ик. Ради удачной остроты он мог пожертвовать кем и чем угодно, даже собственной репутацией. Представления о личной порядочности у него были весьма смутные.. Мне рассказывали любопытную историю о происхождении его псевдонима "Радек", ставшего впоследствии его фамилией. Еще до революции, работая вместе с Розой Люксембург в Польской социалистической партии, Радек для какой-то заграничной поездки получил через Розу взаймы чей-то хороший костюм и пальто - и не вернул их. Роза в пылу какой-то дискуссии сказала ему, что он - "крадек" (по-польски "вор"). Радек, предварительно осмеяв это обвинение, сказал: - Отныне я из слова "крадек" сделаю свою фамилию. Первая буква моего имени "Карл" - К, а остальное - Радек - я сделаю фамилией. Когда, услышав это, я спросил Радека, куда же девались на самом деле позаимствованные пальто и костюм, он, не задумываясь, ответил: - Понятия не имею. Мне они нужны были, чтобы проехать в Германию. В Германии я оставил их у своих знакомых и забыл о них. Никогда не интересовался туалетом... И личной собственности не придавал значения. Это была правда, и, вероятно, все так и было, как рассказывал Радек. И он, и его жена - даже в период НЭПа, когда все чуть приоделись - одевались кое-как, в квартире у них царил полубогемный хаос. А самого Радека я никогда не встречал одетым иначе, как в потертую кожаную куртку и брюки, вправленные в сапоги. Но в истории фамилии "Радек" (если она, действительно, правдива) характерен именно вызывающий цинизм. Уверен, что мысль сострить на превращении бранной клички в фамилию пришла ему в ту минуту, как он ее услышал. Это бы все ничего, если бы бытовой цинизм не превращался у него в политический, если бы не были характерны для него беспрерывные политические колебания, далеко не всегда вызванные принципиальными соображениями. С 1923 по 1926 год он колебался между левой оппозицией в России и правой оппозицией в Германии. В момент открытого разрыва между Сталиным и Зиновьевым, перед ХIV съездом партии и на самом съезде Радек пытался увлечь троцкистскую оппозицию на блок со Сталиным. Внутри оппозиции он также колебался то влево, то вправо. В 1929 году он так же, как Смилга и Преображенский, подписал заявление об отходе от оппозиции. Так же, но не так же! Радек капитулировал внутренне, он всячески искал путь к Сталину, и ярчайшим свидетельством политического цинизма Радека является напечатанная в 30-х годах в "Правде" подхалимская статья его о Сталине - "Зодчий социализма". Поведение Радека на процессе говорит само за себя. Но еще до этого моральное падение Радека проявилось в истории с Блюмкиным. Блюмкин, считавший Л.Д.Троцкого своим идейным вождем, во время своей поездки за границу тайно заехал к Троцкому на Принцевы острова, чтобы услышать от него лично изложение его политической позиции, и в частности - позиции по отношению к Советскому Союзу. Установив, что Троцкий не изменил социализму и продолжает бороться за рубежом против сталинской бюрократии с позиций защиты интересов СССР, Блюмкин согласился тайно помогать Троцкому и взял от него письмо к его единомышленникам в СССР. На его беду он доверился Радеку, которого очень уважал и считал истинным единомышленником Л.Д.Троцкого, и прежде всего пошел к нему. Но Радек уже не был прежним. Узнав, что Блюмкин тайно посещал Троцкого и уверенный в том, что органы ГПУ проследили это и сейчас следят за каждым его шагом, Радек потребовал от Блюмкина, чтобы тот сам явился в ГПУ, рассказал о своем посещении Троцкого и о данных ему Троцким поручениях. По некоторым сведениям, полученным Троцким, Радек предупредил Блюмкина, что если тот немедленно не явится в ГПУ и не расскажет там обо всем, то это сделает он, Радек, сам. В No 9 "Бюллетеня" оппозиции за март 1930 года напечатано официальное сообщение, в котором говорится: "После этого Блюмкин "покаялся", явился в ГПУ и сдал привезенное им письмо Троцкого". Дальше там же говорится, что, по слухам, сам Блюмкин потребовал, чтобы его расстреляли. Точных данных о том, как происходило дело в действительности, редакция "Бюллетеня" не имела. Редакция предполагала, что, оказавшись перед лицом предательства Радека, Блюмкин предпочел лично передать в ГПУ письмо Троцкого, в котором, как он знал, содержалось опровержение клеветы, которая распространялась о Троцком в СССР. Несмотря на это, Блюмкин тогда же, в 1930 году, когда эти меры еще широко не применялись, был по приказу Сталина расстрелян. ...Вспоминаю Карла Радека, невысокого, очень некрасивого, в бакенбардах и очках в черной оправе, с умными, постоянно вспыхивающими огнем оживления глазами, живого и подвижного - и такого ненадежного! Этот человек лично преклонялся перед Л.Д.Троцким, он ставил его рядом с Лениным - но в решающий час борьбы он его предал и переметнулся к Сталину. Впрочем, и его моральная неразборчивость не спасла его. Из деятелей оппозиции, часто посещавших И.