и так как дело знал в соверншенстве, был очень
строг и требователен, то конюшни были при нем в большой исправности, сам же
он появнлялся во дворце только на парадных обедах и завтраках.
Единственный, имевший возможность влиять на понлитику как министр двора
и близкий к царской семье человек, был граф Фредерике. Но мне каждый раз
станновится смешно, когда говорят о нем как о политичеснком деятеле. Бедный
граф уже давно был на этом посту, так как его величество был слишком
благороден, чтобы увольнять верного человека единственно из старости. Уже к
началу войны Фредерике был так стар, что вряд ли помнил даже, что он министр
двора. Все дела велись его помощником генералом Мосоловым, а он только ездил
на доклады и, несмотря на всеобщее к нему уважение, служил пищей для
анекдотов, так как доходил до того, что собирался выходить из комнаты в
окно, вместо двенри, или, подходя к государю, спрашивал его:
-- А ты будешь сегодня на высочайшем завтраке? -- приняв его величество
за своего зятя Воейкова, хотя даже слепой, кажется, не мог бы их спутать.
Конечно, такой человек не мог иметь никакого влиняния, и все, знавшие
его, относились к нему с больншим уважением, но, когда приходилось
переходить на деловую почву, обращались к генералу Мосолову.
Теперь об ее величестве. Я утверждаю, что не было ни одной более
русской женщины, чем была ее величенство, и это с особенной яркостью
высказывалось во вренмя революции. Глубоко православная, она никогда и не
была немкой иначе, как по рождению. Воспитание, понлученное ее величеством,
было чисто английского ханрактера, и все, бывшие при дворе, знали, как мало
обнщего у ее величества с ее немецкими родственниками. которых она очень
редко видела, из которых некотонрых, как например дядю -- императора
Вильгельма, прямо не любила, считая фальшивым человеком. Не будь ее
величество такая русская душой, разве смогла бы она внушить такую горячую
любовь ко всему русскому, канкую она вложила в своих августейших детей.
После революции особенно сказалось отношение ее величества ко всему
русскому. Пожелай она, намекни она одним словом, и император Вильгельм
обеспечил бы им мирное и тихое существование на родине ее венличества, но,
уже будучи в заключении в холодном Тонбольске и терпя всякие ограничения и
неудобства, ее величество говорила:
-- Я лучше буду поломойкой, но я буду в России.
Это -- доподлинные слова ее величества, сказанные моему отцу. Я думаю,
что этого не скажет ни одна руснская женщина, так как ни одна из них не
обладает той горячей любовью и верой в русского человека, какими была
проникнута государыня императрица, несмотря на то, что от нас -- русских,
она ничего не видала, кроме насмешек и оскорблений. Нет тех кар, которыми
руснский народ может искупить свой великий, несмываенмый грех перед царской
семьей, и, переживая теперь все нескончаемые несчастья нашей родины, я могу
сканзать, что, продолжайся они еще 10, 20, 30 лет, это было бы вполне
заслуженное нами наказание".
"О Более, спаси Россию"
Приведу и слова Гурко: "Здесь именно сказалась ее в высшей степени
благородная, возвышенная натура. Когда в Тобольске у нее закралась мысль,
что государя хотят увезти, чтобы путем использования его царского пренстижа
закрепить условия Брест-Литовского мира, ей и в голову не пришла возможность
использовать это для восстановления своего царского положения или хотя бы
для избавления дорогих ее сердцу детей и мужа от дальннейших страданий.
Мысли ее в тот момент всецело были сосредоточены на России, на ее благе, на
ее чести, и
она решается даже расстаться с наследником и тремя из своих дочерей,
чтобы ехать вместе с государем и подндержать его в отказе от
санкционирования чего-либо невыгодного для России.
Письма ее из Тобольска к А.А.Вырубовой об этом свидетельствуют с
необыкновенной яркостью:
"О Боже, спаси Россию, -- пишет она 10 декабря 1917 года. -- Это крик
души днем и ночью, все в этом для меня. Только не этот постыдный ужасный
мир", -- и дальше:
"Нельзя вырвать любовь из моего сердца к России, несмотря на черную
неблагодарность к государю, котонрая разрывает мое сердце. Но ведь это не
вся страна. Бонлезнь, после которой она окрепнет".
"Такой кошмар, что немцы должны спасти Россию; что может быть хуже и
более унизительным, чем это..." -- пишет заточенная царица, когда до нее
доходят в марте 1918 года сведения о том, что немцы предполаганют свергнуть
большевиков.
"Боже, что немцы делают. Наводят порядок в горондах, но все берут...
уголь, семена, все берут. Чувствую себя матерью этой страны и страдаю, как
за своего ренбенка, и люблю мою родину, несмотря на все ужасы теперь и все
согрешения".
Сколько бескорыстной любви в этих словах, сколько самоотвержения, при
полном отсутствии малейшей жанлобы на положение свое и семьи, -- сколько
благороднного чувства!"
Александре Федоровне ставили в вину фразу: "Я бонрюсь за моего
господина и за нашего сына", истолковынвая ее таким образом, будто царицу не
трогает ничего, кроме семьи. Но эти слова значат совсем другое. Она с самого
начала воспринимала себя не как немку на руснском престоле, а как
православную царицу, которой надлежит всей жизнью подтвердить правильность
выбонра русского императора.
Ковыль-Бобыль: "Когда великая княгиня Виктория Федоровна заговорила о
непопулярности царицы, Нинколай Второй, прервав ее, сказал:
-- Какое отношение к политике имеет Alice? Она сестра милосердия -- и
больше ничего. А насчет непонпулярности -- это неверно.
И он показал целую кипу благодарственных писем от солдат".
Бесконечно жаль, что нападки на Александру Федонровну привели к тому,
что она не выступила открыто против начала войны, опасаясь упреков в адрес
царя. Если бы она заговорила, то с помощью отца смогла бы убедить Николая в
пагубности предпринятого им шага. Но увы.
Вернемся к разговору между отцом и Николаем. Поснледняя фраза,
обращенная им к отцу:
-- Я вынужден просить тебя не осуждать публично
мои начинания.
Николай простился с отцом и вышел из комнаты. Потом к отцу подошла
Александра Федоровна. Царица положила ладонь на щеку отца, а он взял ее руку
в свою и поцеловал.
Александра Федоровна сказала:
-- Не отчаивайся. Твое время не кончилось. Ты нам
нужен, теперь и всегда.
Это был дружеский жест. Но прежние времена верннуться не могли.

Глава 26 НАПАСТИ
Распутин пошел вразнос -- "Приезжай, я тебя повешу" -- Еврейский вопрос
-- Евреи при дворе --
-- "Прости, я не могу помочь" -- Аннушка в опасности -- Исцеление --
Звонок от царицы
Распутин пошел вразнос
После этого не было и речи о появлении отца во дворце. Очень редко отец
навещал Александру Федоровну и в маленьком домике Анны Александровны,
располангавшемся в парке Царского Села. Звонила же Александнра Федоровна
иногда и по два раза в день, справляться об отце и сообщать о здоровье
царевича.
Варя продолжала ходить в гимназию. Я же оставила учебу и начала брать
уроки французского языка у частнного учителя. Если бы отец тогда был более
здоровым душой и телом, уверена, он бы очень возражал против моего решения.
Но он сильно переменился.
Случись нападение на него хотя бы годом раньше, он быстро оправился бы
от ран, но сейчас он, казанлось, и не хотел выздоравливать. Думаю, виной
тому непонимание и даже разлад между ним и горячо любинмым им Николаем.
Дело усугублялось тем, что вместе со здоровьем из отца уходила и
способность исцелять людей.
Пытаясь заглушить боль и стыд, отец начал пить. Это приносило лишь
временное облегчение. Чем больше он пил, тем больше ему приходилось пить,
чтобы загнать
боль поглубже. Все это подрывало его физические и дунховные силы.
Отец молился с прежним рвением, но его накрывала новая "темная ночь
души". Молитвы оставались без отнвета. В те дни отец был похож на внезапно
ослепшего.
Кроме меня -- а он никогда не любил обременять своих детей личными
проблемами -- был только один человек, к которому он мог обратиться за
утешением и пониманием. Верная и любящая Дуня лучше всех пронникала в
охватившее его смятение. Она считала, что в нынешнем состоянии отцу было бы
лучше вернуться домой, в Покровское. Но отец не желал отдаляться от царской
семьи.
Отец метался в поисках избавления от надвигавшейнся ночи. Только Дуне
удавалось хотя и немного, но все же сдерживать его, не позволять
окончательно уничтонжить самого себя.
Но Господь решил подвергнуть отца еще одному иснпытанию: Дуня получила
из Сибири телеграмму с сообнщением, что ее мать при смерти. Решили, что Катя
принедет в Петроград ей на смену. Конечно, Катя была отнличной хозяйкой и
кухаркой, но она не могла стать для хозяина ангелом-хранителем.
Отец пошел, что называется, вразнос.
"Приезжай, я тебя повешу"
Вести с фронта во второй половине 1915 года прихондили плохие и
становились все хуже. Львов пришлось сдать, следом русские войска,
испытывавшие нехватку в оружии, оставили Варшаву. Вся Польша была захваченна
немцами и австрийцами.
Душевно терзаясь от невозможности как-то помочь несчастным на фронте,
отец, как его ни отговаривали, послал великому князю Николаю Николаевичу
записнку, в которой просил разрешения приехать в передовые части, чтобы
помолиться вместе с солдатами.
Великий князь, упивавшийся собой даже в пораженнии русских войск,
ответил: "Приезжай, я тебя-повешу".
Прекрасно понимая, что это сказано не ради краснного словца, отец все
равно порывался ехать. Только мысль об Алексее остановила его.
До царицы донесли, что великий князь Николай Николаевич уже
похваляется, что лично казнит "этого грязного мужика". Все, кто еще сохранял
способность думать непредвзято, не сомневались в причинах такой болезненной
ненависти.
Однако великий князь зашел слишком далеко. Не стесняя себя в
ругательствах отца, он приобрел врага в лице царицы. В одном из писем к
Николаю Александра Федоровна писала:
"Твой Друг молится о тебе день и ночь, и Господь его услышит. Здесь
начинается слава твоего правления. Он так сказал, и я ему верю. Пускай
отставка Николаш-ки произойдет как можно быстрее. Никаких колебаний".
"Друг" -- это мой отец, а "Николашка" -- семейная кличка великого
князя.
Последовав совету царицы (то была воля Божья, как он считал), царь
сместил великого князя, обвинив его в неумелом руководстве войсками, и взял
на себя обянзанности главнокомандующего.
Но было слишком поздно исправлять эту ошибку, когда была допущена
главная ошибка -- начата война.
Общество, напичканное агентами старого двора, понстаралось истолковать
решение Николая не в его пользу. И такой маневр удался. В интригу была
вовлечена и Дума, и правительство. От поддержки первых недель войны у царя
не осталось почти ничего.
Еврейский вопрос
Когда русские войска оставляли Польшу, они сгонянли с мест еврейские
общины и расселяли их по различнным местам России -- все это из-за
ошибочного убежндения, будто евреи настроены прогермански. В России же их, с
голоса великого князя Николая Николаевича, считали немецкими шпионами и
поступали соответнственно.
О еврейском вопросе в России я впервые узнала от Симановича, что
понятно. Разумеется, он говорил у нас дома не только об этом. Но известно
ведь, что "голос крови" у людей этого племени говорит громче, чем у других.
Я это замечаю только в похвалу. Ведь если бы и другие давали себе труд так
биться за единоверцев, мир изменился бы в лучшую сторону.
Отец уважал Симановича, иначе не держал бы его возле себя так долго. И
надо сказать, что Симанович не оставил нашу семью. О нем ходит много слухов.
Согланшусь, за Симановичем водится немало темных делиншек. И у меня есть
причины злиться на него. Но все-таки он помог мне, когда я хотела получить
по суду деньги от Феликса Юсупова как от убийцы отца и винновника моего
бедственного положения. Юсупов, правнда, и здесь вывернулся. До меня
доходили разговоры, что он дал отступного Симановичу за мое молчание. Но в
это я не верю.
Как бы там ни было, Симанович прекрасно знал положение евреев в империи
и судил о нем с сердцем. Чувствительный к чужому горю, отец не мог
оставаться равнодушным и в этом деле.
У Симановича: "Для Распутина было решающим то, что проситель нуждался в
его помощи. Он помогал всенгда, если было только возможно, и он любил
унижать богатых и власть имущих, если он этим мог показать свои симпатии
бедным и крестьянам. Если среди просинтелей находились генералы, то он
насмешливо говорил им: "Дорогие генералы, вы привыкли быть принимаенмыми
всегда первыми. Но здесь находятся бесправные евреи, и я еще их сперва
должен отпустить. Евреи, поднходите. Я хочу для вас все сделать".
Далее евреи уже поручались мне, и я должен был от имени Распутина
предпринимать соответствующие шаги.
После евреев Распутин обращался к другим посетинтелям, и только под
самый конец он принимал просьбы генералов. Он любил во время своих приемов
повторять:
-- Мне дорог каждый приходящий ко мне. Люди долнжны жить рука об руку и
помогать друг другу.
Однажды я нашел Распутина в большом волнении и заключил из этого, что с
ним происходит что-то осонбенное и опять проявляется его "сила". Он меня
дейнствительно удивил ошеломляющим сообщением:
-- Слушай, Арон, в Киеве готовится еврейский пон
гром. Ты должен принять меры.
Можно себе представить, насколько меня такое сонобщение поразило. Я
имел в Киеве много родственнинков, и нападки на евреев мне и так причиняли
много хлопот. На мою просьбу о сообщении подробностей Раснпутин ограничился
еще более неясным намеком:
-- Нужно будет кончить со стариком, -- сказал он.
Прозвище "старик" нами всегда употреблялось для
председателя Совета министров. В то время эту должнность занимал
Столыпин. Намек Распутина я мог поннять только в том смысле, что Столыпин
скоро умрет. Ближайшие подробности о предстоящем несчастье мне не были
сообщены.
Я старался разузнать у Распутина, почему Киеву угнрожает еврейский
погром и каким путем можно его прендотвратить. В случае необходимости я
хотел послать в Киев предупреждение. К моему удивлению, Распутин объяснил
мне, что избежать погрома можно лишь в том случае, если царь при своей
поездке в Киев не возьмет с собой Столыпина, так как Столыпина в Киеве убьют
и он больше не вернется в Петербург.
Я должен сознаться, что, даже при моей вере в спонсобность Распутина
предсказывать будущее, это откронвение мне показалось маловероятным.
Несмотря на мою малообразованность, во мне часто возникали сомнения в
возможности тому подобных чундес и что не кроется ли за ними надувательство.
Однако многое из деятельности Распутина возбуждало во мне большое изумление.
Что же касается указанного преднсказания, то я не знал, что о нем думать.
Несколько дней спустя Распутин рассказывал мне, что он имел с царем беседу
по поводу его предстоящей поездки в Киев. Результатом беседы он был очень
недоволен. Он прендупреждал царя и советовал ему не брать с собою
Стонлыпина. Хотя он и не предупреждал самого Столыпина
о грозящей ему опасности, ибо он не был его другом, но так как царь в
нем нуждался, то нужно было его щадить. Столыпин меня не трогает, пояснил
Распутин, и я не хочу подставлять ему ногу.
Царь также не обратил особого внимания на это преднсказание Распутина.
Он не хотел отказаться от сопронвождения его Столыпиным.
Это послужило поводом недовольства Распутина, которое не было вызвано
тщеславием, а сознанием того, что поездкой решается судьба Столыпина.
Столыпин поехал в Киев и был там убит агентом Киевской охранной полиции
евреем Багровым.
Когда я впоследствии рассказывал этот случай моим знакомым из
придворных кругов, то некоторые из них высказали мысль, что царь, может
быть, потому и взял с собой Столыпина, что верил предсказаниям Распутина.
Я считаю это мнение совершенно необоснованным. Хотя Николай и верил
предсказаниям Распутина, но это предсказание могло и ему показаться слишком
ненвероятным, чтобы ему верить.
После покушения на Столыпина царь послал Распунтину телеграмму: "Что
делать?" Распутин ответил теленграммой: "Радость, мир, спокойствие! Ты,
миротворец, никому не мешаешь. Кровь инородцев на земле русского царя столь
же ценна, как своих собственных братьев".
Царь распорядился о принятии всех мер против вознможных выступлений
против евреев. Реакционеры были разочарованы. Погром не состоялся".
Но все сказанное Симановичем по этому поводу ни в коем случае нельзя
понимать как выделение одних за счет других. Это было совершенно противно
убеждениням отца.
Евреи при дворе
В обществе говорили о враждебном отношении Нинколая Второго к евреям.
Но правдой это было только отчасти. Отец не раз говорил, что царя
настраивают против евреев родственники и министры. Главной картой
противников евреев при дворе был вопрос о "евнрейском засилье".
Неудивительно, что это имело понследствия.
В то же время при царском дворе всегда были евреи. А когда особую силу
набрал еврейский капитал, многие даже из самых знатных фамилий решались
вступать с богатыми евреями в родственные отношения -- это пронисходило
посредством заключения весьма выгодных бранков. Так были поправлены многие
состояния.
Интересно, что Александра Федоровна, выросшая при английском дворе,
вообще не имела понятия о евнрейском вопросе и только в России получила
представнление о нем.
Как бы там ни было, Николай тут же после принятия им командования над
армией отменил практиковавшиенся Николаем Николаевичем притеснения евреев.
Не без гордости я говорю, что благодаря именно отцу был принят закон,
защищающий права евреев, в том числе право на обучение в государственных
школах.
"Прости, я не могу помочь"
С тем временем у меня связано одно воспоминание, которое мучает меня
все эти годы.
Как-то к нам пришла незнакомая старуха, изувеченнная артритом
настолько, что походила на сгоревшее дерево. Она страдала от невыносимой
боли и умоляла отца помочь.
Отец взял ее руку в свою и начал молиться.
По его лицу было видно, что он растерян.
Он не чувствовал в себе прежней силы. Несчастной не становилось лучше.
Отец, сглатывая слезы, сказал:
-- Прости меня, бабушка. Господь отнял у меня силу.
Это было последним ударом: сперва покушение, от которого он так и не
оправился, потом охлаждение отнношений с Николаем, теперь -- это.
Господь будто оставил его.
Когда Дуня вернулась после похорон матери, то увиндела исхудавшего,
похожего на покойника человека, обессилевшего после многомесячных кутежей.
Наступило Рождество. Всегда такое радостное, сейнчас оно казалось
неуместным и даже кощунственным. Это было не только настроение нашего дома,
но всех домов, которые я знала.
Отец таял на глазах. Дуня уложила его в постель. Она ухаживала за ним,
как за ребенком, и одновренменно тянула на себе весь дом -- Катя вернулась в
Покровское.
Аннушка в опасности
Я была в гостях у Маруси Сазоновой, когда пришло известие, что Анна
Александровна попала в ужасную железнодорожную катастрофу. Она ехала из
Царского Села в Петроград. Из-за сильного снегопада машинист не заметил
какого-то важного знака, произошло столкнновение двух паровозов. Анну
Александровну ударило по голове упавшей балкой, ноги зажало и раздавило
обломками. Ее вытащили из вагона и положили вместе с другими пострадавшими в
зале ожидания на ближайншей станции.
Прибывшие доктора бегло осмотрели бездыханную Анну Александровну и
убедились в близости ее к смернти. Они сочли преступным тратить на нее
время, когда среди жертв были такие, которым еще можно было понмочь. Анну
Александровну оставили умирать. И так она пролежала много часов. К счастью,
она почти не прихондила в сознание и не страдала от боли.
Когда известие о происшествии достигло дворца, оттуда немедленно
послали карету скорой помощи за Анной Александровной. Ею тут же занялись
доктора, сетуя на упущенное время.
Обо всем этом я, давясь слезами, рассказала отцу.
Когда я дошла в своем рассказе до слов: "Она соверншенно безнадежна",
-- отец с трудом стал выбираться из постели. Позвал Дуню, чтобы та помогла
ему одеться.
Не обращая внимания на ее протесты, он приказал наннять автомобиль,
чтобы везти его в Царское Село. (Тогнда "наш" автомобиль кем-то из
чиновников двора был радостно отобран у нас.) Я побежала за ним.
Еще час назад отец не мог самостоятельно поесть, но страшная весть
заставила его двигаться -- он был нужен Анне Александровне, которую искренне
любил. Кроме того, со смертью Анны Александровны оборванлась бы тонкая
ниточка, продолжавшая связывать отца и царскую семью.
Если бы отцу кто-то сказал, что он по своей воле поедет в Царское Село,
где может столкнуться с царем, так обидевшим его, он бы не поверил. Сейчас
же разнрыв с царем и то, как истолкуют появление его среди придворных,
ничего не значили.
Исцеление
Отец молча прошел мимо Николая. Царица стояла у изголовья кровати Анны
Александровны. Отец опустилнся на колени у постели больной, взял ее за руку
и пронизнес мягко, но настойчиво:
-- Аннушка, Аннушка, проснись, поглядь на меня!..
Не дождавшись ответа, он снова позвал, на этот раз
громче.
Веки ее задрожали и приподнялись.
-- Отец Григорий, слава Богу. -- И она снова впала в
забытье.
Я заплакала, уверенная, что Анна Александровна умирает.
-- Тише, дитя, -- сказал отец, с трудом поднимаясь
с колен. Затем каким-то непривычным, чужим голосом
обратился к царю и царице:
-- Она будет жить, но калекой.
Казалось, отец хочет сказать Николаю и Александре Федоровне еще что-то,
но он повернулся ко мне:
-- Пойдем.
Мы вышли из комнаты. Я шла позади него и видела, насколько ему самому
плохо.
Когда за нами закрылись высокие двери, отец зашантался, колени его
подогнулись. Я не смогла бы его поднхватить, он был слишком большой для
меня, но все равно бросилась к нему -- слишком поздно. Он упал навзничь,
сильно ударившись о пол. Я закричала.
Слуги бросились его поднимать, а я держала его за руку. Она была
ледяной, а лицо -- пепельно-серым, сонвершенно безжизненным.
-- Позовите доктора! -- кричала я.
-- Не надо! Отвези меня домой.
Слуги отнесли его к автомобилю, где ждала Дуня. Мы усадили отца, и Дуня
велела шоферу быстро везти нас домой.
Там Дуня немедленно уложила отца в постель. Удоснтоверившись, что отец
спокойно уснул, она пришла ко мне на кухню. Лицо ее было мрачным.
Она сказала:
-- Думаю, ему недолго осталось жить. Пойдем, посин
дим с ним.
Звонок от царицы
Мы вместе смотрели на отца. Дыхание его было понверхностным, щеки
ввалились, лицо белое, почти как наволочка, кожа туго натянута на скулах и
похожа на пергамент. Тело холодное, как у мертвого.
Вернувшись из гимназии, Варя присоединилась к нам. Мы просто сидели у
постели отца, то и дело подтыкая одеяло, как будто это могло его согреть.
Телефон зазвонил, когда я как раз сокрушалась, что Александра Федоровна
не задержала отца.
Звонила царица.
Ей только что сообщили, что отцу сделалось плохо, и она хотела узнать,
не надо ли чего. Я поблагодарила. Но, очевидно, в моем тоне прорвались ноты
обиды. Алекнсандра Федоровна все поняла. Она сказала:
-- Все мы, сбитые с толку, допускали ошибки, нен
верные суждения. Но сейчас важно, чтобы твой отец
Поправился.
Александра Федоровна сказала, что послала цветы, и попросила уверить
отца в ее глубокой к нему привянзанности.
Скоро цветы прибыли, это оказался огромный бункет, а с ним -- большая
корзина с фруктами, такая тяжелая, что одному из переодетых полицейских,
выншагивавших целыми днями у нас под окнами, пришлось помочь посыльному
втащить ее вверх по лестнице.
Отношения с царской семьей были восстановлены, но чего это стоило
отцу...
Позже отец говорил, что, входя в комнату, где лежанла Анна
Александровна, он не знал, способен ли выленчить порез на пальце, не то, что
сломанные ноги и разнбитую голову. Но уже поднимаясь с колен у постели
больнной, отец почувствовал, как сила возвращается к нему. Так и было.

Глава 27
ПОИСКИ ВИНОВАТОГО
Кто кем вертит ? -- Разница между советом
и руководством -- Случай или закон ? -- -- "Бессмертные штаны" --
Каверзы и поклепы
Кто кем вертит?
Война складывалась для России неудачно. Завсегдантаи салонов стали
искать козлов отпущения. Первыми подняли крик, как водится, именно истинные
виновнники: тыловые генералы, армейские поставщики, зем-гусары, чиновники
высших классов, советчики царя в Ставке и во дворце.
Искусно возбуждаемая толпа, казалось, только того и ждала.
Петроград узнал, что такое погромы магазинов и ланвок, чьими хозяевами
значились люди с немецкими фамилиями. При этом никто не думал о
действительном отношении их к России.
Надо ли объяснять, что целью этих действий была Александра Федоровна. К
тому, о чем говорили еще в самом начале войны, добавились совсем уж нелепые
слухи: якобы Александра Федоровна -- немецкая шпинонка; у нее в Царском Селе
построен секретный радионпередатчик, с помощью которого она посылает шифнром
подробные планы военных действий России кайзенру. Не оставлен был без
внимания и отец -- его записанли в платные агенты Германии.
При дворе были хорошо осведомлены, что Вильгельм через своих агентов
пытался привлечь Александру Федоровну к проведению германских интересов. Но
всянкий раз царица (и в мирное время отстранявшаяся от слишком назойливых
приветов своих немецких родственнников) не просто отказывалась, а с
возмущением объяснняла невозможность предлагаемого. Но кто из
представнлявшихся друзьями Александры Федоровны защитил ее в мнении
общества? В лучшем случае они молчали, а если и говорили, то очень тихо.
Когда Николай отстранил от должности главноконмандующего --
патологически-эгоистичного и бесталаннного великого князя Николая
Николаевича, это сочли победой Александры Федоровны, которая "вертит цанрем,
как хочет".
Вообще же этот вопрос очень трудный для толкования.
Между Александрой Федоровной и Николаем сущенствовали отношения,
которые в силу особенностей их личностей могли при известном освещении
показаться именно такими -- царица диктует, а царь исполняет. Но с жизнью
это не имеет ничего общего.
Действительно, когда царь встал во главе действуюнщей армии, царица
сочла необходимым, насколько это возможно, заменить его. Но заменить, а не
подменить собой.
Воейков: "Можно думать, что государыня, под влинянием Распутина,
распоряжалась всеми назначениями и разрешала важные государственные вопросы.
На санмом же деле это было далеко не так: если судить по результатам, число
лиц, кандидатуру которых поддернживала императрица, было прямо ничтожно.
Ярким поднтверждением сказанного могут служить напечатанные ныне письма
императрицы: если кто-нибудь даст себе труд ознакомиться с именами лиц,
упомянутых в ее письмах за время войны, когда государь отсутствовал, то
убедится, что число их столь незначительно по сравннению с количеством лиц,
получивших за этот период назначения, что математически будет выражаться не
процентом, а лишь дробью процента.
Что же касается вмешательства ее величества в упнравление
государственными делами, я лично могу констатировать, что его не было.
Сомневаюсь, чтобы кто-нибудь мог эту клевету подтвердить документальными
данными. Конечно, как и в каждой семье, между их венличествами не могли не
затрагиваться в частной перенписке и разговорах темы, имевшие отношение к
текунщим делам".
Разница между советом и руководством
Александру Федоровну много упрекали за ее письма Николаю, в которых
содержались советы по текущим делам. При этом особые упреки раздавались по
поводу упоминания в этих письмах имени моего отца. Отмечу, что Руднев,
располагая всеми возможными документанми, доказал, что отец не имел никакого
влияния на ведение внутренней и внешней политики и во время войны тоже.
В записках Гурко читаем: "При этом Распутин утнверждал, что он обладает
даром безошибочно опреденлять степень преданности тех или иных лиц
царствуюнщему дому. Вера государыни в божественную силу Раснпутина была
безгранична. Усматривая в его безграмотнных и нарочито затуманенных
телеграммах какой-то глубокий, сокровенный смысл, она их тщательно
пенреписывала на отдельном листе и снабжала ими своего супруга. Ему же она
сообщает все вновь получаемые ею от Распутина телеграммы, причем неизменно
настаинвает на исполнении всех его советов. Само собой разунмеется, что и
доверие ее к Распутину также было безнгранично. Получив секретный маршрут
путешествия государя по фронту, она пишет: "Я, конечно, никому ни слова об
этом не скажу, только нашему Другу, чтонбы он тебя всюду охранял".
Предлагая государю на ту или иную должность своенго кандидата, она
неизменно сообщает об его отношеннии к Распутину. Так о князе Урусове,
которого она прочит на пост обер-прокурора Св. Синода, она пояснняет в
скобках: "Познакомился с нашим Другом". Говоря о кандидатуре на ту же
должность Гурьева, она пиншет: "Любит нашего Друга". Относительно
Петроградснкого градоначальника кн. Оболенского она утверждает: "Он стал
лучше с тех пор, как слушается советов нашенго Друга". Про А.Н.Хвостова и
его кандидатуру на пост министра внутренних дел она решительно заявляет: "С
тех пор, как и наш Друг за него высказался, я окончантельно уверовала, что
это лучшее назначение". Передает Александра Федоровна государю и указания
Распутина, касающиеся способа ведения войны и направления нанших усилий на
ту или иную часть фронта. Мало того, с очевидной непоколебимой верой в
чудотворную силу Распутина Александра Федоровна сообщает государю, что,
узнав о наших каких-то военных операциях, успеху которых помешал туман,
Распутин "выразил сожаленние, что не знал об этих операциях раньше, ибо в
таком случае тумана бы не было, но что, во всяком случае, туман впредь
мешать нам не будет". Надо, однако, принзнать, что Распутин, проводя своего
кандидата, сперва тщательно старался выяснить степень приемлемости его самой
государыней и лиц, ей неугодных, поддерживать не решался, хотя бы это и
входило в его расчеты. Так, например, он состоял в близких сношениях с
Витте, но, зная отношение к нему царской четы, и заикнуться о нем не смел".
Конечно, Гурко не верит в то, что отец мог распозннавать людей. Но при
этом было известно, как много давал отец подтверждений именно этой своей
способнности. Ведь многие из знакомых Гурко поплатились канрьерой именно
потому, что отец смог предупредить их дурные намерения. (За каждым человеком
числятся гренхи. За кем -- большие, за кем -- меньшие. На то и расканяние
дается. Сам Владимир Иосифович Гурко был отнмечен доверием царя и имел чин
камергера. Но после назначения на должность в Министерство внутренних дел не
удержался и попользовался казенными деньгами. В тот год разразился голод, и
Гурко заключил сделку с неким купцом о поставке хлеба в бедствующие
губерннии. Сумма доходила до миллиона. Нуждающимся же хлеба попало очень
мало. Мошенничество вышло нарунжу, Гурко отставили.)
Он же пишет, что в телеграммах отца не было смыснла. Соглашусь, не было
-- для тех, кто не мог их понять. Впрочем, об этом я уже говорила.
Гурко попрекает Александру Федоровну в ссылках на отца. Но что же
делать, если при дворе не нашлось честного человека, кроме отца, мнением
которого можно было мерить других.
И другое. Александру Федоровну ругали за то, что она прислушивалась к
советам отца по всякому поводу. Но есть очень много свидетельств того, как
она постунпала по собственному усмотрению и в противоположнность мнению
отца. И тот же Гурко пишет, что преднставляется весьма сомнительным, мог ли
бы Распутин, невзирая на все свое влияние, заставить царицу отканзаться от
осуществления какого-либо намерения, конторое она горячо желала исполнить.
Она осознавала себя царицей, и правила самодержавия были ею усвоены вполне.
Надо понимать разницу между советом и руконводством.
Случай или закон?
Еще один важный пункт. Иногда Александра Федонровна, чтобы придать
больший вес своим предложениням, ссылалась на отца, который часто и не
принимал участия в обсуждениях.
В тех же случаях, когда исполнялись советы отца, получалось почти
всегда хорошо. И Гурко вынужден это признать: "Увеличилась у Николая Второго
и Алексанндры Федоровны вера в правильность советов Распутинна и после того,
как принятие государем верховного командования армией не только не имело тех
дурных результатов, которых опасались министры, а наоборот, вызвало заметное
улучшение нашего положения на фронте. Между тем в той упорной борьбе,
которую вынес государь по поводу задуманного им личного воз-главления армии,
его усиленно поддерживал Распутин, и государыня это впоследствии
неоднократно нанпоминала царю".
Подчеркну: "Увеличилась вера и после того..." Знанчит, это не
единственные примеры, если вера увелинчилась.
Конечно, Гурко называет это случайным стечением обстоятельств. Но при
иных обстоятельствах он назвал бы это законом.
"Бессмертные штаны"
Гурко явно с осуждением приводит слова Александнры Федоровны из одного
ее письма Николаю в Ставку: "Уверяю, я жажду показать всем этим трусам свои
беснсмертные штаны, я вижу, что присутствие моих черных брюк в Ставке
необходимо, такие там идиоты". (Пояснню, что Александра Федоровна иногда,
подтрунивая над Николаем, видя его нерешительность в чем-либо, говонрила: "Я
ношу штаны, а не ты".) Гурко усмотрел в слонвах царицы претензию на
руководство, в частности, войной. Но это не так. "Такие там идиоты" -- вот
ключ к тому, что в действительности сказала Александра Фендоровна. Даже ее
слабые возможности способны повлинять на положение там, где находятся люди,
подобные обретавшимся тогда возле царя. Александра Федоровна только это
"штанами" и сказала.
Но даже недоброжелатели не могли не замечать усинлий, которые прилагала
Александра Федоровна, чтобы помочь раненым. При этом важно, что делала это
она по наставлению отца. Александра Федоровна говорила Анне Александровне:
"Я замечаю, что в моем присутствии больные действительно держатся спокойнее,
когда я держу их за руку, они говорят, что боль утихает. Я дунмаю, это от
того, что все мои мысли сосредоточены на нашем Друге. Я стараюсь поступать,
как он".
Гурко: "Осенью 1915 года во дворец прибыла депутанция от Св. Синода,
привезшая государыне благословеннную грамоту за ее деятельность на пользу
раненых; гонсударыня была столь смущена, что заявила о невозможности для нее
выйти к прибывшим архипастырям, так как чувствует, что горловая спазма лишит
ее способнонсти промолвить хотя бы несколько слов. Надо было употнребить
много усилий, чтобы убедить ее выйти к иерарнхам церкви, причем маленький
наследник принимал в этих уговорах очень деятельное участие".
Каверзы и поклепы
Однако это не мешало врагам трона продолжать пленсти интригу.
Здесь приведу свидетельство Руднева относительно того, к каким уловкам
прибегал "честнейший молитнвенник" Труфанов: "Года за полтора до переворота
1917 года известный бывший монах Илиодор Труфанов принслал в Петроград из
Христиании свою жену с порученнием предложить царской семье купить у него в
руконписи написанную им книгу, выпущенную впоследствии под названием "Святой
черт", где он описывает отноншение Распутина к царской семье, набрасывая на
эти отношения тени скабрезности. Этим вопросом заинтенресовался Департамент
полиции, и на свой риск и страх вступил в переговоры с женою Илиодора о
приобретеннии этой книги, за которую Илиодор просил, наскольнко помню, 60
000 руб. В конце концов дело это было представлено на усмотрение императрицы
Александры Федоровны, которая с негодованием отвергла гнусное предложение
Илиодора, заявив, что "белое не сделаешь черным, а чистого человека не
очернишь".
Кстати, отец часто повторял: "Все минется, одна правда останется".
По соображениям Труфанова и его покровителей, подлинным правителем
России был мой отец. Дальше рисовалась леденящая картина: "безумный монах"
(так прозвал отца Труфанов, хотя тот ни монахом, ни бензумным не был) и Анна
Александровна Вырубова встунпили в сговор с немецкой шпионкой, царицей. Их
цель -- гибель России.
Трезвой мысли в поклепах искать трудно. Зато можно одним замечанием
разрушить и без того шаткий домик наговора.
В ряд заговорщиков поставлена Анна Александровна. Ей в вину кроме любви
к царской семье и привязаннонсти к отцу недоброжелатели трона поставить не
смогли ничего. Но и этого оказалось достаточно: зачем любит?
На какие каверзы, какое шпионство она при своем простодушии была
способна? Какие секреты выведынвать? Какие тайны хранить? Она, сделавшая
достоянинем света потаенные страницы личной жизни...
На руку врагам трона были и "невинные" забавы монлодых аристократов.
Анна Александровна как-то рассканзала, как ее невестка, придя на чай,
смеясь, сообщила:
-- Мы распустили новые слухи о Николае. Это так весело!

Глава 28 СМЕРТЬ РЯДОМ
Диета Феликса -- "Ему нужен я" --
"Афедроны помешали" -- Попытка совращения --
-- Ожидание ужаса -- Прощание с царской семьей --
-- Печать гибели -- Утро последнего дня --
-- Последний ужин -- Круг замкнулся
Диета Феликса
Участь России не сказывалась на судьбе Феликса Юсупова, который
старался, не слишком, впрочем, усердно, стать нормальным мужем.
В марте 1915 года Ирина Александровна родила ему дочь. Царь принял на
себя хлопоты крестного отца, а вдовствующая императрица, прабабушка ребенка,
-- крестной матери.
Вскоре после этого отец Феликса был назначен геннерал-губернатором
Москвы, но там он вскоре попал в затруднительное положение из-за своих
диктаторских замашек.
Выставляя идейные начала в разговорах о причинах участия в убийстве
моего отца, Феликс никогда, разунмеется, и не заикался об истории отставки в
1915 году Юсупова-старшего с поста начальника Московского военного округа.
Не в силах мстить царю, он мстил монему отцу. Уверена, что он складывал свою
месть из канмешков, представлявшихся ему глыбами. Но это было так мелко!
Феликс Сумароков-Эльстон не был надежным челонвеком для такой
должности. Сказалось то, что, получив
через женитьбу титул князя Юсупова, он старался утнвердиться в новом
"сиятельном" положении. Но делал это слишком напористо. Он считал любое
противодейнствие личным вызовом и следствием предательства и был убежден,
что несогласные с ним действуют заодно с партией сторонников Германии,
относя к последним царицу и моего отца. Сумароков-Эльстон с готовностью
присоединился к заговору, преследовавшему цель свернгнуть царя, заточить
царицу в монастырь и сослать моенго отца обратно в Сибирь.
Мой отец (вернее, его смерть) превратился для Фенликса в навязчивую
идею. Но Феликс не был бы самим собой, если бы не нагромоздил вокруг пошлого
уголовнного убийства "роковые страсти", сообразные его пронтивоестественным
наклонностям.
Семейную жизнь с Ириной Александровной Феликс называл "диетой". Опыт
порочной страсти никогда не оставлял его. (При этом не стану отрицать --
Феликс любит жену и живет с ней до сих пор. Хотя кто заглядынвал в их
спальню?) Отношения с Дмитрием, то возобнновлявшиеся, то затухавшие, не
слишком привлекали Феликса. С полным подчинением Дмитрия для Феликса исчезла
острота, а значит, притягательность связи.
"Ему нужен я"
Подчинить себе Распутина, подавить и раздавить -- вот цель, достойная
артиста, каким, без сомнения, вонображал себя Юсупов.
По Петербургу ходили слухи, похожие на сказку. Будто бы Феликс
закрывается в особой комнате своего огромнного дворца и часами смотрит на
бесценную жемчужинну "Перегрину" -- гордость ювелирной коллекции рода
Юсуповых. Эта жемчужина -- по преданию -- одна из двух, принадлежавших
некогда египетской царице Кленопатре. Вторую великая грешница растворила в
уксусе на пиру, данном ею в честь Антония. Так вот, Феликс будто бы впадал в
мистический транс от созерцания огромной жемчужины и, выходя из комнаты
после сеанса, воображал себя самой Повелительницей Египта. Не знаю, правда
ли и другое: будто Феликс в память своего кумира Уайльда устраивал тайные
представленния пьесы "Суламифь", где роли и Суламифи, и Иоаннна Крестителя
исполняли мальчики из балетных. В главнный же момент действия проливалась
настоящая кровь. Подробности передавались самые отвратительные.
Нуждаясь в доверенном лице, Феликс отправился навестить Марию
Евгеньевну Головину. Он изложил ей свои желания, напустив поэзии ровно
столько, сколько понадобилось, чтобы сбить с толку добрую душу, полнную
сочувствия. В подобных делах Мария Евгеньевна была невежественна и поняла
все так, будто бедный Феликс наконец-то захотел излечиться. Она с жаром
принялась уговаривать его повидаться с человеком, которого счинтала
воскресшим Иисусом Христом. Как бы там ни было, их цели сошлись.
Местом встречи был назначен снова дом Головиных. Там, перемолвившись
парой слов, Феликс и отец догонворились о следующей встрече -- у нас дома.
Как-то мы с Варей, вернувшись с прогулки, увидели красивого изысканно
одетого молодого человека, бесендовавшего с отцом в столовой. Это и был
князь Юсупов. Мы пробыли в столовой не больше пяти минут, обменнявшись
ничего не значащими фразами. Я обратила внинмание только, что на столе стоял
один бокал с вином. При нас отец отпил из него один раз, а потом Феликс не
выпускал бокал из рук, то и дело прикасаясь губами к краю в том месте, где
оставались следы губ отца.
После ухода Феликса я спросила отца, зачем тот принходил. Отец ответил,
что за помощью. И добавил:
-- Ему нужен я.
С того дня молодой Юсупов стал у нас в доме постонянным гостем.
"Афедроны помешали"
Несмотря на то, что война продолжалась уже более двух лет, Юсупов ни
разу не выказал желания отпранвиться на фронт.
Тогда существовал закон, принятый в интересах кренстьянских семей, по
которому единственного сына нельзя было призвать в армию. Однако в законе не
уточннялось, что он применим только к крестьянским семьням. Этой лазейкой и
воспользовался Феликс. Он дейнствительно остался единственным сыном после
смерти старшего брата -- Николая, но его никак нельзя было отнести к числу
"незаменимых кормильцев семьи". Тем не менее, он прикрывался этим законом до
тех пор, пока царица выговорила ему за нежелание служить.
Деваться было некуда. Феликс записался в Пажеский корпус (там готовили
офицеров). 29-летний Феликс оканзался самым старшим среди однокашников, в
большиннстве почти подростков. Будь на месте Феликса нормальнный мужчина, он
стал бы опекуном младших, подавая хороший пример. Другой, но -- не Феликс.
Он усмотрел в своем новом положении приятные возможности. Гонворили: "У
Феликса закружилась голова в цветнике". Военные науки Феликс "не превзошел",
-- "афедроны помешали". Это правда, да и сам Феликс не скрывался.
Попытка совращения
Отец не обманывался относительно порочности Фенликса и его намерений.
Но он был уверен, что сумеет переломить волю князя. Была и еще причина, по
котонрой отец взвалил на себя эту ношу.
Зная, что мать Феликса близка с великой княгиней Елизаветой Федоровной
и что они обе возглавляют одну из самых деятельных оппозиционных царице
групп, отец надеялся, что, помогая Феликсу, завоюет их дружнбу или, по
крайней мере, добьется их непротивления, сможет погасить ненависть и
прекратить заговоры, убинвавшие Россию.
Визиты князя держались в тайне, но Анна Александнровна о них все-таки
узнала. Она, думая предупредить отца, принялась уговаривать его прекратить
встречи с Феликсом. Она говорила:
-- Феликс погиб. Он способен за собой потянуть всех.
Отец отвечал:
-- Пока пакостит, не погиб.
Думал, что успеет остановить и остановиться на краю.
Феликс же прилежно исполнял свою роль. Он делал вид, что поддается
лечению, в то же время пытаясь вовнлечь отца в игру на роль любовника.
Стараясь избежать огласки, Феликс всегда приходил к нам в дом по черной
лестнице. Но в доме не считал нужным стеснять себя -- говорил громко и
откровенно. Слуги или те, кого он считал таковыми, в расчет не брались.
Дуня говорила:
-- Он смотрел на меня незрячими глазами.
Однако Дуня была там и слышала их разговоры. От
нее я и знаю о многом, что тогда происходило.
Однажды Феликс пришел пьяным. Не стал дожидатьнся отца в столовой,
сразу проследовал в кабинет. Когда отец через несколько минут вошел туда, он
увидел на кушетке голого Феликса. Не оставалось сомнений в том, что у
Юсупова на уме.
Отец ударил Феликса и приказал убираться. Мгнонвенно протрезвевший
Юсупов кое-как оделся и выбенжал прочь.
Ожидание ужаса
Зима 1916 года даже для России была суровой. Принходилось туго всем.
Хуже всех -- солдатам на фронте от западной границы до самого Урала. Плохо
одетые, плонхо накормленные и плохо вооруженные, они совсем пали духом.
Началось повальное дезертирство.
В Петрограде и Москве женщины выстраивались в очереди у хлебных лавок и
стояли на морозе целый день. Подойдя к заветной двери могли узнать, что
хлеба нет. Ввели нормы на уголь и дрова.
Отец впал в глубокое уныние.
Все сорок пять лет своей жизни, за исключением очень коротких периодов,
мой отец был оптимистом. Он всегда считал, что на всякое зло найдется добро,
которое победит это зло; на всякое страдание всегда
найдется утешение; милостивый Господь всегда рядом с теми, кто
обращается к Нему в нужде. Но все-таки нужно, чтобы люди к Нему обратились.
Русские же, за редкими исключениями, вовсе не спешили поклонитьнся Ему в
ноги. А раз так, то им не на что надеяться; им уготованы уничтожение и
гибель.
В своих мыслях он называл это "их" судьбой, но не своей собственной. Он
почему-то знал, что его уже не будет, и ему не придется пережить последнего
мучинтельного поражения и хаоса.
Обрывки видений являли отцу картину ужасающих несчастий. Он бродил по
квартире, придавленный грунзом своих предвидений.
Из-за небывалых холодов работы по хозяйству в Понкровском замерли. Мама
разрешила Дмитрию поехать навестить нас. После приезда Дмитрия отец немного
повеселел. Но когда настала пора Дмитрию возвращатьнся в деревню, отец,
предвидя будущее, попросил его остаться на Рождество. Сказал:
-- Это Рождество будет последним, которое суждено
встретить вместе.
Но Дмитрий обещал маме вернуться с Дуней в По-кровское до Рождества и
потому отказался.
Отец, конечно, оказался прав в своем предвидении.
Отец начал совершать длительные прогулки в одинночестве. Его
сопровождали лишь охранники. Теперь он был слишком погружен в мрачные
раздумья и не болнтал с ними, как прежде.
Однажды под вечер, после прогулки по набережной, отец рассказал мне,
будто видел, как Нева стала краснной от крови великих князей. Потом
отвернулся и, поншатываясь, прошел в кабинет. Там он написал длинное письмо,
запечатал и отдал мне.
-- Не открывай, пока не умру.
Я неловко рассмеялась, -- не могла вообразить мир без отца.

Прощание с царской семьей
Тем временем Феликс нашел себе помощников.
Великий князь Дмитрий Павлович легко дал себя убедить в правоте
Феликса. Уже вдвоем они принялись за поиски сообщников. Все дело Феликс
хотел обстанвить идейно. Он знал, что "большой круг" -- вдовствуюнщая
императрица Мария Федоровна, великие князья, их жены и приближенные заранее
приветствуют любые действия, направленные против Распутина. Последнее же
средство -- убийство -- тоже найдет их одобрение.
Великая княгиня Елизавета Федоровна приехала из монастыря навестить
Александру Федоровну и произннесла против Распутина обвинительную речь.
Некотонрые члены Думы, особенно Маклаков и Пуришкевич, поносили отца в
каждом своем выступлении. А в Синонде всерьез обсуждали опасность
"отвращения Распутинным царевича от православной веры".
Все вокруг было враждебным.
Отец зачастил на "Виллу Родэ". В ответ на наши увенщевания он
раздражался (что было совершенно для нас непривычно, и так с ним, прежним,
не вязалось) и буквально стонал в ответ:
-- Скучно, затравили... Чую беду! Не могу запить того,
что будет потом.
Как-то утром отец вернулся домой обессиленным и едва смог одолеть
ступеньки. Упал на постель. Обхватил голову руками, давя пальцами на глаза.
Было слышно едва различимое причитание:
-- Только бы не видеть, только бы не видеть...
Вдруг раздался телефонный звонок. Я сняла трубку и
узнала голос царицы. Она была взволнована, даже не пыталась скрыть
истерики. Царевич отправился на фронт вместе с отцом, чтобы поднять боевой
дух в войсках, и заболел.
-- Только Григорий Ефимович может помочь.
Я бросилась к отцу. Он лежал, глядя невидящими гланзами в потолок, и
явно не слышал ни одного моего слова. Лицо его было пепельно-серым, руки
ледяными.

Печать гибели
Отец знал, что смерть рядом.
Недаром же он за три дня до смерти попросил Си-мановича помочь ему
советом в деле устройства им деннежного вклада на имя мое и Варино.
О том, что отец понимал безысходность своего понложения, говорит и то,
что он решился сжечь все письнма, записки и другие знаки внимания,
полученные от Александры Федоровны, Николая и их детей, Анны Александровны.
Ему помогал Симанович. В комнате они долго оставались сначала вдвоем, потом
отец выходил на несколько минут. Возможно, Симанович воспользонвался этим и
что-то спрятал. Точно я утверждать ничего не могу. На все вопросы
относительно тех событий он ничего мне сообщать не хотел.
По прошествии времени, когда открывается непонятнное и даже
необъяснимое раньше, легко утверждать -- и я знал, что будет непременно так.
Но в отношении отца все и вправду сходилось. На его лице была печать смерти.
Для лучшего понимания тогдашнего настроения отца приведу случай,
описанный Симановичем и произошеднший гораздо раньше, в пору, когда отец
пребывал в ином настроении духа: "Однажды была предпринята попытка убить
Распутина. Несколько молодых людей и офицеров сумели устроить себе доступ к
нему. Вначале все было тихо, но когда Распутин вышел на середину комнаты,
офицеры вскочили и обнажили свои шашки. У штатских появились в руках
револьверы. Распутин отнскочил в сторону, обвел заговорщиков страшным
взгляндом и вскрикнул: "Вы хотите покончить со мною!" Занговорщики стояли
окаменелые, как парализованные. Они не могли отвернуться от взгляда
Распутина. Все затихли. Случай произвел на всех присутствующих сильное
впенчатление. Распутин пояснил: "Вы были моими врагами, но теперь вы больше
не враги. Вы видели, что моя сила победила. Не сожалейте, что вы сюда
пришли, но и не радуйтесь, что вы можете уйти. Не существует больше
такой власти, которая могла бы направить вас против меня. Ступайте
домой". Молодые люди опустились пенред Распутиным на колени и умоляли его их
простить.
-- Я вас не прощу, -- ответил Распутин, -- так как я
вас сюда не приглашал. Я не радовался, когда вы прин
шли, и не горюю, когда вы уходите. Теперь уходите. Вы
излечены. Ваши гибельные намерения пропали.
Заговорщики оставили помещение".
На следующий день позвонил Юсупов. Сказал, будто бы Ирину Александровну
мучат сильные головные боли, лекарства не помогают, вся надежда на отца. При
этом отец знал, что княгини нет в Петербурге -- она еще не вернулась из
Крыма.
Я умоляла отца не ехать к Феликсу. Но отец отмахнулнся от моих страхов:
"Я ему нужен". Он шел на заклание.
Встречу назначили на 16-е.
Утро последнего дня
Утром 16 декабря отец в неурочный день засобиралнся в баню. Но, против
обыкновения, при этом был сонвсем невесел.
Печально, но большую часть того дня меня дома не было.
Вечером пришла Анна Александровна. Она уже отнбросила костыли, хотя
сильно хромала. Ее послала цанрица -- спросить совета отца, как поступить с
больной ногой Алексея, а заодно передать подарки всем нам.
Я отвела Анну .Александровну в столовую, где отец пил свою любимую
мадеру. Предложила бокал гостье. Она сделала глоток и вздохнула:
-- Мы с тобой изменились, Григорий Ефимович.
-- Все меняется, Аннушка.
-- Я вспомнила, как увидела тебя, когда ты вошел в
комнату больного царевича. Рядом с Николаем ты кан
зался великаном.
Она снова вздохнула и передала нам подарки:
-- Ее величество считает, что положение не так сен
рьезно, чтобы надо было ехать в Царское.
-- Пожалуй, только не пускайте к нему врачей.
В глазах отца была бесконечная грусть. Он уже тогда знал, какой
трагически короткой окажется жизнь мальнчика.
Последний ужин
Подошло время ужина. Отец пил, но не пьянел. Даже вдруг пришел в
веселое расположение духа. Катя подала ужин -- рыба, черный хлеб, мед -- все
его любимые блюда. (Только сейчас я поняла -- тот ужин был "ужинном
приговоренного". Перед казнью приговоренному принято давать любимую еду.
Отец точно знал -- это последний ужин.)
Отец ушел в спальню переодеться. Позвал меня. (Я отметила, что он
выбрал самую лучшую свою рубашку -- шелковую, с голубыми васильками, -- ее
вышивала Александра Федоровна.)
Отец стоял у раскрытого бюро. Я увидела пачку аснсигнаций.
-- Это твое приданое -- три тысячи рублей, -- скан
зал отец.
Около семи часов раздался звонок в дверь. Пришел Александр Дмитриевич
Протопопов -- министр внутнренних дел, часто навещавший нас.
Вид у него был подавленный. Он попросил нас с Варей выйти, чтобы
поговорить с отцом наедине. Мы вышли, но через дверь слышали все.
-- Григорий Ефимович, тебя хотят убить.
-- Знаю.
-- Я советовал бы тебе несколько дней не выходить
из дома. Здесь ты в безопасности.
-- Не могу.
-- Отмени все встречи.
-- Поздно.
-- Ну так скажи мне, по крайней мере, куда ты сон
брался.
-- Нет. Это не моя тайна.
-- Ты не понимаешь, насколько серьезно твое положение. Весьма
влиятельные особы замыслили посадить на трон царевича и назначить регентом
великого князя Николая Николаевича. А тебя либо сошлют в Синбирь, либо
казнят. Я знаю заговорщиков, но сейчас не могу назвать. Все, что я могу --
удвоить охрану в Царснком Селе. Может, ты сегодня все же останешься дома?
Подумай. Твоя жизнь нужна их величествам.
-- Ладно.
Когда Протопопов ушел, отец сказал, ни к кому не обращаясь:
-- Я умру, когда Богу будет угодно.
Потом около часа мы сидели в столовой. По просьбе отца я читала
Евангелие от Иоанна: "В начале было Слонво, и Слово было у Бога, и Слово
было Бог..." И отец толковал: "И Слово было плотию и обитало с нами".
Часы в прихожей пробили десять. Отец поцеловал Варю, потом меня,
пожелал доброй ночи, потом отонслал нас спать. Они с Катей поговорили еще,
вспомнинли о прежней жизни в Покровском, о купаниях и рынбалке на Туре, о
хозяйстве.
Я не могла уснуть. Меня заполнял страх. Когда часы пробили одиннадцать,
Катя тоже легла спать. Вскоре дом погрузился в тишину, нарушаемую тиканьем
часов, отнсчитывающих последний час жизни моего отца в доме номер 64 по
Гороховой улице.
В назначенный час отец вышел из дома. Его ждал присланный Юсуповым
автомобиль.
Круг замкнулся
Теперь никто из нас уже не мог помочь отцу.
Круг замкнулся.
У каждого из заговорщиков были свои, особые принчины ненавидеть отца.
О Феликсе Юсупове, Михаиле Владимировиче Род-зянко, великой княгине
Елизавете Федоровне, вдовствунющей императрице Марии Федоровне сказано уже
доснтаточно. Добавлю только, что, очевидно, заговорщики все-таки понимали
бессовестность и беззаконность своних намерений, и чтобы придать им
видимость порядочности и патриотичности, Родзянко, например, всячески
распространял слухи о "расположенности царя избавитьнся от Распутина". Об
этом свидетельствует Бьюкенен.
Что же касается остальных...
Великий князь Дмитрий Павлович был целиком понрабощен Феликсом и пошел
бы на любое преступленние, чтобы угодить ему.
Капитан Иван Сухотин, такой же порочный, как Дмитрий и Феликс, видел в
убийстве очередную пинкантную авантюру. Кроме того, ему льстило, что его,
невысокородного, позвали в компанию аристократов.
Владимир Митрофанович Пуришкевич принадлежал к числу самых влиятельных
членов Думы. Феликс отвел ему интересную роль. Именно Пуришкевич, известный
своей невоздержанностью и прямо истеричностью, долнжен был придать всему
предприятию оттенок безумного порыва, за какой и судить-то нельзя. К тому же
участие Пуришкевича, едва ли не каждый день выступавшего с думской трибуны с
обличениями императорского дома и Распутина, способно было отвести
подозрения в присутнствии сугубо личных мотивов у заговорщиков.
Доктор Станислас Лазоверт -- служил хирургом в санитарном поезде под
командованием Пуришкевича. Он стремился угодить начальнику. Именно ему было
порунчено приготовить яд, чтобы отравить отца. (Много лет спустя до меня
доходили слухи о том, что Лазоверт -- не простой исполнитель, а ни мало ни
много -- ангнлийский шпион, имевший в этом деле свой интерес.)
Как бы там ни было, все они собрались ради одного -- убийства.