Т.Смилгу, мы, молодые, особенно любили Х.Г.Раковского и А.К.Воронского. Христиан Георгиевич Раковский, один из самых выдающихся и просвещенных политических деятелей советской эпохи, был революционером и демократом европейского образца. Человек самостоятельного, независимого мышления, полностью лишенный способности бездумно преклоняться перед авторитетом, он выбирал свой путь сам. Его глубокое уважение к Ленину и Троцкому определялось не их положением в партии и стране, а их несомненным интеллектуальным превосходством над окружающими. А к Льву Давидовичу Раковский относился, кроме того, с большой теплотой, я бы даже сказал - с любовью. И Раковский, и Воронский были хорошими рассказчиками, и часто, в свободную минуту рассказывали нам отдельные эпизоды прошлого - иногда тяжелые, иногда комические, но всегда метко характеризующие людей, о которых шла речь. Помню любопытную историю, рассказанную нам Воронским. В 1919 году, в связи с тяжелым положением на фронтах, Политбюро собрало в Кремле военно-партийное совещание, в котором участвовали приехавшие с фронтов крупнейшие партийные деятели, работавшие в армии. На совещании, длившемся два дня, председательствовал В.И.Ленин. Утром второго дня Л.Д.Троцкого, шедшего на совещание, во дворе Кремля остановили курсанты военной школы ВЦИК, охранявшие Кремль. - Товарищ Троцкий! Вчера, когда мы шли с поста, мы увидели в окнах квартиры товарища X. почти всех участников совещания за столом, уставленным такими продуктами, что их теперь и не увидишь: семга, икра, колбаса, сыр, вино... Что ж это, товарищ Троцкий, получается: страна живет впроголодь, а комиссары гуляют? Троцкий обещал курсантам разобраться и виновных наказать. Он, как и Ленин, сам не пил, к выпивкам относился непримиримо. Когда совещание окончилось, и Ленин спросил, нет ли у кого из собравшихся вопросов или заявлений, Троцкий взял слово и с возмущением рассказал о том, что говорили ему курсанты. Наступила томительная тишина. Владимир Ильич переводил глаза с одного на другого и, наконец, спросил: - Что же вы занавески-то не опустили? Еще некоторое время молча смотрел на присутствующих и повторил: - Занавески-то почему не опустили? Да, Владимир Ильич сам не пил и был чрезвычайно щепетилен. У него, конечно, в те времена не водилось на столе ни семги, ни икры. Но он был снисходителен к человеческим слабостям. Он понял, что, вырвавшись на два дня из нечеловечески тяжелой фронтовой обстановки и встретившись с друзьями, люди захотели отключиться, на минуту расслабиться, действительно, что называется, "погулять". И отнесся к этому снисходительно. Раковский рассказывал нам забавные случаи из своей жизни за границей в качестве посла СССР. Например, как он ездил представляться английскому королю. Церемония вручения иностранным послом королю верительных грамот, как и все официальные процедуры в Англии, выполнялась по строго установленному древнему традиционному ритуалу. Посол должен был предстать перед королем в средневековом костюме из цветного бархата, со шпагой и шляпой с пером. Ехал он в Букингемский дворец в специальной карете, в сопровождении одетых соответствующим образом слуг и охраны. Как с юмором рассказывал Христиан Георгиевич, представив себя в бархатном костюме со шпагой, он пришел в ужас. Чтобы не быть смешным в глазах сотрудников посольства, он договорился с партийной и профсоюзной организацией, что на тот час, когда послу надо будет в средневековом костюме проскользнуть в средневековую карету, в большом зале, удаленном от выхода, будет созвано общее собрание. Но всем хотелось посмотреть на посла в бархате и при шпаге! И когда он спускался с парадной лестницы, сотрудники посольства встретили его в вестибюле смехом и шумной овацией. Мы, слушая этот рассказ, смеялись не меньше. Забавно рассказывал Х.Г.Раковский о том, как в бытность его послом во Франции "преследовал" его некий человек, назвавший себя "внуком знаменитого деятеля Парижской Коммуны". Раковского, как посла СССР, часто приглашали в Париже на вечера, устраивавшиеся парижской общественностью по поводу различных историко-революционных дат. На одном из таких вечеров назвавшийся внуком коммунара человек сказал, обращаясь к Х.Г. Раковскому: - Мой дорогой друг! Когда мой знаменитый дед-коммунар Джордан умирал, он завещал мне вот эту палку, с которой он стоял на баррикаде. И эту палку я дарю тебе, мой дорогой друг, как представителю революционной России, продолжающей дело Парижской Коммуны. Палка была как палка, такие десятками валяются на улицах, но она, разумеется, была с благодарностью принята. Однако на следующем такого рода приеме Раковский снова увидел "сына коммунара", который обратился к нему с речью точь-в-точь повторявшей первую - с той только разницей, что на этот раз вместо палки Раковскому преподносилась старенькая трубка. И в третий раз повторилось то же. "Когда мой знаменитый дед-коммунар умирал..." - и Раковскому преподносился очередной презент такого же рода. А улучив момент, когда около Раковского никого не было, "внук коммунара" подошел к нему и доверительно сказал: - Мне очень хотелось бы иметь от вас знак памяти о нашей дружбе. Не могли ли бы вы подарить мне... пару кавказских пистолетов? Надо было слышать, как это рассказывал Раковский! Одним из ближайших друзей Л.