Глава 29 УБИЙСТВО
Декорации -- Как это было -- Розыски -- -- Вокруг убийства -- Письмо с
того света
Декорации
О том, что происходило в доме Юсупова, мне извенстно от человека, имя
которого я не решаюсь открыть и теперь.
Феликс тщательно продумал декорации предстоящего спектакля. Он мнил
себя великим эстетом и даже в менлочах старался придать самому гнусному делу
внешний лоск. В своем дворце на Мойке он переоборудовал виннный погреб --
соорудив из него роскошную комнату. (Погреб -- чтобы крики обреченного не
могли достигннуть посторонних ушей!)
Сводчатый потолок, арки, старинная мебель, пернсидские ковры, бесценная
посуда, кубки, скульптуры -- все это должно было, по его мысли, подавить
Распунтина, дать ему почувствовать, в каком высокородном доме его принимают.
Столетия рода Юсуповых-- Суманроковых-- Эльстонов должны были взирать на
отца отонвсюду, указывая на его малость и ничтожество.
На одном из буфетов, недалеко от камина, Феликс положил древнее
распятие из хрусталя, отделанное сенребром.
Остальные заговорщики должны были разместиться до подачи условного
знака над погребом, в кабинете, также специально оборудованном для этого
случая.

Как это было
Феликс проводил гостя вниз по лестнице, в салон. Отец удивился, почему
не идут сразу к больной. Сверху доносились звуки граммофона, голоса. Князь
объяснил, что у жены вечеринка и скоро она сама спустится. Отец удивился:
-- А как же голова?
Князь неопределенно махнул рукой.
Комната выглядела так, будто ее только что покинунли ужинавшие. На
шахматном столике -- неоконченная партия.
Сняв шубу, отец подошел к камину, опустился на один из стоящих рядом
больших диванов лицом к ярконму пламени.
Князь предложил стакан портвейна -- уже отравленнного. (Отравлены были
также и пирожные, приготовнленные для отца.)
Отец отказался. Юсупов, извинившись, вышел -- будто бы за тем, чтобы
отдать распоряжения прислуге.
Феликса не было долго. Отец решил подняться нанверх. В этот момент
Юсупов появился с бутылкой маденры в руках.
Феликс сказал, оправдываясь, что жена слишком увлечена гостями и
придется еще подождать.
Выпив вина, тоже отравленного, отец пожаловался на странное ощущение --
будто бы жжение в горле и затрудненность дыхания.
-- Устал, -- вздохнул он.
Феликс продолжал подливать вино. Он заметно ненрвничал.
Просидев в молчании еще какое-то время, отец сонбрался уходить:
-- Видно, я не нужен.
Феликс вяло стал упрашивать остаться. Вдруг он с какой-то странной
решимостью схватил отца за локоть. Но, словно обжегшись, отдернул руку.
-- Подожди, еще хотя бы минуту. Я сейчас, -- Фен
ликс бросился к лестнице.
Наверху ждали сообщники.
Яд почему-то не действовал. План мог сорваться. Дмитрий дал Феликсу
револьвер. Юсупов вернулся, увидел, что отец держит в руках хрустальное
распятие, сказал:
-- Правильно. Помолись!
Отец обернулся. Он знал, что ловушка захлопнулась.
Тем временем Лазоверт и Дмитрий спустились в комннату. Следом --
Сухотин и Пуришкевич.
Яд стал оказывать действие. Отец впал в беспамятство.
Словно в помешательстве заговорщики накинулись на отца. Били, пинали и
топтали неподвижное тело.
Кто-то выхватил кинжал.
Отца оскопили.
Возможно, это и не было помешательством. Ведь все заговорщики, кроме
Пуришкевича, -- гомосексуалисты. И то был, скорее всего, ритуал. Они думали,
что не пронсто убивали Распутина. Они думали, что лишают его главнной силы.
Так и не поняв, что сила отца была в другом. Для них за пределами плоти
любви не существовало.
Убийцы решили, что отец мертв. Но тут тело шевельннулось. Одно веко
задрожало и приподнялось. В следуюнщую секунду открылись оба глаза.
-- Он жив, жив! -- вскрикнул Феликс и импульсивн
но склонился над жертвой.
Отец схватил Феликса за плечи и сжал их.
Юсупов вырвался.
Отец затих.
Заговорщики оставили отца на полу и поднялись в кабинет. Принялись
обсуждать, как избавиться от тела.
В коридоре раздался шум. Бросившись к двери, они увидели, как отец
выбегает во двор.
Юсупов еле слышно прошептал:
-- Боже, он все еще жив!
Пуришкевич выскочил во двор с пистолетом в руке и два раза выстрелил,
потом еще два раза. Отец упал в сугроб.
Появился городовой, услышавший выстрелы, но Феликс встретил его у ворот
и объяснил, что один из пьяных гостей несколько раз пальнул из револьвера.
Отделавшись от полицейского, Феликс вернулся и обнаружил, что слуги
внесли тело обратно в дом и понложили вверху лестницы.
Юсупов впал в неистовство.
Пуришкевич описывал, как Феликс набросился на недвижное тело и стал
пинать: "Это было такое ужаснное зрелище, я вряд ли смогу когда-нибудь его
забыть".
Тем временем Сухотин надел шубу и шапку отца, и доктор Лазоверт отвез
его обратно к нашему дому -- сбить со следа тех, кто мог проследить с вечера
за автонмобилем до дворца на Мойке. Дмитрий поехал с ними под видом Феликса.
Вернувшись обратно, они застали Пуришкевича в одиночестве, они со
слугой уложили совершенно ненвменяемого князя спать.
Сами перевязали веревкой тело отца, погрузили на заднее сиденье
автомобиля. На Петровском острове сбронсили с моста в прорубь.
Они надеялись, что течение затянет ужасный свернток под лед, а потом
отнесет в море.
Розыски
Было уже далеко за полночь, когда я, наконец, усннула тревожным сном.
Меня мучили кошмары, и когда серый рассвет встал над городом, мне как раз
снился страшный сон, в котором мелькали то Юсупов, то Хи-ония Гусева.
Проснулась я от телефонного звонка. Звонил Протонпопов.
-- Который час? -- спросила я.
-- Еще рано. Семь. Я хотел узнать, дома ли твой отец?
Я не знала. Пошла посмотреть.
Обнаружив, что комната отца пуста, а постель не смята, вернулась к
телефону.
-- Нет, его дома нет.
Без всяких объяснений Протопопов повесил трубку. Дурное предчувствие,
охватившее меня ночью, вознвратилось и стало еще сильнее. Подавив страх, я
по-
звонила Марии Евгеньевне, спросить, не видела ли она отца после ночи.
Та ничего не знала.
Я попросила ее позвонить Юсупову и справиться об отце.
Ответного звонка я так и не дождалась.
Тем временем Катя приготовила завтрак, к которому никто из нас не смог
притронуться. Не в силах больше ждать, я позвонила в Царское Село, Анне
Александнровне. Та обещала помочь.
Анна Александровна, не мешкая, отправилась к цанрице. Начались розыски.
Первым царице доложил Пронтопопов: о выстрелах и объяснении Феликса, будто
стренлял один из гостей.
Потом позвонил великий князь Дмитрий Павлович -- просил у царицы
разрешения придти на чай. Получив отказ, он, по-видимому, встревожился. Как
только он повесил трубку, Анне Александровне позвонил Юсунпов и попросил
разрешения увидеться с ней. Анна Алекнсандровна отказалась. Тогда Феликс
попросил срочно устроить его встречу с царицей. Намекнул, что это касанется
Распутина.
В десять часов утра полицейские, прочесывавшие весь город, пришли к
Юсупову. Генерал Григорьев допронсил князя. Ему пришлось выслушать уже
известную вернсию, будто стрелял один из гостей. О Распутине же князь
сказал, что тот никогда у него не бывает.
Как раз когда Григорьев уходил, позвонила Мария Евгеньевна. Феликс
велел ей подождать у телефона, пока он проводит генерала.
-- Что ты сделал с Григорием Ефимовичем?
-- Ничего. Я его несколько дней не видел.
-- Феликс, не лги. Ты заезжал за ним около полуночи.
-- Ах, это. Ну, я всего лишь поговорил с ним нен
сколько минут.
Мария Евгеньевна встревожилась. Феликс солгал. Сканзал, что не виделся
с отцом, а потом вдруг признался, что виделся. Она попросила князя приехать
к ней.
К этому времени все уже были уверены -- отец мертв. Даже царица. Она
плакала, повторяя:
-- Аннушка, что мы будем без него делать? Что будет с Алексеем?
Приведу здесь письмо Александры Федоровны Нинколаю от 4 ноября 1916
года: "Если бы у нас не было Его (то есть моего отца), все бы уже давно было
конченно -- я в этом убеждена".
Страшно даже себе вообразить то отчаяние, в котонрое погрузилась
Александра Федоровна со смертью отца.
Вокруг убийства
Феликс был уверен в собственной безнаказанности. Уверенности ему
добавляли телеграммы и телефонные звонки от представителей высших кругов
общества, вклюнчая членов императорской семьи. Все они считали Фенликса
главным исполнителем пока еще не доказанного убийства, и все давали понять,
что поддерживают его.
Надо заметить, что именно эти телеграммы и теленфонные звонки сослужили
плохую службу Феликсу. Именно они дали основание полиции сразу же
распозннать главного исполнителя преступления.
Князь считал, что если он сам не сознается -- никанкая сила не сможет
его обвинить в содеянном. Но как раз в себе он и не был уверен. Нервы его
окончательно расстроились. Он решил, что самое лучшее -- уехать в Крым, в
свое поместье и там переждать тревожное вренмя. Феликс был уверен -- историю
замнут.
Однако для проформы он отправился к министру юстиции. Тот был вежлив,
однако дал понять князю, что лучше бы ему остаться в Петербурге. Вскоре
царинцей было отдано распоряжение о домашнем аресте для Феликса и Дмитрия.
(Надо заметить, что распоряжение это застало их обоих во дворце Дмитрия, где
они еще раньше вместе жили.)

Письмо с того света
Полицейский инспектор пришел к нам домой в сонпровождении епископа
Исидора, который был другом отца. Инспектор показал испачканную кровью
калошу, и мы тут же узнали в ней одну из отцовских. Он сообнщил, что ее
нашли на льду возле Петровского моста. Еще он сказал, что под лед спускались
водолазы, но ничего не нашли.
Мы с Варей и раньше были уверены, что отца уже нет в живых, но теперь,
увидев калошу, поняли беспонворотно, что его убили.
Послали маме телеграмму, в которой написали тольнко, что отец болен и
что ей надо приехать в Петроград.
Потом я вспомнила о письме, которое передал мне отец вечером накануне.
Села читать вслух Варе и Кате:
"Мои дорогие!
Нам грозит катастрофа. Приближаются великие ненсчастья. Лик Богоматери
стал темен, и дух возмущен в тишине ночи. Эта тишина долго не продлится.
Ужасен будет гнев. И куда нам бежать?
В Писании сказано: "О дне же том и часе никто не знает". Для нашей
страны этот день настал. Будут литься слезы и кровь. Во мраке страданий я
ничего не могу различить. Мой час скоро пробьет. Я не страшусь, но знаю, что
расставание будет горьким. Одному Богу изнвестны пути вашего страдания.
Погибнет бесчисленное множество людей. Многие станут мучениками. Земля
содрогнется. Голод и болезни будут косить людей. Явленны им будут знамения.
Молитесь о своем спасении. Минлостью Господа нашего и милостью заступников
наших утешитесь.
Григорий".

Глава 30
ПОСЛЕ РАСПУТИНА
"Толку нет" -- Опознание -- Царская милость --
-- Все пошло прахом -- Февраль, начало конца --
-- Месть мертвому -- Арест -- Прочь отсюда
"Толку нет"
Александра Федоровна была вне себя от гнева. Но когда она вызвала
Протопопова в Александровский двонрец и потребовала немедленно расстрелять
преступнинков, он сказал, что необходимо доказать их участие в убийстве, и
что собственно говоря, еще не установлено точно, было ли совершено
преступление.
Протопопов советовал дождаться возвращения из Ставки Николая.
Не все, кто знал моего отца, горевали. Были и такие, кому смерть отца
принесла облегчение.
В модных салонах пили за здоровье Феликса Юсупова.
Великий князь Александр Михайлович с недоуменинем встретил известие об
убийстве моего отца. Он перендает слова собеседника: "Ты какой-то странный,
Санднро! Ты не сознаешь, что Дмитрий и Феликс спасли Роснсию!" Великого же
князя не оставляли предчувствия, что теперь-то Россию и ждут самые большие
несчастья.
Повторяет мысль Александра Михайловича и княгиння Палей: "Эта драма
была началом революции".
Получив известие о случившемся, из Ставки Николай немедленно приказал
провести срочное расследование.
Алексей со слезами требовал, чтобы убийц поймали и наказали.
Алексей очень любил моего отца. Я сама не однажнды видела, как царевич
бросался к нему на шею в иснкреннем детском восторге. Алексей буквально вис
на моем отце, уцепившись руками и ногами. Как-то мой отец не удержался на
ногах, и они вместе свалились на пол. Стали в шутку мериться силами.
Победил, разуменется, Алексей.
Чуть позже Анна Александровна передавала мне слонва царевича, за
которого после смерти моего отца взянлись придворные доктора: "И лечат меня,
и лечат. А толку нет. Он (то есть мой отец) только яблочко принесет, и все
пройдет".
Опознание
На следующий день водолазы нашли тело подо льдом возле Петровского
моста.
Протопопов позвонил мне. Попросил опознать тело.
Когда прибыл автомобиль, посланный за мной Пронтопоповым, Варя и Катя
тоже вызвались ехать.
Улица, ведущая к Петровскому мосту, была перенкрыта полицейским
кордоном и солдатами. Разрешали проезжать только автомобилям, посланным по
официнальным поручениям.
Когда мы остановились на берегу, нас отвели к донмику, в который было
перенесено тело отца.
Я подошла близко. Это был, безусловно, он.
Один висок вдавлен от удара. Грязь и водоросли понкрывали лицо. Самым
ужасным зрелищем -- так как худншие увечья были скрыты грубым одеялом -- был
правый глаз, висящий на тонкой ниточке. На запястьях видненлись глубокие,
кровавые борозды -- он боролся, старанясь освободиться от пут, когда пришел
в себя подо льдом. Закоченевшая правая рука лежала на груди, пальцы были
сложены щепотью, как для крестного знамения.
Помню, что открыла рот, чтобы закричать, но не издала ни звука.
Словно сквозь туман до меня донесся протокольный вопрос Протопопова:
-- Известна ли вам личность покойного?
Я несколько мгновений смотрела на Протопопова, силясь понять слова.
-- Да. Это мой отец, Григорий Ефимович Распутин.
С формальностями было покончено.
Я бы упала, если б Катя не обняла меня.
Мы быстро доехали обратно. Протопопов позаботилнся об охране, и дома мы
могли чувствовать себя в безонпасности. Никто не знал, чего еще можно было
ждать.
Царская милость
Мама, Дмитрий и Дуня приехали из Покровского ченрез пять дней. Мы с
Варей их встретили, и мама получинла ответ на свой вопрос раньше, чем успела
его задать -- мы были в черных платьях, подаренных царицей.
Приехавшие требовали подробностей, и я рассказанла им обо всем, опустив
самые страшные детали, и еще сообщила о похоронах, которые должны состояться
в окрестностях Царского Села на клочке земли, подареннном Анной
Александровной.
Дмитрий спросил о самих похоронах, я ничего не могла ему ответить, так
как царская чета запретила принсутствовать на них, опасаясь неприятностей
для нас.
На следующий день царица прислала автомобиль. Нас с мамой, Варей и
Дмитрием отвезли в Царское Село.
Пока взрослые пытались хоть как-то утешить маму, царские дочери
обнимали нас, выказывая любовь и сончувствие. Алексей же стоял в стороне,
сдерживая рыданния. По его щекам текли слезы.
Царь заверял маму:
-- Госпожа Распутина, я стану вторым отцом для ван
ших прекрасных дочерей. Мы с Алике всегда их любин
ли, как собственных дочек. Пусть они продолжают учитьн
ся в Петрограде, и я позабочусь о том, чтобы они ни в
чем не нуждались.
Однако события развивались так, что впору было забонтиться о спасении
самой жизни, а не о благополучии.

Все пошло прахом
Денег, оставленных отцом мне на приданое, на меснте не оказалось --
после смерти отца в дом приходило столько народу, что невозможно было за
всеми услендить. Деньги, положенные отцом на хранение в банк Дмитрия
Рубинштейна, тоже пропали.
Единственной надеждой оставалось хозяйство в Понкровском. Через
несколько дней мы с Варей проводили маму, Дмитрия и Катю на станцию. Они
ехали домой.
Теперь нас осталось только трое в квартире. Дом пунстовал без
просителей.
Расследование постепенно сводили на нет. Было ясно, что никто не будет
наказан. Правда, Феликса выслали в его поместье в Ракитное, откуда он потом
уехал в Крым, а Дмитрия Павловича перевели в расположение русских войск в
Персии. Как оказалось, это было не наказание, а скорее благо, так как
облегчило бегство Юсупова поснле революции за границу с большей частью
своего сонстояния. Дмитрий же таким образом стал недоступен для большевиков.
Февраль, начало конца
Я была поглощена рассказами Дуни о жизни отца, старательно записывала
каждый эпизод в свой дневник и почти не обращала внимания на окружающий мир.
Иногда Варя приходила домой из гимназии и раснсказывала о длинных
очередях за хлебом, которого тщетнно ждали весь день, о расхристанных
солдатах, бесцельнно слоняющихся по улицам.
Я выходила из дому только по средам, когда мы езндили в Царское Село.
Дворец оставался едва ли не единнственным спокойным местом среди бурлящего
Петронграда. Во дворце все шло, как обычно.
Но катастрофа надвигалась неумолимо.
Анна Александровна получила несколько писем с угрозами. Ее обвиняли в
заговоре, направленном на
поражение России в войне. Конечно, упоминалось и имя отца. Царица
распорядилась о ее переезде во дворец. Там Анна Александровна была в
безопасности.
Не уверена, что царь знал об истинном положении дел в армии. Ему
докладывали не обо всем. А дезертирнство, между тем, приняло неимоверные
размеры. (Из Покровского мама писала, что многие крестьяне вознвращаются с
фронта домой, возвращаются открыто и без всякого стыда.)
Как бы там ни было, Николай делал вид, что все в порядке.
В конце февраля, через три месяца после убийства, Дуню вызвали домой
ухаживать за престарелым отцом. Мы с Варей остались вдвоем. Поехать в
Покровское не могли -- нужно было заканчивать учебу.
Привратница каждый день приходила убирать кварнтиру и готовить обед, но
в другое время я оставалась одна и сидела, оплакивая отца и молясь за упокой
его души. Мысли мои обращались к дому, мне хотелось снова вернуться к маме,
к спокойной жизни в Покровском. Но что-то подсказывало мне, что и та,
прежняя жизнь уже не для меня.
Однажды, когда стало особенно одиноко, я сняла трубку, чтобы позвонить
Анне Александровне по дворнцовому номеру, но обнаружила, что аппарат не
рабонтает. Я вышла на улицу, надеясь увидеть, в чем причинна неисправности,
но вместо этого увидела огромную толпу людей, марширующих по Литейному
проспекту и скандирующих "Долой немцев". Они били витрины магазинов.
Вечером связь восстановили. Я позвонила Анне Алекнсандровне, от нее
узнала, что в армии начались бунты -- солдаты убивали офицеров.
Вскоре на улицах появились баррикады. Я больше не пускала Варю на
занятия. Вдвоем мы сидели в холодной квартире и прислушивались к крикам за
окнами.
Я снова попыталась позвонить во дворец, но не смогла соединиться.
Редкие знакомые приносили нам слухи: то ли царь отрекся от престола, то ли
он только собирается отречься; то ли его свергли и он бежал то ли в Ангнлию,
то ли в Германию, то ли в Швецию, то ли еще куда-нибудь. Мне стало
невыразимо страшно.
Покорно ждать новых ужасных сообщений я уже не могла. Наняла автомобиль
и поехала в Царское Село. Без труда вошла во дворец (охрана меня хорошо
знала). Понпросила доложить обо мне Александре Федоровне.
Александра Федоровна обняла меня, но сказала, что мне нельзя оставаться
во дворце, потому что все дети и даже Аннушка больны корью и лежат в
постелях.
Царица со слезами на глазах проводила меня до двенрей и расцеловала,
обещая позвонить, как только понложение улучшится настолько, что я смогу
снова навенстить их. В вестибюле стояла большая ваза, полная кругнлых
ирисок. Не находя в ту минуту, как выразить свою симпатию, Александра
Федоровна сунула мне горсть конфет в карман пальто.
Оказавшись снова в автомобиле, я расплакалась -- была уверена, что
сейчас навсегда простилась с Алекнсандрой Федоровной.
Потом Дума объявила о создании Временного пранвительства, царя вынудили
отречься от престола. Импенраторскую семью посадили под домашний арест.
Новая стража сплошь состояла из пьяных солдат. Они грязно ругались и
обнажали свой срам всякий раз, когда кто-нибудь из великих княжон подходил к
окну.
Месть мертвому
Пока это было возможно, могилу отца по приказу Александры Федоровны
тщательно охраняли. И это, между прочим, породило множество слухов, так как
полицейские не подпускали желающих близко к месту последнего упокоения отца.
Однако вскоре стало почти всем известно, что могилу можно найти по тому, что
над ней Анна Александровна построила деревянную часовню (она собиралась
потом обложить ее кирпичом, но не успела).
Кроме того, оставить вполне незаметными ежедневнные приезды туда
Александры Федоровны с дочерьми было никак невозможно.
Празднуя свободу, толпа пьяных солдат разорила могилу отца. Они подняли
труп на штыки, потом бронсили его в костер, устроив дикий хоровод. К
солдатам присоединилось несколько женщин из ближайшей денревни. Веселье
закончилось оргией.
Мне передавали, что иконка Знамения Пресвятой Богородицы, положенная на
грудь отца Александрой Федоровной, сразу же была куда-то отнесена. Бог
знает, где она сейчас. На ее обратной стороне Александрой Федоровной,
дочерьми и Анной Александровной были карандашом сделаны собственноручные
надписи:

В уголке имелась также надпись: "11 ноября 1916 года, Нижний Новгород".
Эта иконка предназначалась в пондарок отцу, а пришлась к гробу...
Интересно, что, узнав о случившемся, Родзянко сканзал: "Достойная
поминальная служба для злодея". Даже наблюдая то, что происходило со всем
государством в те дни, Родзянко не нашел в себе силы раскаяться в содеянном.
Он так и не понял, что настоящих злодеев выпустил на волю он сам.
Арест
Когда слухи об этом ужасном происшествии разнеснлись по городу и, в
конце концов, достигли моих ушей, я позвонила Марусе Сазоновой, чтобы
узнать, что ей об этом известно. Человек, взявший трубку, сказал, что
Маруся дома и хочет немедленно видеть нас с Варей, и прибавил, чтобы мы
ехали немедленно. Мы поспешили к Сазоновым и обнаружили там всю их семью и
еще человек двадцать друзей нашего отца, сидящих под охнраной вооруженных
солдат в гостиной. Нам сказали, что мы, как и все эти люди, арестованы.
Решив, что уже вся рыба попалась в сети, солдаты привезли всех нас в
какое-то здание. Там находилось множество арестованных. Многих я узнала.
Дальнейшее ожидание показалось бесконечным, хотя длилось оно около двух
часов. Все это время мы были окружены пьянными солдатами, не оставлявшими
нас в одиночестве даже в уборной.
Наконец меня вызвали на допрос. Я в ужасе обняла Варю, думая, что меня
сейчас разлучат с единственнным близким человеком.
Небритый солдат кричал на меня и толкал вперед по коридору, пока не
привел в маленькую голую комнантушку. Там за простым деревянным столом
расположинлись двое мужчин, и один из них грубо велел мне сесть. Потом, ни
разу не взглянув на меня, он погрузился в изучение лежащей перед ним толстой
папки. Несколько минут слышался лишь шелест переворачиваемых страниц.
Он поднял взгляд:
-- Ваше имя?
-- Мария Григорьевна Распутина.
-- Дочь Григория Ефимовича Распутина?
- Да-
Их вопросы сосредоточились вокруг отношений отца и Александры
Федоровны, которую они называли бывншей царицей. Это разрывало мне сердце.
Следователи твердили, что я должна подтвердить свендения о
предосудительной связи бывшей царицы и Раснпутина.
Это было слишком. Мои нервы были натянуты, как струны. Я истерически
захохотала.
Поняв, что от меня им ничего не добиться, следовантели послали за
Варей.
Столкнувшись с сестрой в коридоре, я смогла тольнко ободряюще
улыбнуться.
Ясно, что от Вари они добились так же мало, как и от меня.
Вскоре нас обеих освободили. Удивительно, но нас даже довезли на
автомобиле до самого дома.
На следующее утро Варю вызвала начальница ее гимнназии. Варя была
первой ученицей в классе, но ей было объявлено о немедленном исключении.
Дальнейших объяснений не последовало.
Прочь отсюда
Ничто не удерживало нас в Петрограде. Я решила, что мы должны вернуться
в Покровское. Варя согласинлась со мной и даже повеселела.
Мы уложили только то, что смогли унести сами, поручив остальное
имущество заботам привратника.
Главное, я взяла с собой тетрадку, в которую запинсывала рассказы Дуни
о жизни отца.
Я радовалась, что уезжаю. Петроград уже не был тем городом, куда меня
привез когда-то отец.

ЗАПИСИ
МАТРЕНЫ РАСПУТИНОЙ НА ОТДЕЛЬНЫХ ЛИСТАХ
Гвоздики золотенькие -- Дайте вздохнуть --
-- К лишнему зачем привыкать -- Щелочка
для Бога -- Какая бывает тоска -- Знай меру --
-- Жизнь без смерти -- Пристрастное отношение --
-- За всех молиться -- Почему Николай II
прикрывал рот рукой -- Ванна и аэроплан --
-- Зеркала -- Крестное знамение -- Победа
над телефоном -- Любовь или страсть --
-- Зачем еду тыкать? -- Омывание ног --
-- Жизнь жалости не знает -- Лимон и фиалка
Гвоздики золотенькие
Расскажу еще один случай. О влиянии отца на людей говорено много. Но
вот случай по-своему уникальный: переплетенье судеб здесь показано со всей
невероятной неизбежностью. То переплетенье, которое так понимал и, скажу
даже, любил отец, уверенный, что "никакой напрасности" на свете не бывает!
Однажды пришел странный человек. Гостя не хотели пускать (было уже за
полночь, а принимал просителей отец обычно с утра и до обеда), однако
настырный приншелец не уходил. Сказал, что будет сидеть на улице хоть до
самого рассвета, а все же дождется. Поднялся крик, отец вышел на голоса, и
через некоторое время гость вместе с отцом вошли в гостиную. Я быстро
оделась и тоже вышла.
Не удивительно, что пришельца не пускали! Всклонкоченный, с большим
мешком (он держал его в охапнке, запихивая вылезающие оттуда бумаги, железки
и Бог знает, что еще). На шее болтался на толстом шнурке стакан из желтого
тусклого металла.
Увидев такого, я, признаться, хотела тотчас позвоннить кому-нибудь из
знакомых и попросить придти -- на всякий случай. Но увидела, что отец
улыбается, что он даже приобнял подозрительного типа, -- успокоилась и
наблюдала из дальнего угла комнаты. (Отец не слишком любил, когда мы с
сестрой бывали свидетелями его бенсед с просителями, но тут он был слишком
увлечен неонжиданной встречей и, кажется, не заметил меня.)
Гость оказался знакомым отца -- мастеровым, из кренстьян, Василием
Перхотиным. Год назад они столкнунлись на одном постоялом дворе. Вышел спор
о вере. Вансилий заявлял, что он безбожник, что все в жизни менханика. Отец
доказывал ему, что все -- Бог, и на все -- воля Божья. Василий питал
слабость к спиртному и тогнда сильно напился, отец пошел своей дорогой, а он
-- свалился пьяным под стол, да так и уснул.
Теперь он оказался в Петербурге, как-то прослышал про отца и разыскал
его на Гороховой.
Василий рассказал, что тогда, проснувшись утром, по привычке кликнул
опохмелиться, протянул свой занветный стакан. (Надо здесь подробнее
рассказать о станкане -- была такая царская награда, даваемая крестьяннам за
выдающуюся заслугу в мастерстве, теперь бы сканзали -- за изобретение
какого-нибудь механизма. Станкан был из чистого золота, с царской печатью,
и, главнное, награжденный таким стаканом мог в любом пинтейном заведении
получать выпивку и закуску бесплатнно. Точно не знаю, в каком объеме.) Так
вот, протягинвает Василий свой заветный стакан, половой наклоняет бутылку,
чтоб налить, а водка не льется. Василий глядит во все глаза, половой бутылку
трясет, а водка нейдет. Возможно, тою же "механикой" можно как-то объясннить
такое. Но в тот момент что-то в душе Василия екннуло. Он вскочил, закричал
страшным голосом -- и вынбежал прочь из кабака. Бежал долго: "Выбежал за
город, бегу по полю, лесом, на большую дорогу -- себя не помню, ору, как
блажной. Целый день бежал. И орал тоже. Потом из сил выбился, упал на землю,
заснул, как убитый. И снится мне сон, -- продолжал рассказ Василий, -- будто
я в стакан слова собираю. Иду по полю и собираю слова. Спросите вы меня --
как так -- не знаю, а только знаю во сне, что собираю слова. Полный стакан
насобирал, трясу их и так и этак, они звенят, как гвоздики золотенькие, я
верх ладошкой прикрыл и к уху стакан поднес. Оттуда -- голос: "Василий,
ничего ты не придумаешь, выше неба. А что придумаешь, то пропьешь".
Проснулся я, как ужаленный. Холодно, звезнды надо мной. Земля твердая. На
стерне лежал -- она в спину впилась, точно гвоздями колется. Оглядел я себя
-- баул свой с вещами в кабаке бросил. Деньги там были, тетрадки мои,
штуковинка там одна тоже осталась, сколько я с ней возился! Я ведь
читать-писать сам вынучился. Любой механизм починить могу. А тут такое...
Да, а в руке стакан сжимаю. И что же это все значит? Ниченго не придумал. С
тех пор хожу, места мне нет. Ничего делать не могу. Сяду мастерить
чего-нибудь -- все из рук валится. Вот пришел к тебе, Григорий Ефимович".
Рассказывал Василий долго. И, что удивительно, ненобычайно складно,
выразительно.
Отец, все время улыбавшийся, так, с улыбкой и отнвечал ему:
-- Вижу -- страдаешь. Но ведь и радуешься. Точно
ищешь чего-то, знаешь, что найдешь, надо только пон
терпеть. Да терпеть не хочется. Верно?
-- Верно.
-- А ты потерпи... Ты стакан-то чего на шею нацепил?
-- А вместо креста.
Отец перестал улыбаться:
-- Это ты дуришь. А те гвоздики золотенькие, что
снились тебе, не снятся больше?
- Нет.
-- Плохо твое дело, Василий. Вот когда приснятся
еще, приходи. Поговорим тогда.
Василий ушел. Снова явился через месяц. И снова ночью:
-- Спать не могу. Ночью колотье такое начинается во
всем теле! И не больно, и места себе не нахожу. Сяду
что-нибудь работать -- пропитание теперь добываю ран
ботой где придется, поденно -- ничего не делается, все
из рук валится. Уж не рад, что к тебе тогда явился. Тен
перь уж точно в последний раз.
Отец обнял Василия:
-- Стакан с шеи сними. Все хорошо будет. И домой
возвращайся.
Кажется, ничего больше сказано той ночью не было.
Василий ушел. Больше он не приходил.
Прошло много лет. В эмиграции я познакомилась с женщиной, Еленой
Васильевной Крукиной. Лицом она мне кого-то сильно напоминала, но
встречаться мы с ней раньше вроде никак не могли. Она была мне ровеснницей.
Виделись мы крайне редко, но мысль о ее сходнстве с кем-то не оставляла
меня. Как-то разговорились. Оказалось -- ее девичья фамилия Перхотина. Я тут
же вспомнила давнего отцовского гостя-изобретателя. Спронсила о занятиях
отца Елены Васильевны. И точно! Она рассказала, что отец из
крестьян-самоучек, талантлинвый человек, но сильно, болезненно пивший,
однажды исчез из дому и снова объявился через полтора года сонвершенно
другим человеком. Пить бросил. Стал набожнным. Много работал и хорошо
зарабатывал, оснащая необходимой утварью то кузницу, то мыловарню, то
сахарный завод. В доме воцарился мир и благодать.
Я в свою очередь рассказала Елене Васильевне о встренче Перхотина с
моим отцом. Она всплеснула руками:
-- Только теперь я понимаю... Всякое утро отец начин
нал с молитвы, заканчивая ее словами: "И гвоздики
золотенькие все сочтены! Аминь".
Интересно, что имени моего отца Василий Перхо-тин никогда не упоминал.
Дайте вздохнуть
Однажды отца позвали к тяжелобольному. Собственнно, к умирающему. Тот
уже причастился Святых тайн, но тут кому-то пришло в голову послать за
отцом. Он
никогда не отказывался в таких случаях помочь, но прендупреждал:
-- Все в руках Божьих. На меня не уповайте.
Я упросила отца взять и меня, так как была знакома с детьми умиравшего.
Приехали. Еще с порога чувствовался сильный запах ладана. Отец
поморщился:
-- Вонько тут у вас!
-- Как же вонько? -- засуетилась хозяйка -- Ведь это,
Григорий Ефимович, ладан!
Отец махнул досадливо рукой:
-- Да я не про то, дайте вздохнуть человеку!
Открыли окна. В комнату ворвался чистый морозный
воздух. Отец склонился над умирающим. Тот словно бы пришел в себя,
глубоко вздохнул. И умер. Отец встал, перекрестился:
-- Вдохнул воздуху-то? Ну и ладно.
К лишнему зачем привыкать
Анна Александровна Вырубова однажды обсуждала с отцом деликатную
проблему. Александра Федоровна скупилась на одежду для своих детей. Великие
княжны ходили в скромных платьях. Конечно, не в бедных. Но -- не по чину.
Вообще, скупость или, как говорила Анна Александнровна, слишком
немецкая рачительность, царицы (к примеру, Александра Федоровна шила детям
платье в рассрочку, хотя никогда бы не сумела объяснить, что этим
выгадывает) становилась часто предметом насменшек при дворе. Однажды
Александра Федоровна, прежнде чем отослать на благотворительный базар в
пользу бедных сирот старые платья, распорядилась спороть с них дорогие
перламутровые пуговицы, заменив дешенвыми. Конечно, замена обнаружилась,
потому что нельзя же было допустить мысль, что царские дети носят одежду с
костяными пуговицами. В глаза Александре Федоровне никто ничего не сказал,
но Мария Федоровна заметила Николаю:
-- Надеюсь, Александра не сильно исколола пальцы...
Анна Александровна хотела как-то воздействовать на
царицу в этом вопросе и думала найти союзника в отце. Тем более что
отец и сам не однажды говорил Алексанндре Федоровне:
-- Не скупись на одежу. Невесты растут.
К тому же со времени житья в Петербурге отец принобрел привычку к
некоторому щегольству: с удовольнствием и даже гордостью носил шелковые
вышитые рубахи, брюки из тонкого сукна. Несколько рубах выншили государыня с
дочерьми. (К слову, отец хоть и с благодарностью принимал такие подарки, но
бывало, что и передаривал кому-либо.)
Так вот, надеясь на сочувствие, Анна Александровна и завела разговор о
гардеробе царских дочерей. Отец выслушал ее. И сделал свое заключение:
-- Все ты, Аннушка, верно выводишь. А только зан
чем им особо раззолачиваться? Одеты они чисто. Лики у
них ангельские. Оно конешно, лишнего всем хочется.
Только зачем привыкать?.. Как еще обернется...
Анна Александровна настаивала на своем, даже уконрила отца:
-- Вот вы, Григорий Ефимович, шелком не брезгуете.
-- Так я знаю, как оно, без шелка. А они не знают.
-- Но ведь весь свет смотрит на них.
-- А Бог, что ли, не смотрит?
Щелочка для Бога
К отцу приходили не только в поисках исцеления телесного. Много было
таких, кто хотел исцелиться дуншевно. Сбросить камень со своей души.
Приходили и молодые, и старые.
Однажды, по рекомендации, пришел молодой челонвек, совсем юноша.
Студент. Это может показаться страннным -- ведь принято считать, что так
называемая пронгрессивная молодежь сторонилась отца. Это не так.
Раснсказываю именно об этом студенте потому, что случай показался мне
выдающимся в своем роде.
Урок, преподанный юноше, попыталась усвоить и я. Вернее, пытаюсь всю
мою жизнь.
Юноша жаловался отцу, что страстно влюблен, а его избранница избегает
встреч. Хотя уверяет, что тоже люнбит. Молодой человек забрасывает ее
письмами, караунлит у дома, подкупает мелкими подарками прислугу, чтобы
знать о всех передвижениях девушки... Положенние становится невыносимым.
Девушка чахнет на глазах. Встречаться с ним отказывается. Но и ни о каких
других связях студенту не известно:
-- Если б что было, я бы знал непременно! -- с жан
ром говорил он.
Словом -- пропасть любвиНеобъяснимая и страшнная пропасть!
Отец долго слушал. До тех пор, пока юноша высканзал все, что только
можно было. Потом долго молча пили чай. Молодой человек ел с аппетитом.
Много варенья, большую маковую булку. Потянулся за яблоками, но вдруг как-то
резко отдернул руку и смущенно посмотнрел на отца:
-- А ведь, по-вашему, я есть вовсе не должен?
-- Отчего же?
-- Ну как же... Такое... -- и он стал быстро-быстро
стряхивать крошки с форменного сюртука.
Отец спокойно допил стакан чаю, бережно положил на блюдце остаток
сахару. Потер руки.
Студент, видимо, решив, что напрасно приходил, засобирался. Отец его не
останавливал. Все молчал.
Уже в прихожей отец вдруг спросил:
-- Хорошо чаю попил?
-- Хорошо. Спасибо.
Помолчали.
Отец:
-- Думаешь ее (девушку) как булку взять, да и съесть.
Нешто это любовь? Хотя верно, и такая любовь есть. А
ты ее по-другому попробуй любить. Отойди на шаг -- и
люби. Оставь щелочку-то для Бога -- чтоб между ней и
тобой стал.
Когда студент ушел, отец вернулся в комнату и долнго сидел,
задумавшись. Я убирала со стола. Беседа страшно
разволновала меня. Прежде при мне отец ничего подобнного не говорил. Я
выносила остывший самовар и уже в дверях расслышала бормотание отца (такое
бывало с ним, когда он сосредотачивался на какой-то мысли):
-- А, может, и дьявол...
Я чуть не уронила самовар:
-- Что дьявол?
Отец словно очнулся. Встал, подошел ко мне. Взял из моих рук самовар и
очень спокойно сказал:
-- Может, в щелочке-то не Бог, а дьявол окажется.
Какая бывает тоска
Я не смогу сказать, что вполне осознала смерть отца. Я сейчас не о
прозрачности, то есть не о том, что через жизнь всегда просвечивает смерть и
наоборот. Особенно это видно человеку верующему. Как ликует душа всякий раз,
когда на Пасхальной службе в назначенное время священник является в алтаре,
сменив черные одежды на торжественные... "Смерти нет, тлена нет".
Но ведь и отца нет.
Вместо него -- совершенная тоска.
Вот написала слово "тоска". И увидела перед собой Муню -- несчастную
Марию Евгеньевну Головину. Я уже рассказывала ее историю. И она оказалась
задета Юсуповыми.
Обрученная с Николаем, старшим братом Феликса, готовая окунуться в
роскошества взаимной супружеснкой любви, Мария Евгеньевна вместо этого была
броншена в пропасть предательства. Николай дрался на дуэнли и погиб. Стало
известно, что причиной была женщинна, его давняя любовница, связь с которой
началась зандолго до знакомства с Марией Евгеньевной.
Мария Евгеньевна пришла к отцу за утешением. Она рыдала, умоляла
"вылечить от тоски".
Анна Александровна передавала мне со слов Марии Евгеньевны, что отец
спросил:
-- Какая тоска? Как томление или как язва?
-- Не понимаю, -- ответила Мария Евгеньевна.
-- Как тоскуешь, как Иосиф в земле египетской или
боле?
-- Больше.
-- Что, знаешь как Иосиф тосковал?
-- Не знаю.
-- Зачем говоришь, что боле? Лестно?
Бедная Муня, сбитая с тона, молчала.
Что говорилось дальше -- не знаю. Сейчас это уже и не важно. Ни для
Муни, ни для меня.
Знай меру
Отца считали специалистом в области любви. Ходили невероятные слухи о
его способностях по части любви телесной. Конечно, отец в разговорах со мной
никогда не касался этой темы. Хотя и ханжой не был. Он иногда выговаривал
такое, о чем в так называемых приличных домах и не заикались. Например, мог
откровенно опинсывать достоинства фигуры той или иной посетительнницы или
случайно встреченной на улице дамы:
-- А груди-то у ей какие! Экая мясистая!
Такие замечания еще были скромными. Но всякий раз заключал он свое
восхищение (или негодование) вздохом:
-- Даст же Бог такую красоту!
Или:
-- Пометит же Бог такой напастью!
Все телесное он воспринимал с тою естественной непосредственностью, с
какой приветствовал пищу, явления природы. Его реакция была немедленной и
понтому могла шокировать мало знавших его.
Как-то в прекрасную пору белых ночей гости у нас засиделись. Отец, и
без того не слишком сверявший жизнь с часами, летом и вовсе терял ощущение
временни. Белые ночи зачаровывали его, и беседы до утра в нашем доме (уже на
Гороховой) не были редкостью.
Но вот наконец все разошлись. Остался только один посетитель. Купец,
человек замечательный в своем роде -- известный благотворитель, создатель
детского приюта в Екатеринославе (оттуда он, кажется, и был родом).
Пока народу было много (обычный кружок -- по пренимуществу дамы), мы с
Дуней хлопотали у стола и не слишком вникали в суть беседы. Но я все же
уловила главное. Обсуждалась проблема супружеских отношений. Что должно
преобладать: телесное или духовное. Сошлись на том, что духовное.
И вот последний гость медлил. Видно, что-то важное осталось
недосказанным.
Я присела у стола -- выпить чаю. За весь вечер ни минутки не отдыхала.
Купец, степенно поглаживая бонроду (не такую, как у моего отца, а пушистую,
и даже, как мне почудилось, надушенную), спросил, словно продолжая начатое
раньше:
-- Духовное, конечно, главное. Кто ж тут спорить
станет. А только и тело своего требует. Вот я уже в годах,
а грешен.
Отец отвечал:
-- Вот и дамочки мои долдонят -- духовное, телен
сное. Будто делят.
-- А вы, Григорий Ефимович, не делите?
-- Делю. Однако тут дело такое... Ты вот пищу вкушан
ешь, радуешься. Солнышко видишь -- тоже радуешься.
Красавица какая пройдет -- глазу приятность... Чревон
угодие -- грех. А голод утолить... с молитвой... какой грех?
Жизнь. На небе, верно, и пищи не вкушают, и с красан
вицами бестелесными не грешат. Так на то и небо. А тут
-- земля, дело другое.
-- Так и хлысты говорят... -- гость почти с возмущеннием поглядел на
отца.
-- Хлысты! Они в Бога не веруют. У них и радость
смердит. Ты меру знай -- вот что я говорю! Как прирон
дой положено, так тому и быть.
Гость пребывал в недоумении. Отец продолжал:
-- Вот мы ночью сидели, а светло было, как днем. А
Господь-то наверное тьму сотворил не напрасно. Ночи
эти белые его волей тоже сотворены. Или сияние сен
верное. Красиво? А то нет! А ведь люди-то, когда сиян
ние, по полгода света белого не видят. И красиво, и
тягостно. А только опять же воля Божья. Так ты давай против белых ночей
или против северной темноты воснстань. Дескать, неудобно тебе. Принимаешь
ведь как есть. Ничего, живешь. А мужчину с женщиной сотворил как? Чтоб не в
грехе жили. А потом попустил, чтоб грех узннали! Что ж, Змей сильнее Бога?
Как бы не так. Так уж им предугадано было, чтоб узнали, какой он, грех,
есть. Только меру знай! Я вот вериги носил и плетью себя смирял. А ничего. В
голове все образы носились. Совсем, думал, надо оскопиться, что ли... А
потом реншил: не для того Бог мужику дал, что дал, а бабе -- бабье. Конечно,
для продолжения рода человеческого... А, считаю так, что и для постижения
тайны. Что за тайна? Сам размышляю. Не надумал еще. Но думаю все же, для
меры.
-- Как это, Григорий Ефимович?
-- А вот если ты с ней, а про деньги, скажем, думан
ешь или про хозяйство -- тогда грех. А ежели про чисн
тое, про детей своих, про красоту какую -- тогда пран
вильно. Тогда, значит, мера здесь правильная положена.
Отец увлекся и только тут заметил меня. Я сидела вся красная, мне
казалось, что вот-вот упаду со стула со стыда. Отец же нисколько не
смутился.
-- Вот у меня дочки растут. Я их учу -- во всем меру
знай.
Я вскочила и опрометью бросилась в свою комнату. На следующий день отец
подозвал меня и тихо-тихо спросил:
-- Все вчера слышала?
-- Ну, не все.
-- А чего не слышала?
Я невольно выдала свое любопытство, запретное, по моему мнению, и
оттого сильно смутилась.
-- Ну-ну, -- приобнял меня отец. -- Ты уже невеста.
Давно мне надо бы объяснить... Да только ведь невозн
можно! Как объяснить?
Отец махнул рукой и видно было, что он расстроен. Больше мы к этому
щепетильному вопросу не вознвращались.

Жизнь без смерти
К отцу повадился ходить один человек. Малоизвестнный в свете. Очень
приличный, образованный, даже евнропейский. Обычно он сидел молча и не
принимал учанстия в общем разговоре. Казалось, его мало интересует все, о
чем говорят. Ходил он этак с полгода. (Надо заментить, что у отца было
правило -- ни за что не спрашинвать, чего ради человек ходит, если тот не
заявлял об этом сам.)
И вот однажды собрался кружок как раз после смернти Петра Аркадьевича
Столыпина. Известно, что отец того не слишком жаловал, но, по его словам, "к
живонму один счет, а к мертвому -- совсем другой". Говорили же не столько о
персоне, сколько о смерти вообще и ее нелепости в этом случае. И тут впервые
привычный гость подал голос.
-- А что, не было ли такого случая, чтобы человек
совсем не умирал?
Собравшиеся в недоумении посмотрели в его сторону.
-- Как это, совсем не умирал? Телесно?
-- Именно телесно.
-- Так Богом установлено, чтобы телесно все умирали,
-- заметил кто-то тоном, каким говорят с больными.
И действительно, на лице спросившего была напинсана такая мука, будто
он услышал последние слова. Приговор.
Тут он с нетерпением перебил разом заговоривших.
-- Григорий Ефимович, скажите, ради Бога, хоть вы...
-- Чего тебе сказать, миленькой? Что жизнь без смерти
обойтись может?
-- Да, что может.
-- Потерпи, милый, она тебе сама скажет.

Пристрастное отношение
Как-то Симанович заметил, что отец не любил лиц духовного звания. Едва
ли это можно признать за полнную правду.
Скорее, правильным было бы утверждать другое -- отец особенно
пристрастно относился к лицам именно духовного звания.
За всех молиться
Как-то раз отец провел весь день на ногах -- на ходу, сказал он.
Торопился засветло добраться до какого-нинбудь жилья. Начало темнеть, а он
все еще не дошел до места. Совершенно обессиленный ("обезножел я") сванлился
прямо на обочине, да так неудачно, что ноги оснтались на дороге. Очевидно,
он потерял сознание, потонму что не чувствовал, как ноги задело проезжавшей
тенлегой. Когда очнулся и попытался встать -- не смог. Нанчался дождь. К
счастью, мимо шла женщина ("баба-жнинца"), заметила лежащего. Без слов
взвалила на плечи и потащила.
Отец говорил:
-- Тащит это она меня, а я плачу. А она молчит. Молнча и дотащила.
Спрашиваю, за кого молиться? А она молчит. А и правда, за всех и молюсь.
Почему Николай II прикрывал рот рукой
Многие замечали, что у отца были плохие зубы. Коннечно, при его образе
жизни до приезда в Петербург невозможно было иметь другие. Первой с ним об
этом заговорила великая княгиня Анастасия Николаевна. Она уговаривала отца
лечиться у ее доктора -- какого-то знанменитого в своем роде немца. Отец же
отказывался. Beликая княгиня, приводя примеры хорошего устройства фальшивых
зубов, называла даже Николая Второго. И все упирала:
-- У вас, Григорий Ефимович, будет, как у царя.
Раз отец спросил у Анны Александровны, почему Николай во время
разговора старается прикрыть рот рукой, делая вид, что то почесывает нос, то
поглаживанет усы. Анна Александровна объяснила, что привычку эту он приобрел
после того, как вставил фальшивые зубы -- очень неудачные.
После этого разговоры о лечении отец прекратил.
(Замечу, что именно манерой Николая почесывать нос и т.п. некоторые
подтверждали его неуверенность в себе.)
Ванна и аэроплан
Нельзя даже представить себе человека, более даленкого от всяческих
механизмов, чем отец. Они действонвали на его воображение будоражащим
образом. Начинная от ватерклозета с ванной и кончая аэропланами.
Симанович отмечает, что отец часто мылся. Это сонвершенная правда, что
бы там ни говорили другие. Одннако делал он это не только из стремления к
чистонплотности. Собственно мыться он ходил в баню. Прием же ванны был для
отца целым ритуалом. Он говорил: "Все равно как в купели при крещении".
Льющаяся из крана вода представлялась отцу неиссякаемым источнником. Из-за
этого, кстати, у Дуни происходили разбинрательства с домовладельцем --
потолок соседа снизу часто бывал в разводах от просачивающейся через щели в
нашем полу воды. Отец так увлекался, что подолгу не закрывал кранов.
Особая история связана с аэропланами. Одна из знанкомых отца устроила
ему билет на испытательное поле. К отцу подвели летчика, чтобы представить
того после полета. Он был весь в черной коже, в больших очках. Отец начал
пятиться назад. Недоразумение тут же разъясннилось, и отец сердечно
расцеловал летчика.
Знакомая стала допытываться у отца -- почему тот испугался, уж не
почувствовал ли он в самом летании человека чего-то предосудительного. Отец
ответил, что ничего предосудительного в таком "покушении на небо" не
находит. Что наоборот, и сам хотел бы полетать, понсмотреть сверху, "как
ангелы смотрят".
Через несколько дней Симанович доставил отцу конжаный костюм летчика.
Отец долго с ним возился, а потом велел отдать обратно: "Страшон больно, как
сатана".
Зеркала
Отец не любил больших зеркал. Надо сказать, что такие в деревнях тогда
были редкостью. В Петербурге же убранство богатых домов не обходилось без
огромнных зеркал. Полностью привыкнуть к ним отец так и не смог.
Интересно было наблюдать, как он подходил к зернкалу, думая, что его не
видят. Сначала как будто с опаснкой (что-то ему покажут?), потом с
недовольством (занчем показывают такое?), потом с умиротворением (что есть,
то есть).
Отец вовсе не упивался своей внешностью, скорее наоборот. Отсюда его
стремление (проявлявшееся по-крестьянски: красиво -- значит, богато, но тоже
в кренстьянском смысле) к нарядной одежде.
Крестное знамение
Многие видели в отце манерность. Но ее не было. За манерность часто
принимали как раз непосредственные проявления отца. Например, почти на всех
фотографиях видно, как он держит пальцы сложенными для крестнного знамения.
Это вызывало упреки со стороны тех, кто готов был обвинить отца в
притворстве. Однако я получила страшное подтверждение их неправоты и,
наноборот, -- искренности отца.
Когда тело отца достали из проруби, оно, разумеетнся, было
закоченевшим. Таким я его и увидела, когда по просьбе Протопопова приехала
на опознание. Так вот, правая рука отца как раз была сложена для крестного
знамения. Возможно ли, чтобы он и в последние мгнонвения своей земной жизни
пытался представлять себя иным, чем был на самом деле?
Победа над телефоном
Отец просто-таки с почтением относился к телефоннным аппаратам. Замечу,
что я имела возможность видеть отца говорящим в трубку уже спустя время
после его появления в Петербурге, то есть когда он должен был бы свыкнуться
с этим чудом техники.
Те, кто видел отца говорящим по телефону, сначала отмечали его робость.
Голос, доносившийся из ниоткунда, приобретал над отцом, казалось,
мистическую власть.
Надо заметить, что отец понимал свою неразвитость в этом отношении и
решил ее побороть. Он сам мне, только приехавшей в столицу, не без умысла об
этом рассказывал.
-- Пусть он видит, что он тебе -- ничто.
Это о телефоне!
Отец, не робевший ни перед кем, уговаривал себя (через меня) не
чиниться с машиной.
При всем уме он был страшно наивным. Уверена, отец праздновал победу
над аппаратом всякий раз, когда рывнком перенимал трубку у зовущего его к
телефону, карнтинно подбоченивался и опирался ногой на маленький табурет,
специально поставленный возле. Именно такой ему, наверное, представлялась
поза триумфатора.
Любовь или страсть
Я запомнила один спор, который шел между Мариней Евгеньевной Головиной
и Анной Александровной Вырубовой в присутствии, разумеется, отца -- во время
обычных чаепитий.
А разговор, как это бывало, начался с материй дунховных и плавно
перетек на материи вполне житейснкие, к чему, собственно, все, кто не
обнаруживал себя ханжой, и стремились.
Что сильнее -- любовь или страсть? Где скрещенье? И есть ли оно?
Мария Евгеньевна утверждала, что любовь сильнее страсти, потому что
способна длиться дольше, что сладка как раз не страсть, а любовь, и даже
безответная, безннадежная, больная и мучительная.
Анна Александровна же, напротив, уверяла, что страсть сильнее, так как
всегда подавляет и подчиняет себе любовь, что никакого скрещенья нет и быть
не может -- либо одно, либо другое...
Обе горячились, сбиваясь от волнения на французнский, тут же торопясь
перевести каждая отцу свои доводы.
Отец так и не вмешался. Он просто смотрел на них с жалостью -- никак не
хотели договориться между собой две несчастные в любви и страсти женщины,
одна обнманутая, другая поруганная.
Зачем еду тыкать?
Чаще всего отец ел руками. К приборам, за исключеннием ложки, он не
привык, а потом и не считал нужнными. Говорил:
-- Еду Бог дает, что ж ее тыкать.
Одергивал меня, когда я пыталась есть по всем пранвилам хорошего тона:
-- По крайности ложкой ешь.
У многих описано, как отец раздавал за столом куншанья руками. Это
верно. Но делал он так не от некульнтурности, а потому что полагал
церемонией:
-- Христос руками хлебы делил и голодных одаривал.