Д.Троцкого был А.А. Иоффе, принадлежавший к активнейшим деятелям оппозиции в их борьбе против сталинского большинства. Но в 1927 году он был уже тяжело болен, не мог передвигаться (будучи послом в Китае, он заразился какой-то неизлечимой болезнью) и вскоре покончил жизнь самоубийством, не желая, как он писал в своем предсмертном письме, жить, не будучи в состоянии бороться, как подобает революционеру. По той же причине так поступили в свое время и супруги Лафарг, на пример которых ссылался в своем письме А.А.Иоффе. Он писал еще, что у него нет средств, чтобы оплатить уход за собой, чтобы сделать свое существование ни для кого не обременительным. Он мог бы, писал Иоффе, получить такие средства от продажи своих мемуаров западным издательствам, если бы не запрет партии. На квартире А.А.Иоффе несколько раз устраивались собрания оппозиционного актива. На одном из таких собраний был я. Доклад об итогах одного из пленумов ЦК делал Л.Д.Троцкий. Присутствовало человек 250. Доклад, как всегда, был ярким и остроумным, звучал он оптимистически. Но в одном месте, когда аудитория засмеялась и зааплодировала, Лев Давидович сказал: - Громкий смех и овации мы сейчас себе позволить не можем. Предсмертное письмо А.А.Иоффе адресовал Троцкому. В этом письме Иоффе обвинял Л.Д.Троцкого в излишней мягкотелости и щепетильности, в том, что он не умеет, подобно Ленину, "оставаться в одиночестве". Он сообщает в этом письме, что имел специальную беседу с Владимиром Ильичем по поводу исторической оценки его спора с Троцким о "перманентной революции" и что Ленин твердо сказал ему, Иоффе: в предреволюционном споре о "перманентной революции", прав был не он, Ленин, а Троцкий. Подчеркивая точность и достоверность переданных им слов Ленина, Иоффе пишет: "Мертвые не лгут". (Письмо А.А.Иоффе опубликовано в журнале "Большевик" , No 23-24 за 1927 г.). В своем предсмертном письме А.А.Иоффе не только разрешал Троцкому редактировать его письмо, если некоторые его формулировки окажутся не созвучными политическим задачам оппозиции, но даже просил Троцкого исключить из него все то, что ему покажется лишним, или добавить то, что он найдет нужным. В 1929 году, в No 4 журнала "Большевик" была напечатана статья Ем.Ярославского, соучастника всех злодейств Сталина, который попытался спекулировать на предсмертном письме Иоффе, чтобы скомпрометировать оппозицию. Ярославский писал о стремлении Иоффе издать свои мемуары на Западе как о торгашеском. Он характеризует данное Иоффе Троцкому разрешение изменять формулировки его письма как двурушничество, моральное раздвоение. Иоффе не рассчитал, писал Ярославский, что его письмо будет немедленно опубликовано. Да, конечно, как хорошо ни знал Иоффе методы Сталина, он все-таки не ожидал, что его последнее в жизни письмо попадет не к адресату, а в руки сталинских молодчиков, немедленно после смерти Иоффе слетевшихся на его квартиру и еще в присутствии трупа произведших там тщательный обыск. Ничего морально предосудительного в разрешении, данном Иоффе Троцкому, не было. Он считал себя единомышленником Троцкого, глубоко уважал его и полностью доверял ему. Ничего нет удивительного в том, что, готовясь к смерти, он в письме к своему ближайшему другу мог допустить, что не все формулировки его письма будут отточены и поручил отточить их тому, кому писал. Обвинений же во фракционности и в нарушении партийной дисциплины никогда не боялся ни один настоящий революционер. Не боялся их и Ленин, когда стоял вопрос о судьбах революции, например, во время борьбы за подписание Брестского мира. Именно к такой тактике призывал Иоффе Троцкого в 1927 году. В 1926-1927 гг. в оппозиционных кругах все больше крепло убеждение, что судьбы революции зависят от того, каких успехов удастся достигнуть оппозиции в борьбе против сталинского большинства.. Образование блока Троцкого и Зиновьева Начало создания блока троцкистской и зиновьевской оппозиции относится к середине 1926 года. На апрельском пленуме ЦК ВКП(б) при обсуждении тезисов Рыкова "О хозяйственном положении" Троцкий и Каменев выступали еще несогласованно. Встречи уже происходили, но о совместной платформе еще не договорились. В ходе этих встреч лидеры обеих групп оппозиций проанализировали внутрипартийное положение и причины поражения той и другой оппозиции. Они выявили свои ошибки в предшествующий период после отхода Ленина от руководства, ошибки, которые помогли Сталину захватить власть, и договорились о публичном признании этих ошибок перед партией. Рассказывая впоследствии об этих переговорах, Троцкий в "Бюллетене" No 31 (XI.1932г.), в своей статье "Сталинцы принимают меры" писал: "Чтобы обеспечить блок, левая оппозиция, - против предупреждений и возражений автора этих строк (т.