Омывание ног
Во время паломничества в Святую землю отец был поражен, увидев в жизни
обряд смывания ног. Вернувншись в Петербург, он перенес его в дом.
Интересно, что примерно тогда же в одном филонсофско-религиозном салоне
решили буквально исполннять какие-то из обрядов, в том числе и смывание ног.
(Так проявилось желание приблизиться к истинному христианству.) Но
ограничились только одним разом. На следующий охотников не нашлось.
Жизнь жалости не знает
Романтизма во мне всегда было больше положеннонго по годам. Добавьте к
этому весь строй моей жизни, то есть ее начало -- забытая Богом деревня,
потом Петернбург со всем, что ему сопутствовало прекрасного (иного я тогда
не воспринимала).
Именно романтической любви мне до самозабвенния хотелось годов с
четырнадцати. Стоило увидеть лицо молодого человека, пусть некрасивое, но
исполненное, как мне казалось, мукой, тут же влюблялась. Сама сонбой в
минуту придумывалась его история со слезными подробностями -- про тяжелое
проклятие, про мой поднвиг во имя любви и про счастливое избавление уже нас
обоих.
Был в моей жизни жалкий случай.
Как-то среди посетителей отца я заметила совсем еще молодого человека,
по виду как раз изведенного в коннец какой-то душевной мукой.
В тот день у нас в доме было, как и вообще в начале 16-го года по
известным причинам, не очень много просителей, но все такие, с кем следовало
говорить подолгу.
Тот, "с мукой", заметно томился. Мне даже показанлось, что ему вот-вот
станет дурно. Я подошла, предлонжила воды. Он отказался, сказал только:
"Скорей бы уж...".
Я, уже замороченная собой, в порыве спросила:
-- Вы сильно страдаете?
Молодой человек выдохнул:
-- Очень!
Мне только этого и надо было.
Что же оказалось?
Я забилась за дверь и (о, разумеется, из одной только любви) стала
слушать.
"Несчастный" был уроженец Гороховца, из поповских детей, сам
заканчивавший семинарию, и не последним.
С детства в доме он слышал духовные наставления известного рода и
содомский грех считал едва ли не санмым страшным. Но только смог понимать
изнанку жизнни, с ужасом прозрел, что сам содомит, пока мысленно.
Подошло время, снарядили в семинарию. Стал учитьнся. Домой показывался
редко, все ждал, что будет в нем перемена. А дело все хуже. Душа болит,
мечется, покоя ищет, а покоя нет. Собрался с силами, пошел в цернковь, где
его не знали, пожелал исповедаться, а рта раскрыть не смог. Постоял да и
пошел. Тогда решил, что Господь ему уста запечатал.
Через кого-то узнал о моем отце, приехал, как сканзал, "за
разрешением".
Отец, разумеется, понял его так, что он просит разнрешить от греха.
Спросил:
-- От чего же разрешать, от греха мысленного или
сущего?
Семинарист ответил:
-- Я не про то. Разрешите мне совершить грех.
Чтоб на это благословения спрашивали, такого еще
отец не слышал. Спросил:
-- Ну, скажу я тебе, что можешь, дальше-то что будет?
Молодой человек с отчаянием почти закричал:
-- Дальше я только жить и начну.
-- С таким грехом-то, при духовном-то звании? Не
бывает такого разрешения. Тебя ад ждет, если не обран
зумишься.
Семинариста эти слова не испугали.
-- Мне слово нужно.
-- Терпежу, что ли нет?
-- Совсем нет. Руки на себя наложу. Мне жениться
надо, без этого до прихода не допустят. А при жене мне
обратно дороги не будет. Так надо пораньше. Вдруг так
потянет, что придется из семинарии уходить.
На этом стенания несчастного были прерваны отцом:
-- Тебе одному в грех входить стыдно, а грех тянет,
не отпускает. Вот ты и решил других туда затянуть. Десн
кать, не я виноват, не подтолкнули бы меня, чистым
бы ходил. Да я в таких делах не помощник.
Отец с такой силой распахнул дверь, к которой я прижималась, что
совершенно, казалось, расплющил меня. Я закричала, кое-как выбралась из щели
и тут же столкнулась с молодым человеком, подталкиваемым отцом. Я снова
закричала, теперь уже ошпаренная принкосновением того, кого еще час назад
готова была люнбить. Как я обманулась, как коварно обманули меня чунжая мука
и темные окружья глаз!
Сейчас мне уже за пятьдесят, а ничего не изменилось.
Я не так много в жизни читала. Все другое занимало. Да, кстати, и не
стыжусь в этом признаться. Понимаю, что главное было вложено в меня уже при
рождении. (Так и отец говорил.) Из Лескова помню только один рассказ про
женщину -- Домну, как она до смерти влюбнлялась. До смерти -- тут значит и
силу, и года. Разумеетнся, то, что я сохранила в памяти только этот рассказ,
умысел судьбы. Ведь узнала я его, когда еще не могла понимать суть. Не сама
любовь, а придумка про свою любовь дорога, про свои мучения во имя любви,
своей же. Пустота на месте любви страшна, вот и пытаешься зацепиться за
кого-нибудь в надежде переложить хоть часть своего страха. Отец говорил:
"Жизнь жалости к человеку не знает. Ей и не положено, на то Бог есть".
Лимон и фиалка
Дуня очень любила всякие растения вообще и тосконвала по земле,
несмотря на городское свое воспитание. Однако все, что она могла позволить
себе в Петербурге, -- выращивание цветов в горшках.
Надо сказать, что я никогда не замечала в отце склоннности к домашнему
садоводству. Но однажды застала отца за странным для него занятием. Он
копался в горшке, кажется, с фиалками, который стоял на кухонном окне. Я
спросила, что он делает. Отец как-то испуганно оберннулся на мой голос и
скомканно ответил:
-- Да так, ничего.
Поспешно отряхнул руки и отошел прочь.
Через некоторое время я увидела, что отец подолгу стоит, как бы
высматривая в горшке. Вздыхает. И раснстроенный, уходит.
Наконец я решилась:
-- Что там такого?
Отец, застигнутый врасплох, ответил:
-- Я косточку посадил. А ничего не растет. Месяц уже.
Поливает ли Дуня этот цветок?
Дуня исправно ухаживала за цветами. Через нескольнко недель я увидела в
горшке новый росток. Нежно-зенленый. Тут же бросилась за отцом.
-- Слава тебе, Господи!
В этом восклицании отца было столько радости, буднто произошло нечто
долгожданное, особенное.
-- А что посадил?
-- Лимон.
Я не удержалась и рассмеялась. Отец тоже рассмеялся. Обнял меня и велел
смотреть за ростком.
Может, в одном горшке двоим было тесно или по какой-то другой причине
(ведь лимон капризен), через некоторое время росток зачах. Я не без робости
сказала отцу об этом.
Он напустился на Дуню. Мол, та плохо поливала. Дуня оправдывалась, что
поливала.
-- Значит, залила,-- настаивал отец.
Он расстроился всерьез.
За обедом в тот день он спросил, нет ли в доме лимонна. (Надо сказать,
что у нас в доме всегда было в достатнке и более того разных фруктов --
гости приносили.) Лимона не было. Отец велел купить.
Когда запыхавшаяся Дуня вернулась, отец просто вырвал у нее из рук
фрукт и отправился на кухню.
Мы ждали в столовой. Через некоторое время отец вернулся совершенно
удовлетворенный. На шелковой рубахе и под ногтями была земля, но он,
нисколько не смущаясь, сел за стол и продолжил обед.
А на кухне мы с Дуней обнаружили вырванную с корнем фиалку. И не просто
вырванную, а растоптаннную, изломанную. Земля же в горшке была аккуратно
разрыхлена и обильно полита.
Дуня, вздыхая, убрала с пола. Поворчала, но отцу ничего не сказала.
Через некоторое время лимон проклюнулся. Рос на удивление быстро. Отец
подолгу стоял возле него, щунпал листики, нюхал. Но вскоре росток зачах.
Дуня, пронтестуя против варварского отношения к ее фиалке, к лимону не
подходила, поливал его сам отец, и винить на этот раз было совершенно
некого.
Отец ходил сумрачный, даже злой. Однажды он загонворил со мной поздно
вечером после ухода наших обычнных гостей. Он зашел на кухню, где я сидела у
теплой плиты, читая что-то романтическое, приобнял меня за плечи.
-- Вишь, как пусто. Ни цветов, ничего у нас нет.
Я обернулась. В его голосе были тоска и отчаяние. То и в самом деле
были плохие времена -- шестнадцатый год, конец лета...
-- Что ты, папа, все наши здоровы, слава Богу, осн
тальное тоже наладится.
Отец погладил меня по руке, как он это делал всенгда, -- от локтя к
ладони, широкими взмахами, -- и отошел к окну.
Теперь он стоял ко мне спиной. Руки сложены на груди, голова опущена.
-- А что же Дуня фиалку, что ли, выбросила? Неуж-
то нельзя было спасти?
Я не сразу поняла, про что говорит отец.
-- Так ты же ее измял, только выбросить и оставалось.
Помолчали. Я подошла к окну и стала рядом с отцом.
Он взял меня за руку. Но не сжал ладонь, как обыкнонвенно, а держал мою
в своей.
-- А ты лимоны не любишь, -- почему-то сказал отец,
глядя не на меня, а в темную улицу.
-- Кислые они, -- ответила я первое, что пришло в
голову.
-- Верно, кислые, а я вырастить хотел. Уж так хотел.
Я расхохоталась.
-- А фиалку Дунину зачем вырвал?
-- Как затмение на меня нашло. Она ж мешала.
-- Так и потом твой лимон не принялся.
-- Верно. Но то ж потом. Дуня и теперь злится?
-- Да уж не злится.
-- А чего не сажает снова?
Я пожала плечами. Постояли молча. Потом отец вышел.
Больше он не предпринимал садоводческих шагов. Дуня же снова посадила
цветы, да не одну фиалку, а несколько, хоть и одинаковых, в два горшка.
Цветы удинвительно быстро разрослись, хоть и были посажены в неурочное
время.
Потом я не однажды видела лимонные деревья в менстах, где они,
казалось, совсем не могли расти, и всянкий раз вспоминала отца и его
попытку.

* ПРИЛОЖЕНИЯ *

Анжелика Сафьянова. Сказка наших дней

О СТАРЦЕ ГРИГОРИИ

И РУССКОЙ ИСТОРИИ

(Москва, 1917 год)

От издателя

На ловца и зверь бежит.'

Рукопись М.Г.Распутиной уже была почти готова к сдаче в типогнрафию,
когда 21.11.1999 на книжном аукционе антикварного магазина "Юнисет-Арт" я
приобрел за 6 у.е. первое и единственное издание той стихотворной "Сказки
наших дней...", которая фигурирует и цитирунется в начале "Записок об отце".

Редчайший документ истории и литературы, этот изданный в Москве в 1917
году (без указания места и года) 56-страничный паскнвиль, очевидно, достоин
републикации в этой книге; еще и потому, что его автор, скрывшийся под
псевдонимом Анжелика Сафьянова. -- виднный советский писатель Лев Никулин.
(Подробнее см. в книге А.Тара-сенкова "Русские поэты XXв. 1900-- 1955.
Библиография". Л/., Советснкий писатель, 1965, стр. 277.)

Не для сплетен, не для шуток.

Не для бойких прибауток.
Не для смеха и укоров,
Не для толков, не для споров
Мы писали эту сказку --
Мы писали эту сказку,
Чтоб вогнать злодеев в краску.
Те, кто злы, те будут злее.
Ну а это нам милее.

Долго нам жилось сурово,
А теперь за нами слово, --
Ну-ка, душу нараспашку;
Не за злато, не за ласку

Мы расскажем эту сказку
И про Гришку, и про Сашку,
И про Щелкову рубашку...

Мимо Волги и Урала,
Верст за тысячу не мало
Путь уходит вдаль и вширь,
Во студеную Сибирь.

Там, в одном краю убогом.
Во краю забытом Богом,
Против неба на земле.
Жил малец в одном селе.
Паренька крестили Гришей,
В детстве был травы он тише,
Но зато к восьми годам
Вышел парень просто срам:

Что ни день, то суматоха --
Все, что ни лежало б плохо,
Все, что вора вводит в грех,
Гришка тащит прежде всех.
С парнем просто плач и смех.

Вырастал мальчонка хватом,
Били скалкой и ухватом,
Извели на розги лес --
Парень вьется точно бес,
Воет, день лежит, как пласт,
Ну, а спуску все не даст,
Не берет его и мор,
Вот каков растет Егор.

Так растет в деревне Гришка,
Ловкий парень и плутишка.
Про него отец сказал --
Пусть растет, покуда мал,
Поприбавят годы ум --
И растет малец без дум.

Этим временем в столице
Слали свата к важной птице,
И послы сбирались станом
Ко заморским бусурманам.

У немецкого царишки
Десятины две землишки --
Дом, жена, солдат и псарь,
Словом, чем тебе не царь.

У немецкого царишки
Вырастала дочь на вышке.
Звали эту дочь Алисой.
Был царишка хитрый, лысый;
Стал царишка размышлять,
Как бы замуж дочку сдать.

У него соседи были,
Все в долгу, как кони в мыле,
Где их сан и где их прыть --
Как жену им заводить?

Скучно в тереме Алисы,
Под полами ходят крысы.

Стала думать да гадать,
Как бы на ноги ей стать...
А в немецком государстве

Ходит слух о русском царстве:
Хорошо де там живут.
Что ни день, то масла пуд.
Есть и золото, и камни.

"Вот бы, батюшка, туда мне", -
Говорит Алиса раз.

И отсель пошел рассказ.

Пишет грамоту царек
На далекий на восток,
Пишет грамоту в углу
Ко немецкому послу:

"Помоги, сосватай дочку,
Износились все сорочки,
Скучно дома... Плохо мне
В нашей Гессенской стране.
Слух идет и в нашем барстве:
Хорошо де в русском царстве,
В этом царстве, у царя
Сын не женится, и зря...
Сослужи, дружок, услугу,
Предложи ему супругу".

Раз, два, три, четыре, пять --
Царь выходит погулять.
Велико царя наследство,
Только сын ушиблен с детства
Беден смыслом и умом
И позорит царский дом;
Мало спит и много пьет.
Знать не знает он забот.
Бросил царскую перину
И содержит балерину.

И решил российский царь
Поступить, как было встарь:
Сына он решил женить,
Чтобы сбить лихую прыть.
Знает он, -- в одной стране,
На далекой стороне.
Принцев будет целый лес
И хоть пруд пруди принцесс.

Вот решает царь со зла
Звать немецкого посла.
Так случилось это дело.
Все решили сразу, смело.
Был посол хороший гусь
И привез Алису в Русь.
Александрой окрестили,
Обвенчали, окрутили, --

Мужу что... И ночью, днем.
Балерина все при нем.
Сговорившись еле-еле,
Так на трон и оба сели,
И сидели дни и годы.
Без кручины и невзгоды...

Много было разных бед,
Не пропал от них и след.
Но, как кустик олеандра.
Без тревоги и печали
Николай и Александра
На Руси цвели вначале.

Жили мирно, ели сладко,
Выезжали для порядка, --
"Коли царь -- сиди да пей".
Где ни плюнь -- везде лакей;
Кто их выше по уму,
Тех упрятали в тюрьму.

Ну-ка, люди грамотеи.
Сократим свои затеи.
Что нам город городить,
Шутки в сказочке шутить?!
Нужно делать дело нам, --
Мчится сказка по волнам,
Точно лодка без причала.
Так воротимся к началу.
Не забыли вы про Гришку,
Про веселого мальчишку.
Что в далекой во Сибири
Волю дал калмыцкой шири
И тащил, покуда малый.
Все, что плохо ни лежало.

Гришка вырос, стал смышлен,
Гришку дома гонят вон: "Не
сиди у нас на шее".
И скажу вам по душе я,
Очень всем он надоел
По причине разных дел.

Май, весна, запели пташки,
В Гришке новые замашки --
Возле девок, точно вьюн.
Вьется парень свеж и юн.
Не пропустит мимо бабы.
Те народ, известно, слабый --
С жару даст локтем в висок,
А потом придет в лесок...
Ну, иная, та со злости
Зазывала Гришку в гости
И будила мужа сдуру,
И спускали Гришке шкуру.

Долго думали, гадали,
И жену Егору дали.
Поженили. С этих пор
Присмирел слегка Егор.
Стал грешить, но втихомолку.
Чтоб никто не видел в шелку,
Чтоб не били бы ухватом
На потеху разным хватам.
Но в один печальный миг
Злой удар его постиг.

Это было темным делом.
То ли случай был с наделом,
То ли видел месяц ясный.
Кем петух был пущен красный.
То ли дело в конокраде --
Знайте сами. Бога ради,
Только в ночь, как села мгла.
Вышел Гришка из села
И пустился по дороге;
Как несли беднягу ноги...

То в санях, а то за возом.
То вдогонку за обозом
Потрусил смиренный Гриша.
Где в кустах, а где под крышей.
Где в деревне под амбаром.
Ночевал Григорий даром;
Шел в Россию из Сибири
Поглядеть, что слышно в мире.

Много ль времени, аль мало
С той поры уж пробежало,
Я про это ничего
Не слыхал ни от кого.

Только шел Григорий долго.
Перешел зимою Волгу;
Шел, ругая бездорожье.
Поминая имя Божье.
И в Москву, во стольный град
Прибыл, точно на парад.
Ходит Гриша по столице,
Видит были, небылицы.
Видит храмы и дворцы;
Ходят бабы до купцы,
Ходят штатские и баре.
Весь народ как на пожаре;
Над церквами звон гудит;
Гришка ходит да глядит,
И решил: из всей толпы
Лучше всех живут попы.

Видел Кремль... таков обычай,
Видел дом митрополичий,
Ткнулся он было к воротам,
А за первым поворотом
Часовой... В руках винтовка.
"Малый... Здесь ходить не ловко..."

Все Егору опостыло,
Он ушел, сказав уныло:
"Хоть пали, хоть не пали там --
Буду я митрополитом".

С детства Гришка думал вволю
И хвалит попову долю --
Есть и домик и землишка,
Деткам есть на молочишко,
Есть и хлеб в годину злую,
Знай, тяни нам "аллилую".
Тычь перстом почаще в небо
И сбирай себе за требы.

Был он кой-чему научен
И к работе не приучен,
Осмотрелся хитрым взором,
Пошатался по соборам.
Пораздумал, огляделся,
Победнее приоделся,
И на паперть, в Божий храм,
Стал являться по утрам.

Так просил он ради Бога;
Подавали, но не много --
Нынче в людях веры нет.
Изменился Божий свет.

Из себя был Гриша
видный. Было малому обидно,
И решил он: "Как ни глянь,
Видно дело будет дрянь;
Надо дело подоходней,
Впрочем, все в руке Господней,
Бабе путь открыт в кликуши,
Сопричислят в Божьи души,
Попадет к попам в покои,
Там винцо и все такое..."

Слышал Гриша о блаженных,
О покойниках нетленных,
Знал их дивные спасенья,
Их святые исцеленья;
Знал про то, как те вещали
Гласом точно из пищали
О грядущем зле и бедах,
И бывали во беседах,
И вели с царями спор,
Изрекая им укор.

И решил однажды Гриша,
Простояв в церковной нише
В стужу лютую, в мороз:
"Не для этого я рос,
Чтоб стоять здесь до заката;
Я и сам ума палата
И какой во мне порок,
Чем я тоже не пророк.
Помудрю, да принатужусь
И скажу да так, что ужас,
Не найдет в дому дверей
Самый хитрый иерей".

Как сказал он, так и сбылось,
И молва волной катилась:
У Николы, в краткий срок
Объявляется пророк.
Из себя еще не старый,
Не пугает Божьей карой,
А такую речь ведет.
Будто ложку меда в рот.
И пошли о Грише слухи.
Бабы лезут точно мухи,
Старец мед и мармелад --
Слову ласковому рад.
До того приятен бабе --
К той прижмется на ухабе,
С этой молится вдвоем
И зальется соловьем....

Как пошла о Грише слава.
Поднялась попов орава:
"Кто такой... Какое право...
Может штунда, или лыст..."
И попы дрожат, как лист:
Попугали Гришу адом.
Дали знать, куда им надо:
"Тоже всякий свинопас
Отбивает хлеб у нас".

Шли часы, и шли недели.
Люди жили, ели, ныли.
Сказке верили, не были,
Ну и время, просто срам.
Встать бы разом... Где уж нам...
Встанут утром спозаранку.
Плюнут -- вспомнят про охранку.
Боком взглянут на иконы;
Всюду ходят фараоны,
Охраняя каждый пост,
Заушая в гриву, в хвост...

Так приятно жили люди,
Помышляючи о чуде,
А по мраморным палатам.
Позабыв о годе пятом.
Ходит Коля-Николай,
Разоряя целый край.

И почтенная царица.
Вдохновляясь точно жрица.
Окружив себя попами.
Иерархами-столпами,
Извиваясь и дрожа,
Стала из ханжей ханжа.
Ходит в церковь, бьет поклоны.
Создает сама каноны --
Не царица, а скорей
В юбке старый архирей.

Кто же в ней узнает немку
И Алису-чужеземку;
Только жаль, ее язык
К русской речи не привык.
На немецком диалекте
Рассуждает и о секте,
И о том, каков синод,
И какой у нас народ.

Между тем почтенный Гриша
Забирался выше, выше.
Был он малый крепких правил.
Уважать себя заставил,
От девиц не знал отбою
И доволен был собою.

С Гришкой спорят иерархи,
Рассуждают о монархе,
И вещает Джиоконда
Из столичного бомонда:
"Vous savez, простой мужик,
А такой приятный лик".

Так его открыла Анна,
Дама фрейлинского сана,
А открыв, к царице скок --
"Объявляется пророк:
В нем одном такая сила.
Что на многих нас хватила,
Эта поступь, этот взгляд,
С ним не страшен целый ад".

Словом, лезет Гриша выше.
Красны дни пришли для Гриши:
И в столицу Петроград
Прибыл он, как на парад.

Едет он в почете, в славе,
Приближается к заставе.
Бьет поклон, и наконец
Попадает во дворец.

По палатам Гриша ходит,
Всех собой в восторг приводит,
Гриша старец хоть куда --
И взошла его звезда.

Изрекает он словечки.
Дамы ходят как овечки,
А потом, наедине,
Изнывают, как в огне...

Велика у Гриши сила.
До того вещает мило.
Что кругом бросает в жар:
"Вот так старец -- а не стар".

А достойная Алиса,
Без любого компромисса,
С ним сидит и день, и ночь.
День да ночь и сутки прочь.
Завелась деньга у Гриши,
Дом в селе с узорной крышей.
Перевез детей и женку,
Пьет в салоне ром и жженку;

У самой графини И...
У него всегда свои.
Свет потушит, порадеет,
Тихой лаской обогреет,
А когда Григорий зол,
Изорвет в клочки подол.

Гришка едет на село,
Гришке очень повезло;
Говорят о нем в Сибири --
Нет важнее Гришки в мире,
Гришку знают города.
Но случилась тут беда:
Несмотря на гнев престола,
Гришку баба подколола;
Боже, что тут был за шум,
От забот кружится ум.

Повезли его в столицу,
Положили, как в теплицу,
Лечат, холят, еле дышат
И о Грише только слышат,
И при нем всегда "сама"
От тревоги без ума.

Только скоро грянул гром --
Зашатался царский дом;
Время дивное приспело
И такое вышло дело,
Что царек с семьей родной
На кузена шел войной.
Русь пошла войной на Вилли.
Как друзья там не судили,
А пришлось держать им речь
И поднять на друга меч.

В этот день во всей столице
Звали всех врачей к царице,
А царица рвет и мечет.
Напускается, как кречет:
"Дайте мне злодеев низких,
Что моих задели близких,
Что, затронув дядю Вилли,
С нашим царством в бой вступили;
Где они..." И запускала
В Николая чем попало.
Словом, так или иначе.
Толку нету в этом плаче,
Ни к чему ее протест
И подписан манифест.
На Руси под бабий вой
Закипел кровавый бой.
Был в ту пору Гришка болен
И войною недоволен --
Беспокойства и хлопот
У царицы полон рот.

Так тянулись эти годы;
За войной пришли невзгоды.
На глазах у всей Европы
Крали царские холопы
И в стране гасили пыл,
И смущали фронт и тыл;
Бились дни и бились годы
На два фронта воеводы,
Ну а толку нет, как нет,
Хоть сражайся десять лет.

А пока, почтенный Гришка
Порешил: "Помрешь, и крышка;
Буду брать, что Бог дает,
Что плывет мне прямо в рот".
Обнаглел, не зная меры:
"Во дворце моей все веры,
А царица мил-дружок,
Может, я и впрямь пророк".
Так он Гришка, сударь мой,
Измывался над страной.

И предела Гришке нету;
Как бы сжить его со свету,
Думал в ставке не один
И, увы, не без причин.
Гришка ходит нараспашку.
Носит шелкову рубашку,
"Вышивала мне сама.
Вхож я в лучшие дома,
Захочу -- продам Россию;
Не слыхали про Мессию,
Так Мессия -- это я
И вокруг страна моя..."
Всем в зобу дыханье сперло.
Сыты Гришкою по горло.
Подошел всему предел,
Так стране он надоел.
Но царя смешат укоры.
Коротки о Грише споры:
"Этот старец мне родной --
Вместе правим мы страной,
Ты святого не порочь.
Уезжай отсюда прочь".

И тогда собрались трое,
В час один, ночной порою:
"Что слова? -- конец рассказам.
Надо кончить дело разом.
Поедом страну он ест,
Надо кончить -- делу крест".

И случилось это ночью.
Все сошлись по полномочью.
Все собрались во дворец,
Где бывал "святой отец".
Гришка пьян уж был немало,
Дам хватал за что попало.
Лил мадеру на рубашку.
Говорил в хмелю про Сашку,
Про царя и про дворец,
А уж делу был конец.

Что там было, как там было.
Кто стрелял в лицо и с тыла,
Это нам не надо знать.
Только Гришке уж не встать.
Начал он хитро, не просто.
Кончил прорубью у моста.
Ястреб в тучах пролетал,
И ему конец настал.

Как Алиса убивалась.
Как на фоб его бросалась.
Возле Царского Села
Место гробу отвела:
"В мире нет ему замены,
Вот он мученик нетленный.
Без него покоя нет,
Опротивел целый свет".
Схоронили по закону,
Положили в гроб икону:
"Спи до радостной весны,
Александра и княжны".

А спустя немного дней,
Русь была полна огней,
В каждом сердце -- пыл отваги;
Заалели ярко флаги.
Змию вбили в спину кол.
Рухнул царственный престол.
Сгибло Гришкино наследство.
Сгибли те, кто впали в детство.
Вот и сказочке конец --
Делу славному венец.

Григорий Распутин. Житие опытного странника

(май, 1907 год)

Когда я жил сперва, как говорится, в мире до 28 лет, то был с миром, то
есть любил мир и то, что в мире, и был справедлив и искал утешения с мирской
точки зренния. Много в обозах ходил, много ямщичил и рыбу лонвил и пашню
пахал. Действительно это все хорошо для крестьянина!

Много скорбей было мне; где бы какая сделалась ошибнка, будто как я, а
я вовсе ни при чем. В артелях переносил разные насмешки. Пахал усердно и
мало спал, а все же-таки в сердце помышлял как бы чего найти, как люди
спасаются. Посмотрю по поводу примеров на священнинков -- нет, все что-то не
то; поет и читает резво, громко, как мужик дрова рубит топором. Вот мне и
пришлось подумать много: хоть худой да Батюшка. Вот я и пошел паломничать, а
так был быстрый вглядываться в жизнь; все меня интересовало, хорошее и
худое, я и вешал, а спросить не у кого было что значит? Много путешествонвал
и вешал, то есть проверял все в жизни. В паломниченстве мне приходилось
переносить нередко всякие беды и напасти, так приходилось, что убийцы
предпринимали против меня, что разные были погони, но на все минлость Божья!
То скажут одежда неладна, то в чем-нибудь да забудутся клеветники неправды.
С ночлега уходил с полуночи, а враг завистлив всяким добрым делам, поншлет
какого-нибудь смутителя, он познакомится, чего-нибудь у хозяина возьмет, а
за мной погоня, и все это пережито мною! А виновник тотчас же находится. Не
один раз нападали волки, но они разбегались. Не один раз также нападали
хищники, хотели обобрать, я им сказывал: "Это не мое, а все Божье, вы
возьмите у меня, я вам помощник, с радостью отдаю", им что-то особенно
сканжет в сердцах их, они подумают и скажут: "Откуда ты и что такое с
тобой?" -- "Я человек -- посланный брат вам и преданный Богу". Теперь это
сладко писать, а на деле-то пришлось пережить все.

Я шел по 40-- 60 верст в день и не спрашивал ни бури, ни ветра, ни
дождя. Мне редко приходилось куншать, по Тамбовской губернии на одних
картошках, не имел с собой капитала и не собирал вовек; придется Бог пошлет,
с ночлегом пустят -- тут и покушаю. Так не один раз приходил в Киев из
Тобольска, не переменял белья по полугоду и не налагал руки до тела -- это
венриги тайные, то есть это делал для опыта и испытания. Нередко шел по три
дня, вкушал только самую малость. В жаркие дни налагал на себя пост: не пил
квасу, а ранботал с поденщиками, как и они; работал и убегал на отдохновение
на молитву. Когда коней пас -- молился. Это отрада мне послужила за все и
про все.

Ходил берегами, в природе находил утешение и ненредко помышлял о Самом
Спасителе, как Он ходил берегами. Природа научила меня любить Бога и
беседонвать с Ним. Я воображал в очах своих картину Самого Спасителя,
ходившего с учениками своими. Приходинлось нередко думать о Царице Небесной,
как Она принходила на высокие места и просила Бога -- "Скоро ли я буду
готова к Тебе". Много может природа научить по всей премудрости и всякое
древо и как по поводу весны. Весна означает великое торжество для духовного
челонвека. Как развивается в поле, то есть украшенный светнлый май, так и
кто следящий следит за Господом, то у него зацветает душа подобно маю, у
него такое торженство, как день Пасхи, то есть напоминает как будто этот
день, когда он причащался, и как развивается вся веснна, так развивается и
торжествует кто ищет Господа. Недуховному человеку весна тоже радость, но
только как неученому грамота.

Еще я нашел одну отраду из отрад всех: читал ежеднневно Евангелие
понемногу, читал немного, а думал более. Потом еще учился носить вериги три
года, но враг меня смущал -- "Это ты высок, тебе нет сверстнинков". Я много
боролся и пользы они мне не принесли, а нашел вериги любви. Любил без
разбора: увижу страннников из храма и от любви питаю чем Бог пошлет, у них
немножко научился, понял кто идущий за Госпондом. Много мне пришлось
бороться и пережить. В одно прекрасное время ходил, думал обо всем, вдруг
пронникла во мне мысль, долго недоумевал, что вот сам Господь не избрал
царские чертоги, а выбрал Себе ясли убогие и тем прославил славу. Мне,
недостойному, приншло в голову достигнуть: взял, выкопал в конюшне вроде
могилы пещерку и туда уходил между обеднями и заутнренями молиться. Когда
днем свободное время, то я уданлялся туда и так мне было вкусно, то есть
приятно, что в тесном месте не разбегается мысль, нередко и ночи все там
проводил, но враг-злодей всяким страхом меня оттунда выживал -- треском,
даже было побоями, но я не переставал. Так продолжалось лет восемь, и вот
враг-злондей все же-таки навел людей -- будто оказалось место лишнее и мне
пришлось переселиться в другое место.

Вообще я видениям никаким не верил, так меня Бог хранил от видений. Вот
меня искушение поискало одно, что возроптал на общество. Видению не нужно
верить, это недоступно нам. Хотя бы оно на самом-то деле было, за это
Господь простит, за неверие даже маленьким поднвигом простит, но как от
врага в прелесть впадешь, то это спрашивается как все равно, как у
какого-нибудь злого помещика потерял какие-нибудь вещи. Очень, очень
осторожно нужно с этими видениями, до такой доведут низкоты, то есть до
забвения, что не будешь помнить ни дни, ни часы, и в такую впадешь гордость,
и будешь настоящий фарисей. Трудно странничкам бороться со врагом. Когда я
шел странничать в Киев, то уходил утром без обеда, это был мой устав. Злодей
враг завидовал всему моему доброму делу; то он являлся в виде нищего, а
все-таки знатно, что не нищий, а враг в тумане. Я успевал в то время
крестным знамением себя осенять, и вдруг исчезал как прах. То мне казал, что
деревня еще более как 30 верст, смотришь из-за леску и вышел на долинку --
тут и село. Экой сатана! То являнются помыслы нечестивые, усталость
неописанная, гонлод невысказанный, жажда питья неопределенная,
сдо-гадывался, что это опять от врага, нередко падал на дороге как будто по
кочкам иногда -- все это искушенние! Приблизишься в селу, звон раздается, я
своими прыткими ногами и частой походкой -- уже в храм. Вот мне первую мысль
враг задает: то стань на паперти, сонбирай жертвы -- дорога далекая, денег
много надо, где возьмешь; то помолись, чтобы тебя взяли обедать и нанкормили
послаще. Хвать безумной головой, уже херунвимский стих поют, а я еще не был,
не предстоял, не соединялся с Господом! Дай я не буду больше! Так мне
пришлось с этими помыслами бороться целые года.

Вот я не стал помышлять, а стал приходить в храм стоять с мужиками
сельчанами, тогда мне Бог давал: напоят и накормят и всю нужду странствия
моего пойнмут. В том у странников благочестие, что не нужно собинрать и
наипаче на погоду роптать, потому что дурная и хорошая погода -- все от
Престола Божия.

Странничать нужно только по времени -- месяцами, а года чтобы или
многие годы, то я много обошел стран-ноприимен -- тут я нашел странников,
которые не тольнко года, а целые века все ходят, ходят и до того они
бедняжки доходили, что враг в них посеял ересь -- санмое главное осуждение,
и такие стали ленивые, нерандивые, из них мало я находил, только из сотни
одного, по стопам Самого Христа. Мы -- странники, все плохо можем бороться с
врагом. От усталости является зло. Вот по этому поводу и не нужно
странничать годами, а если странничать, то нужно иметь крепость и силу на
волю и быть глухим, а иногда и немым, то есть смиренным наинпаче простячком.
Если все это сохранить, то неисчерпанемый тебе колодезь -- источник живой
воды. А в настонящее время сохранить источник этот трудненько. Нужда все
же-таки Бог не старее и не моложе, только время другое. Но на это время Он
имеет Свою благодать и вренмя восторжествует. Страннику нужно причащаться
тем более во всяком монастыре, потому что у него большие скорби и всякие
нужды. Святые тайны обрадуют страннинка, как май месяц свою землю.

Много монастырей обходил я во славу Божию, но не советую вообще
духовную жизнь такого рода -- бросить жену и удалиться в монастырь. Много я
видел там люндей; они не живут как монахи, а живут как хотят и жены их не
сохраняют того, что обещали мужу. Вот тут-то и совершился на них ад! Нужно
себя более испытывать на своем селе годами, быть испытанным и опытным,
понтом и совершать это дело. Чтобы опыт пересиливал букнву, чтобы он был в
тебе хозяин и чтобы жена была танкая же опытная, как и сам, чтобы в мире еще
потерпела бы все нужды и пережила все скорби. Так много, много чтобы видели
оба, вот тогда совершится на них Христос в обители своей. Трудно в миру
приобрести спасение, наипаче в настоящее время. Все следят за тем, кто ищет
спасения, как за каким-то разбойником, и все стремятнся его осмеять. Храм
есть прибежище и все тут утешение, а тут-то как духовенство вообще в
настоящее вренмя не духовной жизни, наипаче следят, кто ищет бисенра и
смотрят с каким-то удивлением, как будто пришли сделать святотатство. Но
чего нам об этом печалиться? Ведь Сам Спаситель сказал: "возьми крест свой и
следуй за Мной". Мы не к духовенству идем, а в храм Божий! Ну, да нужно
подумать -- худой, да Батюшка. У нас искушения, а у него и поготову, потому
что там у него шурин на балах, а теща-то у него кокетничала, а жена много
денег на платья извела, и гостей-то у него преднстоит много к завтраку. А
все же почитать нужно его! Он есть батюшка -- наш молитвенник. Так и в
монастыре они поставлены на спасение и пошли спасаться, то есть какой-нибудь
помещик послал своего раба за горохом, а он принес ему редьки, чтобы он с
ним доспел? Однанко наказал бы!

Кто в миру неученый, а жизнь толкнула на спасенние, тот по всей
вероятности больше получит дарованния; что ни делает, да успеет! Вот по
поводу этому принмер. Было бы у одного хозяина нанять два работника, а два
бы прибежали со стороны и проработали во славу. Хозяин долго помнил бы и
давал и спасибо. Те двое-то наняты и позваны были, и эти-то прибежали во
славу -- они и получат тем более, что не были к делу приставлены, а
совершили более тех, которые были призваны. Не один раз я видел как гонят,
где собравшись во имя Госнпода беседу ведут, то есть живут как по-братски от
любнви Божией и любят не по одной букве, а по слову Спансителя; и не
выкапывают в человеке, то есть не находят никаких ошибок, а находят только
сами в себе, беседунют о любви и как соединиться со Святыми Тайнами и петь
разные псалмы и читать по главе из Евангелия, хотя за это будете изгнаны и
будут вас подозревать. Понтому что они-то (гонящие) чины заслужили по букве,
а от Господа далеко отстоят и духовный орган для них как заграничный язык.
Будем стараться и молиться, чтобы Господь нас не рассеял! Они же требуют от
нас то, чего сами не поймут. Мы не будем Бога просить, чтобы их Бог наказал.
Сам Господь укажет им путь -- истину. Смех их обратится по слову Спасителя в
плач. Не будем смотреть на разные их поношения: "слуха зла да не убоимся",
"станнем продолжать петь псалмы и любить друг друга всем сердцем" -- по
слову Апостола: "приветствуйте друг друнга святым лобзанием". Только не
нужно делаться всем большими, нужно слушать и внимать одного, кто нас ведет
в путь истинный; а то как бы враг нас не рассеял и не посеял в нас ничтожную
ерунду.

Вообще бояться станем прелести всяких видений. Не будем верить
сновидениям кроме Божией Матери и Креста. Много-много враг представляет
всяких кляуз и много показывает за братом недостатков; иногда и сканжет
брату вовсе устами чужими на брата,"будто как на самом деле тот брат
говорил, а тот даже и не думал этого. Вот тут-то нужно осторожно в духовной
жизни. Враг так наклевещет как есть на самом деле, и что же потом получится
-- даже до смерти не хотят друг друга видеть и при кончине простить. Вот
тогда и получится великий неурожай в поле -- хозяин не насыплет в житнницу,
а мы во спасение. Как дыроватый мешок не сонхранит в себе жита, так и мы,
ежели не будем друг друнга прощать, а будем замечать в другом ошибки, сами
же находиться к нему во злобе, то есть судить. Нам бы надо со смирением за
ним заметить ошибки, да уласкать его, как мать сердитое дитя: она все
примеря, приберет и всяким обманом и ласками не даст ему кричать.

Хорошо бы и нам найти пример с этой матери. Найнти и обласкать падшего,
а наипаче быть самому остонрожным и, прошедши все опыты, быть близко к Богу
и показать свой пример, и не от одной буквы, а быть на деле самому.

Ах, как враг хитрый ловит вообще спасающихся: в одно прекрасное время
ехал я зимой, был мороз в триднцать градусов, враг и научил меня: "Сними
шляпу и молись на долине за лошадьми, ведь все делатели, что не делают, да
успеют". Я действительно снял шапку и давай молиться, а потом мне стало
казаться в очах, буднто Бог очень близко. Что же получилось? Голову
простундил, потом захворал, был сильный жар, 39 градусов. Вот я тут
поработал, а когда пришел в себя, за это мнонго молился и постовал. Молиться
можно на долине, но не снимая шапки в 30 градусов мороза.

Кто спасается и ищет Господа не от какой-нибудь корысти, того, какое бы
то ни было искушение привендет не на грех, а на опыт. Нужно только после
этого искушения больше прибавить силы и с рассуждением действовать. Не
особенно забиваться и попадать к небу, а понемножку, как тебе на сердце
придет, а не как ревннитель. Нужно быть осторожным и помнить Бога, когда
работаешь, наипаче ловишь рыбу, помышлять об ученниках Господа, которые
также раскидывали сети. Когда пашешь -- помышлять, что труд есть во
спасение. Нужнно читать изредка молитвы Богородице, а в густом лесу
помышлять о пустыне, где спасались прежние отцы. На жатве думать вообще о
делателях добрых дел, труженинках Божиих. Когда один едешь или идешь, то
нужно сонображать, что все пустынники были одиноки. Ежели же нагнала тебя
толпа, то помышляй, что за Господом за Самим шли тысячи слушателей слова
Его. Хотя все мы как человеки грешны, но создание и образ Божий. Наинпаче
ежели какие страсти плотские, то воображай карнтину в очах своих -- Крест
Господен и громко на врага кричи: "Пойдем со мной на крест, ты был как ангел
и предстань одесную, а я тогда буду святой и оба не будем мучиться, а то ты
и меня мучаешь, и себя".

Когда никого не видно, то громко открикивайся от врага: "Господи,
Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного и молитвами Богородицы
сохрани меня". А если видишь, что около тебя кто-нибудь близнко, то тайно
духом возноси молитву Иисусову. Затем причащайся как можно чаще и ходи в
храм, какие бы ни были батюшки. Считай батюшек хорошими, потому что ты как
спасающийся -- тебя враг искушает, а у него тоже семейство и он тоже
человек. Ему бы надо было поступить в исправники, а он пошел в батюшки. Ведь
он бы рад спросить, да нет у нас таких живых людей дать ему благой совет. В
настоящее время кто может сонвет дать, так они в уголочки позагнаны.

Вот еще как враг завистлив к тем, кто ищет Господа и кого он ничем не
может искусить -- он прямо посынлает болезнь. Кто молится земными поклонами
-- у тех заболевает спина, у странников -- ноги и все по наважндению
вражьему; постников давит такая жажда, что ни выскажешь, на смиренных
посылает из женского пола с какими-нибудь неудовольствиями, на
несеребролюбивых наводит будто завтра умрет с голоду, у тех, кто крестится,
отнимается рука, нередко мутятся глаза, иногда делаются судороги. В ночное
время тем более велит поспать враг, а то явит треск, разный страх и всякие
всяческие. То явит милость, что видит все и всяким вранжеским своим хитрым
наваждением, а наипаче в лесу он старается всеми силами победить. На
трудолюбивых старается нагнать леность. Как это все -- победить!

На все нужно бить: молиться немного, но .ударять себя, когда никого
нет, крепко правильно и физичеснки, чтобы даже пол дрожал, только стараться,
чтобы никто не видел -- тогда это все будет здорово и пройндет, и будешь
опытен и примешь все это с радостью, потому что тебя враг научил, а не
искусил -- наипаче еще научил любить Бога. Вот тебе и враг! Хвать, хвать, а
пользы нет. Возьми в пример худого еврея: обманывал, обманывал -- глядишь
доспелся расторгуй (разорился), так и враг трудился да не над тем.

Вся жизнь моя была болезни. Всякую весну я по сонрок ночей не спал. Сон
будто как забытье, так и провондил все время с 15 лет до 38 лет. Вот что там
более меня толкнуло на новую жизнь. Медицина мне не помогала, со мной ночами
бывало как с маленьким, мочился в постели. Киевские сродники исцелили, и
Симеон Пранведный Верхотурский дал силы познать путь истины и уврачевал
болезнь бессонницы. Очень трудно было все это пережить, а делать нужно было,
но все-таки Госнподь помогал работать, и никого не нанимал, трудился сам,
ночи с пашней мало спал.

Когда я стал ходить по святым местам, то стал чувнствовать наслаждение
в другом мире. Ходил временно не всегда по святым местам; испытывал много
чего; видел, как Богу служат в обители святой, и думал, что в миру кто
делает со страхом и благословением Божиим тоже участник даже и больший,
потому что Сам Самондержец Царь крестьянином живет, питается от его рук
трудящихся, и все птицы крестьянином пользуются, даже мышь и та им питается.
Всякое дыхание да хвалит Господа и молитва все за крестьянина -- только бы
он не сквернословил! Велик, велик есть крестьянин перед Господом: он никаких
балов не понимает, он в театре редко бывает, он только помнит: Сам Господь
подать нес и нам велел -- Божий трудовик! У него вместо органнов коса в
руках; вместо увеселений -- соха у сердца; вместо пышной одежды какой-нибудь
твердый армячок; вместо тройки лихой какая-нибудь усталая лошадка. Он едет и
вспоминает от души ко Господу: "донеси меня с этой долины в свое прибежище
или до города". Вот тут-то на нем Христос! а сам пешечком со слезами. Он
здесь со Христом, а там уже давно на нем пребывает рай, то есть он заготовил
Житницу Божию. Нередко приходится со словами Бога умолить и Фрола, и Лавра
помянуть, а все же-таки с Богом и тут ему радость! А без Бога хотя и на
тройке мчаться, а уныния полный экипаж.

Что им завидовать! у них как у худого еврея какой-нибудь гнилой товар,
да подкрашен или подлажен. Хвать, а его и нет, то есть деньги заплатил, а
пользы не получил. Вот их радость -- как надежды на весенний лед. У них едет
только пышное платье, а душа во мраке. Но дейнствительно не у каждого так
бывает: "порфира не погунбит, а рубище не вознесет", но на все нужно умение
и опыт. Всегда нужно себя в одежде унижать и считать себя низким, но не на
словах, а духом действительно. Брилнлианты тоже Божие создание и золото
украшение Царинцы Небесной -- бисер чтимый, но только нужно суметь его
сохранить. Мы одеваемся в жемчуг -- делаемся выше городов, подымаем дух -- и
рождается порок гордости и непокорности ко всему. А вы знаете, кто у нас не
поконрился? Один сатана! Он трепетал, он не спал и сроду не кушал, а вы
знаете, где он находится? Нужны только унижение и любовь -- в том и радость
заключается!

Любовь -- большая цифра! пророчества прекратятся и знания умолкнут, а
любовь никогда. Не так как строго говорится, а маленько, маленько сохраним
-- остальнное все приложится. Не нужно добиваться почета и ученния, а
следить и искать Господа и все ученые послушанют глагол твоих или изречения
твоего. Мне пришлось много бывать у архиереев, много я беседовал с ними, вот
всячески испытывали. Придешь с сокрушенною дуншою и смиренным сердцем -- их
учение остается ничнтожным и слушают простые слова твои, потому что ты
придешь не с простым духом, а от милости Божией. Ты одно изречешь слово, а
они нарисуют себе целую карнтину, только бы ты шел не ради гнусной корысти.
Они, хотя и хотят испытать и ищут что-нибудь, но ты как не с простыми --
словами, то есть в страхе -- вот тут-то у них замирают уста и они
противоречить не могут.

Так я много бывал в духовных академиях: в Киевснкой, в Московской,
Казанской и более в Петербургской.

В настоящее время, в такую смуту 1907 года действинтельно на всех не
повлияешь. И Сам Господь не на всех повлиял и про некоторых заготовил ад и
тьму, которые есть следят за Господом, с теми пришлось мне побесендовать по
поводу всей смуты. Я больше беседовал с ними о любви, но они много
изумлялись о любви более из опыта, которая пережита мною.

Так нужно быть на все приготовленным и не в научнном настроении духа.
Если не будешь искать корысти нигде и стремиться, как бы утешить, призовешь
Госпонда душевно, то и бесы вострепещут от тебя, и больные выздоровеют,
только бы все делать не от гнусной корынсти. А будешь искать каких-нибудь
случаев для брюха, для славы, для сребролюбия, то не получишь ни здесь ни
там, то есть ни небесного ни земного, а будешь станраться, действительно
Господь даст в чем нуждаешься и получишь, что тебе надо. Враг же сатана
всегда ждет и ищет случая, как бы искусить, и говорит, побеседуй погромче
для своей славы и покрасноречь для брюха! И ах -- сатана как лиса, сверток
много, много. Все это пережито мною! Нет, не нужно просить и беседовать для
славы своей -- это будет только беспокойство -- не дадут и не получишь, не
приобретешь ни в земное нанслаждение, ни в небесную радость.

Если будешь себе приобретать, то не украсишь ни храм, ни себя, а будешь
живой мертвец, как в Евангелии говонрится. Вот ученость для благочестия --
ничего! То есть я не критикую букву -- учиться надо, но к Богу взывать
ученому не приходится. Он все на букве прошел и не приходится ему к Богу
взывать. Буква запутала ему голонву и свила ноги, и не может он по стопам
Спасителя ходить. Действительно есть и ходят по стопам Спасителя, но только
очень помешало им настоящее время. Спутана вся Россия и не признает в ней
паства своего пастыря, то есть на родине надо любить родину и в ней
поставленнонго Батюшку-Царя -- Помазанника Божия.

Много, много я кое-где бывал: бывал у сановников и офицеров и князей
даже, пришлось Романовское понколение видеть и быть у Батюшки Царя. Везде
нужны подготовка и смирение и любовь. Вот и я ценю, что в любви пребывает
Христос, то есть неотходно есть на тебе благодать -- только бы не
искоренилась любовь, а она никогда не искоренится, если ставить себя
невысоко, а любить побольше. Все ученые и знатные бояре и князья слушают от
любви слово правды, потому что если в тебе любовь есть -- ложь не
приблизится.