е. Троцкого), - смягчила отдельные формулировки платформы и временно воздержалась от официальных ответов на наиболее острые теоретические вопросы. Вряд ли это было правильно, но левой оппозиции 1923 года не пришлось все же идти на уступки по существу. Мы оставались верны себе, Зиновьев и Каменев пришли к нам. Незачем говорить, в какой мере переход вчерашних заклятых врагов на сторону оппозиции 1923 года укрепил уверенность наших рядов в собственной исторической правоте". 26 апреля 1926 года на президиуме ЦКК выступил Зиновьев со следующим заявлением: "Было такое печальное время, - вместо того, чтобы двум группам настоящих пролетарских революционеров объединиться вместе против сползающих Сталина и его друзей, мы, в силу ряда нелепостей в положении вещей в партии, в течение пары лет били друг друга по головам, о чем весьма сожалеем и надеемся, что это никогда не повторится". После того, как соглашение о блоке было, наконец, достигнуто, Зиновьев и Каменев подписали декларацию, в которой говорилось: "Сейчас уже не может быть никаких сомнений в том, что основное ядро оппозиции 1923 года предупредило об опасности сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима. Между тем десятки и сотни руководителей оппозиции 1923 года, в том числе многочисленные старые рабочие-большевики, закаленные в борьбе, чуждые карьеризма и угодливости, несмотря на всю проявленную ими выдержку и дисциплину, остаются по сей день отстраненными от партийной работы". На объединенном пленуме ЦК и ЦКК от 19-23 июля 1926 года Зиновьев сказал: "У меня было много ошибок. Самыми главными своими ошибками я считаю две. Первая моя ошибка 1917 года всем вам известна... Вторую ошибку я считаю более опасной, потому что ошибка 1917 года, сделанная при Ленине, Лениным была исправлена, а также и нами, при его помощи, через несколько дней, а ошибка моя 1923 года заключалась в том что... Орджоникидзе: Что же вы морочили голову всей партии? Зиновьев: Мы говорим, что сейчас уже не может быть никакого сомнения в том, что основное ядро оппозиции 192З года, как это выявила эволюция руководящих фракций, правильно предупреждала об опасности сдвига с пролетарской линии и об угрожающем росте аппаратного режима. Да, в вопросе о сползании и в вопросе об аппаратно-бюрократическом режиме Троцкий оказался прав против нас". (Стенограмма, в. IV, стр.33) Это заявление Зиновьева вызвало сильное недовольство в ленинградских кругах, у оппозиционеров "второго призыва", которые искренне поверили в легенду о "троцкизме". "Зиновьев не раз говорил мне, - писал впоследствии Троцкий, - "В Питере мы это вколотили глубже, чем где бы то ни было. Там поэтому труднее всего переучивать". "Очень отчетливо помню, - писал там же Троцкий, - те слова, с которыми Лашевич накинулся на двух ленинградцев, прибывших в Москву для выяснения вопроса о троцкизме. - Да что вы валите с больной головы на здоровую? Ведь мы же с вами сами выдумали этот "троцкизм" во время борьбы против Троцкого... Как же вы этого не хотите понять и только помогаете Сталину?.." Объясняя своим единомышленникам, почему оппозиция 1923 года пошла на объединение с оппозицией 1925 года, Л.Д.Троцкий писал: "Ленинградская оппозиция своевременно забила тревогу против замазывания дифференциации деревни, по поводу роста кулака и роста его влияния не только на стихийный процесс хозяйства, но и на политику Советской власти; по поводу того, что в рядах нашей собственной партии создалась под покровительством Бухарина теоретическая школа, которая явно отражает давление мелкобуржуазной стихии нашего хозяйства; ленинградская оппозиция энергично выступила против теории социализма в одной стране как теоретического оправдания национальной ограниченности". На июньском пленуме ЦК в 1926 году Л.Д.Троцкий выступил со следующим заявлением: "Несомненно, что в "Уроках Октября" я связывал оппортунистические сдвиги политики с именами тт. Зиновьева и Каменева. Как свидетельствует опыт идейной борьбы внутри ЦК, это было грубой ошибкой. Объяснение этой ошибки кроется в том, что я не имел возможности следить за идейной борьбой внутри семерки и вовремя установить, что оппортунистические сдвиги вызывались группой, возглавляемой т. Сталиным, против товарищей Зиновьева и Каменева." Как показали дальнейший ход борьбы и роль, которую в конце концов сыграл Сталин в разгроме партии, решающий промах оппозиция совершила в 1923 году, когда Сталину удалось столкнуть Зиновьева и Каменева с Троцким и обеспечить себе поддержку Бухарина, Рыкова и Томского. Самая крупная ошибка была совершена Зиновьевым, Каменевым, Бухариным и другими, не выполнившими завещания Ленина и не удалившими Сталина с поста генерального секретаря. Больше такая благоприятная ситуация для удаления Сталина уже не повторилась: он сумел завершить укомплектование партийного и государственного аппарата послушными и преданными ему людьми. В 1923 году положение в партии, внутри страны и на международной арене не угрожало основам диктатуры пролетариата и не толкало неизбежно, как полагал Троцкий, партию и Советскую власть на путь перерождения. При правильной политике по отношению к крестьянству, при решительной борьбе с бюрократизмом и широкой внутрипартийной демократии партия могла бы продержаться у власти до подхода мировой революции. И не только продержаться. Были все возможности значительно укрепить индустриальную и пролетарскую базу страны; на основе постепенного и добровольного перехода на коллективные формы значительно поднять сельское хозяйство; осуществить культурную революцию, - то есть к моменту революции в передовых западных странах привести нашу страну значительно более цивилизованной и подготовленной к социализму. Декларации Троцкого, Зиновьева и Каменева, если взглянуть на них ретроспективно, звучат вполне искренними и справедливыми. Никакой дипломатии здесь, видимо, не было. Если бы Троцкий с таким заявлением выступил на ХIV съезде партии, по горячим следам борьбы между Сталиным и Зиновьевым, никто не посмел бы обвинить его в беспринципности, так как именно Сталин на съезде выступил в роли защитника Троцкого, а нападал на него Зиновьев. Кто знает, может быть такая своевременная поддержка Троцким зиновьевской оппозиции могла стать поворотным пунктом истории партии... Но на ХIV съезде Троцкий молчал. И именно поэтому, и еще потому, что наиболее острая борьба в недавнем прошлом шла между Троцким и Зиновьевым, Сталину удалось представить их блок как беспринципный союз. Две линии - линия Сталина и линия объединенной оппозиции - были диаметрально противоположными линиями внутрипартийной политики. Сталин, стремившийся к личной власти, приспосабливал внутрипартийный и государственный режим именно к этой цели, то есть к подавлению всякого свободомыслия в партии и в народе, включая и стремление к национальному самоопределению. Линии Троцкого, который стремился к мировой революции, соответствовал режим, способствующий подъему самодеятельности масс, свободному волеизъявлению партии, вовлечению масс во все сферы государственной, хозяйственной и общественной жизни. Только такой социализм (говоря в сегодняшних терминах, "социализм с человеческим лицом") мог стать притягательной силой для трудящихся на Западе. Только такой социализм, при котором все национальности равны на деле, а не на словах, при котором все они получают реальное право на самоопределение, мог стать притягательной силой для национально-освободительных революций на Востоке. Сталин прекрасно понимал, что национализация средств производства дает громадные преимущества для усиления власти центрального аппарата, который был у него в руках, а значит - для его власти. И он стоял за повсеместное обобществление средств производства - не потому, что это должно было стать первым шагом к утверждению нового социалистического строя, а потому, что это усиливало его личную власть. Следует вспомнить, что в 1925-1927 годах Сталин и не думал о коллективизации и говорил о ней только потому, что после опубликования последних произведений Ленина не говорить о ней было невозможно. Тогда Сталин шел по пути привлечения на свою сторону крестьян путем поощрения развития индивидуальных хозяйств кредитами, удобрениями и прочим. Изменил он свою политику только тогда, когда увидел, что кулачество ограничивает его власть. Когда он увидел, что кулачество не дает хлеба государству, т.е. сопротивляется его мероприятиям, то он решил ликвидировать сопротивляющихся ему кулаков и зажиточных середняков и установить систему колхозов, полностью подчиненных его власти. Чтобы обеспечить это полное и безоговорочное подчинение, он и наказал крестьянство страшным голодом в 1932-1933 годах, решив раз навсегда отучить его от сопротивления. С моей точки зрения, Сталин шел на коллективизацию и ликвидацию кулачества как класса вовсе не потому, что надеялся таким путем скорее построить социализм, а потому что надеялся, безоговорочно подчинив колхозы своей власти, избежать хозяйственных кризисов. Оппозиция в те годы по-настоящему не понимала до конца сталинских планов. Она рассматривала его политику как ошибочную, как отклонение от ленинской политики, но не как полный отход от социализма к авторитарному строю. Его зигзаг в сторону колхозов, который послужил одним из поводов для раскола троцкистской оппозиции, был вызван не пониманием вреда политики правых, а лишь желанием подавить возрастающее сопротивление его власти верхних слоев крестьянства. Он ограниченно понимал задачи социализма не только в силу узости своего мышления, но прежде всего потому, что для него пределом стремлений была единоличная власть. Для ее полного утверждения и могущества ему не нужно было осуществление идеи колхозов, ему нужны были сами колхозы как организации, облегчающие реализацию его авторитарной политики. Чем я могу подтвердить такое мое понимание сталинской политики тех лет? Во-первых, тем, что Сталин в первые годы после смерти Ленина, с 1924 по 1928 годы, стоял на почве поощрения индивидуального крестьянства и был решительно против форсирования коллективизации вплоть до ХV съезда партии. Переход от одной линии к другой был совершен им стремительно. Во-вторых, тем, что после того, как зажиточное крестьянство сократило продажу хлеба государству и тем самым стало ограничивать его экономическую власть, Сталин на другой день после ХV съезда (где он, вместе с Молотовым, громил оппозицию за ее предложение ограничить эксплуататорские тенденции кулака) стал проводить экстраординарные меры против зажиточных слоев деревни, а вскоре осуществил ликвидацию кулачества как класса. В-третьих, если бы он исходил из интересов социализма, разве он позволил бы себе, как революционер и социалист, расправиться с миллионами людей - в полном противоречии с Марксом, Энгельсом и Лениным, рекомендовавшими приобщать крестьян к социализму только добровольно, не допуская никакой торопливости и даже намеков на принуждение? В-четвертых, если бы в основе сталинской политики в крестьянском вопросе (как и в других) не лежали его личные мотивы, разве он установил бы практику ничем не ограниченного грабежа колхозников? Разве он заставил бы их работать бесплатно и довел по сути дела до нищенского состояния? Может быть, Сталин, делая все это, думал, что он строит социализм - в каком-то своем понимании? Не отбрасываю такого предположения, но думаю, что, осуществляя "социализм" в этом своем понимании, он прежде всего исходил из своего стремления к неограниченной личной власти. Каким-то, ему одному ведомым путем он в перспективе сочетал свои авторитарные идеи с социализмом, как сочетал свою великорусскую, великодержавную националистическую политику с казенным интернационализмом. Считая, что он - гений, он вел страну своим собственным путем, в сторону, противоположную той, куда указывали путь Маркс и Ленин. Его политика смахивает на феодальный социализм, и кто его знает, к какому обществу и на каком этапе намеревался он в конечном счете привести эту смесь самовластия с обобществлением. Во всяком случае его, сталинский, "социализм" ничего общего не имел с научным социализмом Маркса, Энгельса и Ленина. Основные разногласия между сталинским большинством ЦК и Объединенным оппозиционным блоком Троцкого и Зиновьева выявились по следующим вопросам: 1. о китайской революции, 2. о строительстве социализма в одной стране, 3. об индустриализации, 4. о политике партии в деревне, 5. о внутрипартийной демократии. б) О китайской революции Наиболее открыто правая политика сталинско-бухаринской группы выявилась в вопросе об отношении в 1923-1927 годах к китайской революции. Китайская политика Сталина и Коминтерна исходила из "блока четырех классов", то есть из тех же самых принципов, из которых исходил Сталин в 1917 году в своем отношении к Временному правительству Керенского. Как тогда в России, так и теперь в Китае, Сталин и Бухарин считали, что поскольку революция буржуазная, она должна осуществляться руками буржуазии, то есть Гоминдана. Роль Коминтерна в Китае в данной ситуации должна была состоять в том, чтобы подталкивать Гоминдан в сторону революции. Несмотря на опыт русской революции, несмотря на решение II Конгресса Коминтерна по докладу Ленина о национальном и колониальном вопросах (в котором на опыте СССР и стран Востока была разработана тактика партии в период подготовки революции), Сталин и Бухарин продолжали проводить меньшевистскую политику. Недаром No 8 берлинского органа меньшевиков "Социалистический вестник" 2 апреля 1929 года оценил политику Сталина в китайской революции как меньшевистскую. "...Мартынов в "Правде", - писал "Социалистический вестник", - весьма невразумительно и... совсем "по-меньшевистски" доказывал правильность официальной позиции, настаивающей на необходимости сохранить "блок четырех классов", не спешить с разрушением коалиционного правительства, в котором рабочие заседают совместно с крупной буржуазией, не навязывая ему преждевременных социалистических задач". Из этих же соображений Коминтерн по инициативе Сталина и Бухарина настоял на вступлении китайской компартии в Гоминдан. Эта рекомендация также противоречила позиции Ленина, изложенной им на II Конгрессе Коминтерна, где он подчеркивал: "Коммунистический Интернационал должен идти во временном союзе с буржуазной демократией, но не сливаться с нею и безусловно охранять самостоятельность пролетарского движения, даже в самой зачаточной форме". (Ленин, т.41, стр. 167) В письме ко всем членам Китайской компартии, датированным 10.ХI.1929 года, бывший генеральный секретарь КПК Чен-Ду-сю изложил историю борьбы и взаимоотношений Китайской компартии с Коминтерном в период 1926-1927 годов. В этом письме он сообщает, что все руководство компартии Китая было против ее вступления в Гоминдан. Но на этом настаивал Далин - представитель Интернационала молодежи, затем - делегат Коминтерна Маринг, который настойчиво утверждал, что Гоминдан не является партией буржуазии, а является объединенной партией разных (?) классов, и что пролетарская партия должна вступить в ряды Гоминдана, чтобы воздействовать на него и толкать в сторону революции... Под конец Маринг поставил вопрос, намерена ли Китайская компартия повиноваться резолюции Коминтерна. "После этого, - писал Чен-Ду-сю, - руководителям молодой Китайской компартии не оставалось ничего другого, как подчиниться". После вступления Китайской компартии в Гоминдан Сун-Ят-Сен стал настаивать на том, чтобы Китайская компартии безоговорочно подчинилась партийной дисциплине Гоминдана и не критиковала его руководство. Он предупреждал, что если Китайская компартия не подчинится этому требованию, она будет исключена из Гоминдана. Чен-Ду-сю и ЦК Китайской компартии поставили перед Коминтерном вопрос о разрыве с Гоминданом. Этому решительно воспротивился новый представитель Коминтерна в Китае Бородин. Были забыты все указания Ленина в том же докладе II Конгрессу Коминтерна, в котором Ленин вопрос о поддержке буржуазно-освободительных движений (таких, как Гоминдан) ставил в зависимость от того, насколько эти движения действительно революционны и от того, будут или не будут их представители "препятствовать нам воспитывать и организовывать в революционном духе крестьянство и широкие массы эксплуатируемых". 20 марта 1926 года Чан-Кай-ши совершил переворот в Кантоне, во время которого была разоружена гвардия стачечного комитета. "ЦК Гоминдана, - писал Чен-Ду-сю, вынудил все коммунистические элементы покинуть руководящие учреждения Гоминдана, запретил критику сун-ят-сенизма коммунистами и постановил, чтобы списки всех лиц, вступающих в компартию, предъявлялись Гоминдану. Все это было принято" - опять-таки несмотря на то, что требования Гоминдана явно противоречили условиям, принятым II Конгрессом Коминтерна. Списки эти впоследствии были использованы руководством Гоминдана для репрессий против китайских коммунистов. ЦК Китайской компартии стремился создать свои собственные вооруженные силы и с этой целью обратился за помощью к Бородину. "Но последний не согласился с нами, - пишет Чен-Ду-сю, - и направлял все свои силы для постоянного усиления Чан-Кай-ши. Бородин отказал в просьбе ЦК Китайской компартии выделить ему 5000 винтовок для вооружения крестьян в Гуандуне, так как это, по его словам, могло вызвать подозрения Гоминдана". "Конкретно говоря, - писал дальше Чен-Ду-сю, " это был период, когда буржуазный Гоминдан заставил пролетариат следовать за его руководством... Делегат Коминтерна открыто сказал, что коммунисты должны выполнять работу кули для Гоминдана". Бородин был только агентом Сталина и сам не смел проявлять какой-либо инициативы. Все попытки ЦК Китайской компартии порвать с Гоминданом наталкивались на решительное сопротивление Бородина. А в это время московская "Правда" метала громы и молнии против сторонников разрыва с буржуазией. Заведующий восточным отделом Коминтерна прибыл в Китай со специальным поручением поддержать господство Гоминдана над пролетариатом. После того, как 20 марта 1926 года Чан-Кай-ши совершил переворот в Кантоне, он стал добиваться, чтобы Гоминдан был принят в Коминтерн. Это его требование было удовлетворено: Гоминдан приняли в Коминтерн в качестве сочувствующей партии. Тогда же произошел обмен портретами между Сталиным и Чан-Кай-ши. Нужно сказать, что Троцкий тоже получил от Чан-Кай-ши портрет, но отослал его обратно и категорически отказался послать ему свой. Прием Гоминдана в Коминтерн и демонстрация дружбы между ним и коммунистическим движением противоречили прямым предупреждениям Ленина против "перекрашивания буржуазно-освободительных течений (таких, как Гоминдан) в цвет коммунизма". (Ленин, т.41, стр.167). Позднее, когда Чан-Кай-ши беспощадно подавил восстание рабочих Шанхая, Сталин отрицал, что Чан-Кай-ши все еще продолжает оставаться членом Коминтерна и даже то, что он вообще когда-нибудь состоял членом Коминтерна. Сталин "забыл", что по вопросу о приеме Гоминдана в Коминтерн было проведено голосование в Политбюро, зафиксированное в протоколах последнего, и что против приема Гоминдана в Коминтерн голосовал один только Троцкий. Сталин "забыл" также, что в VII пленуме ИККИ, осудившем левую оппозицию, участвовал делегат Гоминдана Шао-Ли-дзы, речь которого также имеется в протоколах пленума. Этот представитель Гоминдана обещал, что его партия под руководством Коминтерна разрешит все задачи революции, "разрешила" же она только одну - осуществила кровавое подавление восставших рабочих Шанхая. Анализируя сегодня статьи и выступления Сталина в 1926-1927 гг., опубликованные и не опубликованные в 8 и 9 томах его собрания сочинений, поражаешься, с каким бесстыдством фальсифицировал он взгляды Ленина по национальному и колониальному вопросам. В речи, произнесенной 5 апреля 1927 года на собрании актива московской партийной организации, Сталин отстаивал пребывание компартии Китая в составе Гоминдана и отрицал возможность измены Чан-Кай-ши. Там же он заявил: "Бородин бодрствует". Факт произнесения этой речи отмечен в биографической хронике Сталина, но сама речь в собрании сочинений отсутствует. И по понятным причинам. Ровно через неделю после оптимистических высказываний гениального провидца, 13 апреля того же года Гоминдан устроил контрреволюционный переворот в Шанхае и кровавую баню шанхайским рабочим. И в мае 1927 года, в ответе Маргулину, который писал об отклонении Сталина от политики, провозглашенной Лениным на II Конгрессе Коминтерна, Сталин уже вообще ни слова не говорит ни о приеме Гоминдана в состав Коминтерна, ни о вступлении Китайской компартии в Гоминдан. Будто ничего этого вообще не было! О том, как происходило подавление Гоминданом восстания шанхайских рабочих, подробно рассказал на ХV съезде ВКП(б) член Исполкома Коминтерна молодежи Хитаров, направленный в Китай Сталиным и присутствовавший в Шанхае во время контрреволюционного переворота. Хитаров говорил о бездеятельности коммунистов, стоявших во главе Шанхайского правительства. Они объясняли свою пассивность тем, что гоминдановцы либо вообще отказывались принимать участие в работе шанхайского правительства, либо затягивали - как это делали левые гоминдановцы, возглавлявшие уханьское правительство - утверждение шанхайской администрации. Сил у шанхайского правительства было достаточно. О своей поддержке шанхайского восстания заявил командир Первой дивизии чанкайшистских войск Сей-о, предупредивший шанхайское руководство о готовящемся перевороте. Он заявил, что готов со своей дивизией остаться в Шанхае, чтобы вместе с шанхайскими рабочими бороться против военного переворота. Однако руководители восстания, боясь конфликта с Чан-Кай-ши отклонили его предложение - и Первая дивизия как ненадежная была выведена чанкайшистском командованием из Шанхая и заменена второй дивизией. Через два дня после этого военный переворот совершился, и шанхайские рабочие были расстреляны. По личному указанию Сталина эта часть сообщения Хитарова была изъята из протоколов ХV съезда, ибо шанхайское правительство только выполняло директивы Сталина. Какую же позицию занял Сталин после контрреволюционного переворота Чан-Кай-ши в Шанхае? Вот что писал он в апреле 1927 г. в своих тезисах "Вопросы китайской революции", написанных для пропагандистов (9-й т. собрания соч. Сталина): "Переворот Чан-Кай-ши означает, что в Южном Китае отныне будут два лагеря, два правительства, две армии, два центра - центр революции в Ухани и центр контрреволюции в Нанкине... Это значит, что революционный Гоминдан в Ухани, ведя решительную борьбу против утилитаризма и империализма будет превращаться на деле в орган революционно-демократической диктатуры пролетариата и крестьянства... Из этого следует, далее, что политика тесного содружества левых и коммунистов внутри Гоминдана приобретет на данном этапе особую силу и особое значение, что это сотрудничество отражает складывающийся союз рабочих и крестьян вне Гоминдана, что без такого сотрудничества невозможна победа революции". (Сталин, собр. соч., т.9, стр.226-227) Таким образом Сталин снова повторяет свой эксперимент, но теперь уже с левым Гоминданом. Генеральный секретарь Китайской компартии снова поднял вопрос о выходе из левого Гоминдана. Он обратился за помощью и советом к Бородину, Тот сказал ему: "Я вполне согласен с вашей мыслью, но я знаю, что Москва никогда не позволит этого". Это было в середине апреля 1927 года, а в конце мая того же года произошел контрреволюционный переворот "левого" Гоминдана в Ухани. В двадцатых числах мая 1927 года в Москве происходило заседание VIII пленума ИККИ. Пленум осудил левую оппозицию (троцкистско-зиновьевский блок) за требование разрыва с "левым" Гоминданом. Телеграмма о контрреволюционном перевороте "левого" Гоминдана в Чанша пришла через несколько дней после того, как пленум осудил оппозицию. Сталин эту телеграмму от пленума скрыл. "И