Не так как пишется, но на деле-то попасть к Высонкопоставленным нужно
быть очень осторожным и принготовленным ко всему, тогда от веры твоей
повлияет на них Господь своею красотой. Они встрепещут и твое простое слово
примут за самое высокое образование, потому что в них скажется особенно чего
не опишешь, то есть повлияет Сам Господь своею благодатью. Я греш-

ный тут бывал то высказать не могу, у всех и вся и мнонго кое-чего
видел. Одно главное: кто живет со Христом нищий и убогий, у того радость
больше его хаты, а и во дворцах и у Высокопоставленных, как Бога нет,
унынние больше хижин. Действительно много и среди ариснтократов таких, что
благодати выше дворцов и умению к благочестию. Которые умеют себя унизить, у
тех и блангодать выше дворцов, не добиваются сей славы, а добинваются высшей
благодати им и скорби как овсяная пленва для ветра. А которые ждут от Царя
почестей и награнды, а сами не заслужили -- у них фундамент-то на песнке.
Вода пришла и все унесло, то есть маленькая ошибнка, а они уже то давятся,
то стреляются, то напиваютнся, потому что они не искали небесной славы, а
искали земного удовольствия. Бога и то купили в магазине -- изумруд. А
он-то, изумруд, у них заржавел, и ржавчина послужила свидетелем. Кто Богу и
Царю служил и не искал славы, трудился -- заслуга. Не спал день и ночь,
делал правду, служил Богу и уноровлял Батюшке Царю, на того и гора упадет --
его не задавит, перенесет все с радостию и получит наслаждение даже больше
старого. Вспомнил еще один опыт и испытание в моей жизнни. Ходил в Петров
пост на острова и там собирал лыко; таскал больше чем за полверсты в озеро
мочить. Хлеба кушал малость, а оводов и комаров от себя не отгонял. В пять
часов вечера я снимал рубашку, клал сто поклонов и творил Иисусову молитву.
Враг-ненавистник очень много этому позавидовал, напустил уныние, даже
ненудовольствия сделались. Едва-едва смог перенесть, но понял я, что ему
досадил. Потом сам еще ошибся и его оклеветал, но тогда-то он меня вторично
донял, то есть больше еще научил к опыту и остался нечестивый оснмеянный со
своими хитростями. Его роль была богохульнство, а оно произошло от просимого
мною чуда. Так вот, не советую просить чудес или подвиги большие брать, а
брать подвиги по мере. Я действительно полунчил пользу от оводов и комаров,
цифра неписанная, и научился всякому терпению, вообще ударам или изнунрению
тела. Придется если на мягком спать, то и хороншо в интеллигентном обществе,
а в поле на кочке и слаще, и березонька под боком и зорьку не проспишь и на
все это опыт. Еще в петровские ночи я пахал, оводов тоже не убирал с себя --
пускай покушают тело и понпьют дурную кровь. Я размышлял: и они Божие
созданние, так и я сотворен Богом. Кабы Бог не дал лета, не было бы и
комаров. Ах, какой у мужика труд золотой и он делает все с рассуждением. Вот
и комаров-то покорнмит и то во Славу Божию. Мужичок мудреный и опытнный.
Душа живая у него и пережито им много. Однако жалко, что у него ум спит,
потому что он не был в гимназии. Не известно однако, что бы с ним было, кабы
поучился. Одно известно, учение в Боге и в Боге в храме и в храме
соединяться с Господом, принимать Святые Тайны три раза в год. Если все это
сохранить в себе, то будут на тебя нападки, преследования разные и вообще
будут священники пытать, на все нужна сила и Бог даст дарование -- их буква
останется дешевой ценой.

Когда в храме священник, то нужно его почитать; если же с барышнями
танцует, то напоминай себе, что это не он, а бес за него, а он где-то у
Престола сам служит. А видишь, что он сладкие обеды собрал и
кумуншек-голубушек созвал, то это потому, что у него своянченица барышня и
шурин кавалер, а жене-то батюшко-вой и жалко их, он же Христовый все же
батюшка и не сам, а пожалел их, так и представляй в очах картину.

Хочу еще поговорить о сомнении. Я нашел много людей сомневающихся в
себе с 16 лет и до 33 и мне пришлось беседовать по поводу сомнения. И так
это сонмнение доходит до такой глубины в забытье, что преднставляется в
конце концов, что даже не достоин в храм ходить, Святые Тайны принимать и на
иконы, то есть на лик Божий взирать. Тут такая глубина, что и разобнраться
совсем невозможно. В святых Житиях сказано: нужно себя везде и повсюду
проверять и исследовать. Действительно, нужно всегда себя проверять, я с
этим согласен, только в середину точки зрения, а не до крайнностей. От
крайностей человек помышляет, например, что в нем нет любви истинной. Я
люблю не от сердца, а вижу у человека недостаток в чем-нибудь и жалею, а
любовь далеко от меня отстоит, я недостоин любить и Бог не дал мне любви,
как брат, например, любит. Что же получается? А выходит, что на Бога
приносят хулу, что Он не дал любви. После этого отражается, что челонвек
считает себя действительно недостойным. В таком случае не нужно думать о
себе, что во мне любви нет, а просить наипаче Всевышнего, чтобы Он наказал
мне любовь истинную и научил. Так Он научит! Можно и помышлять иногда, что
не отбери у меня, Господи, любовь чистую и люблю довольно, и пускай она,
люнбовь, во мне торжествует во славу Христа и уповать на Высшие Силы. А
больше добиваться любви до крайноснти нельзя! А какую Бог дал, такая пусть и
будет! И так нельзя никому советовать, что "люби более", на все надо
присматриваться строго, потому что человек любит иснкренней душою, а враг
хитрый по этому поводу и преднставит картину: "ты еще не учился любить, не
достоин грешник, любят не так, а ты люби одного Бога, ходи с поникшей
головой, не радуйся!"

Нет, Бог веселых от рая не отказал, а наипаче их возлюбил, но только
веселиться нужно во Господа. Вот еще враг хитрый задает такие фразы и
научает: "пуснтынники молились и постились, и Сам Господь 40-дневнный пост
нес, а ты что за человек, за молитвенник и за постник, попостуй и соединись
с Господом". Вот мы и начинаем пестовать и молиться недели, не спрося ни у
какого старца, а сами от себя. Что же получится? Полунчится самомнение и в
глазах картина, что из подвижнинков подвижник и будет видение и голос от
иконы и потом что же? Враг так сумеет подойти с божественной стороны, что и
срисовать никак невозможно. С большонго поста, от физической усталости
заболевает спина и нервы расстраиваются, и не хочет человек разговаринвать
ни с кем. Все кажутся в очах его из грешников, нередко голова кружится, от
слабости падают на пол и часто становятся ненормальными. Вот где нас добил
враг, где нам поставил сети: в посте, в молитве доспел нас чудотворцами и
явилась у нас на все прелесть. Тут-то мы и забыли и дни и часы и
Евангельское слово отстоит далеко от нас. Нужно брать пример самый легкий, с
жинвотных, с лошадей. Посмотри: если на сытой лошади поедешь, она не убьет;
на голодной -- устанет; держись середины, тогда не убьет, не пристанет, а
как раз добенжит до станка. Так и молиться надо немного, а думать побольше,
наипаче в Великий Пост помышлять: "понмяни мя, Господи, во Царствии Твоем".

Духом удаляться будто как в пустыню. Наипаче Иисунсову молитву творить:
"Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй меня грешного". Куда идешь или
едешь, как это сохранишь в себе, будешь ты у Бога и схимник и иеросхимонах.
Иеросхимонах заставлен молиться, а ты сделаешь это по своей воле и Святые
Тайны примешь дважды в великое говение. Так и в храме нужно стоять, когда
придет радость молиться, если же леность придет, ударять себя в грудь,
обзывать, оболгать сердце ленинвым, а вообще стыдиться не нужно в храме,
потому что дом молитвы. Ведь какой-нибудь торговец если бы стал лениться
отвешивать товар, то не убыл бы из корзины и не прибыл бы в карман. Не
остаться бы и нам, то есть не выйти бы нам с дырявым мешком, в котором не
сохраннилось чего положено было. И не нужно выказывать себя, а вести
серединку, тем более молиться лучше. Но кто духовную жизнь ведет, то тем
более над тем всегда наднругаются. Вот тут-то не надо стыдиться, а делать
так, как Бог указывает, так и молиться. А то враг скажет: "не ходи в храм,
там над тобой смеются псаломщики, дьякон и все священники, весь мир
соблазняет, молись дома по 200 поклонов". Храм есть ковчег, как он не будет
соблазннять врага, потому что там отпускаются в Храме грехи.

В одно прекрасное время проникла мне мысль и глунбоко запала в сердце.
Как говорится по слову Апостола Павла, "кто устроит храм, того адовы врата
не одолеют никогда". Вот я стал неотступно Царицу Небесную пронсить и
пришлось мне физически поработать, не один раз приходилось, крепко обнявши
голову, глубоко, глунбоко подумать по поводу храма. Сам я человек
безгранмотный, а главное без средств, а храм уже в сердце пенред очами
предстоит. Как это устроить? а главное монлившись Царице Небесной, чтобы она
дала мне сил и не упасть духом и надеяться на Его щедрую милость, и под
покров Царицы Небесной. Легко сказать: "дай на

храм 20 тысяч", а как их дать и где взять? Надо подумать, сообщиться с
Господом, да побеседовать с Ним, попронсить Его, чтобы Он не отринул своею
милостивою щеднростью и оказал мне свою радость. Говорить стану кратко о
благодетелях: если подробно начать, то это будет слишнком длинно. Так
недаром говорит Святое Писание, что за Богом молитва не пропадет, а за Царем
служба. И вот Божья радость совершилась на мне, грешном. Я простой мужичок,
когда вообще благодетелей искал, ехал из Тонбольской губернии с одним
рублем, посматривая по донроге на Каме, как господа лепешки валят в воду, а
у меня и чайку нет на закладку. Как это было пережитьПриезжаю в Петербург.
Все равно как слепой по дороге, так и я в Петербурге. Пришел первое в
Александре-Ненвскую Лавру поклониться мощам и за крыльцом у меня большой
мешок с черным бельем. Отслужил молебен сиротский за 3 копейки и 2 копейки
на свечку.

Выхожу из Александре-Невской Лавры, спрашиваю некоего епископа духовной
академии Сергия. Полиция подошла: "какой ты есть епископу друг, ты хулиган,
приятель". По милости Божией пробежал задними вонротами, разыскал швейцара с
помощью привратников. Швейцар оказал мне милость, дав в шею; я стал перед
ним на колени, он что-то особенное понял во мне и доложил епископу; епископ
призвал меня, увидел и вот мы стали беседовать тогда. Рассказывал мне о
Петербурнге, знакомил с улицами и прочим, а потом с Высоконпоставленными, а
там дошло и до Батюшки Царя, конторый оказал мне милость, понял меня и дал
денег на храм. Я с радостью поехал домой и обратился к священнникам о
постройке нового храма. Враг же как ненавистнник добрых дел, еще не успел я
доехать, всех соблазнил. Я им оказываю помощь в постройке храма, а они ищут
меня в пагубной ереси обвинить и такую чушь порят, даже нельзя высказать и
на ум не придет. Вот сколь враг силен яму копать человеку и добрые дела в
ничто станвить. Обвиняют меня как поборника самых низких и грязных сект, и
архиерей всячески восстает. Куда трудно люнбовь разобрать. Как человек не
был на опыте. По поводу жалости -- это прямое естество. Да, -- и это
жалость. Пожалей и это жалость. А любовь это такая златница, что ей никто не
может цены описать. Она дороже всего созданного Самим Господом чего бы не
было на свете, но только мало ее понимают. Хотя и понимают любовь, но не как
златница чистая. Кто понимает сию златницу любви, то этот человек такой
премудрый, что самого Соломона научит. Многие -- все мы беседуем о любви, но
только слыхали о ней, сами же далеко отстоим от любви. Она пребывает наипаче
у опытных людей, а сама по себе она не придет к тому человеку, который
челонвек в покое и живется ему хорошо, хотя он и батюшка. Ведь батюшка
двояко есть -- есть наемник паствы, а есть такой, что сама жизнь его
толкнула быть истинным пастырем и он старается служить Богу -- наемник же на
него всячески доносит и критикует. У избранников Бо-жиих есть совершенная
любовь, можно сходить послуншать, будут сказывать не из книги, а из опыта,
поэтому любовь даром не достают. Тут-то и мешает враг, всячеснки старается,
как бы человек не захватил любовь, а это ему, врагу, самая есть загвоздка.
Ведь любовь это своего рода миллионщик духовной жизни -- даже сметы нет.
Вообще любовь живет в изгнанниках, которые пережинли все, всяческое, а
жалость у всех есть.

О любви даже трудно беседовать, нужно с опытным. А кто на опыте не
бывал, тот перевернет ее всячески. Вообще где есть избранные в духовных
беседах, те более понимают любовь и беседуют по Новому Завету и живут
единогласно, единым духом. Вот в них есть искренняя любовь и они молятся
день и ночь вместе друг за друга. Вот у них-то и пребывает несметная
златница любви. Вот, братья, поберегитесь врагов и, сестры, подумайте о
любви -- златнице чистой. Петь нужно более псалмы и духовные песни. Враг
злодей ищет всех удобных случаев -- батюшек науськивает: "поборники -- они
других сект, не братство у них", а то семейных всячески восстанавнливает. Но
не будем бояться слуха зла, будем продолнжать во Господе, будем петь Ему и
славить Христа, наинпаче будем любить храм и причащаться почаще.

Григорий Распутин. Мои мысли и размышления

(Петроград, 1915 год)

Краткое описание путешествия по святым местам
и вызванные им размышления по религиозным вопросам

Что завтра ? Ты наш руководитель, Боже.

Сколько в жизни путей тернистых!

Святые места -- опыт жизни,

неизменный кладезь премудрости.

В Киево-Печерской Лавре

Я прибыл в Святую Лавру из Питера и назову светом Питер, но свет этот
гонитель мыслей на суетный мир, а в Лавре свет светит тишины.

Когда опускают Матерь Божию и пение раздается "Под Твою милость
прибегаем", то замирает душа и от юности вспомнишь свою суету сует и пойдешь
в пещенры и видишь простоту: нет ни злата, ни сребра, дышит одна тишина и
почивают угодники Божий в простоте без серебряных рак, только простые
дешевые гробики. И помянешь свое излишество, которое гнетет и гнет, и ведет
в скуку. Поневоле помянешь о суете жизни.

Горе метущимся и несть конца. Господи, избави меня от друзей, -- и бес
ничто. Бес в друге, а друг -- суета.

И увидел пещеры дивные, чудеса чудес. Как их Бог благословил, как же
нам не верить, поневоле вздохнешь. Оне в диком камне. Сама Рука Божия
творила их, и укрывались там искони от нашествия единородцев.

Тяжелые воспоминания о мучителях иноплеменниках, но в настоящее время
большее мучение -- брат на брата и как не познают своя своих. Поэтому и
мучения более тяжелые. Обида берет. Поэтому я уверен, что веннцы будут ближе
к Лицу Божию от этих мучителей в нанстоящее время (1911 г.).

Тех мучили инородцы, а теперь сами себя, наипаче батьки -- батьков,
монахи -- монахов и вот Слово Бо-жие на нас: брат на брата и сын на отца --
конец приближается.

И увидел Иова в пещерах Печерских, где его кону-рочка тесная-претесная
и несет ароматом благоухания.

И за что несет? Очень просто: за то, что не избрал себе чертог, а
возлег в яслях убогих и терпеливо и покойно перенес свою тесноту, а нам хотя
бы в простоте и в роскоши перенестись духом в его тесную конурочку и
попросить его молитв, и Господь не откажет его свянтым молитвам и мы будем
участниками с ним Одесную Отца, а высказать о его терпении невозможно: сами
книги не вместят.

В Почаевской Лавре

Дивная Почаевская Лавра. Что меня удивило? Во-первых, увидел я людей
Божиих и возрадовался богомольнцам очень, что нашел я истинных поклонников,
тут явился страх в душе и наука искания Бога, как они сонбирают жемчуг
истинный, а потом увидел и Матерь Божию и объял меня страх и трепет и
получил тишину и заметил в себе кротость. После всякой святыни принбавляется
дорогой жемчуг смирения.

И вот я вступил в Собор" и обуял меня страх и трепет. И помянул суету
земную. Дивные чудеса. Где сама Матерь Божия ступила своим следом, там
истекает источнник сквозь каменную скалу вниз пещеры и там все бенрут воду с
верой, и нельзя, чтоб не поверить.

О, какие мы счастливые русские люди и не ценим и не знаем цены чудесам!
Горе Православным христианам, что мы не хотим их посмотреть и лень съездить
и ездим за границу смотреть разные горы, но ведь мы смотрим на них, как на
роскошь, а не как на Божие создание.

По Черному морю

Что могу сказать о своей тишине? Как только отправился из Одессы по
Черному морю -- тишина на море и душа с морем ликует и спит тишиной, видно
блистают маленькие валочки, как златница и нечего более искать. Вот пример
Божий: насколько душа человека драгоценнна, разве она не жемчужина? Что и
море для нее?

Без всякого усилия утешает море. Когда утром встанешь и волны говорят и
плещут, и радуют. И солнце на море блистает, словно тихо, тихо поднимается и
в то время душа человека забывает все человечество и смотнрит на блеск
солнца, и радость у человека возгорается и в душе ощущается книга жизни --
неописуемая красота! Море пробуждает от сна сует, очень много думается, само
по себе, безо всякого усилия.

Море пространно, а ум еще более пространен. Человеческой премудрости
нет конца. Невместима всем финлософам.

Еще величайшая красота, когда солнце падает на море и закатывается и
лучи его сияют. Кто может оценить светозарные лучи, они греют и ласкают душу
и целебно утеншают. Солнце по минутам уходит за горы, душа человека немного
поскорбит о его дивных светозарных лучах...

Смеркается...

О, какая становится тишина... Нет даже звука птинцы, и от раздумья
человек начинает ходить по палубе, невольно вспоминает детство и всю суету и
сравнивает ту свою тишину с суетным миром и тихо беседует с собой и желает с
кем-нибудь отвести душу (скуку), нагнанную на него от его врагов...

Тихая ночь на море и заснем спокойно от разного раздумья, от глубоких
впечатлений... Христово море. На

тебе дивные чудеса. Самим Богом посещено и чудесами сотворено.

Виднеются берега и блистают деревца, как не порадоваться? Где не видно
было ни кустика, ни листочка, там вдруг виднеются берега, и подъезжаем и
смотрим на природу Божию и хвалим Господа за Его Создание и красоту природы,
которую не описать человеческим умом и философией.

Забили волны на море -- сделалась тревога в душе. Человек потеряет
образ сознания, ходит, как в тумане... Боже, дай тишину душевную!

На море временная болезнь, на берегу же всегда такая волна.

На море всем видна болезнь, а на берегу никому неизвестна -- бес душу
смущает.

Совесть -- волна, но какие бы ни были на море волны, оне утихнут, а
совесть только от доброго дела погаснет.

На берегу больше хвораешь.

О, какой обман, беда -- скажут ей и взглянут и увидят... Совесть всем
без языка говорит про свой недостанток, всем надо поглядеть на нее, тут
никакой грех не утаим и в землю не закопаем. А всякий грех все равно, что
пушечный выстрел -- все узнают...

Краткое описание Константинополя

Что могу сказать своим маленьким человеческим умом про великий чудный
Софийский собор, первый во всем свете.

Как облако на горе, так и Софийский собор, первый во всем свете.

Как облако на горе, так и Софийский храм. О горе! Как Господь гневается
на нашу гордость, что передал святыню нечестивым туркам и допустил Свой Лик
на посмешище и поругание -- в нем курят. Господи, услы-ши и возврати, пусть
храм будет ковчегом! По преданнию говорится, что именно из-за гордости был
отнят храм у Православных, ибо не признавали сего ковчега, имели дом гуляния
и роскоши. Господь прогневался на долгое время и повелел кощунствовать над
Своей Свянтыней. Обождем. Господь смилуется и вернет ее с похванлой,
почувствуем и покаемся.

В ней сохранились невредимые места, оне означают Спасителя (в алтаре) и
Матерь Божию (на выходе из храма). В храме 300 паникадил. Дивные чудеса, где
сулнтан вскочил на трупы убитых воинов, полна церковь православных и вот
конь копытом о колонну ударился и вырвал очень большой кусок у колонны и это
сохранилось до сих пор и где султан рукой оперся о колонну и теперь видна
его рука на колонне в диком камне, очень ясно обозначено пять перстов и вся
ладонь руки.

Это великое чудо! И вот поэтому вернется храм в руки православия, тут
Бог творит чудеса и велит покаяться.

Достиг тут же монастыря Феодора Студита, в нем очень много сохранилось
живописи и православных икон. Матерь Божия Знамения и много других -- прямо
умиротворяет душу христианина.

Келия Феодора Студита исповедная до сих пор сохранилась, темная и
призывающая к покаянию -- действительно подвижник Божий. Господь по грехам
наншим дал жилище Православных на посмешище, но души православной ничто не
касается.

Всего лишить могут -- и жилища, а души никогда. Заслуги земные
потоптали и над трудами православных надругались и сделали его посмешищем, а
терпением его украсили небеса. Поэтому нам пример, что лишение земное --
утеха небес.

Просить Бога надо, чтобы дал терпение, а потеря земного -- это великий
подвиг. За потерю земного и награда большая, чем если сам подашь.

Сам подашь -- это от своей воли, а тут лишают, скорнбишь и Царствие
Божие скорбями наследуешь. Бог всем поможет перенести потери с терпением и
за это сделает наследником Отца Небесного.

Тут же в Константинополе, в том же храме сохранинлась кафедра Иоанна
Златоустаго и мощи св. Ефрема, хранятся другие воспоминания.

Между ними колонна, к которой Спасителя приконвывали. Подумаешь, что
везде страдания показывают:

Боже, какие мы грешные. Все для нас страдания. Вспонминаешь, как давно
проповедовал Златоуст и видится все, как сейчас, будто слышится патриарший
звук и иконка сохранена на его кафедре.

И Роман Сладкопевец там же.

Боже, сколько сотворено чудес!

В честь двенадцати апостолов построен храм огромнный, который
превратили в мечеть. Тут не сохранилось ничего, ни икон, ни воспоминаний, а
только известно, что в храме всех апостолов совершилось поругание над
святыней.

О греческих церквах описывать не буду, дивная старина!

Есть в Константинополе церковь, где Андрей Христа ради юродивый молился
и видел Матерь Божию. На том месте я был, но сохранилась только маленькая
стена и развалины и небольшой садик, а подальше греческая церковь.

Замирает душа от трогательных событий, как Божия Матерь охраняла на
воздухе всех и молилась за всех, да и теперь в день Покрова Ея забота
миловать и утешать.

Она своих подвижников учит молиться и является к своим праведникам и
грешникам и слушает прошения всех к Ней, Матушка, приносимые. Она все наши
нужнды знает и мы получаем все, о чем Она Господа просит. Ея прошение ко
Господу всегда до Него доходит.

Привезена одна колонна из Рима в Константинополь в тысячу пудов -- это
большое чудо, все не описать, очень многого не написал про Константинополь.

В дальнейшем

Доехали до Метелены, небольшой городок, где Павел Апостол проповедовал
и тут же 30 мучеников, в которых он зажег огонь веры, они уверовали во
Христа и до сих пор это место напоминает, что тут проповедь живая.

Городок красив, у моря над водой в горах. Здесь занлив Архипелага и
дивная красота берегов, чудные горы.

Боже, веди нас к своим стопам, чем далее, тем более встречаем
душеспасительных мест. Можно понять, что недаром русский человек все свои
копейки собирает и стремится посмотреть эти места, где творятся чудеса.

Я много встретил народа, но особенно в третьем класнсе много истинных
христиан, страдают и молятся понстоянно, читают акафисты утром и вечером,
смотришь и не устаешь.

И видел болгарок, истинно понимающих Царство Божие, прямо
жен-мироносиц, любящих Христа.

Я вот убедился, что платье у турок такое же, как у христиан и евреев.
Можно ожидать исполнения слова Божия над нами, что будет единая Православная
Цернковь, невзирая на кажущееся различие одежды.

Сначала уничтожили это различие, а потом и на веру перейдет, трудно
понять все это. Сначала на одежду прельстятся все инородцы, а потом у них
будет единая Церковь.

Смирна расположена на малоазиатском берегу в коннце громадного залива
-- Смирнского. В Смирне есть несколько красивых греческих храмов. Один из
них на том месте, где Самаритянка беседовала с Яковом при Спансителе и
уверовала в Него.

Какие события хранятся у турок, как разобраться, что все у турок, вся
древность, что можно на это сканзать, как не то, что лучше да будет у них
единый с нами дух и Единая Православная Церковь. В Смирне кроме храма,
который заложила своей проповедью Самаринтянка, по имени Фетинья, есть еще
храм на том месте, где Матерь Божия проповедовала. Тут же находятся мощи
Георгия Победоносца (часть ноги) и мощи св.Косьмы Безсребренника.

Дальше проехали мимо острова Метелена, где нанходился еп. Григорий
(память 5-го ноября). Очень ясна проповедь святителей: так и светится в
сердцах Православных.

В Смирне есть гора, на которой был цирк, где замучены ученик Иоанна
Богослова и много других с ними. Где только нет мучеников за Христа? Все,
значит, веннцы, кровью достигались.

Недалеко от Смирны сохранились развалины древнего города Эфеса. В Эфесе
долго жил Иоанн Богослов-апостол и закончил здесь свое Евангелие, всей
Премуднрости глубина, посему самый проток у моря много пронбудит к жизни ото
сна.

Здесь временно пребывала Матерь Божия и собирался 3-й Собор. В Эфесе
первым Епископом был апонстол Тимофей, ученик апостола Павла. Оба
мученически скончались. А также здесь жил и Иоанн Златоуст. Около Эфеса
много сохранилось пещер. В пещеры ехать нужно лошадьми.

Дивный путь этот учит смотреть на себя, как ты преуспеваешь и
соработник ли ты сих мест. Хотя бы бисенринку посеять истины и за это
оживем, только бы не работа вражья, не обуял бы сатана, не закинул бы своних
сетей художника, в которых мы не знаем, как нам разобраться.

Недалеко есть также остров Хиос, где замучен Исидор в III веке. Все
места освященные. Боже, освяти нас единокупно с ними, сжалься над нами!
Остров Пат-мос. Здесь был заключен Иоанн Богослов и здесь же он написал
Евангелие и Апокалипсис. На месте пребыванния евангелиста Иоанна Богослова
теперь стоит правонславный греческий монастырь и весь остров населен
хринстианами. Иоанн молится о своих богомольцах, и сделанлись мы его
поспешниками. Выехали в Средиземное море, пароход нигде не пристает. Боже,
сколько апоснтолы по этим берегам зажгли веры! Без конца сделали любителей
Христа и за это повсюду мученики и по эту и по ту сторону Средиземного моря,
а греки со своей философией возгордились. Господь прогневался и перендал
туркам все труды апостолов.

В настоящее время как у греков все епископы гранмотные и боголепие
соблюдают, но нищеты духа нет, а народ только и идет за нищетой духа,
толпами пойдет за ней, потому что боголепие высоко, а нищета духа выше. Без
нищеты епископ заплачет, если креста не дадут, а если она есть в нем, то и
худая ряса приятна -- и за худой рясой пойдет толпа. Этому я очевидец --
простите, я со многими епископами очень знаком -- да спасет их Господь за их
единение.

А почему теперь уходят в разные вероисповедания? Потому что в храме
духа нет, а буквы много -- храм пуст. А в настоящее время, когда о. Иоанн
(Кронштадтский) служил, то в храме дух нищеты был и тысячи шли к нему за
нищетой духовной.

И теперь есть, да мало таких служителей, есть епископы, да боятся, как
бы не отличили простых монанхов, более святых, а не тех, которые в миру жир
нажинли -- этим трудно подвизаться -- давит их лень. Конечнно, у Бога все
возможно, есть некоторые толстые моннахи, которые родились такими, -- ведь
здоровье дар, в некоторых из них тоже есть искра Божия -- я не про них
говорю.

Нет лучше, когда едешь в Иерусалим, видишь берега святые, где апостолы
спасались, ходили по этим берегам и не раз переправлялись здесь по этому
месту с бенрега на берег, из города в город. Подумаешь, что и нанрод едет со
страхом и так легко здесь молиться. Видишь, как здесь о всех
путешественниках апостолы молились, потому и на море легко молиться, что Бог
премудроснтью там кормит и млеком питает.

Город Родос, утопающий во всевозможных садах. Какая там благодать в
Средиземном море. Чего там нет в Родосе? и зелени, и цветов в феврале
месяце. Как там Господь греет и всегда плодоносный год. Велика Божия милость
на месте сем.

Кипр посетила Матерь Божия. На о. Кипре много святыни, старинных
подвижников и остатки мощей. Там множество монастырей мужских и женских.

Прошли город Мерсину. Все места посещены чудесными событиями, поневоле
возрадуется душа.

В пяти часах езды от Бейрута могила Ионы-пророка, который был у кита во
чреве и был им выкинут в Средиземное море. Какие дивные пророчества
совершались у него, чтобы обличить безумных, которые не знали, что творили,
для них достаточно было своего безумства, но Господу было угодно послать к
ним пророков и вот эти безумцы верили и делались подвижниками, а мы все
знаем, где Святая Святых, но уши свои крепко зантыкаем, чтобы не слышать, и
очи закрываем, чтобы не видеть, и сами себе говорим: "еще есть время --
вперенди много годов, тысячу раз спасемся!"

Город Триполис стоит у моря, кругом часть Ливанских гор, а больше нет
ничего. Крепость, как у нас Петропавловская. Горы Ливанские располагают к
благочестию.

Бейрут расположен над морем, весь погружен в зелень. Боже, везде
источник жизни. Георгий Победононсец в этом городе сокрушил змия, на этом
месте колондец и турецкая молельня, озеро заросло травой. Горе, как Бог
гневается на православных, подумать нужно, как у турок неприятно, а Бог им
дал всю святыню. Вот пример того, когда мы получаем от Господа какое-либо
боголепие и его потопчем, то сделается у нас пустота, святыня не у места.

Великий подвижник и чудотворец Божий, дай сил узреть твою красоту!

Боже, творяй чудеса, какие воспоминания, какие чудеса по всей земле
творятся, о Твоем угождении, Господи, попросим и помолим Тебя: не оставь нас
ленинвых, надежда наша на Тебя и упование, увесели нас, Господи, Твоими
молитвами!

Яффа, где жил пророк Илья. И на том месте, где молился пророк, внизу
горы -- пещера. Тут монастырь греческий. Я очевидец всех этих мест, там
сходил огонь и тут же не было дождя. Много в городе Яффе сотворено Ильей
чуда.

Я видел его строгий вид на его иконе к нам, грешнным, и когда мы
смотрели, то вселился в нас трепет ко всему доброму, Боже.

Илья, славный, умоли Христа, ведь ты нам подобен, и Господь услышит, и
мы усердно просим тебя, умоли Христа, чтобы Он нас полюбил и умилосердился
над нами, дал нам вечное блаженство. Отсюда можно совершить путешествие в
Назарет.

Вот Яффская долина необъятной красоты захватила рай. Нет на свете
мудрее этого места. Как говорится в церкви про изобилие плодов земных, то
вот здесь оно и есть. Даже невероятно, что можно и на земле встретить
необъятный рай красоты. Пусть у кого и горе будет или потеря земного
сокровища -- я уверен, что скорби, как дым ветром, пронесет от одного
изобилия, которым Бог светит на этих местах. Освети истинным сиянием и
Своней милостью нас, грешных.

Иерусалим

Окончил путешествие, прибыл в святой град Иерусалим переднею дорогою.

При переходе от великой волны в земной рай тишинны -- первым делом
отслужили молебен. Впечатление радости я не могу здесь описать, чернила
бессильны -- невозможно, да и слезы у всякого поклонника с радоснтью
протекут.

С одной стороны всегда "да воскреснет Бог" поет душа радостно, а с
другой стороны великие скорби Господни вспоминает. Господь здесь страдал. О,
как видишь Матерь Божию у Креста. Все это живо себе представляешь, и как за
нас так пришлось Ему в Аттике поскорбеть.

О, Господи, идешь и подумаешь и явится скорбь, и видишь -- ходят такие
же люди, как тогда, носят плащи и странная на них одежда прежнего завета,
как сейчас, все так и было. И вот слезы текут, дни те подходят, наступил
Великий Пост -- выйдешь из храма, а в хранмах этих великие события
совершались и Сам Спаситель пролил слезы.

Что реку о такой минуте, когда подходил ко Гробу Христа!

Так я чувствовал, что Гроб -- гроб любви и такое чувство в себе имел,
что всех готов обласкать и такая любовь к людям, что все люди кажутся
святыми, потонму что любовь не видит за людьми никаких недостатков. Тут у
гроба видишь духовным сердцем всех людей своих любящих и они дома чувствуют
себя отрадно.

Сколько тысяч с Ним воскреснет посетителей. И какой народ? Все
простачки, которые сокрушаются -- .их по морю Бог заставил любить Себя
разным страхом, они постятся, их пища -- одни сухарики, даже не видят, как
спасаются. Боже, что я могу сказать о Гробе? Только скажу в душе моей:
Господи. Ты Сам воскреси из глубины греховной в Чертог Твой Вечный Живота!

О, какое впечатление производит Голгофа! Тут же в храме Воскресения,
где Царица Небесная стояла, на том месте сделана круглая чаша и с этого
места Матерь Бо-жия смотрела на высоту Голгофы и плакала, когда Госпонда
распинали на Кресте. Как взглянешь на место, где Матерь Божия стояла,
поневоле слезы потекут и виндишь перед собой, как все это было.

Боже, какое деяние совершилось: и сняли тело и положили вниз. Какая тут
грусть и какой плач, на месте где тело лежало! Боже, Боже, за что это? Боже,
не бундем более грешить, спаси нас Своим страданием!

Повели нас на Патриарший Двор, стали умывать ноги. Боже, какая восстает
в уме картина. Умывают ноги, утирают полотенцем, и полились слезы у
верующих, все изумлены глубиной поучения, как нас учат смиряться. Что я
здесь еще опишу? Боже, смири нас -- мы Твои.

Вот усадили нас рядами и поставили старого Завета кувшины иудейские:
так в душе и восстает Тайная Вечеря -- беседа: с нее начались великие
события и был первый намек ученикам о расставании с Ним. Велики страдания,
велика любовь Твоя за нас. Сокровище наше, не гневайся на нас -- мы не можем
быть без Тебя.

Повели нас ночевать. Но потом пели у гроба акафисты на Голгофе. Боже,
какая отрада! Так сердце трепенщет от умиления и слез. Потом утром в 12
часов -- обедння и запели Пасху. Тут я посмотрел вокруг и сказал: Рай
земной, не отступи от меня, будь во мне!

Тут в пещере Воскресения крест царя Константина и матери его Елены,
которые, как говорится в истории, нашли три креста и Господь указал, на
котором Он был распят.

Запели все "Кресту Твоему поклоняемся..." Крест Твой во ограждении
чудес послужил. Крест с нами, яко и Бог Спас.

Еще в храме Воскресения против арабского алтаря могила Никодима,
который строил гроб себе, а положил Господа. Вот он ранее делал добрые дела
и уподонбился великого таланта.

Никогда не бойся делать добро, всегда попадешь в честь -- бес так
устраивает, чтобы ты был Фарисей, а не уподобился и не был, как Никодим --
вот вся роль беса. Но делай, делай и венец твой и покой получишь.

Сколько в храме Воскресения престолов! Всех язынков престолы христиан,
все на разных языках молятся.

Не могу всего описать, многое рассказывают, как когда не поверили и
затворили храм и стали у фоба католики, а разини армяне на улице, на паперти
в колонну Благодать сошла и один турка плюнул в колоннну, и там зубы его
остались и видать, как Бог наказует неверующих.

Боже, спаси и помози.

Повели нас к Успению, где гроб Царицы Небесной, шли мы дорогой, и вели
нас кавасы с факелами и толпа народа со страхом и разные прокаженные по
дороге -- все; как бывало во времена Спасителя и прокаженные также кричат
"подайте паричку".

Видели дом Иуды и Пилата, они недалеко друг от друга -- соседи и теперь
о Пилате неизвестно, а Иуда -- пример всех недостатков. Достигли с толпой
пещеры Божией Матери и вся толпа запела: "В Рождестве девнство сохранила
еси, во Успении мира не оставила..." -- тропарь и песню Богородице, и
прикладывались к Ее фобу и все пели и наслаждались Ее радостью, что Господь
Ее Тело взял к Себе.

Посмотрели и опять представили себе, что здесь было, где Небесная Сила
взяла Пречистое Тело Ее. Господи, не оставь нерадивых!

Тут же у Нее в пещере и Иосиф похоронен, как говорится в истории, здесь
старец почивает. Великий Стар-че! Моли Бога о нас!

Повели нас к красным воротам, где Господа в последний раз осудили! О,
как посмотришь, что такое суд! Кто ежели страдал, всякий про него скажет:
нет, -- вот за то его и преследуют: ах, мне-то еще мало этого, но за то, за
что говорят, теперь невинен, а ранее софешил: но Господь ни теперь, ни
прежде не фешил.

Достигли Гефсимании, где Господь нередко беседонвал со своими учениками
до Его тяжелых воздыханий и молений о Чаше Смертной. Поклонились недостойные
тому месту, где мы Его окровавленными слезами оплаканы и облиты Его кровью!
Как посмотришь, что мы здесь на том самом месте, где Он молился, вся толпа
всколыхнулась, кто плачет, кто глубоко вздыхает, у всякого слезы текут.
Камень этот в стене и теперь облит кровью Спасителя, вот это место поневоле
научит молиться. Его подвиг у верующих всегда перед глазами, а когда видишь
то место, где Спаситель стоял, и знаешь, что в Гефсиманском саду слезы Божий
текли реками, то боязно ступить на землю, всякий камышек свят -- описать
этого невозможно. Боже, спаси и помилуй нас в Сердце Своем.

Тут же видим, где ученики спали на камнях, и Господь приходил их будить
не раз, а мы почиваем вечно во сне и во зле. Господи, пробуди нас! Пошли
выше и слышим звон колоколов.

О благодати великой субботы

О какое ожидание благодатного огня, как томятся все богомольцы до
крестного хода! Более суток ожиданют этого благодатного огня. Многие плачут,
а арабы хлонпают в ладоши, скачут и что-то поют в исступлении, кругом войска
и турецкие кавасы. Приходит главная минута: Патриарх раздевается, остается в
одном белье и входит в Кувуклию, где гроб Христов.

Народ со слезами и с сильным напряжением ожиданет, когда Патриарх
выйдет с огнем... Вот он выскакиванет, неся огонь и бежит в храм
Воскресения, зажигает свечи неугасимые, а потом выходит к народу и от пучка
свеч зажигают свечи и поклонники с большим рвением все вне себя от радости и
не чувствуют утомления, жгут свечи пучками -- тридцать три свечи. В лице
поклоннинков пылает чрезвычайная радость, но большой шум по всему храму. Во
всех частях храма и во всех приделах люди набрались радости и наполнились
благодатью вменсте с зажиганием свеч от благодатного огня. Некоторые повезли
огонь домой, а другие только обожгли свечи,

до трех раз зажигали и гасили. Дивное событие совершилось и
совершается. Боже, дай память, чтобы не забыть такое обновление.

Как приятно быть во Святой Земле, не посетить ее с верой нельзя, там
можно пробыть хоть немного, три месяца и то увидишь всю Святыню. А в три
месяца не осмотришь, то хоть год проживешь, ничего не увидишь, ничего не
узнаешь, а узнаешь, да не оценишь. Святыня любит страх. Для Иерусалима нужно
побывать везде раз только: посетить все места и оценить. Дома при своих
работах и трудах, перенестись духом ко Гробу и ко прончим местам Святыни.
Первый раз непонятная для тебя радость является, а во второй раз начнем
хулить и без-верье в нас вкоренится. Кто не бывал, попросит тебя, съезди за
послушание и расскажи ему с трепетом, как много ошибок там для молодых
послушников и послушниц. Монахиням бывает очень трудно, лучше бы их не
отпускали, громадный соблазн, очень враг завидует и из них делаются многие
приживалками и торговками святыни, бегают, говорят "у нас батька святой" и
записывают вас.

Вино продают "ракичку на паричку" и пьют его потому что дешево. Это
более делают чернички Афонские "келлиоты", потому нельзя черничкам туда
ездить, большая часть их помимо Иерусалима живет, объяснять не полагается, а
кто был там, тот знает.

Побывал на Иордане, пели тропарь "Во Иордане крещающуся..." и кондак и
погрузились в воды Иорданские. Поглядели на пустыню Иорданскую, где
спасалась Мария Египетская. На том месте, где Господь крестилнся, все
погружаются в воду и думают о разрешении гренхов. Большая вера у толпы.
Множество наций с трепетом бегут на Иордань для избавления от грехов.
Господи, как душа ищет покоя, ей и расстояние нипочем. Много тысяч из конца
в конец земли переносится телом и дуншой, чтоб очищение найти. Боже, очисти
нас в Своих водах Иорданских! Тут и Мертвое море посмотрели, наказание Божие
на нем, объял нас страх и ужас. Как Господь разгневался на беззаконие людей,
виднеются одни воды, никакое животное, ни насекомое не живет в них, а уж
рыбы совсем нет, и смотрим, и плачем. Горе нам! Бог города не пожалел.
Господи, пощади нас, понстереги на день Суда Твоего!

В этой же пустыне послал Бог Елисею благодать. Место, где Илья был взят
на небо, указать невозможно. Вся пустыня Иорданская полна событиями.
Растительности в ней мало. И речка небольшая, обросла кустарнником и мелким
лесом, купальни нет, просто с берега купаются.

В окрестностях много монастырей. Как Иоанн Предтеча и другие подвижники
из библейских сказаний сонвершали подвиги постом и безмолвием, так и потом
около Иордана жили иноки, только греки все искалечили, но сама пустыня в
сердце остается.

Монастырь Герасима. Тут преподобный Герасим питался неизвестно чем и
жил со зверями. Греки приветливые, но не сохраняют событий, которые здесь
были, не обращают внимания на библейскую сторону. Здесь каждый камешек
освящен святыней, а многим и этого говорить не могу: верою всякая душа
живится.

В Иерихоне дом Закхея, о котором говорится в Евангелии. Там нашли
раскопки -- пол мозаичный, найденный одним академиком из Пантелеймоновского
монаснтыря -- я с ним знаком. Смотришь эти места -- совсем все как было и
представляешь себе, будто вчера здесь толпился народ и Господь снимал тяготу
связи земной. Действительно, народ не даром толпился, это видно и чувство
говорит, что как прежде мир теснился, чтобы получить от Бога дар и получал
-- так и теперь.

В Иорданской же пустыне есть источник пророка Елисея, но кавас туда нас
не повел и рассердился.

Тут же смоква Евангельская -- эта смоква -- наши грехи неочищенные, и
мы не хотим очиститься и не боимся Бога и слов Его.

Сорокадневный монастырь находится на высокой горе, где искушал бес
Господа. Дивный храм и в нем келейнка, в которой помешается тот камень, на
котором Госнпода искушал бес, и к нему прикладываются. Действинтельно,
сокрушается дух о Божественном страдании. Он хочет нас искупить от лукавого
и теперь тут же, где Его искушение было, продают и "ракичку" дешево,
по-нашему водку. Вот бес хитрый, как он всех ловит.

Неподалеку монастырь Георгия Хозевита, а затем лавра Саввы в горах в
пустынном месте над пропастью. Бегут источники, много костей открыто, есть
кости особеннные, благодатные. В некоторых местах над пропастью чувствуешь,
что здесь спасались подвижники. На пути оттуда гостиница доброго
Самаритянина, но теперь ею заведуют турки и воды не дают.

Мамврийский дуб! Велика доброта и любовь под Мам-врийским дубом. Здесь
Авраам приветствовал хленбом и солью Господа, который явился в виде трех
страннников, а теперь эта Троица славится и изображается. А Сарра и Авраам
служат примером своей доброты. Как приятно разделить пищу со странником.
Здесь заключается Премудрость в том, что -- явил Себя Господь в Троице за
ласковый привет Аврааму и Сарре и всему их семейству. Припали к дереву,
поклонились ему, отслунжили молебен. Половина дуба посохла от великой
древнности, от многих тысяч лет, а есть несколько частей древа, которые по
суду Божию зеленеют -- эти доброта Божия и будет она вовеки зеленеть и
славить Бога. Так и хочется делать добро, так в этом древе доброта и
зелененет, да не изгладится память о нем, что Господь посетил этот дуб и
останется в памяти у всякого христианина.

По этой же дороге находятся Соломоновы пруды, где поили его скот, и по
его премудрости они так устроены, что вода в них совсем не высыхает, хотя и
ненмного ее.

Вифания на пути к Иордану близ Иерихона. Пробыли на том месте, видели
камень и прикладывались к нему, где Иисус сказал Марфе -- "о многом
печешься, а малое на потребу". Слова эти сильно влияют на этом месте. Тут
храм построен и как места эти ласкают и зовут душу в небесный чертог!
Неподалеку отсюда -- могила Лазаря -- так же глубока, как воскресенье его
звучало в Евангелии.

Едешь мимо этих мест, вздохнешь и подумаешь: "Боже, воскреси мою душу
ото бездны греховной. Твое воскресение по всей земле представляет себе
всякий человек и переносится туда духом, -- оно доступно всем верующим".
Подумаем, сколько там дивных событий и как мы должны чувствовать воскресение
Лазаря для всех и по всей земле.

В Яффе апостол Петр воскресил Тавифу. Побывали в пещере, где он ее
воскресил и так ее пещера ласкает с любовью русского паломника: и видится
апостол Петр и его энергичная молитва ко Господу. Тут же на берегу развалины
ковчега, говорят турки. Ковчег -- пример спасенья для христиан, и слова
праведного Ноя над нами сбываются... Наше спасение Церковь, и всякий, кто
услышит клик Ноя, -- да спасется! Мать наша -- Церковь!

В Вифлееме громадный храм, много в нем престолов и наций и всяких
удобств, но для русских паломников всегда одни неудобства. Зато когда
увидишь ясли Самонго Спасителя -- забудешь усталость и многие разные
интриги. Приклонились к Его яслям, и не верится от радонсти, что Бог милость
Свою явил к нам. Где родился Хринстос -- поклонились и где положили Его, то
место тоже облобызали странники и паломники и у всех радость в лице! Тут же
Ирод избил младенцев. Какое зло и зависть повлияли на него, что он решился в
своем народе убить младенцев и не постыдился насмешек своих близких и не
сжалился над детьми. Сколь коварна зависть. Тут и пещера всех избитых
младенцев, много тысяч числа их. Русские паломники с ужасом посмотрели на
Иродово зло и на его коварную зависть, а о младенцах невиннных, чьи косточки
лежат здесь -- поплакали! Каково было матерям с ними расставаться! Зло и
зависть до сих пор в нас, между большим и более великим и интрига царствует
в короне, а правда как былинка в осеннюю ночь ожидает восхода солнца, как
солнце взойдет, так правду найдут.

В том же храме то место, где ангел известил Иосифа, когда Ирод стал
замышлять избить младенцев. Мы приложились, и все русские паломники с
любовью обласканли это место и глядели на ту ж самую лестницу, закован-Х ную
решеткой, по которой Иосиф выходил, чтобы совершить далее бегство в Египет.
Мы с любовью и верой посмотрели вслед этой лестнице, куда Иосиф вышел из
Храма Вифлеемского, на тернистый путь в бегство.

По дороге в Вифлеем, недалеко от города находится могила Рахили,
которая "плачет о детях своих" и не хончет утешиться,

Из Вифлеема пошли за город и дошли до пещеры пастухов, где ангел
возвестил радость пастухам и где пели "Слава в вышних Богу". Пели все
паломники и поклонились иконе, на которой изображен ангел, возвещавший
великую радость. Пропели Пасху, был втонрой день праздника. Пещерка
порадовала нас, потому что в ней дивное мудрование волхвов, о которых учит
история.

Господи, в нас недостает премудрости, умудряй нас. Твоя власть как
тогда, так и теперь.

Еще надо помнить в Иерусалиме недалеко от Красного хода маленький храм
Анны Богоприимицы и в нем пещеру, где похоронены косточки великого старца
Симеона Богоприимца. Как в его пещере отрадно! Как его Господь увенчал.
Какое дивное событие с ним было, когда он не поверил изречению пророков и
хотел вычеркнуть, что Господь родится от Девы, а ангел удернжал его руку,
поэтому он утопил свое кольцо в море. Какие события и явления! Сами пророки
не верили в его рождение!

И вот, чтобы облегчить его неверие, рыба схватила его кольцо в море и
попалась рыбаку, рыбак ее на рыннок принес, а послушник купил рыбу, принес
ее донмой и нашел в ней кольцо, которое отнес Симеону. Симеон и сказал:
"Воистину Сын Божий родится" -- и про себя проговорил: "когда увидят очи мои
спасение мое, тогда отдам дух мой ко Господу" -- и так, тогда и скончался,
когда увидел Господа.

Приложились к премудронаписанной иконе, где изображена рыбка. Когда
ехали на пароходе, на обратном пути опять приблизились к тому месту, где кит
выбросил пронрока Иону, и запели пасхальную песню "яко от Кита Иона, воскрес
сей от гроба". Вся толпа народа смотрела на то место, где совершилось
событие чуда. Там маленьнкий каменный столбик и яма неглубокая
четырехугольнная, пароход стоял полсуток против этого места.

Крестный монастырь самый древний из всех. В нем показывают место, где
росло древо, то самое, на котором был распят Христос и которое посажено было
пранведным Лотом. Короче всего сказать, что когда Лот вынведен был из
Содома, то был искушен соблазном и вот Господь через одного старца
благословил его посадить три головешки и поливать их водой. Три головешки
были им посажены, и он носил воду с Иордана и поливал их. Господь услышал
молитву его -- из одной головешки выросло дерево. Есть изображение этого
дерева на иконнах и как Лот поливает и сажает его, -- все это в пещере
изображено. Как Господь даже грешников прославляет. Сама Церковь воспевает
это древо, из него Крест был сделан, на котором распят Христос.

Как увенчал Господь праведного Лота, он и раньше был праведен, а потом
пал в великий разврат, но поканялся. Вот первое спасение -- если ради Бога
кто живет, то хотя искусит его сатана, все-таки спасется, только бы не из
корысти, а кто из корысти, тот Иуды брат будет.

В доме Иокима и Анны нашли мозаику -- лань приклонила главу к ногам их.

Господи, все животные им покорены. Много разных народов и все умные в
своем духе, но веры у всех и во всех нациях мало и любви нет. С ними очень
нужно быть ласковыми, они не понимают, но на любовь твою смотрят как на
диковину. И вот в то время, как мы указыванем на небо, они с любовью смотрят
и в лице у них делается перемена и сейчас говорят о пророках. Очень много
умных, а веры в них нет, с ними очень нужно говорить, но не о вере, а о
любви, спаси их Бог. Критинковать и указывать на свою веру, как она высока
-- не надо, а надо сперва расположить их, а потом и сеять осторожно и кротко
свою веру, но на это годы нужны. Надо показать пример любви и иметь любовь
яркую, вот тогда будут христиане, как в первые года и миссия христианская
будет не за деньги служить, а по доброте. Они очень понимают, когда
говоришь, и удивительно на них слова отражаются -- сейчас садятся кругом и
смотрят на тебя. Надо обязательно знать язык их и характер их наций, а всего
короче -- любовь к Богу иметь, как к другу, а то хоть и постимся, а не умеем
с Богом беседовать, то и на людей не подействуем. Как колокол без серебра
плохо звучит, так и неопытный всегда только портит.

Насколько один маленький кусочек хлеба дороже для человека большого
корабля. А сколько денег на корабли надо. Кто уразумеет, тот и разумеет.

Действительно, много народа едет на пароходе, несколько сотен и в этой
толпе рассадник веры, только многих бес запутал, но в ней много золота и
жемчуга -- тайная поддержка государства. Всякий в своем уголке имеет
духовную силу, расскажут юношам про Иерусанлим, в этих юношах явится страх и
полюбят Родину и Царя. Я уверен, если больше веры будет, никакой варнвар не
подточит корень ее. Надо обратить побольше внинмания на паломников -- возить
их подешевле и так устнроить, чтобы миссия не брала с них денег за кипяток,
номера, за барак и раз в день давали бы кушать и не возили бы как скот в
трюмах, иногда до семисот вмеснте, а в этом году 500, менее чем всегда. А то
с паломнинками обращаются как со скотом, а деньги отдай и за кипяток, и за
бараки, и за все.

Паломники ради святыни едут, но много им приходится терпеть. Богатым
очень хорошо. И денег много, и номер хороший. Да, надо постараться, чтобы
посвободннее возили бедных паломников, очень они поддерживанют Россию верой
простой, расскажут своим про Гроб Христа -- это ничем не оценимая для
простого народа великая доброта!

Необходимы обители для простого люда, пусть они ведут себя, как братия.
Бог им судия, но есть посреди них движимые Духом Святым и молитвенники.
Устав монастырский очень влияет на христианина и служит великой поддержкой
для государства.

Простячок поклонится святыне и пойдет по селам, расскажет с верой о
службе и о уставе монастырском на своем простом языке, видно, что он говорит
правду, и вот простота его вселит в семействе любовь к Богу и юноши
выслушают старика и будут помнить его слова, когда пойдут на военную службу.
Вселится в них люнбовь, будут любить монастырь, а в нем самая родина любви и
это правда на самом деле, что кто поносит монастырь, тот и все остальное
поносит, а устав монанстырский учит любить.

Вот еще большое событие -- Пасха католиков в Иерусалиме. Я был
очевидцем и сравнивал их Пасху с нашей -- у них неделей раньше она была. Что
же сказать про их Пасху? У нас все, даже неправославные радуются, в лицах
играет свет и видно, что все твари веселятся, а у них в основном самом храме
никакой отрады нет, точнно кто умер и нет оживления: выходят, а видно, что
нет у них в душе Пасхи, как у избранников, а будни. Какое же может быть
сравнение с Пасхой Православия. Сонвсем это другое. Ой, мы счастливые
православныеНинкакую веру нельзя сравнить с православной. У других есть
ловкость -- даже торгуют святыней, а видно, что у них нет ни в чем отрады,
вот обман, когда даже в Пасху служат и то лица мрачные, поэтому и доказывать
можнно смело, что если душа не рада, то и лицо не светло -- вообще мрак, --
а у православных, когда зазвонят и идешь в храм, то и ногами Пасху хвалишь,
даже вещи и те в очах светлеют. Я не берусь судить, а только рассужндаю и
сравниваю католическую пасху с нашей, как я видел во Святом Граде служили
Пасху у Греков, а премудрости глубину не берусь судить!

Я чувствовал, как у нас ликуют православные, какая у нас величина
счастия и хотелось бы, чтобы нашу веру не унижали, а она без весны цветет
над праведниками, для примера указать можно на о. Иоанна Кронштадтснкого и
сколько у нас светил -- тысяча мужей Божиих.

Last-modified: Wed, 21 Jan 2004 11:23:48 GMT
Оцените этот текст: